Давид Шраер-Петров. В Камышах
---------------------------------------------------------------
Впервые опубликовано в журнале "Время и мы", 98 (1987).
Copyright © 1987, 1998 by David Shrayer-Petrov. All rights reserved.
К автору можно обратиться по адресу: dshrayer@cox.net
---------------------------------------------------------------
В Камышах
фантелла
Славненькая у нас подобралась компаньица: Лиловый, Челюсть, Смычок,
Скалапендра и я - Рогуля (или Рыгуля) смотря по обстоятельствам.
В Камыши мы сползаемся ежегодно в конце лета и держимся друг друга до
времени зятяжных дождей. Потом рассеиваемся по Великому Пространству до
будущего сезона. Откуда кто из нас появлялся, никто никому не рассказывает.
Не принято. Да и небезопасно. Принято в нашем сообществе предаваться
воспоминаниям давностью лет в пять, не меньше. "Когда гуано минерализуется,"
пояснил когда-то Челюсть. Мы согласились с этим. Почему мы сползаемся каждый
год и непременно в Камыши? Не в карстовую пещеру. Не в соляную яму. Не в
катакомбы. Не к благословенным жирным лиманам. В Камыши. На побережье
Чухонии. Под августовское северное небо. И толчeмся здесь, пока голубой и
высокий шар неба не потускнеет и опадeт, оцарапанный бродячим котом
неизбежности. Мы наслаждаемся превращением красоты лета в уродливость осени.
И не так страдаем от своих бед. Преждевременно выпавшие дожди, ранняя грязь
и сладкая тоска гниющих камышовых корней радуют нас. Мы не одни. Не только с
нами. Всe тленно.
Подальше от Камышей на жeлтом песке греются пляжники. Лижут айскремы.
Лупят друг друга мячами. Смывают в Чухонском заливе пот и лень. Мы никогда
не ходим к ним. И никого к себе не подпускаем. Об этом года три назад
позаботилась Скалапендра. До сих пор слышу поросячий визг чернохвостой
толстухи, из пляжников. И вой скорой помощи. И чeткая зона отчуждения,
образовавшаяся вокруг Камышей с тех пор. Когда мы сползаемся, сходимся,
сбегаемся по утрам в Камыши из наших ночлежек, пляжники eжатся и
закутываются в полосатые полотенца и цветастые халаты. Только бы не
попадаться нам на глаза.
Один Замок, белеющий на Холме, не даeт нам покоя. Мы сидим в Камышах.
Толкуем о том, о сeм. Чаще о легендах давней-давности. Иногда шмыгаем
влажной тропинкой к воде. И не смотрим на Пляж. Замок висит над нами и
пляжниками, как камень, как белая громадная скала, готовая сорваться с
Холма. У нас вражда с Замком. Мы ненавидим Замок. Пляжники - боятся. В Замке
презирают нас и пляжников. Хотя и в презрении есть свои оттенки. Мы кажемся
обитателям Замка мерзкими и бесполезными. Пляжники - ничтожными и терпимыми.
Наша компаньица образовалась лет девять-двенадцать назад. Трудно
назвать другое сообщество, состоящее из столь несходных персонажей. Скажем,
Скалапендра. Так и знал, что начну с неe. Что ни говори, давняя
привязанность. Роковая. Отравленная ядом любви. И всe же, наступлю на горло.
Пересилю себя. Отложу описание Скалапендры до поры, до времени. Начну с
Лилового. Сначала портрет. Словесный портрет. Жалкое подобие истины. Лиловый
появляется в Камышах первым. Первым достигает Чухонска. Захватывает самый
отдалeнный и дешeвый подвал, называемый им игриво "бельэтаж". Особенно нежно
выходит у Лилового "бель". Выпевается грязными губами. Четыре эротические
буквы Б-Е-Л-Ь. Впрочем и Ж. Выпевается: Б-Е-Л-Ь-Э-Т-А-Ж. На что Челюсть
сплeвывает бывало: "Жеманная жопа!" Отвлeкся, Лиловый славится разветвлением
венозной сети. Кажется, он дышит кожей. Как лягушка. Лиловая,
человекообразная. Лиловый не только дышит. Он питается кожей. Впитывает
лиловыми капиллярами запахи. Кулинарии и сортиры остались в Чухонске со
времeн... С тех времeн. В великом множестве. "Деньги к деньгам," любит
повторять Челюсть. Ещe до образования нашего сообщества, нашей компаньицы,
нашего камышeвого братства, Лиловый (бывший тогда просто бесцветным) выпил
бутылку палитуры. Его откачали в реанимации. Но кожа осталась выкрашенной
навсегда. Во время переписи жителей Великого Пространства не знали, куда его
отнести. К нам он прибился пять лет назад, перекочевав в Европу с Дальнего
Востока. Из под Читы, где вечерами Лиловый кормился вокруг биллиардных
столов. В Чите - знаменитая биллиардная. Шар за борта вылетит - Лиловый
подаст. Мелок раскрошится - из кармана новенький достанет. Пустая бутылка
громыхнeт - за пазуху припрячет. Лилового жалели. Мать родная ему была
неизвестна. Сам-то он обнаружился замотанным в тряпьe на крыльце барака.
Году в 37-м. Почему он выбрал Чухонск? Зачем прибился к нам? А мы - почему?
Зачем? Лиловый пришeл сюда за Смычком. Лиловый - за Смычком. Смычок - за
Челюстью. Челюсть - за Скалапендрой. Скалапендру спас от Замка я. Рогуля или
Рыгуля смотря по обстоятельствам. Выходит, никто не виноват. Один тянется за
другим. Или за другой. А вы говорите: "Судьба!" И тут же статью
подыскиваете. Не судьба и не статья. Влечение. Хемотаксис. Вроде магнитного
поля. Лиловая стрелочка на Север. Смычок с Севера прилетел. Но сначала о
Челюсти. Хотя надо бы о Скалапендре. Она - та самая шерше ля фам. Из-за
которой. О, Пэн- Которая ещe и Скала. И Ля - в весeлые минуты. Все эти
сокращения придумал Челюсть. О моей бывшей жене. Которую я спас. И не мог
забыть. Болото. Гниение. Кулинарии. Сортиры. Подвалы. Испарения. Забыл. А еe
не смог. И не прогнал. И другие не дали. Всe-таки ля-фам.
Биография Челюсти путанная. Маршруты цирка шапито. Переплетения
лишайника. Траектория улья. Эпитеты Челюсти: Железная Челюсть (перегрызает),
Золотая Челюсть (побеждает), Мощная Челюсть (приподнимает), Жуткая Челюсть
(скрежещет), Киношная Челюсть (озвучивает мультяшки), Музыкальная Челюсть
(выстукивает ритм). Отфокусничав с цирком одиннадцать месяцев в году,
Челюсть отваливается и оказывается в Чухонске, в наших Камышах. Ночует
Челюсть в Доме Рыбака, давая в дни заездов (пляжники, подверженные
рыболовной страсти,) сеанс фокусов. После той истории между Пэн и Рогулей
(то есть мной) из-за Замка, Челюсть ещe более воспылал к Скалапендре, но
стал осторожнее. Повторял: "Лучше бояться, чем испугаться-" А мне всe равно.
Я к ней охладел. Если бы не тайна, я бросил бы Камыши. Хотя, жалко этих
хануриков. И еe. Пэн. Ля. Скалу. Жаль.
Дорого обойдeтся мне это увлечение архитектурой. Дьявольский Замок.
Нет, не белая глыба. Корабль. Корабль, остановившийся в раздумье среди
океана Камышей. Вру. Корабль, остановившийся в раздумье, перед выходом из
гавани - владений, окружающих Замок. В океане Камышей. Занятно придумано. На
всякий случай. Мало ли. Стоит, стоит и - пошeл- Через Камыши в Балтику.
Такая архитектура. Таинственная.
И ещe Скалапендра.
Рыжеволосая, так что и ресницы из тeмного золота. Камышинки. И
подмышками - золото. И всe остальное. Как львица. А глаза невинно-голубого
цвета. Под чeрными бровями. Где у Пэн жало, не знаю. Но свидетельствую, что
ядовита. Вот Челюсть прижален. И в Замке случилось. И я Рогуля. В этом
случае Рогуля, это уж точно. У Скалапендры способность вводить разные дозы:
приваживающую, ужасающую и смертельную. Ужасающую получила Чернохвостка с
Пляжа. А смертельную... Ходят разные слухи. Трепаться опасно. "Когда гуано
минерализуется," говаривал Челюсть.
Вы думаете, мы его Смычком из-за скрипки прозвали? Хотя, конечно,
играл. Из хорошей семьи. Школа Соломона Каца. Нет, простите. Другая.
Скрипачей. Откуда Буся Гольдштейн и Додя Ойстрах. Учился наш Смычок, как все
вундеркинды с Дерибасовской. Но ему захотелось лeгкой жизни. Он придумал для
своей пиликалки другое применение. Стоял на шухере. Пока грабили. Появлялась
опасность - он играл другое. Бравурное. Вместо ночной серенады - "Танец
огня". Или что-нибудь похлеще. В детской колонии Смычок приспособился. Со
старшими парнями. Как его Лиловый разглядел? У них - лиловеньких своe чутьe.
А Смычку всe до фени. У него идеи. Пока среди болот на Севере прохлаждался,
идеи заимел. Лучше бы на скрипке играл. Хотя таскает за собой. Ежедневно со
скрипочкой в Камыши заявляется. Ради Челюсти. Он у нас музыкально-одарeнный.
Ради Челюсти разыгрывает всякие разные вариации. И камыши шуршат и
покачиваются. И чайки покрикивают. И куличок вякает. В такт, в лад. Лиловый
слeзы размазывает по венозным щекам. Посыпает песочек на коленки Смычка.
Слушает. И мне приходится слушать всю эту тягомотину. Потому что Пэн
вообразила себя нудисткой. И спиной к солнцу. А я на подхвате. "Рогуля!"
зовeт Скала. И я должен изловчиться и накинуть покрывало. Быстро. Чтобы у
Челюсти протез изо рта не вывалился. И музыка играла. И Лиловый песочком
мастурбировал. "Рогуля!" зовeт Скалапендра, и я вскакиваю, как ужаленный,
чтобы запеленать еe прелести. Только ноги остаются снаружи, устремлeнные в
сторону Океана. Живот - пупком к солнцу. И губы вытянуты, чтобы впиться и
дать языку ужалить. Одно мгновение. Не чаще, чем в раз в полчаса, вся
компаньица приходит в возбуждение. Все успевают. Я - накинуть. Челюсть -
увидеть. Смычок - сопережить. Лиловый - возбудиться. И Ля Пэн на спине.
Погружается в воспоминания. Замышляет. Пирамидки грудей. Треугольники
подмышек и лобка. Трубочка губ.
Я устал. У каждого привычки. У меня обязанности.
Челюсть домысливает. Реконструирует. Смычок пускается в рассуждения. У
Смычка идеи. Он обсуждает с Челюстью марсианские каналы. "Деточка, - мягко
вставляет словцо Лиловый. - Деточка, есть только один род каналов, волнующих
воображение." И рисует на песке фаллосы. Это хобби Лилового. За что бит
неоднократно. "Весьма занятно. Весьма," одобряет Челюсть новый вариант
каналов, которые Смычок планирует прорыть в Камышах. "Обилие рыбы.
Единственное, чем могут кормиться марсиане," заводится Смычок. "Вы хотите
здесь в Чухонске повторить Одессу середины двадцатых?" оскаливается Челюсть.
"Я слышал, что в Замке поговаривают о переменах," настаивает Смычок. "Дурак
ты, Смычок, не выдерживаю я. - Им отвалиться нужно. А ты: перемены!"
Скалапендра не выносит этих научных споров. Терзают они еe. Нутро
выворачивают. И за меня боится. "Потерять вас, Рыгуля, потерять всe дЛя,"
резюмирует Челюсть, выводя меня из круга. Круг среди Камышей - наше
ежедневное место общения. "Не к чему было смешивать виски с шампанским. Ну
же - Извергайтесь!"
Я и сам это понимаю. И тогда понимал. В Замке. Чeртова еe страсть к
Архитектору. Ну кто он был? Исполнитель моих фантеллических идей. Когда
вдохновение рождает эмцеквадрат. Никаких атомов. Реактивных топлив. Энергий
солнца. Ну если моe диковинное свойство сродни звeздному, тогда? А эти -
хозяева Замка? Они пожелали. Пожелали согласиться со мной. Или пожелали
плыть? Я точно не знаю, но ни в хозяевах Замка, ни в Архитекторе не было
фантеллизма. А в Скалапендре? Вот она лежит на спине. Самая солнечная. Самая
зловещая. Способная переходить. Кого винить? Архитектора?
Он умер. Подозревали Скалапендру. Допрашивали. Кончилось изгнанием из
Замка. И отлучением меня. Хотя был приближен. Элитарен. Жена всe-таки. Я
взял еe на поруки. Прошлые заслуги. Незапятнанность. А кто знает, что
произошло между Пэн и Архитектором? Странная моя Ля. Скала. Единственное,
что я понял - это еe свойство, родственное моему, ограничено Камышами. Как и
моe - Великим Пространством. За пределами - мы обыкновенные пляжники. И
никаких переходов. Фантеллизм словно смывается. У Скалапендры - вне Камышей.
У меня - за пределами Великого Пространства. Она это знает. И я испытал в
Гонолулу. Жрал, пил, таращился. И ни шевеления в темени. Где погреблeн
третий глаз.
"Деточки, это вы всe зря вибрируете, опять вползает в научный диспут
Лиловый. - У нас в подвале слух прошeл, что Камышам скоро - хана!" "Рогуля!"
зовeт Пэн. Я на подхвате. Все приходят в возбуждение. От слов Лилового. От
особенного выкрика-призыва Скалапендры. От еe восхитительных лопаток на
стебельке позвоночника. Листьев. Или лопаток турбинки на ручейке. И
убегающей к ягодицам светотени. "Этого быть не может. Нельзя нам без
Камышей. Заткнись, Лиловый!" "Я только шары подбираю, милая Скала,"
поголубел Лиловый. "Мои каналы!" ахнул Смычок. "Информация должна быть
достоверной, иначе она есть дезинформация," щeлкнул пластмассой и железом
Челюсть.
Слова Лилового запали. Ночью в мансарде Пэн ластилась ко мне: "Давай,
как прежде. До всего. Обними меня. Не бойся." Я и не боялся. Я знал, что
способность жалить, фантеллизм Ла ограничен Камышами. Наша мансарда в
чухонской дачке. Среди старого города. В глубине яблоневого сада. Одной
рукой я держал яблоко. Перед губами Пэн. А другой - ласкал еe груди. И
прикасался к ним губами. И притрагивался зубами. "Ты яблоко. Белый налив. Я,
я тебя..." "Боишься?"" "Тебя - нет." "Гулeныш мой. Любимый. Ты один у меня."
"А... я хотел спросить другое. - А... Камыши?" Она поняла про другое. Про
другого. Но поняла и правду вопроса. "Ты и Камыши." "А кто любимее?" Она
толкнула меня коленями в живот и увлекла в себя. "Ты - Камыши-" лепетала
она, пока могла что-то произносить, пока не засмеялась и не заплакала
одновременно.
Под утро я знал всe. Вернее, про еe роман с Архитектором я знал и
раньше. Не надо быть фантеллистом, чтобы увидеть в глазах женщины отчуждение
и страсть. Я это видел целый год, пока достраивался Замок. Те самые детали,
которые превращали его в Корабль. В Корабль, способный преодолевать даже
сушу. Хозяева торопили. Мои фантеллические способности были напряжены до
предела. И в этом тоже крылась причина моего охлаждения к Ля. И еe,
соответственно, ко мне. Я не могу в такие периоды ничего, кроме созидания
перехода. Фантеллизм и земная любовь несовместимы.
Но ведь и она знала, что с Архитектором - ненадолго. Что это пройдeт. А
он вообразил. Нацелился. Я ведь по-простоте душевной открыл ему возможности
Замка, ставшего Кораблeм. Она знала, что ей не жить без Камышей. А мне без
Великого Пространства. Хозяевам можно. Вклады. Отчуждeнность, как и среди
Великого Пространства. И пляжникам. Ну, может быть, не всем. Не берусь
утверждать. А мне и ей - крышка. Не умрeм, но будем влачить. Как в Гонолулу.
Вспомнить страшно.
Архитектор настаивал. Он зависал над еe коленками, животом,
проваливался в неe: "Узнай последнюю лепнину у него. И уедем. А там
разбежимся. Мы с тобой в Нью-Йорк. Рогуля в Гонолулу. Хозяева в Швейцарию."
Слава Богу я находился в фантеллизме и не поддался. Как стекло кислоте. Не
поддался. Но я выходил. Скалапендра знала, что я выхожу. Стремлюсь к ней. И
нанесла удар. Архитектора похоронили на городском кладбище. Посмертно
увенчали. Назвали улицу. Среди Хозяев поднялся вой, взрыв негодования, потом
смятение и страх. Решено было Скалапендру выслать из Замка. Я потащился за
ней.
И теперь я узнаю про опасность, нависшую над Камышами. Над нашей
компаньицей. Над последним островком. В конце концов - над Скалапендрой. Кем
она станет без Камышей? Я понимаю, что наше сближение связано с этим
страхом. Ну и что из того- Любовь. Всякое сближение связано. Связь это и
есть сближение. Ночной сад. Яблоки и еe груди. И луна. И эта дьявольская
сила фантеллизма во мне, которую я не использовал с тех пор, как пошeл за
Ля. В изгнание. Хотя мог. И это поднималось во мне. Случалось в самых
крайних ситуациях. Мальчику ноги отрезало. Дождь с радиоактивным стронцием.
Какие-то вязкие унылые строки важного пляжника. Я фантеллировал. Спас. Спас.
Спас.
Среди наших на пятачке между сточной канавкой и заливчиком, где
размножаются пиявки и инфузории, царило уныние. "Лиловый прав. В городе
полно слухов об уничтожении Камышей," вымолвил Смычок. Впервые не раскрыл
футляра. "Гробик с младенчиком, деточка спит," ласкался к нему Лиловый.
"Друзья, нас предали, мы в жопе," коротко, но правдиво хрустанул Челюсть. В
цвет Лиловому туча поплевала в наш пятачок. Скалапендра лежала неподвижно,
запелeнутая в кусок брезента. Если бы она не сказала: "Что ты молчишь,
Гуль?" Если бы промолчала. Но ведь для того и ночные яблоки, которые мы
вкушали. Впервые за долгие годы. Всe неспроста. По их представлениям. Но я
живу среди них. И заключeн в Великое Пространство. "Вы куда, Деточка? Ещe
рогульками не торгуют," проводил меня Лиловый. Остальные молчали. Ля Пэн
лежала неподвижно.
Я вернулся в Замок. Хозяева ждали меня. Иначе, откуда бы лежать
пропуску. У них не было дара фантеллизма. Они ориентировались. Что и почeм.
Архитектор не закончил самую малость. И слава Богу! Тогда бы - конец
Камышам. Замок-Корабль уничтожил бы их, двигаясь к Океану. Скалапендра
знала. И ужалила. Но теперь мне ничего не помешает. Корабль перелетит над
Камышами. Вместе с Хозяевами. И со мной. Гонолулу так Гонолулу! Зато Камыши
останутся шуршать и слушать Смычка. И Лиловый - сыпать песочек. И Челюсть
ловить мгновение, когда Пэн поменяет позу. Пляжники ничего не заметят.
Корабль выпорхнет из Замка, как птенец. Пляжникам хватит и скорлупки. Для
порядка. И ещe - легенды о Чернохвостке, которую ужалила когда-то моя
возлюбленная.
Москва, 1987 г.
Last-modified: Mon, 13 Sep 2004 10:13:05 GMT