выступать в настоящих
состязаниях, что поэтому так и шел. Но не решился: скажешь, а потом вдруг...
Ну-у, вот так: весь согнулся и то бежишь, то шагом идешь,-- пояснил
Жора.
А, просто так,-- ответил я и быстро отошел от него, будто вдруг что-то
очень важное вспомнил.
Весь день я чувствовал себя великолепно. Хотелось прыгать, возиться,
дурачиться. И поэтому, когда в классе стали сговариваться идти вечером на
каток, я, узнав, что пойдет и Лиля, тоже захотел. Ребята уже несколько раз
ходили, да так получалось, что мне как раз нужно было ехать во дворец. Но
сегодня суббота, и я свободен. На последнем уроке сидел и только и думал,
как буду кататься с Лилей.
Когда шел домой, на площади встретил Севу. Он тоже менял темп: то,
согнувшись, трусил рысцой, то вдруг резко затормаживал и еле плелся.
Зачем же так? Надо постепенно!
Ничего, и так хорошо. Знаешь, сколько у меня уже дыхания прибавилось?
Вот только мне не нравится, что когда медленно, то все время думаю, что в
школу опоздаю.-- И он двинулся дальше.
Я ухмыльнулся, покачал головой: "Ох, Севка! Вот какой чудак этот
Севка!"
Возле нашего дома стоял самосвал. И Егоровна, натуживаясь, бросала в
кузов деревянной лопатой снег. Я обрадовался: мне же очень полезно
поработать.
Подскочил к дворничихе:
Дайте! Ну дайте, пожалуйста, я! -- и, кинув на край тротуара портфель,
выхватил у нее лопату.
Ну валяй, валяй,-- утирая фартуком свое багровое, в мелких бисеринках
пота лицо, ответила дворничиха.--Да где же ты раньше-то был? Я вон уже какую
пропасть перешвыряла!
Я нетерпеливо вонзил лопату в снег, но сразу же понял, что захватил
слишком много и не подниму.
Ох, сколько! Так и лопата может переломиться! -- схитрил я.
Не переломится, не переломится! -- не разгадав моей уловки, успокоила
дворничиха.-- Не бойсь, поддевай, поддевай поболе!
Из ворот показался Митька. Я опустил лопату.
--Ну, чего тебе? -- сердито обернулась к нему дворничиха.
-- Да ничего! -- нахально ответил он и зло посмотрел на меня.
Он все не мог простить того унижения, которое ему пришлось испытать
тогда во дворе. Прошел, делая вид, что не замечает лежащего на краю тротуара
портфеля. Но, поравнявшись с ним, неожиданно размахнулся, изо всех сил
ударил по нему ногой и, гогоча, бросился прочь.
Я стиснул ручку лопаты: дать ему наконец взбучку или в последний раз
стерпеть? С презрением посмотрел на обернувшегося врага. Ведь
одного-единственного удара из тех, которыми теперь владел твердо, хватило
бы! Но удержал себя, убеждая, что не стоит позориться из-за такого дурака.
Вот если бы он вернулся и полез -- тогда бы... А то еще дойдет до Вадима
Вадимыча, он рассердится, скажет, чтобы я вышел из строя. Да и вообще стыдно
на улице драться, как хулиган какой-нибудь или пьяный.
Ну и правильно, что стерпел, нечего с такими балбесами связываться,--
словно прочитав мои мысли, в сердцах сказала дворничиха.-- Будешь
докидывать-то? -- кивнула она на остатки снега.
Буду,-- беря лопату, задумчиво ответил я и снова стал сначала неохотно,
а потом все более и более
увлекаясь, бросать в кузов лопату за лопатой, радуясь той ловкости и
силе, с которыми действовал.
Когда снега на мостовой не осталось, я отдал благодарной дворничихе
лопату и, гордясь собой, вошел во двор.
Двор был пустынный, а снег такой пушистый и белый, что очень захотелось
пробежаться по нему. Но я сдержался-- скажут еще: маленький! -- и степенно
пошел к своему подъезду. Ямочки, по которым прыгал утром, уже соединились и
превратились в узенькую тропинку с высокими и неровными краями.
"Ну что состязания? Выйду -- и так начну!.." -- с радостным нетерпением
подумал я и, оглянувшись, ударил свободной рукой по воздуху и смутился. От
сарая, как бы обнявшись с охапкой дров, по-медвежьи шагал дядя Владя. Я
хотел поскорее убежать домой, но он окликнул меня:
--Эй-эй, обожди! Дверь откроешь.
По лестнице поднимались молча, и я даже подумал, что дядя Владя ничего
не заметил. Но, когда вошли в кухню и дядя Владя с грохотом бросил возле
своей двери дрова, он ехидно спросил:
А чего это ты кулаками понапрасну машешь? Я нахмурился:
Да та-ак...
-- Так! -- передразнил дядя Владя.-- А нужно не так, а... Опять этот
стервец весь наш сарай ободрал! Да я бы на твоем месте знаешь как бы ему
подлил!
Когда пришел из школы Сева, дядя Владя опять заговорил, что пора
наконец этому Рыжему "накостылять".
Я только одного никак понять не могу,-- удивлялся он.-- Ходишь-ходишь
ты на этот свой бокс, учишь-
учишь там всякие приемы и все еще не можешь! Ну вот ты попробуй,
ударь-ка мне.-- Он выпятил свой и без того
круглый тугой живот.-- Я погляжу, как тебя там настропалили-то.
Давайте я!--лихорадочно облизав губы, обрадовался Сева.
Ну ты помалкивай, помалкивай, когда старшие говорят! -- сразу обрезал
его дядя Владя.-- Еще молоко
на губах не обсохло.
"Не обсохло"! -- обиженно пробурчал Сева.--Мне же Гена все
показывает...
Ну, чего ж ты? -- не обращая больше на него внимания, снова спросил
меня дядя Владя.-- Ну вот
валяй, попробуй. И я тебе сразу точно скажу: одолеешь Митьку или нет.
Я нерешительно посмотрел на Севу и, прочитав в его нетерпеливых глазах:
"Да бей, чего ты!" -- ответил:
--Ладно, сейчас.-- И, став в стойку, шагнул прямо на надувшегося дядю
Владю и легонько, боясь причинить ему боль, ударил справа по животу, который
он на всякий случай загородил телогрейкой.
Э-э! -- сразу же выпустив воздух, насмешливо протянул он.-- И все? И
весь твой бокс тут? А еще на метро, как настоящий, ездишь, деньги тратишь!
Да я же несильно! -- вспыхивая от досады, косясь на разочарованного
Севу, начал оправдываться я.--
Я просто вас пожалел, а то вы еще...
Эх, ты-и, "пожалел", "а то еще"!--ликовал дядя Владя.-- Уж скажи, что
сильнее не умеешь, вот и все!
Ну давайте еще раз, давайте! -- взглянув на меня, стал наступать на
него Сева.-- Что, боитесь, да?
-- Ну ладно, на, бей! -- снисходительно, выходя на середину кухни,
сказал дядя Владя, снова загораживая живот, и опять надулся.
Я прикинул взглядом дистанцию, стал в стойку и прицелился.
"Сразу бить туда, куда задумал, не следует,-- вспомнились вдруг слова
Вадима Вадимыча,-- надо сначала отвлечь внимание противника в другую
сторону".
--Ну что же ты? -- торопил дядя Владя.
Я шагнул на него, делая вид, будто собираюсь заехать ему по скуле
слева, а когда он испуганно отшатнулся и выпустил воздух, провел полновесный
удар правой прямо в солнечное сплетение.
Дядя Владя ошалело вытаращил глаза, раскрыл рот, а потом схватился
обеими руками за живот и, медленно сгибаясь, натужно загудел, как пароход на
Москве-реке.
Я побледнел, не зная, на что решиться: броситься дяде Владе на помощь
или же дать стрекача. А Сева, будто на него ветром дунуло, подскочил к двери
и на всякий случай приотворил ее.
Наконец дядя Владя затих, выпрямился, подвигал бровями, словно
проверяя, на месте ли они.
Уф! -- облизав запекшиеся губы, сказал он, шумно вздохнул и потрогал
живот.
Ну как, дядя Владь? -- деловито осведомился от двери Сева.-- Одолеем мы
этого рыжего дурака или не
одолеем?
Брысь отсюда, бродяга этакая!--топнул на него, вдруг рассвирепев, дядя
Владя и, увидев, что Сева мгновенно скрылся за дверью, обернулся ко мне: --
Эх, ты, я специально надувался, чтобы ты не того... А ты вон как! Сначала,
значит, в морду, а когда я воздух-то с перепугу выпустил, и треснул... прямо
под дых! Разве ж так можно? Ты бей честно, без всяких фокусов.
Да нас так учили...-- виновато ответил я.
"Так учили"! -- возмущенно сказал дядя Владя и ушел к себе.
А как только дверь за ним затворилась, в кухню, беззвучно смеясь, на
цыпочках вошел Сева и стал изображать, как дядя Владя схватился за живот и
разинул рот.
...Я едва дождался, когда можно было пойти к Крымскому мосту, где мы
все сговорились встретиться.
На улице стало совсем темно, опять горели фонари, а легкий морозец
пощипывал щеки и нос. Мы все быстро собрались и тронулись к парку,
наперегонки разбегаясь и скользя по отполированным ледышкам.
Лиля спросила меня, почему я еще ни разу не ходил с ними на каток, и я,
не найдя что ответить, поскорей перевел разговор на другую тему: врать ей
очень не хотелось, а признаваться во всем было еще как-то страшно.
И вот тут-то и произошло событие, которое сразу же подняло меня в
глазах ребят.
Когда мы подошли к кассам катка, староста собрал со всех деньги и пошел
покупать билеты, а мы с Жорой и остальными ребятами и девочками стояли и
ждали его. И вдруг к Лиле -- она была самая красивая из всех девочек в своей
голубенькой курточке с капюшоном и складненьких брючках,-- вихляясь,
подлетел какой-то стиляга без шапки и сказал, нахально беря ее за локоть:
-- Разрешите вас пригласить, мадам?
Жора и все остальные ребята, увидев, что он большой ростом, сделали
вид, будто ничего не замечают, и даже отвернулись от Лили. А я, живо сунув
кому-то свои коньки, шагнул к нахалу и, глядя ему прямо в глаза, спокойно
сказал, чтобы он сейчас же отпустил Лилю и шел своей дорогой. Говоря это, я
был уверен, что тот меня непременно послушает. И парень, который возвышался
надо мною почти на целую голову, в самом деле отошел. Все страшно удивились.
Как это я и такого большого не испугался!
А мне вдруг в первый раз стали понятны слова отца -- да и Вадим Вадимыч
то же самое говорил! -- что в любом столкновении не сила главное. И уж
теперь точно знал что: уверенность, вера в себя.
Лиля все время смотрела на меня, а когда мы переоделись и вышли на лед,
то и кататься старалась рядом. А Жора никак не мог успокоиться, все
спрашивал, что да что я такое показал тому пижону, отчего он, такой большой
и нахальный, сразу же послушался. Я честно ответил, что ничего, а сам все
думал, какая же это все-таки важная штука -- воля, твердый характер! Ведь
стиляга даже не знал, сильный я или нет, а сразу же уступил. А каким могучим
может быть человек, если он к своей воле да еще и силенок поднакопит!..
Домой возвращались еще шумнее. Жора совсем разошелся, даже толкал
незнакомых ребят, а если те оборачивались, сразу же на меня смотрел --
дескать, имейте в виду. Когда я, счастливый, раскрасневшийся, ввалился в
кухню, то едва не столкнулся с дядей Владей и даже попятился.
Но дядя Владя сказал:
--Куда же ты? Постой...
Я остановился, а дядя Владя, сдвинув к носу брови, продолжал:
Давеча я тут на тебя осерчал. Теперь вижу --зря, сам виноват. Насчет же
Митьки прямо скажу: по бьешь его за одну минуту. Так что завтра же его,
стервеца, где-нибудь и прищучь!
Не буду.
Это почему?
Нечестно. Тренер говорил, что это нападение вооруженного на
безоружного.
А как же он на тебя с палками и камнями налетал? Об этом твой тренер
ничего не говорил?
Нет. Он сказал, что настоящим боксерам позорно на улице драться. Вот
если пристанет, тогда еще туда-сюда, а так не буду.
И тут же вспомнил, как нам рассказывал Вадим Вадимыч, что если бы всех
боксеров поселить на одной улице, то это была бы самая спокойная и тихая
улица во всей Москве, потому что сами боксеры не курят, не пьют и поэтому не
безобразничают. Но уж и другим хулиганить на своей улице тоже не позволили
бы.
20
И еще одна тренировка тянулась у нас невесело: каждый молча делал свое
дело, никто в шутку не толкался, не шлепал по спине грушей, не старался
задеть скакалкой. Даже в душевой, как сказала уборщица, горла не драли.
Но прошли третья, четвертая, пятая тренировки -- и мы все мало-помалу
свыклись с тем, что участвуем в состязаниях.
Я еще старательнее выполнял по утрам зарядку, умывался по пояс и делал
до школы прогулку, как учил Вадим Вадимыч,-- менял темп. Сева-то уже давно
все бросил -- он два раза опоздал из-за этого в школу.
Я зря не пил воду, просил мать, чтобы она мне поменьше супу наливала.
Ну, она, конечно, не понимала, как это важно, и я два раза заметил, что она
тайком подбавляет в мою тарелку. Из-за этого мы с ней чуть даже не
поругались, но она увидела, что я прав, и сказала:
-- Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Но как только я немного
освобожусь, обязательно схожу к вашему тренеру и все как следует выясню,
потому что не верю, чтобы он вас так учил: перед соревнованиями, наоборот,
надо как следует силами запасаться.
Ну как ей объяснить! Я сказал, что пожалуйста, иди, сама увидишь, что я
ничего не перепутал. И стал еще тверже придерживаться режима и поэтому
чувствовал, как все мое тело наливалось и наливалось силами. За один прием,
например, взбегал в школе на третий этаж -- и пульс нисколечко не
увеличивался. А оттого, что я все время носил с собою в кармане мяч, кисти
стали такие сильные, что раз, здороваясь с Жорой, так его руку сжал, что он
даже на цыпочки приподнялся, а потом целую минуту рукой тряс.
На уроках физкультуры, если только кто-нибудь заходил в зал (директор,
заведующая учебной частью или же какая-нибудь комиссия из роно), учитель
только меня всем и показывал: "Вот посмотрите, как при системе, которую я
начал вводить с этого года, развиваются ученики!"--и заставлял меня
подтягиваться на турнике, 
пробегаться или же взбираться по канату. Жора теперь даже и не обижался
на меня -- понял, что я в самом деле сильнее его. Ведь обижаются-то когда?
Когда этого еще не знают.
Но не только я, а все, кто готовился к состязаниям, чувствовали себя
здорово. Борис, например, первенство школы по лыжам выиграл, хотя до этого,
сам признался, ходил маловато: "На всю дистанцию дыхания хватило!" Да и как
могло быть иначе. Ведь мы на тренировках ничего так не развиваем, как
дыхание. А раз так, значит, с каждым разом это получается все лучше.
Борис по секрету сказал мне, что уж меня-то наверняка включат в
команду, несмотря на то что к встрече готовилось народу гораздо больше, чем
требовалось, и каждое место в команде страховало по три человека. То же
самое Борис сказал и про Мишку. Мишка сразу загордился, стал даже с новым
чемоданом в зал приходить.
И вот тут-то вдруг и явилась его мать. Прошла по раздевалке прямо в
пальто, платке и валенках.
--Это безобразие! -- увидев Вадима Вадимыча, сразу же закричала она.--
Они меня с мужем обманули! Ни каких бумажек я не подписывала!
Вадим Вадимыч сказал ей:
--Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста. Мы вот сейчас сядем рядком и
все как следует выясним! -- и увел ее в тренерскую комнату.
В раздевалке никого не было, так как до начала тренировки оставалось
еще минут пятнадцать и все ушли в Круглый зал смотреть выступления
штангистов. Мишка, весь бледный, трясущийся, подкрался к двери в тренерскую
и стал слушать, о чем станет говорить там с Вадимом Вадимычем его мать. Я
тоже на цыпочках подошел поближе.
--Чему вы здесь обучаете ребят? Хулиганству вы обучаете, вот чему! И я
не позволю своему сыну!..--
горячилась она.
Вадим Вадимыч слушал, а потом все так же спокойно говорил:
--Не волнуйтесь, да не волнуйтесь же, пожалуйста. Иначе мы с вами друг
друга не поймем и только напрасно
потеряем время, которого у меня, кстати, очень мало. И чтобы поговорить
со мной, вам придется приезжать сюда еще раз.
Это подействовало.
Ехать во дворец еще раз ей, наверно, не очень-то хотелось.
И Вадим Вадимыч спросил:
Ну, так чем вы недовольны? Что, ваш сын перестал слушаться вас?
Нет!
Тогда, может, он в школе начал хулиганить?
И этого не говорю!
В таком случае, может, у него успеваемость снизилась?
Мишкина мать ничего не ответила. -- Чего же молчите? Снизилась?
•-- Этого я пока не знаю! -- сердито сказала Мишкина мать.
--Вот видите,-- все так же спокойно продолжал Вадим Вадимыч,-- вы,
оказывается, этого даже не знаете. А вот я знаю: когда ваш сын пришел сюда,
у него были, между прочим, троечки. Мы таких не принимаем, но он как-то
ухитрился упросить учителей, чтобы их ему в дневник не ставили. Теперь у
него ни одной! А потом вы, между прочим, не заметили случайно, как ваш сын
развился? Ведь я-то помню, каким он сюда явился! А может, вам известно, как
у него окрепла сердечно-сосудистая система?.. Тоже нет? Ну тогда хоть,
может, скажете, насколько у него повысилась спирометрия?.. Не понимаете
этого слова? Ну, значит, жизненный объем легких... Тоже нет? Ну что же, в
таком случае на.все эти вопросы могу вам ответить я!
И мы услышали, как Вадим Вадимыч зашелестел журналом группы, отыскивая
фамилию Мишки.
И в самом деле через некоторое время тренер сказал:
-- Вот видите, сколько у него было, когда он пришел в боксерский зал? А
теперь? А это как увеличилось, видите? А вот это? А вот тут все его отметки.
Видите, как они стали меняться? И теперь последнее: вот вы, входя сюда,
уверенно заявили, что я учу ребят хулиганству, что бокс -- это сплошное
безобразие. А вот вы знаете, например, что, кроме вашего сына, этим видом
спорта занимались и такие выдающиеся люди, как...
Но кто еще, кроме Мишки, занимался боксом, мы не узнали, так как в
раздевалку вошел староста группы и мы отскочили от двери.
-- Только бы уж хоть ушла теперь отсюда, пока больше никого нет! --
беспокойно оглядываясь и поеживаясь, прошептал Мишка.
"Это-то верно",-- подумал я, сочувствуя приятелю.
Но Мишкина мать ушла, как нарочно, именно тогда, когда раздевалка была
полным-полна.
Она вышла из тренерской вся красная, пристыженная. И Мишка, увидев ее,
хотел было незаметно нырнуть в зал и спрятаться, но она увидела и сказала,
что, ладно уж, пусть он не боится и открыто ходит сюда и что она даже с
этого дня будет давать ему денег на дорогу, чтобы не просил тайком у отца и
не сдавал украдкой молочные бутылки.
Мишка обрадовался:
Ну вот, а ты что говорила!
Так я же не знала, что этим самым делом даже вон какие большие люди
занимались! -- ответила она и,
оглянувшись на вышедшего Вадима Вадимыча, еще больше покраснела, снова
попрощалась с ним: -- Еще раз до свиданьица! -- И ушла, наказав нам под
конец: -- Смотрите, как следует рукавицами орудуйте, не подведите учителя!..
И как ни странно, а после ее слов нам всем вдруг и в самом деле очень
захотелось не подвести Вадима Вадимыча, и мы тренировались так усердно, что
даже сами чувствовали, что здорово выходит.
А на следующей тренировке -- еще лучше. А еще через три занятия Вадим
Вадимыч сказал, что мы все почти в самой настоящей боевой форме и теперь
наша задача только сохранить ее. И он внимательно следил, чтобы мы,
намывшись в душевой, посуше вытирались, не выходили на улицу с открытой
шеей, не пили из-под крана холодную воду.
Комаров, обучив новичков, бодро обращался к ним: "Орлы, будем биться,
как львы!" -- на что они тоненькими голосками отвечали хором: "Гав! Гав!"
И вдруг однажды -- как гром средь ясного неба! -- Вадим Вадимыч
объявил:
--Ну что ж, друзья, сегодня нам, пожалуй, неплохо бы перед тренировкой
и врача пройти. Справки действительны три дня, а до соревнований уже меньше
двух осталось.
И вот тут-то я -- а наверно, и все остальные ---снова почувствовал, как
начали неметь кончики пальцев и ни с того ни с сего гулко колотиться сердце.
В кабинете врача я изо всех сил показывал, что абсолютно не волнуюсь.
Остервенело дул в спирометр, приседал пятнадцать раз, подпрыгивал на мысках,
тискал то одной, то другой рукой на редкость тугой и неудобный силомер,
высокомерно следил, как доктор, обмотав мой бицепс холодным и скользким
резиновым мешочком, измерял мне кровяное давление. Потом он долго и
надоедливо вертел меня во все стороны и ослушивал, а когда кончил, то с
удовлетворением заявил, что очень доволен изменениями, которые будто еще
произошли в моем организме, что боксерские тренировки оказали на меня на
редкость благотворное влияние, и протянул справку -- допуск на состязания.
Теперь от выхода на ринг меня отделяло только время.
Тренировались в этот день мы легко. Вадим Вадимыч не разрешил нам даже
надеть перчатки.
Бой с тенью, снаряды, гимнастика -- и достаточно! -- сказал он, а когда
мы вымылись и оделись, как-то чересчур бодро добавил:-- А теперь, братцы,
приезжайте сюда не спеша в воскресенье. В чемоданчиках чтобы были чистенькие
трусы, маечки, полотенца, тапочки и, самое главное, справки от врача. Ясно?
Ну, отдыхайте и ни о чем таком не думайте. Хорошо?
Хорошо! -- хмуро ответили мы и, пряча глаза, стали прощаться с ним и
выходить из зала.
"Не думайте"! Легко говорить! У меня, например, всю дорогу до дома
стояли перед глазами воображаемые противники. Все они были здоровенные, с
огромными кулачищами и смотрели так же нахально, как Митька Рыжий.
В этот вечер я долго не мог заснуть, а потом вдруг словно провалился в
черную бездну.
Следующий день тянулся мучительно, бесконечно, все мне только и
говорило об одном: "Завтра! Завтра! Завтра!.." Я не слышал ни того, что
рассказывали в классе учителя, ни того, чему смеялись и радовались на
переменках приятели. "Завтра! Завтра! Завтра!.." -- без конца звучало в моих
ушах. Лоб и щеки горели -- у меня явно была температура,-- и я едва уговорил
мать, чтобы не мерить ее. Во рту у меня пересыхало, и мне все время хотелось
пить. Я выходил на кухню и подставлял язык под тоненькую струйку -- ох,
какой вкусной, ароматной и чудесной казалась мне обыкновенная водопроводная
вода!.. А в ушах раздавалось: "Завтра! Завтра! Завтра!.."
21
Утром я встал бодрый, собранный. И мне даже показалось, что я сделался
невесомым -- ну как космонавты, когда их показывали по телевизору из
космоса,-- совсем не ощущал своего тела.
Однако, увидев чемодан, висящие на спинке стула тщательно отглаженные
трусы, майку и белые носки, все вспомнил и как бы опустился на землю.
Я с неохотой проделал утреннюю зарядку, безо всякого удовольствия
помылся по пояс и, стараясь не глядеть на мать, сел завтракать. Есть
абсолютно не хотелось. Но я изо всех сил заставлял себя, что-то уныло жевал,
мелкими глотками отхлебывал из стакана чай и все время смотрел на часы.
У матери на лице все ярче и ярче проступали красные
пятна. И я слышал, как дядя Владя возмущенно говорил ей на кухне:
--Ну что ты, убьют его, что ли? Да это же ему на пользу. Ты погляди: он
только здоровее от этого стал. Раньше чуть что -- и заболел! А теперь? Уж
ползимы прошло, а он даже носом ни разу не шмурыгнул.
Я с удивлением подумал: а ведь верно -- раньше я только и знал, что
пропускал занятия в школе, а мать то и дело на ночь салом со скипидаром
натирала.
Эх, только бы не опозориться, только бы не оплошать! Что уж там душой
кривить, о победе я даже и не помышлял, только бы хоть потом не смеялись!..
Наконец настало время, когда можно было встать и небрежно сказать
матери:
--Ну, я пошел!
Сева, который напросился ехать со мной, сразу же схватил чемодан, чтобы
мне зря не тратить силы, но тут же уронил его, все вывалил на пол. И хотя
мать убеждала, что ничего не помялось и не запачкалось, я с досадой
посматривал на своего неуклюжего оруженосца. У самого порога мать торопливо
поцеловала меня в щеку, точно насовсем прощалась, а дядя Владя, суетясь и
треща своей табуреткой, крикнул:
--Ни пуху ни пера! Ни пуху ни пера!..-- И сразу же свирепо добавил: --
Да посылай к черту, не стесняйся!
Я послал его туда, куда он так горячо просил, и мы вышли. Митька,
игравший возле своего флигеля сам с собой в хоккей, погрозился нам клюшкой.
Мы поспешили на улицу и пошли к метро. В голове была какая-то странная
пустота. Сева что-то говорил и то и дело посматривал на меня, так как на все
его вопросы (он потом мне это сказал) я отвечал совсем не то, что было
нужно. Скажу честно: я не видел толком ни улицы, ни машин, ни прохожих. А
день стоял великолепный: небо было высокое, чистое, радостно сияло солнышко,
и все искрилось и сверкало вокруг. Под ногами в такт нашим шагам стеклянно
взвизгивало на всю улицу.
У метро я увидел Мишку, деревянно поздоровался с ним и, не слушая, что
он говорит, прошел в высокую дверь, сунул в автомат монету и встал на
струящуюся из-под пола ленту эскалатора.
За всю дорогу в поезде мы с Мишкой не сказали друг другу и трех слов.
Сева понес было какую-то околесицу насчет того, а не могут ли наши
противники незаметно подложить в перчатки какие-нибудь железки или гири, но
я сразу оборвал его, сказав, что все это глупости и что у нас так никогда не
бывает. И мы все опять замолчали.
Я чувствовал себя одиноким-одиноким. Мне казалось, что во всем мире
только я да нечто ужасное впереди -- и больше ничего. У Мишки глаза были
напряженные, а щеки красные, какие бывают тогда, если люди очень сильно
волнуются.
По дороге к дворцу стали попадаться ребята из нашей секции: и те, кто
должен был участвовать в состязаниях, как и мы с Мишкой, с чемоданчиками в
руках (я отобрал чемодан у Севы: все-то, сами несли!), и те, что шли
поболеть. Мы деловито здоровались, подравнивали шаг и говорили о совершенно
посторонних, не касающихся состязаний вещах, словно направлялись не на бой,
а на каток или в кино.
А когда нас набралось человек двадцать да все разговорились и стали
смеяться, я почувствовал себя сильным и уверенным, точно и на ринг
предстояло выходить не одному, а тоже с товарищами.
Но все вдруг мигом переменилось -- лица у всех опять стали
сосредоточенными, движения скованными,-- едва мы вошли в вестибюль дворца и
заметили возле огромного зеркала кучку таких же, как и мы, ребят, точно с
такими же чемоданчиками.
Особенно мне бросился в глаза один широкоплечий, рослый, с таким
чемоданом, с какими обычно ходят только мастера (фибровый, с никелированными
уголками и запорами). Сердце мое так и рванулось, а губы мгновенно сделались
сухими-пресухими.
Все наши ребята сразу же замолчали и в растерянности остановились, не
смея окинуть стоящих даже взглядом, чтобы хоть попытаться угадать, с кем
именно предстоит сражаться. Все казались грозными, сильными и смелыми. Но
если бы мы хоть немножечко меньше волновались, то непременно заметили бы,
как растерялись и смутились и наши противники: вспыхнули, потупились, потом
стали нарочито громко разговаривать, хохотать. Словом, не знали мы, что и
это все в порядке вещей, что поединки, борьба за победу между нами, в
сущности, уже началась.
-- Все собрались? Оч-чень хорошо! -- перебил нашу молчаливую дуэль
Вадим Вадимыч, выходя из двери, на которой висела бумажка: "Судейская
коллегия".
Он был в олимпийском костюме, в таком темно-синем с белыми ободками на
рукавах и воротнике, который очень шел к его стройной, мощной фигуре. Но от
меня не укрылось, что наш тренер как-то очень уж нервно потер руки,
обращаясь к нам.
--Тогда пошли в раздевалку! -- кивнул он и повел нас в комнату, которую
нам отвели по жребию.
Болельщиков наших туда не пустили -- воздух нужен! И они умчались в зал
занимать места.
--Ну что ж,-- снова нарушил тишину Вадим Вадимыч, когда мы, не глядя
друг на друга, разобрали стулья и положили на них свои чемоданы,-- теперь
пойдем взвесимся? -- И первым пошел в наш боксерский зал, который выглядел
совсем чужим оттого, что там стояли белые медицинские весы и было много
народу.
В зале было душно и шумно, и чей-то басовитый голос время от времени
умоляюще кричал:
--Ну, немножечко потише, товарищи, мешаете же работать!
Мы протиснулись к стульям и разделись. В одних трусах и ботинках на
босу ногу, какие-то жалкие, конфузясь и смущаясь, стали пробираться к весам,
где стоял человек в толстенных очках и громко спрашивал перед тем, как
пустить на весы:
--Спортивное общество?.. Весовая категория?..Справка от врача?..
Вадим Вадимыч тоже стоял подле весов и с виноватой улыбкой добавлял,
что мы от волнения забывали сказать: фамилию, год рождения или номер
школы...
Потом мы снова, ни на кого не глядя, вернулись в раздевалку и торопливо
расселись по местам, не зная, куда себя девать. Теперь нас разобьют в
судейской комнате на пары и, когда подойдет очередь, вызовут на ринг. Меня
всего заполняла зыбкая, гнетущая пустота, словно мне предстояло прыгать с
огромной высоты или же нырять в ледяную воду.
Вадим Вадимыч взглянул на часы:
--Ну что ж, братцы, если хотите, мы можем немного побродить по дворцу,
время у нас еще есть...
Мы опустили головы. Нет, выходить из раздевалки почему-то не хотелось.
--Ну, как знаете,-- не стал настаивать он.-- Только откройте тогда
пошире форточку, чтобы воздух был посвежее, а я пойду узнаю, кто в какой
паре сражается...
Не успел он это договорить, как дверь вдруг резко отворилась и кто-то,
часто дыша, крикнул:
--Представитель команды, зайдите сейчас же в судейскую комнату! --
отчего по моей спине густо пополз
холодок, и я почувствовал себя так, будто за мною прочно захлопнулась
крышка западни.
"Все! Все! -- звучало в моих ушах.-- Вот сейчас выйдет тот самый
верзила с мастерским чемоданом и покажет тебе!.." -- "Но ведь он наверняка
тяжеловес или полутяжеловес. И не мне, а кому-то другому придется
встречаться с ним",-- возражал я. "Ничего, ничего, сейчас посмотришь!.."
Мы молча раскрыли чемоданы и стали копаться в них, точно не знали или
видели в первый раз, что там лежит. "Скорей! Ох, поскорей бы уж выходить!"
-- все более томясь, думал я. Но время, как нарочно, тянулось
медленно-медленно. И еще я клял себя за то, что взял с собой Севу. Не будь
его, потом, в случае чего, уж как-нибудь бы оправдался, а тут он все сам
увидит.
Веселые голоса, смех, доносившиеся из фойе,-- все было чуждым и
непонятным. Я сидел и против собственной воли по-прежнему видел перед собой
того самого парня и лихорадочно соображал, как же мне себя правильней вести
с таким длинноруким и мощным противником.
Снова вошел Вадим Вадимыч с листком в руках и удивился, увидев, что мы
все уже, как-то незаметно для самих себя, переоделись в боевую форму.
--Уже? Готовы? А я вот вам список пар принес.Мы дружно вскочили с мест,
но он остановил нас:
--Сидите-сидите! Я прочту вслух.-- И сразу же мне: -- Ну, первому
досталось выходить тебе, тринадцатая пара. ("Так и есть!" -- похолодел я,
вспомнив разговоры дяди Влади, что это очень несчастливое число.) Так вот,
противник у тебя приблизительно такого же веса и класса, как и ты...
("Значит, не тот, с мастерским чемоданом!") Выйдешь, произведешь коротенькую
разведочку, узнаешь, чем он дышит, какими приемами располагает, и будешь
преспокойненько проводить те комбинации и серии ударов, которым научился в
зале, понятно?
Да...-- тупо кивнул я, хотя мне было абсолютно ничего не понятно.
"Тринадцать! Тринадцать!"
Вторым от нас на ринг выйдет...-- продолжал тренер, а я слышал только:
"Тринадцать! Тринадцать!.."
Но потом вдруг мелькнуло в голове, что и мой противник тоже в
тринадцатой паре будет и для него это не особенно счастливая цифра. Это
открытие до того обрадовало, что мне сразу стало легче. "Вот только какой он
из себя? -- с волнением подумал я.-- Светловолосый или темный?" Точно это
обстоятельство имело очень важное значение.
--Вот так,-- складывая и убирая листок в карман, закончил Вадим Вадимыч
и встал.-- Так, значит, ты не спеша разминайся, бинтуй лапки,-- кивнул он
мне,-- а я пойду взгляну, как там.
И он вышел, а ко мне сразу же подскочили Борис, Комаров и Мишка и стали
наперебой советовать, как себя вести и с чего начинать.
Бум-бум-бум! -- гулко отдавались в ушах их голоса.
Борис, пристально заглянув в мои убегающие глаза, отстранил всех от
меня и кивнул:
--Ладно, готовься, готовься...
И я дрожащими пальцами покорно извлек из чемодана бинты и, то и дело
роняя их, стал бинтовать руки. Потом вдруг вспомнил, что сначала надо
переобуться. "Так и есть, носки забыл!" -- с досадой подумал я, доставая из
чемодана и звучно бросая на пол тапочки. И, когда уже хотел заглянуть на
всякий случай под стул, вдруг с удивлением обнаружил, что держу их в
руках...
Дверь отворилась, и вошел Вадим Вадимыч, неся тугие, новенькие, тускло
лоснящиеся коричневые перчатки с длинными белыми тесемками.
-- Ну вот,-- радостно, словно с чем поздравляя, сказал он мне,-- через
две пары и нам выходить. Подвигайся, подвигайся немного, помаши лапками,
поприседай!
И, обернувшись ко всем, он вдруг с гордостью стал говорить о
телевизорах и каких-то камерах, которые только что внесли в Круглый зал.
Я деревянно встал и, едва ощущая ногами пол, начал размахивать руками,
подготавливая мышцы к бою: кидать в воздух какие-то чужие, слабые и совсем
невесомые кулаки...
-- Отлично, теперь поприседай немного!..-- словно через толщу воды
донеслось до меня.-- Вот та-ак!.. Теперь попрыгай на носках... Хорошо-о! А
теперь накинь на плечи полотенце, чтобы зря не упускать накопленного тепла,
садись и давай свои руки. Перчаточки наденем.
Я механически сел, протянул руки и почувствовал, как на мои туго
забинтованные кисти стали с трудом налезать еще теплые после кого-то и
слегка влажные боевые рукавицы.
--Ну-ка, разомни как следует носик! -- снова едва донеслось до меня.
И я послушно начал тереть и нажимать со всех сторон упругой, пахнущей
новой кожей перчаткой нос, чтобы разогрелись и стали эластичнее кровеносные
сосуды и зря не лопались даже от пустякового удара.
Снова порывисто заглянули в дверь и крикнули:
--Ваша очередь, выходите!
Я прекратил тереть нос и остолбенел, а Вадим Вадимыч легонько шлепнул
меня по спине и весело сказал:
--Пошли, дорогой!
И я, не слушая, что мне шептали Борис и Мишка, покорно побрел в
коридор, по которому шагали блондинистый парень в боевых перчатках и человек
в таком же, как и Вадим Вадимыч, темно-синем олимпийском костюме. Вначале я
даже и не сообразил, что это и есть мой противник со своим тренером, который
весело подмигнул Вадиму Вадимычу и задорно сказал:
Посмотрим-посмотрим, чем ты всю зиму занимался! И мы посмотрим! -- так
же дружелюбно ответил
Вадим Вадимыч.
Я попытался открыто взглянуть на своего противника, однако, сразу же
столкнувшись с ним взглядом (и он как раз поднял голову!), торопливо
потупился, так ничего и не разглядев,-- что-то мускулистое, светловолосое, в
белой майке и черных трусах. Единственно, что я определил точно, так это то,
что он был значительно выше меня, и сразу стал лихорадочно вспоминать, какие
же комбинации и приемы против "длинных" я разучивал.
Из зала все явственнее доносился гул.
Прошу вас! -- придерживая за плечо своего ученика, галантно сказал
тренер моего противника, когда мы, миновав изгибающийся полукругом коридор,
подошли к скрывающейся где-то высоко наверху кулисе.
Нет, это я прошу вас! -- в тон ему ответил Вадим Вадимыч и тоже
придержал меня.
И вышло так, что в ярко освещенный, еще громче загудевший зал мы с
противником вошли одновременно и замешкались, смущенные ярким светом и
взрывом аплодисментов, вспыхнувших разом со всех сторон.
Увлекаемый Вадимом Вадимычем, я прошел мимо судейского стола, за
которым сидели все в белом суровые судьи, нырнул под канаты в ринг и,
откровенно говоря, с этой самой минуты до конца первого раунда почти ничего
не помню, как потом ни старался восстановить все, что было. Запомнилось
только, как, позвав на середину, нам что-то долго и строго втолковывал
рефери (это судья, который во время боя находится на ринге и внимательно
следит, чтоб никто из бойцов не нарушал правил); скорей всего, он напоминал
нам, чтобы мы не горячились, не били впопыхах открытой перчаткой, так как на
внутренней стороне ее нет мягкой набивки и можно, не желая этого, нанести
серьезные повреждения, не лезли по неопытности друг на друга головой,
внимательно слушали его команды.
Потом мы с противником бесчувственно пожали друг другу руки, разошлись
по углам, и мне сразу же, притянув к себе вплотную за плечи, что-то жарким
шепотом начал говорить Вадим Вадимыч насчет разницы в росте и какие при этом
выгоды я могу извлечь. Но раздался дребезжащий звук гонга, тренер оттолкнул
меня, я повернулся и нерешительно двинулся к середине ринга, внушая себе
последнее, что услышал: что я ни в коем случае не должен стоять на месте, а
двигаться по рингу и не поддаваться ни на какие обманные движения
противника. Я чувствовал, что мы сошлись уже с ним совсем близко, но ни лица
его, ни плеч опять не видел. Я различал только одно -- это его поспешно и
грозно нацелившиеся в мою сторону новенькие, но только не коричневые, а
черные перчатки. В них затаилась неожиданная коварная атака, которую я
обязан отбить или же как-то иначе избежать, только ни в коем случае не
позволить ему набирать очки. Потом-то я узнал, что это как раз и есть самое
пагубное для боксера -- смотреть на перчатки противника, потому что ими-то и
легче всего ввести в заблуждение. Нужно больше следить за ногами,
определенным положениям которых соответствуют и определенные удары, и уж в
этом случае обмануть куда сложнее. Но тогда всего этого я не помнил и как
зачарованный смотрел на тусклые черные шары...
Ни судей, ни рефери, ни публики, ни даже Вадима Вадимыча для меня не
существовало -- все отошло куда-то далеко-далеко.
Вот один из шаров, зловеще и плавно подвигавшись, вдруг рванулся в мою
сторону. И я почувствовал, как вспыхнуло теплое пятнышко на правой щеке,
пятнышко -- и все! Удар был либо очень слабый, либо от того огромного
напряжения, какое я испытывал, я его просто-напросто не ощутил. Потом ко мне
метнулся другой шар и шлепнул уже по плечу.
"Да что же я делаю? -- с ужасом мелькнуло у меня в голове.-- Ведь я же
проигрываю!" И я испуганно отскочил от следующего удара, но отскочил слишком
нерасчетливо, сильно ударился спиной о канаты и снова увидел (прямо у самого
носа!) эти завораживающие меня шары. И они опять летели в меня!..
"Ну что же ты в самом деле?! Зачем ты позволяешь себя бить?!
--возмущенно вдруг крикнул кто-то во мне.-- Ты только посмотри: ведь он даже
и не маскирует своих атак. Идет напропалую! А ты все пропускаешь и
пропускаешь их, как какой-нибудь новичок! Вот он опять собирается нанести
удар слева. Нагнись, пропусти его над головой, а сам проведи ему по корпусу
встречный, это же у тебя так здорово на тренировках получалось!.. Та-ак!
Видел? Он уже озадачен! Он чуть не споткнулся! Так не жди, не жди -- смелей
атакуй сам! Э, да не направляй удары туда, куда задумал, а отвлеки его
внимание ложной атакой. Как Вадим Вадимыч-то учил? Вот это уже другое дело!
Молодец! И не зевай, не зевай -- развивай успех. Вот та-ак! Хорошо-о! А
теперь малость отдохни -- слишком много потратил пороху: подвигайся для виду
вокруг него, будто собираешься снова нападать, и этим самым не давай ему
отдохнуть, оглядеться и что-нибудь придумать. Вот та-ак...
Ну, все понял? Раскусил, кто перед тобой? Боец агрессивного типа --
привык наступать. Видишь, как откинулся на правую ногу, крепко взведя свою
боевую пружину? А Вадим Вадимыч объяснял: если боксер, начав поединок,
держит свой вес на правой ноге, значит, он приготовился наступать, значит,
перед тобой самый настоящий агрессор. И против таких нужно больше
контратаками действовать. Дожидаться, когда он пойдет на тебя, делать шаг
назад или в сторону, заставляя его выпустить все заряды в воздух, а потом
преспокойненько проводить подходящие к данному случаю удары или даже серии
ударов. А то и смело шагать навстречу, заранее защитившись от его перчаток,
и проводить еще более действенную встречную атаку в его незащищенные (а в
момент атаки почти все боксеры более чем нужно раскрыты!), уязвимые точки.