Уильям Шекспир. Сонеты (Пер.Р.Винонен)
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Роберт Винонен
Сельская молодежь, 1971, Э 2,
кроме сонета 12
Уильям Шекспир. Сонеты (Антология современных переводов) СПб.: Азбука-
классика, 2004.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Говорят, новые времена - новые песни. Родине Шекспира сегодня все чаще
остается лишь вспоминать добрые старые времена, когда еще неведомо было, что
поэзия создается "на границах сознания, где слова как таковые теряют свое
смысловое значение" (Т. Элиот, О поэзии и поэтах), когда наивно полагалось,
что песенное чудо рождается в простом человеческом сердце, не защищенном от
всех сквозняков эпохи, от всех искушений жизни, когда поэтическое слово не
гнушалось самым глубоким смыслом.
В периоды, когда поэзия "заболевает" авангардизмом, графизмом и прочим,
особенно ощутима непреходящая современность классики, вся свежесть ее
оздоровительного веяния на душу потомка, переутомляющегося в поисках нового,
едва ли не выходящего за "границы сознания". Нет, прикосновение к прошлому
не всегда предполагает оглядку и остановку. Скорее это попутный ветер,
поддерживающий непрерывность развития культуры.
Но спрашивается: зачем заново переводить того же Шекспира, десятки раз
переводившегося на русский? В самом этом вопросе таится другой, могущий
стать началом ответа: а зачем нужно было вообще переводить десятижды - разве
одного раза недостаточно?
В усталости моей я жажду лишь покоя!
Как видеть тяжело достойных в нищете,
Ничтожество в тиши вкушающим благое.
Измену всех надежд, обман в святой мечте.
Это начало знаменитого 66-го сонета в переводе Н. Гербеля (1880 г.). А
вот как эта же строфа звучит у Ф. Червинского (1904 г.):
Тебя, о смерть, тебя зову я, утомленный.
Устал я видеть честь низверженной во прах.
Заслугу - в рубище, невинность - оскверненной,
И верность - преданной, и истину - в цепях.
Уже из приведенных примеров явствует сегодняшняя недостаточность
переводческих попыток прошлого столетия: архаичен словарь, вял и условен
слог, тяжеловат стих. Не такое впечатление производил великий поэт на
своих читателей XVI века.
Наибольшую славу у русского читателя Шекспировы сонеты снискали только
в наши дни в исполнении С. Маршака. Чистота языка, гладкость стиха,
последовательность раскрытия мысли, светлота и тщательный отбор образов,
понятных каждому, - все это сделало переводы С. Маршака необычайно
популярными. Но все это лишь в малой степени свойственно перу Шекспира.
Недаром Вольтер называл его пьяным варваром, а Л. Толстой порицал
"шекспировский вычурный и неестественный язык". "Любовь не состарится до
самого дня Страшного суда" - читаем мы в оригинале. "Не страшны ей времени
угрозы", - гласит перевод. Последний становится как бы облегченным вариантом
подлинника. Неизменно: где у Шекспира угол, С. Маршак дает овал.
Нагроможденье образов поэта, его взвихренные метафоры "усмиряются"
переводчиком. Так бушующие волны стихают, когда на них бочками льют
китовый жир моряки, опасаясь рифов. Шекспир эстетически опасен. В 130-м
сонете он заявляет, что даже дурной запах изо рта любимой ему милее
искусственных ароматов. Смело отступая от буквы оригинала, С. Маршак
высветляет текст, внося в него мощную струю лиризма. Свой духовный опыт он
поверяет опытом! далекого единомышленника. Единство двух индивидуальностей и
составляет душу всякого перевода. Поэтому ни один новый перевод не отменяет
предыдущего.
Последние по времени переводы всех 154 сонетов принадлежат А. Финкелю -
часть их опубликована в 12-м номере журнала "Простор" за 1969 год.
Замечательны немногочисленные переводы Б. Пастернака.
Конечно, стихотворец, взявшийся переводить таких гигантов иноязычной
поэзии, каковы Шекспир, Бернс или Гейне, невольно имеет возможность
уподобиться той мухе, что, прокатившись на воловьем роге, захорохорилась:
мы-де пахали! Но природа переводного произведения такова, что оно и впрямь
принадлежит двум авторам, каждый из которых вправе заявить: да, мы сочиняли.
Как бы ни мала и невзрачна была найденная на берегу раковина, а изгиб
лукоморья запечатлен в любом ее завитке. И чуткое, неравнодушное ухо всегда
услышит в ней шум океана.
Идеальный перевод невозможен. Буквально точный - фальшив по духу и,
стало быть, враг подлиннику. Значит, не насилуя собственной манеры,
сохранить верность, той или иной поэтической стихии - вот достоинство
переводчиков, а не в том, чтобы изготовлять раковины величиной с море.
Имеющийся в единственном числе подлинник все дальше уходит в пучину
вечности. Но переводчики - это безыменные посланцы современности, которых
не смущает ни величие оригиналов, ни блеск уже имеющихся переводов. Ибо
каждый из них обнажает оригинал с какой-то другой, своей стороны, "спасая"
для читателей то, что ближе всего ему, переводчику. Таким образом он вносит
в чужое произведение часть своей души, надеясь этим самым избежать
обидного сравнения с мухой, которая пахала.
Постоянное обновление переводов, являющееся формой проявления
бессмертия подлинника и обычно объясняемое глубиной и неисчерпаемостью
последнего, на самом деле свидетельствует лишь о глубине и неисчерпаемости
самой жизни, заново узнающей себя в каждом новом переводе.
Сонет 12
Когда я слышу бой часов, когда
Я вижу день в пути ко тьме унылой;
Когда фиалка вянет и седа
Изнанка черных локонов у милой;
Когда я наблюдаю листопад
И беззащитность крон; когда осенний
Лют ветер и пернатые летят
На юг, - тогда в полях опустошенья
О красоте я думаю твоей.
Она - зеленый лист, фиалка, птица.
Так знай: жестоки сроки! Но сумей
В себя иного перевоплотиться -
И время, встретив сына твоего,
Не сделает с тобою ничего.
Сонет 48
В канун отъезда для своих дверей
я о засовах прочных позабочусь -
так, чтоб никто о рухляди моей
не позаботился ближайшей ночью.
А ты, моя печаль, ты больше всех
заслуживаешь, свет мой, чтоб я пекся
о том, чтоб вор, надеясь на успех,
совсем иной добычей не увлекся.
Но верность не упрячешь в сундуки:
тончайшие перегородки сердца -
вот место ей. Да руки коротки
у нас, чтоб запирать такие дверцы.
И на тебя польстившийся - не вор,
коль ты сама ослабила затвор.
Сонет 66
Я умер бы сейчас, дабы не знать
ни Нищеты, достойной лучшей доли,
ни Чистоты, обманутой опять,
ни Красоты, развратной поневоле,
ни Прямоты, лишившейся угла,
ни Правоты, хромающей у власти,
ни Доброты, берущей в долг у Зла,
ни Суеты, давно лишенной страсти,
ни Пустоты, чья вся в наградах грудь,
ни Простоты, гнушающейся чувством,
ни Слепоты, всему чертящей путь,
ни Глухоты, что ведает искусством.
Я умер бы, смеясь, когда б не ты,
любовь моя, средь этой маеты.
Сонет 73
Во мне теперь нетрудно разглядеть
тот трепет осени, когда желтеют листья,
и холод, разъедающий их медь,
поставил крест на соловьином свисте.
Во мне теперь нетрудно угадать
закатных углей тлеющую груду,
когда уже ночная благодать
свои замки повесила повсюду.
Во мне разлита ночь, разлит покой
великой тьмы - второго лика смерти -
и света нет, а если есть какой,
то лишь над пеплом пляшут блики эти...
Ты видишь, слаб огонь, что я храню,
но тем жаднее тянешься к огню.
Сонет 109
О, не тверди, что я бываю лжив,
когда любви моей тускнеют нимбы:
в подобный миг тебе не изменив,
еще страшней себе я изменил бы.
Заманчив мир. Но - у тебя в груди
мой дом, овеянный твоим дыханьем.
Куда ж еще, как не домой идти
смывать прилипчивую пыль скитаний?
Не верь, не верь, что сердце может пасть,
как крепость осажденное пороком.
Ты - суть всего, ты - божество, ты - власть...
Что мир! Ходил я по его дорогам
и знаю: так же пуст он, как широк.
Лишь ты его и красишь, мой цветок.
Сонет 116
Не думаю, что истинной любви
преградой будут эти передряги.
Ведь тем, кто ей вручил сердца свои,
в любом бою не занимать отваги.
Для них любовь сияет, как звезда
для кораблей, измотанных стихией.
Она укажет путь, но никогда
не посвятит нас в тайны неземные.
Ей не к лицу кривляния шута
У трона Времени: векам на зависть,
она дойдет до Страшного суда,
не изменяя и не изменяясь.
А если это ложь, - я не поэт
и правды в мире не было и нет.
Сонет 121
Мерзавцем быть еще куда ни шло,
но мерзко жить со славою мерзавца.
Пора бы, информаторам назло,
своим глазам побольше доверяться.
Способен ли ценить мою любовь
тот, кто состарился на потаскушках?
Иль не хитер на выдумку любой
хулитель у молвы на побегушках?
Нет, я прошу принять меня таким,
каков я есть, поскольку позвоночник
мой прям и, может, странен им,
дежурившим у скважины замочной.
Да им никто бы угодить не смог:
и ангел дрянь там, где судья - порок.
Сонет 130
Звезд нет в зрачках у женщины моей,
рубин красней, чем у любимой губы,
и грудь у ней, конечно же, смуглей,
чем снег. И непослушен волос грубый.
Не замечал я и дамасских роз,
что расцветают у иных на лицах,
да и парфюмам, ежели всерьез,
навряд ли пот в сравнение годится.
И речь она ведет не как свирель,
не ангельски на глину ставит ногу...
И все-таки от женщины своей
я прихожу в восторг. И слава богу:
моя любовь - теперь таких уж нет -
чиста от поэтических клевет.
Last-modified: Tue, 19 Dec 2006 20:21:30 GMT