Оцените этот текст:







     Перевод: Т.Моисеевой
     Издательство: Журнал "Искатель" #2.1974 г.
     OCR&SpellCheck: The Stainless Steel Cat (steel_cat@pochtamt.ru)


     Роджер Бейкер

     Бетонный остров

      Саймон не сказал никому, когда нашел это в первый раз. Он запрятал это
подальше  в  карман  своего темно-серого  комбинезончика  и вернулся к детям
рисовать на песке карты. Вечером незаметно от  мамы он быстро сунул  это под
подушку.  Джейн поцеловала его перед  сном и прикрыла за собой дверь.  Когда
медленно сгустились фиолетовые сумерки, Саймон поднялся,  оперся  на  руку и
осмотрел это.
     Оно  было совсем непонятное: мягкое,  гнулось,  но не ломалось.  И было
красивого,  какого-то нового для  Саймона  цвета.  А запах  был  странный...
Саймон  вдохнул его еще  и еще, и вдруг ему стало не по  себе. И  он силился
вспомнить,  что бы это могло быть и было  ли это с ним раньше. Но в пять лет
подолгу не раздумываешь ночами, и незаметно подкрадываются сны...
     На другой день  оно потемнело  и легко  растиралось  в ладони.  Саймону
стало противно, он выбросил его и пошел поискать еще.
     Саймон послонялся немного по песочнице, а  затем метнулся через мощеную
площадку для игр  вниз по вертикальной белой  лестнице к нижнему уровню. Это
была запретная для детей территория.
     Пекло солнце. Саймон стоял на треугольной площадке, отгороженной с двух
сторон  стеной.  Третья сторона обрывалась.  Там, на  трассе, далеко внизу -
безостановочное движение в двадцать четыре ряда.
     Он  огляделся, удостоверился, что  никого нет, и направился в угол, где
сходились  стены. Здесь  они  неплотно  прилегали  друг  к другу, и  мальчик
протиснулся в щель между ними.
     * * *
     - Саймон, милый, ну что еще там у тебя? - спросила Джейн, когда Саймон,
пыхтя, весь в пыли, явился домой подкрепиться.
     -  О, ничего  особенного, мамочка, -  сказал он. Но все выдавало его, и
Джейн  рассмеялась. Держа руку  за  спиной,  он  боком  продвигался к  своей
комнате, стараясь улизнуть.
     Она наклонилась над ним:
     - Пойдем-ка, пойдем, покажи маме.
     Очень неохотно он вытащил руку из-за спины и раскрыл кулачок.
     Джейн  оцепенела, глядя на его ладонь.  Наконец  она заговорила, боясь,
что Саймон услышит, как дрожит ее голос:
     - Где ты это нашел?
     Саймон  замялся. Мама  рассердится, если узнает, что  он  спускался  на
запретный нижний уровень, так близко от обрыва.
     - Ну, оттуда... - небрежно бросил он.
     - Понятно. Ты покажешь папе, где именно?
     Саймон расплакался:
     - Не сердись, мамочка. Пожалуйста!
     Внезапно она судорожно обняла его.
     -  Я  не  сержусь, милый. Давай забудем об этом.  - Ее слезы  упали  на
светлые прядки сына. - Поди помой руки, - сказала она быстро и отвернулась к
окну. Он не увидел ее блестящих от слез щек.
     Джейн  разжала  пальцы.  Вот оно,  рассекает ее ладонь, словно глубокая
рана. Ей захотелось немедленно выбросить это прочь, швырнуть в мусоропровод!
Пусть истлеет там  под  грудой  банок  и  картонок,  станет прахом.  Но  это
означало  -  скрыть!  А скрыть - это все равно,  что подписать себе смертный
приговор. Джейн хорошо знала, что  власти неумолимы в таких  случаях. Стоя у
окна и глядя вниз, она в смятении ждала прихода Роберта.
     Они  жили невысоко, на  тридцать  втором  этаже. Далеко внизу  тянулась
трасса  безостановочного  движения   от  Северной  Шотландии   до  побережья
Средиземноморья.  Под  солнцем  она  светящейся  лентой  леререзала  Англию,
перепрыгивала через пролив, делила надвое Францию и там, дальше, соединялась
с такими же дорогами из Скандинавии, Испании.
     Все было ослепительно  вокруг,  даже сквозь  темные  очки, обязательные
здесь  для  каждого.  Повсюду,  насколько  хватал  глаз, свет  отражался  от
блестящих блоков квартир, учреждений, заводов со стеклянными стенами.  Между
ними тянулись торговые уровни, соединенные пролетами  лестниц с уровнями для
развлечений и спортивными уровнями. Тропинки сплошь были  вымощены  розовыми
плитами.  Песочницы  наполнены  мельчайшим серебристым песком.  Плавательные
бассейны выложены глянцевитым голубым кафелем.
     - Что ты будешь с этим делать, мамочка? - Она не  заметила, как подошел
Саймон, и вздрогнула от его вопроса.
     -  Мы положим это вон на ту полочку, пока  папа не вернется с работы. -
Сейчас было  важно  говорить как можно легче, как  будто речь  шла  просто о
куске металла или необычно окрашенном осколке стекла.
     Она  вынула сосуд, наполнила водой и  растворила  в нем  большую  ложку
белого порошка. Пока Саймон  пил то, что называлось молоком, Джейн  спросила
как бы между прочим:
     - Ты показал это кому-нибудь еще?
     -  Нет, это секрет,  мой секрет, -  повторил Саймон, довольный тем, что
мама  больше  заинтересовалась  самой  вещью  и  не спрашивает,  где  он это
раздобыл. И добавил доверительным шепотом: - Я уже три нашел.
     Сердце Джейн сжалось от нового приступа страха: три!
     - А что  ты сделал с другими? - В голове ее  пронеслось: он  ведь может
оставить их в лифте, песочнице или бассейне.
     - Я выбросил их. В мусоропровод. Они стали противными. - Он помедлил. -
Даже смешно. Первая  почернела и размякла, а вторая пожелтела и высохла. Что
это такое, мама?
     - Не знаю, Саймон.  Может  быть, папа скажет,  - поспешно ответила она.
Только бы он не догадался, что с ней сейчас творится. - Поди побегай,  потом
можешь поплавать. И возвращайся до дождя.
     В жаркие летние вечера  с шести до восьми ежедневно Министерство погоды
устраивало  двухчасовые  сеансы  дождей.  Для  очистки  бетона  и  освежения
атмосферы.
     Саймон умчался, размахивая на бегу своим маленьким полотенцем. Он любил
плавать и уже чувствовал себя уверенно в бассейне для взрослых.
     Джейн снова взглянула на это. Если Саймон и в  самом деле еще никому не
сказал, может быть, удастся избежать вмешательства властей.
     Ей  вспомнился   разговор   Саймона   с  отцом.   Мальчик   рос   очень
любознательным, и Роберт гордился сыном.
     - Папа, что такое "цветет"?
     - Это  когда  из  некрасивого  и  обычного  что-то становится приятным,
хорошеньким.
     -  Непонятное  слово,  папа,  -  не  успокаивался Саймон. -  Откуда оно
взялось?
     Саймон  всегда спрашивал,  как  произошло  слово, с тех  пор как Роберт
сказал  ему, что небоскребы, построенные несколько сот лет назад, называются
так потому, что люди сначала думали, будто небоскребы действительно касаются
неба.
     Роберт  отвел глаза в сторону, ему пришлось сказать,  что он  не знает,
как произошло  слово  "цветет".  А  позже  он  жаловался Джейн:  "Спросил бы
что-нибудь попроще. Например, что такое секс". Они расхохотались.
     * * *
     Роберт пришел домой усталый и разгоряченный.  Он был работником нижнего
уровня в Министерстве  науки, а это означало, что,  помимо него, в служебной
комнате  находилось еще тридцать  девять человек. А некто чином выше занимал
комнаты на нижних, прохладных и более затененных этажах.
     Джейн засыпала темно-коричневый  порошок  в сосуд с водой,  и сейчас же
запенилось светло-палевое  пиво.  Роберт  пил  с наслаждением, утирая потное
лицо.
     Джейн  знала, любое  вступление  сейчас бесполезно, поэтому сразу взяла
это с полки и протянула Роберту:
     - Это нашел Саймон.
     Роберт замер и медленно протянул руку:
     - Нет, только не Саймон... - глухо пробормотал он. - Но где, как?
     - Не знаю. Я не спрашивала. Не хотела запугивать мальчика.
     Роберт продолжал машинально прихлебывать пиво.
     - Ну что будем делать? - спросила Джейн после долгого молчания.
     - Кто-нибудь еще знает?
     - Во всяком случае, он уверял, что никто.
     - Хорошо, хорошо... Тогда рискнем. Как бы не обратим внимания. Я должен
подумать.
     * * *
     Все  ушли. В бассейне  остались только  Саймон  и  Сэмми  Про-бик.  Они
плавали наперегонки.
     - Что ж, может, ты и быстрей меня, - уязвленно говорил Сэмми, выходя из
воды на несколько секунд позже Саймона. - А спорим, вот туда ты ни за что не
пойдешь! - он торжественно показал в направлении запретной территории.
     - Бывал много раз, - с видом превосходства ответил Саймон.
     - Ты? Один?
     - Я. Тысячу раз! - продолжал Саймон и, видя недоверчивое выражение лица
Сэмми,  сообщил:  -  И  нашел  там   такое,  что  ты  и  во  сне  не  видел!
Таинственное...
     - Тише! А что это?
     - Не скажу.
     - И нет тогда у тебя ничего таинственного! И ты не был там.
     - Нет, был, был! - затопал Саймон ногами.
     - Ну, тогда пойди вниз!
     Саймон замешкался. И Сэмми бросил вызов:
     - Спорим, что струсишь?!
     * * *
     -  Все-таки я  не понимаю,  какой  от этого вред.  И такому  маленькому
мальчику, как Саймон? - недоумевала Джейн.
     - Это может привести к пробуждению  подсознательной памяти, так считают
власти.  Люди вспомнят  то,  что  приучены  крепко-накрепко забыть. И  тогда
родится недовольство, - сказал Роберт.
     -  Но  даже я не  могу  вспомнить, видела ли  я эту вещь раньше. Что же
может вспомнить ребенок?
     - Но, дорогая Джейн, - Роберт обхватил рукой ее узкие плечи, - ведь  ты
догадываешься, не так ли?
     - Я думаю, да.
     - А  Саймон - нет. В этом-то  и вся идея: вырастить  поколение, которое
понятия  не имеет о том, что было  раньше. До этого. -  Он показал жестом на
теснящуюся  громаду зданий вокруг.  - Любой ценой не дать  размножиться этой
вещи.  И не только экономически это  немыслимо.  Если люди  это  увидят,  их
память может взбунтоваться, приведет к неповиновению и дальше - к безумию...
     - Ты преувеличиваешь. Вряд ли так много вреда...
     - Слушай, Джейн, -  он повернул ее к себе  лицом.  -  Ты же знаешь, что
видят люди, лишенные долгое время воды. Миражи:  фонтаны, бассейны... Теперь
представь, как поведет себя население Британии, если в их памяти отчетливо и
резко всплывет  то, чего  людям так не  хватает и  без чего мы уже  приучены
обходиться. Вот почему  так беспощадны власти, так... неумолимы. - Его голос
дрогнул.
     - Но ведь только мы одни знаем, правда? Правда, Роберт?
     -  Конечно.  Но  источник  нужно  немедленно  разрушить.  Мне  придется
попросить Саймона показать это место и сделать все самому.
     - Мы все пойдем, - сказала Джейн.
     - Но помни, - добавил Роберт, - если Саймон уже сказал кому-нибудь, жди
незваных гостей.
     * * *
     Грузная фигура в черных брюках высилась  на верхней площадке  лестницы.
Это была миссис Пробик.
     - Что  ты  делаешь там  внизу,  маленькая  обезьяна? -  грубо  и громко
закричала она.
     Сэмми тотчас принялся реветь:
     - Это все он! Он заставил меня.
     Потом в углу между стенами возник Саймон.
     Миссис Пробик вспыхнула. Она ненавидела  родителей  Саймона. У  Роберта
была более интеллигентная  работа,  чем  у ее  мужа,  мистера  Пробика.  Она
обеспечивала ему больше выходных дней и невысокий этаж в доме,
     - Ну, погоди! Матери твоей скажу!  - закричала она, выволакивая Сэмми с
последних ступенек. Саймон карабкался медленно, зажав что-то в кулаке.
     - Что ж ты там  нашел? - начала было она и вдруг все  поняла.  - Сэмми,
отойди!  - вскрикнула  она в ужасе. - Не смей приближаться  к этому грязному
мальчишке!   -  Она  попятилась,  прикрывая  собой  сына.  -  Надо  сообщить
кому-нибудь... - бормотала она. Выражение злости на ее лице сменилось теперь
страхом.
     * * *
     Да, Роберту всегда становилось обидно,  если мальчишка видел,  что отец
не в  состоянии ответить  на  какой-нибудь вопрос.  Ведь  тогда страдала его
репутация человека с широким кругом знаний, признанная даже взрослыми.
     - Папа,  оно  так  забавно  пахнет, - говорил Саймон, -  и  что-то  мне
напоминает. Но вспомнить не  могу.  - И, следя за выражением  папиного лица,
добавил: - Приятное как будто бы...
     - Ты видишь, - прошептал Роберт. Джейн кивнула.
     - Саймон, попытайся забыть об этом и никогда не  ходить туда снова и не
прикасаться  к нему.  А  если  еще раз  найдешь, скажи  только нам. - Роберт
говорил мягко, но подчеркивая каждое слово.
     -  Хорошо,  папа, -  доверчиво  согласился Саймон.  - А  миссис  Пробик
рассердилась, когда увидела это. - Он зевнул, собираясь идти спать.
     Джейн схватила Роберта за руку:
     - Только не миссис Пробик!
     - Ты ей показал?! - резко  и требовательно прозвучал голос отца. Саймон
понял,  что  произошло  что-то  непоправимое.  Нижняя  губа  его  задрожала.
Помедлив, он рассказал все как было.
     - И  я даже Сэмми показать не успел,  - прохныкал он в конце концов. По
крышам и панелям забарабанил дождь.
     -  Иди спать,  Саймон, - ласково проговорил  Роберт. Мальчик подавленно
вышел.
     -  Тогда  вот  что,  Джейн, -  Роберт подошел  к ней.  -  Нам  придется
немедленно сообщить. Откладывать нельзя. Будет хуже.
     - Разве мы... разве мы не можем сделать вид, что ничего не случилось? -
всхлипнула Джейн.  -  Мы скажем, что  это  она  нам  назло. Она  всегда  нам
завидовала.
     - Нет.  Власти знают, что здесь, кроме  злобы, есть кое-что пострашнее.
Она  могла по-настоящему  ужаснуться и теперь считает своим  долгом сообщить
куда следует. Конечно, она спешит, потому что  справедливо боится,  что  это
пахнет смертью.
     - Что же будет? - голос Джейн был едва  слышен сквозь  шум дождя. - Они
его заберут? Роберт задумался:
     - Очевидно, остаться  здесь ему не разрешат. Не  позволят и  общаться с
другими  детьми. Может быть,  ненадолго  возьмут на лечение...  Они это  так
называют. И это было бы еще великодушно. Иначе он станет... изгоем.
     - Тогда мы поедем с ним. Любой ценой!
     Сквозь потоки  дождя далеко  внизу  они увидели черный  геликоптер.  Он
повисел  в  воздухе  над  площадкой  их  блока,  а  затем   приземлился   на
темно-розовой  мостовой.  Появились   четверо.  Рядом   с  ними  можно  было
разглядеть приземистую фигуру миссис Пробик. Она вела, показывала...
     Джейн и  Роберт  пошли к Саймону.  Он с тревогой поглядел на них из-под
простыни. Но, заметив, что они улыбаются, затих. Джейн поцеловала его.
     - Папочка, -  бормотал  он,  засыпая,  - что  такое  обезьяна? -  Джейн
отвернулась.
     - Я  скажу тебе утром, - прошептал Роберт, наклоняясь и целуя  его. Они
вышли, тихо прикрыв дверь. Звонок прозвенел резко. Роберт повернулся:
     - Притворяться  не  будем,  Джейн.  Положи это  на  стол. - Он помедлил
секунду. - Они еще могут сжалиться... - И пошел открывать.
     Сверху низвергались яростные потоки. Проходила  очередная очистительная
процедура:  очищали бетон и  атмосферу. Другого назначения дождя на бетонном
острове не существовало. Как не существовало и растительности...
     Джейн взяла с полки  и, содрогнувшись, положила на стол длинный зеленый
стебелек травы.





     Издательство: Журнал "Искатель" #2.1974 г.
     OCR&SpellCheck: The Stainless Steel Cat (steel_cat@pochtamt.ru)


     Владимир Осинский

     Универсальный язык


      "В эпоху первых Контактов был  случай  взаимоуничтожения двух планет в
результате того, что их обитатели не поняли друг друга".
     (Из Истории первых Контактов)


     - Передача прекращена, - медленно произнес Май. - Отдых. Конец.
     Движением,  полным  усталости,  он откинулся на  спинку  кресла,  и  та
послушно подалась  под  ним. Май  поворочался на образовавшемся мягком ложе,
устраиваясь поудобнее. Теперь спать, спать... Но сон не приходил и отдыха не
было.  Май с завистью подумал  о  тех,  кто  был на борту. Корабль описывает
гигантскую замкнутую кривую  на  далекой окраине этой  чужой  Системы. В его
просторной   кают-компании  собралась  сейчас  половина  экипажа.   Говорят,
разумеется,   о   нем,   вернее,  о  полете  его  поисковой  капсулы  вокруг
безжизненного спутника загадочной планеты, единственной в Системе, где, судя
по всему, могла существовать разумная жизнь.
     Теперь сомнений уже не оставалось. Планета была обитаемой, и те, кто на
ней  жил,  не  замедлили  со  всей  определенностью  информировать  об  этом
космических пришельцев: сначала, естественно, Мая, а через экран его капсулы
-  всю  экспедицию. Но  знали ли  они, что  поисковая капсула -  всего  лишь
вестовой  большого  корабля, дрейфующего  за  миллионы  километров  от  них?
Разведчик  был  уверен: знали.  Не могли  не прийти  к этому выводу,  потому
что...
     - Ты спишь? - голос  Фирна прозвучал приглушенно, как говорим мы, чтобы
не  разбудить  человека  на  случай,  если он  все-таки  уснул, хотя  это  и
маловероятно.
     Нить мыслей мгновенно прервалась. Май четко ответил:
     - Нет. Я готов, капитан.
     Последняя фраза  была  обычной формулой  из Космического устава, прочно
закрепившейся  в  сознании. Она вырвалась непроизвольно. Разведчик знал, что
он  имеет  право отвечать не по-уставному,  и Фирн  тут  же подтвердил  это,
сказав необычно мягко:
     - Ничего  не  требуется.  Я просто хотел  спросить,  не  нужно  ли тебе
принудительное отключение. Ты переутомлен, Май, и, может...
     - Не надо! - поспешно сказал разведчик. - Я сам.
     - Как знаешь.
     В голосе капитана было удовлетворение.
     Поисковая  капсула  управлялась с  корабля. Оттуда, с командного пункта
экспедиции,   включались   системы   объемного  мыслеизлучателя  и   экрана,
рассчитанного на прием  ответных  сигналов  с чужой  планеты; точно так же в
случае  необходимости  могла  быть подана  команда  на  экстренное  удаление
капсулы  с  ее  орбиты  и  возвращение  на борт  корабля.  Только  спуск  на
поверхность,  если  такое  решение  будет  принято,  Разведчику   предстояло
осуществить самому.
     Но спуск задерживался.
     Май включил сигнал вызова.
     - Капитан,  -  сказал он.  - Мы в чем-то ошиблись? Неужели мы в  чем-то
ошиблись? Но в чем?
     Фирн отозвался не сразу, и, по существу, ответа в его словах не было.
     - Постарайся заснуть. Не тревожься, Май...
     Разведчик вновь остался наедине со своими мыслями.
     "Не тревожься", - сказал капитан.  Почему он сказал так? Разве не  было
десятков испытаний  и Май не выдержал их? Стать  Разведчиком -  высшая честь
для астролетчика,  ибо здесь отбираются единицы из  сотен.  Разведчик - тот,
кто первым вступает  в Контакт,  его  могут  ждать  неожиданности  настолько
многочисленные и разнообразные,  что диапазон допускаемых версий практически
неограничен.  Такова  самая  суть  Контакта -  встречи  с  неведомым  миром.
Конечно, ты можешь погибнуть, но не в этом самое страшное, и так  говорят не
ради красивой фразы. Просто так  и есть на  самом  деле:  ничтожная  ошибка,
допущенная Разведчиком  в  процессе  установления Контакта, может обернуться
последствиями самыми тяжелыми, вплоть до  катастрофы в глобальных масштабах.
Ведь  встречаются  два  мира  -  две  истории,  две цивилизации,  два образа
мышления,   два...   Словом,  все  может  оказаться   разным,   а  возможно,
противоречивым и даже враждебным. Не так ли было в последней, Великой войне,
хотя в ней стояли друг против друга  отнюдь не обитатели разных планет. Даже
океан  не  разделяя  их,  и  тем  не  менее  два  мира  оказались  настолько
противоположными друг другу, что исключалась всякая возможность компромисса.
Когда  в страну  Мая вторглись  военные машины врагов,  каждому  стало ясно:
победа  или исчезновение с лица  планеты,  дальнейшая жизнь  по законам,  по
которым  жил  его мир или смерть.  Середины не оставалось. Это понимали даже
малыши - такие, каким был в то время он, Май.
     Давнишнее, сначала смутное, воплощенное только  в чувство, воспоминание
всплыло  в памяти Разведчика.  Оно  становилось  все четче,  краски делались
контрастнее,  оживали запахи,  звуки, все это  наполнялось невыносимо резкой
жизнью ощущений...  Прошлое обретало плоть, пронизанную  болью,  потому  что
доминирующей  эмоцией  был  страх, и у нынешнего Мая пойманной птицей билось
сердце, кровь все сильнее стучала в висках.
     Внезапно все кончилось.  Исчез грохот, падающий с пылающего неба, разом
погасли  зарницы  взрывов, не стало ужаса. Мая -  тогдашнего,  маленького  -
придавило чем-то тяжелым и мягким,  стало трудно дышать, однако он не  успел
вновь испугаться.
     -  Май! -  отчаянный  и  пронзительный  раздался  крик,  знакомые  руки
высвободили  его  из-под тяжести, и  он, как спасение,  ощутил родной слабый
запах цветов, который в его сознании всегда был неотделим от матери.
     Позже Май узнал,  что его прикрыл своим телом незнакомый воин и  принял
на себя смерть, прилетевшую с грохочущего неба.
     Великая война была долгой. Агрессоры  встретили сопротивление, которого
не  ожидали.  Непоколебимо уверенные  на первых  порах  в своем  могуществе,
теперь они уже сами боролись  за свою  жизнь и тем яростнее были  в схватке.
Впоследствии  война получила название Великой - гордое, звонкое название. Но
в народе ее окрестили также Кровавой, и тут не  было никакой метафоричности.
Кровь  лилась широким  потоком - обыкновенная, красная горячая кровь, ее  не
хватало для раненых, погибавших в госпиталях, потому что никакие медикаменты
не могли заменить алой жидкости, вытекающей из бесчисленных ран.
     Многие женщины и те  из мужчин, кому не довелось  по различным причинам
воевать с  оружием в  руках, отдавали свою  кровь Обществу. А чтобы организм
мог  восстановить  ее, им выделяли из скудных запасов питания дополнительную
малую толику.
     Мать отдавала  ее Маю, и он радовался, как звереныш, который умирает от
голода, и вдруг  ощущает на языке живой вкус  пищи,  и жадно поедает  ее, не
задумываясь ни над чем.
     Однажды в темной холодной комнате  (энергия была  нужна для войны) мать
сидела с ним над жалким, грозящим погаснуть огоньком, а потом сразу упала на
этот  огонек,  лишившись  сил  от  полного  истощения.  Тихо  плача,  Май  с
величайшим трудом  оттащил  ее в  сторону. Они долго лежали рядом  на полу в
изнеможении. Потом мать  поднялась, достала из какого-то  тайника  крошечный
кусочек лакомства  и  отдала его  Маю, и  он,  как всегда, жадно и  бездумно
проглотил его.  В комнате было несколько таких  тайников. Мать прятала в них
крохи съестного, чтобы Май не нашел и не съел сразу. Спрятав же, плакала, но
и об этом Май узнал много позже.
     Шло  время,  война не  кончалась,  Май  подрастал  и  начал  понемножку
понимать,  что мать  отдает  ему львиную  долю  еды. Теперь он  протестовал,
получая  содержимое  тайников.  Однако   мать   уверяла,  что  она  сыта,  и
отказывалась от доли, которую он упрямо выделял ей. Стыдясь и ненавидя себя,
Май в конце концов съедал все без остатка.
     Те,  из  враждебного  мира, были  повержены.  Часть  их  -  безнадежные
фанатики - предпочла погибнуть. Остальные постепенно учились видеть мир не в
кривом  зеркале, как прежде. Наступила эра Гармонии.  Это был мир, о котором
еще никто не рассказал  по-настоящему. А сейчас  такая задача была возложена
на  Мая, и ее сложность  неизмеримо возрастала оттого, что рассказывать надо
было неведомым представителям неведомой планеты, открытой  экспедицией после
четырех больших циклов межзвездного полета.
     В  замкнутом  пространстве  поисковой  капсулы,  по-детски  свернувшись
клубочком,  крепко  спал  одинокий  Разведчик  Май,   с  блеском  окончивший
Университет  Контактов,  впитавший  в  себя мудрость  великих  знаний.  Май,
выдержавший  труднейший  экзамен  на  право   называться  Разведчиком.  Май,
находившийся в  зените  зрелой  молодости,  безукоризненно владеющий  собой,
холодный и четкий в минуту действия, ясный и наделенный девственной чистотой
помыслов,  -  совершеннейший  продукт  Общества,  которое  жило  по  законам
Гармонии.
     Он крепко спал в  своей капсуле, которая  описала уже множество  витков
вокруг единственного спутника, планеты, где экспедиция нашла жизнь,  но пока
что не сумела установить  с  нею Контакта.  Поскольку же  со  второй задачей
предстояло справиться именно Маю, выходило, что он потерпел неудачу.
     Однако   сейчас,  выключенный  наконец  из  действительности  безмерной
усталостью, Разведчик  был далек  от  этих горьких  мыслей.  В его  сознании
сменялись картины прошлого.  Он заново переживал ужас смерти, которая  может
обрушиться в любое мгновение,  но неизвестно  откуда, и  муки голода, тяжкие
для  живого существа, ибо  они  отнимают  у  него  волю  и  желание  шить  и
действовать,  но особенно жестокие,  когда они терзают  существо неразумное,
лишенное  еще защитной брони  здравого  смысла  и  надежд.  Он  вновь  видел
увиденное однажды и неискоренимо  врезавшееся в детское сознание - живое еще
и тем более страшное  тело  мужчины, разорванное бомбой.  Перед его  глазами
опять  пылали  и  рушились,  чернея,  как  сухие  поленья   в  огне,  остовы
многоэтажных домов. Он  слышал звериные крики смертельно  раненных  и тихий,
похожий  на безнадежный ропот затяжного дождя, льющего бессонной ночью, плач
тех, кто  хоронил  близких.  Заново  переживал Май  мучительный  стыд  перед
неспособностью  превозмочь себя и  не  съесть  то, что,  он  знал,  по праву
принадлежит матери. В  тысячный раз  он, уже  юноша,  кричал "нет!"  смерти,
которая холодила руки матери, и  в тысячный  раз  радовался ее возвращению к
жизни.  Он  повторял  -  как  молитву, сказали бы мы - клятву всю свою жизнь
делать все от него зависящее, чтобы не повторилась война,  какими бы гордыми
и звонкими названиями ни окрестили ее потом историки.
     Такое бывало  с  Маем  редко,  но  не  однажды.  Эта  непостижимая  для
подавляющего большинства окружающих способность облекать в кровь и плоть,  в
живые звуки и ароматы  мысли  и чувства, которые они могли выражать в лучшем
случае  в  словах,  да и  то  бледных,  невыразительных  и  почти  мгновенно
превращающихся в пепел, безжизненно сворачивающихся,  как паутина в  пламени
спички, - этот редкий дар едва не помешал ему стать Разведчиком.
     Воображение  -  бесценное  преимущество  художника  перед остальными  и
проклятие  его.  Таково  было заключение мыслящих  машин-экзаменаторов после
испытания на  душевную полноценность. Разведчик должен  руководствоваться  в
своих  поступках  логикой и  здравым  смыслом,  вытекающими,  разумеется, из
Кодекса  высшей  морали. Эмоции -  ненадежный  спутник  исследователя  чужих
миров. Между тем у экзаменуемого они преобладают над логикой...
     И все-таки  Фирн, которому  принадлежало последнее  слово, выбрал среди
массы других Мая. Но он не сказал Разведчику почему.
     А поисковая капсула, сделавшаяся на время спутником спутника загадочной
планеты, продолжала свой беззвучный  стремительный полет. Приближалось время
нового -  в который уже раз - выхода на прямую  оптическую связь с планетой,
время  последней  попытки установить  Контакт с  другим миром.  На командном
пункте было  решено: если эта попытка  также окажется  бесплодной, Разведчик
возвратится на борт, и корабль покинет пределы Системы.
     В   полностью  отключившемся  от  действительности   и  жившем   теперь
самостоятельной жизнью сознании Разведчика роились,  сменяясь,  ослепительно
яркие и, как удар током, осязаемые видения.  Свернувшись по детской привычке
клубочком, Май спал.
     Примерно  на половине пути  к Системе,  где находился  теперь  корабль,
экспедиция  натолкнулась на открытие, сущность которого нашла в конце концов
свое выражение в формулировке Фирна:
     -  Можно  считать доказанным, что произошло взаимное  уничтожение  двух
миров.  Видимо, их обитатели не  смогли найти  надежной  формы  установления
Контакта, и это вызвало столкновение,  повергшее за собою исход, трагический
для обеих  сторон... Впрочем, что касается причины столкновения, то это лишь
мое предположение.
     Мнение  капитана разделили  все, и,  если отбросить объемистый отчет  с
результатами   анализов  на   остаточную  радиоактивность  и  многочисленных
исследований другого рода, печальное  открытие экспедиции было зафиксировано
в бортовом журнале приблизительно в тех выражениях, в которых его  определил
Фирн. Практическим же выводом из этого явилась повышенная требовательность к
каждому из членов экипажа в смысле верности букве Космического устава. Когда
стал  очевидным  факт  существования  цивилизации  на  обнаруженной в  чужой
Системе планете, вновь подверглись тщательнейшей проверке  разработанные еще
в предполетной подготовке методы установления Контакта.
     Перед  стартом  поисковой капсулы  с  борта  корабля  Фирн  сказал  Маю
следующее:
     -  Что  бы  ни  случилось,  ты  должен  помнить  в  первую  очередь  об
ответственности. Не исключено, что  от тебя будет зависеть судьба не  только
твоя, но и  всей экспедиции.  Помни об  открытии,  которое нашло нас в пути.
Конечно,  поскольку это  зависит от  нас, в данном случае  подобная трагедия
повториться не может.  Но  мы обязаны  смотреть в  далекое будущее...  Вдруг
неудача нашей  попытки  насторожит  или, что несравненно  опаснее,  испугает
обитателей чужой планеты, и они проявят агрессивность если не по отношению к
нам,  то  к новым  пришельцам?  Наша ответственность перед Разумом безмерна,
потому что именно мы - инициаторы Контакта. Действуй только по Инструкции. Я
тебе верю.
     Май действовал строго по Инструкции, и ему не приходилось прилагать для
этого особых  усилий -  требования Космического  устава давно  стали  второй
натурой  Разведчика.  И  если  после целого ряда  сеансов  связи с  открытой
планетой он ощущал огромное  утомление, то  лишь  потому, что таким оказался
характер его работы.
     Очень  быстро выяснилось:  обитатели  планеты  в  совершенстве  владеют
техникой приема мыслеизлучений и их преобразования в объемные динамические и
даже  озвученные  изображения. Май, а вслед  за  ним  и все члены экспедиции
поняли  это,  когда в ответ на заданную  им в  уме  несложную алгебраическую
задачу  на  экране  поисковой  капсулы   появилось  графическое  изображение
правильного ответа. Различия в начертании знаков  были  откорректированы без
труда  -  ведь задача относилась  к  разряду элементарных. Столь же успешной
оказалась  вторая   и  множество   других  попыток.   Экспедиция   ликовала:
встреченный  ею  в  необозримости  большого Космоса  мир достиг, несомненно,
чрезвычайно высокого уровня развития цивилизации. К тому же,  судя по всему,
он развивался  по законам, аналогичным тем, по которым шел в своем  развитии
их собственный мир.
     Тогда было решено перейти к  следующей стадии  установления Контакта. В
ней заключалась  известная доля риска, но  она была ничтожно мала  - вряд ли
обитатели  открытой  планеты,  если  им   вздумается   проявить  агрессивные
намерения,  смогут,  исходя  из   полученных   сведений,   определить  район
галактики, в котором находилась родная планета астронавтов.
     И Май начал  мысленно рассказывать  братьям по  Разуму о себе и о своем
народе.
     Напрягая волю и мозг, стараясь быть предельно  четким, последовательным
и  логичным,  он   мысленно   рисовал   сегодняшний  день   мира   Гармонии.
Приспосабливаясь  к  обстановке,  Разведчик  заботился  о   том,  чтобы  его
повествование складывалось, как мозаичный  рисунок, из отдельных законченных
фрагментов  - словно  книга  из глав,  сказали бы мы.  Такой метод  позволял
"слушателям" неизменно  подтверждать  факт  получения  информации  ответными
изображениями,  со  скрупулезной последовательностью возникающими на  экране
капсулы.
     Май рисовал в воображении родной  город, возрожденный из руин  Великой,
или  Кровавой,  войны:  прекрасные  в  своей  неповторимости,  но  предельно
рациональные по конструкторскому решению дворцы жилых кварталов, утопающих в
зелени лесов; сферические  громады подземных пещер-заводов; строгую четкость
движения экипажей  в  напряженные часы  деловой  половины дня и  праздничную
раскованность толпы,  отдыхающей в  аллеях  лесопарков; стерильную голубизну
операционных, где достигшие  предела отпущенных природой  норм существования
обретали новую жизнь, и ликующую полнокровную сумятицу на трибунах стадионов
в дни  больших состязаний. Он  рассказывал о торжестве Разума, воплощенном в
мудрой  гармонии  мыслящего существа с природой  - деревьями  и животными, о
законах  высшей справедливости, когда каждый получает  от Общества желаемое,
ибо стремления  его разумны и здоровы,  и  главное среди  них  - потребность
создавать блага  для того же самого  общества.  Май вдохновенно чеканил язык
своих  мыслей, спеша  поведать обретенным  братьям обо  всем, чего  достигли
наука, искусство, техника его далекой родины.
     И  все,  о  чем  мысленно  рассказывал  Разведчик,  с   безукоризненной
точностью возвращалось к нему в виде изображений на экране.
     Май был счастлив: инопланетный мир их понимал!
     С  правильной периодичностью  капсула приближалась к черте,  за которой
прекращалась визуальная, а по  всей вероятности, и электромагнитная  связь с
планетой,  потому  что между  ними  оказывался  ее  единственный  спутник. С
корабля  поступала  команда  на  отключение  мыслеизлучателя,  и   Разведчик
неохотно  переходил к отдыху, чтобы, проснувшись, с нетерпением ждать нового
цикла связи.
     Однажды же связь прекратилась  в самой  середине передачи, и Май  сразу
догадался, в чем дело: Увлекшись рассказом, весь во власти желания как можно
скорее донести  до  обитателей  другого  мира  свое  нетерпение,  стремление
очутиться наконец на  их земле, чтобы можно было приблизить глаза к глазам и
ощутить  в руке  тепло  братской руки, он принялся рисовать  картины уже  не
настоящего, а будущего своей планеты.
     Связь прервалась, и капитан строго проговорил:
     - В тебе опять проснулся: художник, Май,  но  сейчас ты решаешь  задачу
Разведчика. Не забывай об этом.
     Голос Фирна прозвучал холодно, и  Май внутренне похолодел. По существу,
это была угроза. Экзаменаторы-машины отвергли его кандидатуру именно потому,
что учуяли, как властно заявляет о себе художник в сердце Мая.
     Излучатель заработал вновь, и Разведчик неловко попытался объяснить им,
что  произошло недоразумение. Некоторое время  экран был чист. Потом по нему
пробежала  легкая  рябь, как на  воде  в нашем  пруду, когда  задует  легкий
ветерок. Рябь улеглась,  и на  экране  родилось изображение лица.  Маю  было
достаточно одного  взгляда, чтобы сообразить: это лицо  человека  из другого
мира,   хотя   оно   ничем   существенным   не   отличалось   от   лиц   его
соотечественников, причем принадлежало девушке, к  тому  же очень  красивой.
Секунду дочь чужой планеты смотрела  ему  прямо в. глаза, потом улыбнулась и
исчезла. Затем все пошло как обычно, но Разведчик мог бы поклясться, что его
поняли и не осуждают за ошибку.
     Тогда-то он и нарушил в первый и в последний раз Инструкцию, не сообщив
на командный пункт о  промелькнувшем на экране мимолетном  чудесном видении.
Собственно, это,  пожалуй, нельзя  было  назвать  нарушением:  вполне  могло
оказаться, что лицо просто померещилось ему в  результате переутомления. Май
добросовестно продолжал свои передачи, и у него совсем не оставалось времени
даже  мысленно вернуться  к  случившемуся.  Только его  нетерпеливое желание
очутиться  в таинственном  мире стало еще сильнее.  Между  тем главное  было
очень  плохо,  хотя  Май и  остальные  члены  экспедиции  долго  об этом  не
догадывались.  Не   догадывался  даже  Фирн,  так  как  именно  он  разрешил
Разведчику  после  шестого  цикла  связи   предпринять  попытку  вступить  в
непосредственный Контакт с чужой планетой.
     Они рассуждали с безупречной логичностью. Обитатели другого "мира знали
-  об экспедиции  главное: она пришла  с миром.  Этот  тезис Май  повторял в
каждом  цикле  с  особой добросовестностью, и  недоразумений  здесь быть  не
могло.  Поэтому  после  короткого инструктажа Разведчик  направил  капсулу к
планете, общий язык с обитателями которой был уже, как он считал, найден. Но
планета его не приняла.
     Капсула  уже вошла в  сферу ее притяжения, Май выключил двигатели - и в
ту же секунду обнаружил существование Брони.
     Серия  настойчивых  и   в   равной   степени   безрезультатных  попыток
приблизиться к поверхности планеты  с предельной убедительностью подтвердила
первую  догадку:  да,  чужой  мир  окружил  себя  защитным полем,  вскоре  и
получившим на экстренном  совещании экспедиции наименование Брони. На том же
совещании,  проходившем  в   обстановке,   чрезвычайно  тягостной  и  полной
разочарования,  выяснилось  пресловутое  печальное  обстоятельство, которого
никто до  сих пор не  замечал. С несомненной готовностью принимая информацию
Мая и аккуратнейшим образом подтверждая ее получение, обитатели другого мира
ровно ничего не сообщали о  себе.  Правда, достаточно красноречивым был факт
того, что  они  решили  в  самом начале Контакта  простейшую  алгебраическую
задачу, предложенную им Разведчиком. Но это ни о чем не говорило, потому что
еще  раньше они  подтвердили свою  способность  принимать  и  расшифровывать
мыслеизлучения  -  куда  более веское  доказательство весьма высокого уровня
развития. Что же  касается лица  на экране,  то теперь  Май,  особенно остро
переживавший  неудачу, окончательно  уверовал в  его иллюзорность. Совещание
было  долгим и  невеселым. Его результатом  и  явилось  решение  предпринять
последнюю попытку - еще три витка по орбите спутника, куда, обнаружив Броню,
вернул Разведчик  свою  капсулу;  если  обитатели  этого таинственного мира,
замкнувшегося в себе,  сами не  выкажут стремления установить  с пришельцами
Контакт, значит, он не удался.  Экспедиция покинет  пределы Системы - таково
требование Устава.
     Подходила к  концу  ночь.  Приближалось  время второго,  предпоследнего
цикла связи с планетой.
     Май   открыл  глаза  и  вопреки   обыкновению  не  сразу  включился   в
действительность. Слишком сильны  и глубоки были его сны, потому что Май был
рожден художником.
     Он сделал над собой усилие, вновь стал Разведчиком, взглянул на экран и
замер.
     Черная выжженная  пустошь  была  перед  ним, кривилось обугленной рукой
уцелевшее  деревце, стояла на пороге разрушенного дома мать, и ее сухие губы
беззвучно кричали: "Нет!" Потом она медленно отняла от  лица руки, обхватила
голову подростка, в котором Разведчик узнал себя.
     Он явственно ощутил тонкий  аромат фиалок и, не помня  себя,  ударил по
клавише связи с кораблем.
     - Капитан, - закричал Май, - капитан!
     - Спокойно, мальчик,  - отчетливо сказал ровный голос Фирна, Он  звучал
слишком ровно, и от этого у Мая почему-то запершило в горле.
     -  Капитан,  -  хрипло  произнес он и, откашлявшись, продолжал звонко и
радостно: - Они говорят со мной, хотя я... я просто видел это во сне...
     - Не  волнуйся,  Май. Они принимали  все, что ты  видел во  сне. Должно
быть,  ты  видел  это  очень ярко и переживал слишком сильно. Излучатель  не
понадобился. Ведь ты рожден художником, Май, а главное - ты сам прошел через
все это... А теперь,  - тон  Фирна  изменился, - готовься к полету. Они ждут
нас.
     - Но,  капитан...  значит,  мы  все-таки  с  самого  начала  ошибались.
Значит...
     - Да, Май. Это значит, что  универсален не  язык математических формул,
что  убеждает не безупречность логических построений.  Мы доказывали им, что
пришли с миром,  ибо знаем, что  несет с собою война, и  забывали о главном.
Ведь логика  мертва в  силу своей природы. Недаром  ее построения  так часто
бывают ложны, а иногда я  даже думаю:  не родилась ли она  первоначально как
оружие  обмана?..  Кроме того, я видел  улыбку  на том  лице,  о  котором ты
умолчал...
     Май опять перестал быть Разведчиком.
     - Я думал... - смешался он.
     - Понимаю,  Май, - серьезно  сказал капитан. - Дело не в этом.  Просто,
увидев улыбку, я  поверил, что Контакт все  же возможен. Там, где есть юмор,
всегда найдется путь к взаимопониманию... Но хватит. Ты готов?
     - Я готов, капитан.

     ...До  границы, где начиналось гравитационное поле  планеты, оставалось
еще далеко, но Разведчик, направлявший полет капсулы, был уверен, что  Брони
больше не существует.
     - Ну  вот,  - сказала девушка, чье  лицо  видел Май на экране. - Он уже
близко,  и защита снята. Корабль тоже вышел из дрейфа  и  направляется в наш
район Системы. Как я рада, что предосторожность оказалась излишней! Подумать
только - первый Контакт!
     -  И  все  же,  - рассудительно  отозвался  старший  диспетчер  Станции
наблюдения  за Космосом, - вы проявили, Светлячок, недопустимое легкомыслие,
показав свое изображение Разведчику.
     Был   он   сухопар,  обстоятелен   в  мыслях   и  действиях   и   очень
дисциплинирован. А она отличалась  порывистостью движений и яркой голубизной
глаз  -   деталь,   которая   и   позволила  Маю  мгновенно  определить   ее
принадлежность к другому миру.
     - Господи!  -  сердито воскликнула Светлячок. - Вам  никогда не  бывает
скучно?
     -  Сколько  раз,  -  наставительно  начал сухопарый, - я  советовал вам
следить за своей речью. Это архаическое "господи"...
     Но  Светлячок  непочтительно  отмахнулась  от начальства  и  совершенно
непоследовательно, на взгляд последнего, сказала мечтательно и тихо:
     -  Только чувства  никогда не лгут. Но подумать  только: и  им пришлось
пройти через это...
     А под горой, на которой стояла Станция, поспешно одевался в свой лучший
праздничный наряд прекрасный город.
     Земля готовилась к встрече первых пришельцев.









                                  Повесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Искатель Э 2(164), 1988 (Приложение к журналу ЦК ВЛКСМ "Вокруг света")
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Прогулочный катер обогнул мыс с  черными  клыками  скал,  и  здесь,  за
прикрытием, сразу перестало качать.
     На спокойной воде белыми  пятнышками  и  скоплениями  пятен  колыхались
чайки, некоторые, поднявшись, кружили над катером, выпрашивая подачки.
     - Господи, до чего красиво!  -  вздохнула  Русанова,  глядя  на  город,
обнимавший залив. - Все-таки в северной красе есть что-то необычайно милое.
     - Старый город всегда хорош, - со снисходительной  улыбкой  одобрил  ее
эмоции Самохин. - И новое они пристраивали со вкусом, не тяп-ляп... Нейтралы
убежденные! Столько лет не воевали - было время изысками заниматься. А  ведь
в древности какими воителями числились... Викинги! Сколько  стран  при  этом
слове трепетали! А затем взяли и изменили политику  в  корне,  вот  парадокс
необъяснимый.
     - Не  такой  уж  необъяснимый,  если  вспомнить  хотя  бы  Полтаву,   -
усмехнулась Русанова и посетовала, наблюдая близко  спикировавшую  чайку:  -
Жаль, что ничего не захватила для  птиц...  Смотрите,  как  они  трогательно
выпрашивают.
     - Ну,  по-моему,  просто  нахально,  -  возразил  Самохин,  приняв   ее
напоминание за упрек в исторической неосведомленности. - Жадные, прожорливые
и крикливые! Зато изящны и этим  создают  впечатление.  Как  в  жизни  часто
бывает.
     Во время командировки он пытался осторожно приволокнуться за Русановой,
получил вежливый, но предельно категоричный отпор и теперь относился к ней с
досадливым уважением.
     - И все равно: голодных надо кормить, - упрямо сказала женщина. -  Зато
и не оскудеет рука дающего.
     Пожав плечами, Самохин  обернулся,  кивком  указал  на  чаек  стоявшему
неподалеку юному розовощекому матросу, и тот вскоре же принес два аккуратных
пакета.
     - Пожалуйста, у них все предусмотрено, - Самохин заплатил  за  корм,  и
матрос, улыбаясь, поблагодарил его. - Только бросайте  подальше,  их  сейчас
столько над головами завертится, огадить могут.
     Множество  птиц  действительно  с  пронзительным  гамом  затолклось   в
воздухе. Русанова, смеясь, бросала им корм, и пакеты быстро пустели.
     Вроде  бы  неторопливо  стуча  мотором,  катер  тем  не  менее   быстро
приближался к причалам, прямыми полосками выдвинувшимся в море, и  на  одном
из них его поджидали двое одинаково  высоких,  представительных  мужчин,  но
один был много моложе другого.
     - Все,  птички,  больше  нету,  -  Русанова  отбила  ладонь  о  ладонь,
стряхивая крошки. - Теперь рыбу ловите.
     - Ну, эти явно предпочитают жить подаянием, - снова счел  нужным  сбить
ее настрой Самохин. А увидев приближавшийся причал и  двух  мужчин  на  нем,
озабоченно взглянул на часы. - О, нас встречают, а мы и верно запаздываем...
На десять минут! Шеф наверняка волнуется.
     Пассажиров на катере было немного, русские в числе первых поднялись  на
причал, и младший из встречавших улыбнулся Русановой:
     - Как вам понравилась прогулка?
     - Благодарю вас, мистер Лундквист, было  чудесно!  И  почти  совсем  не
качало.
     - Вот именно, что  "почти",  -  уточнил  Самохин  с  дежурной  улыбкой,
сопутствующей любому его разговору с иностранцами. - Просто моя  спутница  -
прирожденный морской волк, чего совсем не скажу о себе... Мы едем, да? Катер
опоздал на десять минут.
     - Столько же у нас в запасе, и мы успеем, - заверил тот из шведов,  что
был постарше. - Прошу вас...
     Машина стояла неподалеку,  перед  гостями  предупредительно  распахнули
дверцы, и вскоре поток разнообразных  лимузинов  на  магистрали  принял  еще
один.
     Лицо Русановой, глядевшей сквозь боковое стекло, выражало  простодушное
любопытство, Самохин смотрел прямо перед собой, человек рядом с  Лундквистом
вежливо улыбался, вполоборота развернувшись к заднему сиденью,  а  Лундквист
вел машину с расчетливой лихостью, и путь оказался недолог.
     Здание фирмы  было  многоэтажным,  но,  построенное  с  учетом  рельефа
местности, не казалось высоким. В просторном  вестибюле  при  виде  входящих
поднялся из кресла дородный мужчина, не то похвалил, не то вежливо укорил  с
начальственной снисходительностью:
     - Ну знаете, точность просто отменная: минута в минуту... Однако ведь у
нас и отбытие сегодня,  а  дела  еще  не  закончены.  Вы,  Елена  Андреевна,
займитесь образцами, а мы с Леонидом Петровичем отправимся  к  коммерческому
директору. Вы пойдете с нами, господин Эдстрем?
     - О, разумеется, господин Харлампиев, - заулыбался старший из шведов. -
Я  провожу  вас.  Мой  коллега  моложе,  ему  я   предоставлю   удовольствие
сопровождать госпожу Русанову.
     И, разделившись, они разошлись в разные стороны.


     В полутемном зале была высвечена лишь  круглая  площадка,  ограниченная
амфитеатром уходящих вверх рядов кресел.
     Несколько манекенщиц  с  манерной  развязностью  и  деланно-утомленными
лицами похаживали в освещенном пространстве, демонстрируя шубы, палантины  и
меховые жакеты поверх повседневных и вечерних туалетов.
     - Нет-нет, минуточку! - Русанова что-то отметила в  блокноте,  оставила
кресло и подошла к просмотровой площадке. - Н-нет...  С  песцами,  по-моему,
все хорошо, а соболь - мех строгий,  при  всей  импозантности...  Его  лучше
подавать с менее броскими туалетами.
     - Хорошо, я вас понял, - кивнул Лундквист. -  Магда!  Попробуем  третью
модель... Переоденьтесь и возвращайтесь. Очень жаль, что вы нас покидаете, -
снова обратился он к Русановой. - С вами я  бы  чувствовал  себя  уверенней,
демонстрируя образцы заинтересованным лицам.
     - Не скромничайте, вы отлично знаете дело. А наши меха такого качества,
какое само по себе гарантирует успех. - Сделав еще одну пометку, она  убрала
блокнот в сумочку. - Возвращаться необходимо: аукцион открывается через  три
недели, и предстоит уйма работы. Вы приедете, конечно?
     - Боюсь, что нет, - с сожалением  вздохнул  Лундквист.  -  Я  всегда  с
удовольствием посещаю Ленинград, но на этот раз  в  поездку  снова  намечают
Эдстрема... Магда, вы готовы? Прошу.
     - Это, пожалуй, лучше, - оценила новый туалет Русанова. - Если можно  -
помедленней...
     - Медленней и с частыми поворотами,  Магда!  -  приказал  Лундквист.  -
Начали!
     Девушка поплыла по площадке, повернулась раз и другой, поплыла  дальше.
Томно опустив ресницы, задержалась перед ними, и опять последовал  разворот.
Магда отменно знала дело, была хороша собой, и мех шел ей.
     Наблюдавший за  всем  этим  из  верхнего,  невидного  с  площадки  ряда
седоголовый человечек не обернулся, услышав, как кто-то появился сзади него,
только бросил коротко:
     - Ну?
     - Они готовы продать лишь несколько видов  клеточных  мехов,  -  сказал
Эдстрем, склоняясь пониже. - А в остальном ссылаются на незыблемые  принципы
аукционных торгов: всем равные возможности.
     - А подарки?
     - Их шеф повел себя, как японец: улыбался, делая вид, что не  понимает,
о чем идет речь! Его помощник от негодования  совсем  забыл  английский,  на
котором с трудом объясняется, а к женщине я не рискнул подступиться  -  судя
по всему, она из фанатичных патриоток интересов дела и государства.
     - Тогда нечего было за ними так ухаживать... Садитесь. Ваше  доверенное
лицо в России действительно заслуживает доверия?
     - Оно готово на все, если мы выполним его условия.
     - Мы их выполним, - кивнул человечек.  -  Внесите  требуемую  сумму  на
банковский счет, по прибытии в Ленинград -  покажете  ему  чек.  А  вручите,
когда станет принимать товар... О путях вывоза я  позабочусь  сам,  понятно?
Эта  партия  соболей  должна  быть  нашей,  я  так  хочу!  Торговля   всегда
предусматривала известный риск, и мы рискнем.  Но  свести  разумный  риск  к
минимуму - ваша задача. Поэтому соблюдайте  крайнюю  осторожность,  чек  при
расчете лучше вручать не вам самому, а через  посредника  с  дипломатическим
прикрытием... Надеюсь, вы все уяснили?
     - Да, конечно.
     Внизу появились Харлампиев и Самохин, сели в кресла рядом с Русановой.
     - Они научились торговать, ничего не скажешь,  -  откинулся  на  спинку
седоголовый. - К тому же у них  есть  что  продать.  Но  и  мы  не  потеряли
хватки... Проводите русских с возможной любезностью и начинайте готовиться к
поездке. Для напутственной беседы я вас вызову.
     Он встал, едва возвышаясь над спинками кресел, не спеша двинулся  вдоль
ряда, ушел.
     В начале осени на Ленинград навалилась жара.
     Кудесники из бюро прогнозов объясняли стремительное повышение  ртутного
столбика нежданным  вторжением  воздуха  из  знойной  Сахары,  подсчитывали,
случалось ли нечто подобное в прошлом, а ленинградцы и гости города на  Неве
сначала обрадовались, а затем несколько подустали от каждодневной жары.
     На взморье, на островных пляжах и на пляже под  стеной  Петропавловской
крепости не то чтобы яблоку - семечку от него негде было упасть.  Завезенное
в киоски мороженое  расхватывали  тотчас,  возле  цистерн  с  квасом  загодя
выстраивались вереницы жаждущих, автоматы с газированной водой  не  успевали
глотать монеты.
     Но вообще-то жизнь  шла  своим  чередом,  и  Пассаж  тоже  торговал  по
обыкновению бойко. В обувной  отдел  завезли  модные  босоножки,  и  уже  на
подходе к отделу образовалась толпа.
     - Неужели будем  стоять,  Светочка?  -  демонстрируя  тоску  во  взоре,
обозрел столпотворение модниц молодой человек в безрукавке с эмблемой  фирмы
"Адидас". - Ты только взгляни, что делается!
     - Ну конечно, если бы давали какие-нибудь  кроссовки  или  мокасины  на
каблуке - так тебя бы очередь не испугала, - обиженно возразила Светочка.  -
А мне нужны, нужны босоножки, и я буду стоять  сколько  надо!  Ты  бы  лучше
узнал, достанется ли, чем настроение портить.
     - Это туда сунуться? -  Приподнявшись  на  носках,  молодой  человек  с
испугом взглянул поверх голов. - Так там задавят или в клочья разорвут, пока
доберешься... Да и не поверит никто, что я спрашивать лезу.
     Смерив его уничтожающим взглядом, подруга отвернулась, и тут же  кто-то
осторожно тронул ее за локоть.
     - Вам босоножки, прошу прощения, молодая-интересная?
     Спрашивал  мужчина  неопределенного  возраста,  с  лицом  в  пятнах  от
облезшей кожи.
     - Да... У вас  есть?  -  тоже  шепотом  спросила  Светочка,  косясь  на
соседок.
     - Самого товара нет, а очередь могу уступить, если желаете.
     - Как очередь?
     - Ну что ты, не понимаешь? Гражданин где-то впереди стоит и  хочет  нас
поставить, - обрадованно вмешался молодой  человек.  -  Сколько  просишь  за
услугу?
     - Красную, - последовал быстрый ответ.
     - Это десятку? Да они, наверно, и сами того не стоят! Ты даешь, дядя!..
     - Хозяин - барин, я на горло не давлю.
     Мужчина уже повернулся, чтобы отойти, но,  взглянув  в  лицо  Светочки,
обладатель фирменной безрукавки шагнул следом.
     - Погоди... А где твоя очередь?
     - Так  щас  моментом  подойдет...  Поставить?  -  оживился  мужчина.  -
Двигайте за мной, я на доверии... Человек - человеку друг, товарищ и брат, а
положенное в карман тиснете, как место укажу.
     Троица исчезла в  гудящей  толпе,  вскоре  из  нее  выбрался  продавший
очередь, отойдя в сторону, перевел дух, а затем вынул и проверил достоинство
оказавшейся в кармане купюры.
     И услышал рядом тихий смешок.
     - Полинял ты, Боря, полиня-ал, - укорил, покачивая  головой,  старик  в
старомодной соломенной шляпе. - Это ж надо, какой промысел подыскал: люди со
смеху помрут... А кто и осудит!
     Последние слова он произнес все так же посмеиваясь, но со значением,  и
лицо Бори цветом подравнялось под светлые пятна на нем.
     - Ты... откуда взялся? Никак меня пасешь, колода трухлявая! Так ведь  я
тебя и уронить могу, где базара поменьше.
     - А вот теперь узнаю Архитектора, - подобострастно умилился  старик.  -
Думаешь, я не в понятии, что Боря Архитектор  за  так  к  земле  гнуться  не
станет? Что  ты!  Ну,  пошутил  на  радостях,  поскольку  прежнего  товарища
встретил, а  ты  сразу  рожки  в  пупок  упираешь...  Пошли  лучше  холодной
окрошечки хлебнем, у меня в "Неве" племянник сегодня работает. Он и  угостит
за мой счет.
     - Н-ну, пошли,  -  недолго  пораздумав,  согласился  тот,  кого  теперь
величали Архитектором. - Однако не вздумай... Когда чего кому  трекнешь  про
то, что видел, - я тебе ботало на горле заместо галстука затяну!
     - Да ни боже мой,  ты  ж  меня  знаешь!  Пойдем,  Боренька,  только  ты
приноравливайся, забыл небось, какая моя ножка увечная?
     Старик и верно заметно приволакивал при ходьбе правую ногу, но, радуясь
встрече, ковылял быстро, и вскоре они оба вышли из Пассажа и растворились  в
потоке прохожих.


     Вечер не принес желанной  прохлады,  скорее  напротив  -  стало  душно.
Однако и в эту пору старик в соломенной шляпе довольно  бойко  шествовал  по
делам, заведшим его в район проспекта Ветеранов.
     Выйдя из троллейбуса, он  прошел  улицей  Добровольцев  почти  к  самой
железнодорожной  линии,  и  здесь  замедлил  шаги  на  подходе  к  строениям
индивидуальных гаражей. А потом и вовсе остановился,  сняв  шляпу,  обмахнул
несколько раз лицо; использовал передышку, чтобы осмотреться вокруг.
     Сумерки еще не сгустились, но в двух открытых гаражах уже зажгли  свет.
Старика заинтересовал тот, что был с  самого  края,  однако  сначала  старик
неторопливо прошел мимо, заглянул за угол и, лишь удостоверившись,  что  там
безлюдно, повернул обратно и ступил за порог пропахшего  маслом  и  бензином
помещения. Капот старенького "Москвича-402" был  открыт,  проходя  мимо,  он
краем глаза видел человека, согнувшегося  над  мотором,  а  сейчас  рядом  с
машиной никого не было...
     Решив, что  работавший  где-то  в  глубине  гаража,  заранее  изобразив
улыбку,  старик  продвинулся  дальше,  и  в  это  время  позади   с   лязгом
захлопнулись створки въездных ворот.
     - И  кого  ты  тут  смотришь,  папаша?  -  поинтересовался  мужчина   в
испачканной майке, с чернью щетины на  скуластом  лице.  -  Будто  мы  и  не
знакомы.
     Как  бы  желая  удостовериться,  не  ошибся  ли   он,   хозяин   гаража
приблизился, держа в правой руке разводной ключ, легонько  постукивая  им  о
ладонь левой.
     - Так мы, верно... Я вот зашел на  свет,  а  хотел  спросить  насчет  в
Выборг съездить, - сначала растерялся, а затем уверенней произнес старик.  -
Подвезти кой-кого требуется.
     - У-у, туда дорога не всякому,  -  внимательно  разглядывая  пришельца,
протянул скуластый, все еще постукивая ключом. - А кого везти надумал?
     - Родственника одного. Такой человек, знаешь, что и мне и тебе за добро
отзовется... Саней зовут, не слышал?
     - Да у меня в библиотеке не один Саня записан... Ты-то сам  его  откуда
узнал?
     Теперь старик совсем взял себя в руки, и на его лицо вернулось  обычное
умильно-ласковое выражение.
     - Так  ведь  другой  человек,  из   хороших,   знакомством   помог!   В
архитекторах он числится, из командировочки прибыл и свое слово сказал...
     На  заднем  сиденье  "Москвича"  распрямилась  чья-то  фигура,   дверца
приоткрылась и, как ни успокоился было старик, но теперь прянул в сторону. А
тот, что объявился в машине, так и остался на сиденье, только  дверцу  ногой
оттолкнул.
     - Видно, пора  Архитектору  бубну  выбить,  чтобы  таких  ползунков  не
присылал, - сказал он, закуривая. - Да и быстро он чего-то в дела  вошел,  а
хотел отлежаться... Так с чем ты заявился, улитка родненькая?
     Когда прикуривал, вспыхнувшая спичка высветила такое опасное лицо,  что
старику впору было потеряться совсем. Тем не менее он повел себя иначе.
     - Эх, милый: с мое повидав, ты  не  ползать,  лежать  смирно  будешь  и
глазки зажмуришь! - сказал он безбоязненно.  -  Двинься-ка,  Саня,  я  рядом
сяду... А дверку прикрыв, и поговорим шепотком.
     - Да я тут и так потом изошел, - мрачно возразил Саня. И,  высунувшись,
бросил скуластому в майке: - Выйди да постой на ветерке... Послушаю я  деда,
вдруг он дельное скажет.
     Оба дождались,  пока  дважды  проскрипели  петли  металлических  ворот,
выпустивших хозяина  гаража,  и,  выбравшись  из  машины  и  разогнувшись  в
невысокий рост, тот, к кому пришел старик, предложил:
     - Кажи  свои  козыри.  Но  раз  меня  кликал  -  значит,   сорт   людей
понимаешь... Без темноты дело обрисуй, нынче время дорого.
     - Это точно: с тобой темнить - себе в убыток, -  согласился  старик.  -
Только было б что мелочное, я бы к Сане Шмелю за просто так не сунулся. - Он
огляделся, увидел, что сесть некуда, и со вздохом  прислонился  к  верстаку,
заваленному деталями. - А дело  такое,  что  исполнишь  и  до-о-олго  всякое
разное без интереса будет... И чище некуда!


     Ранним  утром  в  одной  из  квартир  ленинградского   дома   заверещал
будильник, и его сразу привычно прихлопнула рука, обрывая трель звонка.
     Мужчина средних лет, стараясь не  тревожить  жену,  вылез  из  постели,
постоял, сонно покачиваясь, и  вышел  в  коридор.  Вскоре  в  туалете  шумно
сработал сливной бачок, мужчина вернулся  в  комнату  и  прошел  на  балкон.
Поеживаясь от утреннего холодка, проснулся  окончательно.  Обозрев  знакомый
пейзаж, несколько раз развел руками, начиная делать гимнастику, затем вдруг,
нахмурившись, опустил руки и еще раз посмотрел вниз.
     Двор напротив был пуст, все там было,  как  каждый  день  в  это  время
суток, но в низком каменном строении одна из дверей оказалась открытой.
     - Нина! - позвал мужчина, войдя в комнату. - Нина, ты спишь?
     Жена спала, и, не дождавшись  ответа,  он  взглянул  на  часы.  Стрелки
показывали десять минут седьмого.
     Пройдя в прихожую, мужчина еще пораздумал, стоя у телефона,  решившись,
снял трубку.
     - Але, милиция? Тут такое дело... Это просто один гражданин говорит. Я,
понимаете, встал, а напротив нас склад открыт...  Нет,  не  видел...  Но  он
всегда закрыт, а  щас  двери  настежь!  Вы  извините,  конечно,  но  странно
все-таки... Что? А-а, Михайлов моя фамилия. Олег Ефимович... Так мне ведь на
работу идти, как же я? Ну ладно, обожду...
     Повесив трубку, вновь прошел на  балкон,  посмотрел  вниз,  в  соседний
двор.
     Там все было, как раньше:  пусто,  тихо,  и  загадочно  темнел  квадрат
открытого входа.
     Мчавшаяся по улице "Волга", заложив  рискованный  вираж,  с  разворотом
въехала во двор, остановилась, противно завизжав тормозами.
     - Ты что, иностранных фильмов с  автогонками  насмотрелся?  -  ворчливо
спросил Бутырцев водителя. - Гоняешь, как этот...
     К машине спешил капитан Сенчаков, и, не определив до конца, как  гоняет
водитель, Бутырцев вылез, захлопнул дверцу.
     - Товарищ подполковник! При осмотре места происшествия обнаружено...
     - Стоп! Пройдем-ка на место и  доложишь  с  наглядностью,  -  остановил
подчиненного подполковник. - Эксперты работают?
     - Заканчивают. Но  уже  определили  кое-что,  -  шагая  рядом,  пояснил
Сенчаков.
     - Кое-что - это лучше, чем ничего, - оценил Бутырцев.  -  Но  с  другой
стороны, опять-таки всего кое-что... Сюда, да?
     - Сюда, товарищ подполковник.
     Бутырцев остановился у входа в  склад,  бегло  оглядел  двор  и  шагнул
вовнутрь.
     В складском помещении работали сотрудники. Эксперты возились  у  дверей
специальных боксов, старший лейтенант Таганцев осматривал короткий  коридор,
ведущий  в  остальные   службы   склада.   Коридор   заканчивался   запертой
металлической дверью.
     А у стены напротив боксов, на бетонном полу, мелом  нанесено  очертание
человеческого тела, и рядом застыл сержант.
     - Сигнализация была отключена, сторож исчез, а  вот  здесь  лежал  труп
неизвестного... Документов при  нем  не  обнаружено,  убит  предположительно
ударом тяжелого предмета в  область  затылка,  -  негромко  давал  пояснения
Сенчаков.
     - Этот неизвестный, он что же, и работникам склада  неизвестен,  да?  -
спросил Бутырцев.
     - Вот именно. Заведующий складом его видел, он сейчас находится там,  -
кивнул Сенчаков на металлический заслон в глубине  коридора.  -  Осматривает
другие помещения, волнуется очень... Опустошены два  бокса,  причем  они  не
взломаны, не вскрыты, а отперты ключами, идентичными  тем,  что  хранятся  у
заведующего. У них порядок такой: в конце дня все ключи сдаются.
     - Порядок хороший, - произнес Бутырцев. - А дело скверное...  Давно  не
было такого чепе. - Он еще посмотрел на меловые очертания на полу и  подошел
к экспертам. - Чем порадуете, товарищ Исраэлян?
     Тщедушного большеглазого Исраэляна  уважительно  величали  алхимиком  и
кудесником, его главным увлечением была графология, и он всерьез считал, что
из-за небрежения к этой области криминалистики теряется многое.
     На  вопрос  ответил  по  обыкновению  обстоятельно   и,   как   всегда,
действительно порадовал важным наблюдением:
     - Ну что можно сказать по  первому  впечатлению...  Оба  бокса  открыты
аккуратно, сигнализация не сработала потому, что была отключена. Обращают на
себя особое внимание два обстоятельства... Во-первых, сигнализацию отключили
не в коммуникациях, а на  щите,  а  щит  находится  за  тремя  запирающимися
перекрытиями. Отсюда, стало быть, -  это  сделал  человек,  знающий  местное
хозяйство,  может  быть,  даже  из  доверенных  лиц...   Во-вторых,   дверцы
опустошенных хранилищ и вообще все вокруг  них  тщательно  протерто,  словно
чистоту наводили перед самым ограблением. Поэтому отпечатки  пальцев  ночных
грабителей четко просматриваются. Мы их зафиксировали, разумеется...
     - Вы сказали - грабителей? - прищурил один глаз Бутырцев,  словно  брал
на прицел тех, о ком шла речь.
     - Именно так. Отпечатки, по первой примерке,  принадлежат  двум  разным
лицам, - констатировал Исраэлян. - Не исключено, что убитый один из них.
     С улицы вбежал молоденький лейтенант, вытянулся:
     - Товарищ подполковник! Вас начальник управления вызывает...
     - Хорошо, иду... Спасибо, Ревик Гургенович, обстоятельней побеседуем  в
родных стенах.
     Вернувшись к машине, Бутырцев сел в нее, взял трубку рации.
     - Здравия  желаю,  товарищ  генерал...  Докладываю:  судя  по   первому
осмотру,  кража  произведена  подготовленно,  сигнализация   нейтрализована,
сторож исчез... Нет, не  обнаружен...  Да,  значительное  количество  шкурок
отборного соболя, намеченного к распродаже на  Международном  аукционе.  Что
вы? Простите, я не понял... Ах, так! Ясно. Буду докладывать. Есть.
     Положив трубку, он так и сидел некоторое время,  глядя  сквозь  лобовое
стекло, а  к  машине  подошли  Сенчаков  и  Таганцев.  Бутырцев  закурил  и,
повернувшись к помощникам, сообщил:
     - Наше самое высокое  руководство  уже  тревожило  торговое  ведомство.
Очень  обеспокоены  случившимся:  исчезнувшие  меха  включены  в   программу
распродажи, аукцион  открывается  через  пять  дней,  скандальная  назревает
ситуация... Нам  решительно  указано  возвратить  все  похищенное  к  началу
торгов.
     - Раз надо, значит, вернем! - бодро сказал Таганцев.
     - Ишь ты! С этакой  исполнительностью  как  раз  и  попадем  пальцем  в
небо,  -  нахмурился  подполковник.  -  А  твои  соображения   какие,   Иван
Гаврилович?
     - Надо в первую очередь сторожа искать, - Сенчаков  говорил,  обдумывая
каждое слово. - И, как  я  понимаю,  на  похищенное  всегда  должен  найтись
покупатель... Если только он заранее не  был  намечен!  Уж  больно  товар...
своеобразный. И в большом числе, значит, очень денежное лицо его ждет.
     - Да, если ждет, - кивнул Бутырцев. - Так. Таганцев,  ваша  задача  как
можно  быстрее  установить  личность  убитого...  Здесь   специалисты   сами
разберутся, так что ты,  Иван  Гаврилович,  займись  следующим:  возьми  под
наблюдение комиссионки, скупки, всякого рода людные торговые точки. Конечно,
разослать сводки-ориентировки, как полагается, и прочее... Спокойной  работы
не ждите, товарищи. Раз  международным  скандалом  пахнуло,  нам  начальство
ежечасно хвосты подкручивать будет!


     Стремительно двигающийся состав поезда номер  два  Москва  -  Ленинград
прогрохотал мимо первой пригородной платформы, и за окнами замелькали домики
ленинградских предместий.
     В служебном купе мягкого вагона  проводница  надела  форменный  пиджак,
поправив прическу, вышла в коридор. И пошла по нему, стучась в каждое  купе,
осторожно отодвигая двери.
     - Скоро прибываем. Билетики, пожалуйста... Скоро прибываем! Извините...
Чаю кто желает? Кофе есть, растворимый.
     Поездной радиоузел тоже начал  работу,  и  в  одном  из  купе  лежавший
пассажир накрыл голову подушкой, спасаясь от бодро  вещавшего  репродуктора.
Но тут же понял, что время вставать, сел, свесил ноги в легких тренировочных
брюках.
     А его сосед безмятежно спал, закинув руки за голову.
     Пассажир в  брюках  длинно,  со  сладким  потягом  зевнул,  еще  раз  с
завистливой неприязнью оглядел спящего и, нащупав  ногами  туфли,  присел  у
портфеля под столиком. Замок поддался не сразу, наконец щелкнул...
     ...И тут же открывшего портфель  рвануло  вверх  и  в  сторону,  сильно
швырнуло на полку, запрокинуло. Заломило стиснутое правое плечо.
     Затем его отпустили.
     - Прошу прощения, - сказал сосед по купе, холодными глазами разглядывая
ошалело моргавшего человека. - Видимо, я был чересчур резковат.  Но  дело  в
том, что это не ваш портфель.
     - Что? Как же... Ох, правда! Мы ведь садились  в  последний  момент,  -
залепетал пассажир в брюках. - Мой  попутчик  в  другом  купе,  я  там  вещи
оставил и спросонья перепутал, знаете... Поскольку мой совершенно такой  же.
Вы убедитесь, пожалуйста, я принесу...
     - Зачем, я вам верю, - беглая улыбка  сделала  почти  приятным  жесткое
лицо владельца портфеля. - А поскольку я реагировал тоже со сна,  вы  должны
меня извинить.
     - Да, конечно... Я понимаю. Я как раз сейчас туда пойду, там умывальные
принадлежности, знаете, бритва и все такое...
     Опасливо передвинувшись на полке к двери, он шмыгнул  из  купе,  а  его
обидчик, оставшись один,  задвинул  дверь,  посмотрев  на  себя  в  зеркало,
проворчал: "А нервишки-то стали тонковаты, братец!" Потом сдернул с  вешалки
над изголовьем махровый халат и вскоре прошествовал по коридору в туалет.
     Когда проводница начала разносить чай, он вышел в коридор  уже  одетый,
глядя в окно, закурил, а из ближнего купе показался  тоже  успевший  сменить
тренировочные брюки сосед, нырнул обратно и опять показался  с  портфелем  в
руке.
     - Простите, что отвлекаю... Вот! Точно такой, а вы уже легли,  когда  я
вошел. Вещи заносить, излишне шуметь постеснялся просто. К тому  же  товарищ
рядом, мы, знаете, слегка отметили одно  событие,  ну  и  с  утра  внимание,
конечно, ослабло... Вы извините!
     - Да оставьте,  право,  -  усмехнулся  куривший.  -  Недоразумение  оно
недоразумение и есть. И вы не обижайтесь.
     - Ни в коем случае! - Человек с портфелем потоптался  рядом,  улыбнулся
искательно.  -  Мы  с   товарищем   бутылочку   сухонького   открыли...   Не
присоединитесь?
     - Благодарю. С утра пью напитки не ниже сорока градусов. А вино - ни  в
коем случае, и вам не советую. Да и подъезжаем уже, слышите?
     Радио звучно объявило о прибытии. Раздалась бравурная музыка, вскоре за
стеклами потянулся перрон.
     Встречающие ожидали и у начала перрона, ближе к выходу в  город.  Среди
них, зябко  нахохлившись,  похаживал  длинноволосый  и  долговязый  малый  в
линялом джинсовом костюме, исподлобья оглядывая выходивших с поезда.
     - Сева! - В руках у любителя крепких напитков сейчас,  кроме  портфеля,
был еще и чемодан, глаза усмешливо щурились. - Здравствуй, Сева...  Этак  ты
меня долго встречать будешь.
     - Виктор Сергеевич, дорогой, - не вдруг,  сначала  еще  присмотревшись,
расплылся долговязый Сева, разводя руки.  Но  не  обнял,  а  поспешил  взять
чемодан. - Как это я тебя не увидел? Идем сюда, я машину поближе подогнал...
Понимаешь, собрался ехать, а она не заводится! Боялся, что опоздаю.
     - Опаздывать нехорошо. Что бы я тогда стал  делать?  Сел,  на  чемодан,
заплакал, так бы и сидел в ожидании обратного поезда...


     Люся Баканова приступила к трудовой деятельности  месяц  назад  -  если
считать совсем точно, то двадцать восемь дней, -  и  каждый  день  дарил  ей
радости и огорчения.
     Всякий раз, отправляясь на службу, она радовалась, что нашла  место,  о
котором можно только мечтать: рядом изысканнейшие  меха,  демонстрации  мод,
навещающие ее шефа иностранные гости - и все это при самых необременительных
обязанностях, плюс множество новых и очаровательных подружек.  Но  к  вящему
сожалению, человек, особенного внимания которого она добивалась,  нимало  не
был склонен его оказывать.  Нет,  заместитель  заведующего  отделом  внешних
сношений  Сергей  Александрович  Воронцов  неизменно  любезно  и  без   тени
начальственного высокомерия общался со своей секретаршей. И это была  именно
та любезность, какая служит для установления точно  определенной  дистанции,
как между сослуживцами, так и между мужчиной и женщиной.
     В свои девятнадцать лет Люся успела кое-что узнать про жизнь  в  разных
ее проявлениях. Хотя и без этого, уже в силу одной  своей  принадлежности  к
лучшей  половине  человеческого  рода,  была  способна  понять,  что  в   ее
огорчениях повинна другая представительница той же половины. А вскоре  новые
подружки не преминули  точно  назвать  имя  счастливой  соперницы.  К  этому
времени стены проходной комнатки секретарши перед кабинетом  Воронцова  были
сплошь увешаны фотографиями манекенщиц, среди  коих  наличествовало  и  фото
Виктории Лоховой, или Вики, как называли ее подруги. И узнав, что именно она
якобы  пользуется  особыми  симпатиями  Сергея  Александровича,   страдающая
секретарша переместила фотографии соперницы из угла у окна на  стену  против
двери Воронцова. То ли для того, чтобы чаще видел, привык, и привычка родила
неприятие, то ли для того, чтобы мог сравнить  холодную  красоту  Лоховой  с
живым и пикантным очарованием близкой помощницы... Кто знает?
     Каждый день,  придя  на  работу,  Воронцов  по  заведенному  регламенту
проводил час в своем  кабинете.  Затем,  если  не  был  занят  посетителями,
покидал кабинет, оставляя точные указания, что кому отвечать и где можно его
найти в случае надобности. И сегодня, ровно в десять тридцать, он  вышел  от
себя и с неизменно радушной улыбкой попросил:
     - Люся, будьте любезны,  приготовьте  кофе  к  двенадцати.  Я  зайду  к
Харлампиеву, навещу старшего товароведа и спущусь в зал. Там  и  буду,  если
что...
     - Хорошо, Сергей Александрович, я поняла, - Баканова вспомнила,  о  чем
просили  узнать  нетерпеливо  ждущие  новостей   манекенщицы,   и   решилась
спросить: - Простите, Сергей Александрович, а что  с  этой  ужасной  кражей?
Выяснилось что-нибудь?
     - Когда выяснится - вы узнаете одной из первых, я вам обещаю, -  сказал
Воронцов,  ничуть  не  выдав,  насколько  забавляет  его  изысканная   поза,
избранная секретаршей при разговоре на этот раз. - Пока могу сообщить только
то, что знают все: милиция ищет преступника.
     А вообще из-за этой кражи все летело вверх тормашками! На международных
рынках русские соболя по-прежнему ценились дороже других мехов, несмотря  на
стремительное вхождение в моду таких полноволосых мехов, как  рысь,  волк  и
лисица. Представители фирм и корреспонденты, прибывшие на аукцион,  каким-то
образом тотчас пронюхали о печальном  событии,  и  для  многих  из  них  оно
явилось  скорее  сенсационным,  нежели  огорчительным.  А  вот   устроителям
аукциона предстояло выкручиваться: соболя  числились  в  списке  распродажи,
предпринимались отчаянные усилия  подсобрать  еще  часть  шкурок  из  разных
запасов, но это все равно был уже не тот товар и не в том количестве.
     К главному своему начальнику, Евгению Николаевичу Харлампиеву,  попасть
не удалось.  Его  многолетний  цербер  Софья  Григорьевна  сообщила,  что  у
начальства с утра засел милицейский чин и тревожить Евгения Николаевича  она
не может, не хочет, не будет! Все это было подано с соответствующей миной  и
категоричным потряхиванием седыми завитушками.
     Старшего товароведа Самохина тоже не оказалось на месте, но  он  вскоре
появился в холле перед конференц-залом, стоял, как надгробие самому себе,  в
горестной задумчивости. Было, ох было от чего впасть в задумчивость  Леониду
Петровичу Самохину, поскольку в  списке  немногих  доверенных  лиц,  имевших
доступ к ключам от хранилищ, он значился одним из первых!
     Воронцов постарался выглядеть как можно безмятежней, дабы не усугублять
невеселое состояние товарища, подойдя, спросил:
     - Ты что тут в одиночестве, Петрович? Я думал, тебя иностранцы на части
рвут,  весь  в  делах,  а  ты  прохлаждаешься...  Могу   поделиться   своими
проблемами, если скучаешь.
     - Не трудись, проблем хватает... А иностранцы уже рвали: правда ли, что
похищены все  продажные  меха  и  налетчики  были  вооружены  автоматическим
оружием, обоснованы ли слухи об отсрочке открытия аукциона, почему не  видно
Харлампиева, не сослали ли его в Сибирь за случившееся. Вон Мартенс, видишь?
Полчаса мне душу мотал, теперь к кому-то еще прицепился.
     - А-а, ну  конечно,  Мартенс,  старый  лис,  ловец  сплетен  и  душ,  -
пригляделся Воронцов. Пригляделся он и к тому, с кем  разговаривал  западный
журналист, и стал серьезен. - А с кем это он беседует, Леонид Петрович?
     - Судя по карточке, корреспондент из АПН, - пожал плечами Самохин. -  Я
его впервые вижу.
     - Я тоже. Я поэтому пойду, подмогну бедняге: он Мартенса не знает,  тот
ему быстро мозги запудрит, выудит лишнее слово и из него в  своей  газетенке
сенсационный подвал развернет...
     Лица,   получившие   доступ   в   аукционное   святилище,    наделялись
пластмассовыми карточками,  которые  носили  на  груди.  И  на  каждой,  под
эмблемой аукциона, красовалась фамилия владельца карточки.
     "Мальцев В.С, АПН", значилось  на  пластмассовой  карточке  у  высокого
мужчины,  беседующего  с  Мартенсом.  Воронцов  отметил  сразу,   что   лицо
совершенно незнакомое, и встал рядом.
     - Здравствуйте, извините... Гуд морнинг! Хау ду ю ду, мистер Мартенс?
     - Оу, мистер Воронцоф! Я рад  видеть  опьять...  Имею  вопросы,  отшень
многоу, хочу получать ответы, да! Мистер Мальтсев, он молчит, он сфинкс,  он
не может помогать коллегам, это плохо, очень плохо, не-кон-так-тно, вот...
     - По-видимому, мистер Мальцев сам  неосведомлен  в  той  области,  куда
стремятся  ваши  интересы,  -  рассмеялся  Воронцов.  -  А   я   удовлетворю
любопытство в полном объеме...  Кстати,  может,  в  чем-нибудь  могу  помочь
мистеру Маль-тсе-ву, поскольку он у нас новичок, по моему разумению?
     - Можете, - отозвался Мальцев без улыбки, из  чего  Воронцов  заключил,
что этот человек редко общался  с  иностранцами.  -  Мне  надо  позвонить...
Откуда бы?
     - Телефон в холле, внизу. Если там очередь - выше этажом,  по  коридору
направо  наши  службы.  В  каждой  комнате  телефон,  а  сотрудники  -  сама
любезность.
     - Благодарю.
     Мартенс мертвой хваткой вцепился в Воронцова, зачастил  возбужденно,  а
Мальцев спустился в холл нижнего этажа. Вокруг столика с телефоном  толклось
множество людей, он еще постоял, оглядывая разномастную, говорливую толпу, а
затем решительно поднялся на третий этаж, в коридор, указанный Воронцовым.
     И первая и вторая двери оказались запертыми, на стук в третью никто  не
ответил, но она приоткрылась. Мальцев  вошел  и  с  удивлением  увидел,  что
комната не пуста: в кресле у окна сидела женщина, а поза ее  выражала  такую
безысходность, что стал понятным неотмеченный стук.
     - Прошу прощения... Вы не разрешите позвонить? Здравствуйте.
     - Что? - Спрашивая, женщина глядела мимо. Глаза не сразу нашли  его.  -
Простите, я не поняла...
     - Мне нужно позвонить. Правда, я могу и в другом месте.
     - Звоните, отчего же...
     Она отвернулась к окну, а Мальцев, набирая, нет-нет да и взглядывал  на
нее. Набирать пришлось дважды.
     - Сева, ты? Да, никак не мог раньше... Вхожу в режим,  увидимся  только
завтра. Что слышно у тебя? Понятно... Понятно... Это обязательно! Ну хорошо,
до завтра, привет.
     Положив трубку, пошел к двери, но у порога постоял, оглянулся, вернулся
к креслу у окна.
     - Еще раз простите... Мне кажется, у вас что-то стряслось.  Не  сочтите
за самонадеянность, но, может, я могу быть полезен?
     - Вы? С какой стати? - искренне удивилась она. - Впрочем,  если  у  вас
есть сигареты...
     - Прошу, -  он  достал,  протянул  и  встряхнул  пачку.  Когда  тонкие,
вздрагивающие пальцы вытянули-таки сигарету, щелкнул  зажигалкой  и  закурил
сам.
     - Спасибо,  -  женщина  взглянула  на   разжегшийся   табак   и   вдруг
рассмеялась. - Фу, глупость какая! Теперь неловко вас выставлять  отсюда,  а
говорить... Стряслось у нас всех: вы ведь тоже наверняка знаете о пропаже?
     - Наслышан, если вы так мягко называете ограбление... А сами  работаете
здесь? Я спрашиваю оттого, что не замечаю карточки.
     - Карточка бирку напоминает, а я каждый день их вижу на шкурках. -  Она
затянулась дважды подряд. - Понимаете,  сегодня  утром  меня  вызывали...  Я
впервые имею дело с милицией и очень боялась. И сейчас боюсь!
     - Ну, во-первых, говорят, что невинность не знает страха, -  усмехнулся
Мальцев несколько иронически. - А во-вторых, и в милиции  иногда  попадаются
разумные люди, если судить по кино- и телепродукции.
     - Да, наверное,  попадаются...  Со  мной  тоже  беседовали  вежливо.  А
все-таки гадко ощущать себя подозреваемой! Хотя...
     Она осеклась, и, не дождавшись продолжения,  Мальцев  подвинул  стул  и
уселся напротив.
     - Послушайте, мне кажется,  что  выговориться  вам  и  необходимо  и...
некому. Гоните в  шею,  если  я  назойлив,  но  верьте,  что  ни  минуты  не
сомневаюсь в вашей порядочности. Не берусь объяснить - почему, но  это  так!
Хотя вы явно не договариваете...
     - Елена Андреевна, - прервала женщина вопросительную паузу. - Вы правы:
я не договариваю, и правы, что надо выговориться. Что некому - опять  верно!
И еще, я почему-то не люблю этот термин "порядочность". Часто  слышишь:  "он
порядочный человек".  А  он,  оказывается,  порядочная  дрянь...  Понимаете,
получается, что я последняя видела Лохова, а в милиции об этом  не  сказала.
Плохо, да?
     - А кто это - Лохов?
     - Да  сторож,  который  исчез!  -  Елена  Андреевна  досадливо  съежила
брови. - Он без того был странный такой, а тут совсем не в себе казался... И
главное, - она растерянно посмотрела на  Мальцева,  -  я  не  последняя  его
видела, хотя получается так.
     - Попробуем разобраться, хотя у вас  не  вдруг  поймешь,  -  он  крепко
прижал нос кулаком. - Вы хотите сказать, что кто-то еще видел его после вас?
Где это было?
     - Ну на складе же... Конечно, видел! Я  услышала  шаги,  и  Лохов  туда
пошел, где человек был, которого услышала... Но всех спрашивали, никто в это
время не приходил, и получается, словно я там  оставалась  одна!  А  я  даже
разговор их слышала, не слова,  а  как  они  говорили.  Если  бы  в  милиции
сказала, стали бы спрашивать, кто и что, но я ведь не знаю! У них,  говорят,
так путают людей, мне не хочется запутаться и повредить кому-то, понимаете?
     - Понимаю, - серьезно кивнул Мальцев. - И не надо  ничего  говорить.  И
терзаться не надо.
     - Вы считаете, не надо? -  посветлела  Елена  Андреевна,  радуясь,  как
радуется нерешительный человек, чье намерение подкрепили со стороны.
     - Разумеется. Путать они и впрямь мастера,  им  за  то  деньги  платят.
Давайте лучше пойдем на пресс-конференцию, я, в общем, за этим  пришел.  Вам
не нужно быть?
     - Нужно... Только теперь я позвоню,  а  вы  идите.  Мы  все  равно  там
увидимся. - И сразу спохватилась, удивившись себе. - Правда, это  совершенно
не обязательно! До чего глупо сказала...
     - Зато  искренне,  -  рассмеялся  Мальцев,  пошел  к  двери,   от   нее
обернулся. - Меня зовут Виктор Сергеевич. Сообщаю на всякий случай.
     Оставшись одна, Елена Андреевна пересела к телефону, набрала номер.
     - Димитрий, это я, - сказала обрадованно. -  Значит,  ваша  вылазка  не
состоялась? Ну, я рада... Нет, я еще не знаю - когда, но ты и  сам  помнишь,
что где лежит. Вот и распорядись... Конечно, приду,  что  за  вопрос?  А  об
этом - когда увидимся. Хорошо, хорошо, у меня дела. Чао!


     Даже те, кто прибыли специально, чтобы освещать то  или  иное  событие,
зачастую не ходят на пресс-конференции, зная, что после  все  равно  получат
все материалы. Разумеется, если у них нет заготовленных  вопросов.  И  если,
конечно, не пахнет сенсацией.
     На этот раз сенсация наличествовала, заготовленные вопросы  были,  и  в
небольшом  зале,  несмотря  на  многолюдность,  царила  та   тишина,   какая
образуется при выступлении оратора, от которого ждут малейшей  промашки.  Но
Харлампиев говорил, как обычно, спокойно.
     - ...Надо  сказать,  что  в  этом  году  мы  уже  участвовали  в   трех
международных аукционах, где  выставляли  и,  за  малым  исключением,  почти
полностью продали все виды пушно-меховых товаров. Но,  как  известно,  около
восьмидесяти процентов мехов мы реализуем здесь, на ленинградском  аукционе,
и нынешний не станет исключением из правила...
     Сидящий за столом неподалеку от выступавшего  Воронцов  увидел  в  зале
Мальцева. Разглядывая его, вдруг подумал, что этот человек  из  тех,  с  кем
хочется познакомиться поближе.
     - ...В заключение, - продолжал Харлампиев, - хочу объявить, что  завтра
в демонстрационном зале начнутся просмотры моделей готовой одежды  из  мехов
различных наименований. А теперь прошу задавать вопросы!
     По залу разом прокатился гул, и первым поднялся  красавец  в  седоватых
кудрях.
     - Вопрос фирмы "Джакомо Ваннуци". В каком объеме будут предложены шкуры
рыси?
     - В объеме, как минимум, вдвое больше против прошлогоднего.
     - Фирма "Мацуда и Мацуда". Объявленная программа торгов  не  претерпела
изменений? Я хочу сказать...
     - Простите,  я  вас  понял.  Нет,   программа   торгов   изменений   не
претерпела, - в наступившей опять тишине произнес Харлампиев.
     Тишина затянулась и была нарушена вопросом, поставленным без обиняков.
     - Гэвин Саксон, "Дельта Трейдинг Корпорейшн". Скажите,  по-прежнему  ли
вы хотите представить на продажу соболей баргузинского кряжа?
     - Да, по-прежнему.
     - Вы хотите сказать, что они обязательно поступят в продажу и  поступят
именно в указанном объеме? - напористо переспросил Саксон.
     - Я хотел сказать именно  это,  вы  меня  поняли  правильно,  -  кивнул
Харлампиев. Воронцов взглянул на него с легким  недоумением.  -  Объявленная
партия соболей полностью пойдет на торгах!


     Как ни истерзала город жара, но бытующее  мнение,  что  летом  легче  и
выгоднее купить  зимнюю  одежду,  заставляло  комиссионный  магазин  меховых
изделий и в эту пору работать с неизменной нагрузкой.
     Пожилая  женщина  протолкалась  к  прилавку,   несмотря   на   протесты
приглядывающихся и приценивающихся возле  него,  выждала,  когда  продавщица
оказалась рядом, и обратилась просительно:
     - Девушка, милая, вы не окажете любезность...
     - Окажу,  как  только  освобожусь,  -  без  особой  любезности  в  тоне
отреагировала продавщица. - Вы же видите, что я товар показываю!
     - Так тут вас двое, а она уйти может. Я вам буду очень признательна!  -
со значением пыталась настаивать женщина.
     - Кто - уйти? - недоуменно свела брови продавщица. - Я не понимаю... Вы
что хотите?
     - Видите ли, мне  одна  гражданочка  шкурки  предложила,  говорит,  это
соболь, а я сомневаюсь, - взволнованным шепотом зачастила  просительница.  -
Она здесь рядом, в подъезде стоит, у нее еще одна желающая смотрит... Вы  бы
поглядели: соболь это или нет, раз специалистка, а я отблагодарю! Мне  дочке
подарочек хочется.
     - Ну знаете! Я с рабочего  места  по  подъездам  ходить  не  могу...  -
Запнувшись, продавщица еще посмотрела на уговаривающую и неожиданно  радушно
улыбнулась. - Хорошо, ради вашей дочки схожу. Подождите у выхода.
     - Спасибо вам, милая... Только вы  не  задержитесь,  пожалуйста,  а  то
вдруг уйдет.
     Быстро пройдя за прилавком в служебное помещение, продавщица  оказалась
у двери с надписью "Заведующий", распахнув ее, крикнула с порога:
     - Серафима Евгеньевна, звоните в милицию! Тут рядом в  подъезде  шкурки
продают... Я туда побегу!


     Группа Бутырцева получила сигнал о продаже шкурок в 18.15. Уже в  18.36
старший лейтенант Таганцев был на  месте,  и  очень  испугавшаяся  появления
милиции блондинка, сбывавшая шкурки, сразу сказала, что  товар  дал  продать
знакомый, который ждет у нее дома, но домой она ни с кем не  поедет,  потому
что убьет он ее, если милицию приведет!
     Машина  проехала  по  мосту  через  Фонтанку  и  ходко   помчалась   по
набережной.
     - Успокойтесь и поймите, что с нами вам ничего не грозит, -  с  сиденья
рядом с шофером увещевал Таганцев плачущую блондинку. Та сидела сзади, между
Калинниковым и Сагарадзе, опухшее лицо зачернили потеки туши. -  Перестаньте
плакать.
     - Не грози-ит, скажете-е! А он Нинке такой  мордоворот  устроил,  когда
она с военным танцевать пошла-а... Пять дней на работу показаться не могла.
     - А вот и Нинка, - удовлетворенно кивнул Таганцев. - Это  кто  такая  и
где они танцами занимались?
     - Так в ресторане, где же? В "Баку-у"... Только это давно  было,  Нинка
три года как за летчика замуж вышла, в Орске живет... А он на прошлой неделе
объявился и ко мне напросился, - рассказывая, блондинка всхлипывала реже.  -
Все денег ждал, откуда  с  работы  приехал,  каждый  день  уходил...  А  тут
говорит: знаешь, я зверюшек привез, для себя берег, да раз деньги нужны,  ты
сходи толкни кому-нибудь, только не в скупку,  а  так,  раз  тебя  в  скупке
обманут. Я и пошла, идиотка непутевая-а-а...
     - Откуда он приехал, говорите? Да успокойтесь вы!
     - С этими... с нефтяниками на Севере работал.  Там,  рассказывал,  этих
соболей дополна, они их с собаками ловили. Да куда вы? Здесь  перерыто  все,
ремонтируют... Направо надо.
     - Сдай назад, Костя...  Или  нет  -  объезжай  тротуаром,  живенько!  -
Таганцев озабоченно взглянул на часы и снова обернулся к женщине. -  Этаж  у
вас какой?
     - Второй... Только я ни в жизнь с вами не пойду, режьте, мучайте, а  не
пойду! Убивайте!
     - Перестаньте кричать, тогда не будем резать... Этот  двор?  Окна  куда
выходят?
     - Это-от... И окна сюда.
     - Стоп! Калинников, останешься с ней. Сагарадзе, пошли!
     Сзади остановилась еще одна машина, из нее выскочили трое, тоже спешили
к подъезду. Но вошли в подъезд именно они и Таганцев, а Сагарадзе остался на
улице.
     Женщина в машине опять всхлипнула, тихонько заскулила в платок.
     - Тише,  не  терзайтесь,  гражданочка,  -  сказал   шофер,   напряженно
вглядываясь через стекло в синеву сумерек, сгустившихся в колодце  двора.  -
Слезы жизни не в помощь.
     Стоявший под стеной Сагарадзе услышал, как  наверху  стукнули  рамы,  и
почти в тот же миг на земле оказалась человеческая  фигура.  Человек  трудно
разгибался после прыжка...
     А от въездной арки вспыхнули фары двух машин, четко высветив его.
     - Стоп!  -  сказал  успевший  оказаться  за   спиной   этого   человека
Сагарадзе. - Руки вверх и в дальнейшем без цирковых номеров!
     - А я и не стану, - подняв руки,  ответил  задерживаемый  и  неожиданно
опустился на землю. - С ногой у меня чего-то, начальники...


     Подполковник  Николай  Афанасьевич  Бутырцев,  если  бы  его   пришлось
характеризовать кратко, был, что называется, "службист", то есть вменил себе
в  обиход  и  требовал  от  других  неукоснительного   выполнения   уставных
положений, соблюдения субординации и так далее. Однако при всем при том взял
себе также за непреложное правило, занимаясь делом, работать так, словно  не
было  пристального  начальственного  надзора,  непрестанных   подстегиваний,
напоминаний о срочности задания, а  иногда  и  довольно  суровых  упреков  в
медлительности. "Торопиться надо медленно!"  -  такое  присловье  стало  его
девизом. Но два-три раза на дню устраивал короткие оперативные совещания,  и
это тоже было правилом.
     Заканчивая одну такую оперативку, он разглядывал лежащие перед  ним  на
столе фотографии, на которых одно и то же лицо было  снято  живым  в  разных
ракурсах и мертвым, тоже в  разных.  Еще  были  фотографии  тела  убитого  и
увеличенные снимки отпечатков пальцев.
     - Значит,  Шмелев  Олег  Борисович,  -   отложил   Бутырцев   одну   из
фотографий,  -  двадцать  восьмого  года  рождения,  не  единожды   судимый,
последний раз освобожденный из колонии строгого режима месяц назад. Кличка -
Шмель... Ну-ка, еще раз справку экспертизы?
     - Причиной летального исхода явился удар  головой  о  стену  складского
помещения.  Смерть  наступила  практически  мгновенно,  чему  способствовала
старая черепная травма... Произошло это по времени в  пределах  трех-четырех
часов ночи, - заглянув в свой блокнот, зачитал Сенчаков.
     - Спасибо. Что мы имеем по сторожу?
     - Пока  ничего,  -  мрачно  констатировал  Таганцев.  -  По  показаниям
соседей, Лохов в конце того дня, как обычно, ушел на работу. С тех  пор  его
больше не видели... Фотографии размножены и разосланы, поиски ведутся,  дана
заявка на полную проверку.
     - Как только будет  готово,  полученные  данные  немедленно  ко  мне...
Сейчас все свободны, в том  смысле,  что  продолжайте  работать,  -  оглядел
сотрудников подполковник. - Распорядитесь, чтобы  доставили  задержанного  и
все, что на него имеется. Как его фамилия?
     - Томилин,  -  назвал,  вставая,  Таганцев.  -  Мужчина   ловкий,   при
задержании пытался бежать.
     Через полчаса напротив  Бутырцева  сидел  человек  с  почти  неуловимым
взглядом и светлыми пятнами не то от солнечных ожогов, не то от  обморожений
на коже лица.
     - Значит,  Томилин  Борис  Игнатьевич,  так?  -  утвердительно  спросил
подполковник.
     - Так, - согласился Томилин. - Я  считаю,  что  фамилия  тоже  значение
имеет, гражданин начальник. Ведь сколько томиться в жизни  пришлось,  кошмар
вспомнить! И вот опять, чистое  недоразумение,  а  чувствую,  будут  большие
неприятности мне - и вам лишние хлопоты.
     - Нам - лишние хлопоты, вам - казенный дом, дальняя  дорога  и  пиковый
интерес, - легко  поддержал  разговор  Бутырцев.  -  А  что  это  у  вас  за
псевдоним, Архитектор?
     - За точный расчет и капитальные соображения люди наградили, -  не  без
самодовольства сообщил Томилин. -  Планы  строю,  так  сказать,  на  прочной
основе... Не то  как  щас  дома  ставят:  его  приняли  досрочно  с  оценкой
"отлично", а он через месяц на бок хилится! Сплошной обман Госплана.
     - За качество болеете душой? Это хорошо. А судимостей у вас  многовато.
Не находите?
     - Действительно, есть грех. Как пишут в газетах  -  верность  избранной
профессии, - Томилин сокрушенно развел руками. - Но хотел, чтобы все было  в
прошлом, уверяю. Прибыл  с  намерением  переквалифицироваться,  да  попутала
нечистая сила!
     - Ну, предварительное знакомство состоялось, так вы  теперь  попонятней
излагайте. Где взяли шкурки, часть из которых была передана вами для продажи
Зинаиде Гоголевой?
     - Украл, гражданин начальник. Бродил по городу с целью трудоустройства,
за-ради любопытства  зашел  в  Пассаж,  и  у  солидного  человека  аккуратно
отвернул сверточек... Я же говорю - нечистая попутала.
     - Солидный  был  сверточек,  с  тридцатью  двумя  шкурками,  -  уточнил
Бутырцев. - Может быть, сразу начнем деловой разговор, Томилин?
     - А  может,  сразу  и  кончим?  -  впервые  прямо  посмотрел   тот   на
подполковника. - Ну пораскиньте сами: инцидентик  плевый,  невольная,  можно
сказать,   кража,   вызванная   ротозейством   неизвестного   лица...    Мое
чистосердечное признание подписываю с ходу, и дело в суде проскакивает,  как
намыленное. Получается роскошный довесок к вашему авторитету!
     - Получается, что кличка у вас не очень правильная, Томилин: версию  вы
строите ловко, да фундамент хиловат... А как провели ночь с одиннадцатого на
двенадцатое августа, не вспомните?
     - Очень даже помню: кошмарно! Первую половину страдал от перегрузки,  а
к утру маялся дрожанием всего организма с похмелья... Зинка с ночной  пришла
и как раз застала меня в разобранных чувствах. Она подтвердит.
     - Уже подтвердила. Так. - Бутырцев выключил магнитофон, нажал кнопку, и
у дверей возник конвоир. - Вы сейчас чересчур перебираете с юмором, Томилин,
расстанемся до следующей и скорой встречи. И  мой  вам  совет:  постарайтесь
быть к ней готовы!
     Оставшись один, Бутырцев некоторое время сидел, откинувшись  на  спинку
кресла и закрыв глаза. Затем поднял трубку, когда ответили - попросил:
     - Сагарадзе? Мне нужны  показания  сотрудников  отделения  Союзпушнины,
имеющих  доступ  в  складские   помещения.   Да-да,   Завьялова,   Самохина,
Русановой... Именно сейчас. Жду.


     Служащие  гостиницы  "Советская"  никогда  не  могли  пожаловаться   на
отсутствие постояльцев, а в дни, предшествующие аукциону, тем более.
     - Постойте-ка, минуточку, куда вы? - Швейцар  на  входе  догнал  быстро
прошедшего  человека,  загородил  дорогу.  -  Попрошу  карточку.  Вы  у  нас
проживаете?
     - Обязательно. Вот - убедитесь.
     У лифта была толпа. Мальцев подошел к киоску "Союзпечать". Сзади кто-то
сказал:
     - Ну как, не скучаем после столицы? Добрый вечер, - Воронцов приветливо
улыбался. - Днем я не представился и мог показаться бестактным,  зато  хотел
спасти вас от пройдохи Мартенса. Воронцов, Сергей Александрович.
     - Мальцев, Виктор Сергеевич. Я все понял и не в претензии. Вы  и  здесь
не оставляете гостей без внимания?
     - Только  некоторых,  -  рассмеялся  Воронцов.  -  Как  раз   собрались
компанией, а мужского контингента недобор. Не присоединитесь?
     - У меня рабочий режим, -  покачал  головой  Мальцев.  Но  через  плечо
Воронцова увидел двух  мужчин  и  Елену  Андреевну  рядом  с  тремя  рослыми
девицами. И добавил раздумчиво: - Хотя чем черт не шутит, когда бог  спит...
Надо же день прибытия отметить!
     - И чудесно. Давайте я вас представлю.
     Воронцов подвел его  к  стоявшим  поодаль  и,  хотя  Мальцев  резковато
освободил панибратски прихваченное плечо, объявил радушно:
     - Наш московский гость любезно согласился провести вечер вместе с нами!
Прошу любить и жаловать: Мальцев, Виктор Сергеевич,  золотое  перо  всемирно
известного агентства печати "Новости".
     - Зоя.
     - Вика...
     - Тамара...
     - А это коллеги из Польши: Збигнев Данецкий, Лешек  Охыра,  мои  давние
друзья, - пояснил Воронцов. - Лена, вы  и  словечка  не  пророните?..  Елена
Андреевна Русанова, наш скромный сотрудник с решительным характером.
     В тоне Воронцова или в молчании Русановой Мальцев ощутил  нечто  такое,
что не позволило ему упомянуть о дневной встрече. Он лишь слегка поклонился:
     - Мальцев. Очень рад знакомству.
     Вскоре поднялись на десятый этаж, где  Данецкий  занимал  люкс.  Хозяин
принимал широко, хорошо владел русским и вообще оказался веселым и  приятным
мужчиной. Охыра улыбался, всем подливал и был не очень речист, в  силу  того
что  не  обладал  столь  объемным  словарным  запасом.  А   Воронцов   сыпал
прибаутками и анекдотами, являя собой ту самую душу общества, какая способна
объединить самое разнородное собрание.
     Два очень вежливых официанта  успели  не  раз  навестить  номер,  ни  в
закусках, ни в напитках  недостатка  не  ощущалось,  а  кассетная  магнитола
выдавала все, на что была способна.
     - ...Стоит посмотреть обязательно! Такие невозмутимые,  респектабельные
господа, все на свете они видели, а совершенно меняются на торгах, -  танцуя
с Мальцевым, пышноволосая Зоя говорила с мстительным удовольствием. - В  раж
войдут и друг на друга злобными волками смотрят!
     - Коммерция - дело нешуточное. Кто  как,  а  я  серьезного  коммерсанта
уважаю...  Вы  завтра  участвуете  в  показе?  Обязательно  приду   на   вас
посмотреть.
     - Буду ждать, - обласкала взглядом девушка.  -  Только,  знаете,  везде
одинаково...  Конечно,  у  Гальки  лучшие  ансамбли  и  музыка  для  выходов
подобрана специально!.. Ее подают особо, раз Воронцов старается.
     - Кто-кто подается так роскошно?
     - Да Вика же... Вон с поляком танцует. Она вообще Галина  от  рождения,
но теперь - Виктория, для звучности. Виктория Лохова, Советский Союз, первая
беговая дорожка! Умора.
     - Где-то я слышал эту фамилию, - постарался  припомнить  Мальцев.  -  А
может быть, в журналах или в аукционном проспекте читал.
     - В журнале мод ее часто снимают. Только сейчас она бы и  фамилию  свою
сменить рада в связи с этим случаем... Вы же знаете, конечно?
     - Знаю, разумеется. А что я знаю?
     - Ну-у, какой, - охотно рассмеялась Зоя. - Сторож, который исчез,  ведь
он тоже Лохов был... Такое несчастье, собольки просто роскошные пришли,  все
ахали!
     И оба поляка танцевали, а Воронцов, налив  в  фужер  минеральной  воды,
выжимал туда лимон. Когда Мальцев посадил свою даму и подошел к столу  взять
пепельницу, Воронцов спросил негромко:
     - Разведка произведена? Она  ничего,  правда,  злючкой  бывает...  А  в
женщине ценна доброта. Как считаешь?
     - И доброта тоже, - согласился москвич. - Мы уже на "ты"?
     - Конечно, если нет возражений. Давай чокнемся, только я водичкой... Не
представляешь, до чего пить надоело! А с иностранцами иначе никак, входит  в
распорядок общения. Ты в Москве где обитаешь?
     - Звездный бульвар знаешь?
     - Там, у киностудии, что ли?
     - Нет, у кинотеатра "Космос". Эта Русанова, она всегда сидит  мраморной
нимфой?
     - С ней в компании нечасто приходилось общаться.  Ее  Охыра  пригласил,
консультировался у нее насчет партии песцов... А штучка  с  секретом!  Живет
без мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти, обводы корпуса сам видишь
какие... И ни на кого в упор не глядит! Попробуй, но если хотя  бы  разрешит
проводить - я обязуюсь всухую сжевать собственный галстук!
     Данецкий был в приподнятом настроении, подойдя с бутылкой, сразу  налил
в емкости беседующих.
     - Не можно отделяться для деловых контактов. На то будет срок завтра...
Панове, прошу поднять  бокалы  за  здравие  сиятельных  дам,  красящих  наше
собрание!
     - Виват! - поддержал Охыра воодушевленно.
     Мужчины выпили, дамы тоже не остались безучастными к тосту.
     В магнитоле хрипловато напевала про амор  итальянка.  Мальцев  поставил
бокал, пересек комнату и остановился перед Русановой.
     Та вздохнула и поднялась.
     - Накал веселья повышается, - отметил  Мальцев,  когда  повел  в  танце
партнершу. - Вы не устали?
     - Я плохо танцую или у меня понурый вид?
     - Танцевать с вами удовольствие, а вид - радующий глаз... Просто это  я
несколько сник от обилия впечатлений. Может быть, нам уйти потихоньку? Через
часок.
     - Уже нам? - усмехнулась она. - Не знаю, нам ли, но я уйду очень скоро.
     Кружа с Викой Лоховой, Воронцов нет-нет да поглядывал на Русанову и  ее
партнера.  Пара  оставляла  отменное  впечатление,  этого  нельзя  было   не
признать. Но что-то ежилось  внутри,  когда  он  смотрел  на  Мальцева:  вот
танцует себе человек и танцует, с партнершей  беседует,  а  обвались  сейчас
потолок, он и к этому будет готов... Постоянная готовность ко всему, что  бы
ни произошло, вот  что  в  том  чувствовалось!  Это  что  же,  журналистская
практика такое вырабатывает? - подумал Сергей Александрович, удачно  ответив
на очередной и довольно коварный вопрос Вики.


     Ветер раскачивал на столбе фонарь под жестяным колпаком, и желтое пятно
света то и дело выхватывало из полутьмы угол дощатого забора.
     За забором залаяла собака, услышав чьи-то шаги,  двое  человек,  пройдя
вдоль него, пересекли световое  пятно,  направились  к  продуктовой  палатке
поодаль.
     - Привет, Любушка,  пивца  не  осталось?  -  искательно  спросил  один,
облокотясь на узкий прилавок перед оконцем.
     - Откуда бы? Хватился на ночь глядя, -  продавщица  убирала  с  витрины
перед стеклом какие-то банки, передвигала картонные  ящики.  -  Закрылась  я
давно, зато  тут  торчу,  что  завтра  хозяйство  сдавать...  Другая  теперь
хозяйничать будет, а я отмучилась с вами, слава богу, ханыги несчастные! Иди
домой, жена ждет сидит, а он все-о пиво к ночи ищет.
     - Да я так, вдруг осталась бутылочка.  Веселее  б  стало  до  остановки
топать...
     - Ну и пошли, Вить, - позвал жаждущего его спутник. -  Чего  зря  ля-ля
разводить.
     - Ладно, счастливо, Люба!
     - Идите-идите... Ох, мужики! И без вас скушно, ну и с вами маета.
     Продавщица обозрела оставляемое хозяйство и,  переставив  еще  поглубже
одну из коробок, опустила навесную раму на оконце.
     И в это время оттуда, где лаяла  за  забором  собака,  вышел  еще  один
человек.
     Сгорбившись, приволакивая  ногу,  он  подошел  к  палатке,  постучал  в
стекло.
     - Простите, мне бы пачку чая, если можно.
     - Ну закрыто же, видите! - вознегодовала Люба из-за стекла. -  Одним  -
пива, этому - чаю, что я вам, всю ночь дежурить буду? Да и  нету  его,  один
кофейный  напиток...  -  И  вдруг  сжалилась,  рассмотрев  за  стеклом  лицо
старика. - Будете брать? Мне ждать некогда.
     - Нет-нет, я бы чаю... Извините.
     Старик отошел от палатки, на самом краю колеблющегося  фонарного  пятна
остановился, сунув в рот сигарету, охлопал карманы - искал спички.
     Рука с зажигалкой выдвинулась из темноты, огонек вспыхнул после щелчка,
погас на ветру, и зажигалка щелкнула снова.
     - Н-ну? - спросил поднесший огня. - Будешь тут прикуривать или  к  себе
позовешь? Ловко ты нырнул, да теперь дошла коза до  воза:  хотим  послушать,
кто Шмеля прибрал!
     Увидев,  что  за  спиной  говорившего  темнела  другая  фигура,  старик
невольно обернулся к палатке: продавщица уже навешивала замок.
     - Я... Да как вы меня поразнюхали? - Лицо  старика  передергивалось  от
волнения, потом окаменело, и глаза расширились в ужасе. - Как прибрал?  Кто?
Я ничего не знаю, ребятки, обождите... И худо мне, сердце дрыгает.
     - А кому хорошо? Только птичке-ласточке, пока зима не пришла...  Ты  не
придуривайся, темнила, а шагай к месту, где занорился,  пока  прямо  тут  не
оставили. Ну!
     С противным повизгиванием качался фонарь на столбе, светилась  запертая
палатка. Не очень далеко раздался низкий сигнал электрички.
     Старик, сгорбившись еще больше, поплелся в сторону забора,  за  которым
лаяла собака, и две тени двинулись за ним.


     Русанова сама предложила идти пешком, и, охотно  согласившись,  Мальцев
сразу вспомнил краткую характеристику,  данную  ей  Воронцовым:  "Живет  без
мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти..." Вспомнил и поймал себя  на
том, что подосадовал, ибо  таилось  в  сказанном  нечто  бросающее  тень  на
женщину, идущую  рядом,  а  эта  женщина  ему  нравилась,  что  было  совсем
некстати.
     - ...Самые высокие цены обычно итальянцы  дают,  -  рассказывала  Елена
Андреевна. - Особенно когда доходит до модных мехов.
     - Это какие же?
     - Рысь,  волк,  серебристо-черная  лисица,  норка   по-прежнему...   И,
конечно, пресловутый соболь, он только нами представляется.  Входит  в  моду
светлый хорь.
     - Хорек? - удивился Мальцев. - Вот никогда  подумать  не  мог...  А  вы
какой мех любите?
     - Белку, - рассмеялась она. -  Нет,  правда.  Я  ведь  когда  гляжу  на
шкурки, почему-то  вижу  самих  зверей.  Рысь,  волк,  лиса,  хорек  -  одна
кровожадная шатия. А белка никого не трогает, славная такая.
     - А соболь, значит, вам тоже не нравится?
     - Ну, этот никому спуску не даст! Ночной хищник, не брезгует никем.  Из
одного семейства куньих: соболь, куница, хорек, норка, выдра, барсук...
     - И барсук из этих? - в удивлении приостановился Мальцев. - Он не похож
на них совсем и спит зимой, как медведь... Вы меня не морочите?
     - Зачем же? - опять засмеялась Русанова. - Просто все пальцеходящие,  а
он из стопоходящих и тоже хищник, правда, не столь активный, раз  только  на
земле охотится и зиму спит. А на Дальнем Востоке живет  куница-харза,  такая
крупная, что даже на косуль нападает.
     - Экая дрянь! Но шашлык из косули - вкусно, приходилось пробовать... Ну
вот, теперь вы остановились, вы против шашлыка из косули?
     - Я против того, чтобы проходить мимо дома. И остановилась, потому  что
пришли,  -  Елена  Андреевна  заглянула  в  подворотню.  -  Только,  знаете,
проводите чуть дальше, у нас двор жутковатый.
     Старый двор и впрямь казался недобрым в эту пору, у  подъезда  Русанова
вздохнула с облегчением.
     - Спасибо, что проводили.
     - Подождите, -  Мальцев  взял  ее  руки  в  свои.  -  Ведь  мы  ушли  с
изысканного ужина как раз перед кофе с мороженым...  Мороженое,  ну  его,  а
кофе хочется. Не пригласите?
     - Вот это да! - сказала она, и в лице было одно  любопытство.  -  Самое
удивительное, что нет желания возмутиться. Вы всегда так напористы?
     - Всегда, - сокрушенно признал Мальцев. - И действительно, душа  просит
хорошего кофе, а я знаю, что вас никто не ждет.
     - Все-то вы знаете,  -  нахмурилась  Русанова,  высвободив  руки.  -  Я
видела, как вы беседовали с Воронцовым, и поняла, что речь  шла  обо  мне...
Он-то очень прост в обращении с женщинами, а о вас я думала иначе.
     - Значит, все-таки думали... Это хорошо. Чем же провинился Воронцов?
     - Ничем особенным. Мужчина как мужчина: пригласил на прогулку на  своем
катере, потом других гостей высадил и был очень предприимчив... По-моему,  с
тех пор сердится на меня, - она снова вздохнула. - И вы еще  обидитесь,  что
прогоню... Идемте, напою вас кофе, пусть и ни к чему это к ночи.
     На второй этаж поднялись молча, Елена Андреевна  повозилась  с  ключом,
отворила дверь.
     - Проходите и не судите, гостей не ждали.
     Мальцев шагнул в освещенный коридор, а из  комнаты  вышел  мальчик  лет
десяти.
     - Вот хорошо! - сказал, окинув гостя взглядом с материнским прищуром. -
Я сколько раз в окно смотрел, все нету и нету... А тебя проводили.
     - А меня проводили... Уже поздно, но ты здоровайся и  веди  человека  к
себе, я на кухне разберусь.
     - Здравствуйте. Я Дима Русанов, прошу сюда.
     - Виктор Сергеевич, вечер добрый.
     Озадаченный Мальцев последовал за ним в небольшую  комнату.  Письменный
стол освещала настольная  лампа,  на  шахматной  доске  застыли  фигуры.  Он
подошел, заглянул в запись ходов, лежавшую рядом.
     - А почему конь на це-шесть не сыграл? Хотя да - тогда ладья выходит на
седьмую с угрозой. И потом третьим ходом можно выиграть качество. Понял.
     - Вы мастер? - с уважением посмотрел на него мальчик.
     - Нет, я дилетант. Но с большим стажем.
     На кухне Елена  Андреевна  зажгла  газ,  поставила  чайник.  Достав  из
шкафчика  кофемолку,  засыпала  зерна,  но  не  включила   ее.   Застыла   в
задумчивости, держа ее в руках, и рассеянно улыбалась чему-то.
     Воронцов  с  презрением  относился  ко  всем,  кто  выказывал  хотя  бы
маломальское   подобострастие   перед    иностранцами,    называл    таковых
"обшарашками", и уличенный в этакой слабости  интересовал  его  с  той  поры
только как мишень для злых насмешек. Но кодекс джентльменства чтил, хотя  не
без своеобразных отклонений. Во всяком случае, всегда  выглядел  безупречно,
прилагая к тому немало стараний.
     И в утро после пирушки у поляков встал, как обычно, рано, и  гимнастику
проделал полностью, а после долго отмокал пол душем.
     Одевшись, пораздумал, заходить ли в  спальню,  но  именно  там  остался
телефон, и пришлось войти.
     - Тебя когда ждут, сокровище? - спросил он, разглядывая прихваченные  с
собой галстуки.
     - В двенадцать, - не открывая  глаз,  ответила  Вика.  -  Разве  нельзя
собираться потише? Голова разламывается.
     - А ты пей больше...  Смотришь  в  телевизоре  про  алкоголиков?  Очень
поучительно.
     - Ты мастер поучать, -  она  открыла  глаза,  и  в  них  была  открытая
неприязнь. - Поучал Татьяну, потом наставлял Элку, образовал, как мог,  меня
и  теперь,  кажется,  заскучал...  Ну  сунься  опять  к  этой  скромнице,  к
Русановой, давно вокруг кружишь! Хотя к  ней  твой  новый  приятель  неровно
дышит: весь вечер глаза пялил. И что там нашел!
     - Да уж нашел, по-видимому, - Сергей Александрович остановил свой выбор
на одном из галстуков и, застегнув рубашку, ловко повязал его. - Ты  хороша,
спору нет... Но если судить строго и здраво, то  представляешь  из  себя  не
более чем роскошную куклу. А она - женщина. Большая  разница,  заметь...  За
тобой заехать?
     - А пошел ты... - Вика села и взяла с тумбочки у  кровати  сигареты.  -
Что же ты шьешься со мной? Обещал, чего ни обрисовывал про роскошную  жизнь,
пока обхаживал... А я проживу и без тебя!
     - Вряд ли, ума не хватит, -  он  тоже  достал  и  размял  сигарету,  но
раздумал курить натощак. - Все, что я обещал, - сделано. Ты одета и обута на
зависть  многим  трудящимся,  имеешь  работу,  о  которой  мечтала,  и  свою
зарплату, как мне известно,  откладываешь  на  книжку...  На  большее  я  не
рассчитан, по-видимому, характером слаб. А воровать  в  наше  время  опасно,
милочка: год воруешь - десять кукуешь! Что касается нашего брака, то позиция
моих  предков  тебе  известна.  По  ряду  веских  причин  приходится  с  ней
считаться. И запомни...
     Накрытый подушкой телефон на полу заверещал жалобно и  глухо.  Воронцов
присел,  послушал,  решая,  брать  или  не  брать  трубку,  но  тихие  трели
продолжались, и подушка была отброшена.
     - Говорите. Ну я, я, разумеется. Что у тебя  голосок  вибрирует?  И  на
службу заявился до времени. А-а-а... Понятно. Кого -  всех?  Это,  брат,  не
всех, а ответственных! Ясненько, сейчас выезжаю... Я сказал - сейчас. Положи
под язык валидол и жди.
     Повесив трубку, понаблюдал мрачно за курившей Викой, усмехнулся.
     - Самохин бурлит: снова милиция нагрянула, затеяли  очередной  опрос...
Чует кошка неладное, где-то, что-то и как-то он  напортачил  в  сем  дельце,
по-видимому.
     - И пусть бы его прижали, активиста  противного!  -  злорадно  пожелала
Вика. - Терпеть таких не могу.
     - Так  ведь  и  он  тебя,  вполне  заслуженно  причем...  Яришься,  что
характеристику на поездку не подписал? Правильно сделал; пусти такую  Дуньку
в Европу, после стыда не оберешься... И каков бы ни был -  он  мой  товарищ,
значит, помогу, чем смогу.
     - Ох, на  здоровье,  только  отваливай  скорее!  Да,  -  вспомнив,  она
подалась вперед агрессивно. - Ты хотел что-то напомнить... Не забыл - что?
     - Как можно!  Я  хотел  напомнить,  что  тебе  сегодня  надо  выглядеть
обворожительно. Салют!
     Живя на шестом этаже, Воронцов никогда не пользовался лифтом  и  теперь
сбежал вниз, прыгая через ступеньку. На дворе привычно обошел-оглядел своего
"Жигуленка", а через двадцать минут уже был возле работы.
     Со всего хода лихо вогнал машину в узкий просвет меж  другими,  запирая
дверцу, увидел идущего к подъезду Мальцева, взмахнул рукой.
     - Виктор! И шествуя важно, походкою чинной... Ты к  нам  прямо  как  на
службу являешься. Привет!
     - Привет. А зачем я приехал? Не одними кутежами заниматься.
     - Фа, фа, фа, какие мы деловые. Кстати, зря вы так рано ушли. Ну и  как
провели вечер? Или он закончился утром?
     - Вот что, - Мальцев, подступив ближе, взял его  галстук,  накрутил  на
палец цветастый лоскут  материи,  слегка  дернул.  -  Если  хочешь  остаться
приятелем - придержи язык! Откусишь.
     - Все так серьезно? - сочувственно кивнул  Воронцов.  -  Тогда  извини.
Вообще  я  не  пошляк,  это  наносное.  Развилось  в  результате  общения  с
представителями разлагающегося общества. Идем?
     - Сначала пожуй галстук, поскольку Русанову я все-таки проводил.
     - Попозже, ладно? Там, понимаешь, пинкертонов понаехало  для  бесед,  и
каков  я  буду  с  отъеденной  частью  туалета!  Еще  решат,  что   оторвал,
перебираясь через забор склада... Пожалей.
     - Просьба уважена. Но! - поднял палец Мальцев. - Скажи ты мне: что  это
многие обиняками  насчет  Вики  Лоховой  прохаживаются?  Девушка,  по-моему,
славная, а мало понятные намеки слышу.
     - А это, видишь, Вике не повезло:  сторож,  который  исчез,  ей  родным
дядей приходится. Ну как людишкам не использовать столь  удобный  повод  для
болтовни?
     - Да, подарочек бедняжке... Тогда пошли. События  событиями,  но  я  не
оставил надежды у вашего главного босса интервью заполучить.
     И они оба вошли в подъезд.
     Подполковник Бутырцев  беседовал  с  Леонидом  Петровичем  Самохиным  в
кабинете старшего товароведа, справедливо  решив,  что  вызовами  к  себе  в
управление можно понапрасну взбудоражить людей. Начал разговор,  интересуясь
распорядком аукциона, и лишь потом,  как  бы  походя,  стал  задавать  более
прицельные вопросы.
     Дошло  и  до  вопроса  о  том,   где   находился   Самохин   в   вечер,
предшествовавший ограблению. Оказалось, что Леонид Петрович с женой  был  на
даче у Воронцова, в Репине.
     - ...То есть она не его, родителей, но у него там флигелек  свой,  хотя
родные тоже милейшие люди, и собрались мы все в большом доме.
     - Простите, кто - все? - полюбопытствовал Бутырцев.
     - Ну, сами родители, Сергей Александрович, из  наших  сослуживцев  были
Гамбарян с женой,  Русанова  Елена  Андреевна.  Она  вечером  на  электричке
подъехала, а возвращалась оттуда с нами.
     - Когда?
     - На следующий день, - Самохин очень  волновался.  -  Да,  конечно,  на
следующий день, утром... Дача большая, я выпил, и жена за руль  не  пустила.
Мы там заночевали.
     - И Воронцов тоже?
     - Ну разумеется. Он утром выехал позже нас, а у города обогнал.
     - Понятно, - задумчиво посмотрел на него подполковник. -  А  почему  вы
так волнуетесь, Леонид  Петрович?  Ведь  ничего  предосудительного  в  вашем
поведении нет.
     - Я не знаю... А волнуюсь очень!  -  искренне  признал  Самохин.  -  Я,
товарищ Бутырцев, со дня кражи все время волнуюсь и ничего с собой  поделать
не могу!
     - С ночи кражи, - поправил Бутырцев мимоходом. - С ночи, в которую  вас
в городе не было... Скажите, Русанова - дельный работник?  Я  интересуюсь  у
вас, как у непосредственного начальника.
     - Работник - да. Знающая, толковая и исполнительная.
     - Ваш ответ заставляет задать другой вопрос: а что она за человек?
     - Ну как вам сказать, - едва замялся Самохин.  -  Некоторые  странности
есть: например, не сразу замечаешь, что очень интересная женщина, а заметив,
понимаешь, что - очень... Я несвязно, да? И не о том?
     - Продолжайте, продолжайте!
     - Несколько высокомерна, что ли... Нет вкуса к  общественной  работе  и
чересчур прямолинейна!
     - А как это проявляется?
     - Недипломатична она с людьми, я, например,  считаю,  что  по  правилам
хорошего  тона  людям  надо  прощать  некоторые  незначительные  промашки  и
проступки. И в лицо высказывать, что о них думаешь, не всегда тактично.  При
том необщительна, не помню, чтобы кого-то домой пригласила...
     - Но в гостях появляется, судя по вашему рассказу, - напомнил Бутырцев.
     Самохин  позволил  себе  несколько  загадочно  улыбнуться,  прежде  чем
продолжить.
     - Тут, видите, особый случай. Воронцов за ней ухаживал - это  и  другие
пробовали, - а его родителям  Елена  Андреевна  очень  по  сердцу  пришлась!
Что-то у него с ней  произошло,  и  встречаться  они  перестали,  а  тут  он
попросил обязательно приехать, чтобы старикам удовольствие доставить. Он мне
сам это объяснил.
     - И приехала она на электричке, хотя и  вы  с  женой,  и  сам  Воронцов
отправились в Репино на машине!
     - Да. - Самохин обвел взглядом свой кабинет и лишь потом  посмотрел  на
Бутырцева. - Дело в том, что она решила еще раз  просмотреть  соболей  перед
скорой распродажей. И задержалась на работе.
     - То есть задержалась на складе, решив  просмотреть  ту  самую  партию,
которая пропала, так?
     - Так, - подтвердил Самохин. - Именно ту.
     - А вы не давали никаких указаний на этот счет? Или, может быть, просто
обмолвились, что хорошо бы еще раз все проверить как следует... А  поскольку
из вашей характеристики явствует, что она сотрудник исполнительный, -  могла
принять замечание, как руководство к действию.
     - Нет, ничего подобного не было, - твердо возразил Леонид Петрович. - И
у меня немалый стаж работы, отсюда  и  опыт,  и  возможность  полагаться  на
собственное мнение. А я проверил всю партию досконально!  Вместе  с  нею,  с
Русановой, между прочим...


     Прождав Харлампиева больше часа и получив заверение суровой секретарши,
что ранее полудня аудиенции у  него  не  добьешься,  Мальцев  решил  немного
прогуляться. Проходя  мимо  небольшого  холльчика  возле  кабинета  старшего
товароведа, увидел Елену Андреевну.
     - Добрый день! - присел он рядом  обрадованный.  -  Прождал  понапрасну
высокое начальство, решил навестить вас, а вы здесь... Очень рад видеть.
     - Здравствуйте. Виктор  Сергеевич...  Только  день  не  слишком  добрый
получается, поскольку сижу и жду, когда опять вызовут для беседы с милицией.
Омерзительное ощущение!
     - Да перестаньте нервничать. Какая-нибудь формальность,  что-то  забыли
уточнить,  проверить  алиби  лишний  раз.  Доверяя  -   проверяй,   зачастую
руководствуются и таким правилом. Если хотите, я буду ждать  тут,  и  только
свистните, немедля явлюсь на помощь.
     - Но какую вы окажете помощь? - Она неожиданно  улыбнулась.  -  Я  ведь
действительно умею свистеть. Умела, во всяком случае... В детстве никогда  с
девчонками не играла, все с мальчишками и  с  мальчишками!  А  что  касается
алиби, как вы говорите, так оно у меня  наивернейшее,  -  Русанова  уже  без
улыбки посмотрела на него. - В тот  вечер  я  была  на  даче  с  Воронцовым.
Нет-нет, не с ним, а у его родителей, и там еще наши сотрудники были.
     - Вы, оказывается, и  с  родителями  его  дружны,  -  холодно  удивился
Мальцев. - Тогда алиби и впрямь превосходное.
     - Не говорите так. Я с ними не дружна, хотя они  славные,  и  не  знаю,
зачем  ему  так  понадобилось  меня  приглашать!  Мне  кажется,  что  родные
недовольны его близким знакомством с одной...  ну  неважно,  с  кем.  У  них
юбилей был, он пригласил  не  только  меня,  еще  наши  поехали,  показалось
неудобным отказать. И я утром не с ним, а с Самохиным вернулась.
     - Понимаю: юбилейные торжества затянулись...
     - Я  поздно  приехала,  старики  меня  специально   ждали,   и   вскоре
попрощаться постеснялась... Тем более  что  остались  все.  Фу,  получается,
будто я оправдываюсь, как глупо!
     - Действительно, совершенно ни к чему. Вы все эти детали не мне, а  там
изложите, -  кивнул  Мальцев  в  сторону  двери.  -  И  раз  поведение  ваше
безупречно и  опасаться  вам  нечего  -  я  пойду,  займусь  своими  делами.
Счастливо побеседовать.
     Он  удалялся  по  коридору,  и  Елене  Андреевне  отчаянно   захотелось
окликнуть и вернуть  его,  но  из  кабинета  вышел  Самохин,  закрыв  дверь,
покрутил шеей, поправляя галстук, а увидев Русанову, бодро сказал:
     - Заходите, подполковник ждет. Я вам такую аттестацию выдал, просто как
к награде представлял! И вообще он очень любезен,  хотя  положение  их  тоже
незавидное: о пропаже ни слуху ни духу.


     Капитан Сенчаков, вернувшись из ателье  индивидуального  пошива,  сразу
зашел в буфет подкрепиться.
     В ателье пришлось выезжать дважды. Сначала оттуда сообщили,  что  некий
заказчик уговаривал мастера  сшить  шапку  из  шкурок  без  государственного
клейма. Потом основательно встревоженный беседой с  представителями  органов
мастер  припомнил,  по  чьей  рекомендации  к  нему   приходили,   изобразил
запоздалое согласие принять шкурки в работу  -  и  состоялось  знакомство  с
заказчиком. И хотя сразу было известно, что речь  шла  о  крашеной  ондатре,
проверить показалось нелишним.
     Сенчаков  взял  сосиски  и  кефир,  успел  очистить  сосиски  от  плохо
сдирающейся пленки, даже намазал одну горчицей, и в это время в буфет вбежал
Калинников.
     - Нашел время заправляться, я ищу, а ни  Таганцева,  ни  тебя...  Давай
срочно к Гусевой, она два раза звонила, я пошел и такое  выяснил!  В  общем,
надо Бутырцева оповестить, только сначала сам к Гусевой лети, она ждет.
     - Ты бы в дикторы пошел: у тебя дикция  замечательная  и  строчишь  без
запинки, - печально посоветовал Сенчаков, глядя на сосиски.  -  Садись  ешь,
пока горячие... И нетронутые, заметь. Закуси волнение, а  мне,  может  быть,
новости как раз аппетит перебьют.
     Сотрудники  информационно-вычислительного  центра  работали   в   белых
халатах. Придя к Гусевой, Сенчаков почувствовал себя пациентом на  приеме  у
врача.
     - ...Идентифицированные отпечатки пальцев позволили установить личность
сторожа Лохова, - Гусева подвинула к Сенчакову  папку,  и  тот  начал  бегло
рассматривать ее содержимое. - Досье получено не без хлопот, но, как видите,
весьма обширное.
     - Вижу, - сказал Сенчаков. Лицо у него стало несколько  обескураженное,
а аппетит действительно пропал. - Солидный, оказывается, дядя... Но  как  он
на такую работу попал? Хотя это уже дело второе. А сейчас  мне  срочно  надо
позвонить. Я прямо от вас, хорошо?


     Ее страхи давно отлетели, но, помня, каково было их  переживать,  Елена
Андреевна не сказала Бутырцеву о разговоре сторожа с невидимым и  неузнанным
ею человеком в тот злополучный день. А  о  показавшемся  странным  поведении
Лохова все-таки упомянула.
     - В  чем   вы   ее   усмотрели?   -   последовал   немедленный   вопрос
подполковника. - В какой форме выразилась эта странность?
     - Понимаете, обычно он разговаривал очень  приветливо,  даже  чересчур,
меня, например, эта ласковость иногда коробила. Но  пожилой  человек,  таким
всегда неприбранным, неухоженным выглядел, наверное, искал общения. А в этот
раз я его спросила о чем-то, так он ответил, как огрызнулся!
     - О  чем  вы  его  спросили,  припомните,   пожалуйста,   -   предложил
Бутырцев. - Не торопитесь, и если не  вспомните,  то  лучше  не  додумывайте
предположительно.
     - О чем... А-а, да: я собиралась прямо после работы ехать в гости  -  я
уже говорила куда, - и  на  руке  часов  не  было,  часы-медальон  лежали  в
сумочке, а я ее оставила в нашей комнате при складе. Я  задержалась  дольше,
чем предполагала, и спросила у него, сколько времени. Он  буркнул  что-то  в
том смысле, что иные чересчур усердие показывают, хотя давно по домам  пора.
Точного выражения я не помню, но смысл был такой.
     - Спасибо...  Теперь  скажите  откровенно;  у  вас  нет  подозрений   в
отношении кого-либо из работающих с вами?
     Внимательно наблюдая за женщиной, Бутырцев увидел, как побелело ее лицо
и гневно сузились глаза.
     - У нас работают сотрудники с разными  характерами,  и  наши  отношения
друг с другом складываются по-всякому, - тихо сказала  Русанова.  -  Но  все
это, по-моему, честные люди,  и  вы  сами  выясняйте,  кто  и  что  из  себя
представляет!
     - Вас понял, - бесстрастно сказал подполковник  и  снял  трубку,  когда
зазвонил  телефон.  -  Бутырцев  слушает.  Сенчаков,  ты?  Так...  Что?  Это
проверено? Понятно... Правильно: изучай, затем найди Таганцева, я немедленно
выезжаю! Вот видите, Елена Андреевна, что-то  все  равно  прояснится,  а  вы
горячитесь... Благодарю за беседу, до свидания.


     Выходы манекенщиц сопровождала приглушенная музыка. Художник-модельер с
микрофоном держался в стороне от выходивших девушек, комментируя наряды.
     Мальцев  не  сразу  узнал  Тамару,  настолько  изменила  лицо   обильно
примененная косметика.
     - ...Новые, легкие и практичные материи, интересные,  необычные  фасоны
плюс гармонирующий с ними мех делают  женщину  особенно  привлекательной,  -
доверительно сообщал модельер. - Важна именно гармония ткани, фасона и меха.
В данном случае на Тамаре жакет простого покроя из темно-коричневой норки. В
нем удобно вести машину, выйти за покупками...
     Тамарина манера поведения на площадке Мальцеву не понравилась.  Девушка
больше пыталась демонстрировать себя, нежели изделие,  принимаемые  ею  позы
были слишком вычурными.
     Неподалеку от демонстрационной площадки он  увидел  Воронцова  рядом  с
Охырой, затем к  этим  двоим,  пользуясь  паузой  перед  следующим  выходом,
подошел Данецкий.
     - Этот ансамбль крайне прост: элегантная хлопчатобумажная блузка и юбка
в складку из бежевого набивного искусственного шелка. Но  пелерина  из  рыси
позволит появиться в нем в любом собрании...
     А вот Зоя знала свое дело: для нее как бы не существовало ни  зала,  ни
сопровождающего ее света юпитеров, ни воркования модельера.  Вышла  себе  на
прогулку красивая молодая женщина, а понадобится - так можно на званый вечер
зайти между делом, раз этакая пелерина и греет и украшает!
     У площадки вспыхивали блицы, щелканье и  стрекотание  камер  запутались
аплодисментами зрителей.
     - Вечерний   наряд   с   манто   из   меха   серебристо-черной   лисицы
продемонстрирует Виктория! Пожалуйста, Вика, прошу...
     Снова сменилась музыка, лучи света  сошлись  к  дорожке,  выводящей  на
полуокружье площадки, но манекенщица  не  появлялась.  С  застывшей  улыбкой
модельер-комментатор  переместился  по  дорожке  к  драпировке,  закрывающей
выход, протанцевав обратно, объявил:
     - Прошу прощения: эта модель будет демонстрироваться  позже.  А  сейчас
Валентин покажет полупальто из волчьего меха. Свободный покрой  не  стесняет
движений...
     Поднимавшаяся по лестнице к демонстрационному  залу  Русанова  увидела,
как оттуда спешно вышел Мальцев, быстро  взбежал  по  пролету  на  следующий
этаж. Ее он не заметил. А войдя в  помещение,  где  готовились  манекенщицы,
подошел к успевшей сменить наряд Зое, восторженно развел руками:
     - Недаром я хотел вас увидеть, нет слов... Выступали, будто пава.
     - Спасибо, очень рада, что пришли... Хотя в последний момент опять  все
переиначили, нам с Викой выступление переставили, сбили настрой.  Через  два
номера опять выходить. Нравится этот наряд?
     - Очень, - искренне признал Мальцев. - А  что  за  накладка  с  выходом
Вики? Надеюсь, она здорова...
     - Здорова-то здорова, но сейчас ей выдают  бенефис!  -  хихикнула  Зоя,
указав на соседнюю комнату. - Слышите? Я пошла от греха.
     Из соседней комнаты доносились взволнованные женские голоса. Мальцев не
мог разобрать слов, но накал диалога ощущался и без того.
     А  затем  дверь  в  ту  комнату   распахнулась,   и   моложавая   дама,
остановившись на пороге, бросила назад в заключение:
     - Предполагала, что вы просто расчетливая... дрянь. Но никак не думала,
что можно столь далеко зайти в беззастенчивой наглости!
     Подождав,  пока  дама  вышла  за  порог,  Мальцев  подошел   к   порогу
оставленной ею комнаты, и взбешенная девица, в которой  трудно  было  узнать
холодно-церемонную Вику, выкрикнула злобно:
     - Сама ты стерва старая! Подумаешь, кольцо фамильное, у вас сундуки  от
таких ломятся...
     А увидев Мальцева,  закрыла  лицо  руками,  разразилась  злыми,  сухими
рыданиями.
     - Ну  стоит  ли  расстраиваться  по  пустякам,  -  успокаивающе  сказал
Мальцев. - Что-нибудь с выходом перепуталось, да?
     - С выходом... замуж! - взорвалась манекенщица. - Он мне все плел,  что
подождать надо, я одному физику известному отставку, как дура, дала,  а  его
мамаша из-за ерунды, словно крыса, в меня  въелась.  Муж  дантист-миллионер,
обоим в могилу пора, а паршивого кольца пожалели! Дружная семейка, а мне  из
всей родни одного дядьку черт поднес, да и тот оказался...
     - Да перестань ты выть! - закричал Воронцов от двери. Лицо его исказило
такое бешенство, что  Вика  задавилась  словами.  -  А  ты-то  почему  здесь
ошиваешься? Твоя мадонна там, внизу, глазами шарит,  ищет,  куда  ее  рыцарь
делся!
     - Просто поднялся выразить Зое благодарность за удовольствие,  услышал,
что здесь  плачет  женщина,  и  не  мог  не  зайти,  -  Мальцев  смерил  его
взглядом. - И я предупреждал, что не выношу  базарного  лексикона:  с  этого
момента можешь считать, что мы не знакомы.
     Вика, спешно пудрясь, смотрела  на  Воронцова,  а  лицо  того  выражало
странную смесь чувств, когда он глядел в спину  уходившему.  Но  уважение  в
этой смеси наличествовало.


     Старший сержант ввел в кабинет Томилина, четко повернулся  через  левое
плечо, вышел.
     - Садитесь, Томилин, - предложил Бутырцев, и тот  сел.  -  Приступим  к
общению. На этот раз прошу отнестись к нашей встрече со всей серьезностью.
     - А я вообще  несерьезно  только  с  дамочками  общаюсь,  -  усмехнулся
Томилин. - Поскольку они от серьезного подхода скучные становятся.
     - Тогда начнем, - подполковник  включил  магнитофон.  -  Откуда  у  вас
шкурки?
     - Я же сказал: взял у одного лопуха в Пассаже.
     - Ясно. Когда?
     - За пару дней до того, как меня ваши мальчики замели.
     - Хорошо.  Вопрос  второй:  вы  давно  знакомы   с   Лоховым   Алексеем
Витальевичем?
     - Не знаю такого, первый раз слышу, - отвернулся Томилин.
     - Вы не забыли, какая мера наказания  предусмотрена  за  дачу  заведомо
ложных показаний?
     - Эту азбуку помним, да сейчас она ни к чему.
     - Но ведь в свое время вы отбывали с ним срок в одной колонии и даже  в
одном бараке. Вот его фотография, узнаете?
     - Не имею чести, - мельком глянув на фото, покачал головой Архитектор.
     - Несолидно, Томилин. Было это  давно,  но  жили  вы  бок  о  бок,  что
подтвердить не составит труда. - Бутырцев  встал,  прошелся  по  кабинету  и
остановился за спиной сидящего. - А со Шмелем знакомы?
     - Это еще кто? У меня в знакомцах насекомых пока не числится.
     - Это Шмелев, Александр Борисович, убитый в  ночь  с  одиннадцатого  на
двенадцатое  августа  при  ограблении  склада  Союзпушнины,  -  тихо  сказал
Бутырцев. - Могу предъявить его фотографии.
     Томилин вскочил,  развернулся  к  нему,  и  некоторое  время  его  губы
шевелились беззвучно.
     - Не-ет... Не  убивал  я,  христом-богом  клянусь...  Не  было  такого,
гражданин начальник! Темно было, правда, столкнулся я с кем-то,  с  перепугу
толкнул его и рванул оттуда. За что мне мокруху  шьете?  Я  этим  отроду  не
марался, поверьте!
     - Сядьте, Томилин. И расскажите все по порядку. Я буду верить вам, пока
не соврете.
     Тяжело опустившись на место, очень изменившись лицом,  Боря  Архитектор
начал хрипло:
     - Я с этим, с дедом, про которого спрашивали, случайно встретился...
     - Где?
     - В  Пассаже,  это  точно!  Чего-то  не  хотелось  мне  обратно   делом
заниматься, так я очереди  за  дефицитом  желающим  уступал...  Не  за  так,
конечно.
     - Понимаю, дальше.
     - Он, видно, слыхал про меня, а когда на этом занятье  наколол,  сперва
стыдить стал, намекнул, что  людям  разрисует,  как  я  дешевлюсь.  А  после
пригласил культурно посидеть и предложил меха взять.  Сулил  чистую  работу,
себе долю малую спросил, сказал, будто все подготовит, склад откроет  и  без
никого, - Томилин потер лоб, вздыхая. - Я порыпался, порыпался и согласился.
     - Минуточку. Как вы с ним условились встретиться после дела?
     - Договорились, что он назавтра к моей  Зинке  на  квартиру  придет.  И
телефончик один он мне оставил...
     Бутырцев достал из папки и показал квадратик бумаги.
     - Телефон - этот? Изъято у вас.
     - Этот, - всмотрелся Томилин. - Он, значит, сказал, чтобы я туда в  три
ночи заявился... Я, правда, малость задержался, но дверь была  отперта,  как
обещано,  кругом  никого.  Только  в  подсобке  всего  двадцать  три  шкурки
оказалось. Гляжу, еще рядом дверца этакая открыта, и  там  шкурки,  но  тоже
мало. Я и те собрал. Убираться намылился, к выходу тяну, -  Томилин  облизал
губы, - из-за угла кто-то и вывернулся... Ну, я его вгорячах за  грудь  и  в
сторону кинул! А сам - ходу. Верьте, гражданин  начальник,  при  мне,  кроме
фонарька, ничегошеньки не было, ну чем я  мог  заделать  кого?  Чистодел  я,
убеждения у меня такие.
     - Вы говорите: "в сторону кинул"... Сильно кинули?
     - Я же вгорячах был, и темновато еще, - лицо Томилина задрожало. - А вы
думаете...
     - Я пока ничего не думаю, а суммирую факты, Томилин. Убитый Шмелев, ваш
коллега по... профессии. И умер он  в  результате  удара  затылком  о  стену
складского  помещения.  Допускаю:  неумышленное  убийство  и  чистосердечный
рассказ вам на пользу. Но сейчас  и  нам,  и  вам,  главное,  встретиться  с
Лоховым... Он не появлялся у вашей сожительницы?
     - Звука не подал... Я ему по этому номеру звонил,  а  там  сказали:  не
туда звоните, он тут не бывает никогда, - Томилин с отчаянием  посмотрел  на
Бутырцева. - Что мне теперь будет, а?
     - Вы успокойтесь, Томилин. Вспомните  еще  хорошенько  свою  встречу  с
Лоховым, его как следует, вспомните и разговор с ним, все имеет значение.  А
припомнив что-либо  существенное  -  проситесь  ко  мне,  -  Бутырцев  нажал
кнопку. - Уведите задержанного!


     На завтрак в доме Самохиных всегда собирались всей семьей.
     Появившись  из  кухни  с  фырчащим  двухсекционным   кофейником,   Нина
Георгиевна подвинула чашки, осторожно разлила кофе.
     - Тебе молока сколько? Леня... Да Леонид же! Оставь ты свои  газеты,  у
вас политчас по понедельникам.
     - Извини, мамочка, я чтобы отвлечься, - Леонид Петрович отбросил газеты
на диван. - Хватит, не лей  больше...  Понимаешь,  не  идут  эти  соболя  из
головы! И дернула шефа нелегкая заявить со всей торжественностью, будто  они
обязательно будут на торгах. Три с половиной дня осталось, а  мы  в  той  же
луже...
     - Значит, у него имелись основания, -  авторитетно  рассудила  жена.  -
Олег Изотович ничего спроста не бухнет, не возьмет ответственности.
     - Это все так, - Самохин поднял чашку от блюдца, но, глядя поверх  нее,
забыл отхлебнуть. - Однако если что - позору не  оберемся...  Русанова  тоже
говорит, что ей не по себе, словно должно случиться что-то.
     - А ты с ней все-о разговоры говоришь,  да?  Хотя,  -  Нина  Георгиевна
утерлась салфеткой, - когда ехали с дачи, она мне понравилась... До того я и
ее не знала почти. У нее, говорят, с мужем какая  то  романтическая  история
вышла?
     - Хорошая романтика! Ухлопали человека  браконьеры,  картечью  из  двух
стволов... На Дальнем Востоке убили, она там вместе с мужем после  окончания
пушного института работала.
     - О-ой, бедная! - Самохина взглянула на часы  и,  на  ходу  перекалывая
волосы, спешно вышла в соседнюю комнату. - А с Сережей Воронцовым у нее  что
было? - донеслось оттуда.
     - Ну что было, - настороженно подобрался Леонид  Петрович.  -  Что  ты,
Сергея не знаешь? Он юбку не пропустит, если под ней ножки  соответственные,
как собачка у каждого столбика задержаться готов! Да тут и обжегся... Ты мне
рубашку выстирала?
     - А ты мне вчера стиральный порошок купил?
     - Я? Да купил же, купил! - хлопнул  себя  по  лбу  Леонид  Петрович.  -
Специально заехал, купил и в багажнике оставил, сейчас принесу.
     Переодеваясь, она слышала,  как  хлопнула  входная  дверь,  и,  мурлыча
несложный модный мотивчик, занялась лицом.
     Успела  привести  в   порядок,   полюбоваться,   подправить   и   опять
полюбоваться. Потом вышла в комнату, где завтракали, снова взглянула на часы
и села, нога на ногу, покачав головой осуждающе.
     Замок в передней тихо щелкнул, но муж оттуда не появлялся.
     - Господи, где ты там? - Нина Георгиевна решительно вышла к нему.
     Самохин стоял, прислонясь к вешалке,  и  прижимал  к  груди  объемистый
пакет.
     - Это столько купил?  -  изумилась  она,  всплеснув  руками.  Его  лицо
показалось ей болезненным, и она встревожилась. - Да что с тобой, сердце?!
     - Посмотри, Ниночка...
     Нетвердо ступая, он вошел  в  комнату,  развел  руки,  и  паркет  мягко
устлали выпавшие шкурки. Мех заиграл под солнечными лучами,  и  они  оба  не
могли отвести от него глаз.
     - Что это, Леня?! Где ты взял? Когда?
     - Се... сейчас.  Открыл  багажник,  а  они  тут,  -  пролепетал  Леонид
Петрович. - Лежали завернутые.
     - Где тут? Где лежали?.. Откуда? Ты думаешь, я тебе поверю?  -  отбежав
от него, закричала жена. - Ты угробить нас хочешь? Славику жизнь  испортить?
Ну нет!
     Но когда он закрыл лицо руками и осел на  стул  -  бросилась  рядом  на
колени, затормошила, приговаривая:
     - Прости, прости, Леня, я, не подумав, брякнула, от испуга. Я ведь знаю
тебя, знаю, что ты никогда...  Верю,  слышишь?  Откуда  только...  Кто  мог?
Знаешь что: мы это выбросим куда-нибудь, поедем за город и выбросим!
     - Как - выбросим? - отведя руки от лица, Самохин  смотрел  укоряюще.  -
Что ты говоришь? Они же есть, кто-то их подложил  ко  мне,  а  значит,  имел
цель... И про  это  должны  знать  те,  кому  положено.  Я  сейчас  поеду...
Минуточку посижу и поеду. И если ты хоть одной душе скажешь - смотри, Нина!
     - Я не скажу. Я на работу не пойду, буду ждать тебя, - Нина  Георгиевна
заплакала. - Только ты сразу домой, если отпустят,  или  хотя  бы  позвонить
попросись...


     Комиссионный магазин фото- и радиотоваров,  как  обычно,  открывался  в
одиннадцать, но уже к десяти вокруг него собралась разношерстная публика.
     Мальцев пришел сюда в самом начале двенадцатого, со скучающим видом все
имеющего, интересующегося лишь экстратоваром человека прошелся по отделам.
     Разнообразная музыка наслаивалась одна на другую, поскольку  страждущие
опробовали и кассетную,  и  пленочную  аппаратуру,  проверяли  транзисторные
приемники.  Вскоре  Мальцев  выбрался  из  толкучки,  образовавшейся  вокруг
новенького устройства "Акаи", а от стены отделился плотный детина в  больших
квадратных очках со стеклами фиолетового цвета и басовито предложил:
     - Канадский "хамелеон" нужен? Всего полтинник.
     - Это тот, что на тебе? - приостановился Мальцев. -  Проснись,  внучок,
это формы вчерашнего дня. Носи сам на здоровье.
     И пошел дальше, но опять приостановился, потому  что  лохматый  Сева  в
неизменной джинсовой униформе подсунулся близко, сказал в никуда:
     - Стерео-хром "Агфа", блоком в упаковке, интересует?
     - Пожалуй, - согласился Мальцев. - Только пойдем отсюда на воздух.  Там
и поговорим.
     Они порознь прошли сквозь толпившихся у  магазина;  завернув  за  угол,
Мальцев закурил, опершись о стену спиной. Вскоре появился Сева.
     - Послушай, апостол сомнительных операций, меня вот что  интересует,  -
Мальцев подождал, пока их  минует  компания  юнцов,  спешащих  к  ближайшему
подъезду. - Как бы ты поступил, став владельцем очень большой партии мехов?
     - Я  бы  на  них  спал,  но  спал  плохо,  -  ответствовал   Сева,   не
задумываясь. - Потому что если мех грязный, то деть  его  некуда...  Будь  я
глупый и больной, то мог попытаться разбазарить по мелочи,  через  знакомых.
Но я здоровый и умный, поэтому с таким делом не свяжусь,  даже  под  угрозой
произвести меня в участковые.
     - Стало быть, что мне остается после того, как я сдуру согласился  этот
мех заиметь?
     - Искать солидный выход на туда, - Сева неопределенно махнул рукой. - И
прилежно молиться каждый вечер, чтобы все  обошлось...  Кое-какие  гости  из
чужих   краев   рискуют   вывозить   ценности.   Особенно   если    прикрыты
неприкосновенностью.
     - До  чего  приятно  советоваться  с  умным  человеком,  -   усмехнулся
Мальцев. - Теперь еще одно: меня интересует твоя тачка. Она где?
     - Недалеко, у кафе. Надо подбросить? Могу вообще одолжить на время.
     - Нет, только  подбрось.  Откуда  у  московского  корреспондента  вдруг
взялась машина с ленинградским номером? - укорил Мальцев. - Подозрительно  я
стану выглядеть в глазах интересующихся мной людей.
     - А такие наметились? - внешне безучастно поинтересовался Сева.
     - Я не теряю иллюзии, что мной интересуются всегда, - отщелкнул  окурок
Мальцев. - Пойдем к  твоей  стоянке.  Об  остальном  еще  поразмыслим,  пока
совместно прокатимся.


     Б.И.Томилин, он же Харитонов, он же Любецкий, одно время Боря Нырок,  а
теперь Боря Архитектор, в сопровождении конвоира шел коридором управления. И
не сразу можно было узнать в  пожилом,  покореженном  жизнью  человеке  того
балагурящего, с которым в их первую встречу беседовал подполковник Бутырцев.
     И Бутырцев почуял перемену, едва к нему ввели конвоируемого.  Отодвинул
бумаги, облокотился на стол.
     - Садитесь. Вы просили встречи со мной. Я слушаю.
     - Разговор будет простой: мне зазря гореть неохота, - сказал Томилин. -
Хоть и наше дело сидеть,  где  укажут,  а  годочки  стали  с  весом,  тяжело
государственные харчи отрыгиваются.
     - Насчет годочков согласен, - отозвался  Бутырцев.  -  Каждый,  кому  к
пятидесяти, по-своему их вес ощущает, а нам с вами больше.
     - Оно и то-то! И получается, что столько лет берегся, а теперь чуть  не
под вышку пойду из-за вонючих зверушек... Я того гада давно знаю!
     - Кого? - быстро спросил Бутырцев. - Старика из Пассажа, да?
     - Его. Годочков с четвертак в Казлаге  вместе  отбывали,  ваша  правда.
Только он по другим статьям числился, за военные  грехи...  У  немцев  будто
служил. Сам, конечно, кричал, что это ошибка, да я и тогда на веру не брал.
     Подполковник обошел стол, пододвинув себе стул, сел близко к Томилину.
     - Слушайте, а вы не помните, под какой фамилией он тогда значился?
     - Нет, не помню начисто. А гадать да врать не хочу.
     - Врать нехорошо, - согласился Бутырцев и взял со стола  из-под  бумаги
фотографию. - Он?
     - Его хохотальник, точно. Я еще в тот раз  уличил,  да  по  привычке  в
отказ вломился... Так думаю, что он сам тот  складик  заделал,  а  нас,  как
фрайеров, прокатил. Зря он со мной нехорошо обошелся, когда бог есть  -  еще
встретимся!
     - Вы сказали - "нас", - сразу поймал его на слове  Бутырцев.  -  Почему
вас, если вы были один?
     - Потому что  про  Шмеля  этому  порчаку  я  брякнул.  Он  в  серьезных
числился, Шмель, мы  с  ним  на  пути  в  Питер  встренулись,  полялякали  и
разбежались. Оставил он мне наводку на себя, про всякий  случай,  -  Томилин
смотрел на подполковника, говорил медленно, как бы  доразмышляя  в  процессе
разговора. - Когда с этим гадом в кабаке сидели, я сперва  не  соглашался  и
сдуру совет дал, чтобы он лучше Шмеля на это дело агитнул. Ну, после  уломал
он меня, под "Сибирскую", так ведь где Шмеля найти - я обмолвился!
     Заметив, что Томилин несколько  раз  облизывал  губы,  Бутырцев  встал,
подойдя к столику, что стоял в углу, открыл  бутылку  "Нарзана",  принес  со
стаканом.
     - Благодарю, - залпом выпил, утер рот ладонью Архитектор. - Я нынче  на
койке все прикидывал, кости ворочая... Он ведь как мог сделать, этот  сторож
подлючий? Меня навел и  Шмеля,  скажем,  навел.  Оставил  шкурок  с  пустяк,
остальное сам  взял  и  ушел  с  концами.  Кто-то  из  нас  по  его  расчету
обязательно на дело выходил! Значит, в случае чего, с нас и  спрос,  раз  мы
подучетники. Вспо-омнил я, как он все напирал, чтоб я ровно в  три  на  дело
выходил... А когда Шмеля он на позже подначил? Мы и  сшиблись,  как  псы  на
кости! Вот истинный крест, - Боря Архитектор расстегнул рубаху, под  которой
синело  выколотое  распятие,  перекрестился.  -  Не  хотел  я  чужой   жизни
вредить... Сами посудите: ну зачем мне своего грабить? Да еще со Шмелем  лоб
в лоб стукаться! Не-ет, старик все это обтяпал, верное  слово.  Его,  гниду,
ищите.
     - А вы не предполагаете, Томилин, где он может укрыться?
     - Вот  не  скажу...  Знал  бы  -  не  утаил,  верное  слово,  гражданин
начальник! Даже признаю: по нашим захоронкам его бесполезняк нюхать, успел я
на волю крикнуть, какой он мне подарок угадал.
     - Успели, это я знаю.  Та-ак...  -  поразмыслив,  Бутырцев  вернулся  в
кресло за столом. - Учтется вам, Томилин, ваше заявление. Сейчас в  соседнем
кабинете другой товарищ все запишет с ваших слов, а вы поточнее, поподробней
все изложите.
     - Теперь темнить нечего, - поднимаясь, сказал Томилин. - В  открытую  я
пошел, такое мое решение.
     Когда  его  выводили,  в  кабинет  вошел  Таганцев  и   положил   перед
начальником лист протокола.
     - Прямо  сто  пятьдесят  шкурок?  -  прочитав,  посмотрел  на  старшего
лейтенанта Бутырцев. - Щедрее становятся  наши  партнеры,  забеспокоились...
Как он выглядит, волнуется, да?
     - Очень, Николай Афанасьевич! Я на всякий случай даже врача  пригласил:
вдруг давление или с сердцем что.
     - Правильно сделали. Попросите его сюда. Именно попросите, вежливо.
     Таганцев вышел и очень скоро вернулся вместе с Самохиным.
     - Здравствуйте, гражданин подполковник, - тихо сказал Самохин.
     - Здравствуйте, товарищ Самохин, - улыбнулся Бутырцев. -  Ждал  я  вас,
Леонид Петрович, и рад видеть. Усаживайтесь.
     - Ждали? Почему?.. Не понимаю.
     - Сейчас, сейчас... Вот, - протянул изъятый у Томилина  листок  бумажки
Бутырцев. - Тут записан ваш номер телефона?
     - Да... мой. Но как он к вам попал? - изумился Самохин. - Почему?
     - Сложным путем. Шкурки-то к вам тоже  непросто  попали,  кто-то  очень
надеется, что вы виноватым выявитесь! Поможем им, Леонид Петрович?
     - Если необходимо, то как сочтете нужным... В интересах дела  я  готов,
но прошу, чтобы мое руководство знало истину.
     - Узнает обязательно, - заверил  Бутырцев.  -  Но  пока  мы  вас  якобы
арестуем.
     - Я уже сказал: поступайте как нужно для дела, - стоически отреагировал
Леонид Петрович.  -  Но  как  аукцион  без  меня?  Столько  вопросов,  много
сложностей,  вы  не  думайте,  что  у  нас,  как  в  магазине:  выбросили  и
раскупили...
     - К началу аукциона и партия соболей, и вы будете на месте.  -  Будете,
или мне головы не сносить!


     В небольшом номере царил беспорядок, который  позволяет  себе  человек,
живущий один.
     Завершив дневной душ, Мальцев вышел из ванны, причесал  перед  зеркалом
шкафа мокрые волосы, надел чистую рубашку.  И,  на  ходу  накидывая  пиджак,
вышел из номера.
     Забирая ключ, моложавая дежурная по этажу кокетливо улыбнулась:
     - А что говорить, если вас станут спрашивать?
     - Принимаю по субботам и воскресеньям, с шести до  одиннадцати.  Но  не
станут, к сожалению.
     Войдя в кабину лифта, оказался между тремя  очень  высокими  неграми  в
спортивных костюмах. Негры оживленно болтали, посмеивались.
     Вестибюль пересекал спешно и не сразу остановился, услышав:
     - Мальцев! Виктор Сергеевич... Минутку!  -  Воронцов,  подходя,  загодя
протягивал руку. Заговорил раскаянно: - Слушай,  прости  меня,  обалдуя.  Ну
попал в аховое положение между родными и девицей, взвинтился сгоряча!  Разве
приятно, когда тебя в этаком компоте застают? Пойми.
     - Я пойму, положим, а вот человечество не переживет потери закоренелого
холостяка, если женишься-таки... Имею в виду слабую половину человечества, -
рассмеявшись, Мальцев хлопнул по протянутой руке. - Ладно, мир!
     - Мир - дружба, хинди - руси пхай,  пхай...  Хорошо,  что  ты  меня  не
отпихнул, - Воронцов благодарно  посмотрел  на  Мальцева.  -  Беда  у  меня,
Виктор, Леню Самохина арестовали, а он честнейший человек,  хотя  и  сухарь!
Дурью там мучаются, раз хватают таких, как Самохин... Или для престижа, лишь
бы лишь бы стараются.
     - Престиж тогда появится, когда меха вернут, верно? Но и дыма без  огня
не бывает! Я его мало видел, и не очень он мне показался, ваш Самохин.
     - Да что ты о нем знаешь? - возмутился Воронцов. - А я с ним нюх в  нюх
какой год...
     - Шуми тихо, на нас внимание обращают, а я этого не  люблю,  -  потянул
его к выходу Мальцев. - У тебя  здесь  дела,  не  подбросишь  меня  к  своей
конторе?
     - Дела прикончил, хотя вообще-то надо в одно место заехать, -  прикинул
Воронцов. - Но я по дороге заскочу. Едем!
     Закуривая в машине, Мальцев протянул пачку  спутнику,  но  тот  замотал
головой.
     - Бр-р, не буду. Вчера и перебрал, и  перекурил:  во  рту  словно  полк
солдат ночевку произвел. Травись сам.
     - Догуливаешь перед семейной жизнью?  Думаешь,  она  переменится  после
свадьбы, вето наложит на пирушки?
     - Какая там свадьба! Папахен на что кроткий человек - и тот встал,  как
крепость, и грозит отлучением. Вика, как баба, хороша,  не  скрою,  но  дура
непроходимая.  Мало  что  я  ей  без  дозволения  одно  колечко   от   своих
позаимствовал, так она  матери  такое  наговорила  -  богородица  взбесится!
Видно, пора наши амуры кончать.
     - Дабы получить возможность начать новые, - подсказал Мальцев.
     - Именно так, -  Воронцов  резко  взяв  вправо,  прижался  к  тротуару,
затормозил. - Посиди минутку, я скоро.
     Вылез из машины, завернув в ближний переулок, скрылся за углом здания.
     И Мальцев  вышел.  Постоял,  прогуливаясь,  подошел  к  угловому  дому,
потоптался на  углу.  Чуть  поодаль,  на  другой  стороне  переулка,  увидел
вывеску: "Стоматологическая поликлиника".
     Когда Воронцов плюхнулся на сиденье рядом, вид у него был озабоченный.
     - Ты сам-то женат? - спросил он, выруливая от тротуара.
     - Нет. Разъездная работа не для семейной жизни. А что?  Хотел  перенять
опыт?
     - Хотел по-дружески спросить, как у тебя с Еленой.
     - С кем, с кем?
     - Ну, с Русановой... Если проводились и разошлись, так я бы  сам  опять
подкатился. Уж больно  мои  старики  пленились  ее  обаянием!  Ты  снова  не
взовьешься?
     - Зачем, раз мужской  разговор...  Подкатиться,  Сергей  Александрович,
никому не заказано, для этого разрешения у приятелей не  спрашивают,  я  так
эти дела понимаю, - открыв косое боковое окошечко, Мальцев дал  ветру  сдуть
пепел с сигареты. -  Свои  личные  дела  строй  по  желанию,  а  я  свои  не
обнародовал бы даже родне, пусть и нет ее у меня.
     - Усвоено и предано забвению, - покосился на него Воронцов. - Ты сейчас
зачем к нам жалуешь?
     - Пропуск  на  открытие  получить.  Что  у  вас  так  строго,  ведь   я
аккредитован!
     - Дипломатов  набежит...  Я  с  тобой  схожу,  мигну  кое-кому,  а   то
проволынишься. И повод будет вечером за это коньяк потревожить.
     - За мной не пропадет. В чем, в чем, а в этом  можешь  быть  уверен,  -
усмехнулся Мальцев.
     "Жигуленок" подкатил к знакомому зданию,  оба  вышли  и  направились  к
подъезду.


     Будучи  вызван  к  начальнику  управления   к   шестнадцати   тридцати,
подполковник  Бутырцев  появился  неподалеку  от   служебных   аппартаментов
генерал-майора Вавилова в шестнадцать двадцать пять и, верный  укоренившейся
привычке, три  минуты  прогуливался  в  отдалении  от  полированных  дверей.
Доразмышлял.
     То, что предстоящий разговор обещал совсем  не  радостные  минуты,  ему
было понятно. Поэтому размышлял совсем не о том, как оправдываться  и  вести
себя, а лишний раз сводил воедино все, что  накопила  к  настоящему  моменту
группа сотрудников, работавшая под его руководством. К ним  у  Бутырцева  не
было ни малейших претензий: каждый  делал  все,  что  мог,  что  было  нужно
делать, и все  целиком  отдались  нелегкой  задаче.  А  себя,  свою  сметку,
собственные расчеты и ходы перепроверить казалось не лишним.
     Ровно в шестнадцать тридцать он вошел в знакомый кабинет. Генерал-майор
сидел один и, выслушав положенные  слова  прибывшего  по  вызову,  досадливо
поморщился:
     - Хорошо-хорошо, вижу, что прибыли, садитесь...  А  больше  всего  хочу
услышать, как у вас с этим делом, ведь открытие на  носу,  я  отговариваться
устал, что мы работаем, стараемся и  все  возможное  делаем.  Ну  и  как  мы
работаем, какие новости?
     - Разрешите сесть? -  Генерал  махнул  рукой,  и  подполковник  сел.  -
Главная новость: мы вышли на человека, который навел Архитектора и Шмеля  на
склад. Архитектор, то есть Томилин, опознал его  по  фотографии  -  когда-то
отбывал с ним наказание в Казлаге.
     - Кто он?
     - Сосновский Мечислав Давыдович. Удалось установить следующее: во время
войны сотрудничал с оккупантами,  по  отбытии  наказания  сменил  документы.
Шесть лет назад приехал в наш  город  под  фамилией  Лохов.  Выдал  себя  за
родственника девочки  -  сироты  Галины  Лоховой,  а  два  года  тому  назад
устроился сторожем на склад.
     - Лихо! - оценил Вавилов  ворчливо.  -  И  мы  молодцы,  хорошо  службу
ведем... Девочка знает обо всем?
     - О том, что  он  ей  никакой  не  родственник,  не  знает.  Сейчас  ей
девятнадцать, Петр Кузьмич.  Виктория  Лохова,  работает  манекенщицей.  Имя
Виктория у нее как псевдоним.
     - Ну-ну, бывает... Лохов этот до сих пор не обнаружен, я так понимаю?
     - Нет, не обнаружен. Хотя есть основания полагать, что  из  города  ему
выбраться не удалось, - Бутырцев помедлил, ожидая  реакции.  Не  дождался  и
продолжил.  -  В  целях  его   скорейшего   обнаружения   подключили   новых
сотрудников. Принимаем все меры.
     - Еще варианты были в проверке?
     - У Томилина при задержании обнаружена бумажка со  служебным  телефоном
старшего товароведа Самохина. Это принялось нами  во  внимание,  но  сегодня
Самохин по собственной  инициативе  сдал  сто  пятьдесят  соболиных  шкурок,
обнаруженных им  утром  в  багажнике  лично  ему  принадлежащей  автомашины.
Самохина мы намеренно задержали.
     - Ага, предполагаете, что на него тень наводили? - оживился Вавилов.
     - Уверены. Я уверен, - поправился Бутырцев. - Но так же считает Пионер.
     - Кстати, я все хотел спросить, почему вы  его  именно  этаким  образом
зашифровали? - впервые за весь разговор разрешил себе  улыбнуться  начальник
управления. - Мужчина серьезный.
     - Ну, наш передовой разведчик,  поэтому...  Мы  его  сразу  включили  в
работу, но работает он обособленно, поддерживая связь с нашей группой.
     - Передайте, чтобы чересчур не зарывался,  я  его  по  делу  с  валютой
помню! Лихость, она иногда боком выходит. Аукцион открывается через два дня,
Николай Афанасьевич, а положение сложное и неясное. Может быть, нуждаетесь в
помощи, так скажите, тут стесняться не к месту. Подошлем еще людей.
     - Людей  достаточно.  Толкотня  тоже  делу  не  подмога,   -   рассудил
подполковник.  -  Сделаем  все   возможное,   товарищ   генерал.   И   часть
невозможного,   если   необходимость    заставит.    Очень    важно    найти
Лохова-Сосновского. Очень!
     - Так это вы не мне объясняйте, - снова  нахмурился  Вавилов.  -  Я  не
рассуждений жду, а результатов!
     - Тогда разрешите идти добывать результаты? - приподнялся  Бутырцев.  -
Здесь я их не найду.
     - Идите. И почаще меня информируйте, чтобы в полном курсе я был!  Такие
секреты развели, будто отдельную службу организовали.
     - Слушаюсь, почаще, товарищ генерал!


     Из подворотни на проезжую часть слишком резко выехал  фургон,  водитель
троллейбуса отвернул, и слетевшая  штанга  с  лязгом  ударила  по  проводам.
Посыпался сноп искр.
     Елена Андреевна невольно отскочила подальше, а потом на другой  стороне
улицы увидела Мальцева.
     - Виктор Сергеевич! - Она взмахнула рукой. - Виктор!
     Не слыша  ее,  Мальцев  разговаривал  с  лохматым  парнем  в  джинсовом
костюме, затем тот сел в "Волгу" и уехал.
     А Мальцев пошел по другой стороне улицы и, подойдя  к  углу  дома,  уже
собирался свернуть за него, и Русанова  поднесла  согнутые  пальцы  ко  рту.
Свистнула.
     - Нет, это ни на что не похоже! - отшатнулся, вздрогнув, стоявший рядом
прохожий.
     И на той, и на этой стороне обернулись несколько человек, Мальцев тоже,
и она опять помахала ему.
     - Между прочим, подача  звуковых  сигналов  в  городе-герое  Ленинграде
запрещена, - перейдя улицу, сказал  Мальцев.  Теперь  они  стояли  рядом.  -
Здравствуйте.
     - Извините за такой способ окликать, но я крикнула, а кругом шум стоит.
Уже два дня вас не вижу, только один раз и то издали.  Вы...  решили  совсем
меня не замечать? - тихо закончила Русанова.
     - Я решил на вас жениться, когда минует эта катавасия  с  аукционом,  -
сказал Мальцев и, взяв ее за плечи, отодвинул, давая  дорогу  стайке  ребят,
ломившихся против течения толпы. - Но если я сейчас  не  поем,  то  рухну  у
ваших ног, и вам станет неудобно.
     - Не надо рушиться,  -  попросила  Елена  Андреевна.  -  И  опрометчиво
говорить ничего не надо. Я тоже шла пообедать, но я в столовую шла. Как  она
вам покажется, не знаю.
     - Мне сейчас все покажется. Далеко столовая?
     - Не близко, две остановки.  Правда,  рядом  ресторан,  но  там  всегда
очередь в это время.
     - Пойдемте в ресторан, если рядом. Осилим, я думаю.
     У ресторана томились ожидающие.  Мальцев  отвел  Русанову  в  сторонку,
решительно протиснулся к двери и постучал.
     - Куда? Мест нет, - приоткрыл створку привратник пищерая.
     - Да ты что, не узнал меня, хозяин? Я к метру.
     - А-а... Проходите. Вон он стоит.
     Метрдотель был среднего роста, ему пришлось смотреть на вошедшего снизу
вверх, и это сразу обеспечило Мальцеву некоторое преимущество.
     - День добрый, я от Иванова, - небрежно оглядел зал Мальцев.  -  Мне  с
переводчицей необходимо быстро поесть: через час у нас  пресс-конференция  с
Анри Бейлем.
     - Все  понял.  Катенька!  Посади  товарищей,  обслужи   экспрессно,   -
распорядился метрдотель. И когда Мальцев  возвращался  к  дверям,  придержал
официантку: - Все внимание! Поняла?
     Проведя Русанову в зал, Мальцев придвинул ей стул, сел напротив.  Сразу
подошедшая официантка положила меню, поставила тарелочку с хлебом.
     - До чего она прытко... Как вам удалось? -  спросила  Елена  Андреевна,
когда та отошла.
     - Мы от Иванова. И торопимся на пресс-конференцию с Анри Бейлем.
     - С кем, с кем? - прыснула Русанова. - А кто такой Иванов?
     - Понятия не имею... Метрдотель тоже. Но прием срабатывает  безотказно,
плюс иностранная фамилия. Что будем есть?
     - Все равно, - если бы она видела со стороны, как глядит  на  него,  то
застыдилась бы наверняка. - Что хотите.
     - Тогда лангеты, это в любом случае мясо... Мы  готовы,  Катенька!  Нам
минеральную воду, овощные салаты,  холодную  рыбу,  лангеты  и  после  всего
кофе-гляссе. Крепкого ничего не будем, поскольку алкоголь -  яд...  Чему  вы
смеетесь, Лена? И у вас шрамик над бровью, а я и не замечал.
     - Это память о Ялте. Море слегка штормило, на стоянке катеров  садились
до Симеиза, подвернула ногу на трапе и о поручень... А смеюсь сама  не  знаю
чему. Просто хорошее настроение.
     - И прекрасно, что хорошее! И Ялта  -  прекрасно,  и  стоянка  катеров.
Стоянка... Стоянка - обманка... - Он  еще  посидел  с  отсутствующим  видом,
глядя в одну точку, отпил из бокала. А вернувшись из откуда-то, попросил:  -
Извините  меня,  бога  ради...  Забыл,  что  надо  обязательно  позвонить  в
гостиницу, я сейчас.
     В маленьком закутке-кабинетике метрдотель попивал чай, увидев Мальцева,
отставил стакан.
     - Что-нибудь не так? Я распорядился...
     - Все прекрасно, мерси. Но мне срочно надо выдать важный звонок.
     - Прошу, о чем разговор!
     Отхлебывая чай, поглядывал уважительно, а клиент, набрав номер, говорил
повелительно, не ожидая ответов, и это тоже действовало.
     - Сева? Немедленно нужен транспорт к  ресторану  "Центральный".  Оставь
машину у входа, ключи в ящичке щитка... Есть интересный материал, как только
возьму интервью, поставлю в известность. Все! - Трубка брякнула о  рычаг.  -
Благодарю вас, вы очень любезны.
     - Ну что вы, - приподнялся со стаканом  метрдотель.  -  Такая  малость,
знаете...
     Русанова ждала, оборотившись  к  окну.  Сев  на  место,  Мальцев  долго
смотрел на женщину против себя.
     - Что-нибудь произошло? - не выдержала она...  -  Или...  Мы  не  будем
есть? У меня аппетит не пропал.
     - У меня тоже. Просто, как бы ни кончился  этот  аукцион,  я  рад,  что
попал на него и встретился с вами.
     - И я рада, что вы на него попали.
     Они  продолжали  сидеть,  не  притрагиваясь  к  приборам,  затем  Елена
Андреевна проговорила задумчиво:
     - Открытие у нас послезавтра, начнется самая суетня, а долго  ждать  не
хочется... Приходите к нам завтра, Виктор. В шесть я освобожусь, а  часов  в
восемь мы будем ждать.
     - Спасибо большое, Лена. Я приду обязательно.


     Кабинет Сергея Александровича Воронцова был не роскошный, но уютный, на
столе жужжал, поводя тупым рыльцем, вентилятор.
     - Нет, нет и нет!  -  запальчиво  кричал  в  телефонную  трубку  хозяин
кабинета. - Я не могу этого отменить... Что -  как?  Вот  так  и  раздавайте
программы! Да-да, с упоминанием о соболях, ничего от  руки  не  вычеркивать.
Слушайте, любезный мой: раз руководство объявило, что они будут, значит, они
будут! Что же - согласовывайте с  ним,  коли  есть  желание,  а  мое  мнение
известно, и я ни к кому объясняться не пойду...
     Бросив трубку, он закурил, полистал семидневник, громко позвал:
     - Люся! Ты здесь?
     - Иду, Сергей Александрович.
     - Я просил Самохиным позвонить. Просил  узнать,  что  нужно,  чем  могу
помочь... Звонила?
     - Уж лучше бы нет! У жены голос замогильный, только "да", "не  знаю"  и
все. А в финотделе говорят, что у него на чужое имя две дачи были:  одна  на
Кавказе, а другая где-то под Ригой.
     - Делать им нечего, в своем финотделе! Одни побрякушки  собрались...  У
нас "Нескафе" остался?
     - Только индийский, сейчас заварю.
     - Сделай милость. И еще одно:  на  работу  надо  ходить  в  юбках...  -
Воронцов поискал определение, - менее ошеломляющих, что ли! А у тебя фиговый
листок.
     - Вы бы поглядели, какую одна датчанка тут носит, - обиженно скривилась
Люся и показала, приподняв свою. - Вот!
     - Будешь датчанкой, тогда приходи хоть наряженная Евой, я  первый  ахну
от восхищения. Неси кофе.
     - Сейчас. А когда приходить? - прищурилась Люся.
     - Куда?
     - К вам, наряженной Евой...
     - Знаешь  что...  -  внимательно  осмотрев  ее,  Воронцов  сдержался  и
повторил: - В общем, неси кофе. Остальное обсудим позже.
     Люся вышла  в  соседнюю  комнату,  где  уже  находилась  переводчица  с
поджарым мужчиной.
     - Сергей Александрович у себя?
     - У себя. К вам гости, Сергей  Александрович,  -  вернувшись  к  порогу
кабинета, пропела секретарша. - Пожалуйста, проходите.
     Воронцов встал навстречу, после рукопожатий иностранец произнес длинную
фразу и выжидательно уставился на переводчицу.
     - Господин Эдстрем в восторге от ваших проспектов промысловой  пушнины.
Он хотел бы получить необходимое количество экземпляров для  распространения
в Швеции.
     - Я рад высокой оценке нашей деятельности, - улыбнулся Воронцов.  -  Но
сегодня не могу выполнить пожелания господина Эдстрема.  И  завтра...  Лучше
всего это сделать через два дня.
     Переводчица перевела, и швед сразу ответил тирадой.
     - Но послезавтра открытие, день очень хлопотливый... Господин  Воронцов
не упустил это из вида? После открытия тоже будет много хлопот.
     - Господин Воронцов обычно все помнит, - еще шире улыбнулся Воронцов. -
Открытие еще не торги, у нас будет время пообщаться.
     Респектабельный посетитель осклабился, выговорил нечто.
     - Господин Эдстрем заранее благодарит. Он просит извинения, если  отнял
драгоценное время.
     - Ну зачем он так... Скажите, что я рад  быть  полезным  нашему  общему
делу. Всего доброго.
     Воронцов прошел с ними не дальше двери кабинета, вернувшись,  уселся  в
кресло.
     - Люся, ушли они?
     - Ушли! - Девушка отсыпала в чашки из баночки. - Я  забыла  сказать.  С
обеда пришла, а у вас приятель сидит. Симпатичный такой, строгий и вежливый.
Из Москвы.
     - Мальцев? - Сергей Александрович быстро вывел  фломастером  на  бумаге
знак вопроса. - Он ничего не просил передать?
     - Ничегошеньки, - Люся разлила кипяток, подхватила под-носик, появилась
в дверях. И больше несла себя, нежели кофе. - Я с вами выпью, можно?


     Тем, кто впервые попадает на стоянку  катеров  и  яхт,  предоставляется
возможность получить массу новых и разнородных впечатлений.
     Во-первых, они понимают, что в  огромном  городе  рядом  с  ними  живет
романтическое племя людей, для  которых  водная  стихия  составляет  главную
притягательную силу. Во-вторых, поражает  разнообразие  типов  судов  малого
флота,  соседство   изящных   и   тяжеловесных   деревянных   парусников   с
быстроходными, мощномоторными катерами из металла. И в-третьих, не может  не
оставить угнетающего впечатления и местоположение, и качество этих  стоянок,
оттесненных в самые заброшенные уголки берега, выходящего к  загрязненной  и
мелководной акватории.
     На одной из стоянок, сидя на продырявленном днище  не  один  год  назад
вытащенного из воды  ялика,  седоусый  сторож  дымил  самокруткой,  поджидая
возвращающегося по берегу Мальцева.
     Под вечер из теплой воды вздымался туман, близко поставленные катера  и
яхты, покачиваясь на мелкой воде, звучно терлись бортами.
     - Ну, нашел? Э-э, говорил я тебе... Мало чево в  бумагах  записано,  ты
всегда гляди, что есть! У нас ведь с этим полное безобразие, со  стоянки  на
стоянку посудины гоняют.
     - А зачем  тогда  пункты  приписки,  регистрация?  -  достав  сигарету,
прикурил от пахнущей махрой самокрутки Мальцев.
     - Как это - зачем? Для отчету, для виду, штоб все казалось  заведено  с
порядком, - показал редкие  желтые  зубы  сторож.  -  Хотя  людям  и  лучше,
свободней, коли порядка меньше. Вот ты, к примеру, с залива идешь, неохота к
своему месту гнаться, завернул сюда. Сунул мне троячок, а  я  к  вину  слаб.
Приму с душой и тебе швартовку разрешу. Понял?
     - Понял. Только теперь совсем не знаю, где мне своего дружка  искать...
Он, понимаешь, с женой не поладил и на катере ночует. Я, наверное, все такие
порты объездил - и нигде. А нужен позарез!
     - Знаешь,  сгоняй  на  Голодай,  -  решительно   посоветовал   седоусый
охранник. - Там такой Петя  по  надзору  заведует,  скажешься  от  меня,  от
Палыча, стало быть. Прошлый раз я его навещал, так мы шибко гуляли!  Малость
самую недобрали, он и сбегай на одну лайбочку,  которая  у  ево  в  укромном
закутке стоит, принес полбутылки. Не иначе твой дружок в той лайбе ховается.
     - Ну, спасибо, Павлович... Подал надежду.
     Заторопившись, Мальцев хотел уйти,  но  Палыч  придержал  его  за  полу
пиджака, сокрушенно поцокав, потер пальцем о палец.
     - Ку-уда? А самую благодарность и забыл... За спасибо,  милый,  ныне  и
воробей не чихает.
     - Держи, - сунул ему в руку Мальцев. - Чихай на здоровье.
     Горючего  оставалось  полбака,  торопиться  он  торопился,  но,   давно
проверив, что гонки  в  городе  выигрыш  во  времени  не  дают,  вел  машину
расчетливо, следя  лишь  за  тем,  чтобы  не  делать  лишних  остановок,  по
возможности постоянно находиться в движении. И  все  же  однажды  специально
остановился, позвонил из автоматной будки.
     Приблизившись к району предполагаемой  стоянки,  едва  не  запутался  в
лабиринте различных проездов, не все из  расспрашиваемых  могли  подсказать,
куда надо свернуть, а между тем постепенно темнело.  Наконец  подросток  лет
пятнадцати наиболее толково разъяснил, как подъехать к искомому месту. А  до
него оставалось немного.
     Грунтовый участок дороги был  сильно  разбит  тяжеловозами  с  близкого
строительства, и Мальцев медленно вел "Волгу" между  забором  и  проволочной
оградой.  Проехав  мимо  продуктовой  палатки,  оставил  машину  за  ней  и,
приблизившись к забору и немного пройдя  вдоль  него,  вышел  к  деревянному
строеньицу за воротами. В оконце будки горел свет, от дверей встала и грозно
взлаяла лохматая шавка. Мальцев двинулся прямо на  нее,  и  собака,  жалобно
рыча, заметалась на крылечке, а затем нырнула под него, негодующе  взвыв  из
укрытия.
     - Цы-ыть! -  прикрикнул  загорелый  мужчина  неопределенного  возраста,
поднимаясь с топчана. - Кто там, Боцман?
     - Свои, - Мальцев, нагнувшись, пролез под низкую притолку. - Привет  от
Палыча, если вы - Петя.
     - Кому Петя, а кому Петр Фадеич... Чего надо? Я спать решил.
     - Такое дело, - не  замечая  его  ворчливой  неприязни,  гость  сел  на
табурет у стола. - Сказал мне Палыч, что у вас в тихом углу катер стоит. Это
моего дружка катер... А я завтра в командировку лечу  и  должен  ему  деньги
передать. Знаете, наверное, что он от хозяйки скрывается, не поладили они.
     - От кого и почему - дело не мое, - уверил Петя. -  А  Палычу  язык  бы
подрезать за треп, да мы с им на  одном  красавце  служили...  Иди,  навещай
дружка. А ежли вдруг што не допьете - сюда неси, понял?
     - Понял. А позвонить от вас можно?
     - Не работает, - кивнул сторож на телефон. - Напротив  стройка,  там  в
диспетчерском вагоне телефон есть, да шагать далеко.
     - Ну что же, обойдусь. Катер как найти?
     - Пройдешь причалы, за ними баки при воде. Там и стоит, к борту доска с
песка положена заместо трапа.
     Когда Мальцев под ворчание Боцмана отошел от будки,  стемнело  изрядно.
Вдоль берега тянулись мостки, к ним рядком  приткнулись  разнообразные  суда
малого флота.
     Увидев массивные туши металлических баков,  он  замедлил  шаги,  обойдя
последний, остановился.
     Неподалеку стоял катер, на котором светились круглые оконца каюты.
     Сдвинув рукав, Мальцев посмотрел на мерцающий  циферблат.  И  не  успел
разглядеть стрелки, потому что  на  палубе  катера  застучали  шаги  и  едва
обозначилась темная фигура.
     - Толик! - позвали с катера. - Толик, ты чего? Где застрял?
     - Здесь, - сказали совсем рядом с Мальцевым. - Будто гость  к  нам,  да
сомневается, стоит... Долго мы тебя ждали!
     Оказавшись в пространстве между водой и одним  концом  уходящим  в  нее
баком, Мальцев еще  не  решил,  как  ему  поступать,  а  с  катера  сошел  и
приблизился окликавший Толика.
     - Чего ты стоишь, пора это дельце приканчивать... Выложил нам  старичок
про  ваши  фокусы,  так  что  давай  по-хорошему  поделимся,  -   подошедший
придвинулся еще. - Идем-ка на твой корабль, там потолкуем. Ну... а-ап!
     Пинок ногой в живот сломал его  пополам,  не  увидев  ни  движения,  ни
замаха Толика, лишь предвосхитив обязательную угрозу, Мальцев  отпрыгнул,  и
нападавший провалился с ударом. Развернувшись, бросился снова, но теперь  он
был на фоне отдаленных огней стройки и стал виден лучше. Резкий встречный  в
подбородок остановил бросок,  удар  ребром  ладони  по  шее  -  и  противник
оказался у бака, что-то звякнуло о камень...
     ...И в тишине стало слышно,  как  залаял  Боцман,  заглушая  близящийся
стрекот мотоцикла.
     Мотоцикл гнали вовсю, вспыхнула фара, и, увидев в  световом  луче,  как
тяжело поднимается с песка упавший первым. Мальцев  пригнулся  и  побежал  к
забору.
     - Стоять!  -  послышалось  сзади.  -  Руки  вверх!  Тягусов,  осмотрите
второго.
     Двое подъехавших милиционеров занялись делом, но тот,  кто  приказывал,
услышал шум у дощатой ограды стоянки.
     - Сто-ой! - крикнул он, пытаясь развернуть  мотоцикл,  чтобы  высветить
фарой. - Буду стрелять, остановитесь!
     Бросив мотоцикл,  на  ходу  передергивая  ствол  пистолета,  кинулся  к
забору, и Мальцев, поняв, что так не уйти, метнулся навстречу.
     Сблизившись,  нырнул  в  ноги,  поймав  на  себя  грузное  тело,  резко
распрямился, помогая броску руками,  и  милиционер,  ударившись  оземь,  еще
пытался привстать...
     ...А бросивший его уже был у забора. Перемахнув  его,  бежал  и  бежал,
пока совсем рядом не захрипела собака.  Услышал  выкрики  Пети,  но  палатка
светилась близко, дверца машины предусмотрительно оставалась  незапертой,  и
Мальцев впрыгнул в нее.
     "Волга" рванулась с места, с заворотом выскочила в  проезд,  и  красные
пятна задних габаритных огней, подпрыгивая, начали удаляться.


     Оперативная машина подъехала к самой воде. Катер освещался фарами  тех,
что подъехали раньше; к хлопнувшему дверцей Бутырцеву подскочил милиционер.
     - Старший  наряда  старшина  Ерлашов!   По   вашему   приказу   выехали
немедленно, удалось задержать двоих, третий ушел, товарищ подполковник. Один
из задержанных получил телесные повреждения,  подобраны  нож  типа  финки  и
ломик. - Ерлашов понизил голос. - А на катере обнаружен труп.
     - Труп?
     - Так точно... Там сейчас ваши люди работают.
     На борт катера с берега вела широкая доска, взбежав  по  ней,  Бутырцев
обогнул возвышение каюты и спустился вниз.
     Майор Исраэлян, Таганцев  и  Сенчаков  отступили  от  узкой  койки  под
круглыми оконцами, изможденное лицо Лохова-Сосновского на подушке  оказалось
белей наволочки.
     - Еще теплого застали, - сказал Сенчаков хмуро. -  По-видимому,  сердце
отказало,  врачей  я  вызвал...  На  теле   обнаружены   следы   физического
воздействия. В частности, ожоги от сигарет.
     - Пытали, значит, - подполковник вгляделся в лица задержанных,  глубоко
посаженные глаза одного сверкнули в ответ. - Все обыскали?
     - Досконально, - подтвердил Таганцев. - И  ничего  не  обнаружено.  Две
авоськи с пустыми бутылками.
     - Не ищи зря, начальник, - выдавил короткий смешок тот, скуластый. - Мы
сами искали - верней некуда! И этого гада поспрашивали... Глухо!
     - Каким образом вы его обнаружили? Лучше отвечать  сразу.  Надеюсь,  вы
это понимаете.
     - А чего на такое не ответить? Шмель пошел на дело, а  за  этим  указал
присмотреть, не доверял ему, значит. Этот тем вечером со  склада  убрался  и
сюда забился, как крыса! Переждать хотел, да не вышло... Вы запишите, что он
сам зажмурился, нашей вины нет.
     - А что пытали - не в счет? - сдерживаясь, тихо спросил Бутырцев.
     - Так разве мы позволим старичка огнем жечь? Пока за припасами  ходили,
тут такой ухарь побывал, его б вам ловить и надо! Да сами  старайтесь,  наше
дело теперь терпеть, сопеть и парашу нюхать.
     - Ну  что  же,  выводите  задержанных,  -  пошел  по  ступеням   наверх
Бутырцев. - Здесь терять время нечего.


     По лицу генерал-майора Вавилова,  вошедшего  в  его  кабинет,  Бутырцев
понял, что и на этот раз ласки от начальства ждать не приходится.
     - Докладывайте обстановку, - коротко сказал Вавилов.
     Он не сел, не смотрел на подполковника, и тот старался излагать сжато:
     - Обстановка сложная. Лохов-Сосновский скончался  от  острой  сердечной
недостаточности, усилия прибывших реаниматоров ни к чему  не  привели...  Из
двоих задержанных один нам знаком: рецидивист Хуснутдинов по кличке Алим. Он
и его напарник - личность которого устанавливается  -  обнаружили  Лохова  с
ночи кражи, выпытывали местонахождение мехов, но, по их  словам,  не  узнали
ничего.
     - И мы не знаем ни-че-го! - вспылил генерал. - Где они? И находятся  ли
в городе хотя бы... Я удивлен вашим самообладанием,  подполковник  Бутырцев.
Завтра открытие аукциона, осталось менее суток, а вы ведете  себя  так,  как
будто  впереди  все  ясно.  Надо   действовать   быстро   и   срочно   брать
подозреваемого Пионером!
     - Прошу  прощения,  товарищ  генерал-майор,  -  упрямо  нагнул   голову
Бутырцев. - Работать быстро - это значит  не  торопясь  и  всегда  совершать
тщательно обдуманные действия... Не торопясь и обдуманные! А нам пока нечего
или  почти  нечего  предъявить  тому,  кого  вы  предлагаете  брать.  Можете
отстранить меня от ведения дела. Но пока я им занимаюсь, готов  ответить  за
план проводимых операций.
     - Хм...  Вашу  неторопливость  я  давно  отметил,  -  Вавилов   сел   и
расположился в кресле удобнее. - А  что  намерены  предпринять  обдуманно  и
согласно вашему плану?
     - Мы ждем очередной связи с Пионером. Вся группа находится в  состоянии
готовности, продолжаем работу с Хуснутдиновым и его сообщником.
     - Да сядьте вы наконец, - предложил начальник управления. - Так и  буду
я смотреть на вас, голову задрав?  И  предупреждал  ведь,  что  ваш  любимец
зарываться начнет, свой характер показывать! Прикрывает его кто-то хотя бы?
     - Так точно: с ним вплотную контактирует капитан Панин,  -  Бутырцев  и
сидя держался подчеркнуто прямо.
     - Опять они вместе...  Ну  Панин,  хотя  бы,  на  рожон  без  нужды  не
полезет, - предположил Вавилов. - Давайте-ка еще раз обсудим все по порядку.


     В отделении Союзпушнины заканчивался рабочий день.
     Проходя коридором, Мальцев  видел,  как  готовятся  покинуть  служебные
помещения сотрудники, кое-кто из них спускался по лестницам; и на этажах,  и
внизу, в вестибюле, то и дело хлопали двери.
     В воронцовских владениях обворожительная Люся тоже успела  убрать  свой
стол и, сидя перед раскрытой сумочкой, наводила предвыходной лоск на лицо.
     - Салют! - приветствовал ее Мальцев. - А шеф когда испарился?
     - У-у, он еще до обеда... Сказал, что его сегодня больше  не  будет,  к
завтрашнему открытию готовится. Так что не ждите зря.
     - И не буду. Можно позвонить от него?
     - Спрашиваете! Прямой телефон - красный!
     Войдя в кабинет Воронцова, Мальцев прижал трубку плечом к уху  и  начал
раз за разом прокручивать диск. Свободной рукой  он  дотянулся  до  верхушки
шкафа, из-под рулонов плотной бумаги извлек и  положил  в  карман  небольшой
предмет.
     - Занято и занято! - бросил трубку в  сердцах.  -  Ну  и  мастерицы  вы
говорить.
     - Конец дня, все решаем, быть или не быть, - рассмеялась Люся. - А если
быть, то где и с кем... Вы еще попытаетесь?
     - Нет, пожалуй. Спасибо - и до завтра!
     Выйдя из здания, скорым шагом дошел до стоянки.  Сев  за  руль,  открыл
портфель, достал магнитофон и, подсоединив к  нему  извлеченный  из  кармана
предмет, тронул машину с места. Затем нажал клавишу магнитофона.
     "...Я рад высокой оценке нашей деятельности, - говорил  Воронцов,  пока
"Волга" перестраивалась в потоке машин.  -  Но  сегодня  не  могу  выполнить
пожелания господина Эдстрема. И завтра... Лучше всего это сделать через  два
дня".
     Пошел перевод переводчицы, затем проговорил свое швед.
     "Но послезавтра открытие, день очень хлопотливый...  Господин  Воронцов
не упустил это из вида? После открытия тоже будет много хлопот".
     "Господин Воронцов обычно все помнит... Открытие еще не  торги,  у  нас
будет время пообщаться..."
     Впереди образовался затор, регулировщик, размахивая  жезлом,  выборочно
пропускал машины.
     "...Ну зачем он так... Скажите, что я рад быть  полезным  общему  делу.
Всего доброго..." - пожелал Воронцов в магнитофоне.
     А после шумов последовал вопрос:
     "Люся, ушли они?"
     "Ушли... Я забыла сказать... С обеда пришла, а у вас приятель сидит..."
     Мальцев нажал на "стоп", и магнитофон смолк.
     Левой рукой поворачивая  руль,  правой  убрал  аппаратуру  в  портфель,
щелкнул замком. И "Волга" въехала в переулок.
     Недалеко от стоматологической поликлиники скрытый с улицы двор позволил
оставить машину не на виду. Перейдя  на  другую  сторону,  Мальцев  вошел  в
поликлинику и подошел к окошечку регистратуры.
     В это время совсем близко раздался отчаянный вопль. Так  же  неожиданно
оборвался, но женщина в белом халате  и  шапочке,  сидевшая  по  ту  сторону
стойки, спокойно спросила медлительного пациента:
     - Вы к кому? У вас лечащий врач или просто выписать талон?
     - Мне нужно к Воронцову, - ответил Мальцев. - Он принимает?
     - Александр Ионович? Он с  завтрашнего  дня  в  отпуске  и  сегодня  не
принимал и не консультировал, по-моему...
     - Здесь он, - сказала позади нее другая сотрудница регистратуры.  -  От
заведующего шел, я видела. Но не примет, не надейтесь, всем к нему надо, все
его просят!
     - Благодарю. А на каком этаже его можно найти?
     - Ох, да на втором же! Семнадцатый кабинет.
     Спустя две минуты, открыв дверь семнадцатого кабинета,  Мальцев  нашел,
что, укрыв пол-лица за дымчатыми стеклами  очков,  Александр  Ионович  очень
походит на  мафиози  из  итальянского  фильма.  И  жестом,  разрушающим  это
впечатление, старший Воронцов испуганно вытянул руки навстречу вошедшему.
     - Нет-нет, никакого приема! Я, по сути, уже  на  отдыхе...  Вы  застали
случайно.
     - Совсем нет, Александр Ионович, я - друг  Сергея,  и  дело  не  терпит
отлагательств. Что с ним? Он сам не свой и сегодня исчез с половины дня...
     - Ну милый, ну душечка, что я  могу?  -  заерзал  в  кресле  знаменитый
врачеватель. - У моей жены ангельский характер, но ее  терпение  лопнуло,  а
здоровье настолько ухудшилось, что я срочно бросаю все и везу  ее  отдыхать.
Э-э, как вас зовут, я не расслышал?
     - Виктор Сергеевич...  Виктор  просто.  Сергей  мучается,  поверьте,  а
сейчас столько работы, я  боюсь,  как  бы  его  долгое  отсутствие  не  было
замечено и дурно воспринято начальством.
     - Вот именно! Сережа слишком часто манкирует работой, и я удивился, что
сегодня так рано ему понадобилось уехать на  дачу!  Подождите,  -  испуганно
привстал Александр Ионович. - А он не может  быть  опять  с  этой  кошмарной
девицей?
     - С Викой? - понимающе  улыбнулся  Мальцев.  -  Нет,  не  беспокойтесь.
Насколько я знаю - а у него от  меня  нет  секретов,  -  там  разорваны  все
отношения, и он даже обмолвился, что хочет  восстановить  дружбу  с  Еленой,
хоть и не вполне уверен в ее согласии на то.
     - Ах, как было бы замечательно, ведь такая достойная женщина! И умница,
и, знаете, с чисто внешней стороны, да... И все-таки боюсь, боюсь, что в его
отношениях с манекенщицей есть нечто роковое. Нет-нет, не смейтесь. И я  был
молодым, да! - заверил Александр Ионович. - Тоже, знаете,  не  без  грешков,
молодость временами берет свое, и нельзя  удержать  водород  в  банке...  Но
увлечься до такой степени, такое позволять! Пригласить на наш юбилей  друзей
очаровательную Елену  Андреевну  и  ночью  сбежать  к  своей  пассии  -  это
чересчур, есть же пределы!
     - Боюсь, что вы ошибаетесь. Хоть  он  и  шалопай  и  был  действительно
увлечен Викой до крайности, но вам могло показаться!
     - Шалопай? Показаться? Да, шалопай. Да,  да,  да,  именно!  Но  я  сам,
слышите, сам видел, как он крался по дорожке к машине... И  ведь  специально
оставил ее вне участка, лукавец, мотивируя тем, что для лучшего сбережения к
нам следует загнать машины гостей,  -  Александр  Ионович  приложил  руку  к
сердцу. - Ну милый, ну солнышко, я - отец,  и  я  бы  промолчал  из  мужской
солидарности... Но  мать  тоже  заметила,  а  перед  тем  он  так  некрасиво
поступил, что она вспылила и скандал разразился!
     - Ах идиот! - возмутился Мальцев. - Значит, той ночью он все же навещал
свою Вику... И мне ничего не сказал. Я был приглашен, не смог приехать к вам
и после очень жалел, поскольку Гамбаряны говорили, что все было чудесно.  Ах
он паршивец! А я еще хлопочу о нем!
     - И прекрасно, и хлопочите, мы его любим, и все  устроится  расчудесно,
если он бережнее станет  относиться  к  матери!  -  Экспансивный  стоматолог
вскочил, обежав стол, заплясал перед Мальцевым, протягивая руку.  -  Я  рад,
очень рад знакомству... У нас, представьте, через три часа поезд, прилетайте
к нам с Сережей. Море и фрукты - это очень целительно! Хотя нет. Нет и  нет,
пусть  работает,  соответствуя  занимаемому  положению...  Пусть   на   даче
осторожно обращается с газом, и вы проследите,  душенька,  чтобы  та  девица
ногой не ступила! Вы понимаете, да? Вы все понимаете?
     - Не беспокойтесь, Александр Ионович, - Мальцев  бережно  пожал  мягкую
ладошку, - берегите себя и жену. До свидания.
     Выражение его лица и интонации голоса растрогали Воронцова-старшего, он
снова заплясал, порываясь сказать еще что-то, но нечаянный посетитель прошел
к выходу, дверь за ним закрылась.


     Елена Андреевна закрыла духовку, переставила кастрюльки на конфорках  и
сбросила передник.
     - Дима! -  позвала  она,  выйдя  из  кухни.  -  Сбегай,  пожалуйста,  в
булочную...  Как  всегда,  забыла  хлеба  купить.  Много  не   бери,   опять
зачерствеет.
     - Хорошо, мама, - мальчик скинул  тапочки,  втиснул  ноги  в  туфли.  -
Деньги на кухне?
     - Да, под кувшином. Через дорогу осторожнее!
     В своей комнате сбросила домашнее  одеяние,  надела  взятое  с  постели
платье,  изогнувшись  перед  зеркалом,  застегнула  на  спине  "молнию".   И
прозвенел звонок.
     Повязывая пояс, подошла к  двери,  сначала  повернула  замок  не  в  ту
сторону и досадливо прикусила губу.
     - Это вы, - радостно улыбнулась она Мальцеву. - Уже восемь, да?  Всегда
у меня время пролетает...
     - Семь тридцать, здравствуйте, - войдя, он взглянул  на  часы,  потянул
носом запахи из кухни. - До чего пахнет заманчиво! И все же... Лена, вы  мне
очень помогли один  раз  в  важном  деле,  сами  того  не  ведая.  А  теперь
необходимо, чтобы поехали со мной.
     - Поехать? Куда? Ведь мы собрались... И Димы нет.
     - Послушайте, пока я не стану ничего объяснять... Но мне  крайне  нужен
Воронцов, а я не знаю, где его дача. У нас почти нет времени, важно там быть
как можно скорее, Лена!
     Она хотела спросить еще, посмотрела на него и не спросила.
     - Я ничего не понимаю и жалко, что так... Но я поеду.
     - Возьмите плащ, кажется, собирается дождь. Куда вы?
     - Диме записку... И плиту выключить надо.


     Лохматый, сильно горбящийся Сева еле переставлял длинные ноги, пока его
вели  к  кабинету   Бутырцева,   войдя,   распрямился,   и   лицо   потеряло
сонно-флегматичное выражение.
     - Как  вы  могли  ему  это  разрешить?  -   быстро   подошел   к   нему
подполковник. - Мы не знаем куда и зачем он отправился... То есть  не  знаем
ничего! Как вы могли разрешить, я вас спрашиваю?
     - А как я мог не разрешить? - устало потер глаза капитан  Панин.  -  Вы
его знаете не хуже меня, а  кроме  того,  он  просто  сказал,  что  ситуация
изменилась и требует энергичного действия. Добавил, что даст знать о себе, и
весь разговор на том кончился.
     Сагарадзе и Сенчаков смотрели на Бутырцева,  ожидая  дальнейшей  грозы,
Таганцев сочувственно посматривал на Панина.
     Подполковник подошел к окну, выбил пальцами дробь по подоконнику.
     - Он хотя бы вооружен? - спросил он, оборачиваясь.
     - Нет, не думаю, - медленно ответил Панин. - Его оружие у меня.
     - Может быть, опять решил что-то довыяснить,  товарищ  подполковник,  -
осторожно предположил Сенчаков.
     - Он  вот  так  довыяснял  на  стоянке  катеров!  -  резко  развернулся
Бутырцев. - И тоже, как вы помните, безоружный. Тогда все, правда, обошлось.
     - Я передал ему все ваши  пожелания,  в  ваших  выражениях,  после  той
истории, - сказал Панин. - Он обещал...
     - Исправиться, да? - подхватил Бутырцев. -  И,  как  наблюдаем,  держит
свое слово. Простить себе не могу, что согласился с ним и за  Воронцовым  не
велось наблюдение!
     - Я считаю, что в этом случае его мнение справедливо, - Панин подошел к
дивану. Таганцев подвинулся, и капитан сел, с облегчением  вытянув  ноги.  -
Воронцов не чета остальным, меха мы, может быть, и нашли бы, но по тому, как
все сложилось с Лоховым, сам  мог  вполне  выкрутиться...  Да  и  наблюдение
засечет с ходу, настолько умная и осторожная бестия!
     - Да, не откажешь, - согласился подполковник и сел за свой  стол.  -  А
пока у нас ни  мехов,  ни  Воронцова...  Таганцев,  распорядись  насчет  чая
капитану Панину. Я бы тоже выпил горячего.


     Ветер гнал тучи с залива, на  лобовом  стекле  густо  множились  капли.
Мальцев запустил стеклоочистители.
     - Выключите радио, - попросила  Русанова.  -  Я  не  люблю  оперетту...
Слишком много страстей понарошку.
     Он послушно выключил приемник.
     - Вам не дует? Я прикрою...
     - Нет-нет, как раз хорошо. Совсем другой воздух, дышится легче... У вас
есть сигареты?
     - Конечно, вот, - Мальцев протянул пачку и усмехнулся. - Чтобы дышалось
совсем легко, да?
     - Я почти не курю. Только иногда. От волнения.
     - Мне  очень  жаль,  и  я  все  объясню  при   случае.   Если   бы   не
обстоятельства...
     - Оставьте, Виктор. Раз надо, значит, надо... Думаю, без крайней  нужды
вы меня не вывезли бы. Хотя и мне жаль, что всегда разрешаем обстоятельствам
диктовать свои условия.
     "Волга"  обходила  одну  машину  за  другой.  Грузовики   отставали   с
протестующим гулом.
     - Я не знала, что вы из Москвы на машине.
     - Она местная. Взял у товарища. Сам еще не скопил.
     - А вы способны копить? Не думала.
     - Я и не умею, - светлые "Жигули" упорно  не  давали  обойти  себя,  он
утопил педаль газа поглубже, обошел все-таки. - Скажите, вы... часто думаете
обо мне?
     - Все время, - сразу и спокойно  ответила  Елена  Андреевна.  -  Мы  не
слишком быстро? Могут остановить.
     - Я слежу, не притаились ли где, если  замечу,  успею  сбросить...  Или
удеру. Вы говорили, когда поворот?
     - Так не объясню. Но определю, как только увижу, - она засмеялась. - Не
хватало еще, чтобы за нами гнались, а мы удирали! Я умру от страха.
     - Разве вы трусиха? Совсем не похоже.
     - Это как когда... Когда злюсь,  мне  все  нипочем.  А  вообще  трусиха
скорее. Ой, тише, тише: во-он за той будочкой направо!
     - Это остановка автобуса.  И  налево  здесь  нельзя  вовсе...  Повернем
вправо.
     Вскоре съехали и с  этой  дороги,  узкая,  намокшая  от  дождя  полоска
бетонки, петляя, привела к тупичку.
     - Эта дача?
     - Да.
     Очень большой дом за деревьями виделся темным. Мальцев еще вгляделся за
ограду и выключил мотор.
     - Посидите, пожалуйста... И я вас прошу ни в коем случае  не  оставлять
машину! В ней и права, и техпаспорт, и прочее. Думаю, что не задержусь.
     - Я подожду, разумеется, но выйду на воздух.
     Петли калитки оказались смазанными, желтый песок на  дорожке  тщательно
утрамбован.
     От машины Русанова видела, как, взойдя  на  веранду,  Мальцев  подергал
дверь и спустился по ступеням назад. Постоял, зашагал неспешно, огибая дом.
     Она открыла дверцу, взяла с сиденья сигареты, но не закурила и  бросила
обратно. Еще посмотрев вокруг, захлопнула дверцу, мысль, что кто-то в  столь
безлюдном  месте  попытается  угнать  или   обокрасть   машину,   показалась
напрасной.
     За открытой калиткой у низкого серого флигеля пестрела цветами  круглая
клумба. Русанова вошла в калитку, двинувшись по желтой  дорожке,  оглянулась
на "Волгу", пошла дальше...
     Каменный флигель окружали кусты жасмина и сирени, два окна светились. В
тамбуре за первой дверью царил полумрак,  открыв  вторую,  Мальцев  попал  в
кухню, и туда, из глубины флигеля, вошел Воронцов с тарелкой в руках.
     - О! Явление Христа... Ты какими судьбами? Один?
     Доброжелательное удивление выражало его лицо, и Мальцев кивнул:
     - Пока один... Не очень надеялся, что застану. А  местечко  хоть  куда!
Зачем пропал? Я весь день проискал.
     - Проходи...  Зачем?  А  что  там  делать  сегодня...  Завтра   тарарам
начнется, завтра и поработаем.
     - Я думал, нет никого. Зашел в тот дом - не зашел, а подошел -  так  он
заперт... И каталки твоей не заметил.
     - Она в гараже, - Воронцов поставил на стол коньяк и рюмочки.  -  Гараж
за деревьями, посмотри из окна. Не гараж - дворец! Как все здесь. Но меня  в
целях воспитания всегда держали на скудной выдаче...  Давай  выпьем,  заодно
расскажешь, какое дело принесло.
     - Верно, тут роскошно, - подошел к окошку Мальцев. -  На  дачах  вкусно
пьется, да? Хотя и на воде неплохо... Чтобы хороший катер, комфортная  каюта
и бар обязательно! С разнообразным набором спиртного, правда, Сережа?
     - Подними руки! - сказал Воронцов.
     - Поднял, - Мальцев не только проделал требуемое, но еще  повернулся  к
нему, продолжая улыбаться. - Что теперь?
     - Теперь упрись в стену, ноги дальше от нее... Ну? Я буду стрелять!
     - А ведь будешь! - всмотревшись в него, согласился Мальцев. - Хотя  все
бесполезно, бал не начнется, учти.
     - Живей!  Без  болтовни,  -  Воронцов   нетерпеливо   повел   рукой   с
пистолетом. - Хаханьки кончились.
     Пистолет был маленький, а кисть, сжимавшая его,  крупная.  Но  вошедшая
Елена Андреевна сразу поняла, что оружие настоящее,  и  глаза  ее  испуганно
распахнулись.
     - Виктор!!
     Сергей Александрович Воронцов не то чтобы  обернулся  на  ее  отчаянный
вскрик, лишь дернул головой, а этого было достаточно...
     И хотя он сразу выстрелил, Мальцев уже  летел  к  нему,  вытянувшись  в
прыжке, сбил с ног, и оба покатились по полу.
     Даже не глядя на боровшихся, по лицу женщины можно было бы понять,  как
ожесточенно проходила схватка. Покачнулся стол, сбрасывая посуду, отлетело к
стене плетеное кресло, хрустели давимые телами черепки.
     И этот хруст сопровождался хрипами и стонами боровшихся.
     - Все... - раздалось с пола очень тихо и отрешенно. - Руку  сломаешь...
Пусти!
     Мальцев встал, опустил в карман пистолет,  поднял  Воронцова  на  ноги.
Ногой подвинул ему кресло.
     - Садись. Пушное хозяйство где?
     - Там. В гараже... Ах, до чего  глупо.  -  Сергей  Александрович  левой
рукой положил на стол правую. - И ведь я тебя в упор видел! Зато и  старался
быть на глазах.
     - Значит, перестарался.
     Русанова все еще стояла на пороге, Мальцев за руку подвел ее к креслу.
     - Извините, Лена. И сядьте, теперь скрывать нечего. А кое  о  чем  надо
побеседовать... Меха добывал для Эдстрема, да? Он бы все равно не  сумел  их
вывезти, мог сообразить.
     - Он? Он бы вывез, - Воронцов,  держа  бутылку  в  левой  руке,  зубами
выдернул пробку, налил в уцелевший стакан. - Если будешь пить, посуда во-он,
в шкафчике.
     - Я за рулем... Лохова, судя по всему, шантажировал прошлым. Это ты его
устроил на работу?
     - Старик сам жаден  до  фанеры,  особо  шантажировать  не  пришлось.  А
устраивал отдел кадров... Вы не выпьете, Леночка?
     - Немножко.
     Русанова  встала,  достав  из  настенного  шкафчика  еще  два  стакана,
поставила на стол. Ее колотило, и она застегнула плащ на все пуговицы.
     Воронцов щедро плеснул ей в стакан.
     - Спасибо...
     - На здоровье! - засмеялся Воронцов, поднимая свой. -  За  ваш  союз...
Мой расстроился, так хоть за людей порадоваться. Не оттолкни вы меня  тогда,
Елена Андреевна, вдруг бы и я хорошим стал! А? Не мучает сожаленьице?
     - Перестань паясничать! - нагнувшись над столом, потребовал Мальцев.  -
Не стал бы ты другим, не прикидывайся. А почему - тебе разбираться.
     - И разбираться нечего! - выпив, Воронцов так крепко  поставил  стакан,
что тот раскололся. - Я хотел жить, понимаешь? Жить, чтобы жить, а не пахать
для других... Чтобы не симулировать  великой  деятельности,  не  торчать  на
совещаниях, не изображать изо всех сил идейно-непорочную чистоту. И я жил! -
Он подмигнул слушателям. - Вкусил и свободу, какую деньги дают,  и  удобства
опробовал. Я знаю все курорты страны, помню наизусть меню лучших  заведений,
как их ни мало, и в моей записной книжке полсотни телефонов  скорой  половой
помощи... А что видел ты, цербер от закона,  на  свою  зарплату?  У  тебя  и
власти-то нету, гоняют гончим псом, а состаришься, и нищую пенсию дадут!
     Он пододвинул к себе другой стакан, налил снова. Выпил.
     - Мне впаяют, ладно... Но когда-то я выйду и  снова  заживу  человеком!
Потому что у своих я один наследничек, ваши законы, ударив по мне,  доконают
их, и меня будут ждать суммы, какие тебе не снились!
     - Возможно,  -  согласился  Мальцев,   потрогав   горло,   сглотнул   и
поморщился. - Хотя следует учесть одно обстоятельство. Зажить человеком тебе
не удастся и при деньгах  от  родителей.  Для  этого  надо  человеком  быть,
согласись. А перевоплотиться не дано! Так  и  закончишь  дни  мелким  ночным
хищником семейства куньих... Хорьком! Пора кончать болтовню. И  ехать  пора.
Хотя... Лена, вас не затруднит заварить кофе? - Он виновато улыбнулся ей.  -
Что-то я обмяк... А дорога сейчас мокрая.
     - Кофе навалом в кухонном столе, - подсказал хозяин. - Не забудьте и на
мою долю.
     Русанова молча встала и вышла на кухню.
     Воронцов посмотрел на нее, выходящую, опять подмигнул,  однако  сказать
ничего не успел, потому что раньше сказал Мальцев:
     - Если ты, пользуясь положением и немощью, позволишь хоть что-то  в  ее
адрес... Сейчас - нет, но я даю слово, что дождусь  новой  встречи  и  тогда
изуродую, чего бы мне это ни стоило!
     - Ладно, не стану. В таком случае давайте  переходить  на  "вы",  а  то
тянет пообщаться напоследок, - предложил Воронцов.
     - С удовольствием! - последовал немедленный ответ.


     К утру ветер усилился, разнес  тучи,  и  небо  светлело,  снова  обещая
погожий день.
     Из своего  застекленного  возвышения  дежурный  инспектор  ГАИ  заметил
приближавшуюся "Волгу", она подъехала и затормозила рядом с постом.
     - Доброе утро, - приветствовал поднявшийся к  инспектору  человек,  под
глазами которого густо темнела синева. - Майор  Мальцев,  спецгруппа  УВД...
Мне нужно позвонить. Срочно.
     - Прошу, - инспектор вспомнил, что хорошо  бы  спросить  документы,  но
назвавшийся майором успел соединиться с кем-то.
     - Кто у аппарата? Таганцев? Я Мальцев... Ты не  удивляйся,  ты  слушай:
следую к городу Приморским шоссе... Со мной задержанный и вся партия  мехов.
Что почему? А-а, отказал мотор, пришлось  чиниться.  Хорошо.  Хорошо...  Жду
встречи.
     - Вы один, товарищ майор? - Инспектор с  уважением  поглядел  на  него,
потом на машину внизу. - Может быть, я вызову патруль?
     - Все в порядке, лейтенант. Спасибо.
     На переднем сиденье "Волги", положив на  колени  руки  в  наручниках  и
полуоткрыв рот, спал Воронцов. На заднем, прикорнув у одного  из  чемоданов,
не вошедших в багажник, - Елена Андреевна.
     Мальцев обошел капот, сел за руль, бросив в рот сигарету, с отвращением
закурил и двинулся дальше.
     В очередном населенном пункте, там, где неподалеку от платформ  станции
шоссе сблизилось с железной дорогой и стало многолюдней, пришлось  замедлить
ход, и Воронцов проснулся.
     - До чего пить хочется... Скорее - выпить, но и просто рот прополоскать
не мешает. Слышите, вы? Я пить хочу!
     - Сейчас  вряд  ли  что-нибудь  открыто,   -   притормаживая,   Мальцев
поглядывал по сторонам. - Еще рано.
     - Ну так на станции, у дежурного, где-то есть вода! В кране просто  или
из лужи. Дайте воды!
     В зеркальце Мальцев увидел, что Русанова тоже проснулась, провела рукой
по лицу, поправила волосы.
     - Разве мы не можем остановиться на минуту? - сказала  она  тихо.  -  Я
берусь пойти и поискать, если вам нельзя.
     "Волга" остановилась  у  бровки  шоссе.  Мальцев  еще  раздумывал,  как
поступить, а женщина сразу вышла, оглядела ближайшие дома.
     В это время три спецмашины, мчавшиеся по встречной полосе, были  совсем
недалеко,  сидевший  в  первой  Бутырцев  брюзжал  скорее  благодушно,   чем
недовольно:
     - Уже давались ему выволочки и не раз! Все сам и  сам...  Ну  где  была
гарантия, что на лихую компанию не наскочит? Не было. Это я для тебя говорю,
Таганцев, у тебя с языка Мальцев не сходит, слышишь?
     - Слышу, товарищ подполковник,  -  радостно  отозвался  Таганцев.  -  А
все-таки хорошо, когда человек смелый!
     - Хорошо, когда он умный... И опытный.  А  такой  и  про  смелость  все
знает. Как там у Толстого?  "Смелый  это  тот,  кто  всегда  поступает,  как
надо..." За точность не ручаюсь, но смысл таков.
     Сидящий сзади Сенчаков встрепенулся, прижался лбом к боковому стеклу.
     - Вон его "Волга"... На той стороне, у деревьев! Разворачивайся, Костя.
     Развернувшись, все три  спецмашины  тормозили  неподалеку  от  стоявшей
"Волги", одна подъехала вплотную.
     - Товарищ  подполковник,  -  начал  Мальцев,  обращаясь  к  подошедшему
Бутырцеву, - задержанный Воронцов...
     - Знаю, что Воронцов, вижу, что задержан, отставить рапорт. Молодец!  -
сжал его плечи подполковник.  Люди  группы  споро  перегружали  чемоданы  из
"Волги". - Сейчас скорей в город, до открытия аукциона три часа,  может,  им
что подготовить надо... Садись ко мне, твою другой поведет.
     - Разрешите самому? Я следом, - Мальцев обернулся, глядя на стоявшую  в
отдалении Русанову.
     Бутырцев посмотрел туда же, насупился недовольно.
     - Ладно, езжай сам. Но учти, что я жду... Все разместили, Сенчаков?
     - Все, товарищ подполковник!
     - Тогда едем. Ты только рули поосторожней, - сказал Мальцеву напоследок
Бутырцев. - Ведь устал, вон как осунулся!
     В отъезжавшей машине  на  заднем  сиденье  мелькнуло  окаменевшее  лицо
Воронцова, и Мальцев отвернулся.
     Русанова подождала, пока отъехала милиция, и подошла к "Волге".
     - Садитесь, Лена, поедем. Я вас отвезу.
     - Не надо, я не хочу!
     - Подождите... Что случилось?
     - Случилось? Почти ничего. Просто все встало  на  свои  места  один  из
обаятельных мужчин оказался сыщиком, а другой уголовником. И оба  все  время
врали! Нет, - она торопливо положила руку на его локоть и сразу отдернула, -
не врали, а играли. Каждый свою роль. Теперь маски сброшены.
     - Трагичный рассказ, - Мальцев достал сигареты. - Кстати,  моя  фамилия
действительно Мальцев. Имя-отчество те же. И когда я был с вами, то...
     - Не надо, пожалуйста, - передернула плечами Русанова. - Я так поняла с
ваших слов, что в чем-то помогла, не ведая сама?
     - Да. Когда рассказали о прогулке на катере. Он  был  очень  общителен,
делился со мной самым сокровенным, но ни  разу  не  упомянул,  что  завзятый
катерник. Из всех форм лжи люди чаще всего выбирают умолчание,  это  обычно.
Но ведь всякая ложь имеет цель, и я взял на  заметку...  Еще  он  постарался
привлечь побольше свидетелей его присутствия на даче в ночь ограбления. Ну а
дальше было проще.
     - И опасней! Не  знаю,  возможно,  эта  работа  и  благородна,  но  мне
кажется, человек с вашими данными мог выбрать другое дело.
     - Если дело - твое, то это  оно  тебя  выбирает,  -  Мальцев  осторожно
улыбнулся. - Видите, я начал  изрекать  красивые  сентенции...  Наверно,  от
зажатости, хотя она мне не свойственна. Давайте поедем! Дорогой поговорим, а
вечером я позвоню, с вашего разрешения.
     - Я не поеду с вами, Виктор Сергеевич, - тихо сказала Елена  Андреевна,
и он понял, что да, не поедет ни за что. - Вернусь в  город  на  электричке.
Хватит красивой жизни: лихих кутежей, разъездов на машинах, дачных  пикников
и комедий плаща и шпаги. Пора жить дальше. Прощайте.
     Солнце начало припекать. Мальцев этого не чувствовал, стоял и  смотрел,
как она уходила, сунув руки в карманы плаща, удалялась из его  жизни,  и  он
знал, что она не оглянется.



                           Фантастическая повесть

                                 (Фрагмент)


     -----------------------------------------------------------------------
     (C) "Искатель" (перевод на русский язык)
     ONDREJ NEFF: Navrat na planetu Zemi (Praha, Svoboda, 1985).
     Искатель Э 2(164), 1988 (Приложение к журналу ЦК ВЛКСМ "Вокруг света")
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Примечание OCR Zmiy: отсутствуют 3 последние страницы повести.


     Где-то в начале февраля Совет решил послать коммодора Фукуду в  далекий
космос - за пределы шести тысяч парсеков. Надо взглянуть на календарь, чтобы
выяснить, какой это был день недели. Запомнилось, что в  тот  день  противно
моросил дождь и Милушка, моя жена, была в отвратительном настроении. Когда я
сообщил ей новость, она заметила:
     - Значит, опять  будешь  отсутствовать  пять  недель,  и  все  домашнее
хозяйство останется на мне.
     - Никто не говорил, что именно мы будем прикрывать Фукуду.
     - Рассказывай! Не надо из меня делать дурочку. Будто я не знаю!  Фукуда
первым пересечет границу  шести  тысяч  парсеков!  Трепещи,  планета!  А  уж
ликования-то будет! И чтобы ваша команда профиков упустила такой шанс? - Она
говорила зло, язвительно, будто "профик" -  бог  весть  какое  ругательство.
Конечно, если откровенно, то раньше так оно и было.  Лет  шесть  назад  Сеть
располагала дюжиной репортерских групп. У  некоторых  был  номер,  у  других
прозвища: Бродяги, Мерзляки, Неудачники, Оранжады и  т.п.  Мы  долгое  время
работали в качестве Выездной группы информационного пластивидения Э 8,  пока
кто-то не обозвал нас Профкомандой. В том смысле, что нам море по  колено  и
куда  всем  до  нас.  Мы  сначала  выходили  из  себя.  Ярда  Боухач  -  наш
осветитель - ходил весь в синяках и шишках, так как был скор на расправу, но
ведь не каждый реагирует на оскорбление так  прямолинейно.  Когда  о  кличке
узнал Ирка Ламач, наш режиссер, то привел всю нашу компанию к себе в кабинет
и произнес речь:
     - Что-то нас стали называть Профкомандой. Ага, и вы в курсе. У Ярды под
глазом монокль, Ирина вся зареванная. Напудри  нос,  да  поскорей,  на  тебя
смотреть страшно! Так вот что  я  вам  скажу,  уважаемые:  мы  действительно
Профкоманда!
     Он,   конечно,   комедию   перед   нами   ломал,   но   умело.    Делал
многозначительную паузу, впиваясь в каждого пронзительным взглядом, пока тот
не  опускал  голову.  И  так  по  очереди.  Хоть   глаза   у   Ламача   были
невыразительные, серо-голубые, будто выцветшие.
     - А я сегодня уже троим съездил  по  физиономии  из-за  Профкоманды,  -
заметил Ярда Боухач.
     - Ярда прав, -  всхлипнула  Ирина  Попеляржова,  наш  гример,  -  подам
заявление по собственному желанию и перейду в дамскую парикмахерскую!  Чтобы
в моем возрасте такое выслушивать?
     - Успокойся, Иринка, и я бы с радостью ушла, но какой в этом  смысл?  -
возразила Люда Мисаржова, звукорежиссер. Все что-то говорили  наперебой,  но
тут Ирка Ламач снова взял слово:
     - Зайдем  с  другой  стороны.  Почему  Двадцать  восьмая  галактическая
отвергла Щеголей, а коммодор Свен Хильструп лично просил Совет послать с ним
нас?
     - Потому что Щеголи опозорились  на  планете  Фиолетовых  призраков,  -
ответил Ондра Буриан.
     - Верно. Полетели мы, и успех был такой, что  через  три  месяца  после
возвращения об этом еще говорили.  Дальше:  когда  коммодор  Йован  увяз  на
планете Кипящего ила, и Неудачники утопили вдобавок всю телеаппаратуру, кого
позвали на помощь?
     - Нас, - сказала пластик Эва Элефриаду. - Зрители получили пластическое
изображение на экранах, квадрозвук и впридачу запись запахов.
     - Позвали нас,  -  повторил  Ирка  Ламач,  -  и  так  можно  еще  долго
вспоминать. Мы  работали  на  планете  Умертвляющего  тумана.  Наша  команда
довезла экспедицию в туманность Шутовского смеха. Все отказались от  планеты
Фантомов, а мы скоренько собрали чемоданы, и в результате?..
     - Блестящий успех, - хором ответило несколько голосов.
     - Так разве мы не заслужили название Профкоманды?
     Мы молчали, а режиссер продолжал:
     - Почему нас назвали Профкомандой, а не Пачкунами,  Жлобами,  Обжорами,
Пронырами, Занудами или как-то  еще?  Я  вам  объясню.  Потому  что  нам  не
подходит ни одно прозвище, кроме Профкоманды. Сам знаю, что нас так прозвали
недруги. Но мы и тут их обойдем. Короче, я  принимаю  прозвище  и  не  желаю
больше видеть моноклей под глазом и красных носов.
     С тех пор прозвище так и осталось за нами. Злопыхатели наверняка кусали
себе локти от того, что их выдумка обратилась против  них  самих.  Тот,  кто
выдумал его, вместо того чтобы навредить, на самом деле сделал  нам  хорошую
рекламу.  Мы   получали   лучшие   заказы.   Нормальный,   средний   зритель
пластивидения и не представлял себе, сколько  закулисных  интриг  и  зависти
вызывают передачи. С каждым годом  становилось  все  хуже.  Совет  затягивал
ремешки потуже.  Галактические  экспедиции  дорожали,  ведь  ближний  космос
перестал развлекать, и  каждый  коммодор  настаивал,  чтобы  его  послали  в
неизвестную пластизрителям область. Такой полет стоил огромных денег.  Никто
не хотел лететь на  Сириус  или  Альдебаран  -  результат  такой  экспедиции
умещался в двух строчках, произнесенных диктором ночного  выпуска  новостей.
Совет сосредоточился на дальнем космосе и ограничил количество краткосрочных
экспедиций. Последствия оказались неблагоприятными для  Сети  пластивидения:
число  передач  убывало,  как  и  объем  работы  для   репортерских   групп.
Галактические  асы  нацеливались  за  пределы  четырех  и  даже  пяти  тысяч
парсеков, и Совет соглашался послать в такую даль не более пяти-шести лучших
коммодоров: в то  время  элитой  считались  Н'Кума,  Козлов,  Миро,  Фукуда,
Петросян, а затем и Блох. Им-то  и  доверял  Совет  современные  космические
корабли класса люкс вроде "Викингов".  В  обиходе  их  называли  пылесосами,
потому что, кроме нормальных агрегатов, аккумулирующих время,  на  них  были
установлены  двигатели,  работавшие  на  межгалактической  материи,  которую
называют еще звездной пылью.
     У нашей Профкоманды никаких особых льгот в Сети не имелось, и  мы  даже
пикнуть не смели, когда наш шеф заставлял нас  простаивать  по  полгода  или
посылал на жалкую станцию к альфе Центавра. Если бы да кабы, на практике  мы
работали только на элиту, потому что первоклассные коммодоры  хотели  видеть
именно нас и никого другого.  И  сегодня  не  знаю,  что  за  этим  крылось.
Диспетчеры просто давали нам лучшие заказы.
     Все это хорошо известно моей жене Милушке, которая не зря ворчала,  что
я не буду дома недель пять. И недели  не  прошло,  как  вызвал  Ирку  Ламача
диспетчер и объявил ему, что руководство Сети решило послать Выездную группу
Э 8 с коммодором Фукудой  за  границу  шести  тысяч,  что  этим  "восьмерке"
оказано большое доверие, которое она должна  оправдать  перед  Советом  Ирка
слушал весь этот треп и не сводил глаз с пиджака диспетчера: а  не  подсунул
ли ему Фукуда взятку в нагрудный карман? Но ничего не было видно.
     В тот же день я отправился на космодром посмотреть на наш  репортерский
корабль. Я его любил, нашего старого верного "Поросенка", повидавшего  виды,
ободранного и обгоревшего после десятков репортажей. Техники вмонтировали  в
него новые агрегаты, аккумулирующие время, новый двигатель - такой  же,  как
на "Викинге", чтобы не отстать от него за границей шести тысяч. Само  собой,
я не из сентиментальности пошел на космодром. Наша  группа  не  имела  права
узнавать заранее дату полета, но  она  была  известна  техникам,  готовившим
корабль. На этот раз мне пришлось потрудиться, прежде чем я смог  выжать  из
старшего техника дату: в пятницу тринадцатого числа. Я пожал плечами.
     - Ну и что? В приметы я не верю с пяти лет.
     И все-таки, все-таки... Ассистент шефа на ровном месте сломал  ногу,  и
режиссер взял вместо него дублера - Петра Манфреда. Как  только  я  об  этом
узнал, тут же помчался к своему непосредственному начальнику Ондре Буриану.
     - Ирка повредился  в  уме,  -  говорю,  -  разве  он  не  знает,  какой
супердурак этот Манфред?
     Ондра - отличный оператор, это он научил меня всему, что я  умею,  а  я
умею не так уж мало. Но я думал,  что  такой  мастер  может  позволить  себе
роскошь иметь собственное мнение. Но он был типичным соглашателем:
     - Ирка знает, что делает, - холодно произнес Буриан, и я разозлился.
     - Все здание знает, что Петр Манфред - супердурак, спроси кого хочешь.
     - Это зависть. Всех заедает, что Петр такой молодой, умный, способный и
так быстро продвигается.
     - Мы уже показали, на что способны, а он? Полгода в  нашей  конторе,  а
работает только языком!
     - Потому что случай не подвертывается. Слушай, дружище,  ты,  по-моему,
стареешь. Сам недавно был зеленым юнцом, а теперь ревнуешь  к  молодым.  Как
старый дед. Выкинь это из головы. У Ирки Ламача нюх на людей.
     Выяснилось, что  только  мы  с  Ярдой  Боухачем  не  выносим  Манфреда,
остальным он по душе. Как ни  пытались  мы  настроить  против  него  группу,
ничего не вышло. Наоборот, женщины взяли его под свою защиту. Женщины вообще
любят смотреть на красивых молодых парней. Люда  Мисаржова  утверждала,  что
Петр  такой  беззащитный,  ранимый  юноша.  Она  испытывала  к  нему   почти
материнские чувства. Наша секс-бомба Алена Ланхаммерова уверяла, что никогда
не встречала более интеллигентного человека, за исключением,  конечно,  Ирки
Ламача; по мнению же Ирины Попеляржовой,  Петр  был  чуть  ли  не  клубочком
нервов.
     Он и впрямь был красив и молод,  этот  Петр  Манфред.  Его  обаятельная
улыбка, сердечный смех могли подкупить всех,  кроме  меня  и  Ярды  Боухача.
Густые волнистые волосы покрывали его голову жестким черным шлемом. Мне даже
показалось в первый  раз,  что  теннисный  мячик  отскочил  бы  от  них,  не
коснувшись темени. Брови и глаза у Манфреда тоже были черными. Сейчас я  уже
смутно помню его лицо. Он был атлетом, но лицо  не  казалось  изможденным  и
костлявым, как  у  спортсменов.  Наоборот,  пухлые  щеки  скорее  напоминали
персики. Благодаря им и энергичному подбородку с ямочкой он выглядел  совсем
не слабаком.
     Вы думаете, что мы с Ярдой  ревновали?  Да,  мы  не  красавцы.  Ярда  -
толстый, с перебитой переносицей и похож на медведя; я  тощ  и  долговяз,  а
кроме того, с двадцати пяти лет имею плешь. Островок волос случайно  остался
на лбу, нос уныло свисает, как банан. Но поверьте, с ревностью наши  чувства
ничего общего не имели. Мы не выносили Манфреда еще до того,  как  ассистент
Ирки сломал ногу. И парни  из  операторской,  электронщики  и  робототехники
тоже. Все это люди, знающие свое ремесло и стоящие в  стороне  от  дворцовых
интриг. С тех вообще никакого спроса, их имена даже в титрах не появятся.  И
все-таки спецы не  любили  Манфреда,  и  это  укрепляло  мою  уверенность  в
собственной правоте. Ведь от Петра веяло презрением к нашей конторе, он всем
давал понять, что попал в Сеть случайно и не собирается  тут  оставаться.  О
нем еще заговорят во всей Планетарной Федерации, он будет заседать в Совете,
руководить Сетью раз в неделю: от половины десятого до десяти по средам.  Он
захохотал, увидев нашего "Поросенка". Как это Сеть не  купит  вам  приличную
тачку? Я  заметил,  как  побагровел  Ярда.  На  нашем  корабле  мы  проехали
пол-Галактики и столько всего пережили, что Манфреду и не  вообразить.  Ирка
Ламач терпеливо  объяснял  Петру,  что  средств  не  хватает,  может,  через
несколько лет выделят и "Викинг", ведь Сеть собирается переходить  на  новый
класс кораблей - типа "Садко". Ламачу импонировала самоуверенность  Петра  и
то обстоятельство, что Манфред сумел полгода  продержаться  в  таком  осином
гнезде, как наша контора.
     А мы с Ярдой продолжали собирать портрет  Петра  из  мелких  замечаний,
оброненных словечек, улыбок и взглядов. Он был хитер и хорошо  маскировался.
Но  однажды  все-таки  проявил  себя.  Тогда,  помню,  Алена,  ответственный
редактор, - ну та, у которой потрясающая грудь, - сказала Петру:
     - Знаете, с  вашей  внешностью  и  интеллектом  вы  вполне  могли  быть
космонавтом!
     Манфред страшно покраснел, но тут же взял себя в руки и забормотал, что
космонавтом может стать лишь человек исключительных  физических  и  духовных
качеств. Даже Алена заметила его смущение, но, к несчастью, не  сделала  для
себя выводов. Тогда я отвел ее в сторону и сказал,  что  этот  придурковатый
Манфред наверняка бы хотел быть космонавтом.  Но  Алена  рассмеялась  мне  в
лицо.
     Ах, Алена, куда делся твой ум? Ведь ты одна сумела бы убедить Ирку, что
такой тип, как Петр, не подходит для Профкоманды. До сих пор не понимаю, как
она могла настолько поглупеть! Из  этого  надо  сделать  вывод:  и  отличная
баба - всего лишь баба, нельзя на нее  положиться  так,  как  на  мужика.  С
другой стороны, следует признать, что самым большим  идиотом  во  всей  этой
истории выступает Петр Манфред; и отсюда еще один  вывод:  конечно,  женщина
может легко сделать глупость,  но  по-настоящему  беспредельный  идиотизм  -
все-таки мужское дело.
     Мы стартовали, значит, в  пятницу  тринадцатого.  В  2445  году  первая
пятница тринадцатого пришлась на март. Не стоит и говорить о том, что  перед
самым носом "Поросенка" дорогу нам перебежала черная  кошка.  На  борту  нас
встречал Венца Мадр, обычный рейсовый пилот, никакой не коммодор или капитан
первого класса. При нем была та же веселая  компания,  которая  возила  нашу
команду ко всем чертям бог знает сколько раз. На  космодроме  никто  нас  не
провожал, да и с чего бы? Кого интересует старый  ободранный  "Поросенок"  и
стая матерых телеволков? Вот через пару дней, когда будет стартовать Фукуда,
поднимется великий шум. Впрочем, "Викинги"  не  стартуют  с  такого  убогого
космодрома,  которым  располагает  наша   Сеть.   Позднее,   когда   события
развернулись так, как развернулись, все в один голос утверждали,  что  очень
нервничали на старте из-за дурных  предчувствий.  Болтовня!  Кроме  меня  да
Ярды, все шутили и улыбались  Петру  Манфреду,  который  оказывался  в  пяти
местах одновременно, острил, пел, играл  на  окарине,  рассказывал  Алене  о
психологии растений, а Люде - о привычках своей  мамы.  Только  мы  с  Ярдой
чуяли неладное.
     Миновав орбиту Плутона, Венца Мадр перешел на  аккумулированное  время,
которое использовалось в качестве  топлива.  Манфред  поувял,  все  дивился,
почему это, мол, корабль так швыряет? Чего ему стоило сохранить улыбочку  на
лице, когда я ехидно объяснил, что такие  космолеты,  как  наш  "Поросенок",
путешествуют по кривым времени нерегулярной  сгущенности,  в  то  время  как
более приличное топливо предназначено для могучих  двигателей  галактических
крейсеров. Венца Мадр из кожи  вон  лез,  чтобы  смягчить  толчки.  Манфред,
опытный спортсмен, вскоре приспособился к качке. Напрасно  я  надеялся,  что
новичок помучается космической болезнью и утратит  репутацию  стопроцентного
супермена. Он проводил большую часть времени у экрана  пластивидения  и  все
крутил старые записи.  Алена  сидела  рядом,  касаясь  Петра  щиколоткой,  и
рассказывала  ему,  где  мы  были  и  что  видели.  Манфред  оказался  очень
любопытным, спрашивал о  славных  корифеях  "Галактических  исследований"  и
пришел в восторг, узнав, что мы начинали с Харрисоном.
     - Харрисон!  Это  мой  идеал!  Я  до  сих  пор   ношу   с   собой   его
фотографию... -  Вытащив  из  кармана  портрет,  он  с  благоговейным  видом
показывал всем его. Никто не сказал, что мы были с Харрисоном на "ты" и  что
однажды на обратном пути,  сделав  остановку  на  Ганимеде  -  там  как  раз
проходил съезд эмансипированных женщин в гостинице "Голубая звезда", - мы...
Ладно, оставим старые истории.
     Время шло быстро и приятно, вскоре позади осталась граница  четырех,  а
потом и пяти тысяч, и Венца начал  тормозить,  поскольку  на  отметке  шести
тысяч предполагалась первая остановка. Мы с Ондрой  Бурианом  установили  по
всей трассе полета Фукуды трансляционные автоматы. Самое трудное - закрепить
такой автомат, чтобы он не затерялся в безвоздушном пространстве.  Кто  имел
дело  с  этим,  поймет,  о  чем  я  толкую.  Вдобавок  тамошняя  область  не
исследована в отношении гипергравитации. Но Венца Мадр - настоящий кудесник,
он помог найти отличную гравитационно-временную аномалию  стабильного  типа,
на которую можно было опереться.  Сюда  через  пару  дней  прилетит  Фукуда,
произнесет обращенную ко всему населению Земли речь  по  случаю  преодоления
еще одного порога человеческих возможностей и почтит  память  павших  героев
космоса. Это будет шикарная речь. Фукуда мастак держать  речи,  расцвеченные
изысканно-восточными оборотами. Только начнет,  и  как  будто  водопроводный
кран повернули: из глаз миллиардов пластизрителей  текут  слезы.  При  одном
условии: что  трансляционный  автомат  будет  перед  этим  установлен  нашей
Профкомандой.
     Манфред высунулся было с какими-то идеями насчет закрепления  автомата,
но Ирка осадил его. Впервые за весь полет. Поумнел,  что  ли,  видит,  какую
змею пригрел на груди? Лучше поздно, чем никогда, и чем  раньше  образумится
режиссер,  тем  лучше.  За  шеститысячной  границей  тянулась  галактическая
пустыня. Звездные карты оказались ни к черту, ведь на  них  были  обозначены
лишь  самые  крупные  и   важные   объекты,   совершенно   бесполезные   для
пластивидения, поскольку к ним и приблизиться-то нельзя,  не  то  что  снять
веселенькое шоу. Ирка Ламач созвал всех  на  совещание,  которое  называется
летучкой, а почему - никто не помнит.
     - Надо бы хорошенько оглядеться. Есть идеи? - И он повернулся к Алене -
большой специалистке в этой области.
     - Жуткое место, - сказала она, - пес и тот с тоски подохнет.  Мы  можем
действовать в пределах двадцати пяти парсеков, на большее средств  нет.  Но,
судя по всему, в этом секторе нет ничего, что стоило бы выеденного яйца.
     - А, скажем, та нейтронная звезда? - Ирка задумчиво постучал по  карте,
составленной компьютером наспех.
     - Зрители на смех поднимут, - возразил я, - нейтронная звезда проходила
минимум пять раз, последний - с Харрисоном на планете Пяти тайн.
     - Отличное место - планета Пяти тайн, - подал  голос  Петр  Манфред,  -
коммодор Харрисон  в  тот  раз  получил  Бриллиантового  Орла  Галактических
исследований.
     - Да, третьего по счету, - подтвердила Алена, - но  до  чего  ж  трудно
было выбить его у Совета. Старый трюк: награда превратит провал в успех.  Но
Фукуде Совет просто так Орла не даст, у него их уже четыре.
     - Четыре Бриллиантовых  Орла,  -  прошептал  побледневший  от  волнения
Манфред, - обалдеть можно...
     - Ладно, поехали дальше, - нетерпеливо прервал  Ирка,  -  имеется  одна
черная дыра, облако праматерии, угасающая сверхновая система из пяти  звезд.
Планеты какие-то мотаются.
     Не удержавшись, я зевнул. Сонная выходила летучка.
     - А как вам нравится этот белый карлик? -  предложил  Манфред.  -  Семь
планет на орбите. - Голос у него слегка дрожал.  Он  робел.  Знал,  что  это
очень важное совещание, хоть и сонное. Таким дураком он  не  был,  чтобы  не
знать. От летучки зависит успех или провал всей передачи.
     - Чего ты ожидаешь от него? - холодно спросил Ирка Ламач.  Мы  с  Ярдой
обменялись взглядами. Ага, шеф просек наконец этого сопляка. Жаль, не  перед
стартом.
     - Может, там найдется планета земного типа, - позорился Манфред.
     - С внеземной цивилизацией, не так ли?
     - Совершенно верно! - воскликнул  Манфред.  Люда  Мисаржова  добродушно
рассмеялась.
     - Петя-петушок, что-то тебя занесло. Не читай на ночь комиксы.
     - Давайте серьезно  в  конце  концов,  -  секс-бомба  Алена  на  работе
превращалась в настоящего мужика.
     - А что, идея не из последних... Планета  земного  типа...  -  медленно
повторил Ирка Ламач.
     - Шеф, да ты серьезно?! -  Алена  оглянулась  на  нас,  ища  поддержки.
Звукорежиссер Петра Плавецка смеялась:
     - Давно я так не веселилась. И во сне присниться не  могло,  что  наяву
еще раз  услышу  бородатый  анекдот  о  планете  земного  типа  с  внеземной
цивилизацией. Галактические исследования покончили с  зелеными  человечками,
когда я была еще девчонкой. Эх, давненько это было, а жаль... -  У  нее  был
приятный низкий голос. В  молодости  она  слыла  красавицей,  она  и  сейчас
выглядела отлично, держала себя в форме.
     - Ну и что? - настаивал Манфред. - И мне известно, что профессор Робине
доказал, что внеземные цивилизации не существуют. И я знаю закон Иоганссона.
Но вот вопрос: кто и когда в последний раз проверял его правильность?
     - А не надо проверять, - медовым голосом ответил я, - закон есть закон.
Кто полезет в ванну проверять закон Архимеда?
     - При супергравитационных аномалиях  закон  Архимеда  не  действует,  -
парировал Петр. Хитер, как лисица.
     - Что это за аномалии, при которых не действует закон Иоганссона?
     - Не знаю. Надо разобраться.
     Что на это скажешь? Тут шеф должен поставить точку, затем он  и  нужен.
Выгнать Петра Манфреда за дверь. Летучка устраивается для взрослых,  которые
совещаются о серьезных делах. К общему изумлению Ирка Ламач заявил:
     - Нравится мне эта идея. Планет  земного  типа  давным-давно  никто  не
исследовал. Молодое поколение вообще не видело подобной  передачи.  Сенсация
для молодежи: проверка правильности закона Иоганссона!
     Итак, шеф сказал свое слово. Алена спросила:
     - Какое название дадим передаче?
     - Скажем, "Эксперимент на Третьей планете".
     - Сдается мне, какая-то книжка так называется.
     - Неважно. Итак, летим на Третью планету белого карлика. Надеюсь, Венца
Мадр не расколотит нашу лохань при посадке.
     Не расколотил. Посадил "Поросенка" на узкую прогалину меж двух  холмов.
Мы вздохнули с облегчением, услышав, как моторы взвыли  в  последний  раз  и
смолкли. Загудели холодильные  агрегаты.  Полуослепшие  экраны  мониторов  в
командирской секции без всякого воодушевления показывали нам,  что  делается
снаружи. Наводящий уныние пейзаж: невысокие холмы окружают долины,  плоские,
как тарелки. На склонах  какая-то  растительность,  а  может,  экран  просто
затуманился.
     - Тридцать два процента кислорода, шестьдесят один процент азота, шесть
процентов окиси углерода, а... - Венца сообщал состав атмосферы.
     - Однако можно дышать, - заметила Алена. - Что скажет  Фукуда?  У  него
новейший тип скафандра с парабиотическими батареями. Наверняка  у  коммодора
чешутся руки заняться этими скалами.
     - Останется в скафандре. И  пусть  себе  на  здоровье  выворачивает,  -
сказал Ирка Ламач. - Зрители же не узнают, что тут  атмосфера  пригодна  для
дыхания.
     - Да, но скал что-то не видно.
     - Сделаем скалы. Веня, слушай: фукудовский  "Викинг"  приземляется  тут
слева.  Долина  узковата,  так  что  снеси  холмы,  они  мне  мешают.  Нужен
романтический пейзаж, понятно? Справа расположим  отвесные  скалы  и,  может
быть, пещерку. Зрители их обожают. Слева - пропасть, но чтоб была порядочная
пропасть, ясно? Клубы тумана поднимаются со дна, пещера скалится, как череп.
Передача без пещеры - нуль. Небо чересчур синее. Черт знает что, а не  цвет,
все будут смеяться над нами.  Сделаем,  значит,  фиолетовое  с  коричневатым
оттенком.
     Венца Мадр внимательно слушал и делал пометки.  В  командирском  отсеке
царила напряженная  творческая  атмосфера.  Режиссер  дальней  трансляции  -
артист, величайшим напряжением сил созидающий сцены будущей передачи.  Ондра
Буриан  стоял  рядом  и  посматривал  на  экран.  Прищурившись,  он  пытался
представить, как все это будет выглядеть, прикидывал, куда поставить камеры.
От фантазии этих двоих зависит не меньше  половины  успеха  нашей  передачи.
После того, как Ирка закончил, Венца вполголоса повторил основные пункты  по
своим записям, затем, когда Ламач  кивнул,  вылез  по  узенькой  лестнице  в
энергетический центр, располагавшийся в носу корабля, и принялся за дело.  Я
всегда с удовольствием наблюдаю за подготовительными работами.  Изумительное
зрелище. Вот и сейчас волны силового поля гудели  в  долине.  Растительность
сгорела от первого же их прикосновения, почерневшая земля расступилась, и на
поверхности показались  скалы.  Небо  над  пляшущими  холмами  потемнело,  и
какие-то твари с длинными крыльями в ужасе улетели. Воздух звенел, и  вскоре
перед нами, враждебно оскалившись крутыми  скалами,  расстилалась  дымящаяся
долина, изборожденная пропастями и кратерами. Скалы были сначала  белые,  но
Ирка приказал перекрасить их под слоновую кость. В этот раз  он  явно  отдал
предпочтение  потусторонним   мотивам.   Зловещее   впечатление   производил
преображенный в мрачный и романтический пейзаж планеты под  темно-фиолетовым
небом. Я уже видел, как приземляется "Викинг". Скорее  бы  прилетел  Фукуда.
Ярда Боухач тоже ожил и занялся делом. О Манфреде мы на время  забыли.  Ярда
был осветителем. Здешнее солнце давало  достаточно  света,  но  он  оказался
скучным, монотонно-белым. Однако Ярда,  если  хотел,  умел  творить  чудеса.
Разложив лучи энергетическим усилителем, он добился потрясающего эффекта: на
фиолетовом небосводе засияли звезды, какие-то полосы и  круги  заметались  в
безумном танце. Любой осветитель остался бы  доволен.  Но  не  такой  мастер
своего дела, как Ярда. У него все излучало сияние. Даже из старого  шлепанца
он выловил бы фотоны. И пропасти изрыгали огонь, по ущельям скакали огоньки.
Вскоре стало казаться, что пейзаж сделан из стекла и фосфоресцирует  сам  по
себе.
     - Отлично, парни, - похвалил Ярду и Венцу режиссер.  -  Теперь  добавим
жизни.
     С этим оживлением вечно морока. Я лично считаю, что надо возить с собой
всю нужную флору и фауну, но  Ирка  Ламач  -  страшный  консерватор  в  этом
отношении. Ему все равно, что некоторые группы делают парабиотическую  фауну
на заказ по меркам и хранят  ее  на  складах.  Наш  режиссер  настаивает  на
использовании местных  источников.  Не  хочет  рисковать.  А  вдруг  зритель
разгадает  трюк?  Черта  лысого  зритель   разгадает,   никто   не   отличит
парабиотического зверя от настоящего - даже  если  погладишь,  не  отличишь.
Единственное, что поможет,  -  живой  тебя  искусает,  а  искусственный  все
снесет.
     Фауна и флора - Аленино царство. С растениями  проще,  они  зрителя  не
особенно  интересуют,  побрызгаешь  спреем  -  вот  тебе  мох  и  трава.  Из
биотической пены Алена могла наколдовать раскидистое дерево хоть на стальной
пластине. С животными труднее. Их сначала надо  поймать.  Этой  утомительной
работой приходилось заниматься всей команде. Разбившись по двое,  мы  начали
облет планеты на маленьких дископланах. У корабля остались лишь Ирка Ламач и
Венца Мадр. Я на пару с шефом - Ондрой Бурианом - летел низко над местностью
и высматривал добычу. Ондра попутно все снимал. Он всегда так  делал,  якобы
для себя на память. Раньше я верил  ему,  потому  что  знал:  "Галактические
исследования"  не  принимают  рабочих  кадров  съемки,  только  официальные,
показанные в передаче. А потом мне сказали,  что  в  ГИ  работают  несколько
отпетых психов,  скупающих  именно  эти  ленты  у  Ондры  Буриана  и  других
операторов космических трансляций. Хобби как любое другое. Детством  отдает,
конечно, но кому-то нравится.
     Оставив позади романтический пейзаж "made in Профкоманда", мы  полетели
над  однообразной  холмистой  местностью,  напоминавшей  окрестности  города
Бенешов. Зверья всякого было предостаточно: птицы с  широкими  перепончатыми
крыльями и стада игривых шестиногих зверей с головами, посаженными прямо  на
цилиндрическое туловище. С первого взгляда ясно, что повадка у  них  мирная.
Нам же позарез нужна хищная и опасная шельма. Зрители ждут укрощения Фукудой
дикого зверя, а не кроткого травоядного шестинога. Ондра спустился еще  ниже
над лесом. Листья небольших деревьев были сочные, с  мякотью.  Вдруг  что-то
мелькнуло   меж   ветвей.   "Стоп!"   -   закричал   я.   Дископлан   завис:
гипергравитационный агрегат собрал инерционную энергию в запасники. Шума  мы
не производили, и птицы с перепончатыми крыльями по-прежнему кружили  вокруг
нас.
     В чаще прятались три больших обезьяны. Одну из  них  я  увидел  секунду
назад. Я нажал на педаль, и невидимые пальцы силового поля схватили животных
и подняли к нам на дископлан.  Ондра  не  отрывался  от  камеры.  Интересно,
сколько ему платят, раз он так старается?
     - Эй, сколько тебе заплатят психи из ГИ?
     - Не твое дело! Откуда ты знаешь об этом?
     - Да я толком ничего не знаю. Мне интересно, для чего им нужны  рабочие
кадры?
     - Вот это мне глубоко безразлично, поверь.
     Я верил. Ондра снова стал снимать бурлившую под  нами  жизнь:  в  своей
извечной суматохе мелкое  зверье  бегало,  верещало,  спасалось  бегством  и
нападало. Возвратившись к кораблю, мы обнаружили, что  и  команды  остальных
дископланов не теряли времени зря. Петра и Люда  где-то  у  воды  обнаружили
великолепный экземпляр покрытого шерстью носорога - само собой,  шестиногого
в соответствии с местными обычаями. Венца поместил чудище в силовое поле,  а
Ирина Попеляржова по распоряжению  Ламача  стала  перекрашивать  носорога  в
небесно-голубой цвет. Зрители любят разноцветных зверей. Так  принято.  Небо
не должно быть голубым в отличие от  носорога.  Это  и  есть  художественное
творчество. Эх, стать бы мне режиссером!
     Ирка   обрадовался,   увидев   косматых   тварей,   которых   мы    ему
продемонстрировали.
     - Отлично, парни! Превратим их в парамыслящие существа.
     - Да ты что?! - вырвалось у меня.
     - Чему ты  удивляешься?  Я  тут  поработал  над  сценарием.  События  в
"Эксперименте  на  Третьей  планете"  должны  доказать  правильность  закона
Иоганссона. Эти  три  пижона  сначала  выступят  в  роли  мыслящих  существ,
существование которых откроет Фукуда. Потом он сразится с голубым носорогом,
а в конце выяснится, что существа только казались  интеллигентными,  значит,
закон Иоганссона действует.
     - А не чересчур  смело?  Что  скажет  Совет?  А  ГИ?  Мне  кажется,  ты
далековато зашел.
     - Не бойся, я все  продумал.  Ничего  они  не  скажут,  а  если  начнут
возражать, Фукуда их укротит. Вот тебе наглядная польза от сотрудничества  с
галактическими асами. Положись на меня, все пройдет как надо!
     Носорогу не понравился голубой цвет, и он ревел страшным  голосом.  Рев
заглушался гудением электрофонической аппаратуры, которую настраивала  Петра
Плавецка. Пейзаж должен быть озвучен - зритель это любит.  А  Эва  Элефриаду
постарается,  чтобы  все  вокруг  благоухало  пряными  запахами  только  что
открытой планеты. И это зрителю будет по нраву. Бедняжка Иринка  чуть  снова
не  пустила   слезу,   когда   режиссер   приказал   ей   превратить   наших
гориллопавианов в мыслящих существ.
     - Почти мыслящих, Иринка.  Параинтеллигентных,  самую  малость.  Все  в
меру, иначе зритель всполошится.
     Обезьян  отправили  в  гримерную  и   без   проволочек   водрузили   на
операционный стол.  Операция  длилась  час,  после  чего  Ирина  представила
пациентов режиссеру:
     - Позволь, я познакомлю тебя  с  этими  господами:  первого  зовут  Ян,
второго - Амос, третьего - Коменский.
     - Что за шутки? Откуда ты взяла эти имена? А, вспомнил: это три  комика
из сериала "Три раза ха-ха-ха"!
     - Добрый - день - господин - Ламач! - делая паузу после каждого  слова,
поздоровались обезьяны.
     - Отлично, Иринка, я даже не ожидал, честно говоря. Особенно этот - как
его - Коменский, хорош, бандит!
     - Бан   -   дит,   -   удовлетворенно   повторила   обезьяна,   ставшая
параинтеллигентной.
     - Правильно. А  теперь  внимательно  слушай,  иначе  я  брошу  тебя  на
съедение вон тому, - и режиссер показал  на  экран,  на  котором  несчастный
носорог упирался рогом в силовую стену безразличия. - О, кстати,  это  идея,
надо записать, пока  не  забыл.  Начнем  со  сцены  боя  между  Коменским  и
Голубеньким,  в  разгар  схватки  прилетает  Фукуда  на   своем   "Викинге".
Гениально, правда? Зрителям понравится. У меня не голова, а фабрика идей. Я,
наверное, гений. - Ирка вздохнул и добавил: - Все сам, помочь некому. А ведь
в моем распоряжении ассистент. Куда он запропастился, этот мальчишка?
     Петр  Манфред  еще  не  вернулся.  В  последний  раз  его  видели   при
приземлении. Выражение лица у него было недовольное, в  момент  разбивки  на
пары он исчез.
     - Этого и следовало ожидать, - подал голос Ярда, - как только  началась
работа, смылся и теперь сачкует. Обожаю подобных типов!
     - Немедленно приведите его сюда! Сию минуту!
     Похоже Ирка Ламач всерьез обозлился на своего ассистента. Режиссер умел
выходить из себя и метать громы. И сейчас он собирался заняться именно этим.
Мы обшарили весь корабль, начиная с энергетического центра в носовом  отсеке
и кончая складом запчастей к двигателям аккумулированного времени в  хвосте.
Во  время  поисков  нашлось  множество  полезных  и  бесполезных  вещей,  но
бездельник Петр Манфред обнаружен не был.
     - Он  где-нибудь  снаружи,  -  сказала  Алена  Ланхаммерова,   порядком
раздраженная, - пошел прогуляться. Он ведь романтик. Пишет  стихи.  Сочиняет
оду восходящему солнцу чужой планеты.  Что  ты  с  ним  сделаешь,  когда  он
изволит вернуться?
     - На клочки разнесу. Домой  отправлю.  Нечего  шляться.  Или  так:  ты,
Иринка, загримируешь его под четвертого павиана. Обратно  полетит  вместе  с
Фукудой. На нашем "Хрюше" я его не потерплю, - повернувшись к нам  с  Ярдой,
режиссер пронзил нас взглядом бледно-голубых  глаз  и  добавил:  -  Вы  были
правы, парни, и я прошу у вас прощения. Петр Манфред - лентяй, каких свет не
видел. Уклоняется от работы - значит, не наш человек. Чужой в Профкоманде.
     Мы  знали,  что  он  говорит  серьезно,  Ирка  Ламач  умел   признавать
собственные ошибки. С этой минуты Манфред не состоял в  нашей  группе.  Ирка
никогда не смилостивится над ним! Все молча  разошлись  по  своим  делам.  К
вечеру надо закончить подготовительные работы. Потом  отдых.  Завтра  Фукуда
преодолеет границу шести тысяч. Этот торжественный момент мы будем лицезреть
на экранах мониторов. Вскоре после  этого  объявится  "Викинг",  и  начнется
родео. Плохо, что не хватает одного человека в команде.
     Вечер выдался сырой.  Природа  источала  умиротворяющие  ароматы.  Даже
носорог перестал  реветь.  Наверное,  превратился  в  параинтеллигентного  и
понял, что рабочее время окончено и стараться сверхурочно  нет  смысла.  Три
обезьянки слонялись возле "Поросенка" с таким видом, будто с  самого  начала
были в нашей компании. Мы разожгли огонь, пели у костра  и  радовались,  что
избавились от Петра Манфреда, который добровольно прыгнул за борт.  Вернемся
домой, помощник режиссера к тому времени поправится,  и  будем  колесить  по
Галактике, как прежде, чтобы  людям  было  на  что  смотреть  по  вечерам  у
пластивизоров, в домашних тапочках и с бутылкой пива в руке. Приятно думать,
что твоя работа нужна людям и что ты делаешь свою работу профессионально. Мы
не считали себя гениями или героями космоса, каким  возомнил  Петр  Манфред,
явно кем-то сожранный, если он по  дурости  не  взял  с  собой  на  прогулку
энергомет. Мы не гении, мы -  рядовые  пластивидения.  Обыкновенные  трудяги
Профкоманды.
     Когда костер погас, мы отправились спать. На фиолетовом  небе  не  было
видно звезд, а эффектное освещение  Ярды  потрескивало  в  расщелинах  скал.
Голубой носорог снова заревел, и Ирина уверяла, что он рыдает. Наверное, так
и было. Я бы тоже  рыдал,  если  б  меня  перекрасили  в  голубой  цвет.  Мы
договорились поискать Манфреда утром. Но  все  получилось  иначе.  В  четыре
утра, когда солнце уже стояло на горизонте, нас  разбудила  Петра  Плавецка,
дежурившая в тот момент.
     - Манфред объявился! - доложила она, и ее  не  по-женски  низкий  голос
гулом отозвался в репродукторах, установленных на всем корабле. Держу  пари,
каждый думал, как я: ну и что? Стоит ли вставать в такую  рань  из-за  этого
мерзавца? Глаза слипались, когда Петра снова заговорила:
     - Идите же сюда кто-нибудь. Ирка, слышишь? Иди сюда.
     Голос дрожал или дребезжали старые  репродукторы?  С  нашей  развалюхой
ничего толком не поймешь. Я влез в комбинезон, напялил  тяжелые  ботинки  на
босу ногу и пулей вылетел из дверей. Наверное, Манфред напился,  негодяй,  и
пристает к Петре. Ну, парень, держись теперь.  Получишь  в  морду  с  самого
утра. В коридоре  бухали  двери  кают,  по  лестницам  топали  башмаки.  Все
собрались в командирском отсеке. На экране ничего не было видно. Я,  видимо,
опоздал. Побледневший Ламач орал на нас, чтобы мы не толпились и шли наружу.
Я подумал, что ему нужны свидетели великой экзекуции, но потом увидел, что и
он, и Петра очень взволнованы. Что-то случилось. Минуту спустя мы  стояли  у
трапа корабля. Ян, Амос и Коменский дружно сказали:
     - С - доб-рым - ут-ром!
     Но нам было не до них. По склону одного из двух холмов, охранявших нашу
посадочную площадку, к нам спускалась пестрая процессия,  которую,  восседая
на низкорослых шестиногих конях, составляла группа лиц, одетых  в  блестящие
доспехи и пурпурно-голубые плащи. Некоторые несли желто-бирюзовые знамена  с
замысловатыми серебряными орнаментами. Словно  застыв,  они  тихо  плыли  по
воздуху над самой травой.
     - С ними Петр Манфред... - прошелестела Алена.
     Впереди всех, рядом с  могучим  всадником,  закутанным  в  белоснежный,
расшитый золотом плащ, несся Петр Манфред с  гордо  поднятой  головой.  Лучи
восходящего  солнца  золотили  волосы  цвета  вороньего   крыла.   Процессия
направлялась прямо к нам. Приблизившись на пятьдесят метров, человек в белом
одеянии поднял руку, и пешие с конными  замерли.  Шестиногие  кони  опустили
голову и начали мирно жевать сочную траву. От них  шел  острый  возбуждающий
запах. Вельможа с Манфредом подошли к нам.
     Петр Манфред был неузнаваем. Он постарел и возмужал за одну ночь. Вырос
и окреп в плечах. Робостью  он  никогда  не  отличался,  но  теперь  царская
самоуверенность прямо-таки искрилась в нем, словно иллюминация Ярды Боухача.
Чужаки подарили ему костюм и доспехи. Грудь прикрывал серебряный  панцирь  с
богатой чеканкой, инкрустированный чернью. Лишь плаща  не  хватало  -  этого
символа власти - да шлема на  голове.  Наверняка  сам  отказался,  чтобы  не
закрывать свою шевелюру. И еще один подарочек достался ему от новых  друзей:
на правом плече восседала птица с перепончатыми крыльями - именно того вида,
который мы вчера наблюдали с Ондрой на охоте.
     - Приветствую тебя, Иржи Ламач, - обратился Манфред к  шефу  с  нелепой
церемонностью,  -  разреши  представить  тебя  королю  страны   Прааль   Его
Величеству Виру III. Король, перед тобой - Иржи Ламач,  командир  экспедиции
из далеких миров.
     Птица с перепончатыми  крыльями  потопталась,  взглянула  на  короля  и
что-то проверещала. Король кивнул, снял стальную рукавицу и  плавным  жестом
коснулся лба, а затем правой  стороны  груди.  Мы  остолбенели.  Надо  было,
наверное, пасть на колени и биться головой о землю, но  такое  поведение  не
пристало Профкоманде.  Тем  более  что  эти  явно  мыслящие  существа  грубо
противоречили  закону  Иоганссона,  всем   законам   природы,   по   которым
развивалась деятельность человека в космосе последние триста лет  с  момента
математически  выверенного  доказательства  важнейшего  из  них.  С  законом
Иоганссона шутки плохи, можно запросто полететь из Сети!  Все  это  видение,
фата-моргана, сонный бред. Короче, спокойствие и еще раз спокойствие,  а  то
начнутся неприятности с Галактическим институтом! Я поймал себя на том,  что
наклоняю  голову.  Покосившись  на  женщин,  я  заметил,  что  они  пытаются
изобразить некое подобие книксена. У  короля,  как  и  его  подданных,  было
широкое продолговатое лицо.  Под  маленьким  носом  кисточкой  торчали  усы,
щекотавшие пухлые губы.  Брови  начисто  отсутствовали,  и  большие,  слегка
косившие  глаза  золотистого  цвета   без   белка   производили   жутковатое
впечатление.
     - Король Вир III приветствует тебя, - проскрипела птица, восседавшая на
плече Манфреда, - он позволяет тебе говорить.
     Всеобщее смятение прервала Петра  Плавецка,  по-прежнему  дежурившая  в
командирском  отсеке  и  наблюдавшая  происходящее  на  мутных  экранах.   В
репродукторе над входом раздался ее голос:
     - Фукуда на связи!
     Мы дружно взглянули на экран  ручного  пластивидения.  Это  безусловный
рефлекс пластивизионщика. Без наручных пластивизоров никто из нас не  уснет.
Даже если настанет конец  света,  даже  если  появится  король  инопланетян,
нарушивших закон Иоганссона о неповторимости развития разума в космосе, мы в
первую очередь обратим взоры  на  ближайший  экран,  на  котором  идет  Наша
Передача.
     Фукуда как раз преодолевал шеститысячный рубеж. Он был великолепен, как
всегда. Стоя с раскинутыми  руками,  являл  собой  совершенство  в  шелковой
униформе звездного коммодора со  знаменем  Свободного  сообщества  людей  за
спиной, он всем своим видом излучал силу и счастье.  Его  речь  должна  была
тронуть зрителей пластивидения до слез:
     - Братья  и  сестры,  я  обращаюсь  к  вам  из  глубин  космоса,   куда
человеческий разум донес знамя прогресса. От имени вас всех я продолжу путь.
Это вы в моем лице стоите сейчас на  пороге  неизведанного,  смотрите  моими
глазами в холодные космические дали. Какие преграды ждут нас? Я пока не знаю
этого. Но я заверяю вас: ваша поддержка -  источник  моей  силы!  Верьте:  я
готов!
     Автомат переключился на камеры снаружи, и мы увидели "Викинг" в  полном
великолепии - этакий старинный собор, отражающийся в зеркальной глади  озера
и окруженный  искрящимися  выхлопами  двигателей.  Ирина  Попеляржова,  само
собой, прослезилась от волнения.
     - Коммодор в форме, - прошептала Алена Ланхаммерова, - шикарная  выйдет
передача. Сенсация, во всех округах с пару недель будут  говорить  только  о
ней.
     Экраны потемнели, и это вернуло нас  к  действительности.  Мы  все  так
здорово продумали, передача вышла бы что надо, если б не этот подарок.
     - Я понял, что к нашей планете приближается еще  один  ваш  летательный
аппарат, - сказала птица-переводчик, - мы готовы вести переговоры и об этом.
Но сейчас надо заняться спорными вопросами.
     - А именно? - спросил Ирка Ламач.
     - В перррвую очеррредь возмещением ущерба!
     Король Вир III с серьезным  видом  поклонился,  после  чего  указал  на
пейзаж, с таким полетом фантазии подготовленный нами для съемок.
     - Пострадавшую  от  вашего  вмешательства  долину  следует  привести  в
первоначальное состояние, заплатить за нанесенный ущерб,  восстановить  цвет
носорога, извиниться перед обезьянами и  вернуть  им  шерсть,  -  в  крайнем
возмущении тараторила птица. Счастье Манфреда, что он был закован в железный
корсет, иначе птица растерзала бы ему плечо.
     Ирка Ламач побагровел:
     - Что это за разговоры?  Готовится  прямое  включение.  Мы  -  выездная
группа информационной программы пластивидения, находимся  тут  по  поручению
Института  галактических  исследований.  Господин  Манфред,   объясните   же
господину королю...
     - Вы явно не понимаете суть происходящего, Ламач, - холодно прервал его
Петр Манфред, - Его Величество не собирается вести переговоры.  То,  что  вы
слышите, не просьба, а приказ. Все решено.
     Режиссер повернулся к королю и усмехнулся:
     - Сильно сказано, не так ли?
     Бывший дублер ассистента режиссера прошептал что-то  птице-переводчику,
которая тут же перевела все королю. Ирка Ламач бросил взгляд наверх, к  носу
корабля, откуда сидевшая на высоте восьмидесяти метров Петра Плавецка видела
и слышала все происходящее. Наш "Поросеночек" не мог, конечно, соперничать с
такой махиной, как "Викинг", но и его источников энергии хватило  бы,  чтобы
продырявить насквозь эту жалкую планету. Петра - не новичок,  она  наверняка
давно держит на прицеле всю местную шушеру и, когда понадобится, так поддаст
жару, что королишка пожалеет о своем рождении. О ренегате Петре  Манфреде  я
даже говорить не желаю.
     И тут произошло нечто.  Ни  король  Вир  III,  ни  его  свита  даже  не
пошевелились,  слова  не  произнесли,  но  наш  корабль  вдруг  поднялся  на
стометровую высоту, перевернулся и нацелился носовой частью в  землю.  Потом
опустился. Никому из нас не  приходилось  видеть,  как  космический  корабль
балансирует на носу, и я пожалел  бы  "Поросенка",  очутившегося  в  нелепой
позе, если б страх не сковал внутренности. Я понял, что король Вир III и его
люди - не беззащитные младенцы, а нам не сыграть в этой стране роль сахибов,
раздающих блестящие зеркальца. Эта демонстрация силы опустила наше мнение  о
себе на нулевую отметку, и началась вторая фаза переговоров,  в  которой  мы
были не только слабейшей  стороной,  но  вдобавок  и  провинившейся.  Ничего
путного на ум не шло, кроме мысли о том, каково  там  Петре  в  командирской
секции. Что творится на борту, когда корабль стоит вверх тормашками? А  наши
запасные камеры на складе? Во мне нарастала злость на Петра Манфреда и  Ирку
Ламача, взявшего этого иуду  в  группу.  Придется  сматываться.  Профкоманда
поднимет лапки кверху. В первый раз передача не  состоится.  Фукуда  лишится
пятой бляшки. Что с нами сделает Совет  и  ГИ,  лучше  не  думать.  Попробуй
докажи им, что Вира III с его народцем мы не высосали из пальца.  Все  равно
вся вина падет на нас.
     - Как же передача? - робко спросил Ирка Ламач.
     - И речи быть не может, - ответил Вир III устами, то есть клювом своего
переводчика.
     При этих словах "Поросенок", казалось, дернулся, голубой носорог  взвыл
с упреком, а  Ян,  Амос  и  Коменский,  параинтеллигентно  усмехаясь,  хором
повторили:
     - Ре-чи быть не мо-жет.
     - Может, я и знаю, как выйти из этой ситуации, - вдруг  заговорил  Петр
Манфред.  Тон  его  удивил   нас.   Чванство   исчезло,   появился   оттенок
неуверенности. Заикаясь, этот желторотик проговорил: - За несколько часов  я
снискал авторитет и положение при дворе Его Величества. Ни он, ни его  люди,
называющие себя ямнитами, не ощущают к нам вражды.  Грубое  вмешательство  в
местную природу рассердило их, но  это  всего  лишь  недоразумение,  которое
легко устранить. Надо возместить ущерб и вернуть пейзажу его  первоначальный
вид. Да они и против передачи ничего не имеют. Правда, при одном условии.
     - При каком же? - спросил Ирка Ламач.
     - Вы  убираете  Фукуду,  а  на  экране  в   качестве   первооткрывателя
инопланетной цивилизации выступаю я.


     Размышляя сегодня об этом, я прихожу к выводу,  что  у  Петра  Манфреда
была, скорее всего, тяжелая наследственность. Мания величия  параноидального
типа. Проверить это невозможно, да и не нужно. Следующие  эпизоды  выглядели
настолько комично, что я вспоминаю  о  них  с  удовольствием.  Чего  стоило,
например, выражение лица коммодора Фукуды,  кавалера  четырех  Бриллиантовых
Орлов, когда мы с Иркой Ламачем вошли в командирский  отсек  его  "Викинга".
Двигатели в тот момент вовсю аккумулировали время, и, если вы  хоть  немного
разбираетесь в космонавтике, можете представить  себе,  что  в  определенном
смысле корабль находился вне пространственно-временных связей. Его скорость,
точнее, параскорость во много раз превышала скорость света, и пилот  корабля
менее  всего  мог  ожидать  неожиданного  визита.  Именно  это  мы  пытались
втолковать Виру III, когда он предложил переправить нас на  борт  "Викинга",
чтобы мы попробовали там договориться с Фукудой.
     - Его  Величеству  непонятно,   зачем   тррратить   время   на   пустые
ррразговоры, - изрекла птица-переводчик, - ррешение давно прринято.
     Мы уже поняли, что жители Прааля обладают силами, не укладывающимися  в
наши физико-технические  представления.  Окончательно  убедил  нас  фокус  с
"Поросенком",   который   снова   принял   исходную   позицию.   Трюк    был
необыкновенный: на борту перевернутого корабля сохранилась гравитация!  Даже
вода не вылилась из вазочек с  цветами,  с  камерами  на  складе  ничего  не
случилось, в отсеках я застал тот же  идеальный  порядок,  который  оставил,
уходя. Но даже самые эффектные штучки с гравитацией не сравнить с посещением
космолета в момент аккумуляции временных двигателей. Тем более что в  Праале
не существовало космических кораблей. Король  предполагал,  что  мы  нанесем
визит не в скафандрах, а в рабочих комбинезонах, будто  речь  шла  только  о
прогулке, а не о фантастическом путешествии в космосе.
     Я попытался сделать  невозможное:  объяснить  королю  принцип  действия
временных аккумуляторных двигателей, который и сам не понимаю. Однако король
слушать не стал, а совершил какое-то действие, в результате  которого  мы  с
Иркой Ламачем оказались в  помещении,  ведущем  в  командирский  отсек,  где
находился в данный момент Фукуда. Поистине королевский  этикет:  не  смущать
Фукуду неожиданным появлением прямо в кабинете.  Вдруг  коммодор  занимается
чем-то недостойным: зевает во весь рот или колупает в  носу?  Мы  торчали  у
дверей, пока Ирка не опомнился и не постучал.  Фукуда  машинально  произнес:
"Войдите", и вот мы уже смотрим на его  перекошенное  ужасом  лицо.  Бедняга
коммодор выглядел довольно бледно. Йоширо Фукуда в трусах и в майке сидел за
столом, курил дешевую сигару и читал сказку о фее, жившей в  стволе  сакуры.
Мы, пластивизионщики, надрываемся внизу на планете,  а  этот  пижон  устроил
себе курорт! С минуту мы таращились друг на друга, потом коммодор побагровел
и закричал:
     - Вы за это ответите!
     После чего герой космоса разразился проклятьями, из которых мы  поняли,
что он принял нас за "зайцев", тайком пробравшихся на корабль и спрятавшихся
в машинном отделении или в костюмерной. Когда Фукуда приутих, Ирка попытался
объяснить ему, в чем дело. Буря загремела с новой силой,  пока  коммодор  не
осип. С трудом успокоившись, он прошептал:
     - Повторите еще раз!
     - На планете Трувия мы вошли в контакт с внеземной цивилизацией.  Закон
Иоганссона неправилен, шеф.
     - Он должен быть правильным. Это же основа  основ  школьного  обучения:
космос лишь в малой степени бесконечен, в нем не  могут  существовать  целых
две разумных расы! Ведь Иоганссон все подсчитал!
     - Судя по всему, однако, Вселенная довольно-таки бесконечна, - возразил
Ирка Ламач.
     - Это вы объясняйте Совету и Институту  галактических  исследований,  -
язвительно сказал Фукуда, - наживете кучу неприятностей.
     - Знаем, шеф, - с видом мученика ответил Ламач, - но и вы наживете. Вас
ждет в лучшем случае роль статиста, - и он рассказал все по порядку.
     - Даже мысль такую  нельзя  допустить!  -  снова  обрел  голос  славный
покоритель космоса. - Что скажут мои поклонники?  У  меня  есть  обязанности
перед зрителями! По  поручению  Института  галактических  исследований  я...
заключив договор с Сетью... да вы свихнулись! Ну да, вы просто сошли с ума.
     Бросив погасшую сигару на пол, он вскочил с кресла и яростно  растоптал
ее. Мы понимали обуревавшие его чувства: это нашу идею он попирал ногами.  И
был прав. В его ситуации нельзя отказываться от своих  прав  только  потому,
что рабочая подготовительная группа не обеспечила условий для  съемок.  Ведь
он исполнял свой долг образцово: преодолел шеститысячный рубеж, торжественно
сообщил об этом историческом событии человечеству, теперь  вот  готовится  к
приземлению на планете - как бишь ее... ах, да, Трувия. Какое  ему  дело  до
трудностей, которые нарушают нормальную работу выездной группы?
     - Я полагался на вас, Ламач. Ваша команда меня  никогда  не  подводила.
Потому я вас и выбрал, ясно? Если б  я  знал,  что  вы  сорвете  трансляцию,
выбрал бы других, хотя бы Тройку.
     - Тройку? Да они дилетанты!
     - Пусть дилетанты, зато они не посадили бы меня в такую лужу, как вы.
     - Мы вас в лужу не сажали. Вмешались высшие силы...
     - Никакие силы меня не интересуют! Мое право остается за мной. Вы  себя
зовете Профкомандой, дорожите профессионализмом. И я тоже. Как профессионал,
я выполняю свои обязанности перед зрителями независимо от того, верен  закон
Иоганссона или нет. Зарубите себе это на  носу,  голубчики.  Мы  еще  не  на
Трувии. У вас есть шанс исправить положение и  доказать,  что  вы  и  впрямь
Профкоманда.
     Ирка Ламач, красный, как рак, выдавил из себя:
     - Мы вас не подведем.
     - Это я и хотел услышать, - торжественно произнес коммодор. -  И  я  не
разочарую зрителей. Обещаю вам.
     Даже оставаясь в трусах и майке, он обрел прежнее величие. С экранов на
обтянутых бархатом стенах горели огни и  бушевали  космические  бури,  цифры
пульсировали на дисплеях  в  ритме  сердца.  Нельзя  не  преклоняться  перед
человеком, управлявшим всем этим. Хотя вообще-то  Фукуда  никак  не  касался
управления  "Викинга".  Это  слишком  серьезное  дело,  чтобы  поручать  его
человеку.
     Коммодор кивнул  нам  головой  в  знак  окончания  аудиенции.  Смущенно
простившись, мы вышли.
     И вот мы  снова  в  тени  нашего  "Поросенка",  в  режиссерском  кресле
восседает Вир III, рядышком Петр Манфред.
     - Как дела? - спросил отщепенец, отводя взгляд.  Я  крепко  сжал  губы.
Если не знаешь, что сказать, надо молчать. Посмотрев на Ирку, я увидел,  что
и  он  в  растерянности.  Легко  Фукуде  отстаивать  свои  права  на   борту
галактического крейсера, а каково нам, отданным во власть необъяснимой  мощи
Вира III и его людей? Если они нас перевернут вверх тормашками, еще  ничего.
Можно сказать, легко отделаемся. Я затрясся, и Ирка  тоже.  Так  мы  мялись,
пока Алена не сказала:
     - Взвесив ситуацию, коммодор Фукуда отказался от участия в передаче.
     - А вы откуда знаете? - недоверчиво спросил Манфред. - Я желаю услышать
это от вашего шефа!
     Птица, захлебываясь, переводила. Казалось, король Вир III развлекается.
Его свита образовала неподалеку грозную живую  стену.  Стояла  тишина,  лишь
знамена плескались на ветру.
     - Алена говорит правду: коммодор  Фукуда  не  будет  препятствовать,  -
подтвердил Ирка. Я в ужасе воскликнул:
     - Шеф, но ведь коммодор Фукуда...
     Он даже не взглянул в мою сторону. Я ничего не значил для него.
     - Я режиссер передачи, то есть главное лицо на съемках - конечно, после
вас, Ваше Величество, - Ирка поклонился королю.  Тот,  выслушав  перевод,  в
свою  очередь,  вежливо  кивнул.  Я  хотел  протестовать.  Что  значит  этот
опереточный королишка по сравнению с Йоширо Фукудой -  коммодором  Института
галактических  исследований!  Шеф  должен  опомниться.   Но   он   неумолимо
продолжал:
     - Мы руководствуемся единственным законом:  обеспечить  передачу  любой
ценой! Приказываю поэтому подготовить трансляцию встречи  патруля  Института
галактических  исследований  с  первыми  инопланетянами.  Это   историческое
событие: отныне не действует закон Иоганссона об уникальности  человеческого
интеллекта в космосе.
     Тут я отважился вмешаться:
     - А не подождать ли коммодора, шеф?  Господин  король,  вам  необходимо
встретиться с настоящим  патрулем  ГИ,  с  коммодором  Фукудой.  А  господин
Манфред ничего общего с ним не имеет, это обыкновенный...
     - Не перебивайте режиссера! - обрушилась на меня Алена.
     - Еще слово, и я вычеркну вас из платежной ведомости! - взорвался  Ирка
Ламач, сжав кулаки. Вир III и подданные с интересом прислушивались  к  ссоре
землян. Ничего себе, посланцы рода человеческого, думали  они,  наверное.  А
Петр Манфред, негодяй из негодяев, лишь иронически улыбался. Хорошо,  сказал
я себе, промолчу. Хотя мне противно. Мой шеф  и  воспитатель,  сделавший  из
меня профессионала, на моих глазах предал принципы нашей Профкоманды, предал
Фукуду, которому совсем недавно дал слово, предал зрителей. В первый раз  он
сдался. Что могло заставить нас так резко изменить сценарий передачи?  Разве
мы не воевали с кремниевыми стоножками? Однажды  пришлось  даже  переместить
орбиту одной небольшой планеты и сбросить последнюю на местное солнце, чтобы
получился нужный драматический эффект. Мы  губили  целые  виды  животных  на
одних планетах и вызывали их к жизни на других, выносили адские муки на  дне
аммиачного моря, терпели жару, радиацию и пронизывающий до костей  холод.  И
все ради успеха передачи. Никто не  жаловался.  Зачем  же  теперь  сдаваться
только потому,  что  пал  закон  Иоганссона  и  местный  чудаковатый  монарх
упрямится? Признаю, он  владеет  техникой  перемещения  материальных  тел  в
космосе без космических аппаратов. Но  ведь  "Викинг",  если  только  Фукуда
захочет, превратит Трувию в туманность! Вот это  надо  объяснить  Виру  III.
Подождем Фукуду и раздавим этих опереточных героев.
     Такие мысли проносились у меня в мозгу, пока я вполуха  слушал  Ламача.
Лишь услышав свое имя, вздрогнул.
     - Руководителем трансляционной группы назначается  мой  ассистент  Иржи
Чутта. Я  остаюсь  здесь,  со  мной  -  часть  штаба:  Ондра  Буриан,  Алена
Ланхаммерова,  Эва  Элефриаду  и  Ярда   Боухач.   Остальные   переходят   в
распоряжение Иржи Чутты.
     - Почему вы не  хотите  быть  режиссером  передачи?  -  строго  спросил
Манфред.
     - По  двум  причинам.  Во-первых,  моя  гордость   не   позволяет   мне
сотрудничать с вами, Манфред. Да  и  вы  не  особенно  стремитесь  к  этому.
Во-вторых, мне надо встретить Фукуду.  Я  знаю  его  характер,  в  последнюю
минуту коммодор может передумать, и только мой авторитет может подействовать
на него. Ондра, Алена и Эва - старые приятели Фукуды и помогут  мне.  А  что
касается Ярды Боухача... Радуйтесь, Манфред, что он не будет с  вами,  я  за
него не ручаюсь, когда он в ярости. Итак,  я  полагаюсь  на  тебя,  -  Ламач
повернулся ко мне, - обещай, что сделаешь  все  необходимое.  Я  тебя  всему
научил и  знаю,  что  тебе  по  силам  снять  передачу,  которая  понравится
зрителям.  Если  справишься  с  заданием,  добьюсь,  чтобы  тебя   назначили
оператором!
     - Ладно, шеф, - ответил я, - профессионал работает  с  полной  отдачей,
даже когда работа ему не по душе.
     Мы обменялись рукопожатием. Я  смотрел  ему  в  глаза,  понимая,  какую
ответственность он возлагает на меня. И  меня  охватило  желание  как  можно
лучше сделать передачу, хотя она не будет иметь ничего общего со  сценарием.
Это не в наших правилах, но сейчас лучше не думать о правилах.
     Выяснилось, что Вир III - симпатяга, да и Петр Манфред - вполне сносный
человек, когда добьется своего. Подготовительные работы начались в  полдень.
Ламач распорядился захватить  необходимый  материал  из  аварийного  склада.
Очень верное решение: там были новехонькие камеры и записывающие  системы  в
пломбированных железных ящиках. Осветительную аппаратуру и грим мы не взяли,
потому что Ламач считал лишним использование световых эффектов и  грима  при
такой зрелищной сцене, как встреча представителей двух разумных рас.  Король
интересовался нашей аппаратурой. Птица-переводчик, совершенно  измочаленная,
скрипела без остановок. Я постепенно составил  себе  впечатление  о  планете
Трувия. Вир III - один из многочисленных монархов, правящих на ней. У каждой
страны своя задача на планете. Судя по всему,  подданные  Вира  отвечали  за
перевозки пассажиров и грузов, осуществляемые с  помощью  силы,  которую  на
Земле зовут телекинезом. Монарх не смог объяснить природу своей  способности
перемещать материальные тела без помощи технических средств.  Наоборот,  Вир
засыпал меня вопросами о двигателях нашего корабля и  "Викинга".  Я  отослал
короля к Венце Мадру, но и тот оказался бессилен!
     - Видите ли, король, эту  машину  сделали  на  фабрике.  Я  знаю,  куда
нажимать, чтобы она летела. Если что-нибудь  испортится,  посылаю  ремонтные
автоматы. Зачем мне ломать голову по поводу ее устройства?
     - Ага, и мы точно так же, - обрадовался король,  -  я  знаю,  что  надо
сделать, чтобы отправить кого-нибудь в космос  с  помощью  силы,  называемой
врил. Она связана с гравитацией и временем, но конкретно я  не  представляю,
что при этом происходит.
     - Между нами большая разница, король. Наши аппараты летают по  законам,
открытым наукой, а ваши полеты - магия или вроде этого.
     - Что такое магия?
     - Противоположность науке. Путешествие без затраты сил - это фокус.
     - А зачем  напрягаться?  -  удивился  король,  взлетев  над  столом,  у
которого  мы   сидели.   Трудно   спорить   с   королем.   Спросив   его   о
птице-переводчике, я узнал, что таких птиц выводят в королевстве Тюринген на
берегу Коробадского океана и они знают все языки. В свою очередь, Вир немало
удивился тому, что  мы  научили  говорить  обезьян.  Тут  пришел  мой  черед
объяснять, что гориллы остались гориллами, интеллект их кажущийся,  ибо  это
всего лишь параинтеллект. Король не отступался: а что  такое  параинтеллект,
спросил он. Мой ответ: биомикропроцессор, продающийся в колбах и  портящийся
от жары и радиации, - не  удовлетворил  владыку.  Но  мои  познания  этим  и
исчерпывались.  В  общем,  с  монархом  было  приятно  общаться.  Я  пытался
осторожно выяснить, какие оборонительные средства они могут применить против
оружия, находящегося на борту "Викинга". Вир III не понял толком,  о  чем  я
говорю, ибо не знал слова "война". Похоже, страны на его планете не  воевали
друг  с  другом,  во  всяком  случае,  историческая  память  его   рода   не
зафиксировала подобных событий.
     Во время наших бесед я испытывал двойственное чувство.  Я  был  страшно
рад, что возглавляю выездную группу  и  делаю  передачу,  которая  наверняка
понравится зрителям. Вместе с тем, меня мучили угрызения  совести  от  того,
что мы обманули Фукуду.  Какие  последствия  это  вызовет  для  Сети,  нашей
Профкоманды, меня самого, наконец? Возьмет ли Ламач вину на себя? Обещать-то
он обещал, да ведь он и Фукуде обещал не подводить его.  Возьмет  и  сделает
меня потом козлом отпущения. Нет, я не должен сомневаться в  нем,  ведь  это
мой учитель. Да, но он всего лишь человек.  У  него  свои  слабости  и  свои
достоинства. Вдруг он позавидует моей режиссуре, увидев, что нет незаменимых
людей? Такие мысли усиливали мою ненависть к Петру Манфреду. Это он  виноват
в расколе Профкоманды. Втерся в доверие к королю, испортил все дело.
     К счастью, времени предаваться размышлениям не оставалось. Работы  было
по горло. Пока  король  с  придворными  осматривал  наш  корабль,  я  грузил
материалы. Сначала я намеревался использовать  наши  дископланы,  но  король
предложил свою помощь. По его приказу солдаты - или слуги, толком не знаю, -
образовали живую цепь от дверей склада, находящегося в  космолете,  до  края
посадочной площадки. Встав на расстоянии пяти метров  друг  от  друга,  люди
короля застыли и лишь провожали взглядами ящики с  реквизитом,  проплывавшие
по воздуху и сами собой укладывавшиеся в аккуратную пирамиду. Когда все было
готово, моя группа попрощалась с Иркой Ламачем, Венцей Мадром и  остальными,
ожидавшими прилета "Викинга". Я пожелал Ламачу самообладания при  встрече  с
разъяренным Фукудой. Король сердечно попрощался, и мы отправились в путь.
     Как я и предполагал, шестиногие кони служили всего  лишь  декорацией  и
одной из многих принадлежностей парадной формы,  так  же  как  развевающиеся
плащи и разноцветные перья на шлемах. Пехота вновь построилась и поплыла, не
касаясь ногами травы. Все молчали, только голубой носорог  ревел,  да  Ян  с
Амосом и Коменским радостно визжали. Король, Манфред и офицеры гарцевали  на
конях, пока космолет не  скрылся  из  виду.  Тут  они  с  явным  облегчением
спешились. Кони же мгновенно воспарили над землей и злобно заржали,  уплывая
в хвост экспедиции - за пирамиду из моих ящиков, торжественно скользивших по
воздуху вслед за воинами. Наша группа сбилась в кучу. Сначала мы шли  пешком
рядом с конниками, но, когда те избавились от скакунов, король заметил,  что
мы ступаем по земле. Мы тут же взлетели. Надо сказать, первые минуты были не
из приятных. У меня началось головокружение, да и друзья сильно  побледнели.
Через переводчика король уверил нас, что  все  скоро  пройдет.  Он  оказался
прав: путешествие по воздуху было необычайно приятным. Напоминает  состояние
невесомости  без  признаков  космической  болезни.   Гравитация   продолжает
действовать, и вы не теряете ориентации. Просто  ощущаете  внутреннюю  силу,
которая движет вами. Однако у меня мелькнула мысль, что Вир III поставил нас
в унизительное положение тем, что несет нас, как пакеты или  как  несчастных
шестиногих  коней,  напрасно  ерепенившихся  где-то  за  нами.  Я  попытался
изменить направление, и это удалось! С этой минуты ничто  не  омрачало  моей
радости, доставляемой здешним способом передвижения. Друзья стали  подражать
мне, и вскоре мы весело сновали туда-сюда вдоль процессии, которую это очень
развлекало. Перестав стесняться, мы  обнаружили,  что  можем  принять  любое
положение в воздухе - даже сесть или лечь, - и  начали  проделывать  номера,
вроде того, когда уселись в кружок на лету. Король засмеялся и присоединился
к нам,  остальные,  включая  Манфреда,  сохраняли  напыщенный  вид.  Манфред
демонстративно не замечал нас, и было ясно, что он ревнует короля,  что  ему
не по душе наше сближение с монархом.
     Местность вокруг постепенно менялась. Небо становилось  голубым,  белые
кудрявые облачка украшали его, ведь ямниты научились  управлять  погодой,  и
дождь шел только по ночам. Холмы, между  которыми  мы  приземлились,  словно
таяли и превращались в пригорки, покрытые сочной зеленой  травой.  Появились
первые строения -  полупрозрачные,  расставленные  тут  и  там  с  нарочитой
небрежностью.   Ведь   здесь   в   строительстве   использовались   те    же
антигравитационные  силы,  на  которых  основывались  и  перевозки.  Местные
архитекторы не знали, что такое статика, и фантазия их  была  беспредельной.
Ямниты жили в домах, составленных из легко перемещаемых секций.  Они  меняли
расположение домов с такой же легкостью, с какой мы меняем одежду  и  обувь.
Остановившись на вершине холма, король махнул рукой вперед:
     - Трасмадом!
     Перед нами расстилалась столица его  королевства.  Это  был  невероятно
высокий небоскреб, достигающий облаков. Он  напоминал  стеклянное  дерево  с
мощным стволом, обсыпанным слепившимися хрустальными пузырьками всевозможных
форм,  сужавшимися  внизу  и  не   касавшимися   земли.   Хрустально-чистый,
прозрачный, вытканный серебряными жилками и переливающимися звездами.  Крона
раскинулась более чем на сто метров. Кристаллы, пузырьки, мотыльковые крылья
дрожали на его ветвях  от  дуновения  ветерка,  приносившего  запах  полевых
цветов. Казалось, дерево на глазах приобретает новые очертания.
     Король   объяснил   нам,   что   в   Трасмадоме   живет   лишь   высшая
административная прослойка. Бюрократический  аппарат  постоянно  менялся,  и
чиновники по мере продвижения по служебной лестнице получали в  соответствии
с точными инструкциями новое место жительства и кабинет. Из слов  скрипучего
переводчика я уяснил, что свободно  передвигающаяся  в  пространстве  Трувия
необычайно  закоснела  в  обычаях,  этикете,  привычках  и  моде.  По   мере
приближения к городу я обдумывал план великолепной  передачи.  Меня  осенила
идея. Я сделаю самый сенсационный ролик в истории  пластивидения!  Когда  до
столицы  осталось  не  больше  километра,  мы  поднялись  повыше  и  набрали
скорость.  Ветер  ударил  в  лицо.  Облако  хрустальных   пузырьков   росло,
послышались звуки фанфар, заплескались знамена. То, что мы издалека  приняли
за пыль, оказалось скоплениями людей. Они кружились  в  воздухе,  кричали  и
махали нам руками.
     Город обрушился на нас  своим  шумом,  теплом,  запахами.  Словно  уста
великана, открылись городские ворота, оскалились и исчезли за ними  страшные
пасти хищников, стороживших вход в город, пурпурные краски били в  глаза,  в
ушах стоял гром фанфар. Я перестал ощущать острые  когти  птицы-переводчика,
которая заразилась общим возбуждением, бросила переводить и кричала изо всех
сил. Воины, контейнеры с грузами  и  шестиногие  кони  куда-то  исчезли,  мы
остались с Манфредом, королем и его офицерами. Какой-то  сановник  в  черном
бархатном плаще, с серебряной цепью и знаком на груди произнес речь  и  ввел
нас в огромный зал, где горели свечи, дамы склонялись в глубоких  реверансах
перед  королевским  величеством,  а  кавалеры  торжественно  били  железными
перчатками в золотые нагрудники. Обряд приветствия длился утомительно долго,
и когда  он  наконец  закончился,  его  сменил  роскошный  пир,  на  котором
выступали  музыканты  и  танцовщицы.  Трувийская  музыка   напоминала   нашу
восточную,  танцовщицы  заполнили  весь  огромный  зал,  и  церемониймейстер
вдохновенно объявлял номер за номером. Мы не знали, что делать: смотреть  на
зрелище или предаваться гастрономическим  излишествам.  Король  был  большой
гурман и отдавал явное предпочтение радостям желудка. Петр  Манфред  сел  по
левую руку владыки. За весь пир он не обменялся с нами ни словом.
     У меня роились грандиозные замыслы.  Король  сначала  весьма  удивился,
узнав о предполагаемом сносе столицы. Я объяснил:
     - Ваше Величество! Первое знакомство с Трувией на экранах пластивидения
должно ошеломить зрителей всех восьмидесяти шести планет нашей системы,  ибо
только так можно отразить величие вашей культуры и твою силу, о король.
     Лесть движет миром. Король сломался, хотя еще возражал:
     - Вы, наверное, думаете,  что  наш  способ  передвижения  достался  нам
задаром. Это не так.  Залежи  врила  спрятаны  в  недрах  нашей  планеты,  и
королевство Сивма занимается добычей и обработкой редкого ископаемого...
     Но я стоял на своем. Неожиданно вмешался Манфред, и  это  решило  дело.
Вскоре птица проскрипела:
     - Король согласен. Город будет разобран.
     Я поблагодарил Петра за помощь:
     - Кстати, как тебе удалось обвести Его Величество вокруг пальца?
     - Сам не знаю. Чистая случайность. Когда мы  приземлились,  я  слонялся
без дела, так как шеф не дал мне задания. Поднимаюсь на  холм,  и  вдруг  на
меня бросаются двое. Взмываю вверх и лечу, как воздушный  шарик.  Приволокли
меня в город, исследовали, потом принесли птицу-переводчика,  и  я  чуть  не
свихнулся, когда она заговорила по-нашему. Видимо, с помощью  телепатии  они
вытянули из меня данные о языке и вдолбили птице в голову. Привели к королю.
Тот был в полном восторге, узнав, кто я и  откуда.  Мы  -  первые  гости  из
космоса, соизволившие посетить их планету, представляешь? Закона  Иоганссона
они не знают, но и сами не думали, что в космосе существует еще какая-нибудь
цивилизация. Вся штука в том, что я - первый встреченный ими землянин. Вбили
себе в головы, что я - главный, попробуй разубеди их!
     Я подумал, что Манфред не особенно пытался разубедить ямнитов. Вспомнив
о Фукуде, я разозлился.
     - Интересно, что с Фукудой, - заметил я как бы невзначай.
     - Приземлился сегодня утром и бесится.
     - А ты откуда знаешь?
     - У короля свои источники информации.
     Достаточно Фукуде пять  минут  поговорить  с  королем,  и  тебе  конец,
подумал я. Вир III понял  бы,  кто  истинный  герой  космоса  и  кто  тщится
подражать орлу, будучи лягушкой.
     На другой день мы принялись за работу. Я разместил  штаб  на  невысоком
пригорке возле Трасмадома. Тяжело мне было снимать и  ставить  одновременно,
но и преимущества налицо: никто не лезет, не командует. Я -  главный!  Какое
ощущение силы и творческого подъема!
     По приказу Вира III Трасмадом развалился. В ярких лучах солнца,  точнее
Мороны, как называли свое светило ямниты,  бесшумно  разлетались  в  стороны
модули города. Захватывающее зрелище. Разные по  размерам  и  форме  модули,
живущие каждый своей жизнью, радостно  плыли  в  пространстве.  В  кажущемся
хаотическом  полете  их   ощущались,   однако,   упорядоченность   и   ритм,
соответствовавший музыке и танцам здешнего народа. Я  снимал  документальные
кадры  с  тайной  мыслью  продать  их  чудакам  из  Института  галактических
исследований.  Ондра  подскажет,  к   кому   обратиться.   Я   наблюдал   за
величественным распадением столицы, в ушах звенела  ямнитская  музыка.  Нет,
они не знают ритма в нашем понимании. Откуда им знать, если  даже  ходьбу  -
глубинную основу нашей земной музыки - они считают церемониальным обрядом, а
не способом передвижения!
     Вскоре город исчез, и посреди зеленых прерий осталась золотая колонна с
площадкой наверху. Там, на высоте восьмисот  метров,  находилась  резиденция
Вира III. В бинокль  мне  удалось  разглядеть  его  пурпурный  трон.  Оттуда
маленькая фигурка махала нам рукой. Король отверг рацию, уверяя,  что  птица
позаботится о связи. Должно быть, ямниты в самом деле используют  телепатию,
так же как телекинез и пространственное проецирование.
     - Вы готовы, Ваше Величество? - закричал я.
     - Готов, - проскрипела птица.
     - А ты, Петя? - спросил я по рации.
     - Готов, - сдавленным голосом ответил Манфред.
     - Звук?
     - Запись готова, - доложила Петра Плавецка.
     - Видео? - И Люда Мисаржова кивнула.
     - Камера готова, - отрапортовал я сам себе.  Порядок  есть  порядок.  -
Начали!
     На зеленом поле переливалась золотая колонна. Морона стояла  прямо  над
ней.  Часть  неба  я  отфильтровал,  так  что  Морона  казалась   гигантским
прожектором, лившим потоки золотистого света на плоскую вершину столпа.  Его
Величество Вир III торжественно поднялся с трона. Раздались звуки  ямнитской
музыки, нежные, как туманные  испарения.  Вступали  все  новые  инструменты.
Зазвучала  тема   напряженного   ожидания   кульминационного   события.   Из
ослепительного шара Мороны вынырнул дископлан. Маленькая серебристая  точка,
опускаясь, быстро увеличивалась в размерах. Зритель, приготовившийся увидеть
галактический корабль, будет удивлен. Но вся эта передача - цепь  сюрпризов.
Дископлан завис у вершины,  метрах  в  десяти.  И  тут  я  доказал,  на  что
способен. С помощью ямнитской антитехнической техники я наезжал на  башню  -
причем вся съемочная аппаратура поднялась в воздух на километр  и  атаковала
объект, как ракетный истребитель.  Эффект  был  потрясающий.  Только  теперь
зритель пластивидения поймет, насколько высока башня и над  какой  пропастью
помещен трон короля страны Прааль.
     - Открой люк и покажись, Петр.
     Он повиновался. На нем была  парадная  форма  астронавтов  -  черная  с
золотыми звездами. Выглядел в ней Манфред изумительно, и я впервые  подумал,
что из него, пожалуй, мог бы выйти толк.
     Для следующего трюка нужно  было  немалое  мужество.  А  вдруг  Манфред
запнется у выхода? Под ним - пропасть в восемьсот  метров  глубиной.  Пейзаж
развернут, как ковер. Вот и настал момент истины. Если бы  Петр  замешкался,
все пошло бы насмарку. Зритель захохочет. Это фиаско:  хохочущий  зритель  в
драматической ситуации. Но Манфред  сохранял  невозмутимость  средневекового
рыцаря. Выпрыгнул! Бросился в  пустоту,  слепо  доверяя  искусству  ямнитов.
Король явно  отобрал  лучших  своих  людей  для  обеспечения  передачи.  Они
построили между дископланом и вершиной башни невидимый мост.  Петр  шел  над
пропастью, а мне хотелось кричать  от  радости,  потому  что  такого  успеха
пластивидение еще не знало. Бедняга Ламач лопнет от злости и зависти, увидев
в титрах: режиссер и оператор Иржи Чутта.
     Король воздел к Петру руки, и тот, приблизившись, сжал их.
     - Повернитесь  лицом  к  камере  и  смотрите  друг  другу  в  глаза,  -
скомандовал я, одновременно давая знак королевским телекинетикам. Аппаратура
стала стремительно снижаться. - Быстрее, быстрее!
     Зритель  переживает  потрясение:  башня  буквально  отскочит  от  него,
одновременно дископлан исчезнет в зените. Именно в этот  момент  телекинетик
начнут заново строить  город.  В  кадре  панорамой  расстилался  серебристый
туман. Зритель  примет  его  за  испарения,  а  на  самом  деле  к  площадке
приближались десятки тысяч модулей. Музыка загремела, модули  усыпали  небо,
словно звезды. - Быстро назад! - И мы  летели  обратно  к  башне,  а  модули
рассыпались веером. Кристаллы, пузырьки,  мотыльковые  крылья  стремились  к
башне, как пчелки в улей. Иногда модуль попадал в кадр,  и  незнакомые  лица
смотрели на  нас  сквозь  полупрозрачные  стены.  Неподвижные  и  смеющиеся,
внимательно-настороженные и озабоченные. Секунда - и модуль улетел, и  снова
открылся вид на россыпи модулей, соединявшихся и распадавшихся в  пути,  так
как каждый летел со своей скоростью.
     По лбу катился пот и слепил глаза. Скулы ныли, потому что я крепко сжал
зубы. Пока все идет  хорошо,  пока...  Успех  зависел  от  последней  сцены.
Телекинетики обещали оставить отверстие  в  здании-городе,  чтобы  мы  могли
снимать Манфреда с королем внутри. Но для  этого  надо  обладать  прямо-таки
сверхъестественным чувством пространства. Кто  же  разберется  в  окружающем
хаосе? Но они разобрались! Город был почти полностью  достроен,  запоздавшие
кристаллические соцветья спешили издалека. Через отверстие мы наблюдали, как
в зале для приемов король с Манфредом, повернувшись к  камере,  выразительно
жестикулировали. Сцена будет снабжена комментарием диктора во  всех  студиях
всех восьмидесяти шести планет, охваченных Сетью.
     Мы быстро сняли сцену аудиенции, без репетиций, той же  камерой,  какой
снимали только что в двенадцати километрах отсюда. Я  лопался  от  гордости.
Такого пластивидение еще не знало. Потом король представился нашим зрителям,
произнес  занудную  речь,  синхронно  переведенную  птицей.  Здешний  аналог
пластивидения показал свою программу, составленную из  банальных  сюжетов  о
красотах природы и столиц остальных государств Трувии.  Эта  часть  передачи
меня не устраивала, так как я знал вкусы наших зрителей, но Вир III  настоял
на своем. Заключительная сцена получилась лучше. Я уговорил короля  показать
выступления танцовщиц и танцовщиков и снял  балет  не  хуже  Ондры  Буриана.
Король  с  Манфредом  завершили  передачу,  длившуюся   тридцать   минут   -
максимальное  время,  отведенное  для  трансляций  из  космоса.  Думаю,   мы
заслужили это тем, что нарушили закон Иоганссона.
     Колени подо мной подгибались, девушки выглядели, как  после  турпохода,
но мы встряхнулись, поблагодарили друг друга,  в  то  время  как  к  нам  по
воздуху плыли сосуды с вином и сладостями. Люда показала королю  видеозапись
передачи  -  она  была  великолепна.  Мы  поздравляли  короля,  а   Манфред,
потрясенный, не мог произнести ни слова  и  лишь  улыбался  с  отсутствующим
видом. Думал, наверное, что теперь-то путь к капитанским  погонам,  униформе
астронавта и Бриллиантовым Орлам открыт. Вир III что-то говорил,  но  мы  не
понимали ни слова, так как птица охрипла, потеряла голос и теперь грустила в
углу. Я узнал от Манфреда, что Фукуда улетел  обратно,  видимо,  жаловаться.
Мне стало жарко. Наша Профкоманда нарушила инструкции. Фукуда летел  зря.  А
ведь такой полет за границу шести тысяч парсеков стоит бешеные деньги.  Если
нас заставят платить, даже наши правнуки не рассчитаются. Отвечает  за  все,
конечно, режиссер, но и я влип, ведь я же  его  ассистент  и  вдобавок  снял
другую передачу. Но вскоре тревоги оставили меня: будь что будет!
     Вечером король предложил проведать наш корабль и посмотреть, чем  занят
Ламач и его команда. Оказалось, они не тратили времени впустую.  Венца  Мадр
ухитрился ликвидировать ненужные горы и  покрыть  местность  парабиотическим
пластиком. Издали трава казалась по-прежнему сочной  и  свежей.  Носорог,  с
которого сняли краску, убежал к своим, из Яна,  Амоса  и  Коменского  вынули
параинтеллект и превратили обратно в  обезьян.  Бурная  выдалась  ночка.  Из
Трасмадома  валом  валили  гости,  многие  прямо  в  жилищах.   Наш   первый
сопровождающий научил человеческой речи целую стаю птиц, и у каждого из  нас
теперь был личный переводчик. Что творилось в  ту  ночь!  Отдельные  картины
мелькают в моем мозгу. Помнится, я учил ямнитов приемам дзюдо, вел серьезные
беседы с местной красоткой, потом где-то заблудился, и обратно меня  привела
одна из обезьян: то ли Ян, то ли Амос. К утру я уснул как убитый.  Проснулся
только в полдень. Наша аппаратура  уже  была  доставлена  из  Трасмадома  на
корабль. Гости вернулись домой, остался  лишь  король  со  свитой.  Близился
момент трогательного расставания. Мы  получили  щедрые  королевские  дары  -
хрустальные шары. Но отнюдь не в качестве  пресса  для  бумаг.  Шарик  нужно
зарыть в землю, и из него вырастет дом с восемью комнатами. Король извинился
за то, что модули будут неизменяемыми. Впрочем, дальнейшие  встречи  помогут
решить и эту проблему. Похоже, он не сомневался в том, что  мы  вернемся  на
Трувию. Бедняга не знал главной  заповеди  пластивизионщиков  -  никогда  не
возвращаться на место  съемки.  Зритель  хочет  видеть  новое,  он  порядком
избалован.
     Ни с того ни  с  сего  король  вдруг  повернулся  к  Манфреду  и  через
переводчика сказал ему:
     - Я полюбил тебя,  как  родного  сына.  Останься  с  нами,  Петр,  хоть
ненадолго.
     Манфред колебался. Я понимал его сомнения.  Дома  его  ожидает  триумф,
слава, через десять лет  он  станет  капитаном,  потом  коммодором  и  будет
регулярно появляться на экранах пластивидения. Но ведь  Вир  III  предлагает
ему нечто вроде посольской должности, и по мере развития отношений с Трувией
его  положение  будет  упрочиваться.  Трудный  выбор!  Наконец  Петр   решил
остаться. Король был счастлив, плакал от радости и обнимал друга.
     Мы вошли в корабль, король со свитой и Манфредом отошли за холм, откуда
они  намеревались  наблюдать  за  стартом,  в   котором   не   было   ничего
величественного. Наша развалина содрогалась, будто пришел ее последний  час.
Наконец мы одни.
     - Что сказал Фукуда? Бесился? Угрожал? - спросил я.
     - Не говори о нем. Чертов Фукуда. Я сыт им по  горло.  Меня  тошнит  от
него. Ну и досталось же нам!
     Я  оскорбился,  что  они  не  интересуются  моей  передачей.  Слабоваты
нервишки у шефа. Или он боится  возвращаться  домой?  Неприятности,  лишение
премии, возможно, увольнение, если не

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

            (OCR Zmiy: отсутствуют 3 последние страницы повести)



                           Фантастический рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Искатель Э 2(164), 1988 (Приложение к журналу ЦК ВЛКСМ "Вокруг света")
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Клочья тумана плавно плыли вдоль улицы. Было сыро и  холодно  -  как  и
должно быть поздней осенью. Пасмурное небо быстро темнело.  По  мокрому,  со
свежими лужами асфальту проносились автомобили, оставляя позади себя  мутный
шлейф брызг.
     Владимир Павлович Маликов стоял на троллейбусной остановке. Чтобы  хоть
немного согреться, он  поднял  воротник,  поглубже  надвинул  старую  шляпу,
подбородок  закрыл  заношенным  кашне.  Стынущие  руки  спрятал  в  карманах
неопрятного пальто из черного драпа.
     Сегодня  Маликов  чувствовал  себя  нездоровым:  тупая  боль  временами
сдавливала сердце, ноющей ломотой отдавала под лопатку. За день он успел уже
принять несколько таблеток нитроглицерина. Но боль не утихала совсем -  лишь
ослабевала ненадолго. К вечеру она стала сильней. Маликова познабливало.
     Троллейбуса все не было. Маликов медленно прошелся по остановке,  потом
повернул голову и внезапно натолкнулся на пристальный  пытливый  взгляд.  На
него в упор смотрела пожилая женщина  в  недорогой  черной  шубе  и  вязаном
пушистом  платке.  Она  морщила  лоб,  будто  силилась  припомнить   что-то.
Внешность женщины была ему незнакома.
     Чтобы избавиться от  ее  назойливого  внимания,  Маликов  решился  идти
пешком, хоть в его возрасте это было  уже  не  так  легко,  но  тут  женщина
порывисто подошла к нему.
     - Из-звините, - промолвила она, запинаясь от волнения. -  Ваша  фамилия
случайно не... не Маликов?
     Брови старика поползли вверх. Он растерянно кивнул.
     - Володя? - спросила она.
     - Владимир Павлович.  -  Его  растерянность  не  проходила.  -  Только,
простите, не припомню вас что-то...
     - Не удивительно. - В голосе  женщины  прозвучало  огорчение.  -  После
войны сколько уж лет прошло...  Я  -  Зина.  Зина  Лукьянцева.  Партизанский
госпиталь помните? Медсестричку Зину... Почти девчонкой  тогда  еще  была...
Помните?
     Из глубин памяти постепенно выплыли воспоминания о партизанском  отряде
Верещака, в который он попал, выбираясь из окружения. И он вспомнил...


     Маликов так явственно представил себе подвижную  медсестричку  Зиночку,
будто лишь вчера она осторожно меняла повязку на его  воспаленной  ране.  Он
тогда был ненамного  старше  Зиночки.  И  увлечение  у  него  было  юношески
возвышенное, сильное и... короткое.
     Теперь,  встретив  Маликова  через  столько  лет,  Зина  засыпала   его
вопросами и наконец задала тот, который был неизбежен и который Маликов ждал
и одновременно боялся.
     - Володенька! Жив-то ты как остался?  Мы  ж  все  прикрытие  загинувшим
считали.
     "Так оно и должно было произойти на  самом  деле",  -  подумал  Маликов
мрачно и спросил с вызовом:
     - Тебя огорчает, что я остался жив?
     Лукьянцева всплеснула руками, укоризненно возразила:
     - Володенька! Что говоришь-то? Я  наоборот,  рада  так!..  Это,  может,
самый лучший день в моей жизни. - Она часто заморгала. Глаза ее заблестели.
     "А у меня, может, самый худший, - подумал с угрюмой усмешкой Маликов. -
Вот уж верно, ирония судьбы".
     - Володенька! Так как же все-таки?.. А? Как удалось-то тебе?  Остаться?
А?
     - Как? - повторил за ней Маликов. -  Чудом,  можно  сказать.  Чудом.  -
Внимательно разглядывая газон, полный грязной воды и  палых  листьев,  он  в
который уже раз пожалел, что на самом деле никакого чуда не было.
     Что рассказывать, он  придумал  давно.  Свидетелей,  которые  могли  бы
уличить его во лжи, не осталось - в этом он был твердо уверен. Но оставалась
другая проблема: как говорить. И тут он боялся выдать себя.
     Люди бывают хорошими или  плохими  актерами.  Маликов  был  плохим.  От
волнения у него свело живот.  Он  старался,  чтобы  его  объяснение  звучало
убедительно.
     - Многие подробности уже забылись, - начал он. - Ну, отбивались мы, как
мне показалось, долго. Но карателей  было  не  сосчитать.  Потом  к  ним  на
подмогу подошел бронетранспортер. Тогда нам пришлось совсем туго. Сзади меня
взорвалось... наверное, граната... меня отбросило... Потом ничего не  помню.
Пришел  в  себя  вечером.  Обнаружил,  что  лежу  в  щели  между   валунами.
Контуженный. Едва оттуда выкарабкался. Немцев, конечно, давно нет. Меня они,
вероятно, не заметили в этой  щели.  Подполз  я  к  позиции.  Смотрю,  лежат
ребята, - Маликов помедлил и глухо добавил: - Все убиты.
     Губы Лукьянцевой дрожали. Она жалостливо кивала головой. Маликов тяжело
вздохнул и продолжал:
     - Пополз я тогда к лесу, а там - подальше от этого места. Полз, пока не
выключился. А  на  следующий  день  набрел  на  сторожку  лесника.  Помнишь,
старичок был? Он укрыл меня, выходил. Немцы  у  него  не  появлялись.  Потом
через него же я наладил связь с другим отрядом. Иванченко.
     - Иванченко? Слышала, как же, - подтвердила Зина. - У них база  была  с
той стороны гор.
     - Там я и партизанил, пока  наши  не  пришли.  А  потом  с  регулярными
частями дошагал рядовым до Берлина.
     Главное -  позади.  Неприятный  ком  в  животе  медленно  рассасывался.
Маликов чувствовал, как громко стучит его сердце, будто кто-то размеренно, с
силой бьет кулаком по столу.
     Рассказ  его  был  правдив  во  всем,  кроме   спасения.   Но   как   в
действительности  он  спасся,  Маликов  не  рассказал  бы   ни   при   каких
обстоятельствах.
     - А что потом случилось с отрядом, с тобой? - спросил  он  Зину,  уводя
разговор от лишних вопросов.
     Она живо, но путано рассказывала, как отряд уходил от  карателей...  Ну
вот и лады, умиротворенно думал  Маликов,  вполуха  слушая  ее  и  понимающе
кивая.
     - Ой! - спохватилась вдруг Лукьянцева. - У меня ведь муж дома голодный!
Пора бежать.
     Она протянула руку, коснулась его плеча, провела  ладошкой  по  лацкану
пальто - будто погладила. Видно, хотела сказать что-то, но только  вздохнула
и смущенно убрала плотно сжатые сухонькие пальчики с его груди.
     Маликову неожиданно стало тоскливо.  И  сейчас  же  перехватило  вздох,
заломило в затылке. Боль в  сердце  начала  нарастать.  Маликов  зажмурился,
глубоко  вдохнул  сырой  воздух.  С  тревогой   вспоминая,   куда   запрятал
нитроглицерин, он поспешно зашарил по карманам, дергая за петли,  расстегнул
пальто. Нашел, сжал в кулаке  тонкую,  как  карандашик,  пробирку.  Чувствуя
озноб, запахнулся. При Зине таблетки принимать не хотелось.
     - Что с тобой? - тревожно спросила она.
     - Ерунда, - пробормотал он сдавленно. - Старость, что еще?
     - Ну, Володенька, побегу я? - сказала она просительно.
     - Да, конечно... пора... иди... - согласился он, прислушиваясь к  своей
боли.
     Лукьянцева порылась в сумочке,  достала  записную  книжку  и  шариковую
ручку, затем, старчески щурясь, торопливо начеркала адрес.  Неровно  вырвала
листок и отдала Маликову.
     - Заходи завтра.
     - Завтра не смогу, - озабоченно сказал Маликов.
     - Тогда послезавтра.
     - Н-не знаю, право... - Маликов пошевелил сведенным болью плечом. -  Но
на днях буду непременно, - пообещал он, зная, что визит  этот  не  состоится
никогда.
     На  остановке  почти  никого  уже  не  было.  Полупустой  троллейбус  с
освещенными  в  сумраке  окнами,  грузно  покачиваясь  и  мигая   поворотным
огоньком, подруливал к остановке. Маликов сказал, что ему не на этот.
     - Жаль, - сказала Лукьянцева. - Значит, на неделе ждем.  -  Она  быстро
пошла к дверям троллейбуса.
     Когда Зина вошла в салон и поглядела в окно, он помахал ей рукой.


     Провожая  троллейбус  взглядом,  Маликов  почувствовал  облегчение.  Он
избегал этих встреч, потому что они напоминали  ему  о  его  вине,  сознание
которой было тем сильнее и мучительнее, что ничего изменить было невозможно.
Многое меркло и исчезало в стареющей памяти, но тот эпизод  не  тускнел.  Ни
до, ни после него он не заслужил укоров совести. Одним из первых  поднимался
в атаку, не щадил себя, тысячу раз мог быть убит, но ни на миг  не  дрогнул.
Честно носил немногочисленные награды.  Но  и  это  было  слабым  утешением.
Память упорно возвращалась к тому бою, и он заново переживал все, что  тогда
произошло. Это стало для него самым  тяжелым  наказанием  -  наказанием  без
конца и снисхождения за давностью лет.
     К Лукьянцевой в гости  он,  разумеется,  не  собирался.  Он  скомкал  в
кармане бумажку с адресом, достал из пиджака  полупустую  пачку  "Беломора",
размял папироску, слабыми пальцами долго чиркал спичкой по коробку, закурил.
Не успел докурить и до половины, как боль снова запульсировала в сердце.  Он
бросил папиросу и торопливо вынул  пробирку,  откупорил,  принял  сразу  две
таблетки нитроглицерина. Он чувствовал, что дрожат руки, а ноги ослабели,  и
его слегка пошатывает. Таблетки во рту быстро таяли, голова от них  медленно
тяжелела, боль постепенно отпустила, но он уже знал - только  на  время.  Он
вытер со лба испарину. Ладонь оказалась холодной и неприятно  мокрой.  Такой
же она была в тот день в лесу, когда  они  остались  прикрывать  отступление
отряда.


     Они устроились  в  русле  пересохшей  речки  -  между  белыми  гладкими
валунами, покрытыми  кое-где  пятнами  мха.  Глядели  на  невысокий,  бывший
некогда берегом обрывчик, деревья над ним, на вершины гор, освещенные высоко
стоящим солнцем. Они смотрели на сентябрьский лесной пейзаж - когда в темной
зелени проглядывают уже желтые и  багряные  крапинки  -  и  ждали  появления
карателей.  Позади  был  пологий  лесистый  склон,  но  укрытие  за  камнями
выглядело прочнее и надежнее, чем за деревьями. Однако, несмотря на  удобную
позицию, все пятеро знали, что  ни  один  из  них  живым  отсюда  не  уйдет.
Необходимо хоть ненадолго задержать карателей. Какой ценой - неважно.
     Двое крайних должны были  простреливать  фланги  -  каменное  дно  было
прямым в этих местах и естественной просекой разрезало лес  до  группы  скал
слева, там русло сворачивало крутым  изгибом,  а  справа  кончалось  высоким
обрывом.
     В лесу было тихо. Володя Маликов лежал  на  левом  фланге,  смотрел  на
ближние буки:  слабый  ветерок,  пробираясь  меж  ветвями,  теребил  листья.
Неподалеку,  в  мшистой  ложбинке  между  каменными  горбами,  застыл   Женя
Сосновский,  недавний  студент  университета,   любитель   поэзии,   человек
застенчивый, добрый и умный. За ним облокотился на плоский обломок, большими
грубыми пальцами поглаживал поцарапанный ствол  пулемета  Степан  Панкратов,
желчный худой мужик, никогда не соглашавшийся ни с кем и  ни  с  чем,  кроме
приказов, да  и  то  после  неразборчивого  ворчания.  Рядом  с  ним  Михаил
Селиванов покусывал зеленый стебелек. Немногословный и спокойный в жизни, он
в бою становился бешеным до безрассудства. Рассказывали, что на  его  глазах
немецкие летчики забросали зажигательными бомбами и расстреляли из пулеметов
эшелон с детьми. Правый фланг прикрывал Андрей Гавриленко, человек в  отряде
новый, но бывалый и прошедший с боями еще гражданскую.
     Они лежали молча, неподвижно,  каждый  думал  о  своем,  все  вместе  -
ждали...
     Вдруг Сосновский глухо сказал: "Вон они. Идут".
     Маликов осторожно поглядел в щель между камнями. Цепь немецких солдат -
с автоматами поперек груди и небрежно  подвернутыми  до  локтей  рукавами  -
жарко, - приближалась к  руслу.  Они  шли  неторопливо,  не  скрываясь,  без
опаски, словно это была обычная прогулка. За первой цепью показалась вторая,
затем - третья, четвертая... Засады, верно, не  ждали.  Надеялись  захватить
лагерь врасплох.
     Когда первая цепь подошла к обрывчику и солдаты  начали  спускаться  и,
прыгая с камня на камень, переходить русло, - засада  открыла  огонь:  мерно
заработал  пулемет,  затрещали  трофейные  "шмайссеры".  Первая  цепь   была
полностью  уничтожена.  Остальные  залегли,  открыли  ответный  огонь.   Эхо
разносило теперь по оцепеневшему  лесу  только  трескотню  очередей,  низкий
рокот пулемета и яростное взвизгивание рикошетирующих пуль. Затем на стороне
немцев раздались резкие команды, и огонь прекратился. Зато появился  и  стал
нарастать новый звук - можно было разобрать, что работает мотор.
     - Та-ак. Плохо дело, - процедил Сосновский. - Кажется, бронетранспортер
подтянули. Этого только не хватало!
     - Ну, держись, ребята! - громко  сказал  Панкратов.  -  Сейчас  хреново
будет!
     Вскоре бронетранспортер  неуклюже  выкатил  из  редколесья,  угловатый,
тяжелый,  размалеванный   серо-зелеными   маскировочными   пятнами.   Описал
замысловатую кривую,  выбирая  удобную  позицию,  и  остановился.  Сразу  же
басовито, с металлическим  отзвуком,  будто  застучали  по  железной  бочке,
заработал его пулемет. Пули густо щелкали о камни вокруг, взметая фонтанчики
каменной пыли. Маликов, с силой сдавливая голову руками,  вжимался  лицом  в
сухой мшистый ворс.
     Обстрел длился долго. Немцы патронов не жалели. И вдруг  бухнул  взрыв,
отголосками  раскатился  по  лесу.  Пулемет  на  бронетранспортере   замолк.
Сосновский сказал сквозь зубы:
     - Жаль. Помянем Селиванова. - И почти  сразу  -  зло!  -  Маликов,  что
спишь? Обходят!
     Маликов поднял голову,  вглядываясь,  сжал  автомат.  Переползти  русло
незамеченным было невозможно. И  он  увидел  среди  глыб  спину  в  немецком
мундире. Мгновенно нажал спуск.  Зазвенели  о  камень  отработанные  гильзы.
Спина выгнулась и пропала.
     В этот момент немцы бросили несколько - одна за другой - гранат. Две из
них накрыли пулемет Панкратова, оглушив и осыпав остальных партизан каменной
крошкой и пылью. Маликов несколько секунд ничего не соображал. Придя в себя,
оглянулся. На месте Панкратова увидел какое-то  бесформенное,  красно-черное
страшное месиво. Белый камень вокруг  него  был  залит  кровавыми  брызгами.
Искореженный пулемет отбросило назад.
     Сосновский был жив, он тяжело завозился рядом, чертыхаясь и постанывая.
Автомат Гавриленко тоже молчал недолго.
     Маликов увидел еще  двух  немцев,  ползущих  среди  камней,  и  длинной
очередью скосил обоих. Потом заметил, что четверо пробрались все-таки в  тыл
к ним. Он уложил двоих, а двое поползли к деревьям за спиной партизан. Когда
они показались на склоне, Маликов хладнокровно расстрелял и их.
     Отбросив опустевший рожок в медную россыпь гильз, он нащупал за  поясом
другой, вставил  его  в  автомат  и  дал  две  очереди.  Третья  была  очень
короткой - осечка. Он подергал заклинивший затвор.  Все  ясно:  перекошенная
пуля застряла в стволе. Он  отшвырнул  в  сторону  автомат,  ставший  теперь
бесполезной  железкой.  Полежал  немного,  растерянно  озираясь.  Где  взять
оружие? Иначе - конец. У своих взять? Не у кого. Значит, у карателей. И  тут
он вспомнил, что в тылу, на краю русла, возле деревьев - четверо только  что
убитых им немцев. Маликов подполз к Сосновскому, сильно  дернул  за  пиджак.
Тот на мгновение оглянулся.
     - Чего тебе?
     - Автомат заело. Я пошел за другим.
     - Куда еще?
     Маликов махнул рукой в сторону леса позади них.
     - Там фрицы валяются. У них и заберу.
     Сосновский кивнул.
     - Давай! Только быстро! И патронов прихвати.
     Маликов пополз, огибая крупные камни, вжимаясь в дерн.
     На краю русла, в траве, лежал на животе немец в каске. Его  потухшие  и
остановившиеся глаза безучастно смотрели в никуда. Очередь прошла  наискосок
через спину. Поодаль в разных позах застыли еще трое.
     Маликов, брезгливо морщась, перевернул солдата - тяжелого, вялого -  на
спину. Стащил с его шеи ремень автомата,  закинул  автомат  за  спину  себе,
забрал запасные рожки. Осталось забрать  рожки  у  остальных  трех.  Маликов
приподнялся на локте и осторожно огляделся.
     На  противоположном  склоне,  накренившись,  сильно  дымил   взорванный
бронетранспортер. Рядом нелепо скорчился Селиванов. В русле,  среди  камней,
распластался, выронив автомат, Гавриленко. Только Сосновский,  прижавшись  к
валуну, отстреливался метко и коротко.
     Вперед немцы не продвинулись. Они как будто и  не  торопились  подавить
сопротивление партизанской  засады.  Они  прятались  за  деревьями,  изредка
обнаруживая  себя  беспорядочными  очередями.  Отсюда,   со   стороны,   это
показалось Маликову подозрительным.  Немцы  явно  задумали  что-то.  Маликов
снова поглядел вокруг и вздрогнул. Тотчас лихорадочно  заколотилось  сердце.
Он испуганно напружинился. Слева, вдалеке, у  изгиба  русла,  перебегали  по
камням крошечные фигурки  в  ненавистных  мундирах.  Еще  немного,  и  он  с
Сосновским окажется в кольце.
     Сейчас он был в стороне от боя и воспринимал все совсем по-другому, чем
там, среди камней. В перестрелке некогда было думать о чем-либо ином,  кроме
самого боя. Здесь же, на склоне, можно было расслабиться, дать себе короткую
передышку. И тут Маликовым внезапно овладел страх.
     Страх, - а  вернее,  инстинктивное  желание  выжить,  превратившееся  в
страх, - сокрушая преграды, завладел Маликовым целиком,  страх,  подгоняемый
ощущением близкой, неотвратимой смерти. Ужасная гибель Панкратова стала  для
Маликова единственной мерой событий. Он полежал, потерянно прижимаясь  щекой
к упругой, шершавой траве склона; бездумно, расширенными глазами  глядел  на
маленький желтый цветок рядом с сапогами  мертвого  немца.  Ослабевшие  руки
отказывались поднять его с земли.  Казалось,  он  всем  телом  ощущает,  как
каратели приближаются к их позициям с тыла. Страх был  уже  беспредельным  и
неуправляемым. Он подавил другие чувства, заполнил все  уголки  сознания.  И
Маликову с непреодолимой мучительной силой захотелось во что бы то ни  стало
вырваться из кольца, отступить от гибельной кручи. Во что бы то ни стало!
     Он больше не думал о  Сосновском,  не  думал  ни  о  чем,  ему  безумно
хотелось жить. Жить!
     Голову  стискивало  в  висках,  до  звона  заложило  уши,  расстегнутый
воротник давил шею. В  голове  у  Маликова  будто  что-то  сломалось,  будто
рассыпался какой-то  сложный  механизм.  Раздирая  руки  и  колени,  Маликов
торопливо пополз вдоль русла, потом, цепляясь за скрывающий  его  кустарник,
полез вверх, к деревьям, а добравшись до них, побежал изо всех сил -  только
бы подальше от этого места.


     Остановился он возле ручья. С удивлением обнаружил, что все еще  держит
в руках автомат. Прислушался. Стрельбы не было слышно. Куда теперь идти, где
прятаться, Маликов не знал. Чувствуя какую-то  опустошенность,  он  медленно
побрел вдоль ручья.
     Ручей оборвался в нескольких километрах от места боя, в гуще  деревьев,
под скалой, нелепым мертвым наростом торчащей из травы.
     Маликов обошел скалу кругом. Из  скрытой  колючим  жестким  кустарником
вертикальной трещины в скале, глубокой и довольно широкой -  человек  вполне
мог спрятаться, - била прозрачная тугая струя источника.  Радостно  стукнуло
сердце: эта щель и была сейчас его единственным спасением.
     Хлюпая сапогами по воде, в кровь расцарапывая руки о  колючки,  Маликов
продрался сквозь кусты и втиснулся между гранитными стенками в темный  грот,
в мягкую липучую паутину. С омерзением вытер лицо рукавом.
     Так он и замер: стоя в полусогнутой, неудобной позе, почти по колено  в
ледяной воде источника. Автомат повернул  дулом  к  выходу.  Потом  еще  раз
выглянул - не осталось ли следов?
     Ручей уносил замутненную воду, пружинистая трава быстро  распрямлялась,
кустарник по-прежнему неприступно заслонял вход.
     За ночь, проведенную в укрытии, он передумал многое. Да, никто не  знал
о его бегстве и вряд ли узнал бы когда-нибудь. Он был уверен, что Сосновский
живым в руки немцев не дастся.  Однако  все  это  не  помешало  ему  к  утру
возненавидеть себя. Мысли о Панкратове, Селиванове,  Гавриленко,  Сосновском
не давали ему покоя. Мысли об остальных.
     Отныне он обречен жить, жить и помнить.


     Все остальное было так, как он рассказывал Лукьянцевой.
     Подошел его троллейбус. Маликов поднялся в салон. Он сел рядом с полной
женщиной в коричневом пальто и вязаной шапочке, обтягивающей голову.
     По-прежнему беспокоила боль в сердце. Маликов  сунул  руку  за  пазуху,
прижал ослабевшую ладонь к груди и ощутил частые неровные толчки. Он  закрыл
глаза и остался наедине с болью.
     Троллейбус  неторопливо  катил  от  остановки  к  остановке,   а   боль
становилась нестерпимой. Маликов сжимал зубы, чтобы не стонать.  Левая  рука
казалась чужой, непослушной. Холодная испарина проступила  на  лбу.  Обрывки
мыслей мешались в голове. Сквозь пелену полузабытья он понимал  только,  что
необходимо принять еще нитроглицерин - и немедленно на воздух. На  следующей
остановке.
     Он распрямился, чтобы достать пробирку с таблетками. Все поплыло  перед
глазами, слабость не дала удержаться прямо, и он медленно повалился на плечо
соседки.  Троллейбус  покачивало,  и  вместе  с  ним,  то  приближаясь,   то
отдаляясь, весь мир уплывал в темноту. Маликов  задыхался,  в  горле  громко
клокотало. На лбу дрожали крупные капли пота.
     Женщина  скорчила  брезгливую  гримасу  и  раздраженно  отпихнула  его.
Маликов как бы издалека услышал:
     - Нажрался, черт старый!
     - Не пил, нет, - сдавленно пробормотал он. - Сердце...
     Мужской голос проговорил над ним:
     - А ведь и верно, плохо человеку. Смотрите, какой бледный. Эй! Держись,
не падай, дед... Водитель! Остановите троллейбус! Человеку плохо!..


     Очнулся Маликов в машине "скорой помощи". Он лежал на носилках.  Рот  и
нос  закрывала  упругая  треугольная  маска.   Маликов   вдыхал   прохладный
попахивающий резиной и пылью газ. Боль отпустила.  Маликов  чувствовал  себя
сонным, вялым. Над ним то появлялись, то пропадали, будто  в  расплывающейся
пелене, женская и мужская фигуры в белых халатах.
     - Пришел в себя, - сказала медсестра.
     - Вижу, - отозвался врач. - Давление?
     - Сто десять на семьдесят.
     - М-да... Неважно поднимается. Вот что, сделай ему еще один. В  той  же
дозировке.
     Скосив глаза, Маликов увидел в руках медсестры шприц. Он терпеть не мог
уколов. Стиснул зубы. Укол в руку...
     Врач снял маску с его лица. Маликов хотел приподнять голову, но твердая
ладонь мужчины легла на  холодный  липкий  лоб,  прижала  голову  к  жесткой
подушке.
     - Лежите. Вам нельзя двигаться.
     - Куда меня? - спросил Маликов слабо.
     - В больницу, разумеется.
     - Инфаркт?
     - Разговаривать вам тоже не следует, - уклонился от ответа врач.
     "Не хочет огорчать", - равнодушно подумал Маликов.
     Машина замедлила ход, плавно развернулась и встала.
     - Приехали, - сказал врач с облегчением. - Ну, уважаемый, сейчас за вас
как следует возьмутся.
     На какое-то время Маликов впал в полубеспамятство. Он не осознавал, что
происходило вокруг, и не мог определить, что ему чудится, а что  совершается
на самом деле.
     ...Приемный покой... Маликова перекладывают  с  носилок  на  каталку  и
везут по длинному пустому  коридору.  Перед  глазами  проплывают  одинаковые
плафоны на потолке. Гремят металлические  двери  лифта,  гулко,  резко,  как
беспорядочные выстрелы.  Маликова  вкатывают...  в  лес.  Он  просыпается  с
тяжелой головой и пересохшим ртом. Дико оглядывается. Где он? Что это?..  Он
скрючился в каменном гроте. Ноги заледенели в сапогах, набухших за  ночь  от
воды. Затекшие руки - на  автомате.  Ах  да!  Он  вспомнил:  бежал  вчера  с
позиций, затем ночевка в гроте у источника... Бежал. Трус! То,  что  за  это
ему полагается расстрел,  теперь  не  имело  никакого  значения.  Пусть.  Он
заслужил. Предназначенная ему  пуля  ждала  его  еще  вчера,  там,  в  русле
высохшей реки. Хуже другое. Хуже и страшнее. Вечный позор предателя и труса.
Вернуться? Поздно! Он передвинул автомат  за  спину,  нагнулся  и  зачерпнул
воды. Два глотка шершавыми губами. Остатки плеснул в лицо,  растер  рукавом.
Продрался сквозь колючки и сел на траву  возле  ручья.  Что  же  теперь?  Он
посмотрел на свое отражение в прозрачной лужице  у  скалы.  Искупить.  Ценой
жизни. Конечно, ценой жизни. Но чтобы и  фашисты  дорого  заплатили.  Своими
жизнями... Маликов закрыл глаза и вспомнил свой тяжелый сон в  гроте...  Его
поднимают в лифте. Потом везут по коридору. Это больница.  Плафоны  освещают
потолок и коридор приглушенным светом. Он  болен  -  сердце,  инфаркт...  Но
откуда он все это знает?.. Слева темные окна, справа двери  палат,  двери  с
цифрами. Мимо проплывает  пост  дежурной  медсестры,  освещенный  настольной
лампой. Стеклянный шкафчик с медикаментами.  В  металлическом  стерилизаторе
кипит  вода.  Специфический  больничный  запах  здесь  сильней.   Остановка.
Распахивают  белые  двери.  Вкатывают  в  палату...  Маликов  думает:   надо
немедленно идти к сторожке лесника. Если немцев там нет и лесник еще жив, он
выведет на своих. Нет, не на его отряд. Не  сможет  он  смотреть  ребятам  в
глаза...  По  ту  сторону  гор  действует  отряд  Иванченко.  К  нему   надо
присоединиться. И жизни не жалеть, не щадить. Ни к  чему  она  теперь...  Но
нет, все это - в прошлом. Сейчас - палата. Кровать здесь  одна,  посередине.
Вокруг много всяких аппаратов. Маликова раздевают, перекладывают на кровать.
Новые лица. Стены выкрашены зеленой  краской...  Деревья,  кустарник.  Живые
зеленые стены по сторонам, пронизанные яркими лучами, в расплывчатых  пятнах
света,  -  они  колеблются  под  лесным  слабым  ветерком...  Скоро   должна
показаться сторожка. Надо быть  начеку...  быть  собранным,  но  так,  чтобы
сердце  не  заболело  снова.  Врач  из  отделения   командует:   "Подключите
кардиомонитор. Готовьте смесь". Маликова опутывают  проводами.  В  штатив  у
изголовья вставляют большую бутылку с жидкостью.  Мягкая  прозрачная  трубка
свисает вниз. Опять укол - в сгиб левой руки.  "Запишите  его  в  журнал,  -
говорит врач. - Вот паспорт..." Вокруг сторожки - ничего подозрительного. Из
покосившихся  дверей  показывается  сутулый  лесник,  ополаскивает  миску  и
сливает из нее воду под бревенчатую стену. Маликов выходит  из-за  дерева  и
решительно шагает к избушке...
     - Выпивали? - спрашивает врач.
     - Нет.
     - Волновались?
     - Немного, - отвечает  Маликов,  поколебавшись.  -  Встретил  знакомую.
Юных, как говорится, лет.


     Немного спустя в  палату  вошла  медсестра.  Она  заметила  напряженный
взгляд старика и сказала:
     - Постарайтесь заснуть.
     - А вы где будете? - с некоторым испугом спросил Маликов.
     - Я - рядом... И вот еще что. Нужно сообщить  кому-то  о  том,  что  вы
здесь, в больнице.
     - Некому сообщать... Хотя, подождите. Если я  умру...  Там,  в  кармане
пальто, остался адрес... Бумажка такая, скомканная. По нему и сообщите.
     - Ну что за разговоры? - укоризненно сказала медсестра. - Вас  привезли
сюда не умирать, а лечиться.
     Боль постепенно затихла. Маликов бездумно смотрел, как  по  пластиковой
трубке, протянутой от штатива  к  руке,  бежит  прозрачная  жидкость.  Потом
утомленно закрывал глаза.


     Темно. Он лежал неподвижно, вытянувшись во весь  рост.  Впрочем,  может
быть, он стоял - утверждать наверняка невозможно. Он утратил все ориентиры и
не мог определить даже, где верх, а где низ. Он был словно закутан в  черную
непроницаемую пелену. Но вот в какой-то неуловимый  миг  пелена,  словно  не
выдержав его массы, постепенно, по мгновениям, начала подаваться под  ним...
или над ним... или как-то еще... Он погружался  в  рвущееся,  расползающееся
нечто, не имеющее признаков для определения. Ощущения пространства и времени
странно нарушились. Он не знал теперь, кто он есть, где и когда находится.
     Было темно и неуютно.


     Почему темно? Что произошло?..
     Маликов вдруг понял, что у него просто-напросто закрыты глаза. Тогда он
открыл их.
     И замер, ошеломленный.
     Он стоял на склоне холма между  деревьями.  Перед  ним  была  та  самая
ложбинка, поросшая густым кустарником. Сквозь заросли он видел внизу кусочек
каменистого сухого русла.  Неподалеку  справа  трещали  короткие  автоматные
очереди.
     Как он попал сюда?
     Ведь он должен лежать в палате  городской  больницы  сорок  лет  спустя
после этого дня. У него был инфаркт... он  помнил  сильную  боль  в  сердце,
слабость... И раздет он был. А сейчас... Сердце почти не болело. Он  оглядел
себя. Нелепый  вид:  больничная  линялая  пижама  с  короткими  штанинами  и
рукавами, а на босу ногу - собственные ботинки с развязанными шнурками.
     Но вскоре изумление прошло.
     Собственно, какая разница, как  он  попал  сюда?  Разве  изменилось  бы
что-то, если бы он знал ответ? Нет, конечно. Он и так понимал, что  вряд  ли
когда-нибудь узнает, как оказался здесь. Да и не это сейчас главное.
     Главным было то, что он здесь - неспроста. Ведь  скоро  он  -  молодой,
ослепленный животным инстинктом самосохранения, обезумев  от  страха,  будет
ползти по этой ложбинке вверх, прямо к себе - старику с изношенным  сердцем.
Ползти, чтобы потом всю жизнь проклинать эти позорные минуты.
     Маликов напряженно глядел на ложбинку.
     Встретить, лихорадочно  думал  он.  Надавать  по  морде.  Погнать,  как
поганого щенка, обратно... Тут старик вспомнил, что тот, молодой,  вооружен,
и сразу остыл. Да, ему в таком состоянии пристрелить меня - дело момента.  И
объясниться  не  успеем...  Пропустить  мимо  и  схватить  сзади...   Не-ет,
староват. Не устою... Подножку... повалить, распластать, а уж потом спокойно
объясниться. Да нет,  чепуха  все.  Каков  я  в  молодости-то  был?  Крепок,
изворотлив, как ящерица. В отряде меня мало кто одолеть  мог.  А  уж  старик
немощный и подавно... Все не то. Он  услышал  шорох  и  хруст  в  кустарнике
внизу. Ползет.  Поздно!  Некогда  решать.  А,  ладно!  Как  получится...  Он
торопливо оглянулся, выбрал ствол потолще и скрылся за ним. Вжался  в  серую
грубую кору, чутко прислушался. По ложбинке, сипло дыша, карабкался человек.
     Когда шум приблизился, Маликов присел за деревом и осторожно поглядел в
просвет между ветками. Он увидел крупного парня в мокрой от пота  рубашке  и
грязных широких брюках, заправленных в пыльные сапоги. Автомат  тот  волочил
за ремень.
     Старик хорошо разглядел  его  крепкие  плечи  и  руки.  Мельком  увидел
красное  от  напряжения  лицо  -  свое  молодое  лицо,  такое   знакомое   и
полузабытое.  Взглянул  с  сожалением  на  свои  старческие   слабые   руки,
морщинистые и дряблые. Силы были неравны.
     Парень закинул ремень автомата на плечо и,  не  оглядываясь,  неровными
тяжелыми шагами побежал вверх по склону.  Маликов  с  горечью  поглядел  ему
вслед.
     Что поделаешь. Беги. Быть может, так и надо. Впереди у тебя долгие годы
страданий и раздумий - ради того лишь, чтобы узнать то главное,  что  теперь
известно мне, - что ты еще вернешься  сюда.  Рано  или  поздно.  Обязательно
приходит время, когда надо платить свои долги.
     Маликов медленно вышел из-за дерева, миновал ложбинку и пошел  вниз  по
склону, наискосок,  к  руслу,  к  выстрелам.  Он  надеялся  выйти  к  убитым
карателям, у одного из которых парень недавно взял автомат.
     Встреча с самим собой не произвела на него особенного впечатления. Мимо
него просто пробежал молодой  парень,  который,  как  подсказывала  холодная
память, и был им, Маликовым в молодости. И все...
     От последних деревьев  к  камням  Маликов  скатился  стремительно,  как
мальчишка, боясь, что немцы на той стороне заметят его и подстрелят  раньше,
чем он доберется до оружия. Но обошлось.
     Он с трудом дополз до убитых, снял  с  одного  из  них  автомат.  Когда
добрался до валунов и занял удобную позицию, автомат Сосновского уже молчал.
     Вскоре между камней замелькали зеленые каски.  Потом  немцы  поодиночке
начали вставать в полный рост. В их движениях сквозила нерешительность,  но,
чувствуя, что опасность миновала,  они,  разгоряченные  еще  недавним  боем,
стали оживленно обсуждать что-то друг с другом.
     "Айн, цвай, драй, фир..." - считал ефрейтор  тела  партизан.  Потом  он
громко, для всех, сказал несколько слов, и  остальные  преувеличенно  громко
загоготали, но смех получился неестественным, вымученным.
     А все-таки  трусите,  удовлетворенно  отметил  Маликов.  Ему  почему-то
казалось, что все происходит не с ним, что он лишь сторонний наблюдатель.
     Солдаты неторопливо выстраивались  в  цепь.  Потом  один  из  уцелевших
офицеров подал команду, и цепь снова двинулась через русло.
     Долго выжидать было нельзя. Маликов вспомнил,  что  с  флангов  обходят
каратели. Но все же подпустил поближе, чтобы не давать маху, и  затем  нажал
на спусковой крючок. Автомат резко  задергался  в  его  отвыкших  от  оружия
стариковских руках. Несколько солдат мигом пропали за камнями.
     Снова перестрелка. Время от времени  Маликов  оглядывался  назад  -  не
подходят ли с тыла каратели? Но они просто  не  успели  еще  дойти  до  того
места, где он залег.
     Он сдерживал немцев всего восемь минут, а затем  шальная  пуля,  слегка
задев  камень,  изменила  направление  и,  миновав  распахнувшуюся  пижамную
куртку, вошла точно между четвертым и пятым ребром слева.
     Маликов уронил автомат, криво сполз с  валуна  на  влажный  мох  и  так
остался лежать - лицом на покатом  боку  большого  камня,  вросшего  на  три
четверти  в  землю.  Последнее,  что  увидели  его  глаза,   была   шершавая
поверхность этого камня, забрызганная кровью, и обрывок мха,  разросшийся  в
невиданный сказочный лес.
     И Маликов шагнул в заросли его...


     И снова немыслимый полет сквозь тьму. Постепенно он растворялся в  ней,
теряя частицы себя.  Он  не  мог,  не  в  состоянии  был  противиться  этому
распылению, и  его  оставалось  все  меньше  и  меньше,  но  тут  на  грани,
разделяющей временную тьму перехода и окончательный мрак небытия, он  понял,
что снова лежит на  больничной  койке,  и  облегченно  вздохнул.  Теперь  он
спокоен. Долг отдан сполна.
     Он вернулся. Небытие теперь не страшило его. Маликов был  готов  к  его
приходу...


     Ефрейтор стоял над тем местом, откуда в последний раз  велся  огонь  по
цепи, - на самом краю  русла,  возле  пологого  склона,  поросшего  высокими
старыми буками, на стволах которых белели свежие следы от пуль.
     Он никак не мог прийти в себя. Ладонь его левой руки лежала на  горячем
от стрельбы стволе автомата, другой ладонью он напряженно  сжимал  рукоятку.
Но стрелять было не в кого. Удивленно задрав  брови,  ефрейтор  рассматривал
брошенный у подножия  валуна  "шмайссер",  россыпь  отстрелянных  гильз.  На
поверхности валуна - размазанная полоса крови. И  никого.  Отсюда  до  самых
деревьев простиралось открытое пространство, и русский партизан не мог  уйти
незамеченным...


     Руки патологоанатома были в толстых перчатках  из  желтой  резины.  Они
держали сердце Маликова. Патологоанатом внимательно  осматривал  его  и  при
этом удивленно покачивал головой.
     На  вскрытии  присутствовал  врач  инфарктного  отделения,   во   время
дежурства которого умер Маликов. Он заглядывал через плечо  патологоанатома.
Видно ему было плохо, он морщил лоб, щурился и наконец нетерпеливо спросил:
     - Ну, что там?
     Патологоанатом искоса глянул на него.
     - Что? Очень занятная штука, вот что. - Он протянул кардиологу сердце и
указал на отверстие с изъеденными  краями  в  стенке  сердца.  -  Здесь  все
ясно. - Затем он повернул сердце  обратной  стороной  и  указал  на  второе,
похожее, отверстие в стенке сердца. - И здесь как будто все ясно. Не так ли?
И там, и здесь следы некроза  налицо  -  инфаркт.  Но  тогда  как  объяснить
это?.. - Он ввел в отверстие указательный палец.  Кончик  его  показался  из
другого отверстия. -  Какая  поразительная  симметрия!  Она  вам  ничего  не
напоминает?
     Кардиолог с сомнением покривил губы, нерешительно молвил:
     - М-м-м, похоже на... след пулевого ранения?
     - И форма самих отверстий не соответствует обычным  разрывам  ткани,  -
добавил патологоанатом. - Создается впечатление, что нашему пациенту навылет
прострелили сердце.
     - Но это невозможно! - растерянно воскликнул кардиолог.  -  Смертельное
ранение в сердце без повреждений грудной клетки...
     - И без пули, - уточнил патологоанатом.
     - Это - сверх моего понимания!
     - И моего тоже, - сообщил патологоанатом хладнокровно.
     - Так что же?
     - Будем считать, что это... н-ну... редчайший случай. -  Патологоанатом
еще раз взглянул на сердце и, кладя его  на  оцинкованный  стол,  озадаченно
пробормотал: - И все-таки, я бы хотел знать, что  же  это  значит  на  самом
деле?




     -----------------------------------------------------------------------
     Перевод с итал. Л.Вершинина. Составители Г.Ануфриев, С.Солодовников
     Анаконда: Сб. зарубеж. фантаст.: Для ст. шк. возраста
     Мн.: Юнацтва, 1993. - 352 с., ил. - (Б-ка приключений и фантаст.).
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Зоологический  сад  Анакеи  -  неприветливой,   пустынной   планеты   в
Туманности Андромеды  -  был  наиболее  богатым  во  всей  галактике.  Фауна
великого множества планет была  представлена  здесь  во  всем  разнообразии.
Тысячи животных, отобранных с необычайной тщательностью, жили  в  прозрачных
кубах из поляризованного  кварца,  и  в  них  были  воссозданы  естественные
условия тех мест, где они обитали прежде. Да, это был  поистине  бесподобный
зоосад! Жители Анакеи по праву гордились  своим  детищем.  И  когда  уровень
технического прогресса позволил им совершить "прыжок"  в  другие  галактики,
они незабыли погрузить на свои корабли электронных охотников.
     "Новые планеты, новые животные", - говорили анакейцы, уверенные, что по
возвращении им  наверняка  удастся  пополнить  и  без  того  весьма  богатую
зоологическую коллекцию. И  какую  бы  планету  или  астероид  ни  открывали
бесстрашные исследователи космоса, они непременно оставляли там электронного
охотника.  Корок,   так   назывался   самодвижущийся   автомат,   наделенный
способностью охотиться  на  любых  самых  крупных  животных,  был  похож  на
огромного  паука.  Восемь  его  металлических  разборных  лап  крепились  на
сферической поверхности диаметром, примерно,  в  полтора  метра.  Корок  был
неуязвим даже для атомного и термоядерного  оружия.  Конструкторы  оснастили
его фотометром инфракрасных лучей для автоматического обнаружения животных и
нейтронным парализатором для их иммобилизации. Если прибавить к этому полную
автономность и неутомимость, то становится понятным, насколько  трудно  было
жертве ускользнуть от преследователя.
     А робот-охотник, оставленный на планете Денеб четвертый, был  новейшего
образца. В его металлическое туловище был вмонтирован  тончайший  измеритель
коэффициента умственного развития. На основе показаний этого  прибора  Корок
парализовал  лишь  высокоорганизованных  животных,  достигших   в   процессе
эволюции высшей степени развития.




     Гарри Буллер, командир ракетоплана землян "Голден стар", попал на Денеб
четвертый позже анакейцев. И в  этом  не  было  ничего  удивительного.  Хотя
земляне также совершали дальние  межпланетные  путешествия,  в  сравнении  с
ракетами анакейцев их корабли выглядели  весьма  устаревшими.  Правда,  они,
вопреки  закону  Эйнштейна,  давно  уже  летали  со  скоростью,  превышающей
скорость света, но соперничать с кораблями анакейцев им  было  явно  не  под
силу. Используя  дисторсию  гиперпространства,  анакейцы  в  кратчайший  миг
одолевали на  своих  ракетах  совершенно  фантастические  расстояния.  Гарри
Буллер входил в состав отряда астрографов,  который  занимался  составлением
космоатласов и разведкой планет за пределами Солнечной системы.
     Когда на корабельном телеэкране  изображение  Денеба  четвертого  стало
вполне  отчетливым,  Гарри  Буллер  понял,  что  эта   планета   будет   для
исследователей  "твердым  орешком".  После  раздумья   он   принял   решение
высадиться на ней самому. Оставив "Голден стар" вращаться на орбите, он  сел
в космошлюпку, и вскоре она плавно опустилась на Денеб четвертый.
     Прежде всего Гарри взял пробу воздуха. Оказалось, что  для  дыхания  он
непригоден. Надев респиратор, Гарри вылез из шлюпки. Он взял пробу  почвы  и
собрал образцы скальных пород. Но ему нужно было взять также пробу  воды,  и
он решил добраться до густого кустарника на краю долины.
     Флора здесь  была  совершенно  необычной,  что,  вероятно,  объяснялось
наличием в верхнем почвенном слое большого количества кремния.
     Гарри срезал  ножницами  несколько  кустиков  и  положил  их  в  карман
комбинезона.  Неистребимое  любопытство   первооткрывателя   заставило   его
продираться через кустарник, за  которым  открывалась  новая,  волнообразная
долина, поросшая густой травой. И тут он увидел такое, что у  него  невольно
перехватило дыхание. Нет, он не был трусом,  он  разведал  не  один  десяток
планет и не раз сталкивался лицом со смертью. Но сейчас его взору  предстало
зрелище столь невероятное, что в первый момент Гарри решил, будто это мираж.
В  полусотне  метрах  от  него  на  земле  лежали   всевозможные   животные,
безжизненные и неподвижные, словно  статуи.  Казалось,  будто  все  животные
планеты Денеб сговорились устроить здесь веселый пир, чтобы  потом  забыться
долгим, мирным сном. Вынув дезинтегратор,  Гарри  подошел  поближе,  готовый
открыть огонь при малейшем признаке опасности. Ни одно из животных  даже  не
пошевелилось. Не  успел  Гарри  сделать  фотоснимки,  как  из  редкого  леса
неподалеку донесся треск сучьев.
     "Что бы это ни было, оставаться  и  дальше  на  открытом  месте  просто
неразумно", - подумал он. И он бросился назад к кустарнику. Когда он  увидел
Корока, то чуть не закричал от страха. Огромный металлический  паук,  быстро
ступая по земле пятью лапами, в трех двух нес очередную добычу. Ничего более
ужасного и  непонятного  Гарри  не  приходилось  встречать  за  долгие  годы
космических полетов.
     Корок подошел к группе  неподвижных  животных  и  положил  рядом  новую
жертву. Гарри увидел, что он удаляется в поисках других животных, и вздохнул
с облегчением. Но пройдя несколько  метров,  Корок  внезапно  остановился  и
повернул  в  другую  сторону.  Он  направлялся  прямо  к  нему,  Гарри.  Его
контрольная  антенна  уловила   присутствие   человека,   и   теперь   Корок
вознамерился  заполучить  очередную  добычу.  Гарри  навел  дезинтегратор  и
выстрелил - ни малейшего эффекта - Корок подходил все  ближе.  Гарри  сделал
еще два выстрела и обратился в бегство.
     Очень  скоро  он  понял,  что  бежит  в   противоположном   от   шлюпки
направлении. Но Корок уже догонял его, и не было никакой возможности  как-то
исправить  свою  оплошность.  На  бегу  он  избавился  от  дезинтегратора  и
фотоаппарата, выбросил образцы почв и скальных пород. Ему удалось выиграть у
преследователя примерно сотню метров. Он свернул влево и побежал по вогнутой
кривой, в надежде первым достигнуть шлюпки. Он знал, что бежать придется  не
меньше двух часов, а это было ему не под силу.
     Сердце бешено колотилось, в висках стучало, но он не сдавался. На земле
его считали одним из наиболее талантливых разведчиков космоса. Неужели же он
не найдет способа обмануть Корока?
     Внезапно он остановился и застыл, словно изваяние. Когда Корок  был  от
него уже метрах в четырех, Гарри  стремительно  метнулся  сначала  влево,  а
затем вправо, на какой-то миг дезориентировав своего врага.  Теперь  у  него
появилась надежда первым домчаться по прямой до шлюпки. Но выдержит ли он?
     Он бежал из последних сил, ощущая  металлический  привкус  во  рту.  Но
наконец ему удалось добраться до равнины, где  он  оставил  шлюпку.  До  нее
оставалось не больше полумили.  Но  Корок  снова  почти  догнал  его.  Гарри
слышал, как похрустывают сзади него восемь металлических лап,  все  ближе  и
ближе. У Гарри клокотало в горле,  ноги  подгибались  и  стали  ватными,  он
задыхался. И когда  его  отделяли  от  шлюпки  какие-нибудь  десять  метров,
случилось непоправимое - он споткнулся о камень и упал. И в  ту  же  секунду
Корок настиг его. Гарри лежал на  спине  и  расширенными  от  ужаса  глазами
глядел на металлического паука. Тонкие, длинные антенны Корока коснулись его
лица. "Все - конец", - подумал Гарри.
     Антенны ощупали его шею, грудь, лоб. Затем раздвоенный зонд  присосался
к вискам. Гарри закрыл глаза в ожидании неминуемой гибели.  Но  вдруг  Корок
убрал антенны, зонд и повернул назад.  Все  еще  не  веря  в  свое  чудесное
избавление, Гарри смотрел, как он удаляется, оставляя за собой облако пыли.
     Корок  почему-то  пощадил  его.  Еле  живой,  обливаясь  потом,   Гарри
взобрался в космошлюпку и полетел к "Голден стар", который мирно вращался по
орбите. Когда он смог, наконец,  составить  рапорт,  то  рядом  с  названием
планеты  написал  ПОН  (планета  опасная,  неисследованная).  Потом   достал
галактический атлас и обвел Денеб четвертый красным кружком.
     Он так и не понял, что же  его  спасло.  Откуда  ему  было  знать,  что
техники Анакеи, создавая Корок, запрограммировали его таким образом, что  он
ловил лишь животных,  наделенных  интеллектом  выше  средней  нормы.  И  уж,
конечно,  ему   было   невдомек,   что   Корок   подверг   его   тщательному
электроневрологическому анализу. И этот анализ показал, что он, Гарри, самый
талантливый и умный разведчик космоса во всем отряде  астрографов,  обладает
низким интеллектом, и поэтому не  достоин  стать  экспонатом  Зоологического
сада на Анакее.



                                  Рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Искатель Э 2(164), 1988 (Приложение к журналу ЦК ВЛКСМ "Вокруг света")
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Для правоверного мусульманина джума* день особый.  Нурулла  представил,
как течет сейчас нарядная толпа по улочкам его  родного  Шахрана.  Наперебой
звучат громкие возгласы торговцев, зазывно  простирающих  руки  к  прохожим.
Снуют  веселые  разносчики,  неторопливо   катятся   тележки,   на   которых
отсвечивают  всеми  цветами  радуги  огромные  бутылки  с   прохладительными
напитками. А к вечеру, когда аллах убавит фитиль  у  солнечной  лампы,  люди
сядут  у  дастарханов,  чтобы  насладиться  ароматным  пловом   или   сочным
люля-кебабом. Нурулла судорожно сглотнул слюну. До вечера  еще  далеко,  так
что надо набраться терпения. Да и лепешка с водой из родника - не слишком-то
роскошное угощение. Но ничего не поделаешь, если другого нет.  Ночью  он  не
стал шарить в положенном под голову заплечном мешке.  Опасался,  как  бы  не
проснулся кто-нибудь из "воинов пророка" и не поинтересовался, чего это  ему
не спится. А так можно было сказать,  мол,  прихватило  живот.  "Ференги  на
ислам поднялись издалека, кровь моет, как вода, цветы  в  саду  пророка",  -
вдруг пришла почему-то на ум слышанная  от  Масуда  мисра**.  Нурулла  зябко
поежился и поплотнее запахнул стеганый халат. Ничего, еще несколько часов, и
можно будет выбраться из этого холодного мрака, где чувствуешь себя,  словно
в могиле, развести костерок, погреться. А утром он перевалит хребет...
     ______________
     * Джума - пятница.
     ** Мисра - двустишие.

     От входа в  пещеру  донесся  какой-то  неясный  звук.  Нурулла  вскинул
голову, прислушался. Все тихо. Видно, просто после бессонной  ночи  начинает
мерещиться невесть что, постарался успокоить он себя. Уже полдень.  Едва  ли
они станут так долго искать беглеца, когда утром обнаружат его исчезновение.
Наоборот, поспешат побыстрее покинуть место ночевки из опасения, как  бы  не
нагрянули солдаты Народной армии. А про него решат, что  струсил  и  подался
домой. В последнее время такое у душманов случалось.
     Нурулла совсем было успокоился, как вдруг  послышался  шум  осыпающихся
камешков, похоже, кто-то поднимался по склону к пещере. Он вскочил на ноги и
осторожно двинулся дальше в  темноту,  держась  рукой  за  стену.  Подземный
коридор, судя по всему, уходил вбок, потому что,  когда  Нурулла  оглянулся,
просвета  у  входа  в  пещеру  не  было  видно.  В  подобных  случаях  нужно
обязательно идти  вдоль  стены,  неважно,  левой  или  правой,  иначе  легко
потерять ориентировку.
     Неровный пол начал постепенно  забирать  вверх,  и  Нурулла  пригнулся,
чтобы не удариться головой о выступ свода. Внезапно  стена,  за  которую  он
держался, оборвалась. Где-то высоко впереди забрезжил слабый свет. Нурулла в
нерешительности остановился. Пещеру, видимо,  промыла  вода.  Значит,  могла
сохраниться расселина, по которой  стекают  дождевые  потоки.  Неужели  есть
второй выход? Тогда почему Анвар Хак ничего не сказал о нем? Блеклый  зайчик
неудержимо манил к себе, но если поддаться соблазну, как потом найти вход  в
коридор? Нет, лучше не рисковать. Он присел на корточки в тесном проходе, не
решаясь шагнуть во мрак грота.
     Ему показалось, что прошла целая  вечность,  когда  у  входа  в  пещеру
раздались голоса. О чем говорили, он не разобрал, но хриплый голос Али  Хана
узнал сразу. Выходит,  его  расчеты  не  оправдались:  они  все-таки  решили
разыскать беглеца, зная, что ночью по горным кручам тот далеко уйти не  мог.
Так что теперь, обнаружив пещеру, обязательно обследуют ее. Получается,  сам
себя завел в западню.
     Нурулла встал, вытянул вперед руки и, нащупывая ногой пол,  двинулся  в
сторону тусклого светлячка. Грот оказался  гораздо  больше,  чем  он  думал.
Наконец носок уперся в груду камней. Он нагнулся, пошарил  рукой.  Дальше  к
расселине уходила намытая водой осыпь. Другого пути не было, и Нурулла начал
осторожно взбираться по  ней.  Срывавшиеся  из-под  ног  камешки  со  стуком
скатывались вниз, но он не обращал внимания.  Главное  не  нарушить  хрупкое
равновесие застывшего каменного потока. Свет впереди  медленно  приближался.
Уже можно было разглядеть, что он сочился через косую расселину.  Только  бы
она была достаточно широка, чтобы протиснуться в нее!
     До спасительной отдушины оставалось метров десять, когда из  подземного
коридора вырвался луч электрического фонарика. К нему присоединился  второй,
третий. Ослепительные конусы заметались по полу, заплясали по стенам  грота,
затем сошлись у края осыпи. За ними угадывались силуэты трех  человек.  Счет
сейчас шел уже на секунды. Малейшее промедление могло стать роковым.
     Осыпь сделалась настолько крутой, что Нурулле  пришлось  опуститься  на
четвереньки. Лихорадочно работая руками и ногами, оставляя  кожу  и  мясо  с
ладоней на острых обломках, он спешил к своей последней  надежде.  Сзади  по
полу грота  забарабанили  посыпавшиеся  за  ним  камни.  И  тут  же,  словно
подкрадываясь к добыче, лучи фонарей неторопливо  поползли  вверх,  пока  не
остановились на отчаянно бившейся в ярком свете фигуре, похожей на  попавшую
в паутину гигантскую муху.
     - Вон он, сын шакала! - раздался торжествующий рев Али Хана. -  Клянусь
аллахом, ты пожалеешь, что родился на свет! Только  прежде  расскажешь,  кто
приставил тебя шпионить за нами!
     Если бы у Нуруллы  была  возможность  оглянуться,  он  бы  не  узнал  в
потрясавшем от ярости кулаками человеке  обычно  невозмутимого  предводителя
"воинов пророка". К изумлению своих спутников тот вдруг бросился к осыпи и с
неожиданной для такого грузного тела  быстротой  полез  вслед  за  беглецом.
Осыпь  дрогнула,  ожила.   Заструившиеся   ручейки   в   считанные   секунды
превратились в ринувшуюся вниз лавину.
     Нурулла почувствовал, что сползает назад и,  распластавшись,  попытался
задержать падение. Но руки и ноги тщетно цеплялись за ускользающую опору.  В
следующее мгновение каменная река захлестнула его  и  стремительно  потащила
туда,  где  уже  лежал  бездыханным  виновник  трагедии,   погребенный   под
многотонным завалом. В эти последние минуты жизни Нурулла  не  испытывал  ни
страха, ни боли. "Масуд так надеялся на меня, а я подвел", - промелькнуло  в
меркнущем сознании, прежде чем навалилась  невыносимая  тяжесть  и  погасила
его.
     Успев отскочить в  сторону  к  стене  грота,  двое  уцелевших  душманов
видели, как грохочущая масса  неудержимо  катится  к  низкой  арке  прохода.
Оцепенев от ужаса, они еще не понимали, какую страшную смерть приготовила им
судьба в этом подземном склепе.
     Семь лет на чужбине - срок немалый. За  прошедшие  годы  Масуд  повидал
столько, сколько не увидел бы, если бы даже совершил хадж,  паломничество  в
мать городов, благословенную Мекку. Когда-то это было пределом его мечтаний,
а хаджи, человек,  прикоснувшийся  к  священному  черному  камню  в  Каабе*,
казался мудрейшим из мудрых, чьим речам следует  внимать  беспрекословно.  С
тех пор жизнь преподала Масуду слишком много жестоких уроков,  и  он  усвоил
простую истину: "Сейчас такое время,  когда  нельзя  доверять  бритье  своей
головы другому, даже хаджи, а не  то  рискуешь  потерять  ее"  -  так  любит
повторять Анвар Хак.
     ______________
     *  Кааба  -  в  буквальном  переводе  с   арабского   означает   "куб";
мусульманское святилище в Мекке.

     Поэтому сегодня,  прежде  чем  встретиться  со  стариком,  Масуд  решил
основательно подстраховаться. Что-то слишком уж часто в последнее время стал
попадаться  долговязый  тип  с  глазами-сливами.  Мясистый  нос  на   унылой
коричневой физиономии с толстой  отвисшей  губой  придавал  ему  сходство  с
усталым верблюдом, но, несмотря  на  изможденный  вид,  он  был  удивительно
проворен. В последний раз, выбравшись в город, Масуд  засек  его  в  лавочке
цирюльника  и  потому  долго  петлял  по  закоулкам,  а  после  почти  бегом
направился к Марданханскому парку. Там, неподалеку от  входа,  укрывшись  за
толстым  стволом  фикусного  дерева,   уже   безмятежно   покуривал   трубку
Долговязый. Тогда Масуд не выдержал и, подойдя, многозначительно посоветовал
поберечь копыта и не таскаться, где не следует.
     - Ты что, за ишака меня принимаешь? - притворно возмутился топтун.
     - Нет, за верблюда: слюны много пускаешь.
     - Да отсохнет твой язык от таких слов! - завопил Долговязый,  но  Масуд
повернулся и ушел, уверенный, что тот не осмелится последовать за ним.
     Впрочем, если соглядатай доложил о стычке тем, кто его  приставил,  они
скорее всего "пришьют" новый "хвост", который сразу можно и не заметить. Так
что единственный выход - базар.
     ...Первое время Масуд никак не мог привыкнуть к тому, что в отличие  от
гор здесь, на равнине, утро подкрадывается постепенно, несмело. Первым о нем
возвещает протяжный  звук,  рождающийся  где-то  в  вышине,  когда  на  небе
начинают гаснуть звезды. Это муэдзин  с  минарета  призывает  правоверных  к
предрассветной  молитве.  Но  город  продолжает   спать,   зажмурив   ставни
бесчисленных лавок, и лишь с призывом ко второму намазу сбрасывает  дремоту.
Словно по команде, улицы оживают, и пестрые людские ручейки  устремляются  в
одном направлении - к  базару.  Раздраженно  фырча  друг  на  друга,  спешат
грузовики, автобусы, легковушки. Не обращая на них внимания,  катят  тележки
торговцы зеленью.
     В это утро шагал туда и Масуд. Конечно, можно было  бы  воспользоваться
автобусом,  но  он   предпочел   проделать   весь   путь   пешком,   изредка
останавливаясь передохнуть и незаметно оглядеться. Когда  ходьбы  до  базара
оставалось минут двадцать, ему показалось, что сзади уже несколько кварталов
подозрительно маячит поджарый красавец с черными, как  смоль,  усами.  Чтобы
проверить, Масуд подошел к кучке зевак, глазеющих на рассерженного  водителя
сверкающего лаком "амбассадора", которому загородил дорогу  верблюд,  везший
повозку. На рев клаксона тот лишь презрительно косил  лиловым  глазом.  Пока
продолжался этот поединок Запада  с  Востоком,  черноусый  замешкался  возле
уличного сапожника.
     "Так, один прилипала есть, - отметил про себя Масуд. -  Посмотрим,  кто
еще".
     Однако других подозрительных личностей не обнаружилось:  то  ли  он  не
заметил, то ли их вообще не было. Впрочем, сейчас это не играло особой роли.
Чтобы уследить за человеком на базаре, нужно держать  его  за  рукав,  да  и
тогда нет гарантии, что не ототрет толпа. Масуд  нырнул  в  нее,  и  людской
водоворот тут же поглотил его.
     Залитые солнцем, сверкали всеми цветами радуги рулоны  тканей,  которые
наперебой  предлагали  разморенные  жарой  торговцы  в  таких  же  ярких   -
бирюзовых, золотистых,  фиолетовых  -  тюрбанах.  Рядом  оглушительно  орали
японские транзисторы, стрекотали швейные машинки. Чуть в стороне  благоухали
ряды с цветами, фруктами, овощами. Чтобы обойти весь базар,  понадобился  бы
целый день. Но Масуд не собирался делать этого.  Потолкавшись  в  лавчонках,
где продавали готовое платье и обувь, и приценившись к микрокалькуляторам  в
"техническом углу", он дал людскому потоку увлечь себя к выходу.
     На  улочке,  ведущей  к  Джахангирскому  шоссе,  теснились  харчевни  и
закусочные, из дверей которых доносился неумолчный стук ножей  и  вырывались
клубы ароматного пара. В них варили, жарили, пекли на любой вкус и  кошелек,
так что сюда охотно шли и гурманы, и  просто  проголодавшиеся  люди.  Ашхана
Анвар Хака находилась в дальнем конце, и поэтому, пока  Масуд  добирался  до
нее, аппетит обычно разыгрывался не на шутку, заставляя постепенно убыстрять
шаг. Но сегодня он не спешил, хотя давно уже подошло время обеда. На полпути
Масуд вдруг почувствовал на себе чей-то тяжелый  пристальный  взгляд.  Чтобы
разобраться, отчего возникло  это  неприятное  ощущение,  он  остановился  у
дверей кебабханы, словно раздумывая, не зайти ли туда. Огляделся. Поблизости
вроде бы ничего настораживающего не было. Обычные прохожие,  занятые  своими
делами. Напротив, через улицу, в  нише  на  кусок  старого  войлока  присела
отдохнуть  толстая  сгорбившаяся  старуха,  видно,  страдающая  одышкой.  По
старому обычаю она закрыла лицо и глухо кашляла под душным покрывалом. Масуд
и сам не мог объяснить, но что-то в ней показалось ему подозрительным.
     Он вошел в кебабхану, из полутьмы  которой  было  удобно  наблюдать  за
улицей. И тут старуха выдала  себя.  Она  сдвинула  край  покрывала,  открыв
знакомые глаза-маслины, испуганно забегавшие  по  сторонам.  Да,  в  выдумке
долговязому топтуну отказать было нельзя! Теперь нужно во что бы то ни стало
перехитрить его. Масуд задумался. Когда он  проходил  подготовку  в  военном
лагере афганских мятежников,  на  одном  из  занятий  им  рассказывали,  как
уходить от наружного наблюдения. Но  здесь  отработанные  приемы  "обрубания
хвоста" не годились. В конце концов ему пришла в голову одна идея.
     Решительным шагом Масуд пересек улицу.  Встав  неподалеку  от  старухи,
задрал голову и стал разглядывать трещину, змеившуюся по стене дома. Сначала
возле него остановилось несколько человек,  которым  он  объяснил,  что  еще
вчера этой трещины не существовало.  Значит,  ночью  был  подземный  толчок.
Сразу же разгорелся  спор:  одни  настаивали,  что  трещина  старая;  другие
уверяли, что она появилась совсем недавно и поэтому  в  любой  момент  можно
ждать землетрясения. Помните, в Кветте тоже началось с небольшого толчка,  а
что потом было, страшно подумать! Толпа быстро  росла,  Масуда  оттеснили  к
нише, где съежилась старуха. И тогда, видя, что никто  не  обращает  на  них
внимания, он нагнулся и сорвал с нее покрывало.
     От неожиданности старуха завопила отчаянным мужским голосом:
     - Люди, спасите! Меня убивают!
     После этого началось нечто невообразимое.
     - О!  Смотрите,  смотрите!  Женщину   оскорбляют!   Почему   никто   не
заступится? - кричали одни.
     - Это не женщина! Это шайтан, принимающий чужое обличье! -  надрывались
другие.
     - Это переодетый бандит! Отнимите у него нож! - требовали третьи.
     Окончательно растерявшийся топтун  лишь  испуганно  втягивал  голову  в
плечи, закрывая лицо руками. Тем временем Масуд уже  выбрался  из  толпы  и,
посмеиваясь, пошел дальше.
     В ашхане Анвар Хака, как всегда, было многолюдно. Здесь обходились  без
помощи ложек и вилок. Пальцами брали с блюда  рис,  кусочками  лаваша  ловко
подцепляли тушеное мясо с овощами, со смаком обсасывали выловленные из соуса
косточки.
     Заметив Масуда, Анвар Хак что-то коротко приказал юркому  баче,  а  сам
поманил гостя в проход  за  кухней,  где  спрятался  его  личный  кабинет  -
каморка.
     Едва они уселись на вытертом ковре за низеньким столиком, как бача внес
блюдо с дымящимся пловом, фарфоровый чайник,  пиалы  и  тарелочку  с  белыми
горошинами нуги.
     - Насыщайся, - приказал Анвар Хак.
     В таких случаях, как убедился Масуд, спорить  с  ним  было  бесполезно.
Поэтому он постарался побыстрее управиться с едой и, осушив пиалу, с  тайной
надеждой взглянул на старика.
     - Никто не приходил, - в голосе  бабая*  послышалась  виноватая  нотка,
хотя могли быть  десятки  не  зависящих  от  них  и  неизвестных  им  причин
отсутствия связного ХАД**.
     ______________
     * Бабай - старик.
     ** ХАД - служба государственной безопасности Афганистана.

     Минуло уже два месяца, как  ушла  через  границу  в  Афганистан  группа
"воинов пророка", в которую удалось включить Нуруллу. С ним  Масуд  отправил
сообщение чрезвычайной важности. Несколько лет душманы  безуспешно  пытались
овладеть пограничной  крепостью,  запиравшей  ведущую  на  запад  долину.  В
нынешнем году с участием американских советников был  разработан  хитроумный
план: дождаться прихода весны, когда в долине начнет таять  снег,  а  ночные
заморозки будут сковывать проталины и покрывать панцирем льда  минные  поля.
Тогда-то и следует провести операцию по ее захвату.
     В ходе подготовки  на  границу  были  высланы  особые  разведывательные
группы, которые ежедневно фотографировали заснеженные подступы к крепости  и
поддерживали по радио связь с  командованием  в  Пешаваре.  В  самом  начале
весенней оттепели под  прикрытием  шквального  артобстрела  отряды  душманов
ранним утром двинулись на штурм. Однако перед стенами форта  они  попали  на
минные поля, и афганские пограничники добили их пулеметным и пушечным огнем.
Лишь немногим удалось тогда унести ноги. Пытаясь объяснить провал  операции,
в штабе мятежников пришли к выводу, что его  причиной  явилась  из  рук  вон
плохая подготовка душманских расчетов 75-миллиметровых американских  орудий.
Во-первых, они преждевременно начали стрельбу, лишив нападающих внезапности.
Во-вторых, допустили слишком много недолетов, в результате  которых  лед  на
минных полях был разбит и мины остались необезвреженными.
     Но Масуд считал, что главную роль сыграло его предупреждение. Узнав  от
Нуруллы о намеченной операции, пограничники приняли свои контрмеры. То,  что
затем  произошло,  должно  было   послужить   убедительным   доказательством
преданности добровольных  помощников.  В  таком  случае  вдвойне  непонятно,
почему в ХАД не захотели установить с ними контакт. Ведь Нурулла  рассказал,
какие у  Масуда  возможности  добывать  сведения  о  замыслах  руководителей
"Национального фронта" и его командующего Гульбеддина Хекматиара.  Не  может
быть, чтобы в ХАД не сумели найти способ переправить сюда  своего  человека.
Если бы не дошел один, послали бы второго. Но к Анвар Хаку до  сих  пор  так
никто и не  обратился  с  условной  фразой.  Выходит,  там  им  все-таки  не
поверили.
     - Не делай поспешных выводов, сынок, - возразил ашханщик.
     Масуд удивленно посмотрел на старика, он и не  заметил,  что  последнюю
фразу произнес вслух.
     - Да-да, - закивал тот головой. - Молодость часто слишком  нетерпелива.
В Кабуле сидят умные люди. Если твоя весть дошла  до  них,  они  обязательно
откликнутся. Сердцем чувствую, скоро мне предложат дешево  купить  кохатской
нуги, - ободряюще улыбнулся Анвар Хак.
     - Но я больше не могу ждать. Шакалы уже ходят за мной  по  пятам.  Едва
избавился от них, когда шел к тебе...
     Бабай внимательно  выслушал  рассказ  Масуда,  однако  отнесся  к  нему
спокойно.
     - Это еще ни о чем не говорит. Тебе поручили серьезное  дело:  вызнать,
что таится в душах тех парней, которых отбирают для особого задания, не  так
ли? А почему бы вашим начальникам заодно не проверить и тебя? Ведь все  они,
и Гульбеддин  Хекматиар,  и  Юнус  Халис  Набихейль,  и  твой  благочестивый
Сабкатулла Моджаддади, даже из-за одного дхана* готовы перегрызть друг другу
глотки. А здесь пахнет большими деньгами: американцы наверняка  не  пожалеют
денег для выполнения специального задания, раз ему придается такое значение.
Видно, это будет действительно что-то важное...
     ______________
     * Дхан - рисовое зерно.

     - Я знаю что, падар*, - дрогнувшим голосом сказал Масуд. - Поэтому-то и
не могу больше ждать.
     ______________
     * Падар - отец.

     Это обращение к Анвар  Хаку  непроизвольно  вырвалось  у  Масуда,  хотя
мысленно он давно уже называл  так  старого  ашханщика,  ставшего  для  него
здесь, на чужбине, самым близким человеком.
     Родился Масуд в небольшом пуштунском кишлаке, прилепившемся  на  горном
склоне в узкой долине, над которой со  всех  сторон  вздымались  заснеженные
горы. На жалких клочках земли дехкане выращивали пшеницу, ячмень, горох.  Но
каменистая почва  родила  плохо,  и,  чтобы  не  умереть  с  голоду,  весной
приходилось идти на поклон к заминдару*. Тот выручал, давал в  долг,  но  за
несколько мешков муки потом заставлял гнуть спину на его  полях,  занимавших
всю долину. Сызмальства  работал  на  него  и  Масуд  -  собирал  с  другими
мальчишками  хворост  в  горах  и  таскал  на  помещичий  двор.  За  вязанку
управляющий давал по три афгани.  Деньги  небольшие,  но  все  же  подспорье
семье, в которой еще было пять голодных ртов мал мала меньше - два  брата  и
три сестры.
     ______________
     * Заминдар - помещик.

     В шесть лет Масуд начал ходить к местному  мулле,  который  учил  ребят
читать,  писать,  заставлял   запоминать   суры   из   Корана.   Старенький,
подслеповатый,  он  частенько  засыпал,  сидя  на  подушках,  когда  ученики
нараспев читали стихотворные строки, и тогда можно было встать, размяться, а
то и удрать с урока из холодной доживавшей свой век  мечети.  Другие  так  и
поступали, но Масуд никогда. Ведь он был  саидом,  избранником,  как  уверял
мулла, хваля способного  ученика.  Поэтому  через  четыре  года,  когда  его
сверстники взялись за ручки омачей*, отец, по совету муллы, отвез смышленого
мальчика, знавшего наизусть почти весь Коран, в кабульское  медресе,  мечтая
со временем увидеть сына улемом**.
     ______________
     * Омач - деревянная соха.
     ** Улем - мусульманский ученый-богослов.

     Но этим надеждам не  суждено  было  сбыться.  Когда  Масуду  оставалось
учиться ровно год, пришла беда. Содрогнула родные горы свирепая залзала* и в
мгновение ока похоронила под  каменными  глыбами  их  аул.  Не  успел  Масуд
пережить свое горе, о котором узнал с большим опозданием, как 7  саура  1357
года** небывалые события всколыхнули Кабул. Днем в городе грохотали пушки, а
вечером оттуда пришло  известие,  что  президент  Дауд  свергнут.  В  стране
произошла революция. Что это такое, в медресе никто толком не знал. Говорили
о  каких-то  декретах,  которые  приняла  новая  власть.  Будто  бы  бедняки
освобождаются от  всех  долгов  заминдарам  и  ростовщикам,  а  безземельные
дехкане получат помещичьи наделы. Только верилось в это с трудом.  Разве  не
сказано в Коране, что чужая собственность неприкосновенна и горе  тому,  кто
посягнет на нее!
     ______________
     * Залзала - землетрясение.
     ** 27 апреля 1978 года.

     Да мало ли чего новые власти еще напридумывали, чтобы осквернить Коран.
Поэтому когда муалим* Ахмад сказал, что всем, кому дорога вера, следует уйти
к соседям, в Пакистан, где свято чтут ее,  это  прозвучало  как  откровение,
ниспосланное аллахом.
     ______________
     * Муалим - учитель, наставник.

     До Хайберского перевала добрались без особых  приключений.  На  границе
паломников, за которых они себя  выдавали,  тоже  никто  не  задержал.  Лишь
проводили их осуждающими взглядами молоденькие солдаты у пограничного поста,
опуская перегораживавшую шоссе железную цепь.
     Неожиданности поджидали паломников за первым же  поворотом  ущелья.  На
черной придорожной скале, словно серая шапка, примостился бетонный блокгауз,
из узких бойниц которого в  сторону  Афганистана  нацелились  тонкие  стволы
скорострельных орудий. Немного дальше вдоль шоссе потянулись башенки  дотов,
колючая проволока и большие участки, отмеченные белыми столбиками.
     - С дороги не сходить, там мины, - предупредил Ахмад.
     После этого все стали испуганно жаться к середине шоссе, тесня и толкая
друг друга. Что ж, в каждой стране свои порядки, постарался  успокоить  себя
Масуд. Вскоре они увидели стоявшие на  обочине  танки.  Люки  были  открыты.
Танкисты сидели и лениво курили, как это делают люди, изнывающие от скуки. В
башне стоял офицер. Он что-то сказал, брезгливо  кивнув  на  уныло  бредущих
беженцев. Солдаты громко заржали. И  тут  он  в  первый  раз  ощутил  глухую
щемящую тоску. Потом она часто накатывала на него, и чем дальше, тем труднее
было прогнать ее. В конце концов он понял, что просто тоскует по родине и от
этого есть только одно лекарство - возвращение домой. Но сколько испытаний и
жестоких  ударов   судьбы   пришлось   выдержать,   сколько   передумать   и
переосмыслить на пути к прозрению!
     Все началось с лагерей беженцев, куда попали несостоявшиеся  богословы.
Поскольку семьи мусульман не должны жить на виду у чужих людей, пакистанские
власти отвели  беженцам  места  для  поселений.  Раньше  Масуду  приходилось
видеть, в каких условиях живут обитатели кварталов бедноты в том же  Кабуле.
Но то, что он встретил здесь, не шло ни в какое сравнение. Земля вспучилась,
словно нарывами, безобразными серыми и коричневыми буграми, которые язык  не
поворачивался называть жилищами. Однако в этих земляных норах были двери - в
них входили, согнувшись в  три  погибели,  -  и  крошечные  окна,  служившие
единственным источником света - даже керосиновых фонарей почти ни у кого  не
было. Люди спали прямо на голой  земле,  укрывшись  изодранным  одеялом  или
расползшейся от времени старой кошмой. На вытоптанных пятачках играли худые,
голодные дети, ссорясь из-за цветной тряпицы или осколка разбитого блюдечка.
     - Подняться бы да уйти назад, за перевал, в  родные  края.  Но  нельзя,
убьют самого, семье тоже не поздоровится, - с болью  и  отчаянием  в  голосе
сказал ему в первый же вечер пожилой пуштун,  жаждавший  услышать  последние
вести с родины.
     Масуду показались странными эти слова. Как можно стремиться  туда,  где
кафиры, подстрекаемые иблисом*, оскверняют и попирают главное, что дал аллах
человеку, - веру? Сам Масуд ради нее был готов стерпеть любые лишения. Когда
же в лагерях для беженцев он вдоволь хватил горя, им овладело не отчаяние, а
ненависть к кафирам, ввергнувшим правоверных в пучину  страданий.  Да,  прав
наставник, муалим Ахмад: его место  среди  тех,  кто  под  зеленым  знаменем
пророка поднялся на джихад!
     ______________
     * Иблис - название дьявола в исламе.

     В учебном военном лагере душманов, где оказался  Масуд,  никто  не  мог
сравниться с ним в знании Корана. После отбоя,  лежа  в  душной  палатке  на
пыльной, кишевшей блохами кошме, он вдохновенно вещал своим новым  товарищам
о том, что земная жизнь -  только  краткий  миг,  испытание,  которое  нужно
выдержать, чтобы начать затем жизнь подлинную, вечную там,  где  "тенисты  и
зелены сады и виноградники, полногруды красавицы и полны кубки".
     Подвязка зарядов к мостовым фермам, жестокие приемы рукопашного боя, от
которых  болело  все  тело,  астматический  кашель  гранатометов  постепенно
забывались, когда по  вечерам  донельзя  уставшие  за  долгие  часы  занятий
молодые  парни  слушали  Масуда.  Его  слова  помогали  сносить   зуботычины
инструкторов, заглушали страх перед тем, что ждало  их  там,  за  перевалом,
куда рано или поздно придется идти и откуда почти никто не возвращался.
     Разные пути привели их сюда. Одних - лютая ненависть  к  новой  власти,
превратившей детей заминдаров в голодранцев, которым теперь оставалось самим
пахать и сеять. Других "воинами пророка" сделали нужда  и  голод  в  лагерях
беженцев.  Третьих  просто  загнали  сюда  дубинками  и  прикладами:  нечего
прохлаждаться, когда нужно освобождать родину от кафиров. Впрочем, в  лагере
повстанцев между ними не делали различия. К счастью, Масуду  воинская  наука
давалась легко. Стрелять без промаха, как и каждый горец-пуштун, он выучился
еще в детстве. Силу, ловкость, выносливость унаследовал от  отца.  Самое  же
удивительное - в нем,  недавнем  мирном  богослове,  вдруг  проснулся  воин.
Причем  больше  всего  Масуда  захватывал  рукопашный  бой,  где   хитрость,
проворство, умение поймать противника на коварный прием приносят  победу.  А
когда  его  в   числе   двадцати   отобрали   в   особую   группу,   которую
инструкторы-американцы  готовили  по  расширенной  программе  -   агентурная
работа, приемы скрытого  фотографирования,  радио,  шифровальное  искусство,
автодело, топография, - он и там был одним  из  первых.  Во  всяком  случае,
Длинный Билл, утверждавший, что воюет вот уже  двадцать  лет  без  перерыва,
часто ставил его в пример.


     "Интересно, как бы сейчас поступил мой американец, окажись  он  в  этой
ловушке?" - машинально  подумал  Масуд,  прислушиваясь  к  скрипу  ссохшихся
половиц на галерее под чьими-то  тяжелыми  шагами.  Возле  его  комнаты  они
затихли. Сквозь тоненькую дверь отчетливо доносилось недовольное  сопение  -
пришедший,  видимо,  осматривал  замок.   Потом   слегка   подергал   дверь.
Убедившись, что она заперта, человек так же осторожно удалился. В  том,  что
он вернется и, скорее всего, не один, не было сомнения. Теперь, когда птичка
в клетке, они постараются не дать ей улететь.
     Поразительно, как быстро им удалось выйти на его след и  найти  в  этом
старом  караван-сарае,  называвшемся  гостиницей.  Не  иначе   благочестивый
Моджаддади еще вчера  известил  об  исчезновении  доверенного  телохранителя
Хекматиара, а тот поднял на ноги всех своих ищеек. Никаких  доказательств  у
них, конечно,  нет,  в  лучшем  случае  одни  подозрения,  но  и  их  вполне
достаточно, чтобы расправиться с ним. Вот  если  бы  они  знали,  что  Масуд
проник в тайну предстоящей акции, гостиница уже давно горела бы жарким огнем
вместе с постояльцами.
     Когда вчера днем он рассказал Анвар Хаку, какое чудовищное преступление
с помощью американцев задумали главари "Фронта", старик сразу же согласился:
медлить больше нельзя. Решили, что Масуду лучше  всего  добраться  автобусом
поближе к границе, но  не  к  Хайберу,  а  куда-нибудь  южнее,  например,  к
Парачинару, а там искать способ перейти в Афганистан. Анвар Хак, знавший  те
места, считал, что в долине реки Куррам это будет не так уж трудно сделать.
     Ночь Масуд провел в ашхане, в каморке бабая. За повара  и  юркого  бачу
тот ручался, а сам не сомкнул глаз, сидя в темном  помещении  и  наблюдая  в
щелочку из-под опущенного  тента  за  улицей.  Утром  с  первым  намазом  он
разбудил Масуда и, заставив съесть целое блюдо плова и выпить добрую  дюжину
пиал чая, распорядился быть готовым уйти, но ни в коем случае не  высовывать
носа из каморки. После вчерашнего его наверняка уже ищут. Об автобусе  пусть
не беспокоится, это он берет на себя. Многие заезжают  в  их  улочку,  чтобы
пассажиры  могли  поесть  перед  дальней  дорогой.  Поэтому  Анвар  Хак   не
сомневался, что подходящий обязательно подвернется.
     Однако прошло больше двух часов томительного  ожидания,  прежде  чем  в
каморку вбежал запыхавшийся ашханщик.
     - Пора, сынок, - он прижал Масуда к груди и тут  же,  резко  отстранив,
вышел.
     У выезда на Джанхангирское шоссе прижался  к  обочине  большой,  пестро
раскрашенный автобус. Масуд едва успел протиснуться внутрь,  как  из  дверей
харчевни  появился  шофер,  дожевывая  на  ходу  смазанную  курдючным  салом
лепешку.
     За прошедшие годы Масуд почти нигде не  бывал,  кроме  военных  лагерей
повстанцев  да  вилл  их  главарей  в  окрестностях  Пешавара,  и  теперь  с
любопытством смотрел по сторонам. Зной еще  не  завладел  равниной.  Чистый,
освежающий ветерок веял с его родных гор, заставляя  чуть  шелестеть  старые
тамаринды, чинары, тополя, росшие вдоль шоссе. По дороге не  спеша  тащились
допотопные арбы с деревянными колесами; торопливо перебирая тонкими  ногами,
шагали навьюченные ослы, спешили в город горделивые  всадники.  Кучками  шли
дехкане, о чем-то споря и  размахивая  руками.  Бродячие  торговцы  на  ходу
обменивались последними новостями.
     Солнце  уже  садилось,  когда   автобус   остановился   перед   длинным
двухэтажным домом с галереей, на  которую  выходили  двери  комнат.  К  дому
примыкал окруженный дувалом двор,  где  караванщики  оставляли  верблюдов  и
ослов. Судя по пустому загону, гостиница не страдала от наплыва постояльцев.
Дальше, ближе к границе, начинались, по словам шофера, "неспокойные  места",
где ночью лучше не ездить.
     Что ж, торопиться теперь некуда, можно и заночевать. Вместе с немногими
оставшимися пассажирами Масуд  уселся  на  длинные  бревна  возле  маленькой
кухоньки под навесом, заменявшие лавки. Над широким котлом  поднимался  пар,
предвещая скорый ужин. Тут же суетился худой  человек  в  тюрбане  и  черной
жилетке, назвавшийся хозяином гостиницы. Кроме приехавших  с  автобусом,  на
бревнах расположились несколько бродячих торговцев. Сложив  в  кучу  тюки  с
немудреным товаром, они дремали, изредка  приоткрывая  глаза  и  морщась  от
белого света всходившей луны. Он был настолько ярким, что деревня на  склоне
невысокой горы и развалины старинной крепости на  высившемся  за  ней  утесе
казались залитыми солнечными лучами.
     Съев полную миску горячей наваристой лапши, разморенный Масуд  собрался
было идти спать, когда к нему подсел один из торговцев.
     - Куда едет эта машина? - спросил он на урду, ткнув  палкой  в  сторону
автобуса.
     - Эта машина едет в Парачинар, - вежливо ответил  Масуд,  сочтя  вопрос
просто проявлением праздного любопытства.
     В медресе, пока другие мучились над ста четырнадцатью сурами Корана, он
выучил, кроме дари и английского, еще и  урду,  а  за  последние  годы  стал
говорить на нем, как коренной лахорец. Кстати, Моджаддади взял  его  к  себе
именно поэтому: хорошие воинские навыки, знание Корана плюс весьма удобное в
этой стране многоязычие.
     - А куда держит  путь  мой  ночной  друг,  да  процветают  его  дела  и
приумножится его богатство? Тоже в Парачинар?
     - Да,  почтеннейший,  -  Масуда  начало   раздражать   это   назойливое
любопытство, но он сдержался.
     - В Парачинар и дальше? - усмехнулся торговец.
     - Может быть, - уклончиво согласился Масуд и внимательно  посмотрел  на
торговца.
     Ничего особенного: небольшая  рыжая  бородка,  тюрбан,  широкий  халат,
запахнутый на правую сторону, как принято у мусульман,  грязные  шаровары  и
толстая палка с острым стальным наконечником, которая в случае необходимости
могла превратиться в грозное оружие. Настораживали  лишь  глаза,  маленькие,
цепкие, словно у коршуна, высматривающего добычу.
     Почувствовав холодок в словах собеседника, торговец виновато попрощался
и куда-то исчез. Масуд тоже не стал мешкать и, получив  у  хозяина  ключ  от
комнаты, отправился спать.  Он  еще  подумал,  что,  может  быть,  не  стоит
дожидаться утра, а прямо сейчас продолжить путь, но усталость  после  долгих
часов тряской езды взяла свое.
     Проснулся Масуд неожиданно. Уже потом он догадался,  что  его  разбудил
скрип половиц. Еще он понял, что выход через галерею наверняка перекрыт. Что
ж, действовать нужно без промедления.
     Спал он не раздеваясь, снял только высокие,  на  шнуровке,  подкованные
ботинки, где-то раздобытые Анвар Хаком на  случай,  если  придется  идти  по
горам. Поэтому сборы заняли считанные минуты: глотнуть  тепловатой  воды  из
кувшина  да  переложить  из  брюк  в  карман  куртки  рейнджерский   нож   с
выбрасывающимся лезвием.
     Масуд на  цыпочках  подошел  к  окну,  приоткрыл  створки  и  осторожно
выглянул наружу. К счастью, задняя стена дома отбрасывала длинную  день.  Из
нее выныривала белая в лунном свете дорога к кишлаку. И хотя она тянулась по
совершенно голому пологому склону, иного пути для отступления не было. Масуд
вылез из окна, ухватился руками  за  подоконник  и,  слегка  согнув  ноги  в
коленях, как учили на занятиях, разжал пальцы.
     Толчок оказался настолько слабым, что он  даже  не  упал.  Пригнувшись,
подкрался к краю спасительной тени. Огляделся. Никого. Нужно рисковать, и да
поможет ему аллах!
     Масуд побежал вверх по склону. Он находился на полпути к кишлаку, когда
сзади раздался негромкий  свист.  Оглянувшись,  увидел,  как  по  дороге  от
гостиницы,  поднимая  пыль,  мчатся  три  человека.  Один  далеко   опередил
остальных. Но Масуда это не слишком встревожило: до кишлака им все равно его
не догнать, а там пусть ищут.
     Однако, когда он миновал первые дома, то понял, что просчитался:  перед
ним тянулся узкий коридор улицы с высокими глинобитными дувалами. Ни  щелей,
ни просветов, одни глухие стены,  перелезть  через  которые  нечего  было  и
думать. Оставалось  только  бежать  дальше  в  надежде,  что  улица  выведет
куда-нибудь.
     Улица впереди раздваивалась. Направо  просматривалась  пустая  рыночная
площадь с мечетью. Левый проулок круто поднимался вверх. Масуд  выбрал  его.
Здесь преследователи, даже если сразу угадают, куда он  направился,  быстрее
выдохнутся. Извилистая улочка делалась все уже,  потом  внезапно  кончилась,
будто  обрубленная  саблей.  Дальше  карабкалась  по  склону  чуть  заметная
тропинка, жавшаяся наверху к остаткам крепостных стен, а затем исчезавшая за
выступом башни.
     Масуд остановился, переводя дыхание и решая, что делать: спускаться  по
склону, рискуя покатиться  и  разбиться  о  каменные  глыбы,  громоздившиеся
внизу, или поискать убежище в развалинах крепости. Он выбрал последнее.
     Наверху, у выщербленных  стен,  оказавшихся  вблизи  слишком  высокими,
чтобы он мог пытаться взобраться на них, тропинка  выровнялась.  Теперь  все
зависело от того, что скрывалось за башней. Затаив дыхание, он  повернул  за
угол и... застыл: перед ним была пустота.  Точнее  -  крохотная  площадка  с
осыпавшимися краями над многометровым обрывом. Масуд осторожно ступил на нее
и прижался к гладкой скале, служившей с этой стороны основанием башни.
     Неужели конец? Нет, с этим он не мог  примириться.  Лихорадочно  ощупал
холодный камень. Напрасно: ни трещины,  ни  выступа.  Единственный  выход  -
прорываться назад.
     Масуд прикинул, как поступил бы сам на месте преследователя. Если он не
знает, что дальше пути нет, то из опасения упустить жертву скорее всего,  не
дожидаясь остальных, решит посмотреть, что там, за  поворотом.  Конечно,  не
сразу. Остановится, прислушается. Потом потянется вперед, чтобы краем  глаза
заглянуть за выступ. В этот момент и нужно действовать.
     Он присел на корточки. Достал  нож  и  несколько  раз  взмахнул  рукой,
примериваясь, как будет наносить удар. До  пояса  или  ног  достать  трудно.
Значит, нужно изо всей силы  бить  в  грудь  снизу  вверх.  Тогда  противник
потеряет равновесие, качнется  вперед,  и  собственный  вес  падающего  тела
насадит его на нож.
     Все произошло почти так, как и рассчитывал Масуд.
     На него внезапно нахлынула волна предательской слабости: вот так, своей
рукой, он только что убил человека!
     Однако времени для переживаний не было.  Масуд  выполз  на  тропинку  и
посмотрел вниз. По серпантину спешили две темные фигуры,  казавшиеся  сверху
странно  укороченными.  В  ярком  лунном  свете  в  руках  у   них   зловеще
поблескивали изогнутые клинки. Три поворота - и  они  будут  у  крепости.  С
двумя ему не справиться.
     Масуд  внимательно  огляделся.  От  стен  крепости  склон  уходил  вниз
градусов под шестьдесят. Взобраться, хотя и с трудом, еще можно.  Спуститься
же и не полететь кувырком... А что если двигаться по нему наискось? Пожалуй,
шанс есть...
     Он выпрямился и огромными прыжками  ринулся  вниз.  Масуд  слышал,  как
что-то  кричали  находившиеся  сбоку  метрах  в  пятидесяти  преследователи.
Броситься с серпантина наперерез никто из них не решился. Секунда-другая - и
они остались позади. В ушах  засвистел  ветер.  Ноги  уже  не  поспевали  за
стремительно мчавшимся телом. Казалось, еще немного,  и  он,  словно  птица,
взовьется в небо.
     Шестое чувство безошибочно подсказало Масуду: "Пора!"  Перед  очередным
прыжком неимоверным усилием он выбросил вперед  ноги,  одновременно  разведя
руки и опрокидываясь навзничь. Тело глухо шмякнулось о землю  и  заскользило
вниз. Склон постепенно делался более пологим. Значит, камни недалеко. Теперь
нужно погасить скорость, Масуд  подтянул  ноги  и  стал  упираться  в  землю
каблуками и локтями. Не сразу, но "тормоза" все же  подействовали.  Он  смог
перевернуться  на  живот,  а  затем,  цепляясь  пальцами  за  жесткую,   как
проволока, траву и вырывая ее с корнем, наконец остановился.  Поднявшись  на
ноги, он, прихрамывая, бросился к камням, до которых было метров тридцать.
     Скорее  всего  Масуд  не  обратил  бы  внимания  на  раздавшиеся  сзади
негромкие хлопки, если бы не фонтанчики земли, брызнувшие по сторонам. Видя,
что жертва ускользает, преследователи не выдержали. Впрочем,  они  ничем  не
рисковали: ночью в деревне выстрелов из бесшумных пистолетов все равно никто
не услышит. Правда, попасть из них, находясь  так  высоко  над  целью,  дело
почти безнадежное. Но на всякий случай Масуд пригнулся и побежал, забирая то
вправо, то влево, пока не укрылся в камнях.
     Глыбы оказались такими большими, что  можно  было  двигаться  в  полный
рост. Вопрос только, куда? Ясно,  что  возвращаться  к  гостинице  не  имело
смысла: с автобусом придется распрощаться. Местность он  не  знал.  Поэтому,
чтобы добраться до границы, следует идти вдоль шоссе. Но как раз  на  дороге
его и будут поджидать. Впрочем, луна уже убывает,  так  что  в  предутренних
сумерках нужно успеть покрыть возможно большее расстояние. А там  что-нибудь
подвернется.
     Когда Масуд добрался до шоссе, оно уже оживало. Те,  кто  заночевал  на
обочинах, вставали, поеживаясь  от  утренней  прохлады,  совершали  нехитрый
туалет, готовили завтрак или просто грелись у  маленьких  костров  из  сухих
веток и палых листьев. У одного  из  них  Масуда  угостили  горячим  чаем  с
половиной черствой лепешки, не взяв ни пайсы. Щедрость бедняков бескорыстна.
     Через час он заметил поднимавшиеся над шоссе клубы пыли и вскоре нагнал
большой караван, направлявшийся  к  границе.  Исстари  повелось,  что  стоит
подуть весеннему ветру, и огромная  многоязычная  лавина  людей  приходит  в
движение. Неважно, мир или война, но  кочевые  племена  -  кучи  и  гильзаи,
вардаки и какари, барцы, африди, оркази и множество других, -  уходившие  на
зимние месяцы в Пакистан, снимаются с  места,  возвращаясь  на  высокогорные
плато в центре Афганистана.
     Встреченный  Масудом  караван  принадлежал  к  клану  хель.  "Раз   они
тронулись раньше обычного, лето в этом году будет  жарким",  -  подумал  он,
обгоняя далеко растянувшийся пестрый  поток.  Бредут  шумные  отары  овец  с
впалыми боками. Семенят нагруженные узлами и  тюками  безучастные  ко  всему
ослики. Важно вышагивают верблюды с позванивающими  на  разноцветных  лентах
колокольчиками. На их горбатых спинах разместилось  все  нехитрое  хозяйство
кочевников: шерстяные пологи и каркасы для шатров, котлы, чайники,  мешки  с
рисом и мукой. Поверх скарба восседают благочестивые бабаи в  белых  чалмах.
За их спинами - женщины в пестрых балахонах  с  шумливой  малышней.  Впереди
неторопливо едут на низкорослых конях смуглолицые воины с черными  вьющимися
бородами. Оружия немного, лишь изредка блеснет вороненая  сталь  ствола,  но
кочевать без него в такое смутное время нельзя.
     Отстав от верховых,  Масуд  пристроился  к  погонщикам  отар  и  скоро,
покрывшись пылью,  ничем  не  отличался  от  них.  Пусть  ищейки  Хекматиара
попробуют  разглядеть   в   чумазом   оборванце   сбежавшего   телохранителя
Моджаддади!
     На привале он подошел к караванбаши,  поджарому,  жилистому  мужчине  с
седой бородой. Почтительно поздоровавшись и пожелав всяческого  благополучия
его клану, Масуд спросил, нельзя  ли  ему  нанять  какого-нибудь  захудалого
ишака и присоединиться к каравану. Машина, на  которой  он  ехал,  попала  в
аварию, а с ушибленной ногой до места не дойти.
     Караванбаши  оценивающе  посмотрел  на  попавшего   в   беду   путника.
Правильные, хотя и грубоватые черты слегка удлиненного лица,  прямые  черные
брови, лихо закрученные смоляные  усы,  наконец,  спокойное  достоинство,  с
которым он держался, производили хорошее  впечатление.  А  широкие  плечи  и
сильные руки говорили о том,  что  этот  человек  может  постоять  за  себя.
Конечно, Ширин Ака, как звали  караванбаши,  не  поверил  ни  слову  из  его
рассказа, но пуштунвали* требует в подобных случаях  без  лишних  расспросов
протягивать руку помощи.
     ______________
     * Пуштунвали - кодекс чести у пуштунов.

     - Хорошо. Можешь остаться. Коня тебе дадут, - махнул  рукой  в  сторону
каравана Ширин Ака, давая понять, что такому молодцу не пристало трястись на
ишаке.
     О деньгах  не  было  сказано  ни  слова,  ибо  не  подобает  уважаемому
караванбаши вести себя, как презренному ростовщику, норовящему  содрать  три
шкуры с того, на кого свалилось несчастье.
     День  прошел  без  происшествий.  Масуд  был  не  слишком-то   искусным
наездником, и неспешный ритм движения каравана вполне устраивал его.  Трижды
мимо проезжал потрепанный "джип", среди пассажиров  которого  он  без  труда
признал вчерашнего рыжебородого торговца. Но тот лишь безразлично  скользнул
взглядом по кучке всадников,  видимо,  не  допуская  мысли,  что  там  может
прятаться беглец.
     Вечером караван расположился лагерем на берегу Куррама. Переход границы
по договоренности с пограничными постами - пакистанским и  афганским  -  был
назначен на следующее утро. Осмотрев местность, Масуд вернулся  к  биваку  в
мрачном настроении. Дорога в ущелье была зажата между стеной  гор  и  бурным
мутным потоком. Проскользнуть мимо  пограничной  стражи,  которой  наверняка
придадут людей Хекматиара - в том, что пакистанские власти всячески помогают
душманам, он имел возможность убедиться не раз, - будет, пожалуй, не  легче,
чем верблюду пройти через игольное ушко.
     Масуд  заметил,  что  караванбаши,  словно  невзначай,  несколько   раз
проходил мимо костра,  испытующе  поглядывая  на  него.  Неужели  он  что-то
заподозрил и собирается выдать чужака?  Мелькнула  тревожная  мысль,  но  он
прогнал ее. И все же, когда Ширин Ака поманил Масуда,  он  пошел,  внутренне
подобравшись, как перед опасной схваткой.
     Отойдя от лагеря, караванбаши остановился и, вглядываясь в лицо Масуда,
спросил:
     - Я вижу, тебя гложет тревога. Скажи, кого ты опасаешься, на той или на
этой стороне?
     - На этой, - честно признался Масуд.
     Ширин Ака задумчиво погладил седую бороду, прежде чем последовал  новый
вопрос:
     - Ты умеешь ходить по горам?
     - Я вырос в них.
     - Это хорошо. Тогда я дам тебе провожатого. Он покажет  тропу,  по  ней
ходят те, кто не хочет встречаться с пограничниками. Подожди здесь.
     Минут через двадцать  появился  невысокий  крепыш  с  хитрыми  глазами,
который в дороге все время держался возле караванбаши.
     - Это тебе, - протянул он небольшой заплечный мешок и  теплый  стеганый
халат. - Ночью в горах холодно.
     Да, старый Ширин Ака умел быть великодушным!
     Вслед за проводником Масуд петлял между отрогов, поднимаясь все выше  в
горы. Из ущелья, где глухо рычала река, наползала чернота,  одну  за  другой
слизывая серые скалы. Наконец они выбрались на маленькую полку  -  нишу  под
нависшим утесом, от которой вдоль отвесной  стены  уходил  узенький,  в  две
ступени, карниз.
     - Пережди здесь до утра, а потом  иди  вон  на  ту  гору  со  срезанной
вершиной. За ней уже Афганистан... Да поможет тебе аллах! -  чуть  помедлив,
добавил  проводник  и,  прежде  чем  Масуд  успел  произнести  хоть   слово,
растворился среди камней.
     Человеку, знающему,  как  внушением  и  попеременным  напряжением  мышц
согревать себя, весной замерзнуть ночью в горах трудно. Но Масуд окоченел  к
утру изрядно. Поэтому, когда солнце зажгло яркие фонарики на  самых  высоких
пиках, он прежде всего занялся зарядкой: лежа на спине, до тех пор сгибал  и
разгибал ноги и руки, пока не почувствовал, что они вновь  налились  упругой
силой и послушны ему. Потом позавтракал обнаруженным в мешке вяленым мясом с
лепешками, запивая холодным чаем.
     Сизая дымка еще скрывала ущелье, но здесь, на высоте, солнце и утренний
ветерок согнали с камней ночную изморозь. Можно было выходить.
     Масуд долго примерялся, прежде чем ступить на карниз.  Широко  раскинув
руки и прижимаясь всем телом к гладкому  камню,  он  боком,  шаг  за  шагом,
продвигался вперед. Занятия по скалолазанию,  которые  входили  в  программу
обучения в лагерях душманов, пригодились. Карниз стал шире, а затем  перешел
в удобную тропу, нахоженную за века в горном лабиринте.
     Неожиданно Масуд обнаружил, что Машкоб, сначала  маячивший  впереди,  а
потом сбоку, оказался за спиной. Значит, граница позади, он дома! От радости
захотелось петь, кричать, целовать родную землю. Правда,  это  была  еще  не
земля, а камни да скалы, но все равно они согревали душу.
     Вскоре  начался   спуск.   Появились   альпийские   травы,   пестревшие
пучеглазыми ромашками.  Затем  потянулись  заросли  алычи  и  кизила,  стали
попадаться чудом пробившиеся в расщелинах скал  тутовые  деревья.  В  долины
пришла весна. Он представил, как пахнет  цветущий  миндаль,  стоят  в  белом
наряде яблони, парит по утрам земля, в  которой  омачи  уже  провели  первые
борозды. Страшно подумать, что  сюда,  в  эту  возрождающуюся  жизнь,  может
вторгнуться смерть, если  вовремя  не  обезвредить  тех,  кто  придет  из-за
перевала!
     Эта мысль словно подстегнула Масуда. Он почти бежал, огибая красноватый
утес, и едва не споткнулся от неожиданности, когда впереди открылась зеленая
долина с круглым холмом  посредине.  К  подошве  жалось  небольшое  селение,
окруженное толстыми стенами с  крепостными  башенками.  На  верхушке  грозно
застыло мрачное здание из тесаных глыб с  прорезями  маленьких  окон-бойниц.
Его  полукольцом  охватывали  зеленые  бронетранспортеры.  "Там   наши!"   -
обрадовался  Масуд,  даже  не  заметив,   что   мысленно   назвал   "нашими"
подразделения афганской армии,  кафиров,  сражаться  с  которыми,  не  ведая
жалости и сомнений, клялся когда-то святым именем пророка.
     У окопов  боевого  охранения  его  остановил  часовой.  Масуд  попросил
отвести к командиру. Тут же появился молоденький  солдат  и,  ни  о  чем  не
расспрашивая, кивнул в сторону замка на холме.
     В большом пустом зале, куда  провели  Масуда,  на  раскладном  походном
стуле  сидел  офицер  с  воспаленными  от  бессонницы  глазами  и   тяжелыми
крестьянскими руками. В  тени  у  стены  пристроился  огромный  бритоголовый
мужчина.
     - Я - командир батальона. Что  вы  хотите  нам  сообщить?  -  сразу  же
спросил офицер, настороженно буравя Масуда глазами.
     - Я пришел из-за перевала, из Пакистана... - начал  Масуд  и  запнулся,
хотя выучил наизусть то, что  намеревался  сказать.  Заранее  приготовленные
слова разом вылетели из головы. - У меня очень важное  сообщение.  Отправьте
меня поскорее в ХАД... - только и смог выдавить он из себя. Хотя инструктора
в лагерях повстанцев рассказывали всяческие ужасы  об  этом  учреждении,  он
решил обратиться именно в службу безопасности.  -  Я  очень  прошу  поверить
мне, - умоляюще добавил Масуд, с горечью подумав, что его жалкий лепет  едва
ли убедит этих суровых людей.
     - Мы вам верим и сделаем, как вы просите. Но вы все-таки можете сказать
нам, о чем идет речь? Я - начальник уездного царандоя, так что  не  бойтесь,
никакого зла вам здесь не причинят, - вмешался бритоголовый.
     Что ж, они правы. Нужно решаться. Не вдаваясь в детали, Масуд сообщил о
готовящейся душманами операции.
     - Да, дело действительно чрезвычайно важное, -  озабоченно  заходил  по
залу начальник царандоя, что-то, видимо,  рассчитывая  и  прикидывая.  Потом
досадливо махнул рукой. - Нет, так ничего  не  получится.  Можешь  дать  мне
БТР? - навис он над столом командира батальона. - Сопровождать буду сам.
     - Бери.
     После этого время и расстояния будто по  мановению  палочки  волшебника
сжались до предела. Поднимая рыжий хвост пыли, бронетранспортер домчал их до
полевого аэродрома, где уже ждал вертолет. При взлете  Масуд  успел  увидеть
зеленый ковер полей и похожие на клочки сиреневого тумана отроги гор.  Потом
все закрыли облака. Занятый своими мыслями, он  очнулся  лишь  тогда,  когда
винтокрылая машина замерла  на  бетонных  плитах  кабульского  аэродрома.  В
воздухе  стоял  гул  моторов.  То  и  дело  садились  и   взлетали   грузные
транспортники.  Стремительно,  как  трассирующие  пули,  уносились  в   небо
реактивные  истребители.  Катили  во  всех  направлениях  автомашины.  Возле
вертолета остановился старенький  "форд",  водитель  которого  приветственно
замахал царандоевцу.
     Как только Масуд с сопровождающим уселись  на  заднее  сиденье,  машина
рванулась с места. Шторки  на  окнах  были  опущены,  так  что  он  даже  не
представлял, в какой район города направляются.  Они  подъехали  к  обычному
особняку за глухим забором. Ворота открыл паренек в чалме и халате. Странное
дело: именно эта обыденность успокоила Масуда, когда его ввели в  просторный
кабинет, где за большим письменным столом сидел худощавый мужчина лет сорока
в пиджаке и при галстуке.
     - Масуд Шавладар. Прошел обучение в  лагерях  повстанцев  в  Пакистане.
Последнее время служил в  охране  Сабкатуллы  Моджаддади.  Когда  мне  стало
известно о готовящемся главарями душманов страшном преступлении,  я  перешел
границу и добровольно сдался вашим солдатам, чтобы  предупредить  о  нем,  -
четко, по-военному отрапортовал он, вытянувшись по стойке смирно.
     - Не так быстро и не  так  официально,  -  улыбнулся  мужчина  -  рафик
Сарвар, как узнал он позже. - Да вы не бойтесь, садитесь и расскажите все не
торопясь, - указал он на стоявший у приставного столика стул. - Сейчас вам с
дороги принесут чая.
     От чая Масуд отказался,  лишь  попросил  стакан  воды.  Ему  показалось
непростительной роскошью тратить время на пустяки, когда  надвигается  такая
беда. Однако в самом начале рафик Сарвар  жестом  остановил  его  и,  подняв
трубку одного из телефонов, коротко пригласил: "Зайдите ко мне". После  чего
стал с любопытством разглядывать Масуда. В этом безмолвном допросе  не  было
ничего угрожающего, скорее благожелательный интерес,  как  случается,  когда
встречают давно не виденного знакомого.
     В  кабинет   стремительно   вошел   подтянутый   военный   с   золотыми
перекрещивающимися мечами и звездой майора на красных погонах  и  присел  за
стол рядом со штатским.
     - Повторите все сначала, - попросил тот.
     Судя по далеко переместившимся по  стене  солнечным  зайчикам,  рассказ
Масуда занял не менее трех часов. За это время лишь военный один раз прервал
его вопросом, знает ли он, когда  и  где  будет  осуществляться  переброска.
Выслушав  ответ  -  Масуд  специально  подчеркнул,  что   это   только   его
предположения, - майор досадливо постучал кулаком по  столу,  но  ничего  не
сказал.
     Зато потом вопросы посыпались градом, так что он едва успевал отвечать.
Однако, когда он замолкал, собираясь с мыслями,  или  вообще  не  зная,  что
сказать, никто не сердился и не кричал на него. Если бы это происходило там,
за перевалом, его бы уже не раз били в  подвале,  а  затем  отливали  водой,
подумал Масуд. Здесь, судя по всему, "силовая обработка" была не принята.  К
концу он так устал, что с  трудом  ворочал  языком.  Правда,  ободряло  одно
обстоятельство:  оба  -  и  начальник  в  штатском,  и  майор  -  скорее  не
допрашивали, а расспрашивали, не скрывая своих чувств,  будь  то  сожаление,
удивление или осуждение.
     - Пока вам  придется  пожить  у  нас,  -  поднялся  из-за  стола  рафик
Сарвар. - Сейчас вас проводят в отдельную комнату, накормят. Отдохните после
дороги, а потом садитесь и опишите все, что с вами  произошло.  Постарайтесь
вспомнить даже мельчайшие детали. Это очень важно...
     Масуд долго раздумывал, с чего начать свои... показания? А может  быть,
исповедь?  С  того,  как  впервые  испытал  сомнения,  когда   благочестивый
Моджаддади жадно рассматривал доставленные  из  Афганистана  фотографии?  На
фоне заснеженных гор полукругом выстроился  отряд  "воинов  пророка".  Перед
ними лежит связанный человек: шея на обрубке дерева.  На  нее  уже  опускает
топор один из душманов. На другой -  трое  крестьян,  брошенных  на  бороны.
Торчат, пронзив их тела, концы острых зубьев. Остальные фотографии в том  же
духе. Благочестивый кричал тогда, что страшная кара ждет  всех,  кто  предал
веру. И Масуд успокаивал себя этим. Разве не  записано  в  Коране:  "С  нами
сбывается только то, что предначертал для нас аллах?"
     Или написать, что уже давно пришел  к  выводу:  главари  "Национального
фронта освобождения Афганистана" на самом деле являются злейшими врагами его
народа, и поэтому, как мог, боролся с ними? Что все решила  его  поездка  за
перевал в район Кокари-Шаршари, в провинции Герат, вместе с Моджаддади.  Там
он сам увидел, как "сражаются  за  веру"  "воины  пророка".  И  содрогнулся.
Развалины селений, в которых не щадили ни женщин, ни детей. Семьи  крестьян,
осмелившихся пахать землю заминдаров, вырезали до последнего человека. Трупы
бросали в реку. Но ведь Коран предупреждает: "И  если  кто  убьет  верующего
умышленно, то воздаянием ему геенна огненная для вечного пребывания в  ней".
А благочестивый потирал руки и говорил, что когда они  освободят  Кабул,  то
по-настоящему рассчитаются со всеми  предателями.  "Кровь  моет,  как  вода,
цветы в саду пророка..."
     Вдруг в голову  пришла  простая  мысль,  от  которой  тоскливо  сжалось
сердце. А если  все  происходящее  лишь  умелый  маскарад,  чтобы  до  конца
расколоть его? Начальник сам сказал, что Нурулла  не  дошел,  о  предстоящем
штурме крепости они догадались из радиоперехвата! В таком  случае  его  ждет
тюрьма, а то и веревка. Кому тогда нужны его излияния? Нужно просто описать,
как ему удалось  подслушать,  о  чем  говорили  Хекматиар  и  Моджаддади  на
совещании с американцем. Пусть в ХАД  убедятся,  что  в  его  сообщении  нет
противоречий.
     ...К  гостинице,  каждый  на  своей  машине,  Моджаддади  и   Хекматиар
подъехали одновременно, очевидно, так было договорено заранее. Поскольку оба
слабо владели английским, Масуд рассчитывал, что переводить  предстоит  ему.
Однако оказалось, американец отлично говорит  на  пушту  Надежда  узнать,  с
какой целью организована конспиративная встреча,  улетучилась.  И  только  в
последнюю минуту помог случай.  Хекматиар  решил,  что  у  дверей  номера  в
качестве охраны достаточно его телохранителя, а Масуда отослал  в  вестибюль
проследить, не появятся ли нежелательные лица  или  газетчики.  Если  кто-то
что-то пронюхает, все пойдет насмарку.
     Отель "Паломник" не относился к числу  новомодных.  Это  было  солидное
здание старой постройки.  Поэтому  в  нем  сохранилась  прежняя  планировка,
имевшая одну особенность: в отделанных мрамором ванных под установленными на
возвышении, как троны, унитазами вместо канализационных труб  были  спрятаны
особые зеленые ящики, которые меняли уборщики. Чтобы не  шокировать  гостей,
они пользовались  служебным  коридором,  скрытым  позади  номеров.  Впрочем,
гостей это не интересовало, а на маленькие неприметные дверцы в  углу  никто
не обращал внимания.
     Масуду стало известно об этом совершенно случайно.  В  лагере  один  из
афганских беженцев признался ему, что если бы  не  такая  постыдная  работа,
унижающая  правоверного  мусульманина  -  другой,  сколько  ни   искал,   не
нашлось, - он ни за что бы не стал "воином пророка".
     Когда, утонув в глубоком кресле, Масуд  рассматривал  разодетых  гостей
"Паломника", в памяти вдруг  всплыл  забытый  эпизод.  Чтобы  не  привлекать
лишнего внимания, он подозвал мальчишку-посыльного и  приказал  провести  по
служебному коридору к  номеру  американца.  Там  собрались  важные  люди,  а
уборщик может оскорбить их своим появлением. Такое объяснение сгодилось бы и
на тот случай, если бы кто-нибудь застал там Масуда.
     Однако оно не потребовалось. Приникнув  ухом  к  ведущей  из  ванной  в
спальню двери, он  слышал  почти  все,  что  говорили  в  гостиной:  закрыть
соединяющую их дверь  хозяин,  видимо,  не  догадался,  поскольку  Хекматиар
заверил американца, что номер под надежной охраной.
     - ...Это  новейший  сверхсекретный  яд,  созданный  нашими  учеными,  -
басовито рокотал американец, словно коммивояжер, расхваливающий новый  товар
перед привередливыми покупателями. -  Никому  и  в  голову  не  придет,  что
причиной смерти является молоко. Причем - и это главное - коровы умирают  не
сразу, а тот, кто попробовал их молоко или мясо, отправляется в рай.  Смерть
будет мучительной. Сначала отравленные  почувствуют  дикие  боли  в  области
живота,  потом  начнутся  судороги,  сердечные  спазмы,   наконец,   удушье.
Достаточно эффективно, не правда ли? А поскольку ни один анализ не установит
причину смерти, ваши люди смогут пустить слух, что  это  кара,  ниспосланная
аллахом. Впрочем, тут, уважаемый Моджаддади, вы сами продумайте,  как  лучше
раздуть панику...
     Затем стали обсуждать места будущих диверсий. Сошлись на  том,  что  их
следует проводить там, где поселились большие группы дезертировавших "воинов
пророка" и вернувшихся из Пакистана "вероотступников". Американец  несколько
раз подчеркнул, что никто из курьеров с "препаратом" не должен знать  о  его
назначении, так же  как  и  непосредственные  исполнители  на  местах.  Если
кто-нибудь попадет в руки хадовцев, план  операции  все  равно  останется  в
тайне.
     - Но ведь наши люди  на  местах  тоже  могут  отравиться,  -  осмелился
вставить Моджаддади.
     - Не имеет принципиального значения, - отмахнулся американец.
     - А  как  быть  с  отрядами  "воинов  пророка"?  -  озабоченно  спросил
Хекматиар.
     - На время операции выведите их из опасных районов.
     - Это невозможно. Со многими у нас нет  постоянной  надежной  связи.  А
если  пострадают  и  они,  психологический   эффект   "кары   аллаха..."   -
"Замечательное название для операции!" - не удержался,  чтобы  не  польстить
заокеанскому гостю Моджаддади, но  никто  не  обратил  на  это  внимания,  -
...будет поставлен под угрозу, - упорствовал Хекматиар.
     - Это уж ваша забота. Пошевелите  мозгами,  черт  возьми!  -  взорвался
американец.
     В конце  концов  сошлись  на  том,  что  в  качестве  "дирижера"  будет
задействован какой-то "Тушак"*. Ему поручат подобрать подходящие тайники,  в
которые курьеры  заложат  "препарат".  Позднее  он  должен  переправить  его
агентуре в те районы, где нет "воинов пророка".
     ______________
     * Тушак - матрац.

     ...Когда Масуд  кончил  писать,  в  окно  уже  вползала  предрассветная
голубизна. Он прилег  на  кровать,  но  уснуть  не  смог.  Мысли  все  время
возвращались к одному и тому же: "Что со мной  будет  дальше?"  Страшило  не
возможное наказание, а неизвестность. Принесенный на подносе завтрак остался
нетронутым. Зато чайник он осушил целиком.
     Знакомый кабинет сегодня показался ему каким-то другим. Его хозяин тоже
повел себя как-то странно. Принесенную Масудом пачку исписанных листов рафик
Сарвар, не читая,  отложил  в  сторону.  Достал  из  ящика  стола  несколько
фотографий, веером раскинул их в руке. Потом взял крайнюю и протянул Масуду.
     - Знаете этого человека?
     - Да, это Абдул.
     - А этого?
     - Гульям... Икрамул... Мазхар... Абдель... - Фотография одна за  другой
ложились на стол. - Откуда они у вас? - не смог сдержать изумления Масуд.
     - Где ты познакомился с этими людьми?
     - В лагере под Пешаваром.
     - Когда?
     - После того, как вернулся с Моджаддади из Афганистана.
     - О чем ты говорил с ними?
     - Мне показалось, что они хорошие парни, и  я  осторожно  советовал  им
вернуться домой, а не проливать кровь единоверцев, если попадут на родину, -
Масуд все больше терялся в догадках.
     - Они так и поступили. Скажу откровенно: мы знали о тебе и собирались с
тобой связаться, рассчитывал на твою помощь... - Масуд не верил своим  ушам.
Выходит, все его сомнения напрасны! - Но  ты  сам  пришел  к  нам  и  принес
ценнейшие сведения.
     Лицо Масуда засияло от  радости.  Он,  видимо,  сам  почувствовал  это,
потому что тут же, как мальчишка, залился  краской  смущения.  Рафик  Сарвар
помолчал, давая собеседнику возможность справиться  с  овладевшей  им  бурей
чувств, потом продолжил.
     - Мы задержали связника, шедшего к Тушаку. Кто этот человек, мы  знаем.
Связник назвал пароль.  Но  вот  о  задании,  которое  должен  был  передать
резиденту душманов, толком  ничего  сказать  не  успел.  Что-то  о  каких-то
капсулах, с которых  нужно  снять  оболочку  из  фольги  и  разбрасывать  на
пастбищах во время дождя. Через десять  минут  они  будто  бы  исчезнут.  Мы
сомневались, не бред ли это. При задержании  он  отстреливался,  был  тяжело
ранен, спасти его врачи не смогли. Теперь все стало ясно:  "препарат"  будут
доставлять в капсулах с быстрорастворимой оболочкой. Но сейчас главное,  как
перехватить их? - Контрразведчик вопросительно посмотрел на Масуда.
     - Кое-кого я могу описать. Думаю, все они  будут  из  числа  тех,  кого
Моджаддади поручил мне прощупать.
     - Ну а когда и куда они пойдут?
     - Скорее всего в ближайшее время. Скот-то уже выгнали  на  пастбища.  А
маршруты... - Масуд растерянно умолк.
     - Хочешь сказать, что перекрыть все лазейки, тайные тропы невозможно, -
закончил за него рафик Сарвар. - Вот здесь ты можешь нам помочь.
     - Приказывайте, что нужно сделать, - встрепенулся Масуд.
     - О приказе не может быть и речи. Только  твое  добровольное  согласие.
Нужно прийти к резиденту под видом связника.  Передать  задание  подготовить
тайники и все остальное. Сказать, что о  выполнении  он  должен  сообщить  в
Пакистан по своим каналам...
     - А вы возьмете Тушака под контроль, выявите тайники и встретите у  них
курьеров с "препаратом", так?
     - Приблизительно, - улыбнулся рафик Сарвар.
     - Я согласен. Когда идти?
     - Не торопись. День-другой у нас  есть.  Сначала  отоспись  и  отдохни.
Потом все подробно обсудим.



                                  Повесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Искатель Э 4(58), 1970 (Приложение к журналу ЦК ВЛКСМ "Вокруг света")
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------




     Человек  шел  сквозь  ночь  по-звериному  -  быстро,  чутко,  сторожко.
Неслышно  ступали  по   каменистой   кабаньей   тропе   сыромятные   подошвы
крестьянских чарыхов, рука, угадывая в темноте, отводила от  лица  спутанные
плети кустов, усаженных дюймовыми, как на проволоке заграждений, колючками.
     Время от времени он  останавливался,  прислушивался.  Ночь  была  полна
звуков. Сзади глухо рокотал пограничный Аракс; порывы ветра с шорохом  вязли
в непролазной чаще прибрежного камыша; и дождь, сыпавший, как из сита, тянул
какую-то монотонную шипящую ноту.
     Но этот привычный фон не привлекал его внимания.  Тренированным  слухом
ночного хищника он старался уловить и  звук  бряцавшего  о  пряжку  подпруги
стремени, и хруст мертвой  ветви  под  сапогом  пограничника,  и  сдавленное
рычание сдерживаемого проводником пса. Однако ничто не говорило  о  таящейся
опасности. И, успокоенный, он двигался дальше.
     Нет, он не  был  трусом.  Поджарый,  мускулистый,  с  юности  владевший
кинжалом, маузером, хитрыми и жестокими приемами восточной  борьбы,  он  был
готов к встрече с любым врагом. Он  хорошо  знал  и  эти  места  в  межгорье
Карабаха и Талыша. Здесь причудливо извивавшаяся граница своими  очертаниями
напоминала голову разъяренного зверя. Она петляла вдоль  берегов  Аракса,  а
потом, круто повернув, уходила на юго-восток к джунглям Ленкорани. Место для
перехода было избрано удачно - непроходимые заросли, безлюдье, глушь.
     Но сознание того, что на этой земле не только  пограничник,  милиционер
или сельский активист, а каждый, почти каждый - непримиримый  "кровник"  его
прошлого, настоящего и будущего, заставляло быть  собранным,  настороженным,
каждое мгновение готовым к прыжку и удару.
     И все-таки он не жалел  о  своей  встрече  с  Мурсалом-киши.  Не  жалел
потому, что у него не оставалось другого выхода.
     Два года назад, преследуемый пограничниками, он бросился в мутные  воды
Аракса  с  советского  берега.  Поначалу  на  том   берегу   встретили   его
гостеприимно. Нашлись знакомые и даже родственники.  Верные  закону  корана,
они приютили, помогли сбыть принесенные ценности, начать дело.
     Будь он хоть немного другим, умей сдерживать  свой  необузданный  нрав,
мог бы  до  конца  своих  дней  торговать  на  тавризском  базаре  ковровыми
хурджинами,  накопить  денег,  купить  домик  с  десятком,  а  то  и   двумя
гранатовых, ореховых, тутовых деревьев, завести бассейн с золотыми  рыбками,
жен, детей...
     Но он не был приспособлен к такой  жизни.  Он,  главарь  личной  охраны
Джебраил-бека, не мог научиться цветисто и  униженно  зазывать  покупателей,
почтительно, но цепко хватать их за полы аба, кланяясь, благодарить  каждого
заглянувшего под навес с товаром,  отчаянно  торговаться  из-за  несчастного
крана. Торговля с каждым днем шла все хуже и хуже. А тут  еще  и  подношения
старшинам базара и жандармам, которые постоянно  наведывались  в  его  лавку
будто бы по распоряжению тахмината*.
     ______________
     * Тахминат - политическая полиция.

     В общем, когда незнакомый старик, судя по расшитой шелками безрукавке и
почти  двухметровому  росту  мегребец   -   местность,   славящаяся   своими
пехлеванами*, - предложил ему новую службу, он колебался недолго.
     ______________
     * Пехлеван - богатырь (перс.).

     Мурсал-киши, так  звали  мегребца,  не  скрывал,  что  поручение  будет
опасным, даже очень опасным. Но при этом называл такую сумму, о которой и  в
лучшие   времена   не   мог   даже   мечтать   самый   удачливый   из    его
приятелей-контрабандистов. О последствиях он старался не думать - не  стоило
искушать судьбу.
     Дождь постепенно слабел, чернота вокруг стала  не  такой  непроглядной.
Сдвинув капюшон грубого брезентового  плаща  он  поднял  голову  -  по  чуть
просветлевшему куполу неба нескончаемой чередой  плыли,  двигались  какие-то
призрачные, зыбкие силуэты. Там, далеко наверху, крепнущий  ветер  развалил,
погнал к западу тяжелую пелену дождевых туч. И  сильный,  ровный  свет  луны
теперь, как на экране, отбрасывал на нижний, еще не тронутый слой облаков их
чудовищные тени.
     Надо спешить, подумал он и, поудобнее умостив на левом плече полупустой
хурджин, свободной рукой выпростал из-под плаща хранящую тепло  живого  тела
рукоять кинжала.
     Словно ожидая именно этого момента,  где-то  совсем  рядом  визгливо  и
омерзительно захохотал шакал.
     Резкий, тревожный вскрик зверя ударил  по  натянутым  нервам,  заставил
рвануть из ножен длинный, бритвенной остроты клинок. На мгновение он присел,
сжался перед броском, но тут же распрямился, облегченно вздохнув. Раз он сам
спугнул чуткого зверя, значит поблизости не было другого человека.
     Идти оставалось уже  совсем  недалеко.  Впереди  и  слева  обозначилась
невысокая гряда холмов, сразу за которой пролегала выемка  железной  дороги.
Конечно, на переезд ему нельзя показываться. Но товарные  поезда  на  крутом
уклоне замедляют ход, спускаются в долину осторожно, на тормозах. К рассвету
он будет уже на узловой станции и затеряется в шумном людском потоке.
     Да, Мурсал-киши все рассчитал. Интересно, кто он такой на  самом  деле,
этот старик с внешностью и  манерами  почтенного  купца  и  перебитым  носом
призового пехлевана?  Почему  он  так  хорошо  и  быстро  умеет  надувать  и
связывать бычьи пузыри для переправ через горные реки, переодеваться, лежа в
кустах и посыпая все вокруг мелко истертым нюхательным табаком?
     Откуда знакомы мегребцу тайный язык бакинских бандитов - кочи,  которых
до революции  подкармливали  владельцы  нефтяных  промыслов,  и  полузабытые
сейчас тропы старых контрабандистов? Странный  старик,  он  наизусть  читает
суры  корана  и  отдает  приказы  начальнику  аскеров  пограничной   стражи,
прекрасно разбираясь в тонкостях устава.
     А впрочем, кем бы ни  был  Мурсал-киши,  слово  свое  он  сдержал,  как
подобает мусульманину. Долги уплачены, того, что осталось, хватит на  черный
день, а после возвращения...
     - Стой! Руки вверх! -  грозно  и  повелительно  прозвучало  у  него  за
спиной.
     Он не растерялся.  Стремительно  извернувшись,  он  сбросил  хурджин  и
прыгнул вперед, сильно и точно  разя  кинжалом.  Отшатнувшийся  пограничник,
вскинув перед собой винтовку, еле успел отвести удар.  Твердое  дерево  ложи
попало под кистевой сустав, острая боль в запястье  выбила  клинок  из  руки
нарушителя, но и пограничник не устоял перед тяжестью обрушившегося на  него
врага. Свалились оба. Нарушитель оказался сверху. С хриплым рычанием он стал
душить бойца.
     В  следующее  мгновение  сжавшийся,  как  боевая  пружина,  пограничник
распрямился. Мощный толчок ногами подкинул  нарушителя,  рывок  за  отвороты
плаща в сторону и вниз швырнул его лицом в  землю.  Глухой  удар,  протяжный
мучительный стон. Каменистая почва карабахских  предгорий  по-своему  решила
исход схватки.
     Когда  полчаса  спустя  старший  наряда  добрался  до   места   стычки,
пограничник, уже обыскавший и обезоруживший нарушителя,  безуспешно  пытался
привести его в чувство. Но ни нашатырный спирт, ни искусственное дыхание  не
помогли. Не приходя в  себя,  неизвестный  нарушитель  скончался,  как  было
записано  в  медицинском  заключении,  "от  пролома  лобных  костей  черепа,
вызванного ударом о твердый и угловатый предмет".




     Небольшой городок, разбросавший кубики  своих  одноэтажных  домиков  по
изрезанному оврагами склону нагорья, к полудню совсем обезлюдел. Высокие,  в
рост  человека,   заборы-дувалы,   выложенные   из   плит   известняка   или
необожженного кирпича, отгородили от посторонних взглядов утопающие в зелени
внутренние дворики, приглушили доносившиеся оттуда голоса.
     И только полупрозрачные струйки дыма, местами  повисшие  в  неподвижном
знойном воздухе,  да  острый  запах  сгорающего  на  углях  бараньего  жира,
напоминали  о  том,  что  где-то  там,  за  тяжелыми   дощатыми   калитками,
украшенными вырезанными  из  жести  знаками  полумесяца,  жизнь  идет  своим
неспешным, устоявшимся чередом.
     Ровно в полдень сонную тишину городка нарушил грохот  старого  фаэтона.
Заскрипели калитки, женщины,  закутавшиеся  в  головные  платки  -  келагаи,
выглядывали из дворов, перебрасывались негромкими короткими фразами.  Фаэтон
на улицах районного центра в те годы был немалой редкостью,  местная  власть
предпочитала верховую езду.
     Запыленный экипаж проследовал через весь городок и остановился на южной
окраине  у  единственного  двухэтажного  дома,  в  котором  помещался   штаб
пограничного отряда.
     Из фаэтона вылезли двое в военном. Первый,  качнувший  экипаж  тяжестью
шестипудового тела,  несколько  напоминал  часто  встречавшийся  в  те  годы
портрет комбрига Котовского. Очень мощный  торс,  крутые  плечи,  аккуратные
изящные ступни и кисти. Лобастая, бритая, дочерна загорелая голова  казалась
непропорционально маленькой на мускулистой шее атлета.
     Второй военный, значительно моложе и  поменьше  ростом,  кареглазый,  с
густыми черными бровями и курчавой шевелюрой,  был,  несомненно,  кавказцем.
Новенькие  скрипучие  ремни  ладно  охватывали  его   статную   фигуру,   но
предательски подчеркивали ее хрупкость.
     Выпрыгнув из экипажа,  он  двинулся  было  к  дверям,  но  остановился,
поджидая товарища. А  тот  не  торопился.  Вытащив  из  кармана  белоснежный
платок, он тщательно вытер лицо, голову,  шею,  надел  и  поправил  фуражку,
глянул вниз - щегольские сапоги были доверху покрыты пушистым налетом  серой
пыли. Поколебался, вздохнул. Потом решительно склонился,  так  же  аккуратно
навел глянец и, поискав глазами, куда бы деть безнадежно испорченный платок,
хотел было швырнуть его в ведро с дегтем, привязанное сзади к  фаэтону,  но,
спохватившись, протянул спутнику.
     - Приведи себя в порядок.
     - А стоит ли, Анатолий Максимович? Обратно ведь верхом  собирались  еще
не так украсимся.
     - Брось, брось. Командиру надлежит быть... - Голос старшего был рокочущ
и глуховат, как ворчание благодушно настроенного медведя. - Ну давай, давай,
поторапливайся.
     В маленькой приемной навстречу им поднялся молодой адъютант.
     - Мы   из    Баку.    Старший    оперуполномоченный    АзГПУ    Волков,
оперуполномоченный  Мехтиев.  -  Откозыряв,  Анатолий  Максимович   протянул
адъютанту командировочное предписание и удостоверение личности.
     Внимательно посмотрев документы, тот исчез  за  дверью,  а  вернувшись,
отчеканил:
     - Товарищ Орлов просит вас войти.
     В просторном кабинете было светло и прохладно. Деревянный, выскобленный
пол темнел пятнами непросохшей воды - видно, только что  его  вымыли,  -  на
окнах, как паруса в штиль, чуть  колыхались  длинные  холщовые  занавеси.  У
стола их поджидал плотный, уже грузнеющий седой командир.
     Приезжие представились.
     - Здравствуйте,  товарищи.  Проходите,  -  Орлов   кивнул   в   сторону
вешалки, - садитесь. Устали, наверное, с дороги?
     Мехтиев взглянул на хозяина кабинета. "Виски седые,  лицо  морщинистое,
обветренное, на лбу - широкий шрам, а если по порядку, рост  средний..."  Но
закончить словесный портрет начальника отряда Мехтиеву не  пришлось.  Орлов,
молча доставший из сейфа какую-то папку, вернулся  на  свое  место,  сел  за
стол.
     - По какому вы делу, догадываюсь. Вас интересует наш нарушитель?
     Волков молча кивнул.
     - Боюсь, что много мы вам дать не сможем, - сказал  Орлов.  -  Вещи  мы
просмотрели внимательно, нет ничего - ни адресов, ни имен, никакой  бумажной
зацепки. Правда, в кисете была половинка нардовской игральной шашки, видимо,
пароль, но у кого вторая половинка  -  неведомо.  Довольно  много  денег,  в
червонцах, кинжал, пистолет, три запасные обоймы,  милльсовская  граната.  В
хурджине были смена одежды, хлеб, сыр. Все документы его здесь, в папке.
     Волков принял протянутую  папку,  раскрыл,  вынул  в  меру  потрепанный
паспорт.
     - Так, так... Наджафов Ашраф, 1892 года  рождения,  уроженец  Агдама...
Работает?  Да,  конечно,  работает,  -   он   раскрыл   серенькую   книжечку
удостоверения, - работает гражданин Наджафов в конторе по  снабжению  треста
"Азнефть". И прописываться собирался, вот она, справочка, для  представления
в  милицию,  приготовлена.  Хоро-ошие  документы,  -  уважительно   протянул
Волков, - с ними хоть куда. Погляди, Юсуф.
     Мехтиев взял в  руки  паспорт.  С  маленького  квадратика  фотокарточки
упрямо и мрачно глядел на него скуластый, густобровый человек.
     - Сильный, наверное, был, - задумчиво промолвил Юсуф.
     - Если б послабее оказался, может, и взяли живьем. Дорошенко не новичок
на границе, только за прошлый год у него четыре задержания  на  счету,  а  с
этим не справился. То есть справился, конечно, да только... -  Орлов  махнул
рукой.
     Волков решительно поднялся.
     - Разрешите, товарищ начальник? Вещи я б его еще посмотрел. Народ у вас
опытный, знаю, а все-таки свой глаз...
     - Понятно, понятно, - Орлов кивнул. - Скажите адъютанту, чтоб проводил.
Комната рядом, там все. И что было на нем, и что при нем.
     Бакинцы вернулись минут через пятнадцать.
     - Есть что-нибудь интересное? - спросил Орлов.
     - Да как вам сказать... - Усевшись на прежнее место, Волков выложил  на
стол  кожаный,  прошитый  по  краям  сыромятными  ремешками  кисет.  -   Как
полагаете, товарищ начальник, куда направлялся нарушитель? С чем шел?
     Орлов усмехнулся.
     - Кое-что предположить можно.  Поначалу  мы  думали,  что  к  нам.  Вы,
конечно, знаете, месяц назад взяли мы трех человек, так эти шли  с  заданием
влиться в банду, которая в нашем районе. Оружие несли, денег почти не  было.
Все здешние, бывшие кулаки. Вербовал и снаряжал их некто Сеидов. Знаком?
     Волков кивнул.
     - И хозяина его тоже знаете? Так вот, - продолжал, не дожидаясь ответа,
Орлов. - Поначалу была мысль, что этот -  головной  второго  эшелона.  Потом
подумали-подумали - не то получается. Во-первых, деньги.  Их  в  леса  нести
совсем ни к чему. А самое главное что? - неожиданно повысил голос  начальник
погранотряда и выжидающе взглянул на молчавшего до сих пор Юсуфа.
     - Справка для прописки, - выпалил Мехтиев, заливаясь  румянцем,  совсем
как неожиданно вызванный учителем школьник.
     - Точно, - удовлетворенно кивнул Орлов. - С  бумажками-то  за  кордоном
хлопотно, каждую достань, да заполни, да не ошибись. Понапрасну этим товаром
там раскидываться не будут. И получается, что нарушитель этот не столько нас
касается, а больше вас, АзГПУ. Согласны? - На этот раз  начальник  обращался
уже к Волкову.
     - Пожалуй, - ответил  Волков,  извлекая  из  кисета  небольшой  плоский
кусочек дерева - половину игральной шашки, надсеченной по краю чем-то острым
и потом разломанной. - Смотри, Юсуф. Где-то в Баку  сидит  человек,  который
любит играть в нарды. Искать по этой примете бессмысленно - играют тысячи. А
у кого-то одного в коробке с нардами лежит вторая половинка. И когда к  нему
принесут эту, они будут знать, о чем им можно разговаривать. Фокус стар,  но
по нашим местам удобен. А главное - ухватиться не за что.
     Орлов взял вещественный  пароль,  задумчиво  повертел  в  пальцах  этот
обломок и протянул его обратно Волкову. Потом уселся поудобнее, закурил.
     - Помнится, - задумчиво начал он, - лет пять назад  служил  я  недалеко
отсюда. Начальник ваш нынешний, Гордеев Николай Семенович, между прочим, был
тогда начальником отдела АзГПУ в нашем округе. А с той  стороны  границы  на
соседнем  участке  орудовал  белогвардеец  из  Баку,  мой,  можно   сказать,
"крестник". Прошляпил  я  его,  выпустил  за  кордон.  Вот...  И  стал  этот
"крестник" на РОВС* работать. Удобно  с  ним  было  дело  иметь  -  возьмешь
нарушителя и сразу видишь - почерк господина есаула. Прямо-таки близнецов  к
нам запускал: легенда, снаряжение, задание - все на  одну  колодку  скроено.
Худо, видно, было у него по части фантазии. Тут же,  конечно,  другой  класс
работы. Ну ладно, - Орлов примял  папиросу  и  глубоко  затянулся.  -  Будем
считать, что вечер воспоминаний закончен. Что думаете делать?
     ______________
     * РОВС - Российский общевоинский союз. Белогвардейская организация.

     - Возвращаться в Баку, докладывать. Хозяйство все это, - Волков  указал
на кисет, папку с документами, - если не возражаете, сразу с собой  заберем.
Скажите, а этого нарушителя тем троим вы показывали?
     - Что вы! Специально запретил. И на допросах о нем не поминали. Мало ли
как вы это дело потом повернуть захотите.
     - Так, так, - Волков помолчал, думая о чем-то своем. - Значит,  на  той
стороне не могли знать о том, что нарушитель не прошел?
     - Исключено, - решительно ответил Орлов. - От границы он уже отдалился,
ни стрельбы, ни шума не было. Место глухое,  населенных  пунктов  поблизости
нет, труп мы вывезли глубокой ночью.
     - Все  ясно,  -  застегнув  сумку,   Волков   поднялся.   -   Разрешите
отправляться?
     - Так сразу? - Орлов не скрывал своего разочарования. - А перекусить? И
вообще, посидели бы, о Баку рассказали, я там уже месяца три не был.
     - К поезду  надо  успеть.  Не  я,  время  торопит.  Гость-то  серьезный
пожаловал.
     - И то, - начальник отряда тоже поднялся.  -  Ладно,  езжайте.  Николаю
Семенычу большой мой привет. Пусть бы проведал, уток тут у нас, что воробьев
на сенном рынке, вспомнили б молодость.
     Обменявшись с начальником рукопожатиями,  Волков  и  Мехтиев  вышли.  А
минут через десять дробный цокот копыт оповестил Орлова о том,  что  бакинцы
уже уехали.
     Сытые командирские кони шли ровной машистой  рысью.  Волков  и  Мехтиев
скакали рядом.
     - Послушай, Юсуф-джан. У персов поговорка есть: "Дурак говорит,  мудрец
думает". Ты за сегодняшний день столько молчишь,  лет  на  десять,  наверно,
мудрее стал. Теперь скажи что-нибудь, пора. Или, может,  ты  все  это  время
думал об одной тихой улице на Баилове? Той самой...
     Мехтиев вспыхнул румянцем, нахмурился.
     - Не надо так шутить,  Анатолий  Максимович.  Я  младший,  понимаю,  но
шутить, пожалуйста, не надо. Честное слово, все время о деле  думаю.  Только
быстро не получается.
     - Быстро не всегда здорово, - примирительно молвил Волков, подумав  про
себя, что делопроизводитель Света  Горчакова,  девушка  нечастой  красоты  и
совсем уж редкой находчивости, успела, кажется, лишить душевного  покоя  еще
одного  молодого  сотрудника  управления.  -  Я  вот  тороплюсь  в  Баку,  а
докладывать, в общем, пока нечего. Следы есть, а ведут в никуда.
     - Почему в никуда? - Юсуф так резко крутнулся в седле, что его  гнедой,
заплясав, пошел боком, как в манеже. - В Аз-нефть следы ведут. Справка, даже
если совсем фальшивая,  образец  где-то  брали?  Брали.  Удостоверение  тоже
оттуда.
     - Вот вам, братцы, и сундук с секретом,  -  Волков  с  досады  хлестнул
поводом по крутой шее своего жеребца и тут же взял в шенкеля, осаживая. -  И
давно ты до этого додумался, молчальник?
     - Когда с Орловым документы смотрели. - Юсуф смущенно  улыбнулся.  -  А
вы... разве иначе считали?
     - Если бы иначе, - недовольно буркнул Анатолий Максимович. -  Вообще  я
об этом не подумал. Справка и есть справка, мало ли липы всякой  нам  несут.
Упустил, можно сказать. А мысль неплохая. Едва ли так уж прямо  она  нас  на
след выведет, но кое-что может дать. Постой-ка... Что это там?
     Уже  несколько  километров  они  ехали  по  невысокой  земляной  дамбе,
пролегавшей между опушкой и  протянувшимся  во  всю  ширину  долины  рисовым
полем. Слева, залитые водой,  огороженные  аккуратными  земляными  валиками,
чеки рисовых делянок сверкали под солнцем, как гигантская  парниковая  рама.
Справа стояла сплошная стена плотной зелени.
     Кое-где попадались группы  крестьян,  работавших  по  колено  в  вязкой
коричневой жиже, неуклюжие арбы, запряженные сонными буйволами.
     Одна такая  арба,  съезжавшая  с  дамбы  на  раскисшую  лесную  дорогу,
безнадежно застряла, накренясь, в самом центре громадной лужи. Повозка  была
нагружена хворостом, целой горой, а на самом верху, вцепившись руками в  уже
расползавшиеся вязанки, с  трудом  удерживалась  девочка  лет  семи,  совсем
по-взрослому закутанная в выцветший  келагай.  У  арбы  беспомощно  суетился
старик в заплатанном архалуке и высоко подвернутых  шароварах.  Буйволы  уже
явно выбились из сил, старик тоже.
     - Подожди,  пожалуйста,  отец!  -  по-азербайджански  крикнул  Мехтиев,
осаживая гнедого. - Совсем немного погоди, сейчас помогу. - И он спрыгнул  с
коня.
     - Куда тебя понесло, Юсуф? - сердито окликнул его Волков.  -  За  каким
чертом обоим мараться? Держи коня. Это больше по моей части.
     Юсуф пытался  было  возразить,  но  Анатолий  Максимович  на  этот  раз
действительно рассердился.
     - Держи повод, говорят. И со старшими не спорь. Марш на  дорогу.  -  И,
тяжело ступая, Волков полез в самую середину лужи. Старик, что-то  объясняя,
хватался то за ярмо, то за скользкие от грязи деревянные колеса.
     Не обращая на него внимания, Волков чуть присел, пошире расставив ноги,
взялся за скособочившийся короб - даже  под  гимнастеркой  было  видно,  как
вздулись, закаменели могучие мышцы. "Ну мертвая!" - прикрикнул он на  самого
себя, и медленно, по сантиметру,  повозка  стала  подниматься.  Еще  усилие,
еще...  с  чавканьем,  бульканьем  провернулись  колеса,  налегли  на   ярмо
почуявшие подмогу буйволы, арба двинулась вперед.
     - Ай, пехлеван, ай яхши, пехлеван! - повторял, разводя руками,  старик.
А Волков, мрачный и сердитый, уже шагал обратно, недовольно бурча  себе  под
нос:
     - Придешь в управление в таком виде, так и на "губу" недолго.
     Подгоняя коня, чтобы наверстать потерянное время,  Анатолий  Максимович
надолго  замолчал,  раздосадованный  тем,  что   перемазался   действительно
изрядно, и тем, что начало следствия было не слишком обнадеживающим.
     Сын  семиреченского  казака,  прирожденного  следопыта   и   страстного
поклонника сокольской гимнастики, Волков пошел  в  отца,  как  говорится,  и
статью и привычками, так что на юрфаке прославился как гиревик и борец. Он и
в органы-то был приглашен по  рекомендации  одного  из  своих  товарищей  по
республиканской сборной, в большей своей части укомплектованной динамовцами.
     Но хотя именно спортивные навыки в наибольшей мере способствовали  всем
успехам Анатолия Максимовича на  служебном  поприще,  в  том  числе  и  тем,
которые требовали  отнюдь  не  голой  силы,  а  сообразительности,  быстроты
реакции, внимания, находчивости,  недовольный  собой,  он  не  мог  быть  по
отношению к  самому  себе  справедливым  и  скакал  молча,  нахлестывая  уже
взмокшего жеребца.




     Прогрохотав колесами по стыкам станционных стрелок, поезд набирал  ход.
Осталась позади долина Куры. Террасы, выстланные выгоревшим покровом осенних
трав, постепенно повышаясь, стали уходить на север  к  самому  горизонту.  А
где-то далеко, уже за его волнистой линией, проступали в предвечерней  дымке
сизые угловатые очертания вершин и облачно-белые  шапки  снегов  Кавказского
хребта.
     Анатолий   Максимович,   известный   в   управлении   своей   деловитой
методичностью, на остановке накупил  газет  и  теперь  прочно  погрузился  в
чтение  телеграмм  ТАСС.  Юсуф  молча  сидел,  глядя  в  окно,  за   которым
промелькали знакомые места - родина  отца.  Юсуф  не  был  здесь  с  раннего
детства. Он вспоминал о судьбе отца - рабочего  нефтяных  промыслов.  Мешади
Самед, искалеченный приводом в  мастерской  и  вышвырнутый  владельцами  без
копейки пособия, несмотря на  увечье,  трудился  до  конца  своих  дней.  Он
никогда не пытался понять, почему так жестоко обошелся с  ним  единоверец  -
промысел принадлежал известному нефтяному магнату Тагиеву, - но не роптал на
судьбу.
     Товарищи собрали немного денег, собирали тайком - в 1911 году это  было
делом рискованным, того и гляди попадешь в черный список, а  то  не  мудрено
угодить и в тюрьму. Мешади Самед перебрался  в  Баку,  оборудовал  маленькую
слесарную мастерскую и зажил обычной жизнью городского ремесленника.
     Юсуф родился за год до всех этих событий и  хорошо  помнил  до  уголков
прокопченный  полуподвал,  верстак,  заваленный  рухлядью,  вечное   гудение
паяльной лампы, большую  жестяную  вывеску  мастерской.  Эта  вывеска  была,
пожалуй,  одним  из  самых  ярких  воспоминаний  его  детства,  потому   что
рассматривал он ее часто и подолгу. На бледно-голубом фоне из-под кривобоких
керосинок, кувшинов  с  носиками,  похожими  на  лебединые  шеи,  и  пузатых
купеческих замков проступали кисти винограда,  румяные  лепешки,  шампуры  с
аппетитным шашлыком. Вывеска прежде украшала вход в какой-то духан, а  потом
была переделана художником из спившихся семинаристов.
     Доходы от мастерской были более  чем  скромными,  соседи  именовали  ее
владельца "почтенным Мешади Самедом" больше из вежливости. Но как бы  то  ни
было, четверых детей он вырастил  и  даже,  осуществив  свою  давнюю  мечту,
послал старшего сына в духовную школу - медресе. Но долго  проучиться  Юсуфу
не пришлось.
     Мешади Самед был простым,  работящим,  честным  человеком,  далеким  от
какой бы ни было политики. Но, верный лучшим  традициям  своего  народа,  он
знал, что за добро надо платить добром, даже если цена  ему  окажется  очень
высока.
     Это случилось в 1920 году, когда в Баку во второй раз вошли  англичане.
Однажды вечером глухую тишину Шемахинки, на которой жили Мехтиевы,  нарушила
злобная скороговорка перестрелки. Она  длилась  недолго,  меньше  минуты,  а
немного спустя в ставню постучали торопливо, тревожно.
     Ковыляя на своей деревяшке, Мешади Самед поспешил к окну.
     - Кто там?
     - Открой, Самед. Это я, Гордеев Николай. Помнишь Сабунчи, промысел?
     - Николай? Друг в дом - радость дому. Сейчас, дорогой,  сейчас,  только
вот лампу...
     - Света не зажигай. И скорее!
     Издалека донесся остервенелый, захлебывающийся лай собак. Мешади  Самед
распахнул дверь. В проеме показалась темная  фигура,  послышался  торопливый
шепот. Сгорающий от любопытства Юсуф с трудом разбирал обрывки фраз.
     - Гонятся... Очень важно... Спрячешь... А если меня...  отдашь  сверток
тому, кто придет от Николая.
     - Заходи в дом, - твердо  сказал  отец.  -  Как  можно?  Ты  же  ранен?
Спрячешься во дворе.
     - Нельзя, Самед. Всю семью вырежут. Рана  легкая,  уйду,  не  поддамся.
Рисковать нельзя. Спрячь и закрывайся.
     Гордеев исчез.  Мешади  Самед  быстро  проковылял  в  угол,  где  спали
ребятишки, тронул за плечо Юсуфа.
     - Не спишь?
     - Нет, отец.
     - Возьми это, - он сунул в  руки  мальчику  небольшой,  туго  обтянутый
липкой от смолы парусиной сверток с какими-то бумагами.  -  Беги  на  задний
двор и спрячь получше, дальше от дома. Быстрее. Пока  в  доме  будет  кто-то
чужой, не возвращайся. А если меня... уведут, отдашь пакет тому, кто  придет
от Николая. Понял?
     - Да, отец.
     Через  несколько  минут,  когда  Юсуф   уже   карабкался   по   столбу,
поддерживавшему общественную голубятню, на углу другого переулка, под окнами
Мехтиевых, залилась лаем ищейка, в дверь застучали рукоятками маузеров.
     - Иду, иду, уважаемые! Не стучите так сильно, напугаете соседей! Я уже,
уже иду! - нараспев выкрикивал Мешади Самед, неспешно  разжигая  керосиновую
лампу. Но отворить дверь ему  не  пришлось.  Ветхий  запор  не  выдержал,  в
комнату  ворвались  трое  полицейских.  Английский   офицер,   командовавший
облавой, и сипаи - проводники с собаками остались на улице.
     То, что в домике не скрывается никто  посторонний,  было  видно  сразу.
Мешади Самед держался с достоинством, разговаривал почтительно, так,  как  и
подобает правоверному мусульманину говорить с представителями власти.  Может
быть, все и обошлось бы благополучно, полицейские,  во  всяком  случае,  уже
вышли из дома, но овчарка рвалась с поводка. Сипай  что-то  сказал  офицеру,
тот включил фонарик, пошарил лучом по стенам, осветил дверной проем...
     - На полу кровь! - бросил офицер.
     Старший из полицейских тоже увидел на пороге лужицу свежей крови.
     - Колченогая собака! Ты хотел меня обмануть? Твои щенки заплатят мне за
это...  -  И,  вытягивая  из-за  голенища  плеть,  он  шагнул  к  занавеске,
отделявшей мастерскую от "спальни", где из-под  лоскутного  одеяла  таращили
глаза два брата и сестренка Юсуфа.
     Никто не успел заметить,  откуда  в  руках  у  Мешади  Самеда  оказался
тяжелый, с острым обушком паяльник.  Гулкие  удары  маузеров  загремели  уже
после того, как старший патруля, схватившись за  рассеченный  висок,  ватной
куклой свалился на земляной пол подвала.
     В  наступившей  тишине   отчетливо   прозвучал   разочарованный   голос
англичанина:
     - Идиоты! Теперь его не  допросит  и  сам  сатана.  А  он  мог  кое-что
рассказать.
     Через полгода, когда над зданием  Бакинского  городского  Совета  вновь
было поднято красное знамя, на Шемахинку приехали в автомобиле какие-то люди
в военном, расспросив Юсуфа, получили от него спрятанный сверток и увезли  с
собой вдову Мешади Самеда. Соседи не успели даже как следует посочувствовать
несчастной семье - слыханное ли дело, за  полгода  остаться  без  отца,  без
матери, - как та же машина привезла Ширин-баджи обратно, растерянную, ничего
не понимающую, не знающую  даже,  радоваться  ей  или  пугаться  неожиданной
вести.
     В большом и красивом доме  на  Кооперативной  улице  ее  встретили  как
близкую родственницу, усадили в мягкое кресло и прочитали длинную бумагу, из
которой она узнала, что покойный ее муж  был  не  простым  ремесленником,  а
очень важным человеком. Мешади Самед будто  бы  оказал  новой  власти  такие
услуги, за которые  эта  власть  станет  пожизненно  платить  пенсию  и  ей,
Ширин-баджи, и ее детям, пока они не вырастут, а кроме того, возьмет их всех
в новую школу.
     А еще через несколько лет бывший рабочий-нефтяник, позже - подпольщик и
чекист Николай  Семенович  Гордеев  пригласил  Юсуфа,  к  тому  времени  уже
закончившего школу, на работу в органы ОГПУ.
     ...За окном сгустились сумерки. Анатолий Максимович  отложил  последнюю
газету, шумно вздохнул, потянулся, похлопал Мехтиева по колену.
     - Все, Юсуф-джан.  Давай-ка,  брат,  ужинать.  У  меня,  между  прочим,
та-акие бычки припасены - пальчики  оближешь.  -  Расстегнув  свою  объемную
полевую сумку, Волков извлек оттуда банку бычков в томате. - Ай, какая рыба!
Сам бы ловил, только консервы делать не умею. Да ты чего  опять  молчишь?  О
чем задумался?
     - Об этом... О неизвестном.
     - Еще одну версию  прорабатываешь?  -  Чуть  усмехнувшись,  предположил
Волков.
     - Нет, Анатолий Максимович, - очень серьезно ответил Юсуф. -  Другое  у
меня из головы не идет. Понимаете, на бека, на  купца  нарушитель  никак  не
похож. Совсем простой человек с виду. Так какая сила его сюда погнала?
     Волков помолчал. Потом зачем-то  понюхал  пеструю  этикетку  и  отложил
банку в сторону.
     - Так, Юсуф, так, дорогой. И очень,  брат,  хорошо,  что  ты  над  этим
задумываешься. Значит, взрослеешь, значит, созреваешь для нашей работы.  Нам
судьбы людские доверены. Разные. Совсем искалеченные среди  них  попадаются,
есть и такие, что можно еще исправить.  И  за  каждую  мы  в  ответе.  Очень
человеческая у нас служба, брат.
     - Анатолий Максимович, но врага ведь не переделаешь, на  другую  дорогу
не направишь.
     - Врагами не рождаются, Юсуф, врагами становятся. И  от  нас  с  тобой,
между прочим, зависит, сколько их будет у нашей страны, каких и где. Человек
ведь не сам себя делает. Сложно это, брат, очень сложно.  Помню  я...  -  Не
договорив, Анатолий Максимович резко поднялся, неслышно шагнул к двери купе,
распахнул - в проходе никого не было. - Заболтались мы с тобой, Юсуф-джан, -
недовольно проворчал  он,  возвращаясь  на  свое  место.  -  Давай-ка  будем
ужинать.
     Но затронутая Юсуфом  тема,  видимо,  всерьез  заинтересовала  Волкова.
Взрезав карманным ножом  жестяную  крышку,  он  снова  отставил  консервы  и
несколько непоследовательно продолжал:
     - Я вот сейчас газету смотрел - тревожно в мире. То здесь,  то  там  на
нашу страну огрызаются. А что, наши соседи по собственной инициативе лезут в
свару? Думаю, нет, по чужой, заморской указке стали они нашу силу пробовать.
Но уж если  удается  целую  страну  на  авантюру,  бессмысленную,  кровавую,
толкнуть, то отдельного человека, вроде нашего нарушителя, куда  как  проще.
Тревожно, тревожно в мире, Юсуф. Старт мы взяли неплохо, только  борьба  эта
не спортивная. Жестокая борьба, кровавая. И противник  упорен.  Не  вышло  в
одном, пытаются в другом месте накалить обстановку. Сейчас берутся  за  наши
края. Сам знаешь, как классовая борьба в Азербайджане обострилась, а ведь до
тридцатого года в здешних деревнях много спокойней было.
     - Анатолий Максимович, а почему раньше кулаки  только  втихую  решались
вредить, а теперь открыто,  с  оружием  выступают,  банды  организуют?  Ведь
Советская власть их с самого начала ограничивать стала.
     - Теперь иностранные разведки  у  нас  разве  что  на  кулака  и  могут
рассчитывать. Изо всех сил стараются они раздуть бандитизм,  хоть  этим  нам
навредить. Взять хотя бы случай с засылкой людей в помощь кулацкой банде,  о
которой Орлов говорил.
     - Значит, выходит, Анатолий Максимович...
     - Выходит, Юсуф, - твердо прервал его Волков, - что пожуем мы сейчас да
приляжем на часок-другой. С вокзала прямо в  управление  ехать  придется,  а
когда оттуда выйдем, никому не известно.




     Поезд приходил в  Баку  ночью.  Поздние  пассажиры  быстро  схлынули  с
перрона, растворившись в полумраке  плохо  освещенных  переходов.  Волков  и
Мехтиев выходили из вагона последними.  На  вокзальной  площади,  у  здания,
увенчанного  четырехугольной,  очень  похожей  на  тюбетейку  башенкой,   их
поджидал управленческий "бенц".
     Анатолий  Максимович  глянул  наверх   -   стрелки   на   подсвеченном,
расписанном  знаками  зодиака  циферблате  показывали  четверть  второго.  В
обычных, неэкстренных, случаях сотрудников не встречали. "Гордеев  ждет",  -
подумал он и, шумно вздохнув, распахнул дверцу.
     Отчаянно чихая, машина двинулась к управлению. Навстречу, позванивая на
перекрестках, торопились  в  депо  последние,  уже  совсем  пустые  трамваи,
изредка попадались полусонные извозчики на фаэтонах с мигающими керосиновыми
фонарями, тяжелой, шаркающей походкой двигались по тротуарам уставшие  после
ночной смены портовые грузчики - амбалы. А в окнах  здания  АзГПУ  на  улице
Шаумяне на всех этажах  из-под  плотно  задернутых  штор  пробивались  яркие
лучики света.
     Через несколько минут Волков и Мехтиев были уже в кабинете Гордеева.
     В комнате было полутемно. Настольная лампа с зеленым  абажуром  бросала
конус  света  лишь  на  бумаги   и   отражалась,   поблескивая,   на   ручке
вмонтированного в стенку сейфа.
     Начальник кивком поздоровался, указал на кресла.
     - Встретили вас? Ну рассказывайте.
     Неторопливо, обстоятельно Волков доложил результаты поездки.
     - Небогато, - покачал головой Гордеев.  -  Какие  соображения  по  этим
фактам?
     - По фактам я бы воздержался, мало фактов. А обстановка в целом кое-что
подсказывает. Разрешите?  -  Анатолий  Максимович  вопросительно  глянул  на
начальника.
     - Прошу.
     - Первое. Судя по снаряжению нарушителя, это не уголовник. Контрабанда,
связь с воровскими шайками отпадают сразу,  на  диверсанта  тоже  не  похож.
Иначе нес бы взрывчатку, детонаторы.
     - Резонно, примем для начала... - Николай Семенович кивнул. - Дальше?
     - Деньги при нем большие, одному - на несколько лет хватит, а ни кодов,
ни шифров, ни средств тайнописи. Похоже, что  в  задачу  нарушителя  входило
работать в контакте с кем-то, кто сам имеет связь с закордоном. Мехтиев вот,
по-моему, правильно предположил, что тот человек связан как-то с Азнефтью.
     - Не исключено, не исключено...
     - Если все это принять за основу, сам собой господин  Коллинз  из  тени
выплывает. За последнее время какое дело  поглубже  ни  копнешь  -  все  его
работа. Трое, которые у Орлова сидят, оружие у Сеидова получали, а Сеидов  -
человек Коллинза. В банде, что под Шушей  ликвидировали,  помните  протоколы
допроса бандитов? Тоже перед самым  их  выступлением  кто-то  из-за  границы
прибывал. Задержанные говорили, посланец от  англичан.  И  наконец,  в  Баку
засекли работу нелегальной рации.
     - Господин майор в последнее  время  активизировался.  Что  собираетесь
предпринять по данному делу? С какого конца подкупаться?
     - Мне кажется, Николай Семенович, надо архивы поднять, угрозыск к этому
делу подключить, вообще здесь поискать,  нет  ли  следов  нарушителя.  Любит
майор Коллинз с эмигрантами дело иметь, убеждались мы в этом не раз. Их ведь
и верно готовить легче, обстановка знакома, да и укрываться  проще  -  связи
чет-нет да и сохранились.
     - Ну что  ж...  -  Гордеев,  сложив  пальцы  щепотью,  взялся  за  свою
аккуратную, клинышком бородку, потеребил,  будто  проверяя,  хорошо  ли  она
держится. - Значит, предлагаете начать с обычного розыска?
     - Так точно. Фотоснимки мы доставили. Запустим пока их  в  работу,  тем
временем, может, что-нибудь...
     - "Может" не годится, - нахмурясь, прервал Волкова Николай Семенович. -
То, что предполагал, - логично,  обоснованно,  скорей  всего  верно,  а  что
предлагаешь, мало, пассивно и потому плохо. Мехтиев вот  об  Азнефти  что-то
хотел сказать. Что там сможем сделать?
     - Я скажу, Николай Семенович, ладно? - включился в разговор до сих  пор
сосредоточенно молчавший Юсуф. - Аз-нефть трогать пока рано. Проверить,  кто
такой на самом деле Наджафов, как предлагает Анатолий  Максимович,  а  потом
уже в трест можно идти. Но я, честно скажу, о другом сейчас думаю.
     - Ишь ты, "о другом"... - Гордеев склонил набок большую, чуть  лысеющую
голову. - Ну давай свое "другое", вноси предложения.
     - Предложений  у  меня  нет,  -  ответил  Юсуф.  -  Просто  мысль  одна
мелькнула. Тот неизвестный, к которому нарушитель шел, должен знать,  что  к
нему гостя направили. Мы считаем, у "нардиста" своя связь с заграницей есть.
Теперь что выходит? "Нардист" связника  ждет,  тот  не  приходит;  "нардист"
обязательно беспокоиться начнет. Вот если ему на этом беспокойстве  подножку
поставить. Только как?..  Это  я  еще  не  придумал,  -  огорченно  закончил
Мехтиев.
     - Николай Семенович, в этом что-то есть, - заметил Волков.
     - И  немалое,  -  подтвердил  Гордеев.   Сняв   трубку,   он   позвонил
дежурному. - Распорядитесь, пожалуйста, чаю. И покрепче. - Он  откинулся  на
спинку кресла, с минуту сидел молча, прикрыв  ладонью  утомленные  глаза.  -
Хорошая эта мысль, Юсуф. Надо только ее на местность  наложить.  А  пожалуй,
получится.
     В дверь постучали. Нз пороге показалась официантка  с  овальным  медным
подносом. Гордеев подождал, пока она расставляла на маленьком боковом  столе
расписной чайник, вазочку с мелко наколотым  сахаром  и  пузатенькие,  очень
похожие на медицинские банки стаканчики - армуды. А когда официантка  вышла,
Гордеев, продолжая вышагивать  по  кабинету,  жестом  предложил  садиться  к
столу.
     - Юсуф, ты здесь младший, - наливай. И давайте немного побредим.
     "Побредим" -  было  одним  из  любимых  присловий  Николая  Семеновича.
Произносилось оно только тогда, когда в  хаотическом  нагромождении  фактов,
имевших отношение к только что  начатому  делу,  вдруг  намечалась  какая-то
схема, тропка, способная вывести к искомой цели.
     - Скажу  вам  прямо:  сегодняшний  разговор  был  построен   на   одних
предположениях. И все-таки я этим разговором  доволен.  Пока  вы  ничего  не
упустили и, надо сказать, к толковому выводу  подошли...  -  Гордеев  сделал
паузу. - А теперь наметим план  действий.  На  месяц-другой  посадим  своего
человека в адресный стол. Лучше девушку, Шубину или Горчакову. Пусть  выдает
справки. Логика здесь простая. У нарушителя на первое время была только одна
возможность легализоваться. По тем документам, что он нес с собой.  И  майор
его в покое не оставит. У Коллинза было уже два прокола, когда деньги у него
брали, границу переходили,  а  потом  дела  с  ним  иметь  не  желали.  А  в
Интеллидженс сервис, между прочим, денежки на ветер бросать не любят, есть у
них и отчетность и прочее. В общем, по всем  статьям  должны  они  Наджафова
начать разыскивать. Раз Азнефть -  значит  в  Баку.  И  скорее  всего  самым
простым и законным  путем  -  через  адресный  стол.  А  выяснение  личности
нарушителя по всем другим линиям ведите своим чередом. Чует  мое  сердце,  -
Гордеев погладил грудной карман своего кителя, будто и вправду  сердце  было
советником его в этом деле,  -  чует,  что  ваш  неизвестный  имеет  большое
отношение ко всему, что  сейчас  затевается.  Но  это  так,  догадки.  А  вы
действуйте.
     - Николай Семенович! А если англичане все-таки не станут выяснять,  что
случилось с Наджафовым? - спросил Юсуф, взволнованный тем,  что  именно  его
мысль легла в основу предложенного начальником плана.
     - Мы тогда, - Гордеев прищурился, заразительно улыбнулся, - постараемся
их на это подтолкнуть. Как? А способ поищем, какой-нибудь да найдется.
     На столе резко и требовательно затрещал телефон.
     - Слушаю... Да, несите... Та-ак... - протянул Гордеев  и  тяжело,  всей
ладонью, надавил на рычаг.
     Почти тотчас же в кабинет без стука вошел дежурный по узлу связи, подал
телеграмму.
     - Подождите здесь! - приказал Гордеев  и,  ссутулясь,  присел  на  край
стола, разворачивая вчетверо сложенный листок бумаги. Он  читал  его  долго,
хотя донесение состояло всего из нескольких строк. Потом вздохнул, вынул  из
ящика большой служебный блокнот, протянул дежурному.
     - Пишите:  "Нуха.  Мамедову.  Организуйте  наблюдение,   патрулирование
дорог,  ведущих  в   равнину,   оповестите   сельских   активистов,   отряды
самообороны". Еще запишите: "Кировабад. Опришко. Немедленно  усильте  охрану
строительства  рудника  и  других  важных  объектов  города.  Вам  в  помощь
направляются  сотрудники  управления.  Особое  внимание   уделите   контролю
железной дороги". Отправьте немедленно. Можете идти.
     Когда дверь за  дежурным  закрылась,  Гордеев,  поднеся  руку  к  самым
глазам, щурясь, всмотрелся в циферблат часов, потом тряхнул головой, отгоняя
сон. Волков и Мехтиев встали.
     - Сидите, сидите, - Николай Семенович  опустился  в  кресло,  устроился
поудобнее, потянулся к  чайнику.  -  А,  остыл  уже...  Ну  ладно.  Пожалуй,
отпущу-ка я вас теперь  отдыхать,  а  то  уж  и  рассвет  скоро.  Завтра  до
двенадцати свободны. А  уж  потом  придется  приналечь.  -  Допив  холодный,
ставший совсем уже черным напиток, он осторожно поставил пузатый стаканчик и
сказал: - Сегодня уже из  третьего  района  сообщают  о  перемещениях  банд.
Боюсь, что все может начаться раньше, чем мы ожидали. Придется нам...  -  Он
помолчал, пожевал губами что-то невидимое. И решительно закончил: - Да и вам
очень стоит поторопиться. Жду с докладом дня через три.
     Однако ни через три, ни через шесть дней докладывать было  еще  нечего.
После первых, казалось бы,  удачных  шагов  выяснение  практически  зашло  в
тупик. Обнаружившиеся было нити обрывались одна за другой.
     Паспорт на имя Наджафова Ашрафа, 1892 года рождения,  как  и  следовало
ожидать, оказался поддельным. Однако довольно скоро по картотекам  угрозыска
удалось установить настоящее имя нарушителя, уточнить детали его прошлого.
     Джебраилов Муса - так в действительности звали  погибшего.  А  проживал
он, во всяком случае до революции, в поместье многим  памятного  в  те  годы
Джебраил-бека.
     Бек, крупный и просвещенный землевладелец, наведывался в свои угодья не
часто. Он принадлежал к тем кругам азербайджанской знати, в  чьих  поместьях
вполне  современные  методы  ведения  хозяйства  -   система   севооборотов,
химические  удобрения,  породистый  скот,  -  противоестественно  и  страшно
сочетались с жесточайшим, чисто феодальным угнетением  крестьян.  Для  этого
существовали управляющие и телохранители. Муса Джебраилов входил в их число.
     Нельзя сказать, чтобы он сколько-нибудь выделялся в худшую  сторону  из
рядов других своих сотоварищей. Он был туповатым,  неграмотным  головорезом,
готовым по  первому  слову  хозяина,  выполняя  его  волю,  пойти  на  любое
преступление. И не из преданности, а еще и  потому,  что  безнаказанность  в
этих случаях была гарантирована.
     Джебраил-бек последний раз посетил родные места в 1915 году.  Тогда  он
жил в Лондоне и приехал, чтобы оформить продажу нефтяных  участков,  которые
сбыл незадолго до этого концерну Детердинга. Бек так и остался за границей и
теперь  вел  рассеянную  жизнь  рантье-космополита,   переезжая   из   одной
европейской столицы в другую. Его приближенных  крестьяне  ненавидели  лютой
ненавистью, и после революции им пришлось несладко.
     Ни при англичанах, ни при турках, ни при мусаватистах  Муса  Джебраилов
так и не мог найти своего места в жизни.
     Сначала он перебрался в Шушу и, похоже, был связан с  контрабандистами,
какое-то время пытался заняться торговлей, потом вообще исчез  на  несколько
лет из поля  зрения  и  вновь  обнаружился  уже  не  на  юге,  а  на  западе
республики, почти на границе с Грузией, в знаменитой  своими  виноградниками
Акстафе.
     В начале 1926 года  кто-то  из  родственников  устроил  его  заведовать
магазином, но проработал он недолго. Совершил растрату, пытался бежать,  был
пойман, осужден, оказался в тюрьме в Закаталах.  Однако  сумел  уйти  из-под
стражи и скрыться надолго, по всей видимости - за  пределы  республики.  Кто
помогал ему в побеге, было неизвестно, и это наводило на размышления.
     Было и еще одно обстоятельство, очень  насторожившее  Волкова.  В  день
побега Джебраилова в поселке, неподалеку от границы, было совершено дерзкое,
оставшееся  нераскрытым  убийство.  Неизвестный  преступник  вырезал   семью
мелкого торговца, когда хозяин отлучился из  дому  всего  на  два  часа,  и,
забрав ценности, сумел скрыться.
     Торговец был - родом из Закатал, где отбывал наказание Джебраилов,  так
что какую-то информацию о нем преступник легко мог получить в тюрьме.
     Но все это, впрочем, оставалось пока в области чистых предположений,  а
главное - никак  не  приближало  к  разгадке  того,  зачем,  с  какой  целью
Джебраилов вернулся в Азербайджан.
     Света Горчакова уже  вторую  неделю  исполняла  обязанности  сотрудницы
бакинского городского адресного стола, оперативные работники,  выделенные  в
помощь Волкову, за это время уже не раз по ее сигналу отправлялись вслед  за
людьми,  разыскивавшими  Наджафовых  Ашрафов  соответствующего  возраста.  И
каждый раз возвращались ни с чем. Те, кто приходил за справками,  искали  (и
находили) реально существовавших Наджафовых.
     К началу четвертой  недели  Гордеев  снова  вызвал  к  себе  Волкова  и
Мехтиева. Был он явно измотан, сух, пожалуй, даже резковат.
     - Плохо работаете, Анатолий Максимович. На месте топчетесь. Уперлись  в
одну схему и за ее пределами не ищете. Не может, понимаете, не  может  быть,
чтобы еще каких-то следов Джебраилов нам не оставил. Все  его  старые  связи
проверены?
     - Так точно. - На крутолобой, чисто выбритой голове Волкова  проступили
капельки мелкого пота. - Из Закатал, Агдама подробные материалы получены.  И
в  бывшем  поместье  -  там  теперь  совхоз  -   тоже   товарищи   побывали.
Единственный, кто пока молчит, уполномоченный в Акстафе. Запрашивал  дважды,
он в командировке сейчас.
     - Сами почему туда не выехали?
     - Так  ведь  здесь,  в  адресном,  один  за  другим  появляются   люди,
интересующиеся Наджафовым. Вот-вот наш должен обнаружиться, я так полагаю.
     - Раз они до сих пор Джебраилова искать не  стали,  значит  сами  и  не
начнут.  Думайте,  как  подбросить  им  эту  идею.  Могу  вам  сказать,  что
нелегальная рация связывается с закордоном чаще, чем раньше.  Не  исключено,
что это переговоры о связнике. Большим утешить не могу. Выезжайте в  Акстафу
немедленно. А вам, Мехтиев, придется на денек съездить к  Орлову.  Явился  к
нему с повинной старый контрабандист из  местных  и,  похоже,  дает  кое-что
интересное. Привезете подробности. Прошу  выполнять.  -  И  Гордеев,  видно,
чем-то озабоченный, склонился над лежавшими на столе бумагами.
     Волков  молча  повернулся,  направился  к  выходу.  Но  Юсуф,   который
относился к Гордееву не просто как к начальнику, а как к другу и учителю, не
выдержал. Он шагнул вперед и робко, совсем по-домашнему, мягко спросил:
     - Николай Семенович. Может, что сделать надо?
     Гордеев поднял голову, недоуменно посмотрел на него, видимо  не  поняв,
потом невесело, через силу улыбнулся.
     - Ничего ты не сделаешь, сынок. Плохо у нас. Банда Гейдар-аги вышла  из
леса. Был налет. Есть жертвы.




     Агри - так называлось это селение, расположенное  в  одном  из  боковых
ущелий у верховий бурного, стремительного  Агричая.  Но  жителей  деревни  в
здешней округе именовали обычно не агричайцами, что  вполне  соответствовало
бы местным традициям, а фундукчи. Главным источником  их  доходов  был  сбор
дикого ореха - фундука.
     Густые заросли орешника начинались сразу  же  за  огородами  и,  словно
ковром гигантских мхов выстилая крутые склоны ущелья, уходили далеко вперед.
Под этим непроницаемым для  глаза  малахитового  цвета  покровом  скрывались
осыпи, расщелины и валуны, он слаживал рельеф, придавая ему мирную плавность
очертаний, и лишь кое-где одинокими рифами  выдавались  над  ним  источенные
ветрами вершины скал.
     Обычно в эту пору года лес не бывал безлюдным. На бесчисленных  изломах
зигзагами исчертивших его тропок  можно  было  встретить  стайку  мальчишек,
спешивших добрать последний урожай фундука; мужчину, погонявшего  ишака,  по
самые уши завьюченного тугими связками с сеном  альпийских  лугов;  старика,
волочившего свежесрубленный куст, на который, как  на  санки,  были  уложены
вязанки колючего хвороста.
     Но в этот день все взрослое  мужское  население  деревни  собралось  на
маленькой площади у наполнявшегося из  родника  бассейна,  под  раскидистыми
ветвями могучих, старых, как сами горы, чинар. Собралось не по  своей  воле.
Весь день в селении хозяйничала банда Гейдар-аги.
     Банда захватила Агри под утро, когда даже самые работящие из хозяев еще
не выходили к скотине, а петух дедушки Рза, заменявший в  селении  муэдзина,
еще не возвещал о приближении первой молитвы. Банда захватила село умело, по
чьей-то хитрой подсказке, без лишнего шума и почти без потерь.
     Спешившиеся всадники,  оставив  на  дороге  конную  заставу,  крадучись
пробрались по опушке, потом разом, как загонщики, вышли из леса  и  окружили
дворы сельских активистов. Протяжный посвист главаря подал сигнал  к  атаке.
Четверо из пятерых бойцов самообороны, даже не успев взяться за оружие, были
схвачены.
     Удалось  вырваться  лишь  Фархаду,  комсомольцу,  молодому   силачу   и
отчаянному наезднику. Воротившись домой поздно вечером и не желая  тревожить
родителей, он заночевал в сарайчике, служившем и конюшней и сеновалом. Наган
был при нем, и, когда приклады бандитских  винтовок  забухали  в  двери  его
дома, Фархад не растерялся.
     Мгновенно взнуздав своего  Карабаха,  он  вскочил  на  него  тут  же  в
сарайчике, одним толчком распахнул настежь хлипкие воротца и с места  бросил
скакуна в галоп. Бандита, кинувшегося  ему  наперерез,  Фархад  сбил  конем,
второго,  уже  вскидывавшего  винтовку,  опрокинул  выстрелом  в   упор   и,
пригнувшись,  перемахнул   через   низенький   глинобитный   дувал.   Бросив
неоседланного Карабаха, беглец скрылся в густой чаще на той стороне  ущелья.
Преследовать его было почти бесполезно, да и небезопасно.
     Разъяренные неудачей бандиты хотели было сорвать злость  на  домочадцах
Фархада, но Гейдар-ага запретил. Жены у Фархада  по  молодости  лет  еще  не
было, а обижать стариков значило восстановить против себя  всю  деревню,  на
что пойти главарь банды пока не хотел.
     Схваченных активистов  заперли  в  надежном  каменном  амбаре  местного
кулака Сеид-Аббаса, сам Гейдар-ага вместе с несколькими  приближенными  тоже
расположился у него в доме, очень долго  мылся,  потом  ел  плов,  пил  чай,
отдыхал. Ферхаду нужно было немало времени, чтобы  по  чащобам  закатальских
лесов добраться до ближайшего селения, и бандиты не торопились.
     Лишь к вечеру, когда тусклое серебро вечных  льдов  на  вершинах  Базар
Дюзи, будто подсвеченное  изнутри,  начало  наливаться  тревожным  багрянцем
заката, Гейдар-ага велел собрать на площади всех сельчан.
     Ждали его долго, в полном молчании. Наконец тяжелые, окованные  железом
ворота распахнулись, и со  двора  Сеид-Аббаса  вырвалась  группа  всадников.
Горяча коней, вздымая клубы пыли, они проскакали по площади и рассыпались по
сторонам, на  ходу  сдергивая  с  плеч  карабины.  Следом  показался  и  сам
Гейдар-ага.
     Горбоносый, пышнобородый, с изрытым оспой лицом, он обратил бы на  себя
внимание в любой толпе. Низко надвинутая на  лоб  серая  каракулевая  папаха
сливалась завитками с полуседыми бровями, взгляд был тяжелым, настороженным,
движения степенны, но полны сдерживаемой силы.
     К бассейну он подъехал не торопясь, приложив руку к сердцу,  поклонился
старикам, но не сошел с  коня,  оставался  в  седле,  старинном,  с  резными
деревянными луками, потом поднял руку.
     - Братья мусульмане! - Гейдар-ага был явно простужен,  и  оттого  голос
его звучал хрипло и глухо. - Все вы знаете, что я и мои люди  подняли  знамя
священной войны газавата в защиту  веры  и  наших  старых,  добрых  обычаев.
Скоро, очень скоро под этим зеленым знаменем встанут тысячи  богатырей.  Уже
поднимаются мусульмане в других уездах, уже пылают дома отступников, которые
на  земле  наших  дедов  и  отцов  хотят  завести  новые  порядки,   порядки
нечестивцев, затоптать законы шариата. Но пока мне нужна  помощь.  Людьми  и
продовольствием. Я знаю, вы простые, честные крестьяне, привычные к топору и
мотыге. Стрелять вы умеете в воздух, да и то  только  на  свадьбах,  а  пара
крепких буйволов вам дороже боевого коня. Но, может быть, среди вас найдется
настоящий мужчина, который захочет стать в ряды  братьев  по  вере?  Кто  не
боится выступить в защиту ислама с оружием в руках, пусть выйдет вперед.  Мы
дадим ему коня, шашку  и  винтовку,  мы  выведем  его  на  священную  дорогу
газавата.
     Гейдар-ага  смолк  и,  подбоченясь,   чуть   тронул   коня   каблуками.
Сдерживаемый сильной рукой, жеребец заплясал  на  месте,  далеко  отбрасывая
сухие точеные ноги, брызгая из-под копыт мелкой щебенкой. Толпа настороженно
молчала. Потом из ее рядов  решительно  выдвинулся  парень  лет  двадцати  в
добротном суконном архалуке. Это был племянник Сеид-Аббаса.
     Низко поклонившись Гейдар-аге, он стал рядом с ним  и  вызывающе  обвел
толпу взглядом. Словно отвечая на этот вызов, вперед вышел еще один человек.
Одет он был бедно, почти нищенски, но был рослый и крепкий.
     - А, Керим-бездельник, - негромко, но явственно донеслось из  толпы.  -
Вором он был, вором и остался, такому прямая дорога в лес.
     Гейдар-ага качнулся в седле, рука  его  легла  на  кобуру  маузера,  но
благоразумие, видимо,  победило.  С  недоброй  усмешкой  он  обвел  крестьян
пристальным, сверлящим взглядом, прищурился.
     - Вы сказали, я слышал, - негромко, угрожающе произнес он. - Керим  мой
старый друг и честный мусульманин. Кто-то из  вас  обидел  его.  Я  не  буду
спрашивать кто - не годится  правоверному  выдавать  своего  соседа.  Но,  -
Гейдар-ага повысил голос, - по закону гор обида должна быть оплачена выкупом
или кровью. Мне  не  хочется  проливать  мусульманскую  кровь.  Каждый  очаг
заплатит за обиду хлебом, мясом, рисом. Вы будете привозить это сами. Раз  в
неделю. В урочище Трех Дубов. Вы слышали, я сказал.
     В толпе раздался приглушенный ропот.
     - Кто будет уклоняться, тот враг ислама! - выкрикнул  Гейдар-ага.  -  А
что случается с врагами, вы увидите сейчас здесь.
     Хлопнув в ладоши, он отдал какое-то приказание одному из охранявших его
всадников и медленно отъехал в сторону. Бандит карьером пронесся  по  улице,
круто осадил коня у ворот Сеид-Аббаса, спешился...
     Через несколько минут на улицу вывели тех, кто сидел в  амбаре.  Следом
появилась арба, обычная, на высоких деревянных  колесах,  запряженная  парой
сытых, круторогих буйволов, чем-то нагруженная.  Крестьяне,  собравшиеся  на
площади, с тревогой и недоумением следили за приближавшейся процессией.
     Связанных активистов тащили почти волоком, продев под стянутые на груди
ременные путы арканы, концы которых были привязаны к седлам  коней,  погоняя
нагайками,  ударами  прикладов.  Никто  из  участников  этого   шествия   не
произносил ни слова.
     Их подвели к чинарам, втащили на арбу.
     - Керим! - еще более хрипло, чем прежде, сказал-выдохнул Гейдар-ага.
     Зверски осклабясь, Керим понимающе  кивнул  и  перебросил  через  низко
нависшую ветвь чинары веревку с петлей на конце. Толпа глухо ахнула. Один из
аксакалов выступил  вперед  и,  пытаясь  придать  своему  голосу  твердость,
произнес:
     - Недоброе дело убивать людей, которые ничем тебя не  обидели.  Побойся
аллаха, Гейдар-ага, у каждого из них есть дети.
     Свистнула  плеть.  Аксакал   отступил,   пошатываясь,   прикрыв   рукой
обожженное ударом лицо.
     - Отец! -  В  гуще  толпы  водоворотом  вскипела  короткая  схватка  и,
отшвыривая пытавшихся удержать его крестьян, оттуда вырвался какой-то юноша,
почти мальчик. В несколько скачков он оказался у стремени Гейдар-аги, рванул
из-за пазухи тускло блеснувшую сталь...
     Бледные в  предзакатном  свете  вспышки  выстрелов  отшвырнули  его  на
каменистую землю. Он  упал  навзничь,  перевернулся,  еще  не  понимая,  что
произошло, приподнялся на локтях, пытаясь дотянуться до  выпавшего  ножа,  и
снова рухнул. На выцветшем холсте залатанной  рубахи  проступили  два  бурых
пятна.
     Гейдар-ага сунул маузер в кобуру, круто повернул коня,  жестом  показал
Кериму, что пора кончать, и медленно поехал  с  площади.  Главарь  был  явно
недоволен  собой.  Рассчитывать  на  поддержку  в  этой   деревне   уже   не
приходилось.
     Час спустя длинная вереница всадников, человек тридцать,  не  торопясь,
словно возвращаясь с  ученья,  проследовала  через  деревенскую  площадь.  К
седлам были  приторочены  бараньи  туши,  мешки  с  рисом,  мукой,  овощами,
зеленью. Отдохнувшие за день кони даже  с  грузом  шли  в  гору  легко,  без
понуканий. Лишь приближаясь  к  старой  чинаре,  они  начинали  тревожиться,
шарахались, испуганно храпели.
     Почти каждый из бандитов вел в поводу запасную, сменную лошадь. Все они
тоже были навьючены припасами, награбленными в деревне.  А  к  седлу  пегой,
доверенной Кериму, был приторочен обернутый в  бурку  длинный  сверток.  Это
были винтовки повешенных активистов. Гейдар-ага уходил в горы.
     Уходил зверь, свирепый, хитрый и осторожный, каким бывает барс, некогда
упущенный неопытным охотником и уже никогда не забывающий о своей встрече  с
человеком, умеющий обойти даже самые надежные ловушки.
     А в это время на  окраине  маленького  пограничного  городка,  лежащего
далеко к югу от Агричайского ущелья, городка,  уже  знакомого  читателям  по
описанию поездки Волкова и  Мехтиева,  происходили  события,  имевшие  самое
непосредственное отношение к судьбе закатальского "барса"  и  многих  других
действующих лиц повести.
     ...Сухопарый, высокий, чуть сутуловатый,  этот  старик  выглядел  много
моложе своих шестидесяти с лишним лет. В  аккуратно  подстриженных  усах,  в
густой шевелюре ни сединки; обветренная, загорелая кожа туго обтянула острые
плиты скул, и только у глаз собирались в неприметные веера мелкие  морщинки.
Походка была легкой, свободной, уверенной.
     Войдя в город,  он  огляделся,  наискось  пересек  улицу  и  присел  на
корточки у арыка, в редкой тени чахлой акации. С минуту посидел  неподвижно,
будто что-то разглядывая на  подернутой  мелкой  рябью  поверхности  мутного
желтого потока, потом бережно  опустил  на  землю  тяжелый  хурджин  и  стал
приводить себя в порядок.
     Распустив ремешки, старик  снял  сыромятные  чарыхи,  вытряхнул  песок,
затем так же неспешно стянул толстые, ковровой вязки шерстяные носки и выбил
из них дорожную пыль, очень аккуратно обулся. Потом умылся, зачерпывая  воду
корявой ладонью, и опять  продолжал  сидеть,  ожидая,  пока  обсохнет  лицо,
поймал  несколько  вялых   лепестков,   принесенных   говорливым   ручейком.
"Али-Аббас опять не успел вовремя снять свои розы, - печально произнес он. -
Что ж, у самого красивого цветка тоже бывает своя осень".  Просидев  у  воды
еще несколько минут, он решительно поднялся и,  взвалив  на  плечо  хурджин,
зашагал к центру.
     Остановился  он  у  глухого  глинобитного  забора,  прорезанного  узкой
калиткой, и, едва взялся за висевший на ней молоток, как за оградой раздался
злобный лай пастушьей овчарки.
     - Молчи, Шайтан! - прикрикнул гость, и лай тотчас же сменился радостным
повизгиванием. Дом явно не принадлежал старику: "хороший пес узнает  хозяина
по звуку шагов". И все-таки его  здесь  знали.  Заскрипел  засов,  навстречу
вышла женщина, молодая, с  лицом,  прикрытым  платком,  конец  которого  она
придерживала зубами.
     - Это вы, отец? Заходите, пожалуйста.
     Она хотела было снять с плеча свекра хурджин, но тот отмахнулся.
     - Дома Касум?
     - Недавно пришел, в больнице был. Да вы проходите, проходите...
     А с  веранды  уже  спешил  мужчина  лет  тридцати,  такой  же  высокий,
сухопарый, подвижный. Правая его рука, схваченная свежими бинтами, покоилась
на перевязи, неумело завязанной под воротником полувоенной гимнастерки.
     - Салам, ата! Хороший день сегодня у меня: ты пришел.
     Не отвечая на приветствие, старик указал на перевязанную руку сына.
     - Это откуда? Случилось что?
     - Совсем ничего, ата-джан, - Касум смущенно улыбнулся. -  Так,  пустяк,
немножко царапнуло.
     - Стреляли в тебя? - старик не пытался скрыть своего волнения. - У тебя
кровник есть?
     - Что ты говоришь, отец, - Касум  нахмурился.  -  Я  комсомолец,  какие
кровники могут быть! Бандиты стреляли.
     - Почему бандиты? Ты что, милиция,  огепеу?  Ты  ветеринар,  твое  дело
барашков лечить. - Отец никак не мог успокоиться.
     - Правильно, ата. Только я еще и боевик  районного  отдела  АзГПУ.  Вот
погляди...
     Почтительно поддерживая старика под локоть, Касум привел его в комнату.
На почетном месте, между нишами, заменявшими в доме шкафы, висели на  гвозде
короткая кавалерийская винтовка и кожаный патронташ.
     - Видишь, оружие доверили.
     Отец покачал головой.
     - Да поможет тебе аллах в этом опасном деле, сынок.
     - Э-э, отец, кто из Расуловых боялся опасных дел? Ты ведь  тоже...  Ох,
ата, ата. Сколько раз мы с тобой  говорили.  Моя  опасность  государству  на
пользу, твоя - ему во вред.
     - Ну ладно, ладно, - старый Расулов  только  сейчас  вспомнил  о  своем
грузе.  -  Позови  Гюльнару,  пусть  возьмет  хурджин.  Мать  там   прислала
варенье-маренье, еще кое-что. А мне с тобой поговорить надо.
     Молчаливая Гюльнара приняла хурджин, бесшумно ступая, накрыла в задней,
самой прохладной комнате стол. Но ни кюкю - яичница со  свежей  зеленью,  ни
долма - голубцы из  виноградных  листьев,  ни  даже  густой,  цвета  старого
червонного золота мед горных пчел не привлекли внимания старого Расулова.
     Поджав под себя обтянутые носками ноги,  он  сидел  за  низким  круглым
столиком, крошил на скатерть свежий, домашней выпечки  чурек  и,  равномерно
покачиваясь, рассказывал сыну о том, что произошло  с  ним  на  днях  по  ту
сторону границы.
     - Ты уже знаешь, товары свои я сбывал муаджиру*  Кули-заде.  Много  лет
знаю этого человека, всегда думал - хороший, честный купец. Оказался -  змея
двухголовая. Когда я бывал у него в доме, он всегда хорошо принимал, о семье
расспрашивал, совсем как родственник. Я ему о тебе говорил, о Гюльнаре тоже,
как живете, где работаете, про ее паспортный  стол.  Почему  не  рассказать?
Прошлую пятницу пошел опять на ту сторону. Оставались у меня кольца золотые,
хотел продать, корова старая совсем. Думаю  -  схожу  последний  раз,  потом
брошу это дело, раз  ты  так  просишь.  Все  хорошо  было,  только  в  лавке
Кули-заде еще один человек меня ждал. Почтенный с виду,  посмотришь  -  тоже
купец, только с носом у него  нехорошо,  лошадь,  видно,  ударила,  сломала.
Сеидов его зовут, я это потом узнал. Поговорили мы с ним, как полагается,  а
потом стал он меня спрашивать, как думаешь, про кого?
     ______________
     * Муаджир - эмигрант (азерб.).

     - Откуда мне знать, ата,  -  в  голосе  Касума  звучала  плохо  скрытая
тревога.
     - Не удивляйся, о Гюльнаре. Достань, говорит, через  сноху  три  чистых
бланка советских паспортов и принеси нам.
     - Ну, а ты что сказал?
     - Я сказал:  как  я  могу  это  сделать?  Сноху  за  пропажу  паспортов
арестуют. Я этим не занимаюсь,  говорю,  мое  дело  -  товар  принес,  унес,
заработал немножко.
     - Вот видишь! -  Касум,  не  выдержав,  вскочил  на  ноги,  заходил  по
комнате, бережно поддерживая растревоженную,  видно,  руку.  -  Вот  тебе  и
"товар". Сеидов этот наверняка с бандитами связан, а может, с  кем-нибудь  и
похуже. Ай, в какое ты дело попал, отец! Ну, а что потом?
     - Потом они мне грозить, понимаешь,  стали.  Сеидов  сказал:  Кули-заде
сейчас меня полиции отдаст, скажет - я контрабандист, и сгнию я в тюрьме  на
чужой земле. "Мурсал-киши верно говорит,  соглашайся,  Гасан,  -  поддакивал
этот внук шакала Кули-заде. - Мы научим  тебя,  как  сделать  с  паспортами,
чтобы Гюльнара в стороне осталась". Я подумал-подумал, решил, все равно  так
они меня не выпустят. "Ладно, - говорю, - пиши бумагу".
     - Какую еще бумагу? - встревожился Касум.
     - А, понимаешь, они так сказали, в бумаге написано, за что я  деньги  у
них получил, если обману, они ее сюда в гепеу перешлют.
     - И ты подписал?
     - Зачем подписал, сказал: "Неграмотный я, палец приложу, ладно".
     - Ну,  подпись  или  палец  отпечатать  -  это  разница  небольшая,   -
пробормотал Касум.
     - И я так думаю, сынок, - согласился Расулов-старший. - Потому и пришел
к тебе прощаться.
     - Прощаться?
     - Я, конечно, плохой человек, через границу ходить  никакая  власть  не
разрешала, только бандитам помогать, которые в моего сына  стреляют,  амбары
крестьянские жгут, я не буду. Иранцы говорят: "Нож не режет свою  рукоятку".
Решил так: пойду к начальнику  Орлову,  пусть  меня  сам  в  тюрьму  сажает.
Посижу, выйду, контрабанду брошу, хозяйством заниматься  стану.  Я  на  этой
земле родился.




     Часов около  пяти  невысокий  грузноватый  блондин  лет  пятидесяти,  в
светлом полотняном  костюме,  соломенной  шляпе  и  больших  круглых  очках,
делавших его похожим на старую сову,  приехал  на  фаэтоне  на  улицу  Камо,
отпустил извозчика и, внимательно осмотревшись, свернул в боковой переулок с
неудобопроизносимым названием - Третий  Нижнеприютский.  Так  же  называлась
раньше и улица, на которую он выходил, но ее переименовали, а  про  переулок
забыли.
     Дойдя  до  своей  калитки,  человек-сова   достал   ключ,   потоптался,
старательно "не  попадая"  в  прорезь  замка,  и,  зорко  оглядев  пустынный
переулок, исчез за высоким, выложенным из камня забором.
     Маленький дворик  утопал  в  зелени.  Могучий  великан-карагач,  словно
папахой, накрывал его своей раскидистой  кроной,  вдоль  забора  топорщились
листвой  благородные  лавры,  на  веранду,  где   хлопотала   с   керосинкой
сгорбленная морщинистая старуха протягивал свои узловатые ветви старый орех.
     Увидев жильца, старушка укоризненно покачала головой.
     - Опять вы дома не  кочевали,  Аркадий  Иванович.  Все  по  друзьям,  а
годы-то немолодые.
     - Задержался, тетя Даша! Выходной сегодня! - громко, отчетливо произнес
жилец - старушка была глуховата. И, помолчав, добавил: - Заигрался в  нарды,
а поздно идти не хотелось.
     Это, последнее, было чистой правдой. Он был за городом в  Мардакянах  и
хотя был занят отнюдь не нардами,  но  действительно  опоздал  на  последний
поезд.
     Войдя в комнату, жилец тети Даши с отвращением содрал  с  себя  влажную
тенниску и плюхнулся на  диван,  блаженно  щурясь  от  прикосновения  к  его
прохладной кожаной обивке. Ощущение  было  почти  такое  же,  как  будто  он
опустился в ванную, без которой он по-настоящему страдал.
     Впрочем, если уж быть совершенно точным, больше всего в последнее время
человеку в очках не хватало душевного спокойствия, уверенности в том, что  и
этот год для него окончится вполне благополучно. То ли начали сдавать нервы,
то ли работать действительно стало намного трудней, но только  уже  довольно
давно человек, числившийся в сверхсекретных картотеках  Интеллидженс  сервис
под номером 015, пребывал в постоянном мрачном напряжении.
     Его раздражало все. И эта комната, размалеванная по  потолку  дурацкими
толстобокими гуриями, которые с  грацией  бегемотов  кутались  в  прозрачные
накидки, и весь этот город, возмутительно напоминавший Неаполь,  где  прошла
его юность. А главное - люди! Несговорчивые, бесконечно упрямые, с  какой-то
патологической,  фанатичной   верой,   что   все   происходящее   вокруг   -
свидетельства больших и важных для  них  перемен,  они  были  очень  трудным
материалом.
     Собственно говоря, эти перемены замечал и он сам. Опытный  разведчик  и
по долгу службы неплохой экономист, 015  в  своих  сводках  отдавал  должное
быстрому  строительству  новых  промыслов,   первым   успехам   крестьянских
кооперативов, возникновению институтов, заводов, рудников.
     Но  почему  судьба  какого-нибудь  Дашкесанского  рудника   волнует   и
выпускника  мединститута,  и  просоленного  морскими   ветрами   боцмана   с
танкера-водовоза на линии Баку - Красноводск, этого жилец тети  Даши  понять
не мог, несмотря на свой опыт и умение разбираться в людской психологии.
     "Русский этап" его карьеры начинался в Петрограде, в 1917 году. И тогда
он впервые столкнулся с проявлением этих не понятных ему черт  человеческого
характера. Столкновение получилось довольно жестким, он едва сумел  уйти  от
агентов ЧК и выбраться за границу. С тех пор человек в очках прошел  суровую
школу и не оступился ни разу. Вторично послали его в Советский Союз  в  1928
году. Но хотя теперь он был уже профессионалом высокого  класса,  работалось
ему много труднее, чем прежде.
     Чувство не личной обреченности, нет, а скорее всего полной исторической
бессмысленности того, что приходилось делать, все  чаще  и  чаще  овладевало
Аркадием Ивановичем. Он  понемногу  опускался,  забросил  гимнастику,  начал
попивать, обрюзг.
     Доведенные до автоматизма навыки пока  еще  надежно  оберегали  его  от
каких-нибудь роковых оплошностей. Но все равно то,  что  делал,  совершалось
лишь в силу своего рода инерции.
     Проспал Аркадий Иванович довольно долго. Солнце давно уже зашло,  когда
он, будто поднятый звонком будильника,  вскочил,  схватился  за  часы.  Было
ровно  восемь.  До  сегодняшнего  сеанса  связи  оставалось  еще  достаточно
времени, вполне можно было успеть приготовить очередную сводку.
     Аркадий Иванович запер входную дверь, достал из ящика стола отвертку и,
подойдя к изразцовой печи, начал методично, поддевая  лезвием,  вынимать  из
облицовки голубоватые прохладные плитки. Одна,  другая,  четвертая...  Через
несколько  минут  открылся  глубокий  тайник,  в  котором  стоял   аккуратно
упакованный  радиопередатчик.  Аркадий  Иванович  поставил  его   на   стол,
подключил к сети, соединил  с  куском  провода,  поддерживающего  над  окном
плотную штору, - это была антенна, надел  наушники.  Еще  раз  посмотрев  на
часы, он тронул верньеры. Чуть  потрескивая,  засветились  лампы,  блестящая
игла стрелки поползла по прорези шкалы, рука привычно легла на ключ.
     "Я БРС... Я БРС... Прием... Прием..." - понеслось в эфир.
     Через две минуты в наушниках послышался частый писк ответной  морзянки.
Длинная колонка аккуратно, по-бухгалтерски выписанных цифр быстро  вырастала
на гладкой бумаге блокнота агента 015. Последние несколько знаков он не стал
записывать. Они бывали в каждой радиограмме и означали: "Да хранит вас  бог.
Уильям". Брезгливая усмешка скользнула по обрюзгшему, с двойным  подбородком
лицу, когда он услышал давно знакомое сочетание точек и тире.  Упоминание  о
боге со стороны шефа, который не моргнув глазом посылал  на  смерть  десятки
людей, звучало по меньшей мере неуместно. Но  таковы  были  традиции  старой
школы, давно уже вызывавшие у Аркадия Ивановича только недобрую иронию.
     Закончив сеанс  и  убрав  рацию,  015  снял  с  полки  томик  Диккенса,
служивший ключом к коду, и стал расшифровывать радиограмму.
     "Необходимо   изыскать   возможность   самостоятельно    связаться    с
Гейдар-агой, оперирующим в Закатальских лесах, передать ему известный  склад
Э 4, совместно наметить меры по расширению  движения.  Ликвидация  отдельных
советских представителей в деревне -  акция,  не  дающая  должного  эффекта.
Очень важно организовать  объединение  повстанцев  в  Закаталах  с  отрядами
Саттар-хана, Али Нияза,  направить  их  на  более  серьезные  действия.  При
получении вами таких возможностей  дадим  подробные  указания.  Связаться  с
Гейдар-агой надо не позднее первой половины октября. Ждем ваших предложений.
В настоящее время повторная присылка средств представляется затрудненной. По
достоверным сведениям, Наджафов-Джебраилов находится в Баку. По  возможности
примите меры".
     Аркадий Иванович дважды прочитал радиограмму и задумался.
     Положение осложнялось. Подключаться к руководству действиями повстанцев
без достаточно надежного контакта с начальством по ту сторону  границы  было
делом  почти  бессмысленным.  Работа  же  на  рации,  питаемой  от   обычной
электросети, требовала частой  смены  квартир,  а  деньги  были  на  исходе.
Приниматься за розыски  Наджафова-Джебраилова  Аркадию  Ивановичу  очень  не
хотелось.  "Проклятый  святоша.  Беспокоится  о   червонцах,   которые   дал
Наджафову. Блюдет финдисциплину,  ревизии  боится,  -  пробормотал  015,  не
замечая, что ругает шефа на том самом языке  советского  служащего,  который
еще два года назад вызывал у него язвительные насмешки. - Но  сам  я  в  это
дело не полезу. Шалишь..."
     Робкий стук в дверь прервал его размышления. Тетя Даша звала ужинать.
     Сунув радиограмму в карман, Аркадий  Иванович  вышел  на  веранду.  Над
обеденным столом в неярком свете электрической, под матовым  колпаком  лампы
сновали редкие  осенние  мошки.  Старушка  уже  поставила  блюдо  с  пловом,
графинчик, прибор. Остро вспыхнувший голод напомнил 015, что сегодня  он  не
обедал. Но сразу сесть за стол не пришлось. От калитки донесся громкий  стук
молотка о железную скобу. Пришлось идти открывать калитку.
     - А, Эюб! - с некоторым оживлением произнес он, впуская гостя. - Пришел
вовремя,  тетя  Даша  отличный  плов  приготовила.  Кстати,  есть  о  чем  и
поговорить, я уж и сам думал тебя вызвать. Ну пошли.
     - Сказано: дающий  сразу  -  дает  вдвойне.  Я  голоден,  как  эскадрон
кавалеристов,  -  широко  улыбнулся  вошедший,  протягивая  хозяину  жесткую
ладонь.
     Аркадий Иванович, закрывая калитку, с завистью  окинул  взглядом  Эюба.
Смуглый, курчавый брюнет, подтянутый,  широкоплечий,  он  был  одних  лет  с
Аркадием Ивановичем, но казался значительно моложе его. Четким,  размеренным
шагом  Эюб  Гусейнов  направился  к  веранде.  Белая  рубашка,  подпоясанная
кавказским ремешком, галифе и мягкие козловые сапоги удивительно шли  к  его
стройной фигуре.
     Они уселись за стол. Старуха поставила второй прибор.
     - Повар офицерской кухни в "дикой дивизии" тоже неплохо  готовил  плов.
Но угощал им только по большим праздникам, - сказал Гусейнов, накладывая  на
тарелки плов, желтый от шафрана.
     - Что за привычка - где надо и не  надо  поминать  о  "дикой  дивизии"?
Служба в этой "контрреволюционной националистической части", как  теперь  ее
именуют, не делает тебе особой чести в глазах нынешних хозяев.
     - А мне плевать. Я горжусь  тем,  что  был  офицером,  -  нахмурившись,
ответил Гусейнов.
     - Гордись  на  здоровье.  Но  про  себя.  В  твоем  положении   незачем
привлекать лишнее внимание. Выпьем?
     Первая часть ужина  прошла  в  молчании.  Но  Гусейнов,  непривычный  к
алкоголю, вскоре раскраснелся, подобрел.
     - О чем хотел поговорить, Аркадий Иванович? - спросил  он,  откидываясь
на спинку стула и закуривая. - Плов хорош, курица нежна, как пери*, но  наше
дело мужское - о делах забывать нельзя.
     ______________
     * Пери - фея (перс.).

     - Вот прочти, - Аркадий Иванович передал Гусейнову радиограмму.
     Тот внимательно прочел  ее  и  вернул  Аркадию  Ивановичу.  015  сложил
листочек, чиркнул спичкой, поджег и положил в пепельницу.
     - Ну и что ты обо всем этом скажешь, Эюб?
     - Вести  эскадрон  в  атаку  я  умею.  Штаб,  если  будет  нужен,  тоже
организую. Учить людей воевать - пожалуйста. Но  лазить  по  кустам,  искать
этого Гейдара? Избавьте! Он что, сумасшедший, твой Уильям?
     - Нет, он кадровый офицер разведки. Задание очень  сложное,  верно.  Но
если  мы  категорически  будем  настаивать,  что  без   связного,   знающего
Гейдар-агу,  не  можем  наладить  работу  с  повстанцами,   шеф   что-нибудь
придумает, - Аркадий Иванович налил себе еще, залпом опрокинул рюмку. -  Он,
видимо, не  представляет  себе,  что  значит  связаться  с  бандой,  которая
скрывается в лесу. Да еще найти главаря, заставить себе поверить! И все-таки
надо поискать такие пути.
     - Ха! Разве я говорю, не надо?  Ищи,  пожалуйста,  что  решишь,  скажи,
тогда делать буду. Ты меня знаешь. Слушай, Аркадий Иванович,  -  голос  Эюба
стал мягок и вкрадчив. - Понимаешь, я опять на мели. Ты не сможешь...
     - Больно часто ты попадаешь на мель,  -  недовольно  проворчал  Аркадий
Иванович, но тут же полез за бумажником, извлек несколько  банкнотов.  -  Но
учти: это последние. Запасы мои на исходе, а когда будет перевод, никому  не
известно.
     - Слушай, Аркадий Иванович! А может, я найду все же  Наджафова?  Обидно
мне, честное слово, обидно, мы тут сидим  без  гроша,  а  этот  осквернивший
могилу отца кутит на наши деньги. Ну позволь, поищу.  Он  у  меня...  -  Эюб
выразительным жестом положил на край стола литой кулак.
     - Не хочется мне в это влезать... -  Аркадий  Иванович  какое-то  время
помолчал. Потом пристально посмотрел на  Эюба.  -  А  впрочем,  попробуй,  -
произнес он, явно думая о чем-то своем. - Попробуй.
     - Очень осторожно сделаю.
     - Надо менять квартиру, - задумчиво, как бы говоря сам с собой,  сказал
Аркадий Иванович.
     - Зачем менять? Такой плов тетя Даша готовит! Не надо.
     - Перестань паясничать. У меня правило: больше пяти сеансов с городской
квартиры не проводить. Два уже  были.  Так  что  съезжать  придется.  Ладно.
Займись Наджафовым. Только по-умному. Сделаем так...
     И Аркадий Иванович начал излагать свой план.




     Трехмоторный пассажирский  "юнкерс",  пройдя  над  аэродромом,  заложил
крутой вираж и на несколько минут  словно  растаял  в  воздухе,  слившись  с
матово сверкавшим фоном вечных снегов вершин гор. Серебристая  машина  вновь
обрела четкость очертаний уже над самой землей и через мгновение катилась по
полю, надменно задрав тяжелый тупой капот и оставляя за собой быстро  тающий
шлейф пыли.
     Посадка была  щегольской,  недаром  на  международных  линиях  компании
"Люфтганза" работали пилотами многие отставные  асы.  И,  подумав  об  этом,
встречавший рейс  из  Берлина  майор  английской  секретной  службы  Коллинз
невольно усмехнулся.
     Действительно, в том, что один из видных работников Интеллидженс сервис
прилетал на самолете, за штурвалом которого сидел летчик бывшей кайзеровской
авиации, была многозначительная  ирония  судьбы.  Но  додумывать  неожиданно
пришедшую мысль не было времени.  Металлическая  рыбина,  поблескивая  своей
серебристой гофрированной кожей, уже подруливала к зданию аэровокзала.
     Спустя  несколько  минут   Коллинз   пожимал   руку   статному   седому
джентльмену,  одетому  словно  для  прогулки   по   Уэст-Энду   в   Лондоне.
Безукоризненный костюм кремовой легкой фланели,  палевая  сорочка  крученого
шелка, светло-желтые замшевые туфли.  Даже  рисунок  галстука,  единственной
темной детали его  туалета,  гармонировал  с  фактурой  старой  данхиловской
трубки.
     Коллинз поджал губы при виде всего этого  великолепия,  но  вспыхнувшая
было ирония тут же уступила место чувству искренней радости. Приезжий был не
только его непосредственным начальником, но и давнишним хорошим другом.
     - Вот это сюрприз! - Черноволосый, смуглый,  внешне  очень  похожий  на
местного жителя, майор ловко  подхватил  портфель  гостя  и  сам,  отстранив
шофера, распахнул дверцу машины. - Я был оповещен  о  приезде  представителя
фирмы, но не ожидал, что им окажется... - Последовала еле уловимая пауза.
     - Да, да. Именно Роберт Кемпбелл, который  всегда  рад  вас  видеть,  -
гость с тонкой полуулыбкой вовремя подхватил  реплику.  -  А  вы  совсем  не
изменились.
     - Льстить младшим на Востоке не принято. Вы нарушаете обычай.  Поехали,
Мохаммед.
     Носильщики уже кончили укладывать багаж, и шофер расплатился.
     - Ничуть не нарушаю.  Именно  потому,  что  я  совершенно  искренен,  -
вопросительно подняв брови, Кемпбелл взглядом указал  на  водителя.  Коллинз
ответил ему чуть заметным  пожатием  плеч.  И  оба,  понимающе  улыбнувшись,
заговорили о чем-то пустяковом.
     На одной из самых оживленных улиц машина замедлила ход. Кемпбелл, давно
уже не бывавший на Востоке, с любопытством следил за тем, как шофер лавирует
среди автобусов, обвешанных корзинами осликов и равнодушных к уличной  толпе
верблюдов. Коллинз, словно вымуштрованный гид экскурсионного бюро, время  от
времени  давал  короткие  точные  комментарии.  Словом,  все  шло  в  лучших
традициях колониального гостеприимства.
     - Поторопитесь, Мохаммед, мы опаздываем, - на  фарси  приказал  Коллинз
шоферу и, вновь перейдя на английский, обратился  к  гостю.  -  Надеюсь,  вы
остановитесь у меня? Комнаты для вас приготовлены, обед, -  он  взглянул  на
часы, - ровно в семь, как в Палас-отеле.
     Кемпбелл с сомнением покачал головой.
     - Остановиться придется, пожалуй, в гостинице.  Кто  я  такой?  Рядовой
коммерсант. Мне предстоят разного рода визиты, переговоры и прочее. Дорожная
фирма, которую я представляю, рассчитывает на заключение крупных контрактов.
Но прежде всего я бы хотел,  разумеется,  иметь  честь  быть  представленным
миссис Коллинз.
     Обедали втроем - Кемпбелл, майор и Эллен  Коллинз,  миловидная,  хорошо
сохранившаяся  шатенка  лет  сорока,  с  чисто   коллекционерской   страстью
обзаводившаяся редкостными меховыми нарядами. О них-то  и,  в  частности,  о
сравнительных достоинствах каракуля туркменской и  иранской  выделки  и  шел
разговор поначалу.
     Для Эллен Коллинз гость оказался на редкость  интересным  собеседником,
потому что разбирался не только в каракуле, но и в бобрах, песцах,  соболях.
Телеграмма, извещавшая о его  приезде,  была  послана  фирмой,  занимавшейся
дорожным строительством. Но, судя по эрудиции Роберта Кемпбелла в  тонкостях
советского пушного экспорта, ему приходилось бывать и в таких  уголках  этой
страны, где, как известно, иностранные фирмы дорог не прокладывают.
     Впрочем,  миссис  Коллинз  недолго  наслаждалась  этой   содержательной
беседой. Сразу после десерта мужчины перешли в кабинет.
     Легкая бамбуковая мебель, крытая  звериными  шкурами,  полутораметровый
пропеллер под потолком, просторный рабочий  стол,  застекленная  пирамида  с
ружьями, чучело сокола-сапсана, искусно посаженное на ветвь чертова  дерева,
голова тура, украшенная кривыми, как ятаганы, рогами.
     По обстановке комната напоминала жилище не то ранчмена из разбогатевших
ковбоев, не то любителя африканского сафари.
     И только длинные стеллажи, заваленные книгами, справочниками,  ворохами
советских газет и журналов, наводили на мысль  о  том,  что  круг  интересов
хозяина  несколько  шире.  А  классический,   викторианского   стиля   камин
подчеркивал его британское происхождение.
     - А  вы  неплохо  устроились,  Фрэнк,  -   Кемпбелл   выдвинул   легкое
кресло-шезлонг на середину комнаты и расположился под самым  пропеллером.  -
Англичанин всегда останется англичанином. Деловитость и комфорт.
     - Жалкие  попытки  как-то  скрасить  убожество  здешней  столицы,  -  с
несколько наигранным пренебрежением отозвался  Коллинз,  в  действительности
польщенный комплиментом. - К сожалению,  могу  предложить  только  джин  или
вермут. Порядочного портвейна здесь не достать.
     - Вы забыли мои привычки, Фрэнк? -  Кемпбелл  посмотрел  на  хозяина  с
некоторым удивлением. - Там, где только это возможно, местные блюда, местные
напитки. Это позволяет сохранять гибкость, ведь нам  приходится  быть  очень
разносторонними. Шербет, пожалуйста, и побольше льда.
     - На  свете  сейчас  все  меняется.  За  последние  годы  мне  пришлось
наблюдать такие перемены, что...
     - Нет, майор, нет, - дружеская интимность,  прозвучавшая  было  в  тоне
Кемпбелла, понемногу уступала место  официальной,  деловитой  вежливости.  -
Когда корабль сбивается  с  курса,  капитан  должен  дважды  в  день  менять
воротнички. Тогда  пассажиры  спокойны.  Но  перейдем  к  делу,  у  меня,  к
сожалению, мало  времени.  Последнее  донесение,  которое  я  получил,  было
недельной давности. Есть что-нибудь новое?
     - И да и нет, сэр Роберт. Вербовка Разносчика прошла удачно. Он  сейчас
здесь, принес бланки паспортов, три штуки, а главное...
     - Подождите, майор. Даже моя память не в силах вместить все  псевдонимы
ваших людей. Разносчик - это?..
     - Советский подданный Расулов, которого мы привлекли  через  одного  из
местных купцов. Границу знает, как собственный двор, можно  сказать,  мастер
почтенного цеха местных контрабандистов.
     - Вы в нем уверены?
     - Он слишком многим рискует.
     - Нечто подобное, - Кемпбелл помедлил, доставая  плоский,  на  "молнии"
трубочный кисет,  -  я  читал  в  донесении,  относившемся  к  этому...  да,
Богомольцу. Потом он как будто предпочел пойти на риск и выйти из игры?
     - Простите, сэр, -  Коллинз  резко  поднялся  и,  маскируя  вспыхнувшее
раздражение, прошел к столу за пепельницей,  поставил  ее  перед  гостем.  -
Простите, но психологическая схема в данном случае совершенно иная.  Посылая
Богомольца к русским, мы никак  себя  не  застраховали,  ему  нечего  терять
здесь. Я вас предупреждал об этом.  Так  и  вышло.  Его  соблазнили  деньги,
которые были у него на руках, и он предпочел воспользоваться ими,  не  ждать
манны небесной. Разносчик, передав нам паспорта, ставит  под  удар  женщину,
родственницу, жену сына. Своей жизнью он может не очень дорожить,  но  пойти
на бесчестье, навлекая опасность на другого, старший в роде не позволит себе
никогда.
     - А вы не допускаете, что эти бланки - ловкий ход ГПУ, которое уже дало
их номера каждому  своему  агенту?  -  Оторвав  картонную  спичку,  Кемпбелл
старательно раскурил свой "данхилл", пыхнул клубом душистого пряного дыма. -
За последние годы русские многому научились.
     Коллинз пожал плечами.
     - Увы, это так, - Кемпбелл чуть нахмурился, восприняв жест  майора  как
проявление несогласия с его собственным заключением. - Возьмите хотя  бы  их
политику на Востоке. Она становится более осмотрительна  и  эффективна,  чем
наша. Советы  ищут  реального  сотрудничества  и  предлагают  взаимовыгодные
условия, мы цепляемся за прошлые методы, от которых давно  пора  отказаться.
Но  мы,  пожалуй,  отвлеклись.  Какими  силами  будут  располагать   группы,
намеченные для участия в выступлении?
     - Объединение всех  отрядов  позволит  создать  очень  подвижную  часть
приблизительно в триста-четыреста сабель.
     - Вооружение?
     - Русские  трехлинейки,  маузеры,   несколько   ручных   пулеметов.   К
сожалению, среди повстанцев...
     - Будущих или, скажем так, гипотетических повстанцев.  Пока  это  всего
лишь банды сельских гангстеров, - глядя куда-то  мимо  собеседника,  холодно
уточнил Кемпбелл. - Да, так что "к сожалению"?
     На смуглых щеках майора на мгновение вспухли тугие желваки. Сегодня шеф
был просто несносен. Но Коллинз сдержался.
     - К сожалению, - он попытался смягчить  разговор  каламбуром,  -  среди
будущих повстанцев слишком мало бывших фронтовиков, так что для столкновения
с регулярными соединениями отряд  не  очень  пригоден.  Я  полагал  бы,  что
целесообразно отсрочить дату выступления с тем,  чтобы  ввести  в  окружение
наиболее авторитетных вожаков нескольких кадровых военных.
     - А зачем? - с откровенной ленивой  издевкой  протянул  сэр  Роберт.  -
Неужели это может что-нибудь изменить? Обойдетесь.
     - Простите, сэр, - майор вскочил, вытянулся, опустив руки по швам. - Я,
к сожалению, не умею выполнять приказаний, смысл  которых  мне  не  ясен.  Я
полагал, что добросовестная и тщательная подготовка выступления...
     - Потрудитесь  сесть,  Франклин!  -   Это   прозвучало   как   команда.
Благодушный седой джентльмен, так уютно расположившийся в  низком  шезлонге,
куда-то исчез. Вместо него перед  Коллинзом  сидел,  выпрямившись,  властный
шеф, холодно поблескивавший из-под бровей серо-стальным взглядом. - Сидите и
слушайте,  только  очень  внимательно.  Мне  не  так  уж  нужно   было   это
путешествие, но я пошел на него.  Из-за  вас.  Из-за  того,  что  мы  вместе
начинали эту службу и вы кое-что сделали для меня. Сейчас я недоволен  вами,
Фрэнк. Пока - только я. Это  не  страшно.  Но  вы  теряете  ориентировку,  а
значит, раньше или позже в работе возможны крупные  провалы.  Этого  вам  не
простят. Зачем вы ковыряетесь в мелочах? Почему медлите? Неужели вы думаете,
что эти "триста-четыреста сабель", даже под командованием  самого  Лоуренса,
могли бы повлиять на судьбу Советов? Для выступления не нужны  военные.  Это
должен быть крестьянский бунт. Бессмысленный, жестокий и страшный. Такой,  о
котором можно будет кричать в мировой  прессе.  Кричать  истерично.  Это  вы
понимаете?
     - Сэр Роберт, - Коллинз, уже взявший себя в  руки,  попытался  отстоять
свою позицию. - Но разве хорошо подготовленное выступление, захват  крупного
центра, умелые действия повстанцев не дадут должного резонанса?  Разумеется,
я не рассчитывал сокрушить Советы. Но организовать дело так, чтобы повстанцы
не выглядели просто бандитами, считал своим долгом.
     - Ерунда! - Кемпбелл очень осторожно,  постукивая  головкой  трубки  по
костяшке согнутого пальца,  выколотил  пепел.  -  Поймите,  ради  бога,  что
кадровый военный может только повредить делу. Мы не должны дать  возможность
увидеть за всем этим нашу работу. Не операция, но бунт!  Выступление  должно
впечатлять не тактикой, а...  -  он  помедлил,  подыскивая  наиболее  точное
определение, - а правильно организованным варварством. Зверством,  если  вам
угодно. Пусть захватят какой-нибудь городок. Пусть разнесут  его  в  пыль  и
заставят власти подавлять восстание самым жестоким и крутым  путем.  В  этом
смысл выступления. Это будет первая ласточка из очень  голосистой  стаи.  Ну
хорошо. Значит, Разносчик сообщил, что видел Богомольца. И что же?
     - Тот был обеспокоен встречей и сразу постарался скрыться в  толпе.  На
базаре это не трудно.
     - А если все-таки Богомолец пришел в ГПУ с повинной?
     - Абсолютно невозможно, - уверенно ответил Коллинз. - За убийство целой
семьи по советским законам ему обеспечен расстрел. ГПУ не станет  привлекать
такого человека. Основатель советской разведки был очень строгим моралистом.
"Чистые руки" и прочее.
     - Да-да, - Кемпбелл задумчиво склонил седую  породистую  голову.  -  За
господином Дзержинским была известна эта слабость. Хотя неизвестно, слабость
ли это... Но предположим все-таки, что встреча на базаре тоже  придумана  на
"бакинской Лубянке"? Как и ход с паспортами.  Допустим,  что  Богомолец  был
задержан, дал показания...
     - Ему нечего было показывать, сэр  Роберт,  -  подчеркнуто  официальным
тоном ответил Коллинз. - Все инструкции он должен был получить уже  в  Баку.
Ноль пятнадцатый не может сам войти в контакт с повстанцами, а Джебраилов  -
родственник  Гейдар-аги,  одного  из  главарей.  Через  него   должны   быть
установлены связи, передан склад.
     - Через него непосредственно? - Кемпбелл, видимо, более довольный  этой
частью отчета, снова стал благодушен.
     - Не обязательно. На самый скверный  случай  Богомолец  мог  послать  к
Гейдар-аге  своего  человека.  У  княжеских  нукеров,   деревенской   знати,
торговцев, связанных с контрабандой, с давних  времен  существовала  система
тайных знаков, вещественных паролей. Примитивная, конечно, но очень  трудная
для фальсификации.
     - Нечто вроде перстней  генералов  ордена  Иисуса?  -  Сэр  Роберт  был
известен как знаток истории.
     - Я полагал, что подобный прием в данном случае мог  быть  оправдан,  -
по-прежнему сухо ответил майор. - Богомолец шел к ноль пятнадцатому именно с
таким паролем.
     Кемпбелл усмехнулся.
     - Ну, ну, Фрэнк.  Будьте  терпимее  к  стариковским  причудам.  Ведь  я
искренне к вам привязан.  Хотите  вернуться  в  Лондон?  Вам  давно  уже  не
тридцать, а я всегда рад видеть вас в отделе.
     - Я не справляюсь с обязанностями? - Коллинз все еще был обижен.
     - Если бы так, вам пришлось бы вернуться. -  Сэр  Роберт  еле  заметной
игрой интонаций подчеркнул это "пришлось". - И все-таки  подумайте.  Восток,
конечно, многое значит для Британской  империи,  но  главные  события  будут
разыгрываться не здесь... Будьте диалектиком, Фрэнк. С возникновением  такой
силы, которой становится  Москва,  прежняя  колониальная  политика  протянет
недолго. Двадцать, тридцать, максимум пятьдесят лет. Подобные примеры  очень
заразительны. Главная игра скоро переместится в Европу.
     - Вы полагаете, начнется война?  -  искренне  заинтересованный  Коллинз
забыл о недавней обиде. - Но где та  сила,  которую  мы  можем  столкнуть  с
большевиками?
     - Ее надо растить,  майор.  -  Кемпбелл,  поглядев  на  часы,  с  явной
неохотой поднялся. - И ее растят. Быстро. Азия не выступит  против  русских,
американцы пока заняты своим континентом, поэтому приходится  растить  ее  в
Европе. Большая игра начнется там. Хотя, - он тщательно пригладил волосы,  -
хотя и здесь нам придется очень много работать. Не хотите ехать в  Лондон  -
не надо. Скучать вам не придется и здесь. Кстати, чуть  не  забыл.  Что,  мы
делаем ставку на одного  Гейдар-агу?  А  кандидатура  номер  два  у  вас  не
подготовлена?
     - Увы, к этому пистолету нет запасных обойм.  Гейдар-ага  единственный,
кто может стать во главе крупного дела.  Остальные  перегрызутся,  не  успев
выйти из леса.
     Сэр Роберт, уже направлявшийся к двери, приостановился.
     - Вот это самое скверное, майор. А если с ним что-нибудь случится?
     - Тогда мне придется подать в отставку, - неохотно промолвил Коллинз.
     - Дай бог, чтоб этого не произошло, - поминая господа, седой джентльмен
набожно поднял взгляд (в глаза бросился плавно вращающийся пропеллер),  чуть
усмехнулся и протянул хозяину руку.
     ...На следующий день высокий старик в расшитой  мегребской  безрукавке,
зайдя в лавку тавризца Кули-заде, перебросился с ним несколькими  негромкими
фразами и степенно проследовал на задний двор,  где  останавливались  обычно
приезжие. А к вечеру Разносчик - Расулов,  -  получивший  новые  инструкции,
отправился в обратный путь.
     На этот раз он ехал верхом почти до самой границы.  Человек,  пославший
старика с перебитым носом - Сеидова, очень торопился.




     Анатолий Максимович Волков был опытным оперативным работником.  На  его
боевом счету числилось немало сложных и трудных дел. Но если  бы  не  приказ
Гордеева, он бы, наверное, и не собрался сам в Акстафу -  ведь  до  сих  пор
проводившееся на местах выяснение личности  и  связей  Наджафова-Джебраилова
почти ничего не дало.
     Между тем именно в этом районном городке  те  отрывочные,  разрозненные
ниточки, которыми располагали до сих  пор  сотрудники  АзГПУ,  завязались  в
первый, но весьма ощутимый узелок.
     Муса Джебраилов,  как  выяснилось,  оказался  близким  родственником  -
двоюродным братом  -  самого  Гейдар-аги.  Кулацкий  главарь  в  свое  время
устраивал его на работу, да и побег из-под стражи, дерзкий, среди бела  дня,
тоже, судя по всему, был организован опытной рукой.
     Но три года назад трудно  было  предполагать,  что  скромный  товаровед
винодельческого совхоза Гейдаров вскоре станет одним из бандитских главарей.
Джебраилов был арестован за мелкую растрату и приговорен  к  незначительному
сроку. В общем, достаточно серьезно и глубоко его  побег  не  расследовался.
Хотя теперь это уже не имело значения.
     Достаточно  определенным  стало  самое  главное  -   зачем   и   почему
Джебраилов-Наджафов вновь оказался в Азербайджане. Это, по всем данным,  был
связник, и скорее всего ему  было  поручено  вступить  в  тесный  контакт  с
Гейдар-агой.
     Отчаянно кляня себя за нерасторопность - все эти  сведения  можно  было
получить значительно раньше, - Анатолий Максимович заторопился в Баку.
     А тем временем в столице Азербайджана происходили немаловажные события.
     ...Рабочий день в бакинском адресном бюро подходил к концу. Посетителей
стало меньше, телефонные звонки  реже,  когда  в  полутемный  учрежденческий
коридор неуверенной походкой вошла сгорбленная старуха  с  большой  базарной
кошелкой.
     Из  кошелки  торчали  ножки  связанной  курицы,  перья  зеленого  лука,
горлышко  бутылки,  заткнутой  отломком  кукурузного  початка.  Ханум   явно
запасала  провизию,  а  потом,   видно,   обсуждала   какие-то   новости   с
встретившейся приятельницей - в этот час  на  базар  не  ходили  даже  самые
откровенные лентяйки.
     В общем, бабушка была ничем не примечательная. Мехтиев,  который  зашел
за Светой Горчаковой, чтобы пригласить ее в кино, не обратил бы  на  старуху
никакого  внимания,  если  бы  не   вопрос,   который   она   задала   Свете
по-азербайджански:
     - Скажи, доченька, где здесь справки про адреса выдают? Племянник мой в
Баку, говорят, переехал, а как его найти - совсем не знаю.
     Юсуф перевел Свете вопрос старухи и тут же спросил:
     - Как племянника зовут, конечно, вы, бабушка, знаете.  А  где  родился,
когда - тоже? Без этого очень трудно адрес найти.
     - Наджафов Ашраф, - охотно откликнулась старуха. - Немолодой он, старше
тебя. А родился где-то под Агдамом, села не помню.
     "Наджафов Ашраф" - это поняла и Горчакова, не знавшая  азербайджанского
языка. За последние полтора месяца Света уже пять  раз  выдавала  справки  о
Наджафове и только что жаловалась Юсуфу, что задание, которое она выполняет,
оказалось совсем не похожим на настоящую оперативную работу.
     Минуту спустя, приставив к старушке  в  качестве  переводчицы  какую-то
девушку, уже получившую нужную ей  справку,  Мехтиев  звонил  в  управление.
Дальнейшая схема была отработана более чем четко.
     Пока  Горчакова  очень  старательно,   круглым   ученическим   почерком
заполняла  бланк  запроса,  от  управления  уже  отъехала  машина  с   двумя
сотрудниками. Лена Шубина и Николай Киреев заняли наиболее удобное место  на
скамейке в скверике, расположенном прямо перед входом в адресное бюро.
     Девушке, которую  Юсуф  попросил  помочь  старушке,  удалось  с  трудом
выяснить возраст племянника. Оказалось, что родился он вскоре после холеры в
Карабахе и лет за  десять  до  русско-японской  войны.  Столь  относительная
точность лишь усложняла работу Горчаковой. Исчерпывающих сведений  по  таким
данным Света найти не могла. Тогда бабушка попросила дать ей справку на всех
Наджафовых Ашрафов.
     - Хорошо, - сказала Горчакова и ушла в соседнюю комнату к картотекам.
     Старуха поправила сбившуюся чадру, вытащила из бездонной своей  кошелки
клубок, спицы, уселась на скамейку и принялась за  вязанье.  А  переводчица,
обрадованная  тем,  что  ей  наконец-то  представилась   возможность   уйти,
выскользнула в дверь.
     Сообщив  необходимые   сведения   в   управление,   Юсуф   перешел   на
противоположную сторону улицы и делал вид, что внимательно изучает  витрину.
Интуиция подсказывала ему: на этот раз  запрос  относился  к  "тому  самому"
Наджафову Ашрафу.
     Для такого предположения было довольно много оснований.
     Гордеев, в свою очередь, сопоставив данные, думал так же, как  и  Юсуф,
хотя Мехтиев не мог даже предположить этого.
     После того как ушедший за границу с бланками паспортов  Расулов  должен
был сообщить  своим  новым  "хозяевам"  о  якобы  имевшей  место  встрече  с
Джебраиловым, прошло уже больше недели. За это время чекисты установили, что
нелегальный радист, прежде работавший в окрестностях города, дважды  выходил
в эфир непосредственно из Баку. Три дня назад в адресное бюро с  запросом  о
Наджафове обратился некто Шарафов, эмигрант, который, по слухам,  в  прошлом
был близок к англичанам.
     Короче говоря, фигуры, расставленные опытной рукой на невидимой  доске,
вдруг пришли в движение.
     И хотя слухи о связях Шарафова, ходившие среди его земляков-эмигрантов,
надо было еще проверять и проверять, Николай Семенович уже не  сомневался  в
приближении развязки. Это подсказывал ему немалый опыт контрразведчика.
     На следующий день после того, как Расулов вернулся с  той  стороны,  он
через своего сына сообщил начальнику погранотряда Орлову, что  принес  очень
важные известия.
     Юсуфу очень хотелось принять участие в проверке "тетки"  Наджафова.  Но
от этого этапа его пришлось отстранить. Во-первых, старуха  могла  запомнить
своего случайного переводчика, а во-вторых, посылать  к  Расулову  какого-то
нового человека Гордеев считал нецелесообразным.
     Он и Юсуфа-то посылал в пограничный городок с очень  большой  неохотой.
Коллинз, старая лиса, был опытен, и сведения о частых  встречах  Расулова  с
каким-то приезжим могли до него дойти и обязательно насторожить.
     Впрочем, Юсуф навещал Расуловых под  видом  двоюродного  брата  Касума.
Соседи знали, что в Баку у старого Гасана немало родни, и такой риск Николай
Семенович считал не чрезмерным.
     Волков возвращался  из  Акстафы  во  вторник  днем,  Мехтиеву  пришлось
выехать накануне вечером, а в среду, тоже вечером, после  окончания  работы,
сотрудники, наблюдавшие за домом на Тазапирской улице, где проживала "тетка"
Наджафова - Масьма Гусейнова,  сообщили,  что  ее  внук,  старший  бухгалтер
финуправления треста "Азнефть" Эюб Гусейнов начал обход адресов,  полученных
старухой в адресном бюро.
     Сам Волков для наблюдения за  Гусейновым  не  годился  совершенно.  Его
богатырская фигура могла бы привлечь внимание  даже  в  многолюдных  местах.
Поэтому по маршрутам Гусейнова направили других сотрудников.
     Эюб Гусейнов обходил всех живших в Баку  Наджафовых  Ашрафов  возрастом
старше  сорока  и  с  глубочайшими  извинениями  предупреждал  о   возможном
беспокойстве, избавить от которого он, к сожалению, не в силах.
     По словам Гусейнова, Масьма, его бабка,  уже  довольно  давно  впала  в
тихое помешательство. А сейчас она вообразила, что один  из  ее  племянников
неожиданно разбогател и не хочет поделиться с бедной старухой. Эюб  случайно
увидел  у  бабки  справку  адресного  стола  и  сам  решил  найти  бабкиного
племянника, чтобы он был в курсе.
     Срочно проверили,  действительно  ли  больна  Масьма  Гусейнова  -  она
числилась на учете в  психиатрическом  диспансере.  Выяснили,  что  с  месяц
примерно назад Эюб Гусейнов жаловался одному из своих сослуживцев на больное
воображение   бабки,   причиняющее   внуку   много   неприятностей.   Медики
подтвердили: при некоторых формах циклотонии  такой  бред  вполне  возможен.
Изучение прошлого Гусейнова не выявило ничего подозрительного.  Правда,  Эюб
служил в "дикой дивизии", но ведь это было почти десять лет назад.
     А скромный бухгалтер тем временем продолжал  свой  неторопливый  обход.
Али Байрамова, 53а;  Коммунистическая,  15;  Первая  Баиловская,  24;  улица
Красина в поселке Сабунчи, Замковый переулок в Крепости. И так далее.
     Гордеев выходил из себя - наблюдение продолжалось, а  результатов  пока
никаких. Эмигрант Шарафов последним перед  Гусейновой  приходил  в  адресный
стол. Он, так же как и ее внук Эюб Гусейнов, работал  в  Азнефти,  только  в
другом  ее  управлении.  Так  что  слабая  зацепочка,  которую  могли   дать
документы, найденные у погибшего Джебраилова,  в  данном  случае  не  играла
роли.
     Шарафов  вел   себя   как-то   подозрительно.   Получив   справку,   он
демонстративно не спешил отправляться по названному ему адресу, а  несколько
раз, не дойдя до дома, сворачивал в другую сторону, словно чувствуя, что  за
ним следят.
     Аркадий Иванович Юдин, агент под  номером  015,  разрабатывая  с  Эюбом
Гусейновым план поисков Наджафова, предусмотрел, что, посетив адресный стол,
они могут попасть в  ловушку.  В  соответствии  с  этим  и  был  подготовлен
отвлекающий  маневр  с  полусумасшедшей  бабкой.  Масьма  Гусейнова   вполне
оправдала возлагавшиеся на нее надежды  -  поведение  ее  внука,  во  всяком
случае на первых порах, не давало возможности подозревать его.
     Аркадий Иванович Юдин  в  поле  зрения  Гордеева  оказался  в  общем-то
неожиданно. Собственно говоря, в визите Эюба Гусейнова к  своему  сослуживцу
не было ничего подозрительного. Мало ли по какому поводу  могут  встретиться
они в нерабочее время.  Но  сразу  после  того,  как  Эюб  Гусейнов  покинул
уединенный домик в Третьем Нижнеприютском переулке, неизвестный радист снова
вышел в эфир.
     До этого передачи  шли  в  строго  определенное  время.  Но  тут  рация
заработала в совершенно неурочный час. Пошло сообщение о результатах  поиска
Наджафова? В городских условиях  засечь  рацию,  работающую  очень  недолгое
время,   достаточно   сложно.   Но   если   предположительно   известно   ее
местонахождение, то становится много проще. Занимавшийся этим работник АзГПУ
Хентов поклялся Николаю Семеновичу, что при следующем же сеансе сможет  дать
точный ответ относительно дома в Нижнеприютском.
     Дальнейший ход событий можно было определить лишь в  том  случае,  если
окажется, что неизвестный радист действительно Юдин.  А  пока  же  изучались
люди, с которыми он поддерживал знакомство.




     Как  только  Юсуф  вернулся  из  поездки  к  Расулову,  Гордеев  вызвал
немедленно Волкова и Мехтиева к себе.
     - Докладывай, - сухо приказал он Юсуфу.
     Рассказ Мехтиева был лаконичным, но весьма содержательным. Старый Гасан
не  преувеличивал,  что  принес  с  той  стороны   очень   важные   новости.
Мурсал-киши, встречавшийся с Расуловым в лавке  тавризского  купца,  поручил
ему увидеться с Гейдар-агой и предложить тому воспользоваться тайным складом
оружия, оставленным англичанами на территории Азербайджана во  время  второй
интервенции, больше десяти лет  назад.  Старому  Гасану  дали  и  координаты
склада. По словам Мурсала-киши, запасов на  этом  складе  достаточно,  чтобы
поставить под ружье полноценный батальон. Получив склад, Гейдар-ага убедился
бы в реальности помощи англичан. После этого  Расулову  поручалось  передать
главарю банды пожелание английских друзей об установлении с ним регулярной и
надежной связи. Для этого Гейдар-аге следовало в  первых  числах  следующего
месяца направить одного из наиболее преданных ему людей в Баку. Этот человек
должен будет позвонить по телефону 45-44 с 9 до 10 утра и,  услышав  мужской
голос, назвать себя Гюрзой-заде. Ему назначат встречу.
     - Анатолий Максимович, быстро  выясни,  чей  это  телефон,  -  выслушав
доклад распорядился Гордеев.
     И не  успел  Мехтиев  доложить  свои  впечатления  о  поведении  самого
Расулова, как Волков возвратился, откровенно сияя.
     - Ну, Николай Семенович, - забасил он, -  английской  разведке  пятьсот
лет от роду, а мы только-только...
     Гордеев глянул на него так, что Анатолий Максимович разом осекся.
     - Выяснил?
     - Да, 45-44 - это телефон конторы,  в  которой  работает  Гусейнов.  По
словам наших  ребят,  наблюдавших  за  ним,  он  там  единственный  мужчина,
остальные сотрудники - женщины. Аппарат висит на стене у его стола.
     С минуту Гордеев молчал, потом мотнул головой, как боксер, стряхивающий
темную пелену нокдауна:
     - Ладно. Давай дальше.
     Но Юсуфу больше было нечего докладывать. Расулов остался у себя в  селе
и ждал указаний. По  вполне  понятным  причинам  задерживаться  там  ему  не
стоило.
     - Введи Мехтиева в курс дела, - не поднимая головы, сказал  Гордеев,  и
Анатолий Максимович, не вдаваясь в детали, посвятил Юсуфа в результаты своей
поездки и события последних двух дней.
     - Ну, что будем предпринимать, товарищи?
     Поломать голову было над чем. Тот  факт,  что  Коллинз  доверил  судьбу
склада еще недостаточно проверенному агенту, каким в его глазах  должен  был
быть  Расулов,  с  очевидностью  говорил  по  крайней  мере  о  двух  важных
обстоятельствах. Прежде всего о  том,  что  какой-то  надежной,  действенной
связи между Коллинзом и лесными бандами пока нет и что  с  установлением  ее
англичане очень торопятся.
     Полученные данные позволяли сделать и еще один вывод, хотя не столь  уж
неожиданный, но теперь  получивший  прямое  и  окончательное  подтверждение,
Гейдар-ага должен был стать  не  исполнителем  какой-то  отдельной,  частной
акции, а центральной фигурой будущего выступления. А это, в свою очередь,  в
какой-то мере раскрывало и его задачи.
     Если до этого  Гордеев  мог  только  догадываться  о  том,  какая  роль
отводится Гейдар-аге в предстоящих событиях (сведения о них,  хотя  и  очень
скудные, поступили и из других источников), то теперь достаточно точно можно
было представить себе  и  то,  в  чем  будут  заключаться  будущие  действия
кулацких банд.
     Разумеется, и до этого Николай Семенович не питал каких-либо иллюзий  в
отношении своих противников, знал, что они способны на  самую  изощренную  и
жестокую провокацию. Но заведомая обреченность  игры,  в  которую  вовлекали
своих лесных партнеров Коллинз и его руководители, бессмысленность того, что
должно было свершиться,  даже  с  их  собственной  точки  зрения,  заставило
Гордеева ощутить приступ  такой  бешеной  ярости,  какой  не  испытывал  он,
пожалуй, за все годы своей работы в органах.
     Но  что  конкретно  можно  было  предпринять,   чтобы   сорвать   планы
противника?
     Подменить Расулова кем-то из чекистов было очень соблазнительно. И  все
же от этой мысли пришлось отказаться. Хотя Гейдар-ага в  прошлом  сам  и  не
встречался с Расуловым, но кое-что о Гасане он знал, направлял к нему брата,
когда тот собрался уйти за границу, был осведомлен о его профессии. Да и  по
возрасту  своему  старый  контрабандист  должен   был   меньше   насторожить
подозрительного главаря бандитов. Идти в лес должен был все-таки сам  старый
Гасан.
     В преданности Расулова чекисты не сомневались.  Но  хватит  ли  у  него
выдержки, умения, чтобы самостоятельно вывести банду под удар?
     А вот как поступить  со  складом?  Ликвидировать,  вывезти  оружие?  Но
Гейдар-ага почти  наверняка  захочет  предварительно  удостовериться  в  его
наличии, и если склада не обнаружит,  Расулову  будет  угрожать  смертельная
опасность. Оставить пока в неприкосновенности, использовать как приманку? Но
если  бандиты,  сделав  какой-то  непредвиденный  маневр,  сумеют  завладеть
складом?
     Нужно было найти какой-то ход, позволяющий совместить  несовместимое  -
обеспечить безопасность старому  Гасану,  установить  надежный  контроль  за
складом, гарантировать захват Гейдар-аги.
     На решение этих вопросов ушла неделя. Выяснилось много нового.  Сначала
Шарафов нашел своего Наджафова и вышел, наконец, из игры. Потом вернулся  из
Закатал  обескураженный  Расулов.  Он  рассказал  Гордееву  о  своих  долгих
мытарствах в поисках возможности связаться с Гейдар-агой. Сделать это  никак
не удавалось до тех пор,  пока  старый  Га-сан  не  познакомился  с  местным
муллой, который, как оказалось, встречался с главарем банды. Мулла повидался
с Гейдар-агой и объявил Расулову, что главарь знает Расулова, но примет  его
лишь при условии, что тот явится вместе со своим сыном.  Сказав  мулле,  что
поедет за Касумом, старый Га-сан поспешил в Баку.
     Он дал понять Гордееву, что не хотел бы втягивать в  это  опасное  дело
сына, ставить на карту его жизнь. Возникла новая сложная задача.




     Затяжной осенний дождь мелкой водяной пылью ложился  на  тугой  зеленый
шатер  Закатальского  леса.  Отроги  хребта,  скрытые  тесно   сомкнувшимися
кронами, сменялись узкими, но глубокими ложбинками, где деревья росли не так
густо. И от этого  казалось,  что  на  краю  Алазенской  долины  растянулся,
отдыхая, гигантский, многолапый, мохнатый зверь.
     Впрочем, увидеть все это мог  лишь  тот,  кто  поднялся  бы  наверх,  к
субальпийским лугам, сейчас безжизненным, утратившим фантастическую  яркость
своей палитры, выжженным солнцем, отмытым дождями. А в самом лесу...
     Кряжисто, подобно ржавым  утесам,  стояли  грубокорые  карагачи,  у  их
подножий застывшими  волнами  расплескалось  море  орешника,  дикой  яблони,
алычи. Даже зоркий глаз не смог бы ничего рассмотреть и на расстоянии в  сто
метров - настолько плотен был "ворс" этой растительной шубы, настолько  густ
ее "подшерсток".
     Лесной кордон - просторное приземистое здание,  сложенное  из  каменной
твердости  дубовых  стволов,  стояло  на   поляне,   задней   своей   стеной
приткнувшись к отвесному склону утеса. Подход к нему открывался лишь с одной
стороны - поляна была длинной и узкой, да и дом внешне изрядно  смахивал  на
старинный блокгауз.
     Фундамент, выложенный из неотесанных валунов, скрепленных  известью,  с
примесью крупного щебня, выглядел надежней любой  баррикады.  Выходившие  на
три стороны отдушины подвала могли служить отличными бойницами. На  веранде,
обнесенной низенькой,  из  крупного  плитняка  балюстрадой,  свободно  могли
расположиться полтора десятка стрелков.
     Сейчас  на   веранде   было   всего   четверо.   Гейдар-ага,   привычно
настороженный, даже  здесь  не  расстегнувший  ремней  снаряжения,  жилистый
горбоносый старик в запачканной копотью белой  бурке  и  длиннорукий  Керим,
палач банды, еще более оборванный и неряшливый, чем в  тот  день,  когда  он
покинул родную деревню. Четвертый, хлопотавший около  подносов  с  пловом  и
фруктами, бритый толстяк в простой крестьянской одежде, некогда  лесничий  и
егерь местного бека, теперь не то чтоб кулак, просто крепкий хозяин себе  на
уме. С одинаковым лицемерным радушием раздобревшего холуя он принимал бы тут
любого из тех, с кем ссориться было небезопасно.
     Полсотни ульев, надежно спрятанных в лесной глуши,  хорошая  отара,  не
обложенная никакими  налогами  (ее  до  самых  снегов  выгуливал  на  горных
пастбищах старший сын), огород и небольшой кусок пашни, на которых  работали
два других сына и снохи, делали его двор более чем просто зажиточным. Хозяин
кордона числился в лесниках, исправно  выполнял  все  распоряжения  сельских
властей, вспоминавших о нем не слишком часто. А представься случай,  он  сам
перерезал бы горло любому из представителей этой власти.
     Не с большой любовью относился он и  к  Гейдар-аге,  которого  потчевал
теперь так усердно. Но поскольку ссориться с главарем банды  явно  не  имело
смысла, закатальский  "барс",  как  сам  себя  называл  Гейдар-ага,  нередко
находил на кордоне теплый  прием,  сытный  стол  и  спокойный  ночлег.  А  с
приближением осени нужда в этом ощущалась все острее.
     Сегодня Гейдар-ага приехал на кордон  не  для  отдыха.  Два  дня  назад
местный мулла передал через верного  человека,  что  Гейдар-агу  разыскивает
контрабандист Расулов, принесший из-за рубежа важные вести.
     Сокрушаясь и разводя руками: почтенные гости  совсем  не  кушали  плов,
толстяк хозяин  убрал  действительно  почти  нетронутое  блюдо,  заискивающе
предложил:
     - Становится прохладно. Может быть, Гейдар-ага и его  уважаемые  друзья
пройдут в комнаты?
     - Нет, мешади, - Гейдар-ага бросил на  хозяина  быстрый  подозрительный
взгляд. - Я хочу сам увидеть, с какими глазами подойдут они к дому.
     - Но твои люди охраняют дорогу, а Керим ястреба бьет пулей на  лету.  В
моем доме тебе  нечего  опасаться.  -  В  голосе  хозяина  притворная  обида
смешалась с плохо скрытым испугом.
     Гейдар-ага коротко усмехнулся, сузил глаза, погладил  рукоять  лежащего
рядом маузера.
     - Пусть опасаются те, кто захочет меня  обмануть.  Я  должен  знать,  с
какими глазами подойдут они к этому дому.
     - Воля гостя - закон для хозяина. Всегда все пусть будет  так,  как  ты
сказал. Кушайте виноград,  пожалуйста.  Сейчас  принесу  чай,  -  толстяк  с
неожиданной для него легкостью проскользнул в полуоткрытую дверь с  подносом
в руках.
     - Охо-хо, - ни к кому не обращаясь, вздохнул старик, сидевший  рядом  с
главарем. - Сейчас бы ко мне домой...
     - Ты прав, Новруз-бек, - голос Гейдар-аги немного смягчился. - Твой дом
был просторен, уютен. А сколько слуг... Иншалла, скоро ты опять войдешь туда
как хозяин.
     Новруз-бек  поплотнее  стянул  завязки  наброшенной  на  плечи   бурки,
поежился. Взгляд его стал рассеянным, почти мечтательным.
     - Какой дом! Его строил еще мой  прадед...  -  заговорил  он  протяжно,
почти нараспев, чуть покачиваясь корпусом взад и вперед. - А сколько земли -
не окинешь глазом. А сад, а табуны коней...  Теперь  все  это  называется  -
совхоз имени Алиева. Когда я все это подарил Алиеву? Я не помню, когда  я  -
это дарил! - неожиданно выкрикнул старик и замолчал, злобно оскалившись.
     - Ну, ну. Успокойся, Новруз-бек. - Гейдар-ага огладил свою густую давно
не подстригавшуюся бороду. - Скоро, очень скоро все получишь обратно. А  кто
такой этот Алиев?
     - Какой-то большевистский вожак. Я хотел бы видеть его на той чинаре. -
Усы и верхняя губа у Новруз-бека подрагивали, как у пса, готового зарычать.
     Коротко просвистав в  воздухе,  на  вытоптанную  площадку  перед  домом
шлепнулся кусочек плитняка. Через мгновение, подхватив  винтовки,  все  трое
были уже на ногах.
     - Керим! - Гейдар-ага рукой ткнул в сторону поляны. Длиннорукий Керим в
два прыжка выскочил  из-под  навеса,  поднял  голову,  всматриваясь  куда-то
наверх, и успокаивающе произнес, обращаясь к Гейдар-аге:
     - Зейтун их видит. Едут. Только трое.
     - Мешади! - Даже в это почтительное обращение к паломнику, совершившему
путешествие к гробу пророка, Гейдар-ага сумел вложить все, что должно быть в
команде. - Ты встретишь гостей.
     Молча поклонившись, толстяк заспешил с веранды.
     - Керим! - еще жест в сторону полуоткрытой двери. - Будешь  держать  их
под  прицелом.  -  И  Гейдар-ага  вновь  опустился  на   место,   спокойный,
невозмутимый, каким и должен быть  почтенный  гость  в  ожидании  запоздалых
гостей.
     В дальнем конце поляны показался пузатый,  откормленный  ишак.  На  нем
восседал  тщедушный  человечек  в  большой,  потемневшей  от  дождя   чалме,
казавшейся особенно нелепой над его хилым, обернутым накидкой телом. Немного
позади легкой поступью вышагивал Расулов, еще на шаг-другой от  него  отстал
Юсуф Мехтиев, в  русских  сапогах,  брезентовом  плаще,  в  круглой  плоской
крестьянской папахе.
     Хозяин, подхватив ишака под уздцы, подвел гостей к веранде, почтительно
помог мулле слезть со своего "скакуна". Вблизи служитель аллаха оказался еще
невзрачнее  с  виду.  Изможденный,  морщинистый,  со  слезящимися   глазами,
длинной, но тощей бороденкой и такой же шеей старик. Следом за ним  поднялся
под навес и Расулов, который даже здоровяку Гейдар-аге, если б дело дошло до
рукопашной, мог бы оказать сопротивление. Старый Гасан  остановился  у  края
ковра. Мехтиев, как и полагалось  младшему,  молча  поклонился  и  отошел  в
дальний угол веранды.
     Главарь  окинул  незнакомцев  быстрым  внимательным  взглядом.  "Да,  -
мысленно оценил он старшего гостя. - Этот станет ходить через границу. Похож
на Новруз-бека, только покрепче. Такой на любое дело  пойдет...  И  в  гепеу
тоже. Второй еще щенок! Я переломлю его одной рукой. А  вот  стал  неудобно.
Кериму не виден". Он указал Юсуфу место поближе,  на  краю  ковра.  Еще  раз
поклонившись, тот подошел  и  стал,  ожидая,  пока  сядут  старшие.  "Обычай
знает, - подумал Гейдар-ага, - почтителен, скромен, не поднимает глаз..."
     - Да пошлет тебе аллах благополучия и успеха во  всех  твоих  делах,  -
нараспев произнес мулла, здороваясь с  главарем  банды.  Гейдар-ага  склонил
голову, приложив руку к сердцу, потом с приветственным жестом  повернулся  к
Расулову.
     - Тебя я тоже рад видеть, старший брат.
     Мулла, подобрав полы накидки, опустился на ковер,  оперся  на  подушку,
подложенную ему хозяином.
     - Плохие новости, совсем плохие, Гейдар-ага, - дребезжащим  речитативом
затянул он. - Разгневался на нас всевышний, смуту поселил в умах  мусульман.
Крестьяне забывают дорогу в мечеть, молодежь  не  слушает  старших,  женщины
потеряли стыд. Не только в Закаталах  -  в  селах  снимают  чадру,  ходят  в
больницу, спорят с мужьями. Закон шариата уже не закон, - вещал мулла, ерзая
на ковре, как курица, устраивающаяся на насесте.
     Гейдар-ага с трудом сдерживал раздражение. Каноны  восточной  учтивости
не позволяли, встретившись, сразу переходить к цели  свидания,  но  болтовня
старого пустомели злила его.
     Подчеркнуто неторопливым жестом  атаман  расстегнул  пояс  с  кинжалом,
отложил в сторону. Испытующе глядя на  Расулова,  скинул  с  плеча  перевязь
маузера.  Старый  Гасан,  приняв  позу  человека,   собравшегося   совершить
омовение, раскрыл перед собой пустые ладони и медленно опустился на корточки
рядом с муллой. "Умен",  -  подумал  Гейдар-ага  и  неприметно  покосился  в
сторону младшего гостя.  Тот,  помедлив,  тоже  присел,  сложив  на  коленях
скрещенные руки.
     Хозяин поставил  перед  гостями  стаканчики  с  чаем.  Мулла  торопливо
схватил свой, стал греть о него  озябшие  руки,  потом  начал  пить  мелкими
глоточками, причмокивая и  отдуваясь.  Воспользовавшись  паузой,  Гейдар-ага
кивнул Расулову.
     - Войдем в дом, там поговорим.
     Поднявшись, оба вошли в комнату, расположенную рядом с той,  откуда  за
встречей наблюдал Керим. В нее вела отдельная дверь, проем между обеими  был
прикрыт ситцевой занавеской.
     - Я здесь в гостях, но ты будь как дома, пожалуйста, -  доброжелательно
произнес Гейдар-ага, усаживаясь на разбросанные  по  ковру  подушки,  и,  не
меняя тона, будто вскользь, спросил: - Где ты живешь?
     - Я из Пойлы, что вблизи границы, - ответил старый Га-сан. - Ты  должен
знать Расуловых.
     - Ты брат Наджаф-кули?
     - Он умер пять лет тому назад. Надеюсь, аллах нашел ему место в раю.
     - Но занимаешься его же ремеслом?
     - Так принято у нас в семье, Гейдар-ага.
     - Наджаф-кули был другом моего двоюродного брата Мусы. Ты знал его?
     - Гейдар-ага, я старый человек, зачем  со  мной  играть,  -  нахмурясь,
произнес Расулов. - Ты сам прислал ко мне  Мусу  Джебраилова.  Я  помог  ему
перейти границу. Хочешь узнать, с чем  я  пришел,  -  слушай.  Не  хочешь  -
разреши, мы уйдем.
     Широкоскулая рябая маска ухмыльнулась,  в  черной  бороде  ослепительно
блеснули зубы. Гейдар-ага умиротворяюще поднял открытую ладонь.
     - Прости, старший брат. У меня  нет  гепеу,  я  сам  должен  вести  эти
разговоры. Ты сделал, как я просил, привел с собой сына, я верю тебе. Но  ты
слышал, как было под Шушей? Не сердись, скажи, кто тебя послал?
     - Я говорил с Мурсал-киши, он дружит  с  англичанами.  Они  хотят  тебе
помочь.
     - А что ждет Мурсал-киши? Зачем я ему?
     - Он много знает о тебе.  Знает,  что  ты  хочешь  собрать  все  лесные
отряды, поднять знамя газавата.  Мурсал-киши  сказал  так:  если  Гейдар-ага
сможет договориться с Саттар-ханом, с Али Ниязом, мы дадим ему много оружия.
Скажешь "да" - я тебе укажу, где находится оружейный склад.
     - О каком складе говорит старший брат? - Гейдар-ага поднял клочковатые,
цвета полыни брови.
     - Носить оружие через границу тяжело и  опасно.  Когда  англичане  были
здесь, они оставили склад на десять  таких  отрядов,  как  твой.  Мне  точно
объяснили, где он, я проверил, все на месте. У железной дороги, где  станция
Ганджа. Они думают так: будет у тебя оружие - сможешь собрать другие отряды,
начнешь большую войну.
     - Что в этом складе? - Гейдар-ага  подался  вперед.  Новость  ошеломила
его, и сохранять равнодушный вид не хватило сил.
     - Пулеметы, винтовки, маузеры,  гранаты.  Патроны  тоже,  конечно.  Мне
называли чего сколько, прости, не запомнил, только много.
     "Не запомнил?" - Гейдар-ага снова насторожился.
     - А как с Мусой? Он перешел границу? И где сейчас? - Вопрос  был  задан
неожиданно.
     Но за годы занятий  контрабандой  старому  Гасану  не  раз  приходилось
оказываться перед всякими неожиданностями, и он привык не теряться.
     - Я думаю, где-нибудь в Ленкорани, - насмешливо улыбаясь, отвечал он. -
Мурсал-киши хотел к тебе Мусу прислать. Тот деньги взял, границу перешел, но
исчез куда-то.
     Гейдар-ага ухмыльнулся.
     - Муса неглупый человек,  зачем  ему  в  Закаталы  идти?  Здесь  каждый
милиционер  его  знает.  Наверно,  спрятался...  -  успокаиваясь,   произнес
атаман. - Хорошо, скажи теперь, ты склад покажешь, что потом?
     - Потом в Баку мне надо ехать. Найти человека одного, сказать ему,  как
ты решил. Этот человек с Мурсал-киши связь имеет. По телеграфу,  только  без
проволоки который. Ему все расскажу, к себе в Пойлу поеду. Если что надо  за
границей - пришли ко мне своего человека, я провожу.
     - Да благословит тебя аллах за эту  новость!  -  торжественно  произнес
Гейдар-ага, поднимаясь. - В Баку с тобой будут  мои  люди.  А  сейчас...  Ты
можешь ехать сразу?
     - Для этого я шел сюда, Гейдар-ага. - Расулов тоже  встал,  лихорадочно
соображая, можно ли задать вопрос, почему Гейдар-ага согласился  встретиться
с ним лишь в том случае, если Гасан придет на свидание вместе с  сыном,  или
лучше от этого воздержаться. Но Гейдар-ага сам развеял эти сомнения.
     - Оставишь сына здесь. Поедешь с Новруз-беком. Покажешь место, склад.
     - Сына? - Расулов оскорбленно вскинул голову. - Ты мне не доверяешь? Не
будет склада, ничего не покажу!
     - Слушай, я говорю, почтенный Гасан, - Гейдар-ага подался вперед,  свел
глаза в узкие щелки. - Пусть моя осторожность не обидит тебя. Но два раза не
надо, чтоб я говорил. Или будет, как я хочу, или будет  нехорошо.  Керим!  -
Длиннорукий, откинув стволом винтовки  занавеску,  вдвинулся  в  комнату.  -
Позови Новруз-бека!
     - Да, Гейдар-ага.
     Новруз-бек вошел, поддерживая рукой у шеи спадавшую бурку.
     - Поедешь с нашим братом, куда он покажет, - обратился к нему  главарь,
не отрывая своих прищуренных глаз  от  Гасана.  -  Хорошо  запомнишь  место.
Привезешь мне со склада гранаты и маузер. Скажешь нашему брату спасибо.  Где
меня потом найти, сам знаешь. Поедешь сейчас.
     - Наконец-то  аллах  вспомнил  о  нас!  -  Глаза  Новруз-бека  радостно
заблестели. - Будь покоен, Гейдар-ага, все сделаю как надо. - И повернувшись
к Расулову: - Пойдем. Коня для тебя хозяин даст.
     - Но потом ты  отпустишь  сына?  -  В  голосе  старого  Гасана  звучало
неподдельное волнение.
     - Потом... Потом, конечно, отпущу. Разве  мусульманин  платит  злом  за
добро? - свистящим шепотом произнес Гейдар-ага.




     Вечером того самого дня, когда Гейдар-ага встретился со старым Гасаном,
в  кабинете  Николая  Семеновича  резко,  требовательно  затрещал   телефон.
Гордеев, уже третьи сутки не выходивший из управления, схватил трубку.
     - Докладывает Киреев. Гусейнов только что пришел на квартиру  к  Юдину.
Продолжаю работу.
     Прижав кнопку звонка, Николай Семенович не отпускал ее до тех пор, пока
в комнату не влетел секретарь.
     - Хентова ко мне!
     Через несколько минут появился Хентов, носатый, похожий на грача брюнет
в мятой гимнастерке. Плохо затянутый командирский  ремень  скособочился  под
тяжестью крупнокалиберного кольта, голенища были слишком  просторны.  Вид  у
него был непрезентабелен, но Хентов никогда не был в управлении мишенью  для
насмешек, так как специалистом он был великолепным. "Такой выйдет в эфир  на
спичечном коробке да на паре женских шпилек", - говорили о нем  радисты.  За
виртуозное мастерство Хентову прощалась и внешняя расхлябанность,  и  полное
отсутствие чувства юмора.
     - Как у тебя? - Гордеев не скрывал своего беспокойства.
     Хентов пожал плечами.
     - Люди дежурят в должном радиусе, -  негромко,  чуть  картавя,  отвечал
он, - заработает рация, сразу засечем.
     - Ты адрес-то, часом, не перепутал?
     - Зачем? - Хентов опять пожал плечами. - И сейчас хорошо помню.  Третий
Нижнеприютский, четырнадцать. Разрешите идти?
     - Да, да, пожалуйста. И скажите там, чтобы Волкова ко мне прислали.
     Хентов вышел, Анатолий Максимович появился  почти  тотчас  же,  видимо,
ждал вызова. Сегодня он был в штатском, накладные плечи просторного  пиджака
подчеркивали громоздкость его корпуса.
     - Так точно, - Волков привычно вытянулся. - Киреев,  Бероев,  Онищенко,
Горчакова.
     - Не простит тебе Юсуф, что девушку на такую операцию берешь, -  одними
губами скупо улыбнулся Гордеев. - Да ты садись давай. Все равно мне  первому
сообщат.
     - Что вы, Николай Семенович, - опускаясь в кресло,  отвечал  Волков.  -
Юсуф гордиться будет. Горчакова в  адресном  неплохо  себя  показала,  здесь
посерьезнее дело будет. Хотя для нее опасности нет, дальше хозяйки ходить ей
незачем.
     - Слушай, - несколько смущенно начал Гордеев, - а  как  вообще  у  них.
Ну... с Горчаковой? Ты не думай, Максимыч, я не потому спрашиваю, Юсуфу, как
сыну, верю; просто хочется,  чтоб  у  ребят  было  по-настоящему  хорошо,  а
поговорить - спугнешь еще, обидишь...
     - Смешные они, -  Волков  улыбчиво  прикрыл  тяжелыми  веками  выпуклый
фарфор белков. - Друг от друга прячутся, таятся, а со стороны - оба  как  на
ладони. Смотреть на них и завидно и смешно.
     Оба  замолчали.  Большие  кабинетные   часы   -   гордость   начальника
управленческой хозяйственной части, недавно появившиеся в  комнатах  второго
этажа, пощелкивали словно все чаще и чаще. Казалось,  что  стук  маятника  с
ощутимой быстротой набирает темп, силу.
     - Тошно до чего так сидеть, - не выдержал Анатолий Максимович.
     - Куда уж, - начальник кивнул. - Только ему  сейчас  того  тошнее.  Как
думаешь, возьмем без стрельбы?
     - Кто-о их знает, - уклончиво протянул Волков. - Мужики  вроде  тертые.
Постараемся.
     Вдруг распахнулась дверь, и Хентов, еще более растрепанный, чем полчаса
назад, появился на пороге.
     - Работает рация, товарищ... Николаи Семенович. Она самая, ошибки  нет.
В Нижнеприютском.
     - Ну, хоп, - по вынесенной еще из Средней Азии привычке  бормотнул  про
себя Волков и, встав, одернул топорщившуюся над левым бедром полу пиджака. -
Я спускаюсь, Николай Семенович?
     - Да, выходите. Сейчас доложу, и поедем,  -  кивнул  Гордеев,  поднимая
трубку.
     ...Потные,  тяжело  дышавшие  Юдин  и  Гусейнов   возились   у   печки,
старательно заделывая опустошенный  тайник.  Рация,  упакованная  в  вещевой
мешок, стояла у двери, агент номер 015 заметал следы.
     Каменщики и Юдин и Гусейнов,  прямо  сказать,  были  никудышные.  Когда
работа, наконец, была завершена, пол оказался заляпанным раствором, у  самой
печи образовалась настоящая лужа, вещи покрылись налетом  красной  кирпичной
пыли. Перед уборкой присели отдохнуть, закурили.
     - Аркадий Иванович,  -  Гусейнов  с  отвращением  оглядел  неприбранную
комнату, - и не зря мы все это затеяли?
     - Нельзя долго работать на рации из одного места, - Юдин взъерошил свои
редеющие волосы, потянулся, отхлебнул из стоявшей на столе початой  бутылки.
Почему-то неотвязно лезли в  голову  стереотипные  слова  в  шифровках:  "Да
хранит вас бог. Уильям".
     Гусейнов потянул к себе лежавшие на столе нарды и открыл их.
     - А я думал, что мы успеем сыграть сегодня партию, - сказал он и, вынув
из ящика обломанную  половинку  нардовской  шашки,  спросил:  -  Что  ты  не
заменишь целой эту гадость? Сколько времени она валяется здесь.
     - Оставь, пожалуйста,  -  сердито  буркнул  Юдин  и,  выхватив  из  рук
Гусейнова обломок, сунул его в карман.
     Послышался робкий, хорошо знакомый обоим стук тети Даши в  дверь.  Юдин
быстро встал, надел  пиджак,  сунул  правую  руку  в  наружный  карман.  Под
натянутой материей ясно обозначилось  револьверное  дуло,  шагнул  к  двери,
прислушался, открыл. Старушка поманила его в коридор.
     Беспокойство хозяина начало, видно, передаваться и  гостю.  Поднявшись,
Эюб подошел к окну,  попробовал,  крепко  ли  сидят  в  гнездах  шпингалеты,
поколебавшись, выдернул их, вернулся на свое место.  Через  минуту  вошел  и
015.
     - Что там? - спросил его Эюб.
     - Чертовщина какая-то. Нашу старуху срочно вызывают к племяннице.  Есть
у нее такая. Подружка пришла, говорит - та внезапно  заболела.  Не  нравится
это мне.
     - Разве племянница не может болеть?  Аркадий  Иванович,  клянусь  своей
головой, ты стал похож на человека, который боится своей тетки. Нельзя  так,
слушай...
     Юдин тяжелой походкой подошел к столу, взялся было  за  бутылку,  потом
отставил.
     - Чувствую я, что наша проверка в адресном плохо  обернется.  Оттого  и
тороплюсь с переносом рации.
     - Оставь, Аркадий Иванович. Ты же не тетя Даша, чтобы верить  в  черных
кошек, тринадцатое число и прочую чепуху... Хотя я понимаю, что  лучше  быть
пять  минут  трусом,  чем  всю  жизнь  покойником,  но  сейчас,  думаю,  зря
расстраиваешься. Скажи лучше, что дальше делать?
     - Там, под шторой, провод натянут. Сними-ка его, брат.
     Легкой, пружинистой походкой Гусейнов пересек комнату и оказался у окна
в тот самый момент, когда с треском распахнулась дверь и в  комнату  шагнули
двое с оружием.
     - Стоять! Не дви...
     Выключатель был у  окна,  и  реакция  Гусейнова  оказалась  мгновенной.
Ударив рукой по кнопке, он выключил  свет,  стремительно  распахнул  окно  и
выпрыгнул наружу. Волков, стелющимся вратарским прыжком метнулся  к  дивану.
Глухо, словно за стеной, стукнул выстрел. Под  окном  послышался  сдавленный
вскрик, и все стихло.
     Через секунду свет вспыхнул опять. Гордеев стоял у окна, наган вплотную
прижат к бедру, средний палец на собачке, указательный вытянут вдоль ствола,
левая рука на выключателе. Но только что прозвучавший  единственный  выстрел
был направлен не в Волкова. Анатолий Максимович стоял у дивана,  поддерживая
обвисшее тело Юдина. Волков, нахмурясь, опустил Аркадия Ивановича. Нагнулся,
взялся за пульс.
     - Вызвать "Скорую"? - спросил кто-то из сотрудников...
     - Не надо, - покачал головой Анатолий Максимович. - Не захотел платить.
Стрелял прямо в сердце.
     - Все  равно  врач  нужен.  Акт  составит.  Вызывайте,  -  распорядился
Гордеев. И, сдвинув штору, спросил у подошедшего к окну  сотрудника:  -  Что
там у вас?
     - Похоже, ушел, - оба, и Киреев и Онищенко,  старались  не  глядеть  на
начальника.
     - С чем вас и поздравляю. Идите помогите  при  обыске,  -  распорядился
Гордеев. Жестом предложив Волкову и  Кирееву  следовать  за  собой,  Николай
Семенович почти сбежал с веранды.
     Волков, сняв с кровати покрывало, прикрыл им  труп  и  вышел  вслед  за
Гордеевым.
     - Унес с собой всю агентуру. Теперь придется повозиться... - ни к  кому
не обращаясь, пробормотал он.
     - Слушай, Максимыч, - быстро, будто  диктуя  стенографистке,  заговорил
Гордеев. - Бери Киреева. В машину - и к Гусейнову домой. Не  медли.  Ему  из
Баку выбраться надо, а одет неудачно. Рубашка пижонская,  редкой  расцветки,
не дурак, обязательно сменит. Да и денег с собой может не быть. Я  сейчас  в
управление, порт перекроем, на шоссе посты  выставим,  организуем  в  городе
розыски. А ты, если дома не застанешь, давай по  линии  железной  дороги.  У
него сейчас два  пути.  Хорошо,  если  к  границе.  А  вдруг  к  Гейдар-аге?
Перехватить его надо, во что бы то ни стало. Иначе... - Он не договорил.
     ...Громоздкий  "бенц",  рывком  взяв  с  места,   понесся   в   сторону
Тазапирской улицы, на которой жил Гусейнов.
     - Как же у тебя получилось, Павлуша? Ты ж под окном стоял, -  отрывисто
проговорил Волков.
     - Дьявол его знает... - Киреев закурил, стараясь быть спокойным.  -  Он
выскочил прямо на Онищенко. Тот упал, я думал -  убит,  я  к  нему...  Ну  и
промедлил. Всего-то доля секунды, а тот уже в кусты и к  пролому.  Бероев  у
другого окна стоял, с него не спрос.
     - Ловок, бестия. Между пальцев ускользнул.  Если  мы  с  тобой  его  не
найдем, будет плохо, - Волков замолчал и, взявшись рукой за спинку  сиденья,
всем корпусом подался вперед, словно пытаясь ускорить этим бег машины.
     Масьма Гусейнова была искренне удивлена, что Эюба в такую позднюю  пору
разыскивают друзья,  Киреев,  отлично  говоривший  по-азербайджански,  минут
десять беседовал с заспанной бабкой, убедился,  что  спрятаться  в  квартире
невозможно, и быстро спустился к машине.
     - Прежде чем на вокзал, давай еще один адрес проверим, -  предложил  он
Волкову. - Старуха говорит, что Эюб дядю часто навещает. Мовсумов  Дадаш,  в
торговле работает. Если действительно из дому без денег вышел...
     - Давай на Завокзальную, Сережа, - Волков за эти  дни  успел  запомнить
всех родственников и знакомых Гусейнова.
     Дадаш Мовсумов был заметно смущен визитом, но утверждал, что  не  видел
Эюба уже больше месяца. Однако в доме, несмотря на  поздний  час,  никто  не
спал, похоже было, что хозяева чем-то напуганы. В углу комнаты стоял  наспех
прикрытый незастегнутый чемодан.
     - Ну вот что, - Анатолий Максимович решил не терять времени. - Ближе  к
делу. Я знаю: Гусейнов только что был здесь. Говорите, куда поехал?
     В этот момент Киреев на всякий случай запустил руку за  диван,  пошарил
там и извлек знакомую обоим яркую  рубашку  Эюба.  Это  выдало  Мовсумова  с
головой. Разом ослабев, он опустился на стул.
     - Воды хлебните, - сверкнул на него глазами Анатолий  Максимович.  -  И
рассказывайте. Быстро.
     Уходя от преследования, Эюб Гусейнов успел  сочинить  историю,  которая
была встречена с сочувствием в доме Мовсумова. Бухгалтер рассказал,  что  на
днях был арестован за растрату его коллега Юдин, до  этого  поссорившийся  с
Эюбом, и теперь Гусейнов опасается оговора. Дядя, видимо, достаточно  хорошо
знал, что подобное не совсем невозможно.  Во  всяком  случае,  он  дал  Эюбу
пятьсот  рублей,  другую  рубашку,  пиджак,  кепку  и   подсказал   довольно
безопасный маршрут.
     - Здесь рядом узкоколейка.  Я  сказал:  езжай  в  Бинагады,  а  там,  в
поселке, на ученический поезд пересядешь,  до  Баладжар  доберешься.  Оттуда
хочешь на пассажирском, хочешь - на товарном уехать можно.
     - А он не в Закаталы собрался? - равнодушным голосом спросил Волков.
     - Он сказал, что в сторону Тифлиса поедет. Правда или нет, не  знаю,  -
развел руками Мовсумов.
     Когда Волков и Киреев приехали на станцию узкоколейки, выяснилось,  что
поезд уже давно ушел. Гусейнова на станции не было.
     - Куда теперь? В Бинагады? -  Сергей,  шофер  оперативной  машины,  уже
сориентировался в коротких репликах, которыми перебрасывались его пассажиры.
     - Не стоит. Гони прямо в Баладжары. К ученическому тоже опоздать можем,
а так время выиграем, - решительно сказал Волков.
     Киреев засомневался.
     - Анатолий Максимович, может, он тоже на ученический не успеет?
     - Ну на следующем  выедет.  Если  решил  уходить  по  железной  дороге,
Баладжар ему не миновать. Давай, Сережа, давай, дорогой...
     Шофер нажал на акселератор.
     В "краю нефти", Азербайджане, асфальт появился раньше,  чем  во  многих
других республиках страны, а поздним  вечером  в  те  годы  водителей  резко
ослепляли фары встречных  машин.  Вспарывая  темноту  узким  лучом  бокового
прожектора, скрипя покрышками на поворотах,  "бенц"  рвался  вперед,  словно
гончая, взявшая свежий след. Но Волкову казалось, что  тянутся  они  немного
быстрее крестьянской арбы.
     За свои без малого сорок лет Анатолий Максимович повидал немало такого,
о чем лучше бы никогда и не знать, что не могло, конечно,  не  сказаться  на
его характере. Был он трезв умом,  рассудителен,  когда  было  необходимо  -
шагал вперед первым, но без надобности рисковать не  любил.  Добродушный  по
натуре, как все очень сильные люди, он был  искренне  привязан  к  Юсуфу.  И
мысль о том, что жизнь Мехтиева, может быть, зависит сейчас от того,  успеют
ли они перехватить бежавшего Гусейнова, заслоняла для него все.
     Волков не думал о том, сколько труда придется затратить, чтобы  выявить
оставшуюся после Юдина агентуру. И о том, что через какие-то считанные  часы
он, уж он-то обязательно, пойдет на захват Гейдар-аги, которого во что бы то
ни стало надо взять живым.
     На последнем совещании в управлении решался вопрос о  том,  кто  пойдет
под видом сына Расулова к  Гейдар-аге.  Мехтиева  Гордеев  еще  ни  разу  не
выпускал в одиночку на связанные с непосредственным риском задания,  не  без
оснований полагая, что тот еще молод, не слишком опытен.
     Но в этот раз Юсуф сумел доказать Николаю Семеновичу,  что  именно  он,
Мехтиев, незадолго до  этого  дважды  побывавший  в  доме  Расуловых,  лично
знакомый с сыном старого Га-сана Касумом, лучше кого-либо другого сможет его
подменить.
     ...Мотор отказал неожиданно, сразу, когда до  станции  оставалось  лишь
около двух километров. Водитель, в  прошлом  флотский  моторист,  выругался,
кинулся открывать капот. Волков, не  говоря  ни  слова,  отбросил  дверцу  и
выпрыгнул на шоссе.
     - За мной, Павлуша, бегом! - хрипло  бросил  он  в  темноту  и  надолго
замолк, сберегая дыхание.
     Сухопарый, легкий на ногу Киреев  на  первых  ста  метрах  обошел  было
Волкова,  давно  уже  не  бегавшего  кроссы,  потом  начал  сдавать.  Мерным
размашистым шагом, сильно работая руками,  Анатолий  Максимович  уходил  все
вперед и вперед, словно не ощущая тяжести своего огромного тела.
     - Максимыч... Убавь, дорогой... Не могу... - задохнувшись и перейдя  на
шаг, с трудом выкрикнул в темноту  Киреев.  Темнота  отозвалась  одним  лишь
словом: "Юсуф!" И Павел вновь побежал, шатаясь от изнеможения, жадно  хватая
воздух, чувствуя, что сердце колотится где-то в ушах и вот-вот выпрыгнет.
     На станцию они успели вовремя.




     Юсуф лежал на свеженарезанных  ветках  орешника,  застеленных  толстой,
остро воняющей лошадиным потом попоной, с головой завернувшись в брезентовый
плащ. Он сдерживал волнение, пытался успокоиться, заснуть, войти "в  норму".
Пытался и не мог. Мешал Керим, лежавший рядом, неслышный, как зверь, и такой
же опасный.
     С позапрошлого вечера, когда старый Гасан и  Новруз-бек  отправились  к
Гандже для  проверки  склада,  Керим  был  приставлен  к  Юсуфу  в  качестве
караульного, хотя старательно пытался представить себя  телохранителем,  вел
себя вполне доброжелательно, старался, чтобы "гость" ни в чем не знал нужды.
Но это радушие не могло бы обмануть и младенца. Слишком неотступно  следовал
Керим за каждым шагом мнимого Касума, слишком зорко  следил  за  ним,  когда
Гейдар-ага, неожиданно для всех, велел  "Расулову-младшему"  вычистить  свой
маузер.
     Внешне это выглядело, как знак большого доверия. К оружию атамана могли
прикасаться только абсолютно надежные  руки.  Но  "Касум"  вовремя  и  верно
понял, что его проверяют, и начал разбирать пистолет с видом  самонадеянным,
восхищенно-завистливым, но столь неумело, что Керим вынужден был вмешаться.
     Час спустя хозяин, суетливый, озабоченный, отыскал юношу и заявил,  что
вдруг, от чего - неизвестно, захромала одна из его  лошадей.  "Не  может  ли
уважаемый Касум, он,  кажется,  занимается  коновальством,  посмотреть,  что
случилось с Серой?"
     На этот раз "Касум" испугался по-настоящему. Ухаживать за лошадьми  он,
разумеется, умел. Но лечить? Однако отступать было некуда.
     Мехтиев согласился и на этот раз.
     - Я помогу.  Если  захочет  аллах.  Вели  сыну  провести  лошадь  перед
верандой, - уверенно распорядился он, словно  не  допуская  мысли,  что  его
могут и не послушаться.
     "Касум" подошел, ласково погладил лошадь, прощупал переднюю лопатку.
     - Покажи копыто! - неожиданно резко бросил он  угрюмо  молчавшему  сыну
хозяина. Тот повиновался.
     Среди  стертых  почти  до  блеска  шляпок  давно  вбитых  гвоздей  одна
отчетливо выделялась. Явно свежая, немного скособоченная.
     Презрительно хмыкнув, "Касум" ткнул в нее пальцем.
     - Если в Закаталах все так куют лошадей, пусть лучше ездят на ишаках, -
бросил Юсуф хозяину и с равнодушным лицом отошел в сторону,  показывая,  что
здесь разговаривать больше не о чем.
     Потом наступила передышка. То ли  Гейдар-ага  исчерпал  на  время  свою
изобретательность,  то  ли  решил,  что  стоит   дать   гостю   успокоиться,
расслабиться, забыть о том, что ему не доверяют, но, во всяком случае,  весь
остаток дня на "Касума" вроде даже не обращали внимания.
     Мехтиев поспал, потом  помог  одному  из  сыновей  хозяина  привести  в
порядок осыпавшийся тандыр - яму, заменявшую в  деревнях  печь  для  выпечки
хлеба, довольно долго, с непритворным  удовольствием  рубил  привезенный  из
лесу хворост. Жизнь на лесном кордоне шла  своим  чередом,  а  для  "Касума"
самым важным было ничем не выдать своей настороженности.
     И, в общем-то, на первых порах  это  ему  удавалось  относительно  даже
легко - ведь он заранее подготовил себя к такой роли,  услышав  о  том,  что
Гейдар-ага непременным условием ставит приход Гасана не одного, а  вместе  с
сыном. Еще в Баку было  ясно,  что  какое-то  время  ему,  видимо,  придется
провести среди шайки в качестве заложника. Однако на первых порах  опасность
была не столь уж и велика, - в отличие от Гейдар-аги Мехтиев точно знал, что
любая предварительная проверка склада пройдет для  участников  банды  вполне
благополучно.
     И потому, в паре с Керимом орудуя на заднем дворе у  кучи  нарубленного
хвороста,  неприметно,  но  памятливо  присматривался  к  тому,  где  и  как
размещались караульные. Он не волновался и, закончив работу, даже  предложил
Кериму сыграть партию-другую в нарды.
     Азартный, как большинство уголовников, тот согласился с большой охотой.
У  хозяина  нашлась  старинная  доска  с  выжженным  по  крышке   персидским
орнаментом.
     Они расположились здесь же, на бревне, где рубили  хворост,  расставили
на доске шашки, и Керим первый бросил кости.
     - Шешу-беш! (Шесть и пять!) - лишь успел  воскликнуть  он;  из-за  угла
дома показался Гейдар-ага при всем снаряжении.
     - Седлать коней! Мы уезжаем, - хрипло, как тогда, на  площади  в  Агри,
сказал-выдохнул он. И, поправляя перекрутившийся  ружейный  погон,  добавил,
обращаясь уже к Юсуфу: - Ты поедешь с нами.
     - Хорошо, Гейдар-ага, - отвечал Юсуф, поднимаясь. - Далеко ехать будем?
     - Там  увидишь,  -  и,  круто  повернувшись,  Гейдар-ага  направился  к
веранде, куда уже подводили его жеребца.
     Мехтиев спокойно зашагал за ним.
     Ехали  долго,  часа  три-четыре.  Несколько  раз  меняли   направление.
Гейдар-ага с племянником агрийского кулака Сеид-Аббаса двигались  во  главе,
один из сыновей хозяина кордона замыкал маленькую колонну. Мехтиев  оказался
между Керимом и еще одним бандитом из свиты Гейдар-аги.
     Отличный Карабах, на котором ехал Керим, никак  не  мог  примириться  с
тем, что хозяин заставляет его держаться позади  колченогого  мерина  Юсуфа,
зло всхрапывал и норовил оттолкнуть того грудью,  вырваться  вперед.  В  эти
моменты расстегнутая кобура керимовского нагана оказывалась почти вплотную к
руке Мехтиева.
     И наверное, с самого начала службы Юсуфа в органах еще ни одно  задание
не требовало от него больших  усилий,  чем  та  личина,  которую  он  надел,
выезжая с кордона, и должен был сохранить до самого привала.
     От ненависти мутилось в глазах. Левая рука, временами касавшаяся чужого
оружия,  каменела  от  напряжения.  Но  Юсуф   продолжал   погонять   своего
заморенного коня, не забывая посматривать по сторонам.
     На  привал  остановились  в  лощинке,  у  разбитого   молнией   старого
широколистного граба. Сын лесника  с  Гейдар-агой  отъехали  в  сторону,  но
вскоре вернулись. Через седло  у  парня  был  перекинут  тугой,  испачканный
свежей землей мешок. Он попрощался, гикнул  и,  нахлестывая  лошадь,  исчез,
растворился в сумерках, раньше обычного сгустившихся на затененной вершинами
гор лесной тропинке. "Расплачивается за постой, - подумал Юсуф. - Ну погоди!
Мы тебе за все заплатим. Другой монетой". Мехтиев спрыгнул на землю, ослабил
подпругу, нарвал пук пахучего  папоротника  и  начал  старательно  протирать
взмокшую спину своего коня.
     Привал оказался продолжительным, хотя огня и не разводили.  Всухомятку,
но сытно подкрепились сами, накормили коней. Юсуф полагал, что они сейчас же
двинутся дальше, но Гейдар-ага не торопился.
     Скрестив ноги, он сидел под деревом на толстой кошме, положив на колени
винтовку, и время  от  времени  поглядывал  на  свои  старинные,  с  толстой
серебряной крышкой часы. Когда совсем уже стемнело, атаман подозвал Юсуфа  и
завел с ним разговор о разных способах ловли диких уток.
     В этой области Мехтиев чувствовал себя достаточно уверенно -  вместе  с
Касумом они ходили на озеро, где местные охотники вручную, даже без  силков,
ловили жирных глупых птиц на местах их жировки.
     Там, куда утки слетались подкормиться перед осенним  перелетом,  жители
Пойлы постоянно выбрасывали в воду высушенные тыквы. А потом, по плечи войдя
в воду и накрыв голову выдолбленным тыквенным "шлемом", подбирались  к  стае
вплотную и, поймав птицу за лапы, просто-напросто утаскивали  ее  под  воду,
топили.
     Бывали  ловкачи,  которые  успевали  привязать  к  поясу   трех-четырех
откормленных  крякух,  прежде  чем  стая  снималась  с  места.  Когда  Юсуфу
рассказали об этом, он не поверил. Но во второй его приезд  младший  Расулов
постарался выкроить время для такой охоты, за что  теперь  Мехтиев  был  ему
очень благодарен - ведь этот разговор тоже был испытанием.
     Гейдар-ага слушал юношу внимательно,  даже  с  интересом,  и  разговор,
наверно, мог  бы  затянуться,  если  бы  где-то  совсем  рядом  не  раздался
осторожный, негромкий свист.
     Не меняя позы, Гейдар-ага вложил в  рот  согнутый  углом  палец,  подал
ответный сигнал. Минуту спустя на темном фоне  деревьев  обозначился  силуэт
серой лошади и четкий светлый прямоугольник уже знакомой Юсуфу  белой  бурки
Новруз-бека.
     - Салам алейкум, Гейдар-ага. Мир  и  вам,  люди,  -  чуть  надтреснутый
тенорок старого бандита звучал устало, но оживленно. -  Какая  была  дорога?
Все ли здоровы?
     - Алейкум салам. Ты привез? -  Гейдар-ага,  не  задавая  предписываемых
этикетом вежливых вопросов,  сразу  приступил  к  делу.  "А-а,  нервничаешь,
бандюга", - подумал Мехтиев и,  поднявшись,  отошел  в  сторону.  Содержание
беседы было ему известно заранее, а лишний  раз  проявить  воспитанность  не
мешало.
     - Подожди здесь! - окликнул его главарь. Юсуф послушно остановился.
     - Обратно ехал спокойно? - спросил Гейдар-ага, обращаясь к Новруз-беку.
     - Как на своих выпасах.
     - Будем ночевать здесь?
     - Зейтун может съездить за людьми. Ты хочешь забрать сразу все?
     - А мы увезем? - Гейдар-ага говорил в полный голос, как будто бы никого
рядом не было. "Почему они перестали меня опасаться? -  подумал  Мехтиев.  -
Неужели заподозрили и решили кончать? Нет, не может быть". Он  опустился  на
корточки, затих. Новруз-бек с нескрываемым  удовольствием  описывал  атаману
все, что видел на складе, перечислял ящики с винтовками, патронами, маузеры,
пулеметы, гранаты.
     - А если это не английский склад? - неожиданно перебил его Гейдар-ага.
     - Посмотри. Я оторвал это от ящика, - спокойно ответил Новруз-бек.
     Вспыхнувшая  спичка  осветила  небольшую,   покрытую   пятнами   смазки
деревянную пластинку. На ней было что-то написано. Что - Юсуф не видел.
     - Буквы нерусские. Такие, как на маузере, - пробормотал  Гейдар-ага  и,
бросив догоревшую спичку, распрямился, будто поднятый пружиной. - Зейтун!
     Мимо  Мехтиева  торопливо  прокосолапил  кривоногий  бандит  в  кожаной
куртке.
     - Я здесь, Гейдар-ага.
     - Поедешь в лагерь. Возьмешь Махмуда и  десять  человек,  -  Гейдар-ага
чеканил короткие, точные фразы-приказания.
     "А он прирожденный вожак, - подумал Мехтиев. - Решает на ходу.  И  умно
решает. Тем важнее..." - Он оборвал себя, чтобы чего-нибудь не упустить.  Но
можно было не прислушиваться.
     - В Калакенде возьмите две арбы. Махмуд знает у кого. Будете ждать  нас
на рассвете. На опушке у моста через Гянджинку. Знаешь?
     - Ты сказал, я слышал, Гейдар-ага.
     - Пусть аллах даст силы твоему коню, - напутствуя и прощаясь,  произнес
Гейдар-ага. Он опустился на кошму и двойным ударом в ладоши подозвал Керима.
     - Скажи людям, пусть разводят огонь. Ночевать будем  здесь.  Выедем  до
рассвета.
     Теперь Юсуф понял, что задумал Гейдар-ага.  Закатальский  "барс"  решил
еще  раз  застраховаться,  сохранить  заложника  до  того   момента,   когда
почувствует себя в полной безопасности. Что же делать? И прежде  всего,  как
реагировать на это ему, "Касуму"? Притворяться, что ничего не понял? Но ведь
Расулов в присутствии  Гейдар-аги  велел  сыну  лишь  дождаться  возвращения
Новруз-бека, не больше. Значит, уходить? Или хотя бы попытаться сделать это?
     Почему главарь  по-прежнему  опасается  какого-то  подвоха,  не  желает
показывать  постороннему  свою  основную  стоянку?  Ведь  безоружный   юноша
полностью в его руках. Вывод мог быть только один.  Гейдар-ага  провоцирует,
создает условия, способные толкнуть на опрометчивый шаг. Как поступить?
     Посланные Керимом люди  рубили  кинжалами  сушняк  для  костра.  Выждав
немного,  Юсуф  встал  и,  кашлянув,  чтобы  обратить  на   себя   внимание,
приблизился к дереву, под которым расположились вожаки.
     - Мне уходить, Гейдар-ага, или я еще должен остаться?
     - Побудешь с нами, - коротко бросил главарь.
     И вот теперь Юсуф лежал, завернувшись в свой плащ, всем  телом,  словно
болванку, раскаленного металла, обжигающую на расстоянии, ощущая присутствие
рядом настороженного,  притихшего  Керима,  и  безудержно  пытался  отыскать
какую-то спасительную лазейку.
     Было страшно. Он вспомнил, как  после  ликвидации  кулацкой  шайки  под
Шушей вместе с другими чекистами хоронил останки двух  работников  районного
отделения АзГПУ, незадолго до этого  попавших  в  руки  бандитов  и  зверски
замученных.
     Было трудно заставить себя приказом воли  подчиниться,  когда  хотелось
вскочить, отчаянно драться, бежать.
     И все-таки он лежал неподвижно,  равномерно  и  тихо  посапывая,  будто
спокойно спящий человек, сильно уставший за день.
     Гейдар-ага должен был поверить, что "Касум" - действительно Касум.
     Поднялись часа за  два  до  рассвета,  когда  за  дырявым  пологом  уже
по-осеннему  поредевшей  листвы  смутно  засерело.  В  закопченном  котелке,
стоявшем  на  потухающих  угольях,  бурлил  кипяток.   Самед   -   племянник
Сеид-Аббаса - подогнал пасшихся коней. Группа тронулась.
     Потом  начало  светать.  Обрели  объемность  литые   колонны   стволов,
окаймленные понизу бархатистой, кудрявой  листвой  подлеска.  Заколебавшись,
стали  расплываться,  таять  легкие  клочья  запутавшегося  между  деревьями
тумана. Наконец, и  птицы,  каким-то  своим,  неведомым  чутьем  узнающие  о
наступлении восхода, даже если  солнце  скрыто  еще  за  горами,  щебечущим,
чирикающим, высвистывающим хором возвестили о наступлении дня.
     Уже третий день они ехали легкой рысцой,  временами  переходя  на  шаг.
Юсуф искренне был увлечен сумрачной прелестью не знающего  топора  леса.  Он
вбирал в себя звуки, запахи, краски этого,  быть  может,  последнего  в  его
жизни утра.
     Все реже становились деревья, все просторней поляны. Впереди  поднялась
гряда невысоких, щетинящихся кустами утесов. Теперь Юсуф узнавал эти  места.
До железной дороги отсюда было километров пятнадцать. Видимо, Гейдар-ага  не
рассчитал время - к мосту через Гянджинку им не добраться и через три часа.
     Выветренные, тесно  сомкнутые  скалы  перегородили  долину.  Постепенно
снижаясь, они тянулись далеко на юго-запад, а на севере вплотную  подступали
к отрогам хребта. Чтобы обогнуть этот естественный барьер, уже давно надо бы
сворачивать, но, к удивлению Юсуфа,  группа  продолжала  двигаться  прямо  к
утесам. Гейдар-ага, очевидно, знал здесь какой-то тайный проход.
     И проход действительно открылся. Узкий, плотно занавешенный  спутанными
ветвями орешника, карабкающегося по скалам барбариса, дикой ежевики,  проход
был так скрыт, что даже заподозрить о его существовании, не подъехав  совсем
вплотную, было совершенно невозможно.
     Юсуф решил, что сейчас они спешатся. Но  Гейдар-ага,  стиснув  коленями
бока своего жеребца, первый заставил его  броситься  грудью  на  колышущийся
зеленый занавес и исчез. За ним последовали остальные кони бандитов, видимо,
привыкшие к этой дороге.
     Лишь пегий мерин Юсуфа оказался непригодным для подобных  аттракционов,
и Керим, схватив его за повод, буквально протащил седока с его  конем  через
проход.
     Мехтиев огляделся. Сразу же за кустами расщелина  раздвинулась,  по  ее
ровному,  проточенному  водой  дну  можно  было  ехать  одвуконь  до  самого
поворота.
     Юсуф и Керим ехали по-прежнему рядом. Перед Юсуфом  двигался  обросший,
небритый парень на молодой, пугливой лошадке с простреленным ухом. Остальные
скрылись уже за поворотом, когда сверху послышался пугающий треск. Оба разом
вскинули головы. Старая, видно, давно уже  подгнившая  сосна  с  раздвоенной
вершиной  падала  прямо  на  них,  все  ускоряя  свое   стремительно-плавное
движение.
     Юсуф видел, как выворачиваются из мелкого земляного  кармана  трухлявые
обрывки корней. Слышал  резкий,  словно  от  взмаха  бичом,  свист  воздуха,
рассекаемого упруго хлестнувшими ветвями. И сам, своим телом, ощутил тяжесть
Керима, когда, оглушенный ударом, тот опрокинулся на шею его пегаша.
     За доли секунды до этого кобыла  небритого  бандита,  прянув  с  места,
вынесла хозяина из-под удара и шарахнулась за угол,  ничего  не  видя  перед
собой. Оттуда доносились гневные крики, суматошный  топот  копыт,  тревожное
ржание. Рухнувшая вершина, чудом не задев Юсуфа, надежным завалом  перекрыла
проход. Потерявший сознание Керим, цепляясь стволом  перекинутого  за  спину
карабина за ветви, медленно сползал с дрожащей шеи коня, сползал и никак  не
мог упасть.
     "Лошади понесли,  сразу  не  справятся.  Вот  он,  выход,  -  мелькнула
обжигающая мгновенной радостью мысль. - Винтовка и наган, тринадцать пуль. -
Их четверо, и конный здесь не пройдет. О-хей, Юсуф, рано еще умирать!"
     Керим, завалившийся на сторону, бессильно уронивший вперед руки,  будто
ныряя, свалился, наконец, на каменистое ложе ручья. И одновременно с  мягким
звуком падения его  тела  в  сознании  зазвучал  размеренный,  четкий  голос
Гордеева: "Физическая ликвидация Гейдар-аги - не выход. Он связан  со  всеми
бандами, он слишком много знает. Во что  бы  то  ни  стало  его  надо  взять
живым".
     И, понимая, что больше такого шанса не представится, готовый  закричать
от бессильной ярости и жалости к  самому  себе,  Юсуф  спрыгнул  с  коня  и,
подхватив словно бескостное тело бандита, стал оттаскивать его в сторону.
     Это  и  увидели  Зейтун  и  Новруз-бек,  потом  и  Гейдар-ага,   когда,
справившись с лошадьми, осторожно,  с  оружием  наготове,  они  вышли  из-за
каменного откоса.
     - Молодец, Касум. Настоящий джигит. Товарища не бросил. - Всегда хмурое
рябое лицо главаря  расплылось  в  белозубой  ухмылке.  Гейдар-ага  поверил.
Поверил до конца.
     ...На  опушке  леса  к  груде  старинного,  ручной   выделки   кирпича,
валяющегося здесь с незапамятных времен,  подъехали  четверо.  Чуть  поодаль
остановились  две  крестьянские  арбы,   окруженные   десятком   вооруженных
всадников. Откуда-то издалека донесся мирный шум проходящего поезда.
     - Похоже на  могилу  святого  человека,  -  задумчиво  произнес  вожак,
внимательно рассматривая развалины старинной постройки.
     - Не, Гейдар-ага, - возразил Новруз-бек. - Тут когда-то была водокачка,
а потом дорогу железную перенесли в сторону.
     - Аллах знает, что делает, - негромко пробормотал Гейдар-ага  и  махнул
плетью, подзывая к себе бандита в кожаной куртке. - Давай фонари, Зейтун.
     У правого края груды  кирпичей  валялась  ржавая  консервная  банка  от
любимых Волковым бычков в томате.  Это  был  заранее  обусловленный  сигнал:
"Приближение бандитов видели, готовы к встрече".
     Гейдар-ага, Новруз-бек и Юсуф спешились.
     Втроем  отвалили  покрытую  толстым  слоем  земли   крышку   люка.   Из
открывшегося провала пахнуло сыростью, прелью и чуть-чуть ружейным маслом.
     - Идем со мной. Я подарю тебе настоящий маузер.  -  Похлопав  по  плечу
Юсуфа, Гейдар-ага первым ступил на застланные уже сгнившими досками земляные
ступени.
     Спускаясь вслед за ним, Мехтиев обернулся. Местность  была  по-прежнему
пустынна.




     Многие пожилые люди не  любят  шумных  больших  городов.  Под  старость
человек начинает тянуться к земле.
     Вот и этот старик, сухой,  легкий  в  движениях,  с  густой  волнистой,
снежно-седой шевелюрой, уже давно живет за городом. Он вышел на пенсию рано,
ему не было и шестидесяти. Но не всякая работа одинаково изнашивает сердце.
     Врачи говорили, что после инфаркта  обязателен  строгий  режим,  покой,
разумная физическая нагрузка. Но хотя за долгие годы  службы  старик  привык
безропотно выполнять все распоряжения по-армейски строгой санчасти,  в  этот
раз он позволил себе отмахнуться от медиков.
     Юсуф-муэллим*,  так  его  называют  в  поселке,  встает  с   рассветом.
Натягивает  легкие  брюки,  полотняную  гимнастерку  с  большими  накладными
карманами,  туго  подпоясывает  широкий  командирский   ремень.   Часов   до
одиннадцати  он  трудится  в  саду   -   окапывает,   подрезает,   поливает,
опрыскивает.
     ______________
     * Муэллим - учитель (азерб.).

     Сухая почва требует ухода, а виноградные лозы капризны и требовательны.
     Старик спокоен. Дом построен, сын давно  работает,  и  теперь  осталось
лишь вырастить два дерева там, где росло одно.
     Его жена чем-то внешне напоминает своего мужа, такая же легкая,  не  по
возрасту стройная, быстрая в движениях, снежно-седая. Она очень  общительна,
может быть, потому, что последние годы директорствовала в  школе  и  немного
скучает в этом тихом, заселенном в основном стариками поселке.
     Тридцать пять лет назад после долгих  бессонных  ночей,  проведенных  в
госпитале  у  койки  тяжело  раненного  Юсуфа,  она  поняла,  что  ее  жизнь
принадлежит только этому человеку, с тех пор ничто их не разлучало.
     Сын обычно  приезжает  по  воскресеньям,  но  случается,  что  исчезает
надолго, такая уж у него работа. Его назвали Анатолием - в честь друга отца,
Волкова, погибшего в тот  памятный  день.  Гейдар-ага  дорого  отдавал  свою
жизнь, отбивался отчаянно, едва не взорвал склад, отстреливаясь возле  ящика
с гранатами. Его обезоружил Фархад, агрийский комсомолец, избравший для себя
профессию чекиста и сумевший отомстить бандиту за гибель своих  односельчан.
Обезоружил, когда Юсуф, получивший две пули в упор - в  грудь  и  в  голову,
почти бездыханным лежал на полу подземелья.
     Соседи знают, что перед дождями Юсуф-муэллим не может работать в саду -
его мучают жестокие головные боли, - и обычно приходят помочь, хотя никто не
задумывается над тем, где  и  как  хозяин  маленького  садика  потерял  свое
здоровье.
     Из всего поселка о прошлом Юсуфа Самедовича догадываются лишь девушки -
телефонистки с местной почты. Иногда, очень редко, когда Анатолий  долго  не
приезжает к родителям, отец идет на переговорный, заказывает Баку  и  звонит
одному из своих старых товарищей, нынешнему начальнику сына.
     Для посторонних разговор их ничего не значит, обычный  обмен  новостями
между немолодыми людьми, один из которых живет в городе, а другой в поселке.
Все,  что  можно,  передается  интонациями,  паузами,  недомолвками.  И  имя
Анатолия в этом  разговоре  даже  не  упоминается.  Но  девушки-телефонистки
знают,  что  соединяют   Юсуфа-муэллима   с   его   другом,   работающим   в
республиканском КГБ. И стараются дать ему разговор как можно скорее.







                               (Послесловие)


     -----------------------------------------------------------------------
     Составители Г.Ануфриев, С.Солодовников
     Анаконда: Сб. зарубеж. фантаст.: Для ст. шк. возраста
     Мн.: Юнацтва, 1993. - 352 с., ил. - (Б-ка приключений и фантаст.).
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 21 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Фантастика связана с жизнью человека с  незапамятных  времен.  Познание
окружающего  мира  первобытными  людьми  имело  "фантастический"   характер,
реальный и вымышленный миры  для  них  были  слиты  воедино.  Мифологические
образы сыграли огромную роль в развитии  всей  литературы,  в  том  числе  и
фантастической. Но прежде  всего  это  относится  к  той  ее  разновидности,
которую  называют  "фэнтэзи"  -  современной  литературной  сказке.  К  ней,
например,  принадлежат  роман  К.Саймака  "Заповедник  гоблинов"  и  рассказ
О.Кироги "Анаконда". "Фэнтэзи" - это мир фантастических  существ,  волшебных
предметов,   превращений,   новых   измерений,    законов,    противоречащих
действительности. Роман К.Саймака - настоящий калейдоскоп саг  и  легенд.  В
нем действуют тролли, роллы, разумные  скунсы  и  даже...  самокатные  ульи.
К.Саймак материализует все то, что раньше наводило ужас на людей  и  что  на
самом  деле  оказалось  совсем  нестрашным.  Просто  все  эти  невообразимые
существа являются спутниками человека с первых дней его  существования.  Они
наши соседи, живущие рядом с нами в параллельных мирах.  Будучи  сторонником
идеи многообразия форм разумной жизни, Саймак наделяет разумом  даже  цветы.
Не случайно один из лучших и характерных для всего  его  творчества  романов
носит символическое название "Все - живое".
     Создавая ни  на  что  не  похожие  миры,  перенося  действие  на  некие
ограниченные территории - резервацию, заповедник, зоопарк (эта  тема  в  той
или иной степени присуща всем включенным в  данный  сборник  произведениям),
Саймак в этих обособленных  микромирах  пытается  решать  проблемы,  стоящие
перед макромиром - всей человеческой цивилизацией. И самое лучшее,  что  мы,
люди, можем сделать, утверждает писатель, это быть добрыми соседями со всеми
существами, живущими вокруг нас.  Короче  говоря,  следовать  девизу  хорошо
знакомого всем нам героя мультфильма - кота Леопольда: "Ребята, давайте жить
дружно!"
     Но  оказывается,  что  быть  добрыми   соседями   не   так-то   просто.
Противостояние Человека и Царства животных в рассказе уругвайского  писателя
О.Кироги "Анаконда"  заканчивается  трагически.  Но  остается  надежда,  что
взаимопонимание и добрососедство будут достигнуты...
     Впрочем, и доброта может пониматься по-разному.  В  рассказе  К.Саймака
"Изгородь",  не  вошедшем  в  этот  сборник,   могущественные   инопланетяне
заботятся  о  землянах,  обеспечивают  всем  необходимым  и...   держат   за
изгородью. "Может быть, это  зоопарк.  Может  быть,  резервация,  сохранение
последних представителей вида". Когда один из героев задается вопросом  "Что
же делать?", другой задумчиво отвечает: "Может быть, мы  вовсе  и  не  хотим
ничего делать". Все-таки человеку не подобает выступать в  роли  ленивого  и
сонного животного-экспоната из зоопарка,  довольного  тем,  что  его  хорошо
кормят. Думается, в таких обстоятельствах он все же найдет выход из  клетки,
как это сделали герои рассказов Б.Чендлера  и  Г.Уолтона.  И  тем  более  не
подобает  человеку  выступать  в   роли   надсмотрщика.   Дай   Бог,   чтобы
заключительная фраза рассказа Б.Чендлера "Только разумные существа  способны
сажать живых тварей в клетки!" воспринималась лишь как ирония!
     Мотивы   и   персонажи   мифов,   фольклора,   приемы   антропоморфизма
(очеловечивания)  и  анимизма  (одушевления)  присущи  не  только  сказочной
фантастике, но и произведениям, относящимся к  традиционной  приключенческой
фантастике ("Горы судьбы" Ф.Карсака), а также научной ("Иона" Ж.Клейна), где
они уже не являются самоцелью, а несут вспомогательные  функции.  В  научной
фантастике иная поэтика, иные цели  и  художественные  средства.  Здесь  нет
волшебства,  магии,  но  есть  научное  мышление.  Художественно  проигрывая
возможности осуществления различных прогнозов и моделей,  писатели-фантасты,
по существу, готовят человека к тому, что может встретиться  ему  на  других
планетах, в будущем, при контактах с иными разумными обитателями космоса.  И
хотя не каждая такая модель окажется точной, наверняка будут и попадания  "в
яблочко", как это произошло  со  многими  идеями  и  изобретениями  Ж.Верна,
Г.Уэллса, А.Беляева, а также прогнозами современных  писателей,  таких,  как
С.Лем, А.Азимов, Р.Брэдбери, А.Кларк и других.
     Размышляя о том,  что  может  встретиться  людям  на  других  планетах,
фантасты  порой  делают  это  с  иронией   ("Клетка"   Б.Чендлера,   "Корок"
Л.Альдани), но за ней встает ряд серьезных проблем. В самом деле, в  космосе
мы встретим существ и более совершенных, чем мы, и менее развитых. Как вести
себя в последнем случае - в общем  понятно,  но  здесь  важно  не  повторить
некоторые страницы собственной земной истории,  истории  колонизации  других
частей света европейцами. Обнаруживая в далеких краях иные религии,  обычаи,
более слабое в военном отношении население, они просто покоряли его и  затем
эксплуатировали. В романе Ф.Карсака "Горы судьбы" мы как  раз  видим  модель
подобного способа освоения иных планет.  Какая  разница  между  Межпланетным
Металлургическим Бюро и Ост-Индскими  компаниями  (английской,  голландской,
французской) XVII-XVIII веков? Ведь именно они "прототипы" ММБ Ф.Карсака. Не
получит ли распространения подобная форма освоения иных планет  при  широком
выходе землян в космос, не повторится  ли  колонизация  в  "современном"  ее
варианте? Ф.Карсак в своем романе касается весьма существенной проблемы.
     Вопросы, вопросы... Что мы знаем о том, как будет воздействовать Космос
на человека? Как будут влиять  биосистемы  других  планет  на  физиологию  и
настроение  людей?  Скажем,  человек  высаживается  на  другой  планете,   и
выясняется, что и воздух пригоден для дыхания, и пища не отравляет организм,
и все вокруг не враждебно, но через какое-то время вдруг  начинает  меняться
что-то в генетическом аппарате. Иной  мир  переделывает  человека  по  своим
меркам и законам. Мышонок в "Звездной  мыши"  Ф.Брауна  становится  разумным
после того, как вошел в контакт с некоей цивилизацией. А как  такой  контакт
может повлиять на космонавтов? Вспомним интересные сюжеты С.Павлова ("Лунная
радуга"),  А.  и  Б.   Стругацких   ("Жук   в   муравейнике").   Ж.Клейн   в
"Предупреждении директорам зоопарков" выводит еще и  тему  контакта-захвата,
агрессии против Земли. И все-таки сегодня опасность человечеству угрожает не
из Космоса, а из недр технологической цивилизации. Чудовища-мутанты известны
в качестве "героев" научной фантастики. И если это  становится  реальностью,
значит,  пора  по-новому,  серьезно   взглянуть   на   то,   о   чем   пишут
писатели-фантасты, от чего они предостерегают.
     В  самом  деле,  фантасты  (и  ученые)   придумывают   массу   способов
преодоления  времени  и  пространства,  вплоть  до  нуль-транспортировки   -
мгновенного  переноса,  скажем,  с  Земли  на  какую-то  планету  Туманности
Андромеды. Ж.Клейн в рассказе "Иона"  изобретает  биоскон,  живое  существо,
несущее в своем чреве людей. Биоскон "питается" солнечной энергией,  и  хотя
его масса чудовищна - 500 миллионов тонн, зато нет нужды в  сложной  системе
управления, системе жизнеобеспечения экипажа...  Вот  только  биоскон  вдруг
взбунтовался, начал вести себя как существо разумное, "нахватавшись"  разума
у человека. И в очередной раз людям  приходится  решать,  что  им  делать  с
творением рук своих. Вечная  болезнь  человека:  сначала  сделать,  а  потом
думать! О жизненной необходимости предвидеть последствия своих действий ярко
и убедительно пишут фантасты. И еще они напоминают о  том,  что  техническое
могущество человека налагает на него и огромную ответственность, ибо, говоря
словами Саймака, ВСЕ - ЖИВОЕ...

                                                          Геннадий АНУФРИЕВ,
                                                      Станислав СОЛОДОВНИКОВ

Last-modified: Wed, 21 Jan 2004 09:27:14 GMT

Оцените этот текст: