Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае (отрывки из романа)


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Александр Гейман, 1998
 Email: geiman@psu.ru
 Date:  15 Aug 1998
---------------------------------------------------------------
 Примечание от АВТОРА: данная вещь на текущее число (20.08.98)
 находится в работе и будет набрана к 1999 г. Ниже дан отрывок
 из рабочего варианта, а "Крах трансазиатской экспедиции" и
 "Два письма" - вставные новеллы, входящие в основную линию.
---------------------------------------------------------------

 * Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае * 

.................................................................
     ...Аббат Крюшон и граф Артуа добрались до Некитая и ожидают
приема у императора...
.................................................................

     ...В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери
показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и
спросила:
     - Мужики, здесь лысого никто не спрашивал?
     - Не знаю,- охотно отвечал аббат,- мы только что прибыли.
     - А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить
приехали? - осведомилась физиономия.
     Граф побагровел и поднялся с дивана.
     - Мы посланники его величества короля Франции, и я никому
не позволю унижать честь моей страны в моем лице! - произнес
он резкую отповедь.
     Физиономия скривилась и отвечала:
     - Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у
болонки второй фрейлины пальчиком поковырять - я все равно не
поверю.
     - Что?!. - побледнев, спросил граф звенящим голосом. -
Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори!
     Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать:
     - Успокойтесь, граф! Разве вы не видите - этот клоун
нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и
все тут!
     Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась
усиленно нюхать воздух.
     - Фу, какой вонючий! - загадочно произнесла она и закрыла
дверь.
     Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший
некитайский вельможа возгласил:
     - Его величество император Некитая просит вас войти,
господа!
     Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом
троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал
клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс.
     - Не стойте столбом, граф,- прошептал на ухо графу Артуа
аббат, - это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!..
     Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и
император мановением кисти усадил их на один из диванов
напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего
задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного
хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места,
довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его
край.
     - Что, граф, поджилки затряслись? - торжествующе произнес
владыка. - Это правильно - императоров надо бояться. Трепетать
перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не
трясешься со страху - в колодец тебя или башку отрубить да
кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка
мой покойный - тот с народом не чикался. Бывало встанет
вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит,
подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо:
мужик, проснись! ты серешь!! - так тот так и повалится наземь
да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. Так уж
народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь
трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение
было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он:
не буду! - Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю
да стоит ухмыляется - все ему нипочем. Во как распустились! А
я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю
сказал - башку долой! Косо посмотрел на царя - опять башку к
хренам! Подумал что не то - в петлю, мерзавца! Вот тогда будут
бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо!

                         - 25 -
     Граф и аббат переглянулись. Император заметил их
недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не
поймут. Балованые - к демократии привыкли... таким все свободу
подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император
сделал свойское лицо и заговорщицки произнес:
     - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись:
я в рот беру!
     На самом деле он хотел сказать:
     - Мужики, вы не думайте, что я такой тиран - я скоро
демократию заведу.
     Но почему-то вместо этого он сказал:
     - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись:
я в рот беру!
     А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и
монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а
говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про
демократию, а сказал про "в рот беру".
     Видя, что граф и аббат в замешательстве переглядываются,
император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать:
     - Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто
распить.
     Но вместо этого он сказал:
     - Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце,
конечно - я для таких дел квартирку в городе снимаю.
     "Да что же я такое несу сегодня?" - в ужасе подумал
император. Он густо побагровел - даже вся лысина стала
пунцовой, но решил уж держаться своего до конца - будто все
так и положено.
     - Что, небось адресок хотите? - спросил властитель
Некитая. - Так и быть, могу продиктовать.
     - Да, если не трудно,- любезно откликнулся аббат и достал
откуда-то карандаш и бумагу.
     - Пиши, аббат,- скомандовал император,- дом Гу Жуя на
углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо.
Постучать четыре раза.
     - Четыре раза,- повторил аббат, записывая.
     - Аббат,- грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный
граф,- зачем вы записываете этот адрес?
     А император меж тем словно окаменел - он сидел с таким
лицом, будто у него в животе застрял кусок только что
съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно
- он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь,
как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения,
император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в
двери, которыми они вошли.
     - Какой милый человек,- ласково произнес аббат, провожая
взглядом императора.
     - Аббат, извольте объясниться,- решительно потребовал
граф. - Как вы посмели записать этот адрес?
     - Так, на всякий случай,- кротко ответил аббат, глядя в
глаза графа ясным взором праведника.
     - Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих?
- грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал - то ли
придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его
раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то
близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один
только граф:
     - Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина,
                         - 26 -
зачем ты адрес дал? - допытывался визгливый женский голос,
выдавая известное состояние женской души, за которым следует
цепляние в волосы или битье тарелок.
     - А тебе-то что? Хочу, вот и дал,- пробубнил в ответ
кто-то голосом, весьма схожим с императорским.
     - Да дурак ты дурак! - вскипела невидимая собеседница
императора. - Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага,
так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в
своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик,
пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет,
что ты и в секту его запишешься!
     - Ну и запишусь, что за беда! - угрюмо пробубнил
император (если это был император).
     - Что за беда! - взвизгнул женский голос. - Ну, дурачина
же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься?
Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову
вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и
скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да
только по нашей вере такого не полагается! - ну, и с чем ты
останешься после этого, дурак?!.
     Новый голос горячо поддержал собеседницу императора:
     - Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей
супруги... Даю слово чести - императрица в точности обрисовала
повадку этих подлых иезуитов - они именно так все и делают.
Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один
миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось
добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих
пор от них стонут,- император Барбаросса даже утопился из-за
этого - скажи, Фридрих!
     Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф
так и позеленел - хуже позора просто невозможно было
вообразить.
     - Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? - гневно
вопросил он.
     В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и
в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с
типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу.
Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и
вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с
адресом. Порвав ее на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул
клочки в лицо аббату.
     - Ха! ха! ха! - проговорил наглец в лицо аббату и
повернулся, чтобы уйти.
     - Ничего страшного, граф,- незлобиво произнес аббат,
улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского
всепрощения,- ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки!
     Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так
и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу - какое право
тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны,
заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что!
И налившись от злости, граф оставался на месте, ненавидя и
проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака,
маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех,
включая обожаемого короля Луи, этого паршивца - вот ведь
сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в
голове зароились кровожадные мысли - вернуться во Францию да
устроить хорошую революцию: на гильотину гада! - Вот ведь до
чего может дойти человек даже самого редкого благородства в
черную минуту уныния и душевной слабости!

                         - 27 -
     Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться
в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их
так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они
сами.
     - Ваше сиятельство,- заговорил аббат, - вам не кажется,
что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество
уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть.
     Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что
общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а
они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом,
весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил:
     - Что же вы предлагаете, аббат?
     - В нашем распоряжении есть несколько способов действия.
Мы можем,- начал перечислять аббат,- сидеть тут, дожидаясь,
пока о нас не вспомнят. Это во-первых.
     - А если не вспомнят?
     - Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет
их внимание. Это во-вторых.
     - Что же именно?
     - А давайте кричать: пожар! пожар! - предложил аббат. -
Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих.
     - Мне все больше кажется,- холодно возразил граф,- что вы
нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы
изводить меня. Так вот, имейте в виду - у вас ничего не
выйдет. Кишка тонка.
     Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он
терпит безвинно.
     - Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все
время спрашиваете? - кротко заметил он. - А что же вы сами
предлагате, в таком случае?
     - Тут у дверей стоял часовой,- отвечал граф. - Возможно,
он вызовет кого-нибудь.
     Но часового у двери уже не стояло.
     - Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! -
решительно заявил граф.
     Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в
одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф
почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был
мальчик-негритенок лет десяти.
     - Дяденька, а вы вправду французский граф? - спросил он.
     Граф Артуа снисходительно улыбнулся.
     - Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти...
     - Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? -
перебил любопытный мальчуган.
     Граф рассердился:
     - Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе
уши!
     Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату.
Он скорчил рожу и сказал:
     - Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться
будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что
это лысый лезет!
     - Аббат! - призвал граф. - А ну, хватайте этого мерзкого
сопляка!
     Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы
желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться
на месте. Вдруг он пронзительно закричал:
     - Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!...

                         - 28 -
     В один миг с разных сторон послышался топот множества ног
и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды.
Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил:
     - Что горит? Где?!.
     Аббат, отфыркиваясь, отвечал:
     - О, господа, успокойтесь - ничего страшного. Просто граф
пожаловался, что сгорает от жажды.
     Тут же пара ведер воды обрушилась на графа.
     - Стоп, стоп, стоп! - распорядился один из прибежавших. -
Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели
утолить жажду? - обратился вельможа к графу.
     - Да, и перекусить бы не помешало! - тотчас отвечал за
него аббат.
     - О,- удивился вельможа. - Так в чем же дело? Все вас
давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте,
господа!
     Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как
это бывало и при французском дворе, толклось множество народа.
Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них еще никто не
уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне
император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала
императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В
наступившей тишине он торжественно возгласил:
     - Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф
Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете - вон они, мокренькие.
Прошу любить и жаловать.
     Императрица сделала любезный кивок и помахала издали
веером - графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший
знак",- подумал он и взбодрился духом.
     - Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в
честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! -
объявил император.
     Все захлопали в ладоши.
     - Странно,- сказал граф аббату Крюшону,- сомневаюсь,
чтобы тут могли знать французскую кухню!
     - Чего же не знать,- отвечал один из придворных, стоявший
поблизости. - Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает!
     - На подобное прозвище можно и обидеться,- заметил граф,-
но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла.
     - Да? - язвительно переспросил некитаец. - Только не
уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью
под окном премьер-министра - я все равно не поверю.
     - О чем толкует этот недоумок? - громко спросил граф
аббата. - Может, так в Некитае принято напрашиваться на
поединок?
     Аббат примирительно отвечал:
     - Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда
им знать христианские понятия!
     Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную
фразу:
     - Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь!
     - Вот именно,- гордо отвечал граф. - Не на такого напали,
и чем раньше это все поймут, тем лучше!
     В ответ на это некитаец стал делать губой и руками
какие-то странные жесты, явно направшиваясь на ссору. Вокруг
них стал собираться кружок.
     - Что это с графом? - послышалось за спиной у графа
Артуа.

                         - 29 -
     - Да вишь, плохо облили - все еще не остыл парень,-
отвечал кто-то.
     - Так яйца ему надо оборвать - глядишь, и успокоится,-
произнес еще кто-то.
     Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть
негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все
дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило
волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой
молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у
противоположной стены европейца с моноклем - того самого, что
порвал бумажку с адресом.
     - Прошу прощения,- осведомился граф Артуа у своей дамы,-
вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем?
     Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой.
     - Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник,-
разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте.
     Рядом с прусским посланник сидел еще один человек
европейской внешности - с мясистым красным лицом, с рыжеватыми
бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами.
     - А! - сказал граф. - Понимаю... А кто вон тот, с
бакенбардами?
     - Это британский посланник, сэр Тапкин,- отвечала дама. -
Кстати, меня зовут Зузу.
     - Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом,-
сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться.- О, прошу
прощения за оплошность, признаться, я не решился
поинтересоваться прямо.  Кстати, позвольте представиться:
наследный граф Артуа из гасконской ветви.
     - Да уж знаю,- вновь хихкнула дама.
     В этот момент к столу, где находились граф и аббат,
подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором
виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга - очевидно,
кравчий - громогласно объявил:
     - Внимание! Специально для наших дорогих французских
гостей - национальное французское блюдо. От императора!..
- слуга сделал торжественную паузу. - Лягушачья икра,
господа!..  Приятного аппетита.
     Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному
подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал.
При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот,
а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися
лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило.
     - Я знаю,- прошептал он аббату,- это подлость
Пфлюген-Пфланцена!
     Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с
места и объявил в парадном тоне:
     - Выражаю нашу общую признательность его величеству за
внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак
нашего доброго отношения, а также не желая себе положения
исключительности... мы с аббатом единодушно решили - послать
оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по
Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин - примите от
нас эту икру!
     Зал разразился рукоплесканиями.
     - Как благородно! - восхищенно произнесла Зузу. - Вот
она, французская косточка!
     Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на
речь графа поднялся британский посланник и произнес:

                         - 30 -
     - Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как
вы выразились, граф, соседей по Европе. Право - мы с бароном
сердечно тронуты.
     - Э! - сказал себе граф Артуа. - Где-то я слышал этот
голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах
императора всего час назад?
     Меж тем, Тапкин продолжал:
     - Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар.
Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов
привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра - дар императора,
а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И
в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском
дворе, получаем от его величества свою традиционную
национальную пищу. Я, в частности,- ростбиф и пудинг с
изюмом,- сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины
ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже
издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки
немалый горшок с пудингом. - А барон...
     - А я получаю,- горделиво заявил барон Пфлюген,- тушеную
капусту с сосисками и говяжий студень,- и он показал тарелку с
горой сосисок и капустой - у графа и аббата так и заурчало в
животе от вида сосисок и ростбифа.
     - Так что,- заключил Тапкин,- мы вынуждены отказаться от
великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте,
господа, свою икру сами!
     Зал снова зааплодировал.
     - Тоже очень велкодушно,- растроганно промолвила Зузу. -
Ах, вы, европейцы такие воспитанные!
     А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний,
назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих
и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг еще не
сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат
поднялся с места и заявил:
     - Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей
икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться.
Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! -
спасибо за адресок, то есть,- поправился аббат,- я хочу
сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться - пусть
эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем
есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии - и да
здравствует простота и скромность!
     Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо
возразила:
     - Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы,
граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей,- правда,
дорогой? - обратилась она к супругу.
     - Да пускай едят свою икру, чего там,- великодушно
согласился император. - Ешьте, мужики, сколько влезет, не
стесняйтесь! Я уже распорядился - вас теперь каждый день будут
так кормить. Так что кушайте на здоровье!
     - Приятного аппетита! - хором произнес весь зал, а
Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись.
     Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со
слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо,
но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и
чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками.
"Еще немного - и я сойду с ума",- подумал граф.
     Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и

                         - 31 -
теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей
дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства.
Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои
усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся
незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем
глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и,
рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в
лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста.
     - А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок
ветчины - вот такой,- увлеченно излагал аббат. - А Варсонофий,
как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! -
этот кусок - вот так! - видите? да и ням его - ням! ням! - и
весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок...
     - О,- улыбнулась дама, - Как вы, французы, любезны!
     - Да уж, мы такие,- отвечал аббат и, складывая окорок на
тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска.
     Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась
другая - графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли
так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на
стол. Но граф не потерялся и тут - он сделал вид, будто уронил
на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел,
граф - чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения
относительно истинной причины своего нырка под стол - пожал ей
коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно
сморкаться в рукав - его платок, как назло, куда-то
запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки -
разумеется, с тыльной нижней стороны - и выбрался наружу. Он
продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере
надобности, наклоняясь под стол и мазая о ее сиденье - с
нижней стороны - новую порцию соплей. Так он повторял свою
проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа,
сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие
пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех
передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему
новые испытания - каковы они, будет видно из дальнейшего
рассказа.
     Послышался чей-то крик:
     - Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет
этот негодник!
     Взоры всех обратились в сторону императора - крик исходил
от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у
трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже
знакомого графу чернокожего мальчишку.
     - Это учитель словесности, наставник нашего принца,-
разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа.
     - Как! - потрясенно воскликнул граф. - Вот этот
негритенок - сын императора, наследник престола?!.
     - Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца,-
ласково улыбнулась Зузу.
     - Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть
за ухо! - сказал граф сам себе. - Хорошо, что аббат мне
помешал.
     Меж тем словесник продолжал на весь зал:
     - Ваше величество! Я велел написать этому сорванцу
сочинение "За что я люблю папу" - и что же?
     - А что такое? - спросила государыня, сойдя с трона и
нежно обнимая свое дитя.
     - А вы прочитайте! - потребовал словесник и сунул
императору листок.
     Император начал было читать, но словесник снова
потребовал:
     - Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали!
     Император начал было читать:
     - За что... что я не... - побагровел и сказал: - Что-то я
не разбираю почерка.
     - Дайте сюда, я сам прочитаю,- словесник забрал бумагу из
руки императора и громко зачитал:
                     - За что я не люблю папу.
                     Сочинение.
ЗА ЧТО Я НЕ          Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю
ЛЮБЛЮ ПАПУ          его. По-моему, он козел. Один раз я налил
                    ему в ночной горшок апельсинового сока.
                    Так этот додик стал бегать и всем
доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал
пробовать. Он совсем додик - придет, че-то хнычет, хнычет... К
тому же, он мне не папа. Мой папа - конюх Ахмед. Мама сама
сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то
мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник.
     Поскорей бы это случилось.
     Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине
было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба -
император то наливался багровым цветом, как пион, то белел,
как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял
какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что
будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко
произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно
бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и
тут император заговорил.
     - Эта молодежь... - с глубокомысленным видом произнес он.
- Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских
порывов и... - император мелко закивал головой, что должно
было изображать мудрую снисходительность,- и жизнь берет свое.
Мы все были романтиками, а теперь вон... - и государь снова
мудро закивал,- жрать-то охота, небось!
     Зал облегченно перевел дыхание.
     - Да, да! - послышался отовсюду хор восклицаний. - До
чего точно сказано! У мальчишек - у них всегда в голове
романтика.
     Аббат Крюшон поднялся и громко сказал:
     - Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским
романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо,- хотя никто
не говорил ничего подобного,- а я говорю, что в его возрасте
подобная возвышенность  ума чрезвычайна похвальна! - да и
адрес мы помним без всякой бумажки!..
     Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво
кивнул ему. Посыпались новые восклицания.
     - Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад
души, это замечательно!
     - Конечно, конечно, сразу видать будущего поэта!
     С места поднялся один из придворных и сказал:
     - Ваше величество! Но если у наследника такая
романтическая душа и к тому же - незаурядные литературные
способности, почему бы с ним не позаниматься кому-либо из
наших мэтров?
     - Да, да! Например, Ли Фаню! - тотчас отозвался зал.
     Император несколько нахмурился - он был в размолвке с Ли
Фанем. Императрица же немедленно ухватилась за эти слова:
     - У мальчика литературный талант, а из-за твоего
Тарзана,- накинулась она на супруга,- наш лучший писатель Ли
Фань удален от двора (хотя Ли Фань сидел в это время за одним
из столов). - А кто же будет заниматься с ребенком?
     Тут встал из-за стола редактор одной из двух местных
газет Ван Вэй:
     - Ваше величество! Мы тут посоветовались и единогласно
решили... У нас тут есть избранный кружок любителей изящного -
"Золотой аргонавт". Мы туда, конечно, только самых лучших
стихотворцев берем, но у принца такой талант, что и
обсуждать-то нечего... В общем, мы его записали в почетные
члены с присвоением звания "золотой аргонавт". Так что пусть
приходит, мы его вырастим во всемирного поэта!
     "Золотой аргонавт" гордо оглядывался по сторонам, корча
рожи всем сразу.
     - Ну, вот видишь, обошлись и без Ли Фаня! - засмеялся
император.
     Зал дружно поддержал, вежливо похихикивая.
     - А я, ваше величество, из своего детства могу похожий
случай рассказать! Можно? - заговорил один из некитайцев, и
граф узнал в нем того, кто предлагал оборвать ему яйца.
     - Кто это? - спросил граф Зузу.
     - Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем,- охотно
объяснила Зузу.
     - Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет
тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла
держал - ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит,
была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня
моложе. Я уж ее и там тискал, и тут, - ну, кое-как сговорил
придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика
как на додика посматриваю - ну, еще бы, первая любовь. А
старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то
на конюшню пошел, захожу - а старик-то мой телку уже завалил
да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и
смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать - не
лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю ее и валял, пока
не натешился,- ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что
романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка!
     Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с
сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли
тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг
встал Ли Фань и громко произнес:
     - Гу Жуй, ты потаскушка!
     - Почему это? - обиделся Гу Жуй.
     - Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не
было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы
подольститься, да еще отца своего измарал, подлец!
     Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже
оправдываться:
     - Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя
- для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой
сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон
император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо
какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?
     Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу
Жую:
     - Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!
     - Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй.
     - А кто же бутерброд с таким говном будет есть! -
отвечал император и злорадно засмеялся.
     Императрица тоже была недовольна. Она досадливо
наморщилась и выговорила Гу Жую:
     - Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам
хоть у наших французских гостей!
     - А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. -
Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье
мажет.
     Граф Артуа побледнел:
     - Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий
клеветник! - гневно закричал он, выскакивая из-за стола.
     - Ничего не клеветник,- стоял на своем Гу Жуй. -
Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что,
боишься проверки?
     - Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,- торжественно
заявил граф,- или мы будем драться на шпагах!
     - Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно
спросил Гу Жуй.
     - Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно
закричали по залу.
     К графу подошло несколько некитайцев:
     - Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?
     - Пожалуйста,- холодно отвечал граф, торжествуя про себя
- он-то знал, что ничем не рискует.
     Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф
обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но
ведь он же ее не касался!..
     - Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их
намазать на мой стул?!.
     Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.
     - Я думала, по-французски так принято ухаживать... -
виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она
заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.
     Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на
злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать.
Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не
при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь
моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы
глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий
Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как
будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу
возмутиться их жестами - он был полностью потерян.
     - Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно,- укоризненно
попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман!
     Действительно, всяк согласится, что граф поступил
опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь
он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то
сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул
послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не
надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало:
думаешь одно, а выходит другое.
     Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя
только из-за голосов позади него:
     - Ты смотри, как икру наворачивает! Все-таки свое, родное
- его ничем не заменишь!
     - Ну, национальное блюдо есть национальное блюдо, да дело

                         - 35 -
здесь не в этом,- возразил другой голос. - Я верно слышал, от
икры потенция раз в десять сильнее - вот он и лопает за обе
щеки.
     - Так ты думаешь, он уж затевает к нашей государыне
подкатиться? - спросил первый голос.
     - Факт! - подтвердил второй. - Он еще только в залу
вошел, а я уж вижу: он к государыне в постель задумал.
     - Эх, как жрет-то все-таки - залюбуешься! - восхитился
первый. - Даже не солит!
     "О чем это они?" - с удивлением подумал граф и только
теперь заметил, что он вовсю уплетает лягушачью икру -
огромное блюдо перед ним было уже наполовину пусто, а граф как
раз остановил руку с полной горстью икры у самого своего рта.
Минутой позже он ощутил мертвую тишину, царящую в зале, а еще
через миг осознал и причину ее: оказывается, все вокруг
прекратили свои занятия и во все глаза таращились на графа -
как он пожирает свое блюдо.
     - Кушайте, кушайте, граф, что же вы перестали! - любезно
попросила государыня и ласково улыбнулась. - Мы все
любовались, глядя на ваш аппетит!
     - Я вас щиплю, щиплю! - прошипел аббат Крюшон. - Вы
чавкали на весь зал, прошу прощения, как свинья над корытом!
Не понимаю, как вы можете есть эту гадость?
     Графа едва не вывернуло прямо при всех, но, к счастью, в
этот самый миг император объявил:
     - Теперь, когда последний из гостей наелся, самое время и
малость встряхнуться. Танцы, господа!
     Все повскакали со своих мест, и множество пар закружилось
по полу в танцах, не слишком похожих на французские - они были
неизмеримо изящней по рисунку и по грациозности танцующих.
Граф и аббат, однако, не вошли в число танцующих - аббат как
лицо духовное, а граф был слишком подавлен. Он мрачно слонялся
из стороны в сторону в каком-то обалделом состоянии - не то
лунатик наяву, не то... хрен знает кто. Но не то аббат - он
был в самом приподнятом настроении и, расхаживая по залу, уже
выбирал, с кого бы ему начать обращение в первоапостольскую
католическую веру. Он заговаривал то с одним, то с другим,
знакомился, раскланивался, любезничал с дамами - в общем, не
терял времени даром. Однако аббат не подозревал, что каждое
его движение внимательно наблюдает пара настороженных глаз.
     Глаза эти принадлежали императорскому палачу. Человек он
был весьма достойный и почтенный, однако у палача была одна
черта - он во всех и каждом подозревал конкурентов. Ему
почему-то казалось, что все как один стремятся занять его
место, что они постоянно только о том и помышляют и строят
всякие козни с этой целью. Особенно ревниво он относился к
вновь прибывшим, а что до аббата Крюшона, то его палач
возненавидел с первого взгляда. Ему сразу стало совершенно
ясно: этот иезуит прибыл в Некитай исключительно с целью
оттеснить его от должности и самому стать императорским
палачом. Соответственно этому подозрению палач воспринимал и
все действия Крюшона с момента его появления во дворце: аббат
улыбался и заговаривал с каким-нибудь сановником - палач кожей
чувствовал, что аббат склоняет вельможу подговорить императора
в пользу аббата, аббат смотрел в сторону трона - само собой,
думал палач, французский колдун пытается мысленно уговорить
императора отрешить от должности палача - ну, и все в таком
роде.

                         - 36 -
     В это время аббат присмотрел себе кандидата в первые
прихожане - одну из дам, увядающую, полную и с томными
глазами, что, по опыту аббата, выдавало натуру, склонную к
религиозности. Он заговорил с ней:
     - Дочь моя, ты ведь давно мечтаешь услышать наставления
об истинной христианской вере, правда?
     Палач не слышал этих слов, но по постному выражению на
лице аббата мгновенно распознал: аббат выпрашивает себе его
должность! Он не мог долее выносить этого. Палач подскочил к
аббату с самым решительным видом и крикнул тому в лицо:
     - Да хватит уже, аббат, прекратите это! Когда же вы
наконец поймете - император не поставит вас на фелляцию!
     Аббат не знал, что такое фелляция, и не понял слов
палача, однако моментально сообразил, что необходимо
немедленно дать отпор наглому язычнику. Он вытащил заветную
заточку, принял надлежащую позу и кротко процедил сквозь зубы:
     - Вот вы говорите, что император не поставит меня на
фелляцию, а император поставит меня на фелляцию!
     И аббат победоносно посмотрел прямо в глаза своему
противнику. Окружающие их придворные тотчас разделились на две
партии. Большинство приняло сторону палача и накинулось на
аббата:
     - До чего довести человека! А ведь и пяти минут не
беседуют!
     - Аббат, вам же сказали! Вас же не поставят на
фелляцию, зачем вы изводите нашего палача?
     Однако у аббата нашлись и союзники. Так, Гу Жуй, несмотря
на свою давешнюю размолвку с одним из французов, по
достоинству оценил прямоту и полемический задор аббата. Он
восхитился:
     - Нет, вы только посмотрите! Только-только приехал в
Некитай, а уже довел до белого каления нашего палача! Нет,
господа, это просто талант  - остается только шляпу снять!
     - Что это там происходит? - полюбопытствовал император,
заметив с высоты трона эту полемику.
     - Аббат с палачом ведут диспут о вере,- доложили
властителю.
     - Теологический диспут с палачом? - поразился император.
- Но зачем же аббату тратить свой жар проповедника на палача!
Отведите, немедленно отведите аббата к нашим подвижникам -
вот с кем он сможет потолковать всласть.
     К аббату подошли двое придворных и предложили:
     - Святой аббат, император спрашивает - не хотели бы вы
изложить свое учение в более подобающей обстановке? Наши
богословы жаждут вашего выступления!
     - Как христианский миссионер могу ли я уклониться от
религиозной дискуссии? - отвечал аббат. - Конечно, я всегда
готов исполнить свой долг - наставить в истинной вере.
     Аббата повели куда-то прочь из залы, потом спустились в
какое-то подземелье, потом вошли в какую-то странную комнату,
перед входом в которую качалось какое-то подобие белой ладони
размером в рост человека из неизвестного белого материала,
похожего на слоновую кость. Аббат проскочил под ладонью и
проник в эту комнату, и вдруг - послышался резкий сухой треск,
будто рвалось полотно, и - аббат неожиданно очутился в некоем
подземелье или пещере. Впрочем, она была довольно
вместительной - в пещере находилось человек пятнадцать или
больше. С изумлением аббат узнал в одном из них графа Артуа,
только тот был почему-то совершенно обнажен и лежал на полу,
задумчиво подперевшись рукой. Впрочем, раздет был не только
граф - на половине этих пещерных жителей не было никакой
одежды. Человека три увлеченно толковали меж собой.
     - Да нет же,- горячо доказывал кто-то лысый в очках,- вы
не понимаете! Все дело в том, что 4собственно логический, или
формально-логический, или просто логический момент в
предметной сущности слова необходимо тщательнейшим образом
отличать как от эйдетического момента, так и от разных
диалектических моментов эйдоса, например, от
энергийно-символического, и уж подавно от тех моментов слова,
которые относятся не к предметной сущности слова, а к его
абсолютно меональным оформлениям, например, к аноэтической
энергеме, рождающей из себя психическое!5
     - Это дискутабельно! - мгновенно возразил другой язычник
в набедренной повязке. - Васубандху совершенно иначе трактует
проблему едино-множествености пуруш!
     - Э, господа,- отвечал на это третий спорщик,- да вы же
оба эпигогику забывате. Эпигогику вам, батенька, надо
подтянуть, эпигогику!
     - Граф! - воскликнул меж тем удивленный аббат. - Как вы
сюда попали? Вот не думал, что вас может привлекать
религиозный диспут... Но зачем вы разделись?
     Граф Артуа молча кивнул головой, давая знать, что узнал
аббата, но не отвечал. Остальные, перестав дискутировать,
принялись рассматривать аббата.
     - Простите, господа, а где я нахожусь? - задал вопрос
аббат.
     - Среди просветленных, дорогой,- отвечал кто-то смуглый и
крючконосый. - В самой, слушай, Шангри-Ла!
     - А! Это место, где скрываются отпетые язычники, дабы
пакостить добрым христианам? - припомнил аббат. - Что ж, я с
радостью приобщу вас к истине христианского учения.
     - А в чем заключается эта истина? - последовал вопрос.
     Аббат окрыл рот, чтобы ответить, и вдруг с изумлением и
ужасом ощутил в своей голове полное зияние - он не помнил ни
строчки из Писания! Хуже того, вообще все догматы святой веры,
как по мановению волшебной палочки, в один миг покинули его
ум,- аббат даже не мог вспомнить, кто такой Саваоф и чем он
замечателен. И это еще было не единственной неприятностью:
аббат вдруг почувстовал, что забыл посетить до начала
дискуссии кое-какое помещение, дабы избавиться от излишков
жидкости, и теперь этот избыток подавал властные позывы. Но
если злые язычники, наведшие на аббата свое помрачение,
ожидали, что избранник ордена иезуитов откажется от дискуссии,
то они жестоко просчитались. Аббат Крюшон не собирался
сдаваться так просто. Ничем не выдавая своего замешательства
перед этими еретиками, аббат бойко отвечал:
     - Нет ничего проще святой истины. Перво-наперво, надо
исполнять все заповеди, во-вторых, жертвовать на Божью
церковь, в-третьих, почитать священника твоего, ну и, терпеть,
потому что Господь терпел и нам велел!
     Просветленные Шангри-Ла переглянулись.
     - Хм-хм,- произнес один из них. - А вот хотелось бы
знать, какова наипервейшая заповедь?
     - Ну, если по порядку, то первейшая обязанность каждого
христианина - это двести девяносто раз переписать своей рукой
Письмо Счастья,- отвечал аббат ни на миг не задумываясь. -
Во-вторых - собственно, это даже во-первых,- нельзя громко
пускать ветры, находясь в обществе - это очень неприлично.
В-третьих, надо стричь ногти и любезно говорить с дамами.
Четвертое...
     - Все, все, достаточно,- прервал его один из отшельников.
- А вот хотелось бы еще знать - как надлежит почитать
священника твоего?
     - О,- охотно делился сокровенной истиной аббат,- в этом
нет ничего сложного. Нужно всячески ублажать его, вот и все.
Например, если ты встретил священника где-нибудь на улице, то
надо скорее подойти и предложить ему взаймы деньги, а потом не
требовать их назад. Далее, надо как можно чаще звать
священника в дом пообедать и готовить самые сытные и вкусные
блюда. Потом, подобает почаще водить к нему на исповедь свою
жену, а если дочка вошла в пору, то и ее,- и надлежит их
оставлять на исповеди на часок-другой, а самому вставать на
часы у дверей и следить, чтобы никто не помешал. Тогда жене и
дочери уж не вздумается гулять с кем-нибудь, яко блудливой
козе. Потом, надо узнавать, нет ли у батюшки каких-нибудь
святых занятий,- например, он любит нюхать табак или пить
кофе,- ну и, надлежит оказывать ему всяческую помощь в этих
молитвенных трудах, покупать месячный запас лучших сортов
табаку и кофе. В общем, священника надо почитать всеми
доступными способами. Как видите,- закончил аббат Крюшон,- в
христианском учении нет ничего непонятного.
     - Понятно,- протянул кто-то.
     - Ах, Фубрик, как он излагает! - восхищенно сказал
другой. - Заслушаться можно.
     - Ну что, язычники, будете креститься? - спросил аббат.
     Не отвечая на его вопрос один из просветленных окинул
взглядом свою шайку и спросил:
     - Ну, мужики, что скажете? Вот ты, Зара?
     - А что,- задумчиво протянул тот, кого назвали Зарой,-
чем это хуже "Популярной Библии в картинках"...
     - Да и письмо счастья у нас давно никто не писал,-
поддержал другой язычник. - Чего там, пущай проповедует!
     - Но сначала надо испытать его на Страшном Суде,- сказал
Зара. - Как думаешь, Готама?
     - Согласен,- кивнул Готама.
     - А ты, Сен-Пьер? Фома?.. Жомка?.. Киви-Кави?.. Ходжа?..
     - Согласен... согласен - понеслось по помещению.
     - Итак, аббат,- заговорил  старший, по видимости,
просветленный. - Мы обращаемся вам вот с какой просьбой. Вы
ведь верите в загробное воздаяние?
     - А как же,- подтвердил аббат,- все помрем и к чертям
пойдем.
     - Ну вот, мы и хотим просить вас взять на себя роль судии
- разобрать дела усопших и воздать им, что причитается.
     - Нет ничего проще,- отвечал аббат. - Где тут усопшие?
     В один миг очертания подземелья расплылись и как бы
отодвинулись куда-то далеко, хотя непонятным образом все
присутствующие в пещере продолжали оставаться где-то рядом. А
перед аббатом возникли души - впрочем, выглядели они вполне
телесно. Это были те, чью загробную долю надлежало определить
на суде, а также обвинители и свидетели и все прочие, кому
полагается быть в подобных случаях.
     - Говорите, усопшие! - повелел ангел смерти с пылающим
мечом в деснице.

                     Вперед выступил большой пестрый кот и
                    человеческим языком произнес:
КОТ И СОБАКА         - М-мя-я-у! А что хочет услышать
НА СТРАШНОМ         достопочтенный суд?
СУДЕ                 - Свидетель, расскажите про этих людей,
                    про своих хозяев,- показал мечом ангел.
                    - Как они с вами обращались?
     Кот горько заплакал. Всхлипывая, он начал горестную
повесть о невообразимых издевательствах и мучениях:
     - Это волосы дыбом, как со мной обращались. Подумать
только - назло кормили красной рыбой, сметаной и мясом, чтоб я
растолстел и страдал от одышки! Уж не хочу - нет, несут на
руках и у чашки посадят - давай, мол, ешь, мы нарочно устриц
тебе купили! На улицу пойдут - и того хуже... Бывало,
заберешься на дерево, сидишь на верхушке, мяукаешь со страху,
так они еще полезут и снимут, чтоб дальше мучать! А то сядут и
шерсть расчесывают и бороду чешут, пока совсем не обессилею...
     Кот зарыдал не в силах дальше продолжать рассказ о
перенесенных страданиях. Публика в зале гневно роптала и
ахала, сопереживая несчастному животному:
     - Казнить таких! Бедный котик... Изверги!
     - Господин судья! - обратился ангел. - Тут у нас еще одно
похожее дело. Не соблаговолите ли заслушать и его, а уж потом
вынести приговор по обоим делам сразу?
     - Зовите следующих грешников,- распорядился аббат,- ему,
впрочем, уже было ясно, какой вердикт нужно вынести.
     - Свидетель собака! - громким голосом повелел грозный
ангел. - Что вы можете сказать об этих усопших, твоих
хозяевах?
     - Г-гав! - вымахнула вперед кудлатая, тощая как скелет
собака. Она принялась вилять хвостом и прыгать на
свежеприбывшие души, стремясь лизнуть их в лицо.
     - Отвечайте же, собака! - потребовал ангел.
     - Ой, такие хорошие люди, такие хорошие! - начала
рассказывать кудлатая собака. - Добрые: целых два раза в
неделю, а иногда и чаще плескали в чашку помои, вот как хорошо
кормили! А ласковые какие - никогда не было, чтоб долго били -
так, огреют палкой разок-другой в шутку да и повалятся спать
тут же у конуры. А как играли со мной всегда, как баловали!..
     - Как именно, свидетель? Отвечайте!
     - Возьмут да в шутку сигарку горящим концом в нос ткнут,
а потом сами же смеются,- ласково повествовала собака, не
переставая махать хвостом. - Родненькие мои!.. Как в раю у них
жила, чистые анделы!..
     Зал плакал от умиления.
     - Вот ведь не все такие изуверы, как те,- вздохнула
какая-то сердобольая женщина, утираясь платком.
     - Господин судья! - обратился ангел. - Вы всесторонне
ознакомились с показаниями. Каким будет ваше решение по обоим
делам?
     - Удивляюсь, что вы спрашиваете,- отвечал аббат. -
Кажется, все и так проще пареной репы. Разумеется, каждому
надо воздать по заслугам.
     - Итак, ваш приговор в отношении кота? - вопросил ангел.
     - Ну, коль скоро он так страдал,- рассудил аббат,- а ведь
сказано: страждущие будут утешены,- то после этих адских мук
ему надлежит заслуженное блаженство. Пускай он проживет новую
жизнь у добрых хозяев - вот тех самых, что так славно
заботились о кудлатке.

                         - 40 -
     - М-я-я-а-у! - заверещал кот, вытаращив глаза.
     - Тихо! - грозно приказал ангел, и кот заткнулся.
     - А какое наказание вы назначите этим изуверам, его
хозяевам?
     - Само собой, им должно воздать око за око - то есть теми
же муками, которыми они язвили несчастное животное. Пускай,-
приговорил аббат,- кот станет их хозяином и воздаст им сполна
всем тем, что получал от них.
     - А значит,- уточнил ангел,- коту присудить и собачью
жизнь, и эту?
     - Вот именно.
     - А каков ваш вердикт в отношении добрых хозяев и их
собаки?
     - Собачка, само собой, должна отплатить добром за добро,-
отвечал аббат Крюшон,- а то есть, приговаривается содержать
каждого из хозяев всю их жизнь в условиях такого же
блаженства, в каком и они ее держали.
     - Ну, а чем вознаградить добрых хозяев?
     - А хозяева, раз они такие веселые люди,- вынес решение
аббат,- пусть ложатся, сняв штаны, в лужу задом кверху,
вставляют себе в известный проход запаленную сигарку и кричат:
ту-ту! мы плывем на "Титанике"! - а сигарка пускай себе
сгорает до конца, и пусть вокруг летают херувимы и нежно
играют на арфах!
     Зал поднялся в единодушном порыве и рукоплесканиями
встретил историческое решение мудрого судьи. Однако всего
через миг все пропало. Аббат не успел насладиться заслуженными
почестями, как уже вновь оказался в прежней пещере.
     - А что, мужики, годится,- произнес тот, кого назвали
Фубрик. - Я бы только еще присудил собаке жизнь кота прожить -
надо же ей и эту сторону медали узнать. А в остальном -
полностью согласен.
     - Молодцом, аббат! - одобрили и другие язычники.
     - Ну, аббат,- заговорил старший из просветленных,- со
Страшным Судом вы справились, тут ничего не скажешь. Раз так,
отдаем вам в приход Некитай - проповедуйте, пока не надоест,
все равно хуже не будет. А на память о нашей встрече вот вам
подарок.
     Он протянул аббату какой-то большой бумажный сверток,
перевязанный красной тесемкой и скрепленый большой печатью с
латинскими буквами.
     - Что это? - полюбопытствовал аббат.
     - Здесь послание, в котором ваш высший церковный иерарх
по достоинству оценил ваш миссионерский подвиг,- отвечал
шамбальеро.
     Аббат сдела шаг из пещеры и вдруг заметил прислоненную к
стене большую дубину. Не раздумывая ни мгновения, аббат
схватил дубину и обрушил ее на череп старшему из этих
язычников - "С головки начинать надо,- мелькнуло в голове у
него. - Вожака прикончу, а там дело легче пойдет!" Увы! - глаз
и рука подвели аббата - он промахнулся и вместе с дубиной
покатился по каменному полу.
     - Куда ему, косоглазому,- лениво отозвался один из
шамбальеро.
     - Не созрел еще,- согласился другой голый язычник.
     А вслед за тем снова послышался сухой громкий треск, и -
бум! - аббат вновь оказался у дверей парадной залы во дворце
императора. Не утерпев, аббат распечатал дарованный ему

                         - 41 -
свиток. Он оказался скрученной в трубку книжицей - тонкой, но
состоящей из листов большого размера. На титульной странице
был выведен крупными буквами заголовок: "Энциклика и булла
его святейшества папы римского. О богомерзких хулах и
измышлениях негодного еретика аббата Крюшона на святое учение
Господа Нашего Иисуса Христа". В глазах аббата потемнело, он
мешком осел на пол и тут, прежде чем потерять сознание, не
утерпел вторично: горячая жидкость безо всякого участия воли
аббата неодолимо вырвалась на свободу из его телесных недр
и весело зажурчала по мраморному полу...
     Тем временем, пока наш аббат проводил время в
теологическом диспуте с просветленными Шамбалы,- а побывал он
именно там, ведь Шангри-Ла и Шамбала - это одно и то же, и кто
не знает этого, тот негодный бездельник, козел и гондурас, но
это нам сейчас обосновывать ни к чему, так как речь пошла о
графе Артуа, а он не гондурас и не козел, но благородный
гасконец с любвеобильным и отважным сердцем,- так вот, с ним
произошло тоже нечто весьма замечательное.
     Сначала граф ходил взад-вперед, помышляя, как бы ему
убраться из дворца да и вообще из этой скверной страны, и не
чаял уже ничего хорошего из своего - так думал граф -
бесславно погубленного путешествия. Краем уха он ловил обрывки
разных разговоров, и иные из них заинтересовали бы его в
другое время. Так, прислонившись к одной из колонн, граф
услышал, как два сановника вполголоса обсуждали ляпсус с
сочинением принца:
     - А ты заметил, как император-то задергался, когда при
нем это пакостное сочинение прочитали?
     - Да? А что такое?
     - Как что - так весь и перекосился, так и побагровел...
     - Да? Но он же сказал - его романтика принца растрогала?
     - Да какая к свиньям романтика - императору в рот при
всех нагадили, а он и притворился, чтобы сраму меньше было!
     - Ай-ай! А мы ему верим...
     - То-то - верь да оглядывайся - вон, у него уже и граф
шпионит, да не туда смотришь, вон он - за колонной спрятался.
     Граф отошел от колонны, не вступая в спор с
подозрительными придворными. Он только постарался получше
запомнить их лица, чтобы при случае узнать имена, а там...
видно будет. Граф бросил взгляд в сторону престола и увидел,
что его соседка по столу, Зузу, взошла к трону и что-то
оживленно рассказывает императрице, хихикая и поглядывая на
графа. Государыня, внимая рассказу своей фрейлины, тоже
бросала в сторону графа пылкие взоры. "Хм,- приободрился граф
Артуа,- это что-то значит!" Чутье опытного сердцееда не
подвело графа - к нему пробрался слуга и негромко пригласил:
     - Граф, государыня умоляет вас оказать ей честь личным
знакомством и беседой тет-а-тет... Прошу вас - следуйте за
мной.
     Он повел графа прочь из зала и немедля за своей спиной
граф Артуа услыхал голоса досужих завистников:
     - Ну, что я говорил! Уже к императрице побежал, кобель!
     - Само собой, а зря что ли он лягушачью-то икру горстями
ел!
     - А я сразу сказал - он только вошел, я уж вижу - жиголо
это! Вишь, французы - самого породистого прислали: злой, нос
крючком, ляжки во, от сопель так и лопается - жеребец лучшего
завода!
     - Это они против англичан интригуют, фаворит чтоб свой
был.
     - Э,- возразил кто-то на это,- какой хошь фаворит, а
Ахмеда ему все равно не переплюнуть!
     - Ну, Ахмеда куда переплюнуть! - согласились все хором. -
Это конечно, но для новинки-то, на переменку с Ахмедом!.. Ты,
смотри, как побежал!..
     Графу страсть как захотелось повернуться и отразить эти
измышления в стиле аббата Крюшона: вот вы говорите, что мне не
переплюнуть Ахмеда, а мне его запросто переплюнуть! Но
благородный граф счел ниже своего рыцарского достоинства
вообще пререкаться с этими ничтожествами - и то сказать, их-то
не звали в будуар императрицы для частной беседы.
     А графа ввели именно туда. Императрица сделала слуге знак
удалиться и ласково позвала графа к себе:
     - Ну же, граф, придвиньте ваш табурет ближе... Еще ближе,
еще... вот так, да... Я хочу побеседовать с вами как с другом
- запросто.
     Их колени уже почти соприкасались.
     - Моя Зузу,- поведала императрица,- рассказала мне о
вашей галантности за столом - вы ведь не будете сердиться на
эту кокетку, ведь правда? Мы, женщины, бываем так откровенны
между собой...
     - Мадам,- отвечал граф как истинный рыцарь,- мое правило
- никогда не сердиться на даму, что бы она ни сделала...
     - О,- с восхищением протянула императрица, - как это
благородно! Ах, граф, нам так недоставало человека, подобного
вам! Вы представить себе не можете - я так одинока...
     Государыня коснулась руки графа Артуа безотчетным
движением человека, ищущего участия. От этого прикосновения
графа обожгло как гальваническим разрядом. В один миг все
исчезло, все рассеялось - и нелепые дорожные происшествия, и
выходки аббата, и оплошность с обсморканным стулом - что могла
значить вся эта суета сует и всяческая суета, когда на графа
смотрела Она, и Она была в двух шагах, Она нуждалась в его
помощи, Она взывала к нему!.. - а больше ничего и никого не
существовало в этой прекрасной вселенной, пылающей светом
Любви во всех звездах своего прекрасного неба.
     - О, мадам,- мужественным голосом отвечал граф,- вы не
одиноки более - мое путешествие привело меня сюда, чтобы
здесь, подле ваших ног...
     - Чтобы что? - слегка улыбнувшись, спросила императрица,
жадно внимавшая словам своего собеседника.
     - Чтобы служить вам любым способом, каким вы пожелаете,
прекраснейшая из прекрасных,- отвечал граф и встал на одно
колено.
     Глаза государыни сияли как звезды. Ее грудь трепетно
вздымалась, выдавая обуревающие ее чувства. Она взяла ладонь
графа в свои ладони и нежно сжала ее.
     - Вы так взволновали меня, граф...
     Она прижала его руку к своей груди:
     - Вы слышите, как бьется сердце? - она медленно опускала
ладонь графа все ниже и оставила ее на своей коленке. Граф,
как бы в рассеянности, подвинул ее несколько глубже вдоль
прекрасной ноги. Императрица сдвинула ноги, крепко сдавив руку
графа на полпути к дикой розе, и прошептала срывающимся
голосом:
     - Мне так не хватает понимания, сочувствия, ласки...
     - Вы найдете это в моем сердце, ваше величество,- пылко
отвечал граф, пытаясь продвинуть свою руку еще глубже к
заветной цели, но, однако, безуспешно.
     - Ах, граф, вы так горячны! - пролепетала императрица,
почти уже не владея собой. - Пожалуй, вам не стоило есть
столько лягушачьей икры!
     Граф не успел ответить, ибо в эту самую минуту скрипнула
дверь, и в будуар внезапно вошел государь со свитой. Он нес в
руках какую-то бутыль с желто-зеленой жидкостью.
     - Дорогая! Поздравь меня... - начал император с порога и
замолк с открытым ртом, узрев пикантную сцену.
     Безотчетным движением граф попытался вырвать свою руку,
заключенную между сжатых ног своей дамы, чтобы придать
происходящему вид мало-мальской благопристойности. Но,
очевидно, под влиянием неожиданности, ноги императрицы свела
судорога - рука графа была словно зажата в стальных тисках, и
он едва не вскрикнул от боли из-за своего безуспешного рывка.
"Как, однако, сильны бедра императрицы!" - вторично поразился
граф. Он был вынужден так и оставаться - с рукой между ног
чужой жены на виду у ее мужа и всех прочих.
     Весь в красных пятнах, император жалко улыбнулся и
попытался съязвить:
     - Вы бы хоть форточку открыли, а то так и воняет потом!
     Бледная как мел государыня вся задрожала от едва
сдерживаемого гнева.
     - Карды-барды! - тихо, но злобно процедила она сквозь
зубы.
      Императрица глядела на своего супруга исподлобья, как
затравленный зверек.  Смешавшийся было император попятился на
шаг, но тут же овладел собой и гордо провозгласил:
     - Народу необходима уринотерапия, я иду проповедовать
уринотерапию!
     - О, да, ваше величество! - поддержал хор придворных. -
Да! Шветамбары уже во дворе, ваше величество!
     И вслед за тем император высоко вскинул голову,
развернулся и покинул покои императрицы вместе со свитой.
"Н-да, положеньице!" - подумал бледный граф. Он снова
попытался пошевелить своей рукой - и не смог.
     - Государыня! - взмолился граф. - Да отпустите же,
наконец, мою ладонь!
     - А я и не держу ее,- отвечала императрица неожиданно
спокойно.
     Она раздвинула ноги, перекинула правую через руку
коленопреклоненного графа, встала с кресла и отошла к окну.
Граф с изумлением увидел, что его рука действительно была в
стальном кольце - из дна кресла выставлялись два стальных
полуокружья, и между ними-то и оказалась его запястье! Он
попытался разжать эти кандалы - и не мог.
     Императрица меж тем курила у окна спиной к графу. Граф
хотел снова окликнуть ее и вдруг ощутил больный укус сзади. Он
обернулся - это были проделки принца: пакостный мальчишка
издали тыкал в зад графа неким подобием кусачек, приделанных к
двум длинным прутам.
     - Прекратите, принц! - гневно воскликнул граф. - Что вы
себе позволяете?!.
     - Ты зачем к моей мамке под подол лазишь, гнида? -
отвечал на это "золотой аргонавт".
     Граф отпихивал эти удлиненные челюсти то свободной рукой,
то ногами, но его маневры были затруднены из-за прикованной
руки. Наконец он воззвал:
     - Ваше величество! Помогите же - я не могу высвободить
руку.
     Императрица отвечала не оборачиваясь:
     - В левом подлокотнике защелка, нажмите ее.
     Граф, кое-как уворачиваясь от щипков, ухитрился отыскать
рычажок и нажать его. Наручники сдвинулись, и граф вытащил
руку.
     - Ну, я тебе покажу, паршивец! - в сердцах произнес он и
хотел схватить негодного принца.
     Но тот сделал графу нос и нырнул куда-то за занавеску.
     - Граф, подойдите ко мне! - позвала меж тем государыня.
     Потирая пораненное запястье и почесывая слегка укушенный
зад, граф приблизился к ней.
     - Взгляните-ка в окно! - предложила императрица.
- Наверняка вам в своем Париже не доводилось видеть такого.
     Что верно, то верно - толпу, подобной той, что гудела под
окнами дворца, во Франции встретить было мудрено. Численно это
скопище не было таким уж огромным - пожалуй, Бастилию брало
еще большее количество головорезов. Но даже среди них не было
столько полностью обнаженных - собственно, в некитайской толпе
таких было большинство. Они о чем-то громко кричали, вздымали
руки, чего-то, казалось, требовали, потрясали факелами и
плакатами - и все это красиво освещалось яркими фонарями и
светом из окон дворца, равно как и немыслимо крупными звездами
некитайского неба. Божественное зрелище! - залюбовались все
придворные, надзирающие из окон.
     - Кто эти голые мужчины, сударыня? - сухо спросил граф -
он дулся, что императрица приковала его руку.
     - Это дигамбары, к которым примкнули отдельные
шветамбары,- отвечала императрица, задумчиво глядя вниз.
     - А кто они? Что им нужно здесь? - удивлялся граф.
     - По всему, они хотят видеть нашего всесовершеннейшего
правителя, божественный светоч Некитая,- моего царственного
супруга,- молвила в ответ государыня. - Сейчас мы все увидим.
     Женское чутье не обмануло императрицу - скоро показалась
процессия, возглавляемая императором - и между прочим, граф с
удивлением заметил, что между всех трется и аббат Крюшон с
каким-то свитком в руке.
     - Хм,- протянул граф,- а что же Крюшон-то здесь делает?
     А аббат Крюшон был просто-напросто в полной прострации,
узнав о том, как в Ватикане расценили его деятельность
миссионера. Столько трудов, невзгод, лишений, пламенных
проповедей, честолюбивых надежд - и вот!.. Кровью обливалось
сердце аббата, как пеобанный слонялся он по двору с папской
энцикликой под мышкой. То он хотел сбросить с себя сутану и
свой сан и примкнуть к дигамбарам, забыть все, слиться с этой
веселой шумящей толпой, обрести недоступную европейцам
мудрость Востока, стать сияющим вестником Шамбалы... То аббат
страстно алкал искупить свою вину перед святым престолом и
пострадать за истинную веру - например, неделю есть лягушачью
икру... То он попросту торчал от всего происходящего, не
понимая толком, что происходит вокруг, где он, кто он...
     А меж тем, дигамбары завидев императора несколько
поубавили гомон и выстроились перед ним в более или менее
ровную линию. Император высоко поднял бутыль с жидкостью
зелено-желтого цвета и встряхнул ее.

                         - 45 -
     - Молодцы дигамбары и примкнувшие к вам отдельные
шветамбары! - возгласил он. - А также торчащий от всего этого
аббат Крюшон!
     - Го-о-о!.. - отозвалась толпа.
     - Хорошо ли вы меня слышите?
     - Любо, батько! - заволновалась толпа. - Любо! Гуторь
дальше!
     - А видите ли вы эту бутыль?
     - Видим, батько!
     - А что там, хлопцы? Знаете?
     - Не знаем, батько... чи пиво доброе, чи самогон!
     - Ну-ка, подайте мне стакан,- повелел император.
     Тотчас протянулась услужливая рука со стаканом.
     - Ну-ка, кто тут у вас поматерей,- произнес император. -
- Вот ты, да, ты - выйди-ка сюда,- приказал он седоусому
дигамбару с бритой головой.
     - А чего я? Чуть что - сразу я,- заартачился было
дигамбар, но несколько дюжих рук вытолкнуло его и подвинуло к
императору.
     По знаку императора в стакан щедро плеснули из бутыли.
Владыка принял стакан и, молодецки подбоченясь, протянул его
седоусому старшине.
     - Ну, пей, хлопец! - отечески напутствовал император.
     Дигамбар было глотнул, но тут же выплеснул все на землю и
начал плеваться.
     - Видать, крепкая, зараза! - заметил кто-то из толпы.
     - Да ни, то она не в то горло пошла,- возразили ему.
     - Ну как, хлопец,- понравилось? - спросил, отечески
улыбаясь, император. - Добре забирает, верно?
     - Не-ет! - простонал незадачливый испытатель. - Не добре!
     - А знаешь, что это? - спросил император.
     - Гадость какая-нибудь! - сердито отвечал седоусый
дигамбар, не переставая плеваться.
     - Нет, это моча,- поправил его император, все так же
улыбаясь.
     Дигамбар заплевался еще пуще.
     - А знаешь, чья это моча? - спросил император.
     - Ослиная, наверное!
     - Нет, моя! - снова поправил император.
     Дигамбар стал плеваться еще отчаянней.
     - Ну, хлопцы,- обратился император,- видите теперь, какая
польза от уринотерапии? Ну, кричите "любо" да приступайте с
Богом к процедурам!
     - Все-таки, как он умеет разговаривать с народом, верно?
-  произнесла императрица, повернувшись к графу.
     - Что-то я не вижу... - с недоумением отвечал граф, имея
в виду продолжить: чтобы он умел говорить с народом.
     И действительно, дело пошло не так гладко. Дигамбары и
отдельные шветамбары не только не закричали: "Любо!", но,
наоборот, гневно засвистели и закричали.
     - Тихо, тихо, тихо! - увещевал император, подняв руку.
     Наконец он кое-как унял этот страшный шум и вопросил:
     - Мужики! Кто хочет жить долго и ничем не болеть?
     Дигамбары зашумели, но отчего-то никто не вызвался. Тогда
император зашел с другой стороны.
     - Хлопцы! Знаете Ахмеда?
     - Зна-а-ем! - зашумела толпа.
     - Ну-ка, Ахмед, выйди сюда,- распорядился император, и к

                         - 46 -
нему подошел Ахмед - ражий негр в шароварах и с безобразным
лицом. - Ну, что скажете - крепкий хлопец?
     - Да, батько!
     - Ну так глядите сами! - и император принял вновь
наполненный стакан и протянул Ахмеду: - Пей, Ахмед!
     - Зачем? Не буду! - решительно отказался конюх.
     - На, пей! Полезно! - настаивал император.
     Они стояли друг против друга - император-некитаец с
лысиной, пожелтевшей от хронического питья мочи, и
верзила-конюх с разбойничим лицом, почерневшим еще в утробе
матери - оба непреклонные, решительные, готовые скорее пойти
на смерть, нежели поступиться своими принципами. Императрица
невольно залюбовалась ими.
     - Они - как два кипариса, правда? - доверительно
прошептала она, полуоборотясь к графу.
     Так длился этот безмолвный поединок стальных воль и
великих душ, и первым не выдержал Ахмед.
     - Слушай, тебе че надо, а? - заговорил он плачущим
голосом, надвигаясь на императора. - Тебе Ахмед что сделал?
Ахмед, по-твоему, железный, да? Тебе пососать дай, жене твоей
дай, за кобылами ходи... Да еще мочу пить! Не буду!
     Рассерженный конюх плюнул в императора и пошел прочь.
Император со стаканом в руке растерянно смотрел ему вслед - он
не ожидал этой вспышки и в глубине души сознавал, что
несправедлив к Ахмеду, требуя от него так много. Не зная, как
поступить, император поднял стакан и громко спросил:
     - Хлопцы, а может добровольцы есть? Ну, кто хочет
попробовать?
     Толпа дигамбаров зашумела явно неодобрительно. В этот
момент откуда-то из толпы вышел аббат Крюшон и, не говоря ни
слова, подскочил к императору. Он буквально выдрал стакан с
мочой из его руки и залпом выдул его. Какой-то миг аббат стоял
с лицом - как бы его описать? - в общем, с лицом человека,
глотнувшего из стакана с мочой - а затем выплюнул все, что
мог, на землю и, отплевываясь на ходу со стоном побежал прочь.
Толпа загомонила:
     - Вишь, не понравилось аббату!
     - Да гадость это!
     - Даже французский иезуит пить не может!
     В этот момент слуги зажгли свечи в покое императрицы.
Окно, откуда они с графом наблюдали за происходящим во дворе,
ярко осветилось. Кто-то из дигамбаров это сразу заметил:
     - Гляди-ка, вон баба в окне!
     - Тю, точно баба!
     - А мы голые все!..
     Толпа дружно загоготала. Кто-то узнал императрицу:
     - Эй, император! А это не твоя ли женка?
     - Точно, она! - узнали и другие. - Посмотреть на наши
сучки захотелось!
     - Го-го-го!..
     - Император, а ты штаны сними да тоже ей покажи! - с
хохотом посоветовал кто-то, и толпа дигамбаров снова
загоготала.
     - Да она, небось, уже у него видела! - прокричал кто-то
сквозь общий смех.
     - Го-го-го!..
     - Да, поди, не только видела, а еще в руки брала! - снова
выкрикнул кто-то.
     - Го-го-го!..
     - Да, наверное, не только в руки!
     - Го-го-го!..
     Император довольно улыбнулся - он любил так, по-свойски,
потолковать с простым народом, и теперь все так удачно
настроились на волну беззлобного балагурства. Он, поддерживая
установившийся тон, широко улыбнулся и подмигнул:
     - Дело, конечно, семейное, но между нами, мужики,- куда
надо, туда и брала!
     - Го-го-го!..
     - Так, поди,- прокричал, едва не захлебываясь от смеха,
седоусый дигамбар-старшина,- не только у тебя брала!
     - Го-го-го!..
     - У Ахмеда!
     - Да, поди, не только у него!
     Императрица как ужаленная отпрянула от окна. По ее
несчастному лицу шли красные пятна, в глазах стояли слезы, лоб
прорезала страдальческая морщина. Горькие складки легли у рта.
Она беспомощно оглянулась на графа и простонала:
     - Поскорей бы пришел чудо-моргушник!..
     С глубокой печалью и состраданием граф Артуа взирал на
страдания этой прекрасной женщины. "Как она одинока здесь! -
мелькнуло у него в голове. - Ее тут никто не способен
понять..."
     - Сударыня,- нерешительно заговорил он и протянул руку,
желая утешить эту великую женщину и властительницу.
     - Нет-нет! Не теперь, граф! - сделала императрица
отстраняющий жест. - Ах, никто, никто не понимает моего
разбитого сердца!..
     Она закрыла лицо руками и убежала к себе в спальню.
На пороге она обернулась, высоко вскинула юбки и с лукавой
улыбкой поманила графа пальчиком.
     Граф Артуа сделал было несколько несколько шагов к двери
в спальню, как вдруг оттуда понесся ритмичный скрип кровати и
стоны. Он остановился в смущении - что бы это могло значить?
     - О, Ахмед! - простонал кто-то голосом государыни. - О!
О! Сильнее! О!
     К стонам присоединилось мужское рычание. Граф застыл,
недоумевая, что ему предпринять. Внезапно безумная ревность
охватила его. "Пойду да выкину к хренам этого негра из
постели! - решил он. - А что, в самом деле!" Он уже шагнул к
двери, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло лицо
императора. Граф ошибочно подумал, что ему померещилось. Но
лицо вынырнуло снизу снова и вновь провалилось вниз, а со
двора понеслись крики:
     - Ура-а-а!.. Любо, батько!..
     - Ай да император!
     - Пи-во!.. Пи-во!..
     И вслед за тем лицо императора вместе с торсом так и
стало то выныривать снизу, то вновь пропадать. Граф Артуа
понял, что толпа дигамбаров вместе с отдельными шветамбарами
стала качать возлюбленного императора, божественный светоч
Некитая, на руках. Он пожал плечами и пошел прочь из будуара
императрицы - ведь не мог же он идти в спальню женщины,
когда за окном мелькает бюст ее мужа и пялится на него!
     Меж тем, догадка графа справедлива была только отчасти.
Императора не качали на руках - он подпрыгивал сам. Дело в том,
что под самыми окнами будуара располагался великолепный новый
батут, и император частенько на нем прыгал - ему это очень
нравилось, заниматься спортом. И теперь, желая показать свою
удаль и простоту, в порыве солидарности и близости к народу,
император залез на батут и стал подпрыгивать. А дигамбары,
довольные тем, что император оставил свою затею с
уринотерапией, единодушным криком приветствовали блестящее
выступление подлинного мастера и артиста,- ну, а император
нашел способ проконтролировать, чем там занимаются его жена и
заезжий граф.
     Впрочем, граф уже не наблюдал всего этого. На выходе из
будуара с ним приключилась новая неприятность. Едва он
переступил порог, как сзади кто-то подскочил и с силой цапнул
его за левую ягодицу.
     - Ах ты!.. - невольно вскрикнул граф от боли. Он
развернулся, стремясь поймать мерзавца: - Ну, я тебе сейчас!..
     Но он не успел - только чья-то темная тень метнулась
прочь за занавеску - и она, как будто, была крупней, нежели
полагалось быть тени принца. Сгоряча граф кинулся преследовать
негодного, как он думал, мальчишку. Но за занавесом оказалась
дверь, и она была заперта изнутри. Охая и хромая, граф побрел
прочь по коридорам полутемного дворца. Все гости уже
разъехались, редкие слабенькие лампы не освещали нигде ни
единого лица. Но в этот раз графу посчастливилось - слуги
подошли к нему сами и без лишних слов провели к выходу из
дворца. Тут же ему подали прямо к ступенькам рикшу. Теперь
граф уже не колебался, подобает ли христианину ехать на рикше.
Он нарочно громко сказал вслух:
     - А верное слово молвил аббат: какой это, к хренам,
ближний - это рикша!
     Он сел в коляску и ткнул кнутом в некитайскую спину:
     - Н-но, пшел!..
     Рикша подскочил на месте и сразу рванул с весьма
недурной скоростью. Пятки его так и мелькали в свете ярких
некитайских звезд. Чем-то он напомнил графу аббата - пожалуй,
своим пухлым телом.
     - Да,- сказал граф,- крепкий народ эти некитайцы. Разве
европеец смог бы бежать с такой скоростью да еще голыми ногами
по камням да еще в гору! А этот бежит - а ведь такой же
толстячок, как наш аббат! А аббат Крюшон - смог бы он развить
подобную быстроходность? Куда ему, жирному - через пару минут
задохся бы да повалился на мостовую. Хорошо, что Библия
запрещает ездить на аббатах, а то бы...
     Тут граф вспомнил, что не сказал рикше адрес.
     - Эй, парень! Ты адрес-то знаешь? Вези меня к дому А
Синя!
     Тут он припомнил, что не справился об аббате и добавил:
     - Да поживее, ты, кляча! Если моего аббата дома не будет,
то поедешь во дворец за ним.
     Рикша при словах графа как-то подскочил на бегу и что-то
нечленораздельно промычал. Он попытался было повернуть голову
к графу, но граф строго одернул хама, перепоясав его кнутом:
     - А ну, не балуй, ты, быдло! Пшел!..
     Рикша подкатил к дому А Синя и остановился, что-то
яростно мыча. Граф сошел с коляски и наказал:
     - Сейчас, я узнаю, прибыл ли уже аббат, и если нет, то
отправишься за ним во дворец.
     Рикша бешено взревел, мыча что-то совершенно
неразборчивое. Он развернулся вместе с шарабаном лицом к
графу, и благородный гасконец обомлел: это рикша был никто
иной как аббат Крюшон!!! Но как...
     - Аббат!.. - изумленно вскричал граф. - Зачем вы взялись
за этот рабский труд?
     - О-а-и-е-е-а!.. - простонал аббат - и граф только теперь
заметил в его рту тугой кляп.
     Как оказалось, и руки аббата были привязаны к оглоблям
шарабана. Граф принялся освобождать аббата, орудуя острием и
лезвием шпаги. Он не знал, как загладить свою невольную вину,
и рассыпался в извинениях.
     - Слово чести, аббат! Я не подозревал, что это вы...
Простите, ради Бога, что я так гнал вас всю дорогу... Бог ты
мой, да кто же вас привязал? Что случилось?
     Он вытащил изо рта аббата кляп, и тот простонал:
     - Из-де-ва-тель-ство!..
     Оттолкнув руку графа, аббат взбежал на крыльцо и хотел
открыть дверь. Но та оказалась заперта, и аббат, совершенно
лишась сил перед этой новой злополучностью, мешком рухнул на
ступеньки. Граф Артуа поспешил к нему, но и он не мог открыть
двери. Тогда, кинув аббату слово ободрения, граф стал сильно
стучать и звать А Синя. Шум, который поднял граф, должен был
бы разбудить всю столицу, но однако, в доме никто не отзывался
- и даже не проснулся никто из соседей.
     - Крепитесь, аббат! - успокоил граф. - Сейчас я посмотрю,
нет ли здесь черного хода, а если что, то заберусь на галерею,
проникну в дом и впущу вас.
     Аббат Крюшон молча всхлипывал, не желая говорить со своим
обидчиком. Граф Артуа обошел дом сзади и, действительно,
обнаружил еще одну дверь, но и ее, однако, не мог открыть. Тем
временем аббату повезло больше - он поднялся на ноги и
толкнулся в дверь. Та, как ни странно, легко открылась -
очевидно, они с графом ошибочно пытались тянуть ее на себя, а
надо было - от себя. Аббат вошел в дом, поразившись его
темнотой после лунной светлой улицы, и через пару шагов
споткнулся и повалился на ступеньки лестницы. От падения перед
глазами аббата вспыхнули зеленые искры и какая-то смутная
догадка пришла ему на ум. Аббат поднялся, поправляя
задравшуюся сутану, и вот тут-то на него сошло озарение. "А
что если,- осенило аббата,- что если запереть дверь, задрать
сутану, лечь на лестницу голым задом вверх и начать громко
стонать? А ну-ка, что из этого получится!"
     Скзаано - сделано: аббат тотчас запер входную вдерь и лег
с голым задом на ступеньки. "Граф будет ломиться и звать
меня,- думал аббат,- а я назло буду стонать погромче!"
     Так и вышло - граф, не сумев открыть задний ход, вернулся
к парадному крыльцу и обнаружил потерю аббата. Он недолго
озирался по сторонам в недоумении - несущие из-за двери тяжкие
стоны вскоре привлекли его внимание. Он узнал голос аббата и
решительно толкнулся в двери, но те оказались заперты.
     - Аббат! - встревоженно окликнул граф. - Что с вами?
     - О! О! О! - стонал несчастный аббат Крюшон.
     - Аббат! Отоприте дверь! - звал граф. - Что с вами
делают?.. Держитесь! Я здесь!..
     Но из дому неслись одни только стоны.
     - Сейчас, аббат! Я спасу вас! - вскричал благородный
граф, сообразив наконец, что над аббатом учинено какое-то
чудовищное насилие.
     Он всем телом ударился в дверь, но та устояла. Тогда граф

                         - 50 -
разбежался получше и всей тяжестью тела прыгнул на дверь. Та
распахнулась, как вовсе не была заперта, и граф полетел в
темноту. Он налетел на что-то мягкое и не очень ушибся, но все
же из-за падения на какой-то миг потерял сознание. Очнувшись
через миг, граф ощутил, что лежит на чем-то мягком, а вверху
меж тем послышались голоса.
     - Ты смотри-ка,- удивлялся кто-то,- попку ему целует!
     - Любит,- ленивым шепотом отозвался другой.
     - Ну, ясно, любит,- согласился первый голос,- только
чего же он тогда на любови-то своей по столице ездит?
     - А ему, вишь, так слаже,- со знанием дела объяснил
второй. - Терзает-терзает да и помилует - дескать попка ты моя
попка, хочу - казню тебя, хочу - взасос целую!
     Вверху появился свет, и граф, подняв голову, увидел
стоящего с лампой А Синя и его слугу. Внизу же, под лицом
графа, обнаружился неприкрытый зад аббата Крюшона, в который,
падая, и уткнулся так неудачно благородный граф Артуа. Аббат
со стоном выговорил ему:
     - Да слезьте же с меня, мерзкий граф, о нас могут
подумать дурное!
     Отпрянув, граф Артуа вскочил на ноги и сообщил:
     - Мы тут упали в темноте...
     А Синь со скверной улыбочкой мелко закивал. Не тратя
время на пререкания с этим вселенским скептиком, граф Артуа
накинул на обнаженный зад аббата сутану и участливо
осведомился:
     - Аббат, что с вами случилось? Вы не ушиблись? Почему вы
не встаете?
     - Я,- простонал несчастный аббат Крюшон,- я...
прищемил... между ступеньками... яйцо!.. О-о!..
     Так вот чем, оказывается, объяснялись его ужасные стоны!
Аббата с помощью слуги вызволили из плена - плена, более
прочного, нежели тот, в который попал граф, когда беседовал с
императрицей в будуаре и угодил рукой в капкан. Едва
поднявшись на ноги, аббат Крюшон опрометью кинулся по лестнице
в свою комнату, всхлипывая и не желая выслушивать никаких
извинений и объяснений графа.
     - Понимаете,- рассказывал граф А Синю,- тут кто-то
проделал с аббатом скверную шутку - привязал его к шарабану,
заткнул рот кляпом и заставил исполнить роль рикши. Я со спины
не узнал аббата, а он, вероятно, думает, что я ехал на нем
нарочно, и сердится теперь.
     - Сю-е-е-та сю-е-ет... - пропел А Синь своим ехидным
тоненьким голоском.
     У графа уже не оставалось сил, чтобы возмутиться его
недоверием. Он поднялся в свою комнату, рухнул в кровать и
уснул мертвым сном.
     И однако же, приключения этого фантасмагорического дня
еще не совсем закончились. Среди ночи граф проснулся от шума
на улице. Шумели, как он сообразил, подгулявшие дигамбары.
Окно его комнаты почему-то было открыто настежь, хотя граф,
ложась, его не открывал, и голоса отчетливо различались.
     - Да я, братцы, пивка... - говорил кто-то голосом
императора,- пивка я, братцы, сам всегда со всей душой... Вы
думаете, я эту мочу люблю?.. да обрыдла она мне... а пивка...
ну вот всегда... - и император икнул.
     - От давно бы так! Любо!.. - отвечал нестройный хор
дигамбаров. - Да еще пей, чего стесняешься!..
     Послышались глотающие звуки, кто-то отчаянно икнул,
кто-то всхлипнул, и голос императора сообщил, вновь всхлипнув:
     - Эх, мужики!.. Знали бы вы... Меня ведь - без ножа меня
зарезали сегодня... Захожу, а она мне: карды-барды... Как ведь
ножом по сердцу полоснуло меня это карды-барды... Эх!..
     Послышался гомон и смех.
     - А это не графа ли французского окно, что к твоей женке
под подол лазит? - спросил кто-то.
     - Оно самое! Здесь он,- подтвердил хор дигамбарских
голосов.
     - А давайте тогда графу под окно нассым! - предложил
кто-то. - Пущай знает!
     Послышались изобильные журчащие звуки, и кто-то проорал:
     - Эй, граф! Выходи с императором на дуэль - кто кого
перессыт!
     - Того и женка будет! - добавил другой, и все загоготали.
     - Эй! - горланили подуглявшие дигамбары. - Граф! Эй!
Выходи!
     - Да спит он, отрубился,- сказал кто-то из них.
     - Да ни хрена не отрубился,- пьяно опроверг другой,-
просто выйти к нам ссыт!
     - Он нас ссыт, а мы ему под окно ссым! - сострил кто-то,
и все снова загоготали.
     А граф, действительно, не собирался выходить к этой
пьяной толпе. Вряд ли кто мог его услышать, но на всякий
случай он крепко закрыл глаза и стал громко сопеть, изображая
сонное дыхание.
     - Эй! Граф!.. - не унимались гуляки.
     - Да не слышит он! - наконец порешили они. - Столько икры
съел - конечно, теперь в полном отрубе.
     Голоса стали отдаляться. Где-то на грани слышимости еще
раз прозвучало:
     - Меня ведь... я пивка... как ножом по сердцу...
карды-барды...
     - И граф наконец действительно отрубился.


 * Александр Гейман. КРАХ ТРАНСАЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ * 

(вставной цикл из романа "Чудо-моргушник в Некитае")


     1. ОТЧЕТ ПОЛКОВНИКА ТОМСОНА О ПРИЧИНАХ  ПРОВАЛА  ТРАНС-
АЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

     ...В начале июня экспедиция под моим  началом  достигла
Кашанского плоскогорья, сразу за которым начинались  области
Некитая. До сих пор все шло благополучно, но проводники пре-
дупредили меня, что в этих местах шалит Жомка. К моему вели-
кому сожалению, я тогда не внял их предостережению, тем  бо-
лее, что никто не мог вразумительно объяснить, в чем же сос-
тоит  опасность. Вскоре нам встретился какой-то  американец,
который назвал себя Джимом Драккером. По его словам, он тоже
направлялся в столицу и попросил разррешения  присоединиться
к нашему отряду. Я согласился, так как не испытывал  в  этой
связи никаких опасений. Надо признать, в  незнакомце,  безу-
словно, было нечто располагающее. Это в полной мере испытали
остальные члены нашей группы, так что Джим быстро со всем со-
шелся. В особенности же он сблизился с рядовым Ходлом, испол-
нявшим обязанности повара, и, как это ни удивительно, с дву-
мя монахинями, сопровождать которых в Некитай было одной  из
задач экспедиции. Сестры принадлежали к ордену Святой Терезы
и предполагали основать в Некитае религиозную  миссию. <...>
Уже на второй или третий день выяснилось, что наш новый зна-
комец и есть легендарынй Жомка. "Какую угрозу он может  нес-
ти? Чем вызваны эти нелепые  слухи?" - недоумевали  мы  все.
Жомка - а все стали его звать только так - сам, по его  сло-
вам, всю жизнь страдал от  притеснений  и  несправедливости.
Уже в первый вечер у костра он задал мне вопрос: "Полковник,
вам не доводилоcь  бывать  жертвой  мужеложства?"  Я  решил,
что Жомка шутит и ответил в  тон ему: "Пока нет." "А вот мне
приходилось,"- совершенно  серьезно сказал Жомка и, всхлипы-
вая, поведал о том, как подвергся где-то у себя на фирме на-
силию со стороны своего директора. Эта история вызвала к не-
му всеобщее сочувствие.  Сестры  Анна и Франциска немедленно
объявили его мучеником и, как они выразились, взялись "скра-
сить страдальцу его существование".  До тех пор монахини ве-
ли себя крайне строго, и я был поражен, заметив, какие воль-
ности они позволяют Жомке. Теперь каждое утро  начиналось  с
их визгов - это Жомка, выследив, куда удалились сестры,  ки-
дался на них на обратном пути, распуская свои руки самым не-
пристойным образом. Через неделю он и вовсе стал ночевать  у
них в палатке, причем звуки, исходившие оттуда, были  весьма
недвусмысленны. Я попытался объясниться с монахинями, но по-
терпел неудачу. Сестры меня же обвинили в распущенном  вооб-
ражении и утверждали, будто проводят ночи в благочестивых мо-
лениях. "Он мученик! Он святой! Как вы  смеете!"  -  кричали
они. Я был вынужден отступиться. Вскоре после этого и  повар
перебрался в палатку к монахиням, но, честно говоря, я пред-
почел посмотреть на это сквозь пальцы. Худшее,  однако,  еще
только начиналось. Во-первых, Жомка, подружившись с поваром,
вошел в большую силу, и стоило кому-нибудь заслужить его не-
удовольствие, как повар самовольно снижал виновнику довольст-
вие, обосновывая это каким-нибудь надуманным предлогом. Я на
себе испытал чувствительность этой меры.  Во-вторых,  Жомка,
прекрасно знавший местность, время от  времени  выменивал  в
окрестных селениях что-нибудь  из вещей членов экспедиции на
спиртное. После этого происходила почти в открытую безобраз-
ная попойка. Когда я попытался призвать Жомку к  ответу,  он
предложил  мне участвовать в их оргиях. "Франциска за мной,-
сказал он,- ну, а Анной Ходл поделится, он  парень  добрый!"
"Это исключено,- у меня жена",- твердо отказался  я. "Э!  Да
ведь она далеко в Лондоне! Кто ей станет рассказывать?"  "Не
так уж далеко, я оставил ее в нашей миссии в  Лахоре",- имел
неосторожность проговориться я. Жомка пробурчал что-то вроде
"Твое счастье, майор" - он всякий раз понижал меня в звании,
когда был на меня сердит. Хуже всего, однако, оказалось рас-
стройство пищеварения, которое не замедлило  обнаружиться  у
Жомки. Каждый день он в самое неподходящее время удалялся  в
кусты, где проводил по часу и долее, причем, требовал, чтобы
экспедиция останавливалась и ждала его. В этом с Жомкой луч-
ше было не спорить, в чем нас убедил  инцидент  с  сержантом
Липтоном. Последний в одну из таких остановок отказался  ра-
зыскивать для Жомки "какой-нибудь листок побольше, вроде ло-
пушиного". "Гляди, Липтон, не обоссысь ночью!" - крикнул  из
кустов Жомка. На следующее утро брюки сержанта  были  совер-
шенно мокрыми. "Что, Липтон, мама не сводила сделать  пи-пи,
да?" - с вызовом заметил Жомка. Ясно было, что это его рабо-
та. Сержант Липтон схватил винтовку,  и  только  неожиданное
проворство Жомки спасло ему жизнь. Сержант поклялся, что при-
стрелит засранца, если тот посмеет снова примкнуть к экспеди-
ции. Ни истерика монахинь, ни недоброе выражение лица  рядо-
вого Ходла не действовали на сержанта. Остальные  тоже  были
по горло сыты Жомкой, и склонялись к тому, чтобы  поддержать
Липтона. Увы, общей решимости хватило ненадолго. Ночью Жомка
- он продолжал следовать за экспедицией в отдалении - поднял
такой вой и скулеж, сетуя на свою несчастную долю, что не бы-
ло решительно никакой возможности уснуть. Утром  повар  Ходл
объявил, что у нас вышло все продовольствие и без помощи Жом-
ки достать что-либо будет невозможно. Сестры Франциска и Ан-
на визжали, будто их режут, а затем набросились на  несчаст-
ного сержанта и исщипали его так, что он превратился в сплош-
ной синяк. Кстати, брюки Липтона вновь были мокрыми. Измени-
лось настроение и у остальных - теперь все осуждали  Липтона
и требовали, чтобы он принес Жомке извинения и привел его об-
ратно. Сержант крепился полдня, затем махнул рукой, заревел,
и ушел в горы, откуда пришел уже с Жомкой. Надо сказать, что
после этого инцидента между ними установилась  самая  тесная
дружба, и сержант поддерживал Жомку во всяком его начинании.
Нечего и говорить, что возвращение Жомки было  отпраздновано
самой безобразной пъянкой, причем, праздничный стол  ломился
от "пропавших" продуктов. Глубокой ночью Жомка  вломился  ко
мне в палатку и потребовал, чтобы я сделал на сержанта Липто-
на представление к награде. "Парень ошибся, но нашел в  себе
мужество исправить ошибку! Разве он не заслуживает ордена?"-
приставал Жомка. По моему мнению, все мы в  этой  экспедиции
заслужили награды, и чтобы отвязаться, я обещал ходатайство-
вать об этом*... Теперь Жомке  уже никто не перечил, и  путь
_________
*  за героизм, проявленный в Трансазиатской экспедиции, сер-
жант  Липтон  по  особому повелению королевы удостоен ордена
Бани

экспедиции проходил без больших неприятностей, если  не счи-
тать такими  совершенно несусветные, какие-то отвратительные
истории, которыми время от времени нас потчевал Жомка. То он
рассказывал, как в его компании какой-то ученый проводил ис-
следования, испуская под нос клеркам кишечные газы,  то  его
друг вступал в противоестественное общение  с  обезьянами...
Когда до столицы Некитая оставалась неделя пути, Жомке взбре-
ла на ум новая прихоть: он стал убеждать повара, что тот до-
лжен укусить некитайского императора. Сержант Липтон поддер-
живал Жомку, но повар не соглашался:
     - Да нет же, Жомка, я на такое не способен!
     - Да ты пойми, чудак,- втолковывал ему Жомка,- это тебе
только кажется, что ты не способен! Люди часто и не подозре-
вают, какие в них скрыты способности! Что тут хитрого? Коне-
чно, император сидит на троне и  его  охраняет  гвардия,  но
ведь никто и не говорит, что надо действовать  напролом!  Ты
подкрадешься к нему, делая вид, что хочешь облобызать его ту-
флю, а потом вскочишь, вздернешь его с места  -  так,  чтобы
оторвать от трона седалище, да и вцепишься ему в ляжку! Он и
глазом-то моргнуть не успеет! У тебя получится, я знаю!
     Но повар Ходл отговаривался тем, что у него шатаются пе-
редние зубы и он не сумеет укусить как надо. Липтон было вы-
звался добровольцем, но Жомка отклонил его  за  ненадлежащий
прикус. В конце концов он пришел ко мне:
     - Рядовой Ходл не в состоянии выполнить миссию, у  него
шатаются зубы. Вы, как глава экспедиции, должны взять ее за-
вершение на себя и лично укусить некитайского императора!
     Я кое-как уразумел, что Жомка говорит серьезно и, разу-
меется, отказался.
     - Если ссышь, майор, так и скажи!* - презрительно  бро-
сил мне Жомка.
__________
*  Жомка вкладывает двойной смысл в свои слова: упрекает пол-
ковника в трусости и одновременно намекает на  грозящую  ему
опасность в случае отказа.

     Весь день он пребывал в мрачных  раздумьях,  а  вечером
объявил, что вынужден будет сам укусить азиатское  чудовище.
Мы все пытались отговорить Жомку от его  рискованной  затеи,
но он твердил одно:
     - Нет,  ребята,- больше некому! Бугор струсил, мне при-
дется взять это дело на себя!
     Каких только обвинений я не наслушался от  наших  милых
дам! Но несмотря на все их визги и писки, несмотря на урезан-
ную порцию за обедом и три дня подряд мокрые брюки, я не от-
казался от своего решения. Жомка, казалось, смирился с  этим
и не упоминал больше о покусании императора. Мы  все  надея-
лись, что он забыл обо всем.
     Наконец, мы прибыли в столицу и были приняты первым ми-
нистром для согласования вопросов нашего пребывания в  Неки-
тае. Хотя Жомка и не входил в состав экспедиции, он присутс-
твовал тут же. Едва вошел министр и прозвучали первые привет-
ствия, как Жомка поднялся и сказал, что имеет важное сообще-
ние.
     - Один из членов экспедиции задумал при аудиенции  уку-
сить императора Некитая! - заявил он.
     - Кто же? - нахмурился первый министр.
     К моему величайшему негодованию этот мерзавец громоглас-
но произнес:
     - Это глава экспедиции полковник Томсон!
     Министр, еще больше нахмурясь, объявил, что обязан рас-
следовать сделанное заявление. Он вышел. Не успели мы  опом-
ниться, как следом за ним вышел и Жомка, сославшись на  обо-
стрение геморроя. Тут же в комнату ворвались стражники,  нас
всех связали и подвергли допросу каждого по одиночке. Мне ли-
чно два часа подряд задавали один и тот же вопрос: "С  какой
целью вы затеяли покушение на нашего государя?" Едва я успе-
вал объяснить, что не имел и не имею подобных намерений, как
вопрос задавали снова, а затем последовала пытка под названи-
ем - я узнал это позже - portanka chappay. Заключалась она в
том, что повторяя все тот же вопрос мне под нос совали какую-
то немыслимо зловонную тряпку. Я не выдержал и  решил  приз-
наться в том, чего не совершал, считая себя обреченным в лю-
бом случае.  "Ну вот, давно бы так,"- сказали мне и  освобо-
дили от пут. После этого нас собрали всех вместе  в  той  же
комнате. Как выяснилось, остальные сдались еще раньше  меня.
Мы уже начали прощаться друг с другом, не сомневаясь  в  на-
шей скорой гибели. Тем временем вошел первый министр и объя-
вил приговор: или немедленно покинуть Некитай, или аудиенция
у императора в намордниках и на поводках. После общей радос-
ти и бурного совещания мы согласились на второе, так как лю-
бопытство встречи с этим легендарным человеком было  велико.
К тому же, данные мне поручения были слишком важны...
     Итак, долгожданная встреча наконец состоялась.  Импера-
тор принимал нас, сидя на высоком троне из слоновой кости  в
зале из мрамора, что считалось признаком расположения. После
положенных церемоний нас усадили на пол на циновки. Началась
беседа, затрудненная, правда, тем, что мой намордник был сли-
щком туг, и я еле выговаривал самое простое предложение. Им-
ператор был, казалось, благосклонен, шутил, и я  надеялся  в
конце приема попросить о дальнейших встречах без намордников
и поводков, надеясь удовлетворительно объяснить произошедшее
недоразумение. К моей радости, монарх сам заговорил об этом:
     - Мне доложили, господа, что кто-то из вас  намеревался
укусить мою августейшую особу. Неужели я слыву таким делика-
тесом?
     И тут произошло невероятное. Рядовой Ходл, до того смир-
но сидевший на циновке, вдруг ощерился и с хриплым  рычанием
бросился на императора. Растерявшаяся охрана поймала его по-
водок только тогда, когда он уже  клацал  челюстями  в  двух
дюймах от ноги императора - каким-то образом ему удалось ски-
нуть намордник... Четверо здоровенных стражников тянули Ход-
ла назад, но наш повар буквально рвался  с  цепи. "Останови-
тесь, Ходл, что вы делаете!"- хотел скомандовать я, но в тот
же миг почувстовал, что Ходл совершенно прав, и я, как вожак
стаи, обязан поддержать его,- и с таким же остервенелым лаем
я неожиданно для себя кинулся на подмогу Ходлу. Нас  кое-как
выволокли из зала, и только тут мы успокоились. Что это  та-
кое на нас накатило - этого не могли объяснить ни я, ни Ходл.
<...> Два дня нас держали под домашним арестом, а затем  всю
экспедицию выслали из страны. Перед этим я успел  повидаться
с нашим консулом в Некитае, который вручил мне секретный па-
кет,  полученный  дипломатической  почтой.  Там  содержались
сверхсекретные инструкции относительно моей миссии в Некитае.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что мне предпи-
сывалось... покушение на императора Некитая! Но как об  этом
пронюхал Жомка?!. Во всяком случае, миссия уже была провале-
на - мы под надзором некитайской гвардии возвращались в  Ла-
хор. У Кашанского плато охрана покинула нас, и нам  пришлось
испытать на себе все прелести неподготовленного перехода че-
рез горы...
     Мы были едва живы, когда добрались до Лахора, и все  же
главный удар ждал меня впереди. Не успел я еще  выспаться  и
кое-как прийти в себя, как моя жена захотела меня  взбодрить
встречей с одним, как она выразилась, нашим общим  другом. Я
догадался, что речь идет о моем кузене Эдуарде, который обе-
щал заглянуть к нам в Лахор на своем пути  в  колонии.  Мэри
вышла из комнаты, вновь вошла и на счет "раз-два-три" откры-
ла дверь. В проеме мне приветливо вилял  хвостом... Жомка!!!
Оказывается, он поджидал меня уже месяц.
     - Я знала, что это обрадует  тебя, Тед,- сказала  Мэри.
- Джим согласился сопровождать нас на пути в Лондон. Правда,
здорово?


     2. ДВА ЗАСРАНЦА (версия Джима Драккера)

     - ... Как я здесь оказался, ты говоришь? А трансазиатс-
кую экспедицию сопровождал. Ох, и намаялся с ними!
     - Зачем же ты взялся за это, Джим?
     - А как я мог их бросить, Пит? Ведь совершенно беспомощ-
ный народ, эти англичане. Я с кинопередвижкой  ездил  тут по
поселкам, ну и наткнулся - они уж наполовину, почитай, покой-
ники были, заблудились, как дети. Сидят, ревут. Проводники -
одно название, деньги взяли, а местности  совсем  не  знают.
Мной солдат пугали, что ты скажешь! Командир отряда - вообще
слизень какой-то... Пропали бы без меня, как куренки. Липтон
- тот так и говорил - мы бы без Жомки загнулись,- это меня в
Некитае стали Жомкой звать, я и сам так теперь представляюсь,
когда с местными общаюсь. Да  хотите,  я вам всю эту историю
расскажу?
     Все выразили горячее желание.
     - Перво-наперво, мужики, что подвело англичан - это  их
колониальная жадность. Хлебом не корми, дай какую-нибудь ко-
лонию захватить! Да не на  тех напали - Некитай - это вам не
Китай какой-нибудь. А второе, в чем просчет - главный, я счи-
таю - это крупно они с командиром ошиблись. Я все еще думал:
кого это угораздило такого линялого майоришку командиром на-
значить? Да еще и полковником его произвести? И что вы дума-
ете - когда экспедиция-то кончилась, разжаловали его в майо-
ры, не подвело меня чутье. Такой засранец - не приведи  Гос-
подь. По два раза на дню в кусты бегал!
     - А Пит нам говорил, будто это у вас с пищеварением ос-
ложнения,- неожиданно подал голос Суперкозел.
     - Я так и знал, Пит, что ты на меня настучишь,- пожурил
Джим. - Что ж, верно, у меня есть тут свои проблемы, но с по-
лковником - никакого сравнения. Я ведь как - по-простому, за-
шел за камень, посидел, сколько надо, лопушком-другим пополь-
зовался - и дальше. А Томсон, полковник хренов,- тот все  по
военной науке. Сначала солдатика с пулеметом на господствую-
щую высоту загонит, потом местность  прочешет - нет  ли  где
притаившихся диверсантов, потом посты  расставит, пароль  им
даст - вот тогда уж в кусты. А сам к себе то и дело вызывает
- то ему, видишь ли, военно-морское уложение надо  в  памяти
освежить, то срочно на карточку  тещи  взглянуть  хочется, а
она в вещмешке, то ему  томик  трагедий  Шекспира подавай. И
хоть бы сидел спокойно - нет, за час раза два-три дислокацию
сменит. Вот и бегал сержант Липтон по кустам с томиком Шекс-
пира, изучал следы на местности. Кстати, насчет  Шекспира  я
с майором соревнование устроил. У него там в книжке закладка
была, ну, он ее и передвигал по мере прочтения. А я, значит,
с конца шел - ну-ка, думаю, кто из нас раньше к середине ус-
пеет?
     - Как же так, Джим, неужели ты стал читать, да еще Шек-
спира?
     - Чудак ты, Пит. Кто говорит - читать. Листочки я  упо-
треблял - горы же, лопушок-то не везде растет. Но  я  честно
делал, без поддавков - лишние страницы не трогал,- две пона-
добятся, так две и вырву. А то что за соревнование!  Кстати,
не удалось майора обогнать: феноменальная,  понимаешь,  ско-
рость чтения! Ну, а скорость путешествия какая - это  уж  вы
сами представьте: до столицы миль тридцать, а мы их две  не-
дели шли. Нет, точно говорю - сгинули бы без меня. А третье,
в чем прокол у англичан был,- это зря они  двух  монахинь  с
собой взяли. Где баба, там... Да опять же, не в девчонках де-
ло, девчата что надо, никто ничего  не  говорит. Майор - вот
кто все опошлил! Лежим мы, значит, с Франциской в  палатке,-
ну, само собой, предаемся благочестивым  молитвам, вдвоем, и
вдруг прямо под ухом раздается какое-то похабное хаканье:
     - Х-ха-а, х-ха, х-ха...
     - Ходл,- говорю - он в той же палатке с Анной стоял  на
молитве,- умерь религиозные экстазы!
     А Ходл - это кореш мой был, повар,- он и отвечает:
     - Да это не я, я так лежу, это полковник за стенкой она-
нирует.
     Я посмотрел - рядом костер,  значит, горел  -  и точно,
тень Томсона на стене - так и колышится, так и  стонет.  Ну,
мужики - вы меня поймете - ну это что такое? Мы, значит, тут
тихонечко себе взываем к Господу, Францисочка вся такая неж-
ная, так и вдохновляет к возвышенным, значит,  переживаниям,
так и пылает девчоночка, - и вдруг полковник тут же  подслу-
шивает и стонет - ну, это как, а? Вот вы,- Джим обратился  к
мастеру дзена,- что бы вы сделали?
     - Я бы отобрал у него пистолет, отчислил из отряда и от-
правил назад в Лахор. А главой экспедиции назначил бы Франци-
ску,- не задумываясь отвечал мастер дзена.
     Джим с завистью вздохнул:
     - Что значит человек Востока! А я вот не догадался. За-
то я другое сделал. Во-первых, послал гонца в  деревеньку  к
местным. Мол, идет начальство - встречайте, готовьте подарки.
Горло там промочить, а полковнику чтобы непременно была кли-
зма. И знаете что - не в пример дело лучше пошло. Липтон  уж
не знал, как меня благодарить. Раньше он  раз  пять,  а то и
все десять к полковнику в кусты бегал, а теперь сбегает  ра-
зок-другой, ведерко воды принесет - и порядок. Мы как-то пе-
реходили бурную горную реку, а клизма-то возьми да  вывались
из мешка. Так Липтон с себя всю поклажу сбросил - и в  реку.
И спас ведь клизму. Я спросил его потом - может, думаю,  это
он для виду, может, просто искупаться захотел. Нет, говорит,
как подумал, что по-старому будет - так одна мысль: или клиз-
му выловлю, или утоплюсь. Я смотрю - а парень-то герой!  По-
шел к полковнику - так и так,  сержант  жизнью рисковал ради
вас, надо его наградить. А сволочь майорская только  пялится
исподлобья и молчит. Ладно, утром  я  говорю  Ходлу - майора
больше не корми, провинился. - Как так? Солдат буду кормить,
а его нет? - А так, скажи ему, что ему офицерский паек  идет
и что он его весь приел, а за счет солдат ты, мол, не  наме-
рен его питать. Ну и - подействовало! На второй же день Том-
сон написал представление,- поди, Липтон уж с орденом ходит.
А насчет подслушиваний ночных - так-таки ничего не мог я по-
делать. Если не прямо за стенкой, так все  равно  где-нибудь
по кустам шарахается. И такое, меня, мужики зло  взяло:  как
же так, думаю, вот такой придурок - и собирается стать гене-
рал-губернатором, половиной Азии заправлять - где же тут ло-
гика? А  с другой-то стороны - император  некитайский - тоже
додик.  Меня так и озарило: э, думаю, так вот и надо,  чтобы
два  засранца - нет, я не в счет, я это о майоре и императо-
ре - чтобы два, значит, каннибала пожрали один другого! А за
что же вся-то экспедиция должна гробиться,  солдатики,  дев-
чонки? И стал я убеждать майора, что его личная задача,  как
командира, его, так сказать, миссия главного белого человека
- это укусить некитайского императора.
     - Как укусить?!.
     - А что - до смерти загрызать, что ли? Укусить!  Я  вам
не британский колонизатор.
     - И что же полковник?
     - Струсил, конечно. Я ему говорю: вы понимаете, что име-
ете дело с азиатским чудовищем в лице Некитая? - Да, понимаю.
- А вы понимаете, что Запад обязан показать ему свои  клыки?
- Согласен. - Так кому же, как не вам, главе экспедиции, это
выполнить! - Нет, боится, на солдат стал перекладывать. Я же
говорю - такой трусливый майор. Ходл ему снова порцию урезал
- нет, не помогает. До того перепугался, что онанировать пе-
рестал вокруг нашей палатки. И еще знаете что? - нипочем  не
угадаете - писаться ночью начал,- от страха, конечно. Я  ему
тогда и сказал: хрен, мол, с тобой, читай "Гамлета",  майор,
я это дело на себя возьму.  Ну и вот, добрались, значит,  до
столицы. А дальше, мужики, чудеса начались. Кажется, я в Не-
китае всего уж насмотрелся - а вот никак не ждал от  майора.
На приеме-то во дворце кинулся он все-таки на императора, по-
борол свою трусость! Насилу удержали, говорят, а  то  ходить
бы богдыхану без ягодицы. Ну, а дальше что - выслали, конеч-
но, всю экспедицию из страны, а консулу - ноту. Дескать, ан-
глийские офицеры могли бы выбрать более удачный способ пока-
зать свой прикус.
     А меня, ребята, совесть замучала.  Думаю,- ладно,  пол-
ковник, ему так и надо, а миссия-то белого человека, а ребя-
та-то - простые английские парни -  Ходл, Липтон,- таких му-
чений натерпелись, столько миль  отшагали - и  что  же,  все
впустую? Нет, думаю,- доведу их дело до  конца.  Ну,  прошел
как-то во дворец - я-то без подозрений, притаился за портье-
рой, гляжу - кто-то из спальни императрицы выходит,  подско-
чил да как вцеплюсь ему в ляжку! Вот тебе, азиатское чудови-
ще! И, конечно, деру, пока не поймали. Только, мужики, не на
того я напал. Оказалось, это какой-то французский граф  был.
Такая вот досадная ошибка. Но все равно - на  всякий  случай
я спрятался получше. Пошел в бродячий цирк, в номер к факиру.
Он меня собакой заколдовал. Гвоздь программы  был!  Он  мне:
Жомка,  сколько  будет два плюс три? Я: гав-гав-гав-гав-гав!
Он: Жомка, кто из зрителей взял монету? Я лапой  показываю -
вон тот лысый придурок! Так и путешествовал с  цирком,  пока
из Некитая не выбрались. А потом факир меня обратно расколдо-
вал, да, видно, жалко ему было - видите, хвост остался.
     - Так ты отрежь!
     - А зачем? Мне так самому больше нравится.  Да  и дамам
как-то пикантно кажется. Да! Забыл. Я  ведь  потом  навестил
майора - надо, думаю, выразить ему свое восхищение его храб-
рым поступком. Да только опередил его - Мэри-то дома, а пол-
ковник только по горам еще полз. Ну, натурально,  остался  у
ней - всякому понятно, мой долг - жену друга утешить. Конеч-
но, расписал ей муженька в лучшем виде, какой он удалец. Та-
кой он, говорю, смелый, такой смелый - с голыми зубами на им-
ператора кинулся! - Как кинулся? - А так - чтобы клыки Запа-
да показать! А какой верный муж! Сколько его  солдаты  звали
на ночную молитву с монашками, а он - ни в какую! Задрочусь,
говорит, а не изменю! Мэри только ахала, какой у нее полков-
ник герой. И что вы думаете - оценил  майор  мою  поддержку?
Как бы не так! Я месяц его жену отхаживал, а он меня в  Лон-
дон не захотел с собой взять.  Вот  какова благодарность ан-
глийских майоров! А мне-то еще солдаты говорили,  что  вроде
как в конце концов нашли они с командиром общий язык. Да вид-
но, горбатого могила исправит - пока была нужда,  поближе  к
солдатам жался, а как чуть полегче стало - и дружба врозь.


     3. ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПЕРЕВАЛ

     Дневник сержанта Липтона

     9 авг. Прошло ровно две недели обратного пути из столи-
цы Некитая. Сегодня конвой некитайской гвардии наконец осво-
бодил нас от цепей и покинул у предгорий Кашанского  хребта.
Предстоит горный переход, а там недалеко и наша база в Лахо-
ре. Полковник выстроил остатки экспедиции и час орал, что не
потерпит более никаких вольностей:
     - Забудьте все, что было при этом негодяя Жомке!  Мы  в
условиях боевого похода. За малейшее неповиновение буду бес-
пощадно карать, вплоть до расстрела на месте!
     Полковника можно понять - экспедиция провалена,  но  он
зря так ненавидит Джима, даже зовет его этим некитайским про-
звищем. Верно, это Джим рассказал, будто достаточно раз уку-
сить императора Некитая, чтобы стать властелином всей  Азии.
Полковник Томсон и повар Ходл пытались, но у них  ничего  не
вышло. Но чем же тут виноват Джим? Надо было тренироваться.
     11 авг. Мы вплотную приблизились к Заколдованному пере-
валу. Местный лама рассказывает, что все это место находится
во власти чар духа горы.
     - Вам могут открыться ваши прошлые или даже будущие во-
площения,- сказал он. - Будте начеку - возможны всякие чуде-
са. А главное, непременно принесите духу  горы  жертву,  без
этого он никого не пропускает через перевал.
     - Какую же жертву требует дух горы? - спросил наш  экс-
педиционный врач, лейтенант Слейтер.
     - Заранее сказать нельзя,- отвечал лама,- бывает по-раз-
ному. Но дух горы обязательно даст это  понять  каким-нибудь
способом.
     Как все-таки суеверны эти азиаты! Впрочем, в Некитае  я
и впрямь насмотрелся разных чудес.
     12 авг. Сегодня всю ночь снился очень странный сон, при-
чем, все в малейших деталях походило на явь. Как будто бы на-
ша экспедиция достигла верха перевала, откуда уже должна бы-
ла начать спуск. На вершине стояло какое-то каменное  извая-
ние и рядом росло дерево. Полковник Томсон приказал  остано-
виться и встать строем в форме буквы "L". Потом он повернул-
ся к нам спиной, снял с себя бриджи, исподнее, опустился  на
четвереньки и самым свирепым и непреклонным голосом  скоман-
довал:
     - Сержант Липтон! Сделайте меня жертвой мужеложства!
     Я не поверил своим ушам, но полковник повторил  приказ.
По моей просьбе лейтенант Слейтер произвел медицинское осви-
детельствование полковника Томсона и признал  его  полностью
вменяемым. Причины для колебаний исчезли, и я  был  вынужден
повиноваться. А куда деваться? - военный приказ!
     Потом полковник поднялся и живо спросил:
     - Ну что, ребята,- передохнули немного? А теперь начнем
марш-бросок! Строевую - запе-вай!
     Его так и переполняла энергия. Бегал туда-сюда, как уго-
релый, сыпал  шутками  и  подбадривал  солдат.  Оказывается,
в нем еще столько мальчишеского! Я его раньше таким  никогда
не видел.
     Но ближе к вечеру в движениях полковника появилась  ка-
кая-то заторможенность, лицо его вытянулось, и он еле плелся
с отвисшей челюстью и выпученными глазами. Казалось, он вне-
запно осознал что-то очень неприятное.
     Потом мы разбили бивак и легли спать. Я до полуночи во-
рочался с боку на бок - мне мешали заснуть рыдания полковни-
ка у себя в палатке. Движимый угрызениями совести, я  загля-
нул к нему:
     - Вам нужна помощь, сэр?
     - Не прикасайся  ко  мне, грубое  животное! - взвизгнул
полковник.
     Очевидно, он меня как-то не так понял.
     А утром я насилу сообразил, что все было  только  сном.
Вообще-то мы все чувствуем себя  как-то  странно.  Полковник
ходил по лагерю как-то потерянно и весь нахмуренный. Он даже
не смотрел в мою сторону. Я обратился к нему с каким-то  во-
просом. Командир так и вскинулся:
     - Не прикасайся ко мне, грубое животное!
     - Но, сэр,- неожиданно для себя выпалил я,- это  же был
ваш собственный приказ!
     Полковник побагровел. Повар Ходл поддержал меня:
     - Накидываться на человека из-за дурацкого сна!
     Полковник побагровел еще пуще. Тихо и с горечью он про-
изнес:
     - Сержант Липтон, вы не имели права выполнять  подобный
приказ даже во сне!
     Ага, "не имел права"! А как же - "буду карать вплоть до
расстрела на месте"?
     А к полудню мы одолели подъем и увидели каменную статую
и дерево, как они и снились ночью. Непроизвольно  мы  начали
строиться буквой "L" - и тогда я понял, что мой  сон  снился
сразу всем нам. Полковник весь пошел пятнами, но  он  только
скомандовал продолжить движение, а больше ничего. Какая раз-
ница с тем, что во сне! Признаться, я ощутил некоторое разо-
чарование.
     13 авг. Ночью вчерашний сон продолжился с  того  места,
где он закончился в прошлый раз. Мы - во сне - проснулись  и
двинулись дальше. Наша экспедиция уже достигла долины, когда
полковник скомандовал построение и повторил прежний приказ:
     - Сержант Липтон, сделайте меня жертвой мужеложства!
     - Товарищ майор,- вновь неожиданно для себя возразил я,-
вы же будете днем на меня обижаться!
     Полковник Томсон так и подпрыгнул на четырех  конечнос-
тях:
     - Что?!. Какой я вам товарищ майора! У меня нет и никог-
да не было товарищей среди майоров! Исполняйте приказ,  черт
бы вас побрал!
     Я исполнил приказ, но до сих пор сам не могу понять - с
чего вдруг я назвал  полковника "товарищем  майором"?!.  Вот
они, чудеса, о которых предупреждал лама!
      А когда мы по-настоящему  проснулись, то  поняли,  что
мистика только начинается: вершина  перевала,  казалось  бы,
преодоленного нами вчера, вновь маячила у нас  перед  глаза-
ми!!! Мы молча смотрели на нее, пока полковник не  скомандо-
вал начать движение.
     И вновь - каменная статуя, дерево,  вновь  мы  начинаем
строиться буквой "L", вновь свирепая команда полковника про-
должить движение. Что-то будет завтра?
     14 авг. Ночью я снова делал полковника жертвой мужелож-
ства. Видимо, теперь это так и будет повторяться. Кстати, на
сей раз по просьбе ребят полковник  был  развернут  лицом  к
строю. А до базы всего день пути - это во сне.
     А утром, как мы уже ожидали, перевал встал перед нами в
своей первоначальной  непревзойденности.  Лейтенант  Слейтер
проворчал:
     - Кажется, я теперь понимаю, какую жертву  требует  дух
горы!
     Полковник Томсон бросил на него бешеный взгляд. Но лей-
тенант прав - мы все теперь это понимаем. Когда же, наконец,
поймет и полковник? ...Сегодня не понял.
     17 авг. Какой контраст между ночью и днем! В ночном по-
ходе мы уже достигли базы. Кстати, я трахал полковника и там
- кстати, не только по его приказу, но и с ведома и  одобре-
ния бригадного генерала.
     А днем... Опять этот проклятый перевал. Повар Ходл  от-
казывается подниматься с нами - говорит, что предпочитает го-
товить ужин, не покидая лагеря вообще.
     20 авг. Ночь: за заслуги перед Англией  нашу  часть от-
правляют домой на родину. Как всегда, делал полк. жерт. муж-
ва.
     День: полковник упорствует.
     25 авг. Ночь: с ведома и согласия капитана корабля дел.
полк. жерт. муж. на палубе эсминца "Краса Уэльса".
     День: полковник упорствует.
     3 сент. Ночь: проходим Суэц. Д. п. ж. м. на глазах у бе-
дуинов.
     День: без изменений.
     9 сент. Ночь: прошли Гибралтар. Д. п. ж. м. по-прежнему.
     Утром были заморозки на почве. Ребята начали  роптать -
у нас нет зимнего снаряжения,- что же, замерзать нам на этом
чертовом перевале по вине полковника?!.
     Когда проходили мимо статуи, полковник Томсон  внезапно
разбежался и прыгнул в пропасть. Но мы не успели ахнуть, как
сильнейший порыв ветра выбросил  его обратно. Мне  отчетливо
послышалось:
     - А вот хрен тебе!
     Ходл тоже слышал.
     15 сент. Ночь: по личному повелению Ее Величества Коро-
левы  и приказу полковника д. п. ж. м. в тронном  зале Винд-
зорского дворца. Это было сразу после вручения мне - за  за-
слуги перед  Англией - ордена  Бани.  Присутствовали:  принц
Уэльсский, члены королевской семьи, послы иностранных держав.
Как всегда, полковник был весел и оживлен, но по  завершении
церемонии опять помрачнел и покидал дворец с отвисшей челюс-
тью и вытаращенными глазами. Какой-то он все-таки негибкий -
ночью не может привыкнуть, днем упорствует...
     День: вечером у костра лейтенант Слейтер спросил  рядо-
вого Ходла:
     - Ходл, вы могли бы совершить какой-нибудь  неприличный
антиобщественный поступок на глазах у общества? Скажем, рас-
стегнуть брюки и помочиться из окна на виду у всей улицы?
    - Кто, я?!. - изумился Ходл. - Конечно, нет, сэр! Как  я
могу запятнать мундир английского солдата?
    - Ну, а за большие деньги?
    - Тем более, сэр! Это уже не хулиганство, а  расчетливый
цинизм!
    - Ну, а для благородных целей? - допытывался наш врач. -
Например, ради своих товарищей?
    - Или для Англии? - добавил я.
    - Нет, сэр, ни в коем случае! - стоял на своем Ходл.
    Тут мы все обрушились на него:
    - Как тебе не стыдно, Ходл! Англия гибнет, а  тебе  жаль
брюки расстегнуть!
     Мы во множестве приводили примеры мужественного самопо-
жертвования, и мало-помалу Ходл стал уступать:
     - Ну, если ради спасения Англии... ради королевы... ра-
ди своих товарищей...
     Полковник сидел с таким видом, как будто это к нему  не
относится, и вдруг встал и ушел в  палатку.  Слышны были его
всхлипывания, а потом он высунулся и крикнул:
     - Ладно, пусть будет по-вашему, но только потом не оби-
жайтесь!
     16 сент. Ночь: мы с полковником уже в Париже на всемир-
ной выставке. Д. п. ж. м. к восторгу парижан. Какой красивый
город этот Париж! Вообще-то я бы не отказался от кругосветно-
го турне.
     А днем в роковом месте у статуи полковник построил  нас
и приказал:
     - Лейтенант Слейтер, выйдите из строя!  Снимите  штаны!
Примите известную позу!
     - Но, сэр,- пробовал возразить кто-то,- это  же  должны
быть вы!
     - Кто сказал?! - с ненавистью спросил полковник,  вгля-
ваясь в лица.
     Он положил руку на кобуру. Все молчали. И тогда полков-
ник скомадовал мне:
     - Сержант Липтон, сделайте лейтенанта жертвой мужеложс-
тва!
     - Простите, лейтенант,- прошептал я, обхватив лейтенан-
та,- приказ командира!
     Я и сам расстроился, к тому же, я привык к полковнику и
со Слейтером у меня не заладилось. По-моему, лейтенант на ме-
ня теперь дуется - но я-то чем виноват?
     17 сент. Ночь: д. п. ж. м. Нью-Йорк, Мэдисон-Сквер-Гар-
ден.
     День: жертва  лейтенанта  оказалась  напрасна - перевал
вновь маячит. Теперь совершенно ясно, что полковник  незаме-
ним. К тому же, я в прошлый раз не кончил.
     Полковник устроил сегодня день отдыха.
     18 сент. Сегодня самый черный день в моей жизни.  Прав-
да, мы одолели наконец проклятый перевал и спускаемся в  до-
лину. Но это не утешает меня. Мое сердце разбито.  Как,  как
мог полковник?!.
     Впрочем, обо всем по порядку. Ночью приснился необычный
сон: мы с полковником, обнявшись за плечи, шли по горной до-
роге. Справа от меня, также в обнимку со мной, шел лейтенант
Слейтер, а слева от полковника почему-то шел повар Ходл.  Мы
со строевой песней миновали вершину и ступили прямо в  небо,
и пошли дальше, растворяясь в этой божественной голубизне...
С каким радужным настроением, с какими надеждами я просыпал-
ся этим утром!
     А днем полковник построил нас буквой "L" на заколдован-
ном месте, хотел что-то сказать, махнул  рукой  и, безмолвно
сняв штаны, опустился на четвереньки. Я уже принялся рассте-
гивать брюки, когда вдруг,  преодолевая  рыдания,  полковник
скомандовал:
     - Рядовой Ходл, сделайте меня жертвой мужеложства!
     Ходл?!. Но почему?!. Мне  казалось, что  рухнуло  небо.
Ходл тоже никак не решался и переспросил:
     - Но, сэр, вы, вероятно, хотели сказать - сержант  Лип-
тон?
     - Нет,- вы, Ходл! Вы! Это мой приказ!
     Ходл виновато развел руками и сказал мне:
     - Прости, Джон! Что я могу сделать?!. Боевой приказ!
     Вот так, в один миг рухнули все мои мечты. Я стоял,  не
в силах сдержать рыдания, да и полковник  обливался  слезами
на протяжении всего жертвоприношения. Все мне сочувствовали,
даже лейтенант Слейтер как-то отмяк, но... Будь мы  рыцарями
Круглого стола, я бы, конечно, принудил Ходла оспаривать его
право на полковника в честном поединке, а так...  Приказы не
обсуждают!
     Но как мог Тед?!. Как?.. И ведь какой он бодрый и весе-
лый вставал из-под меня, а тут, мрачный  и  подавленный,  он
еле переставлял ноги  ни на кого не глядя. Я незаметно  при-
близился к нему и хотел задать свой вопрос, но не успел. Пол-
ковник метнул на меня ненавидящий взгляд и тихо,  но  внятно
произнес:
     - Это тебе за товарища майора!
     Так вот оно что! Боже, какая злопамятность! Так  отомс-
тить за случайную обмолвку! А я-то, я! Почему, ну  почему  я
назвал его "товарищем майором"?!.


     4. ОБРАЗЫ ДВУХ КОМАНДИРОВ В ЭПОПЕЕ ЛИ ФАНЯ "КРАХ ТРАНС-
АЗАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ"

     Сочинение

     Бессмертное  произведение  Л.Фаня "Крах  трансазиатской
экспедиции" - замечательный пример использования метода конт-
раста. Противопоставляя храброго и опытного воина  полковни-
ка Томсона самозваному лидеру Жомке, Л.Фань достигает необык-
новенной выпуклости и яркости этих образов.
     Полковник Томсон в его хронике предстает как закаленный
и мужественный руководитель. Он  мудр  и  прозорлив - быстро
раскусил Жомку и не поддался его разлагающему влиянию. Кроме
того, полковник прекрасный семьянин, всегда  носит  с  собой
фотокарточку тещи. Этот командир - культурный и разносторон-
ний офицер, он в оригинале читает Шекспира.  К  солдатам  он
внимателен, понимает их нужды и готов при необходимости пой-
ти им навстречу. Ночами полковник ходит вокруг палаток, слу-
шает разговоры, то есть старается знать  чаянья  сержантско-
солдатских масс. В походе он  подбадривает  солдат  озорными
шутками, поет для них песни. Когда полковник Томсон  съедает
свой  офицерский паек, то не чурается простой солдатской пи-
щи, ест из общего котла и даже не просит добавки.  Вместе  с
тем полковник строг и  требует  неукоснительного  соблюдения
дисциплины. Он стремится постоянно совершенстовать свою опе-
ративно-тактическую подготовку, чтоб не пропадало время,  на
привалах читает "Военно-морское уложение", хотя до моря дале-
ко. Даже Жомка отмечает умение полковника определить господ-
ствующую высоту и расставить посты. На первый  взгляд,  пол-
ковник Томсон может показаться нерешительным при броске  че-
рез Кашанский перевал. Но на самом деле он  проявляет  стра-
тегическую дальновидность. Лишь исчерпав все другие  вариан-
ты, полковник принимает нелегкое, но единственно  правильное
решение и вместе с рядовым Ходлом штурмует непокорную высоту.
Редкое хладнокровие и отвагу этого командира  вынужден  при-
знать даже Жомка - ведь полковник в критический момент лично
бросается в атаку на некитайского императора, поддерживая ге-
роический порыв Ходла!
     Полную противоположность полковнику-смельчаку представ-
ляет фармазон и разгильдяй Жомка. Правда, он тоже  постоянно
подчеркивает свою показную простоту,  свою  мнимую  близость
сержантско-рядовому составу. Но чувствуется, что это напуск-
ное - ведь в решающий момент Жомка превращается в кокер-спа-
ниеля и убегает вместе с бродячим цирком, бросая  экспедицию
на произвол судьбы. Понимая, что ему не провести  назначение
Франциски на пост главы экспедицию через канцелярию главного
штаба, Жомка предпочитает действовать исподтишка. Он внушает
солдатам, будто их командир проводит время в кустах  не  для
изучения "Военно-морского уложения", но занимается там  она-
низмом. По наущению Жомки сержант Липтон пытается  выследить
полковника, но тот для него слишком крепкий орешек - ведь он
в совершенстве владеет искусством маскировки и умело  путает
следы на местности (наш физкультурник тоже пытался застукать
нас с Фредом Доули, но мы ему не по зубам). Тогда Жомка кла-
дет ночью руку полковника в ведро  с  теплой водой  и шепчет
ему на ухо: "Пи-пи, Тедди, писай, мой мальчик, писай!" (прав-
да, у Ли Фаня об этом не написано, но так делал один вредный
парень у нас в бойскаутском лагере, так что я знаю). Но пол-
ковник стойко выдерживает и это испытание. Кроме того, Жомка
всячески превозносит свои заслуги перед экспедицией, выстав-
ляя себя этаким "благодетелем". Ли Фань своим мастерским пе-
ром дает нам ясно понять: этакий Жомка и портупею полковника
способен обменять на винно-водочные изделия где-нибудь в гор-
ной деревне!
     К счастью, лишь ничтожное меньшинство солдат поддержива-
ет новоявленного "комиссара". Живописуя поведение  низов, Ли
Фань, как блестящий мастер психологической достоверности,  и
здесь выдерживает  принцип  контраста  и  противопоставление
двух лидеров дополняет противопоставлением сержанта  Липтона
и рядового Ходла.
     Сержант Липтон - это типичный армейский карьерист. Что-
бы устроиться в армии "потеплее", он заискивает перед началь-
ством, всячески угождая разным сомнительным  личностям  типа
лейтенанта Слейтера. Липтон до того мил лейтенанту, что  тот
и находясь во сне дает ложное медицинское заключение - и все
затем, чтобы потрафить своему любимцу! Интриган Липтон  тоже
боится действовать открыто и выставляет себя этаким служакой.
Что бы ни случилось, с него взятки гладки, он то и дело  по-
вторяет: "Приказ командира, полковник приказал..." В  общем,
это пособник Жомки - недаром он выгораживает его и  во  всем
обвиняет полковника Томсона: "надо было лучше тренироваться!"
Липтон и действует в стиле Жомки - подбивает ламу-гипнотизе-
ра внушить всем, будто полковник состоим  с  ним,  сержантом
Липтоном, в неуставных отношениях. Кстати, не есть  ли  этот
лама переодетый Жомка? Липтон доходит до панибратства с пол-
ковником и пренебрежительно величает его "товарищем майора",
но полковник Томсон сурово его  одергивает.  Однако  сержант
Липтон продолжает мнить себя этаким Робин Гудом, слепо  веря
в свою незаменимость для экспедиции. Становится ясно -Липтон
приучает всех к мысли, будто бы он и есть тот народный  сер-
жант, о котором так много поется в английских  песнях  (хотя
таких песен вообще не существует).
     К счастью, британская армия состоит не из одних  липто-
нов и слейтеров. Ее основа - такие, как Ходл. Правда, понача-
лу кажется, будто Ходл тоже попал под дурное влияние  Жомки.
Но это все временно, пока не настал час решающих  испытаний.
Именно повар Ходл, хотя у него и шатаются передние зубы, пле-
чом к плечу с полковником кидается на азиатского деспота. На-
прасно  лейтенант  Слейтер и сержант Липтон пытаются убедить
Ходла, что он должен выставиться в окно и помочиться на голо-
ву какому-нибудь зазевавшемуся  лейбористу.  Ходл  понимает,
что не спасет этим Англию, и отказывается участвовать  в  их
авантюре. И неслучайно полковник Томсон в наиболее  ответст-
венный момент отстраняет Липтона от проведения операции и ос-
танавливает свой выбор на Ходле. Это - явный символ нерушимо-
го боевого братства высшего командного состава  и  армейских
низов, вклиниться в которое зря пытаются всякие липтоны!
     Правда, гениальный Л.Фань, как суровый реалист, показы-
вает, что справедливость еще не во всем  торжествует:  орден
Бани все же минует Ходла и достается выскочке Липтону,  хотя
заслуги Ходла неизмеримо выше. Тем не менее рядовой Ходл про-
должает скромно тянуть армейскую лямку и не претендует на на-
грады. И все-таки, хочется верить, что английское правитель-
ство в конце концов исправит свою ошибку.
     Я обязательно буду таким, как Ходл, а потом пойду в ар-
мию и взбодрю парочку генералов.


май-ноябрь 1994


 * Александр Гейман. ДВА ПИСЬМА * 

     1. ПИСЬМО ГРАФА АРТУА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ КОРОЛЮ ФРАНЦИИ

     Дорогой  Луи!
     Я вижу недоуменную мину на твоем лице. "Как  же  так",-
напряженно размышляешь ты,- "всю жизнь держал меня за додика,
и вдруг - "дорогой"? Что это - дежурная вежливость или лице-
мерие  лукавого царедворца?" Успокойся, Луи - ни то, ни дру-
гое. Просто с отдаления в тысячи долгих миль даже твоя  уны-
лая образина кажется чем-то родным и милым - ведь она  напо-
минает мне Францию... Надеюсь, Луи, тебя не обижает,  что  я
не титулую тебя по установленному этикету? Видишь  ли,  годы
пути выветрили из моей памяти придворные тонкости, и я,  как
ни стараюсь, не могу точно вспомнить твое имя,- может  быть,
ты Генрих, а не Луи? - ну да, пусть будет наудачу - Луи,  не
помню уж, какой ты там по счету. А почему бы ему не справить-
ся у аббата Крюшона? - удивляешься ты. Но как я могу это сде-
лать, Луи, если аббат дрыхнет без задних ног через две запер-
тых двери от меня и не желает даже откликнуться. Еще бы,- он
так устал, когда вез меня от императорского дворца до нашего
с ним жилища. Должен признаться, я получил ни с чем не срав-
нимое удовольствие, Луи. Приятно, знаешь, прокатиться на ло-
шадке или с ветерком в экипаже, но кататься на аббате Крюшо-
не!.. сет ун плезир колоссаль, как говорим мы, фрацузы.  Да,
Луи, ты, наверное, обратил внимание, что я  впервые  за  все
письмо употребил французское выражение,-  кстати,  правильно
ли я его написал? Ничего удивительного, если ошибся: не толь-
ко твой порядковый номер, Луи, но и  весь  французский  язык
почти совершенно забыт мной после того, как я сподобился сча-
стья познакомиться с языком некитайским. Ну, а переходить  с
языка божественной изысканности на вульгарное дикарское наре-
чие,  именуемое французским,- это такое мучение, такой мове-
тон, Луи,- все равно что после сюиты Вивальди  слушать  твой
утренний постельный тромбон. Тебя спасает одно, Луи:  ты  не
сознаешь всей степени убожества, в котором вынужден обращать-
ся, иначе бы ты не пережил этого. Аббат  Крюшон,  например,-
тот уже и ржет как-то по-некитайски,- ну, а я - я еще  помню
отдельные родные слова, такой уж я патриот, Луи,  не  помню,
какой ты там по порядку. Да ты и сам видишь - пишу письмо  о
делах Некитая, а сам все о Франции да о Франции. Но к  делу,
к делу,- мне столько надо тебе рассказать политически важно-
го! Во-первых, хозяин нашего дома, А Синь,  редкая  каналья:
по-моему, он трахнул нашего аббата, а подстроил так, что все
думают на меня. Во-вторых, Луи, ты оказался прав: наш путь в
Некитай протекал с невероятными приключениями. Начать с того,
что у самых границ Некитая нас ограбили и полностью  раздели
двое каких-то бродяг,- кстати, наших с тобой соотечественни-
ков, Луи, как только они сюда попали. Мало того, что  у  нас
отняли деньги, одежду, продовольствие, письма и подарки  для
императора, так они еще присвоили себе наши имена и отправи-
лись в Некитай под видом нашего посольства. Так что, Луи-ка-
кой-ты-там-по-счету, я теперь и сам не разберу, кто тебе пи-
шет эту некитайскую весточку: Гастон Мишо, уголовник  и  ка-
торжник, он же граф Артуа, или граф Артуа, он  же  каторжник
Гастон. Помнится, я остался сидеть голым задом  на камне,  а
Крюшон - этот толстяк, кто бы мог подумать! - оказался  про-
ворней и удрал неизвестно куда. Крышон,  где  ты? -  молчит,
но он здесь, Луи, просто устал. А вот где я? Может  быть,  я
уже нагишом добрался до Франции? Напиши мне  об  этом,  Луи,
не томи меня неизвестностью, умоляю тебя! А то вдруг этот ка-
торжник Гастон приедет в Париж вперед меня и подаст  жалобу,
будто граф Артуа его раздел, а я так  щепетилен  в  вопросах
чести, и кто же я буду после этого, Луи? Одно  знаю  твердо:
я теперь - другой человек. Это во-вторых, а  в-третьих, Луи,
кататься на аббате Крюшоне, а, ну да, я уже  написал,  тогда
в-четвертых,- тебя, наверно, заинтересует тот факт, что твой
Версаль - это сущий свинарник против конюшни некитайского им-
ператора. Да и чему удивляться - в полудикой Европе, как вы-
яснилось, самые ничтожные понятия об изяществе  и  вкусе,  в
этом ты неповинен, Луи, но насчет гигиенических-то  удобств,
кажется, можно было сообразить, ах, прости, Луи, я  снова  о
Франции - это опять не к месту прорвался мой патриотизм. Да,
да, ты прав - пора о деле,- но я сразу вынужден огорчить те-
бя, Луи: увы, мне не удалось выполнить поручение мадам  Пом-
падур. Лучшее средство от королевской импотенции - это конюх
Ахмед, а его ни за что не отпустят,  сам  император,  может,
еще согласится, но императрица - ни за какие  коврижки,  так
что с этим ничего не получится, представляю, как расстроится
мадам Помпадур, кстати, кланяйся ей за меня, не нужна ли  ей
новая клизма? - пусть напишет: если старая сломалась, я при-
шлю,- тут их навалом и недорого. Вот вроде бы все, больше  и
не знаю, о чем писать, так что пока, Луи, до встречи, ах да,-
забыл, насчет второго твоего поручениия - английских  козней
в Некитае можешь не опасаться. Англия не пройдет! - не  будь
я граф Артуа!  (но кто я, Луи?)  - Но  на  чем основана ваша
уверенность, граф? - можешь спросить ты. - А  на  том,  Луи,
что я пользуюсь поддержкой весьма влиятельных лиц при  неки-
тайском дворе. - Каких же именно? - слышу я  твой  следующий
вопрос. - Ну, хотя бы императрицы, я у ней в большом фаворе,
вчера, например, заполночь гостил у нее в будуаре. - Но как,
граф, вам удалось этого добиться? - вновь не можешь ты удер-
жаться от идиотского вопроса. - Ну же, Луи,- не будь так на-
ивен - мне-то еще  не  требуется  лекарство  от  импотенции!
- Но ведь у императрицы Ахмед, разве не так? - никак не  уй-
мешься ты. - Нет, не так,- у императрицы Я и Ахмед, а он не-
навидит британцев за их надменный колониализм, так что, Луи,
двойной заслон проискам Англии!  Будь спок! Кстати, императ-
рица тебе кланяется, спрашивает, как твое здоровье,- ничего,
если я отвечу: "Спасибо, помаленьку, немного  беспокоит  от-
рыжка"? Императрица советует тебе поменьше увлекаться  прыж-
ками на батуте, все равно, мол, чемпионом не будешь, - здесь
почему-то считают, что твое слабоумие от этого,  это  просто
ха-ха, мы с Крюшоном животики надорвали, когда  представили,
как твоя неуклюжая туша вверх тормашками дрыгается над бату-
том, согласись - это полный прикол, ну-ну,  Луи,  не  дуйся,
это же так - маленькая шутка. Ну все, ну, целую, ах да,  им-
ператор тебе тоже кланяется,- кстати, он  советует  тебе  от
всех болезней уринотерапию - это пить свою мочу - пошли  его
подальше  с  такими  советами, Крюшон пробовал, говорит: га-
дость,- а уж если Крюшону не понравилось,  значит,  гадость,
так что не вздумай, да только император корчит из себя  кру-
того, такой же придурок, как его сынок. Знал бы ты,  как  он
ущипнул меня за ягодицу, когда я вчера покидал покои импера-
трицы! - так больно, Луи, до сих пор хромаю. К слову,  принц
на самом деле от Ахмеда, негр, как и тот,- тебе, конечно, не
терпится узнать обо всем поподробней, но я и сам еще не осо-
бенно в курсе, как-нибудь потом расспрошу обо всем государы-
ню. Вообще-то здесь есть над чем задуматься: такое  во  всем
превосходство над нашей нищей отсталой страной с ее крестьян-
ской сиволапостью, я сам видел,  как  герцогиня  Бургундская
посадила сморчок на занавеску с фамильным гербом, а портьеру-
то раздернули, герцог ходил  среди  гостей  весь  зеленый  и
спрашивал, кто это сделал, она ни за что не призналась, гер-
цог до сих пор думает на тебя, а это была его  жена,  но  ты
тоже так делаешь, Луи, я видел,- само собой, бескультурье, а
я о чем толкую, зато принцы - что твой наследник, что этот -
оба додики,- все-таки, это как-то  утешает,  правда,  Луи? -
хоть в чем-то сравнялись,-  но впрочем,  во  мне,  наверное,
опять взыграла моя патриотическая сентиментальность. Ну все,
ну, пока, да, совсем забыл - у аббата Крюшона завелась забав-
ная привычка: стоит его ночью трахнуть, как утром  он  сломя
голову бежит читать проповедь,- видимо, его это как-то  воо-
душевляет. Расскажи об этом кардиналу  Ришелье  или кто  там
сейчас - пусть он возьмет себе на заметку. Что-то я еще  хо-
тел тебе написать любопытного,- ага,- вот: кататься,  ах,  я
же это уже писал, ну, тогда все, до встречи, как я  по  тебе
соскучился, милый далекий Луи, дай Бог тебе крепкого  здоро-
вья, долгих лет жизни, успехов в труде и огромного счастья в
личной жизни, которого ты лишен,- извини, я так и не  вспом-
нил, какой ты по счету.
     Остаюсь твой покорный слуга,
                                  граф Артуа,
     а куда делась частица "дэ" перед моей фамилией? - почем
мне знать, Луи? - может быть, Гастон Мишо ее украл? - кто я,
Луи, кто? - вот загадка для Французской Академии.


                      * * *


   ПИСЬМО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА КОРОЛЯ ФРАНЦИИ ЛЮДОВИКА К ЕГО СИ-
ЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ АРТУА


     Уважаемый граф Артуа!
     По поручению его величества короля Франции я вниматель-
но изучил присланный Вами текст. К сожалению, Вашу работу ед-
ва ли можно назвать перспективной, несмотря на ее  очевидные
достоинства - к ним относятся прежде всего стремление к живо-
сти слога (увы, несколько вымученное) и острота  поднимаемых
Вами вопросов. Лучше всего, если я приведу собственные слова
его величества по прочтении Вашего нравоописательного этюда:
"Когда император Некитая просил меня прислать ему  каких-ни-
будь додиков на роль придворных шутов, я знал, что  не  оши-
бусь, отправляя графа Артуа и аббата  Крюшона.  Но  то,  что
граф и меня будет развлекать своими юморесками из  некитайс-
кого далека,- это, признаться, приятная неожиданность".  Как
видите, Ваши зарисовки снискали весьма высокую оценку монар-
ха - едва ли начинающий автор может рассчитывать на большее.
     Теперь несколько слов по поводу некоторых из  поднимае-
мых Вами вопросов. Так, Вас возмущает  распущенность  аббата
Крюшона,- всецело присоединяюсь к Вашему негодованию: юноше-
ский гомосексуализм давно стал бичом наших иезуитских колле-
жей, и кардинал Ришелье лично дал слово  королю  предпринять
все меры, чтобы покончить с этим позорным явлением. Вы также
порицаете его величество за пренебрежение физкультурными уп-
ражнениями, указывая на опасные последствия такого пренебре-
жения. Пользуюсь случаем воздать должное Вашим просветитель-
ским усилиям. А открыть его величеству  глаза  на  моральный
облик дофина (в своем письме Вы характеризуете его как доди-
ка) - это поистине акт высокого гражданского мужества. Кроме
того, на ближайшем заседании парламента предполагается  рас-
смотреть вопрос об оснащении Версаля санитарными удобствами,
а также иные меры по снижению  сиволапости,  на  которую  Вы
так рьяно обрушиваетесь. Как Вы сами  можете  видеть,  граф,
факты, Вами изложенные, и без того давно изучены Французской
Академией и не имеют какого-либо научного  значения (разуме-
еется, это никоим образом не умаляет Вашего  патриотического
порыва).
     К сожалению, публицистический пафос Вашего этнографиче-
ского этюда практически перечеркнут целым  рядом  эпигонских
просчетов и ошибок, столь обычных у всех  непрофессиональных
авторов. Общий художественный уровень Вашего текста невысок,
и выпячиваемая Вами актуальность содержания Вас, увы, не спа-
сает. Кстати, и в части содержания налицо несколько досадных
неточностей. Укажу некоторые из них:
 1. Факт насилия над аббатом Крюшоном с последующей клеветой
в Ваш адрес весьма огорчителен для Вас и аббата, но не явля-
ется политически важным событием, как Вы  об  этом  ошибочно
пишите.
 2. За всю историю Франции не отмечено ни одного случая  пе-
рехода ее границ в обнаженном виде кем-либо из графов Артуа,
отсюда Ваши кичливые намеки на якобы совершенное Вами герой-
ство лишены всякого основания.
 3. Клизма мадам Помпадур - это типичный литературный штамп,
давно потерявший свою дидактическую силу, ставший  неспособ-
ным передать Вашу  творческую  индивидуальность,  неповтори-
мость нравоучительного голоса.
 4. Скаковая лошадь или конный экипаж значительно  превосхо-
дят в скорости бегущего человека,  таким  образом,  хваленый
аббат Крюшон при поездке на нем (тем более, запряженный в те-
лежку с седоком) не способен доставить ни с чем не сравнимо-
го удовольствия ввиду своей низкой скороходности.
     Касаясь же избранной Вами художественной формы, не могу
не отметить ее глубокую вторичность и  непрофессионализм,  а
также стремление к своеобразию любой  ценой - так  навязчивы
все эти речевые сбои, оговорки, доморощенные неологизмы вро-
де "прикол", "додик" и т.п. Для того, чтобы написать по-нас-
тоящему хорошее нравоучительное произведение, важно вырвать-
ся из заколдованного круга избитых образов и аллегорий, най-
ти зримую, запоминающуюся деталь и через  нее  передать свое
нравоучение. У Вас таких образов и деталей практически  нет,
что  и  делает  Ваши  бытоописательные заметки художественно
слабыми,  вынуждает меня возвратить Вашу рукопись. Так  что,
увы,  серьезный разговор о публикации Ваших текстов в  цент-
ральном издании пока невозможен.
     Дальнейших Вам творческих успехов!


     По поручению его величества короля Франции - знаю,  ка-
кого, но не скажу -
                    редактор журнала "Парижская мурзилка"*

                    Гастон де Мишо.


_______
* детское иллюстрированное приложение к "Париматч" (прим.ред.)
Last-modified: Thu, 20 Aug 1998 14:09:58 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321