ну Кронштадтскому"
присоединилась целая флотилия английских судов, ежегодно доставлявшая
грузы к Енисею.
Караван судов отправился из Вардэ 7 августа и, нигде по пути не
встречая льдов, через четверо суток вошел в устье Енисея. Опыта
плавания в ледовых условиях, как этого ему хотелось, Макаров по
существу не получил, так как навигация 1897 пода в ледовом отношении
была на редкость благоприятна. Однако сведения, собранные им от
бывалых моряков об условиях плавания во льдах, были чрезвычайно ценны.
Когда "ледовое" плавание закончилось, Макаров сел в Гольчихе на
пароход "Дельфин" и отправился вверх по Енисею. Он посетил Енисейск,
затем Красноярск, потом по пути из Сибири побывал в Томске, Тобольске,
Тюмени. Пользуясь случаем, Макаров всюду выступал с докладами о
перспективе развития Северного морского пути и в связи с этим - о
значении ледоколов. Местные купцы сочувственно относились к планам
Макарова, но денег на постройку ледокола не дали.
Сибирская экспедиция продолжалась два с половиной месяца. 19
сентября 1897 года Макаров вернулся в Петербург.
Живой отклик, который повсюду нашли выступления Макарова,
газетные статьи и заметки, частные разговоры - все это служило
доказательством, что речь идет о действительно полезном и нужном для
государства деле.
Мысль Макарова о возможности переброски с помощью ледоколов
военного флота Северным морским путем в Тихий океан приобрела в связи
с напряженной обстановкой на Дальнем Востоке особое значение. И Витте
был настолько увлечен идеей Макарова, что впоследствии даже приписал
себе инициативу самого дела. "В 1897г., а именно в конце этого года,
был по моей инициативе заказан ледокол "Ермак", - читаем мы в его
мемуарах.
Предполагалось построить два ледокола. Но первоначально
необходимо было убедиться, насколько правильными окажутся сделанные
Макаровым расчеты. С этой целью решили построить пробный ледокол. Под
председательством Макарова была создана комиссия для выработки
технических условий, которым должен удовлетворять ледокол. В комиссию
вошли Д. И. Менделеев, инженеры Янковский и Рунеберг, Ф. Ф. Врангель и
другие. Среди членов комиссии не было ни одного полярника, а потому,
по настоянию Макарова, был приглашен из Норвегии недавний его спутник
в плавании на Шпицберген капитан Свердруп. Подробно обсудив
технические условия, которым должен был удовлетворять будущий ледокол,
комиссия предложила привлечь к участию в конкурсе три крупнейшие
европейские судостроительные фирмы: немецкую "Шихау" в Эльбинге,
датскую "Бурмейстер" в Копенгагене и английскую "Армстронг" в
Ньюкасле128. Из присланных вскоре проектов лучшим оказался английский
проект. Деньги на постройку фирма запросила не маленькие - 1 500 000
рублей, но обещала опустить ледокол на воду через десять месяцев.
Помимо этого, фирма "Армстронг" предусматривала увеличение запасов
угля на ледоколе сверх конкурсных условии с помощью спроектированного
дополнительного бункера. Комиссия решила передать заказ фирме
"Армстронг". На Макарова возлагалось заключение договора, наблюдение
за постройкой и детальная разработка чертежей и спецификаций.
Дело было новое, и Макаров сознавал всю ответственность, которую
он брал на себя, утверждая, что его детище сможет стать покорителем
Арктики. Недругов во флоте было у него немало. Малейшая неудача,
ничтожное упущение могли опорочить его идею, разрушить с таким трудам
начатое дело. Желая обезопасить себя от неприятностей, Макаров
установил самый жесткий контроль за работой верфи. Он был настолько
требователен, что несколько раз дело доходило чуть не до разрыва. Но
фирма, не желая упустить выгодный заказ, уступала справедливым
требованиям адмирала. Хотя проектирование отдельных деталей было
предоставлено заводу, тем не менее Макаров все главные чертежи
просматривал лично.
Разумеется, корабль, которому предстояло прокладывать путь в
тяжелых арктических льдах, должен был отличаться особой прочностью. Но
принятые в кораблестроении нормы прочности не гарантировали корабль от
повреждений и пробоин. Забота о непотопляемости корабля путем
устройства в нем водонепроницаемых переборок была поэтому одной из
самых насущных. При заключении контракта с заводом Армстронга было
обусловлено, что, по требованию Макарова, все главные и второстепенные
отделения будут опробованы заполнением их водою до уровня верхней
палубы129.
Верфь выполняла все требования Макарова, понимая, что если с ее
стапелей будет спущен первый в мире мощный ледокол, то это принесет ей
не только славу, но и новые выгодные заказы.
При заключении договора Макаров добился права производить
испытания ледокола в любой части Ледовитого океана. По условиям
ледокол во время пробы можно было направлять на лед с полного хода.
В феврале 1898 года Макаров вторично отправился в Англию, чтобы
следить за постройкой. Одновременно он воспользовался поездкой за
границу, чтобы ознакомиться с работой и конструкцией наиболее
примечательных ледоколов в Европе и Америке.
Когда на обратном пути Макаров вновь посетил Ньюкасл, он увидел,
что огромное днище будущего ледокола уже выложено во всю длину, высоко
вздымаются с обеих сторон шпангоуты130, подвозятся гигантские стальные
плиты для обшивки корпуса. С молотком в руках он обошел все днище,
проверяя качество и прочность креплений.
1 апреля 1898 года Макаров вернулся в Петербург и вступил в
обязанности командира Практической эскадры. А лишь только устье Невы и
Финский залив освободились от льда, на Большой Кронштадтский рейд
вышла в полном составе практическая эскадра Балтийского моря под
флагом вице-адмирала Макарова. Дел и забот на эскадре было много, но
думы о ледоколе по-прежнему не покидали Макарова. Прежде всего надо
было кому-то поручить наблюдение за постройкой ледокола, установить
неусыпный надзор за точным соблюдением всех договорных условий.
Перебрав в памяти всех хорошо известных ему моряков, пригодных для
выполнения этой нелегкой задачи, Макаров остановился на капитане 2
ранга Михаиле Петровиче Васильеве131, энергичном, исполнительном
моряке, на которою он мог положиться как на самого себя. По просьбе
Макарова Васильев был назначен командиром строящегося ледокола и
отправился в Ньюкасл.
Вскоре встал вопрос о названии корабля, и Макаров предложил
назвать его "Добрыня Никитич", но в конце концов утвердили другое
название - "Ермак". Предполагалось, что стальной корабль так же
успешно пройдет через сибирские ледовые морские окраины, как удалось
сделать это легендарному землепроходцу на суше.
Несмотря на занятость, Макаров все же находил время для
исследовательской работы. Мысль о том, что ледокол при плавании во
льдах может получить пробоину, ни на минуту не покидала адмирала, и
проблема непотопляемости корабля встала перед ним с новой силой.
Макаров заказал цинковую модель ледокола "Ермак" с точно такими же
водонепроницаемыми отделениями, как и на строившемся "Ермаке". По
желанию можно было любое отделение заполнить водой и наблюдать, как
это будет влиять на крен и дифферент корабля132. В качестве бассейна,
в котором можно было производить испытания модели, использовалась
ванна, имевшаяся на флагманском корабле. Опыты дали крайне интересные
результаты. Так, выяснилось, что даже в том случае, когда водой
заполняются три главных кормовых отсека, корма держится достаточно
высоко над водой и корабль не тонет. Насколько эти исследования были
важны, свидетельствует случай с "Ермаком" во время первого его
пробного плавания в Арктику. "Ермак" получил серьезную пробоину, и
носовое его отделение наполнилось водой. Но благодаря
водонепроницаемым переборкам ледокол продолжал плавание во льдах и
совершил благополучно длительный переход от Шпицбергена до Ньюкасла.
В середине сентября эскадра закончила плавание, и Макаров снова
отправился в Ньюкасл. Постройка подходила к концу. Подобранная для
"Ермака" команда уже находилась на судне. Макаров побывал на ледоколе
решительно всюду, проверил каждое крепление, исследовал прочность
водонепроницаемых переборок, изоляцию. "Весь ледокол бородой обмел!" -
добродушно шутили матросы. Макаров пользовался огромным уважением
среди строителей ледокола - инженеров, мастеров и рабочих, с
восхищением отзывавшихся о глубоких знаниях русского адмирала в
кораблестроительном искусстве. Особенно их удивляла быстрота, с
которой Макаров выходил из таких затруднений, перед которыми
становились в тупик опытные английские инженеры.
17 октября 1898 года, на месяц позже обусловленного срока, в
присутствии огромной толпы зрителей расцвеченный флагами "Ермак" стал
медленно сползать со стапелей в воду. Спуск прошел благополучно.
Макаров не присутствовал при спуске. Только в декабре ему удалось
отлучиться ненадолго из Петербурга в Ньюкасл. Началось испытание
водонепроницаемых переборок на свободной воде. Отделения, в том числе
котельное и машинное, наполнялись водой до уровня верхней палубы.
Переборки выдержали испытания. После этого начались испытания корабля
и механизмов. "Ермак" удовлетворил требованиям контракта, машины
развили при пробе мощность в 11 960 индикаторных сил и дали ход в 15,9
узла133. Были испробованы и вспомогательные машины, установленные на
случай аварии главных машин и отделенные от них переборками. Они дали
скорость хода в 6,7 узла134.
Особенно интересовали судостроителей мореходные качества
"Ермака". Когда свежий ветер развел значительную волну, "Ермак" вышел
в открытое море. Плоскодонный, с наклонными бортами, без килей ледокол
закачался так сильно, что пришлось вернуться в гавань.
Макаров предвидел, что корабль подобной конструкции будет
подвержен качке, но все же не думал, что качка будет столь сильна.
Чтобы уменьшить качку, Макаров предложил установить поперек корабля
особую водяную цистерну (камеру)135. Но насколько такая камера будет
подходить к конструкции "Ермака" и какие она должна иметь размеры,
было еще неясно.
Опыты велись с моделью "Ермака" в опытном морском бассейне в
Петербурге и показали, что цистерна действительно уменьшает размахи
корабля. Когда настоящая цистерна была установлена на "Ермаке" и он в
свежую погоду вторично вышел на пробу, все убедились, что качка стала
значительно слабее. По указаниям Макарова на "Ермаке" было сделано еще
множество других конструктивных улучшений и приспособлений.
Заводские испытания "Ермака" были закончены, и 20 февраля 1899
года состоялась приемка. Предстояло самое главное: померяться силами
со льдами. Подняв торговый флаг, "Ермак" 21 февраля вышел в море. Путь
лежал в родной Кронштадт. В Северном море порядком потрепало. "Ермак"
тяжело зарывался в волну, но качка была сравнительно легкой: цистерна
помогала. Миновав мыс Скаген, ледокол через пролив Большой Бельт вошел
в Балтийское море.
Вечером 28 февраля, когда "Ермак" находился недалеко от Ревеля,
вахтенный доложил, что видит впереди полоску льдов. Утром на другой
день вошли в оплошные ледяные поля. Стоя на мостике, Макаров
напряженно следил за схваткой "Ермака" с ледяной стихией. Еще в
Ньюкасле до него дошли слухи, что нынче лед в Финском заливе очень
тяжел. Такие сведения обязывали быть особенно внимательным и
осторожным. Вначале лед легко уступал напору стального гиганта,
шедшего со скоростью семи узлов. Но когда "Ермак" встретил на своем
пути более толстый лед, продвижение замедлилось. Невдалеке от острова
Гогланда "Ермак" принужден был остановиться. Дали задний ход, немного
отошли и снова, полным ходом вперед, изо всей силы ударили в то же
место. Но как ни бились, ничего не выходило. А ведь балтийские льды -
не арктические. Что же будет в Арктике? - спрашивали себя все.
Вспоминая об этом переходе, Макаров писал: "Все мы в это время были
очень неопытны в деле ломки льда, и насколько было приятно новое
впечатление хода по 7 узлов через толстые льды, настолько остановка
ледокола произвела на всех тяжелое впечатление".
Чтобы выбраться из ледового плена, Макаров приказал накачать в
носовое отделение воду. Расчет был такой: от тяжести воды нос осядет и
обломает под собою лед; затем следует перекачать воду в кормовое
отделение и дать полный ход назад, тогда нос будет освобожден и
корабль сможет сдвинуться назад. Расчет Макарова оправдал себя. После
перекачки воды "Ермак", к общей радости, действительно медленно пополз
назад. Тогда отошли в сторону от труднопроходимого места и стали
пробираться более легкими льдами, идя со скоростью шесть-семь узлов.
В Кронштадте в это время мало верили, что "Ермак", сокрушив лед,
толщина которого в эту зиму была свыше метра, достигнет Большого
Кронштадтского рейда. Но "Ермак", преодолевая сплошное ледяное поле,
уверенно приближался к Кронштадту. По пути корабль встречали рыбаки,
располагавшиеся на льду, как дома, - с будками, лошадьми, санями и
собаками. Увидев ползущий во льдах пароход, люди бежали к нему и без
устали кричали "ура".
К перекачиванию воды из носовой части в кормовую или с одного
борта на другой приходилось прибегать неоднократно, так как ледокол
часто застревал во льдах. Иногда, кроме этого, приходилось завозить
ледовый якорь, закреплять его и затем подтягиваться на лебедке. Моряки
быстро осваивали ледовое плавание. Сильные удары об лед, после которых
"Ермак" часто останавливался, никого уже не беспокоили. Вода для
перекачки была наготове. Быстро приступали к этой операции или
завозили якорь и освобождали корабль. Прокладывали канал довольно
медленно, идя со скоростью не более двух-трех узлов. Невдалеке от
маяка Толбухин остановились, чтобы принять на борт лоцмана из деревни
Лебяжье. Впервые в истории мореходной практики лоцман подъехал к борту
корабля на лошади, запряженной в сани.
Вдали виднелся Кронштадт. Там уже заметили приближение ледокола.
Быстро разнеслась по городу волнующая весть. Люди массами стали
стекаться на набережную. Обыкновенно при заходе в гавань большого
парохода ему помогают несколько буксиров. "Ермаку" приходилось
действовать вполне самостоятельно, притом в совсем не изученных еще
условиях. Никто не знал, насколько крепок лед вблизи берега, как
станет он ломаться, возможно ли по льду подать конец на берег, не
будет ли зажат ледокол в воротах при входе в гавань и т. д. Возможны
были всякие неожиданности.
Встреча ледокола началась гораздо раньше, чем предполагал
Макаров. Лишь только "Ермак" прошел Толбухинский маяк, расположенный
невдалеке от Кронштадта, к ледоколу подбежали на лыжах солдаты и
приветствовали его криками "ура". Еще более был удивлен Макаров, когда
увидел, что навстречу "Ермаку" двигались по льду толпы народа, причем
многие ехали на лошадях и даже на велосипедах. Люди торопились
взглянуть на корабль, который смело и уверенно прокладывал себе дорогу
во льдах.
Пришлось уменьшить ход, чтобы людям, окружившим корабль, не нужно
было бежать. "Ермак" ломал лед с глухим треском, легко, без малейшего
усилия. Его могучий нос мягко, как в масло, врезался в лед и подбирал
его под корпус, не производя вокруг трещин. За кормой извивался
неширокий водный канал, заполненный разбитыми кусками льда. Толпа все
росла. Всем хотелось рассмотреть самого творца "Ермака", стоявшего на
верхнем мостике и отдававшего приказания. А Макаров в эту
торжественную минуту больше всего опасался, как бы не произошло беды:
а что, если лед не выдержит тысячной толпы и обломится. Но все
обошлось благополучно. Подходя к Купеческим воротам, "Ермак" стал
салютовать. Белые клубы порохового дыма вылетали то с правого, то с
левого его борта. С расположенного на краю Купеческой гавани форта
грянуло "ура". С "Ермака" отвечали тем же. С броненосца "Пересвет",
стоявшего на швартовах у стоянки, доносились звуки духового оркестра,
исполнявшего марш. Кронштадтская газета "Котлин" на следующий день
поместила статью своего корреспондента. "...Все единодушно
приветствовали новый блестящий подвиг человеческого ума и энергии, -
писал корреспондент. - В каждом из присутствующих невольно поднималось
чувство гордости за нас, русских, что из нашей среды нашлись люди, не
только способные делать теоретические выводы, но на деле доказывать и
подтверждать идеи, открывающие новые горизонты... "Ермак" уже не
мечта, а совершившийся факт. Зрелище, увиденное нами вчера, было
поистине грандиозное, о котором на всю жизнь сохранятся воспоминания".
Создатель "Ермака" получил множество приветственных телеграмм из
различных городов России. Д. И. Менделеев так приветствовал его: "Лед,
запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю. Жду такого же успеха в
полярных льдах. Профессор Менделеев".
Недолго отдыхал "Ермак" в Кронштадте. Вскоре же потребовалась его
помощь, и притом самая неотложная. Около Ревеля затерло льдами
одиннадцать пароходов. Вышедший к ним на помощь ревельский ледокол
"Штадт Ревель" был также затерт. Пароходы и люди находились в
серьезной опасности. "Ермаку" было поручено спасать пароходы. Когда
ледокол приблизился к ним, стало ясно, что подойти прямым курсом
невозможно, а потому Макаров решил разбить весь лед, который отделял
пароходы от свободной воды. Для этого ледокол стал взламывать огромные
глыбы льда, описывая вокруг каравана постепенно сужавшиеся круги.
Маневр удался: когда "Ермак" закончил четвертый обход, лед разошелся,
и пароходы вышли на свободную воду. "Это была очень красивая картина,
и вся операция продолжалась полчаса", - с удовлетворением замечает
Макаров. Утром следующего дня "Ермак" входил в Ревельскую гавань, за
ним в кильватер тянулись двенадцать пароходов. Эффект, произведенный в
городе этой операцией, был очень велик. Многолюдная толпа, высыпавшая
на набережную, приветствовала возвращение каравана. Благодарностям со
стороны городских властей не было конца. На "Ермак" явились депутации
с подарками, произносились речи, устраивались банкеты. На одном из
банкетов, устроенном в честь "Ермака", городской голова Ревеля Эрбе,
благодаря за оказанную помощь, заметил, что в истории мореплавания имя
Макарова будет записано золотыми буквами.
"Действия ледокола "Ермак" под Ревелем, - отмечал Макаров, - были
тогда новинкой для публики, и из Ревеля ежедневно телеграфное
агентство посылало известия во все концы России о работе ледокола. Мне
потом передавали люди, никогда меня не знавшие, что они в это время в
газетах прежде всего искали новостей об "Ермаке" и чувствовали себя
разочарованными, если известий было мало или они были недостаточно
полны".
"Ермак" действительно в это время был самой интересной новостью.
В достопамятный ревельский поход "Ермак" освободил в общей сложности
двадцать девять пароходов. Это первое серьезное испытание ледокола
принесло ему огромную популярность не только в России, но и за
границей.
Население Петербурга выражало все более настойчивое желание
познакомиться с ледоколом. Когда после ревельского похода Макаров
прибыл в Кронштадт, решено было, что "Ермак" придет в Петербург.
Проход через морской канал представлял для "Ермака" нелегкую
задачу. Войти в канал трудно было потому, что многие вехи,
обозначающие фарватер, оказались сорванными льдом. Риск был большой.
Лоцман посоветовал Макарову наиболее узкую, опасную часть фарватера
пройти полным ходом. Это удалось.
Уже вечерело, когда "Ермак" плавно подходил к Николаевскому
мосту. Освещенный лучами заходящего зимнего солнца, могучий корпус
ледокола выглядел величественно. За "Ермаком" следовали четыре
портовых парохода.
Восторг, с которым встречала "Ермака" в Петербурге многотысячная
толпа, собравшаяся на набережных Невы, был необычаен. Всех охватило
чувство гордости за русского моряка, сумевшего создать такой корабль,
которому, как всем тогда казалось, не страшны никакие льды.
Тысячи людей побывали на ледоколе за время его стоянки на Неве.
Никому не отказывали. Газеты были полны сообщениями и статьями о
ледоколе и его создателе. Однако зачастую эти сообщения были
преувеличенными, статьи неосновательными, а предположения о
возможностях "Ермака", высказываемые в статьях, - фантастическими.
Многим казалось, что при наличии такого мощного ледокола проблема
полярного мореплавания разрешается просто, что открывается блестящая
перспектива достигнуть Северного полюса, освоить путь через полюс во
Владивосток, проложить морскую трассу вдоль сибирских берегов и выйти
в Тихий океан и т. д.
Последствия подобных преувеличенных надежд сказались очень скоро.
Стоило "Ермаку" во время пробных плаваний в Арктику потерпеть первую
неудачу, как отношение к Макарову и "Ермаку" резко изменилось как в
печати, так и в правительственных кругах.
Когда Макаров понял, что от него ждут каких-то сверхъестественных
подвигов, он выступил со статьей, в которой разъяснил, что пути через
Арктику еще не изведаны, арктические льды не изучены и никто никогда
не испытывал прочность полярного льда в высоких широтах. Поэтому, не
задаваясь грандиозными планами, необходимо предварительно испытать
"Ермака" в борьбе с тяжелыми арктическими льдами где-нибудь в районе
Шпицбергена, на пути в Сибирь, во льдах Карского моря. Научную сторону
экспедиции необходимо обставить возможно тщательнее, чтобы ученые
различных специальностей могли во время плавания производить
необходимые наблюдения. Макаров полагал также, что "Ермаку" следует
идти в северные широты с расчетом, чтобы в течение одного
навигационного периода вернуться назад тем же путем. Что же касается
плавания Северным морским путем в Тихий океан, то Макаров считал, что
один ледокол не сможет оправиться с этой задачей и что придется
построить второй подобный корабль.
Заявление Макарова подействовало на многих, как холодный душ.
Как бы то ни было, предстояло испытать качества ледокола во льдах
Ледовитого океана. План похода был такой: в середине мая, когда
Балтийское море освободится от льдов, "Ермак" идет в Ньюкасл, где
остается дней на десять. Здесь ледокол осматривают и готовят к
полярному плаванию. В начале июня "Ермак" прибывает в Екатерининскую
гавань в Кольском заливе и оттуда через Карское море идет на Енисей в
сопровождении небольшого парохода финляндского пароходного общества,
который должен обследовать мелководные места в устье Енисея. Закончив
работу в Карском море, "Ермак" возвращается на Мурман, забирает полный
груз угля и отправляется во льды на запад от Шпицбергена.
Когда проект был утвержден, Макаров начал готовиться к походу.
Морское министерство взяло на себя обеспечение экспедиции
продовольствием и дало на ледокол второй паровой катер. Одежду,
охотничьи принадлежности, ледовые шлюпки, киносъемочный аппарат и
многое другое пришлось купить на средства членов экспедиции. После
этого Макаров принялся за организацию научной части экспедиции. Д. И.
Менделеев, весьма сочувственно относившийся как лично к Макарову, так
и к его идее использования ледокола, обещал помочь экспедиции в
подборе научных работников и приобретении необходимых приборов.
Собираясь в поход, Макаров, как человек предусмотрительный,
готовился ко всякого рода трудностям, почти неизбежным в новом,
большом и никем еще не изведанном деле. Но никто и слышать не хотел о
тех трудностях, которые могут встать перед "Ермаком" и его командиром.
"Им и море по колено", - недовольно замечал по этому поводу Макаров. В
газетах вдруг появилось сообщение, что ввиду отправления "Ермака"
прямым рейсом во Владивосток письма на Дальний Восток следует
адресовать на "Ермак". Он-де быстрее их доставит по назначению. И
письма стали поступать прямо на ледокол сотнями. Макаров вынужден был
выступить с опровержением и разъяснить, что никакого плавания во
Владивосток "Ермак" совершать не собирается.
Опасаясь новых недоразумений, Макаров решил поскорее отправиться
в море. О своем выходе он сообщил всего лишь нескольким друзьям и
знакомым.
Без всяких торжественных проводов "Ермак" 8 мая 1899 года вышел в
далекое и трудное плавание.
В Ньюкасле техники завода Армстронга, тщательно осмотрев ледокол,
сделали кое-какие исправления в корпусе корабля. Машины оказались в
полной исправности. В Тромсе136 ледокол прибыл 3 июня. Его ожидал здесь
известный ученый геолог Э. В. Толль137, приглашенный Макаровым для
участия в плавании, и лоцман Ольсен, нанятый русской шпицбергенской
градусной экспедицией для проводки "Ермака" на Шпицберген. Дело в том,
что Макаров обещал оказать этой экспедиции помощь в проводке ее судов
через шпицбергенский Стуре-фиорд. Однако к условленному сроку суда
экспедиции не прибыли в Тромсе, а Макарову был дорог каждый день. К
тому же лоцман Ольсен, хорошо знакомый со шпицбергенскими фиордами,
сообщил Макарову, что для такого крупного корабля, как "Ермак",
плавание в Стуре-фиорде представляет большую опасность, так как дно
имеет там шхерный характер и неровные глубины. Макаров не смог поэтому
оказать обещанной помощи академику Чернышеву138, возглавлявшему
шпицбергенскую градусную экспедицию. "Мне было крайне тяжело
отказаться от содействия шпицбергенской экспедиции, - замечает
Макаров, - но я не считал себя вправе рисковать "Ермаком". Мой отказ
вызвал целую бурю несправедливых негодований, и в газетах появились
заметки, которых нельзя было ожидать от ученых людей".
4 июня "Ермак" вышел из Тромсе на Шпицберген. Свежий ветер развел
крупную волну, но корабль держался превосходно. Три дня шли, не
встречая льда. Лишь в ночь на 8 июня на широте 78o00' и долготе 9o52'
появились первые льдины.
Предстояла серьезная схватка с полярным льдом. Все на корабле, и
прежде всего сам Макаров, находились в приподнятом настроении, как
перед сражением.
Почти всю ночь из адмиральской каюты раздавались гулкие
равномерные шаги. Макаров волновался. Да и трудно было оставаться
спокойным, когда назавтра "Ермаку" предстояло держать экзамен, от
результатов которого зависело все его будущее.
В 5 часов утра Васильев постучался в каюту адмирала и доложил,
что впереди показались сплошные льды. Макаров быстро вышел наверх и
приказал поднять пары во всех котлах. Были изморозь и туман, дул
умеренный ветер с юга и разводил порядочную зыбь. Сквозь клочья
расползавшегося тумана кое-где просвечивали мощные льдины, о которые
разбивался прибой.
После недолгих колебаний Макаров приказал полным ходом идти
вперед.
Неожиданный сильный удар заставил многих упасть. Слегка
покачиваясь, ледокол вполз на льдину, с оглушительным треском проломил
ее и пошел дальше, ломая ледяную кору. Льды послушно раздвигались и
пропускали "Ермака". Три могучих винта подгребали куски льда и пенили
воду.
Лицо адмирала преобразилось до неузнаваемости. И тени суровости
не было на нем теперь. Он поглаживал свою бороду и русые большие усы,
глаза его, казалось, ласково улыбались.
- Так... так, Ермаша, так, родной! - вполголоса говорил он. -
Наддай еще маленько... вот так... Не выдай!
В своем дневнике Макаров потом записал: "Первое впечатление было
самое благоприятное: льды раздвигались и легко пропускали своего
гостя!"
Так произошла первая встреча "Ермака" с полярными льдами.
Собравшиеся на палубе моряки с восхищением наблюдали
поразительную по грандиозности и красоте картину. Мощный лед
ярко-синего цвета с оглушительным треском разламывался от ударов
ледокола, медленно продвигавшегося вперед, на огромные глыбы. Обмер
одной из них показал, что толщина льда превосходила четыре метра.
От ударов о лед корабль вздрагивал, корпус его трясся, как в
лихорадке. Это начинало несколько беспокоить адмирала. К тому же
передний винт действовал как бы толчками и часто останавливался.
Разница между льдом, который "Ермак" крошил в Балтийском море, и
полярными льдами огромная. В Балтике от ударов ледокола лед распадался
на мелкие куски и собирался настолько густо, что корабль
останавливался. Здесь же, в Арктике, лед раскалывался на отдельные
глыбы, среди которых можно было двигаться, но зато толчки этих глыб
были настолько сильны, что вызывали невольные опасения за целость
корабля.
И тем не менее "Ермак" все глубже забирался в гущу торосистых
ледяных полей. На корабле кипела работа. Весь научный персонал
экспедиции был занят делом. Лейтенант Ислямов с инженером Цветковым
доставали с различных глубин воду и измеряли ее температуру. Астроном
Кудрявцев, он же физик, определял удельный вес воды, а штурман
Эльзингер, спустившись на лед, занялся распиловкой большой глыбы льда
с целью выяснить ее крепость и структуру. Распилить глыбу было
нелегко. На целых полчаса задержался "Ермак" на месте, пока был
отпилен и поднят на палубу кусок льда весом в четыре тонны. Тут же
художник Столица быстро наносил на полотно причудливые очертания
торосов.
К Макарову подошел механик и несколько встревоженным голосом
доложил, что обшивка корпуса сильно вибрирует и в нескольких местах
показалась течь. Макаров приказал остановиться и направил капитана
Васильева в трюм выяснить, в чем дело. Никаких повреждений обнаружено
не было. Вероятно, течь появилась от вибрации и сотрясения корпуса при
ударах о льдины. Когда "Ермак" выбрался изо льдов и вышел на свободную
воду, течь прекратилась. Макаров приказал вновь войти во льды, "чтобы
обстоятельнее прощупать, в чем заключаются недостатки ледокола".
Вторичная проба дала те же результаты, с той лишь разницей, что течь
значительно усилилась. Застопорили машину и занялись наблюдениями.
Как это ни было грустно, но Макаров все более убеждался, что
"Ермак" не способен выдерживать толчки о полярный лед даже при малом
ходе, а потому необходимо, прежде чем продолжать испытания корабля,
сделать в его корпусе кое-какие улучшения. Макаров решил немедленно
отправиться в Ньюкасл. Непредвиденные переделки в корабле срывали
намеченную программу работ. Плавание в Карском море отменялось. Но
иного выхода не было. Стараясь успокоить себя, Макаров заносит в
дневник: "Ледокол идет вперед - и это главное. Если бы ледокол
останавливался и не двигался ни вперед, ни назад, то над всем поднятым
мною делом надо было бы поставить крест. К счастью, эти опасения не
оправдались, а напротив, выяснилось, что полярный лед ломается хорошо
на большие глыбы, которые, прикасаясь к корпусу ледокола, не
производят значительного трения. Что же касается крепости корпуса, то
ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь
необходимой крепости, то надо искать решение вопроса в комбинации
стали с деревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче сказать, идея,
проповедуемая мною, оказалась верна - и это главное. Легкая ломка
полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось
крупное бремя - ответственность за исполнимость идеи, и я могу
сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен
испытаниями этого дня".
Несомненно, что при всей своей способности делать из опыта
правильные выводы Макаров несколько недооценивал в то время трудности
борьбы с тяжелыми полярными льдами для такого корабля, как "Ермак".
Последующие плавания показали, что срочные переделки креплений на
заводе Армстронга мало помогли делу. Корпус ледокола был все же
недостаточно крепок для того, чтобы выдерживать удары массивных
ледяных торосов. Макарову казалось, что главное - это чтобы ледокол
ломал лед, но для этого нужно, чтобы ледокол обладал очень прочным
корпусом.
14 июня ледокол пришел в Ньюкасл, где целый месяц простоял на
ремонте. Шпангоуты по ледяному поясу в носовой части были заменены
более прочными, а число заклепок у них удвоено. Решено было также
снять передний винт, заменив его конусом, то есть приспособлением, с
помощью которого можно дробить подводный лед.
А 14 июля 1899 года "Ермак" вышел во второй полярный рейс. По
просьбе Макарова завод командировал в плавание своего представителя.
В море налетел сильнейший шторм. Высота волн достигала восьми
метров. При стремительной качке с креном в 47o "Ермак" почти ложился
на борт. Волной смыло метеорологическую будку, находившуюся на самом
верху командирского мостика. "В продолжение семнадцати часов
продолжалась эта убийственная качка, - вспоминает штурман "Ермака"
Николаев, - самочувствие у всех было неважное, и только адмирал был
весел, все семнадцать часов он выстоял на мостике, шутил и хвалил
погоду и, глядя на кренометр (прибор для измерения крена), маятник
которого переходил за пределы крайних делений, говорил, что этот
прибор для "Ермака" не годится".
Достигнув Шпицбергена, "Ермак" повернул на север и вошел в
обширные ледяные поля. На всякий случай ход был уменьшен. Макаров был
чрезвычайно удовлетворен, убедившись, что после переделок корпус при
ударах о торосы вибрирует заметно меньше, чем раньше. Разница была
очевидна для всех, и ледокол шел то разводьями, щелями, то проламывая
путь напрямик.
Под вечер, когда "Ермак" двигался средним ходом, впереди
появились мощные нагромождения торосов. Тотчас уменьшили ход, но было
поздно: ледокол ударился о лед с такой силой, что остановился.
Кинулись в носовое отделение и обнаружили большую пробоину. Ледокол
ударился самой нижней носовой частью о выдвинувшийся вперед на большой
глубине подводный ледяной выступ. Образовалась пробоина около полутора
метров длиной и пятнадцать сантиметров шириной. Два носовых шпангоута
были смяты. Вода хлынула в пробоину. Пустили в ход водоотливную помпу,
водолаз подвел пластырь. С помощью мешков с паклей удалось, наконец,
заделать пробоину и откачать воду. Но вода продолжала поступать.
Вторая проба "Ермака" в полярных водах оказалась не удачнее
первой. Несмотря на это, Макаров все же решил идти на север, так как
был уверен в надежности испытанных им водонепроницаемых переборок.
Этим Макаров хотел доказать всем своим недоброжелателям, что даже
серьезные повреждения не могут помешать "Ермаку" продолжать плавание
во льдах, и плавание продолжалось. "Ермак" благополучно прошел в
разных направлениях около 230 миль, преодолевая и легкие, и очень
тяжелые льды. Пробоина не угрожала немедленным потоплением судна,
снабженного водонепроницаемыми переборками, однако дальнейшая борьба
со льдами могла увеличить повреждение, тогда положение стало бы
опасным. Это понимали на ледоколе все, и настроение у многих резко
упало. Сопровождавший Макарова штурман Николаев, вспоминая
впоследствии об этом плавании, писал, что адмирал, изучивший в
совершенстве все отрасли морского дела, знал хорошо и человеческую
душу, умел вдохнуть в людей энергию и бодрость духа. Когда он видел,
что команда приуныла, он шел в кубрики и говорил людям о чувстве долга
и величии души русского человека. Говорил он так убедительно и
вдохновенно, что лица матросов оживлялись, а в глазах загоралась
энергия и готовность идти с ним хоть на край света139.
Тот же Николаев рассказывает, как однажды, когда в трюме,
заполненном паклей, керосином и другими легко воспламеняющимися
материалами, начался пожар, Макаров бесстрашно спустился в горящий
трюм и лично руководил тушением пожара, спокойным и твердым голосом
отдавая распоряжения. Только благодаря его находчивости и присутствию
духа была предотвращена паника, которая могла привести к гибельным
последствиям.
Макаров вообще был человеком очень организованным, умевшим ценить
время. Учил он этому и других. Рабочий день на "Ермаке" обычно
проходил так: после утреннего чая все расходились по своим местам и
принимались за работу. Ровно в полдень колокол возвещал о сборе к
обеду. После обеда полагался короткий отдых. Степан Осипович уходил к
себе писать дневник. В 3 часа, выпив по стакану чая, каждый снова
возвращался к своим обязанностям. Окончив работы в семь часов вечера,
все собирались в кают-компанию поделиться впечатлениями дня. Около
восьми часов ужинали. После ужина Макаров обыкновенно задерживался в
кают-компании. Нередко его просили что-нибудь рассказать. Он охотно
соглашался. Рассказывал он увлекательно и ярко, но был исключительно
скромен. Даже говоря о случаях из своей жизни, он умел как-то не
выдвигать себя на первый план. Около одиннадцати часов вечера все
уходили в каюты, чтобы с рассветом вновь приняться за работу. Так
текла жизнь на ледоколе в спокойные, нештормовые дни.
Между тем "Ермак", разрушая многолетние мощные торосы, шел дальше
на север. Все, что хоть сколько-нибудь заслуживало внимания, тщательно
отмечалось Макаровым в дневнике. Вот, например, запись от 28 июля:
"Утром поймали акулу, что очень меня удивило. В таких широтах, в воде,
температура которой ниже 0, я никак не ожидал встретить этого, по
преимуществу, тропического хищника. На завтрак подали блюдо из акулы,
которое было очень вкусно, так же были вкусны и пирожки из нее. Много
портило дело сознание, что это мясо акулы. Удивительная живучесть!
Акула шевелилась, когда из нее были удалены все внутренности и содрана
шкура".
Время от времени, когда "Ермак" вклинивался в торосистое поле и
начиналась его борьба со льдом, Макаров приказывал лейтенанту Шульцу,
заведующему киносъемкой, принести аппарат. Начиналась съемка.
"Кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой
экспедиции, - говорил Макаров, - он дает не только эффектную картину,
но и материал для научного изучения движения ледокола во льду"140.
В дневнике Макарова есть запись о какой-то неведомой, не
обозначенной ни на одной карте, земле, которую якобы видели с "Ермака"
на широте 71o. "Общая радость при виде этой земли, - замечает Макаров,
- была несказанная. Подойти к земле было невозможно, и спустя
некоторое время возник даже вопрос: "Действительно видели ли мы
землю?"
Думаю, что да, но поручиться за это невозможно".
Иногда "Ермак" делал остановку - "станцию". Члены экспедиции
выходили на лед погулять, поохотиться, произвести различные
наблюдения.
В дневнике Макарова много записей о медведях, которые часто
встречались на пути "Ермака". Из этих записей видно его гуманное
отношение к животным. Ему отвратительно убийство ради убийства, он
удерживал ретивых стрелков от кровавых "упражнений". Как-то за обедом
Макаров отчитал одного из любителей медвежьей охоты за то, что тот
стрелял в убегавшего от него медведя.
- Стыдно-с, очень даже стыдно-с! - говорил он смущенному
"победителю", - зверь от вас убегает, а вы посылаете ему вдогонку
предательскую пулю... Это-с не охота, а убийство... Мы ведь люди
науки, и нам напрасная смерть медведя никакой пользы не принесет. Вот
если бы медведь на вас пошел, так я понимаю: по крайней мере риск,
грудь с грудью, и с глазу на глаз!
Такой случай, когда медведь действительно пошел на человека и тот
сразился с медведем почти вплотную, грудь с грудью, произошел
буквально через несколько дней после сцены за столом. Человеком этим
оказался сам Макаров.
Как-то один из бродивших вокруг ледокола медведей, решив
познакомиться с кораблем, полез по трапу наверх. Тотчас же прибежали
охотники с ружьями. Макаров находился на палубе. Не желая напрасной
гибели животного, он приказал прогнать его мощной струей из
брандспойта, стоявшего тут же. Но брандспойт не устрашил, по-видимому,
голодного зверя. Намерения его были очевидны. Пригнув голову и рыча,
он прямо пошел на Макарова. Подпустив зверя на расстояние пяти шагов,
Макаров вынул браунинг и хладнокровно уложил медведя меткой пулей в
голову. Медведь весил свыше двадцати пудов, из него сделали чучело и
поставили при входе в кают-компанию.
Обычно, пока "Ермак" стоял