Дмитрий Сергееевич Мережковский. Юлиан Отступник (трилогия Христос и Антихрист). Книга первая. ЮЛИАН ОТСТУПНИК --------------------------------------------------------------- OCR: Tamuh --------------------------------------------------------------- пленник культуры (О Д. С. Мережковском и его романах) вступительная статья. "Я родился 2-го августа 1865 г. в Петербурге, на Елагином острове, в одном из дворцовых зданий, где наша семья проводила лето на даче. До сих пор я люблю унылые болотистые рощи и пруды елагинского парка""."Помню, как мы забирались в темные подвалы дворца, где на влажных сводах блестели при свете огарка сталактиты, или на плоский зеленый купол того, же дворца, откуда видно взморьеа зимою мы жили в старом-престаром, еще петровских времен, Вауаровском доме, на углу Невы и Фонтанки, у Прачечного моста, против Летнего сада: с одной стороны -- Летний дворец Петра 1, с другой -- его же домик и древнейший в Петербурге деревянный троицкий собор". Эти строки из "Автобиографической заметки" Мережковского можно было бы поставить эпиграфом к его историческим произведениям из русской жизни: роману "Петр и Алексей" (1906, из трилогии "Христос и Антихрист", драме для чтения "Павел 1" (1909), романам "Александр 1" (1911) и "14 декабря" (1918), составляющим вторую трилогию. Как видно, с детских лет он дышал воздухом старины, был окружен реалиями прошлого и даже его тенями, мог близко наблюдать быт русского Двора: отец писателя, Сергей Иванович, в течение всего царствования Александра ii занимал должность столоначальника в придворной конторе. Идет лакей придворный по пятам Седой и чизной фрейлины-старушки... Здесь модные духи приезжих дам - И запах первых листьев на опушке, И разговор французский пополам С таинственным пророчеством кукушки, И смешанное с дымом папирос Вечернее дыханье бледных роз...- вспоминал писатель о впечатлениях своего детства и отрочества в поэме "Старинные октавы", которую жена Мережковского, поэт и критик з. Н. Гиппиус, недаром назвала впоследствии его луч- шей автобиографией. ..Д. Мережковский. Автобиографическая заметка.- кн. Русская литература XX в"". Под редакцией проф. С. А. Венгерова, т. 1. М" IS15, стр. 2S3. Впрочем, сами Мережковские не могли похвастаться гром- кой родословной. Прадед писателя был войсковым старшиной на Украине, в городе Глухове, а дед лишь в царствование импера- тора Павла i приехал в Петербург и поступил "младшим чином" в Измайловский полк. "Тогда-то, вероятно,- писал Дмитрий Сер- геевич,- и переменил он свою малороссийскую фамилию Ме- режки на русскую - Мережковский". В жилах бабушки текла древняя кровь Курбских. И все же происхождение, принадлежность к миру чиновничьей касты (отец закончил службу в чине действительного тайного со- ветника, что соответствовало 2-му классу табели о рангах: выше был только канцлер), воспитание (3-я классическая гимназия, с ее зубрежкой и муштровкой) как будто бы не предполагали появ- ления "бунтаря", разрушителя традиционных нравственных и эстетических канонов, одного из вождей нового направления в литературе - символизма, критика имперских и церковных усто- ев, книги которого арестовывались цензурой, а самого его едва не отлучили от официальной церкви. Драма "отцов" и "детей" обозначилась рано. В многодетной, внешне благополучной семье Мережковский чувствовал себя оди- ноким и несчастным, боялся и не любил отца. "У меня не было школы, как не было семьи",- скажет он позднее. Юному Мереж- ковскому навсегда запомнилось столкновение Сергея Ивановича, потрясенного событиями 1 марта 1881 года - убийством "царя- освободителя" народовольцами, со старшим сыном Константином (будущим известным профессором зоологии и ботаники), который оправдывал "извергов". Эта тяжелая ссора, длившаяся несколько лет, в конечном итоге свела в могилу обожавшую детей мать. Сумеречные фантазии и мечты, обуревавшие Мережковского- ребенка, были как бы дальним предвестием эсхатологических позднейших исканий, тяги к "бездне" и "мгле". Познал я негу безотчетных грез, Познал и грусть,-чуть вышел из пеленок. Рождало все мучительный вопрос В душе моей; запуганный ребенок, Всегда один, в холодном доме рос Я без любви, угрюмый как волчонок, Боясь лица и голоса людей, Дичился братьев, бегал от гостей... Но "бездна" и "мгла" заявят о себе позднее. Пробудившееся у Мережковского раннее влечение к литературе, к стихотворче- ству прошло под солнечным знаком Пушкина (тринадцати лет написал он свое первое стихотворение в подражание "Бахчисарай- скому" фонтану"). Детские опыты были откровенно слабы, и в па- мяти Мережковского на всю жизнь осталась фраза Достоевского, который выслушал их "с нетерпеливою досадой": - Слабо... плохо... никуда не годится... чтоб хорошо писать, страдать надо, страдать! Однако книжный груз только накапливался с годами, хотя учителя и менялись. В университетские годы - Мережковский по- ступил в 1884 году на историко-филологический факультет Петер- бургского университета - он испытал сильнейшее влияние фило- софов-позитивистов Канта, Милля, Спенсера. (Как вспоминает Гип- пиус, Мережковский, познакомившись с ней, восемнадцатилетней девушкой, в 1888 году, в Боржоми, посоветовал ей читать Спен- сера.) Правда, учение позитивистов - стремление поставить умет- венный мир человечества на твердую основу науки через совер- шенное отрицание всяких теологических и метафизических идей - приходило в противоречие с религиозными идеалами, впитанными Мережковским с детства, рождало безысходные сомнения. Уже с этого момента начинается раздвоение, характерное для личности и творчества писателя. Оно будет порождать анти- номии и метафизические противопоставления, метания из одной крайности в другую, попытки примирить антихристианский ниги- лизм Фридриха Ницше с исканиями Вселенской церкви Влади- мира Соловьева. Как бы то ни было, но литературный путь Мережковский на- чинает в среде либерально-демократической. Своим первым пуб- личным выступлением (1881 год) он обязан поэту и революцио- неру-народнику П. Ф. Якубовичу, а близким для него журналом делаются "Отечественные записки" М. Е. Салтыкова-Щедрина и Д. Н. Плещеева. К этой же поре относится дружба Мережков- ского с С. Я. Надсоном, тогда еще юнкером Павловского военного училища, которого он "полюбил, как брата". Они посвящают друг другу стихи, в которых звучат расхожие гражданские призывы, мотивы скорби и туманного протеста против общественной реак- ции. Поэма Надсона "Три встречи Будды" навела Мережковского на мысль написать длинное пышное стихотворение "Сакья-Му- ии" - статуя Царя Царей смиренно склоняется перед нищим. Оно вошло во все сборники чтецов-декламаторов и принесло автору популярность. Другим ближайшим приятелем Мережковского ста- новится поэт Н. Минский, уже сделавший себе имя на воспева- нии "больного поколенья", которое "стоит на распутьи, не зная пути". Надо сказать, что поэзия Мережковского не самая силь- ная часть его огромного наследия, Стихи его часто подража- тельны, банальны, однообразны. И не случайно Мережковский, в собрание своих сочинений (в 17 томах готовя полное 1911-1913 гг. в издательстве Вольфа и в 1915 гг. у Сытина), поместил там немало критических мелочей, но включил лишь несколько десятков стихотворений. Книжность, впитанная огромная культура мешали Мережковскому-поэту про- рваться к первородным впечатлениям. Под влиянием народнических идей, бесед с тогдашним вла- стителем дум, публицистом и критиком Н. К. Михайловским и Глебом Успенским молодой Мережковский отправляется "позна- вать жизнь". Он путешествует по Волге и Каме, посещает Уфим- скую и Оренбургскую губернии, знакомится с основателем рели- гиозно-нравственного учения, основанного только на Евангелии, крестьянином Тверской губернии В. К. Сютаевым, которого наве- щал и Лев Толстой. Мережковского привлекают отколовшиеся от официальной церкви течения и секты, начиная с мощного народ- ного "раскола" и кончая хлыстовством и скопчеством. Он не шу- тя собирается по окончании университета "уйти в народ" и стать сельским учителем. Но уже иные ориентиры возникают для него. К началу 90-х годов Мережковский испытал, по собственному при- знанию, глубокий религиозный переворот. Это совпадает по времени с появлением в русской литературе нового направления - символизма. Первым манифестом отечественных символистов можно счи- тать вышедшую в 1890 году книгу Н. Минского "При свете со- вести. Мысли и мечты о цели жизни". В ней говорилось о тщетно- сти и тленности всего перед лицом неизбежной смерти и как един- ственно реальное утверждалось "вечное стремление к несбыточ- ному". Опираясь на труды русской философии и прежде всего В. Соловьева, Мережковский углубил и развил эти постулаты. В одном и том же 1892 году появился его поэтический сборник с многозначительным заглавием "Символы" и ставшая программ- ной для нового направления работа "О причинах упадка и о но- вых течениях современной русской литературы". Идеи, носившиеся в воздухе, воплотились в формулы. "Никогда еще люди так не чувствовали сердцем необходимости верить и так не понимали разумом невозможности верить. В этом болезненном неразрешимом диссонансе, этом трагическом проти- воречии так же, как в небывалой умственной свободе, в смелости отрицания, заключается наиболее характерная черта мистической потребности XIX века" ,- писал в своей характерной "антино- мической" манере Мережковский, отказываясь от собственных недавних позитивистских устремлений и призывая к "высшей идеальной культуре". Восстав против "удушающего мертвого позитивизма" и наз- вав учителями символистов "великую плеяду русских писате- лей" - Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова, Мережков- ский провозгласил "три главных элемента нового искусства: ми- стическое содержание, символы и расширения художественной впечатлительности" ". К тому времени, с появлением поэтических сборников К. баль- монта "В безбрежности" и "Тишина", стихов Д. Мережковского, Н. Минского, з. Гиппиус, а позднее трех сборников В. Брюсова "Русские символисты" (1894-1895) в литературе оформилось это новое направление, черты которого были предвосхищены уже в поэзии К. Фофанова, Мирры Лохвицкой и, конечно. Вл. Соловьева: Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами - Только отблеск, только тени От незримого очами? Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий Только отклик искаженный Торжествующих созвучий? Символизм - русский символизм - явление очень широкое и еще нуждающееся в осмыслении. Сами символисты рассматри- вали свой метод как принципиально новый тип художественного и нравственно-религиозного мышления и с необыкновенной отчет- ливостью выразили в своем творчестве кризисный характер эпохи, отрицание буржуазного быта и морали, неизбежность великих исторических катаклизмов. В лучших своих произведениях они исполнены трагического величия. В самом общем плане символизм отражал кризис традицион- ного гуманизма, разочарованность в идеалах "добра", ужас оди- ночества перед равнодушием общества и неотвратимостью смерти, трагическую неспособность личности вЫЙТИ за пределы своего "я": Д. С. Мережковский. Полн. собр. соч., т. XVIII, М" 1914, стр. 212. " Там же, стр. 218. В своей тюрьме,- в себе самом, ты, бедный человек, В любви, и в дружбе, и во всем Один, один нав"к?.. Д. Мережковский. "Одиночество" В то же время символизм представлял собой в определенном смысле и реакцию на голое безверие, позитивизм и натуралисти- ческое бытописательство ЖИЗнИ. Поэтому он нередко проявлялся там, где натурализм обнаруживал свою несостоятельность. Нападая на плоское описательство, символисты предлагали другую крайность: пренебрегая реальностью (или недооценивая ее), они устремлялись "вглубь", к метафизической сущности ви- димого мира; окружающая их действительность казалась им нич- тожной и недостойной внимания поэта. Это был всего лишь "по- кров", за которым пряталась вожделенная "тайна" - главный, по мнению художника-символиста, объект. Нужно учитывать и то, Что поиски, которые велись символистами, были частью широких исканий, какими отмечена русск"я духовная жизнь той поры. К непредвзятой, объективной оценке этих исканий мы только приходим. "До сих пор широко бытует представление о том,- пишет доктор философских наук А. Кулыга,- что в конце прошлого - начале нынешнего века в культурной жизни России царил сплош- ной декаданс, упадок мысли и нравственности. Декаданс был, но возник и своеобразный философско-релИгиозный ренессанс, вы- шедший за рамки страны и всколыхнувший духовную жизнь Ев- ропы, определивший поворот западной мысли в сторону человека. Корни таких философских направлений, как феноменология, эк- зистенциализм, персонализм,- в России. Здесь был услышан ве Ликий вопрос Канта: "Что такое человек?" Русские попытки от- вета на него эхом прозвучали на Западе, а затем снова пришли к нам как откровения просвещенных европейцев" . "УСилиями русских мыслителей - Вл. Соловьева, В. Розанова, П. Флорен- ского, Н. Бердяева, С. Булгакова, А. Карташова, С. Франка, Н. Лос- ского, Л. Карсавина, П. Сорокина, В. Успенского и многих дру- гих - в России создалась совершенно особая атмосфера, позволяВ- Шая личности при внешнем деспотическом, царистском режимЕ обретать безусловную внутреннюю свободу. Преграды если и ста- вились, то только в форме механической цензуры, или, говорЯ словами А. Блока, "на третьем пути поэта: на пути внесения гар- монии в мир". Лишь позднее более изощренное государство дога- далось, как, впрочем, и предвидел Блок в своей речи "О назна- чении поэта" (1921), изыскать средство для "замутнения самих источников гармонии" . Но до этого было еще далеко... В атмосфере религиозно-философского ренессанса Начала на- шего века Мережковский и создавал главные свои произведения. К слову сказать, сам он не обладал даром первооткрывателя-лю- бомудра, способностью оригинального мыслителя (как, скажем, блиЗкий ему В. В. Розанов): он принимал или контаминировал уже сложившиеся концепции. Его устремления были направлены НА то, чтобы наново рассмотреть основы христианской догматики. И в этом движении, которое можно определить как попытку сое- динить русскую культуру с православной или даже шире - Все- ленской церковью,- огроМнуЮ роль сыграла жена и единомыш- ленник - Зинаида Николаевна Гиппиус. Мережковские прожили в браке пятьдесят два года, "не раз- лучаясь,-по словам Гиппиус,-со дня нашей свадьбы в Тифли- се, ни разу, ни на один день" . Однако "идеальный" союз этот со стороны казался необычным, даже странным. Традиционное, от века определение семьи как малого обще- ства людей, произошедшего от одной четы, к ним не применимо: чета была бездетна и могла порождать только книги. (Как и Ме- режковский, Гиппиус оставила обширное литературНОе наследие: прежде всего поэтическое, а кроме того - романы, рассказы, пье- сы, несколько критических сборников, два тома воспоминаний "Живые лица" и т. д.) Куда ближе, кажется, здесь понятие "се- мейство", взятое иЗ естествознания, только с поправкой на систе- матику иного, внутреннего, мировоззренческого родства. Вскоре к этому семейству присоединяется критик и публицист Д. В. Фило- софов, двоюродный брат известного художественного деятеля С. I. Дягилева. "Триумвират" просуществовал долгих пятнадцать Лет и носил характер некоей религиозно-философской ячейки или даже секты: жили "коммуной", сообща намечались генерализую- щие идеи и писались некоторые книги. Как вспоминал много позд- нее Н. А. Бердяев: "Мережковские всегда имели тенденцию к об- разованию своей маленькой церкви и с трудом могли примириться с тем, что тот, на кого они возлагали надежды в этом смысле, отошел от них и критиковал их идеи в литературе. У них было сектантское властолюбие" Вероятно, этим и объясняется недолговечность и непрочность тех союзнических отношений, которые возникают (и распадаются) у Мережковских - как с печатными органами, так и с отдельны- ми лицами: "Северным Вестником" (где был опубликован не при- нятый другими журналами первый исторический роман Мереж- ковского "Отверженный" - раннее название "Юлиана Отступни- ка") и его редактором Акимом Волынским; так называемым "дя- гилевским кружком" (художники В. А. Серов, А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст, поэт Н. Минский) и его трибуной "Мир Искусства" (руководителем литературного отдела которого был Д. В. Филосо- фов, напечатавший длинное исследование Мережковского "Толстой и Достоевский"); журналом "Новый Путь" (здесь появился роман "Петр и Алексей") и редактором П. П. Перцовым и т. д. Особо следует сказать о сближениях и расхождении или даже разрыве с такими деятелями философии и литературы, как В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, Андрей Белый, наконец, А. А. Блок (посвятивший, кстати, Гиппиус свое знаменитое - "Рожденные в года глухие..."). Мережковские предпочитают в итоге, используя выражение Бердяева, "свою маленькую церковь", стремясь совместить ее с церковью "большой". В 1901 году они добиваются разрешения у Синода учредить в Петербурге "Религиозно-философские собра- ния" (вместе с Розановым и Философовым). В собраниях этих участвуют видные богословы, философы, представители духовен- ства - В. Тернавцев, А. Карташов, В. Успенский, епископ Сергий (СтавшИй через много лет, в 1943 году, патриархом Московским и всея Руси) и др. Собрания из-за резкости и остроты выступлений просущест- вовали недолго: уже С апреля 1903 года их запретила синодаль- ная власть. "Не могу сказать,- вспоминает Гиппиус,- наверное, к этому времени или более позднему относится свидание Дмит- рия Сергеевича со всесильным обер-прокурором Синода Победо- носцевым, когда этот крепкий человек сказал ему знаменитую фразу: "Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек". Кажется, Дмитрий Сергеевич вОзразил ему тогда, довольно смело, что не он ли, не они ли сами устраивают эту ледяную пустыню из России..." Идеи "религиозной общественности", своего рода варианта христианского социализма, к которым склонялся "триумвират" Мережковский - Гиппиус - Философов, понятно, никак не ук- ладывались в рамки официального православия. Еще меньше по- нимания могла найти мысль, которая (вслед за В. Соловьевым) овладевает Мережковским,- соединить православие с католиче- ством, восточный образ "богочеловека" и западный "человекобо- га". После поражения первой русской революции, "ввиду создав- шегося атмосферного удушья" (как пишет Гиппиус), "триумви- рат"-выезжает в 1906 году в Париж, где оседает (с периодически- ми наездами в Россию) до 1914 года. В Париже Мережковские увлеченно интересуются католиче- ством и модернизмом, а также сближаются с деятелями партии эсеров, умеренными и радикальными (знаменитый Борис Савин- ков даже ищет у них религиозного оправдания политического тер- рора и получает интенсивные литературные консультации в ра- боте над романом "Конь Бледный"). Там же складывается кол- лективный сборник "Le Tsar et Revolution" ("Царь и революция", 1907), где Мережковскому принадлежит очерк "Революция и ре- лигия". Рассматривая русскую монархию и церковь на широком историческом фоне, он приходит к выводу: "В настоящее время едва ли возможно представить себе, какую всесокрушающую силу приобретет в глубинах народной стихии революционныЙ смерч. В последнем крушении русской церкви с русским царсгвом не ждет ли гибель Россию, если не вечную душу народа, то смерт- ное тело его - государство". Исключение делается только для "избранных" - "всех мучеников революционного и религиозного движения в России". В слиянии этих двух начал и видится Мереж- ковскому то отдаленное, чаемое будущее, совпадающее с евангель- ским заветом: "Да приидет царствие Твое". При всей отВлеченно- сти, книжности таких пророчеств в них ныне прочитывается и некая им предугадываемая правда, тогда еще слабо воспринимае- мая интеллигенцией. В своих для того времени странных прори- цаниях Мережковский (вместе с А. Блоком или В. Розановым) обращается поверх современников в трагическое "завтра",.. Однако в силу своей сугубой отвлеченности подобные проро- чества отклика в обществе не находили. И к той поре сам Мереж- ковский, его фигура в отечественной литературе выглядела одино- кой и почти оторванной, отрезанной от бурлящей России и ее "го- рячих" запросов. То, чем он "пугал" современников, для боль- шинства казалось чистой схоластикой. И с некоторой долей услов- нОсти можно сказать, что добровольная эмиграция для Мереж- ковского началась задолго до событий 1917 года. Отчасти объяс- нение этому, кажется, мы находим в нем самом - писателе и человеке. "Почему все не любят Мережковского?" - таким вопросом задавался А. Блок. В самом деле, литераторы полярных направлений и групп - от М. Горького, с которым Мережковские в 1900-е годы вели яро- стную полемику, до близкого их исканиям В. Розанова; от "чистого" журнального критика Корнея Чуковского и до филосо- фа Н. Бердяева - оставили немало самых резких о нем отзывов и характеристик. ДаЖе обзорная статья А. Долинина в "Русской литературе XX века" (1915), которая должна была предполагать академическую объективность, местами более похожа на памфлет. Он как будто никого не устраивает. Особое положение Мережковского отчасти объясняется глу- боким личным одиночеством, которое он сам превосходно сознавал, пронеся его с детских лет и до кончины. Гиппиус вспоминала: "Я сказала раньше, что у него никогда не было "друга",-как это слово понимается вообще. Отчасти (я стараюсь быть точной) это шло от него самого. Он был не то что "скрытен", но как-то естественно закрыт в себе, и даже для меня то, что лежало у него на большой глубине, приоткрывалось лишь в редкие моменты" И то, что подспудно мучило Мереж- ковского, исповедально объяснено им как "бессилие желать и лю- бить, соединенное с неутолимой жаждой свободы и простоты", как "окаменение сердца" - следствие "болезни культуры, прокля- тия людей, слишком далеко отошедших от природы". Слово сказа- но. Кажется, только отражение - от книги или созерцания па- мятника великой культуры прошлого - зажигается в этом челове- ке живое и сильное чувство. Не будет преувеличением назвать Мережковского первым у нас на Руси кабинетным писателем-"европейцем". Впрочем, именно так отзывался о нем проницательнейший Розанов (даже видя Мережковского гуляющим, он всякий раз, по собственному признанию, думал: вот идет "европеец"); о том же писали А. Блок и Н. Бердяев. Певец культуры и ее пленник, он походил на сложившийся уже в Европе тип художника-эссеиста, который явили нам Анатоль Франс (с ним Мережковский позна- комился в Париже), Андре Жид, Стефан Цвейг. Полиглот, знаток античности и итальянского Возрождения, историк культуры, Ме- режковский особенно плодотворно выразил себя именно в жанре эссе, свободного очерка, сочетавшего элементы философии, худо- жественной критики и ученой публицистики. Это некий перенасы- щенный культурный раствор, из которого выпадают кристаллы ве- ликолепных образов, рожденных, однако, вторичным знанием, а не цельным инстинктом жизни. Напряженное внимание к нравственно-религиозной проблема- тике, каким отмечено все творчество МереЖсковского, было лишь одним из проявлений той глубокой духовной жизни, что была свойственва русской интеллигенции начала века. Одни и те же Тайны бытия волновали Мережковского и его совремекников-оп- ионеитов, например,. В. В. Розанова, Н. А. Бердяева или предше- ствовавшего им В. С. Соловьева. В цикле историко-релИгиоЗНых работ "Больная Россия" ("Зимние радуги", "Иваныч и Глеб", "Аракчеев и Фотий", "Елизавета Алексеевна" и др.), а также в примыкающих к ним очерках "Революция и религия" и "Послед- ний святой" он делает попытку осознать, возможно ли совмеще- ние "Божеского" и "человеческого". Мережковскому одинаково важны и дороги правда небесная и правда земная, дух и плоть, ареной борьбы которых становится человеческая душа. Вместе с В. В. Розановым он не приемлет многого в официальной церкви и мог бы повторить розановские слова о православии, унаследовавшем старческие заветы падаю- щей Византии: "Дитя-Россия приняла вид сморщенного старич- ка... и совершила все усилия, гигантские, героические, до мучени- чества и самораспятий, чтобы отроческое существо свое вдавить в формы старообразной мумии, завещавшей ей свои вздохи... Вся религия русская - по ту сторону гроба" . Вот почему так важен для Мережковского "последний свя- той" - Серафим Саровский, который предстает под его пером не просто как заживо замуровавший себя в аскезу схимник, но не- сущий свою святость "в народ", являющий пример живого благо- честия. Современник Павла и Александра I, Серафим Саровский (1760-1833) был, можно сказать, подвижником милосердия - как бы по контрасту с суровым, циничным и зачастую бесчеловечным временем. Так выявляется внутренняя связь духовно-религиозной пуб- лицистики Мережковского и его романов о русской истории, в ко- торых столь важное место занимают поиски идеала, будь то бога- тая духовная жизнь князя Валерьяна Голицына и других декаб- ристов, или искания раскольников, сектантов, выдвигающих из крестьянских низов религиозных проповедников вроде Кондратия СеливАнова, основавшего знаменитый хлыстовский "корабль" (с которым мы встречаемся на страницах романа "Александр I"). Мережковский, как правило, идет от метафизической схемы: Христос и Антихрист (первая историческая трилогия). Богочеловек и Человекобог, Дух и Плоть (так, в исследовании о Толстом и До- стоевском первый выступает в качестве "ясновидца плоти", вопло- щения ветхозаветной, земной правды, в то время как второй - Это "ясновидец духа", воплощение правды Христовой, небесной), христианство и язычество (статья о Пушкине), "власть неба" и "власть земли" (статья "Иваныч и Глеб") и т. д. В таком духе строятся многочисленные литературно-критические работы, где самое ценное все-таки не в отвлеченных схемах, а в конкретных наблюдениях, в характеристике художественной индивидуально- сти, в свободе эстетического анализа, даже если он осложнен тя- желой авторской тенденцией. Трудно даже перечислить всех, о ком написал Мережковский- критик; легчЕ, кажется, сказать, о ком он не писал. Во всяком случае, один цикл "Вечные спутники" (1897) включает портреты Лонга, автора "Дафниса и Хлои", Марка Аврелия, Плиния Млад- шего, Кальдерона, Гете, Сервантеса, Флобера, Монтеня, Ибсена, Достоевского, Гончарова, Тургенева, Майкова, Пушкина. Крити- ческое же наследив Мережковского составляет сотни статей и работ (в том числе и книгу о Гоголе), в которых перед нами пред- стает едва ли не вся панорама литературной жизни и борьбы. От рецензий 1890-х годов на произведения Чехова и Короленко и до предреволюционных статей о Белинском, Чаадаеве, Некрасове, Тютчеве, Горьком - таков неправдоподобно широкий диапазон его как критика. При этом многие злободневные статьи Мережковского (как и выступления З. Гиппиус, избравшей себе недаром псевдоним Антон Крайний) отмечены еще и ультимативностью тона, непре- рекаемо-пророческим пафосом, воистину "крайностью" оценок и суждений. Упомяну хотя бы такие его программные работы, как "Грядущий Хам", "Чехов и Горький", "В обезьяньих лапах (О Ле- ониде Андрееве)", "Асфоделии и ромашка". Правду Сказать, и в них есть немало такого, что прочитывается сегодня новым, све- жим взглядом, дает пищу уму и мыслям, даже в отталкивании, несогласии с автором. И сквозь весь этот пестрый и как будто бы клочковатый материал проступают знакомые нам общие посту- латы, занимавшие всю жизнь воображение Мережковского. Неда- ром он сказал в предисловии к собранию своих сочинений, что это "не ряд книг, а одна, издаваемая для удобства только в не- скольких частях. Одна об одном". Это относится, понятно, и к его историческим романам. Всероссийскую, шире - европейскую известность принесла Мережковскому уже первая трилогия "Христос и Антихрист": "Смерть Богов (Юлиан Отступник)", 1896; "Воскресшие БОГИ (Леонардо да Винчи)", 1902; "Антихрист (Петр и Алексей)", 1905. Точнее сказать, известность эта пришла после публикации первого романа, "Отверженный" (раннее название "Юлиана От- ступника"), едва ли не сильнейшего в трилогии. Великолепное знание истории, ее красочных реалий и подробностей, драматизм характеров, острота конфликта - столкновение молодого, поднима- ющегося из социальных низов христианства с пышной, ослабев- шей, но еще пленяющей разум и чувство античностью позволило Мережковскому создать повествование незаурядной художествен- ной силы. Трагична фигура императора Юлиана (правил с 361 по 363 г.), который до воцарения тайно исповедовал языческое мно- гобожие, а затем решился повернуть историю вспять, дерзнул воз- вратить обреченную велением времени великую, но умирающую культуру. Сам Мережковский, кажется, сочувствует своему герою, противопоставляя аскетической, умерщвляющей плоть религии "галилеян" (христиан), устремленной к высоким, но отвлеченным истинам добра и абсолютной правды, светлое эллинское миросо- зерцание, с его проповедью гедонизма, торжеством земных радо- стей, волшебно прекрасной философией, искусством, поэзией. Порою христианство предстает в романе не утверждением высших принципов духовности, а всего лишь победой злой воли слепой и темной в своем опьянении вседозволенностью толпы, низкие ин- стинкты которой разожжены свирепыми призывами князей церк- ви: "Святые императоры! Придите на помощь к несчастным языч- никам. Лучше спасти их насильно, чем дать погибнуть. Срывайте с храмов украшения: пусть сокровища их обогатят вашу казну. Тот, кто приносит жертву идолам, да будет исторгнут с корнем из земли. Убей его, побей камнями, хотя бы это был твой сын, твой брат, жена, спящая на груди твоей". Но вера в Спасителя - это религия социальных низов, религия бедных. И в восприятии на- родном Юлиан предстает не просто Отступником, но Антихристом, Анти-Христом, Диаволом. Сам Ощущая свою обреченность, разди- раемый противоречиями, он погибает со ставшей знаменитой фра- зой на устах: "ТЫ победил. Галилеянин!.." В следующем романе - "Воскресшие Боги (Леонардо да ВиН- чи)" Мережковский широкими мазками рисует эпоху Возрожде- ния в противоречиях между монашески суровым Средневековьем и новым, гуманистическим мировоззрением, которое вместе с воз- вращением античных ценностей принесли великие художники и мыслители этой поры. Однако здесь уже проступает некая наро- читость, заданность: вместе с возрождением античного искусства якобы воскресли и боги древности. И все же в романе главным является не отвлеченная концепция, а сам великий герой, гени- альный художник и мыслитель. Леонардо, его "страшный лик" и "змеиная мудрость" с особой силой влекли к себе Мережковско- го - как символ Богочеловека и Богоборца: Пророк, иль демон, иль Кудесник, Загадку вечную храня, О, Леонардо, ты - предвестник Еще неведомого дня. Смотрите вы, больные дети Больных и сумрачных веков, Во мраке будущих столетий Он непонятен и суров,- Ко всем земным страстям бесстрастный, Таким останется навек - Богов презревший, самовластный, Богоподобный человек. Д. Мережковский. "Леонардо да Винчи" Работая над первой трилогией, Мережковский ощущал, что идеалы христианства и ценности гуманизма, понятие Царства Не- бесного и смысл царства земного для Него несовместимы, мета- физически разорваны. Позднее он объяснит свои искания: "Когда я начинал трилогию "Христос и Антихрист", мне казалось, что су- ществуют две правды; христианство - правда о небе, и язычест- во - правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд - полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соеди- нение Христа с Антихристом - кощунственная ложь; я знал, что обе правды - о небе и о земле - уже соединены во Христе Иису- се. Но я теперь также знаю, что надо было мне пройти эту ложь до конца, чтобы увидеть истину. От раздвоения к соедине- нию - таков мой путь,- и спутник-читатель, если он мне равен в главном - в свободе исканий,- придет к той же истине" . Все же следы этой раздвоенности не покинут Мережковского до самых последних его работ. Помимо трилогии "Христос и Антихрист" и трилогии из рус- ской жизни "Павел 1", "Александр 1" и "14 декабря", ему при- надлежит еще целый ряд произведений, написанных уже в эмигра- ции. Жанр их не всегда определим, Так как форма традиционного романа смыкается с беллетриЗованной документальной биогра- фией или даже историко-философским трактатом. В этих позд- нейших книгах - "Рождение Богов (Тутанкамон на Крите)" (1925); "Мессия" (1927); "Тайна Запада. Атлантида-Европа" (1930); "Иисус Неизвестный" (1932); двухтомное исследование "Данте" (1939), книга об испанской святой "Маленькая Тереза", очерки "Реформаторы. Лютер. Кальвин. Паскаль" и т. д.- эле- менты книжности, музейной архаики нарастают. Как писал о "Рождении Богов" и "МессиИ" советский критик Д. Горбов, "это огромные саркофаги, воздвигнутые бесстрастной рукой историка- "гробокопателя", холодные тронные залы все той же идеи господ- ства мира мертвых над миром живых". Было бы неверно, однако, целиком принять эту жестокую, звучащую как приговор формулу Д. Горбова. Мережковский не был только книжным затворником. Так, занимаясь эпохой Пет- ра 1, он совершил далекие поездки по России, изучая "живьем" раскол, в котором ему виделся свет религиозной истины, утрачен- ной официальной церковью. Но и тут проявлялся его "европеизм", кабинетность таланта. "Он был очень далек от типа русского писателя, очень часто встречающегося...- замечала З. Гиппиус.- Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью, я бы сказала, ученого. Он исследовал предмет, свою тему, со всей воз- можной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна. Начиная с "Леонардо" - он стремился, кроме книжного собира- ния источников, еще непременно быть там, где происходило дей- ствие, видеть и ощущать тот воздух и ту природу. Не всегда это удавалось: его мечта побывать в Галилее, перед работой об "Иису- се Неизвестном", и в Испании, когда он писал (это уже в послед- ние годы жизни) "Терезу Авильскую" и "Иоанна Креста" - не осуществилась; но наше путешествие "по следам Франциска 1" (которого сопровождал Леонардо), начавшееся с деревушки Вин- чи, ГДЕ родился Леонардо, и до Амбуаза, где он умер,- было пер- вым такого рода; вторым - в глубину России, к раскольникам- старообрядцам, ко "Граду Китежу",- когда Дмитрий] Сергее- вич собирался писать Петра 1; третьим - почти двухлетнее сле- дование за ДаНте, по другим городам и местам Италии (уже перед последней войной) перед его большим трудом о Данте. Пов- торяю, более всестороннего и тщательного исследования темы, будь то роман или не роман,- трудно было у кого-нибудь встре- тить "..." В работе о Египте ему помогла Германия, где ему, из специальной библиотеки, привозили на тачках (буквально) гро- мадные фолианты, в которых он нуждался" . Однако документ, как и географические и исторические реа- лиИ, в итоге как бы сковывал фантазию Мережковского-худож- ника. Писатель использовал его не как отправную точку для по- каза путешествия души героев, для создания новых, неизвест- ных ранее в литературе характеров. Он оставался, можно сказать, "внутри" документа, преобразуя его то в выдуманный дневник одного из персонажей романа, то в форму острого диалога или "1здтреянего потока сознания, который превращался таким обра- ЗОм в поток цитат. Это было именно тщательное "исследование темы". Для ху- доЖНИКа, открывающего нам тайны человека, созидающего типы времени, оно лишь пролог к собственно творчеству (так доку- ментальные изыскания Пушкина яВили нам "Историю пугачев- ского бунта", а роман "Капитанская дочка" волшебно преобразил документ в высокое искусство); у Мережковского творчество укла- дывалось в рамки сбора, сИстаматизации и осмысления материа- ла. Как подсчитал один из критиков, из тысячи страниц его ро- мана о Леонардо да Винчи не менее половины приходится на по- дробные выписки, материалы и дневники. Отсюда заметная иллю- стративность истОрических романов Мережковского, герои кото- рых - воистину рупоры идей автора. Впрочем, в этих ограниченных пределах он остается худож- ником, стремящимся прежде всего к внешним эффектам, ярким и драматическим зарисовкам, идя от фактов и реалий (наподобие мНогофигурНых и явно театральных полотен академика живописи Г.И- Семирадского; так и хочется сопоставить его пышное по- лотНо "Светочи Нерона" с романом "Юлиан Отступник"). Мереж- ковский недаром выбирает для своих романов особенные - смут- ные, колеблемые раздвоением, вызревающими конфликтами вре- мена. Такова, к примеру, эпоха Юлиана Отступника (христианст- во уже победило, но язычество еще не изжито; в христианстве укрывается языческий разврат), или Леонардо да Винчи (возрож- дается язычество, эллинизм, а христианство в лице католицизма вырождается, причем в самых уродливых формах), или Петра 1, или религиозной смуты на Крите и в Египте. Кризис гуманизма, кризис веры в конечное торжество добра (приведшие в итоге к появлению символизма) наложили мощный отпечаток на творче- ство Мережковского. В ряде его романов мы найдем полное сме- щение нравстванных норм, тягу к откровенной эротике, тщатель- ное живописание насилия и жестокости. С Мережковским, по утверждению Н. Бердяева, "исчезает из русской литературы ее необыкновенное правдолюбие и моральный пафос". Об Этом, можно сказать, ницшеански-демонстративном неже- лании считаться с заповедями традиционной, христианской мора- ли размышлял философ и критик И. А. Ильин, подробно, при- страстно и очень последовательно проанализировавший романы Мережковского: "Ложное истинно. А истинное ложно. Это - диалектика? ИЗвращенное нормально. Нормальное извращенно. Вот искренно верующая христианка - от христианской доброты она отдается на разврат конюхам. Вот христианский диакон, священнослужитель алтаря - он мажет себе лицо, как публичная женщина, и посто- яНно имеет грязно-эротические похождения в цирке. Вот распя- ТОе - тело Христа, а голова ослИная. Вот святой мученИк - с ди- кой руганью он плюет в глаза своим палачам. Вот христиане, ко- торые только и думают о том, как бы им вырезать всех язычни- ков. Христос тождествен с языческим богом Дионисом. Верить можно только в то, чего нет, но что осуществится в будущем. Пре- ступное изображается как упоительное. Смей быть злым до кон- ца, или не стыдись. От руки найденного идола - совершаются исцеления. В кануны христианских праздников проститутке надо платить вдвое - "из почтения к Богоматери". Человек имеет две ладанки - с мощами св. Христофора и с куском мумии. Папа РимскиЙ прикладыВаетСЯ к РасПятиЮ, a ВНУТРИ у НегО ВенЕрА. Чистейшая кровь Диониса - Галилеянина. Вот девушку вклады- вают в деревянное подобие корозы и отдают в таком виде быку - это мистерия на Крите, предшествующая Тайной Вечере христи- анства. Ведьмовство смахивает на молитву; молитва--на колдов- ское заклинание. Христос -- МЕчта. Зло есть добро. И все это высший гнозис. А откровение божественное призвано давать лю- дям сомнение". "Искусство это? - задается в итоге вопросом Ильин.- Но тогда это искусство, попирающее все законы художественного. Религия это? Нет - это скорее безверие и безбожие". Характерно, однако, что во всех этих рассуждениях речь идет о романах (кроме одного - "Петр и Алексей"), написанных на иноземном историческом материале-Рим, Италия, Крит, Еги- пет. И. А. Ильин совершенно не касается двух крупных произ- ведений Мережковского - "Александр 1" и "14 декабря" (равно как и пьесы "Павел 1"). Скорее всего, по той простой причине, что здесь его критическое жало не нашло бы жертвы. Трилогия "Павел 1" - "Александр 1" - "14 декабря" свобод- на от метафизической догматики, и от красочной эротики, и от смакования жестокостей. Я бы сказал даже, что тут (например, в романе "Александр 1") ощущаешь ту связь с гуманистической традицией русской литературы XIX века, которая оказалась в дру- гих произведения Мережковского утраченной. Вторая трилогия - только о России Конечно, Мережковский и в ней остается верен себе. Он вновь выбирает "смутное время": конец царствования Павла, заговор и убийство императора; закат правления Александра 1, броже- ние и недовольство в обществе, нравственно-религиозные иска- ния, движение дворянских революционеров, их неудача 14 декабря 1825 года. Пробел во времени между событиями, о которых гово- рится в пьесе и романах, огромен - без малого четверть века. Выпадают и славные страницы Отечественной войны 1812 года; однако героический период русской истории Мережковского, ви- димо, не интересует. В пьесе ему, помимо главной цели - осуж- дения самодержавия на примере дикого самодурства и деспотизма Павла,- важно еще показать начало опустошающей душу тра- гедии Александра Павловича, ставшего невольным соучастником дворцового переворота. Отцеубийство. Этот мотив найдет затем развернутое продолжение в романе, в показе раздвоенного, прояв- ляющего себя то в приливах лицемерия, то в приступах больной совести характера Александра 1. Уже отмечалось, сколь важны были всегда для Мережков- ского-романиста источники; о них следует сказать особо. В пору написания трилогии он имел возможность опираться на капи- тальные труды, созданные отечественными историками. Здесь раньше всего нужно назвать серию монографий Н. К. Шильдера, посвященных русским монархам: огромное ис- следова