шестерили пчелы, осы, муравьи, термиты и прочие твари, чующие катаклизмы. Мимо прикрытого крепким плексигласом лабиринта, где бегали умницы-крысы. Мимо огромных, освещенных мощными разноцветными лампами аквариумов, где сновали пестрые рыбки. Мимо небольшого террариума с медитирующими кобрами и ленивыми гюрзами. Мимо клеток с грустными собаками и вольеров с бабуинами, что сношались, не ведая греха. -- ...Состояние магнитного поля -- вернее, магнитогидродинамические шумы, так называемые шипения, свисты, гудения -- вот что было ключом к этим поразительным способностям. Благодаря МГД-шумам насекомые чувствовали удаленные во времени и пространстве явления, начиная с землетрясений и кончая военными действиями. Причем, как правило, магнитные шумы не имели привязки к естественным токам земной коры или атмосферы. Так появился фактор Икс, который позднее превратился в Ф-поле, ПОЛЕ СУДЬБЫ... Возле вольера с морскими свинками лаборант указал пальцем на одно подопытное животное, чья белая шкурка была испачкана красными потеками. Да и вообще оно выглядело несчастным и слабым. Лаборант что-то невнятно проговорил о количестве потерянной крови и попросил изменить "параметры раздражения матриц". На это Бореев откликнулся, что, дескать, потом расскажешь, и потащил меня вперед. -- ...Опуская всякие подробности, выскажу смелый постулат, что Ф-поле потихоньку дергает за ниточки все, что находится в нашем мире. Оно является источником всех взаимодействий: от тех, что удерживают нуклоны в ядре атома, до тех, что превращают стадо людей в общество. Вы хотите спросить, что оно из себя представляет? Это система матричных энергоинформационных объектов, которые весьма напоминают сосуды "кли" еврейской мистической философии. Говоря и выслушивая такие интересные и сомнительные вещи, мы миновали клетку, где две крысы очень удачно охотились на здоровенную змею, нападая то спереди, то сзади, отвлекая и выматывая. Они работали, как две машины, и бедная рептилия была обречена на казнь. Оператор, поглядывающий правым глазом на поединок, а левым на экран ЭВМ, торжествующе задрал большой палец и сказал что-то про удачно наведенную агрессивность. И снова Бореев ускорил мое движение. -- Благодаря Ф-полю мы уже не отмахиваемся от удивительной гармонии природы и явной целенаправленности эволюции. Слово "случайность" напрочь исчезло из нашего лексикона. Все закономерно -- от физических констант до генетического кода. Все закономерно: и благоприятный спектр пробивающихся через атмосферу лучей, и слабенькая радиоактивность земной коры, и отсутствие в природе хищников, которые не дали бы человеку жизни... Иногда, весьма грубо, мы можем заметить процесс, идущий в Ф-поле, с помощью магнитных детекторов... мы даже пробуем влиять на него по принципу обратной связи... -- Как жаль, профессор, что я круглый нолик в магнетизме и детекторах, -- искренне пожаловался я. В самом деле, тут ученые собираются улучшать судьбу каждого советского человека, а я никак не смогу им пособить. -- Вам и не надо стараться, чтобы стать единичкой. Самый лучший воспринимающий аппарат находится здесь. -- Бореев постучал по своей черепной коробке, обтянутой морщинистой кожей. Мы пока не можем определить точное анатомическое нахождение интересующего нас органа, возможно, он диффузен. Мы даже не знаем точно, работает ли он с магнитными шумами или непосредственно воспринимает Ф-поле. Но уже напали на некоторые стимуляторы, которые заставляют этот наш внутренний "детектор" шурудить бодрее. Подобные стимулирующие препараты были известны еще во времена царя Гороха, они активно применялись жрецами Вавилонии и Древнего Египта... -- Вот так пример для подражания, -- ехидно вякнул я, однако Бореев не смутился. Смущение ему вообще не было свойственно. -- ...Поскольку эти государства существовали тысячелетиями, а наказания за лжепрогностику назначались суровые, значит, прорицания тамошних экспертов-жрецов не были сплошной лажей... -- Да, наказания были не чета нынешним. Посадить на кол, содрать кожу, забить колышек в темечко... -- подхватил я, пытаясь как-то повлиять на законченность речи. Не повлиял. -- ...Не зря же их космогонические представления подтверждаются самыми свежими данными науки. Мы точно знаем некоторые виды растений, из которых получались -- вываривались и выпаривались -- такого рода стимуляторы. Эти цветочки до сих пор мирно произрастают в долине Нила и Южной Месопотамии. Только мы в состоянии гораздо лучше очистить и выделить вещества, что играют основную роль. Наша цель -- добыть именно то соединение, из-за которого человеческий внутричерепной детектор способен будет воспринимать Поле Судьбы. Соответственно, вещества, что только мешают и замутняют картинку, должны отсеяться. Поэтому мы и проводим эксперименты, и в одном из них с нетерпением ждем вашего участия. Так вы согласны, капитан Фролов? Да, пожалуй, участвовать в этой работенке все-таки приличнее, чем дергать за пейсы сионистов, с которыми мы такие смелые здесь, а на Ближнем-то Востоке управиться не в состоянии. -- Согласен, только вначале мне надо позвонить жене. Мол, через неделю я стану много лучше, чем сейчас. -- Конечно, конечно, вас сперва проводят к телефону, где вы, надеюсь, обойдетесь без лишних слов, а потом отведут, так сказать, в резиденцию. Уверен, вам там понравится. -- Ладно, потерплю недельку. Только не забудьте вставить в мое меню бублики. Само собой, звякнул я не Надюхе, а дружкам, с которыми собирался назавтра поддавать. Веселое мероприятие уступило свое время ответственной работе на благо всего прогрессивного человечества... Помещение для экспериментов на моей личности мне не шибко приглянулось. Никаких окон, едва заметная дверь. Мягкая обивка стен, пола -- пожалуйста, бейтесь головой на здоровье. Мебель, скудная по ассортименту, но с деликатно закругленными краями. Маленький японский телик без кнопочек, утопленный в стене и защищенный мощным стеклом. Плафоны, источающие розоватый свет. Приземистый унитаз, с которого трудно свалиться. Неброская коротконогая койка -- с такой, если и упадешь под действием сна-кошмара, то насмерть не разобьешься. Таковы, наверное, одиночные палаты для буйно помешанных где-нибудь на Западе; или у нас -- для членов ЦК. Интересно, бывают ли у нас буйные цэкашники? Или они в любом случае остаются на своих рабочих местах и продолжают приносить пользу родине? Под такие интересные мысли я сдал одежку лаборанту в его мешок -- под расписку. И безо всяких записей получил новый свой прикид. Белую рубаху без пуговиц, похожую на тунику из какого-нибудь исторического фильма, и белые, восточного типа, шаровары для свободного гуляния ветра. Да, кажется, Бореев тоже любит киношку смотреть. Что любопытно, часы у меня забрали. А вот сигареты оставили. Дверь защелкнулась на замок. Ну, что дальше, профессора? Сперва надо ликвидировать накопившийся у меня недосып. Я юркнул в койку и сладко прижался к подушке. Солдат спит, а служба идет - и зарплата тоже, и премиальные, надеюсь. Разбудила меня медсестра, первая бабешка, увиденная мной в этом заведении. Запустили ее ко мне для уколов в мое тело. И, возможно, для снятия психологического напряжения. Первая инъекция была, наверное, из породы транквилизаторов, а вторая -- древнемессопотамским стимулятором, вернее тем, что авторитетно считается стимулятором. Он попал прямо в вену и отправился в деловую поездку по моему организму. Девушка работала сноровисто, ловко, безошибочно, не так, как косорукие медсеструхи из нашего бесплатного здравоохранения. Я даже сравнил ее с умелой дояркой или птичницей. Но тогда кем является моя персона -- несушкой или коровой? На вопрос: "Который час?" медсестра отчеканила: "Девять утра, товарищ Фролов". Это совпало с моим внутренним ощущением, что уже наступил следующий, так сказать, рабочий день. -- Красивая, вас Машей зовут? -- Меня? -- несколько опешила сестра. -- Ну, если не вас, тогда, значит, меня. Сестру звали Дашей, и я, желая отвлечься от неясности своего положения, продолжал с навязчивостью увиваться за ней. -- А вы когда заканчиваете трудиться? -- В шесть вечера. -- Может зайдете еще, Дарья? Покурим... я бывалый боец, и у меня всегда наготове пара историй о моих похождениях и прочих подвигах. Девушка по имени Даша вежливо улыбалась, но я все равно почувствовал, что она далека от меня, как экспериментатор от белой подопытной мыши. Ну, как бы вы отреагировали, если б муха-дрозофила или белая мышь вдруг пригласила вас на белый танец. -- Ну, понятно, начальство у вас строгое, -- я был уверен, что телеглаз неустанно наблюдает за мной и не отстанет, даже когда моя задница расположится на горшке. -- Отдыхайте, Глеб Александрович. С такими расслабляющими словами девушка удалилась. Этакая чистюлька - комсомолочка, дочурка мелкого номенклатурщика, которая гордится своей работой в важном учреждении и надевает плащ-презерватив на всех, с кем приходится трахаться. Бореев, небось, обещает ей, что на следующий год обязательно пристроит в медицинский институт. Я прилег отдохнуть, как посоветовала сестра милосердия Даша. Лампы верно отреагировали на мое движение, верхний плафон отключился, зажегся слабый ночничок. Я прикрыл глаза и спустя минут пять показалось, что верхняя лампа опять слегка забрезжила. Я проверил правдивость ощущения размыканием век -- ничего подобного. Но при опущенных веках снова заструился верхний свет, который даже приобрел объемность. А в нем замаячили непонятные кляксы разной подвижности. К этому добавилось легкое давление в области лба. Свет поструился с полчаса -- и на том в первый день эксперимента все закончилось. Из каких-то других событий можно отметить лишь то, что кормежку таскал лаборант -- все сплошь вегетарианское, приправленное гадким оливковым маслом, которого я терпеть не в силах. Продрав очи после очередного просмотра снов, я уткнулся в телевизор, по которому, впрочем, крутили не обычные советские передачи про перевыполнение плана и встречу однополчан, а что-то с видеомагнитофона. Я бы назвал это авангардным оп-артом. Фильмы о скрытой жизни природы делали ранее незаметное для меня явным и наглядным. Например, мне в ускоренном виде показывали рост дерева, путешествие улитки, или в крайне заторможенном -- полет мухи, разряд молнии. Прокручивали кадры, представляющие инфракрасное зрение гремучей змеи, у которой добыча выглядит пятном с размытыми очертаниями и нескольким яркими полюсами. Понятно стало, что гремучка воспринимает жизнь крайне обобщенно, без деталей -- просто как еду. Ознакамливали с любопытными съемками, в которых мир представал в ультрафиолетовом виде, родном для пчел, где даже сам воздух переливался мириадами бликов и оттенков, где был заметен след полета и сияли лучи заоблачного солнца, а обычный цветок рассыпался красками как окошко калейдоскопа. И сразу сделалось ясно, что пчельник ведет крайне организованную жизнь, в которой каждой деталюшке-финтифлюшке придается очень большое значение. И соитие кита с китихой продемонстрировали во всех подробностях, из чего следовало, что наши жалкие сексуальные потуги - просто форменное убожество. Много мне крутили по телевизору такого, что намекало на ограниченность и серость нашей жизни и, напротив, многоцветие, многосмыслие и продуманность природы. На второй день медсестрица Даша повторилась вместе с уколами. На сей раз, она выглядела менее отстраненной, возможно Бореев порекомендовал ей все-таки подслащать пилюлю моего одиночного заключения. После первого укола и внедрения транквилизатора в ягодицу, я поинтересовался: -- Дарья, вам никогда не рассказывали на комсомольских собраниях, что на Западе проводятся соревнования на самую мужественную задницу, которые собирают самые большие женские аудитории? Если не рассказывали, то зря. Это ли не яркое свидетельство загнивания мировой системы империализма? Когда смущенная медсестра склонилась над моей веной, предоставляя обозрению вырез халата и некоторые полновесные детали тела, болтающиеся ниже шеи, я напомнил: -- По части бюста паразитическая буржуазия тоже усердствует. Опять-таки состязания устраивает. Если бы вам не повезло, и вы родились бы в мире капитала, то могли бы претендовать там на первый приз. Мне лично ваш, так сказать, бюст нравится куда больше, чем бюсты некоторых выдающихся товарищей. И в самом деле, вымя девушки Даши сгодилось бы для ВДНХ. Медсестра зарделась, но не сказала: "Хам". -- Может, вместе телик посмотрим, Дарья? Намедни, мне показывали крупным планом коитус у товарищей китов, так что в этот раз увидим, наверное, интимную жизнь носорогов или горилл. Что как-то нам ближе и полезнее будет. Уход Даши отчасти напоминал бегство. Я же улегся на койку, потому что стало не слишком приятно сидеть. В прикрытые глаза полился куда более мощный поток света, чем вчера. И давление на лоб оказалось куда существеннее. Свет этот распределился какими-то полосами, потом сконцентрировался в нескольких лучащихся полюсах. Он напоминал беззвучный, но бурный водопад, за стеной которого двигались мало оформленные тени. Я потянулся к нему и... приняв сокрушительный, но безболезненный удар, превратился в какую-то взвесь. Минуту я ничего не соображал, меня крутило и вертело, как струйку воды в турбине Днепрогэса. Затем я себя снова осознал: и сверху, и внизу, и слева, и справа, и еще где-то. Я даже понаблюдал самого себя в разных позах и с разнообразными выражениями лица: за столом, во время допроса клиента, дома, в койке. Во мне протекало сразу несколько потоков мыслей на всякие темы, накатывали совершенно разномастные чувства, мелькали воспоминания, мгновенно всплывающие пеной из какой-то затхлой глубины. Я даже участвовал сразу в нескольких автобиографических сценках. Снова вымучивал сочинение на вступительных экзаменах в университет и изучал адскую машинку на занятиях в разведшколе. Пытался врубиться в строчку из Имру-уль-кайса в аспирантуре и свирепо устремлялся к Лизе Розенштейн в лифте. Собирался спикировать из окна дома на Загородном, 32 и боксировал с Затуллиным в курилке. Думал о геофизике и создателе внутренней идеологии Борееве, просто отпирал какую-то дверь, протискивался в какой-то автобус, дул где-то чай, делал еще десяток вещей. Причем это повторялось по несколько раз, опять и опять с небольшими вариациями. Моя судьба расщепилась и ее обрывки вертелись, как белки в барабане. Кажется, я совсем свихнулся, сшибся с катушек, ошизел, охренел. Некоторые из тех персонажей, что были раньше мной, несколько изменили внешность: отрастили вислые усы, нос румпельного вида, клочковатую бороденку. В моей личной "тыкве" объявились чуждые мне содержательные мысли. Моментальные картинки воспоминаний всплывали из чужих глубин. Меня насыщали совершенно несвойственные мне и просто даже диссидентские чувства -- такие, например, как неприязнь к родному государству. Нелюбовь к горкомам и обкомам, к танково-тракторным заводам. Я святотатственно пожелал поражения советским хоккеистам на ближайшем чемпионате. Ужас какой нестерпимый... Я лихо строчил сочинение на тему, взятую Фимой Гольденбергом на экзамене. Я палил из "Узи" в какой-то траншее, и передо мной подыхали, гримасничая, неизвестные мне грязно-смуглые физиономии. Я умело душил какую-то бабу шарфом в лифте и тащил ее за ноги в подвал. Я валился из окна и расплескивался по ледяной земле... Пакостники, мерзоиды. И это называется эксперимент! Они привили мне шизофрению! Очень удачно и крепко. Зачем мне жить чужими судьбами, если я в здравом уме? Или мне уже не взяться за ум, потому что за него взялись другие? Помимо бореевцев, я почувствовал и других экспериментаторов, что были поглавнее и помощнее. Они, собственно, и размазывали меня по предметному стеклышку, делили на части. Что-то прививали мне, куда-то подсаживали. Я различал их морды, пялящиеся на меня через увеличительные трубы. И я продолжал стараться для них. Я летел стервятником над пустыней, и увеличивающее "окно" посередине моего взгляда показывало невероятно аппетитную гниющую тушу буйвола. Как жаль, что предстоит ее делить с червями и личинками мух. Я крался хищником, раздвигая мордой жесткий кустарник, и полоса, пересекающая мой взор, выделяла на размазанной линии горизонта четкие силуэты антилоп, полных быстрой и свежей крови. Я рвал живот добыче, не потерявшей еще жизненного тепла, стремясь вначале сожрать хорошо поддающиеся распаду потроха, ворох кишок и зыбкий шмат печени. С ощущениями хищника, раздирающего живот своей добыче, я сидел за столом в одном из гэбэшных кабинетов и чувствовал, как трепещет и торопится кровь в пунцовом "клиенте", как екает его печенка. Я в каком-то другом помещении перебирал папки "клиентов", при этом полнился чувствами стервятника и словно выделял своим телескопическим взглядом набирающую сладость мертвечину. Я втыкал клыки в дрожащую лакомую плоть и одновременно стрелял из пистолета в аккуратно причесанный затылок, чтобы через мгновение подхватить обмирающее тело за шиворот и швырнуть его в яму. Все это происходило практически одновременно. Я не мог избавиться от наваждения, выскочить из круговерти, наоборот, она включала в себя новые потоки и струи. Судьбы пересекались, объединялись и скрещивались. Я был животным, удирающим от хищника... чувствовал как неумолимые клыки входят в мою брызжущую болью шею... ловил ломающимся затылком пулю... был гниющим трупом и ощущал, как личинки мух своими едкими слюнями превращают меня во вкусную похлебку. Я был... был... был... пока не превратился в какой-то сплошной вой ужаса без надежды на забвение. Я узнал каждую судьбу, но не было среди них ни одной, ведущей в рай. Зато я отлично понял, что такое ад и геенна, мир затмения. Пропал бы, загнулся, если бы не обнаружился во мне зритель, не тронутый происшествиями и не растерявшийся. Этот полюс нетронутых сил с какой-то каббалистической искрой внутри, монада Лейбница. Чтобы не впадать в излишний мистицизм, позднее я переименовал эту, так сказать, монаду в "психический электрон". Так вот, мой "электрон". бросился искать выход в ущельях потусторонней жизни. Я вместе со своим электроном заметил завесу, экран, похожий на водопад, за которым неясным силуэтом проглядывалась моя институтская каморка. Такая милая и уютная. Неужели имеется дорожка обратно? Я миллион раз бросался к своей уютной конурке, я дергался, рвался навстречу ей, я словно миллион раз получал доской по лбу и, наконец, прорвался. Кстати, за момент до возвращения я обернулся назад и запечатлел в памяти режиссеров этого спектакля. На удивление они имели человеческие очертания. Там был бес с пальцами, вымазанными в кровавой еде, демоница со свисающими титьками и открытым лоном, строгий демон с гордо воздетым подбородком. А вот ангелов я там не заметил: похоже, они не заинтересовались мной. Между прочим, демоны помахали мне, намекая на скорое свидание. А потом случилось свободное падение в пропасть. Спустя тысячу лет или пару минут -- хронометраж казался бессмысленным - в провал помаленьку стали просачиваться звуки. ...Стрелки индикаторов скакали, как бешенные... мне это напоминало магнитную бурю... но вчера действительно была магнитная буря... на ЛАЭС вышел из строя один из клапанов... ...мы не можем установить четких корреляций: фрагмент Ф-поля - такой, МГД-спектр - эдакий, энцефалограмма - такая-то, поведение - эдакое... ...какое там поведение, он грозно выл, грыз пол, бросался в бой на стены, в общем, озверел парень... что тут можно разобрать... ...поди угадай, какое из двадцати соединений препарата подействовало так или этак... нам нужно много опытов, много людей... и после каждого опыта получать целую команду никуда не годных шизеров?.. ...лет тридцать назад человеческого материала хватало... офицер КГБ -- это вам не подопытная крыса, если парень не выкарабкается, кое с кого строго спросят... ...подумаешь, капитан, их как собак нерезаных, вот за генерала пришлось бы отвечать... -- Выкарабкался... -- наконец я смог разлепить губы и выплюнуть какую-то резиновую клизму изо рта, а затем даже попробовал зарычать на Бореева со сворой. -- Но вы, кажется, пробудили во мне зверя. Немедленно выпустите меня отсюда с одеждой и обувкой, иначе я здесь кого-нибудь живьем сожру. Глаза мои, наверное, уже с несколько минут были открыты, но картинку стали показывать только сейчас. Все вокруг плыло, однако не кружилось, как после пьянки, а уносилось куда-то, одновременно оставаясь на месте. Я растекался по койке, совсем в другом помещении, вокруг виднелись привязанные к каким-то брусьям руки и ноги, -- наверное, мои, -- лоб и грудь тоже были прихвачены широкими лентами. Капельницы методично выделяли что-то вовнутрь моего тела. Лица врачей казались внимательными и исполненными долга. Надо мной возникла физиономия "бабы-яги" Бореева, похожая на печеное яблоко: -- Вы действительно пришли в себя, Глеб Александрович? -- Да, хотя ушел из себя довольно далеко, за водопад. С вашей помощью, между прочим. ...Пожалуй, можно отвязать... снимите капельницы, реакция зрачков нормальная... ...сейчас, только сниму энцефалограммку... ритмики, конечно, далеки, от идеала, но с такими даже по улице ходят... ничего, голова крепкая, дубовая... Через час я стоял за порогом заведения, где пробыл три дня и три ночи. Мне шатало от слабости членов, изможденных смелым экспериментом. Часть моей жизни ушла на чье-то благо. Я с час проторчал, как гвоздь, в пирожковой, -- где меня все принимали за алкаша, -- прежде чем смог двинуться домой. Хорошо хоть, что трое суток назад прибыл в Бореевский "замок ужасов" не на машине. Кстати, я твердил себе, что меня даже под дулом станкового пулемета не заставят наведаться туда еще хоть раз. Женушки Надежды дома и в помине не оказалось. На столе записка, которую внимательно читали мухи: "Я с детьми на даче. Целую, Надя." Понятно, дети спроважены к тетке Кате, а жена сейчас на даче у Василия, с ним и целуется. Конечно, проверять я ничего не собирался. Не прикреплять же к ее срамному месту регистратор с самописцем. Все вполне естественно и безобразно. На работу я уже не двинулся. Вместо того заглотил чекушку водки и слопал ногу индюка, извлеченного из вечной мерзлоты холодильника. Голоса и рожицы дикторш родного телевидения казались ангельскими. Но к ночи меня стал слегка донимать страх: а что если вернется какое-нибудь из моих "стимулированных" видений. Кроме того, Лиза... Я сейчас вовсе не торопился к ней в койку, сейчас мне было достаточно слышать ее, видеть ее, вдыхать ее. И особенно наблюдать лицо, которому я как-то раньше не уделял должного внимания, считая второстепенной частью тела. Из дома я, конечно, не стал звонить, а как был, в трениках, только плащ напялил и кеды на босу ногу, прошвырнулся до телефона-автомата. Ближайший трудоспособный аппарат нашелся через полквартала. Накрутил номер. Гудок за гудком, никто не торопится к трубке. Все ясно. Фролов следом за Сючицем вылетел отработанной гильзой из Лизиного патронника -- кто там следующий в обойме? Врачиха, наверное, сейчас танцует, прижавшись к особи мужского пола, на какой-нибудь вечеринке, а дочка с бабкой на телефон не реагируют. Когда я уже собрался бросить трубку, раздался вдруг голос "совенка": -- Мама на дежурстве до утра, бабушка в Одессе, сосед пьяненький лежит, а у меня живот болит и тошнит. -- Малыш, это тот дядя, из которого ты выковыривала осколки. Это дядя Глеб, помнишь такого?.. Не бойся, я сейчас... С детенышем до утра могло случиться невесть что, особенно если отравление или сальмонеллез. Может в любую минуту... Служебное удостоверение не облагораживало карманы старого плаща -- также как и деньги, за исключением двухкопеечных монеток. Придется импровизировать. Я чуть не протаранил какую-то машину, бросившись на проезжую часть. Шофер, заметив мой диковатый вид, все-таки остановился -- наверное, считал себя тертым-жеваным автокалачом. -- На Загородный, шеф, плачу вдвое за скорость. Естественно, когда прибыли на место, то в моем кармане не образовались даже новые двушки. -- Слушай, шеф, на обратном пути отдам вчетверо, за скорость и высокое доверие. А сейчас -- на-ка мой плащ в залог. -- Ты меня не за того держишь, эта рванина говна не стоит. -- Послышался в ответ грубый голос. -- Я тебя сейчас подержу за то, что нужно. Я дернул рукой, и мой большой палец нырнул за шоферскую губу, вернее прошел под его щекой до самого уха. -- Сейчас сделаю тебе ротик вдвое шире, размером с усы, и твоя улыбка станет еще обворожительнее. Или может выдернуть кадык? -- ласковым голосом поинтересовался я. Оцепеневший водитель не удостоил меня ответом. Я же бросился на четвертый этаж. Звонки в дверь ничего не дали. Конечно же, "совенок" не может сам отворить. То ли мамаша заперла снаружи, то ли замок прилеплен слишком высоко. А может, девчонке уже и не добраться до дверей. Я кинулся на пятый этаж - в верхней квартире жильцы напрочь отсутствовали. Рванулся на третий, здесь дверь осторожно открылась на цепочку, и коридорная лампа высветила чей-то сизоватый нос, похожий на соленый помидор. -- Вам чего, гражданин? -- вкрадчиво спросил владелец носа-помидора. -- В квартире над вами заболела девочка, она дома совсем одна, ей и с замком не справится. Я пролезу туда, используя ваше окно. Дверку тут же попытались закрыть от греха подальше, но я успел заклинить ее своим резиновым башмачком и уцепить закрывающего за "помидор". -- Я из КГБ. За неподчинение ответите по всей строгости советского закона. Подействовало! Несмотря на мой срамной вид. По дороге к окну я еще бросил сеньору помидору: "Звоните на работу доктору Розенштейн, если знаете телефон, и вызывайте скорую". С пятого этажа еще можно было спуститься на четвертый по какой-нибудь веревке. А здесь... Если хотя бы имелся балкон, но архитектор-мудило сплоховал. Я выбрался на карниз. Там тоже никаких радостей. Сбоку, стараясь оттеснить от стены, поддувал крепкий ветер. Глаза оценили возможный путь. Прямо вверх не попрешь, я не ящерица-геккон. В пяти метрах правее -- водосточная труба, которая на посту уже пятилеток шесть. Я двинулся к ней, однако ширины карниза при такой болтанке явно не хватало. По дороге упрашивал стену не отпускать меня - я словно втирался в ее разливающуюся сонным терпением ширь. Это так на меня опыты профессора Бореева подействовали. А вот и водосточная труба. До чего хлипкая, паскуда, хоть и моя ровесница. Я взялся за первую перекладину, потянулся ко второй, ледяная железяка хорошо чувствовалась сквозь тоненькие треники. "Береги яйца смолоду" -- вспомнил я наставления учителя физкультуры. Труба захрустела, как леденец на зубах. Я добрался до третьей перекладины, когда она сделала "фу". Я проникал в ее внутренний мир, но тщетно -- поганка отторгала меня и гнулась. Секция трубы отходила от вертикали, я начинал падение. Раздалось причитание потревоженного жильца, выглянувшего из распахнутого окна: "Что деется-то, самубивство форменное творится!" Нет, я сегодня не играю в "самубивца". Вот хорошая трещина между кирпичами, достаточная, чтобы просунуть передние фаланги пальцев. Я повис. Когда-то пальцы были моим слабым местом, это не мешало в боксе, однако в самбо, дзюдо или карате серьезно вредило. Беглый японский коммунист, преподававший в разведшколе рукопашный бой, полгода заставлял меня крутить пятерней медные шарики и толочь кистью зерно в ступке. От этого мне сейчас было чуточку повеселее. Но все равно товарищ сенсей до совершенства меня не довел. Поэтому я, быстро выдыхаясь, скреб кедами по стене, пытаясь на чем-то закрепиться хоть символически. Наконец, носок остановился на каком-то выступе. Спасибо каменщику, халтурно положившему кирпич. Потом каменщик-халтурщик пособил мне еще пару раз. Рука добралась до кровельного листа, прикрывающего подоконник, лист ободрал мне пальцы и хотел было съехать вниз, но я уже закрепился в оконном проеме и толкнул ладонью раму. Несмотря на прохладное еще время, окно было не на щеколде. Интеллигенты при всей своей тяге к Западу, все делают по-нашему, "на живую соплю". Я рухнул в комнату и какую-то секунду "причесывал" взъерошенную психику. А чтобы заставить себя подняться, надо было приложить не меньше воли, чем там - снаружи. В этой комнате "совенка" не было, я кинулся во вторую. А там девочка спокойно "оперировала" какую-то игрушку, проявляя бодрые силы растущего интеллекта. -- Дядя Глеб, это вы звонком пользовались, да? Пока табуретку дотащила до двери, вы уже тю-тю, смылись. И пришли, наверное, через окно. Ай-яй-яй, такой шаловливый дядя! -- А что у тебя с животиком? -- А ничего. Я на горшок сходила и все перестало. Наверное, надо было вам позвонить, чтоб вы не волновались, да? Но я все равно телефона не знаю. Зато я много песенок знаю, только не агитки про Ленина и пионеров. -- Не повторяй все слова за мамой, ладно?.. А вот горшок - это отличная вещь, если подумать. Ладно, надо будет все же какую-нибудь таблеточку принять, когда мама или дядя доктор наконец появятся. Нащупав в кармане случайно завалявшуюся сигаретину и спички, я перебрался в другую комнату. Разложился там на диване и, захлопнув глаза, содержательно втягивал и выпускал дым, медитативно избавляясь вместе с ним от хлопот и напряжений. Раздвинул веки, когда дверь в комнате скрипнула и возникли двое, заодно озарив меня светом. Розенштейн и милиционер. -- Да-да, товарищ милиционер, это совсем не вор, а наш знакомый, -- торопливо заобъясняла Лиза. -- Услышал, что ребенку плохо и примчался. -- Но он, знакомый ваш, это самое, по стене карабкался. -- озадачился милиционер. -- И назвался кэгэбэшником. -- А он "это самое", потому что альпинист. А представился так, чтобы его пустили на стенку. Пора и мне подключиться. -- Ага, я вчера с Эльбруса упал. Мне вообще пользоваться лифтом или лестницей психологически тяжело, все подмывает по вертикали полезть. -- Ну, ежели альпинист... и ни одна дверь не взломана, ладно, я тогда отбыл, у меня еще пять вызовов... А ты, парень, с госбезопасностью не шути, там люди тупые, -- и мент с миром, без проверки моей личности, удалился. -- Как там дочка? -- спросил я у спокойно улыбающейся докторши. -- Да, ерундистика. Вчера холодильник размораживала, видимо творог утратил часть свежести, -- объяснила Лиза. -- Наверное, еще "скорая" явится. Придется как-то отбрехиваться. -- Не явится. Нижний сосед только меня высвистал и милиционера... Да, особенно шикарно смотрится плащ "болонья", надетый прямо на майку. -- А я всегда так хожу зимой за пивом к ларьку. Если с голой грудью, то граждане пропускают без очереди даже с бидоном. Хотя им не меньше моего надо -- народ-то у нас жалостливый. Там, внизу, таксист не торчит? Я ему много денег обещал, правда, ничего не дал. -- Уехал таксист, наверное, обиделся... Ну, ты знатный параноид, Глеб. -- Причем ни одна моя психопатология без твоего участия не обходится, Лиза. -- Ты последнюю неделю не звонил, и я надеялась, что смогу избавиться от тебя. -- Твоя мечта, Лизавета, была близка к осуществлению. Почти на всю неделю меня посадили в клетку. Но, остальное, как говорится, без комментариев. -- Да, некоторые комментарии у тебя на физиономии написаны. Нос вырос, щеки спряталась, глаза словно фонарики. Ты явно не посиживал в солярии, потягивая гоголь-моголь. -- Гог-магог меня потягивал... Короче, Лиза, с таким шнобелем стал я похож на "ваших", как две капли одной воды. Ты сейчас на работу вернешься, к родным поносам? -- Нет, Глеб, отдежурю в следующий раз. Сейчас пойду, чего-нибудь состряпаю. -- Это хорошо звучит, доктор. Предлагаю из того творога, утратившего свежесть и невинность, сотворить блинчики. Насколько я понимаю, ничто не должно пропадать бесследно. -- Да уж такому людоеду, как ты, все сойдет... Сегодня вечером я пялился не только на ее ноги или там попку, меня больше интересовало выражение глаз, завиток волос на виске, лепка скул и губ, а еще то, что и разглядеть невозможно. Когда она коснулась щекой моей небритой физиономии, опять накатила волна, такая же сильная, как тогда, в машине. Только с пенкой, с обертонами, более насыщенная, легкая, и не снизу вверх она двигалась, а сверху вниз. Чисто сексуального фактора в ней было уже не сто, а пятьдесят процентов. Наверное, поэтому, когда Лиза вернулась с блинчиками или чем-то вроде, я уже умиротворенно сопел, уткнувшись проросшим носом в подушку. И снился мне "не рокот космодрома", "не трава у дома", а будто я, Лиза и "совенок" гуляем, взявшись за руки, по каким-то расчудесным чертогам. Дворец этот был не в стиле "ампир" или "барокко", не готический и не ренессансный, а что-то куда более древнее или, наоборот, нечто из будущего. Гулкие объемы залов под мозаичными куполами. Внутренние дворики с водоемами, выложенными майоликой, с вьющимися цветами по стенам. Галереи с малахитовыми кошками, которые греются у подножия лазурных колонн, похожих на лотосы. Благоухающие сады, где на дорожках хрустит туф под ногами. В портике яшмовые лилии нежно окропляет фонтанчик, по углам которого лежат женщины-львицы из розового мрамора с гранитными когтями и глазами-ониксами, полными неги... Утром я нашел Лизу рядышком. Она улеглась на этот неудобный полутораспальный диванчик лишь для того, чтобы по утру мои глаза первым делом вперились в нее. -- Говорят, доктор, что некоторым незрячим товарищам советские офтальмологи вернули зрение, воткнув новый хрусталик. Так вот, самый первый предмет, который попадался на глаза этим прозревшим, становился для них прямо-таки святыней. Даже если это был ночной горшок. -- Рано ты стал корчить из себя зрячего, товарищ чекист. Хотя, сны, судя по репликам, вылетавшим из твоего храпящего рта, у тебя довольно любопытные... Там были женщины с очами как ониксы? -- Тьфу на тех, кто подслушивает, включая меня самого. Там имелись полубабы-полухищницы с каменными глазами. И все у этих особей было минеральное... -- Ну, тогда пора изменить твое сновидение в лучшую сторону. В прошлые визиты к даме я был тороплив, скор, а она непонятна и величава, словно пава, среди перышек которой затерялся какой-то блудный клоп. Кроме того, не приняв пару стаканов токайского, в кровать не укладывалась, как будто нуждалась в помутнении зрачков. Но этим утром она была трезва, ни крепленное вино, ни темнота не закрывали от нее моего потрепанного лика. И она руководила мной, как искусный дирижер альтом или виолончелью. (Причем дирижирование это не казалось мне следствием, так сказать, ее большого секс-опыта, а скорее плодом внимательности и интуиции.) Когда мы занимались всякими такими делами, которые детям до шестнадцати "ни-зя", я чувствовал отголоски той вечерней волны, отчего грубый в общем-то процесс приобретал несколько метафизический характер. Я немножко врубился в то, как древнеегипетские Шу-Влага и Тефнут-Воздух в свое время порождали Нут-Небо и Геба-Землю. А потом "всякие такие дела" закончились, и я, получив от гражданки Розенштейн пять рублей на такси до дома (советский офицер денег не берет только в анекдотах), доехал, переоблачился, переобулся и явился на работу в положенное время. Где Паша "обрадовал", что Андрей Эдуардович снова собирается к нам в гости. -- Нельзя допустить, чтобы Затуллин за нас анализировал нашу работу, -- внедрил я во время очередного совещания в сознание Безуглова. -- Хоть нас и не просили, мы должны к его аналитической записке приложить собственную со своими пояснениями. -- Не такое уж глупое предложение, -- отметил после недолгой паузы майор, что в его устах служило эквивалентом искреннего одобрения. -- Но кто этим займется? Есть настроение, Павел? -- Только не я, -- замахал руками старший лейтенант Коссовский. -- Когда Сайко загреб Фролова, сколько мне дел добавилось, а?... И сейчас я Глебу не могу их вернуть, потому что он, как шарик на резиночке -- то туда, то сюда. Нет, пусть кто предложил, тот и занимается. -- А что, в чем-то он прав, -- вдумчиво произнес Безуглов .-- Старший лейтенант Коссовский согласно медицинскому рапорту у нас вдобавок лечится от застарелого трихомоноза, заработанного еще в радостные комсомольские годы. Так что, покамест, он будет сдавать анализы мочи на предмет наличия зверьков... А ты, Фролов, пройдись по комнатам и сделай сводку с комментариями. Особенно на выезде фиксируйся. Кого и почему зарубили, кого отпустили или отпустим. Как-нибудь помечай граждан, которых мы отправляем за бугор в интересах других управлений. -- Заодно стоит завести новый учетный журнал и перерегистрацию провести, а то в старом уже местами ничего не разобрать: исправленному не верить, исправленному верить... -- напомнил Киянов, напоминающий сейчас в своих нарукавниках дотошного бухгалтера сталинской эры. -- И это верно. Ну, приступай, Глеб. Через несколько часов передо мной лежали горками дела по выезду. Уже закрытые, "отказные", плюс те, что на проверке или решении, плюс "отправные", где никаких препятствий не должно чиниться. В нынешнем году таких была горстка, в которой достойное место занимали "наши" люди, будущие нелегалы. Приедет такой вот псевдоиудей с краснознаменной задницей в Штаты или Эрец-Исраэль, и никто не догадается, что когда он прилично обживется на новом месте, мы свяжемся с ним. И поинтересуемся кое-чем или же попросим об одолжении. И он не откажется, потому что охотно помогал нам еще здесь и дозволение на закордонную жизнь получил на наших условиях. А если закочевряжится, мы же его и сдадим, в ФБР или "Шин Бет". Впрочем, у нас такие мины-сюрпризы имеются и среди господ отказников, и среди прочих диссидентов-баламутов. Такие сотрудничают или будут "после расконсервации" кооперироваться с нами -- чтобы кушать хлеб с вареньем на свободе, а не чавкать башмаками в зоне, где бытие стукача очень часто заканчивается ночной мочиловкой и небытием. Папка Лизы лежала в стопке закрытых дел вместе с другими "твердыми" отказами. Основание имелось: военнообязанная Розенштейн проходила сборы в частях бактериологической защиты. Липовое основание, никакой допуск к секретам ей не оформлялся. На днях приедет энтузиаст Затуллин, а потом кто-нибудь еще вроде него. Рано или поздно они достанут Лизу, потому что им нужен враг -- внутренний, свой, конкретный и повсеместный, на которого можно свалить все. Сайко и Бореев, хоть и подгадили мне, как-никак движутся по загадочному сложному пути. А Затуллин и коллеги вроде него - по тропе тупости, озверения, по пути скотины и волков. Какая же из двух гэбэшных бригад получит благословение высшего начальства? Немного шансов окажется у Лизы и "совенка", если Затуллин со товарищи станет преуспевать. А ведь нет гарантий, что будет мудрецами типа Бореева разработана эффективная советская доктрина, включающая совершенную наступательную идеологию и удачную "симбиотическую" общественную организацию. Если мы не воплотим хоть пару удачных стратегических идей вроде оздоровления сельского хозяйства, компьютеризации всей страны или удара в нефтяное подбрюшье Запада, то наста