ярского, о чем я и приказываю ему. - Вы подходите формально, и это удивляет меня... Что за игра, Василий Степанович? Если есть у вас, так выдайте! Да разве у Компании и у правительства не одна цель? Ведь вы сами знаете, что лавка при экспедиции будет компанейская, что Компания - ширма экспедиции. - Да откуда это вы взяли, Геннадий Иванович, что я не хочу? И как это вы смеете рассуждать, что Компания - ширма, когда она капиталист и главный владелец всех промыслов и земель? А насчет товаров для лавки, то вы ошибаетесь! Не ваше дело беспокоиться о ней. За лавку отвечает Компания. Уверяю вас, что позабочусь о ней не хуже... - Как это лавка меня не касается? - вспылил капитан, и губы его задрожали.- Да в лавке вся суть! Посредством лавки мы должны влиять! - В лавке надо торговать и скупать меха, а не влиять и не разводить политику... - Василий Степанович, вы говорите со мной, словно дело, которое исполнять я прислан, чуждо вам... Ушам своим не верю! Вы со мной, как с представителем враждебной нации... - Как будто я враг Амуру, так вы меня выставить хотите? Да не вы это дело начинали! Я об этом все время забочусь! Это вы тут хотите проводить свою политику! Да! Вам не удастся! - Вы понимаете, что говорите, Василий Степанович? Мы оба перед родиной и престолом обязаны участвовать общими силами в этом деле! Какая у меня политика, Василий Степанович? - Так вы-то знаете, что у меня ничего нет! - Тогда я прошу завтра же открыть мне амбары,- сказал капитан.- Именем генерал-губернатора я требую от вас официально. - Так я официально заявляю вам, что амбары компанейские! 426 - Ка-ак? - подскакивая к Завойко, закричал капитан. - Да! - закончил Завойко. - Василий Степанович, мы напрасно кричнм.- На миг Невельской печально улыбнулся.- Не будем оскорблять друг друга... Простите меня, если я вас обидел... "Да он сумасшедший!" -подумал Завойко. "Какой дурак Завойко! - говорил себе Невельской, подымаясь на мезонин.- Конечно, у него есть все, но он никак славой не сосчитается. Опять чуть не разругался, как с Фроловым!" За окном была ночь. Выл ветер, и слышался накат. Капитал походил по комнате, сел на койку, снова встал. Хотелось написать Корсакову. Подумал, что, быть может, надо написать Зарину, извиниться... Нет, надо писать Мише о деле. Ветер, как водопад, рушился на мезонин. Капитан потрогал печь. Она была теплая. Он был благодарен Завойко, что печь вытоплена. Завойко деятельный хозяин, но нельзя простить ему эгоизма. Он чувствовал, что предстоит борьба с Завойко. "Из-за чего? Глупо! Тяжелое наше время!" Он вспомнил козни, что строили против него в Петербурге. Сплошной мрак, зло, противодействие всюду... Он старался не думать о несчастье, постигшем его в Иркутске. "Пулю пустить себе в лоб? Если бы не Амур - думать бы не стал! Но, кажется, я разбит, нервы плохи. В таком состоянии нечего писать. Напишу утром. Утро вечера мудренее..." - Боже мой! Кому доверился Николай Николаевич! Он только что кричал и грозился и сразу стал смеяться! - сказал Завойко, придя к жене.- Я не могу принять всерьез все его слова! Я не знаю, как можно поручать ему дело! Не могу понять, что с ним произошло... Он так погубит весь Амур и Николая Николаевича... Нельзя доверить кораблей сумасшедшему. Он их разобьет. Я тебе говорю, что он сумасшедший, говорит, а у самого слезы на глазах... Может быть, Юлинька, он совсем не такой плохой человек, но я не могу простить ему нахальства. Утром Завойко одумался и явился на мезонин к Невельскому, просил не сердиться, уверяя, что вчерашний разговор был пустой и что он сам предлагает Невельскому пройти по амбарам и все посмотреть, - Я готов, Василий Степанович! - Я совсем забыл, что у меня есть теплые рубахи, каких не может быть у Лярского,- говорил Завойко по дороге.- Я сегодня встал чуть свет и не спал всю ночь, вспоминал и теперь могу сказать это. - Зачем же вы тогда доказывали мне вчера, Василий Степанович? - упрекнул Невельской. - Вы так требовали и кричали, что мне некогда было опомниться. Но вы, если желаете, можете написать на меня генералу. Я могу отпустить для экспедиции все, что у меня есть, так как это наше общее дело! В амбарах нашлись нужные вещи. Завойко обещал дать для экспедиции часть муки и сухарей, соли, уксуса, сахару. - Но кухлянок и ватников дать не могу. Их нету! И гречишной крупы нет! Все это есть в Охотске. И еще посоветую вам, затребуйте оттуда тесу и кирпичей. Это все есть у Лярского, а я на Камчатке обойдусь. Напишите об этом Михаилу Семеновичу. Для компанейской лавки Завойко давал красное сукно, ситец, леденец и другие товары, о которых Невельской даже и не помышлял. - Ах, Юлинька, если бы ты видела,- говорил Завойко после обеда, когда гость ушел наверх,- он лезет во все мешки! Это не дворянское занятие! Я не знаю, откуда он такой, несчастье и наказанье иметь с ним дело! Другой бы стыдился и не смел упрекать меня, когда я незаконно согласился снабдить его всем на свой страх и риск... Березин слыхал от якутов, что Невельской делал с ними на тракте! Якуты уже теперь спрашивают со страхом, какой дорогой Невельской обратно поедет. - Почему же? - Говорят, что он грозил им виселицей... И это когда я выказываю якутам ласку и заботу, он порет их... Я думаю, Юлинька, что скорее всего он в самом деле сумасшедший, и я напишу генералу, чтобы он меня уволил или убрал Невельского. - Не делай этого,- улыбаясь, сказала жена. - У меня голова трясется, когда я подумаю, что, как чиновник особых поручений, он может быть прислан ко мне на Камчатку. Не знаю, за что такое наказание! Но я ему выставлю свой план, что я намерен делать. Ведь я не пощажу на Камчатке ни взяточников, ни купцов, ни самих попов! Вот он тогда увидит мои замыслы! 428 Глава 4 А ЛЬДЫ ВСи НЕ УХОДЯТ В шторм взломало лед в бухте. Ветер проносил по морю мимо Аяна бесконечные караваны льдин. Ветер менял направление, льды шли в другую сторону, движение их не прекращалось, не видно было им конца. Иногда льды отходили прочь от берега, и море становилось чистым. Но вдали, там, где обычно оно синело, сплошными белыми цепями громоздились торосы. В эту пору суда не могли пробиться между ледяных полей и скал и подойти к Аяну. На льдинах, на жарком солнце грелись нерпы. Стада их, как упряжки ездовых собак, положенных каюром, виднелись на ближних плавающих льдинах. Невельской и Завойко целые дни проводили теперь вместе, обсуждая планы обеих экспедиций. Вечерами заходили Харитина Михайловна, приказчик Березин и священник с женой. Мужчины играли в карты. Живя в Охотске, а потом в Аяне, Завойко многому научился у того якутского начальства, которое не боялось, что планы и предписания высших властей останутся неисполненными. Условия и обстоятельства тут были таковы, что всегда во всяком случае можно было на что-нибудь сослаться - на болота, на якутов, на скопцов, на метели, морозы, непроходимые тропы, на ветер и шторм на море, на американцев или на отсутствие кораблей. Тут все оказывалось неопределенным и ни на что твердо надеяться не приходилось. Можно было получать какие угодно планы, обещать сколько угодно раз, что они будут выполнены, а потом ничего не делать, заморить людей голодом и остаться невиновным, сославшись все па те же обстоятельства,- разворовать продовольствие и не отвечать. Природа и стихия были тут союзниками и великой ширмой, за которой делались темные дела. Можно было обещать и даже не пытаться сделать, можно было лениться, пить, играть в карты, вместо того чтобы скакать верхом несколько сот верст и следить за продвижением грузов и за их сохранностью,- тут все сходило. Завойко знал все эти уловки и умел противиться им. Умел он строить, заставлять людей работать и уважать дело. Он понимал толк в рыболовстве, в садоводстве и в огородничестве. Дя- 429 дюшка Фердинанд Петрович недаром считал его изворотливым и оборотистым. Вся немецкая родня его жены если поручала какое-нибудь дело Василию Степановичу, то и надеялась на него как на каменную гору. Завойко понимал, что ему дают чин контр-адмирала и назначают губернатором на Камчатку для того, чтобы он выполнял грандиозные планы Муравьева. "Муравьев - мастер фантазировать,- полагал Василий Степанович.- Приходится поддакивать ему и браться выполнять все. Но потом посмотрим!" Завойко верил в свой практицизм и знал, что исполнит лишь то, что на самом деле нужно. А за чушь и выдумки браться не стоит! Невельской сильно обижал его своими разговорами. Он подозревал, что, если не вся мука придет, Невельской подымет шум, мол, люди начнут на Камчатке умирать с голоду. "У другого умрет хоть половина - все сойдет, а с меня спросится. Ох, я бы лучше не брался за все это! Невельской скор на слова и на соображение, берется всех учить. Он обо всем живо догадывается!" Это не нравилось и путало Завойко, который и сам был зорок и такую же способность увидел в Невельском. Завойко готов был возненавидеть его, видя в нем соперника. Но как часто бывает, люди, неприязненно относящиеся друг к другу, начиная работать вместе и часто встречаясь, чувствуют, что их неприязнь постепенно рассеивается. Не из страха перед ответственностью Завойко снабдил экспедицию. Василий Степанович старался доказать, что он тоже патриот, и много уже сделал тут, и еще больше может сделать, и что амурское дело ему не чужое, и он тоже человек больших масштабов, и его не следует ставить в один ряд со здешними чиновниками. Завойко показал Невельскому сметы, расчеты, а также разные бумаги и распоряжения, где видно было, какие меры он принимал к тому, чтобы грузы были вовремя в Аяне. - Скажу вам, Геннадий Иванович, больше! Даже из тех трех тысяч пудов, которые, как вы видели, лежат на Алдане, половина не дойдет до Аяна! Вот каковы обстоятельства! Завойко показал копию своей бумаги губернатору, которую послал он полтора месяца назад с просьбой разрешить снабжать Камчатку морем, па купеческих судах, как снабжает Компания спои колонии. - А то ведь на будущий год Камчатка потребует провианта шестьдесят тысяч пудов. На это надо шесть тысяч лошадей. Вот видите! Я тоже полон дум и веду расчеты. Иначе нельзя! 43В Похоже было, что Завойко искренне хочет рассеять неприятное впечатление от ссоры. Василий Степанович стал жаловаться на Лярского, что тот завидует ему и вредит, запросил у губернатора продовольствия на год меньше, чем надо, чтобы подорвать камчатское дело. Оказалось, все сметы и ведомости на перенос порта ложные. Составлял их Лярский. Он указал в ведомости, что оборудование порта "весит" сто шестьдесят тысяч пудов, а сам включил в сметы дрова, бревна, старые створы. - Разве можно дрова возить за море? Я вычеркнул все лишнее и оставил к перевозке лишь сорок тысяч пудов. Почему он так сделал, Геннадий Иванович, я вам скажу. Он в дружбе с купцами и вместо дров погрузит пх товары... По смете купеческой клади к перевозке назначено тысячу пудов, а возьмут втрое, вчетверо, и купцам обходится это дешево. Завойко сказал, что с уходом льда ждет прибытия судов. В Охотске сейчас "Иртыш", "Охотск", "Курил". Эти суда должны взять там большую часть населения и грузы, зайти в Аян. На одном из них с семьей должен был отправиться на Камчатку сам губернатор. - Я знаю, что вы не можете расстаться со своим судном! Но так как мы оба служим общему деду, то вы должны меня понять. Я просил бы вас, Геннадий Иванович, оставить мне ваш "Байкал", когда он придет с Камчатки. Я написал бы в Охотск, чтобы "Иртыш" не заходил за мной, а шел бы прямо на Камчатку и мы не мучили бы зря людей. А вы пошли бы к устью Амура на небольшом боте "Ангара", который только что построен и спущен на воду в Охотске. А "Байкал" - судно самое емкое в здешней флотилии - был бы предоставлен для перевозки грузов на Камчатку из Аяна, а потом и из Охотска. Невельской задумался, переменился в лице и умолк. Ему неприятно было расставаться со своей командой, - Я все сделаю для вас, дорогой Геннадий Иванович! И ваша команда будет сохранена. - Хорошо, я согласен,- сказал капитан, лицо его прояснилось.- Я согласен! - твердо повторил он еще раз. - Я это знал! Вы благородный человек! Завойко крепко пожал руку Невельского. Капитан обещал немедленно написать обо всем Корсакову, а Завойко - отправить письмо в Охотск утром с нарочным, Мысль о том, что Миша на днях получит письмо и узнает все новости, оживила капитана, и он подумал, что многое хочет сообщить своему товарищу. - Как мы теперь действуем заодно, то и я вам хочу дать советы, Геннадий Иванович, которыми вы, если захотите, можете воспользоваться, и тогда увидите, как Завойко думает об Амуре. Послушайте меня, Геннадии Иванович! Михаил Семенович, как вы мне изволили сказать, набирает в десант казаков. Так боже вас упаси от этого! Не вздумайте брать их в экспедицию! - Да что такое? - А то, что все они торгаши и знают якутский язык. Гиляки понимают по-якутски, а вы не понимаете. Так казачишки станут обманывать вас, и грабить гиляков, и сами внушать им всякое против вас, что только захотят. Поверьте Завойко! Василий Степанович советовал отписать Корсакову, чтобы казаков не присылали, а выбрали бы людей из охотских матросов. Невельской думал о том, что в десант надо взять некоторых людей с "Байкала", что они в команде будут здоровым ядром. - А кто вам будет стирать белье для офицеров? - спросила капитана за обедом Юлия Егоровна.- Орлова поедет к мужу, им нужна прислуга. Напишите Михаилу Семеновичу, чтобы послал матросов семейных... Завойко стал говорить, что по тем трудам тяжким, которые ждут его на Камчатке, мало ему десять тысяч рублей в год и чина контр-адмирала, что по всем законам ему еще следуют подъемные и еще один чин. Он просил у Невельского совета, стоит ли все это потребовать. Потом он стал развивать свои планы овладения Амуром. - Вот бот "Ангара" уже должен быть спущен в Охотске. Так вы введете его в устье Амура и пришлете мне как губернатору официальный рапорт, что бот выбросило в устье Амура и что своими средствами вы его выручить не в силах. И такой же рапорт пошлете генерал-губернатору. А он уже будет знать все заранее. Лишь бы один раз сплыть, там начнется плаванье по Амуру. Это мой план. А бот "Ангара" пусть зимует у вас как ни в чем не бывало... Завойко принес капитану отколотый кусок доски с какими-то вырезанными знаками. - Вот посредством этой штуки вы займете Амур,- шутливо сказал он.- Была доска цельная, а тут от нее одна половина. Вторую половину увез Дмитрий Иванович к гилякам. Да! Когда вы на судне придете в их землю и не встретите Орлова, то предъявите эту доску. И они живо принесут другую половину 432 и приложат ее к этой, и выйдет, что эти половины - одно... Вот и будут знать, что пришли русские... В ночь Невельской засел за начатое письмо Мише. Теперь, оставшись наедине, он отогнал от себя все неприятные мысли и воспоминания и отдался любимому делу, ради которого и писалось это письмо, и проходила вся жизнь. Он написал, что решил идти не на "Байкале", а на "Ангаре" пли лучше всего на "Охотске", и поэтому "Охотск" должен быть снабжен на целый год и что судно это останется на зимовку в Амуре. Просил не брать в экспедицию казаков, просил, чтобы все люди, назначенные в экспедицию, были молоды, умели владеть топором, чтобы на каждого был запасной комплект готовой одежды, сапожный и рубашечный товар. Он высчитал все: и кухлянки, и нитки, и патроны... Это было огромное письмо. Про Иркутск он не помянул ни словом. Все было еще очень свежо, и лучше не трогать. Капитан просил прислать секстант, два хронометра, сертификационный горизонт, морской месяцеслов. Написал о женатых матросах и о том, что видел на тракте. Он заклеил конверт и, глядя на льющиеся капли красного пылающего сургуча, вспоминал, как в Петербурге его вызывали на комитет, допрашивали... Теперь он готовил ответный удар. Сейчас, когда письмо было написано, он ощутил снова, что готов на все, но что удар надо тщательно подготовить. - Я докажу им! - сказал он себе в сотый раз и потушил свечу. Василий Степанович тоже приготовил письмо. Наутро в Охотск верхом на оленях ускакали тунгус и казак с сумкой на груди. Глава 5 НАДЕЖДЫ Солнце пригревало все сильней. В оранжерее поспели маленькие бледные огурцы. На сопках распускалась зелень. В комнатах появились огромные букеты черемухи. Бухта совершенно очистилась от плавающих льдин, и по ней сновали лодчонки обывателей и шлюпки с матросами. Тучи птиц летели над Аяном, спускались на скалы и на чистые воды залива. Иногда то на озерах, то на речке раздавались выстрелы охотников. Завойко повел своего гостя в оранжерею, показал, что там растет. - Так вы говорите, что генерал в Иркутске про мой арбуз вспоминал? - Да, я не раз слышал от него! - Ведь арбузов никто и нигде не может тут вырастить. А знаете ли вы, каких мне это стоило забот и зачем я старался? Я хохол и хочу, чтобы мои дети видели, як же кавуны растут. И генерал очень удивлялся и сказал мне: "За этот арбуз вас стоит назначить на Камчатку, чтобы вы ту страну преобразовали, как Аян". Завойко рассказал, что берет с собой старика скопца, который отлично знает, как разрабатывать целину, сеять и выращивать на ней хлеб, и что он выхлопочет у генерала для этого старика жалованье в триста рублей серебром в год. Идя из оранжереи, они остановились посреди сада. На этот раз Завойко ухватил гостя за пуговицу и говорил, что на Камчатке много травы и туда он завезет прежде всего коров, чтобы на каждого человека было по скотине, и одним этим поставит на ноги новоселов. Потом он стал говорить, как укрепит Камчатку и что генерал обещает прислать триста орудий. В этот день Завойко, Невельской, поп и приказчик Березин опять играли вечером в карты, Завойко ругал Вонлярлярскою, что он взятки берет с купцов и на судах повезет на Камчатку их товары под видом казенных грузов, а капитаны судов - приятели Вонлярлярского и действуют с ним заодно, особенно Гаврилов, в такие молодые годы назначенный командиром "Иртыша". Завойко уверял, что пресечет деятельность купцов на Камчатке, установит таксу на товары, и Камчатка заживет славно. Потом он стал говорить, что лес будет возить тут Ситхи, и туда пошлет зимовать суда, и сделает это на свой риск и страт. Невельской не хотел возражать, но Завойко на этот раз сам вызвал его на разговор. - Скажите мне, Геннадий Иванович, как вы про то думаете? - Поймите меня правильно, Василий Степанович,- сказал Невельской. Он положил карты. Поп и приказчик смотрели с неудовольствием, зная, что он будет долго говорить, а игра приостановится.- О Камчатке и вы и Николай Николаевич имеете 434 превратное представление. Надо трезво смотреть на то, что она собой представляет, особенно вам. Нельзя приказом на бумаге вырастить хлеб и заселить такую страну, как Камчатка. Пока что Камчатка представляет собой Авачинскую губу без всяких средств, питающих ее. Губа и губа! И все! Она может ожить, ваша Камчатка, если займем Амур и земли по Амуру, когда к ней будет подвоз по Амуру и морем, когда к ней появится интерес у населения. С Амуром она все, а без Амура - ничего! Я это говорил тысячу раз и скажу вам. Имей Камчатка средства сообщения с Сибирью - ей цены не было бы, развился бы величайший порт, явился бы флот, торговля, судостроение. В случае нападения врага она была бы подкреплена изнутри и средствами защиты и продовольствием. Мы не англичане, у нас земли много, и земли удобной, у нас переселенцы до тех пор но поедут на Камчатку, пока она не будет связана единой жизнью с Сибирью. Обижаться на меня за это нельзя. Идти против того, что я говорю, это не против меня идти, а против природы! - Так что же, по-вашему, надо Камчатку отдать врагу? - спросил Завойко. - Я не говорю этого. - Позвольте, позвольте... Теперь я скажу... Разве я прошу чего-нибудь? - Он тоже бросил карты.- Нет, я удовольствуюсь тем, что мне дают. Я не составляю сметы и не прошу сотни тысяч. Я хочу развить Камчатку как она есть. Я думаю о коровах, о посеве, о бревнах, я не воодушевляюсь несбыточными мечтами. Вот здесь, в Аяне, лов рыбы я начал сам, и сыт. А люди тут с голоду мерли. И люди знают, что с Василь Степановичем не пропадешь... Поп кивал головой, иногда прищуривался, поглядывая на записи, желая убедиться, велик ли проигрыш, если не придется отыгрываться. - Я трудом своим поднял эту страну! - кричал Завойко.- Что был Аян? А теперь тут четыре амбара, дома, сад, огороды у всех жителей, оранжерея, которой люди из Калифорнии удивляются. Там у них нет ничего подобного, несмотря что райский климат. Так разве нельзя жить на Камчатке? Разве нельзя построить там дома и казармы и завести огороды? Вы видите, умею я это делать или нет? "Это верно! - думал Невельской.- И мне надо многому поучиться у Василия Степановича!" Он замечал, что Завойко рассуждает сбивчиво, что он эгоист до мозга костей, но в делах последователен и настойчив. - Я знаю и не раз слыхал от вас, что надо открыть еще одно окно в мир. Но окно уже прорублено и вы, мой дорогой, не Петр Великий! А на океане мы стоим. Вот в окошке он виден отсюда! И будет еще Петропавловск! Что же до Амура, то вы знаете все, и разве я говорю что-нибудь? Хотя там, может быть, никогда суда не пойдут! И тот Амур затерялся в песках, и кто будет там плавать, тот не рад станет, и вас помянет недобрым словом, и не будет знать, как оттуда выбраться. "Дурак и эгоист!" - подумал Невельской. Завойко взял карты и снова бросил их с досадой. Поп стал уговаривать его. - Не смейте меня успокаивать! - закричал на него Василий Степанович. У молодого бритого приказчика Березина вид был такой, словно он желает тоже вмешаться в этот спор и едва сдерживается. Поп, видя, что тут толку не будет, ушел и увел с собой Березина. Невельской и Завойко остались одни и долго спорили... Невельской поднялся к себе на мезонин. Чувство одиночества снова начинало его мучить. "Только один Николай Николаевич со мной... Не будь его, ни минуты бы я тут не служил! Да еще друг у меня Миша, милый Михаил Семенович! Как-то он сейчас с Вонлярлярским?" Тяжело было идти за оленями на лыжах или сотни верст ехать верхом. Но еще тяжелее это вечное одиночество, эта угнетенность, это чувство, будто обречен вечно идти по дремучему лесу с топором и прорубать, прорубать лес без конца и не видеть просвета. Эта душевная борьба с препятствиями: с упорством, завистью, подозрениями, косностью и, наконец, с открытой ненавистью; борьба, которую он вел в одиночестве, была тяжелей борьбы физической. Он непрерывно поступался своей гордостью и самолюбием. "Господи,- думал он,- дай мне силы сделать, что я хочу! Я не пощажу себя... Дурак! Он радоваться должен, что я без понуждения, по своей воле стараюсь и делаю для него же - кулака, делаю без ропота, видя лишь будущее. Сколько их у нас, этих сытых, крепких, хитрых кулаков, тупых до бесконечности в своем эгоизме, но могучих и упрямых!" Он увидел в окне далеко в море - оно было светло, и небо светло, хотя час и поздний,- корабль. Очертания его показались знакомыми. - "Байкал"? - встрепенулся капитан. Он мгновенно поднялся.- Да, это мой "Байкал",- подумал Невельской, как бы опомнившись от тяжелого кошмара. 436 Глава 6 В ПЛАВАНЬЕ С вечера, при противном ветре, "Байкал" не мог войти в бухту. Якорь бросили на рассвете. Завойко и Невельской отправились на судно. Командиру "Байкала" штурману Козмину под пятьдесят. Он среднего роста, коренаст и плотен. У него короткие усы с сединой, на темных висках ни единого седого волоса, нос крупный, лицо смуглое и крепкое. Штурман Козмин не жал руки гостям, а лишь слабо держал их в своей тяжелой и широкой ладони, которой, казалось, стоит едва сжаться, как она раздавит всякую другую руку. Матросы стояли слитно, стройно. Когда Невельской встречался с кем-нибудь глазами, торжественно-серьезный взор их менялся и глаза становились по-детски счастливыми. Завойко принял рапорт и поблагодарил экипаж за службу и за переход. Матросы прокричали: "Рады стараться!" Невельской поздравил с благополучным окончанием зимовки и поблагодарил от имени губернатора. Завойко объявил, что сейчас Невельской зачитает императорский указ о награждении экипажа "Байкала" за открытие устьев Амура в прошлом году. Невельской прочел, команда кричала "ура". Козмин выслушал приказание Завойко, приложил руку к козырьку и скомандовал: "Вольно". Он закурил трубку, с любопытством приглядываясь к Невельскому. Тот стал обниматься л целоваться со своими матросами. - Здравствуй, брат Подобин! - Здравствуй, Геннадий Иванович! - А тебе, Веревкин, вот письмо от жены... Все остальные матросы, стоя в строю, старались не пропустить слова. Капитан привез два письма и еще несколько при шло в Аян с почтой, он все роздал. Многие не получили писем, но все почувствовали сейчас близость родины и каждый был благодарен капитану и встревожен, словно всем привезли вести из дому. Матросам приказали разойтись. Они обступили капитана. - Вот вам молодцы ваши! - сильно окая, сказал Козмин. Невельской что-то буркнул, кивнув головой. 437 - Берегу их как малых ребят,- добавил штурман.- Нежить приходится... - Линьком, Геннадий Иванович! - подхватил боцман Горшков, тоже получивший письмо и спрятавший его за пазуху. Он не желал выказывать слабости и бежать сразу читать. Все были взволнованы и денежной наградой, и указом царя, и встречей, и письмами. - Как, братцы, зимовалось на Камчатке? - спросил капитан, все еще не чувствуя в себе ни былой силы, ни задора. - Шибко маслено! - заметил молоденький Алеха, желавший угодить капитану. - Слава богу, Геннадий Иванович,- отвечал усатый приземистый Козлов. Он за зиму сильно поседел.- Помнили твой приказ! Радуйся, вашесбродие, все живы-здоровы! Невельской радовался, но слабо, как радуется человек после тяжелой болезни своим первым нетвердым шагам. - Терпели, как велел! - угрюмо подтвердил Иван Подобин - любимец капитана и постоянный критик всех его распоряжений. - А где же Фомин? - Я тут! - гаркнул здоровяк матрос с повязанным лицом. Тая дыхание, стоял он позади товарищей. В строй ему не велели вставать, у него распухло лицо, и он вылез на палубу, когда скомандовали разойтись.- Мне письмецо? - с испуганным видом спросил матрос, проталкиваясь. Он широколиц, с маленькими глазками. - Нет...- капитан внутренне смутился, что напрасно обнадежил, а матросы захохотали над Фоминым. - Что такое, думаю, откуда? - сказал тот с деланно смешливым видом.- Никто никогда не писал! Сегодня он видел, как получали письма товарищи, и когда его выкрикнули, у него душа замерла. А хотел бы и он получить весточку. - Ты еще шире в плечах стал! - сказал Фомину капитан. - Разъелся на берегу! - молвил Шестаков. Шестаков - самый грамотный и удалой в экипаже, самоучка, перерешавший за зиму весь задачник, подаренный ему капитаном, не получил сегодня письма. Ему должны были писать из дому на Охотск, он здесь не ждал вестей. Капитан сказал, что был в семье его брата, матроса, и что к ним в Кронштадт приезжала сестра из деревни. Матросы рассказали капитану, что в Петропавловске зима 438 была славная, заготовляли дрова, потом лед, как провели праздники, как шли оттуда. Завойко, Невельской и Козмин пошли вниз. "Чего-то кислый наш Геннадий Иванович!" - подумал Иван Подобин, когда матросы остались одни. - Гулял всю зиму, теперь примется за нас! - молвил Конев. - Теперь первое дело - Амур! - с важностью рассуждал Тихонов, получивший "старшего унтера". - Аму-ур! - с насмешкой сказал Конев. Он только что прочел письмо, присланное из пензенской деревни, и почувствовал неприязнь к службе. Конева всегда хвалили, но он никогда не умилялся начальством и, казалось, никакими торжествами или пламенными речами нельзя было зажечь его крепкую крестьянскую душу. "Давнули где, что ль, нашего Геннадия Ивановича?" - размышлял Иван Подобин, желавший всегда и во всяком деле додумываться до причин. Без причины человек не мог так осунуться и перемениться взором. Судя по тому, как читали приказ и при каких чинах капитан вернулся - стал первого ранга, по службе ему везло... "Загадка! - решил матрос.- А может, еще и сам не знает, что и как делать... Эх, господа!" Матросы заметили новые эполеты и перемену в лице капитана. - Девки его истаскали за зиму! - при общем смехе добро душно объявил Фомин. - За новые-то эполеты! Все обмывал их поди! - самодовольно заметил Тихонов. Невельской вошел в каюту. Он вспомнил, как жил в ней, мечтал, надеялся... - Василий Степанович! - воскликнул Невельской.- А ведь сама судьба за то, чтобы мне идти на "Байкале"! Ни "Охотска". ни "Ангары" еще нет и, бог весть когда они еще выйдут из Охотска. Козмин просветлел лицом. Он уже толковал с Завойко на палубе, пока капитан разговаривал с матросами, и был очень недоволен тем, что "Байкал" пойдет на Камчатку, а экспедиция к Амуру отправится на "Ангаре". Козмин шел в Аян в полной уверенности, что судно пойдет на Амур. - Со дня на день суда будут! - ответил Завойко.- Ведь на "Охотске" идет ваш десант. 439 Невельской стал излагать свой план. Он решил, не теряя времени, идти на "Байкале" на устье, тем временем подойдет "Охотск". "Байкал" с Амура вернется в Аян, а "Охотск" сменит его и пойдет на Амур. Завойко сразу согласился. Долго говорили, что грузить, когда и как. Решено было сразу готовить судно к плаванью. На день команду отпускали на берег. Когда Завойко и Невельской поднялись на палубу, чтобы съехать на берег, к борту подошла шлюпка, матросы с рук на руки стали передавать оленьи окорока, свежую рыбу, туеса с мороженой ягодой, бутыль уксуса, любимого матросами. Подняли мешок с горячим хлебом - по приказанию Василия Степановича пекарня работала всю ночь. По лишней чарке оба капитана назначили всей команде от себя. На прощанье Козмин сказал Невельскому, что среди матросов было много толков, как пойдут к Амуру,- все они давно ждали этого. Козмин знал, что Невельской очень ценил и любил команду "Байкала", что в прошлом году, уезжая в Петербург, приняв меры, чтобы ее не расформировали и чтобы на зимовку она пошла, имея все необходимое. Команда "Байкала" нравилась Козмину. Он считал за честь командовать судном, на котором матросы взяты из экипаже и "Авроры" и "Ингерманланда". Тут не приходилось кричать. Люди делали все быстро. Экипаж подобран из здоровых и сильных людей. Тем удивительней было для него, что Невельской соглашался отпустить "Байкал" обратно на Камчатку, расстаться со своими матросами, которые так к нему рвались. Козмин в душе не очень любил Василия Степановича, хотя и ладил с ним. Сам он мог служить с кем угодно. Козмин дело знал, и его за это все уважали. Козмин опять подержал руки офицеров в своей тяжелой огромной ладони. Завойко и Невельской сели в шлюпку. ...Через день началась разгрузка. Работали казаки, якуты и матросы, Пришла почта из Иркутска. От генерала ничего не было. Невельской получил письмо от Литке. Тот благословлял Генна- 440 дия Ивановича на подвиг, писал, что счастлив, верит, что скоро начнется движение на Восточном океане, советовал не нарушать обычаев жизни туземцев. Завойко тоже получил письма. Одно из них было от якутского комиссионера Компании. - Юлинька, Юлинька! Так я уже знаю, почему Невельской сошел с ума! - поспешил Василий Степанович с письмом в комнату жены.- Оказывается, наш Геннадий Иванович сватался в Иркутске к племяннице гражданского губернатора Зарина, которая давно любит другого... И она выдала Невельскому арбуз! Так вот почему он явился такой бешеный и бил по дороге якутов... А как дело было в марте, то арбуз, Юлинька, был соленый! Невельской пришел в гавань. Люди работали охотно. Шеста -ков раза два подавал дельные советы, как лучше разгрузить судно, что куда укладывать. Капитан слушал своих людей и удивлялся. В прошлом голу он их тянул за собой, объяснял им цель, принуждал, уговаривал. Нынче, казалось, поход на Амур им нужнее, чем ему. Матросы мгновенно исполняли любое приказание и, казалось, готовы были за него в огонь и в воду. "Мне надо взять себя в руки,- думал капитан.- Люди ждут от меня подвига, а я, кажется, раскис. Они рвутся туда, и уж не я их, а они меня тянут вперед, меня, павшего духом". У людей пе было видно ни тени огорчения, обиды, озлобления, недоверия, как в прошлом году осенью, когда прощались. А что бы сталось, если бы "Байкал" зимовал в Охотске и там команду растасовали бы? Теперь, при таком падении своих сил, я никогда бы не нашел новых людей! - На Амуре я, Геннадий Иванович, уговаривал одну...- рассказывал Фомин, когда матросы отдыхали.-Ох, соглашалась! - Гилячка? - спросил капитан. - Как же! Черноморденькая! Теперь бы встретить ее! Вот Козлов не верит, а я говорю, гиляки исподнее тоже носят, на бабах пианы из рыбьей кожи... Матросы смеялись. Вечером Козмин, Завойко, поп и Невельской опять играли в карты, пили виски, спорили... Ночью Невельской сидел над бумагами, готовя их к отсылке в Иркутск. 441 Судно стояло на рейде. У Козмина все готово. Невельской задерживался на берегу. Козмин уж знал теперь, что он за человек. У него мысли, кажется, рождаются сразу по две или по три, и он бегает от дела к делу, хочет исполнить то, что невозможно сделать одному! а Завойко не очень ему сочувствует, вот Невельской и крутится как белка в колесе. Матросы тоже ожидали приезда капитана. Они не собирались его ни о чем расспрашивать, полагая, что в плаванье поговорят с ним по душам. Они наслышались в Аяне, что капитаном тут недовольны, что он со здешним начальством не ладит. Наконец приехал капитан. - Молодец Завойко! - сказал он Козмину, поднявшись на палубу.- Как обещал, так все и сделал! День был ясный, когда вышли из бухты, море казалось набухло, оно стало громадней, светлей, пошло навстречу судну большими, но пологими, светлыми, голубовато-зелеными волнами без гребней. Изредка вдали вспыхивали белые огни. Это гребни дальних волн отражали слепящее солнце. "Я иду вперед,- подумал капитан,- а мысли мои позади". Сегодня долго думал он над бумагами, посланными в Иркутск. Не то хотелось бы написать туда... - Что же это, Геннадий Иванович, открывали мы, а займут охотские? В десант так чужие,- говорил вечером Подобин, стоя у руля.- Такую силу везем: пушки, груз, продукты такие хорошие, товар какой! Я посмотрел - одно сукно чего стоит! - А зачем тебе такое сукно? - Заслужил бы... Своим послал... На "Байкале" тихо. Козмин и Невельской негромко отдают команду, нет ни рева в трубу, ни матерщины. Даже боцман не орет, люди делают все быстро и дружно. Вот они побежали к левому борту, взялись за снасти, и уж исполнено приказание: все расходятся. - Хочу, брат Подобин, часть наших людей взять в экспедицию,- говорит капитан своему рулевому. - Вы уж берите всех с судном... Пробили склянки. Подобин сменился. - Чего тебе Геннадий Иванович сказывал? - спросил его Козлов, когда капитан сошел вниз. - Че-то не ухватилось нашему капитану,- уверял Фомин.- Подменили его... Красоточка какая-то околдовала. 442 - Завойко ему не потрафил,- ответил Подобин. - Сам сказал? - Нет, он ничего не говорил. На "Охотске" команда из здешних, видно, Завойко хочет своим дать выслугу... Матросы, забывая присланную на судно черемшу, бруснику и свежее мясо, стали ругать Завойко и удивлялись, почему он зол на капитана. Объяснение нашлось - у Невельского чины, он в Питере был, а этот сидит в Аяне. - Погоди еще... он нашего капитана обставит,-заметил Конев.- У Завойко - сила! - и добавил потихоньку: - Куда нашему до него! Утром синели на траверзе полосы Большого Шантара. Дул попутный ветер. Шли под всеми парусами. Шестаков ходил заниматься к капитану и, возвратившись, сказал, что "Байкал" в Амур не пойдет. - Нас, брат Шестаков, не спрашивают... Приказано ставить пост на Иски! - молвил унтер-офицер Тихонов. - Место нехорошее,.. - Что же поделаешь! Якорная стоянка, пресная вода, что еще нам надо? - Капитан говорит: "Поставлю пост, а уж там посмотрим..." - Это он может! - согласился Тихонов. Шестаков замечал, что капитан пишет какие-то бумаги, буквы на них крупные, писаны не по-русски... Похоже, объявления... "Где он их приклеит?" - думал матрос. ...Козмин покуривал трубку и молчал. Уплывала вдаль слабая синь Большого Шантара. Прошли остров Кусова, похожий на крутую гору среди моря. Видны за кормой его темные морщины в густых лесах и желтоватые грани стосаженных скал. Море вздувается под ними, медленно подымая на скалы белые кружева. - Где будем сгружаться, вашескородие? - спросил Фомин у Невельского. Такие разговоры разрешались еще на "Авроре" у Литке. Когда капитан появлялся на баке, матросы говорили обо всем, что их тревожило. - Десант высадим в заливе Счастья" - Где рыба шла? - спросил матрос. - Да, где шла рыба, где много было белух в прилив... 413 - А кто же пойдет на устье? - Пока поставим пост на Иски. - Надо бы устье занимать, Геннадий Иванович,- сказал Козлов. - Конечно, надо! - Брать, так за рога! А почему нас сменит "Охотск"? Невельской объявил, что "Байкал" берет больше груза и нужен для транспортировки на Камчатку. - На одну ложку две горошки хотят, Геннадий Иванович! - сказал Козлов. Лицо Невельского быстро оживилось, взор принял воинственное, обычное для него, острое выражение. "Вот он когда ожил!" -подумал Иван Подобин, тоже торчавший на баке. Он не был на вахте. "Подлецы! - подумал капитан.- Матросы понимают!" - Я, Геннадий Иванович, хочу спросить...- заговорил Шест а ков. - Пожалуйста... - Когда описывали полуостров Князя Константина, вы говорили, что надо там пост поставить... Невельской улыбнулся. - Я пойду туда после. Матросы неодобрительно молчали. "После" - это значит не с ними, а с охотскими. - Ты много хочешь, Шестаков. Да ведь мы уже говорили с тобой. Матросы стали вспоминать знакомых гиляков, беглого русского, названия селений, хотя и перевирали их. Теперь, когда снова подходили к устьям Амура, все вспоминалось. -- Что же, Геннадий Иванович, сгрузим десант, и все? - спросил Козлов. - А что бы ты хотел? Мотросы утихли. Никто пе ответил. - Когда сгрузимся, тогда посмотрим! - сказал капитан.- Еще не знаем, как там наши, как Дмитрий Иванович. - Сам Амур открыл, а говорит, что пост будет в Счастье! - рассуждали матросы. - Что ее открывать? - отозвался Конев.- Река и река! Она сама открыта. Зашли и смерили. - Он уж знает, где что ставить! - сказал Тихонов. - Это мало важности, что капитан...- отвечал Конев недовольно. 444 Конев в душе считал себя открывателем Амура. Он первый в прошлом году во время описи заметил стада белух, решил, что, видимо, идут за рыбой на пресную воду, и предсказал, что близка большая река. А реку первый увидел Веревкин и считал себя первооткрывателем. Оба матроса из-за этого недолюбливали друг друга. На траверзе синел островок Рейнеке, тупой лиловый мыс Литке слился с вечерними сумерками. Утром видны были огромные утюги сопок, между ними лес, внизу отмели. К полудню сопки стали ниже и отошли от берега, над отмелями тянулась низкая темная полоса тайги. И эта полоса стала отходить, от