голубыми бликами на донных камнях. Морской горизонт блестел и сливался с небом. - Галочка, твоя задача на сегодня: дать мне к вечеру ответы на следующие вопросы. Кто видел, что именно паковал Бикчентаев в свои коробки? Кто за ним стоит? Не исчезало ли в последнее время что-нибудь из секретного архива? Вторая группа вопросов: были ли у консула связи на стороне здесь в Венеции? Не разыскивал ли его кто-нибудь после отъезда? Не знает ли кто вот эту женщину, даю тебе фото, можешь его показать народу, потом уничтожь. Третья группа вопросов: все о Тупокине. Меня не интересует, что говорят о его приезде, о назначении вообще. Меня интересует, когда он здесь был в последний раз, как долго, как часто и так далее. Ты понимаешь, Ирина Игоревна женщина бурных страстей, могла наглупить. Я еду в аэропорт. Нужно выяснить, сколько коробок вез Бикчентаев. - Я знаю, кто мне в этом вопросе поможет, - спохватилась Галочка, - Руслан ведь со своей секретаршей жил, она еще здесь. Может, что-то вспомнит. - Ты умничка. И тебе причитается небольшая премия от фирмы. Они давно уже шли по темной прибрежной аллее, потихоньку спускавшейся к морю. - У меня еще есть дело - завтра целый день буду в разъездах. А сегодня вечером приглашаю тебя с Лешкой на карусели, в парк. Галочка сморщила свою лисью мордочку в сладкую улыбку. 16. Алтухов пожалел, что пообещал ей поход в парк. К вечеру настроение его испортилось, он окончательно перестал понимать какую щуку нашаривает рукой в проруби. В аэропорте ничего не прояснилось. Таможня, конечно, вспомнила консульские коробки, всю эту суету и чехарду. Молодцеватые зубастые парни немало поживились на мамонтовских посылках: сопровождающие их Тупокин, Алтухов не обладали дипломатическим иммунитетом, каждый раз приходилось уламывать таможню пропустить груз без досмотра. В конце концов Мамонтову это удавалось. Были бы лиры. А их всегда можно посвятить народу, даже и не своему... Таможне оставалось только пересчитать коробочки и возвратиться на завалинку. Но ни одной физиономии, даже самого Мамонтова они по фотографиям не опознали. А количество коробок в журнале регистрации соответствовало первичным данным - нашим родным арабским цифрам - 5, 13, 5, 7, 5. Вот почему Алтухову страсть как не хотелось вести Галкиного сморчка на карусели. Наступала депрессия. Галка была юркой, остроглазой, с высоким хвостиком на макушке, в белых брючках и рубашке мужского фасона: чистая белочка. Подруги-сослуживицы не понимали, почему в Галку никто не влюбляется. И отпугивающего ничего в ней нет, и внешность приятная, европейская. Единственное, что могло быть тому причиной - один маленький недостаток - она совершенно не умела быть соблазнительной, кокетливой. Шкет, для его-то одиннадцати лет, казался уменьшенным в размерах. Прямые длинные волосы пострижены по окружности, такой мини-итальянчик в облегающих шортиках, в которые заправлена рубашка с коротким рукавом. Галстучек, скажите пожалуйста. -Галина Владимировна, - заявил Алтухов, пожав предварительно худенькую детскую ручонку, - если ты мне сейчас не дашь хоть какую-нибудь стоящую информацию, я уйду в запой, а выйду обратно только где-нибудь в районе Баренцева моря. - Не бойсь, старик, - заверила Галка, - все будет хорошо. Давай курнем вон в той шандецвере. Они отправили Лешку на американскую горку, а сами пристроились возле выхода с аттракциона, в беседке. Народ дружно неистово орал, летая то вверх, то вниз, испытывая собственный организм на выживаемость. Лешка стоял в очереди. - Ну, что удалось выяснить? - А что мне за это будет? - задала свой коронный вопрос довольная Галка. - Чего только ни будет, - заверил Алтухов. - Не тяни, мне еще вас отвозить и в гостиницу возвращаться. Галка не обиделась. Она вообще никогда не обижалась, и это в ее сущности иногда казалось недалекостью натуры. - Ты девку-то эту помнишь, ну, Светку, Руслановскую секретаршу? - спросила она заговорщицки. - С такой шевелюрой, как у Джо Дессена? - Ага. Маленькая, зеленая. Рыдает сидит: любимый уехал. Не хочется великую любовь омрачать, сказала бы я ей, что у Руслана все секретарши всегда были наложницами. Сколько здесь работаю, не видела, чтобы у человека каждые три месяца секретарши менялись. Да и эту дуреху перед оформлением предупреждали, что начальник похотливый. А она - влюбилась. - Ну, радость моя, ты посочувствовала девчурке? Алтухов пускал кольца дыма в вечерний морской воздух. - Зайчик, я инопланетянина разговорю, лишь бы он человеческий язык понимал. Или мертвого, не к ночи будет сказано... Короче, этот наш хан каждую среду и воскресенье ездил к ней на квартиру. Это здесь недалеко. Жене говорил то же, что и все начальники говорят - деловые встречи в бане. Привозил продукты, расслаблялся, ехал домой. Чем уж он этих глупышек очаровывает, он же совершенно неинтересный собеседник... Алтухов состроил умоляющую мину, а Галка обернулась и помахала всходящему на аттракцион сынишке. - Весь в отца...- она повернулась к Алтухову, приблизилась к нему и сказала, - у Светки до двадцать шестого августа простояла Руслановская коробка с посудой. Это ты хотел услышать? - Как ты ее к этому подвела? - А что сервиз что ль какой ценный стащил, поганец?.. "Если Бикчентаев вывез семь коробок, столько, сколько ему вручил Мамонтов, но мамонтовский сервиз в это время был, здесь в Венеции, у секретарши дома до двадцать шестого (двадцать седьмого он был уже на крыльце у Леснин-Каревского), значит в седьмой коробке Бикчентаев ввез в страну нечто очень важное, одному ему ведомое," - записал в памяти Алтухов. В глазах его уже стало рябить от иллюминации, мелькания световых гирлянд на каруселях и ярких вывесок аттракционов на фоне ночного неба. - Продолжай, горе луковое, - вздохнул Алтухов, - ты ведь явно не все выложила. - Ага. Фото твоей героини никто не опознал. Но ты меня поставил в неловкое положение. На меня все теперь косятся. Как дура ходила по консульству, спрашивала: никто фотографию не терял? Никто не признался, никто не упал в обморок. Это все, что я могла для тебя сделать. Ты уж извини. - Как все? А связи Мамонтова? Неужели лучшая половина консульства не судачит про начальничка. - Я-то ухом поводила, Костик. Но знаешь, у нас его любили все. Нормальный был мужик. Не разведчик, но ведь с кем не бывает. Чего его сняли? Сам жил и другим давал. Видели мы этого Тупокина летом. Как раз в отсутствие Лаврика. Загорелый, сочный, а такое впечатление, что оскал у него волчий. Этот нам устроит... - Он в консульстве останавливался? - спросил Алтухов. Начался тот непринужденный диалог, в котором зачастую и выясняются самые тончайшие нюансы. - Нет. Но с Ириной его всюду встречали. Охрана замучилась бегать по всему побережью. Романчик у них все-таки был, хотя она каждый вечер в консульство возвращалась. - Ну, не совсем же она дура. -Не знаю. Но Тупокин, между прочим, если б хотел, в консульскую постель уже тогда бы залез. - А что ж не залез? Не сильно хотел? Алтухов намеренно развязно вел тему. - Да нет, он же на корабле приплыл. Корабль в порту стоял. Там какое-то ЧП произошло. Дама какая-то утонула. Гражданка России. Наверное, по пьяни. Иногда случается. Прямо в порту. Точно не знаю в бассейне или в море. Но наших много из консульства ездило разбираться с полицией. Кажется, дело прекратили. - Все-то тебе кажется, а у самой не ушки на макушке, а целые радары. Молодец. А теперь беги - неси сюда этого мученика. Лешка, бледный, трясущийся от холодного ночного бриза и только что испытанного "удовольствия", поддерживаемый Галкой, подошел на синих, как у сыроежек, ножках к Алтухову и, закатив глаза, точно пьяный, с трудом проговорил: - Здо-о-рово! Галка укутала его в свою кофту, и они пошли к выходу. Для приличия Алтухов предложил еще покататься на электромобиле, но Лешка не смог на это даже возразить. Алтухов взял такси. Они подъезжали к дому, и Алтухов обдумывал, что ему сказать на непременное Галкино: "Может зайдешь, чайку выпьешь?" Но видимо, что-то произошло в ее жизни или в ней самой, потому что она за весь вечер ни разу не взглянула на Алтухова по обыкновению зазывно ласково, ни разу не спросила, как у него дела на личном фронте, и ни разу не отпустила ни одной плоской шуточки. Она растолкала сонного сына, чмокнула Алтухова в щеку и на прощание сказала: - Что ж ты разведчик о самом главном не спросил? Алтухов подумал, погадал, что она хочет услышать, но напрашиваться в гости не стал, а спросил: - Ты что, замуж выходишь? - Ага, за архивиста. Чудо ты в перьях. Он передает тебе привет и вот эту записочку. Держи, а то неудобно о нашем, о шпионском, в такси разговаривать. Не пропадай. Может, еще увидимся в Москве. Она вышла, а через несколько минут Алтухов велел таксисту остановиться возле гостиницы. Расплачиваясь, он подумал, что никто ему в жизни не поверит, что в Венеции можно запросто ездить на такси, а не плыть в гондоле, что здесь множество улиц, и не так много каналов, как это представляется неискушенным, а чтобы увидеть экзотического гондольеро, надо идти далеко-далеко, что - лень. Хотелось спать. Поднимаясь в лифте он развернул большой консульский бланк (видно не очень-то у них с отчетностью), на котором было напечатано послание Виктора, архивариуса консульства, и прочитал следующее. "Привет, Костик. Чего не заскочишь? Галка сказала, что ты здесь, если что, можешь рассчитывать на меня. Перед своим отъездом в Москву Руслан Ильич Бикчентаев забрал у меня целую полку документов по банковским операциям российских граждан в Венеции строго секретного характера. Ты же знаешь, Костик, что за фигура Бикчентаев, и почему его сам Мамонт слушался. Так что пришлось отдать, мне до пенсии один год и восемнадцать дней, - не хочется досрочно в запас. Если нужны подробности, назначай стрелку. Жду. Твой В." Алтухов вошел в номер, держа в руках письмецо архивариуса. В номере его, на его постели, как у себя дома, сидели и смотрели телевизор двое улыбчивых парней из кафешки на углу улицы Отелло. 17. Нестеров сладко спал, обняв жену, когда на комоде, стоящем возле кровати, зазвонил телефон. Анна Михайловна подняла голову и проснулась. Звонок раздался вновь. Она стала будить мужа, тот очнулся не сразу, точно был где-то глубоко, в забытьи. Она поднесла к его уху трубку. Тут уж он не мог не проснуться: из трубки красиво лился изысканный Шмаковский мат. - Да что стряслось-то, скажи толком, - спросонья улыбнулся Николай Константинович заместителю директора ФСБ. - Я тебе, блин, в другом месте скажу. Я тебя, Нестеров за одно место подвешу и буду повторять, пока ты наизусть не выучишь, что этих гавнюков из разведки трогать нельзя, черт тебя подери-то. Чтоб ты перевернулся. Нестеров перевернулся на другой бок, чтобы жена ненароком не услышала брань. - Ну, перевернулся. Успокойся ты, Максим Леонидович. Не трогал я твоего Тупокина, в понедельник сниму с него подписку. - Засунь ты себе эту подписку... Ты почему Бикчентаева в застенках держишь, тебе жить надоело?! Нестеров уже сидел на кровати, одев тапочки и очки. - Максим, ты так орешь, что у меня дети сейчас проснуться. Половина второго. Ты же прекрасно понимаешь, что без оснований я бы этого не сделал. Он провез через границу непонятно что под видом дипломатического груза, говорить отказался... - А то ты не догадываешься, что он провез и почему? - перебил его Шмаков. - Но товарищ генерал, не любовницу, конечно. Пусть посидит, может сам вспомнит. - Коля, ты хочешь, чтобы тебе Директор мозги вправил? - А, ты в этом смысле? - начал догадываться Нестеров. - Что ж он молчал-то. - Совсем идиот. Мне только что звонили из Администрации самого, наорали как на сосунка коровьего, все из-за тебя. Ну, какой резидент тебе, следаку, будет докладывать, что он агентурные данные для налоговых структур приволок из города-героя Венеции, а? - А что ж он это задание так выполнил-то хуе... - Коля, - предупредила Анна Михайловна... -Что ж он свое задание так неважно выполнял, что я, простой генерал, как ты говоришь, "следак", его за яйца схватил, прости Анечка, - добавил Нестеров, закрыв на секунду трубку рукой. -В общем так, ты срочно едешь в Лефортово, забираешь Бикчентаева, целуешь его взасос и относишь домой на руках. И отзываешь Алтухова из Венеции. Не хватало, чтобы он его там засветил. - У меня с ним никакой связи нет. Как я тебе его отзову-то? - Это ты меня спрашиваешь? Ладно. Делай, как знаешь, но я тебя предупредил. - А!? Это ты меня, оказывается так предупреждал, Максим Леонидович! Спасибочко. А почему же тогда твой Бикчентаев привез на дачу столько коробок, сколько ему консул выдал - семь, а потом еще одну дослал с вещами Мамонтова. Что или кто тогда было в тех коробках, которые он сам пронес мимо охранника. - Да этот сервиз ему жена только двадцать шестого из Италии привезла. И не суй ты свой нос, куда тебя не просят. Обрезание сделают. Прежде посоветуйся, Коля! - С кем, милый ты мой, зам. директора ФСБ, с убийцей? Шмаков повесил трубку. Пришлось Нестерову одеться и поехать в заданном направлении. Бикчентаев отказался ехать на машине Нестерова. Помятый и сонный, он потихоньку зашагал вдоль дороги, не оглядываясь. Нестеров перегнал его, остановил машину и вышел на тротуар. - Руслан Ильич, вы что обиделись? - Знаешь, что я тебе скажу, Нестеров, мне не до тебя. Мне не нужны ни твое раскаяние, ни твоя поза. Ты сейчас скажешь, что я сам виноват, и что ты выполнял свою работу, а мне на это наплевать. Потому что мне вообще наплевать на тебя и на твоих жмуриков. Мне о других вещах думать положено в этой жизни: и в камере, и на бабе. Не доходит до тебя? - В Штирлица играете, Руслан Ильич? Это ничего, это мой любимый литературный герой, после "Идиота". Бикчентаев совсем по-другому вел себя сегодня. Он и вправду был хорошим актером, и, если первые две встречи это был вальяжный дымчатый кот, презирающий весь мир, то теперь перед ним стоял истерзанный сын своей отчизны, возвышающийся над всеми нравственностью своей тайной миссии. - Слушай, гений русской разведки, ты можешь быть человеком? Скажи, что было в седьмой коробке, и я от тебя отстану. Мне же нужно раскрыть преступление. - Ничего там не было: документы я, естественно, вынул, а в коробке остался венецианский воздух. Я дома что-то переложил в нее из других коробок и принес все семь, как и полагалось. А потом жена этот дурацкий сервиз привезла. Нужно было его как-то передать, не засвечиваясь. А вышло наоборот. На что мне этого чудака подставлять, если я его прямые обязанности за него полтора года отрабатывал, а он волны на море считал. Ну, все? - Может быть, вы все-таки поможете следствию, Руслан Ильич... Если возникнут вопросы... Тот пожал плечами, и черная машина с темными стеклами откуда ни возьмись, поднырнула к нему и слизнула его с тротуара. Нестеров поехал досыпать. Ночная Москва была пуста и светла от оранжевых фонарей на набережных и площадях. Дома Нестерова ожидал странный сюрприз. Точнее в подъезде, на первой же лестничной клетке. Пока Нестеров поджидал скрипящий и скрежещущий лифт, за прозрачной сеткой лифтовой шахты обнаружилось какое-то движение. Кто-то хихикнул, а ломающийся почти что мужской голос тихо произнес: - Да ничего, жилец какой-то, тоже полуночник. О, анекдот вспомнил... Не успел Нестеров перенестись в свою молодость, как лифт грохнулся на свои пружины. Нестеров вошел в кабину и нажал кнопку. Ему вдруг нестерпимо захотелось хоть одним глазком увидеть эту парочку, хоть в щелочку, хоть в маленькое окошко кабинки посмотреть на свое прошлое, на свою былую беспечность, влюбленность. В окне мелькнула мордашка Верочки - родной дочери! Нестерова обожгло, он машинально нажал на кнопку "Стоп" и ударил по кнопке второго этажа, с треском распахнул дверцы, соскочил вниз, через пролет, и разъединил обнимающихся. Дочь испуганно смотрела на него, а этот не бреющийся еще верзила, этот переросток в галстуке, пытался отпихнуть Нестерова от девушки. - Папа, ты почему не ночевал дома? - негодующе спросила дочь. Как она была похожа на молодую Анюту. - А ты? А кто это? -Мой бой-френд, знакомься, - дочь представила своего возлюбленного. - Пол-четвертого на часах. Ты что здесь делаешь? Нестеров начинал понимать, что дочери не требуется его защита, что ее никто здесь не обижает, а он ставит всех троих в неловкое положение. - Я уже иду, пап, не беспокойся. Нестеров по-дурацки, но галантно попрощался и пошел пешком наверх, буркнув для ясности: - Я с работы. "Ну, надо же, дочери еще нет пятнадцати, а она уже дома не ночует, - возмущался он про себя, - и куда только Анюта смотрит?" 18. "Труп Леснина-Каревского Валентина Дмитриевича, жителя поселка Переделкино, пенсионера, разведенного, был обнаружен в березовой роще на краю поселка гражданкой Мамонтовой Ксенией Петровной, направлявшейся утром пятнадцатого сентября с внуком на свою дачу в поселке от станции Переделкино Киевского направления Московской железной дороги", - гласила запись в журнале дежурной части УВД "Переделкино". На место прибыл дежурный наряд, но близко к потерпевшему подойти не смог, так как труп был плотно окружен стаей собак. Они сидели возле мертвого хозяина, угрюмо озираясь на кучку серых людей, и злобно скалились при любом их передвижении. После приезда ветеринарной службы, которую вызвала все та же сердобольная гражданка Мамонтова, успевшая отвести внука на дачу, собак удалось обезвредить путем инъекций снотворного, которые были им сделаны, как белым медведям на дальнем Севере, из специальных пистолетов с соответствующими зарядами. Часть собак разбежалась, но недалеко. Они сели на пригорке, за деревьями и стали протяжно подвывать, отворачиваясь от людей. В это утро разразился ураганный ветер, ветки берез почти горизонтально поднимаясь, оголяли пространство березняка, людям казалось, что над ними поднимался потолок. Милиция получила распоряжение ничего на месте происшествия не трогать, хотя такая возможность открылась после того, как бежевый фургон забрал тушки сонных собак. Дело в том, что Ксения Петровна, бегавшая вызванивать в Дом творчества писателей ветеринаров, позвонила и сыну. Тот, в свою очередь, не долго думая, сообщил о происшествии генералу ФСБ Нестерову Николаю Константиновичу, которого это действо непосредственно касалось. Милиции передали по рации, чтобы они как можно меньше топтались, правда, какие уж тут могли остаться следы преступления - ветер сметал все, что не умело зацепиться за деревья и траву. Листья образовали небольшой сугроб с левого бока трупа Леснина-Каревского, так что почти не заметно было пятно крови на черной спортивной кофте в области сердца. - Пулевое ранение в области сердца, - констатировал Полторецкий, - пролежал не больше десяти часов. Значит, убит ночью, часа в два. Интересно, что он здесь ночью делал? - Иногда меня раздражает эта твоя точность, десять часов...- передразнил Нестеров, - сам не знаю почему. - Слышал, с каким громом ты помощника Мамонтова отпускал недавно из-под стражи... еще до убийства этого "бывшего человека". Вот тебе и вся точность, - растолковал Полторецкий. Если бы Нестеров был драматургом, в этом месте он написал бы в пьесе ремарку: "Герой с ужасом хватается за голову". А он не был драматургом. У него была жена. И он с утра с ней поссорился. Произошла небольшая стычка из-за дочери. Начиналась пора, тяжелая для всей Нестеровской семьи: дочь выросла и влюбилась. Бдительные родители третий день не могли определить границу допустимого дочернего поведения. Нестеров стоял на более лояльном отношении к первому робкому чувству ребенка. Анна Михайловна повела себя неожиданно ревниво, словно речь шла о сыне, а не о дочери. Из-за допущенной Нестеровым грубости и рассорились супруги в это утро. Ну, надо же такое ляпнуть девочке: "сначала предохраняться научись!" Когда Нестерову позвонил Мамонтов, голос генерала был настолько резок, что Лаврентию Михайловичу показалось, что у того появились какие-то новые основания подозревать Мамонтова. Поэтому он удивленно спросил: - Николай Константинович, что с вами? Какие-то известия от Алтухова? - Да, нет, - ответил Нестеров, еще больше огорчаясь от собственной несдержанности, - в том-то и дело. Я уже два дня как должен был снять с Тупокина вашего подписку о невыезде. Тишина. Тоже, на мою голову! - Может быть, я не вовремя, но, простите, в Переделкино что-то неладное опять. Мама повезла сегодня Пашку на выходные к жене, а сейчас позвонила - там, еще раз простите, убийство. - Кто!? - вырвалось у Нестерова. - Не знаю, сами понимаете, в каком она состоянии. Я беру машину, еду срочно к ней. - Да, кто: мужчина или женщина хотя бы!? - Нет-нет, это не Ирина. Мама бы сказала. Видимо, мужчина. Нестеров стоял теперь над трупом Леснина-Каревского, смотрел на него, щурясь, как смотрят вдаль, на горизонт. Он никак не мог овладеть собой, пока Полторецкий не сказал ему на ухо: - Стреляли издалека. Представляешь, каким надо быть снайпером, чтобы ночью в темноте среди деревьев с далекого расстояния попасть поэту прямо в сердце! Нестеров очнулся, в голове его отчетливо вырисовывалась картина произошедшего здесь накануне убийства: Леснин-Каревский, устав от вечного недовольства соседей, выгуливал стаю ночью. Конечно, выгуливать этих бродяг было смешно, но, очевидно, быть предводителем стаи бездомных собачар доставляло забытому песеннику особое удовольствие. Кто же мог подступиться к нему с оружием. Эта дворня, наверняка, злодея почувствовала бы за версту. А вот за "полторы версты" вряд ли. Не смогли защитить кормильца. Впрочем, даже профессиональные телохранители - не всесильны. Обернувшись, Нестеров остолбенел: роща кишела людьми, все лица были ему хорошо знакомы, их было даже больше, чем деревьев. Как в авторском кино, они приближались к нему, Нестерову, со всех сторон, сходились, стекались к нему. Впереди справа Мамонтов подводил Ксению Петровну, гладя ее голову своей надутой лапой, та прижималась к его груди, плакала. Сзади кралась Ирина Игоревна, двое милиционеров шли по роще, словно собирая грибы, Тупокин переходил от дерева к дереву. По тропинке со станции бежала Женечка. Невдалеке кружил Полторецкий. Из "скорой" высыпали санитары. Странное было зрелище - белые санитары с носилками на фоне белых стволов берез. Нестеров кивнул Мамонтову. Ирина Игоревна встала поодаль, прислонившись к дереву, засунув руки в карманы куртки, рассеянно смотрела перед собой, как будто для нее важно было не убийство Леснина-Каревского, а ее здесь присутствие. Нестеров подозвал оперативника и Женечку. Затяжным взглядом поглядел на них, словно не знал, с чего начать. Потом все-таки решился: - Он, - Нестеров взглядом указал на Леснинка-Каревского, - видел, как подозреваемый Бикчентаев подбрасывал недостающие вещи, словом, улики... Женечка, воспользовавшись паузой, хотела пояснить майору-оперативнику суть дела, но Нестеров перебил ее. - Подозреваемый гуляет по Москве... А ну-ка, майор, отойдем-ка в сторонку. Он повел милиционера под локоток на соседнюю лужайку. - Его, подозреваемого вот в этом самом убийстве, я собственноручно выписал двенадцатого из гостиницы в Лефортово: мне велели, понимаешь, майор? Майор, эдакий Джеймс Бонд российского разлива, симпатичный современный парень, внимательно всматривался в лицо Нестерова. Но тут опустил глаза: - Понимаю. - Он... в общем, наш, но темная лошадка, они его выгораживают, а, может, сами не ведают, кого... Поезжай за ним, а ? Можешь? - Задержать? - спросил майор, - до выяснения? - Под любым предлогом. Я приеду, заберу его, под свою, значит, мою, ответственность. Мне только нужно с ним с глазу на глаз поговорить только, - разволновался Нестеров, - И чтобы нас никто не нашел. Ты не бойся, никто не узнает, а? Майор оказался человеком. Вошел в положение Нестрова. Тот остался составлять бумаги, опрашивать народ, а Женечку отправил с милиционером, показывать дорогу к Бикчентаеву. 19. Вечером того же дня, когда семья Мамонтовых сидела за круглым обеденным столом на своей даче, слушая телевизор, на лестнице послышались шаги. - Там же звонок есть, - заранее обижаясь незваному гостю, сказала Ксения Петровна, а увидев вошедшего Нестерова, сладкоголосо добавила, - чайку, Николай Константинович? Все, как по команде, встали и засуетились. Пашка, наконец-то, вырвался из бабушкиных объятий и стремглав унесся на веранду. Ксения Петровна пошла ставить чайник, Мамонтов, протянув руку, пошел приветствовать Нестерова, а Ирина Игоревна, наоборот, отошла в глубину гостиной, в темный угол. Мамонтов несказанно обрадовался. Долго тряс руку Нестерова, приговаривая: - Вот и замечательно, вот и прекрасно... Ирина Игоревна, замерев, ждала, когда же Нестеров наденет на запястья мужа наручники. Ей сердце подсказывало, что этот Нестеров способен на непредсказуемые, непрогнозируемые действия. Наверняка, у него на каждого из членов семьи Мамонтовых, имеется досье. Вот ведь какой коллективчик образовался: "проходящие по делу". Ирина Игоревна уже давно не волновалась за себя, и уж тем более за мужа. Услышав от него печальный рассказ о его бесчеловечном низком бегстве от убитой им девушки, она стала его презирать. От такого презрения уже не возвращаются к теплоте супружеских уз. Не могла же она теперь волноваться за совершенно чужого человека, с которым ее ничего, кроме сына, не связывало. Рассудив, что ей не в чем себя упрекнуть, она вышла из своей засады. Села за стол, прямо под абажур. Мамонтов продолжал свободно размахивать руками. Нестеров медлил со словами. - Николай Константинович! - позвала Ирина Игоревна, - что вы там стоите? Проходите, садитесь. Скажите, а я могу у вас поинтересоваться ходом расследования? Это позволительно? - На усмотрение следователя, Ирина Игоревна, - Нестеров подсел к столу... - Кстати, Ирина Игоревна, итальянка-то ожила, - вздохнул Нестеров, а Мамонтов прыснул в кулак. Ирина Игоревна недоверчиво посмотрела на генерала. Нестеров повторил: - Та, настоящая, которую ваш муж малость погладил бампером, ожила. А эта, которую вот здесь в двух метрах от вас обнаружили - не итальянка. Ирина Игоревна поняла, что ее только что растерли по полу, как мотылька. Ксения Петровна вошла с подносом, попросила невестку помочь, но та как раз - в этот самый момент, когда важно помочь свекрови, - выбежала в соседнюю комнату, хлопнув дверью так, что та немедленно снова приоткрылась. Ксения Петровна смуглой в пятнышках и вздутых венах рукою протягивала чашки на блюдечках Нестерову и сыну. -Вы успокоились уже Ксения Петровна, - спросил Нестеров, принимая чай. Та ответила пространно: - В какое время мы живем! Это же хуже, чем при культе личности, как же теперь на улицу выходить, как детей спасать, даже в собственном доме нет защиты, Лаврик. - Ну, что ты ерунду говоришь, мам! - скривился Лаврентий Михайлович, - все это когда-нибудь пройдет. Николай Константинович разберется. Что-то удалось выяснить? Вы видели его? Нестеров понял вопрос. Кивнул. Ирина Игоревна, видимо прислушиваясь, зашуршала в своей комнате вещами. - Он сознался? Ведь у него одного был мотив. Это точно он. Жестоко. Как жестоко. Его ведь никто у нас в консульстве не любил, верите? - К сожалению, это не он. - Как не он, - удивился Мамонтов. - Как не он? Что, улик не достает? Мотивы не веские? Что там еще... причинно-следственные связи ... У меня по уголовному процессу была пятерка. Правда, давно. Мамонтов злился. Если преступник вновь дал о себе знать, следовательно, он где-то здесь, рядом, его даже можно поймать, как лягушку, и препарировать. - Я говорю, может, все-таки вам потрудиться раскинуть мозгами - кому нужно было убивать Леснина-Каревского; не обществу же защиты кошек... Вы же сами сказали, что Леснин-Каревский вам этого субчика сдал. Вот он и убрал свидетеля. Осталось только попросить господина Бикчентаева смотреть вам в глаза и отвечать, где он был этой ночью. Вот и все! - Оп-па! - Крикнул Нестеров, - что же вы, юрист, а главного не учли. Или меня не считаете профессионалом. Алиби, голубчик, алиби - такой вот гадкий термин, вроде "амебы". Мамонтов еще злее поглядел на собеседника. Ксения Петровна, подперев лоб рукою, слегка покачиваясь, сидела и глядела на сына. - Алиби эти ребята могут, как католические индульгенции штамповать и продавать. Вам какое алиби? Бармен в казино? Проститутка? Ваша родная собака? Хотя - родственники не подходят. - Это точно не он, Лаврентий Михайлович. Руслан Ильич Бикчентаев позавчера был ранен при невыясненных обстоятельствах и находится в больнице, в какой не скажу, а то еще проверять ринетесь. Он без сознания, но я клянусь вам, что это он и есть, и я его сегодня сам видел. Если бы не вчерашний майор и Женечка, так никто бы и не опознал Штирлица: его выбросили посреди улицы из машины, с простреленным животом. Между прочим, из такого же револьвера был убит ваш сосед. Кстати, проезжал сейчас мимо его дома, там факельное шествие - поклонники собрались, поют что-то знакомое. Из Леснина-Каревского. Как вам это нравится? - А это покушение не спланировано случайно? Он на все способен. - Выстрел в живот, следы пыток... не думаю. Ксения Петровна закрыла ладонями глаза. Ирина Игоревна, складывая какой-то халат, вышла из своей комнаты и остановилась в дверях. - Что же делать думаете, Николай Константинович? - спросил Мамонтов, - вы ведь понимаете, что это звенья одной цепи. А где же ваш Алтухов? И почему вы не проверяете Тупокина? Ирина Игоревна насторожилась. -Никаких известий от Алтухова нет, я ждал его еще к понедельнику. Он как раз и проверяет там некоторые данные о Тупокине и Бикчентаеве. - А почему вы тогда приехали? - неожиданно спросила Ирина Игоревна. - Не понял. - Зачем вы к нам сюда сейчас приехали, - четко повторила она вопрос. В этот вечер она казалась прозрачной, кожа ее была белее обыкновенного, глаза провалились, стали заметнее морщинки возле глаз и рта. После длительного молчания Нестеров неуклюже отшутился: - В гости. У меня завтра выходной, а вот Лаврентий Михайлович меня приглашал. Мамонтов чувствовал, что сегодня утром Нестеров был огорчен какими-то семейными проблемами. Ему захотелось приобщиться к этим проблемам, поделиться с Нестеровым своими, посоветоваться. Не к маме же бежать жаловаться на жену. Он пригласил Нестерова прогуляться по участку. На улице уже стемнело, но двор и поляна за домом были освещены ярким светом мамонтовских окон. Ирина Игоревна хотела уйти к себе, но потом передумала и преградила дорогу Нестерову. - А вы не спросили, есть ли алиби у Лаврентия Михайловича. Забыли? Так спросите сейчас. Спрашивайте здесь, при мне. Она говорила таким тоном, какого еще не позволял себе ни один человек, знакомый Нестерову. Это был тон глубоко уверенной в своей правоте обиженной женщины, знающей, что она переступает опасную черту, и... идущей на это. Нестеров оглянулся на Мамонтова. Тот кусал ус и раздувал ноздри. Нестеров понимал, что слова "я ночевал дома" никогда еще не принимались как бесспорное доказательство непричастности. - Что вы делали сегодня ночью, Лаврентий Михайлович, не припомните? - спросил Нестеров. - Я был дома с матерью и сыном. Вдруг Нестерова что-то осенило, и он решительно прошел в детскую. Пашка, возивший машинку по полу, обернулся. - Не входить! - приказал Нестеров подпирающим сзади родителям, и закрыл дверь. - Паш, можно тебя отвлечь? - Да. - А папа вчера домой во сколько приехал? Ребенок пожал плечами и сказал, что папа был весь день дома. - А вечером? - А вечером папа ушел, а потом я заснул, - тихо сказал мальчик. Нестеров вошел в гостиную, поставил стул на середину комнаты и сел на него верхом. - Ксения Петровна, а где ночевал ваш сын? - ехидно спросил Николай Константинович. - Дома, - ответила она. - У меня похожая ситуация, знаете ли, с дочерью. Моя дочь тоже дома ночует, знаете ли, а оказывается, что мы с матерью принимаем желаемое за действительное. Ксения Петровна потупилась. Ирина Игоревна, довольная своей местью, сложила руки на груди. Все в ней кипело ненавистью к нежеланному мужчине. Нестеров не верил в причастность Мамонтова к убийству Леснина-Каревского, а к покушению на Бикчентаева и подавно. Психологически, это было установлено пять минут назад, когда Мамонтов настаивал на виновности помощника, и узнал, что тот ранен. Женечка дежурила в госпитале, на случай, если помощник очнется и скажет, кто его подстрелил. - У меня в детстве был друг, - сказал Нестеров, - так он отвечал, когда кто-нибудь стучал в его дверь: "Входите-жалуйтесь". Так вот я вам, Лаврентий Михайлович, говорю "входите-жалуйтесь", что там у вас произошло, только все честно. - Это глубоко семейное. Я не желаю вас в это посвящать. Ирине Игоревне трудно было представить мужа в роли убийцы поэта-собачника. Она только недавно видела Леснина-Каревского у калитки Тупокинской дачи. Леонид Александрович о чем-то беседовал с собачником, потом последний пошел своей дорогой. При чем тут муж, и какую опасность вообще мог представлять для истинного убийцы этот опустившийся шансонье, она не понимала. Она намеренно подводила Мамонтова под монастырь, жалила его пронзительным презрительным взглядом, а если бы была змеей, еще бы и зашипела, высовывая язык. Но она не думала, что ее провокации дадут такой реальный опасный для мужа поворот. Теперь Нестерову самому стало интересно, где был Мамонтов в ночь убийства. Первой не выдержала Ксения Петровна. Плача, она попросила сына обо всем поведать следователю, "ведь не чужой человек". Мамонтов, испугав Ирину, схватил ее повыше запястья и вывел на середину комнаты, прямо пред светлые очи Нестерова. - Ты не догадываешься, где я был?! - обратился он к жене. - Ты хочешь, чтобы я при постороннем человеке рассказал, где я был и что я видел? Мы с тобой двадцать лет вместе. Всякое бывало, но такой грязи моя семья испокон веку не видывала. Я тебя так любил, так боялся потерять. Что тебя не устраивало? Я сойду с ума, наверное. Но у нас больше нет будущего. Весь вечер вчерашний я просидел здесь в Переделкино, да. Под Тупокинскими окнами. Вы верите мне, Николай Константинович? Ирина вспыхнула, Нестеров заметил, какой страх прокатился по ее лицу. - Зачем же вы за ним следили? - Да не за ним. Я жену свою оплакивал, - Мамонтов глядел в пол, из носа его текла жижица, глаза покраснели. - И мог бы убить кого-нибудь. Да-да, очень даже. Но не убивал. Весь вечер ждал, может она случайно выглянет на улицу, увидит меня, поймет, какую боль она мне причиняет. - Он, наконец, выдохнул рыдания, - А она, на моих глазах с этим... Предательство. Как же это низко! Куда ты скатилась? - Сыночек, успокойся - взревела Ксения Петровна, - она не стоит этого. Мне страшно за тебя. Николай, остановите его, ему будет плохо... Ирина Игоревна была холодна и, по-прежнему, надменна. Ни один мускул больше не дрогнул на ее лице. Она парировала: - Не надо мне устраивать судилище. Это моя жизнь, я разберусь в ней без вас. Особенно, без вас, Ксения Петровна. После чего развернулась и ушла в спальню. Мамонтов закричал ей вслед что-то очень неприятное и интимное. - О, Господи! - простонала Ксения Петровна, ребенок же все слышит, интеллигенция. Ирина Игоревна выскочила из спальни разъяренная, в зеленой мохеровой кофте, с сумкой в руках. - Мне здесь делать больше нечего! Сына я заберу позже. А вы, следователь, черт вас дери, не моргайте глазами, а зовите наряд милиции. До вас что еще не дошло, что он этой ночью был в поселке?! - Это ты, потаскуха, была в поселке ночью с твоим Тупокиным, а Лаврик приехал домой в двенадцатом часу, - закричала Ксения Петровна. - Убирайся из моего дома - к этому выродку. Ты еще не все о нем знаешь. Это страшный человек, страшная семья, то-то вы нашли друг друга. Ирина Игоревна подбоченилась и ответила: - У Леонида есть алиби, и это алиби - я. Уж поверьте, мы все десять дней не вставали с постели. Может быть, и не поверят любящей женщине. Но и ваше свидетельство, как матери, никуда не годится. У Нестерова в конце-концов разболелась шея, как у теннисного болельщика. Он уже устал вертеть головой то влево, то вправо в зависимости от того, чья подача. Когда Ирина Игоревна вылетела из дома, бабахнув на этот раз входной дверью на весь поселок, он чуть было не зааплодировал любопытному спектаклю, но оказалось, что финальная сцена еще впереди. В литературе это называется эпилогом. К Нестерову подошел Мамонтов и, судорожно тряся руками, стал пихать какие-то бумажки, которые перед этим нашарил в карманах брюк. Нестеров взял их и увидел бесспорно реабилитирующие Мамонтова документы, необходимые скорее для следствия, чем для следователя. Это был билет на электричку до Переделкино и обратно, датированный вчерашним вечером, а также проездной на метро, только позавчера открытый. На обороте проездного метрополитеновский пропускной механизм турникета отбил время двух предпоследних и единственных вчера поездок: 20.45, 23.45. Рядом значился код станции. Леснин-Каревский был убит в час ночи. Даже ближе к двум, если верить Полторецкому. Мамонтов без четверти двенадцатого ночи был на станции метро "Киевская", направлялся в центр, домой. Наверняка, консъерж подтвердит, что он прибыл домой около часа ночи. Как раз в это время стреляли в Леснина-Каревского. -Ну, что, повеселились? - спросил Нестерова Мамонтов, - Счастливы? - Лаврентий Михайлович, этот нарыв рано или поздно все равно прорвался бы. - Да я люблю ее! Нестеров виновато помолчал и спросил: - А что вас заставило ехать к Тупокину на дачу? - Да я все чувствую. Все: что с ней происходит, чем она взволнована, в каком настроении. Все чувствую. Вы не представляете, каково сидеть в Москве и представлять себе, как она там тебе изменяет, и одновременно, сомневаться в этом. Уж лучше удостовериться. - А почему уехали тогда так рано: удостоверились? Мамонтов не ожидал подобного вопроса и простодушно ответил: - Так свет же погасили! - Ничего особенного не заметили? Леснина-Каревского не видели? Мамонтов развел руками. - Нет, только какое-то шевеление все-таки в поселке было. Что-то необычное, освещение что ли... Нет, нет... не помню... Ирина Игоревна шла к даче Тупокина с тяжелой сумкой и набитой камнями душой. Слезы отчаяния душили ее. Она ничуть не сомневалась в своей страсти к Леониду Александровичу, но и жалость к мужу раздирала ее. Она плакала в голос на пустынной дачной улице. И эта улица была улицей Лермонтова. По левую ее руку темнели дачи классиков, имена которых мало что теперь говорят школьникам: Пархоменко, Кожевникова, Авдеенко, Лавренева, Лавровых, Софронова, Кешокова, Серебряковой, Штейна... По правую - переливались огнями особняки новых, неведомых еще граждан великой страны, коим чуждо и неуютно было самое понятие: книга. Где уж ей И