Оцените этот текст:



     Robert Sheckley #author
     1999 #год_издания
     Soma Blues #title
     1997 #year_of_publication
     детектив #жанр
     detective #ganre
     novel #type
     роман #тип
     Детектив Дракониан #серия
     3 #номер_в_серии
     А. Хромова #перевод
     ISBN 5-04-002568-8 #ISBN_перевод
     М  ЗАО  Изд-во  ЭКСМО-Пресс, 1999  -  560  с  (Серия "Стальная  Крыса")
#издание
     tymond #scan
     tymond #OCR
     tymond #spellcheck


     Эта  книга  -  является  чистым  вымыслом.  Все  персонажи  и  события,
происходящие в ней, вымышлены либо изменены.

     Моей жене Гейл с искренней любовью

     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Париж



     От Парижа до Гризона в Швейцарии -- день езды на машине. Хоб захватил с
собой свою  подружку Хильду. Хильда  была голландкой, получившей французское
гражданство,  работала  в  галерее  "Руке" в  Париже  и владела  несколькими
европейскими языками. Хоб боялся, что его французского  в Швейцарии  могут и
не понять, а швейцарского варианта немецкого Хоб не знал. Он вообще не  знал
немецкого. К  тому же Хильда была веселой и хорошенькой, с виду  -- типичная
белокурая молочница.  Короче, идеальная спутница для  человека, собравшегося
раскрыть темные  и  тщательно хранимые тайны одного  из лучших санаториев  и
курортов Европы.
     Хоб  оставил свой взятый напрокат "Рено" на стоянке для посетителей,  и
они с Хильдой прошли  в центральную приемную. Стояло летнее утро, прохладное
и ясное, типичное для Швейцарских Альп. В такой день приятно жить, даже если
ты не на Ибице.
     У Хоба было  множество вариантов, как  обойти  режим  санатория --  без
сомнения, весьма  строгий. Он решил  начать  с прямой атаки --  просто чтобы
прощупать оборону и посмотреть, насколько она серьезна.
     По  его просьбе Хильда подошла к столику дежурной и спросила разрешения
встретиться  с мистером  Серторисом. Ей ответили, что мистер Серторис никого
не принимает. Все это говорилось  по-английски  -- мог  бы  обойтись  и  без
Хильды.
     --  Но это же  смешно!  -- воскликнула Хильда. -- Мы прикатили  сюда из
самого  Парижа  по личной просьбе  дочери  мистера Серториса.  А теперь  нам
придется уехать, даже не поговорив с ним?
     -- Я  здесь ни  при  чем, --  ответила  дежурная. --  Это приказ самого
мистера Серториса
     -- Откуда мне знать, что это действительно так? -- осведомилась Хильда.
     -- У нас есть документ с подписью мистера Серториса. Можете посмотреть,
если хотите.
     Хильда оглянулась на Хоба. Хоб чуть опустил веки. Хильда поняла его.
     --  Бумагу показать  всякий может!  Мы  хотим  повидать самого  мистера
Серториса.
     -- О, повидать -- это пожалуйста!
     -- Простите? -- удивилась Хильда.
     --  Мистер Серторис  и прочие наши клиенты селятся здесь,  как правило,
именно   затем,  чтобы   избавиться   от   родственников.  Они  отказываются
встречаться с членами своей семьи, потому что не хотят, чтобы их беспокоили.
И мы идем навстречу пожеланиям клиентов. А повидать... -- дежурная взглянула
на часы. -- Идемте.
     Хоб с  Хильдой  прошли  вслед  за  дежурной, поднялись  по  лестнице на
несколько  этажей,  прошли по  широкому коридору  и  оказались  у стеклянной
стены.
     -- Вон он, -- указала дежурная.
     За  стеной был большой  крытый  каток,  на котором  кружились несколько
десятков пожилых людей. Среди них выделялся высокий жилистый старик в теплых
брюках и  бордовом свитере. Хобу даже не пришлось сверяться с фотографией --
он сразу узнал мистера Серториса.
     -- До тех пор,  пока  наши  пациенты ходят, катание на коньках является
частью ежедневной терапии, -- объяснила дежурная. -- И мы показываем их всем
желающим.  Чтобы  не  возникало подозрений.  Вы просто  представить  себе не
можете, что начинают воображать себе некоторые, когда им не дают встретиться
с родственниками!
     --  Представить-то как  раз могу,  -- сказал  Хоб. --  Мистер  Серторис
неплохо выглядит.
     -- О  да, -- кивнула  служащая  -- Он на удивление крепок здоровьем. По
всей видимости, он проживет еще много-много лет.
     Итак,  Хобу  пришлось  вернуться в Париж не солоно хлебавши  и передать
неутешительные вести Томасу Флери, рассчитывавшему в скором времени получить
наследство от дядюшки Серториса и наконец перебраться из своей роскошной, но
тесноватой виллы в Сан-Хуане на острове Ибица в просторную роскошную виллу в
Санта-Гертрудис. Томас уже присмотрел себе подходящий  домик, где можно было
бы так  уютно разместить всех своих гостей  и четырех афганских борзых... Но
отчет детективного  агентства  "Альтернатива" положил  конец его  мечтам.  И
источнику доходов Хоба тоже. Это случилось как  раз перед тем, как появилось
новое дело.



     После  дела  Серториса  Хоб  решил  немного  потусоваться  в  Париже  и
посмотреть,  не  подвернется  ли  что-нибудь  новенькое.  Он  воспользовался
приглашением  Мариэль  Лефлер, главного редактора  издательства "Шарлемань",
погостить  у нее несколько  дней.  Несколько  дней растянулись на  несколько
недель,  деньги, как всегда, закончились, и терпение  тоже потихоньку начало
иссякать.
     Мариэль  вернулась с работы более усталой, чем обычно, и Хоб понял, что
этот  вечер будет для него не лучшим.  Она швырнула на стул свой "дипломат",
набитый рукописями и корректурами,  подошла к окну и выглянула на улицу. Все
это -- ни слова не говоря Хобу.
     Квартира на пятнадцатом этаже "Саль-дез-Арм", нового здания на бульваре
Монпарнас.  С  балкона открывается  изумительный вид  на  сортировочные пути
вокзала  Монпарнас. Небо белесое, как рыбье брюхо, с холодным отсветом огней
большого города Сама квартира -- узкая, но со множеством  комнат. На  стенах
-- фотографии родственников и  детей  Мариэль.  Дети  были  на  каникулах  в
Бретани. И фотография самой Мариэль рядом  с Симоной де  Бовуар.  Фотография
сделана четыре года  тому назад, когда издательство "Шарлемань" опубликовало
книгу де Бовуар о путешествии по Америке в  обществе белокурого итальянского
фехтовальщика,  о котором она так трогательно писала в "Apres  de ma Blonde"
<"После блондинки" (фр.)>.

     -- Ну что на этот раз? -- поинтересовался Хоб.
     --  Я  кой-кого  пригласила  посидеть,  -- сообщила  Мариэль. Она снова
курила  свои  крепкие сигареты "Житан".  Мариэль  курила их одну за  другой,
прикуривая от окурка. С утра до вечера, а иногда и полночи. Хоб, сам заядлый
курильщик,  возненавидел этот  запах  -- крепкий черный табак в сочетании  с
кислым красным вином, запах, неразрывно связанный с Мариэль.
     -- Господи Иисусе! Кого на этот раз?
     Она перечислила  несколько  имен.  Все  личности, имеющие  отношение  к
издательскому  делу  --  "куча  блядей",  как  называл  их  про  себя   Хоб,
неисправимый шовинист.
     -- Я им обещала, что ты приготовишь свое знаменитое чили.
     -- Ну нет. -- заявил Хоб. --  Никогда  и ни за что. Никакого чили. Ваши
здешние мясники так мелко рубят мясо, что получается не чили, а паштет.
     --  Объясни  им  это  сам,  --  сказала  Мариэль.  --  Ты  же  говоришь
по-французски -- вот и объясни.
     -- Французский меня подводит.
     --  А это потому, что  ты  им  почти не  пользуешься! Почему бы тебе не
говорить со мной по-французски?
     -- Ну не могу я так язык выворачивать! У меня горло сводит.
     Мариэль посмотрела на него с упреком.
     -- Ну что с тобой происходит? Ты сделался таким скучным!
     Может, и сделался. А чего веселиться-то? Зачем он вообще живет здесь, в
этой квартире, с этой женщиной?  У него ведь есть  своя квартира  --  унылая
тесная  квартирка  на  бульваре  Массена,  которую   он  делит  с  Патриком,
флейтистом, своим приятелем с Ибицы. Недавно Патрик вернулся из поездки в По
с Анной-Лаурой, француженкой, с которой он встречался уже давно. Они наконец
сговорились  поселиться вместе. Патрик должен  был  на днях переехать  в  ее
маленькую  муниципальную  квартиру   близ  авеню   д'Иври.  Как  только  сын
Анны-Лауры  вернется в институт музыкальной  культуры в Риме. А пока  что, с
разрешения  Хоба,  Патрик  поселил  в  квартирке  на  Массена  родственников
Анны-Лауры, чтобы  они могли провести праздники  в Париже. А  Хоб переехал к
Мариэль.
     Это была не лучшая идея. Мариэль ему разонравилась. А нравилась  ли она
ему  вообще? Когда-то  --  да,  нравилась.  Но  это было  до того,  как  они
поселились  вместе.  Нет,  ну  почему  она  так  боролась  с сыром?  Мариэль
говорила, что в холодильнике сыры  портятся. Сыр надо хранить  при комнатной
температуре. "Ага, чтобы он спокойно гнил", -- заметил Хоб. В первый раз они
поссорились  по-крупному  из-за сыра.  Странно, из-за каких пустяков  иногда
ссорятся  люди!  Нет бы  повздорить  из-за  чего-нибудь серьезного.  Вот,  к
примеру -- "Почему  ты  меня  не  любишь?"  Вопрос  в  их  случае  абсолютно
правомерный. А они -- из-за сыра...
     Конечно, дело не только в сыре. У  них было множество причин не ужиться
вместе,  и  к главной  из них Мариэль никакого отношения не имела. Хоб сидел
без денег. Честно говоря, он занимался  тем  же самым,  чем Жан-Клод: жил на
содержании у бабы.
     Правда,  денег  ему  Мариэль не  давала. Зато  кормила.  А  потому есть
приходилось,  что дают.  Оба  делали  вид, что  Хоб  ждет  чек  из  Америки.
Вообще-то  доля  правды  в этом была:  иногда чеки  из Америки действительно
приходили, и некоторые из них действительно предназначались Хобу. Но немного
и нечасто. А в последнее время их и вовсе не было
     Тем  не  менее  оба  тщательно  поддерживали  эту  ложь.  Мариэль  была
низенькой и толстой. К тому же она одевалась в широкие темные одежды,  какие
в  Париже носят дамы бальзаковского  возраста. Благодаря чему  выглядела еще
толще, чем на самом деле. Голая она выглядела еще ничего. Хотя Хобу это было
уже по фигу.
     А потом зазвонил телефон. Трубку сняла Мариэль
     -- Тебя! -- сказала она.



     -- Хоб? Это Фошон.
     -- Привет, инспектор. Чем могу служить?
     -- Мне хотелось бы, чтобы вы немедленно подъехали сюда, -- сказал Фошон
своим педантичным тоном. -- Если, конечно, вы сейчас не слишком заняты.
     -- Пожалуйста, -- ответил Хоб.
     --  Сейчас  около   21.00.   Жду  вас  на   площади  у  станции   метро
"Сен-Габриэль" в 22.00. Договорились?
     -- Ладно. А в чем дело?
     -- Мы надеемся, что вы сможете опознать интересующего нас человека.
     Фошон прокашлялся и повесил трубку.
     Инструкции инспектора Фошона были абсолютно ясными и четкими. На первый
взгляд. Но... "Встретимся у станции "Сен-Габриэль"  в  22.00". Замечательно.
Во-первых, где она, та станция?  Хоб  долго изучал схему парижского метро, и
наконец  нашел:  на  восточной  окраине   Парижа,  за  городской  чертой,  в
Нуий-сюр-Луар.  Но почему в 22.00?  Конечно,  полицейские любят точность. Но
22.00, или, по-человечески, десять часов вечера -- это же ужасно неудобно!
     Французский Хоба  становился все  хуже по мере того, как они  с Мариэль
становились  все  дальше  друг  от   друга.   Хоб  подумал,  что   это  была
бессознательная  --  и  бессмысленная  --  месть  с  его стороны.  Он  любил
заниматься самоанализом, неотделимым от жалости к себе.
     Мариэль  рассчитывала, что  Хоб будет  на  вечеринке, и  ему совсем  не
хотелось  нарываться на очередной приступ ее гнева.  Гнев  Мариэль выражался
по-разному: холодная ярость, безразличие, надменная любезность, убийственный
сарказм. В  любом случае, неприятно.  С другой стороны, у  инспектора Фошона
была определенная  власть над ним -- хотя сам  Хоб  и не желал себе  в  этом
признаваться.  Недавняя  деятельность  Хоба в  Париже  от лица  детективного
агентства  "Альтернатива"  была  связана с  кое-какими  не вполне  законными
действиями. И  Фошон при  желании  вполне  мог отобрать у  него лицензию  на
занятие частными расследованиями.  Правила выдачи лицензии таковы, что, если
бы Хоб их придерживался, это было бы все равно что быть художником, но иметь
право  писать картины исключительно  в стиле  импрессионизма, и ни при каких
обстоятельствах не использовать оранжевого цвета.
     Фошон и  раньше обращался к  Хобу  за  помощью такого  рода, какую  мог
оказать  нищий американец с расхлябанной,  но быстрой походочкой, знакомый с
половиной парижского полусвета. Что может произойти,  если Хоб  не явится на
это рандеву? Возможно  -- ничего. Но, с другой стороны, -- все,  что угодно.
Фошон  может  отобрать  у него удостоверение  и  даже вид на  жительство:  у
инспектора,  как  и  у   любого  крупного  полицейского,  свои   контакты  с
иммиграционной  службой и  прочими  ветвями  власти. Хотя,  может, оно  и  к
лучшему...   Какого   черта!    Пора   положить    конец   этой    проклятой
неопределенности.
     А что до Мариэль -- пусть себе злится! Если Хоб с ней, спит, это еще не
значит, что он обязан готовить это проклятое чили для ее подружек.
     К тому же чили -- удовольствие дорогое, особенно  если  его подавать  с
кукурузными лепешками, острыми блинчиками  и  пирожками из кукурузной муки с
мясом и специями,  как полагается.  Это дорого  потому, что мексиканская еда
продается тут,  в Париже, только в консервированном или замороженном виде  в
магазинах деликатесов, по умопомрачительным ценам. Там почему-то думают, что
консервированное чили -- деликатес. Ну и стоит он соответственно.
     До  "Сен-Габриэль"  Хоб  добирался  почти  час.  Ну  ничего.   Надо  же
разобраться с  Фошоном! К тому же ему  стало интересно, почему Фошон  избрал
для встречи  такое странное  время и  место. Чудит? На него  не похоже -- на
работе Фошон всегда был серьезен.
     На станции "Сен-Габриэль" не было  ни души. Хоб вышел из вагона второго
класса и  зашагал  по  длинному,  выложенному  плиткой коридору,  оклеенному
рекламами "Галуаз" и "Прентан" и плакатами, приглашающими провести отпуск на
"солнечной Мартинике". Вдоль стен стояли длинные деревянные скамьи. На одной
из них спал бродяга, одетый в лохмотья опереточного клошара, с колючей рыжей
щетиной на багровом от выпивки лице. Когда Хоб проходил мимо, бродяга что-то
пробормотал, но Хоб не  расслышал -- а и расслышал бы, так, скорее всего, не
понял.  Может  ли   невнятное  бормотание  на  иностранном  языке  считаться
предзнаменованием? Хоб поднялся  по длинной, замызганной лестнице и вышел на
улицу.
     В  этой  части  Парижа  ему  еще не доводилось бывать. Здания выглядели
убогими и  запущенными. Низко висящая  луна пряталась в сизой  дымке. Фонари
светили  сквозь  туман  рассеянным  янтарным  светом.  Улицы  были  широкие.
Несколько встречных прохожих смахивали на североафриканцев -- невысокие люди
в  бесформенных серых и коричневых костюмах.  Улицы располагались  привычной
парижской "звездой":  от центральной площади-ступицы расходится  четыре-пять
улиц-спиц  Наискосок через дорогу стоял полицейский микроавтобус.  Рядом  --
два полицейских мотоцикла с  невыключенными  красно-синими  мигалками. Фошон
должен быть там. Хоб двинулся к микроавтобусу,  но приостановился, пропуская
"Скорую", которая затормозила рядом с фургонами.
     Подошел полицейский. Хоб сказал, что Фошон за ним посылал.
     --  Подождите  минутку,  --  попросил  полицейский.  --   Он  как   раз
заканчивает опрос.
     -- А в чем дело-то?
     -- Инспектор расскажет вам все,  что сочтет нужным. Фошону повезло:  он
нашел  свидетеля убийства у  метро  "Сен-Габриэль". Даже двух: старого Бене,
бывшего  инспектора  манежа  цирка  "Лемье",  ныне  на  пенсии,  и  Фабиолу,
гуттаперчевую девушку.  На самом деле  далеко не  девушку: Фабиоле  было  за
сорок.  Но ее длинное,  бледное лицо оставалось совершенно гладким, а волосы
были заплетены  в  длинную девичью  косичку.  Она бросалась  в  глаза  своей
гибкой,  бескостной,  какой-то   нечеловеческой   грацией.  Очень  худая  --
вероятно, не более ста фунтов. Но при  этом все ее  движения, даже когда она
просто  закуривала сигарету,  были  так  изящны  и  плавны, что  Фошону  она
казалась  похожей  на  змею.  Прямые  черные  с  маслянистым блеском  волосы
перевязаны яркой  шерстяной  резинкой. Голубые  глаза,  рот бантиком, острый
подбородок.  На   среднем   пальце  правой   руки  --  маленький  бриллиант,
несомненно, подарок Бене, хотя откуда  старик взял  такие деньги -- черт его
знает. Цирк "Лемье" отнюдь не славился щедростью по отношению к своим бывшим
работникам. Бене был крупным пожилым мужчиной  под  семьдесят. Жидкие  седые
волосы со следами  краски. Под прядями волос проглядывал веснушчатый розовый
череп.  Костюм в черно-белую клетку -- не как у клоуна, но что-то  вроде  --
старику немного  тесен --  видно, в последнее  время Бене располнел. Картину
дополняли огненные глаза с тяжелыми веками  и седые  усики, которые он  то и
дело поглаживал.
     Бене вышел из метро "Сен-Габриэль" примерно в половине девятого. Вместе
с Фабиолой.  Был четверг, и они ездили к "Самаритянке", где вместе с другими
пожилыми  циркачами  устраивали представление  для  детей  в  честь  святого
Эдуарда, покровителя  цирков.  День был необычайно холодный для июня, и Бене
надел  твидовый костюм, а  Фабиола --  котиковый  жакет, единственную  вещь,
которую ей удалось захватить с собой из Риги в 1957  году, когда она сбежала
в Швецию, в Ставангер.
     -- Поначалу, инспектор, я не заметил ничего  необычного, -- рассказывал
Бене. --  Здесь, на Сен-Габриэль, про убийства  и не  слыхивали. Район у нас
бедный, но приличный. Честные  работяги да пенсионеры, вроде нас с Фабиолой.
Вы когда-нибудь видели нас на арене, а, инспектор?
     -- Увы, нет, -- вежливо ответил Фошон.
     -- Ну, неважно. Я был очень неплох, можете поверить мне на слово. А вот
Фабиола была настоящей звездой! Грация храмовой одалиски...
     -- И что же вы увидели потом? -- спросил инспектор.
     -- Ну, сперва я услыхал крики. Не то  чтобы особенно испуганные. Просто
обычная уличная ссора. То есть это я поначалу так подумал.
     --  Расскажи про лошадь, -- вставила Фабиола. Голос у нее был звонкий и
нежный.
     --  Лошадь  тут  ни при чем, --  возразил Бене, похлопав ее по руке. --
Понимаете,  инспектор,  мы  услышали крики, затем увидели  бегущих  людей, а
потом по улице проскакала лошадь. Ну, мы, естественно, решили, что весь этот
шум из-за лошади.  Только потом  мы узнали,  что  это  Шарнапп,  старьевщик,
который живет на рю Сен-Габриэль и держит свою лошадь в маленьком тупичке --
тупичок называется Фуржерель, -- так вот, этот Шарнапп только распряг лошадь
и собрался завести  ее в стойло, вычистить, накормить, поговорить с нею -- я
и сам к нему туда захожу временами, в лошадях, знаете ли, есть  что-то такое
успокаивающее, особенно  для человека,  который всю  жизнь провел на  арене,
рядом с животными. Так вот, эта самая лошадь пронеслась мимо нас,  дико кося
глазами,  потому  что  ее  зацепило машиной.  Машина  вылетела  из-за  угла,
развернулась на двух колесах, ударила беднягу Шарнаппа правым крылом в спину
и отшвырнула его на каменную стену. А перед тем эта машина врезалась в толпу
-- сам-то я этого не видел,  но  она сбила мадам Совье, что содержит магазин
готового платья в конце квартала, и еще двух человек, которых я не знаю. Мне
говорили, что они останутся живы,  инспектор, и я этому очень рад. Настоящий
кошмар:  люди  кричат,  а троих  из  них  сбила машина,  которая  гналась за
человеком в соломенной шляпе. В соломенной шляпе с блестящей зеленой лентой.
Странно,  какие мелочи замечает глаз  в такие минуты. Я достаточно отчетливо
разглядел этого человека -- я его пару раз встречал.  Но  как  его зовут, не
знаю. Он не из нашего района. По-моему, иностранец.
     -- Понимаете, машина  гналась  за ним!  -- сказала  Фабиола. --  Сперва
одна, "Пежо", а потом еще  другая, такая маленькая немецкая легковушка.  Как
она называется, Андре?
     -- "Порш",  -- сказал Бене. -- Девятьсот одиннадцатая. Они приметные. И
скорость у  них  будь здоров! Наверно,  когда тебя  давит такая  машина, это
особенно жутко.
     -- "Порш" его не задавил, -- заметила Фабиола.
     -- Зато  ведь как  старался! Но  ты права, "Порш"  его не задавил.  Тот
человек вышел из кафе "Аржан" на  площади Сен-Габриэль, и тут-то  на  него и
налетели эти машины. Он нырнул в канаву. Должно быть, плечо ушиб, потому что
упал  с размаху на булыжники, зато жизнь спас. Правда, ненадолго. Он наверно
просто не успел подумать, что могут быть еще машины.
     --  Она  примчалась с противоположной стороны,  --  сказала Фабиола. --
Большая такая.
     --  По-моему,  триста  пятидесятый  "Мерседес",   --  сказал  Бене.  --
Водитель,  наверно, видел, как тот человек нырнул  под стоящий автомобиль, и
поэтому направил свой "Мерседес" прямо туда. Он ехал, наверно, со  скоростью
километров сорок, и  врезался в стоящий автомобиль. Не помню, какой марки --
"Опель",  по-моему.  "Опель"  от  удара  вылетел на  тротуар,  а  человек  в
соломенной шляпе  остался  лежать  на  мостовой, точно  черепаха,  с которой
содрали панцирь.  Кстати,  шляпа с  него уже  слетела.  Когда он  под машину
прятался.
     -- Белокурый, в кожаной куртке -- похоже, довольно дорогой, -- вставила
Фабиола.
     -- Несколько секунд он  лежал, приходил в себя. Потом, наверно, увидел,
как  первая машина,  "Порш",  развернулась, потому что  вскочил  на  ноги  и
бросился  бежать. И все  бросились бежать.  Там было человек десять. Кое-кто
вышел из кафе,  посмотреть, в чем дело. Эти  две машины погнались за ними. А
потом, не помню уже как, машины оказались на площади Сен-Габриэль.
     -- Они  выехали  на  тротуар,  когда  преследовали того, белокурого, --
сказала Фабиола.
     -- Вы  ведь знаете  эту площадь, инспектор? Там еще посредине  кафе,  а
рядом газетный киоск. Так вот,  машины принялись кружить  по  площади, а  на
самой площади находится  скверик  со скамеечками.  Так себе  скверик,  всего
несколько платанов. И  автобусная  остановка. Тот человек туда и забежал. На
площади были еще люди, но машины не обратили  на них  никакого внимания. Они
попросту  сбивали  их  с  ног,  потому  что  старались  добраться  до  того,
белокурого.  Прямо как ковбои,  пытающиеся  отделить одну  корову от  стада!
Знаете,  как в  кино показывают. Они гонялись  за ним,  а он убегал,  петляя
между скамейками.  А они неслись  напролом  и здорово покорежили машины.  Но
белокурый  не терял  мужества. Он попетлял между скамейками,  а потом улучил
минуту и попытался удрать через бульвар. Тут-то они его и достали!
     В это время подошел жандарм, отдал честь инспектору и сказал:
     --  Вот, сэр.  Я нашел  эту  штукуя  кармане куртки  убитого. И передал
Фошону записную книжечку в кожаном переплете.
     -- Пригодится, -- кивнул Фошон, убирая книжечку в карман.
     -- И вот это, -- продолжал жандарм. -- Убитый держал ее в руке.
     Он  протянул Фошону маленькую зеленую бутылочку из чего-то, похожего на
нефрит.



     -- А, Хоб! Рад вас видеть.
     Фошон, как всегда, был  одет  безупречно  и  старомодно.  Круглое  лицо
инспектора выражало абсолютную  серьезность. Тонкая нижняя губа  говорила  о
сдержанности,  полная  нижняя  -- о  страстности, а  может, о  пристрастии к
обжорству. Маленькие карие глаза были проницательными и, казалось, светились
изнутри.
     -- Не могли бы вы опознать одного человека? -- спросил инспектор.
     -- А почему я?
     -- Потому что он иностранец и, похоже, живет на Ибице.
     -- С чего вы взяли?
     -- Что он иностранец? У  нас  есть его паспорт. Он англичанин. А что до
Ибицы -- у него  с собой была соломенная сумка с вышитой надписью "ИБИЦА". А
на шее у него был платок -- похоже, испанский. И рубашка тоже испанская.
     -- Между  прочим, на  Ибицу каждый год  приезжает  не  меньше  миллиона
туристов.
     -- Возможно, он постоянный тамошний житель, как и вы.
     --  Там  тысячи жителей, инспектор, и большую  часть из них  я не  имею
удовольствия знать. Ладно, если хотите, могу взглянуть.
     -- Был бы вам очень признателен.
     -- Что у вас  тут, дорожное происшествие? -- спросил Хоб, только теперь
заметив  поспешно устанавливаемое  полицейское  заграждение.  -- Послушайте,
если  это не  особенно  важно --  можно, я не буду  на это смотреть? Сегодня
вечером мне полагалось готовить чили, а  если я  правильно понимаю,  то, что
находится в этой "Скорой", совершенно испортит мне аппетит!
     --  Я  думаю,  Хоб,  что  для частного  детектива вы слишком  брезгливо
относитесь к крови, -- заметил Фошон. Инспектор  говорил по-английски  очень
правильно, без малейшего акцента  и весьма образно,  но все-таки сразу  было
заметно, что он иностранец.
     --  Может,  вам  покажется странным,  --  ответил Хоб, --  однако  даже
американским  частным детективам не слишком-то нравится  бродить по колено в
крови.
     -- "По  колено в  крови"...  --  задумчиво повторил Фошон.  --  Красиво
сказано! Словно у Шекспира. Ладно, все равно. Идемте, Хоб. Это действительно
важно.
     Труп перенесли  на тротуар и  накрыли  зеленым  брезентом. Рядом стояли
двое  полицейских  с дубинками на поясе. Начинало накрапывать.  На  брезенте
бисером  блестели  капельки  влаги. В воздухе висела вонь солярки и бензина.
Сгущался  туман,  дождь с каждой  минутой становился сильнее. Фошон постоял,
раскачиваясь  на  каблуках, потом  наклонился  и  выверенным жестом отвернул
брезент.
     Труп принадлежал белокурому  мужчине лет тридцати пяти -- сорока  Белая
рубашка без  галстука, грудь заляпана грязью  и кровью. Желтовато-коричневые
брюки,  белые кроссовки. На шее -- толстая золотая  цепочка. Хоб наклонился,
чтобы получше рассмотреть ее. На цепочке  висела золотая монета  с дырочкой.
На  монете  были вычеканены два леопарда, готовящихся  к прыжку. Наконец Хоб
перевел взгляд на лицо. Оно было разбито, но узнаваемо.



     Кабинет  Фошона,  маленький и  тесный, находился в облицованном  камнем
здании, похожем на банк,  занимавшем большую часть квартала между рю д'Анфер
и  авеню Клебер. В подъезде, между  двумя  застекленными бронзовыми дверьми,
курили несколько полицейских. Большая часть ночных патрулей Парижа  дежурила
в старом полицейском  участке рядом с Палатой Депутатов. Отделение Фошона не
занималось  обыденными  уличными  преступлениями  --  грабежами, мордобоями,
семейными  разборками.  Это дело жандармов.  Фошон и  его  люди охотились за
дичью  покрупнее.  В  Сюрте  <Сокращенное  название  Управления национальной
безопасности  Франции> направлялись дела, которые могли  иметь международное
значение. Многие из них позднее  передавались соответствующим департаментам.
Простыми дорожными происшествиями Фошон  не занимался -- тем более дорожными
происшествиями в таком захолустном уголке Парижа, как Сен-Габриэль.
     Хоб шагал рядом и чуть позади инспектора. Он  был на голову выше Фошона
--  точнее, на  полголовы, потому  что  немного  сутулился.  Они  прошли  по
широкому  центральному коридору, с кабинетами по обеим сторонам.  Свет горел
только  в нескольких. Временами люди, сидевшие  за столами в одних рубашках,
поднимали  головы и  кивали инспектору.  Фошон не  кивал в ответ,  а  только
бурчал что-то неразборчивое.  Подошли к  лифту, крошечная  кабинка  которого
больше походила на шкаф. Он располагался рядом с роскошной двойной мраморной
лестницей.  Фошон давно жаловался, что лифт чересчур тесный и  медлительный.
Но министерство отвечало, что установить другой не представляется возможным,
если  не убрать  две,  а то и  целых три мраморных колонны, украшающих  холл
первого  этажа.  А  колонны  убрать  нельзя,  потому  что  здание  объявлено
памятником архитектуры национального значения.
     Пока они поднимались на четвертый  этаж, Фошон молчал. Мурлыкал  что-то
себе под нос, раскачивался на каблуках, глядя  в потолок,  точно ожидая, что
на нем вдруг проступит физиономия преступника. На четвертом этаже  они вышли
и  свернули налево.  Теперь впереди шел Хоб  -- он  бывал тут прежде  и знал
дорогу. Этаж  освещала  одна-единственная  лампа  в конце  коридора. Кабинет
Фошона  был последним налево.  Дверь никогда не  запиралась. На столе горела
лампа  под  зеленым абажуром. Фошон бросил  шляпу на полку рядом с зонтиком,
сел за стол и указал Хобу на стул.
     --  Давно мы с  вами  не  виделись,  Хоб, --  сказал инспектор.  -- Как
поживает ваше агентство?
     На самом деле Фошон знал  о делах детективного агентства "Альтернатива"
--  или  об отсутствии таковых  -- больше,  чем  любой  из работников  этого
агентства,  включая его владельца  и главного сыщика Хоба  Дракониана. И Хоб
знал, что Фошон это знает.
     -- В  агентстве  все  в  порядке, у  меня все  в порядке,  и вообще все
чудесно, -- ответил Хоб. -- Ближе к делу, пожалуйста.
     -- К какому делу? -- осведомился Фошон с самым невинным видом.
     -- Черт возьми! -- сказал Хоб. -- Эмиль, бросьте дурачиться. Вы вызвали
меня на Сен-Габриэль, а потом притащили сюда.  Пожалуйста, объясните, какого
черта вам нужно, и отпустите меня домой.
     --  О,  какие  мы  воинственные!  -- хмыкнул Фошон. --  Что, вам так не
терпится вернуться к своей Мариэль?
     --  Не то  чтобы  очень,  --  признался  Хоб.  -- Сегодня  я должен был
готовить свое знаменитое чили для толпы издательской публики...
     --  Так Мариэль вас  ждет? Скажите  ей,  что вас задержали в полиции по
важному делу. Это избавит вас от скандала.
     -- Плохо вы знаете Мариэль, -- возразил Хоб, -- если думаете, что такой
пустяк может служить извинением.
     -- Мне бы следовало предупредить вас насчет этой дамы.
     -- Так какого ж черта вы меня не предупредили?
     -- Не ребячьтесь, -- сказал Фошон.  -- Знаете, Хоб, что  мне  в вас  не
нравится?  Вы не  владеете искусством  пустой  болтовни.  Вы  вообще  читали
когда-нибудь  романы   про  сыщиков?  Коп  и  частный  сыщик  должны  сперва
побеседовать  о  всякой всячине.  И полисмен  вечно  гонит пургу, прежде чем
доберется до сути дела.
     -- Мне  некогда читать романы про сыщиков,  -- сказал Хоб. -- Я слишком
занят сыском.
     -- А в свободное время?
     -- Предпочитаю Пруста.
     -- Кто был тот мужик под брезентом?
     -- Стенли Бауэр.
     Лицо Фошона вытянулось.
     -- Хоб, ну что  это такое! Вам  полагалось  сказать, что  вы видите его
первый  раз в  жизни -- но я-то успел заметить, как  расширились ваши глаза,
когда вы его  увидели, --  потом  вы  должны были признаться, что, возможно,
встречали его пару раз, и так далее, пока наконец вы  не раскололись бы, что
это -- ваш брат, давным-давно пропавший без вести.
     -- Инспектор  Фошон, кончайте валять дурака! А если уж  вам так хочется
подурачиться, отведите меня в ресторан и угостите хорошим обедом.
     -- Неужели Мариэль вас не кормит?
     -- Мы договорились, что расходы будут пополам. А у меня нет денег.
     -- А как же ваш знаменитый чек из Америки?
     -- Не пришел пока.
     Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием
     -- Так что, Мариэль содержит вас обоих?
     -- Ну! Это  против ее  принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в
жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.
     -- А вы что делаете?
     -- Жду, пока она уснет.  А потом подъедаю, что осталось Пролежавшую три
дня  баранину или  телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт --
лежалый сыр с зеленой плесенью
     --  Дорогой  мой,  примите  мои  искренние соболезнования.  Способность
женщины унижать  мужчину  сравнима  лишь со  способностью мужчины мириться с
унижением.
     -- Это кто сказал, Ларошфуко?
     --  Да  нет,  на  самом  деле  мой  батюшка.  Он,  бывало,  рассказывал
замечательные  истории об арабских  танцовщицах, которые  приходили к  ним в
лагерь под Сиди-Бель-Аббесом.
     -- Я  бы  с  удовольствием  их послушал, --  сказал Хоб  -- Особенно за
стаканчиком белого вина в "Пье дю Кошон".
     -- Так вы говорите, Стенли Бауэр?
     -- Да. Это имя всплыло у меня в памяти,  как только я его увидел. Жаль,
что больше я ничего не помню.
     -- А где вы с ним встречались?
     -- Из головы вылетело! -- сказал Хоб, постучав себя по лбу. -- Говорят,
от голода человек делается забывчивым.
     --  Хоб! --  произнес  Фошон. Его голос из шутливого внезапно  сделался
угрожающим. -- Не надо со мной играть!
     --  Это  что,  фраза  из  одного  из   ваших  детективных  романов?  --
поинтересовался Хоб. -- А почему бы мне с вами и  не поиграть? Я хочу жрать,
и мне вовсе не улыбается  возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили.
С чего это вы, французы, взяли, что чили -- деликатес?
     --  Мы всегда путаем  экзотическое с желанным, -- ответил  Фошон -- Это
наш особый дар.
     -- О Господи! -- Хоб уронил голову на руки.
     -- Как вам плохо! -- сказал Фошон. -- Ладно, не буду вас больше мучить.
Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.
     -- Добавьте к  этому утиное филе, --  сказал  Хоб, -- и я расскажу вам,
что произошло с судьей Крейтером.
     -- Comment? <И что же (фр.)> -- спросил Фошон,  который вдруг ни с того
ни с сего решил перейти на французский.
     В "Пье дю Кошон" они не пошли. Фошон выбрал  пивную "Липп" -- ему вдруг
захотелось  choucroute garnie  <Свинина  с  картофелем  и  кислой  капустой,
традиционное  немецкое  блюдо (фр.)>.  "Липп", собственно, только называлась
пивной, а  на  самом деле  это  был  знаменитый старый  ресторан на бульваре
Сен-Жермен, напротив  "Де  Маго".  Настоящий  дворец: старинные  потемневшие
зеркала,  янтарный свет  ламп,  хрустальные  люстры, официанты в смокингах и
шикарная публика --  правда, ее в последнее время  становилось  все  труднее
отличить от публики, которая только  пытается быть шикарной. Ну и,  конечно,
неизбежные немецкие туристы, неизбежные английские туристы и прочие туристы,
которые в свою очередь начинали становиться неизбежными --  особенно японцы.
Хоб тоже заказал choucroute. Ему принесли огромную тарелку  вкусной и сытной
свинины с гарниром, хорошо сдобренной пряностями. Это, пожалуй, было лучшее,
что  подавали в  "Липп".  Когда и  как  французы успели  возлюбить  квашеную
капусту и  немецкие  сосиски, оставалось загадкой. О таких  вещах ни в одном
путеводителе не говорится.
     Фошон заказал белое бордо. Хоб  возблагодарил Бога за то, что он создал
Францию, где даже полицейские допросы ведутся за стаканчиком вина.
     -- Ну, так что там насчет этого Стенли Бауэра? -- осведомился Фошон.
     -- Кого-кого? -- переспросил Хоб.
     -- Человека, которого вы опознали.
     --  Опознал? Я? Слушайте,  Эмиль, а вдруг я  вообще  все  это  сочинил?
Специально, чтобы попасть в "Липп"?
     -- Хоб, это не смешно.
     -- Ну,  я думал,  вам  хочется, чтобы я разговаривал более уклончиво, и
почаще отвлекался на  посторонние темы, как  те частные сыщики в романах.  А
кроме циркачей, кто-нибудь еще хоть что-то видел?
     -- Свидетелей нет. Конечно, мы допросили народ в кафе "Аржан", где этот
Стенли  Бауэр  сидел перед  тем, как его  убили.  Поговорили  с  владельцем,
который их обслуживал.
     - Их?
     -- Перед самым убийством Бауэр разговаривал с каким-то типом.
     -- С каким типом? Как он выглядел?
     -- Он сидел в тени. Владелец его не разглядел. Просто мужчина. Он ушел.
Вскоре после него Бауэр тоже вышел. Тут-то и появились машины.
     -- А про того, другого, ничего больше не известно? Цвет волос? Рост?
     -- Он сидел. И был в шляпе. Владелец даже шляпу описать не смог.
     -- Замечательно! -- сказал Хоб. -- И ради этого я пропустил вечеринку?
     -- А когда должны прийти гости? -- поинтересовался Фошон.
     -- Простите?
     -- Ну, гости Мариэль, для которых вы собирались готовить чили.
     --  Да вот, наверно, как раз  сейчас,  -- ответил Хоб, умело  обматывая
душистую, пропитанную вином капусту вокруг розового куска свинины перед тем,
как отправить ее в рот, заесть куском  хрустящего  батона и запить глоточком
вина.
     --  Либо вы мне  все  расскажете,  --  заявил  Фошон, --  либо я вызову
жандарма, и он  под  конвоем  отведет вас  домой. Вы еще успеете приготовить
свое чили.
     -- Вы не сделаете этого, инспектор! Ведь правда же, не сделаете?
     -- Жестокость  французской полиции  просто не  укладывается в  сознании
англосаксов,  -- сказал Фошон с самодовольной улыбочкой. Он положил салфетку
на стол и начал подниматься.
     Хоб схватил его за руку. Фошон немедленно опустился на место.
     -- Шутить вы любите, инспектор, а сами шуток не понимаете!
     -- Ну так рассказывайте про Бауэра.
     --  Англичанин.  Лет сорока. Мой шапочный  знакомый. Мы встречались  на
Ибице пару лет тому назад. У него там были приятели.  Он у кого-то гостил...
Погодите, дайте вспомнить. Ну да, у Элиота Тернера, актера.
     -- Вы знаете Тернера? -- перебил Фошон. - Да. А что?
     -- Я  недавно смотрел ретроспективу фильмов с его участием в киноцентре
на Монпарнасе. Что, он действительно такой сволочной, как его герои?
     -- Нет, гораздо хуже.
     -- Говорят, он жуткий бабник.
     -- Брешут. Отпетый педераст.
     -- Что,  в самом деле?  В  фильмах  он вечно  увивается за  чьей-нибудь
женой.
     -- В жизни он вечно увивается за чьим-нибудь сыном.
     -- Так Стенли Бауэр был его приятелем?
     -- Наверно. Как я уже говорил, Бауэр жил на вилле Тернера в Сан-Хосе. В
гостях. Я нечасто видел  их вместе, но,  полагаю, они либо были  приятелями,
либо же Бауэр шантажировал Тернера.
     -- Вы не знали, чем этот Бауэр зарабатывал себе на жизнь?
     -- Да он вроде  бы ничем особо не занимался. Наверно, проживал семейное
состояние. По крайней мере, сам Бауэр на это намекал.
     -- Намекал?
     --  Ну,  если можно так  выразиться.  Бауэр  частенько выставлял народу
выпивку в "Эль Кабальо  Негро"  и хвастался своими семейными связями и  тем,
что его дед был близким другом Эдуарда Седьмого. Или еще  какого-то Эдуарда,
не  помню.  Но это он рассказывал американцам. Когда в кабачке присутствовал
кто-то  из Англии, Бауэр больше помалкивал. Не знаю, то ли он просто  пускал
пыль  в  глаза, то ли это был их хваленый английский юмор, такой тонкий, что
того гляди порвется.
     --  Вы  знали,  что  Стенли Бауэр  торговал  наркотиками?  Хоб  покачал
головой.
     --  Тогда хоть понятно, с чего вы им  так заинтересовались! Вы уверены,
что эта информация верная?
     -- На  трупе нашли бутылочку  с наркотиком, который  он  распространял.
Наркотик новый.  Недавно  был обнаружен в Нью-Йорке.  Вы  знаете, что  такое
"сома"?-- В первый раз слышу.
     --  И не вы один. Однако скоро он начнет расползаться. Мне хотелось  бы
заняться им прежде, чем это случится. Вы виделись с Бауэром  после того, как
он был на Ибице?
     - Нет.
     -- Даже во время ваших поездок в Лондон?
     -- Да говорю же вам, нет! Он мне не нравился. Один из этих высокомерных
типчиков, которые имеют  обыкновение заливисто ржать во всю глотку Настоящий
герой   Вудхауса  <Пелем  Гренвилл  Вудхаус   --   современный  американский
писатель>. У нас с ним не было ничего общего.
     -- Но другие несомненно считали его славным малым?
     -- О вкусах не спорят. Особенно с некоторыми.
     -- Вот, к примеру, что думает о нем Найджел Уитон?
     -- А почему бы вам не спросить самого Найджела? А потом, какая разница?
Вы  ведь не собираетесь предъявить Найджелу обвинение в том, что  он снабдил
Стенли Бауэра новым наркотиком, а потом пристукнул?
     Фошон  сделал вид, что не  услышал  вопросов Хоба. Его взгляд рассеянно
блуждал  по  ярко  освещенному  залу  ресторана.  Это  была  одна  из  самых
неприятных  привычек  инспектора, по  крайней  мере  с  точки  зрения  Хоба.
Привычка отвлекаться,  когда речь заходит о чем-то действительно  важном Хоб
чувствовал,  что  за  этим стоит  тонкий  расчет.  Одна из  многих тщательно
выверенных масок Эмиля Фошона. Настоящего своего лица инспектор не показывал
никому. Да и есть ли оно у него, настоящее лицо?
     --  А  что поделывает  Найджел  в  последнее время?  -- поинтересовался
Фошон. -- Что-то давно его не видно
     Хоб с горечью взглянул на инспектора.
     -- Боюсь, сейчас мне представился случай предать одного из своих лучших
друзей за миску немецкой тушеной капусты, съеденную посреди парижского шика.
Сработать  "подсадной  уткой",  как  это, видимо, называется в ваших любимых
романах.  Что ж,  рад вам служить. Найджел занимается тем же, чем  и обычно:
торгует наркотиками  в  Гонконге, грабит банки  в Вальпараисо... Полагаю, он
также приложил руку к политическому  убийству,  произошедшему  месяц назад в
Монпелье.
     Вы  же знаете Найджела  -- он  парень предприимчивый, на  месте  ему не
сидится.
     -- Ваш юмор неуместен, но я его ценю, -- сказал Фошон.
     -- Спасибо. Это я так, для поддержания разговора.
     --  Хотите  чего-нибудь  выпить,  прежде чем мы  станем  обсуждать  это
дальше? Кофе эспрессо. Может, вам двойной?
     --  Ну вот, а теперь вы разговариваете, точно призрак Марли, -- заметил
Хоб.
     Фошон призадумался
     -- Да,  это вполне уместно.  Я  показал вам Прошедшее Рождество в трупе
вашего покойного друга Стенли Бауэра...
     -- А с кем я встречусь на Рождество Грядущее?
     --  Официант!  --  окликнул  Фошон,  останавливая  лысеющего   сутулого
мужчину,  пробегавшего  мимо  с  подносом.  --  Два  коньяка  и два  двойных
эспрессо. И счет, пожалуйста.
     -- Никакого счета, инспектор! Заведение угощает!
     -- Передайте вашему заведению мою благодарность, -- сказал  Фошон, -- а
заодно скажите им, что за  эту  неуклюжую попытку  подсунуть  мне  взятку  я
постараюсь  в  самом  скором   времени   прислать  сюда  особенно   вредного
санинспектора. Пусть ждут.
     -- Инспектор! Мы  просто хотели сделать  вам  приятное!  Уверяю  вас...
Инспектор, если я это скажу, меня же уволят!
     --  Тогда  просто  принесите  заказ,   --  сказал  Фошон.  --  И  счет,
пожалуйста.
     Маленький официант вздохнул с облегчением и убежал.
     --  Картина  маслом:  "Неподкупный  инспектор  Фошон  сурово  отвергает
бесплатный  обед"! --  хмыкнул Хоб. -- Изумительно. Я в  восхищении. Так что
там насчет Грядущего Рождества?
     -- Скоро покажу, -- сказал Фошон. -- Хоб, я рассчитываю на вашу  помощь
в  этом  деле. Более того, я настаиваю.  Разузнайте о Стенли Бауэре все, что
можно.  Кому было  выгодно его убрать?  Дело,  похоже,  организовали  весьма
добросовестно. Разузнайте об этой "соме".
     -- Ладно. А что вы сделаете для меня?
     --  А я не стану отбирать  у вас  лицензию на занятие  вашим  никчемным
ремеслом. Хотя мой  начальник  уже очень давно рекомендует  мне это сделать.
Хоб, я серьезно!  У  вас есть связи на Ибице.  Вы можете  разузнать все, что
необходимо.  А  пока  что не  хотите ли вы позвонить Мариэль и сообщить, что
задерживаетесь?
     -- Да ну ее к черту! -- сказал Хоб. -- Пусть себе бухтит!
     -- Вы отважный человек, Хоб Дракониан! -- улыбнулся Фошон.



     На следующее  утро,  едва  Фошон  успел сообщить о  смерти  Бауэра  его
ближайшему  родственнику, брату, живущему  в Англии, инспектору позвонили из
нью-йоркской полиции. Звонил лейтенант Гериг, с которым Фошон несколько  раз
уже разговаривал. Они  обменивались  информацией  и сотрудничали в работе по
борьбе с международным наркобизнесом, в обход Интерпола,  о котором оба были
весьма невысокого мнения.
     Покончив с официальными любезностями, Гериг сказал:
     --  Фошон, я к вам вот по какому делу. Мне попался любопытный случай, и
я хочу знать, не сталкивались ли вы с чем-то подобным. Поначалу я решил, что
это опиум...
     Если вы в Нью-Йорке,  и вам  нужен опиум, отправляйтесь в  Чайнатаун. В
начале  XIX века Китай два  раза  воевал с  англичанами  именно затем, чтобы
воспрепятствовать  ввозу опиума в страну.  Но  англичане  настояли на своем:
надо же  было  куда-то  сбывать  продукцию  индийских  маковых  плантаций! А
простым  китайцам  опиум  нравился. Поначалу столицей  торговли  опиумом был
Кантон, потом Шанхай, позднее Гонконг. Но к семидесятым  годам прошлого века
ситуация  переменилась.  Зачем  возиться  с  опиумом --  раскуривать трубку,
делать  пару затяжек, потом выбивать  трубку --  и начинай сначала, -- когда
можно  получить  многократно усиленный эффект от героина? Сделать героин  --
раз плюнуть, а рынок куда шире, чем рынок опиума. Потом вошел в моду кокаин,
и  времена  натуральных  наркотиков  кончились.  В  двадцатом  веке  десятки
Чайнатаунов, разбросанных по всему  миру,  сделались  главными рынками сбыта
опиума.  И прочих  экзотических натуральных  наркотиков.  Поэтому лейтенанта
Герига  совсем не  удивил тот факт, что в одной  из дыр, которые растут  как
грибы в районе Четем-сквер -- только успевай выщелкивать! -- был найден труп
неизвестного, скончавшегося от передозировки наркотика.
     -- Но это  был не опиум,  --  сказал Геригу сержант, прибывший на место
раньше лейтенанта. Они стояли на углу Восточного Бродвея и Клинтон-стрит,  и
лица  их  попеременно делались  то синими, то  красными в  свете полицейских
мигалок.
     -- Откуда вы знаете? -- спросил Гериг.
     --  А вы  взгляните на того  мужика,  -- ответил  сержант.  --  Зрелище
малоприятное, но поучительное Он в квартире 15-А.
     Гериг вошел в подъезд,  поднялся по лестнице в  пять ступенек, по бокам
которой красовались две  переполненные урны, набитые  гнилыми  апельсинами и
китайскими газетами. Входная  дверь с  разбитым стеклом,  затянутым  прочной
металлической   сеткой,  была  отперта.   За   дверью  --  длинный  коридор.
Полопавшийся линолеум  на  полу,  облупившаяся  краска  на  потолке, тусклые
лампочки свечей на сорок. У лестницы стояли две старые  китаянки. Они что-то
залопотали, указывая Геригу  наверх. Гериг начал  подниматься по обшарпанной
лестнице. Унылые этажи, китайчата с раскосыми темными глазами, выглядывающие
из-за дверей, закрытых на цепочку Желудок у Герига протестующе выворачивался
-- лейтенанту всего месяц как прооперировали грыжу. В такие минуты, как эта,
он  не находил в своей  профессии  решительно ничего романтичного. Еще  один
этаж -- четвертый, что  ли? Смерть не считается с такими мелочами, как грыжа
старшего лейтенанта  полиции.  Не говоря уж о  варикозном расширении вен. На
пятом этаже ждал китаец -- мужчина средних лет в неопрятном  белом костюме и
панаме.
     --  Сюда,  -- сказал  он Геригу,  указывая на  открытую дверь  в  конце
коридора.
     -- Кто вы такой? -- спросил Гериг.
     -- Мистер Ли, агент владельца  здания Мне позвонил жилец, и я сейчас же
приехал.
     -- Откуда?
     -- Из Стайвезент-тауна.
     -- Надо  же,  вы добрались  быстрее, чем  я из  первого  участка. Гериг
направился к двери Китаец в белом костюме последовал за ним.
     --  Лейтенант!  -- сказал  он. -- Можно вас на пару слов, прежде чем вы
войдете?  Гериг  обернулся.  Могучий,  крепкий мужчина,  он был почти  вдвое
крупнее Ли, и, во всяком случае, на голову выше его.
     -- Что вы хотите, Ли?
     --  Я только хочу сказать, что ни владелец здания,  ни жильцы не  имеют
никакого отношения к произошедшему.
     -- Не рановато ли вы начали выкручиваться? -- поинтересовался Гериг. --
По-моему, вам еще никто никаких обвинений не предъявлял.
     -- Пока  нет, -- вздохнул Ли.  -- Но ведь предъявят  же! Гериг  вошел в
дверь  квартиры  номер  15-А. Комната, где он очутился, явно отражала чье-то
представление  о рае. На полу -- красно-синий  турецкий ковер. Стены оклеены
бумажными  обоями  под  парчу с изображениями  восточных  мудрецов в высоких
шляпах, переходящих реку по мосту. Вдоль двух стен тянутся низкие диванчики.
На  потолке  --  хрустальная  люстра,  рассеивающая  по стенам яркие зайчики
света.  Комната была  не  очень  просторная,  но  ее  зрительно  увеличивало
огромное  зеркало во  всю  стену. Два  низких столика  полированного  ореха,
богато украшенных резьбой.  Рядом  с  одним из диванчиков  -- подставка  для
журналов.  На  подставке  два   свежих  выпуска   "Плейбоя",  отвечающих  на
традиционный вопрос: чем вы занимаетесь, когда пробуете новый наркотик?
     -- Уютная квартирка, -- заметил Гериг. -- И много у вас таких?
     --  Эта -- единственная, -- ответил мистер  Ли. -- Но ведь нет никакого
преступления  в том,  чтобы человек обставлял  свою  квартиру  так, как  ему
нравится?
     -- Эта квартира принадлежала покойному?
     -- Он снимал ее у мистера Ахмади, владельца дома.
     -- Ахмади? Итальянец, что ли?
     -- Иранец.
     -- И что, он владеет домом в Чайнатауне?
     --  А что в этом удивительного? -- пожал плечами мистер Ли.  -- В  наше
время в Америке всем владеют иностранцы.
     Гериг попросил показать, как пишется  фамилия владельца, и записал ее и
адрес в свой блокнот.
     -- Вы видели покойного?
     -- Видел.
     -- Это не мистер Ахмади?
     -- Нет, сэр. Определенно нет. Это жилец.
     -- У вас есть домашний телефон мистера Ахмади?
     -- Конечно Только вы его не застанете. Он уехал в деловую поездку.
     - В Иран?
     -- В Швейцарию.
     -- Все равно давайте.
     Гериг записал телефон, потом сказал.
     -- Значит, за старшего тут вы.
     -- Послушайте,  лейтенант! Я всего лишь  управляющий. Никто  не нанимал
меня, чтобы кого-то тут убивать.
     -- Как звали покойного?
     -- Ирито Мутинами.
     -- Иранец?
     -- Японец.
     -- С чего это японец поселился в Чайнатауне?
     -- Многие считают престижным жить здесь.
     Гериг  принялся осматривать  квартиру.  Ее уже обыскали,  но посмотреть
лишний  раз  никогда  не   мешает.  В  мусорной  корзине  валялся  квадратик
ярко-голубого  целлофана, смятый так,  словно он раньше был  обернут  вокруг
шарика размером  с  мяч  для  гольфа.  Обертка  от  шоколада?  Бывают  такие
шоколадные  шарики...  Гериг   сунул  целлофан  в   пакет  для  вещественных
доказательств и продолжил обыск.
     В  углу  стоял электрокамин  с искусственным пламенем. Гериг сунул туда
руку, порылся  и нащупал что-то  гладкое и прохладное. Бутылочка из  чего-то
зеленого и прозрачного, похожего на нефрит,  дюйма четыре в длину, открытая,
пустая.  Гериг  поднес  ее  к  носу и  понюхал.  Сладковатый, затхлый запах,
совершенно ему незнакомый.
     -- Что это, какое-то китайское благовоние? -- спросил Гериг, протягивая
бутылочку Ли.
     Тот понюхал. Его гладкое лицо сделалось озадаченным.
     -- Впервые слышу этот запах, лейтенант.
     -- Это  нефрит? -- спросил лейтенант, поднимая бутылочку повыше,  чтобы
посмотреть ее на свет.
     Ли пожал плечами.
     -- Понятия  не имею. Мое  хобби -- бейсбол. Но я знаю одного  мужика, у
которого можно спросить.
     -- Я  тоже знаю  такого, --  сказал Гериг. --  А давно  ли  этот...  --
лейтенант заглянул в блокнот, -- давно ли этот Мутинами тут поселился?
     -- Меньше  года, -- сказал Ли.  -- В моих записях он значится  с начала
февраля.
     -- Вы случайно не знаете, чем он зарабатывал на жизнь?
     -- Студент. По крайней мере, так он записался в документах.
     -- Кто у него бывал?
     --  Понятия  не  имею.   Мое  дело   --  собирать  квартирную  плату  и
ремонтировать дом. За жильцами я не шпионю.
     Ли повернулся, собираясь уйти. Гериг схватил  его за руку так внезапно,
что невысокого китайца развернуло и он бы упал, если бы лейтенант не удержал
его.
     -- Ли!  -- сказал Гериг. -- Мне неохота  вытягивать  из вас сведения по
кусочкам. Давайте так: вы выкладываете все, что знаете об этом Мутинами. Это
избавит вас от ночи, проведенной в участке.
     -- Вам не за что меня задерживать, -- возразил Ли.
     -- Не волнуйтесь, что-нибудь придумаем.
     -- Мы, китайцы, народ законопослушный. Вы не имеете права так делать.
     -- Мне ничего и не придется  делать, потому что вы, как законопослушный
гражданин, расскажете мне все, что знаете о Мутинами и его приятелях.
     -- Ладно. Отпустите.
     Ли отряхнулся,  снял панаму, поправил ее и снова надел. Гериг достал из
кармана  пакет  с  вещдоками, сунул туда бутылочку. Потом скрестил  руки  на
груди и подождал, пока Ли поправит галстук и  заодно, видимо, обдумает  свою
историю.
     --  Про  Мутинами и его приятелей мне  ничего не известно. Вам  следует
знать,  что Чайнатаун пользуется большой популярностью у японцев.  У нас тут
жили и другие японские бизнесмены. Можно предположить, что это были знакомые
мистера  Мутинами. А возможно, знакомые мистера Ахмади. Мне никто ничего  не
говорил.  Может, они  снимали  эту  квартиру  на двоих с  мистером Мутинами.
Откуда мне знать? Имен  их я не знаю. У нас ведь не полицейское государство.
По крайней мере, пока.
     --  Нет,  но  все к тому идет, -- сказал Гериг. -- Ближе к  делу, Ли! Я
расследую убийство. Неужели вы предпочтете, чтобы я арестовал вас и допросил
в полицейском участке?
     -- Я же говорил, что вам не понравится то, что  вы увидите, -- вздохнул
Ли. -- Я действительно рассказал вам все, что знаю. Могу я идти?
     -- Оставьте свое имя, адрес  и телефон  сержанту, который ждет внизу. И
не пытайтесь уехать  из города,  не  сообщив  нам. Вот  моя карточка.  Я, --
лейтенант  Гериг.  Вспомните что-то еще,  буду очень  обязан,  если  вы  мне
позвоните.
     -- Да, -- сказал Фошон. -- У нас тут был похожий случай. Вчера вечером.
Мне  надо  дождаться результатов вскрытия,  чтобы быть уверенным. Но зеленая
бутылочка вроде  вашей тоже имела место  быть. Я позвоню, когда узнаю что-то
еще.



     В  середине  дня  в квартире  Мариэль  раздался звонок. Хоб  открыл. На
пороге стоял высокий белокурый англичанин.
     -- Мистер Дракониан?
     Хоб с некоторой опаской ответил:
     - Да.
     -- Я  -- Тимоти Бауэр. Брат  Стенли.  Этот французский полисмен был так
любезен, что дал мне  ваш адрес.  Он сказал, что вы помогаете ему вести  это
дело.
     Хоб пригласил Бауэра в квартиру и усадил на неудобную кушетку из черной
кожи с хромированными ножками.
     -- Насколько я понимаю, вы частный детектив? Хоб кивнул.
     -- Вы хорошо знали Стенли?
     --  Мы  были  почти  незнакомы.  Пару раз  здоровались  на  вечеринках.
По-моему, даже не разговаривали ни разу.
     -- Хм... да, -- произнес Тимоти. -- Простите, я не хочу лезть не в свое
дело,  но, если  вы были  почти  незнакомы, почему вы помогаете  французской
полиции в расследовании?
     -- Стенли жил  на Ибице, -- сказал Хоб. -- Я тоже большую часть времени
живу именно  там. А помогаю полиции я потому,  что  инспектор Фошон избегает
вмешиваться в дела  иностранцев, которые даже не живут  в Париже, и потому ч
предпочитает, чтобы этим занимался я.-- Хм... да. Полагаю, вам известно, что
Стенли был гомосексуалистом?
     -- Да. То  есть  я не  уверен,  что  это правда,  но на  Ибице  все так
говорили.
     --  Увы, это правда,  -- вздохнул Тимоти. -- Из  Итона Стенли  вернулся
отъявленным педерастом. Мне не хотелось бы  осуждать  его теперь, однако для
семьи это было таким испытанием.
     -- Почему? -- поинтересовался Хоб. Тимоти снисходительно улыбнулся.
     --  Вы  представляете  себе,  что  такое  Британия?  Маленький   тесный
островок.  Все про  всех все  знают.  Особенно  в  семьях  военных. Наш  род
восходит ко временам Ричарда Львиное Сердце...
     -- Который,  насколько я  помню, тоже был  голубым? Была  там  какая-то
история с неким Блонделем...
     -- Да,  это  так.  Но об  этом предпочитают не упоминать вслух.  Я хочу
сказать, что в Британии гомосексуализм не приветствуется -- в отличие от тех
же Штатов.
     О том,  что  в США приветствуется гомосексуализм,  Хоб слышал  впервые,
однако предпочел не возражать.
     -- Да, все это чрезвычайно интересно, -- вежливо  сказал он. -- Так чем
могу служить, мистер Бауэр?
     Тимоти Бауэр поджал губы. Ему явно было не по себе. Довольно  красивый,
загорелый мужчина, лет сорока с небольшим. Он ерзал на кушетке и, похоже, не
знал, куда девать руки.  Наконец  он  положил их на колени, обтянутые серыми
камвольными брюками с безукоризненной стрелочкой, и сказал:
     -- Понимаете, это ужасно выбивает из  колеи  -- когда твой родной  брат
вдруг оказывается убит.
     -- Да, конечно, -- согласился Хоб без особого сочувствия. -- Но это все
же лучше, чем наоборот, вы не находите?
     Бауэр предпочел пропустить замечание Хоба мимо ушей.
     -- Французская полиция, похоже, понятия не имеет, кто это сделал. А вы?
     -- Я тоже. Да и вообще, это не мое дело.
     -- Я  французам не доверяю, --  сказал Тимоти. -- Особенно  когда  речь
идет об убийстве иностранца, да еще голубого.
     Хоб  пожал  плечами.  Нет,   особого  сочувствия  он  действительно  не
испытывал.
     -- Мы со Стенли  никогда не были  особенно близки, -- продолжал Тимоти.
-- Я служу в армии.  А вы ведь знаете, что такое британские военные. Офицеры
-- это своего рода клуб.  И голубые  в нем отнюдь не приветствуются. Поймите
меня  правильно. Сам я  человек без предрассудков.  Я не  особенно  стыдился
Стенли,  но, должен вам признаться, мне не хотелось, чтобы меня видели в его
обществе.  Мои   друзья  не  так  воспитаны.  Поймите  меня  правильно,  они
замечательные люди, но гомосексуалист для них -- тема для анекдота. А Стенли
не скрывал  своих  сексуальных  предпочтений.  Да  и почему,  собственно, он
должен  был  их  скрывать?  На самом деле  это  отчасти  следствие семейного
воспитания.  Pater  <Отец   (лат.)  --   так  часто  называют  своих   отцов
воспитанники английских частных школ> учил нас  никогда ничего не стыдиться.
Хотя, конечно, кто же знал, что в нашей семье вырастет педераст?
     "Должно быть,  их папаша имел в виду,  что не следует  стыдиться,  если
тебе стыдиться нечего", -- подумал Хоб.
     -- И тем не менее мне жаль Стенли. Я к нему неплохо относился, хотя его
образ жизни вызывал у меня отвращение.  К тому же  он был моим братом.  Я не
хочу, чтобы  это дело просто тихо  задвинули.  По-моему,  всем известно, что
французская полиция занимается подобными случаями без особого рвения.
     --   Глупости,   --   сказал   Хоб.  --   Французская  полиция   вполне
добросовестна, они не имеют обыкновения "задвигать" дела об убийстве.
     -- Но что они могут? Судя по тому, что сказал мне Фошон,  это не похоже
на разборки  местных  голубых.  Стенли мог  убить  кто-то с  Ибицы. Если это
действительно так, убийца наверняка уже вернулся на остров. Вы согласны?
     -- Похоже, Стенли убили не без причины.
     --  Вероятно, в этом  деле замешаны  и другие иностранцы. Но ведь  этот
полицейский  инспектор,  Фошон,  не  полетит  на  Ибицу,   чтобы  попытаться
расследовать убийство, верно?
     -- Нет,  конечно, -- согласился  Хоб. --  Пока что у  него и нет особых
причин это делать. Но он проведет расследование, можете не сомневаться.
     -- Не сомневаюсь. А испанская полиция ответит, что да, конечно, мы этим
займемся manana <В ближайшем  будущем (исп.)>, и если кто-нибудь забредет  в
полицейский  участок и сознается в  убийстве,  мы его непременно арестуем --
разумеется, если он придет не во время сиесты. Нет, этого мало. Мне хотелось
бы, чтобы этим убийством занимались со всей серьезностью.
     -- Так чего же именно вы хотите? -- поинтересовался Хоб.
     -- Вы -- частный детектив. Я хочу, чтобы вы нашли убийцу.
     -- Ну что  ж,  давайте обсудим. Во-первых, нам  известно  так мало, что
найти убийцу может оказаться невозможным. Во-вторых, если мне все же повезет
и я узнаю, кто это сделал, это  еще не значит, что я сумею  все  доказать. Я
хочу сказать, может случиться так, что я найду убийцу  Стенли, но арестовать
его не смогу.
     -- Ну что  ж, я уверен, вы сделаете все возможное, -- сказал Тимоти. --
Я  понимаю, надежды  очень мало.  Но все же  я чувствую, что следует хотя бы
что-то предпринять.
     -- Я постараюсь, -- заверил его Хоб.
     Тимоти  достал чековую книжку, ручку с вечным пером  и выписал Хобу чек
на пятьсот фунтов.
     -- Я вовсе не  богат, --  сказал Тимоти.  -- Это  все,  что я могу себе
позволить.  Больше  денег я  не дам.  Уверен, за  эту сумму вы сделаете  все
возможное.
     -- Что смогу --  сделаю, -- пообещал Хоб.  -- Куда отправить результаты
расследования? И как их передать -- по телефону или только письменно?
     -- Результаты мне не  нужны,  -- ответил Тимоти.  Хоб  видел,  что  он,
очевидно,  решил, как действовать, еще в самолете, по дороге из Лондона.  --
Когда вы найдете убийцу -- если найдете, -- будьте так любезны, напишите мне
на адрес моего клуба.
     Он вручил Хобу свою визитную карточку.
     -- И, будьте так  любезны, не  указывайте на  конверте своего обратного
адреса. В моем положении следует прежде всего любой ценой избегать скандала.
     Хобу  все   это  не  очень  понравилось,  но  он  согласился.  Одна  из
обязанностей частного  детектива  --  принимать  деньги  от  людей,  которые
пытаются откупиться  от своей  совести,  укоряющей их в  том,  что  сами они
ничего не сделали. С точки зрения детектива, дело было вполне законное.



     На   следующий   день   Хоб  отправился  в  кафе  "Аржан"   на  площади
Сен-Габриэль. В другое время он  взял бы  с собой  Найджела, своего главного
помощника, но Найджел  зачем-то умотал в Англию. Поэтому Хобу пришлось взять
своего другого  парижского  помощника, Жан-Клода, тощего, жилистого  мужичка
лет  тридцати с  небольшим,  с напомаженными черными  волосами  и тоненькими
усиками. Жан-Клод, как всегда, выглядел человеком подозрительным  и опасным,
и  вообще  неприятным. Сегодня  он  надел полосатую рубашку "апаш" и  черные
брюки в обтяжку.
     Когда к ним  подошел официант,  чтобы взять заказ, Хоб попросил позвать
владельца кафе. Явился владелец -- невысокий, коренастый,  лысеющий человек,
доброжелательный, но задерганный.
     -- Я был здесь вчера вечером, -- сказал Хоб.  -- Я помогаю  французской
полиции вести расследование.
     -- Да, мсье.
     -- А это мой помощник, Жан-Клод.
     Владелец слегка кивнул. Жан-Клод нехорошо прищурился.
     -- Нам  хотелось  бы побольше разузнать о  человеке, который  обедал  с
убитым.
     Владелец широко развел руками.
     -- Я уже говорил инспектору, что обслуживал их  лично. Все, что я успел
заметить, я уже рассказал.
     -- Понимаю, -- сказал Хоб. -- Но  мне пришло в голову, что это  немного
странно, когда владелец сам обслуживает клиентов, если на то есть официанты.
     --  Ничего   странного,  --  возразил   владелец.   --   Смена  Марселя
закончилась, поэтому я сам подавал то, что было заказано.
     -- А принимал заказ Марсель?
     -- Да, конечно. Он все записал, отдал бумажку мне,  снял фартук и ушел.
В наше  время  молодые люди  очень строго  придерживаются  правил профсоюза,
когда эти правила работают в их пользу.
     -- Инспектору Фошону вы этого не говорили.
     -- Просто из головы вылетело -- я был совершенно не в своей тарелке. Да
и к чему? Обслуживал их я, и я уже рассказал все, что видел -- то есть почти
ничего.
     -- Да, конечно. Не будете ли вы так любезны попросить Марселя подойти к
нашему столику? Мне хотелось бы задать ему несколько  вопросов. Быть  может,
он видел что-то, что ускользнуло от вашего внимания.
     Хозяин  кафе пожал  плечами с таким  видом, словно хотел сказать: "Ну и
денек!"  Однако  тем  не  менее  направился  к стойке  и  подозвал  молодого
человека, обслуживавшего столик в дальнем углу.
     Марсель оказался юным,  худощавым, белокурым и симпатичным. Похожим  на
молодого Жан-Пьера Омона. И к тому же он, видимо, завивался.
     -- Да, заказ принимал я. Но  ничего  необычного  не заметил. Они просто
сидели и довольно мило беседовали. А когда все это случилось, я уже ушел, вы
же знаете.
     -- О чем они говорили? -- спросил Хоб. Марсель вытянулся с оскорбленным
видом.
     --  Я никогда не  подслушиваю разговоры  клиентов,  мсье!  Тут вмешался
Жан-Клод:
     --  Слушай сюда, mon  vieux  <Старик (фр.)>! Я  с тобой не шутки шутить
пришел. Ты ведь официант, n'est-ce pas?  <Не так ли? (фр.)>  А официанты все
любят совать  нос не в свое дело. Так что давай выкладывай, что тебе удалось
подслушать. Иначе  я приду  сюда  еще раз,  да  не один, а с  дружками. Не с
такими,  как  мой  коллега  Хоб. Хоб  -- он джентльмен.  А  мои дружки умеют
добиваться своего,  понял, мальчик? Мы заставим тебя рассказать даже про то,
чего  не было.  Так  что лучше  бы ты  сказал нам  все сейчас  по-хорошему и
избавил нас от хлопот, а себя -- от неприятностей, понял?
     Хоб  поморщился,  однако  промолчал. Он не одобрял  методов  Жан-Клода,
слитая  их  чересчур  грубыми.  Но,  следует  признаться,  эти  методы  были
действенными. Удивительно, до чего просто запугать человека!
     --  Мсье, вам незачем мне угрожать, -- с  достоинством ответил Марсель.
-- Повторяю, я не привык подслушивать. К тому же они говорили по-английски и
по-испански, а я этих языков не знаю.
     --  Не испытывай  мое терпение! -- пригрозил  Жан-Клод.  --  Ты  что-то
знаешь, провалиться мне на  этом месте! Я это вижу по твоей глупой харе и по
тому,  как ты переминаешься  с ноги на  ногу. Кончай вилять! В последний раз
говорю, рассказывай все, что может нам пригодиться.
     -- Я  почти  ничего не  знаю, -- сдался  Марсель,  --  но,  может,  вам
пригодится карта?
     -- Карта? Какая карта? Про карту хозяин ничего не говорил.
     -- Должно быть, они убрали ее прежде, чем он подошел.
     -- Ну так что за карта?
     -- Они  тыкали  в  нее пальцами  и  смеялись. Мсье, я действительно  не
понимал,  что  они  говорят. Но  вели  они  себя  так,  словно  обменивались
воспоминаниями и указывали на места, где произошли какие-то события.
     -- А что за карта?
     - Дорожная карта, с расположением бензоколонок. Испанская.
     -- А какого места?
     -- Я не видел. Наверно, часть Испании.
     -- Оч-чень  хорошо,  --  сказал  Жан-Клод.  --  Ну,  раз ты начал,  так
продолжай. Что еще?
     -- Больше ничего, мсье.
     -- Должно быть что-то еще! Как выглядел тот человек?
     -- Он  сидел в тени. Но  я  приметил, что  он очень  загорелый. Похоже,
средних лет. И на пальце у него было кольцо с изумрудом.
     -- Ты уверен, что это был изумруд?-- Может, и стекляшка, откуда я знаю?
Но  она  была бриллиантовой  огранки.  Какой  дурак  станет так возиться  со
стекляшкой?
     -- Что еще ты можешь сказать про его внешность?
     -- Ничего, мсье.
     -- Ну, тогда насчет их разговора. Хоть что-то ты помнишь?
     -- Только "a  votre  sante" <За ваше здоровье!  (фр.)>. Это они сказали
по-французски. Когда чокались. Потому я и запомнил.
     -- Который это сказал?
     -- Другой. Не тот, которого убили.
     -- А тот, которого убили, что ответил?
     -- Он ответил: "И вам того же, сеньор".
     -- Сеньор -- а дальше? Имя он назвал?
     --  Понятия не имею. Он издал такой странный булькающий звук. Возможно,
это  было испанское  "p",  мсье. Остального я не  разобрал.  Это  все, мсье!
Правда все!
     --  Молодец, --  сказал Жан-Клод, похлопав официанта по щеке -- Видишь,
как  хорошо получилось? Ну  что,  Хоб,  пошли?  Здесь  мы  больше  ничего не
раскопаем. Ну и что это  нам дает? -- осведомился Жан-Клод,  когда они вышли
на улицу.
     -- Смуглый  или  загорелый мужчина. Родной язык которого, скорее всего,
не  французский,  а,  вероятно, английский  либо  испанский. И в  его имени,
возможно, есть двойное испанское "p".
     -- Не густо, -- заметил Жан-Клод.
     -- И все же кое-что. Может, на Ибице мне удастся узнать побольше.
     -- Хочешь, я поеду с тобой? -- спросил Жан-Клод.
     -- Был  бы очень рад. Но тебе придется самому  оплачивать проезд  и все
расходы. Финансы агентства в плачевном состоянии.
     -- Ну, тогда я останусь тут, в Париже, столице мира.
     -- Я просто хотел помочь...
     -- Чрезвычайно любезно с твоей стороны.



     Фошон показал Хобу записную книжку Стенли.
     --  Одолжение  коллеге, --  саркастично  заметил он. Единственное  имя,
которое  что-то  говорило  Хобу,  --  Эрве  Вильморен,  молодой  французский
балетный танцовщик, который делил свое время между Парижем и  Ибицей.  Фошон
уже допросил его, но теперь Хоб расследовал дело Стенли по поручению  Тимоти
Бауэра и потому решил, что  лишний разговор  с Эрве не  помешает. К  тому же
Фошон не показал ему результатов беседы.
     Эрве неохотно согласился встретиться с Хобом в своей  квартире на рю де
Пере,  которую он делил еще с несколькими танцовщиками.  Хоб явился  часов в
одиннадцать утра.  Эрве  был молод,  очень  строен,  мускулист. Русые волосы
подстрижены под Нижинского в "Послеполуденном отдыхе фавна". Он  был одет  в
хорошо  пошитые  синие  джинсы  в обтяжку, подчеркивавшие крепкие  бедра,  и
голубой кашемировый  свитер  с закатанными рукавами, обнажавшими  безволосые
смуглые руки.
     --  Я  уже рассказал инспектору Фошону все, что  знаю!  --  предупредил
Эрве.
     Хоб покачал головой.
     --  Позвольте уточнить. Вы рассказали  инспектору Фошону все, что сочли
возможным. Эрве, меня вы знаете. Я вас не заложу. Стенли продавал наркотики?
     -- Только не мне! -- улыбнулся Эрве. -- Я наркотиков не покупаю. Мне их
и так дают.
     -- Я  вовсе не обвиняю вас в том, что вы тратили на них свои деньги, --
сказал Хоб. -- Но ведь у вас куча друзей, которые их употребляют?
     -- На этот счет я ничего не знаю, -- ответил Эрве.
     -- Да  брось, Эрве!  Мы  же с  тобой вместе  ловили кайф. На  тусовке у
Джонстона. Ты пришел с Эльмиром де Ори, помнишь?
     Все это время Эрве старался быть серьезным. Но  теперь его точеные губы
расплылись в невольной улыбке.
     -- Славный  был вечерок!-- Да, и калифорнийская дурь неплоха. Послушай,
Эрве, я вовсе не пытаюсь тебя подловить на чем-то незаконном. Я  просто хочу
узнать, почему убили Стенли. Я работаю на его брата. Я не  стану доносить ни
о чем из того, что ты мне расскажешь.
     Эрве поразмыслил и, видимо, решил, что Хобу можно доверять.
     -- Он продавал новый наркотик. Сказал, он  называется "сома". Стенли от
него тащился. Говорил, что это ужасно дорогая штука, но совершенно забойная.
Я дал ему несколько имен. Ты же знаешь парижан, вечно гоняются за последними
новинками.
     -- А ты сам его пробовал? Эрве покачал головой.
     --  Мы со Стенли собирались  попробовать вместе. Сегодня вечером...  --
Его лицо печально вытянулось.
     -- А эти люди, которым он его продавал, -- кто они?
     -- Ну,  Хоб, ты же знаешь, что имен я называть не стану! Даже тебе, мой
дорогой. К тому же ни один из  этих людей не  мог  быть замешан  в  убийстве
Стенли. Богатые парижане не убивают тех, кто поставляет им наркотики. Ты это
знаешь не хуже меня.
     -- Но ты можешь хотя бы сказать, с кем он виделся последним?
     -- Ах, Хоб, это тебе ничего не даст! К тому же я не знаю.
     -- Ну же, Эрве! Мне нужно хотя  бы одно имя. Мне надо с чего-то начать.
Перед тем как Стенли убили, он жил у тебя?
     -- Я уже говорил об этом Фошону.
     -- Значит, ты должен знать, с кем он встречался последним.
     Эрве вздохнул.
     --  Ну ладно. Если тебе так уж  важно, это  был Этьен Варгас.  Ты  ведь
знаешь Этьена? Высокий, хорошенький мальчик из Бразилии, который приезжал на
остров несколько месяцев тому назад.
     -- Нет, не знаю. Он встречался со Стенли?
     -- Нет, мой дорогой. Этьен, к сожалению,  стопроцентно гетеросексуален.
Он встречается с Аннабель. Аннабель то ты знаешь?
     -- Да. Немного. Она тут, в Париже?
     -- Насколько мне известно, нет. Этьен, похоже, приехал без нее.
     -- А где он остановился?
     -- Наверно, в каком-то отеле. Где именно -- не знаю.
     -- Он был один или с кем-нибудь?
     -- Не знаю. Когда я его видел, он был один. Сказал, что у него свидание
со Стенли.
     -- Как он себя вел? Эрве пожал плечами.
     -- Бразилец! Чего от них ждать?
     -- В смысле, он не нервничал?
     -- Насколько я заметил, нет.
     -- Он приходил сюда, к тебе?
     --  Да. Сказал, что должен  встретиться со  Стенли. Я  ему ответил, что
Стенли  ушел. Спросил,  не передать  ли чего. Он сказал,  не  надо. Мол, они
назначили встречу позднее, но он проходил  мимо и  решил заглянуть.  И ушел.
Хоб, только никому ни слова! Я тебе этого не говорил!
     -- Не беспокойся. Не можешь ли ты сказать, кому еще Стенли продавал эту
"сому"?
     -- Я  дал ему  с полдюжины имен. Купил ли  кто-то у  него,  я не  знаю.
Правда не знаю, Хоб.
     -- А как насчет Этьена? Как ты думаешь, он мог ее купить?
     -- Ну, он достаточно богат  для этого. Семейство Варгас занимает видное
положение в Рио-Де-Жанейро. У его отца -- вилла на острове, знаешь, недалеко
от Сан-Хуана. Я тебе говорил, что эта штука довольно дорогая. Но кому  он ее
продавал -- не знаю.
     -- А где Этьен теперь, ты, наверно, тоже не знаешь?
     -- Понятия не имею, дорогой. Наверно, вернулся на Ибицу.

     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Ибица



     Хоб  выглянул в  иллюминатор и увидел далеко внизу, под тонкой облачной
пеленой, остров Ибицу,  неожиданно появившийся в разрыве облаков.  Хоб сидел
рядом  с  бизнесменом,  грузным и  надоедливым,  который  начал  разговор  с
рассказа о том, что сам он из Дюссельдорфа,  в Париже был по делу, управился
быстро и  решил  провести выходные  на  испанском  острове Ибица. А Хоб  там
бывал?  Не дожидаясь ответа,  бизнесмен сообщил, что у  него есть  приятель,
который  живет  в новом  кондоминиуме рядом с Санта-Эюлалиа --  "Штурмкениг"
называется. Хоб когда-нибудь слышал про это место? Про него писали в журнале
"Европейская  архитектура",  что это  "оригинальное нагромождение  старых  и
новых стилей". Три плавательных бассейна, коринфская арка,  эстрада  в форме
морской раковины и три ресторана, один из которых получил четырех поросят по
рейтингу журнала "Международный гурман". В кондоминиуме есть свои магазины и
продуктовые лавки и, что очень важно, свой  немецкий мясник, который готовит
колбасу,  Schweinefleisch  <Свинина(нем.)> и прочие хорошие мясные продукты,
совсем как  дома.  Последовала  небольшая лекция  о  колбасах, завершившаяся
сообщением:
     -- Насчет  колбас  я очень разборчив!  Настоящую колбасу  умеют  делать
только немцы. Французские колбасы выглядят забавными, но в них слишком много
чесноку,  а  так  они  совершенно  безвкусны.  Английские  колбасы  делаются
тяп-ляп, и  на  вкус они как  опилки -- точь-в-точь как английская политика.
Нет,  колбасу  по-настоящему  умеют  делать  только  в Германии.  Особенно в
Дюссельдорфе.
     В  продолжение  всей  речи  Хоб  лишь  кивал.  В  наше  время  подобные
старомодные шовинистические речи можно услышать так редко! А Хобу  нравились
махровые националисты.  Он  их  коллекционировал. Европа представлялась  ему
большим Диснейлендом, где каждая страна одевается в свои национальные  цвета
и костюмы,  поставляет  свои продукты,  имеет  свои особые  обычаи  и  своих
типичных представителей, которые всегда рады поговорить  о себе. Хоб находил
очаровательным, что итальянцы  так ревностно  привержены своим макаронам,  а
скандинавы своему шнапсу, и так  далее, вплоть до бельгийцев с их  мидиями и
pommes frites <Жареной  картошкой (фр.)>. Но,  как правило, Хоб осуждал себя
за подобный  циничный и легкомысленный взгляд на вещи. Как может  нормальный
человек восхищаться этой  кукольной эксцентричностью.  Ну хорошо, пусть даже
настоящей,  неподдельной эксцентричностью,  все равно. То, чего  он ищет, не
имеет  отношения  к  современной  реальности.  Европа давно  перестала  быть
Диснейлендом.  Она предельно серьезна.  Но не с  точки зрения американцев --
которые, на  свою  беду,  даже  японцев  не  способны воспринимать серьезно.
Американцы  ездят  в  Европу не  затем,  чтобы  прикоснуться  к  реальности.
Реальности им и дома по уши хватает Они едут за местным колоритом. А где они
его не находят, там выдумывают.
     Самолет лег на крыло и развернулся. Внизу открылась вся Ибица. Островок
крохотный, современный реактивный  самолет  пролетает над ним меньше  чем за
минуту. Посередине -- горный хребет, к югу от него  -- долины, на севере  --
крутые  утесы,   обрывающиеся   в   море.  Над   горящей  свалкой  рядом   с
Санта-Каталиной виднелся столб дыма Свалка полыхала круглые сутки. Это  было
бельмо  на  глазу  для всего  острова.  А потом  самолет  пошел  на  посадку
Загорелась табличка "Пристегните ремни".
     И  вот  наконец  Хоб спустился на пыльный асфальт и зашагал к багажному
отделению. За ограждением толпились люди, встречающие друзей и любимых. Ждет
ли его кто-нибудь? Вряд ли В последний раз он был на  острове с полгода тому
назад, когда приезжал на свадьбу Гарри Хэма.
     Хоб быстро  покинул аэродром, сел в такси и наконец-то вдохнул знакомые
запахи  острова:  тимьян  и  жасмин, апельсины  и  лимоны.  Мимо  пронеслись
низенькие квадратные  домики  по дороге  в  Ибица-Сити.  Впереди  показалась
Дальт-Вилья, нагромождение белых кубов,  растущих  из  земли, мечта кубиста,
старинный городок, напоминающий греческие Киклады.
     Водитель пытался болтать с ним  на своем зачаточном английском. Но Хобу
разговаривать  не хотелось.  Он слишком дорожил  этими  первыми  минутами на
острове. Высматривал знакомые  приметы  вдоль  дороги.  Карта  Ибицы  усеяна
памятниками местной истории. Вон то место,  где испанские копы  из отдела по
борьбе с наркотиками арестовали  Малыша Тони. У той кучи камней раньше стоял
бар Арлен -- Элиот Поль захаживал туда пропустить стаканчик, пока фашисты не
сровняли забегаловку с землей. А вон то место, где ты встретился с Алисией в
ваше первое золотое лето. А вон и опасный перекресток, где в один прекрасный
вечер  Ричард-Сицилианец  слетел  с  дороги  на  своем  здоровом  бандитском
"Ситроене", снес  хибару  местных жителей и задавил брата с сестрой, которые
там  жили. Говорят, он застиг их в одной постели. Но  он  не успел никому об
этом  рассказать.  Приехала гражданская гвардия и забрала его в  больницу --
Ричард сломал себе руку. А по дороге он умер по непонятной причине.
     Первую остановку  Хоб сделал  в Санта-Эюлалиа. Вышел из  такси у пункта
проката и нанял себе семисотый "Сеат". Выехал на нем на дорогу в Сан-Карлос,
сразу за поселком уходившую в горы.  У него  поднялось  настроение. Проезжая
через Сан-Карлос,  Хоб  увидел  полдесятка  хиппи Они пили пиво и  пели  под
гитару за деревянными столиками у бара  Аниты. Хоб проехал  извилистое шоссе
-- на холме  слева дом  Робина  Моэма -- и  свернул  на  каменистую дорожку,
ведущую к  своей  фазенде, К'ан  Поэта.  Поставил машину "а  площадку  перед
гаражами  под   большим  рожковым  деревом  Вид  дома  с  его   благородными
пропорциями доставил Хобу несказанную радость. Архитектор говорил, что вилла
выстроена в полном соответствии  не  то с золотой серединой, не то с золотым
сечением,  Хоб  точно не помнил. Но, как бы то ни было, фазенда была  хороша
Два  крыла, соединенные трехэтажной постройкой, на  которой  сейчас сушилось
белье. Хоб  спустился по  трем  ступенькам  к облицованной  камнем  калитке,
увитой  виноградом. Дома оказалась только  маленькая черноволосая девушка  в
розовом купальнике. Она лежала  в гамаке и  читала книгу  Алистера Маклина в
мягкой  обложке.  Хоб ее раньше  никогда не  видел. Девушка  сказала, что ее
зовут Салли и  что она подружка Шоула. Шоул был израильский  приятель  Хоба.
Еще девушка сообщила, что  все ушли на пляж. А он кто  такой? Хоб  объяснил,
что он хозяин дома. Девушка похвалила дом и Хоба -- за гостеприимство.
     Хоб  зашел внутрь,  бросил вещи  в  своей  комнате.  На третьем  этаже,
переоделся в белые хлопчатобумажные шорты, серую футболку с тремя пуговицами
и сандалии. Потом снова вышел  и поехал  по дороге на Сан-Карлос, обратно  в
сторону Санта-Эюлалиа, свернул у Сес-Пинес и направился в глубь  острова,  в
долину  Морна, вдоль  миндальных плантаций. Скоро дорога  начала подниматься
вверх,  к   Седос-дес-Секвинес,  горному  хребту,  который  высился  посреди
острова.  Маленькая легковушка преодолевала подъем  без  особых  трудностей.
Узкая  асфальтовая  дорога сменилась грунтовкой и продолжала  взбираться  на
кручи. Несколько  раз приходилось объезжать скальные выступы, нависающие над
дорогой. На Ибице при строительстве дорог предпочитали обходить Препятствия,
а не  взрывать их.  В  конце концов  Хоб проехал последний  крутой поворот и
увидел  впереди, там, где дорога спускалась  в  седловину,  сложенную всухую
каменную изгородь, которой была обнесена вилла Гарри Хэма.
     Хоб оставил  машину на площадке, специально вырубленной посреди колючих
зарослей кактусов, рядом с "Сеатом" Гарри. Прошел  вдоль каменной изгороди и
увидел  дом,  выстроенный  на   противоположном   склоне   холма.  Маленький
фермерский  дом,  которому  было уже  лет двести,  а  вокруг --  четыре-пять
гектаров расчищенной земли. Повсюду было удивительно чисто,  как  всегда  на
фермах Ибицы, за исключением тех, что принадлежали "людям с полуострова", --
так именовали здесь испанцев  с материка. По  одну сторону  тянулись амбары,
все еще наполовину забитые вездесущими  плодами рожкового дерева. Хоб отсюда
уловил их характерный приторно-сладковатый аромат. Он не  слишком любил этот
запах, но он ассоциировался с островом, а потому все же был дорог Хобу.
     Сам  дом тоже был типичным -- подобранные по размеру камни, скрепленные
глиной,  поверх  обмазанные  цементом и  штукатуркой.  Как  почти  везде  на
острове,  размер  главной комнаты  определялся  длиной  ствола белого  дуба,
служившего  центральной  балкой.  Когда  балка  ставилась на  место,  к  ней
присоединяли  прямоугольные  дубовые  стропила,  потом  все  это  заваливали
хворостом и утрамбовывали глиной. Крыша была плоская, с наклоном к середине,
чтобы собирать дождевую воду. Вода попадала в водосток, затем -- в подземную
цистерну, откуда Гарри по мере необходимости перекачивал ее насосом в бак на
крыше.
     Даже окна оставались  прежними,  хотя  Гарри  собирался  как-нибудь  их
обновить. Но все медлил. Он гордился  старинными узкими окошками, которые  в
былые времена защищали жителей  дома от  зимних холодов  и не пускали внутрь
сарацинских пиратов из Алжира и Марокко, совершавших  набеги  на остров чуть
ли не до середины XIX века. До  побережья Северной Африки отсюда было меньше
сотни миль, и сарацины занимались здесь разбоем в  течение  многих столетий.
Так как до властей далеко, не дозовешься, жители Ибицы научились сами о себе
заботиться. Каждая деревня, каждое отдельное строение были крепостью или, по
крайней мере, укреплением,  рассчитанным  на то, чтобы не впускать  пиратов,
пока не явится  подмога.  Теперь вместо сарацинских пиратов остров  посещали
английские  и немецкие  туристы  -- а  эти давали  больше,  чем  брали.  Хоб
временами думал  о том,  на пользу ли пошли Ибице  такие перемены. Борьба  с
пиратами  развивала в жителях отвагу  и независимость. А туристы принесли на
остров страшную безвкусицу, "Макдоналдсы"  и целые скандинавские, немецкие и
французские  "поселки",  которые выглядели  гротескно,  потому что строители
сознательно  пытались  воспроизвести  стили   соответствующей   архитектуры.
Американских "поселков" пока не было, но этого явно недолго ждать.
     Во  дворе  копалось в песке  несколько кур. Наверняка  Мариина  работа.
Такие люди, как Гарри Хэм, не созданы для того, чтобы держать кур. Но насчет
жены Гарри  ничего  нельзя  было  сказать  наверняка,  кроме  того, что  она
прекрасна,  величественна и слишком  хороша для него --  грузного, лысеющего
отставного  копа  из  Джерси-Сити, штат  Нью-Джерси, ныне -- неоплачиваемого
партнера Хоба Дракониана по детективному агентству "Альтернатива".
     Хоб прошел дальше вдоль изгороди и окликнул:
     -- Эй, Гарри! Ты дома?
     Его крик раскатился по двору, подхваченный гулким эхом соседнего утеса.
Поначалу  ответа не было. Потом  из  дома выбежал крупный лысеющий мужчина с
брюшком  в рабочих штанах цвета хаки, белой рубашке  и мягких  сандалиях  на
веревочной подошве, какие носили на острове.
     -- Хоб! Заходи!
     Гарри распахнул калитку и провел Хоба во двор. Теперь Хоб увидел машину
Гарри, "Ситроен" испанского производства, стоящий рядом с амбарами.
     -- Вовремя ты появился! -- сказал Гарри. -- А то уговорил меня работать
в этом твоем агентстве,  а сам смылся в Париж и оставил меня тут покрываться
плесенью.
     -- В объятиях Марии! -- напомнил Хоб.
     -- Ну да, так-то оно  так, --  ухмыльнулся Гарри. -- На самом деле, тут
чудесно. И все-таки приятно иногда потолковать со своим братом американцем.
     -- А чем тебе местные не по вкусу?
     -- Ну, с ними-то я уживаюсь. А вот французы и англичане мне и впрямь не
по душе.
     Такова была судьба Гарри, что, ни  в  коей мере не будучи космополитом,
он изумительно  вписался  в  жизнь  аборигенов Ибицы.  Гарри вполне  мог  бы
родиться  ибисенцем -- он разделял большую часть их  предрассудков и обладал
многими из их добродетелей.
     -- Все в порядке? -- спросил Хоб.
     -- Ага,  все чудесно.  Но мне надо повидать Новарро. Он просил привезти
тебя, если ты вдруг появишься.
     Новарро  был  лейтенантом  гражданской   гвардии  --  то  есть  местной
испанской  полиции. Хоб  не мог  назвать его  другом, но они  много лет были
хорошими знакомыми.
     -- А по какому делу?
     --  Да была у  меня  тут  одна  мелкая неприятность позапрошлой  ночью.
Ничего серьезного. Потом расскажу.
     Гарри провел Хоба на  кухню --  большую и веселую, с цветными эстампами
местных художников на беленых стенах. Тут  стояли холодильник и плита. И то,
и другое работало на  газу из  баллонов. Еще на кухне висела  газовая лампа,
горевшая, несмотря на то что на дворе стоял ясный день, -- окно было  только
одно, и притом очень узенькое. Гарри вообще-то недолюбливал газовую лампу --
она  шипела  и распространяла  слабый, но  неприятный запах. Он  предпочитал
возиться  с  керосиновыми   "лампами  Аладдина".  Ему  нравился  их   мягкий
золотистый свет,  и он  взял  на  себя обязанность  их чистить  и  подрезать
фитили, потому что Мария, со своей  практичностью истинной жительницы Ибицы,
не видела в керосиновых лампах ничего романтичного.  Зачем  они, когда бутан
куда дешевле и проще в употреблении? Да и вообще, зачем это все, когда можно
за пару сотен долларов  провести  электричество от трансформатора  на шоссе?
Однако  Гарри не соглашался. Ему нравилось, что на  вилле нет электричества.
Это  тешило  его романтическую  натуру.  Марии  нравился его  романтизм,  но
объяснить  это  ее  сестрицам, не говоря уж о  тетушках, дядюшках,  кузенах,
кузинах и прочей многочисленной родне, было куда как непросто.
     -- Он не  любит электричества, -- говорила  им Мария.  -- У него вообще
старомодные вкусы, хоть он и американец.
     Семейство  ставило ей  на вид, что американцам такими быть не положено.
"А мой --  такой!" -- отвечала Мария, и  родственники затыкались, потому что
других американцев в семье не было.
     Гарри вычистил кофейник, налил воды и  поставил на огонь. Откупорил две
бутылки пива "Дамм", чтобы  не скучать,  пока варится кофе.  Потом поискал в
холодильнике  ветчины  --  замечательной  ветчины,  которую  постоянно  жуют
испанцы. Вот почему те из них, кто побогаче, обычно толстые.
     -- Расслабься,  -- сказал Хоб. --  Позже  съездим пообедать. У  Хуанито
сейчас открыто?
     --  Нет, только с той  недели.  Но  "Ла  Эстрелья" работает, к  тому же
открылся  еще  один  новый  ресторанчик, "Лос  Аспарагатос",  с  итальянской
кухней. Говорят, довольно приличный.
     -- Ну что ж, посмотрим. Как Мария?
     -- Мария -- просто чудо! -- сказал Гарри.
     Они  с   Марией   поженились  всего   полгода  назад,  в  белой  церкви
Сан-Карлоса. Хоб был шафером. Мария  была  очаровательна  в  сшитом  вручную
бабушкином атласно-кружевном подвенечном платье. Хоб вспомнил, как бросалась
в глаза разница между ее лицом --  оливковым овалом -- и квадратной, красной
американской  физиономией  Гарри.  Венчал  их  отец  Гомес, духовник  Марии,
предварительно удостоверясь, что полузабытые  устои  католической веры Гарри
еще не рухнули окончательно.  Гарри пообещал в  будущем почаще заглядывать в
церковь. Отец Гомес отлично знал, что  он не  выполнит  своего обещания,  но
формальности были соблюдены, а сам  отец Гомес, каталонец из Барселоны,  был
не тот человек, чтобы ставить рогатки преумножению человеческого счастья.
     -- Что ж ты не предупредил, что приедешь? -- упрекнул Гарри.
     --  Не успел, -- объяснил Хоб. -- Пять часов назад  я и  сам  не  знал,
когда вылетаю из Парижа.
     -- А что стряслось-то? --  спросил  Гарри, вытряхивая сигарету из своей
пачки "Румбос".
     -- Необходимо выяснить пару вещей.
     -- Например?
     -- Мне надо разузнать насчет мужика по имени Стенли Бауэр.
     -- Слыхал про такого. Англичанин? Вроде как живет на острове?
     -- Он самый. Его грохнули в Париже три дня тому назад. Гарри кивнул.
     -- А нам какое дело? Он что, был нашим клиентом?
     -- Его брат нанял меня, чтобы найти убийцу. И Фошон тоже хочет, чтобы я
занялся этим делом. Он говорил насчет нашей лицензии на работу в Париже...
     --  По-онял,  --  протянул  Гарри.  -- И что  нужно разузнать про  того
мужика?
     -- Хотелось бы выяснить, чем таким он тут занимался,  за  что его могли
грохнуть  в Париже.  С  ним должен  был встретиться человек по  имени  Этьен
Варгас, который  живет на острове. И  еще такое дело:  за несколько минут до
того, как  Стенли убили, он пил с каким-то мужиком. Не Варгасом. Мужик ушел.
А буквально через несколько секунд Стенли сделали.
     -- А что тебе известно про того мужика, с которым он пил?
     -- Почти ничего. Средних  лет,  смуглый  либо загорелый. Носит кольцо с
большим камнем, похожим на изумруд. Они говорили по-испански и по-английски,
рассматривали  испанскую  дорожную  карту,  возможно,  карту  Ибицы.  А  еще
человеку, который нам это сообщил, показалось, что в имени того мужика  есть
испанское двойное "p".
     -- Замечательно, --  сказал Гарри. --  По этим приметам  найти человека
ничего  не  стоит.  Ладно,  попробуем.  Сколько   у  нас  на  Ибице  смуглых
испаноговорящих  людей?  Всего  около  миллиона?--  Я и  сам знаю,  что  это
немного. Но попробовать  можно. А еще такое дело. Мне надо поговорить с Кейт
насчет кой-каких стеклянных бутылочек.
     Гарри посмотрел на Хоба с подозрением.
     -- Кейт? Это ведь твоя бывшая жена? Хоб кивнул.
     -- Хоб, ты говорил, что с этой дамой у тебя все кончено.
     -- Да, конечно. Но мне надо узнать у нее одну вещь.
     -- Какую?
     -- Это связано с убийством Стенли. Ты  когда-нибудь слышал о наркотике,
который называется "сома"?
     Гарри подумал, потом покачал головой.
     -- Он новый, -- сказал Хоб. -- Дело международного  масштаба. Возможно,
очень серьезное.
     -- А Стенли Бауэр тут при чем?
     -- Слушай, я тебе все объясню сегодня вечером за обедом. Где Мария?
     -- На Майорку уехала. Какое-то семейное торжество. Хоб, объясни сейчас.
В чем дело?
     -- На трупе Стенли нашли маленькую зеленую бутылочку.
     -- Ну и что? Тебе-то что до этого?
     -- Французская  полиция этой бутылочкой очень  заинтересовалась.  Могут
появиться  и другие такие же. Они хотят  знать, кому принадлежит бутылочка и
где ее взял Стенли.
     -- Да, конечно. И все-таки...
     -- Гарри, в этой бутылочке была  та самая "сома". А я почти уверен, что
бутылочка -- моя.
     Гарри Хэм прищурился.
     -- Твоя? Какого черта?.. Ты уверен?
     --  Думаю, да. У меня их была целая куча. Они очень приметные. Я привез
сотни три таких из Индии вместе с сари в те времена, когда снабжал хиппи.
     -- И что ты в них наливал?
     -- Духи. Дешевые  жасминовые благовония из Кашмира. Хорошо шли. Но  эти
бутылочки очень подходят и для гашиша.
     -- Хоб, Христа ради...
     -- Не дури, Гарри. Это было сто  лет назад. Я уже давным-давно завязал.
А про эти бутылочки и  вовсе забыл.  Но в свое время они были моей  торговой
маркой. Мне надо выяснить, кто их использует. Пока полиция не вышла на меня.
     -- А где ты их видел в последний раз?
     -- Они валялись в сарае у меня на фазенде.
     -- На которой, Хоб?
     -- На К'ан Доро, той, которой сейчас владеет Кейт.
     -- Да, пожалуй, лучше обсудить это с ней.



     Фазенда Кейт была в Сайта-Гертрудис. Покинув Гарри, Хоб спустился с гор
на шоссе, а потом через долину Морна -- на главную магистраль. Проехав через
Санта-Эюлалиа,  он  свернул  к  Ибице,  затем повернул  направо,  на дорогу,
ведущую  к Сан-Антонио-Абад, а  спустя милю  повернул  к маленькой  вилле  в
стороне от дороги.
     Во дворе стояли две машины: одна -- старенький голубой "Ситроен"  Кейт,
другая -- довольно новый микроавтобус "Форд" американского производства. Хоб
поставил свою машину рядом. У него уже начало сосать под ложечкой.
     Не успел он захлопнуть дверцу, как Кейт уже выбежала из дома во двор.
     -- Хоб! Вот здорово!
     Она выглядела  по-прежнему хорошо. Точнее, она еще больше похорошела  с
тех пор,  как Хоб видел  ее в прошлый раз. Яркий сарафан,  обнажающий плечи,
белокурые волосы -- темно-золотые, а ближе  к концам почти белые, пушистые и
развевающиеся на ветру...
     Хоб затаил  дыхание. Потом  перевел  дух. Спокойно,  парень!  Она  ведь
всегда сводила тебя с ума.
     -- Привет, Кейт. Я тут проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть, как
ты.
     Кейт была женщиной среднего роста, лет тридцати с небольшим, с улыбкой,
как солнечный луч. Теперь она чуточку располнела, но  все равно была хороша.
Ее  странный аромат надолго  задерживался в  памяти  -- один  из этих темных
мускусных  запахов, невероятных и неотразимых.  Живое  воплощение солнечного
света -- так он называл ее когда-то.
     -- Ну что ж ты стоишь, заходи!
     Она  повела  его  в дом --  маленькое современное бунгало. На  крылечко
вышел  мужчина  --  высокий,  поджарый, мускулистый, с  маленькими  усиками,
изящные  небольшие ноги  в  кроссовках, шикарный белый костюм,  на  порочном
смуглом лице -- скучающее выражение.
     -- Хоб, это Антонио Морено.  Не знаю, знакомы ли  вы?  Сеньор Морено --
художник,  приехал из  Мадрида. Довольно известный.  Я  знаю,  ты  почти  не
следишь  за событиями в  мире искусства, но, может, ты все же слышал  о  его
настенной росписи с убитыми лошадьми в  галерее Монтьюич? Она наделала много
шуму.  Сеньор Морено согласился показать мне  кое-какие свои произведения. Я
сейчас работаю агентом галереи "Мадрас"  в Ла-Пене. Мы надеемся, что  сеньор
Морено разрешит нам выставить некоторые из его работ. Сеньор Морено, это Хоб
Дракониан, мой бывший муж.
     -- Здрасте, -- зло буркнул Хоб.
     -- Encantado! <Я в восхищении! (исп.)> -- насмешливо пропел Морено.
     --  Мне  на самом  деле нужно поговорить  с Хобом,  сеньор  Морено,  --
объяснила Кейт. -- Может, вы пока съездите в отель за теми холстами, которые
обещали мне показать, и вернетесь где-нибудь через полчасика?
     -- Да, конечно, -- кисло ответил Морено.  И уехал  в своем американском
"Форде".
     Кейт  провела Хоба на  уютную  заднюю  веранду  и  налила  ему  и  себе
холодного чаю.
     -- Дети в Швейцарии с Дереком. Они ужасно огорчатся,  когда узнают, что
ты заезжал без них. Что-то у тебя вид такой усталый?
     -- Отсутствие преуспевания  утомляет,  -- объяснил Хоб.  Про  Дерека он
расспрашивать  не стал. И мужественно удержался от  вопросов о  том, есть ли
между ними  с  Морено  что-то,  кроме  убитых  лошадей.  Все  равно  ведь не
скажет...
     -- Что, агентство в застое?
     -- Да нет, дела идут, только денег нет.
     -- Ну, может, все еще наладится, -- сказала Кейт.
     Хоб кивнул, глядя в сторону. Этот Морено испоганил ему целый день, если
не целый месяц. Хоб терпеть не  мог  видеть рядом с Кейт других мужчин, даже
Дерека, с  которым она жила уже почти пять  лет. Глупо,  конечно, надеяться,
что  у них с Кейт  еще что-то  может  получиться. Пора  делать свое  дело да
возвращаться в Париж. К Мариэль. Тьфу!  "Пора менять свою жизнь", как сказал
Рильке.
     --  Слушай, Кейт, мне надо спросить у  тебя одну вещь.  Помнишь  те мои
зеленые стеклянные  бутылочки?  Ну,  которые я привез  из Индии лет двадцать
тому назад?
     -- А  как  же, конечно, помню, -- сказала Кейт. -- Ты в  них  еще гашиш
продавал.
     Хоб поморщился.
     -- Когда мы с тобой разошлись, я оставил уйму  таких бутылочек, пустых,
в заднем сарае...
     --  Ой, да ты там оставил кучу всякого барахла! И коровьи шкуры,  и эти
уродские вышитые кошелечки из Индии... И еще перья -- у тебя были целые кипы
этих перьев!
     -- Ничего  удивительного. Я продавал  это барахло  хипповским торговцам
для еженедельных ярмарок.
     --  В общем, полно  всякого.  И  еще  стеклянные четки -- Господи,  эти
стеклянные четки! Что ж там еще-то было?
     Кейт  приняла  задумчивую  позу.  Самая  красивая  женщина,   какую  он
когда-либо  встречал, и  при  этом никто лучше  ее не умел выводить Хоба  из
себя. Каждый раз, как ему требовался ответ на прямо поставленный вопрос, она
вместо этого уносилась за тридевять земель со своими воспоминаниями.
     -- Помнишь Филиппа? -- спросила она. -- Ну, которому ты еще подарил все
свои трубки для курения гашиша?
     -- Помню. Он собирался написать нечто вроде исследования по курительным
принадлежностям. Кейт, так насчет тех бутылочек...
     -- Я думаю, -- сказала Кейт. И посмотрела ему прямо в глаза. -- Я думаю
-- как хорошо нам было вместе в старые добрые времена! Правда, Хоб?
     Сердце  Хоба подпрыгнуло от  радости --  и снова взялось за  монотонную
повседневную  работу. Ну да, им было хорошо -- пару недель. А потом два года
ада. Вот и вся горькая история их семейной жизни.
     -- Да, нам было  очень хорошо, -- согласился  Хоб. -- Жаль,  этот Питер
Соммерс  подвернулся  не ко  времени.--  Питер?  Так  ты  считаешь,  что  мы
разошлись из-за Питера?
     -- Я же застал тебя с ним в постели!
     --  Да, но  это  было после  того,  как я узнала  про твою  интрижку  с
Зорайей.
     -- Послушай,  так ведь  про  Зорайю  ты  знала  еще  до того,  как  все
началось!
     -- Это ведь  было в тот год,  когда  мы решили предоставить друг  другу
полную свободу, помнишь?
     --  Ну,  это  все   было  чисто  теоретически.  Мы  так  никогда  и  не
договорились на этот счет.
     Хоб был в одной  футболке, но  ему сделалось жарко. Все эти стародавние
дела он позабыл и предпочел бы  их не ворошить. Нет, в разрыве была виновата
она -- а даже если это и не так, Хоб этого знать не желает.
     --  Чисто  теоретически?  -- переспросила Кейт  с тем  коротким  лающим
смешком, который  Хоб совсем забыл -- а теперь  вспомнил. -- И что, Аннабель
-- тоже чистая теория?
     -- Аннабель? Кейт, да ведь у нас с ней ничего не было!
     -- Да? А тогда ты говорил иначе!
     -- Я просто хотел заставить тебя ревновать.
     --  Ну  что ж,  этого у тебя не получилось.  Кстати, с  Аннабель можешь
попробовать еще раз. Она вернулась на остров. Живет тут неподалеку.
     -- Да плевать мне, где она живет! Я никогда не имел с ней дела, да и не
хотел.
     -- Врать ты всегда умел, -- заметила  Кейт. -- Ну ничего,  у вас с  ней
еще будет время по вспоминать старые добрые времена.
     -- Да о чем ты? Я вообще не собираюсь встречаться с Аннабель!
     -- А зря. Те бутылочки я отдала ей.
     Хоб развернулся, чтобы уйти, потом остановился.
     -- Ты не знакома с человеком по имени Этьен Варгас?
     -- Пару раз встречалась на пляже. Приятный мальчик.
     -- Ты случайно не знаешь, где он живет?  Мне  говорили, у  его отца  на
острове своя вилла.
     -- Да, я тоже об этом слышала.  Но  не думаю, что Этьен  живет  у отца.
Наверно, он живет у Питера Второго.



     Питер Второй  был вторым по значимости торговцем наркотиками на  Ибице.
Специалист по гашишу, помешанный на качестве. Говорили, что у него в Марокко
--  собственная  ферма  и  что  он самолично  следит  за  переработкой листа
марихуаны на гашиш.
     Раз  он был  Питером Вторым, предполагалось,  что должен существовать и
Питер  Первый. Мнения островитян по поводу того, кто такой этот Питер Первый
и существует ли он вообще, расходились. Многие  полагали, что  Питер  Второй
назвался так  нарочно,  в расчете на то,  что полиция станет  искать  Питера
Первого,  а Второго  оставит  в покое. И, надо сказать, это действовало. Так
что Питер Второй спокойно процветал.
     Далеко  не все фазенды на Ибице строились  в согласии  с традициями.  У
дома  Питера Второго была крыша с широкими,  загибающимися кверху карнизами,
как  у  японских  домиков  из  фильмов  Куросавы.  Восточный  колорит  виллы
подчеркивался длинными  тибетскими флажками  на высоких  бамбуковых  шестах,
которые  весело  развевались на ветру, никогда не утихающем на вершине холма
близ Сан-Хосе.  Внутри  дома японские  мотивы  подчеркивались  натертыми  до
блеска  деревянными полами,  скудостью  меблировки,  создававшей простор,  и
раздвижными  бамбуковыми перегородками  между комнатами.  Питер  Второй  мог
позволить себе  эту  нарочитую простоту. Дзенский  песчаный  сад, который вы
проходили по дороге от шоссе к главному зданию, был крайним воплощением этой
изысканной бедности: три продуманно расставленных камня на засыпанной песком
площадке в двадцать квадратных ярдов.  Хобу этот садик очень  нравился. Хотя
себе он такого позволить не  мог. Прежде всего у него не было ни времени, ни
сил ежедневно разравнивать  песок  граблями  и убирать каждый лист и прутик,
упавший на него за ночь. Собственная фазенда Хоба  была загромождена вещами.
Тем более он ценил роскошную простоту жилища Питера.
     В  то  утро,  когда  Хоб  заехал к  Питеру, вилла казалась  пустой. Хоб
покричал хозяев, как было принято на  острове, когда  заезжаешь в  гости без
предупреждения. Никто  не  ответил.  Но  машины Питера  и Дэви  стояли перед
домом. Поэтому Хоб  прошел за дом. Там он нашел Дэви.  Она была  в сиреневом
сари,  пышные темные волосы собраны на  макушке. Дэви месила к обеду хлеб  с
цуккини.
     -- Привет, Хоб!
     -- Я покричал, а вы не отзываетесь...
     --  Отсюда ничего  не  слышно. Говорила  я Питеру, что  надо установить
систему внутренней связи, а он и слышать не хочет. Он ведь у нас стремится к
единению с природой.
     -- Хозяин тут?
     -- Владыка в амбаре, беседует с духами.
     -- Ну ладно, тогда не буду его беспокоить.
     -- Да  ничего, проходи. Питеру  и его  духам  совсем не  помешает новая
компания.
     Дэви была невысокая и  хорошенькая. Черные  волосы  отливали  медью  --
видимо,  она   красилась  хной.  Она   выглядела  диковинно  даже   на  этом
экзотическом  острове.  Дэви  была дочерью английского  инженера, строившего
плотину в Раджаспуре,  и  светлокожей  раджаспурской принцессы.  По  крайней
мере, так утверждала  она сама. Узнать о ком-то правду здесь, на Ибице, было
довольно трудно: все рассказывали о себе то, что им было по вкусу.
     Хоб поднялся  по  каменным ступеням,  ведущим через бамбуковую  рощицу,
обогнул  прудик-лягушатник,  и  вышел  к  амбару,  расположенному  на  задах
усадьбы. В  таких амбарах местные жители держали  плоды рожкового дерева,  а
Питер  --  марихуану,  свое несравненное, собственноручно выращенное  зелье.
Торговля наркотиками  была его  профессией, а изготовление  и потребление --
хобби.
     Когда  Хоб вошел,  Питер поднял голову  и посмотрел на него. Он обрезал
один из больших  кустов марихуаны, сидящих в  горшках, изящными вышивальными
ножничками. На  чистом  шелковом  платке рядом  с горшком красовалась  кучка
золотисто-зеленых листьев. С ним был еще один человек -- очень высокий юноша
с  кожей цвета  кофе с молоком. Хоб уже  встречал его на какой-то вечеринке.
Юноша был из Бразилии Говорили,  что он богат --  или, по крайней мере, отец
его очень богат -- и  встречается с Аннабель,  которая живет сейчас где-то в
Ибица-Сити.
     Хоб  заехал   спросить,  собирается  ли   Питер  начинать   занятия  по
буддистской медитации, которые  он  спонсировал.  На Ибице, где в те времена
телефоны были  только в конторах и  офисах, если  ты хотел что-то  у кого-то
узнать, приходилось приезжать  к этому человеку лично либо  надеяться, что в
один  прекрасный  день  ты  встретишься  с  ним  в  какой-нибудь кофейне,  в
ресторане или на пляже. Но последнее могло занять слишком много времени, так
что, если ответ был тебе нужен в течение недели, приходилось ехать в гости.
     --  Да нет, надо еще  обождать,  --  ответил Питер.  -- Солнечный  Джим
согласился вести занятия, но сейчас он уехал  в Барселону, за мотоциклетными
запчастями для своего магазина
     --  О'кей, -- сказал Хоб. -- Тогда не будешь ли ты так любезен дать мне
знать, когда они начнутся?
     -- Можешь на меня рассчитывать, -- сказал Питер.
     -- Да,  и  еще хотел  тебя спросить, -- сказал  Хоб -- Ты  когда-нибудь
слышал про такой наркотик -- "сома"?
     -- А как же! Классический наркотик древней Индии. И еще  бог  такой.  А
что?
     -- Да вот, поговаривают, что его производят и в наше время.
     -- Сильно  сомневаюсь, --  сказал  Питер.  -- Рецептов  не сохранилось.
Никто не  имеет ни  малейшего представления,  из  чего его делали. По-моему,
тебе просто кто-то навешал лапши на уши, старик.
     -- Парижская полиция думает иначе, -- возразил Хоб.
     -- Французы -- все параноики, -- сентенциозно заметил Питер. -- Франция
-- родина  теории  заговора.  Это  началось  еще  с  тамплиеров.  Этьен,  ты
когда-нибудь слышал про такую штуку?
     -- Нет, -- ответил Этьен. -- Но если эта "сома" появилась в продаже,  я
хотел бы попробовать. Хоб, а при чем тут французская полиция?
     -- Ну, мне кажется, ни для кого не секрет, что  на этой неделе в Париже
грохнули Стенли Бауэра. Так вот, французы думают, что он распространял некий
наркотик, именуемый "сома".
     -- Надеюсь, они ошибаются, -- сказал Питер
     -- Почему? -- спросил Хоб.
     -- Эта новомодная штука может сильно навредить моему бизнесу.
     -- Пойду  попрошу Дэви  заварить мне чайку, -- сказал  Этьен.  -- Пока,
ребята.
     И  вышел на  залитый солнцем  двор Питер неторопливо свернул косячок из
только что нарезанной марихуаны. Косячок он сворачивал так,  как это принято
в  Вест-Индии -- из пяти  листков бумаги, так что  в результате вышло нечто,
похожее  на  сигару.  Пока Питер  возился  с  косяком,  оба  они молчали  --
забивание косяка было почти  что священнодействием  для  Питера,  одного  из
самых   известных   торговцев   наркотиками   на   острове,   не   любившего
распространяться о своем ремесле.
     Завершив работу, Питер  протянул косяк Хобу. Тот аккуратно прикурил его
от деревянной спички, затянулся  раз  пять,  одобрительно кашлянул и передал
Питеру Питер затянулся Оба уселись в деревянные кресла, стоящие в амбаре,  и
некоторое время молчали Первый косяк дня -- это священный момент.
     Наконец Питер спросил:
     -- Как твое агентство?
     -- Нормально, -- ответил Хоб.
     После этого они курили молча. В разговорах нужды не было. Через полчаса
Хоб поехал  к себе домой, в состоянии приятного кайфа, с  унциевым "храмовым
шариком" в кармане. Питер делал эти шарики из отборного пакистанского гашиша
и  заворачивал  в  голубой  целлофан  -- это был его фирменный знак.  Ценный
подарок  В последнее  время дела Питера шли  так хорошо, что ему уже не было
нужды  торговать  своими  "храмовыми  шариками"  Теперь  он  приберегал их в
качестве сувениров для близких друзей.



     Сложность  расследования  на  Ибице   зависит   только  от   вас   Если
интересующий вас человек проживает в поселке Санта-Эюлалиа, первое, что надо
сделать, -- это отправиться в "Эль Киоско", кафе под открытым небом в центре
городка.  "Эль  Киоско"  расположено  в  верхней  части вымощенного  плиткой
прямоугольника) спускающегося к морю, рядом с памятником Абелю Матутесу.
     Хобу не потребовалось  много  времени, чтобы разузнать о Стенли Бауэре.
Этот мужик вечно жил  в  гостях  у кого-то  из  англичан, вечно без  гроша в
кармане, но одевался весьма прилично:  хороший костюм для  профессионального
"сеньора из общества"  -- такая  же  необходимая  вещь, как гаечный ключ для
автомеханика. И хорошие ботинки тоже. Стенли Бауэр запомнился обществу своей
коллекцией туфель от Балли. И еще у него были золотые часы от Одмара Пике --
скорее всего, гонконгская подделка, но ведь не станешь же ты заглядывать под
крышку чужих часов, чтобы выяснить, настоящие они или нет.
     Хоб удачно выбрал время для расспросов -- послеобеденное,  незадолго до
открытия магазинов  после полуденной сиесты. В кафе сидела толпа аборигенов,
у ног которых, точно собаки, теснились соломенные сумки, ожидающие, когда их
наполнят вечерними покупками.
     Томас-датчанин сидел за средним  столиком,  высокий, белокурый, в своей
обычной синей капитанской фуражке.
     -- Стенли?  А как же Я его видел на той неделе. Говорят, в Париж уехал.
А что, он тебе должен?
     -- Да  нет Мне нужна его помощь в  расследовании Томас  и  его приятели
дружно расхохотались. В те времена никто  не принимал Хоба  с его агентством
всерьез. Зауважали его позднее, когда  на остров явился старый итальянец, за
поимку которого была назначена награда.
     -- Попробуй узнать у его старухи, -- сказал Томас.
     -- А кто она? -- спросил Хоб.
     --  Аннабель. Не француженка, а другая  Аннабель, из Лондона Ты ведь ее
знаешь, верно, Хоб?
     -- Да, конечно. Но я не знал, что она жила со Стенли. Как она?
     -- Говорят,  все еще на высоте,  --  сказал Томас. --  Хорошенькая, как
картинка, и хитрая, как лиса
     -- А где она теперь живет?
     -- Провалиться мне, если я знаю. Не в Санта-Эюлалиа, это точно. Большая
Берта должна знать. Ты знаешь, где живет Большая Берта?
     -- Наверно, в Далт-Вилле, если  не переехала, -- сказал Хоб. -- Слушай,
Томас, сюда чуть попозже собирался завернуть Гарри, выпить пивка. Скажи ему,
что наш сегодняшний обед отменяется. Постараюсь поймать его попозже у Сэнди.
     И  Хоб отправился на своей взятой напрокат  машине в  Ибице. Машину  он
оставил на окраине, на стоянке рядом с автомагазином, дальше пошел  пешком к
стоянке такси  на  Аламеде.  Ехать  туда  на машине  не имело  смысла  --  в
Далт-Вилле все  равно  нет  стоянок.  Большое  черно-белое такси  "Мерседес"
провезло его по Ла-Калле-де-лас-Фармасиас, свернуло направо, и они очутились
у  римской  стены  Далт-Виллы.  Это была самая высокая  и самая старая часть
города. Они  проехали по  узким  крутым улочкам без  тротуаров, мимо  музея,
потом еще раз  свернули -- и здесь такси остановилось Хоб заплатил, выбрался
наружу и пошел дальше по переулкам, таким узким, что там с трудом можно было
разойтись даже двум пешеходам.
     Большая Берта жила  в безымянном переулке в Далт-Вилле, в двух шагах от
самой высокой точки Старого Города.  На Ибице полно иностранцев,  гордящихся
своим местожительством и убежденных, что именно они живут в самом престижном
районе.  Чем меньше  остров,  тем  разборчивей  на  этот  счет  живущие  тут
иностранцы. На  Ибице  каждая часть острова  имела своих приверженцев, кроме
разве что свалки и прилегающих к ней  районов  --  шумного и вонючего места,
более всего напоминающего дантов ад.
     В  Далт-Вилле было  полно шикарных старых квартир  в  элегантных старых
домах.  Между домами росли  деревья,  и воздух там был  чистый. Единственная
проблема заключалась в том,  как туда добираться. Подъем крутой, автобусы не
ходят, а  в  самый центр и такси не проедет. Но  Берта решила  для  себя эту
проблему --  она попросту почти не выходила из  дому, разве что затем, чтобы
сходить  в соседний ресторан или на  выставку в галерею Симса, расположенную
на той же улице. Или если Берту  приглашали на какой-нибудь прием.  Для  нее
выбраться из  дома было  немалой  проблемой.  Большая  Берта весила немногим
меньше  трехсот  фунтов.  Это  была   веселая,   жизнерадостная  американка.
Говорили,  что она в родстве  с  Дюпонами из Делавера.  Она  жила на Ибице с
незапамятных времен -- и при республике, и при Франко, и потом, когда Франко
свергли  и  снова  установили республику.  Она  знавала  Элиота  Поля,  была
общительна,  любила людей, обожала  музыку. И деньги  у нее водились. Доходы
Дюпонов -- или, вероятнее,  какого-нибудь другого,  менее известного,  но не
менее процветающего  семейства -- позволяли ей жить  со  вкусом и  принимать
гостей с  шиком.  Большая Берта  чуть ли  не каждый месяц устраивала приемы,
водила  дружбу  с  артистами,  музыкантами  и   художниками  всех  стилей  и
направлений,  как  талантливыми, так и бесталанными, кое-кому из  них давала
взаймы,  другим  разрешала  пользоваться своей  маленькой  виллой  в приходе
Сан-Хуан. Говорили,  что она  лично знакома со  всеми жителями  острова. Ну,
это, конечно, маловероятно. За туристский сезон через аэропорт  Сон-Сан-Хуан
проходило  не  меньше миллиона народу.  Но  она действительно была знакома с
кучей  народа, а про  тех, кого не  знала лично, могла при необходимости все
разузнать.
     Она встретила  Хоба в своем цветущем палисаднике  и провела  к  себе  в
квартиру. Квартира  была большая  и  просторная,  заставленная  диванчиками,
кушеточками, креслами с плетеными спинками, местными сундуками, столиками --
и двумя  разбитыми и склеенными римскими  амфорами  с остроконечным дном, на
железных подставках Берта вывела Хоба на обдуваемую ветерком террасу. Пол из
темно-красной терракотовой плитки  был залит золотым солнечным светом. Внизу
простирался  весь  Ибица-Сити, уступами белых  квадратов  и  прямоугольников
спускавшийся  к гавани  с,  несколькими туристскими  лайнерами  у  причала и
бесчисленными кафе.
     --  Ну так,  -- спросила Берта, поболтав минут пять о том о сем, -- что
же привело тебя в мое орлиное гнездо?
     -- Я ищу Аннабель, -- сказал Хоб. -- И надеялся, что вы мне подскажете,
где ее искать.
     -- Могу разузнать, -- сказала Берта.  -- Дай  мне пару дней, я кое-кого
порасспрошу. А что у  тебя еще новенького? Ты здесь по делу или просто  небо
коптишь, как все мы?
     -- Я расследую убийство Стенли Бауэра. Вы про него слышали?
     Берта кивнула.
     -- Лоран звонил из Парижа.  Прочитал об этом в "Геральд Трибюн". Он был
в полной прострации.
     -- Я слышал, Аннабель много встречалась со Стенли?
     --  Да,  они   часто  бывали   вместе  на  вечеринках.  Но   Стенли  не
интересовался девушками, ты ведь знаешь.
     -- Слышал. Однако они были друзьями.
     --  Ну это  ведь не  преступление, верно? Хоб  решил испробовать другую
тактику.
     -- Берта, хотите работать на меня?
     -- Я? Частным детективом?
     -- Нет, помощником частного детектива.
     Большая Берта  улыбнулась, покачала головой,  но не сказала  "нет". Она
встала, подошла  к буфету  и сделала два Джина с  содовой. Хоб знал,  что  в
деньгах  она не нуждается.  Дела  Берты  шли превосходно.  У нее  даже  были
кое-какие  вложения, она владела какой-то  собственностью.  Но Берта была из
тех, про кого говорят "каждой  бочке  затычка" -- лезла во все дырки, любила
все  про  всех  разузнавать,  любила  посплетничать.  А  это даст  ей  повод
сплетничать на законных основаниях.
     Она вернулась с двумя бокалами, протянула один Хобу.
     -- Что мне надо будет делать?
     --  Да все то же, что и  теперь.  Встречаться  с людьми. Давать приемы.
Ходить  на  открытия  выставок.  Обедать  в   хороших  ресторанах.  Конечно,
оплачивать все это  я  не смогу.  Но ведь  вы  и  так  это делаете. А  потом
рассказывать мне то, что узнаете.
     -- Да, конечно. Это не проблема.
     Хоб давно знал, что люди, даже  самые болтливые, охотнее говорят тогда,
когда им  за это  платят, даже если  плата чисто символическая. Оплачиваемая
болтовня становится уже  не  болтовней, а работой,  то есть делом приличным,
уважаемым и полезным. А даже самые бесшабашные и независимые не имеют ничего
против приличий, если эти приличия оплачены.
     -- Звучит забавно!
     Вот и Большой Берте понравилась идея сделаться полезным членом общества
-- если, конечно, это будет интересно, и к тому же не за бесплатно. Но много
платить не придется. Что очень кстати:  у Хоба  много и  не было. Все знали,
что  его  агентство  -- скорее  радужная  мечта,  чем  солидное  действующее
предприятие. А что может быть привлекательнее радужной мечты, даже  если  ты
не какой-нибудь  декадент?  Тем более что труда особого это  не потребует, а
все-таки оплачиваться будет.
     -- Так что же мне делать, Хоб? Я ведь уже не так легка на подъем, как в
былые времена!
     -- Берта, вам не понадобится делать абсолютно ничего, кроме  того,  что
вы и так делаете. В этом то вся суть!
     -- А что именно ты хочешь знать сейчас?
     --  Мне нужно раздобыть  сведения об одном  человеке.  Узнать,  кто  он
такой, и вообще все, что можно.
     И  Хоб рассказал ей  про  человека, которого видели в Париже  вместе со
Стенли Бауэром перед тем, как того убили. Все, что знал.
     -- Не густо, -- заметила Берта.
     -- Если кто-то и сумеет выяснить, что это за человек, то только вы!
     -- Хоб, ты мне льстишь.  Однако  ты прав. Если ни я, ни мои знакомые не
знают, что это за человек, значит, его вообще не существует.
     Она поразмыслила. Потом спросила:
     -- Так тебе нужны сведения?  Но  я люблю делиться сведениями. Почему ты
должен мне за них платить?
     -- Полезные  услуги следует оплачивать, -- сказал  Хоб.  -- А  я  люблю
пользоваться   услугами  своих  друзей.  Это  девиз  детективного  агентства
"Альтернатива".
     -- Благородный девиз.
     -- Я тоже так думаю
     -- Но чуточку дурацкий, как и большинство благородных девизов.
     Хоб пожал плечами.
     -- Ну так что, вы согласны или нет?
     --  Согласна,  черт  возьми!  --  сказала  Берта.  --  С  удовольствием
поработаю одним из твоих детективов. А что еще тебе надо узнать сейчас?
     Хоб  был  озадачен.  К подобной прямоте  он не  привык. Ему  надо  было
подумать. Наконец он сказал:
     --  Ну, помимо того, где  найти  Аннабель и личности того таинственного
испаноговорящего господина,  мне надо знать, что вообще  нового  на Ибице. В
смысле, не происходило ли в последнее время чего-нибудь новенького?
     -- Да здесь все время происходит что-то новенькое, -- сказала Берта. --
Новые выставки и бутики тебя интересуют?
     -- Да нет, вряд ли. А что-нибудь еще?
     -- Ты бы уточнил... А новый отель?
     -- А что, открылся новый отель?
     -- А ты не слыхал? Странно.
     -- Я только что из Парижа.
     -- А-а, ну тогда понятно. Возле Сан-Матео строят новый роскошный отель.
Он  вот-вот откроется.  Недели  через  две.  Говорят, в  японском  стиле.  В
следующую среду будет большой прием.
     -- Вы идете?
     -- Конечно Я -- в списке "Б".
     -- А разве существует несколько списков приглашенных?
     -- Дорогой мой, ну конечно! Ты что, не знаешь, как это делается? Сперва
состоится огромный прием -- во второй половине дня, на территории отеля. Там
будет  половина острова. Попасть туда может любой, даже без приглашения. Это
список "В". Потом,  вечером, когда  всякая мелюзга уберется, будет прием для
избранных -- с обедом и танцами. Человек на сто.
     -- И это список "А"?
     -- Нет, дорогой мой, это список "Б". Он все еще довольно большой.
     -- А кто будет в списке "А"?
     --  А  вот когда  те, кто  из  списка "Б",  уберутся,  где-нибудь после
полуночи, останутся только самые-самые --  человек восемь-десять Владельцы и
инвесторы  и, разумеется, их дамы -- или их  кавалеры, это уж у кого как.  И
они до утра  будут сидеть,  пить и  ловить  кайф. Но  список "А"  --  не так
занятно, как список "Б" Разве что с точки зрения сноба К  тому же в него  не
попадешь, если ты не инвестор и не любовник или любовница инвестора.
     -- А кто инвесторы-то? --  поинтересовался Хоб. -- Кто его строит, этот
отель?
     -- Я  знаю только по  слухам. Вроде бы как несколько богатых  японцев и
несколько    богатых   латиноамериканцев    Поговаривают,    что    основное
финансирование идет от якудзы -- знаешь, это японская мафия  так называется?
Ну конечно, знаешь. Денежки отмывают за границей. Интересно?
     -- Очень, -- сказал  Хоб. -- А  нельзя ли устроить, чтобы и нас с Гарри
Хэмом включили в список "Б"?
     -- Устроим,  -- пообещала Берта. -- Теперь я работаю на тебя. Мои связи
--  твои связи  Кстати, не  то чтобы это было очень  важно,  но все-таки  --
сколько ты мне собираешься платить?
     -- Не могу сказать, пока не узнаю, сколько сотрудников мне понадобится.
Вы получите процент от доходов, зависящий от того, сколько времени вы на это
потратите и какой степени риска будете подвергаться -- если,  конечно, такое
случится.
     -- Ну, там видно будет, -- сказала Берта. -- Но я предпочла бы обойтись
без риска. Я поговорю  с одним латиноамериканцем, который дружил  со Стенли.
Да, кстати: Аннабель живет в Фигуэретах, в "Улье".
     -- Вы ведь вроде говорили, что вам надо еще порасспрашивать?
     -- Так  ведь это  было до того, как  ты  меня нанял, дорогуша! Я просто
собиралась узнать у Аннабель, захочет ли она тебя видеть. Ну а теперь это не
играет роли.



     Хоб спустился  с  холма, на  котором  раскинулся  город, и  вернулся  к
стоянке, где оставил свою машину.- Сел в нее  и поехал за город, мимо жутких
новостроек, в сторону Фигуэрет.
     Он  выехал  из города и направился  вдоль моря по  ухабистой  немощеной
дороге.  По  одну  сторону дороги шумело море, по  другую  возвышались отели
пастельных цветов. Это  была  новая  Ибица. В отличие  от Далт-Виллы  вокруг
Фигуэрет не было древней римской стены. Они стояли сами по себе на дороге  к
Салинам,   соляным   пустошам,    разрабатывавшимся    еще    римлянами    и
использовавшимся до сих пор.
     Фигуэреты обошло  стороной нынешнее  процветание Ибицы. Это был городок
захудалых мелких баров, крошечных  лавчонок  и второразрядных ресторанчиков,
населенный неудачниками, наркоманами, алкоголиками, эмигрантами, живущими на
деньги,  присылаемые  с родины,  перегоревшими  музыкантами,  состарившимися
карточными шулерами,  разорившимися бизнесменами и  прочей публикой того  же
разбора.
     "Ульем"  назывались   три  ветхих  четырехэтажных  здания   с  внешними
лестницами, соединенных  дорожками  и  веревками для  сушки белья.  Из  окон
открывался красивый, но чересчур удаленный вид на мол и море.
     Аннабель жила на tercero  piso  <Третий этаж  (исп.)> строения dos <Два
(исп.)>. Хоб поднялся по лестнице мимо задних дверей, у которых громоздились
кучи мусора и старые детские коляски Ребятишки орали  на кошек, мужики -- на
своих  старух,  старухи  рыдали,   вспоминая  прошлое,  а  нетрезвые   поэты
перелагали  все  это  в неудобоваримые  стихи,  отмеченные натужным  полетом
фантазии. Короче, сценка из "Порги и Бесс" в европейском стиле.
     -- А, Хоб! -- сказала Аннабель. -- Заходи и падай. Пива хочешь?
     -- А как же!
     Квартирка была маленькая и неухоженная. Лучшее, что в ней было, --  это
вид на низенькие домики  на берегу и  лазурное море. Большое окно распахнуто
настежь.  В него влетал  легкий ветерок, полощущий белье,  которое  Аннабель
развесила  на  балконе.  Пахло  кошкой.  Сантана,  старая черепаховая  кошка
Аннабель, сидела  на спинке одного из шатких  мягких  стульев и недружелюбно
смотрела  на Хоба. Кошачья вонь  смешивалась  с  запахами  оливкового масла,
чеснока  и хозяйственного мыла. Сама  Аннабель была в  шелковом кимоно  -- а
может,  и нейлоновом, Хоб слабо разбирался в  таких вещах. Во всяком случае,
оно было ало-оранжевым. Ворот отвисал, приоткрывая полные, заостренные, чуть
отвисшие  груди Аннабель. Когда Аннабель закинула ногу  на ногу, пола кимоно
сползла вниз,  обнажив  кусочек  загорелого бедра.  Аннабель была,  пожалуй,
самой хорошенькой наркоманкой на острове. Родилась  она  в Лондоне, где-то в
районе Свисс-Коттедж.  Ей было лет под тридцать, и лицо ее смутно напоминало
Хобу  молодую Джоан Коллинз. Впервые  она приехала на Ибицу еще подростком и
связалась с  Черным  Роджером,  торговцем  героином из Детройта.  Они  очень
славно жили вместе,  пока Роджера не замели во время первой большой  чистки,
устроенной  полицией.  Тогда копы  похватали  многих  торговцев наркотиками,
наркоманов  и прочего  нежелательного  элемента. Но  Аннабель  всегда  могла
бросить  наркотики, если  хотела.  Увы,  в  последнее время  эта способность
начала ее покидать. Правда, на руках у нее все еще не  было следов от шприца
-- Аннабель гордилась  своим маленьким, ладным телом и вводила себе наркотик
между пальцами ног.
     -- Чем ты  теперь занимаешься? -- поинтересовался Хоб. Аннабель  пожала
плечами
     -- Работаю официанткой у Чумазого Доминго. Сучья работа, но это  только
до тех пор, пока я не смогу продать несколько картин.
     Помимо всего прочего, Аннабель была еще и художницей. Ее ребячья мазня,
которую  она гордо  именовала "примитивами", изображающая  работающих в поле
местных старух ч  овец  на заднем плане,  при полном отсутствии перспективы,
некоторое время  пользовалась  шумным  успехом  у картинных галерей острова,
пока ее не вытеснили другие художники, еще более  примитивные, с  еще  более
вопиющим  отсутствием  перспективы. Художники-примитивисты  Ибицы все  время
состязались между собой -- кто примитивнее.
     -- А ты как? -- спросила Аннабель. Она встала, подошла к холодильнику и
достала  две  бутылки пива "Сан-Мигель".  Из холодильника  донеслась могучая
вонь тушеной баранины  с  турецким горохом, приготовленной  явно еще на  той
неделе. Хоб пожалел,  что  согласился  выпить пива. --  Все еще  занимаешься
своим детективным агентством?
     Хоб  кивнул.  Выходцы  с  Ибицы  так редко  заводили  собственное  дело
где-нибудь за границей, что все подобные случаи были известны  наперечет,  и
островитяне  внимательно  следили  за успехами  своих земляков, чтобы успеть
занять у них денег во время коротких периодов процветания.
     -- Что, расследуешь какое-нибудь новое дело? Хоб кивнул.
     -- Помогаю французской полиции вести расследование.
     -- А, так ты к нам по делу?
     -- Да, по поводу Стенли  Бауэра. Не могла  бы ты рассказать мне о  том,
чем он занимался в последнее время?
     --  Ой, Хоб,  какой  же ты олух! Славный, но глупый. Ну почему я должна
что-то рассказывать тебе про Стенли, даже если бы я что-то знала? Тем  более
что я ничего не знаю.
     -- А что, есть причины не рассказывать?
     -- Наверно, нет. Но я не хочу неприятностей.
     -- Аннабель,  мы же старые друзья! Расскажи мне все. Я никому  не стану
доносить и, в случае чего, заступлюсь за тебя.
     --  Конечно,  заступишься, Хоб.  Если  сумеешь.  Но  почему  бы тебе не
спросить у самого Стенли?
     -- Не могу. Его убили.
     Аннабель уставилась на него расширенными глазами.
     -- Убили?! Что, правда? Хоб кивнул.
     - Как?
     Хоб рассказал ей, как погиб Бауэр.
     Аннабель призадумалась, потом покачала головой.
     --  Хоб, я  бы  с удовольствием рассказала тебе  все, что помню.  Но не
здесь. Своди меня пообедать в  "Эль Оливо", и я запою, как канарейка. Только
погоди минутку, я переоденусь.



     --  Ты пробовал  эти блины с  икрой? -- спросила Аннабель  часом позже,
когда они сидели на балконе "Эль Оливо", на одной из  крутых  улочек Старого
Города.  -- Это  настоящая  икра,  Хоб,  а  не  какая-нибудь жуткая  датская
подделка из трескового фарша.
     Хоб отметил, что она чрезвычайно быстро оправилась от шока при известии
об убийстве Стенли.
     -- Икра настоящая? -- переспросил Хоб. -- Хорошо. А то я беспокоился на
этот счет.
     Оба  успели поприветствовать с  десяток  знакомых, пробегавших мимо "по
делам", которые занимают большую часть суток любого жителя Ибицы. После пары
рюмок домашней водки Аннабель наконец разговорилась.
     -- До прошлого месяца  я проводила  со  Стенли  Бауэром довольно  много
времени. Мы вместе ходили на вечеринки. Это было после того, как я порвала с
Этьеном. Между нами ничего не было -- он ведь был "голубой", ты же знаешь. А
теперь его убили... Мне не особенно хочется о нем говорить.
     Хоб  ждал. Аннабель  улыбнулась  и заказала  у нависшего  над  столиком
официанта коктейль с шампанским.
     --  Что,  и все? --  спросил  Хоб.  -- Это  я  мог  бы узнать у первого
встречного, и обошлось бы мне это в рюмку коньяка.
     -- Ну а я чем виновата? Спроси еще о чем-нибудь!
     --  Когда ты виделась  со  Стенли в  последний раз? Аннабель  прикусила
длинный алый ноготь и призадумалась.
     --  Думаю, вечером  накануне того  дня, когда  он улетел  в  Париж.  Мы
обедали у Арлен.
     -- Он не говорил, зачем едет в Париж?
     -- Сказал, что ему надо разобраться с каким-то делом, но  с каким -- не
говорил.
     -- А потом?
     -- Наверно, он собирался вернуться сюда. Точно не знаю.
     -- Он не выглядел нервным, озабоченным, что-нибудь в этом духе?
     --  Стенли? У него  был  такой вид, словно у него  вообще нет проблем и
никогда не было.
     --  Замечательно...  --  буркнул Хоб.  -- А не встречала  ли  ты его  с
темнокожим  или  смуглым  мужчиной,  по  всей   видимости,  испаноговорящим,
вероятно,  испанцем или латиноамериканцем, который  носит кольцо  с  большим
изумрудом и в имени которого встречается двойное испанское "p"?
     -- Не припомню такого.
     -- Слишком уж быстро ты ответила! -- заметил Хоб.
     -- В смысле?
     -- Ты даже не дала себе труда  подумать. Это заставляет  меня прийти  к
выводу, что ты знаешь, о ком идет речь.
     -- Да нет. Я просто знаю всех знакомых Стенли.  Это в основном французы
и англичане. Ни одного латиноамериканца среди них нет.
     -- Может, ты хочешь еще коктейль с шампанским?
     -- Я его закажу, не беспокойся. Официант!
     -- Ты знала, что Бауэр собирается делать в Париже?
     -- Хоб, я  вообще его довольно  мало знала. Мы просто хорошо веселились
вместе. Почему ты меня об этом расспрашиваешь?
     Хоб закурил "Румбо", закашлялся и отхлебнул глоток своего "Сан-Мигеля".
     -- Жаль, что  ты спросила. Я-то  рассчитывал  заманить тебя в ловушку и
вынудить во всем сознаться!
     -- Ну, раз уж не вышло, скажи, зачем тебе все это?
     -- Да вот, французская полиция интересуется.
     -- В самом деле? И что, награда назначена?
     -- Аннабель, если бы за это была назначена награда, я бы тебе так сразу
и  сказал.  Если за  это заплатят, я выделю  тебе твою  часть. Но  все-таки,
расскажи мне о Стенли. Ты ведь любишь бывать в Париже?
     -- Конечно. А что?
     --  А  то,  что  инспектор  Фошон,  мужик,  который   ведет  это  дело,
позаботится  о  том,  чтобы  ты  познакомилась  с  традиционной  французской
вредностью.  Если  ты  не согласишься нам помочь. Как только  ты появишься в
Париже, тебя возьмут и допросят по всем правилам. Он может даже организовать
тебе неприятности.
     Аннабель спокойно поразмыслила над этим.
     -- Ну, тогда я просто не поеду в Париж.
     -- Но  почему  тебе отказываться от поездок в Париж,  если тебе  нечего
скрывать?
     Аннабель поколебалась...
     -- Хоб, я недостаточно хитра, чтобы водить тебя за нос.
     На самом деле я просто ничего не  знаю.  Господи! Убили  Стенли! Стенли
убили! Вот невезение1
     -- По-моему, невезение здесь ни при чем.
     -- Да нет, я имею в виду,  что это мне не повезло. Стенли-то, он вообще
был  невезучий. Не надо мне  было  давать ему взаймы  триста фунтов  на  эту
дурацкую поездку.
     -- Собирайся, Аннабель, -- распорядился Хоб. -- Нам пора идти.
     Ему подали счет на сто семьдесят три доллара, не считая чаевых, которые
Хоб дать позабыл. И не считая шампанского.



     У ресторана,  на маленькой площади с  хипповским  обувным  магазином на
углу, была стоянка  такси. Хоб усадил  Анна-бель  в такси и сунул ей  тысячу
песет  на проезд. На  сегодня он был  сыт ею  по  уши.  Потом  прошел  узким
переулком,  ведущим на стоянку позади ресторана, где он оставил свой наемный
"Сеат". Стоянка  представляла собой неправильный  прямоугольник, огороженный
белеными каменными столбиками. Подойдя ближе, Хоб увидел, что на  капоте его
машины сидит какой-то мужик  и  курит сигарету. Мужик затянулся  в последний
раз и отшвырнул окурок. Огонек сигареты прочертил огненную линию в темноте.
     -- Эй, -- сказал мужик, -- это ты -- Хоб Дракониан?
     -- А вы кто такой? -- осведомился Хоб.
     -- На твоем  месте я бы  не  стал этим интересоваться, -- сказал мужик,
поднялся  и  пошел навстречу. В его движениях было нечто, что не понравилось
Хобу. Он медленно начал  отступать, жалея, что не из тех детективов, которые
носят  пистолеты. Правда, в  Европе  не так-то просто получить разрешение на
ношение оружия, но ведь мог бы запастись хотя бы ножом или кастетом! А так у
него  не  было ничего, кроме шариковой ручки. Да и та во внутреннем кармане,
так сразу не выхватишь. А мужик шел вперед, и вид у него был угрожающий. Хоб
обернулся. Позади никого  не было, да даже если  бы там и были люди, вряд ли
он разглядел бы их во тьме тропической  ночи. А из  "Эль Оливо" несся грохот
рок-музыки, который наверняка заглушит любые отчаянные крики.
     Хоб  отступил на пару шагов, готовясь развернуться  и бежать обратно  в
ресторан. Но  слева донесся  какой-то  звук. Он  обернулся. В  проходе между
двумя машинами показался другой мужик, застегивающий ширинку.
     -- Послушайте, -- сказал Хоб, -- у меня неприятности.
     -- Знаю, -- сказал новоприбывший.
     Хоб не был тормозом. Он сразу сообразил, что эти двое работают вместе.
     -- Мужики, вы чего? -- спросил он, надеясь, что голос у него не дрожит.
     Первый  мужик,  более  высокий,  был  одет в темный  костюм  и дурацкую
тирольскую шапочку с  лисьим  хвостиком, пристегнутым серебряной пряжкой. Он
сказал:
     -- Нам стало известно, что ты суешь нос не в свое дело. Вот мы и пришли
с тобой побеседовать.
     Он говорил с акцентом, похоже, латиноамериканским.
     Его  приятель,  низенький  и  злобный,  с  мелкими  беличьими  зубками,
блестящими   над   черной  рубашкой  с   белым   галстуком,  в   ботинках  с
металлическими носами, добавил:
     -- Мы будем изъясняться грубым физическим стилем, которым владеем лучше
всего.
     Еще один латинос, похоже, необразованный, но с претензиями.
     Во время  предыдущих реплик мужики деловито оттесняли  Хоба в угол. Они
загнали  его в узкий проход между машинами.  В конце  прохода  была каменная
стена  в десять  футов высотой, за ней  -- обрыв. Хобу некуда было податься,
кроме как вперед, прямо к ним в  лапы. А в  лапы ему не хотелось. Да, вот уж
неприятности так неприятности!
     И тут Хоб услышал, как  открылась  дверца машины. Обернувшись, все трое
увидели,  как из  большого пыльного  старого "Мерседеса"  выбрался еще  один
мужик. Поначалу Хоб разглядел только, что он  одет в темные брюки  и  темную
рубашку. Когда он подошел ближе, Хоб увидел, что  у  него вьющиеся белокурые
волосы  -- единственное  светлое пятно  вокруг.  Подойдя  вплотную,  человек
осведомился:
     -- Мистер Дракониан?
     -- Я с удовольствием  побеседую  с  вами как-нибудь  в  другой  раз, --
сказал Хоб.  -- А пока  почему  бы  вам  не сбегать  за полицией?  Возможно,
"Скорая"  тоже  не помешает.--  Вот  именно, парень, --  поддержал  здоровый
латиноамериканец. -- Почему бы тебе не убраться к чертовой матери?
     -- Мне надо поговорить с мистером Драконианом,  -- возразил незнакомец.
-- И мое дело не терпит отлагательств.
     Невысокий рассмеялся -- противный короткий смешок противного коротышки.
     -- Не терпит, говоришь? Придется потерпеть, детка! А то щас как...
     Он направился  к белокурому незнакомцу, стоявшему в узком  пространстве
между машинами. Теперь  его  освещали  слабые  лучи  убывающей  луны, лениво
выглянувшей из-за облаков.
     --  Завтра  приезжает  мистер  Варгас. -- сообщил  незнакомец небрежным
тоном.
     Двое остановились, но всего на секунду.
     -- А нам какое дело? -- спросил здоровяк.
     -- Он хочет, чтобы все было тихо-мирно.
     -- К  тому  времени, как он приедет, все и будет  тихо-мирно, -- сказал
здоровяк. -- А теперь иди к черту. Нам надо поговорить с этим мужиком.
     -- Нет, -- лаконично ответил белокурый. -- Убирайтесь отсюда.
     Латиноамериканцы снова пошли в атаку, на этот раз на белокурого, заходя
с  двух  сторон.  Хоб уже  собирался броситься на помощь -- как только уймет
противную дрожь в коленях. Незнакомец стоял на носках, легонько покачиваясь,
а потом  двинулся в сторону здоровяка  легким  танцующим шагом.  Коротышка с
крысиной физиономией достал  что-то из кармана  -- пистолет, нож или бритву,
что именно, Хоб  в темноте не разглядел. Однако это было неважно, потому что
незнакомец  внезапно  развернулся на  одной ноге  и  ударил  носком,  легким
изящным  движением футболиста,  забивающего гол. Предмет,  который коротышка
достал из  кармана, улетел куда-то во тьму и  с металлическим звоном упал на
крышу какой-то дальней машины.
     -- Ни фига  себе!  --  сказал  здоровяк,  нагнул свою  круглую башку  и
ринулся вперед. Но белокурый уже снова развернулся, сделав странный балетный
пируэт, нырнул в сторону и выбросил вперед  руки. Раздался странный треск --
это  руки  незнакомца  соприкоснулись с  плечом и  головой верзилы.  Верзила
остановился, пошатнулся, неуклюже замахнулся на белокурого -- но тот был уже
вне  пределов  досягаемости.  Пританцовывая  на  носках,  он  устремился  на
коротышку, пролетел мимо  и с размаху  врезал локтем ему в  брюхо. Коротышка
взревел и замахал кулаками. А незнакомец опять развернулся и выбросил  назад
ногу. Нога врезалась коротышке  в солнечное сплетение.  Тот сдавленно ухнул,
упал на спину и принялся ловить ртом воздух. А незнакомец тем временем снова
приблизился  к здоровяку, размахивая  руками с такой скоростью, что  их было
почти не видно, и нанося удары ногами. Верзилу внезапно подбросило в воздух.
Некоторое   время  он   повисел  горизонтально,  перпендикулярно  белокурому
незнакомцу,  а потом  рухнул на асфальт,  треснувшись  затылком.  Там  он  и
остался лежать,  стеная сквозь  окровавленные  зубы, точно  огромный  жук  с
латиноамериканским  акцентом,  которого  перевернули  на  спину и  раздавили
ногой.
     Белокурый  незнакомец обернулся.  Здоровяк  полежал-полежал,  с  трудом
поднялся  на  ноги,  но попыток  напасть уже  не  возобновлял -- а  бросился
бежать. Через пару секунд следом за ним уковылял и коротышка.
     -- Ну, полагаю, с этим мы разобрались, -- сказал незнакомец.
     -- Спасибо, -- произнес  Хоб, с  трудом сдержав порыв броситься  в ноги
незнакомцу и поцеловать его туфли на мягкой подошве. Как-никак  тот спас ему
если не  жизнь, то, по крайней  мере,  шкуру. -- Нельзя ли узнать,  как  вас
зовут?
     -- Конечно. Мое имя Хуан Брага, хотя обычно называют меня Вана.
     Брага! Испанское  "p"!  Правда, кольца с изумрудом нет,  но ведь он мог
его снять, когда принимал душ,  и забыть надеть  обратно...  Нет,  не  будем
делать поспешных выводов. Испанских имен с "p" -- до черта. Тем более что  у
этого "p" не двойное. И  вообще, "p" -- один из популярнейших звуков во всех
языках, если не считать японского.
     -- Я вас никогда не видел, -- заметил Хоб.
     -- Это потому, что я большую часть своего времени провожу на фазенде.
     -- На какой?
     -- К'ан Соледад. Она принадлежит Сильверио Варгасу, моему патрону.
     -- Варгас... Нет ли у него сына по имени Этьен?
     -- Есть.
     -- Мир тесен!  -- сказал Хоб. Впрочем, это утверждение было само  собой
разумеющимся -- Ибица действительно очень  тесный  мирок, хотя когда  на ней
живешь, об этом временами забываешь.



     В ту ночь  Хоб замечательно выспался -- в своей  собственной постели, в
своей собственной спальне, на своей собственной фазенде. И ветки миндального
дерева убаюкивающе шуршали за окном Утром он побрился, надел чистые джинсы и
голубую футболку с тремя  пуговками и  спустился на кухню,  приготовить себе
чего-нибудь на  завтрак. Газовый  баллон  оказался пуст, наполнить  запасной
тоже никто не потрудился. Хоб сунул большие оранжевые  баллоны в  багажник и
поехал  завтракать к  Аните.  Он  устроился в  открытом дворике,  под  сенью
виноградных  лоз, оплетавших выступающие концы балок  низенькой крыши. Потом
обменял  пустые баллоны  на полные  напротив,  в  универсальном  магазинчике
Пабло. Но домой решил пока не  возвращаться. Доехать, что ли, до Гарри Хэма?
Да нет, лучше повидаться с ним в "Эль Киоско" в Санта-Эюлалиа. Хоб поехал  в
город, нашел место для машины на стоянке у "Гамбургеров" Умберто, и пошел  в
"Киоско".  Гарри действительно был там. Он доедал свою яичницу  с ветчиной и
читал  позавчерашнюю  "Париж  Геральд  Трибюн".  Хоб  подсел  к нему, и  они
заказали себе по cafe con leche <Кофе со сливками (исп.)>.
     -- Ну, что новенького? -- спросил Гарри.
     Хоб  рассказал про  вчерашний вечер, про Аннабель,  про двух мужиков на
стоянке и про своего белокурого спасителя.
     -- Сказал, что его имя Хуан Брага,  но обычно  его  называют Вана. Тебе
это что-нибудь говорит?
     -- В первый раз слышу.
     -- Он сказал тем двоим, что Сильверио Варгас должен сегодня приехать на
остров. Должно быть, это  что-то значит, хотя на них и не  произвело особого
впечатления Слышал про него?
     Гарри покачал головой.
     -- У меня новостей никаких, кроме  письма от Марии. Она развлекается на
Майорке. Послезавтра должна приехать. Ну, что будем делать?
     Хоб старался сосредоточиться, однако  царящая на острове всеобщая  лень
уже начинала брать свое.
     -- Думаю, стоит подождать развития событий. Как там  говорил Фриц Перл?
"Не подгоняй реку!"
     --  Это  мог бы быть девиз нашего острова,  --  заметил Гарри. -- Пошли
сегодня на Агуа-Бланка?
     -- Пошли, --  согласился Хоб. -- Я уж и не помню, когда в последний раз
был на пляже. Перекусим прямо там, в "Ла Терраса".
     --  Отлично!  --  сказал  Гарри.  --  Давай  встретимся  на  дороге  на
Агуа-Бланка и поедем на одной  машине, чтобы  не гонять обе по  этой  козьей
тропе.
     -- Возьмем мою, -- предложил Хоб. -- Она все равно прокатная. Ну, через
пару часиков увидимся. У меня есть еще дела.
     -- Какие? -- поинтересовался Гарри.
     -- Надо  забрать белье из прачечной,  купить газировки  и отвезти домой
газовые баллоны. Столько хлопот!
     Управившись с домашними делами, Хоб приехал  на дорогу на Агуа-Бланка и
подождал  Гарри.  Тот  привез  с собой одеяла и  несколько  книжек  в мягких
обложках. Они перенесли их в машину Хоба  и  поехали по ухабистой грунтовке,
которая  вилась  по  предгорьям   и  кончалась   у  автостоянки  над  пляжем
Агуа-Бланка. Они  собрали вещи, зашли  в  ресторан,  чтобы  заказать столик,
попросили подать ленч через  час и спустились  на пляж.  День был  чудесный:
лазурное  небо,  небольшие  облачка,  сине-зеленое  море  и  загорелые  тела
отдыхающих,  разбросанных по пляжу  длиной в  две  мили. Они  устроились под
соломенным зонтиком, дав  монетку мальчишке, который его  стерег, расстелили
полотенца и улеглись загорать. Потом пошли искупались, потом позагорали еще.
Повторили  эту  процедуру еще два раза, а  тут и время ленча  подошло. В "Ла
Террасе" им подали рыбное  ассорти, куда было намешано все, что  вылавливали
рыбаки  у  берегов  острова,  с  серым  местным  хлебом,  оливковым  маслом,
маслинами  и  парой  бутылок  "Сан-Мигеля", чтобы запить все  это. Потом они
вернулись  на  пляж, окунулись  еще  разок  и несколько часов продремали под
зонтиком.  Это был один  из тех  изумительно  бестолковых  дней,  которые  и
составляют  всю прелесть летней  жизни на Ибице -- для  иностранцев. Местные
жители спускаются к морю лишь затем, чтобы наловить рыбы.
     Хоб отвез Гарри туда, где бывший коп оставил свою машину, и договорился
встретиться с ним позднее за  обедом. Вернулся к себе  на виллу, по-быстрому
принял душ (бак на крыше уже давно никто не наполнял), побрился и переоделся
к обеду. Потом вернулся в Санта-Эюлалиа и зашел к Сэнди. Просматривая почту,
он  обнаружил записку от Большой Берты, которую передал один из ее знакомых,
заезжавший сюда. "Есть разговор. Приезжай завтра утром". Хоб свернул записку
и сунул ее в карман. Есть надежда, что до его прихода ее прочитало не больше
двух  десятков  любопытных.  Вскоре  прибыл  Гарри.  Они   выпили  по   паре
стаканчиков, потом пошли обедать к Хуанито вместе с несколькими знакомыми. У
Хуанито подавали очень вкусных омаров под майонезом. Напоследок завернули  в
"Черную кошку" и разошлись по домам.



     --  Хоб, --  сказала  Берта на следующее  утро за  завтраком, когда Хоб
завернул к ней, -- будешь ли ты выдавать мне деньги на расходы?
     -- Зачем?
     -- Я уже успела потратиться.
     -- Упомяните об этом в своем отчете. Шучу, шучу. На что?
     -- Я  дала  взятку. Ведь  помощникам детектива  положено давать взятки,
верно?
     -- Ну, это смотря что вам удалось узнать.
     -- Это обойдется тебе в две тысячи песет.  Именно столько я выложила за
напитки для Долорес.
     -- Кто такая Долорес?
     -- Официантка.  Работает у Чумазого Доминго. У  нее квартирка  рядом  с
Аннабель.
     -- Без проблем, -- сказал Хоб, доставая из кармана пару тысячных купюр.
-- И что же вы узнали?
     Берта сунула деньги в свою сумку с надписью  "Ибица".  Старушка  просто
сияла.
     --   Ну  вот,  теперь  я  чувствую  себя  настоящим  детективом!  Самое
потрясающее ощущение с тех пор, как я первый раз кололась ЛСД!
     -- Ужасно рад  слышать,  --  сказал  Хоб. -- Ну  а теперь, если вы  уже
закончили похваляться, может, все-таки расскажете, что именно вы узнали?
     -- Да ничего  особенного!  -- обиженно сказала Берта. -- Всего лишь имя
того человека, которого ты пытался выследить. Ну, того,  которого  видели со
Стенли Бауэром в Париже.
     Берта изложила  Хобу то, что рассказала ей Долорес. Официантка  была на
своем  балконе, развешивала  белье  после  стирки, когда к  Аннабель  пришел
посетитель.  Это было  на следующий  день  после того,  как Стенли улетел  в
Париж. Незнакомец был не очень высокий, но коренастый, смуглый, загорелый, и
у него был, как выразилась Долорес, "дурной глаз", хотя  что это значит, она
не объяснила. Аннабель его, похоже, не знала, однако впустила. Долорес вышла
на другой балкон с остальным бельем и услышала,  как они разговаривают. Слов
она  не разобрала, но тон был  явно недружелюбный. Мужчина повысил голос. Он
говорил по-испански.  Аннабель  отвечала  по-английски,  похоже,  возражала.
Долорес была уверена,  что слышала  звук пощечины и плач Аннабель. Потом они
снова  заговорили, на  этот раз тихо, но  напряженно. Долорес уже думала, не
сходить ли позвать на  помощь --  в  полумиле  от их  дома находятся казармы
гражданской  гвардии, --  но тут мужчина  ушел,  хлопнув  дверью. Он  сел  в
машину,  оставленную  на углу,  и  уехал  к  Сан-Антонио, в  противоположную
сторону от Ибица-Сити.
     -- Она не говорила, было ли на нем кольцо с изумрудом? -- спросил Хоб.
     -- О кольце она не  упоминала.  Но когда  я  спросила про  кольцо,  она
сказала, что да, оно вроде бы было.
     -- А имя?
     -- Единственные слова, которые  сумела  разобрать Долорес, -- это когда
Аннабель произнесла "Арранке, пожалуйста, не надо!" Это  после того,  как он
ее ударил.-- Арранке?
     -- Это то, что она слышала. По крайней мере, ей так показалось.
     --  Вы молодец!  -- сказал  Хоб.  --  До  окончательной  идентификации,
конечно, еще далеко, но по крайней мере тут есть за что ухватиться.
     -- Хотите что-нибудь выпить? --  спросила  Берта.  -- Мне буквально  не
сидится на месте!
     -- Кофе, если можно.
     Хоб  прошел  вслед  за  ней  на кухню,  выложенную кафелем. Пока  Берта
наполняла кофейник, Хоб сказал:
     --  Аннабель мне  говорила,  что  встречалась с  Этьеном.  Вам об  этом
что-нибудь известно?
     -- А то как же!  -- сказала  Берта. -- Тебе с молоком? Садись, я сейчас
расскажу. Этьен -- имя французское, но этот мальчик из Бразилии. Он живет на
острове. Первое, что тебе  скажет  любой,  кого ни спроси,  --  это  что  он
красивый.
     -- А второе?
     -- Что  он богат.  Или, скорее,  что ему светит большое наследство. Дай
сигаретку, я все расскажу.
     Когда Аннабель  и  Этьен  встретились  на вечеринке в новом доме Урсулы
Оглторп близ Санта-Гертрудис, между ними вспыхнула похоть с первого взгляда.
Эти двое красивых людей без предрассудков были созданы друг  для друга -- по
крайней мере, на  ближайший месяц точно.  На Ибице была  весна, время, когда
все,  устав от  зимних холодов, ищут приключений  на лето. Этьен только  что
прилетел  из  Рио-де-Жанейро. Они с Аннабель взглянули  друг на друга поверх
узких бокалов с шампанским -- и игра началась.
     Они прошли  весь круг  удовольствий  -- ходили на дискотеки, устраивали
пикники  на пляже и попойки в старинных погребках Старого  Города, лазили  в
пещеру Танит, любовались закатами над Вед рой, гуляли вдоль древней  римской
стены,  глядя  сверху  на игрушечные  теплоходы,  стоящие  в гавани  на фоне
зеленого моря.
     Когда  наслаждения острова  начали  им  приедаться, они воспользовались
авиабилетом   Этьена   на   неограниченное   число   рейсов   и  отправились
путешествовать. Биарриц, Сантандер, Хуан-лес-Пине, а  потом за Атлантику  --
на Ямайку  и даже  в  Гавану. Но когда  они  вернулись,  что-то  между  ними
изменилось. Такому опытному глазу, как у Берты, сразу было заметно, что в их
отношения  вкралось  разочарование.  Аннабель  ей не  говорила,  что  именно
получилось не так. Но через неделю после возвращения она порвала с Этьеном и
начала встречаться со Стенли Бауэром. Вскоре Стенли улетел в Париж.  А Этьен
уехал  на отцовскую  виллу в  горах над Сан-Хуаном, и в последнее  время его
было почти не видно. Вот как обстояли дела.



     Приняв  душ и переодевшись в свободный белый костюм, какие было принято
носить  летними вечерами, Хоб покинул свою фазенду и поехал в Санта-Эюлалиа.
Не без труда  найдя место  для парковки,  он направился  к Сэнди, любуясь по
дороге  лиловым закатом. У  Сэнди,  как  всегда,  яблоку негде  было упасть.
Магнитофон играл барочные мелодии  эпохи Возрождения. В бокалах  с "Кровавой
Мэри" и джином с содовой позвякивал лед. Зал был освещен  рассеянным светом,
льющимся  из-под соломенных  корзин, наброшенных  на слабые лампочки  вместо
абажуров.
     Хоб протолкался сквозь  толпу и  проверил  почту,  сваленную  на стойке
рядом с баром. Писем он не ждал, но кто его знает! Он с удивлением обнаружил
полупрозрачный голубой  конверт,  пришедший  из Парижа. Распечатав его,  Хоб
удивился  еще  больше. Там  был  чек на десять тысяч  франков  и  записка от
Жан-Клода.  В  ней  с обычной лаконичностью  Жан-Клода говорилось следующее:
"Это часть оплаты за последнюю сделку агентства. Найджел уже должен был тебе
все рассказать. Он обещал также заняться другим делом".
     Найджел в Париже? Какая еще  сделка? Какое "другое дело"? У Хоба голова
пошла кругом. Нет, деньги получить приятно,  спору нет -- это вообще одно из
наивысших  наслаждений,   знакомых   современному   человеку,   --   но  все
удовольствие портило неприятное ощущение, что происходит нечто важное,  а он
не в курсе.
     Хоб еще раз пересмотрел всю почту, надеясь найти письмо с объяснениями.
Ничего! Он окликнул Сэнди  и спросил, не звонили ли ему в последнее время.--
Дорогой мой, --  ответил Сэнди, -- если бы звонили, я бы тебе сказал,  ты же
знаешь! Погоди, спрошу у бармена.
     Он обернулся.
     -- Филип, Хобу никто не звонил?
     -- Никто, -- ответил Филип. -- А то я бы сказал.
     -- А  можно позвонить? -- попросил  Хоб. -- Дело,  понимаешь,  довольно
важное...
     В  то  время  Сэнди  был  одним  из  немногих  обладателей  телефона  в
Санта-Эюлалиа и  не  очень  любил разрешать пользоваться им клиентам. Однако
Хоб --  это особый случай.  Местные жители немного гордились его детективным
агентством.
     -- Конечно. Только постарайся  не  занимать  его слишком  надолго. И не
забудь спросить у оператора, сколько ты проговорил и сколько это стоит, если
будешь звонить за границу.
     Хоб  поднялся  наверх, в маленькую,  выложенную  кафелем комнатку,  где
обычно  ночевал  Сэнди,  когда бар бывал открыт допоздна  и ему  не хотелось
ехать  на свою виллу  в Сиесте. Хоб  позвонил оператору  в Ибице  и попросил
набрать номер  квартиры  Эмили  Шумахер, где ныне  обитал Найджел.  Номер не
ответил. Хоб попытался найти Найджела в его собственном доме в Кью-Гарденс в
Лондоне. Безрезультатно. Тогда  Хоб  позвонил в Париж, в бар "Кит-Кэт",  где
принимали звонки  для  Жан-Клода. Но  владелец сказал, что Жан-Клод сейчас в
отъезде  и куда уехал  -- неизвестно. Может, что передать? Хоб назвал себя и
сказал, что ему срочно надо найти Жан-Клода. Не знает  ли владелец бара хотя
бы приблизительно, где он сейчас может  быть? Владелец ответил: "Может, вы и
в  самом  деле  его  начальник,  мсье,  но для меня  вы  -- только  голос  в
телефонной  трубке. Возможно,  вы  действительно  знаете Жан-Клода.  В таком
случае вы должны знать, что, если я вам скажу, где он сейчас, он меня убьет.
Тем более я все равно этого не знаю, клянусь".
     Хоб не забыл записать время и стоимость  переговоров. Спустившись вниз,
он попросил Сэнди прибавить эту  сумму к его счету. Потом заметил только что
вошедшего Гарри Хэма и показал ему письмо Жан-Клода.
     -- Ты мне не раз говорил, что Найджел --  человек рассеянный, -- сказал
Гарри. --  Вот  тебе  доказательство.  Как ты думаешь, Аннабель может что-то
знать?
     -- Может, -- ответил Хоб. -- Она -- единственный известный мне человек,
который знает и Найджела, и сеньора Арранке. Надо заехать к ней и узнать.
     -- Хочешь, я поеду с тобой? -- предложил Гарри. -- Мне все равно делать
нечего.
     Они отправились в  Ибицу  на машине  Гарри, обогнули  город, приехали в
Фигуэреты  и остановились  около "Улья",  дома  Аннабель, примерно  в десять
вечера. В квартире Анна-бель  было темно, и на стук она  не ответила. Но  из
соседней  квартиры  выглянула  ее соседка, Долорес,  в  купальном  халате, с
головой, замотанной полотенцем.
     --  Вы  не  Хоб  Дракониан?  --  спросила   она.  Когда   Хоб   ответил
утвердительно, Долорес сказала:
     -- Аннабель так и думала, что вы заедете. Она оставила вам записку.
     Девушка сходила за запиской и вручила ее Хобу.
     В записке говорилось:  "Хоб, дорогой! Произошли важные события. Я еду в
Лондон. Если  мне повезет, я,  возможно,  разузнаю  то, что тебя интересует.
Если решишь приехать -- а это было бы неплохо, -- я остановлюсь у Арлен".  И
номер телефона в Южном Кенсингтоне.
     Вернувшись  в  машину,  Хоб  сел  и  задумался.  Гарри  подождал, потом
спросил:
     -- Ну и куда теперь?
     -- В аэропорт! -- сказал Хоб.
     -- Ты же без вещей!
     -- Ничего, паспорт, деньги и записная книжка при мне. А бритву и лишнюю
пару джинсов можно купить и в Лондоне.

     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Лондон



     Самолет  поднялся  в воздух  согласно  расписанию,  полет  проходил без
приключений.  Погода  была пасмурной, но  самолет компании  "Иберия"  быстро
набрал высоту  и вырвался  из-под облаков. Вскоре под крылом  распростерлась
зеленая Англия. Около полудня прибыли в Хитроу.
     Пройдя таможню и  иммиграционную службу, Хоб  сел в автобус и доехал до
вокзала  Виктория.  Нашел телефонную будку  и  попытался еще  раз  разыскать
Найджела   в  Париже,  у  Эмили   Шумахер.  Номер  не  ответил.  Позвонил  в
Кью-Гар-денс -- просто на всякий случай. И там никто не ответил.
     Хоб перекусил  в  пиццерии  рядом  с  вокзалом,  потом позвонил  еще  в
несколько мест -- на этот раз искал, где бы остановиться. Никого из знакомых
в городе, похоже, не  было. Видимо, придется потратиться на  гостиницу, чего
Хоб обычно  избегал,  наполовину  из экономии, наполовину  из  принципа.  Он
достал  свою  записную  книжку в  коричневом  переплете  из  кожзама и нашел
телефон Лорне  Атены,  музыканта  из  Вест-Индии, с которым  познакомился на
вечеринке в Париже. Позвонил. Лорне оказался дома и сказал, что переночевать
у  него  можно,  если Хоб  не  имеет  ничего против  ударных инструментов  и
согласится спать на диване. Хоб не одобрял ни того,  ни другого, но дареному
коню  в  зубы  не  смотрят, даже если ты частный  детектив. Он решил сегодня
заночевать у Лорне, а назавтра поискать что-нибудь получше.
     Лорне  жил  на  Вестборн-Гроув,  в  самом  сердце  района,  населенного
выходцами  из Вест-Индии. Это  была  длинная,  широкая, несколько запущенная
улица,  известная   своими   антикварными  лавками   и   стычками  на  почве
межнациональной  вражды. Хоб позвонил  по домофону,  и  Лорне  впустил его в
подъезд. Квартира Лорне была на пятом этаже без лифта.
     Когда сильно запыхавшийся Хоб вошел, Лорне приветствовал его,  пожалуй,
с  излишней   экспансивностью.  Лорне  был  довольно  светлокожим  негром  и
отращивал  буйные  локоны, потому что  считал,  что  ему это  идет.  Он  был
саксофонистом, и хорошим саксофонистом.
     -- О, привет! Как  я рад  тебя  видеть! Заходи,  стряхни со  своих плеч
бремя белых!
     Лорне был маленьким и подвижным. Он в мгновение ока сунул  Хобу бутылку
пива, сандвич  с курицей и здоровенный косяк,  из тех, которые сворачиваются
из газеты и отрубают тебя на весь день до вечера. От косяка Хоб с сожалением
отказался. Мозги ему сегодня еще понадобятся.
     Лорне дал ему запасной  ключ  от  квартиры. Хоб принял душ,  побрился и
переоделся в чистую одежду, одолженную у Лорне: джинсы, шерстяная  рубашка и
куртка  на теплой подкладке.  Потом уселся в викторианской  гостиной  Лорне,
закурил "Дукадо",  разыскал  рабочий телефон Джорджа  Уитона,  записанный на
клочке газеты, и позвонил.
     Трубку  взяла  секретарша Джорджа,  попросила подождать, пошепталась  с
кем-то и передала трубку Джорджу. Хоб начал было представляться,  но Джордж,
оказывается,  помнил,  как  они  встречались несколько лет  тому назад.  Хоб
сказал, что ищет Найджела и что дело срочное.
     -- Я думал, он в Париже, -- сказал Джордж.
     -- Я  думал, он в Лондоне, но мне передали, что он в Париже. И теперь я
вообще не знаю, где он, а мне очень надо его найти.
     --  Вообще-то  я и сам его ищу, -- сообщил Джордж. -- Ничем  помочь  не
могу.  А вы  не  пробовали  заехать в  галерею Дерека  Посонби  в Вест-Энде?
Загляните туда. Я им звоню, но никак не могу дозвониться.  Знаете, что я вам
скажу?  Заезжайте-ка  сегодня  вечером  ко  мне,  где-нибудь часов  в  семь,
обсудим, как обстоит  дело, и, может, вместе что-нибудь  придумаем. Надеюсь,
Найджел не пустился во все тяжкие, как бывало.
     -- Я  тоже  надеюсь,  --  сказал Хоб  и  записал  адрес Джорджа.  Потом
попытался найти Аннабель по лондонскому телефону Арлен. Арлен сняла трубку и
сказала, что Аннабель ушла.
     -- По магазинам, -- добавила она без всякой надобности, -- но она ждала
твоего  звонка. Нельзя  ли  тебе перезвонить? Хоб  оставил  телефон  Лорне и
сказал, что попробует сам перезвонить через несколько часов.
     Затем он  попытался  разыскать Жан-Клода в Париже,  но  снова попал  на
вчерашнего  мужика,  и  тот  снова  отказался  сообщить,  где  сейчас  может
находиться Жан-Клод.
     В  конце  концов  Хоб   позвонил  Патрику.  Трубку  сняла  его  невеста
Анна-Лаура, которая сообщила, что Патрик на несколько дней уехал к друзьям в
Амстердам.
     --  Тебе  пришло письмо, -- сказала Анна-Лаура,  --  но на  той  неделе
приходил Найджел и забрал его с собой. Письмо пришло с оказией.
     -- А как оно было надписано?
     -- Тебе, через агентство, по нашему адресу.
     -- Найджел его при тебе не распечатывал?
     -- Распечатал и прочел.
     -- Он тебе ничего не говорил, о чем шла речь в письме или от кого оно?
     --  Нет. Он  быстро прочитал, поджал губы, сказал "Ага" -- таким тоном,
словно имел  в виду: "Как интересно!" или "Ну  надо же!" -- вот такое "ага".
Потом сунул письмо в конверт, положил в карман, поблагодарил меня и ушел.
     -- А письмо было длинное?
     -- На одной страничке. Это я точно помню.
     -- Обратного адреса на конверте не было?
     -- По-моему, нет. Впрочем, я не помню.
     -- А не было ли в этом письме чего-то необычного? Ну, в смысле с виду.
     -- Ну,  бумага была такая шуршащая.  Я обратила внимание, когда Найджел
его распечатал. Дорогая, наверно. Это ведь дорогая бумага, которая шуршит?
     -- Да, вроде бы. А еще?
     -- Да ничего. Разве что герб...
     -- Герб? Точно?
     -- Я не уверена. Я вот сейчас роюсь в памяти, пытаюсь  вспомнить что-то
полезное. Возможно, я это просто придумала.  Но, по-моему,  на письме все же
было нечто вроде выпуклой печати или герба. Помнится, красно-желтая.
     Хоб с  трудом  удержался  от  того,  чтобы  переспросить: "Ты уверена?"
Вместо этого он спросил:
     -- А на конверте герба не было?
     -- По-моему, нет. Ни печати, ни обратного адреса.
     --  О'кей.  Спасибо  большое,  ты  мне  очень  помогла.  Больше  ничего
припомнить не можешь?
     -- Да нет. Только вот Найджел спросил, нельзя ли от нас позвонить.
     -- И ты, конечно, сказала, что можно?
     -- Конечно.
     -- И кому он звонил?
     -- Понятия не имею. Он попросил сварить ему кофе, и  я ушла на кухню, а
когда вернулась, он уже повесил трубку, и вид у него был очень довольный.
     -- А потом?
     -- Он сказал, что ему надо позвонить Жан-Клоду.
     -- И что он ему сказал?
     -- До Жан-Клода Найджел не дозвонился, сказал,  что, наверно, он торчит
в одном из кафе на Форуме, и ушел.
     -- И все?
     -- Все. Все,  что я помню. На  самом  деле,  боюсь, я могла еще  что-то
присочинить.



     Отправляясь на остров Сан-Исидро в Карибском море, Найджел был счастлив
и полон надежд. Но когда Европа осталась позади и  под крылом "Фламинго-737"
распростерлась   унылая  гладь  Атлантики,  его  хорошее  настроение  начало
улетучиваться. Найджелу внезапно  пришло  в  голову, что  на самом деле  ему
вовсе не хотелось куда-то лететь. Больше всего ему хотелось как можно скорее
вернуться в Лондон. Конец июня, на носу день рождения его матушки. Найджел и
его брат,  Джордж,  на  мамин  день рождения  всегда приезжали в ее  усадьбу
Друз-Холл близ Эйршира в южной Шотландии.  Найджел не любил пропускать мамин
день рождения. А в этом году ей должно исполниться восемьдесят три. Для  нее
это  важная дата.  И, хотя старушка легко относилась  к своим годам, Найджел
знал, что она в  душе  все больше боится надвигающейся  смерти.  В последнее
время  она  часто заговаривала об  отце  Найджела,  Чарльзе Френсисе Уитоне,
который погиб в Ливане восемь лет назад -- подорвался в джипе вместе с двумя
наблюдателями ООН, собирая материалы для  статьи в "Гардиан". Чарльз и Хеста
разошлись много лет назад и встречались только на больших семейных сборищах.
Но когда Чарльза убили,  Хеста,  казалось,  потеряла нечто  важное. Старушка
заговаривала  о нем лишь  тогда,  когда чувствовала  приближение собственной
смерти  --  когда у нее разыгрывался артрит  или начинало барахлить  сердце.
Найджел всегда  был паршивой овцой  в семье  --  и зеницей ока Хесты  Уитон.
Джордж был  занудой, добросовестным чиновником, выполняющим какую-то  унылую
работу в  отделе контрразведки, и вечно обжевывал вопрос, жениться ли ему на
Эмили, с которой он был неофициально помолвлен вот уже три года.
     Найджел хотел  поехать туда  ради  Хесты.  Не так  уж  много времени он
уделяет   своей   семье.  Четыре  года  назад  Хеста  перенесла  чрезвычайно
болезненную операцию  на желчном  пузыре  в полном  одиночестве,  потому что
Найджел  торчал  в Чаде, пытаясь встретиться с Санджем аль-Аттаром.  Это был
короткий  период  работы Найджела  в комиссии  по  борьбе  с рабством  и  не
единственный  случай,  когда  в  семье что-то происходило,  а  его рядом  не
оказывалось. Уитоны были не особенно дружной  семьей,  но в них существовала
эта  мрачноватая  шотландская  преданность,  угрюмая, суровая  и надежная. И
Найджел  чувствовал, что вечно предает своих родичей. А ведь он был старшим.
И  полагал, что лучше их всех знает свет.  У Найджела  были золотые руки,  и
больше всего на свете он любил натянуть какие-нибудь старые джинсы и взяться
за  починку,  которой Друз-Холл,  усадьба  его  матери, требовал  постоянно.
Найджел  особенно любил каменные изгороди.  Изгороди были  не очень древние,
где-нибудь прошлого  или  позапрошлого века, но  тем  не менее  представляли
собой  прекрасный  образчик  мастерства  каменщика.  Камни  были   тщательно
подобраны  --  слава Богу,  чего-чего, а  камней в  Шотландии  хватает  -- и
выложены  так искусно, что  между ними и шила не просунешь.  Найджел нигде в
Европе  не встречал такой хорошей кладки, даже на  Ибице,  где более древние
каменные стены были  выложены не хуже египетских пирамид или странных храмов
на Мачу-Пикчу. И,  как  и они, каменные изгороди Чертога Друидов никогда  не
были повреждены пушечными снарядами.,
     Найджел   любил   хорошую  старую   кладку.   Он   сам   был   неплохим
архитектором-любителем.   Его   фазенда   на  Ибице,   близ   Сан-Хосе,  под
Эскабеллами, была  выстроена им самим, по собственному проекту. Да, конечно,
он ее потерял по бракоразводному контракту. Но он имеет право выкупить ее за
установленную цену. Если добудет денег -- что с годами становилось все более
и  более  сомнительным. Так что  усадьба  его матери в  Шотландии  --  самое
близкое к тому, что можно назвать домом. Дом в Кью-Гарденс Найджел  домом не
считал. Он приобрел  его в короткий  период своего процветания,  больше  как
капиталовложение,  а  также  затем, чтобы было  где  остановиться  во  время
приезда в Лондон. Он сам  переделал  внутреннюю  обстановку, что существенно
увеличило  стоимость  здания. Дом  стоял  на  Кинг-стрит,  на полпути  между
станцией  метро и  главным входом в парк Кью-Гарденс. Хорошее  место, хотя и
немного  запущенное,  особенно   после   большого   урагана,   опустошившего
Кью-Гарденс.  И тем не менее  выгодное капиталовложение -- оно принесет кучу
денег,  если,  конечно, Найджел решит  его продать.  А  пока  что он  жил  в
единственной  комнате в подвальном  этаже, потому  что  остальную часть дома
приходилось  сдавать:  две  квартиры,  которые он  устроил на  первом, и три
комнаты  на  втором и третьем этажах. Славный домик;  но особой любви к нему
Найджел не испытывал. Его сердце  принадлежало камню, живому камню Шотландии
и Ибицы, древнему камню, помнящему  старые времена  и традиции.  Быть может,
именно  любовь к древностям  и  заморским диковинкам и  заставляла  Найджела
мотаться по свету. Это чертово шило в заднице, интерес к новым лицам и чужим
странам  гнал его  все  дальше и  дальше,  и из-за  этого-то  Найджел  вечно
пропускал важные события, вроде маминого дня рождения.
     Чем больше Найджел думал об этом, тем больше он злился.  Что  за наглец
этот Сантос! Он,  должно быть, думает, что Найджел -- что-то вроде бродячего
коробейника! И на хрена  Найджелу сдалась его  чертова сделка и эти  чертовы
пять  сотен  баксов задатка! А ведь наверняка  придется заночевать  на  этом
чертовом острове. В Лондон  он вернется в лучшем случае послезавтра. И снова
пропустит мамин день рождения! Это ужасно.
     А может, ну его к черту? Может, стоит вернуться домой, побыть с семьей?
Вот и сестре, Элис, требуется  его поддержка -- хотя, если  поразмыслить над
тем,  что она рассказывает, пожалеть стоит скорее ее мужа, Кайла. Но у Кайла
своя семья есть, пусть они  его жалеют -- все эти Джо, Бобы  и  Мэри-Джи,  с
которыми Найджел виделся на свадьбе Элис в Далласе два с половиной года тому
назад. Конечно,  надо  признать, Элис  несколько  сварлива,  а  единственное
преступление  ее мужа, похоже, состояло в  том, что он надолго  оставлял  ее
одну, уезжая  по делам, -- он занимался разными рискованными  предприятиями,
что позволяло Элис вести роскошную жизнь в большой деревенской усадьбе в ста
восьмидесяти милях  к югу от Амарильо. И теперь  Элис чувствовала,  что  она
этого  больше не  выдержит,  --  а  ведь ей следовало  бы знать, во  что она
ввязывается,  когда  выходила замуж  за  Кайла.  К тому  же они  с Найджелом
никогда особенно не  уживались. И все-таки  она его сестра, часть его семьи.
И, опять же, мама...
     -- Не желаете ли освежиться, сэр?
     Найджел вздрогнул и поднял глаза. Из-за своих размышлений он совершенно
забыл, где находится. А теперь вспомнил, что он -- в на три четверти  пустом
самолете, летящем через Атлантику. К нему обращалась стюардесса -- стройная,
подтянутая, с  красивым  бюстом, довольно хорошенькая,  на  вид -- лет около
тридцати. Золотистая кожа -- похоже, евроазиатка, любимый тип Найджела.
     -- Освежиться?  --  переспросил  Найджел.  -- А спиртные напитки  у вас
подают?
     -- Да, сэр. Что вам угодно?
     --  Шотландское виски.  Неразбавленного, пожалуйста.  "Гленливет", если
есть. И еще, милочка, мне нужен совет.
     -- Совет, сэр? Какой?
     -- Что  можно подарить на день  рождения восьмидесятитрехлетней леди, у
которой есть все?
     -- Дайте подумать, -- сказала стюардесса.
     Она сходила в буфет и принесла Найджелу  виски. Они разговорились. Сама
она с Барбадоса,  сейчас живет в  Лондоне. И ей, похоже, не меньше нравились
крупные,  яркие  англичане  средних  лет  с  рыжей  бородой и  ярко-голубыми
глазами, чем Найджелу -- хорошенькие евроазиатки с золотистой кожей  и ясным
взглядом. Они  обсудили,  что  подарить на день  рождения матушке  Найджела,
потом поболтали  о том о сем -- самолет был почти пуст, и  работы у  девушки
было   не  слишком  много.  Ко   времени  прибытия   в  Сан-Исидро  они  уже
Договорились, что  встретятся  на рынке сегодня вечером. Эстер видела  очень
приятные  примитивистские  акварели в  хорошеньких  рамочках,  принадлежащие
кисти художника  с Сан-Исидро, довольно известного на острове. Должно  быть,
это подойдет в качестве подарка.
     Самолет зашел на посадку  в Сан-Исидро вскоре  после полудня. Посмотрев
вниз, Найджел увидел плоский, каменистый, заросший пальмами  островок. Вдали
виднелся берег Венесуэлы. Над горизонтом висели пухлые облачка, солнце сияло
ярко,  как  и  положено  в  тропиках.  Найджел  уже совершенно  оправился от
приступа  угрызений совести и  теперь  предвкушал встречу с Эстер, а потом с
Сантосом.



     На следующее  утро Найджел поднялся рано, в  самом радужном настроении.
Стюардесса, стройненькая  и подтянутая в своей униформе, как раз  собиралась
уходить. Ее самолет  летел обратно в Лондон. Она послала  Найджелу воздушный
поцелуй от дверей номера.
     Примитивистские акварели Найджелу не понравились. Но они с Эстер славно
побродили  по  городу  и  пообедали  в  "Синей   бороде",  лучшем  ресторане
Сан-Исидро. Затем выпили  и  потанцевали  в "Сумеречном  гроте", баре  отеля
"Конгресс". А  потом хорошо поразвлекались  в номере. Теперь Найджел заказал
себе кофе  с  круассанами  и  полез  в  душ. Надо будет  позвонить  Сантосу,
сказать,  что  он  здесь. Жалко,  что  Эстер  сегодня улетает. Впрочем,  они
договорились увидеться в Лондоне.
     Приняв душ и позавтракав, Найджел вышел из "Конгресса" на главную улицу
Пуэрто-Сан-Исидро. Вдоль  гудроновой мостовой росли высокие пальмы. С лотков
торговали фруктами и консервами. Улица была, как обычно, забита двух-, трех-
и четырехколесным  транспортом. Обычная карибская смесь нищеты, ярких красок
и хорошего настроения.
     На  самом деле, если  отмести  в сторону  местный  колорит,  Сан-Исидро
производил  угнетающее  впечатление.  Этот  островок  явно   создавался  как
тропический рай и ничем другим быть не  мог.  А поскольку в современном мире
потребность  в тропическом  рае  сильно  ограничена,  Сан-Исидро пребывал  в
запустении.
     В городке было  всего  несколько приличных зданий с жестяными  крышами.
Одно -- с черепичной крышей, голландское, судя по пропорциям.
     -- Ето банк, сер, -- сообщил ему  лысый таксист с акцентом, характерным
для таксистов стран  Карибского  моря. -- А вон  там  --  Рамерия, там пират
Морган жиль, когда его сделали губернатором.
     -- Замечательно! -- сказал Найджел. -- А  это что такое? -- спросил он,
заметив дальше  по  улице довольно приличный  образчик карибской архитектуры
эпохи короля Георга: здание с двумя крыльями, центральным входом, колоннадой
вдоль первого этажа и  балконом  вдоль  второго. Перед  домом был  ухоженный
газон с несколькими старыми деревьями.
     -- А ето Дом Правительства, сер.
     -- А-а! -- обрадовался Найджел. -- Подвезите меня к центральному входу.
     Найджела, похоже, ждали. Улыбающийся дворецкий признал его,  как только
он  представился,  и провел  внутрь, наверх по шикарной  двойной  лестнице в
расположенный на втором  этаже  аудиенц-зал, завешанный  алыми  портьерами и
уставленный мягкой мебелью. Большие окна до пола были очень хороши, но часть
из них заколочена досками. Комната смотрелась  впечатляюще, однако,  похоже,
там давненько не подметали.
     Возможно, Сантос был разочарован,  когда вместо  Хоба  появился Найджел
Уитон, но вида не подал. Он выбежал из кабинета -- невысокий смуглый мужчина
с заостренной  бородкой,  сильно похожий на Роберта  де Ниро  в роли мистера
Кифра  из  "Сердца  ангела".  На  Сантосе  был   безупречно  пошитый   белый
тропический костюм и коричневые туфли с  заостренными носами. На пальцах  --
несколько колец. Он сердечно пожал протянутую руку Найджела обеими руками.
     -- Рад  вас видеть,  майор Уитон! Жаль,  что мистер Дракониан не  сумел
приехать вместе с вами.
     -- Хоб  просил  передать вам свои  извинения.  Он хотел бы принять ваше
любезное  приглашение,  но, к сожалению, завален  работой. Он шлет вам  свои
наилучшие пожелания.
     -- Я так рад, что он направил ко мне вас, майор!
     -- Увы, всего на пару дней. У нас в агентстве работы невпроворот.
     -- Ну  что ж, на пару  дней, так на пару дней, -- согласился Сантос. --
Тогда, раз время у нас ограничено, пожалуй,
     стоит  сразу взяться за дело. Для начала, пожалуйста, возьмите это,  --
он сунул Найджелу в руку  сложенный чек. -- И, разумеется,  я  распорядился,
чтобы ваш счет из отеля переслали прямо ко мне.
     --  Вы  очень  любезны,  --  сказал Найджел,  припомнив  очень  славный
серебряный сервиз,  который  видел в  торговых  рядах.  Пожалуй,  он как раз
подойдет в качестве подарка на день рождения восьмидесятитрехлетней леди.
     Сантос  повел  Найджела  показывать  дом,  демонстрируя  многочисленные
objets  d'art  <Произведения  искусства  (фр.)>,  которые  в  нем хранились.
Мебельные   гарнитуры   эпохи   разных  Людовиков,   портьеры   и   гобелены
замечательных периодов европейской истории  и бесконечные  стеклянные шкафы,
набитые тем, что Сантос называл "сокровищами искусства".
     --  Славная вещица,  -- заметил Найджел, указывая на  изящную бронзовую
фигурку мальчика на дельфине.
     --  Да, --  согласился Сантос. -- Идемте,  я покажу вам еще. Он  провел
Найджела по длинному мрачному коридору.
     Под потолком висели портреты,  каждый  из которых  освещался  отдельной
лампочкой, льющей желтоватый  свет  на потемневшие  масляные краски. Коридор
был  длинный,  не  меньше сотни футов.  А вдоль него, под портретами, стояли
шкафы  со стеклянными дверцами, наполненные  разными вещицами с  аккуратными
ярлычками. Коллекция яиц Фаберже, которую Найджел на глаз оценил в пятьдесят
тысяч  фунтов.  Уйма драгоценностей, определить  стоимость  которых  Найджел
затруднился,  но  которые,  очевидно,  обладали  по  меньшей   мере  немалой
исторической   ценностью.  Один  шкаф  был  целиком  заполнен  карфагенскими
монетами, похоже, золотыми.  Оценить их стоимость было непросто,  но явно не
меньше сотни тысяч фунтов.
     Гуляя  по  дому,  Найджел  производил   в  уме  подсчеты.  Когда  сумма
перевалила  за  миллион  фунтов   по  самым  скромным   прикидкам,   Найджел
остановился.
     --  Сеньор Сантос, ваша коллекция  действительно замечательна. Полагаю,
вам должно быть известно, что она к тому же обладает огромной стоимостью.
     -- Я не  специалист  в таких вещах, -- ответил Сантос. -- Но  я  всегда
полагал, что это так и есть.
     -- Скажите, Бога ради, как вам удалось собрать под одной крышей столько
уникальных предметов?
     --  О,  эта коллекция не моя,  -- сообщил  Сантос.  --  То  есть не моя
личная. Вы видите перед собой официальные национальные сокровища Сан-Исидро,
и они доверены мне от  имени нации.  Все, что вы видите на  этих стенах и  в
этих  шкафах. А в  запасниках хранится значительно  больше -- немалая  часть
сокровищ еще не распакована.
     -- Кто же все это собрал? -- поинтересовался Найджел.
     -- О, это скопилось за последние двести лет, --  объяснил Сантос. -- На
Сан-Исидро перебывало  немало правителей, и большинство  из них вносили свою
лепту. Не говоря уже о пиратах. Некоторые становились губернаторами острова.
И тоже добавляли к этой сокровищнице немало предметов, которые в то время не
представляли особой ценности, а теперь сделались антиквариатом.
     -- Блестящая коллекция!  -- сказал Найджел.  -- Насколько  я  понял, вы
заинтересованы в том, чтобы кое-что продать?
     -- Вы совершенно правы.
     -- Именно для этого вам и понадобилось наше детективное агентство?
     -- Именно  так, -- согласился  Сантос.  --  Надо сразу добавить,  чтобы
между  нами не возникло недоразумений, что  я продаю эти предметы не с целью
личного обогащения. Я сам достаточно богат, на жизнь  мне хватает. Я думаю о
своей несчастной стране.
     --  Да, конечно,  -- Найджел  постарался, чтобы в его  голосе  не  было
заметно иронии.
     Но Сантос, похоже, говорил серьезно. Он продолжал:
     -- Нам нечем торговать с  зарубежными странами. У нас нет ни  нефти, ни
минералов, ни даже развитой туристской индустрии, поскольку наш остров, хотя
и  довольно красив,  все же не сравнится с Ямайкой или Багамами. На  деньги,
которые  я рассчитываю  выручить  от  продажи этих сокровищ,  я  намереваюсь
открыть училища и колледжи для населения.
     -- А нельзя ли спросить, что именно вы собираетесь продать?
     -- Ну, что до этого, я  намерен распорядиться большей  частью того, что
вы  видите,  --  ответил Сантос, небрежно махнув  рукой. -- По крайней мере,
наиболее ценными предметами.
     Найджел  прикинул, сколько может  стоить вся коллекция. Если то, ч го в
других комнатах, не хуже того, что он уже видел, и если внизу сложено вдвое,
а  то и втрое  больше того, что  находится наверху, то это будет... Сколько?
Десять миллионов фунтов? Двадцать миллионов?
     Найджел внезапно почувствовал себя ребенком, который забрел в пряничный
домик. "Бери все, что хочешь!  -- говорит ему старая ведьма.  -- Это все для
тебя!" И он наедается  до  отвала.  Но когда он хочет  уйти... Нет, все  это
слишком хорошо, s чтобы быть правдой.
     -- Вы  были  очень  любезны, -- сказал Найджел. -- Видимо,  мне следует
объяснить  вам,  как  это  обычно  делается.  Свяжитесь с одной  из  крупных
галерей, скажем, "Кристи" в Лондоне или "Парк-Вернет" в Нью-Йорке. Отправьте
им  каталог  того,  что  у вас  хранится,  --  с  кратким  описанием  и,  по
возможности, с  фотографиями. Попросите  прислать оценщика. Это общепринятая
процедура.
     -- А не могли бы вы оценить их для меня? -- спросил Сантос.
     -- Я могу определить примерную стоимость, но вообще-то я не эксперт.
     --  Однако вы работаете  на группу  дельцов,  торгующих  произведениями
искусства?
     -- Да, мне приходится время от времени иметь дела  в этой области.  Но,
повторяю, я не эксперт.
     -- Эти  эксперты от  "Кристи"... Полагаю, что их  приезд  сюда наделает
много шума?
     --  Оценка может быть  проведена без лишнего шума, -- возразил Найджел.
--  Но специалисты от "Кристи" потребуют точно установить происхождение этих
произведений. Понимаете, им это требуется для каталога.
     -- Да,  я так и думал,  --  сказал Сантос. --  Видите  ли, все  сделки,
связанные с продажей этих вещей, должны производиться в тайне.
     -- Все крупные торговые дома помешаны на тайне сделок.
     -- Но если я укажу  им, с какой сложной процедурой придется столкнуться
при продаже  этих сокровищ, они  могут  начать возражать. Видите  ли, мистер
Уитон, никто  не должен знать о  том, что я их продаю. Они ведь, в сущности,
мне  не  принадлежат.  Это достояние нации. Я  всего лишь  хранитель,  а  не
владелец.
     -- Но вы ведь имеете право их продать?
     -- О,  давайте о правах не  будем! С правами пусть  разбираются юристы.
Скажем так: я имею возможность продать их, чтобы взамен приобрести для моего
народа  что-нибудь  получше.  Новые  рыбацкие  лодки  им нужнее,  чем старые
европейские мастера.  Обучение  современным  технологиям земледелия  для них
важнее,  чем  вазы  венецианского  стекла.  Казино,  которое  привлечет сюда
туристов, требуется больше, чем яйца Фаберже в стеклянном шкафу.
     -- Я вас понимаю, -- кивнул Найджел.
     -- Если бы  я попросил  вас продать кое-что из этих вещей, -- продолжал
Сантос, -- что бы вы предприняли?
     -- С документами или без?
     -- Ну, скажем, без документов. Это что-то из ряда вон выходящее?
     -- Ну что вы!  К торговцам каждый день являются люди с различными более
или  менее  ценными  предметами:  Откуда  они их  берут --  никто не  знает.
Некоторые дельцы от искусства не  слишком  щепетильны  насчет происхождения.
Конечно, к крупным фирмам, таким, как "Кристи", это не относится.
     -- А вам известны подходящие фирмы?
     -- Вообще-то да,  -- сказал  Найджел. -- Но должен вас заверить, мистер
Сантос,  что,  если  вы выставите  на  продажу  предметы  с законным образом
оформленными документами, вы выручите куда больше.
     -- На этот счет могут возникнуть сложности, -- вздохнул Сантос.
     -- Я так и думал, -- заметил Найджел.
     -- Понимаете, эти вещи -- часть национального достояния Сан-Исидро. Они
копились  веками  на радость народу Сан-Исидро.  Правда, за  весь год на эти
сокровища приходит  поглядеть не  больше пяти-десяти человек. Так что нашему
народу было  бы  куда больше  пользы, если бы эти  вещи удалось продать и на
вырученные деньги провести в жизнь какие-то программы, направленные на благо
нации, создать новые рабочие места...
     --  Несомненно,  --  согласился  Найджел.  --  Я  вижу,  вы преследуете
благородные  цели, мистер Сантос. Нельзя ли спросить  --  вы  что,  намерены
попросту похитить эти предметы? Я ничего не хочу сказать, но образ действий,
который вы предлагаете, кажется весьма двусмысленным...
     -- Нет, воровством это назвать  нельзя,  --  возразил Сантос. -- Хотя я
согласен, что подобная сделка может показаться двусмысленной.
     --  И  вы всерьез думаете,  что  детективное  агентство  "Альтернатива"
заинтересуется таким предложением?
     --  Всерьез,  --  кивнул  Сантос.  --  За  время  общения  с   мистером
Драконианом у  меня  сложилось  впечатление, что вы -- люди,  которым  стоит
доверять, но при этом не слишком придерживающиеся буквы закона.
     -- А вам не кажется, что одно другому  противоречит? -- поинтересовался
Найджел.
     -- Истинная мораль строится на противоречиях, -- ответил Сантос.
     --  Интересно... -- сказал Найджел. --  Позвольте мне немного расширить
вопрос. Вот  мы с  вами в Доме Правительства, и вот эти сокровища. На дверях
стоит охрана. Сокровища, как вы сами признаете, не ваши.
     --  Не мои, -- согласился  Сантос. -- Но я  могу брать отсюда все,  что
захочу.
     -- Так это же и есть воровство! Сантос криво улыбнулся.
     --  Эти произведения искусства --  достояние народа Сан-Исидро. А я  --
его президент.
     Найджел взглянул на Сантоса  в упор. Не  шутит ли он? Да нет, Сантос не
шутил.
     -- Вы что, правда президент? -- переспросил Найджел.
     -- Заверяю вас, что это так и есть.
     -- Интересно, а почему вы не упомянули об этом в своем письме?
     -- Я хотел, чтобы вы сперва  увидели то, что у  нас есть. И еще я хотел
оценить вас,  пока  вы  оцениваете сокровища.  Я доволен  вами  --  надеюсь,
взаимно.   Может,  нам  стоит  продолжить  обсуждение  в   аудиенц-зале   за
стаканчиком шерри?
     Найджел  согласился.  Он  лихорадочно  соображал.  Возможно, что Сантос
просто  вешает  ему  лапшу  на  уши и  что  он  попросту  намерен  обокрасть
собственный народ.  Но, с  другой  стороны,  насколько  Найджел мог  судить,
Сантос говорил  искренне. А потом, сама эта идея  "национального  достояния"
выглядела  дурной шуткой. Это же все равно что  подарить  человеку роскошное
поместье, в котором он будет подыхать с голоду, или заставить его любоваться
шикарным пейзажем и одновременно умирать от жажды.
     --  Насчет этих вещей, -- сказал Найджел. -- Если я правильно понял, вы
хотите взять отсюда отдельные предметы  так, чтобы люди об этом  не знали, и
продать их на международном рынке.
     -- Примерно так, -- подтвердил Сантос. -- Вы же понимаете,  я это делаю
ради блага нации. Мы очень маленький народ, майор Уитон. Наш остров славится
самым  худшим  климатом во  всем  Карибском  море.  Согласитесь,  слава  эта
сомнительна. У нас нет ни индустрии, ни природных ресурсов. Вы можете счесть
мой  замысел циничным, майор Уитон. Но я заверяю вас, что девяносто центов с
каждого доллара пойдут на помощь моему народу.
     -- А кто  это проверит? -- спросил Найджел. Ему начинало становиться не
по себе.
     -- Майор Уитон,  -- сказал Сантос,  --  я  взял  на себя труд разузнать
кое-что  о  вашем  прошлом.  Мне  кажется, у вас  были  какие-то  проблемы в
Стамбуле...
     Найджел уставился на Сантоса.
     -- Черт возьми, откуда вы знаете?!
     -- Что-то связанное с контрабандой, не так ли? Найджел понял, что влип.
Он  спокойно выпрямился в кресле, готовясь защищаться. Он  никогда не  терял
уверенности в  себе, но на этот  раз дело действительно  пахло жареным. Черт
возьми, как неуютно оказаться на краю света, в этой  Богом забытой стране, в
мрачном старом  доме,  во  власти этого  мелкого  латиноамериканца!  Найджел
снова, уже в который раз, почувствовал, как все-таки  тесен  мир. И  как все
повторяется! Нет, идея бесконечности все же ошибочна. Жизнь --  это пьеса, в
которой актеры делают вид, что не знают друг друга. А на  самом-то деле  они
всю жизнь знакомы! И  никуда от них не денешься. "Я бродил  по улицам Города
Невежества, ища хоть  одно незнакомое  лицо".  Найджел  вычитал  эту-фразу в
рассказе американского писателя О'Генри, и она запала ему в душу.
     --  А мои  записи  посещаемости  колледжа  вы, случаем,  не  добыли? --
осведомился Найджел. -- Полагаю, вам известно даже то, что я изучал историю?
     --  Но  так и не  защитились,  -- закончил  Сантос.  -- А  не хотите ли
выслушать историю вашей семейной жизни?
     -- Нет, спасибо, -- поспешно отказался  Найджел. -- Я  ее и так неплохо
помню. Должно быть,  вы  обратились  в чрезвычайно  толковое агентство,  раз
сумели раздобыть эти сведения за столь короткий срок.
     --  Вам  виднее,  насколько  оно толковое,  --  сказал  Сантос.  --  Мы
сотрудничали с детективным агентством "Альтернатива".  Вы ведь когда-то  там
работали, майор Уитон?
     -- Я уже вышел в  отставку, -- буркнул Найджел. Он был потрясен. -- Так
что с меня хватит и "мистера". Они что, прислали вам мое досье?
     -- Ну  что вы,  майор! Эти факты  раскопать не  так сложно.  Это он так
говорит. Но... В  Найджеле  вновь пробудилось старое подозрение,  что любовь
всегда кончается смертью. Стамбул...  Черт, надо же, как не повезло! Или  --
как  его подставили... если Хоб действительно продал  его капитану  Кермаку,
как предполагал Жан-Клод. Арест, допрос, его с Жан-Клодом сунули в кутузку и
выпустили  только  через девять  дней. Девять дней  -- не  так уж  долго. Но
хватило, чтобы  их имена  занесли в банк данных Интерпола. И чтобы его потом
задерживали  и шерстили при  каждом удобном случае.  В конце  концов Джорджу
пришлось употребить все свое влияние, чтобы  Найджела убрали из компьютерных
списков,  потому  что  его  только  арестовали,  но  не  предъявили  никаких
обвинений, и  под судом  он не был.  Так что  официально  к  банку  данных о
контрабандистах он  не  принадлежал. Однако тем  не менее  его  имя каким-то
образом там застряло. А с таким пятном в  биографии ему  никогда не получить
визы  в США,  никогда не жить  в Нью-Йорке.  В Нью-Йорке  Найджел никогда не
бывал,  но  этот город  всегда казался ему воплощением  современного мира  в
миниатюре, городом двадцать первого века. Конечно, в Америку  можно проехать
и незаконным образом, но ведь всегда  есть опасность, что в один  прекрасный
день его заметут и выпрут, и тогда весь  Нью-Йорк к черту... И все это из-за
Хоба! Если, конечно, это Хоб его заложил. Хотя кто говорит, что это Хоб?
     -- Я просто хотел разобраться, что к чему,  -- сказал Сантос. -- Ну так
что, согласитесь вы взяться за эту работу? Разумеется,  на том  условии, что
мистер  Дракониан  тоже  будет  участвовать.   Если  многоуважаемый   мистер
Дракониан окажется в стороне, в наших планах появится серьезная брешь.
     -- Ну, это не проблема, --  напряженно сказал Найджел. Он улыбался,  но
мысли у  него  были самые непечатные. "Какая тварь вывела их на агентство? С
кем  таким знаком этот Сантос, кто может  знать и  Хоба, и меня? Неужели Хоб
действительно прислал ему мое досье? Да что ж это за чертовщина?"
     Сантос предоставил  ему комнату. Найджел  позвонил в Париж Жан-Клоду  и
обсудил, как можно ввезти  во Францию крупную партию произведений искусства,
минуя таможенную и иммиграционную службы. Жан-Клод посоветовал  отправить их
через  Шербур:   у  него   там   есть  друзья,  которые  за  соответствующее
вознаграждение закроют глаза на что угодно.
     -- Мне нужно будет только отобрать то, что пойдет на продажу, -- сказал
Найджел Сантосу. -- Упаковкой и перевозкой займутся ваши люди.
     -- Замечательно!
     -- А ваши инсинуации  меня мало волнуют, -- заметил  Найджел. -- В этом
не было никакой необходимости. Я перешлю  ваш товар в Париж и пришлю деньги,
за вычетом десяти процентов,  которые пойдут на  уплату посредникам. То есть
агентству.
     -- Меня  это вполне устраивает, -- сказал Сантос. -- И у  меня есть еще
кое-что, что может вас заинтересовать. Работа. Речь идет о том, чтобы помочь
некой организации  приобрести произведения искусства. Европейскую  живопись.
Так что вам придется немедленно вернуться в Лондон.
     -- Без проблем, -- согласился Найджел. -- Рассказывайте.



     Хоб ушел от Лорне, доехал на  метро до Бермингемских  торговых рядов  в
Вест-Энде   и  разыскал   там  галерею   Посонби.  Галерея  была   шикарная.
Полированное  дерево,  рассеянный  мягкий  свет и  картины,  не  обязательно
хорошие, но, безусловно, дорогие.  Повсюду расставлены  огромные хрустальные
пепельницы, но они так сверкали, что Хоб нипочем бы не решился осквернять их
низменными  окурками.  Дерек  Посонби был мужчиной  среднего роста,  пухлым,
круглолицым, в круглых очках  в золотой оправе. Он был одет в костюм, сшитый
по  моде  времен короля Эдуарда,  --  серый  в  скромную  полоску, на  ногах
красовались  начищенные  до блеска  черные кожаные  ботинки. Редеющие волосы
зачесаны так, чтобы  прикрыть  макушку. Возможно, в  качестве компенсации за
лысину Дерек отрастил себе пышные бачки. Из-за этого его круглая, рыхловатая
физиономия  была похожа на  яйцо, лежащее в гнездышке из волос. Вид у Дерека
был самый  простодушный.  Он  смахивал на  воробушка, отыскивающего  крошки.
Мягкий,  безобидный  джентльмен.  Такой  облик  весьма  полезен  в  торговле
искусством,  где  невинная  внешность  и  мягкое  обращение  могут  принести
существенную прибыль.
     -- А зачем вам Найджел? -- переспросил Дерек в ответ на вопрос Хоба.
     --  У меня  есть для него работа, --  сказал Хоб.  -- Нашему  агентству
нужны его таланты.
     -- Он может за  нее и не взяться, -- предупредил Дерек. -- Вы же знаете
Найджела:  заведется  у него  в  кармане двадцать фунтов  -- он и слышать не
хочет ни про какую работу, пока деньги  не  кончатся. Дитя цветов, последний
из хиппи!
     -- В последнее время он работал на вас? -- осведомился Хоб.
     -- Ну да, сбывал кое-что от нашего имени, -- небрежно согласился Дерек.
     -- Похоже,  в последнее время он  провернул  для  вас несколько крупных
сделок, -- не отставал Хоб.
     --  Да, было  дело.  Но  эта информация строго конфиденциальна. Секреты
бизнеса, знаете ли.
     -- Послушайте,  -- сказал  Хоб, --  мне действительно нужно знать,  что
произошло.  Боюсь,  Найджел встрял  в  неприятную историю.  Ею  интересуется
парижская полиция. Я провожу расследование от их имени.
     Дереку   это    не   понравилось.   Он,   конечно,   бахвалился   своим
профессионализмом,  однако на  самом  деле был таким  же простофилей, как  и
половина его  лондонских коллег. Неприятный народ,  с точки  зрения Хоба, не
Дерек был одним из  лучших. Он действительно хорошо  разбирался в искусстве,
особенно в  голландских и французских мастерах четырнадцатого века. Хотя  не
сказать, чтобы он их так  много видел. Дерек был  не менее честен, чем любой
из его собратьев.  В конце концов, ценность произведения искусства во Многом
субъективна, и,  в конечном счете,  картина оценивается  во столько, сколько
торговец намерен за нее выручить. Дерек не хотел рассказывать о своих делах,
но, с  другой стороны, поговорить о них ему безусловно хотелось.  Ведь между
собой эти торговцы только об этом и толкуют: собираются в кофейной "Эсквайр"
на Кингс-Роуд и  хвастаются друг  перед другом удачными  сделками.  Не будет
большим преувеличением  сказать, что любая сделка в лондонском мире искусств
очень недолго  остается  тайной. Толпа болтливых  кумушек. Так что  Хобу  не
пришлось особенно долго уговаривать Дерека поведать ему всю историю. А начав
рассказывать,  делец так разошелся, что даже вызвал  к себе в  кабинет юного
Кристофера,  который присутствовал при том, как Найджел совершил  эту сделку
века. И вот, под комментарии Дерека и шум вентиляторов, юный Кристофер начал
свое повествование.
     --  Я хочу купить картины,  -- сказал темноволосый латиноамериканец. --
Меня зовут Арранке.
     Это  был смуглый,  черноволосый, коренастый  мужчина среднего  роста, в
верблюжьей  спортивной куртке  американского покроя. Куртка  стоила,  должно
быть, больше, чем его авиабилет первого класса из Каракаса. Служащие галереи
Посонби даже  не сразу разглядели самого сеньора  Арранке, потому что все их
взоры обратились на куртку. Куртка сия была тем более примечательна,  что ее
можно  считать  одним  из  первых образцов  мужской  одежды,  исполненных  в
сиреневато-розовато-желтовато-коричневых   тонах.  На  самом   деле   такого
сочетания цветов в Лондоне не видывали со времен Томаса-Портняжки, о котором
говорится  в  недавно обнаруженном  отрывке  из "Кентерберийских  рассказов"
Чосера.
     А  между  тем  сам  сеньор  Арранке  заслуживал не  менее  пристального
внимания, чем  его куртка. Ну, во-первых, куртка  все же принадлежала ему, а
значит, он имел доступ к образцам  высокой моды.  К  тому же у  Арранке была
широкая  и угрюмая физиономия, украшенная тонкими усиками.  Ботинки его были
пошиты  из кожи  вымирающего  вида  рептилий.  На руке,  поверх расплющенных
костяшек,  сверкал  изумруд. И вообще, сеньор  Арранке  привнес  в  темную и
чопорную картинную галерею свежее дыхание вульгарности.
     Первые слова посетителя, адресованные  нервному  юному клерку,  который
осведомился, что ему угодно, были опять же:
     -- Я хочу купить картины.
     -- Пожалуйста, сэр, -- сказал Кристофер. -- Какие картины, сэр?
     -- Это не принципиально. Мне нужно пятьдесят пять ярдов картин.
     Кристофер уронил челюсть так, что  ему позавидовал бы любой театральный
комик.
     --  Я  боюсь,  сэр,  у  нас,  в галерее  Посонби,  картины  на ярды  не
продаются.
     -- В смысле? -- удивился Арранке.
     -- Видите ли, сэр, картины -- это произведения искусства, и поэтому...
     Вот тут-то  и появился Найджел. Он только  что вернулся с  Сан-Исидро и
прямо с аэродрома  приехал сюда. Бросил свой  легкий  чемоданчик у дверей  и
величественно вошел внутрь.
     -- Ступайте, Кристофер, --  распорядился Найджел. -- С сеньором Арранке
я поговорю лично.
     -- Хорошо, сэр, --  поспешно согласился Кристофер. --  Спасибо, сэр! --
добавил он, только теперь сообразив, что чуть было не погубил сделку, за что
его свободно могли выгнать с работы.
     -- Сеньор Арранке? -- осведомился Найджел. -- Простите, что задержался.
Мой самолет только что прибыл. Кофе не желаете?
     Найджел препроводил Арранке в  кабинет  Дерека. Усадил гостя поудобнее.
По счастью,  Дереков портвейн  тридцатилетней выдержки  оказался  на обычном
месте и коробка гаванских сигар  лежала там, где  положено. Найджел отправил
Кристофера  за  кофе  и  пододвинул  гостю большую  итальянскую керамическую
пепельницу.
     -- А теперь, сэр, -- сказал Найджел, -- давайте разберемся, что к чему.
Мистер  Сантос сказал мне  только,  что вам срочно надо  приобрести  большую
партию живописи. В подробности  он не вдавался. Нельзя ли узнать, что именно
вам требуется?
     -- Хорошо, что вы вот так сразу берете быка за рога, -- сказал Арранке.
-- Мне нужно ровно пятьдесят пять  ярдов картин  для моего  нового  отеля, и
притом срочно.
     И он повелительно взмахнул рукой.
     -- Замечательно! -- порадовался Найджел.  --  Позвольте  уточнить.  Вам
нужно  пятьдесят пять погонных  ярдов  картин или  же  вы хотите  приобрести
картины, общая площадь которых составляет пятьдесят пять ярдов?
     -- Да нет, погонных ярдов, -- сказал Арранке. -- Понимаете, у  меня там
коридор  длиной в пятьдесят пять  ярдов, и мне нужно повесить в нем картины.
Не вплотную одна к другой, а так, чтобы от  одной до другой была где-то пара
дюймов. Сколько картин мне понадобится, чтобы заполнить пятьдесят пять ярдов
коридора?
     -- Ну, это смотря как вешать, -- рассудительно заметил Найджел. -- Вам,
разумеется, нужны картины в рамах?
     -- Конечно.
     Найджел   нарисовал   какую-то  бессмысленную  закорючку   в  блокноте,
валявшемся на столе у Дерека.
     -- И не впритык, а на некотором расстоянии?
     -- Ну  да, на расстоянии  нескольких дюймов, -- согласился  Арранке. --
Думаю, так будет лучше. Хотя вам виднее, я не специалист.
     -- Зато  у вас здоровая интуиция, --  заметил Найджел.  --  Ну, давайте
прикинем.
     Он взял блокнот и карандаш и углубился в расчеты.
     --  Ну, скажем, на  каждом ярде  будет висеть  по одной картине  маслом
шириной  не  более  двух футов.  Это  позволит  развесить  их  на  некотором
расстоянии друг от  друга.  Всего,  значит,  приблизительно  пятьдесят  пять
картин. Хотя, возможно, вам стоит взять несколько штук сверху, чтобы хватило
наверняка.
     -- Пятьдесят пять картин на пятьдесят пять ярдов... Да, звучит разумно,
-- согласился Арранке.
     Найджел записал результаты расчетов.
     -- Вы уверены,  что  в коридоре ровно пятьдесят пять ярдов? А то обидно
будет, если вы привезете картины в Латинскую Америку, а их вдруг не хватит!
     -- Ровно пятьдесят  пять, --  заверил  его Арранке. -- Я его сам шагами
мерил. И повезу я их не в Америку, а в свой новый отель на Ибице.
     Найджел вскинул бровь, но ничего не сказал.
     -- А вы берете в расчет обе стороны коридора?
     Арранке  хлопнул  себя  по  лбу  и   произнес  испанское  ругательство,
устаревшее еще в те времена, когда Симон Боливар только пачкал пеленки.
     -- Черт, а ведь и правда! Я забыл, что картины надо развесить по  обеим
стенам! А вы неплохо соображаете, сеньор.
     Найджел поблагодарил его  по-испански в  самых  изысканных  выражениях.
Потом вернулся к делу.
     -- А входят ли в это число картины в отдельных номерах?
     -- Carrambola! Про это я тоже забыл. В отеле двести двенадцать номеров.
В каждый номер надо по две картины, одну в спальню, вторую в гостиную.
     -- Да, это как минимум,  -- сказал Найджел. -- Ладно, значит, это будет
еще четыреста двадцать четыре картины в номера. Верно?
     Арранке кивнул.
     --  Значит,  всего  выходит  пятьсот  тридцать  четыре  картины.  Если,
конечно, они будут не шире двух футов.
     -- И во сколько мне это обойдется?
     -- Ну, сеньор Арранке, смотря какие картины. Полагаю, вам известно, что
цены на картины могут быть очень разными.
     --  Знаю,  знаю,  --  сказал  Арранке.  --  И  еще  я   знаю,   что  за
десять-двадцать  долларов можно  купить  копию  в  раме,  такую,  что  и  не
отличишь.  Я  такие штуки видел в офисах в Каракасе. Но этого мне не надо. Я
не собираюсь изображать из себя  крутого спеца, но у меня свои требования. Я
хочу,   чтобы  все  эти  картины  были  подлинниками  европейских  мастеров,
упомянутых  по  меньшей  мере  в  двух  серьезных книгах  по  искусству.  Не
обязательно знаменитых, но тех, кто признан достойными -- или как там  у вас
называются художники второго эшелона? В моем новом отеле все должно быть как
полагается. И еще мне нужны на них документы, чтобы можно было  ткнуть носом
любого, кто засомневается.
     -- Разумный  путь. Экспертам ведь  платят именно за то, что они  всегда
правы.
     --  Я готов уплатить за все это пятьдесят  тысяч долларов, при условии,
что картины меня устроят.
     Найджел кивнул и решил рискнуть.
     --  Откровенно  говоря,  боюсь, этого будет мало. Арранке нахмурился.--
Ну,  я  не собираюсь  сидеть  тут  и торговаться, как фермер  на ярмарке!  Я
согласен дойти  до  ста  тысяч, но ни  центом больше! И картины  должны быть
переправлены  в мой  отель на Ибице немедленно.  Там  я их осмотрю. Если мне
покажется, что они подходят, я за них сразу расплачусь.
     -- А если нет?
     -- Ну, увезете их обратно в Локтон. Найджел покачал головой.
     -- Понимаете,  если вы откажетесь  их приобрести, то наши картины будут
на длительный срок сняты  с  продажи, а ведь  в это время  их мог бы  купить
кто-нибудь  другой.  К  тому  же  нам  придется  потратиться  на  страховку,
перевозку и так далее.
     --  Хорошо, -- согласился Арранке. -- Я  положу на депозит  две  тысячи
долларов. Если,  хотите,  могу  две тысячи фунтов.  Если  я  откажусь купить
картины, эти деньги пойдут на покрытие ваших расходов.
     -- Ну, тогда все в порядке, -- сказал Найджел.
     В Европе вообще,  и в Англии в частности, полным-полно масляных полотен
художников, чьи  имена встречаются по  меньшей мере в  двух справочниках или
каталогах,  имеющихся в распоряжении Посонби. Жуткую мазню этих "художников"
можно приобрести  по цене  от десяти фунтов  и выше -- но, как правило, выше
ненамного. Так что галерея Посонби должна была  выручить на этом кругленькую
сумму.
     Арранке встал.
     -- Мистер Уитон, в вас есть нечто, что выдает военного человека.
     Найджел снисходительно улыбнулся.
     --  Что,  неужели  все  еще заметно? Впрочем,  это  ничего  не  значит,
старина. Я уже давным-давно вышел в отставку.
     --  И все-таки я  чувствую в вас родственную душу. Не могли бы вы лично
отобрать для меня картины?..
     --  С удовольствием! -- сказал  Найджел. У него как раз было на примете
несколько  Глюков,  которые  шли по  пятнадцать  фунтов за квадратный ярд, и
парочка Меерберов -- еще дешевле. Правда,  настоящие  Глюк и Меербер были не
художниками, а композиторами, но это не так уж важно.
     --...И лично привезти их на Ибицу и развесить? Я вам доверяю.
     Найджелу  такое говорили  не  в первый раз. Люди ему  доверяли. И, надо
сказать, он  почти никогда  не обманывал их доверия. Он ведь заработает  для
агентства и для Хоба кучу денег на этой сделке с Сантосом -- ну чего плохого
в том, что он и для себя урвет кусочек?
     -- А потом? -- спросил Хоб.
     --  А потом  он отправился с картинами на Ибицу, -- сказал Дерек. -- Мы
их упаковали в ящики, и он  поехал с грузом в Саутгемптон и сел на теплоход,
который идет в Бильбао и к Гибралтару, а оттуда на  Ибицу. Полагаю,  к этому
времени они должны уже прибыть на место. Разумеется, все совершенно законно.
Мы  положились на удачу. Неизвестно, о чем думал Арранке, когда заключал эту
сделку.  Найджелу  следовало  бы  взять  деньги  вперед.  Если  бы это  было
возможно.  А то мы едва не отменили  сделку. Слишком уж она  рискованная. Но
Найджел нас  заверил, что управится,  и мы отослали его с картинами.  Верно,
Кристофер?
     -- Именно  так, сэр,  -- подтвердил  Кристофер, откидывая  со лба прядь
белобрысых волос. -- Он даже настоял на новом гардеробе!
     -- На случай, если  он вдруг объявится, где ему вас искать?  -- спросил
Дерек.
     Хоб вновь ощутил отчаяние,  которое  столь часто вселял в него Найджел.
Впрочем,  агентству,  кажется, светит  крупная  прибыль --  это  хорошо. Хоб
надеялся  только, что  Найджел соображает,  что  делает.  Может  ведь  и  не
соображать  --  с ним такое  часто бывает.  Хоб дал Дереку  адрес  и телефон
своего приятеля Лорне и ушел.
     Время  около  трех.  К Джорджу ехать  еще  рано. Что  делает  детектив,
ведущий расследование,  когда ему  нечего  делать?  Хоб пошел на  Пикадилли,
смотреть  американский детектив. В нем была уйма  действия:  погонь,  драк и
стрельбы,  а  игравшие в фильме актеры показались Хобу  вроде  бы знакомыми,
хотя  он никак не  мог  вспомнить, где  их видел. У детектива, героя фильма,
была уйма неприятностей из-за того,  что  каждый раз,  как он бывал близок к
разгадке тайны, ему  на шею  вешалась  очередная женщина. У Хоба  проблем  с
женщинами не  бывало -- по  крайней мере, такого  рода.  Ну, зато в  него  и
стреляли  значительно  реже, чем в  героя  фильма.  А в  остальном фильм был
довольно близок к действительности.
     Когда кино закончилось, Хобу как раз пришло время ехать к Джорджу.



     Городок  Фридмер-Бертон  находился  в  Бекингемшире, в сорока  милях  к
северу от Лондона.  Ничего себе городок, живописный. Но  Хоб приехал туда не
достопримечательностями  любоваться.  Ему надо  было  поговорить с  Джорджем
Уитоном.
     Джордж Уитон  был  младшим братом Найджела, работал где-то  в разведке.
Найджел про Джорджа  почти ничего не рассказывал, только жаловался,  что тот
не в состоянии завязать приличный роман, что, с точки зрения  Найджела, было
главной  целью  человеческой  жизни,  хотя  его собственные  успехи  на этом
поприще оказались по меньшей мере сомнительны.
     Последние семь  лет  Джордж  поддерживал  связь  с Эмили  Варне,  своей
соседкой  по Фридмер-Бертону.  Эмили  жила  со  своей прикованной  к постели
матерью в соседнем доме  на две семьи по Ланкашир-Роу.  Дом, где жил Джордж,
был не таким  уж удобным.  Джордж получил его в  наследство и  поселился там
потому,  что  оттуда  было  удобно  ездить в министерство  обороны,  которое
недавно переехало в новое здание в северной части Лондона.
     Эмили была красива  несколько поблекшей красотой, одевалась  дорого, но
по большей  части  безвкусно,  была  хохотушкой,  но отнюдь не  дурочкой,  и
обладала  хорошим  чувством  юмора.  Работала  она на  какой-то  технической
должности в министерстве воздушного  транспорта. Мужчины ухаживали за ней --
не  особенно  навязчиво, но,  во  всяком  случае,  ее  часто  приглашали  на
свидания.  Выдался один месяц, когда  Эмили четырежды обедала в американском
салуне "Последний шанс" на Глостер-Роуд близ Старого Бромптона, каждый раз с
новым молодым  человеком. Неизвестно какого мнения она  осталась о  довольно
сомнительных мексиканских  блинчиках, которые  подавали  в  этой  напыщенной
забегаловке, разрекламированной на американский манер.
     Эмили, безусловно, не была распущенной. Люди называли ее благоразумной.
У  нее была привычка нервно втягивать  голову в  плечи,  когда ее неожиданно
окликали, -- что-то связанное с неприятным происшествием,  которое случилось
с  ней в  Шотландии в возрасте одиннадцати лет. Довольно  странная  история.
Впрочем, это не  имеет отношения к нашему рассказу, потому что Хоб ехал не к
Эмили, а к Джорджу.
     Джордж  копался  в саду. На  его  участке мало что росло, отчасти из-за
густых деревьев, срубить которые было нельзя, потому что все липы в  городке
были  наперечет,  отчасти  из-за  того,  что  солнце,   и  без  того   редко
появляющееся в тех  краях,  по  каким-то известным лишь  ему самому причинам
предпочитало  нырять за облака всякий  раз, когда  его  лучи могли  осветить
"Сонгвейз",  как  окрестил усадьбу  Джорджа последний  приходской  священник
Малого   Кенмора,    деревеньки,   расположенной   в   четырех   милях    от
Фридмер-Бертона.
     Маленький  коттедж был  выстроен по  старинным  обычаям  тех  краев:  с
высокой крышей,  крытой снопами тростника,  перевитыми  соломенными жгутами.
Ныне  искусство делать  тростниковые крыши почти забылось в Англии --  любой
деревенский  парень  предпочтет   скорее  смыться  в   Лондон   и  сделаться
рок-музыкантом,  чем  обучаться  безумно  скучному  и   плохо  оплачиваемому
старинному ремеслу.  Так  что  лет через десять  тростниковые  крыши  должны
остаться  лишь в  памяти  местных  жителей -- последнему мастеру этого дела,
Руфусу  Блекхину, уже  восемьдесят  пять,  и он давно  не вставал с постели,
помилуй   Бог  этого   старого  чудака.  Джорджа   огорчала   утрата   этого
традиционного искусства. Он вообще был человеком чувствительным, но при этом
слишком  закомплексованным,  чтобы  позволить  себе проявлять  свои  чувства
внешне. И,  однако,  несмотря  на то,  что  Джордж  изо  всех  сил  старался
сохранять внешнюю невозмутимость, временами болезненная гримаса выдавала его
чувства, когда происходило нечто, глубоко его задевавшее. Именно из-за того,
что  обычно лицо  у Джорджа бывало абсолютно каменным, эти слабые проявления
чувств особенно бросались в  глаза, показывая, насколько  сильно волнует его
происходящее.  Джордж, очевидно, сознавал это --  об этом  говорила  нервная
напряженность, с которой он встретил Хоба у дверей своего домика.
     -- Э-э... хм... Здравствуйте, как поживаете? Вы, должно быть, Хоб, друг
Найджела? Помнится, мы  как-то раз встречались на дне рождения нашей матушки
лет  пять тому  назад.--  Было дело,  -- согласился Хоб. -- Я  был очень рад
познакомиться как с вами, так  и с вашей  мамой. Классная старушка --  вы уж
простите меня за американское словечко, но она действительно классная.
     --  Ничего,  ничего. Проходите,  пожалуйста.  Чаю хотите?  А может, вам
пива? Или чего-нибудь покрепче? Джину?
     -- Я бы с удовольствием выпил чаю, -- сказал Хоб. Хотя он  предпочел бы
кофе.  Правда,  во   многих  английских  частных  домах  кофе   водится.  И,
разумеется, кофе подают  в  большинстве  ресторанов.  В ресторане  тебе  что
угодно подадут, лишь  бы  это приносило  прибыль. Но  этот "кофе" чаще всего
оказывается  растворимым. Англичане  на удивление  быстро  пристрастились  к
растворимому кофе -- что несколько  противоречит распространенному мнению об
их уме и хорошем вкусе. Впрочем, оставим это.
     Джордж  провел Хоба в дом. Они очутились в маленькой и темной гостиной,
загроможденной  столиками  с  фарфоровыми кошечками  и прочим антиквариатом,
притворяющимся стульями, кушетками,  шезлонгами  и иными  предметами мебели.
Короче, это была  славная, типично английская комнатка.  Это  первое,  о чем
подумал Хоб, войдя. Особенно английской она  выглядела сейчас, когда впереди
шагал  Джордж, высокий, худой,  несколько  сутулящийся,  в  окно  заглядывал
хитрым  глазом-бусинкой  скворец -- непременный обитатель любого английского
садика,  -- и  в камине пылало искусственное пламя  -- а может, и настоящее,
поди  отличи. Джордж  провел Хоба на  кухоньку  с полосатыми  занавесочками,
пивными  кружками  в  виде   жизнерадостного  толстячка  и  прочей   типично
английской   утварью,   поставил  чайник  и  сделал   другие  приготовления,
необходимые для того, чтобы  заварить чашку --  точнее, две  чашки -- чаю на
английский манер.
     Джордж был неплохим человеком,  но  не  было в  нем  той искры,  что  в
Найджеле. И все же фамильное сходство  бросалось в глаза. Как  и большинство
из нас,  оба  брата  были слегка чокнутые на общий,  семейный манер.  Миссис
Уитон,  их  матушка,  тоже  была  чокнутая,  но  иначе: она отличалась такой
властностью,  что ее вечно просили выступать на собраниях женских клубов или
в библиотеках  с речами  на тему о  "важности стойких убеждений  в  наш век,
когда теряются все нравственные ценности".
     -- Я как раз хотел связаться с вами, Хоб. Я собирался узнать у Найджела
ваш адрес, но довольно долго не мог его разыскать.
     --  Знаю, -- сказал Хоб. -- Я надеялся, что вы  мне подскажете, где его
найти.
     -- О Господи! А я-то надеялся узнать это от вас! Сливок или лимон?
     --  И  того, и другого, -- ответил  Хоб.  -- Нет-нет, погодите!  Это  я
просто задумался.
     -- Я так  и понял, -- сказал Джордж с вежливой улыбкой. Он заварил  чай
--  чайник   закипел  на   удивление  быстро  благодаря  усовершенствованию,
придуманному самим Джорджем. Он  на досуге  баловался изобретательством,  но
из-за  глубокой застенчивости  никак  не  мог  решиться  запатентовать  свои
изобретения. Хоб положил себе сахару и взял  лимон -- чай  со сливками он не
очень любил. >
     Поскольку  Джордж  проявил  интерес  к  происходящему,   и  к  тому  же
волновался за брата,  Хоб рассказал  ему о  последнем расследовании, которое
вело  детективное  агентство  "Альтернатива".  Об убийстве  Стенли  Бауэра в
Париже,  о человеке с изумрудным перстнем, о том, как сам  он разыскивал  на
Ибице того, кто мог последним видеть Бауэра, о  "предупреждении", полученном
от  латиноамериканских  "мордоворотов, о крупном чеке, присланном Жан-Клодом
без  каких-либо  объяснений,  о том,  как с  тех пор  он пытался связаться с
Жан-Клодом либо Найджелом, но не  мог разыскать ни того, ни другого, о своем
приезде в Лондон и о намерении встретиться с Аннабель.
     Джордж в последний раз виделся с братом месяца полтора назад. Найджел в
то время пребывал в  унынии. Это понятно,  поскольку  и Джорджу, и Хобу было
известно, что Найджела сильно расстроила потеря  денег, которые он вложил  в
мавританское  оружие.  Кроме того,  Джорджу, как  и половине  Лондона,  было
известно, что Найджел недавно удачно  сплавил партию средненьких,  но вполне
себе  подлинных  европейских  картин, не отличающихся ни особым  мастерством
исполнения, ни красотой, ни  громкими именами авторов,  невежественному,  но
толковому торговцу наркотиками из  Венесуэлы,  которому в  данном случае его
деловое  чутье  явно  изменило. Что произошло после  --  оставалось неясным.
Найджел  вернулся  на Ибицу, это точно,  поскольку  несколько дней назад  он
звонил брату из Брюсселя. "Извини, старик, сейчас мне разговаривать некогда.
Передай мамочке, что  на ее  день рождения  я непременно приеду и что у меня
есть для нее замечательный подарок. Скоро буду!
     -- А потом? -- спросил Хоб.
     -- Потом  -- ничего, -- ответил Джордж. Он  немного поколебался, но все
же  решился: --  Хоб, не сочтите за  грубость, если я дам вам один совет.  Я
знаю, что это не мое дело и большая наглость с моей  стороны, но я работаю в
правительстве,  и в  моем секторе, как он ни  незначителен, все же время  от
времени становится известно о том, что происходит. Хоб, судя по тому, что вы
рассказываете,  вы забрались чересчур  высоко. Это дело с  "сомой",  видимо,
серьезное и чрезвычайно опасное. Умоляю вас, будьте осторожны!
     -- Стараюсь! --  усмехнулся Хоб. -- Главное, что меня  сейчас тревожит,
-- роль Найджела в этом деле. Похоже,  он работает  на того самого человека,
которого я подозреваю в убийстве Стенли Бауэра. И, похоже, понятия не имеет,
что, собственно, происходит.
     -- Это и меня  тревожит,  --  сказал  Джордж.  --  Пожалуй,  я  приложу
удвоенные усилия, чтобы  разыскать Найджела. Когда вы свяжетесь с ним или он
с  вами, пожалуйста,  дайте  мне знать, хорошо?  И  если  получите  какие-то
известия от Жан-Клода, тоже сообщите мне.
     Хоб пообещал Джорджу держать его в курсе событий и ушел.
     После ухода Хоба  Джордж  позвонил своему  руководителю по специальному
телефону, зарезервированному для срочных звонков. Телефон, для разнообразия,
работал, и Джордж дозвонился  сразу. Он представил себе  длинное помещение с
низким потолком, освещенное лампами дневного света, разделенное на множество
кабинетиков  и  закутков.  Начальство  сидело  на  балконе.  Там  должен был
находиться и его шеф.
     -- Ну, кто там еще? -- раздался недовольный голос шефа.
     -- Это я, -- ответил Джордж, как всегда, осторожный.
     -- А-а. Это тот, кто я думаю?
     -- Видимо, да.
     -- Джордж?
     -- Я попросил бы вас не называть моего имени по телефону.
     -- Эта линия абсолютно надежна.
     -- Надежных линий не бывает.
     -- Ну, может быть, --  проворчал шеф.  -- Ладно, если вы не  хотите  со
мной разговаривать, тогда зачем звоните?
     --  Нет-нет,  хочу,  --  сказал  Джордж.  --  Наверно,  я,  как всегда,
перестраховываюсь. -- Он прокашлялся. -- Сэр, я звоню по поводу этой "сомы",
которой занимается наш Отдел Перспектив. Вы получили последние данные, что я
высылал вам из Нью-Йорка и Парижа?
     --  Да,  конечно.  Чертовски  интересно.  Принято  к  сведению.  А что,
какие-то новости?
     -- На самом деле да. Торговцы "сомой" готовят  полномасштабную операцию
в  ближайшем  будущем. В дело  оказалось замешано еще несколько  людей, хотя
только косвенно.
     -- Ну,  и зачем вы  мне это рассказываете?  Могли  бы  сообщить в своем
еженедельном докладе.
     --  Знаю,  сэр. Но в  данном случае  я  считаю необходимым  предпринять
немедленные действия.
     -- Джордж, да что вы такое говорите? Вам же прекрасно известно, что наш
Отдел    Перспектив   занимается   исключительно   сбором    информации    и
консультациями. Инструкции категорически  запрещают нам какое бы то  ни было
вмешательство в события.
     --  Понимаю,  сэр.  Если  помните,  я  сам  помогал составлять основные
положения  инструкции.  Иначе   бы   правительство   вообще   запретило  нам
действовать.
     -- Ну, так и что же?
     -- В  данный момент ситуация несколько иная.  Торговля "сомой" начинает
раскручиваться всерьез.
     --  Ну  что   ж,   полагаю,  вы   можете  анонимно  сообщить   об  этом
заинтересованным полицейским инстанциям.
     -- Нет, сэр. Я хочу действовать напрямую.
     -- Напрямую? Джордж, вы с ума сошли!
     --  Надеюсь,  что  нет,  сэр.  Понимаете  ли,  в это  дело замешан  мой
родственник. Точнее, мой брат, Найджел. Сам он об этом и  не подозревает, но
тем  не   менее.  Фирма,  в  которой  он  работает,  детективное   агентство
"Альтернатива", готова ввязаться  в  серьезные неприятности, и Найджела  это
тоже затронет. Я хочу принять меры
     -- Понимаю  ваши чувства,  -- сказал шеф. Найджела  он знал и, в общем,
любил. -- Но, боюсь, я не могу дать на это своей санкции.
     --  Сэр,  речь  идет  о  совсем  небольшом  вмешательстве.  Практически
незаметном.-- Джордж, я могу сказать вам только  то, что вы и сами прекрасно
знаете.   Отдел  Перспектив  действует  исключительно  на  условиях  полного
невмешательства.  Мы  следим.  Даем  рекомендации.  И  больше ничего. Иногда
сердце  жаждет  действий.  Особенно  когда  в дело  замешан кто-то, кто  нам
особенно близок и дорог. Но это невозможно. Вы поняли?
     -- Да, сэр.
     -- Вы все поняли?
     -- Да, сэр. Извините за беспокойство.
     Повесив  трубку,  Джордж  отпер нижний  ящик  стола  и  достал записную
книжку, исписанную совершенно непонятными закорючками и цифрами. Шифр Джордж
выучил  давным-давно,  так  что теперь  без труда отыскал нужный  телефон  и
набрал его. Ожидая ответа,  он тихонько мурлыкал себе под нос. Приятно иметь
такое  взаимопонимание с шефом. Фраза "вы  все поняли?", следующая за фразой
"вы  поняли?",  была  условным  знаком,  означающим  разрешение  действовать
самостоятельно. И,  что  самое приятное, никто не догадается, что шеф только
что  дал  ему  добро,  даже в  том  маловероятном случае, если  эта насквозь
проверенная линия была все же проверена хуже, чем следовало.
     Поговорив по телефону, Джордж немного побродил по  комнате, потом налил
себе  еще чашку чаю. И только тут вспомнил, вскочил и побежал отпирать дверь
на  чердак. Эмили спустилась  вниз. Она  была в  клетчатом джемпере,  черной
юбке, белой блузке и темно-красных туфлях крокодиловой кожи.
     -- Извини, -- сказал Джордж. --  Но я подумал, что будет лучше, если он
тебя не увидит.
     -- А кто это был?
     -- А, один приятель Найджела!
     У него  не было  особых  причин скрывать имя  Хоба.  Однако  привычка к
секретности взяла верх.



     Поезд из  Бертона привез Хоба  на Паддингтонский вокзал.  Хоб  позвонил
Аннабель. Она была  дома.  Он  сразу  узнал ее  неуверенный голос  с  легким
придыханием.
     -- А, Хоб! Я так рада тебя слышать! Откуда ты звонишь?
     -- Я в Лондоне.
     -- Замечательно! Я  очень надеялась, что ты  приедешь, но в записке  об
этом написать не решилась.
     -- Ну вот, я приехал. Так в чем дело? Зачем тебя понесло в Лондон?
     --  Хоб, мне  надо  очень многое тебе объяснить, но  это  не телефонный
разговор. Ты свободен?
     - Да.
     -- Прекрасно! У тебя есть где встретиться?
     -- Знаешь, где живет Лорне?
     -- Я у него была, но адреса не помню. Продиктуй, пожалуйста.
     Хоб продиктовал адрес Лорне.
     --  О'кей. Слушай, у меня тут еще одно дело есть. Я приеду где-то через
час.
     Хоб  согласился  и  повесил  трубку. Пожалуй,  у  него  еще  есть время
перекусить у  Ло-Цу-Хунга  на Квинсвей. В  Лондон стоило приехать ради одной
его утки по-пекински.



     Он  возвращался  к  Лорне  пешком.  Сейчас,  вечером,   Вест-борн-Гроув
выглядела  еще  более   зловещей.  В  подъездах   прятались  темные  фигуры,
скорчившиеся,  словно при  игре  на  низком барабанчике.  Небо над  Лондоном
отливало  оранжевым.  В  ветвях  чахлых вязов  беспокойно  шуршали  крыльями
вездесущие  лондонские скворцы, словно с угрюмым терпением  ожидали чего-то.
По тротуару шел слепой, его белая тросточка с красной полосой поблескивала в
сгущающемся тумане. Так что Хобу доставил немало радости раздавшийся впереди
звук саксофона  Лорне. Лондонские власти давно боролись  с туманом, был даже
принят специальный  закон о борьбе  за чистоту воздуха, но  туман все  равно
наползал  на пустынные тротуары  и  спускался в сточные  канавы, заполненные
грязной  водой,  шелухой  от кукурузных  початков  и  размокшими  булочками,
брошенными  небрежными  школярами.  Хоб  взбежал  на  крыльцо,  отпер  дверь
подъезда, поднялся на пятый этаж, достал другой ключ и вошел в квартиру.
     В квартире горел  свет.  Лорне в гостиной играл на саксофоне.  Напротив
сидели двое мужчин и внимательно слушали.
     Совершенно обыкновенные мужики лет тридцати с небольшим, один в светлом
плаще, другой  в темном. Плащи  у обоих были расстегнуты, под ними виднелись
темные костюмы.  Молодые люди были при  шляпах. Один  положил шляпу  рядом с
собой  на  диван, другой, сидевший в  продавленном  кресле, пристроил  ее на
колено. Чисто выбритые, приятные молодые люди.
     --  Добрый  вечер,  сэр,  --  сказал  тот, что в светлом плаще.  --  Вы
случайно не мистер Дракониан?
     Хоб признался, что это так.
     -- Мы -- Эймс и Фильбин из  Особого  Отдела. Нам звонил  мистер  Джордж
Уитон. Похоже, вам нужна наша помощь. Вы ведь ищете мистера Найджела Уитона?
     -- Да, ищу. Но при чем тут Особый Отдел?
     --  Мы  просто оказываем услугу  мистеру Уитону. Он  время  от  времени
помогает нам в работе, и мы  стараемся  отплатить чем можем. Он сообщил нам,
что вы ищете мистера Найджела, и мы собираемся отвезти вас к нему.
     -- Он во что-то влип?
     -- Нет, сэр. Просто мистер Найджел  сейчас  работает  на нас.  Он хотел
связаться с вами  в  конце недели, но, поскольку вы сказали мистеру Джорджу,
что дело срочное, он готов встретиться с вами сейчас.
     -- Ну,  прекрасно,  -- сказал Хоб.  Он с  трудом  слышал,  что  говорил
человек в светлом плаще, из-за того, что Лорне играл довольно громко. Честно
говоря, не  похоже  это  на  Лорне.  Обычно он  деликатнее... -- А когда  он
зайдет?
     --  А  вот с  этим  небольшие  проблемы, --  сказал  светлый плащ. -- У
мистера Найджела остались еще кое-какие неотложные дела. Когда вы увидитесь,
он все объяснит. Но он  просил,  чтобы  вы приехали с  нами.  Мы вас к  нему
отвезем.
     -- Что, прямо сейчас?
     -- Да, сэр.  Мистер Найджел  говорил,  что ему надо срочно повидаться с
вами. Что-то произошло, сэр,  но что именно, мы не  знаем.  Внизу стоит наша
машина, так что мы можем немедленно отправиться к нему.
     Хоб кивнул,  еле  разбирая слова из-за  воя  саксофона. Лорне буквально
надрывался.  Странно.  Обычно  Лорне  предпочитал  рок.  А сейчас  он  играл
какой-то старый блюз. Хоб его знал, только названия не помнил.
     Мужчины встали. Темный плащ раскачивался на каблуках, поглаживая усики.
Светлый поправлял  галстук.  Саксофон  Лорне ревел,  точно  труба архангела,
возвещающая второе  пришествие. И тут Хоб вспомнил, что это за блюз. Чей он?
Фэтса Уоллера?  Или Луи Армстронга? Ну да, старая любимая песня "Покинь град
сей, пока не поздно".
     Хоб взглянул  на Лорне. Тот выпучил глаза,  беря особенно высокую ноту.
Хоб покосился на мужчин в плащах. Лица у них были каменные.
     -- Ну  что, идем?  -- спросил  светлый  плащ,  вежливо  беря  Хоба  под
локоток.
     Хоб почуял неладное. На лбу у него выступил пот.
     -- Сейчас, только куртку возьму, -- сказал он и двинулся к двери.
     -- Я с вами, -- сказал светлый плащ.
     -- Ну ладно.
     Внутренняя лестница была совсем рядом с входной дверью. Хоб  направился
к двери.  Светлый плащ следовал  за  ним по  пятам. Хоб  резко  остановился,
светлый  плащ  едва  не налетел  на него, но  тут  же  отступил на шаг.  Хоб
метнулся к двери, повернул ручку, дернул на себя. Рывок был хорошо рассчитан
и  заслуживал  успеха.  Черт  бы  побрал  этот  английский  замок!  Рукоятка
повернулась, однако дверь  осталась закрытой. Хоб услышал позади недовольное
ворчание, протянул руку к замку, но тут в голове у него что-то взорвалось...



     Мы  не  помним  начала,  мы не помним  конца. Сознание  -- дурной  сон,
который мы видим,  ненадолго пробуждаясь от прекрасных видений  и  того, что
лежит  за ними,  великого,  всеобъемлющего Небытия.  Это было первое,  о чем
подумал Хоб,  придя в  себя. Его  мысли  все  еще  блуждали  где-то вдали от
происходящего. Ему казалось,  что  он  спал  и видел во сне  лесную  поляну,
девушку  в белом платье и какую-то серую зверушку. Кажется, это был  барсук,
хотя Хоб  никогда не видел  барсуков.  Но видение  померкло,  и  Хоб  ощутил
пульсирующую боль  в затылке и запах,  резкий и отчетливый, смутно знакомый.
Что это? Керосин? Нет, скипидар. Хоб открыл глаза.
     Он был в тесной,  загроможденной комнатке. Воняло краской и скипидаром.
Над головой  на черном  шнуре  с красными  прожилками  висела  лампочка  без
абажура. Он лежал на темно-синей раскладушке.
     В  глазах все  плыло. Через некоторое время зрение  прояснилось,  и Хоб
понял,  что находится  в  чем-то вроде  кладовки. Вдоль  стен  стояли  грубо
сколоченные  полки, забитые банками с краской  и бутылками скипидара. В углу
лежала куча всякого мелкого барахла, в  другом углу стояли  стертый  веник и
швабра.
     Хоб скатился с раскладушки и не  без труда  поднялся на ноги.  Постоял,
пошатываясь, выжидая, когда к нему вернется равновесие.  Комнатка была футов
семь в длину. Дверь. Окон нет. Никаких других  выходов тоже. И телефона тоже
нет, так что на помощь позвать невозможно. Хоб был предоставлен самому себе.
     Он немного походил по комнате, чтобы убедиться, что ноги его слушаются.
Да, вроде  все  цело. Он подошел к двери и подергал за ручку. Дверь заперта.
Впрочем, этого  следовало ожидать. Что можно  сделать  с запертой дверью? Он
потряс дверь за ручку. Раздался громкий стук.  Хоб попробовал еще раз. Дверь
тряслась, но не открывалась. Он  прижался  плечом к  двери и толкнул. Толчок
был  не слишком сильный, но дверь затрещала. Вот, это уже лучше! По  крайней
мере, ему не попалась  одна из тех непреодолимых дверей, которые встречаются
в детективах более экзотического сорта. Хоб утвердился на одной ноге  и пнул
дверь в середину. Она вздрогнула и застонала.  Хоб уже собрался пнуть ее еще
раз -- на этот раз хорошенько, так, чтобы  эта  чертова фанера разлетелась в
щепки, -- но тут из-за двери послышался голос:
     -- Эй, там, потише! Вы мне всю дверь разнесете!
     И  в замке послышался скрежет  ключа.  Потом ручка повернулась, и дверь
открылась.  На пороге,  покачиваясь на  каблуках  и  глядя  на  Хоба,  стоял
невысокий, похожий на грушу человек  в вышитом жилете, без  пиджака, в серых
камвольных   брюках   с   остро   заутюженной   стрелкой,   с   прилизанными
маслянисто-черными волосами.  Мужчина  курил маленькую  сигару  "Виллем-II":
Хобу показалось, что  он различает пряный аромат голландского табака, его ни
с  чем  не  спутаешь. На указательном  пальце  правой руки  мужчины  сверкал
крупный изумруд.
     --- Я имею удовольствие  беседовать с сеньором Арранке?  -- осведомился
Хоб.
     --  Верно,  --  сказал  Арранке. --  Ну что, пришли в себя?  Проходите,
познакомьтесь с ребятками.
     Хоб осторожно вышел из  кладовки  и  оказался в  чем-то вроде  гостиной
какого-нибудь  деревенского  дома.  Комната была  довольно большой.  Кое-как
расставленная   мебель:   потертые   мягкие  диваны,   словно  прибывшие  из
второсортного  отельчика на Гебридских островах,  вперемешку с парой кресел,
лучшие времена которых явно давно миновали.
     "Ребятки",  о ком говорил Арранке, сидели  в  дальнем углу  комнаты  за
карточным  столом на стульях с деревянной спинкой.  Похоже, играли в двойной
пасьянс. Один из  них  поднял  голову и  небрежно  махнул Хобу рукой. Второй
продолжал созерцать свои карты.
     Хоб не сразу сообразил, что это за парни. Потом  он узнал  их. Это были
те самые  мнимые  работники  Особого  Отдела, которых он  встретил  у Лорне.
Видимо, они скрутили его и привезли сюда. Куда "сюда" -- неизвестно.
     --  Проходите, присаживайтесь, --  предложил Арранке. Его голос  был не
особенно дружелюбным,  но и  враждебным его назвать было нельзя. -- Чайку не
хотите? А аспиринчику? Вот увидите, сразу все как рукой снимет!
     Хоб проковылял по комнате. Почти рядом с  дверью кладовки стояло мягкое
кресло. В него-то Хоб и плюхнулся. Сиденье было продавленное, но Хоб был рад
занять сидячее положение.
     -- Вид  у вас  ужасный,  -- заметил  Арранке.  Его тон  сделался слегка
озабоченным. Он обернулся к "ребяткам". Те, кстати, были без плащей.
     --  Эй, что вы сделали с этим  мужиком? Мешком  с кирпичами огрели, что
ли?
     -- Да  нет, -- виновато сказал тот, что был в светлом  плаще.  -- Я его
всего разок стукнул по затылку.
     -- Черт возьми, я же говорил, что с ним надо обращаться бережно!
     -- Ну, так ведь  надо  же мне  было  его остановить, верно?  Что  бы вы
сказали, если бы я не воспрепятствовал его отчаянному порыву к свободе? А?
     -- Ладно, -- сказал Арранке.  И обернулся к Хобу.  -- Извините, что так
вышло. Я  рассчитывал, что обойдется без рукоприкладства.  Если бы вы просто
пошли с ребятами, как нормальный человек, то и проблем бы не было.
     -- Я не хотел, правда, шеф, -- обратился светлый плащ к Хобу. -- Я ведь
не костолом какой-нибудь. Но вы же так рванули, что мне надо было немедленно
вас остановить,  а  то я  бы вас уже никогда не  увидел.  А Джо  бы этого не
одобрил.
     -- Что вы сделали с Лорне? -- спросил Хоб.
     -- С  этим черномазым?  Да ничего. Небось до  сих пор  сидит, дудит  на
своем саксофоне и трясется. Мы ведь не убийцы какие-нибудь.
     Темный  плащ  поднял голову  и  хмыкнул.  Светлый плащ пожал плечами  и
уточнил:
     -- Ну, то есть обычно мы никого не убиваем. Без необходимости.
     -- О'кей,  ребята, спасибо вам большое, -- сказал Арранке.  -- А теперь
подождите в передней, ладно?
     Оба встали, вопросительно посмотрев на Арранке.
     -- Насчет него не  беспокойтесь,  -- сказал  Арранке.  -- С ним  больше
хлопот не будет. Верно ведь, радость моя?
     Хобу, сидящему в перекошенном кресле с продавленным сиденьем, ничего не
оставалось,  как   кивнуть.  Поддельные   работники  Особого  Отдела  вышли,
предварительно надев свои плащи. Когда они открыли дверь, Хоб увидел, что на
улице действительно моросит.
     --  Извините  за   беспокойство,  --  повторил  Арранке,  --   но   мне
действительно надо было срочно вас повидать.
     -- Могли бы позвонить и назначить встречу, -- буркнул Хоб. -- Кстати, а
как вы узнали, где меня искать?
     -- Знать  такие  вещи --  моя  работа, -- уклончиво ответил Арранке. --
Мистер Хоб, знаете ли вы, что ваше поведение стало для меня проблемой?
     -- И не подозревал об этом, -- сказал Хоб.
     -- Ну, по счастью, я могу  этому воспрепятствовать. Но об этом позднее.
А сейчас тут есть один человек, который хочет вас видеть.
     Арранке открыл дверь и позвал:
     -- Входи, радость моя! И вошла Аннабель.



     На ней был новый костюм -- цвета, среднего между красным и оранжевым, с
блестящим поясом, подчеркивающим тонкую талию. На плечи наброшен черно-белый
клетчатый шарф
     --  Ах,  Хоб! -- сказала она с упреком, точно Хоб был сам виноват,  что
оказался здесь. Потом обернулась к Арранке, стоявшему в дверях позади нее:
     -- Вы его не ранили, надеюсь?
     -- С ним все в порядке, -- сказал Арранке. -- Весел и бьет хвостом, как
говорят американцы.
     -- Дайте мне поговорить с ним наедине, -- попросила Аннабель.
     Арранке вышел, закрыв за собой дверь. Аннабель огляделась.
     -- Боже, какая тут грязища!
     Она обмахнула одно из кресел крохотным надушенным платочком и осторожно
села.
     -- Как бы затяжек на  чулках не наставить! Ах, Хоб, ну зачем ты приехал
в Лондон!
     Хоб уже сидел. А то бы упал.
     -- Так ведь ты же сама этого хотела, разве нет?
     -- Да, конечно.  Но в  глубине души я надеялась, что ты  разгадаешь мой
план и постараешься держаться  отсюда подальше. Хоб, ты ведь такой умный!  Я
всегда  восхищалась твоим умом и сообразительностью, ты знаешь. Ну как же ты
не догадался, что  Арранке  держит меня в руках,  раз он не  убил меня после
того, как убил Стенли? Как же ты не понял?
     Хобу не в первый раз приходилось сталкиваться с тем, что женщина всегда
считает себя правой. Кейт была такой  же. Она бросила Хоба, и он же оказался
виноват. Вот и Аннабель: сама же заманила  Хоба в ловушку и теперь  обвиняет
его в том, что он попался.
     -- Ну,  если бы начать все сначала,  теперь, когда мне известно больше,
чем раньше, я бы, конечно, вел себя совсем иначе. Для начала я бы сразу тебя
раскусил.
     -- Я с самого начала на это и рассчитывала! -- сказала Аннабель. -- Мне
тебя ужасно жалко, но на самом  деле я ни в чем  не виновата. Нет, Хоб, моей
вины в этом нет.
     - В чем?
     -- В этой ситуации, которая возникла из-за того, что ты поперся за мной
в  Лондон. И не  моя вина, если тебя  убьют.  Ты  уже большой  мальчик и сам
должен позаботиться о себе.
     Хоб решил  сделать вид,  что не слышал  ее  последних слов.  Может, она
просто ломает комедию.
     -- Ну да, тебе незачем винить себя за то, что ты заманила меня сюда, --
успокаивающе сказал он.
     Однако Аннабель поняла его неправильно
     -- Ах  вот как? Теперь, значит, ты самый умный?  Ошибаешься, Хоб! Ты не
можешь винить в этом меня. Я не могла поступить иначе!
     -- Почему? -- спросил Хоб.
     -- Ну, во-первых,  под угрозой была моя собственная жизнь. Но дело даже
не  в этом.  У меня есть свои обязанности! Я не такая, как ты. Это ты можешь
позволить  себе  мотаться  по  свету  и  рисковать  собой  ради собственного
удовольствия. А у меня дочка в школе в  Швейцарии. Совсем ребенок, ей еще  и
пятнадцати  нет! И  мужа  у  меня  тоже  нет!  Так что, кроме  меня,  о  ней
позаботиться некому. Я должна жить -- ради нее!
     -- Ну  да, -- заметил Хоб, --  когда речь  идет  о благополучии дочери,
дозволено все.
     --  Издеваешься?  О, этот  самодовольный мужской шовинизм! -- обиделась
Аннабель.
     Хоб  не  понял,  при чем  тут  мужской  шовинизм,  но  счел  за  лучшее
промолчать.
     -- Настоящая мать пойдет на все ради своего ребенка!
     -- Это  очень трогательно, Аннабель,  -- сказал Хоб.  -- Твоя  любовь к
дочери делает тебе честь. Ты мать, и, разумеется, это все оправдывает. Ну  а
теперь, если ты  уже исчерпала свои шпильки, может, все-таки объяснишь, что,
черт возьми, происходит?
     Вместо  ответа  Аннабель  взглянула на Хоба.  В  глазах у  нее блестели
слезы.
     -- Ах, Хоб! Тебя же предупреждали! Ну почему ты не бросил это дело?
     -- Я -- частный детектив, --  пожал плечами  Хоб. -- Меня наняли, чтобы
найти убийцу Стенли
     --  Но ведь твое детективное агентство -- просто  игра! Это  все знают!
Зачем же ты зашел так далеко?
     -- Игра? То есть как -- игра?
     --  Ну,  ты  ведь занимался  этим  для  самоутверждения. Все  равно как
половина народу на  Ибице говорит, что они пишут картины, романы или музыку.
Однако это все не всерьез. Просто тема для болтовни на вечеринках. Я думала,
что для  тебя это  то  же самое. Я и понятия не имела, что  ты действительно
попытаешься разыскать того, кто убил Стенли!
     --  Но ведь  он был  твоим другом, --  заметил  Хоб. --  Разве  тебе не
интересно, кто это сделал?
     Аннабель раздраженно замотала головой.
     -- Да знаю я, кто его убил. И за что -- тоже знаю.
     -- Вот как? А мне не расскажешь?
     -- Стенли пытался загнать "сому", которую дала ему я. Это было до того,
как я поняла, какую глупость сваляла.  Даже  до того, как я познакомилась  с
Арранке и прочими. Все, что я знала, -- это что Этьену привалила удача, а со
мной он поделиться не желает.
     -- Так "сома" пришла от Этьена?
     -- Конечно! Я думала, ты знаешь.
     -- Наверно, я мог  бы догадаться об этом, если бы подумал хорошенько. А
где ее взял Этьен?
     -- На сборе в Гаване. Это была его доля.
     -- На каком сборе? Какая доля? Чего?
     Аннабель попыталась устроиться поудобнее на перекошенном кресле. Юбка у
нее задралась, выставив на обозрение великолепные колени. Она одернула юбку,
но та снова задралась. Аннабель не обратила на это внимания
     --  Это  было пару  месяцев назад.  Мы  с Этьеном  некоторое время жили
вместе  -- ну, ты знаешь Он очень красивый мужик, действительно классный.  И
сначала  мне казалось, что у него денег куры не клюют. Я думала, он богатый.
Он вел  себя  так,  словно  очень богат.  Я  тогда  не  знала,  что его отец
содержит. И дает ему не так уж  много.  Но у Этьена был постоянный абонемент
на самолет, в любую точку мира На двоих. Он мог брать с собой меня или  кого
угодно. У него есть  знакомые по всему свету. Мы могли останавливаться у его
богатых  друзей  и  обходиться  вообще без денег. Так мы оказались в Гаване.
Этьен узнал, что там что-то готовится. И захотел узнать что.
     Аннабель расстегнула  свою  сумочку,  порылась и  достала мятую,  почти
пустую сигаретную пачку. Вытащила смятую сигарету, расправила ее и прикурила
от зажигалки "Данхилл", на вид -- литого золота.
     -- Ну  вот,  и оказалось,  что это сборище в  Гаване было  чем-то вроде
подпольного конгресса, собравшегося с целью разделения рынка.
     -- Рынка? -- переспросил Хоб.
     --  Ну да, рынка сбыта нового наркотика. Этой  самой "сомы". Понимаешь,
она появилась буквально  только что. Этьен услышал об этом сборище от людей,
которые  работают на его  отца.  Ну, на  Сильверио Варгаса.  У  него  просто
сказочная вилла на острове, и он очень богат.  Но  Этьена держит на коротком
поводке. Вот Этьен и решил организовать свое дело.
     Она сделала паузу и театрально затянулась.
     -- Я-то  на  это  особого  внимания не обращала. Для  меня  Гавана была
просто  еще одним приятным местечком.  Большую  часть времени я проводила на
пляже  Варадеро. Ну  а потом Этьен получил  свою партию  -- или как оно  там
называется, -- и мы вернулись на Ибицу.
     -- И на Ибице ты стащила у него наркотик? -- спросил Хоб.
     -- Ну мне же были нужны деньги! Причем срочно. Я же тебе говорю, у меня
ребенок учится в частной школе в Швейцарии. И мне, хоть тресни, надо вовремя
оплачивать  счета, иначе  ее просто выставят. А я хочу, чтобы ее жизнь  была
лучше,  чем у  ее  мамочки, понимаешь? И Этьен это понял с самого начала. Он
знал,  что я  не могу жить с ним  ради  одного удовольствия. Я  не могу себе
этого  позволить, когда у меня ребенок в частной школе. Он понимал, что  мне
нужны  деньги.  Не  слишком много,  но достаточно, чтобы оплачивать  счета и
заботиться  о  дочери. Этьен  сказал: "Не тревожься, не суетись, все  у тебя
будет. Я организую". А сам и пальцем не шевельнул! Но тут мы возвращаемся из
Гаваны, кругом все эти разговоры, а у  него с собой партия наркотика, Однако
ни  цента  наличными.  А у  меня  счета  просроченные. Мне надо было  что-то
предпринять. Этьен сел в  свою "Монтессу" и укатил на другой конец острова к
кому-то на день рождения. На два дня. И пока его не было, я взяла эту партию
и заключила сделку со Стенли.
     -- А почему со Стенли? -- спросил Хоб.
     -- Ты, наверно, не знал его по-настоящему. Стенли был мужик правильный.
Надежный. Он  сказал, что у него в  Париже  куча знакомых, которые наверняка
заинтересуются новым наркотиком.  Мы  договорились, что  он  загонит дурь, а
выручку мы поделим  пополам. Это  была  не первая наша сделка.  Я знала, что
Стенли  можно  доверять.  Ну  вот,  а  потом  вернулся  Этьен,  увидел,  что
наркотиков нет, и устроил жуткий скандал Я думала просто подождать, пока все
уляжется, -- я  ведь не в первый раз уводила у  мужика из-под  носа  лакомый
кусочек, и  обычно  они  потом  всегда  успокаиваются.  Но  на этот  раз все
оказалось сложнее. Из-за того, что "сома" -- наркотик новый, все рынки сбыта
уже поделены между торговцами,  и они договорились не пускать его в  продажу
раньше уговоренного срока.
     -- А когда же его должны были пустить в продажу? -- спросил Хоб.
     -- После открытия отеля. Ну и вот, Этьен ужасно разозлился и был к тому
же здорово напуган, но я уже ничего  не могла поделать. Стенли был в Париже,
а я даже  его телефона не знала. Этьен сказал, что между нами все кончено, и
ушел от меня. И рассказал про все Арранке. Наверно, не мог не рассказать. Ну
а тот явился ко мне.
     -- Когда это было? -- спросил Хоб.
     -- На третий день  после того, как  мы вернулись  из  Гаваны.  Не очень
приятная встреча. Сперва я думала  обвести Арранке вокруг пальца. Но он меня
избил.  Однако постарался,  чтобы на  лице  следов  не осталось. Я ему сразу
приглянулась, но он сделал то, что и должен был. Мне было очень больно, Хоб,
и я рассказала ему все, что знала про Стенли и про его знакомых в Париже. И,
что  самое  странное,  я  не рассердилась на него за  это, хотя больно  было
ужасно.  Я понимала, что он прав, со своей точки зрения. Он ведь отвечает за
всю торговлю "сомой", а я испортила ему сделку. Он в  ответе перед людьми, а
я в ответе перед ним. Удивительно, как это сближает! Когда он меня избил, он
сам потом плакал -- правда плакал, Хоб! Я показалась ему такой красивой, что
у него просто  сердце разрывалось из-за того, что ему пришлось меня ударить.
И он очень старался не оставить следов там, где это было бы заметно. Ну вот,
одно за другим, мы занялись любовью, и это было  прекрасно! А потом  он  мне
сказал, чтобы я держала  язык  за зубами,  пока он не вернется,  и уехал,  а
следующее, что  я узнала,  -- это что они с  Этьеном  улетели в Париж, чтобы
найти Стенли и вернуть наркотики. А потом я узнала, что Стенли убили. Думаю,
он уже успел загнать наркотики, и Арранке старался хоть как-то загладить это
недоразумение.
     К концу рассказа Аннабель Хоб сидел совершенно ошеломленный и просто не
знал, что сказать. Через некоторое время он выдавил:
     -- Слушай, а мне-то ты зачем все это рассказала?
     -- Ну, надо же мне с  кем-то поговорить! Мне ужасно неловко, Хоб. Из-за
того, что ты попал сюда.
     -- И что теперь будет?
     -- А это уже не мое дело, Хоб. Это забота Эрнесто.
     -- Аннабель, ты не могла бы кому-то сообщить?
     -- Хоб, ну как ты не понимаешь!  У тебя был шанс. Ты видел, как это все
опасно. Ты мог бы это бросить, и тогда бы тебя никто и пальцем не тронул. Но
ты не воспользовался своим шансом. И теперь тебе остается только смириться с
тем, что будет.
     -- А ты, Аннабель?
     -- Ну,  у меня  своя  жизнь,  свои проблемы. Поверь,  мне  есть  о  чем
позаботиться. И я делаю куда больше, чем ты.
     -- Так  это и  есть твое представление об  идеальной  жизни?  Сделаться
подружкой гангстера?
     --  Нет,  Хоб,  я  рассчитываю  на  большее! Теперь у  меня  есть  шанс
проникнуть в действительно высокие  сферы. Я не стану тебе говорить, что это
за шанс. Я думала, ты настоящий друг, но  от тебя сочувствия не дождешься. И
я  не  позволю ни тебе, ни  кому-то еще встать у меня на пути. Довольно меня
пинали. С меня хватит. Теперь этому конец!
     -- Во блядь! -- только и вымолвил Хоб.
     --  О! Ты не  джентльмен! --  воскликнула  Аннабель  и бросилась вон из
комнаты. Эффект был слегка подпорчен: дверь оказалась заперта, и ей пришлось
несколько раз постучать, прежде чем Арранке ее выпустил.



     -- Вот это  девочка, а?  --  сказал  Арранке,  войдя в комнату и бросив
восхищенный взгляд вслед Аннабель.
     -- Да, это уж точно! -- согласился Хоб.
     -- Я скажу вам одну вещь,  --  продолжал Арранке.  -- Я  вас,  конечно,
убью, но хочу, чтобы вы знали: я сделаю это не из личной неприязни.
     -- Очень рад слышать, -- заявил Хоб. -- Это меня сильно утешает.
     -- Я на это надеялся.
     -- А может, сделаем еще проще?
     -- Как? -- спросил Арранке. -- Вы покончите жизнь самоубийством?
     -- Нет, избавлю вас от необходимости меня убивать.
     -- И как вы это себе представляете?
     -- Я дам вам слово, что, если вы меня отпустите, я забуду об этом деле.
Аннабель права. Я откусил больше, чем могу прожевать.
     -- Вы что, серьезно?
     -- Совершенно серьезно.
     --  Я бы  очень хотел вам верить, -- вздохнул  Арранке. -- Но я  вам не
верю. Боюсь, мне придется закрыть ваш счет.
     -- Простите?
     -- "Закрыть счет" -- это американское выражение, означающее "прикончить
кого-то".
     -- А-а! Да, давненько я не бывал в Штатах.
     -- Попытайтесь встать  на мое место. Предположим даже, я вам поверю. Но
оставить вас  в живых я все равно не смогу. Ваша смерть послужит примером. Я
должен показать, что бывает  с теми, кто встает на пути у торговцев "сомой".
Это не какая-нибудь мелкая торговая сделка. Мы играем по-крупному. Нам нужно
с самого начала заслужить авторитет. Как итальянской мафии. Понимаете?
     Хоб кивнул. Какой смысл валять дурака теперь?
     -- С  вами  надо сделать  что-то впечатляющее, -- продолжал Арранке. --
Что-то,  что  привлечет всеобщее  внимание.  Что-нибудь  зрелищное  или,  по
крайней мере, интересное.
     -- И что вы придумали? -- поинтересовался Хоб.
     -- Да есть у меня тут парочка идей, -- уклончиво ответил Арранке. -- Но
обсуждать их пока рано. Постарайтесь не дергаться, фарамун. Я скоро вернусь.
     Хоб   хотел  сообщить   Арранке,   что  полицейских   обычно   называют
"фараонами", а не  "фарамунами", но решил, что сейчас не время. Как бы то ни
было, лишний раз раздражать его не стоит.
     Арранке вернулся где-то через час. -- Отлично, -- сказал он. -- Свяжите
его и отнесите на место.
     Фальшивые  работники  Особого  Отдела  обмотали  Хобу  руки  за  спиной
прозрачной  пластиковой веревкой.  Потом сделали то же с ногами. Один из них
взял зажигалку и  слегка подпалил узлы, так, чтобы веревка оплавилась, но не
загорелась, а узлы спаялись намертво.
     -- Ну вот, теперь фиг развяжешь, -- сказал парень. Другой кивнул.
     -- Хорош. Понесли.
     Они выволокли Хоба из комнаты,  спустились по лестнице вслед за Арранке
и оказались в заводском цехе. Под  потолком  на цепях  висели лампы дневного
света, а  пол был загроможден  останками некогда шумных машин.  Цех выглядел
ужасно старым. Хоб решил, что большая часть оборудования изготовлена  где-то
в начале века. Хотя наш детектив слабо разбирался в таких вещах.
     --  Положите  его на  транспортер, -- распорядился Арранке. Транспортер
представлял собой металлический желоб на уровне пояса, со стенками где-то  в
два фута высотой. Он шел с наклоном через все помещение от отверстия в стене
цеха где-то под самым потолком к большому  металлическому кожуху размером  с
гараж. Что находится в кожухе -- Хоб не знал, но боялся худшего.
     Фальшивые  работники  Особого  Отдела  положили  Хоба  на конвейер.  Он
почувствовал  под спиной ролики. Арранке подошел к  стене и  сделал  что-то,
чего Хоб не видел. Раз да лея-вой моторов. Он  исходил от ремней, приводящих
в движение ролики, и  от того похожего на гараж кожуха, который был впереди,
футах в пятнадцати.
     --  Эта машина -- мельница для руды, -- объяснил Арранке Хобу. -- Куски
руды доставляются этим  транспортером и попадают в  валки.  Они прямо  перед
вами. Если вы чуть-чуть приподнимете голову, вы их увидите.
     Хоб  приподнял голову и увидел, что панель, закрывавшая вход в огромный
кожух, отошла в сторону и впереди открылись  два длинных стальных вала. Валы
начали вращаться  -- поначалу  медленно,  с  жутким грохотом,  а  потом  все
быстрее  и быстрее. Не надо было  быть гением, чтобы догадаться,  что  лента
транспортера  поднесет  Хоба  прямо к этим валкам и его  перемелет  в  муку,
точнее, в кровавую кашу.
     Появилась Аннабель. Она подошла к Хобу.
     --  Хоб... -- сказала  она. --  Мне  действительно очень жаль, что  так
вышло. Но я не виновата. Я тебя предупреждала.
     Хоб никак не мог заставить себя поверить, что все это -- всерьез.
     -- Брось извиняться, -- сказал он, -- лучше вытащи меня отсюда!
     -- Ах, Хоб! -- воскликнула Аннабель и разрыдалась.
     --  Я на  самом деле человек не жестокий, -- сказал  Арранке. -- Но мне
надо произвести впечатление  на своих партнеров.  Особенно на индусов. Когда
они про это услышат, то поймут, что со мной следует считаться.
     Лежа на спине на транспортере, Хоб почему-то не мог придумать  никакого
остроумного ответа. Он  услышал еще один  щелчок.  Это Арранке  нажал другую
кнопку. Ролики под спиной Хоба начали медленно, очень медленно вращаться.
     --  Пошли отсюда! -- приказал Арранке Аннабель  и  добавил: -- И кончай
хныкать, поняла?
     -- Мне просто  неприятно видеть, как  такое делают с человеком с Ибицы!
-- сказала Аннабель, вытирая глаза крохотным платочком.
     -- Его предупреждали, -- ответил Арранке, словно это все  объясняло. --
Не  волнуйтесь,  мистер Дракониан. Я  теперь на  Ибицу. Ваш  дружок Найджел,
должно   быть,  как  раз  заканчивает  развешивать  мои  картины.  Когда  он
управится, я его тоже отправлю в ад, чтобы вам одному не было скучно.
     Хоб услышал удаляющиеся  шаги.  А потом  он  остался  один.  Его  несло
транспортером прямо к вратам ада.



     Когда   Хоб   остался  один,  первая  его  мысль  была   на   удивление
оптимистичной. Похоже, дела Арранке идут хуже, чем хотелось бы.
     Доказательством  тому  --  убийство Хоба не было спланировано с должной
тщательностью.  Видимо, у них  просто  не хватило  времени продумать  все до
мелочей. Извернувшись  и  упершись ногами и головой  в  стенки транспортера,
Хобу удалось остановить свое продвижение  к страшным жерновам. Он закрепился
в этом положении и попытался сообразить, что делать дальше. Не так-то просто
было сконцентрироваться в этом шуме.  За скрежетом шестеренок и ревом мотора
мельницы ничего не было слышно,  но Хоб  выждал достаточно долго, чтобы дать
Арранке  и  остальным сесть в машину и  уехать отсюда.  Потом  настало время
действовать.
     Гарри  Гудини,  с  его  необычайной  гибкостью,  было  бы  раз  плюнуть
выбраться отсюда. Однако Хоб, к сожалению, был не Гарри Гудини. Он попытался
перекинуть связанные  ноги через борт транспортера,  но не  смог найти точку
опоры, а тем временем  лента конвейера протащила его еще на пять футов.  Хоб
сдался и снова уперся в стенки. Его продвижение к жерновам остановилось. Но,
пока  он  так торчит поперек  конвейера, он  не  может ничего сделать, чтобы
отсюда выбраться.
     Впрочем, по крайней мере, он в  безопасности. Конечно, чтобы удержаться
тут,  требовалось   некоторое  усилие.  Но  зато   это  давало"  ему   самое
драгоценное: время подумать, изобрести какой-нибудь блестящий план,  который
позволит выбраться из этой передряги.
     Увы,  ничего толкового на ум не  приходило. Хоб дышал грязным заводским
воздухом, прислушиваясь к шуму машин. Сконцентрироваться оказалось просто на
удивление  трудно. Перед  его мысленным взором проносились  смутные  образы:
черно-белые моментальные снимки Ибицы, поблекшие виды Парижа, которого, быть
может,  он  никогда  больше  не   увидит...  Странное   состояние:  Хоб  был
напряженным и взвинченным  и при этом испытывал крайнюю усталость. Мышцы ног
и спины дрожали от напряжения.
     Минуты шли. Положение  не  менялось ни к худшему, ни  к лучшему, но Хоб
начинал уставать.
     И  проникаться  тупой безнадежностью.  Да,  он нашел  способ  отсрочить
смерть. Однако это требовало непрерывных усилий, а Хоб уже начал выдыхаться.
Он  ничего  не  имел  против  физических  упражнений,  но  сколько  он   так
продержится? Сколько ему придется  продержаться? Кто еще знал о том, что Хоб
здесь?  Может ли  кто-нибудь забрести сюда случайно? Сторож? Турист?  Пацан,
которому вздумалось полазить  по  заброшенному цеху?  Да  нет,  вряд  ли. По
крайней мере, рассчитывать на это не стоит.
     Задумавшись,  Хоб и  не заметил, как  его тем  временем утащило  еще на
несколько футов. Уставшие мышцы ног расслабились  сами собой. Хоб  тотчас же
снова уперся в  стенки, чувствуя, как ролики вращаются под спиной. До  того,
что  он уже  привык  называть  про  себя  пастью дьявола,  оставалось  около
двадцати пяти футов.
     Так,  пора собраться и что-то придумать. Не  может быть,  чтобы не было
никакого выхода. Хоб  попробовал порвать веревки. Они были прочные. Узлов он
не видел,  но знал, что они расплавились, превратившись в  комковатую массу.
Свободных концов нет, не развяжешься.
     Хоб лежал на спине  на ленте  конвейера,  и его поле зрения было  очень
ограниченным.  Он видел  только  собственные  связанные  ноги  да  блестящие
металлические   стенки  транспортера.  Он  ухитрился  немного  приподняться,
позволив  ленте протащить  себя  чуть  дальше,  чтобы разглядеть обстановку.
Потом  снова лег и  уперся в стенки.  Единственная полезная вещь, которую он
заметил, -- это что  левый край транспортера был неровным.  Должно быть,  на
него  что-то упало, и футах в десяти впереди  металл погнулся и  надорвался.
Если  Хобу удастся перекинуть связанные  руки  через  этот борт  и позволить
ленте  тащить  себя,  возможно,  зазубренный  металлический  край  перережет
пластиковую веревку.
     Единственное  "но" состояло  в  том,  что, если это  не сработает, если
веревка не порвется, тогда его утянет прямо в жернова.
     Насколько прочна веревка?
     Наверно, стоит немного полежать и обдумать этот вопрос.
     Но  недолго. Утомленные мышцы то  и дело  расслаблялись, и Хоба  тащило
дальше -- то на несколько дюймов, а  то и на целый фут. Чем  дольше он ждет,
тем меньше шансов.
     Ладно. Пан или пропал.
     Хоб  расслабил  мышцы,   почувствовал,  как  его  поволокло  в  сторону
вращающихся  жерновов,  попытался  перекинуть  связанные  руки  через  борт,
промахнулся на несколько  дюймов,  упал на спину, чувствуя,  как его волочет
дальше,   извернулся,   рванулся,  выгнул  спину,   закинул  ноги  на   край
транспортера. Теперь он перенес как можно больший вес на ноги, чувствуя, как
острый  металлический край режет веревку, слыша, как грохочут  металлические
валки,  ощущая, как  одно за  другим рвутся волокна, и понимая, что  вовремя
порваться веревка все равно не успеет. Изогнувшись,  он увидел, что его ноги
уже  у самых валков. Он  втянул  ноги и снова уперся  в стенки.  До жерновов
оставалось всего фута три. Его тело тряслось от усталости.
     И в этот момент Хоб услышал самый приятный звук на свете: голос Джорджа
Уитона, доносящийся откуда-то сверху и слева:
     -- Эй, Хоб! Держитесь, старина.
     А потом -- самый неприятный звук: тот же голос Джорджа произнес:
     -- Послушайте, вы не знаете, как выключается эта чертова машина?
     Запыхавшийся Джордж в порванных  брюках  -- он  поскользнулся  на груде
мусора  у  входа, -- растерянно  разглядывал огромный распределительный щит,
висящий  на стенке  будки, расположенной на балкончике.  На  щите  было штук
двадцать  маленьких рычажков,  десяток кнопок  и два больших рычага. И нигде
ничего  не  написано. Джордж,  поколебавшись,  дернул  за  один  из  больших
рычагов. Ничего особенного не случилось. Он дернул за другой. Опять ничего.
     -- Вот зараза! -- пробормотал Джордж и нажал крайнюю левую кнопку. Ожил
мотор подвесного  крана.  Джордж поджал губы и нажал другую. В цехе  погасли
все лампы, но машины продолжали работать. Джордж принялся лихорадочно давить
на кнопки. В конце концов ему удалось включить свет обратно.
     -- Держитесь! -- крикнул Джордж.
     -- Уйя-а-а! -- заорал в ответ Хоб: подлые мышцы снова расслабились сами
собой, и его потащило прямо в жернова.
     И тут Хоб сделал открытие.
     Его ноги,  не особенно большие, тем не менее оказались слишком  велики,
чтобы пройти в  двухдюймовую щель между валками. Хоб  принялся отталкиваться
от валков связанными ногами.  Валки крутились и гремели. Но  втянуть его  не
могли.
     Разве что зацепят штанину. Или шнурок.
     Насчет штанин беспокоиться нечего. Пока Хоб кувыркался на транспортере,
его брюки  задрались выше колен. Но, посмотрев на ноги, он увидел, что левый
шнурок развязался и концы болтаются, угрожая вот-вот попасть в валки.
     -- Джордж! -- завопил Хоб. -- Черт с ним, с выключателем! Вытащите меня
отсюда!
     -- Иду! -- крикнул в ответ Джордж и помчался к транспортеру.
     Хоб  продолжал отпихиваться  от  валков,  приподняв голову и  следя  за
шнурком. Только бы его не втянуло, только бы...
     И тут шнурок, словно живой, сам пододвинулся к валкам и  угодил точно в
щель.
     В этот самый миг Джордж ухватил Хоба под  мышки, пытаясь стащить его  с
транспортера.
     А валки захватили шнурок и принялись затягивать ногу Хоба.
     Некоторое время Джордж играл с валками в  перетягивание  каната, причем
канатом служил сам Хоб.
     Тут Хоб вспомнил,  что шнурок-то у  него не  простой,  а  плетеный. Ему
казалось, что плетеные шнурки красивее...
     Хрен тебе эта сволочь порвется!
     И валки все-таки сжуют его, начиная с ноги.
     Но тут с ноги Хоба сорвалась кроссовка. Ее сейчас же втянуло в валки, а
Джордж ухитрился наконец-то  сдернуть Хоба  с  конвейера, и оба полетели  на
грязный пол цеха.



     Вернувшись домой, Джордж подыскал Хобу одежду.
     --  Это, конечно, всего-навсего  старые тряпки  для  работы в саду,  --
сказал он извиняющимся  тоном.  --  Но они  пока сойдут  Потом подберем  вам
что-нибудь поприличнее. И, наверно, мои ботинки будут вам по ноге...
     -- Можно от вас позвонить? -- спросил Хоб.
     Он еще  раз  попытался  дозвониться в Париж Жан-Клоду. И каким-то чудом
поймал его с первого же звонка.
     -- Что происходит? -- спросил Хоб. -- Где тебя носило?
     -- А я думал, Найджел тебе уже давно все объяснил.
     -- Нет, я потому и звоню! Где Найджел? Что происходит?
     -- А-а, -- сказал Жан-Клод, -- так ты не знаешь про письмо?
     -- Про письмо  я  знаю, но не знаю, что в том письме было. Рассказывай,
черт возьми!
     И Жан-Клод рассказал, что вскоре после  того,  как Хоб уехал на  Ибицу,
ему пришла телеграмма.  В телеграммах всегда  бывает что-то срочное, поэтому
Найджел ее вскрыл.  Насколько помнил Жан-Клод, она была от Сантоса и послана
из его  островного государства Сан-Исидро. В телеграмме делались комплименты
Хобу по поводу его недавнего дела, связанного с Авророй и Максом. Сантос был
тогда на  противоположной  стороне,  но  его лично  действия Хоба  особо  не
затронули.  За  участие ему заплатили  заранее,  так что он мог наблюдать за
событиями с философским спокойствием. В  любом случае, в телеграмме речь шла
не  о том. Сантос выражал восхищение отличной работой Хоба и  его агентства.
Ему недавно подвернулось собственное небольшое дельце. Он не хотел обсуждать
его ни в телеграмме, ни в письме, ни даже по  телефону. И приглашал Хоба или
кого-то из его людей на Сан-Исидро,  обещая  продемонстрировать традиционное
местное  гостеприимство  и обсудить данное дело. Если  даже Хоб откажется от
сотрудничества,  то, по  крайней  мере, приятно проведет несколько  дней  на
замечательном  солнечном  острове. Далее Сантос  сообщал, что  в  "Агентстве
путешествий Кука"  в  Париже лежит  обратный билет до Сан-Исидро с  открытой
датой. Он, Сантос, очень рассчитывает на приезд Хоба.
     -- Замечательно! -- сказал Хоб. -- А почему мне ничего не сказали?
     -- Мы пытались до тебя дозвониться, -- сказал Жан-Клод. -- А ты мотался
по Ибице, разыскивал убийцу Стенли Бауэра. Мы звонили в бар Сэнди, но  тебе,
видимо, не передали.  Так что мы с  Найджелом это обсудили и наконец решили,
что ему надо поехать туда и узнать, в чем дело.
     -- Значит, Найджел уехал на Сан-Исидро, -- подытожил Хоб. - И что?
     -- Если бы я знал! -- сказал Жан-Клод.
     Хоб подозревал, что он знает. Наверняка это Сантос организовал сделку с
Арранке.
     Джордж заварил  ему хорошего  чаю. И объяснил, что его Отдел Перспектив
следил за развитием этой истории с "сомой"  почти с самого начала.  Это было
крупное  дело,  из тех, что  могут  сильно  повлиять на будущее. Но  Джорджу
полагалось  лишь  вести  наблюдение.  Закон  открыто  воспрещал   ему  любое
вмешательство. После нескольких крупных провалов британской разведки группе,
просчитывающей отдаленные перспективы, разрешалось работать только так.
     --  Однако  когда  я  увидел, как развиваются  события, я взял  на себя
смелость что-то  предпринять,  --  сказал Джордж. --  Я сделал это  даже  не
столько ради вас,  сколько ради Найджела. Я установил за вами наблюдение. И,
узнав, где вы находитесь, явился за вами лично.
     -- Большое спасибо, -- сказал Хоб.
     --  Официально  считается,  что  ничего не произошло.  Нам не  положено
вмешиваться. Только наблюдать.
     -- И что же мне теперь делать? -- спросил Хоб.
     -- Лучшее, что вы можете сделать, -- это вернуться на Ибицу, --  сказал
Джордж. -- Я рассчитываю, что вы вытащите Найджела из этой переделки.
     -- А Найджел там?
     --  Именно  так. Он наблюдает за развешиванием картин. Завтра состоится
торжественное открытие отеля. Хоб, я хочу его вытащить. Я звонил ему, но  не
смог  дозвониться.  По  официальным  каналам  сделать  ничего  не   удалось.
Испанская  полиция и слышать ничего  не  желает. Но вы  можете  его найти  и
предупредить.
     Хоб кивнул. Хотя ему ужасно не хотелось снова лезть в эту заваруху.
     -- Я сам отвезу вас в аэропорт, -- сказал Джордж.
     -- Благодарю вас, -- ответил Хоб. Манеры Джорджа ужасно заразительны.

     ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Ибица



     Хоб  умылся в маленьком туалете на  борту самолета  компании  "Иберия",
летящем из Лондона на Ибицу. У стюардессы даже нашлась бритва. Правда, крема
для бритья не оказалось, пришлось воспользоваться крохотным кусочком мыла. А
вот со  старыми  тряпками Джорджа сделать ничего было нельзя.  Везде,  кроме
садика Джорджа, они  смотрелись  вопиюще неуместно.  Хоб  решил  обзавестись
новым гардеробом при первой же возможности.
     Самолет приземлился на Ибице  около часа  по  Гринвичу.  Поздновато для
того, что задумал Хоб. Он хотел пробраться на прием в  честь открытия отеля,
но приглашения  у  него  не  было. Что-то подсказывало  ему, что  эти ворота
штурмом  не  возьмешь. Хоб  надеялся  только на  Большую  Берту.  У нее было
приглашение -- и привычка всегда опаздывать.
     Он взял такси из  аэропорта до Ибица-Сити. Такси с ревом  пронеслось по
шоссе,  запруженному,  как  всегда  в  летнее время,  покружило  по  улочкам
Дальт-Вильи,  и наконец  высадило  его в квартале от дома Берты.  Хоб  бегом
добежал  до  ее, квартиры  и постучал в  дверь тяжелым железным  молоточком.
Никто  не отозвался. Он постучал  еще несколько раз,  потом вышел на улицу и
принялся кричать в открытое окно:
     -- Берта! Вы дома? Это я, Хоб!
     Когда он крикнул это в  пятый раз,  из соседнего  ресторанчика выглянул
лохматый подросток и сказал:
     -- Хоб вы или не Хоб, а ее нет дома.
     -- А ты откуда знаешь?
     -- Потому что я видел, как она уехала. Вы ее чуть-чуть не застали.
     --  Carrai! -- воскликнул  Хоб.  Это было обычное местное  восклицание,
означающее, что что-то идет не так, и не по вине говорящего.
     -- Да вы небось видели  ее машину, когда сюда шли, --  сказал парнишка.
-- "Симка" горчично-желтого цвета. Приметная такая.
     Теперь, когда  парень сказал,  Хоб  вспомнил,  что и  вправду видел эту
машину. Но он  был  так  занят, мысленно  подгоняя такси,  огибавшее  крутые
повороты по дороге к Берте, что не узнал ее машины.
     --   Ах,  твою  мать!  --  сказал  Хоб.  Он  присмотрелся  к   парнишке
повнимательнее  и узнал  его.  Это был  Ральфи, второй  сын  Сандры  Ольсон.
Выглядел Ральфи лет на четырнадцать. Хоб вспомнил, что с этим что-то не так:
то ли  на самом деле  ему двенадцать, и он выглядит старше своих лет, то ли,
наоборот, ему семнадцать, и он выглядит моложе.
     -- Ральфи! Что ты тут делаешь?
     -- Помогаю на кухне. Устроился подработать на каникулы.
     -- Мне очень надо поймать Берту! -- сказал Хоб.
     -- У вас есть машина? Она довольно медленно ездит. Если вы знаете, куда
она поехала, вы ее догоните.
     Хоб покачал головой.
     -- Нет у меня машины. Придется вернуться на Пену и взять такси.
     -- А куда она поехала?
     -- На открытие отеля в Сан-Матео.
     -- Если бы у вас был мотоцикл-вездеход, --  сказал  Ральфи, -- вы могли
бы перехватить ее по дороге.
     -- Что за вездеход?
     -- Ну, такой, на котором можно ездить везде,  не  только  по дороге. Вы
могли бы срезать напрямик через горы.
     -- Нет, вездехода у меня нет.
     -- А у меня есть! Могу подвезти.
     -- А как же твоя работа?
     -- А, Пабло управится! Тысяча песет. Идет?
     -- Давай!
     Ральфи шмыгнул  обратно  в  ресторанчик. Послышался быстрый разговор на
местном  диалекте.  Потом Ральфи  появился  снова  и  вывел  огненно-красный
"Бултако-Матадор"  с  двигателем  на  250,   кроссовыми  шинами  и  высокими
крыльями. Он  ткнул  ногой в педаль,  мотоцикл взревел.  На узенькой  гулкой
улочке рев был совершенно оглушительный.
     -- Залезайте! -- скомандовал Ральфи.
     Хоб    на   миг   усомнился,    разумно   ли   доверять   свою    жизнь
пацану-старшекласснику  --  а  может, еще и  не  старшекласснику, -- который
знает, что  надо  спешить. Но  что ему оставалось делать? Он  уселся позади:
Ральфи -- и едва успел вцепиться ему в плечи, когда мотоцикл рванул с места.
     Они  понеслись по  крутым, узким, мощенным скользким булыжником улочкам
Старого Города,  срезая путь через какие-то  немыслимые проулки, кренясь  на
поворотах, точно яхта, попавшая в шквал. Гудка у Ральфи не было, но прохожие
разбегались от одного пронзительного рева мотора. Дважды ноги Хоба слетали с
подножек,  и  он  с  трудом  удерживался  в седле.  Под самой ногой  у  него
оказалась  выхлопная труба, и ему  стоило немалых усилий  не поджариться. Но
наконец они проехали через город, каким-то чудом не разбившись  сами, никого
не сбив и даже не задавив ленивого местного пса,  нежившегося на солнышке на
тротуаре,  куда они свернули,  огибая встречный  поток  машин при выезде  на
шоссе
     На шоссе стало чуть полегче. По крайней мере,  оно  было ровное. Ральфи
вдавил педаль  переключения скоростей  до упора и  там  и  оставил,  так что
мотоцикл  летел  на полной  скорости.  Впрочем,  "Бултако"  не давал  больше
восьмидесяти  миль в  час, так что на  самом деле было не так  страшно,  как
могло показаться.
     -- Круто, а? -- бросил Ральфи через плечо.
     -- Следи за дорогой! -- крикнул в ответ Хоб.
     Так они мчались минут пятнадцать, пока не  доехали до развилки. Направо
шла  дорога  на Санта-Эюлалиа,  налево --  на  Сайта-Гертрудис, Сан-Матео  и
Сан-Хуан. Ральфи свернул налево. Через несколько минут он сбросил скорость и
повернул на грунтовку, которая шла напрямик через горы,  в отличие от шоссе,
петляющего,  как  змея.  Дорога  оказалась  довольно  приличной, и  если  не
задумываться о  том,  что за поворотом  может попасться  навстречу  повозка,
запряженная лошадьми -- а  Ральфи  подобные мелочи не волновали, -- то ехать
можно было довольно быстро. Дорога  поднялась  на вершину,  и тут они  снова
свернули, пролетев  насквозь  редкую сосновую  рощицу и обогнув  здоровенный
валун,  который  природа,  видимо,  нарочно  оставила  здесь  для  любителей
мотоциклетного слалома.  Они  поднялись на другую гору, и на вершине  Ральфи
резко затормозил.  И указал вниз,  налево.  Хоб увидел  в нескольких  сотнях
футов под  ними дорогу, ведущую к отелю, и горчично-желтую "Симку" Берты  --
или другую машину, очень на нее похожую, -- которая только что  остановилась
перед воротами в высокой  каменной  стене. Хоб  увидел, как охранник в форме
проверил  что-то  --  должно  быть,  приглашение  Берты  --  и махнул рукой,
разрешая проехать.
     --  Эх,  чуть-чуть  не  успели!  --  воскликнул  Ральфи. --  Я  мог  бы
спуститься вниз за пару минут. Ну чо, рискнем?
     Хоб окинул взглядом склон, который был, пожалуй, чересчур крут даже для
горнолыжника, и  от  души порадовался,  что  они не приехали пятью  минутами
раньше.
     -- Нет, -- сказал он. -- Теперь, пожалуйста, отвези меня  к тому месту,
где  дорога  на отель ответвляется от шоссе  на  Сан-Матео. Только медленно,
понял?  Берту я все равно уже  не  поймаю, но, может, подвернется кто-нибудь
еще.
     Ральфи выехал обратно через горы  на шоссе и  доехал до того места, где
начиналась дорога на отель. Парень, похоже, был разочарован, что приключения
так быстро кончились. Впрочем, тысяча  песет --  и еще пятьсот сверху -- его
слегка утешила.  Ральфи  удалился, взметнув  за  собой  тучу  пыли  и ливень
гравия, а Хоб уселся на камушек у дороги и принялся ждать.
     Ему  потребовалось некоторое  время, чтобы прийти  в  себя  после  этих
мотогонок. Но вскоре пульс Хоба снова пришел в норму, и он обрел способность
наслаждаться чудесным деньком -- замечательным летним днем на Ибице, теплым,
но не жарким, с легким ветерком, несущим соленый запах близкого моря.
     Мимо  проехало такси,  наполненное  людьми,  которых  Хоб  не знал.  Он
порылся в карманах, нашел смятую пачку "Дукадо", которую успел переложить из
карманов  своей  одежды, оставшейся в  Лондоне,  нарыл  коробок,  в  котором
оставалось  всего  три спички, закурил и  позволил себе расслабиться.  Здесь
было так  тихо, а ночка  у него  выдалась  неспокойная Он  всего на  минутку
прикрыл глаза...
     - Эй, Хоб!
     Хоб вздрогнул и  очнулся. И сам удивился, как это он ухитрился заснуть.
Впрочем,  от теплого здешнего солнышка  и шелеста листвы кого хочешь сморит.
Хоб   поднял   голову   и   увидел   потрепанный   микроавтобус   "Ситроен",
остановившийся  рядом  с ним  на  обочине. Из окна  выглядывала  добродушная
физиономия  его  приятеля  Хуанито,  владельца  и  шеф-повара   одноименного
ресторанчика в Санта-Эюлалиа.
     -- Привет, Хуанито! -- обрадовался Хоб. -- А ты что тут делаешь?
     -- Везу закуски на прием в  отель, -- сказал  Хуанито. -- Мы с ребятами
уже второй заход делаем.
     На  заднем сиденье  микроавтобуса сидели  двое официантов из ресторана.
Хоб их обоих знал в лицо. Они кивнули друг другу.
     -- А ты что? -- спросил Хуанито.
     -- Расследую одно дело.
     Глаза  Хуанито округлились,  и  он  медленно кивнул. То,  что кто-то из
постоянно  живущих на острове иностранцев занялся чем-то, хотя  бы отдаленно
напоминающим бизнес, уже  само по себе  было достаточно примечательно, а тут
еще такой бизнес...
     -- И тебе надо попасть  в отель? -- догадался Хуанито. -- То есть ты не
думай, я в твои дела лезть не собираюсь...
     --  Все  в порядке,  Хуанито, -- успокоил  его Хоб. --  Да, я расследую
дело, и для  этого мне необходимо  присутствовать  на  приеме.  К сожалению,
приглашения у меня нет. Меня обещала взять с собой Берта, но мы разминулись.
     -- Не,  без приглашения тебе туда не попасть!  -- сказал Хуанито.  -- У
ворот проверяют довольно строго. Но если я могу чем-нибудь помочь...
     --  Ты можешь  сделать для меня  одно из двух.  -- сказал Хоб. -- Когда
окажешься  в отеле, разыщи Большую Берту и скажи  ей,  что я  жду  здесь, на
дороге. Может, она приедет за мной и проведет в отель.
     -- Ну, это легче легкого, -- сказал Хуанито. -- А второе?
     -- Ну, на это я не смею  и  рассчитывать, -- сказал Хоб. -- Однако если
бы ты согласился захватить меня с собой в качестве официанта...
     Хуанито понимающе кивнул.
     -- А что, Хоб, дело важное?
     -- Очень.
     -- Ну, тогда я тебя сам провезу. Только  вот  одежды у тебя  подходящей
нету...
     Хуанито  пристально  оглядел  Хоба,  облаченного  в  поношенные  тряпки
Джорджа, которые на  Ибице смотрелись еще эксцентричнее, чем в Англии. Потом
обернулся к одному из официантов на заднем сиденье.
     -- Энрике, вы с Хобом вроде  бы одинакового роста. Ты бы не  согласился
обменяться с ним одеждой и не ходить на прием?
     -- А как же мои сверхурочные?
     -- Ну, Хоб наверняка тебе заплатит.
     -- Вдвое! -- пообещал Хоб. -- А тебе, Хуанито. Хуанито замахал руками.
     --  Нет, мне платить  и  не вздумай!  Это самое интересное приключение,
которое мне довелось пережить с тех пор, как я уехал из Солт-Лейк-Сити!
     Они  переоделись  за  подходящим кустиком.  Официантский  костюм Энрике
пришелся  Хобу  почти впору, если  не  считать  того, что пояс брюк оказался
дюйма  на  три шире,  чем  требовалось.  Но  Хоб  подпоясался,  и  все сошло
нормально.
     --  Энрике,  -- сказал  Хуанито,  --  не  пройдешься  ли  ты пешком  до
Сан-Матео? Я тебя подберу на обратном пути.
     -- В  такой  денек --  с удовольствием прогуляюсь.  Ищите  меня в  баре
"Легион".
     А Хобу Энрике сказал:
     -- Постарайтесь не заляпать мой костюм кровью, мистер детектив!
     Хоб пообещал  сделать все, чтобы избежать этого. И они поехали в отель.
Охранник даже не взглянул  ни на Хоба, ни на другого официанта. Он уже видел
Хуанито,  когда тот  приезжал  в первый  раз, и теперь просто  махнул рукой,
приказывая проезжать дальше.
     -- Ну вот, приехали,  --  сказал Хуанито. -- А что теперь? Он  подогнал
"Ситроен" к двери на кухню на задах отеля.
     -- Я  был  бы  очень  признателен,  если бы  ты  дал  мне  какую-нибудь
несложную  работу.  Мне надо осмотреться и найти Найджела. Кстати, ты его не
видел?
     Хуанито покачал головой.
     -- Но я почти все время был на кухне. Закуски разносить возьмешься?
     -- Это как раз то, что нужно, -- ответил Хоб.
     Хуанито еще у себя в ресторане приготовил  с полдюжины лотков с разными
закусками. Теперь  они с Хобом и еще одним официантом,  которого звали Пако,
перенесли  их  на  кухню.  Там Хуанито  разложил  их  вперемешку на  большом
подносе.  И  Хоб  отправился  в центральный  вестибюль  отеля, неся  с собой
pimientos rellenos de  merluza,  canelones  de legumbres, gambas con  huevos
rellenos,  gambas al  ajillo  и фирменное блюдо Хуанито, позаимствованное  у
знаменитого  Грегорио  Камареро, boquerones  rellenos  de  jamon y  espinaca
<Перчики,  фаршированные  мерланом,  бобы  с  корицей,  яйца,  фаршированные
креветками,  яйца с  чесночным  соусом...  анчоусы, фаршированные ветчиной и
шпинатом (исп.).>.
     Снаружи  отель  выглядел  большим зданием, расположенным  на нескольких
уровнях, наполовину  из  дерева, наполовину из дикого камня.  Главное  крыло
было  в  три  этажа,  с  балконами,  выходящими на небольшую  долину,  также
принадлежащую отелю.  В  долине располагались  теннисные корты, площадка для
гольфа на  девять  лунок,  два  плавательных  бассейна  под  открытым небом,
площадка  для  игры в джай-алай <Традиционная баскская  игра  вроде лапты.>,
единственная  на Балеарских островах, и  прочие сооружения, которых  Хоб  не
успел  рассмотреть,  --  среди  них,  кстати,  была  и  конюшня.  Внутри,  в
центральном вестибюле отеля, горел мягкий гостиничный свет  и толпились люди
с  бокалами  в руках,  ведущие ту  остроумную, веселую  болтовню, которой по
праву славятся обитатели Ибицы.
     Туда-то  и  явился  Хоб  в  своем  костюме  официанта: черные  брюки  с
атласными лампасами, которые были велики ему на два, если не на три размера,
поддерживаемые алым  поясом,  раз пять обернутым вокруг  талии  и  затянутым
достаточно туго, чтобы брюки не спадали -- то есть туговато для  того, чтобы
чувствовать себя комфортно, -- и дурацкая коротенькая курточка а-ля матадор.
Хоб нес свой поднос обеими руками -- изящно балансировать им на ладони одной
руки  он даже  не пытался,  -- неуклюже пробираясь  сквозь толпу  беззаботно
болтающих гостей в главном бальном зале, или как он там называется.
     Оглядевшись, Хоб  увидел,  что все  мужчины одеты по  последней  моде в
костюмы из бутиков "Омбре" или "Йес!", а дамы облачены в пышные белые платья
со шлейфами  -- "последний крик" здешних модниц в этом году. Хоб не в первый
раз пожалел, что при нем нет ни пистолета, ни ножа, ни какого-нибудь другого
оружия. Их последняя встреча с Арранке в Лондоне была еще слишком жива в его
памяти.  Впрочем,  какого черта! Ему уже удалось одержать победу без всякого
оружия, и, если повезет, он одержит ее  еще раз. Главное,  ему до сих пор не
пришлось столкнуться ни с кем из своих старых знакомых -- и в первую очередь
с самим  Арранке,  который,  по-видимому,  был хозяином приема. Но, конечно,
долго так продолжаться не могло -- где угодно, только  не на Ибице. Внезапно
Хоб обнаружил,  что  протягивает поднос  с закусками  человеку,  которого он
знает:  Луису  Карлосу, владельцу ресторана "Нулевой километр"  на дороге  в
Сан-Лоренцо.
     Луис Карлос уставился на него, но не признал. Конечно, он был не вполне
трезв. Его  замешательство  было вызвано в первую очередь тем, что  на Ибице
все определяется  антуражем. Луис вежливо  взял huevos duros  con atun <Яйца
вкрутую  с тунцом  (исп.)> на салфеточке и пошел  дальше, похоже,  так и  не
узнав Хоба.
     На другом конце зала появился Арранке, и Хоб поспешно отвернулся, боясь
быть узнанным.
     Ему становилось интересно. Удивительно, как  костюм официанта влияет на
менталитет! Он  отметил, что в его  манерах появилось нечто угодливое, решил
восстановить  равновесие и начал вести себя напористо и нагловато. В этом-то
расположении духа он и столкнулся с Бертой.
     -- Хоб! -- воскликнула Берта. -- Что ты тут делаешь в таком костюме?
     --  Выдаю  себя  за  официанта, разносящего закуски,  -- шепнул Хоб. --
Возьмите-ка одну для вида.
     Берта взяла  с подноса какой-то бутербродик и с любопытством воззрилась
на него.
     -- Это что, настоящие закуски?
     --  Не  более  чем  я -- официант.  Не  ешьте, а  только  делайте  вид.
Послушайте, вы Найджела не видели?
     Берта покачала  головой столь энергично, что  ее большие висячие серьги
зазвенели.
     -- А что, должна была?
     -- Ищите его.  Когда  увидите, скажите, что  он  в  опасности  и  чтобы
убирался отсюда как можно скорее.
     Берта  посмотрела на него с любопытством.  Похоже,  она уже  собиралась
спросить,  а  почему  он  сам не скажет об  этом Найджелу, но,  по  счастью,
вспомнила, что не разбирается в частном сыске, кивнула и пошла дальше.



     Найджел  был  в галерее на третьем  этаже.  Галерея  была  зеницей  ока
Арранке. Он  намеревался  продемонстрировать высший класс. Коридор длиной  в
сто шестьдесят пять и шириной в двадцать футов  освещался  скрытыми лампами,
которые создавали уют,  но не слишком  хорошо подсвечивали картины. Впрочем,
подсвечивать там было особенно  нечего.  Картины  были из тех,  про  которые
говорят:  "Отворотясь  не насмотришься". Но  зато  все это были  подлинники,
написанные маслом, и Арранке весьма гордился своим удачным приобретением.
     А вот  Найджел не слишком гордился своей ролью в этом приобретении. Эти
картины, залежавшиеся  в  запасниках галереи  Посонби,  при  соответствующем
освещении  и в рамах, достойных шедевров, дома, в Англии, казались не  более
чем забавным приколом. Но здесь,  на Ибице, где  каждый второй разбирался  в
искусстве, а половина  иностранцев воображала  себя художниками, это так  не
выглядело. Найджел внезапно сообразил, что по этим картинам станут судить не
об Арранке -- с Арранке что взять! -- а о нем, Найджеле.
     Найджелу  помогали  трое людей  Арранке.  Один  лазил  на  стремянку  и
подвешивал картины, другой поддерживал  их снизу, а третий  ходил за  ними с
тряпкой и метелочкой из перьев, смахивал пыль. Найджел развешивал картины со
своей обычной тщательностью, с  помощью линейки и угольника, заботясь о том,
чтобы все смотрелось ровненько.  Он взглянул  на картину, которую подвешивал
сейчас,  и  сердце  у него  упало.  Это  был  роскошный  итальянский пейзаж,
исполненный согласно лучшим  канонам дурного вкуса. Фонтаны, горы, кипарисы,
пастушок, пастушка, да еще и фавн в придачу.
     --  Чуть правее! -- сказал Найджел.  По крайней мере, он  позаботится о
том,  чтобы эти  картины  хоть висели  как следует. -- Послушайте, -- сказал
Найджел своему третьему помощнику, --  сходите-ка вытрясите тряпку в окошко.
А то вы просто переносите пыль с одной картины на другую.
     Парень угрюмо кивнул и не шелохнулся.
     Тут явился Арранке. На  нем было нечто вроде  полуофициального костюма,
купленного в Майами: зеленый вечерний пиджак в клеточку, причем зеленый цвет
чересчур  яркий, и даже черные клетки казались  слишком яркими.  На ногах --
причудливые  итальянские сандалии, каких на острове отродясь никто не носил.
Из  нагрудного  кармашка  пиджака торчал  нежно-лиловый  платочек  с красным
узорчиком. Покрой пиджака был, может, и неплох, но на пузатой фигуре Арранке
смотрелся ужасно -- впрочем, на этой фигуре смотрелась  бы разве что большая
грелка  для чайника.  Кроме того, в правом кармане виднелась  небольшая,  но
приметная  выпуклость.  Возможно,  это был  всего  лишь  пакетик печенья, но
Найджел почему-то сильно сомневался на этот счет.
     -- А, Найджел! Я вижу, вы уже почти управились?
     --  Да, Эрнесто. Осталось всего две картины.  Как  вы  думаете, неплохо
смотрится?
     -- Великолепно!  -- сказал  Арранке. -- Я,  знаете ли,  бывал  в  музее
Прадо, так многие тамошние картины этим и в подметки не годятся.
     Разумеется, это было самое ошибочное суждение о произведениях искусства
за последнее десятилетие -- если не за  весь двадцатый век, -- но Найджел не
нанимался учить его хорошему вкусу.
     -- Да, мне тоже кажется, что смотрится  недурно,  --  сказал он, имея в
виду скорее то,  как  были развешаны картины, чем художественные достоинства
самих произведений.
     -- Когда управитесь, зайдите  ко мне  в кабинет. Ребята вам  покажут. У
меня для вас сюрприз.
     --  Очень приятно, --  ответил Найджел, полагая, что речь идет о премии
за проделанную работу.
     --  Да, кстати, -- сказал Арранке,  -- тут на приеме  присутствует  ваш
хороший знакомый.
     -- В самом деле?
     -- Да. Сеньор Дракониан решил нанести нам визит.
     --  Очень  приятно,  --  повторил  Найджел.  --  Я  давно хотел  с  ним
поговорить. А где он?
     -- Внизу, в центральном вестибюле. Угощает гостей закусками. Уверен, он
будет очень рад вас видеть.
     И Арранке  удалился. Найджел про себя подумал, что он, конечно, малость
неотесан, но по-своему очень славный малый.
     Впрочем, Найджел никогда не славился умением разбираться в людях.



     Когда  Хоб вернулся  на кухню,  Хуанито  подогревал  горячие  закуски и
остужал холодные. - А, Хоб! Ну как?
     -- Все отлично, -- сказал Хоб.
     -- Послушай, не мог бы ты сделать одну вещь? Помоги Пако и Пене достать
вино из подвала. Нам нужен "Шато-Икем" шестьдесят девятого года.
     -- Пожалуйста! -- сказал Хоб. -- Мне все равно надо туда заглянуть.
     Он взял у Хуанито ключ и фонарик и направился вслед за  Пако и Пепе  по
короткому коридору к ступенькам, ведущим  к еще одной двери.  Хоб отпер ее и
первым спустился в подвал.
     Подвал,  похоже,  был  довольно  старый  --  видимо, он принадлежал еще
фазенде,  которая раньше стояла  на  месте отеля.  Вдоль  стен расположилась
цепочка голых лампочек.  Хоб  нашел  выключатель и включил  свет.  В тусклом
отсвете можно было разглядеть, что стены подвала грубо высечены в известняке
и даже неотшлифованы.  Внутри  было прохладно  и сухо.  Очень  приятно после
царящей снаружи жары.
     Пробравшись  в  глубину  подвала,  Хоб   увидел,  что  он  переходит  в
естественную  пещеру в скале. Вдоль стен стояли ящики с винами и шампанским.
Хоб  прошел мимо  последнего  и посветил  фонариком  в глубь пещеры.  Проход
уходил вниз, и конца ему видно не было.
     --  Ребята, вы  беритесь за дело, -- сказал  Хоб официантам. -- Найдите
тут "Шато-Икем" и достаньте несколько бутылок. А я сейчас.
     И  он  продолжил спускаться  в пещеру,  раскинувшуюся под отелем. Футов
через  пятьдесят  пещера начала сужаться.  Там-то  Хоб  и  обнаружил  ящики,
накрытые зеленым  брезентом. Они  сливались  со стеной,  и Хоб чуть  было не
прошел мимо.
     Брезент был  притянут к ящикам веревками. Хоб  отвязал один из  углов и
заглянул  под  брезент.  Там  оказались деревянные  ящики.  Он  достал  свой
швейцарский армейский  нож, не без труда  отковырнул одну  дощечку,  едва не
порезавшись в  процессе. Внутри  ящик был набит какими-то зелеными штучками,
упакованными  в  стружку.  Хоб  достал  одну и  посветил фонариком.  Ну  да,
конечно.  Его  зеленая бутылочка.  Она  была  наполнена  густой,  прозрачной
жидкостью.   Хоб   встряхнул  ее.   Жидкость  переливалась  медленно,  почти
угрожающе. Что, пробник духов? Да нет, вряд ли. Это "сома".
     Хоб сунул бутылочку обратно в стружку и приладил дощечку. Потом прикрыл
ящик  брезентом,  оставив все  более  или  менее как  было.  Взял  последние
полдюжины бутылок "Шато-Икема" и побежал обратно на кухню.
     Вручив  бутылки Хуанито, Хоб  схватил другой поднос с закусками и снова
вышел в зал.
     Гости  начинали   разъезжаться.  День  клонился  к  вечеру.   Настоящий
праздник,  предназначенный только для владельцев отеля и их  личных  гостей,
должен был начаться  примерно  через час. А Найджела  он  так  и не нашел. В
конце концов Хоб заметил Берту.
     -- Уезжаете? -- спросил он.
     -- Через несколько минут. Что, подвезти?
     -- Нет, мне  придется остаться. Но я попросил бы вас заехать  в казармы
гражданской  гвардии, к  Рамону. Скажите ему,  что  здесь имеет  место  быть
незаконное сборище и нам нужна помощь его мужиков.
     -- Хоб, ты пьян? Или накурился?
     -- Нет, просто вошел в роль. Пожалуйста, сделайте то, о чем я прошу. Вы
ведь работаете на агентство.
     -- Ну да, конечно. А потом, честно говоря, прием ужасно скучный. Можно,
я положу этот бутерброд обратно?



     Хоб продолжал шататься по отелю,  по-прежнему высматривая  Найджела. Он
забрел в Сиреневую комнату  и встретил там Вану, того  самого, который  спас
его от громил Арранке несколько дней тому назад.
     -- Рад вас видеть, сеньор! -- сказал Вана. -- Тут один человек хочет  с
вами встретиться.
     Вана  указал  на  опаленного  солнцем  лысеющего  мужчину, сидевшего  в
удобном кресле в углу и курившего сигару.
     -- Позвольте мне представить моего хозяина, сеньора Сильверио Варгаса.
     Мужчины  обменялись рукопожатием.  Варгас  указал Хобуна  кресло.  Вана
вежливо  отошел  в сторонку,  так, чтобы находиться достаточно близко,  если
что-то случится, и все же достаточно далеко, чтобы не подслушивать.
     -- Давайте  сразу к делу, -- сказал сеньор  Варгас. -- Скажите,  мистер
Дракониан, какие интересы вы преследуете в этой истории с Арранке?
     --  Одного  моего знакомого,  Стенли Бауэра,  убили в  Париже. Его брат
нанял меня, чтобы найти убийцу.
     -- И вы подозреваете сеньора Арранке? Хоб кивнул.
     -- Можно сказать, что да.
     Варгас улыбнулся и задумался. Наконец он заговорил:
     --  Надеюсь,  вы  не собираетесь  сделать себе  имя,  разрушив  крупный
синдикат по торговле наркотиками?
     -- Нет,  --  ответил Хоб. -- Я  уже  сказал, что  связывает меня с этим
делом.  Кроме того,  тут может быть  замешан еще один мой друг.  Не по своей
воле. Я хочу вытащить и его тоже.
     -- А если вам удастся это сделать, обязуетесь ли вы держаться в стороне
от нашего синдиката?
     -- Обещаю.
     -- Чем вы можете это гарантировать?
     -- Да вы посмотрите на меня! -- воскликнул Хоб. -- Мое  лицо -- зеркало
моей души.
     Варгас некоторое время изучал Хоба. Потом снова улыбнулся.
     -- Хорошее лицо.  Типичный  американец. Толковый.  Решительный. Наивный
идеалист...
     -- Вот я такой и есть! -- сказал Хоб.
     -- И  нахальный.  Но это неважно. Мистер Дракониан,  я полагаю, что тут
наши интересы сходятся. Я думаю, мы сможем помочь друг другу.
     --  Нет, к  вашей компании я  присоединяться не собираюсь,  если  вы об
этом.
     --  Ну что  вы! Нет,  мистер Дракониан,  вы в самом деле восхитительны.
Впрочем,  возможно, вы  по-своему способны  добиваться результатов.  Давайте
выложим на стол часть карт.  Вы, вероятно, знаете, что скоро должна начаться
большая операция с наркотиками.
     -- Да, у меня сложилось такое впечатление.
     -- Между нами говоря, у меня тоже есть свой интерес в этом деле.
     -- Я никому не скажу.
     --  Спасибо. Но в данном случае важнее то, что мой сын, Этьен, оказался
замешан сюда. Причем без моего ведома. И это начинает становиться опасным.
     -- Расскажите, -- сказал Хоб. -- То есть если хотите, конечно.
     -- Полагаю,  мне  действительно стоит это сделать. Вана сказал, что  вы
достойны, доверия. А Вана не ошибается. Ладно, давайте-ка выпьем, закурим по
сигаре, и я начну.
     Варгас встал, налил по рюмке себе и Хобу. Потом открыл ящичек кедрового
дерева и  предложил Хобу  гаванскую  сигару, такую,  какими  полагалось быть
гаванским сигарам в былые времена. Теперь таких  американцам не продают. Оба
закурили.
     -- На  самом деле, -- начал Варгас, -- мой сын ввязался  в  это дело по
моей вине. Вана" мне так и  сказал, и следует  признаться, что это правда. Я
держал мальчика на чересчур коротком  поводке. Давал ему слишком мало денег.
Я полагал,  что абонемента на самолет на неограниченное число рейсов в любую
точку мира и довольно  щедрого содержания,  которое я  ему  назначил,  будет
достаточно. Я хотел, чтобы мальчик встал на  ноги, сделался чем-то  большим,
чем просто сынок богатого папы.
     Варгас  раскурил  свою  сигару  и  некоторое  время задумчиво  созерцал
тлеющий кончик.
     -- Я рассчитывал, что он сделается адвокатом, войдет в высшее общество,
воспользуется теми возможностями, которых у меня  никогда  не было.  Я  ведь
пробивал себе путь тяжким трудом, мистер Дракониан,  в  жестоком  мире,  где
все, чего ты хотел, надо было выгрызать зубами...
     Хоб  откинулся  на  спинку  кресла. Одна из  сложностей частного  сыска
состоит в  том, что разные  богачи вечно  рассказывают тебе про  свою жизнь.
Хотя, пожалуй, история  этого богача могла оказаться небезынтересной. К тому
же сигара была очень хороша.
     -- Дело в том -- но это между нами! -- продолжал Варгас,  -- что у меня
есть свой финансовый интерес в этой операции.  Однако когда я услышал, что в
это дело ввязался Этьен и что из-за его подружки, Аннабель, у него  возникло
недоразумение с  сеньором  Арранке  и некоторыми  другими  заинтересованными
лицами, я был шокирован.-- Еще бы!
     -- Семья для  меня прежде всего. Этьен теперь в безопасности, у меня на
вилле, под  охраной моих телохранителей. Но мне не нравится,  как пошло  все
дело. То, что  поначалу казалось совершенно  безопасной торговой  операцией,
теперь  становится  опасным.   Сегодня   вечером   состоится   окончательное
голосование  по  поводу  того,  стоит  ли  продолжать  все  это.  Я  намерен
проголосовать против. Это, конечно, рискованно, но я предпринял свои меры. А
вот вы, мистер Дракониан, похоже, находитесь в опасности.
     -- Я и сам начинаю так думать, -- согласился Хоб.
     -- Вот  видите,  что  бывает,  когда  пытаешься  играть в  одиночку!  Я
рассчитываю,  что  на сегодня  вы  присоединитесь  к нам с Ваной. Так  будет
безопаснее для вас.
     -- Спасибо, -- сказал Хоб. -- Но у меня есть еще кое-какие дела.
     -- Ну,  будьте  осторожны. Если нам всем удастся  выйти отсюда целыми и
невредимыми, считайте, что нам очень повезло.



     Хуанито укладывался, собираясь уезжать.
     -- А ты не едешь? -- спросил он Хоба.
     -- Не могу. Я еще не нашел Найджела.
     Хуанито  поколебался,  не зная,  как  лучше  выразить то,  что он хочет
сказать.
     -- А тебе не опасно оставаться? Хоб угрюмо пожал плечами.
     --  Опасно.  Но для Найджела тут  тоже опасно.  Ты  не мог бы  дать мне
поднос с бутылкой шампанского и парой бокалов?
     --  Ладно,  -- сказал Хуанито. Он достал  Хобу красивый подносик,  пару
охлажденных бокалов и  бутылку  лучшего  шампанского в отеле. -- Надеюсь, ты
знаешь, что делаешь.
     На  самом  деле  Хоб  этого не  знал. Но  он всегда придерживался точки
зрения, что немалая часть искусства частного детектива  состоит в том, чтобы
делать умный вид, когда не знаешь, что еще можно сделать.
     Он   вышел   из  кухни  с  подносом,  на  котором  красовались  бутылка
шампанского и два высоких бокала  на белой салфеточке. Конечно, Хоб понимал,
что  эта  маскировка  шита  белыми  нитками,  но  он  старался  смотреть  на
происходящее с положительной стороны. Люди, которые его не знают, примут его
за официанта,  ищущего  кого-то из гостей,  а знакомые просто решат, что Хоб
Дракониан  проворачивает какую-то очередную  хохму. Негусто, конечно; но это
лучшее, что он мог сделать сейчас, когда прием  кончался,  а  Найджела нигде
видно не было. А найти его просто необходимо.
     Большая  часть  народа  уже  разошлась,  однако  гостей  оставалось еще
немало.  Хоб  пробирался  между  ними, надеясь найти  Найджела  раньше,  чем
Арранке найдет его самого. Он искал глазами знакомую широкоплечую фигуру. Но
в главном вестибюле Найджела, похоже, не было.
     Хоб заметил лестницу, по  которой поднимались  и спускались  беседующие
люди  с  бокалами  в руках. Он  поднялся  наверх. Там был  коридор.  С одной
стороны  находились пронумерованные двери  -- номера отеля. В другой стороне
красовалась скромная табличка: "Картинная галерея".
     Хоб прошел сквозь  вращающиеся двери и оказался в  коридоре,  увешанном
картинами в рамах. Должно  быть, теми самыми, что  Найджел купил по дешевке,
потому что  за все годы своего  общения с живописью Хоб еще никогда не видел
подобного убожества. Лучшим в этих картинах были,  несомненно, рамы. Сами же
картины были не просто плохи -- они были отвратны. Даже не  просто отвратны:
на них  плюнуть  -- и то не  хотелось. Эти  картины  казались карикатурой на
представление невежд  об искусстве.  Они могли бы служить объяснением  того,
почему  простые  люди  по всей Европе  с  таким пренебрежением  относятся  к
живописи  семнадцатого-восемнадцатого   веков.  Эти   картины  относились  к
западному  искусству, как сатир к Гипериону <В греческой мифологии отец Бога
Солнца>  -- если вывернуть  наизнанку  знаменитый образ  Шекспира.  Или  как
шарманка  к реквиему Монтеверди <Итальянский  композитор>  -- если  привести
собственное сравнение.
     Хоб  прошел весь коридор  и добрался до дверей в дальнем его конце. Вид
этих  дверей  ему  чем-то сильно  не  понравился. В голове у  него зазвучали
пророческие рубаи:
     Вот дверь, а что за ней -- не знаю я
     Напрасно целый век гадаю я
     Нас смерть подстерегает на пороге,
     А что за ним -- потом узнаю я
     За дверью,  видимо, картинная галерея заканчивалась и  снова  начинался
реальный мир.  Хоб  поколебался и уже  хотел было повернуть обратно, подобно
некой  новой Эвридике,  не  решившейся  последовать за  Орфеем, когда  дверь
распахнулась, и из нее вышли двое мужчин.
     Вот справа скала и слева скала,
     Терновник и груды песка
     И трижды щелкнул затвор ружья,
     Но нигде он не видел стрелка
     <Р.Киплинг "Баллада о Востоке и Западе", перевод Е Полонской>
     В опасные  моменты  у Хоба  часто возникали  такие странные поэтические
ассоциации.  Мужчины  были одеты как  гости, но было в  них  нечто -- то  ли
черная шерсть на руках, то  ли шрамы  на  скулах  -- явно  следы ножа, то ли
низкие лбы и квадратные челюсти, -- что выдавало в них охранников.
     -- Простите, господа, не знаете ли вы, где можно найти сеньора Найджела
Уитона? -- осведомился Хоб на безупречном испанском.
     Двое переглянулись.  По их взгляду Хоб ничего  разгадать не сумел. Тот,
что выглядел покрупнее и пострашнее, сказал:
     -- Да, сеньор. Мы только что помогали ему развешивать картины.
     Что-то тут было не так, но Хоб решил не обращать на это внимания.
     -- Один гость прислал ему бутылку  шампанского. Вы  не знаете,  где его
можно найти?
     --  Конечно, -- ответил тот,  что  поменьше.  -- Сеньор  Уитон собрался
уезжать. Он отправился за чеком. Если вы пойдете с нами, полагаю, вы успеете
его поймать прежде, чем он уедет.
     Хоб  прошел в дверь  вслед за двумя  охранниками. На самом деле  нельзя
сказать, что  он  шел следом  за  ними. Тот, что  поменьше, шел  впереди,  а
большой  замыкал  шествие, так что  Хоб  чувствовал  себя  куском  колбасы в
сандвиче. Тут  и менее подозрительный  человек мог  бы  догадаться, что дело
неладное. "А,  черт  с ним! -- подумал Хоб.  --  Пропадать, так  с музыкой!"
Может, оно все еще и обернется к лучшему.
     Эта часть  отеля  выглядела  на  удивление  пустынной.  Они  прошли  по
коридору и оказались перед еще одной дверью.
     --  Проходите, пожалуйста, -- сказал  тот, что поменьше. Выражение  его
лица при  этом сильно напомнило Хобу коварного калеку из  старинной  баллады
"Наехал  на  Черную  Башню Роланд", который направил юного  рыцаря навстречу
опасности.  Впрочем,  раздумывать о  литературных  ассоциациях было  некогда
Невысокий охранник  открыл  дверь,  и Хоб  вошел.  Большой  ввалился за  ним
следом.
     За  дверью Хоб  встретился  лицом к лицу  с  сеньором  Эрнесто Арранке,
восседавшим за  большим столом  красного  дерева.  Сеньор Арранке  явно  был
ужасно доволен собой.
     --  Проходите, проходите, мистер Дракониан! -- радушно пригласил он. --
Мы вас как раз ждали!
     Хоб огляделся, чтобы узнать, кто это "мы". В  комнате оказался Найджел.
Хоб почему-то так  и подозревал. Найджел мешком сидел на диване.  Он был без
сознания, и на лбу у него красовался здоровенный кровоподтек.
     Похоже,   начало   этого  маленького  приема  "только  для  своих"  Хоб
пропустил. Впрочем, скорее всего, на его долю развлечений хватит.
     Найджел внезапно пошевелился и открыл глаза.
     -- А, Хоб! И ты здесь? Ты с собой никого не захватил?
     -- Кого именно? -- поинтересовался Хоб.
     -- Ну, к  примеру, Жан-Клода с его суровыми дружками. Да нет, можешь не
отвечать, я и так вижу, что ты явился один.
     Найджел, похоже, был на него за это в претензии.
     -- Что очень жаль, -- подытожил Найджел. Он посмотрел  на Арранке. -- И
вовсе не обязательно было стукать меня по башке, да еще так сильно!
     Он осторожно потрогал кровоподтек на лбу.
     --  Извиняюсь,  -- сказал Арранке. -- Джейм у нас новичок. Не  выучился
еще благородному обхождению.
     Те  двое, что привели  Хоба, ухмыльнулись. Похоже, слова Арранке  их не
сильно смутили. Арранке и в самом деле был в радужном настроении, и двое его
помощников, похоже, разделяли его радость.
     -- На  самом  деле я не понимаю, что вы имеете против меня! -- обиженно
сказал  Найджел. -- Конечно, надо признаться, картины -- не  первый сорт. Но
что вы хотели за такие деньги -- по двадцать фунтов за штуку?
     -- Да  нет, картины меня устраивают, -- ответил Арранке. -- Проблема --
собственно,  ваша  проблема,  а не моя  --  состоит в том, что вы связаны  с
мистером Драконианом. Когда  мистер Сантос рекомендовал мне вас, я  этого не
знал.
     -- А-а! --  протянул Найджел.  --  Так я и думал, что это что-нибудь  в
этом роде. Вы что-то имеете против Хоба?
     -- Боюсь, что да, -- ответил Арранке. -- Он сунулся в мои дела.
     -- Опять волну гонишь, Хоб? -- вздохнул Найджел.
     -- Ну, если  расследовать убийство означает "гнать  волну", то  да,  --
ответил Хоб.
     --  Вот видите? --  спросил  Арранке. -- Он называет это  "расследовать
убийство". А я это  называю -- совать нос  в  мои дела. Этого я допустить не
могу. Я  полагал, что избавился от мистера  Дракониана  еще  в  Англии. А он
вдруг появился здесь. И к  тому же  мне стало известно, что вы  -- сотрудник
его так называемого детективного агентства.
     -- То есть что значит "так называемого"? -- возмутился Хоб. -- Если это
не детективное агентство, что же это, по-вашему?
     Ему и в самом деле было любопытно.
     --  Мне прекрасно известно о вашей  связи с МИ-6 <Одно из подразделений
Британской разведки>, -- ответил Арранке.
     Вот это новости!
     --  В  первый  раз о них  слышу! --  искренне  удивился Хоб.  --  А ты,
Найджел?
     Найджел мотнул головой, поморщился и предположил:
     -- По-моему, это  название какой-то автомагистрали  в Англии,  нет?  Ах
нет, то МИ-6!
     -- Все это очень забавно, -- вмешался Арранке. -- И, полагаю, мы  могли
бы еще некоторое время побеседовать на эту тему. Но у меня тут срочные дела.
Так что извините, мистер Уитон, мне надо поговорить с вашим шефом наедине.
     -- Пожалуйста, пожалуйста!  -- сказал  Найджел, поднимаясь  с некоторым
трудом. -- А я пока пойду. Схожу в деревню, выпью пивка. Идет?
     -- Боюсь, я имел в виду не совсем это, -- возразил Арранке. -- Впрочем,
я  одобряю  то,  как  легко  вы  к этому относитесь.  Ребята проводят вас  в
отведенное для вас помещение.
     В  руках  у  "ребят"  неожиданно  оказались  пистолеты.  Хоб  не  успел
заметить, когда они их достали. Тот, что  побольше, махнул  рукой  Найджелу.
Найджел посмотрел на него, на Хоба, приподнял бровь и пошел к двери.
     -- Нет-нет, не туда! -- остановил его Арранке. -- Для вас выход особый.
     Он обошел стол и нажал на  кнопку. Панель  дальней стены отошла, открыв
потайной ход.
     --  Сюда,  пожалуйста.  Мы не хотим  тревожить  гостей.  Правда, они по
большей части уже разошлись, но кое-кто все еще остался.
     Невысокий  двинулся  вперед.  Большой  махнул  Найджелу  своей  пушкой.
Найджел пошел в проход следом за невысоким, потом обернулся и сказал Хобу:
     -- Ну что ж, старик, надеюсь, ты уже придумал, как из этого выпутаться!
     -- Говорить об этом сейчас было бы преждевременно, -- ответил Хоб.
     Большой   охранник   снова  помахал  Найджелу   пистолетом,  уже  более
настойчиво. Найджел  хмыкнул и  вошел в проход. Большой  последовал  за ним.
Панель мягко закрылась.-
     --  Ну вот, -- сказал  Арранке. -- У нас с вами  есть несколько  минут,
чтобы побеседовать с глазу на глаз.
     --  Да, верно, -- согласился  Хоб, снова обернувшись к  Арранке. У него
была мысль броситься на этого типа,  но с нею пришлось расстаться. У Арранке
тоже был в руке пистолет. Ну что это такое: все при оружии, кроме порядочных
людей! Впрочем, наверно, так оно всегда и бывает...



     --  На самом  деле, -- сказал Арранке, --  я рад, что  у меня  не вышло
расправиться с вами в Англии. Я тогда не знал, что вы можете пригодиться мне
для важного дела тут, на Ибице.
     -- Очень рад, -- сказал Хоб. -- Чем могу быть полезен?
     --  Вы можете  умереть с пользой для  меня.-- Это мы  уже  проходили  в
Англии.
     -- Да, но тогда  это  было не  ко времени.  А  теперь  мы все повторим,
только на этот раз мы сделаем вовремя и как следует. Так хочет Картель.
     -- Что за Картель? -- удивился Хоб.
     -- "Кали-Картель". Не латиноамериканский "Cali-Cartel", а  индийский. И
мы оба слова пишем через "k", а не через "с"- "Kali-Kartel". Видите разницу?
     -- Похоже, вам ужасно нравится это мрачное название, -- заметил Хоб.
     И тут раздался осторожный стук  в  дверь. Дверь  отворилась. В  комнату
вошел Сильверио Варгас.
     --  Сеньор Арранке, --  начал  он,  -- я хотел  вам сказать...  Тут  он
заметил Хоба.
     -- Здравствуй, друг! -- с надеждой воскликнул Хоб.
     -- Боюсь,  что нет,  -- вздохнул Варгас. -- Они взяли Этьена.  Похитили
его с виллы.
     Он обернулся к Арранке.
     --  Я   хотел  вам   сказать,  что   вы  можете   рассчитывать  на  мое
сотрудничество. Только не причиняйте вреда моему сыну.
     --  Я  и  не  собираюсь, --  сказал  Арранке. --  При  условии,  что вы
продолжаете работать с нами.
     --  Ну  конечно! -- согласился  Варгас.  Он посмотрел на Хоба, замялся,
потом пожал плечами и вышел, мягко притворив за собой дверь.
     -- Внезапное  избавление в последний  момент отменяется, -- сказал Хоб.
--  Послушайте, не могли бы вы сказать мне одну вещь? Зачем вы убили  Стенли
Бауэра?
     -- Это  была  самозащита,  -- сказал Арранке.  -- Мистер Бауэр не  имел
права  торговать "сомой" без  разрешения  Картеля Аннабель сразу поняла, как
только  я  ей  все  объяснил.  Мало  того  что  Бауэр продавал  наш  продукт
нелегально,  он  еще  попытался всех обскакать, выпустив  "сому" на рынок до
наступления официального срока начала продажи, когда настоящие торговцы были
еще не готовы взяться за дело. Я указал ему на это в Париже, но мистер Бауэр
только посмеялся надо мной.
     -- И вы его убили.
     -- Он не принимал меня всерьез! Он смеялся надо мной, мистер Дракониан!
А я этого не терплю!
     Хоб с  трудом подавил иррациональную потребность  захихикать.  Даже  он
видел, что это сейчас явно не вовремя.
     -- Ну и что теперь? Когда я отсюда выберусь?
     --  Зависит  не  от  меня.  Это  придется  обговорить  с вашими  новыми
хозяевами.
     -- И кто же это такие?
     -- Идемте. Увидите.
     Арранке встал и махнул Хобу маленьким пистолетом.  Держался он любезно,
но  настойчиво.  Похоже, никаких  выходок со  стороны  Хоба  он  терпеть  не
намерен. Хоб решил быть хорошим мальчиком.
     Они вышли через потайную дверь, прошли по длинному коридору и оказались
в  большой  комнате  с высоким  сводчатым  потолком. На полу лежали  толстые
ковры. В курильницах, развешанных по стенам,  дымились благовония. Освещение
было  рассеянным  и  слабым,  но  не настолько  слабым,  чтобы  Хоб не  смог
различить  невысокого человека в белом,  стоявшего у  дальней стены. Арранке
подвел Хоба к нему и остановился футах в пяти.
     -- Мистер Селим, -- сказал Арранке, -- этот тот  самый Хоб Дракониан, о
котором я вам рассказывал.
     -- Очень хорошо, Эрнесто, -- сказал Селим. -- Пристегни его наручниками
к этому креслу и оставь нас.
     Арранке послушался: приковал руку Хоба к подлокотнику кожаного кресла с
никелированными  ручками, потом  достал  другую  пару  наручников,  но Селим
жестом остановил его.
     -- Одной руки будет довольно. И оставь мне ключ. Спасибо, Эрнесто.



     -- Наш продукт, "сома", -- сказал Селим, -- имеет два аспекта. Об одном
из них -- наркотике,  употребляемом  для развлечения,  -- скоро  узнает весь
мир.  Если  его принимать орально, он не вызывает физического  привыкания --
хотя  психологическая тяга  возникает  довольно  быстро.  Он  дарит ощущение
блаженства, которое  длится очень  долго и  сходит  на нет  постепенно,  без
внезапного  спада.  Он не имеет  побочных эффектов других,  более  известных
наркотиков -- таких, как опиум  и  его производные, кокаин и  его химический
аналог, крэк, метамфетамин  и другие. Вы  не впадаете  в  прострацию, как от
опиатов,  не испытываете  раздражения  и  склонности к паранойе,  вызываемых
кокаином и подобными ему наркотиками.
     --  Звучит замечательно,  --  сказал Хоб.  --  Может,  я его как-нибудь
попробую, когда вернусь домой.
     Селим улыбнулся.
     -- Нет, мистер Дракониан, вы попробуете его прямо сейчас.
     -- Да нет, спасибо, -- сказал Хоб. -- Мне что-то не хочется.
     -- Я еще не рассказал вам о другом аспекте "сомы". С одной стороны, как
я уже говорил, это наркотик, сулящий огромные  прибыли. Наркотик, к которому
существующие преступные сообщества -- разные мафии,  якудза, триады и прочие
-- не  имеют ни малейшего доступа. Мистер Арранке и его коллеги позаботились
об  этой стороне  дела.  С  другой  стороны,  для некоторых из нас, тех, кто
принадлежит  к  внутреннему  кругу,  "сома"  является  основой  религиозного
обряда, чрезвычайно важного и весьма древнего.
     --  Это  правда? -- спросил  Хоб, поскольку  Селим  сделал  паузу, явно
ожидая ответной реплики.
     --  Да. Я  не рассчитываю, что  торговцы наркотиками, которых  мы здесь
собрали,  разбираются в подобных  вещах. Но  мы,  члены  внутреннего  круга,
служители культа Кали, считаем главным именно этот аспект.
     -- Все это  очень  интересно, --  вежливо  согласился Хоб. -- Однако на
самом деле мне больше  всего хотелось бы знать, что вы собираетесь делать со
мной?
     -- Я именно к этому  и  веду, --  ответил Селим. -- Очевидно,  никто не
хочет,  чтобы  вы  путались  под  ногами  во  время  открытия  отеля  и  при
последующей  торговле "сомой".  Поэтому,  по нашей  просьбе,  мистер Арранке
передал вас нам. Вы понадобитесь нам для  торжественного обряда в честь бога
Сомы.
     --  А,  это пожалуйста!  -- сказал Хоб. --  Если  вы  хотите,  чтобы  я
подержал свечку или спел в хоре -- у  меня, кстати, довольно хороший  голос,
-- я к вашим услугам.
     -- Нет, вам предназначена значительно  более  высокая роль. Вам  знаком
греческий термин "фармакос"?
     -- Кажется,  я  с ним не  встречался,  -- сказал Хоб. --  Это  вроде бы
значит "почетный гость"?
     -- Отчасти да. Слово это  греческое, но сам  обычай  пришел  из  Индии.
Буквально это означает "священная жертва".
     Хоб  улыбнулся, давая понять, что оценил  шутку. Но Селим  не улыбался.
Его лицо оставалось серьезным, и он смотрел на Хоба с легкой жалостью.
     -- Поверьте мне, -- сказал Хоб, -- в жертвенные тельцы я не гожусь. Мои
вопли испортят всю торжественность обряда.
     -- Ну что вы, заставлять вас  никто и не думает! -- возразил  Селим. --
Жертва должна быть добровольной,
     -- Тогда я тем более не гожусь, -- сказал Хоб.
     Селим нажал  кнопку под столом. Дверь открылась,  и  вошли двое высоких
мужчин. Они подошли к Хобу и  крепко взяли  его под руки. Селим открыл  ящик
стола и достал блестящий шприц, наполненный зеленоватой жидкостью.
     -- Обычно "сому" принимают орально, -- сказал  Селим. --  Но  это когда
она используется для развлечения. При инъекциях эффект куда сильнее.
     --  Нет! -- взвыл  Хоб.  Наверно,  можно  было бы  выдумать  что-нибудь
пооригинальнее, но Хобу было некогда.  Селим воткнул иголку ему в предплечье
и  медленно ввел наркотик.  Потом отступил назад,  и двое  мужчин  отпустили
Хоба.
     -- А теперь, -- сказал Селим, -- вам, наверное, стоит вздремнуть. У нас
есть  еще немного  времени до начала церемонии. Возможно,  вам еще захочется
перекусить...
     -- По доброй воле я на это не пойду! -- выкрикнул Хоб.
     --  Если вы  действительно откажетесь, когда  придет время, --  ответил
Селим, -- мы попробуем придумать что-нибудь другое.
     Хоб  не нашелся, что  ответить. Комната  поплыла у него перед  глазами.
Вспыхнули  огоньки,  и  Хоб  услышал  пение  невероятно  низкого  органа.  И
отрубился.



     Когда Хоб пришел в себя, он обнаружил, что с ним произошла удивительная
метаморфоза. Он  сделался  богом. Ничего  приятнее он в жизни не  испытывал.
Наручники с него кто-то снял. Что ж, это  избавило его от  труда просочиться
сквозь них. Он поднялся -- или, точнее, взлетел на ноги. Взлетел не спеша, с
достоинством. Тело его на вид осталось  прежним, но Хоб знал, что теперь оно
сделалось  потрясающе мощным и  гибким. В центре его  существа, в том месте,
которое  древние   греки   называли  thumos  <Дух,  душа  (греч.)>,   вместо
внутренностей  появился компактный, но  мощный генератор. Он был способен не
только  вырабатывать неограниченное количество энергии, но и преобразовывать
пищу в самые потрясающие субстанции.
     Как там назвал его  этот глупец, Селим? Pharmakos! Воистину так! Он был
"фармакосом", ибо его "тумос", эта машина, гудящая от переполняющей ее мощи,
способна  была  создать  бесчисленные  яды,  наркотики  и   фармацевтические
препараты, поднимающие настроение и придающие небывалую мощь разуму.
     Внимание  Хоба  переключилось  на собственный  разум,  воспользовавшись
аполлоническим искусством самосозерцания.  Хоб  сразу  понял, что,  пока  он
спал, эта фармацевтическая фабрика в его теле непрерывно накачивала его мозг
всем, в чем он нуждался, чтобы начать работать на полную мощность. Например,
теперь Хоб  мог мгновенно, молниеносно производить любые вычисления. Сколько
будет   4442,112  умножить   на  122234,12?  Конечно,  4005686002311!  Проще
простого!   А  квадратный  корень  из  34456664?  456,22!  Ответы  приходили
немедленно. Даже проверять не надо Они верны просто потому, что ошибаться он
не может.
     Помимо  огромных физических  и интеллектуальных  способностей Хоб обрел
также огромное, невозмутимое блаженство  богов. Ему  было достаточно  просто
стоять здесь, в этой комнатушке,  и созерцать себя -- одно это  даровало ему
радость,  какой  он не ведал  никогда прежде,  какой не  ведал  ни  один  из
смертных! И эта радость принадлежала  ему  -- не на час, не  на день, не  на
год, а навеки. Как хорошо говорится об этом в той старой песне!
     Хоб помнил,  что  его  бывший  друг  Найджел  и  бывший  знакомый Этьен
захвачены в плен. Они находятся  в ситуации, которую мирские люди назвали бы
опасной. Но это все такие пустяки... Он обошел комнату, стараясь не взлетать
в  воздух.  Настоящий  бог  должен  быть  сдержанным.  И  Хоб  не  собирался
подвергать  опасности свою  божественную  сущность  какими-нибудь  дурацкими
выходками.
     Ведь у него есть важное дело. Эти  добрые  люди, служители культа Кали,
главным представителем  которого является он сам, хотели,  чтобы он  стал их
"фармакосом", их священной жертвой. И он с удовольствием сделает это, потому
что ведь это, в конце концов, празднество в его честь, лучшее празднество из
всех возможных.
     Они оказали ему высшую честь. Они хотят принести его в жертву. Это было
так  любезно с их стороны,  что вернуло ему веру  в смертных.  Возможно, они
назовут это убийством -- но разве бог может умереть?
     Думать  об  этом  было  очень  приятно,  но у Хоба не было  времени  на
подобные  размышления, ибо его  разуму представилось  все  то, что он сможет
создать, когда у него дойдут руки. Ибо теперь он понял, что является творцом
по сути своей. В ушах у Него звучали отрывки великолепнейших симфоний --  не
просто симфоний,  а целых симфонических циклов, обладающих таким  величием и
глубиной,  что  бедняга Бетховен о таком и помыслить не  мог. Хоб видел, что
его таланты  распространяются  и на  живопись.  Он  сможет закончить то, что
начал  Рембрандт,  свершить  то,  к  чему  Микеланджело  лишь   подступался,
изобразить полностью то, на что Блейк только намекал.
     Ах, как  приятно было размышлять обо всем  этом, жить, по словам Шелли,
"как бард, который светом мысли скрыт, гимны шлет в просторы, будит тех, кто
спит,  ждет  ли  их  надежда,  страх  ли  им  грозит" <"Жаворонок",  перевод
В.Левика>. Бедный, глупый Шелли! Он, Хоб, сумеет осуществить эту его мечту и
сотворит стихи, которым и Шекспир позавидовал бы...
     Он не  слышал,  как  отворилась  дверь  его  комнатушки,  но  когда Хоб
внезапно  увидел перед  собой человека,  он  не удивился.  Ведь это  он  сам
пожелал, чтобы этот человек явился сюда, чтобы он находился  здесь и сейчас,
ибо иного времени нет и не будет.
     -- Государь, -- спросил человек, -- как ты себя чувствуешь?
     -- Хорошо! -- ответил Хоб глубоким, звенящим голосом. --  Очень хорошо,
слуга мой Селим.
     -- Я так счастлив, господин мой!
     -- Я  знаю, что ты счастлив, Селим. И я тоже счастлив, ибо счастье бога
состоит в счастье, которое он дарует низшим существам, его окружающим.
     --  Уберите это!  --  резко приказал Селим,  и человек,  стоящий позади
него,  сунул  пистолет  в карман и принялся рыться  в поисках ручки. -- Я же
сказал вам, что оружие не понадобится. Не так ли, государь?
     -- Нуждается ли добрая воля в принуждении?  -- ответил Хоб вопросом  на
вопрос и улыбнулся собственной тонкости.
     -- И ручку тоже  уберите, -- сказал Селим. -- Где ваш диктофон?  Нельзя
упустить ни одного слова из тех,  что будут произнесены  богом.  О царь мой,
как я рад видеть тебя таким!
     --  Разве  я мог бы быть  иным? --  мягко ответил Хоб,  продолжая сиять
лучезарной улыбкой. -- Но скажи мне, не пришло ли время обряда?
     -- Ты  заговорил об этом  собственными  устами, о  государь! Да,  время
близко. Твои почитатели завершают последние приготовления. Алтарь уже готов,
и скоро можно будет начинать.
     --  Тогда оставь меня и ступай завершать свои  приготовления, -- сказал
Хоб,  думая,  сколь забавно будет после  вспоминать о  том,  как его  убили!
Помнится, раньше  его  еще никто не убивал.  Быть может, это именно то, чего
ему не хватает, чтобы сделаться полноценным богом.



     Хоб  снова  остался  один.   Ему  было  очень  хорошо.  Он  спокойно  и
сосредоточенно ожидал начала церемонии. Но он был готов ко всему. Бог всегда
готов к любым событиям. Поэтому он вовсе не удивился, когда дверь отворилась
и на  пороге появился его приятель Питер Второй, торговец наркотиками. Питер
оглянулся, вошел и закрыл за собой дверь.
     -- Ах, Хоб! -- сказал он. -- Как это ужасно!
     -- О чем ты? -- спросил Хоб.
     -- Да об  этом  жертвоприношении! Я и  понятия  не имел,  что в  жертву
собираются приносить тебя. Мне только что сказали. Я-то думал, они обойдутся
петухом или козлом. Но они всерьез намерены сделать это. Какой ужас, Хоб!
     -- В чем дело? -- удивился Хоб. -- Разве они намерены принести в жертву
и тебя тоже?
     -- Да нет, что ты!
     -- Тогда что ты тут делаешь?
     -- Ну,  я ведь  тоже  участвую  в обряде! -- объяснил  Питер. --  Можно
сказать,  что это жертвоприношение некоторым образом  посвящено мне. То есть
не мне лично, а мне как представителю бога Сомы.
     -- Довольно лестно, -- сказал Хоб. -- Как же вышло, что они избрали для
этого именно тебя?
     -- Ну, ты знаешь, я ведь некоторым образом и заварил всю эту кашу...
     Хоб ждал.
     -- Это ведь я  изобрел "сому", Хоб. Потому я и здесь. Я, если можно так
выразиться, отец-основатель этого культа в  его  нынешнем виде.  Но,  поверь
мне, я не предполагал, что дойдет до такого.
     --  Как интересно,  --  сказал Хоб. --  А  я думал, что ты имеешь  дело
только с гашишем.
     -- Ну, раньше  я  специализировался только  на  гашише,  --  согласился
Питер. --  И гордился  тем,  что я  -- лучший торговец гашишем на острове, а
может, и во  всей Европе -- если не во всем мире.  Никто  так не заботился о
качестве, как я.
     -- Я знаю, -- сказал Хоб. --  У  тебя  была  хорошая репутация.  Но как
вышло, что ты занялся "сомой"?
     -- Это долгая история, -- сказал Питер.
     -- Ничего, у меня есть время.
     -- Не знаю, много ли у нас времени до того, как  они захотят начать. Но
я постараюсь покороче.
     Он  уселся  в  одно  из  кресел  и  слегка  охрипшим  голосом  принялся
рассказывать историю того, как он занялся "сомой".
     Питер ввязался в это дело в  Карачи,  в Пакистане, почти за два года до
того,  как Ирито Мутинами скончался в Нью-Йорке, в Чайнатауне. Питер уехал с
Ибицы в деловую  поездку и  направился сперва в  Индию, а  потом в Пакистан.
Обычно  он  получал  гашиш из Марокко, но в  последнее время  тамошнее сырье
перестало  его  устраивать. Питер был  фанатиком своего дела. Он использовал
только  сырье  высшего  качества  и  лично  наблюдал  за  последней  стадией
приготовления наркотика на своей ферме близ  Джербы в Марокко. Однако в этот
год  качество  марокканского гашиша  оставляло  желать лучшего. И  по  всему
Магрибу  было то  же  самое. И  Питер  решил  -- какого  черта! Он поедет  в
Пакистан, где выращивают самое лучшее сырье.
     Он встретился  с Гасаном, своим старым знакомым,  торговцем  гашишем, Б
его уютном доме в предместье Карачи. Вдоль глинобитных стен стояли охранники
с автоматами, что создавало ощущение надежности,  столь важное для  торговли
наркотиками. Питер с Гасаном сидели в окруженном высокой стеной саду Гасана,
курили изумительный гашиш,  доступный лишь торговцам,  через  кальян,  как и
полагается  Прекрасные  и соблазнительные женщины  приносили им  подносы  со
сладостями, ледяной шербет и настоящий индийский чай.
     Они обсуждали возросшие сложности торговли наркотиками. Как хорошо было
несколько лет назад! Это было занятие  для  истинных  джентльменов. Семейное
ремесло, переходящее из поколения в поколение. А теперь?
     -- Чем будет  заниматься мой сын? -- вопрошал Гасан. -- Я лично не стал
бы  советовать  ему  перенимать  мое дело. Это начинает  становиться слишком
опасным.  Всякие чужаки со стороны постоянно норовят пробиться  и расчистить
себе место.
     Питер кивнул, слегка убаюканный привычной, давно приевшейся темой.
     -- Да, друг мой, у нас с тобой  дело налажено,  но все  грозит рухнуть.
Становится  опасно. Нас вытесняют. Все захватили  триады и прочие мафии. Вот
если  бы  завести  свое дело, в котором не участвовал  бы никто,  кроме нас!
Что-то чисто свое.
     -- Ах, -- вздохнул Гасан, -- если бы у нас была "сома"!
     -- А что это такое? -- поинтересовался Питер.
     -- "Сома"  -- главный наркотик древности у  индоевропейских народов. Он
упоминается в Упанишадах. Был даже специальный бог Сомы.
     -- А что с ней сталось?
     --  Секрет  был утрачен  несколько тысячелетий  назад.  Но  пока "сома"
существовала, равных ей не было.
     -- А никто не пытался ее восстановить? -- спросил Питер.
     -- Насколько мне известно, нет, -- ответил Гасан.
     -- А  почему бы не попробовать?  Нам ведь известен требуемый эффект! Не
вижу причин, почему нельзя синтезировать "сому" или нечто, ей подобное.
     -- А ты мог бы? Питер пожал плечами.
     --  Возможно.  Но  на  это   потребуется  уйма  денег.  Придется  снять
лабораторию, найти  толкового  биохимика...  При нынешнем  уровне  науки  мы
вполне могли бы попробовать.
     Через несколько дней Гасан свел Питера с Селимом.
     Селим был индусом: хрупкий, темноглазый бомбеец, с усами, загибающимися
кверху на  концах. Судя  по тому, как обхаживал его  Гасан, Питер догадался,
что Селим, должно быть, важная шишка.
     Завершив обычный обмен любезностями, Селим перешел к делу.
     -- Мой друг Гасан сказал, что вы считаете возможным создать "сому".
     -- Я сказал -- может быть,  -- уточнил Питер. -- Заранее никогда ничего
не  известно.  И  обойдется это  очень дорого. Лаборатория,  мое  жалованье,
жалованье биохимику, прочие расходы...
     -- Предположим,  мы  можем себе  это позволить,  --  сказал  Селим.  --
Согласитесь ли вы попробовать?
     -- Ну да, конечно, мне было  бы очень интересно. Но вы должны понимать,
что риск потерпеть неудачу очень велик.
     -- Если вы обещаете сделать все,  что в  ваших силах, -- ответил Селим,
-- остальное меня мало волнует. Я  могу одолжить вам необходимую сумму. Если
ваше  предприятие окажется чистой химерой, я  просто спишу  ее со  счетов. И
разойдемся без обид, как говорят у вас в Америке.
     -- Вы хотите подписать контракт?
     --  Я   не  вижу  смысла  подписывать   контракт  там,  где  результаты
непредсказуемы. Наше соглашение будет устным, и основывается оно на том, что
мы понимаем, чего хотим. Но прежде всего мне нужно знать, чего хотите вы. Вы
действительно желаете попробовать?
     -- Очень хотелось бы, -- сказал Питер.
     --   Мне   придется  послать  с   вами   одного   человека.  Чисто   из
предосторожности, понимаете ли.
     -- Да, пожалуйста, -- сказал Питер. -- А кто он?
     -- Не он, а она. Моя дочь, Дэви.
     Когда Питер впервые встретился с ней два месяца спустя на Ибице, он тут
же потерял голову.
     Вот так все  и  началось. О.  А. Клайн  вышел  на  сцену только полгода
спустя, когда Питер ненадолго вернулся в Нью-Йорк.
     Первым  делом  он  навестил  своего старого приятеля по  колледжу, Отто
Альберта Клайна, или просто О. А., как тот предпочитал себя называть.
     Они   встретились  в  двухуровневой  квартире  О.  А.  в  Тинеке,  штат
Нью-Джерси. О. А.  растолстел и оброс очками. Его жена,  Мэрилин,  оказалась
сухопарой филологиней, которая неохотно сидела дома с двумя детишками, шести
и  семи  лет,  а по  вечерам  вела  курс английской  литературы  в Тинекском
муниципальном колледже. В молодости О. А. был толковым парнем. Но таких, как
он,  было пруд пруди. Административными  талантами  он  не  обладал. Поэтому
лучшее,  что ему удалось найти, была унылая  работа в заводской лаборатории,
где  О. А. проверял  качество синтетического  волокна -- монотонное занятие,
которое могла бы выполнять и обезьяна.
     Когда  Мэрилин отправилась  исполнять свой долг перед обществом,  Питер
приступил к делу.
     -- А наркотиками ты больше не занимаешься?
     Бывали времена, когда О. А. был выдающимся подпольным химиком.
     -- Нет, -- ответил О. А. -- Но с удовольствием бы взялся. Питер  описал
свойства "сомы", как о них рассказывается в литературе: ощущаешь себя богом,
не теряя при этом связи  с реальностью, не имеет последствий ни для тела, ни
для  разума,  не создает привыкания,  порождает прилив энергии,  не вызывает
спада  настроения  и ломки, и, самое главное, никаких  геморроев с властями,
потому  что в  ней не  используется  ни  одного из компонентов, которые наше
унылое общество запрещает употреблять.
     --  Звучит классно,  -- согласился О.  А. -- А  что,  разве  есть такой
наркотик?
     -- Пока нету. Я предлагаю его создать.
     О.  А. отнесся  к делу скептически, пока Питер  не упомянул, сколько он
может заплатить: семьдесят тысяч в год для начала, плюс оплата всех расходов
и  доля в доходах  от  нового  (то  есть хорошо забытого старого) наркотика,
когда -- если -- он будет создан.
     --  Звучит  классно,   --  сказал  О.  А.  --   И  на  сколько  лет  вы
рассчитываете?
     --  На  год,  --  ответил  Питер.  --  За  год  ты должен сделать  хоть
что-нибудь.  Если мы с моими  партнерами сможем  это использовать, мы удвоим
плату.  Если  нет  -- а за  год это должно  стать  ясно,  --  что  ж,  тогда
разойдемся без обид.
     -- Год -- это  немного,  -- заметил О. А.  --  Мне  потребуется полгода
только  на  то,  чтобы  организовать  лабораторию,  просмотреть  необходимую
литературу и взяться за дело.
     -- Ну, пусть будет полтора года.
     -- Пусть будет два.
     -- Два так  два,  --  согласился Питер. Денежки-то все  равно не его, а
Селима.
     Потом взялись  за устройство лаборатории. О. А. нужно было  хорошее или
хотя  бы  удовлетворительное  прикрытие.  Лучше  всего  купить  какое-нибудь
существующее мелкое предприятие, из  тех, что недавно откинули копыта и идут
за бесценок.  Пришлось посоветоваться с Мэрилин.  Мэрилин было сказано, 'что
О.  А. поручено  воспроизвести  существующую  пищевую добавку, чтобы  обойти
патент.  Если он  сумеет  воссоздать  эту добавку, ее приобретет швейцарская
фирма, которая сейчас платит бешеные деньги за оригинальный продукт. Мэрилин
подумала, что дельце с  душком,  но, похоже,  все  законно. К тому  же такие
деньги... Это позволит ей бросить работу в колледже и целиком посвятить себя
дописыванию давно заброшенного  романа  о  еврейской  девочке, которая росла
среди китайцев в маленьком городишке в Южной Каролине.
     -- Ну, как дела? --  осведомился Питер  Второй пять месяцев  спустя. Он
вернулся  с Ибицы, чтобы посмотреть, как продвигается дело у О. А. Вид  у О.
А.  был  замученный. Глаза красные, как у кролика.  Он проявлял всевозможные
признаки нервного  расстройства  --  только  что крокодильчиков  на себе  не
ловил.
     --  Похоже,  что-то  наклевывается,  --  сообщил  О.  А.  -- Результаты
последнего опыта весьма многообещающие.
     -- Ты скверно выглядишь, -- заметил Питер. -- Ты ни на что не подсел?
     О. А. хрипло расхохотался.
     -- А ты как думал? Должен же я на ком-то проверять все то, что получаю?
Мэрилин я просить не могу. На детях испытывать -- невозможно. Не давать же в
газете  объявление  --  мол,  приглашаю добровольцев  для  испытаний  нового
крутого наркотика на стадии разработки! Приходится проверять на себе.
     -- И голос у тебя какой-то странный...
     -- Ну да,  конечно! А ты  чего ждал?  Это ведь тебе  не "сома"!  Ее еще
создать надо. А тем временем мне приходится испытывать всю ту дрянь, которая
не работает  -- или работает, но  имеет мощные побочные эффекты: от одной --
дикая  головная  боль,  от  другой  сердце  скачет,  от  третьей  конечности
леденеют, от четвертой... И так все время!
     -- Плохо дело, -- сказал Питер,  отметив, что, когда  О. А.  выходит из
ступора, он немедленно впадает в истерику. -- Должно быть, это сильно мешает
тебе сосредоточиться...
     -- Это ты мне рассказываешь? -- взвизгнул О. А., перекрыв гул голосов в
кофейне.
     -- Вот что я  тебе скажу, -- продолжал Питер. -- Поостынь-ка малость. Я
тебе найду кого-нибудь вместо морской свинки.
     -- А это не опасно?
     --  Это  куда безопаснее,  чем то, что ты делаешь теперь. Питер сдержал
слово. В  тот  же вечер  он пришел  к  О.  А. и  привел  с собой коренастого
молодого  человека, судя по внешности  --  японца, подстриженного ежиком,  с
открытым и честным лицом.
     -- Это Ирито Мутинами. Мой старый приятель с Ибицы. Мужчины пожали друг
другу руки.
     -- Я  там был в шестидесятом и шестьдесят первом, -- сообщил Ирито.  --
Класснейшее место! Какие девочки!  Какие наркотики! Не,  мужик, там круто! А
вы там бывали?
     -- Только одно лето, в семьдесят четвертом, -- ответил О. А.
     Одного  лета,  конечно,  маловато, но и  этого  было достаточно,  чтобы
присоединиться к клубу любителей Ибицы. Они поговорили об общих  знакомых, о
пляжах,  где загорали,  о  ресторанах, в  которых  обедали,  о  девочках,  с
которыми  оба  имели  дело,  --  короче,  обменялись  воспоминаниями,  как и
подобает  безутешным изгнанникам.  Оба  остались  чрезвычайно довольны  друг
другом.
     --  Я  рассказал  Ирито,  как обстоят дела, --  сказал Питер.  --  Он с
удовольствием  будет  испытывать  на   себе  твои   наркотики.  Живет  он  в
Чайнатауне, так что ему будет удобно ездить к тебе и поглощать твои изделия.
Об оплате я позабочусь.
     --  Отлично,  отлично, --  сказал  О. А., но из  честности счел  нужным
добавить: -- Ирито, я надеюсь, вы понимаете, во что ввязываетесь?
     -- Зовите  меня Томом. Меня  дома так  зовут. Мужики,  но это  ж круто!
Пробовать на себе крутые наркотики да еще  деньги за это получать! Слушайте,
да я бы сам за такое  еще приплатил, если надо! Это ж прям как в сказке! Как
там у Хайяма?  "Скажи, виноторговец,  что ты купишь ценней того, что нам  ты
продаешь?" В смысле, это ведь то же самое!
     -- Вы японец? -- спросил О. А.
     -- Иммигрант в третьем поколении.
     -- А нельзя ли спросить, почему вы живете в Чайнатауне?
     --  Мне повезло найти однокомнатную квартирку  на Клинтон-стрит. Слышь,
мужик, там кругом рестораны, где кормят, как в раю! Прям как в сказке!
     -- А местные вас не трогают? Ирито, он же Том, пожал плечами.
     -- С чего им меня трогать-то? Я для них просто еще один иностранец.
     -- Можете начать прямо сегодня? -- спросил О. А.
     -- Да хоть сейчас!
     -- Том, это может оказаться не так круто, как вы думаете.
     -- Без проблем. С ломкой я как-нибудь справлюсь.
     -- Ну,  я  пошел, -- сказал Питер, вставая. -- Похоже, эту  проблему мы
решили. Я с тобой еще свяжусь, О. А.
     Питер  ушел.  О.  А.  сходил  в  лабораторию  и  вернулся с  пробиркой,
наполненной вязкой голубой жидкостью.
     -- А как она называется? -- спросил Ирито, приподнимая пробирку и глядя
сквозь нее на свет.
     -- Пока никак. Это просто "проба-342А".
     -- Классное название! -- сказал Ирито. -- Мне уже нравится.
     Так  и  пошло.  Теперь,  когда  у  О.  А.  появился  Ирито  в  качестве
испытателя, химику  сделалось куда проще жить. Ирито был из  тех почитателей
наркотиков, про  кого говорят, что они  любят играть  в  прятки  со смертью.
Когда  он  ловил кайф, ему  это нравилось.  Когда наступала  ломка, его  это
забавляло.  Единственное  условие,   которое  поставил  ему  О.  А.,  --  не
употреблять никаких других наркотиков и алкоголя, чтобы не путать результаты
опытов. Ирито отказался от своей марихуаны с некоторой неохотой. Она здорово
помогала ему в изучении бухгалтерского дела в Нью-Йоркском университете.  Но
он пообещал и сдержал слово. Как потом  оказалось, Ирито прекрасно  обошелся
без  марихуаны. Плоды трудов О.  А. доставили ему немало  головокружительных
часов,  некоторые   из  которых   были  приятными  и  все  --  исключительно
интересными.



     Жертвенные  одеяния Хобу понравились. Его облачили  в них  вскоре после
того, как Питер удалился, клянясь, что он сделал бы все, что в его силах, но
решительно не знает, что можно сделать.  Почитатели Хоба принесли ему чистые
брюки, рубашку и длинную куртку, все из отличного японского крепа. Когда  он
оделся, его окропили алым сандалом и киноварью и надели  на шею  гирлянду из
бархатцев.
     Хоб  так  заинтересовался  рассказом Питера, что совсем  забыл, что ему
предстоит важное дело. Но ведь и бог может быть рассеянным, не правда ли? На
самом деле, у  кого на  это больше права, чем у  бога? Однако когда вернулся
Селим, Хоб вспомнил о своем деле.
     Невысокий, подвижный индус переоделся в длинное одеяние и надел тюрбан.
Он  привел с собой двоих спутников, тоже  в тюрбанах.  Они  проводили Хоба в
маленькую прихожую, сказали, что скоро вернутся за  ним, низко поклонились и
вышли, тихонько прикрыв за собой дверь.
     Хоб увидел открытое окно. Он подошел  к  нему и  вдохнул  полной грудью
свежий воздух. Внизу  находилась  покатая  крыша. Как легко было  бы  сейчас
выпрыгнуть на крышу, спуститься по водосточной трубе и скрыться в лесу!  Обо
всем  они позаботились, а вот  такую мелочь упустили! В  делах людей  всегда
так. Люди  стараются предусмотреть все и обязательно о  чем-нибудь забывают.
Хоб выглянул в окно, потом закрыл  его и  запер на  задвижку. Чтобы он, бог,
сбежал?  Нет, он не хотел бы пропустить того, что будет сейчас, ни за что на
свете!
     Он немного посидел в медитации. И, когда  за ним пришли, был  полностью
готов.
     Хоб знал, что пришло время обряда, и с нетерпением ждал  его начала. Он
был весь проникнут древним религиозным чувством. Добровольная жертва! В наше
время такое нечасто увидишь.
     Стараясь ступать по земле, а не парить над головами своих  спутников --
хотя ему бы это ничего не стоило, -- Хоб вслед за Селимом и еще  несколькими
людьми вышел  из прихожей, прошел  по коридору к двери, за  которой оказался
еще один коридор,  и наконец очутился в большом  зале, похожем на аудиторию.
Зал был наполнен молящимися. Одни мужчины. Примерно половина из них, сидящие
по одну сторону, были индусами в белых одеяниях и белых  тюрбанах. По другую
сторону расположились по большей части европейцы или латиноамериканцы, все в
деловых  костюмах.  Они  сидели  на  складных стульях,  разделившись на  две
группы, точно родственники жениха и невесты на свадьбе.
     Когда Хоб вошел, раздались аплодисменты. Хоб кивал,  шагая через  зал к
маленькому  возвышению  впереди.  Он  кивал   дружески,   хотя   и   чуточку
снисходительно --  ибо  он уже  решил, что будет  не  каким-нибудь  суровым,
надменным  божеством,  а милостивым и  дружественным  богом,  который  готов
сделать все для  своего народа. Селим шагал  рядом, чуть позади,  у  правого
локтя, как и положено главному служителю культа.
     Селим запел  какой-то гимн, и  прочие люди в тюрбанах подхватили напев.
Это  был низкий,  монотонный  антифон,  прерывавшийся  речитативом, во время
которого  начинал  говорить  сам  Хоб,  голосом  звонким  и  величественным,
подобным гулу бронзового  гонга, произнося слова  нового, неведомого  языка,
которым он обучит их позднее, когда возродится.
     По одну  сторону возвышения стоял длинный  и  низкий  мраморный алтарь,
застеленный  белоснежным  руном.  Поверх  руна  лежал  длинный  нож с черным
клинком, которому  и  предстояло совершить  заклание.  Висящий  над  алтарем
прожектор заливал его белым сиянием. Хоб  знал, что его место -- на  алтаре.
Он подошел к  нему -- и все затаили дыхание. Разглядывая алтарь, Хоб увидел,
что  мрамор  покрыт  искусной  резьбой  и  выглядит  очень  древним.  Резьба
изображала две фигуры по сторонам  чего-то вроде  древа жизни.  Фигуры  были
выполнены рельефно, выступали из камня, в то время как древо, напротив, было
вырезано бороздками. Хоб не сразу  понял, почему это  так. Потом  сообразил,
что  канавки эти должны служить кровостоком, что  по ним стечет  его  кровь,
когда  его принесут  в  жертву.  Он  с  радостью  увидел,  что  внизу  стоит
подобающий сосуд  из оникса. Ни одна капля его драгоценной крови не пропадет
втуне.
     Теперь  к нему присоединились юные прислужники в  элегантных темно-алых
плащах  с капюшонами,  с кадилами,  в которых курились благовония.  Ладан  и
мирра -- именно то, что  нужно!  Нет, в синагоге, куда раньше захаживал Хоб,
было совсем не так! Ароматный дым клубами восходил к потолку.
     В зале было темно -- не  совсем темно,  а скорее сумрачно.  Когда глаза
Хоба  привыкли к  полумраку,  он узрел  за спинами поющих прислужников целое
стадо фантастических животных: львы с телом зебры, носороги со змеями вместо
ног...  Как  же  называются эти  твари? Химеры! Химеры -- это  символические
существа, и современная наука утверждает, что их не бывает и  быть не может.
Много она понимает, эта наука! Вот же они!
     Его всеведение сообщило ему, что в течение многих  веков на земле  жили
самые разные твари: не одни только люди и животные, но и химеры, и, конечно,
духи и боги. Хобу было  приятно сознавать, что  его добровольное согласие на
эту жертву поможет вновь вызвать к жизни древних богов.
     А сцена продолжала меняться. Это было чудесно, хотя и  слегка сбивало с
толку.  Пейзажи,   которые  могли  бы  принадлежать  кисти  Дали,  сменялись
зданиями, которые мог бы построить  Гауди. По правую руку от себя Хоб увидел
открытый  гроб.  Гроб был  пуст.  Хоб сперва удивился, потом понял, что этот
гроб  -- для него. Туда они  положат его  тело после  того, как  принесут  в
жертву. Его тело -- но не его самого:  ведь он умереть не может. Расставшись
с прежним телом, он просто тотчас же создаст себе новое.
     Еще  раз  оглядев  зал,  Хоб  увидел  новое  зрелище, которое  поначалу
озадачило его, так что он даже подумал, не галлюцинации ли это. Но, конечно,
это не могли быть галлюцинации. По залу шло что-то плоское. Ходячая камбала!
А за  ней шел  теленок  о  двух  головах, одна  из  которых жалобно  мычала,
призывая  матку, а другая тупо глазела на пухлого гермафродита,  который вел
теленка на веревке.
     Короче, это были всякие  чудеса,  кои  можно увидеть  только на берегах
Ганга. И это не могло не радовать.
     Потом к нему подошел человек в золотом головном уборе искусной работы.
     -- Готов ли ты? -- спросил он. Это был Селим.
     --  Всегда готов! -- беспечно ответил Хоб. Он понимал,  что ему следует
относиться к делу серьезнее, но это было не так-то просто -- очень уж хорошо
ему было, очень уж забавным казалось все вокруг. Хоб только надеялся, что не
испортит им всю церемонию своей заратустрианской легкостью.
     Люди принялись  мягко подталкивать его к алтарю. Наконец-то! Пришел его
час! Когда Хоб оказался у самого алтаря, ему надавили  на плечи. Вот глупцы!
Им  всего-то и было нужно -- сказать, чтобы  он преклонил колени. Он  так  и
сделал  и опустил  голову туда, куда ему  указали.  Теперь  все готово.  Хоб
понял, как  они  собираются  все  устроить. Ему  надо будет  только  поднять
голову, и кто-то перережет ему горло этим длинным, острым, извилистым ножом.
"Как  тушеное мясо!"  --  подумал  Хоб,  и  с  трудом  удержался,  чтобы  не
захихикать.
     Зазвучала  музыка. Странно, никакого оркестра он не  видел. Быть может,
они сидят где-то за  стенкой.  Восточная мелодия --  пение флейт  и перезвон
колокольчиков.  А  может,  это  вообще  запись... Пение  молящихся перекрыло
оркестр, делаясь все громче. Мелодии Хоб разобрать не мог.
     Потом  вперед вышла жрица и взяла в руки нож с черным клинком. На жрице
была  маска  птицы  --  что-то  вроде  коршуна,  --  топ-маечка,  украшенная
самоцветами,   и    газовые   шаровары,   собранные   у   щиколотки.   Очень
привлекательное тело,  казавшееся  ослепительно белым  в свете прожектора. И
вроде бы знакомое... Хоб протянул руку и осторожно  снял маску. И не слишком
удивился, узнав Аннабель.



     -- Я же  тебе говорила, что меня ждет  действительно высокое положение!
--  заявила  Аннабель.  Маска чуть размазала ее косметику, но она все  равно
выглядела чудесно.
     -- Я и  понятия не  имел, что  ты  об этом! --  ответил Хоб. Он все еще
улыбался, ни ему  было уже  не  так хорошо,  как  прежде.  На самом деле  он
начинал чувствовать себя чуточку странно.
     --  Мне  жаль,  что это оказался ты,  --.сказала Аннабель.  --  Однако,
говоря объективно, ты, как друг, мог бы порадоваться за меня! Быть верховной
жрицей новейшей в мире религии -- это что-то, верно?
     --  Твои папа  с мамой могут  тобой  гордиться, -- сказал Хоб. И тут из
глубины зала послышался чей-то возглас, звонкий и отчетливый:
     -- Так нечестно! Я этого не потерплю!
     И  на  сцену  поднялась  еще  одна женщина.  Она тоже  показалась  Хобу
знакомой.
     Это  была  Дэви,  в  длинном  белом  платье,  с  лицом  разъяренным   и
решительным. Следом за ней на сцену взбежал Питер.  Он выглядел несчастным и
не в своей тарелке.
     -- Дэви, пожалуйста! -- проблеял Питер.
     --  Сукин  сын!  -- ответила  ему  Дэви.  --  Ты ведь мне  обещал,  что
верховной жрицей буду я! Что тут делает эта английская сука?
     -- А ну-ка погоди, сестренка! -- сказала ей Аннабель. -- Мне это обещал
сеньор  Арранке,  а  главный тут он. Это  все вообще  стало возможным только
благодаря мне!
     --  Благодаря  тебе?  А  хрен в  жопу не хочешь?  -- отпарировала Дэви,
продемонстрировав  блестящее  знание  английского,  почерпнутое  из  романов
Стивена  Кинга.   --  И  вообще,  кто  такой  этот  Арранке?  Самый  обычный
преступник! А я -- дочь Селима, главного служителя  культа, и жена создателя
"сомы"!
     -- А ну-ка все заткнитесь на минутку! -- рявкнул Хоб голосом, сделавшим
бы честь любому постовому полисмену. -- По-моему, я тоже имею право голоса в
этом деле!
     Из аудитории послышались крики:
     -- Пусть скажет жертва!
     -- Послушайте, что скажет Фармакос!
     И  тут  наступил конец света: задняя  дверь  отворилась,  и в зал вошли
высокий англичанин и еще более высокий темнокожий человек.



     По рядам присутствующих пронесся  недовольный ропот.  В левой  половине
зала сидели представители исконных  служителей  культа Кали. Их было человек
семьдесят,  и все  они приехали  из Индостана. Многие из них вообще  впервые
покинули родимую Индию. Европа представлялась им странным, безбожным местом,
а Ибица, сердце  сибаритского Средиземноморья, --  самым безбожным из  всех.
Это были серьезные
     люди,   по   большей  части  --  ультрарелигиозные   брамины,  патриоты
Индостана,  недовольные сравнительно скромной  ролью  Индии на международной
арене и в особенности  тем, что в индийской преступности столь заметную роль
играют криминальные  группы  других стран.  Потому  они и  позволили  Селиму
втянуть себя  в  это предприятие,  где главную  роль будут играть  индусы --
первая индийская мафия с начала времен.
     Селим  сделал  это возможным, создав  с  помощью Питера единственный  в
своем роде  продукт --  "сому", царицу наркотиков. Но ему пришлось  пойти на
компромисс. Чтобы  вывести "сому"  на  международную  арену,  чтобы  она  не
осталась всего лишь местной экзотикой, как кват в Йемене или  необработанный
лист  коки  в Перу и  Боливии, ему  пришлось заключить пакт  с  иностранными
криминальными элементами.
     И  эти  последние,   сидящие   в   правой   половине   зала,  сделались
равноправными участниками обрядов в честь богини Кали.
     Их  было пятьдесят  семь  -- матерых преступников,  съехавшихся со всей
Европы,  из  Штатов,  из  Латинской  Америки и  из Азии.  Всем  им очень  не
нравилась необходимость подчиняться старым картелям по торговле наркотиками,
существующим в их собственных странах, и они  были готовы  вступить в союз с
индусами, с их новым наркотиком, и пустить его в продажу в любой момент.
     Но две эти группы не питали особой любви друг к другу.
     Индусы считали европейцев  отбросами общества, подонками,  не сумевшими
преуспеть у себя дома.
     Европейцы   считали   индусов   замшелыми  традиционалистами,   которым
посчастливилось  наткнуться на золотую жилу  --  а  теперь  они рассчитывают
воспользоваться чужим опытом и предприимчивостью, чтобы разбогатеть.
     Враждебность между двумя группами постепенно нарастала. Когда  у них на
глазах  две  женщины,  европейка  и индианка,  в самый торжественный  момент
перегрызлись из-за черного ножа, напряжение сделалось близким к взрыву.
     И  последней  каплей  послужило  неожиданное   появление  двух  мужчин,
высокого краснощекого англичанина с львиным лицом и рыжевато-русой шевелюрой
и высокого темнокожего воителя из Бразилии.
     И  словно бы  затем,  чтобы сделать  эту  сцену  еще более  загадочной,
англичанин запел. Никто из присутствующих не знал этой  песни. Единственным,
кто узнал  напев, был, похоже, Хоб Дракониан, которого собирались принести в
жертву. И песня запоздало подтолкнула его к действиям.
     Он  уже   достаточно  протрезвел,   чтобы  сообразить,   что  бородатый
англичанин -- это Найджел, а высокий, худощавый темнокожий юноша рядом с ним
-- Этьен. Но почему Найджел поет? И, еще важнее, -- что именно он поет?
     Он сумел  разобрать  слова сквозь  нарастающий  шум -- даже  ссорящиеся
женщины  на  миг  умолкли  и  прислушались.  Что-то  насчет  того,  что  дом
англичанина -- это его крепость...
     Песня, мелодия  которой  была  ему удивительно знакома, приводила на ум
мысль о  героизме человека, одетого  в хаки, перед  яростью  орд фанатиков в
тюрбанах  и  набедренных  повязках,  в подземелье, озаряемом лишь полыханием
факелов...
     Ну да, конечно! Это  же песня  Кэри Гранта "Мой  дом --  моя крепость",
которую он  поет в фильме "Гунга Дин", там, где орды  служителей культа Кали
загнали его  в ловушку в подземельях храма Кали, а он отвлек их,  чтобы дать
Гунга Дину время бежать, предупредить полковника, чтобы тот привел отряд...
     Но почему Найджел  ведет себя так  по-дурацки? И Этьен  тоже!  Хобу и в
голову не пришло, что они оба тоже могли отведать "сомы".
     -- Найджел! -- окликнул Хоб.
     -- Держись, старик! -- ответил Найджел. -- Помощь идет!
     -- Полковник с отрядом?
     -- Нет, лейтенант Новарро со своей верной гражданской гвардией!  Хватит
с тебя и их.
     Тут Арранке, сидевший среди европейцев, вскочил на ноги.
     -- Убейте его! -- воскликнул он, указывая на Хоба.
     -- Это жертва!  --  возразил Селим, тоже вставший со своего места среди
индусов. -- Никто не смеет прикасаться к нему, кроме верховной жрицы!
     -- Верховная  жрица  --  это я!  -- воскликнула  Дэви,  вырывая  нож  у
Аннабель.
     -- Иди в жопу, сука! -- взвыла Аннабель и вырвала нож обратно.
     -- Верховной жрицей должна была быть моя дочь! - прогремел Селим.
     -- Нет!  Мои люди  вложили  в  это  свои  деньги! Это работа  для  моей
подружки! -- прогремел в ответ Арранке.
     На миг все застыли. Получилось нечто вроде немой сцены. И Хоб оценил ее
по достоинству, несмотря на то что пик его блаженства уже миновал.
     В  этом  большом  зале,  с  лампами,  моргающими  под  потолком,  точно
блуждающие огоньки; когда Аннабель и Дэви готовы были вцепиться друг другу в
глотки; когда Найджел и Этьен с застывшим на лицах  волчьим оскалом смотрели
в лицо многочисленной  толпе; когда Хоб сорвал свою маску и вспомнил наконец
о  самосохранении; когда  Арранке и  Селим замерли, уставясь друг  на друга,
точно два попавших в ловушку ягуара в джунглях, где восходит огромная желтая
луна, а вдали слышится грохот тамтамов; когда гости, как индусы, приверженцы
традиций, так и насквозь  современные космополиты,  потянулись к пистолетам,
спрятанным под одеждой, -- в этот миг, когда обстановка угрожала взорваться,
точно бочка пороха, брошенная  в жерло вулкана, не  хватало только последней
искры.
     И Сильверио  Варгас, быть может, невольно, бросил эту искру. Он вскочил
со своего стула рядом с верным Ваной и крикнул:
     ---Этьен! Иди сюда! Я выберусь отсюда!
     Он говорил  по-португальски, но это было неважно. В этот миг наивысшего
напряжения все его отлично поняли.
     Сейчас пришло  время, когда каждый за  себя -- и пусть дьявол, Кали или
еще какой-нибудь адский демон, заберет неудачников!
     Внезапно зал наполнился свистом пуль.
     Тут  были  пули всех  калибров  --  маленькие,  но  смертельные  пульки
двадцать  второго  калибра, которые нежно пели на лету, точно  железнокрылые
колибри,  пули  среднего  калибра  -- суровые, деловитые тридцать  вторые  и
тридцать  восьмые,  искавшие  свои  жертвы настойчиво  и  вроде  бы  даже  с
некоторым   достоинством,   в   то  время   как   большие   --   царственные
девятимиллиметровки и  широкоплечие  триста пятьдесят седьмые,  как и  почти
легендарные сорок четвертые и сорок  пятые,  гремели, как кастаньеты Красной
Смерти, что привела с собой свое Пороховое Воинство. Пули, большие и  малые,
отлетали  рикошетом  от стен  и  пола, разносили  вдребезги лампы  и  вазы с
заморскими цветами  и  врезались  в  трепещущую человеческую плоть, проливая
потоки крови. Эти пули не разбирали  ни  расы, ни нации, ни вероисповедания,
летя  через  зал слепыми посланцами смерти. Пули  ломали стулья, за которыми
пытались  укрыться   многие  из  сражающихся,  как  мексиканские  бандиты  в
кульминационной  сцене "Дикой  стаи" Сэма Пекинпа, и люди складывались вдвое
со стонами и проклятиями, а потом перезаряжали оружие и продолжали стрелять.
     И как  раз  в тот момент,  когда  сцена  достигла  своей  невообразимой
кульминации,  раздался  грохот,  перекрывший  гром  выстрелов.  Этот  грохот
привлек   внимание  ошалевших   бойцов  и   заставил  их  обернуться,  чтобы
посмотреть, откуда он доносится. Это произошло  в момент, когда люди падали,
точно  мухи, опрысканные самым  крутым  инсектицидом,  и  повсюду  слышались
шипящие и гортанные проклятия на половине языков мира.
     Звук  доносился  от  запертых  двустворчатых  дверей  этой  злосчастной
аудитории.
     Кто-то пытался в нее вломиться.
     Наступило зачарованное молчание. Все следили, как  двери прогнулись под
тяжелыми ударами снаружи. Начинающий приходить в себя Хоб  подумал, что  это
похоже  на финальную сцену  "Глаза  идола" лорда  Дансени,  когда гигантская
варварская статуя, у которой воры вырвали драгоценный камень, вставленный ей
в глаз, возвращается, бездушный демон, стремящийся лишь к разрушению.
     Остальные  присутствующие, однако, не  стали  размышлять о литературных
аллюзиях. Они просто смотрели: запыхавшиеся,  некоторые окровавленные. И вот
наконец дверь подалась и распахнулась.
     В  зал вошел лейтенант Рамон  Новарро в сопровождении полудюжины  своих
верных гвардейцев -- все, как предсказывал Найджел!
     Внезапно  воцарилось гробовое  молчание.  Потом Новарро громко произнес
стальным голосом:
     --  Поскольку  представитель испанского  правительства и его сил охраны
порядка,  высший по рангу  офицер  гражданской гвардии на острове, полковник
Санчес, уехал в Мадрид для получения срочной консультации, сим объявляю, что
испанское  правительство в настоящий момент не имеет определенной позиции по
отношению  к иностранцам,  владеющим  собственностью  на  территории  нашего
острова.  Однако мы  предоставляем  всем испанским  подданным  и  постоянным
жителям  Ибицы возможность немедленно покинуть данное владение, с  тем чтобы
его владельцы могли беспрепятственно улаживать свои дела.
     Пятеро или шестеро испанских  официантов, застигнутых врасплох пальбой,
поспешно пробились к гвардейцам.  Найджел сделал то же самое. Немного погодя
Хоб последовал его примеру. Он  уже  достаточно пришел в себя, чтобы  хотеть
выжить. Этьен слегка поколебался,  потом пересек комнату и  присоединился  к
гвардейцам.
     -- Папа! -- громко окликнул он. -- Пожалуйста, иди с нами!
     -- Нет! -- прохрипел Варгас. -- Я останусь здесь до конца!
     Питер тоже подошел к гвардейцам.
     -- Дэви, а ты?
     --  Я остаюсь,  --  стальным  голосом  ответила  Дэви. -- Я -- истинная
жрица!
     Аннабель хотела  что-то возразить, потом подумала,  прошла  через зал и
присоединилась к группке людей, окружавших Новарро.
     -- Ну, раз ты жрица, значит, я, наверно, нет.
     -- Детка, куда же ты?! -- воскликнул Арранке.
     -- Извини, Эрнесто,  --  сказала Аннабель. -- Я  было решила, что это и
есть  мой звездный час,  а  оказалось  --  снова пшик. Не  везет мне, что  ж
поделаешь?
     -- Я сделаю тебя верховной жрицей! -- заорал Арранке.
     -- Спасибо,  не надо. Я не  могу позволить, чтобы меня тут  угрохали. У
меня ребенок в частной школе в Швейцарии!
     Небольшая  группка  выбралась  из  зала под  пристальным взором  ручных
пулеметов гвардейцев. Они прошли по коридору отеля, сейчас  -- безмолвному и
пустынному, и вышли на улицу  через большие стеклянные двери.  Когда они уже
подходили к стоянке, к "Лендроверу" гвардии, Найджел остановился, нахмурился
и повернул было обратно. Хоб поймал его за рукав.
     -- Куда тебя несет?
     -- Мне надо вернуться, -- сказал Найджел. -- Я забыл одну вещь.
     -- Что ты там забыл?
     -- Мамин подарок на день рождения. Серебряный сервиз, очень славный. Он
в гардеробе.
     И тут снова разразилась пальба
     Найджел постоял, послушал -- и пожал плечами.
     -- Жалко, ценный был сервиз. Впрочем, вряд ли незаменимый.



     Когда все более  или менее "порядочные ребята"  выбрались из отеля, они
некоторое время стояли в растерянности.
     -- И что теперь? -- спросил Хоб у Новарро. Тот пожал плечами.
     -- Я и так превысил свои полномочия. Впрочем, ситуация этого требовала.
     -- Вы имеете в виду, что мы свободны и можем идти? -- уточнил Хоб.
     --  Да  идите хоть к  черту, если  вам  угодно!  Вот что бывает,  когда
иностранцам позволяют владеть собственностью в твоей родной стране!
     -- Ну, в таком случае как насчет выпить? -- предложил Найджел.
     -- Без меня, -- сказал Новарро. -- У меня до черта бумажной работы. Но,
может, завтра пообедаем вместе?
     -- Пошли в "Са-Пунта"!  -- предложил Найджел. Это был лучший ресторан в
Санта-Эюлалиа. -- Я угощаю.
     -- Надеюсь, -- хмыкнул Новарро и направился к ожидающей его полицейской
машине.
     -- Ну, старик, а как ты насчет выпить? -- поинтересовался Найджел.
     -- "Эль Кабальо Негро", должно быть, еще открыта, -- сказал Хоб. -- Как
ты думаешь, "Кровавая Мэри" сумеет отбить вкус "сомы" у меня во рту?
     -- Со временем, -- ответил Найджел.
     Они сели в одно из такси -- эти черно-белые стервятники вечно слетаются
туда, где пахнет поживой, -- и в дружеском молчании доехали до Санта-Эюлалиа
и присоединились к веселой и шумной толпе в "Эль Кабальо Негро".
     --  Ну что, старик, -- сказал Найджел после второй  рюмки, -- не так уж
плохо вышло, а?
     -- Для тебя, -- ответил Хоб. -- Ты, должно быть, и в самом деле неплохо
нажился на заказе Арранке
     Найджел только небрежно махнул рукой.
     -- А, я не о том! Я о той работе, которую раздобыл для агентства.
     -- О какой еще работе? -- удивился Хоб.
     -- Как! Разве Жан-Клод тебе не сказал?
     -- Он наговорил мне кучу таинственной ерунды.
     -- Ну  как  же!  Мы,  то  есть  наше агентство,  являемся единственными
посредниками  по  продаже довольно крупной  партии произведений  искусства с
Сан-Исидро.
     -- Это и есть то дело, которое хотел уладить Сантос?
     -- Конечно! Эта авантюра с Арранке -- так, небольшая халтурка.
     Хоб  уставился  на   своего   сотрудника.  Его  обуревали  самые  дикие
предположения, но  среди них явственно маячили  крупные суммы денег. И тут к
ним подошел Сэнди, хозяин заведения, с клочком бумаги в руках.
     -- Хоб, тут тебе телеграмма пришла, вчера еще. А может, и позавчера.
     Хоб взял телеграмму и прочел: "Груз принят в Шербуре. Пока без проблем.
Жду дальнейших инструкций". Телеграмма была от Жан-Клода.
     -- По-моему, тебе следует кое-что объяснить, -- сказал Хоб.
     -- Конечно!  Но не думаешь ли ты, что для  начала  нам  стоит  заняться
приготовлениями   к   отъезду?   Нельзя  же   бросать  груз   стоимостью   в
десять-двадцать миллионов фунтов гнить на складе в Шербуре!
     -- Двадцать миллионов фунтов?!
     --  Ну, может, я малость преувеличил.  Эти безделушки должны  пойти  за
хорошие деньги в Париже и Брюсселе. А десять процентов  -- наши. Но  я  ведь
снова остался без подарка для мамы!
     Телеграмма Жан-Клода окончательно перебила вкус  "сомы" во  рту у Хоба,
заменив его сладким привкусом грядущих барышей.



     Обедая с  Фошоном  в  Париже  месяц  спустя, Хоб,  разумеется,  не стал
упоминать  о  сокровищах  с  Сан-Исидро.  Но  все  остальное  он  инспектору
рассказал.
     --  Значит, тем  все  и закончилось? -- спросил Фошон, сидя с Хобом  на
улице за столиком на двоих у ресторана "Де Маго".
     -- Ну,  не  совсем, --  ответил Хоб. -- Можно сказать, что  тот момент,
когда лейтенант Новарро нас спас, был кульминацией действия.  Но после этого
случилось кое-что еще.
     -- А ваш приятель Новарро меня прямо-таки удивил, -- заметил  Фошон. --
Взять на себя такую ответственность...
     -- Au  contraire  <Напротив (фр.)>,  --  возразил  Хоб.  --  Он  просто
выполнял  приказ  своего начальника,  полковника Санчеса.  Санчес  был --  и
остается по сей день  -- старшим  офицером гражданской гвардии на острове. И
все  преступные  группы, принимавшие участие  в этом  действе,  неплохо  ему
заплатили.  Так  что,  если бы  он арестовал в  отеле  кого-то из  торговцев
"сомой",  наружу выплыла  бы его собственная неблаговидная роль. Чиновники в
Мадриде,  конечно, получили свой кус пирога, но в  этом случае им ничего  не
оставалось бы, как бросить его волкам в качестве отступного.
     -- "Бросить  волкам  в качестве отступного"...  --  задумчиво  повторил
Фошон. -- Это американское выражение?
     --  Американское, --  кивнул Хоб. --  Я  его сам только  что сочинил  к
случаю.
     -- А полковник-Санчес действительно был в Мадриде?
     --  Да  нет, конечно! Он был в казармах  гражданской гвардии. Но  когда
полковник услышал, что происходит, он приказал Рамону сообщить всем, что его
нет, и действовать по собственному усмотрению.
     Фошон покачал головой.
     -- Во Франции такое было бы невозможно!
     -- Еще как возможно! -- возразил  Хоб. --  У  французской полиции те же
замашки,  что и у испанской. Либо  смотреть на  что-то сквозь  пальцы, либо,
наоборот, вмешаться чересчур энергично и наломать дров.
     -- Может, вы и правы, -- согласился Фошон. -- А что, в Америке не так?
     -- Полагаю, так везде, -- сказал Хоб.
     -- Ну, так и как же разрешилось все дело?
     -- Да как обычно. Полдесятка  человек были убиты  в той  перестрелке  в
отеле. Еще  с десяток или около того получили ранения. Оставшиеся помирились
и переделили  территорию. Все  вышло  тем проще, что Аннабель отказалась  от
права быть верховной жрицей.
     -- А Арранке? И Сильверио Варгас?
     -- Возможно, вам будет приятно знать, что оба они выжили.
     -- А Этьен?
     -- Жив  и  здоров.  Он  получил небольшую  рану,  которая позволяет ему
носить руку на черной шелковой перевязи. Ему очень идет.
     -- Послушайте, а что Этьен вообще делал в отеле? Я так и не понял...
     --  Люди  Арранке захватили  его  на вилле Варгаса  и привезли в отель,
чтобы обеспечить согласие его отца. Этьен положил охрану  --  я не  говорил,
что у него черный пояс карате? -- и сумел освободить Найджела.
     -- Понятно, -- протянул Фошон. -- Ну а папа с сыном тоже все уладили?
     -- Полагаю,  что  да,  --  сказал Хоб. --  Правда,  сам я  при  этом не
присутствовал.
     -- А что с Аннабель? Она помирилась с Арранке или вернулась к Этьену?
     -- Ни  то,  ни другое. Уехала в  Голливуд. Сумела  ли она  продать свой
сценарий -- пока неизвестно. Но агента себе уже нашла.
     -- А как насчет убийцы Стенли Бауэра? -- спросил Фошон.
     -- Убийцей  был Арранке, -- сказал  Хоб. --  Но вряд ли вы когда-нибудь
сможете пришить ему это дело. Такова жизнь, инспектор.
     -- Брат Стенли, наверно, будет страшно разочарован.
     -- Я сообщил Тимоти обо всем, что сумел узнать, как он и просил. Он мне
ничего не ответил.
     -- Видимо, удовлетворен, -- предположил Фошон.
     -- Да, видимо.-- А та "сома", которую вы нашли в подвале?
     -- Гвардия про нее и слышать не хотела.  Насколько мне известно, теперь
она  продается  на  улицах  крупных  городов  Америки  и  Европы.  И  хорошо
продается, говорят! Впрочем, вам про это известно больше моего.
     --   Конечно,  --  кивнул  Фошон.  --  Вы  совершенно   правы.   "Сома"
действительно продается.  Но  более  старые  криминальные  группы  --  "коза
ностра", якудза, триады и прочие -- недвусмысленно заявляют о том, что им не
нравится, когда им перебегают  дорогу. В Америке уже началась открытая война
между   двумя   организациями  --   "Кали-Картелем",  что   через   "k",   и
"Кали-Картелем", который пишется через "с". Видимо,  либо тем,  либо  другим
придется  подбирать себе новое  название. Очень  похоже  на Чикаго в  старые
добрые времена. Торговцы  наркотиками мрут  как мухи. Откровенно говоря, это
избавляет нас от уймы работы.
     -- Рад слышать, -- сказал Хоб. -- Это было вовсе не мое дело. И я очень
рад со всем этим развязаться.
     -- Поздравляю,  -- сказал  Фошон.  --  Ну а  что теперь? Есть  у вас на
примете какое-нибудь новое дело?
     -- Да  нет  пока, -- ответил  Хоб. -- Я тут  получил немного деньжат от
дядюшки из Флориды и теперь ремонтирую свою фазенду.
     Фошон кивнул.
     -- Ну вот, значит, со всеми разобрались. Кроме Найджела, разумеется. Он
так и не получил назад свой подарок для мамы?
     -- Мы  купили для нее другой  в "Растре" в Барселоне, -- сказал Хоб. --
Тоже серебряный сервиз, еще лучше прежнего.  Если  верить Найджелу, старушка
осталась довольна.
     --  Замечательно, -- сказал  Фошон.  -- Ну  и какие  же у вас  планы на
будущее?
     --  Я возвращаюсь на Ибицу, --  ответил  Хоб.  -- Скоро осень.  Там это
лучшее время года. Туристы расползаются по домам. Есть время подумать...
     -- Осень -- вообще лучшее время года, -- вздохнул  Фошон. --  Жаль, что
ее нельзя растянуть на весь год.



Last-modified: Thu, 16 Jan 2003 08:11:41 GMT

Оцените этот текст: