Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк. Идущие в ночь --------------------------------------------------------------- © Copyright Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк, 1999 Email: boxa@rusf.ru Оргинал этого файла находится на Официальной странице Владимира Васильева http://rusf.ru/boxa/ │ http://rusf.ru/boxa/ Премия "Интерпресскон-2000" за "Дебют" (Анне Ли) Date: 12 May 2000 --------------------------------------------------------------- Роман о Каменном лесе. Пролог Меар медленно клонился к подернутому полупрозрачной голубоватой дымкой горизонту. Вдалеке виднелись островерхие крыши небольшого городка и потемневшая от недавних дождей стена. Выпуклые, как панцири гигантских черепах, створки ворот были сомкнуты. Путник остановился и утер со лба выступивший пот. Под ногами его темной лентой лежала дорога; тянулась она, рассекая поле пшеницы синего посева, прямо к воротам городка. "Охраны что-то не видно, - озабоченно подумал путник. - Что там у них творится-то?" Путник был стар. Но еще крепок - шагал легко и не горбил спину. Морщины покрывали его лицо, уподобляя кожу коре акации, но глаза выдавали ясность мысли и недюжинную волю. Поклажи у путника не было. Шум толпы донесся до него лишь у самых ворот городка. Голоса и топот, азартные крики и лязг оружия. Прислушавшись, путник зашагал дальше. Ворота оказались незапертыми, левая створка, сплошь покрытая резными оберегами, бесшумно подалась легкому толчку. Пройдя ворота, путник по обычаю низко поклонился. - Мир вашим семьям, люди, и да не взглянет на вас с небес Тьма! Голос его никто не решился бы назвать старческим. Никто не ответил. Только после обязательного приветствия городу путник обернулся и некоторым удивлением разглядел пустую караулку. У полуоткрытой двери стояла, прислоненная к темному дереву стены, ритуальная пика стража. Мощеная булыжником кольцевая площадь отделяла окраинные дома от городской стены. Шум доносился откуда-то из глубины квартала и становился все громче. Вслушавшись, путник неторопливо, как и раньше, направился к мосту через ров, полный зеленоватой воды пополам с тиной; в тине кишмя кишели тритоны. За мостом начиналась уже настоящая улица, на которую глядели закопченными фасадами приземистые, но аккуратные домишки. - Таверна "Веселый фыркан", - еле шевеля губами, прочел старик. Дверь в таверну была заперта на внушительный засов, а засов крепился к массивному кольцу, ввинченному в дверной косяк, тяжелым висячим замком. - Рановато закрылись, - проворчал старик. - Или поздновато открываются... Впрочем, хозяин таверны мог жить по красному циклу и открывать свое заведение только с восходом Четтана, красного солнца. Тогда он - законченный олух и никудышний делец, потому что у умного дельца таверна не закрывалась бы вообще. Ведь в мире и в этом городке полно людей живущих по синему циклу Меара, и не меньше, верно, живущих по красному. Покачав головой, путник свернул на улицу, ведущую к центру, и зашагал в направлении главной площади. Шум и гомон катились ему навстречу. Толпу путник заметил спустя несколько минут. Плотное кольцо разгоряченных людей сомкнулось вокруг нескольких тесно стоящих домов. Двигались люди стремительно и слаженно, сжимая в руках ножи, копья, топоры, а то и просто палки. В толпе виднелись лиловые балахоны Чистых братьев. - Быстрее! Окружайте, не то снова прорвется! - Хомма, наверх! - Тьма, не по ногам же! - Мать, с дороги, затопчут! - Вон он, вон, за забором! Громкий разбойничий свист, от которого заложило уши. Путник уже понял, что происходит, и это его явно не радовало. Прищурившись, он вгляделся. Одинокая юркая фигурка перемахнула через невысокую плетеную ограду, метнулась вдоль ряда приземистых сарайчиков и свернула за угол, исчезнув на миг из поля зрения. Всего на миг, потому что почти сразу она показалась вновь: за углом, очевидно, поджидали охваченные охотничьим азартом загонщики. Затравлено озираясь, фигурка вернулась к сараям и едва не наткнулась на такую же источающую ненависть шеренгу. Ненависть толпы путник ощутил даже на расстоянии. Фигурка, вышибив с неожиданной легкостью дверь сарая, канула в синеватый полумрак - в сарае, конечно же, не было окон. - Хомма, давай факелы! - Не могу, они внизу, - крикнул человечек с крыши соседнего дома, взмахнув кривым хадасским клинком. - Вот, вот факелы! - Огня! Две шеренги сомкнулись перед сараем с отворенной дверью. Беглец оказался в кольце. Несколько человек с пылающими факелами в руках сунулись в сарай, но свирепый рев перекрыл гомон толпы, и их вышвырнуло наружу, словно пробку из бутылки с игристым джурайским вином. - Тьма! Поджигай, поджигай, Рута! Пронзительный женский голос с нотками истерики выплеснулся из толпы: - Ой, миленькие, не жгите, это ж мой сарай! - Отстань, мамаша, построим новый... - Там же мука! И курта вся там, у меня ж дети с голоду помрут! Пламя уже лизало бревенчатый бок сарая. Обезумевшую женщину, кинувшуюся прямо в огонь, подхватили под руки, она все продолжала вырываться и голосить, но стенания ее заглушались ревом толпы и гулом пламени. Беглец внезапно появился на крыше сарая; толпа взревела с новой силой. Жадные языки освобожденного пламени рвались в небо, окрашивая его в красноватый цвет. Как раз вовремя - навстречу восходящему красному светилу. Бесцельно покружив по крыше, беглец вдруг разогнался и, перемахнув через языки пламени, взвился в воздух. Прыжок его был вызван отчаянием и болью. Толпа выдохнула. Припечатавшись к резному карнизу, беглец повис над толпой; на секунду показалось, что он вот-вот сорвется и упадет, и тогда его разорвут на части сотни людских рук. Но он удержался и ловко полез на крышу. Путник подумал, что это лишь отсрочка, потому что дом все равно окружен толпой. Здоровенные мужики из охраны и особо ретивые добровольцы, вооруженные и нет, гурьбой перли в дом, толкаясь и матерясь у крыльца. Беглец вскарабкался к самому скату, влез на кровлю и с ненавистью посмотрел вниз, на теснящихся внизу людей. В тот же миг из слухового окна на черепицу выбрался первый из преследователей. За ним - второй, третий... Беглец безнадежно захрипел и застыл, словно изваяние, беспомощно растопырив руки. Полтора десятка охотников, вытянув вперед пики и копья, теснили его к краю. Внизу бесновалась толпа, обратив к небу искаженные ненавистью лица. Ревело пламя, пожирая сарай несчастной горожанки, и готово было перекинуться на соседний, но никого это сейчас не интересовало. Одновременное "Ох!" - и затравленный беглец сорвался с крыши. Всего миг он оставался свободным, в падении, а потом грянулся о камень. Он был еще жив, когда первая пика вонзилась ему в грудь, и он успел увидеть пустые глаза людей. - В огонь! В огонь его, Тьма в селезенку! - надсаживался на соседней крыше Хомма. Близился пересвет, охотники торопились. Путник, наблюдавший за этим со стороны, тяжело вздохнул. Впрочем, такое он наблюдал не в первый раз. К сожалению. Оборотня сожгли еще до того, как одно солнце на небе сменило другое. Он умер до пересвета - и, значит, восходящий Четтан его не исцелит. Теперь он мертв. Мертв навсегда. Глава первая. Четтан, день первый. Я никогда не видела синего солнца. Говорят, это дивно прекрасное зрелище - синий восход. Небо еще тлеет багровым жаром, закат красного дня последними каплями крови стекает за горизонт, и вдруг... Ослепительная вспышка! Из-за восточного края небес выхлестывает первый синий луч. Еще один! Еще! Темно-голубое зарево всползает на небосклон, а следом величественно выкатывается Меар. И начинается синий день. Так описал мне однажды появление синего солнца Унди Мышатник. Надо было заодно спросить его про красный восход, было бы с чем сравнить. А то ведь набрехал, небось, старый Унди - да упокоит Тьма его нетрезвую душу. Ну не может синее утро так уж отличаться от красного. А красное что? Розовеет себе потихоньку небо над крышами, потом в комнате вдруг становится немного светлее. А потом - уж и вовсе светло, и сразу видно, какая наша конура грязная, и сколько в ней ненужного хлама. Плюнуть хочется. Вот тебе и весь восход. Вообще-то такие, как я, долго не живут, так что и Четтана, красного солнца, толком разглядеть не успевают. На вторые или, скажем, третьи сутки после рождения приходят Чистые братья и уносят поганое отродье. А то и прямо на месте кончают младенца. Бывает, что и роженицу тоже - если она сдуру сопротивляется. Вот не знаю, защищала бы меня мать, или нет. Я про нее вообще мало что знаю. Когда я подросла настолько, чтобы поинтересоваться ее судьбой, в шайке Беша уже толком и не помнили, куда она делась. Третий круг моей жизни выдался на редкость засушливый и голодный. В синий урожай почти ничего с полей не собрали. То ли померла моя мать, не дождавшись красного урожая, то ли продали ее северянам за жратву вместе с другими лишними женщинами. Она вообще-то совсем молодая была - моложе, чем я сейчас. Унди говорил, невзрачная такая белобрысая девчоночка, и вспомнить-то нечего. Ну и ладно. Она, если до сих пор жива, тоже, наверное, обо мне и не вспоминает. Надо полагать, был у меня и отец. Беш сначала думал, что это кто-то из своих - может, даже он сам. Но таких огненно-рыжих, как я, в шайке ни одного нет. Значит, кто-то из заезжих гостей подарок оставил. В наших краях рыжих вообще мало. Если девчонка рыжая, считается, что счастья ей в жизни не будет - ни ей, ни ее семье. Ну, я-то не человек, эта примета меня как раз не касается. Что же до счастья... Замнем, а? То, что я осталась жить, целиком и полностью заслуга Беша. Или вина - это как посмотреть. Беш, которого в шайке за глаза называли Душегубом, а в лицо величали не иначе, как Хозяином, с первого же синего дня моей жизни стал мне мамочкой, папочкой и доброй динной в одном лице. Я думаю, в этот день все началось с того, что закричали женщины. Женщины у Беша вместо сторожевых шавок. Сразу поднимут вой, если что-то стряслось... ...В полутемной комнате, где запах немытых тел смешивался со стойкой вонью дешевого самогона и курительной травы, заплакал младенец. Одна из женщин, спавших на куче тряпья в углу, что-то промычала во сне и пихнула соседку в бок. Та беспокойно зашевелилась, но продолжала спать. Свет синего дня просачивался в комнату через щели в скособоченных ставнях. Младенец заплакал громче и заворочался в колыбели, подвешенной к балке низкого потолка. - А, чтоб тебя Тьма забрала! - послышалось из дальнего угла. Кряхтя и охая, встала со своей лежанки старая повариха Фонья - единственная женщина в шайке, которую звали по имени, а не "эй, ты!" В синем полумраке старуха подошла к столу, взяла какую-то тряпку, окунула ее в кружку с недопитым пивом. Младенец заскулил и захныкал с подвыванием. - Сучки ленивые,- пробурчала Фонья, глядя на спящих женщин. Отжимая тряпицу, она шагнула к колыбели и, не глядя, сунула пропитанный пивом жгут ребенку в лицо. Острые зубки впились старухе в ладонь. Фонья от неожиданности даже не заорала. Она коротко, полузадушенно ойкнула, отдернула руку и склонилась над колыбелью. Выпроставшись из старой юбки, которая должна была служить младенцу пеленками, в колыбели лежал новорожденный котенок карсы. Рыжая шерстка была влажной, крошечные ушки плотно прижаты к голове. Как известно, кошки рождаются слепыми, но зубастыми - и маленькая карса не была исключением. Веки детеныша были плотно сомкнуты, зато в розовой пасти виднелись мелкие и острые зубки. Наверное, взрослая самка карсы сочла бы малышку очаровательной. Старая Фонья громко икнула и выпучила глаза. На шее звереныша болтался деревянный оберег, призванный сохранить дитя от оборотней. Звереныш снова заскулил, разевая крошечную пасть и поводя мордочкой в разные стороны. Его плач и впрямь легко было спутать с криками человеческого младенца - тем более, что причина была одна и та же. Ребенок хотел есть. Кто-то из женщин завозился в углу: - Что ты там стоишь, дура старая? Дай ей воды! Фонья закричала. Это был вопль ужаса - животный вопль без слов. Испуганный младенец тут же ответно завыл в полный голос. Женщина в два прыжка оказалась рядом, заглянула в колыбельку и завизжала пронзительно: - А-а! Оборотень! Спасите! Оборотень! Тут уж проснулись и заголосили все остальные. Когда хлопнула дверь и на пороге возник Хозяин, женщины даже не сразу его заметили. Небрежно отвешивая тем, кто подвернулся под руку, пощечины и подзатыльники, Хозяин пересек комнату и одним рывком сорвал ставню с петель. Свет Меара хлынул в комнату, словно призрачный голубой ливень. - Тихо,- сказал Хозяин.- В чем дело? Женщины молча расступились, открывая взгляду Хозяина колыбель. Лишь одна из них, худая и белобрысая, чуть помедлила, прежде чем шагнуть в сторону. Хозяин пошарил в колыбели и извлек рыжий попискивающий комочек. Он долго смотрел на маленькую карсу, покачивая ее на ладонях - словно взвешивал покупку. Потом поднял голову и обвел женщин тяжелым взглядом. - Кто на стороне вякнет - нос отрежу. Мне нужен этот зверь! Понятно? Женщины молчали. Хозяин кивнул белобрысой: - Твое? Не дожидаясь ответа, сунул детеныша ей в руки и пошел прочь. Уже на пороге Хозяин обернулся, бросил через плечо: - Фонья! Корми девку, как трех мужиков. Зверю нужно молоко... Он хлопнул дверью, и закончил фразу, разговаривая уже сам с собой: - ...пока я не приучил его к мясу. Беш Душегуб всегда знал, что делает. Иначе не быть бы ему столько кругов главарем. Всем известно, что карсу приручить невозможно. То есть можно, конечно, добыть котенка карсы - хотя не каждый охотник пойдет на такое опасное дело. Можно затем вырастить его, и три-четыре круга молодая карса будет вести себя миролюбиво и послушно. Будет мурлыкать и тереться об ноги хозяина, как обыкновенная домашняя кошка - только раз в пять побольше размерами. Будет играть с тряпичным мячом и упоенно ловить бабочек. Будет уютно сворачиваться в клубок и засыпать, положив голову на лапы, и остроконечные уши с пушистыми кисточками на концах будут смешно подрагивать, когда зверю приснится сон. А потом придет время зрелости. И однажды хозяин карсы обнаружит, что желтые глаза с вертикальными зрачками смотрят на него холодно и оценивающе, как на добычу. Скорее всего, он останется в живых - потому что зверь посчитает добычу слишком жалкой. Карса уйдет без лишнего шума. Пара небрежных ударов когтистой лапы - и дверь сарая, которая считалась вполне надежной, слетит с петель. Огромная кошка сожмется в комок и, распрямляясь в прыжке, бесшумной тенью перемахнет через забор. Взрослой карсе место в лесу, так же как росомахе, кабану или вулху. Это звери-убийцы, и они не бывают ручными. Зверь-убийца пришелся Бешу очень кстати. Пусть это и глупо звучит, но я до сих пор не знаю, как он добился послушания от моего звериного "я". Может быть, все дело в том, что человеческий детеныш взрослеет куда медленнее звериного. Я росла не быстрее обычного ребенка. И потому карса, в которую я превращалась каждый синий день, оставалась котенком не три и не четыре круга, а целых двенадцать. У Хозяина было время с ней поладить... Наверное, если в подробностях описать мое детство, оно покажется восхитительным. Такое детство, пожалуй, бывает лишь у детей самых богатых и знатных вельмож. Я всегда ела досыта, потому что так приказал Беш. Меня никто никогда не бил. В первые круги моей жизни потому, что так приказал Беш, а после - потому что боялись. Я могла заниматься чем угодно и болтать с кем угодно. Учиться чему попало или ничему. Весь красный день был в моем распоряжении от восхода и до заката. Но я ничего не знала - и по сей день не знаю! - о том, как я провожу синие дни. Одно время это доводило меня до бешенства. Когда мне было кругов девять или около того, я стала называть свою звериную половину Карсой с большой буквы, и попыталась сделать вид, что это вообще не я, а совсем постороннее существо. Но после того случая... Я привычно провела пальцем над правой бровью и дальше, по виску. Гладкая, ровная кожа, на которой нет и не было шрама от зарубцевавшейся раны. В общем, я тогда поняла, что и в зверином облике я - это все равно я. Я продолжаю любить тех, кого люблю, и ненавидеть тех, кого ненавижу. Душегуба Беша я в детстве любила, как папочку, мамочку и добрую динну, вместе взятых. Хотя и не особенно слушалась - когда была человеком. А он и не настаивал. Бешу было важнее, чтобы ему повиновался зверь. Карса, которая должна была со временем стать самым надежным оружием и самым верным телохранителем Хозяина. Не то, чтобы у кого-то из людей, знающих Беша, повернулся язык назвать его добрым - хоть спьяну, хоть в бреду пятнистой горячки. Но мне он всегда делал только добро... и мне, и Карсе. И мы честно платили ему тем же. Когда мне исполнилось пятнадцать кругов, Карса вымахала в здоровенную рыжую зверюгу, даже крупнее обычных карс. Я видела отпечатки ее лап в грязи нашего двора и отметины когтей на деревьях. Старый пьяница Унди, с которым я без страха разговаривала обо всем на свете, сказал, что теперь Душегуб заживет вообще отлично, потому что ему ничего не грозит. Так оно и было. Целых шесть кругов. Проклятье! Хотела бы я узнать, что же случилось вчера, незадолго до захода Меара? Как всегда, я очнулась вместе с первыми лучами красного солнца. Одежды на мне не было, зато был ошейник с шипами. С добрым утром, как говорится. - Темное небо! - прошипела я.- Сколько раз говорила... Тут мой взгляд упал на то, что валялось у меня под ногами, и я сразу заткнулась. Под ногами у меня валялись три свежих трупа, один из которых при жизни был Бешем. Двое других были мне, кажется, незнакомы. Точно утверждать не берусь, потому что от их лиц осталось не так-то много. У Беша было в клочья разодрано горло, и оттуда еще продолжала тонкой струйкой сочиться кровь. Вдруг у меня в животе возник отвратительный горячий комок и рванулся вверх, к горлу. Я едва успела добежать до ведра в углу - иначе меня бы вырвало прямо на трупы. Я стояла на четвереньках над вонючим ведром и ругалась самыми черными словами, какие могла вспомнить. Перед глазами плавали желтые пятна, и я не спешила их прогонять, потому что они мешали мне разглядеть подробности. Впрочем, к джерхам подробности! Главное я уже видела. Все три покойника были исполосованы клыками и когтями крупного зверя. Скорее всего, карсы. Даже наверняка карсы. Когда у меня хватило сил подняться на ноги, я старательно осмотрела свое тело. Разумеется, на мне не было ни царапинки. И, разумеется, я ничего не помнила о распроклятом прошедшем синем дне. Что же такого сделали или пытались сделать эти трое, что я их убила? Я перестала ругаться, когда обнаружила, что повторяюсь в выражениях. Вся моя жизнь пошла к свиньям в корыто. Надо было немедленно выбираться из комнаты Беша, из дома, из наших кварталов, из... В Айетоте мне больше не жить. Эта мысль ударила меня, как мешком по голове. Айетот - грязный, гнусный, унылый городишко. Что-то вроде постоянного мусорника на перекрестьи двух большаков, один из которых ведет от южного Латского моря к Северным горам и дальше, а второй соединяет западные земли за рекой Юбен с Запредельным княжеством на востоке. Сколько себя помню, я всегда ненавидела Айетот. Но до сегодняшнего утра у меня здесь было... ну, что-то вроде семьи. Насколько у таких, как я, вообще может быть семья. Ни на юг, ни на север, ни в Запределье мне дороги нет. Сколько времени я продержусь в чужом городе, прежде чем выдам себя - неважно, проговорившись в человеческом обличье или показавшись в зверином? А тогда начнется охота на оборотня, в которой я буду дичью, а все остальные - охотниками. В городе без помощи людей от людей не скрыться. Значит, остается одно: заречные Дикие земли. Я бросила последний взгляд на Беша. Кровь из разорванного горла перестала течь и уже запекалась бурой коркой. Скверная смерть. Впрочем, смерть - это всегда скверно. Я бы заплакала над телом того, кому была обязана жизнью, если бы кто-нибудь объяснил мне, чем это поможет. Вместо этого я тихонько заурчала, как урчит опечаленная карса. Кругов шесть назад в Айетоте надолго остановился передвижной зверинец, и я каждый красный день ходила туда, чтобы научиться рычать, ворчать, шипеть и мурлыкать, как карса. Когда владелец зверинца сказал, что у меня врожденный дар к подражанию речи зверей, я промолчала. - Прощай, Хозяин,- сказала я,- и прости меня. На всякий случай я тебя тоже прощаю. Да упокоит тебя Тьма! Я тихонько вышла из комнаты Беша и пробралась к себе. Там я оделась по-дорожному, прицепила к поясу хадасский кинжал и кошель, в который пересыпала монеты из тайника, а ошейник расстегнула и бросила под кровать. Больше я никому не принадлежу - вот, пожалуй, единственное, что меня обрадовало. Вот и я наконец повзрослела, и ухожу в леса, как мои звериные сородичи. Дикой карсе, зверю-убийце, самое место в Диких землях. В доме, который я еще вчера считала своим, всегда кто-нибудь спит и всегда кто-нибудь не спит. Так что не было смысла пытаться уйти незамеченной. Надо было только вести себя, как ни в чем не бывало. У самых ворот меня окликнул долговязый Пакинна, которого Беш взял к себе только пару дней назад. - Эй, киска! Пошли в сарай, поиграем! Я остановилась и одарила его самой дружелюбной улыбкой, словно ненароком показав клыки. Пусть человеческие, но острые и крепкие. - Ну, если это у тебя отрастает, как у ящерицы хвост - почему бы и нет? - мурлыкнула я.- А то ведь могу и заиграться... Пакинна шарахнулся в тень, так ничего и не ответив. Храбрый парень. Или дурак. Впрочем, какая мне теперь разница? Я зашагала по улице ленивой, неспешной походкой. В голове у меня были сплошные сумерки, и бестолковые мысли метались там из стороны в сторону, как летучие мыши в пересветном небе. Куда теперь? Наверное, надо купить коня. Или украсть. Или пристроиться к какому-нибудь каравану, идущему к переправе. У меня забурчало в пустом животе. Для начала было бы неплохо поесть. И выпить. Я чуть было не свернула в первую же харчевню, но вовремя спохватилась. В ближайших пивных и тавернах прекрасно знают, кто я такая - в смысле, знают, что я женщина из шайки Беша. Первым делом мне нужно уйти подальше от кварталов, где меня знают. В конце концов я нашла то, что меня устроило - суетливую обжорку при постоялом дворе, где было полно приезжих и никто никого не знал и не интересовал. Толстая хозяйка принесла мне сухарей, сыра, большой кусок сильно перченого и еще круче посоленного мяса и две кружки темного пива. Нехитрая, но беспроигрышная игра: мясо требует к себе еще пива, а пиво - еще мяса... Наверное, у меня все-таки что-то повредилось в голове сегодня утром. Да и пиво подсобило - хорошее пиво, горькое и крепкое. Уже не единожды сменились посетители, мне давно было пора уходить, а я все сидела, прихлебывая из очередной глиняной кружки, и размышляла о всяких глупостях. О синем восходе, например. Или о собственной матери. Или о диких карсах, запертых в клетках передвижного зверинца. Когда владельца зверей не было поблизости, я прижималась лицом к железным прутьям, и хищные карсы с мурлыканьем лизали мне щеки и лоб. Они понимали, что я тоже не человек. И тоже не свободна. От шершавых языков у меня на коже делались ссадины, но на следующий красный день от них не оставалось и следа. Есть такое присловье: "заживет, как на оборотне". Какие бы раны не получил оборотень в человеческом обличьи, они исчезнут, когда он превратится в зверя. Если же его ранят в зверином виде, человеческое тело после превращения окажется целехоньким. Для того, чтобы расправиться с оборотнем, надо убить его до захода солнца. Хорошее свойство. Но я бы отдала его, не раздумывая, в обмен на память о моих синих днях. Только кто мне предложит такой обмен? Тьма и все демоны Ночи! Я хочу знать, что случилось вчера в комнате Беша. Знать хочу! - Не, вот этого не знаю,- прозвучал чей-то голос из облака мути перед моими глазами.- Кто такой? Ну... посетитель и все. Я вскинула подбородок и сосредоточилась. Передо мной с недвусмысленной ухмылкой на лице стояла толстая хозяйка. - К-кто? - Ну ты же спрашивала, кто этот старик. Я и говорю, что впервые его вижу. - Какой старик? - Который хочет с тобой поговорить и все такое. - А-а... - А деньги у него есть,- обнадежила меня хозяйка.- Ну? - Пошла вон! Я т-те кто - шлюха?! Хмель с меня слетел, и вместе с ним пропало настроение размышлять джерх знает о чем. Хватит, засиделась я тут. Пора идти. Я легко отодвинула дубовую скамью и поднялась из-за стола. И тут незнакомый, въедливый старческий голос пропел мне в самое ухо: - Не спеши, госпожа Тури. Я обернулась. На меня смотрел незнакомый старикашка совершенно пакостного вида. Плешивый, с клочковатой бороденкой, торчащими в разные стороны усами и маленькими раскосыми глазками. Смотрел и улыбался ехиднейшей из улыбочек. Как будто знал обо мне что-то такое, чего не знаю я сама. Настроение у меня было в самый раз, чтобы надавать старикашке по шее. Не взирая на почтенный возраст. Или, наоборот, взирая - тогда не по шее надавать, а плешь начистить. Но цепкий взгляд его маленьких глазок был серьезен. И я вдруг поняла, что старик интересовался мной не из похабных соображений, как решила дура-хозяйка. У него действительно есть ко мне дело. А кроме того, он назвал меня по имени. - И о чем ты намерен со мной говорить? - ровным голосом спросила я. - О синих восходах. Или о красных... какая разница? - развел руками старик.- Я хочу предложить тебе обмен, госпожа Тури. О синих восходах? Т-темное небо! Мои мысли он прочел, что ли? Я удивилась, но - умеренно. За что я люблю пиво, так это за то, что оно помогает спокойно воспринять самые странные вещи. - Или я рехнулась, или ты - колдун,- заметила я, опускаясь на отполированную сотнями задов скамью. Ехидная улыбочка породила такой же точно смешок. - Говори лучше "чародей",- поправил меня старик и грохнул кулаком по столешнице: - Хозяйка! Неси-ка еще мяса. И пива. И сыра. И пива... - Мне до вечера надо выйти из города,- сказала я. Чародей покачал головой. - До вечера тебе надо перебраться через Юбен. Ничего, коня я тебе дам отменного - и выносливого, и быстрого. Я прищурилась на него поверх кружки с шапкой желтой пены. - Ты говори, чародей,- насмешливо предложила я.- Рассказывай. А там посмотрим. Пересечь реку - это всегда как будто умереть и родиться заново. Умереть на этом берегу, родиться - на том. Я стояла на бревенчатом настиле старенького парома, крепко держа в поводу вороного жеребца по кличке Ветер, и смотрела на красный шар Четтана, что уже опустился совсем низко. Золотисто-красные блики протянулись к нам по воде, словно указывая дорогу. Мелкие волны тихо шлепали о днище парома. Да, уж кто-кто, а я и впрямь оставляла на восточном берегу свою прежнюю жизнь. Я машинально поправила ошейник, спрятанный под высоким воротом странной одежды. Недолго мне довелось пробыть хозяйкой своей судьбы... И на сей раз ошейник мне придется носить красным днем так же как и синим. Это входит в условия договора - вместе с конем, незнакомой одеждой, тугим кошельком и другими вещами. Всем известно, что за рекой Юбен лежат Дикие земли, где нет торных путей, лишь тропы и тропинки - потому что каждый путник выбирает свою собственную дорогу в надежде избежать опасностей. Те немногие, кто благополучно выбрался из Диких земель, рассказывали разное. Но никто при мне не вспоминал места под названием У-Наринна, или Каменный лес. Старый колдун, которого я встретила в харчевне постоялого двора, отправил меня в далекое путешествие. Далекое, но недолгое, потому что я должна быть в Каменному лесу не позднее, чем через двенадцать красных дней. Волна плеснула о борт и обдала нас холодными брызгами. Вороной укоризненно заржал. Я похлопала его по холке, заглянула в глаза. Потерпи, скоро уже берег, скоро. Незнакомый берег... Прав мой конь, поскорей бы туда добраться. Поскорей бы оказаться как можно дальше от Айетота. Двое паромщиков работали веслами с неторопливой размеренностью людей, которым спешить некуда. Мне вдруг явилась шальная мысль - что, если паром не успеет переплыть реку до смены солнц, до пересвета? Рассерженная карса на плоту посреди реки... мда-а, не завидую. Никому из возможных участников. Впрочем, вряд ли этого стоило опасаться. Паромщики не торопились, но и не медлили. Каждый размеренный взмах весла приближал меня к Диким землям. Мне-то было куда спешить. До захода Четтана мне нужно добраться к развалинам мельницы чуть ниже по течению от переправы. А дальше? Колдун сказал мне только то, что хотел сказать, и не ответил на вопросы. Где-то в пути меня будет ждать меч. И еще старик посулил мне спутника. "Вы договоритесь",- пообещал он ехидным скрипучим голосом.- "Это не человек, госпожа Тури, это вулх. В таком же ошейнике, как у тебя". Он велел мне поменьше удивляться, этот старикашка с пронзительным взглядом, знающий о моей жизни все. "Тебе будет сопутствовать магия",- сказал он серьезно, без обычной ехидцы.- "Понять ты ее не старайся, а удивляться тоже не надо". Ну, тут он глупость ляпнул, я ему так и сказала. Карса-оборотень - самое магическое существо в мире. На кой хрен мне удивляться магии? Так что всеведущему колдуну тоже случается ошибиться - и я это запомню. В общем, сошлись мы на том, что с помощью магии или без оной я за двенадцать дней доберусь до У-Наринны. А платой за выполнение уговора мне будет самое ценное - память. Память о том времени, которое я провожу в звериной шкуре. Тут кто угодно спросил бы: и как это я поверила старику в том, что он сумеет наделить меня способностью помнить? Может, я и не очень поверила. Только что мне оставалось делать? Красный шар Четтана повис над самым горизонтом. Стало прохладно, на близком берегу сгустились тени. Ведущая к солнцу дорожка на воде из золотистой превратилась в червонную. Паромщики уверенными взмахами весел гнали паром прямо по ней, как будто пытались догнать Четтан, не дать светилу уйти из мира. Если бы я могла удержать красное солнце! Или уйти вместе с ним туда, куда оно уходит. Чтобы красный день для меня длился бесконечно... Плоское днище въехало на песчаную отмель и паромщики одновременно вогнали весла в песок, останавливая плот. Оказавшись на берегу, вороной скосил взгляд на паром и коротко, презрительно заржал. Я поняла, что он хочет сказать. И одним движением вскочила в седло. - Да, Ветер, ты поскачешь гораздо быстрее,- шепнула я, склоняясь к гриве.- Вперед! Глава вторая. Меар, день первый. Я никогда не видел красного солнца. Если честно, то мне никогда и не хотелось его увидеть. Люди говорят, что оно есть - наверное, это правда. Но только я-то не человек, а, значит, мой удел - синий свет Меара. На пустые мечты у меня не хватает ни времени, ни духу. Иногда мне кажется, что я - трус. Потому что страх не оставляет меня ни на секунду вот уже двадцать третий круг. По большому счету непонятно вообще - почему я до сих пор жив? Девяносто оборотней из ста умирают после первого же дня своей жизни, ибо трудно скрыть звереныша в детской колыбели, а пощады нам люди не дают. Из оставшейся десятки девять находят смерть в течение недели, если мать все-таки решается спасти роковое дитя. Тогда Чистые братья убивают и мать. Уцелевший редко когда доживает до круга, если только кто-нибудь из знати не решит завести диковинку у себя в замке... Но и там оборотням не жизнь, ведь как бы жестко вельможа не правил в своем домене, случайный нож, десяток дюжих стражников с пиками или яд придворного алхимика в пище уделают и самого оберегаемого. Тем не менее некоторым из нас удается даже повзрослеть. Но однажды на такого ополчается весь город, и охоту на оборотня помнят потом еще очень долго. Кончается охота всегда одинаково - кровью и огнем. Цветом нашей свободы: багровым оком Четтана, алым пламенем и алой кровью. Я дважды видел такую охоту - двенадцать кругов назад в Лиспенсе и семь кругов назад - в Гурунаре. До сих пор стынет в жилах моя проклятая нечистая кровь, едва я вспомню глаза затравленных парней перед тем, как толпа раздирала их в клочья... До сих пор я удивляюсь, как у меня хватило выдержки не броситься прочь, расталкивая разгоряченных погоней людей и воя от ужаса. От ужаса быть узнанным. Получается, что я - счастливчик. Я выжил, и скоро мне исполнится двадцать три круга. Я единственный, кто уцелел после резни в Храггах. И я до сих пор не узнан людьми... Впрочем, это дорого мне обходится. Никогда я не жил на одном месте дольше, чем круг-полтора. Я уже не помню всех своих имен и прозвищ - сейчас соседи меня зовут Одинец, а сам я считаю себя Мораном. До Дренгерта я жил в Плиглексе, там я прозывался Талгормом, для соседей - Молчуном. Я ведь не могу позволить себе роскоши подружиться с соседями... От этого тоже хочется выть, потому что я всегда наедине со своими страхами и своим одиночеством - наследием, данным мне родителями-зверьми. Которых я, кстати, совершенно не помню. Потом мне рассказали в Храггах - тайной деревне, где жили только вулхи-оборотни - что однажды утром обнаружили меня в одном из домов. Хозяева, здоровенный усатый дядька по имени Жош и его жена Накуста, добрейшие люди, каких я когда либо знал, сразу стали относиться ко мне, как к сыну. Ну, я сказал - люди, но понятно, что они были оборотнями. Как и я. Наверное, настоящие родители, увидев, что едва взошел Четтан, младенец в люльке превратился в волчонка, отнесли меня в лес. А взрослые вулхи подобрали меня и увели в свою деревню. Мораном меня назвала Накуста. Она с улыбкой рассказывала, с каким удивлением они с Жошем рассматривали щенячьи следы у дома в самый первый синий день. А потом нашли меня в доме - сладко спящим под лавкой, на мохнатой шкуре истинного вулха. Каждый оборотень страдает от вынужденного беспамятства. У нас ведь, по сути, отобрана половина жизни, да и ту половину, что остается, жизнью можно назвать лишь спьяну. Разве это жизнь - вечные прятки и вечный страх? Однако, что-то я размяк. В тот день я был угрюм с утра, потому что сосед, увидев меня, радостно сообщил, что в пригородной деревушке затравили молодого вулха. Радости мне это не добавило, в Дренгерте я провел уже достаточно времени, и именно тогда впервые серьезно задумался о переезде в какой-нибудь другой город. Дело было привычное, я прекрасно представлял, что нужно еще будет основательно готовиться. А главное - выдумать серьезный повод. Потому что переезд без повода, да еще вскоре после охоты на вулха тут же заставит задуматься Чистых братьев, а им только дай повод задуматься. Хмуро выслушав соседа, я побрел в таверну "Маленькая карса". Место еще то, скажу я вам, но там всегда подавали прекрасное пиво, а для меня это много значит. В общем, жую оленину, пью черное, и размышляю о своей скотской жизни. Старик возник будто из воздуха, но нельзя сказать, что он застиг меня врасплох. - Привет, Талгорм. Привет, Молчун. Я вздрогнул. Так звали меня раньше, в Дренгерте же я успел привыкнуть к прозвищу Одинец. Старик противно хихикнул и добавил: - Привет, Одинец... Он знал и нынешнее мое имя. Вообще, он подозрительно много обо мне знал. Скажу честно, в первую же секунду у меня возник соблазн втихую заколоть его, облить пивом и оставить за столом в позе захмелевшего гуляки. Но что-то подсказало мне - это лишь отсрочило бы неприятности. - Меня зовут Лю-чародей. Слыхал, наверное? - Нет, - мрачно ответил я, сомкнув пальцы на рукояти кинжала. Кинжал я всегда прятал под плащом, а плащ вне дома никогда не снимал. Даже в жару. - Жаль. Тогда мой рассказ был бы короче. Я молчал. - Гадаешь, что мне от тебя нужно, так ведь, Моран? Да отпусти ты ножик свой, не уподобляйся кретину, который режет курицу с золотыми перьями... Я безмолвно оставил нож и демонстративно положил обе руки на стол. Впрочем, это не помешало бы мне воспользоваться ножом гораздо быстрее, чем мог бы предположить любой противник. Тем временем старику подали пиво и хадасский сыр, не менее знаменитый, чем хадасские клинки. Старик явно не страдал от недостатка монет, если заказал его чуть не целую голову. Сыр распространял легкий и пряный запах плесени. - Я хочу тебя нанять. Говорят, ты мечом горазд... Да и без меча ловок. Голос у Лю был на редкость неприятный. Въедливый и скрипучий. - Кто говорит? - уточнил я на всякий случай. - В цехе наемников. И в цехе телохранителей. - Я не состою ни в одном из цехов, - соврал я. - А к телохранителям вообще не имею отношения. И меча у меня нет. Второе и третье было правдой. - В Дренгерте - не имеешь. Но ведь были еще Рива и Торнсхольм, был Плиглекс. А? Я нахмурился. - Не слишком ли ты много обо мне знаешь? - дружелюбия в моем голосе не нашел бы и пьяный рив, житель первого из упомянутых Лю городов. - О! - негромко сказал старик, перестав даже жевать. - Я о тебе знаю больше, чем ты сам. Это правда, вулх... Кинжал сам оказался у меня в руке и в тот миг я искренне думал, что старик подписал свой смертный приговор. - ... чистая правда. Но ты меня не убьешь, потому что я тебе нужен. Говорил старик тихо, так тихо, что нас не слышал никто. Будь я человеком, я бы его тоже не слышал, несмотря на то, что сидел с ним за одним столиком. Но я не человек. - У меня есть то, о чем ты мечтал много раз. Лю умолк и взглянул на меня из-под набрякших старческих век. Я ждал, боясь пошевелиться. - Я могу пробудить в тебе память о времени зверя, Моран. И еще скажу, что мне совсем неинтересно отдавать тебя безмозглой толпе. Поэтому спрячь свой джерхов ножик и слушай. Вам знакомо ощущение прыжка в бездну? Я почувствовал себя именно так. - Я не вру, Одинец. Я действительно могу дать тебе память, но не даром, разумеется. Впрочем, полагаю, ты никакую работу не сочтешь чрезмерной за такую плату. А, рив? Тут я удивился. С каких это пор я стал уроженцем Ривы? Жить я там жил, но уже взрослым и недолго. - Ну, удивляйся. Могу сказать тебе совершенно точно, что ты рожден в Риве. А в окрестности Храгг попал позже, круга в три с небольшим. - Может, ты и родителей моих знаешь? - спросил я мрачно. Как ни странно, старик ответил, не задумываясь. - Знал. Но их давно нет в живых. Иначе ты бы их тоже знал. Это были очень умные и очень осторожные вулхи. И они очень любили своего единственного сына. Только благодаря им... и еще мне, ты по-прежнему жив, а не угодил на костер вместе с ними. Пропустив мимо ушей последнее замечание, я тускло осведомился: - Что я могу для тебя сделать? - Обещай не удивляться. Тут замешана магия, поэтому не стоит спрашивать: "Почему?". - Магией меня не испугать, - пожал я плечами. Пугать оборотня магией - это додуматься надо! - Я не пугаю. Я пытаюсь сказать, что с твоей точки зрения задание может показаться бессмысленным. Или наоборот, исполненным грандиозного смысла. Не думай так, ведь большое видится только на расстоянии. - Ладно, - согласился я. - Выкладывай. А я отойду подальше и погляжу. Тьма забери, а что