ачавшемся деле нет вообще, и главная цель его расследования, - найти это место. Дом был пуст. В каминной зале тихо работал телевизор. Нестеров направился вниз, в сторожку охраны. Когда он проходил мимо следственной группы, Полторецкий спросил, что делать с трупом. Нестеров запнулся мысленно. Сначала он хотел ответить: увозите; но потом понял, что Полторецкий с его утонченным воспитанием спрашивает о другом. Нестеров сунул руки в карманы ветровки. "Действительно, - подумал он, - это же человек, как ее везти-то в таком унизительном замурованном виде". - Сигареты забыл, - сказал Нестеров. - Дайте кто-нибудь. Ему дали "Парламент". Он заметил название. - А "Президентских" что, никто не курит? - спросил он полусерьезно полушутя, чувствуя, что Полторецкий ждет ответа. Помолчав, затягиваясь, он выдавил из себя, - везите в коробке. Нестеров прекрасно понимал, что как ни бесчеловечно было продолжать это глумление над мертвой женщиной, многие улики - те микроскопические частицы, которые зачастую и выдают преступника, потому что тот не знает всех тонкостей и достижений криминалистики - эти-то улики и могут исчезнуть, распакуй он целлофановую упаковку, чтобы положить жертву на носилки "Скорой". К тому же трудно будет разогнуть закостеневшие конечности неизвестной. За эти полчаса Нестеров не предпринял ни одного следственного ритуального действия, но он уже точно знал, что труп доставили в коробке, вместе с другими, и убийство было совершено не здесь. Вдруг в голову его пришла идея - так фантазия криминальная - и он кинулся к своим, выбрасывая щелчком окурок: - Ребята, я сейчас чокнусь, вы почему другие коробки не вскрыли, - он переходил на крик. - Вы что, меня дожидаетесь? Все переглянулись, представляя, что в каждой коробке лежит по трупу, и заторопились в дом. Коробки вскрывали молча. Трупов больше не обнаружилось, а Нестеров уже вел первую беседу с хозяйкой дачи Ксенией Петровной. Она так и не заходила в злополучную комнату, не поднималась вообще на второй этаж, а поддерживаемая Василием, дошла до сторожки, и теперь в подавленном состоянии, полулежа, отвечала на вопросы Нестерова. Первое, что его интересовало - что за коробки, откуда они взялись? Второе - когда планировалось возвращение Мамонтова? Ксения Петровна угрюмо отвечала на вопросы, но она не знала кто и когда привозил коробки на дачу. На помощь пришел паренек из охраны. - У нас тут журнал. Лаврентий Михайлович выдали. Приезд, отъезд, события всякие, звонки. У нас в сторожке телефон запараллеленый с домом. Одна линия, есть еще другие. - Это неважно, - перебил Нестеров. - Где журнал, командир? Давай сюда. Паренек достал из тумбочки реестровую книгу. Нестеров изъял журнал из рук паренька и велел кудрявой медноволосой Женечке начинать составлять протоколы. Так началось расследование по делу об убийстве неизвестной гражданки, чей труп был обнаружен на даче консула России в Венеции Лаврентия Мамонтова, его матерью Ксенией Петровной и работником Василием Швепсом двадцать девятого августа прошлого года. Если обнаруженный труп был подброшен в дом с целью испортить жизнь и карьеру консула, - а и такую версию следствие не отметало, - то это удалось отлично. Семья Мамонтовых летела в Москву на десять дней раньше срока. Разгневанные шефы Мамонтова, которых оказалось гораздо больше, чем ему ранее представлялось, не сообщили Мамонтову причину внезапного ускорения его возвращения в Москву. Но сердце Лаврентия Михайловича чувствовало недоброе. Ксения Петровна, встречавшая сына в аэропорту, не выдержала и запричитала прямо в VIP`е: - Котенька, беда. Ты ничего не знаешь? - стонала женщина - Какое горе! Беда! - Пашка? - вскрикнула Ирина Игоревна, но сын был тут же. Приехали к Ксении Петровне, прошли в холл. Мамонтовы переобулись и тихо ступая, словно в доме покойник, пошли за хозяйкой в большую комнату. Пашка остался, было, участвовать в разговоре, но Ирина Игоревна быстро увела его в детскую, и, вручив гувернантке, вернулась. Ксения Петровна быстро отстранилась от уха Лаврентия Михайловича. - Что все-таки случилось, - спросила Ирина Игоревна. - Я могу знать? Она посмотрела на мужа и не узнала его. Перед ней сидел дряблый полный старик, по вискам которого текли струйки пота, тупо рассматривающий пуговицу на животе. - Ирочка, - выговорила Ксения Петровна, - на даче у нас, у вас, - поправилась она - труп какой-то. Ирина Игоревна рассмеялась. - Да что вы? Какой труп? Что вы? -Смейся-смейся, - вдруг обиделась Ксения Петровна, словно ее приняли за сумасшедшую, - а труп-то в ваших коробках, будь они прокляты. Женщина какая-то, да еще в таком виде! Ну, и посылочку вы прислали! Спасибо, у матери других забот нет, как только ваши покойные гостинцы в Москве распаковывать. - Я ничего такого не клала... Что ты молчишь, Котик? Ты что-нибудь понимаешь. Мамонтов думал о крахе карьеры. Будучи юристом, он уже ясно представлял себя уводимым под конвоем из зала суда. Да ладно - под конвоем, статью ведь напишут, по НТВ сообщат. Киселев точно расскажет об этом случае в "Итогах". - Ты что-нибудь понимаешь, Котя - недоуменно повторила Ирина Игоревна, - Ну, что ты сидишь? Звони, выясняй, опередить надо все возможные недоразумения. Ведь это же недоразумение какое-то! Всех троих трясло, словно под домом заработал вулкан: мощный и беспощадный. Все вздрогнули, когда в квартиру вошел Василий с сумкой и, не снимая ботинок, подошел к Лаврентию Михайловичу. - Привет, старик, - виновато произнес Мамонтов и взял из рук Василия протянутую бумажку. Он распаковал конверт и прочел: "Повестка (вручается под расписку) - Следственный отдел ФСБ на основании ч. I и II ст. 73 УПК РФ вызывает Вас в качестве свидетеля к 10-оо 1 сентября т.г. по адресу: улица, Малая Лубянка, дом 2, 11 подъезд, 4 этаж, кабинет 04-234. При явке необходимо предъявить настоящую повестку и паспорт. Начальник отдела 17-б Нестеров Н.К." В графе "кому" значилась фамилия "Мамонтов". Только сейчас страх, немыслимый судорожный страх пронзил Мамонтова. Он еще не понимал, не осознавал происходящего, но этот маленький, с ладошку, клочок бумаги вдруг сделал его причастным к уголовному делу, о котором он окончательно перестал думать, вылетев сегодня из аэропорта Венеции. Эта бумажка, как водой из ушата, обдала его холодом и жаром. В углу повестки он заметил номер телефона. - Это провокация, - проговорил он себе под нос, - кто-то очень не хочет, чтобы я сел в председательское кресло. Но очень хочет, чтобы я побыстрее убрался из Венеции. Успокойся мама. Разберемся. Ирина Игоревна вдруг почувствовала, что ее считают провинившейся, недоглядевшей, как-то способствовавшей нагрянувшей беде. - Что вы, Ксения Петровна, так на меня посмотрели? Я-то тут причем? Нужно просто разобраться. Но Ксения Петровна уже бесповоротно возложила всю ответственность "за недогляд" на Ирину, и смотрела на нее исподлобья. - Там уже разобрались, кажется. Коробка-то от Вас. В дом никто лишний не входил. - Что за следователь, ты его видела? - спросил Лаврентий Михайлович. - Ничего, такой. Твоего поколения, - успокоила мать. - Тихий, мягкий. Забрал журнал у охраны, коробку с этим, ну, с женщиной, и уехал. Сказал, что вызовет. Мамонтов тяжело взглянул на мать, потом встал и вышел из квартиры, сказав, что ему нужно побыть одному... Он пришел домой только под утро, пьяный до бессознательности, все что-то пытался сказать жене, но из него выскакивали лишь непонятные звуки, похожие на те, что он часто произносил во сне после шумных консульских приемов, какая-то тарабарщина. Единственное отчетливо сказанное им слово было: "Генуя". Спустившись в подъезд, после вручения ему повестки невозмутимым Василием, Мамонтов позвонил от консьержки Алтухову, назначил встречу. Потом передумал и попросил Алтухова не лениться и подъехать к его дому. Было рано. Алтухов только что проснулся и, повесив трубку и выругавшись, вдруг обнаружил в своей постели сонную девчушку, рыжую, как медь. Он машинально извинился, нащупал пульт телевизора и включил первый канал. Если кто записывает те странные совпадения, которые иногда так пугают нас своей невероятностью, тот знает, что такие совпадения отнюдь не редкость. Они случаются на каждом шагу и обладают способностью исчезать из памяти, не откладываясь в ней. Еще не проявившееся изображение на экране голосом дикторши "Новостей" сообщило Алтухову последнее известие: "В среду в подмосковном писательском поселке Переделкино на даче консула России в Венеции Мамонтова был обнаружен труп неизвестной итальянской гражданки. Личность убитой выясняется. Доказательствами причастности консула к убийству следствие не располагает. Расследование ведет следственная группа федеральной службы безопасности". Алтухов вопросительно посмотрел на девчушку, обнаруженную в постели. Та хлопала глазами и, чуть было, не ответила: я ничего не знаю. - Дорогая, кофейку сооруди, я убегаю, - Алтухов неосторожно подтолкнул бедром незнакомку, и та соскользнула с кровати. - Извини, извини. - Оксана, - представилась высунувшаяся рыжая голова. Девушка в чем мать родила пошла в коридор, и Алтухов не без удовольствия глядел ей вслед, отметив грациозность ее движений. Спальня его была переоборудована из бывшей кухни и была столь мала и уютна, что обычно Алтухов мог дрыхнуть до обеда, пока солнце не врывалось в маленькое высокое окошко белой комнаты. "Мамонт, с ума сойти, - думал Костя Алтухов, ищя взглядом свои джинсы, - классная история закручивается. Как ты ее доволок-то сюда из Венеции, итальянку-то? Перекусив, Алтухов вышел в залитый солнцем двор. Девочка Оксана осталась дома "за хозяйку". Алтухов вспомнил, сколько радости и приятных ощущений ему доставил вчерашний день. Костя Алтухов был баловнем судьбы. Родившись на Сахалине в семье начальника пограничной заставы, он объездил с отцом всю страну, проучился по полгода в двух дюжинах школ, каким-то невероятным образом поступил в Московский военный институт иностранных языков, а когда отца перевели в генштаб, был принят в органы госбезопасности. Никто из знавших его людей не мог в точности сказать, продолжается ли его служба в нынешнее время или он ушел от дел. Он постоянно был начеку, внутренне напряжен, умело, скрывая это под маской ветреника и волокиты. Он постоянно ездил в командировки то в Швейцарию, то в Канаду, то во Францию, при этом Фонд - та самая общественная организация, где он состоял советником у президента, и где он появлялся крайне редко, в поездки его точно не направлял. Алтухов подъехал в Потаповский переулок, где в условленном месте к нему в машину подсел Мамонтов. - Привет, старик, - с глубоким сочувствием в голосе сказал Алтухов. - Что же не предупредил, что прилетаешь. Я бы встретил... Хотя, можешь, не рассказывать, я все знаю. - Как? - Сейчас только по телевизору сказали. - Уже? Мамонтов не знал, что говорить. Мысли не приходили. - По-моему, мы сейчас поедем ко мне на Толстого и спокойно обо всем поговорим, - констатировал Константин, разворачивая SAAB. 6. Дверь открыла слегка приодетая рыжая нимфа: на ней была Костина футболка, но это лишь подчеркивало ее нежные формы и отсутствие иного белья. - Вот, знакомься. Супруга - Оксаночка, - заявил, входя, Алтухов, потом обратился к девушке - Можно я буду называть тебя Санечкой? Мамонтов всмотрелся в ее лицо. Как у многих рыжеволосых людей, кожа у нее была белая, молочная, зеленые глаза насмешливо смотрели из-под челки прямо в душу Мамонтова. Он начал расслабляться и, к своему удивлению, почувствовал, что страх, преследовавший его последние дни, отступает. - Мой лучший дружище - Слонопотамов. Веди его на кухню, а потом - попрошу тебя - в магазинчик. - Понимаю, - пролепетала та, оборачиваясь, изучая гостя. - Лекарство вам сейчас необходимо... - У, ты - какая умница, - Алтухов шлепнул "супругу" по попке и сел за стол. Пока Санечка ходила в магазин, Алтухов, с его спасительной способностью концентрироваться в кульминационные моменты жизни, уже составлял план действий. Перед ними лежал листок бумаги, где, образно говоря, было разложено по полочкам все то, что на юридическом языке называется версиями. - Что сказала матушка? - было первое, что он спросил у Мамонтова. - Что труп обнаружен в коробке, что коробка была самая тяжелая, хотя она не все поднимала. И еще, что (она сама не видела) но тело запаяно в целлофан, как кусок ветчины. Алтухов встал и открыл холодильник, развернувшись, он положил перед Мамонтовым упаковку мяса, расфасованную подобным способом. - Тьфу, черт, - только-то и сказал Мамонтов. - Это, старик, не для наглядности. Это для исследования. Сам подумай, кто может так запаять труп. Не вручную же ты этот воздух из пакета отсасывал. Мамонтова резануло это "ты" и он крикнул: - Это вообще не я, ты что сомневаешься? - Стоп, сядь, не ори. Ты же юрист. Что ты ерзаешь. Ты же понимаешь, что на тебя даже легкое подозрение пасть не может. Труп здесь, в России, в целлофане; ты там, в Венеции, в думах о безопасности и счастье Родины. Успокойся. Они сидели с включенным телевизором, ожидая следующего выпуска "Новостей". Только к вечеру, когда уже были составлены три версии убийства, а друзья в очередной раз отправили "супругу" в магазин, в "Новостях" повторили информацию. Пропущенное утром Алтуховым словцо, опрокинуло все их версии, как волна опрокидывает человека. Как и следовало ожидать, версии Алтухова сводились к фигуре убийцы. Это мог быть кто-то тайком проникший в дом; кто-то из перевозивших коробки по поручению консула; это вообще могло произойти во время перелета, на таможне, в багажном отделении, в общем, в аэропорту. Когда же, снявшие с себя тяжесть, хмельные, - они услышали, что "труп принадлежал гражданке Италии" - именно это дошло до их слуха, Алтухов повернулся к Мамонтову и спросил: - А честно, Мамонт, это не твоя баба? Потом он протянул руку и покружил перед ним ладонью: - Нет, подожди, не говори. Санечка! - позвал он. - Вот перед этой русской женщиной поклянись, что ты чист перед Италией. Мамонтов что-то проворачивал в голове, словно хорошо прожевывая вопрос. - Друг! - он сделал паузу, - дорогие мои россияне. Положа руку на грудь, как на духу, просто, - не знаю, не зна-аю. Может моя, а может не моя. Санечка покосилась на Мамонтова и насторожилась. Алтухов задал следующий, такой же точный вопрос: - У тебя что там, массовые расстрелы производились, что ты не знаешь, твоя баба или нет. Пардон, Санечка, я хотел сказать, женщина. Ты, что нам, - он показал на девушку, - что ты вот ей голову морочишь? Вечер закончился тем, что уже с трудом формулирующие мысль "частные сыщики", хотели звонить Нестерову по указанному в повестке номеру, но Санечке удалось уложить Алтухова, а Мамонтов, еще сумевший произнести укоризненное "ну, человек ты или где?", был выставлен за дверь. На следующее утро Нестеров добавил к нескольким своим версиям еще одну: невиновность Мамонтова бралась под сомнение. 7. Когда Пашка узнал, что папа не поведет его первый раз в первый класс, он разревелся, устроил маленькую детскую истерику, сбросил вазу с приготовленными гладиолусами на пол, а потом и вовсе отказался учиться: раз и навсегда. Ирина Игоревна металась из комнаты, где Ксения Петровна усмиряла внука, в спальню, где брыкался Лаврентий Михайлович, отказываясь вставать и идти к следователю... Николай Константинович Нестеров еще не мог с точностью сказать раскрываемо ли вообще новое дело. С одной стороны факт доставки уже убитой женщины неизвестным лицом в дом Мамонтова стирал все следы: сам Мамонтов на дачу за последнее время не приезжал, даже тогда, в последний визит в Москву. Это установлено из беседы с помощником Мамонтова Бикчентаевым, позавчера, сразу после обнаружения трупа, да и охрана дачи подтвердила. Коробки перевозились случайными, можно сказать, людьми: за два-три месяца - двадцать пять коробок. Эксперт Полторецкий уже дал предварительное заключение: труп находился в доме Мамонтова, около 15 дней, а точнее - женщина была убита максимум две недели назад. Значит, нужно искать того или тех, кто приезжал с коробками в это время. Из журнала и показаний помощника следовало, что это были: помощник, Бикчентаев, Тупокин и Алтухов. Последнего Нестеров знал. Когда-то Алтухов участвовал в деле того самого Яблоньки, собирал сведения о его банковских счетах в Канаде и Европе. Жаркая тогда была перестрелка в Переделкино. Охрана Яблоньки неправильно поняла просьбу хозяина: огня. Тот просил закурить, разнервничался. Это он потом так объяснил в суде. А они стали поливать из Калашниковых. Алтухов в сущности, доставил тогда Нестерову все основные доказательства причастности Яблоньки к изготовлению фальшивых векселей и облигаций крупнейшего американского "Салли-банка". Афера тянула на миллиарды. Мошенничество Яблоньки угрожало тогда стабильности некоторых восточно-европейских и экс-советских республик. Алтухов умудрился привезти даже записи телефонных разговоров Яблоньки, жившего тогда в Торонто. Оказалось, что схема аферы была настолько проста, что могла быть рождена только в русской башке. Ведь это наша пословица: все гениальное - просто. Облигации, которые должны были быть погашены после их возвращения, банк придерживал. Мощности что ли не хватало для переработки. Этим и воспользовалась международная мафия. Именно компания Яблоньки заключила с "Салли-банком" контракт на уничтожение погашенных облигаций: все гениальное - просто! Трейлер с облигациями на 111 миллиардов долларов законным способом удалился в сторону моря, а по всей Европе в представительствах "Салли-банка" стали всплывать погашенные облигации, а так же те, которые банк погасить не успел, но отдал компании Яблоньки для уничтожения. Алтухов установил не только все банки, которые успел "обслужить" Яблонька, но и номер его родного счета в родном панамском банке "Масвест". Нестеров знал о дружбе, связывающей Алтухова с Мамонтовым. Вот почему первоначально субъективное отношение его к Мамонтову было добрым. Он мысленно переносил Алтуховский профессионализм и честность на его друга. Но сегодня утром, точнее на рассвете, ему домой позвонила Женечка и доложила, что во время встречи Алтухова и Мамонтова, свидетельницей которой она стала, как это и было рассчитано, Мамонтов проболтался, что, кажется, знает, кто был обнаружен в его доме в Переделкино. Вот почему Нестеров наспех готовился к сегодняшнему визиту Мамонтова, перестраивая на ходу схему допроса. И хотя, трудно будет установить вообще чью-либо причастность к убийству с максимальной точностью, то, что уже известно следствию, дает основание считать труп, если не прибывшим из Италии, то уж во всяком случае имеющим прямое отношение к итальянской земле. Дело в том, что при первичном осмотре, после вскрытия целлофановой вакуумной упаковки (следов на целлофане ни с внешней, ни с внутренней стороны, конечно, не обнаружили), кулон на цепочке в виде каравеллы Колумба из металла желтого цвета специалист по таким штучкам Верушкин опознал, как каронный сувенир венецианцев, продающийся во всех ларьках этого города-порта, как брелки в виде Эйфелевой башни в Париже. Наконец-то, позвонил внутренний телефон. - Женечка! - обрадовался Нестеров, - ничего, ничего. Я понимаю. Заходи скорее. Чем-то она притягивала его помимо молодости и обаяния. Что-то мощное, здоровое шло от нее; может быть - сама жизнь; Нестеров заметил, что у него улучшалось настроение, когда он видел ее, перебрасывался с нею двумя-тремя остротами. - Вы где в этом году отдыхали, Женечка? - спросил он, вспомнив про дачу. Они пили чай с баранками. До явки Мамонтова оставалось полчаса. - В Адлере, Николай Константинович. Там хороший детский пансионат. - Как дочь поживает? Подросла? - В садике, в пятидневке. У меня сердце кровью обливается, когда я ее отвожу. - Женечка, я сегодня отрабатываю Мамонтова. Ждем результаты вскрытия и экспертизу микрочастиц, дактилоскопию. Полторецкий взял на исследование волосы, срез с ногтей, что там еще... тушь, косметика... - Все протоколы у меня. Вызывать Алтухова, Николай Константинович? Нестеров задумчиво посмотрел на нее: - Как он тебе? - Ничего, веселый... - Ну, это поправимо, - потянул Нестеров, - зато холостяк, присмотрись. Женечка смущенно улыбнулась. - Знаешь, съезди-ка еще раз на дачу, пока мы тут общаемся, посмотри детали. Посмотри все коробки снова, и жди меня там. Позвони. Когда Женечка выходила из здания, она едва не столкнулась с Мамонтовым. Тот выглядел помятым, сонным, не узнал ее. Ей стало его жалко, в это утро она была в благодушном настроении. Определенной тактики допросов у Нестерова не было. За четверть века следственной работы он понял только одно: для допроса нужно собрать как можно больше материала о допрашиваемом, а во время допроса не излагать существа дела, не говорить о выстроенных версиях и подозрениях. Оба эти приема в конце концов срабатывают, потому что обескураженный информацией следователя о мельчайших нюансах его жизни, человек, начинает оправдываться и рассказывает все, что нужно и не нужно, только бы задобрить зоркую Фемиду. - Разрешите? Нестеров встал и протянул руку Мамонтову. - С приездом, Лаврентий Михайлович. - Да, - вздохнул Мамонтов. Нестеров ему понравился. С таким хочется быть откровенным, даже болтливым. Но Мамонтова колотило, руки его вспотели. Он уже не думал о карьере, он думал только о том, что ему удастся выяснить здесь, в ФСБ, о личности потерпевшей. Он никогда еще не проходил по уголовному делу лично, ему казалось, что позорно даже быть понятым при обыске. - Я ведь сам юрист, Николай Константинович, - начал он. - Вы задавайте вопросы необходимые, а потом, что можно, расскажете мне о деле. Так будет честно, а? - Договорились, Лаврентий Михайлович. Но, по-моему, вы ведь никогда на юридической должности не состояли. Все только около. - Нет, во время учебы в институте, состоял. - Ну, помощник следователя - все равно что ученик мастера на заводе, желторотик. Хотя, простите, может быть я преуменьшаю. - Вы изучили мою биографию? - Вроде того. Лаврентий Михайлович, расскажите, кто упаковывал коробки, почему они отправлялись таким способом, не легче ли было купить контейнер, откуда вообще эти коробки? Нестеров откинулся на спинку кресла и приготовился слушать. - Понимаете, - начал Мамонтов, - дело в том, что последние месяцы я был совершенно измотан неизвестностью. Меня то вызывали в Москву, то отсылали обратно, потом предложили создать и возглавить федеральный комитет, естественно, вернувшись в Москву. Сначала мы отправляли самые ненужные в быту вещи. Потом, когда все более-менее уточнилось, все остальные, в последнюю очередь - документацию. - Вы кого-нибудь подозреваете? - спросил Нестеров. - Друзьям своим я доверял и доверяю. А службам аэропортов - нет. Когда моя жена еще занималась концертной деятельностью, австрийская авиакомпания умудрилась разбить ее виолончель, а та была уникальная, ценнейшая. У жены исчез голос, начался жуткий нервный срыв. А сколько раз у меня что-то пропадало. - Много приходилось ездить? - Да приходилось. - А что это за люди: Алтухов, Тупокин, помощник ваш Бикчентаев? Начните с последнего, - попросил Нестеров. - Руслан Бикчентаев. Работал со мной еще в Министерстве. Я был самым усидчивым министром в то время. Четыре года в наши дни - это как показатель благонадежности. Мы с Русланом оба путча вместе, рука к локтю. Женат, имеет двоих детей, - Мамонтов призадумался и дал единственную психологическую черту, - уравновешенный. Нестеров понял, что бесполезно спрашивать Мамонтова о друзьях, таким прямым способом, он помог консулу: - А с Тупокиным вы, кажется, с детства знакомы, расскажите как вы подружились? - Если это поможет делу, - усомнился Мамонтов и дернул бровью, - мы, действительно, жили в Переделкино еще в четырехлетнем возрасте. Это уж потом наш поселок правительство прибрало. А раньше там давали дачи только писателям... - Академикам, - добавил Нестеров. - Да мой отец был академиком, и писателем и генералом, - между прочим вашей системы. - А Тупокинский? Мамонтов замялся: - А Тупокинский отец был водителем моего. Жили они в отдельном доме. То есть в одном общем доме для прислуги. Белые куриные веки Мамонтова опустились на зрачки, он устало почесал бороду, коротко стриженую, очень идущую ему. Он задумался, вспоминая. - Да, мы собственно и не дружили. Так, одна компания, походы, костры, девочки. Потом, его отец разбился, можно сказать, спас моего отца. Повернул машину своей стороной к грузовику, подставился. Этот грузовик на встречную выехал и лоб в лоб шел. Тупокины перестали тогда с нами общаться. Леньку мать к нам не пускала. - А Яблоньку вы случайно не знали? - с любопытством спросил Нестеров. - Ну, что вы! Он ведь только в прошлом году выдвинулся. Какое-то непонятное восхождение. Мелкий юнец вдруг так внезапно становится советником правительства, вот дачу купил в Переделкино, звания. Удивительно это все. - Откуда же вы о его похождениях знаете? - спросил Нестеров. - Откуда?.. Дайте подумать. Да. Тупокин же и рассказывал. Он был восхищен Яблонькой, знаете ли. Я вдруг подумал, - сказал Мамонтов, - а ведь можно попросить маму, показать какие коробки откуда и куда она переставляла, а потом попросить каждого, кто приезжал, показать куда он ставил. Ну, следственный эксперимент, понимаете. - Понимаю, - усмехнулся Нестеров. - И вы думаете преступник сознается куда он свою коробку поставил? Да и вряд ли кто вспомнит. - Ну, а все-таки. - Товарищ Мамонтов, следственные действия определяю я, - прервал его Нестеров. Тут зазвонил телефон. В трубке раздался звонкий голосок Женечки. - Николай Константинович, а коробки переставляли? - Да, -ответил Нестеров. - Я так и думала. Здесь старые квадраты: пыль благое дело. Кстати, Николай Константинович, а коробок не тридцать пять, а тридцать шесть. И одна из них нестандартная. -Ну и что с того, Женечка? - Не знаю. Но, кажется, стоит спросить охранника. Или Мамонтова. Скотч на этой коробке тоже другой. Другого оттенка. - Хорошо. Посмотри, что внутри. Образовалась пауза, и Нестеров обратился к допрашиваемому: - У вас все коробки были одинаковые? - Что? - не понял Мамонтов, - А! Не знаю. Очевидно. Женечка взяла трубку: - Внутри сервиз, Николай Константинович, раньше такие в моде были: чайная роза. - Сообщила она. - Скажите, сервиз "Чайная роза" вы переправляли в коробке? - спросил Нестеров быстро и добавил в трубку, - секунду. Мамонтов кивнул. - Все в порядке, Женечка. Что еще? - К скотчу, которым заклеена эта коробка, приклеился зажим от шнурка. - Какой зажим? - Ну знаете, на конце шнурков такие металлические насадочки, чтобы удобно было продевать. - А! - Нестеров сник, - теперь мы точно близко к цели... - А что, если следственный эксперимент? А? - Хорошо. Уговорили. Позвони хозяйке сама. Мы скоро приедем. Нестеров наспех составил протокол допроса, дал подписать Мамонтову и они поехали на дачу. Мамонтов казался расположенным помогать следствию. По дороге Нестеров упомянул о том, что убитая женщина скорее всего была из Италии, и показал ему фотографию жертвы. Это было сделано как-то невзначай, словно Нестеров уже доверял Мамонтову, хотел приобщить его к расследованию, посоветоваться. Мамонтов уперся в карточку. Нестерову пришлось вытягивать ее из толстых консульских пальцев. - Что, неприятное зрелище? - спросил он, чувствуя, что консул отчего-то убит, раздавлен, ошеломлен. Мамонтов плакал. Тихие слезы дрожали на его веках, не перекатываясь из глазниц на щеки. Вдруг он прыснул и разрыдался, поднеся к губам два кулака. - Сволочи! - шептал он, - Гады. - Кто? Про кого вы, Лаврентий Михайлович? Я вижу вы что-то недоговариваете? Вам знакома эта женщина? Мамонтов взял себя в руки. - Нет-нет, что вы! Это я так, вообще. У меня, знаете ли слезные железы очень близко к глазам расположены. Ну, и вообще. Я очень переживаю, страдаю от человеческой несправедливости; ведь насилие делает нас животными. - Лаврентий Михайлович - перебил его Нестеров, - не лучше ли вам помочь следствию! - Да-да, конечно. Чем могу - обязательно. Мамонтов отвернулся к окну и больше ни о чем не говорил. Не вывело его из заторможенного состояния и появление в дверях дачи рыжеволосой Санечки - "супруги" Алтухова в форме лейтенанта ФСБ. Ксения Петровна дала показания. Единственное, что удалось установить, это где раньше стояла коробка с трупом. Нестеров разрешил хозяевам въезжать в дом, разбирать коробки и вообще перебираться на дачу. Только к вечеру Нестерову стало известно заключение медэкспертизы и патологоанатома. Наконец-то стало ясно в картотеках какого государства искать возможные сведения об убитой. Он подвез Женечку на улицу Льва Толстого, затем направился к себе на Малую Бронную. Выросший на Патриарших прудах, но по неразумному решению родителей, переехавший позже на окраину, он сделал все возможное, пожертвовал частью жилой площади, чтобы возвратиться в родные пенаты. 8. Работа следователя похожа на работу писателя. Им обоим не нужно сидеть за столом или стоять за станком: продукт их деятельности рождается в голове. Это уж потом - бумажки, машинки, компьютеры, удача или провал. Первым позвонил Нестерову в конце рабочего дня Полторецкий. Сначала он, по старой привычке, изложил незначительные сведения. Полторецкий всегда хотел на этом этапе быть не просто исполнителем экспертных функций, а творцом, сыщиком; показать, что он понимает, что главное, а что второстепенное. - Частицы чужой кожи под ногтями жертвы оказались ороговевшими частицами кожи головы с грибковыми вкраплениями, что на доступном языке рекламных роликов звучит, как перхоть. Из этого следует, что правильно рекламируют "Хед энд шолдерс": от перхоти нужно избавляться. Глядишь, вцепится тебе твоя жертва в волосенки да и поскребет перхоть коготочками. Кстати, о коготочках. Лак на них модного нынче в Москве тона "Коралл" соответствует номеру 6032 фирмы "Орифлайн", имеющей широкую сеть распространителей в Москве. Установлено, что лак на ногтях жертвы соответствует именно той серии, которая поступила в Москву в начале летнего сезона. Одежда, заколка, кулон действительно итальянского происхождения, более того, установлено, где именно был куплен гарнитур - бюстгальтер и трусики. - В Москве? - Работа проведена сложнейшая. Но ты же знаешь наши возможности. Вызвонили фирму, прямо штаб-квартиру. Там на этикетке и номер телефона и номер серии. Установлено, что гарнитур куплен в Венеции, в магазине неподалеку от консульства, где жил и работал сам знаешь кто. - Знаю. Что же получается? Хотели сбить с толку. - Нестеров улыбнулся, - а твои ребята случайно не научились устанавливать гражданство, скажем, по форме ступни? - Мои ребята умеют с точностью определять пол жертвы, - отшутился Полторецкий, - а еще, что касается ступни и вообще ножек, учти, не одна уважающая себя итальянка не отращивает на ногах такую щетину. С учетом того, что волосы немного подросли за последние две недели, она не брила их дней десять до убийства. Это случается у наших замотанных женщин. - Почему две недели? - Убийство было совершено в первой декаде августа в начале второй. Труп хорошо сохранился, потому что был запаян заводским способом, на уголке упаковки номер московского мясоперерабатывающего комбината, то есть его структуры - упаковочной фабрики: тебе все карты в руки. - Сколько ей примерно лет? - Лет тридцать с небольшим. На лице, на ресницах осталась косметика, но это тоже - мало что дает. Что из того, что она не французская, а американская. Жертва перед убийством мылась. Практически нет сальных выделений, волосы чистые. А что говорит дактилоскопия? - По картотеке ничего установить невозможно. К нам она не залетала. Пальчики чистые, в смысле в компьютере не имеющиеся. Так что мы имеем на будущее? - Частицы перхоти, - стал перечислять Полторецкий, - пальчики жертвы, магазин, где куплено белье. Да! вот еще что! Это очень интересно: загар. Жертва качественно подкоптилась на морском солнце. - Откуда ты знаешь, что на морском? - Видишь ли, мой друг. Морская вода - это своего рода химический раствор, который оказывает характерное влияние на кожу, проникает в поры, особенно, в структуру волос. Описание будет у тебя на столе завтра к обеду. За ужином Нестеров думал о неизвестной погибшей. Ведь, в сущности до сегодняшнего звонка патологоанатома, не было доказано, что вообще совершено убийство. Только факт глумления над трупом был налицо. Патологоанатом сообщил, что женщина погибла от паралича сердца, вызванного уколом в бедро, точнее в паховую область; такие штучки применялись и в его ведомстве... Запаковали жертву уже бездыханную, труп, как и говорил Полторецкий, с учетом сохранения в стерильной вакуумной упаковке, пролежал с момента убийства около двух недель. Перед смертью жертва употребляла в пищу латвийские шпроты, икру, и шампанское в его советском варианте. Следов неосторожных ушибов как до смерти так и после на теле нет. Следов изнасилования нет. Все факты говорили о том, что женщина была убита в Москве. "Значит, - заключил Нестеров, - Мамонтов реабилитирован. Слишком давно он отправил последнюю партию коробок. Искать нужно среди привозивших их на дачу. Нельзя исключить и охрану. Но главное - установить личность погибшей". Этот укол в паховую область не давал ему покоя всю ночь. Нетрадиционный способ убийства подводил его к фигуре Алтухова. Ведь только он один из круга подозреваемых был обучен подобным штукам. Лаврентий Михайлович молча прошел в свой домашний кабинет и прикрыл дверь. Ирина Игоревна постучалась и вошла следом. - Да пошла ты, - не выдержал вдруг тот, - что ты лезешь, не видишь? Оставьте вы меня все в покое. - Ну, смотри, негодяй! Я тебе сделаю! Ой, как ты пожалеешь обо всем! Ты что думаешь, я ни о чем не догадываюсь? Ты вместо того, чтобы жену умаслить, чтоб она тебя покрывала, меня посылаешь?! Ладно! Мамонтов схватил со стола дырокол и запустил в Ирину Игоревну, целясь в живот и соразмеряя силу броска. Та отскочила и взвизгнула: - Ты ополоумел, что ли? Не можешь со своими шлюхами разобраться, а на мне срываешь? Сына пожалел бы! Хоть спросил бы, как он в школу пошел! Эх, ты! - теперь она говорила тихо и укоризненно, уничижительно говорила. Мамонтов закусил губу, взял радиотелефон и ушел в ванную, по дороге бросив жене: "прости". Он включил воду и набрал номер Алтухова. Ирина Игоревна напуганная не столько поведением мужа, сколько будущими последствиями скандала, притаилась за дверью. - Старик, она у тебя? - сходу спросил Мамонтов. - Санечка? - удивился Алтухов. - Да, здесь. - Тогда слушай. Я бы может и не стал встревать в ваши отношения, но дело серьезное. Может, она и Санечка, только она у Нестерова, ну, у следователя этого работает. Мамонтов задумался, потом продолжил, - скажи мне, пожалуйста, почему я тебе доверяю, а? Вот вы с ней из одной конторы, напоили меня вчера, я болтал не помню чего. А все-таки я тебе доверяю, а? - Да потому, Лаврентий Михайлович, что я и вправду ничего не знал. Мы же... Алтухов запнулся, очевидно, вошла Женечка: "Давай в кабак сходим, прямо сейчас. Ну, их к лешему этих лживых дамочек. Обидно, черт". - Ладно, мне тяжелее, - сказал Мамонтов, - в наш любимый? Договорились. Я звоню, забиваю место, а ты меня забираешь, мне теперь машину никто к подъезду не подает. - Кроме меня, - съязвил Алтухов. Мамонтов, словно спохватившись, спросил друга в последнюю секунду: - Слушай-ка, а я вчера ничего об итальянских убиенных не рассказывал? Ирина Игоревна быстро отошла от двери. Когда Алтухов положил трубку, девушка спросила его прямо и непринужденно: - Он сказал, что видел меня? - О чем ты? - Слушай, Костик, - она замялась перед серьезным признанием. - Там в пресс-центре, в баре я случайно оказалась, с приятелями. Честно. Я и фамилию твою не сразу услышала. Ну, а потом, конечно, любопытно стало. - Что же тебе стало любопытно? - спросил Алтухов. - Что ты за человек, и вообще. О тебе так много говорят. - Ну, и как, выяснила? - Алтухов все больше злился. - Да. Только не надо так. Сам посуди, ведь меня сегодня никто к тебе не посылал, а я пришла. - Очень интересно. Значит, вчера все-таки, посылали? - Ну, да, да. Что с того? Бывает не такое! Разве тебе со мной неинтересно? Алтухов поднял глаза на девушку и увидел на лице ее страх - это был умоляющий, виноватый взгляд наполненных слезами глаз. Он смягчился (терпеть не мог женские слезы), и подумал, что девчонке досталась не самая чистая работенка, и может быть она не виновата, что попала в такую передрягу. В конце концов она же не из мафии, а всего лишь из его родной конторы. - Тебя как зовут-то, Санечка? - спросил он, притянув ее к себе. - Женечкой, - по-детски надувая губы, ответила та, и оба они рассмеялись. - Что будем делать, Женечка? Что же мы с тобой будем делать? - Ты езжай, Костя. Но знаешь, если Мамонтов твой друг, постарайся помочь ему. Помоги ему не просто выпутаться, а доказать, что он не при чем. Если это, действительно, так и есть, - добавила она. В небольшом частном ресторанчике "Сирены", что в Садовом переулке, известном всей элитной верхушке Москвы, в этот час было много народа. Алтухова и Мамонтова там хорошо знали, и им не пришлось столкнуться с восторженным возгласом администратора: "Мест нет". На стенках в гардеробе висели фотографии наиболее известных посетителей ресторана, в том числе и умильная толстогубая физиономия консула. Они вошли в малый зал, где под стеклянными квадратами пола, в подсвеченной снизу зеленой воде плавали молодые осетры. По периметру стен были встроены светящиеся в темноте огромные аквариумы, с каменными пещерами, дворцами и играющими среди искусственных пузырьков разноцветными рыбками. Рыбки были рассортированы по видам: у одной стены мелькали оранжевые шифоновые хвостики и плавнички, у другой грациозно плавали стайки синих, мерцающих рыбешек, у третьей в зеленых зарослях водорослей в ярком освещении фонариков пряталась черная глотающая воздух амфибия. - Так, что Алтухов. Скажешь, чиста твоя девочка? Алтухов не дал ему договорить: - Стоп токинг. Я разобрался. Нужно, Лаврик, верить людям. - Я чувствую, ты изменился, Костя, - сказал Мамонтов, - а я хотел тебе как другу открыться. - Говорят, рыбки успокаивают. Ты прости меня, Лаврентий Михайлович, прости, старик. Она же еще ничего плохого не сделала. А потом, сам знаешь, работа такая. Сейчас почему-то до того договорились, что комитет - просто центр всемирного зла. Ты посмотри, о чем фильмы, книги - как чекисты своих убивают, организуют провокации, контролируют власть. А мы в это время на страну пашем и жизнью того... - он остановился. - Посмотри, я от стула не оторвался? - Я все понимаю, Костик. И это правильно. Ладно. Принесли угощение от шеф-по