Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Василий Звягинцев. Одиссей покидает Итаку. Гамбит бубновой дамы

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Василий Звягинцев.
     Любое коммерческое использование настоящих текстов без
     ведома и прямого согласия автора НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
     Spellcheck: Дмитрий Самойлов 
     Spellcheck: Артем Липко
---------------------------------------------------------------

КНИГА ПЕРВАЯ. ГАМБИТ БУБНОВОЙ ДАМЫ





ПРОЛОГ. НА ДАЛEКОМ БЕРЕГУ


     В  пространстве  все происходит беззвучно. Соприкасаются ли кристаллики
льда  в  хвосте кометы или взрывается звезда.  Вполне возможно, что и в этом
выражается  рациональность  природы,  ее  нежелание  тратиться  на  ненужные
эффекты там, где их некому оценить.  И действительно - кто мог бы наблюдать,
как  в  одном из секторов Дальнего Космоса, бог знает в скольких  сотнях или
тысячах  парсек   от  обжитых  и  освоенных  мест,  вдруг   материализовался
подпространственный  звездный  крейсер  типа  "Кондотьер-VII"   -  огромный,
зеркально-блестящий,  полыхающий   фиолетовыми   импульсами  генераторов,  -
появился   в   реальном   пространстве,   гася   околосветовую  скорость  до
планетарной, и начал  вдруг  изгибаться  по  всем  осям,  деформироваться  и
искажаться,  как  искажаются  очертания  дальних предметов в  жарком  мареве
пустыни.
     Затем - через миг непредставимо короткий (или настолько же длинный - на
границе  подпространственных  туннелей  время  теряет  размерность  и  знак)
крейсер   исчез,   растаял,   растворился,   после  него   осталось   только
невообразимой яркости бесшумное лиловое пламя. А потом - совсем уже ничего.
     ...Три  человека в  штурманской рубке крейсера - путевая вахта  - вдруг
ощутили легкую дрожь  палубы.  Дрожь мелкую, едва уловимую, возникшую где-то
далеко в корме, но от которой внезапно и остро  заныли зубы. Штурман вскинул
голову на приборы, но не успел ничего  увидеть и оценить. Потому что второй,
теперь уже катастрофически мощной ударной волной корабль скрутило  судорогой
деформации,  разрывая  уши  пронзительным  до  тошноты  скрежетом  рвущегося
металла и грохотом ломающегося пластика.
     И все!
     Люди  так  и не  успели  ничего понять  и  почувствовать. Катастрофы  в
космосе если происходят, то происходят быстро.
     Среагировали  автоматы.  Совсем  ненамного, на  тысячную  долю  секунды
опередив ту вспышку, что превратила в плазму огромный по человеческим меркам
корабль. Ходовая рубка,  вынесенная на  восемьсот  метров вперед от главного
ствола  и  на  три  километра  от  маршевых  генераторов,  имела  автономный
псевдомозг, и сигнал крайней опасности поступил в него прежде чем испарились
волноводы.
     Закрученные  в  тугие  силовые  коконы  спасательных капсул  тела  трех
космонавтов отделились от  крейсера, уже начавшего  превращаться в излучение
и, изолированные от времени и пространства, полностью подчинились всему, что
предусматривала  включившаяся  аварийная  программа. Остальные двадцать  два
члена экипажа разделили судьбу своего корабля.
     ...Спасательные средства - вещь, безусловно, полезная. Беда лишь в том,
что иногда они  вместо смерти легкой и незаметной  предлагают конец долгий и
мучительный. Как в  свое  время, например, надувной жилет  в полярных водах.
Через триста  лет в этом смысле мало что изменилось. Хотя виноваты, конечно,
не  сами  средства,  а  всегда  и  только  -  не  соответствующие  средствам
обстоятельства.
     Три  человека стояли  на  пологой, уходящей  вдаль и  вниз  равнине.  У
дальнего горизонта стеной чернел лес, будто размашисто нарисованный тушью по
серой бумаге, ближе  по склону беспорядочно росли одинокие неохватные сосны,
с низкого рыхлого неба  бесшумно падал  медленный снег, задергивая сумрачный
пейзаж прозрачной,  колеблющейся завесой.  Трудно представить  и еще труднее
передать ощущения людей, только что, сию  минуту сидевших в удобных креслах,
в  уютной  и привычной тишине ходовой рубки могучего звездолета, не успевших
ничего подумать, осознать, просто испугаться, наконец, - и вдруг выброшенных
на  унылую  серую равнину,  где  косо  летит  пушистый  снег, мертво  шуршит
промерзшая   трава   на  голых   подветренных  склонах   и   вместо  теплого
ароматизированного воздуха из климатизаторов легкие  обжигает сухой морозный
ветер.
     Возможно,  это  похоже  на то,  что может  чувствовать  человек,  вдруг
выпавший  холодной  ночью  за  борт  круизного  лайнера  и  еще  не успевший
поверить, что все кончено, что в ночи, сияющая  огнями, тает и исчезает твоя
жизнь, твоя судьба...  Ведь  все случилось  так быстро,  так  внезапно,  что
кажется   -  это   не   всерьез,  это  так   только...  Одно   усилие  воли,
сильное-сильное желание, и все можно вернуть, сделать, как было...
     Но это  только  иллюзия,  последняя и недолгая. За ней -  пронзительная
ясность,  отчаяние   и  -  конец.  Причем  на  твердой  земле  этот  процесс
продолжается дольше и мучительнее, чем в море.


     ...Три человека стояли посреди снежной равнины: двое мужчин -- штурман,
кибернетик, и женщина - экзобиолог. Нормальная ходовая вахта, только женщина
была здесь лишняя. Ей полагалось спать в своей каюте, как и всему остальному
экипажу,  а она вместо этого  в свободное  время стажировалась в космогации.
Как  оказалось, для  того лишь, чтобы в последние часы случайно продлившейся
жизни увидеть наяву пейзаж,  который свел бы с ума всех экзобиологов системы
во главе с их могучим мэтром, академиком Арпадом Харгитаи.
     Но  наяву  ли?  В  десятках  световых  лет  от  Земли  -  землеподобная
планета...
     -  Что это было? - с усилием выговорил штурман, как принято спрашивать:
"Где я?" после глубокого обморока.
     - Я  даже  не успел  повернуться  к  пульту, -  ответил  кибернетик.  -
Вибрация, удар - и все!
     - Но планета! Откуда здесь планета? До выхода из тоннеля оставалось еще
триста с лишним часов...
     - Похоже,  вы просчитались где-то, навигаторы... Туннель деформировался
под воздействием неучтенных полей тяготения, и на искривлении нас размололо.
Не думал я, что и при этом можно уцелеть...
     Кибернетик был намного старше  остальных, больше чем  полжизни провел в
глубоком космосе, давно готов был ко всякому, к смерти тоже, и единственное,
на  что он  всегда  надеялся, что судьба подарит ему  какое-то  время, чтобы
успеть умереть осознанно. Он ненавидел мысль о внезапной смерти, может быть,
именно за то,  что обычно именно такою  она и  была для  тех,  кто умирал  в
Пространстве.  Человек должен успеть понять, что умирает,  и приготовиться к
этому, считал он.
     И  вот  похоже,  что  судьба  дала   ему  эту  возможность.  Кибернетик
прислушался к себе и отметил, что действительно  доволен, если здесь уместно
это слово,  значит, раньше  он  не рисовался и  не кривил душой. Каждый, кто
родился,  должен умереть. Это неприятно, но  необходимо. Дело лишь в сроках.
Он думал так всегда и сейчас - так же.
     А  штурману  умирать не  хотелось до спазмов в  желудке. Но его мнение,
похоже, судьбой в расчет не принималось.
     - Не  было  здесь никаких искривлений. И звезд не было, и планет!  - со
злостью выкрикнул он, хотя на кого ему было злиться?
     -  Значит,  мы  вышли не  там, где  считали,  -  сказал  кибернетик.  И
поежился. - Здесь здорово холодно.
     Экзобиолог  была  так  молода,  что  о  возможности  смерти  просто  не
задумывалась. Главным для нее оказался шок от крушения теории, в которую она
верила с излишней, не понятной страстью. И крикнув: "Я сейчас!" - побежала к
ближайшему дереву,  чтобы  убедиться,  что это никакая не сосна,  а  лишь ее
конформный аналог.
     - Девочку жаль... - сказал кибернетик. - Хоть  бы огонь разжечь... - Но
в карманах у него было совершенно пусто.
     - Вон там, слева какие-то скалы, - показал штурман движением  головы, -
Пойдем туда, вдруг пещеру найдем...
     - И что? Замерзнем на два часа позже?
     - Но не стоять же посреди поля?
     - Верно, конечно. Пойдем. Смотри, девочка что-то нашла...
     Экзобиолог  вернулась, держа  в руке сосновую шишку,  и хотя лицо у нее
уже горело от мороза, а  тело начинала  бить дрожь,  она все  еще  не  могла
переключиться.
     - Это же невероятно! Абсолютно  земная  сосна. А Харгитаи  доказал, что
геоморфизм невозможен в принципе.
     - Я  боюсь,  что  он  так и останется при  своем заблуждении, -  мрачно
сострил  штурман,   и  только  сейчас  девушка  начала  осознавать  истинное
положение вещей.
     ...Тесно  прижавшись друг  к  другу,  они  сидели на  обнаженном  корне
дерева. Так казалось чуть-чуть теплее,  тем более, что толстый  ствол и угол
скалы  прикрывали  их  от  усилившегося,  ставшего  совершенно пронзительным
ветра. Мягкий  стереосинтетик, отличный  материал  для  рабочего  костюма  -
легкий,  немнущийся  и  самоочищающийся, от здешней  погоды защищал немногим
лучше, чем нарисованный зонтик от реального дождя.
     -  Ничего... - выговорил непослушными губами кибернетик. - Я читал, что
еще немного, и  станет тепло. Вообще, когда-то  считалось, что  замерзнуть -
самая приятная смерть.
     Штурман  молчал, стараясь как  можно теснее  прижать  к  себе  девушку,
заслонить ее от  ветра и хоть немного  согреть. Сомнительное, если подумать,
благодеяние - позволить ей замерзнуть последней.
     Снег летел все так же монотонно и тихо. И в  других условиях этот дикий
пейзаж,  и сумрачное небо, и  далекий темный  лес  показались бы  несомненно
красивыми.  Но  не сейчас. Сейчас это больше походило на изощренную насмешку
судьбы.  Спастись от внезапной и  неминуемой  гибели,  выпавшей остальным их
товарищам, оказаться на  кислородной планете с биосферой,  какой не находила
еще  ни одна  экспедиция  за всю  историю  межзвездных полетов, и к  тому же
планете, так  похожей на Землю, и  только для того,  чтобы  последние минуты
жизни были отравлены ненужными, терзающими душу мыслями.
     Кибернетик хотел осознанной  смерти. Для  чего?  Чтобы подвести  итоги,
уйти  с  ощущением,  что  жизнь  прожита  по  правилам. Правильная  жизнь  и
достойная смерть. Но отчего же сейчас, когда он все обдумал и приготовился в
душе, ничего, кроме острой обиды на нелепость происходящего?
     Штурман, у которого  мысли в уме путались от холода,  тоже никак не мог
поверить, что  это - конец. Привыкшему,  что  все в  жизни  зависит от  воли
человека, ему казалось диким собственное бессилие. Ты жив еще, не ранен и не
болен,  полон сил - и не в силах ничего сделать и изменить. Можно пройти еще
километр или десять, через снег и мороз, но итог будет тот же.
     Девушке было  просто  очень холодно и  страшно.  Ног и рук  она уже  не
чувствовала,  и  ледяная  волна  стояла  возле самого  сердца.  И именно  ее
обостренные  отчаянным   желанием   выжить  чувства  уловили   что-то  вдруг
изменившееся в обстановке, новый, выпадающий из общего фона звук.
     - Слышите? Что это?
     Кибернетик  вскинул  голову, приподнялся,  сбрасывая  густо  облепивший
спину и плечи снег.
     Действительно -  глухую  тишину нарушил протяжный  шорох, или,  скорее,
шелестящий свист. По длинному пологому склону, вдоль которого они долго шли,
пока  не потеряли  последнюю  надежду, сейчас  быстро перемещалась какая  то
темная точка, на глазах увеличиваясь, приобретая размерность, и вдруг сразу,
скачком превратилась в отчетливую фигуру. -
     - Человек...  -  срывающимся  шепотом сказала  девушка и встала.  Они с
кибернетиком,  не  отрываясь,  смотрели  на  приближавшуюся  фигуру.  Только
штурман  по-прежнему сидел, прикрыв  глаза. Ему  как  раз  сейчас стало  все
равно, холод наконец исчез, и хотя он  еще слышал слова, но уже не улавливал
их смысла.
     - Абориген... - тоже  шепотом подтвердил  кибернетик. Отчаянная надежда
захлестнула  сознание,  но  трезвая  привычка  исходить  из худшего  тут  же
остерегла: - А если он сейчас подъедет, и топором по голове?
     Чем этот вариант в конце концов будет хуже, он решить не успел. Человек
- действительно человек, весь  в мехах и коже, заросший светло-русой бородой
и  усами,  на  длинных  и  широких  ярко-синих лыжах  -  резко затормозил  с
поворотом,  взметнув веер снега,  и остановился  в  пяти шагах,  опираясь на
блестящие, явно металлические палки.
     С полминуты они молча  смотрели друг на друга. Потом абориген улыбнулся
совершенно  по-человечески  и,  странно  растягивая  слова,  с  непривычными
интонациями, но все равно понятно произнес низким хрипловатым голосом:
     - Если не ошибаюсь, земляки? В смысле - земляне? По-русски понимаете?
     Это было  дико,  нелепо, невозможно, более чем  невероятно, но  - было!
Туземец вполне отчетливо говорил на русском, хотя и очень архаичном языке.
     -  Да...  Земляне...  Понимаем... - растерянно  ответил  кибернетик,  и
абориген  вдруг  раскатисто захохотал, тут же оказался рядом,  ударил его по
плечу тяжелой ладонью. Как-то очень быстро сбросил  свое просторное  меховое
одеяние, закутал в него девушку, рывком поставил на ноги штурмана, встряхнул
его так, что тот открыл наконец непонимающие, отсутствующие глаза.
     Потом  в  руке аборигена появился  инструмент,  визуально  малознакомый
звездолетчикам, но оказавшийся не секирой или там  каким-нибудь  бердышем, а
именно  топором,  двумя ударами  туземец свалил  ближайшую  молодую сосенку,
искрошил   ствол  на   полуметровые  куски,   которые  еще  и  рассек  вдоль
стремительными точными взмахами сверкающего металла, особым  образом сложил,
с помощью совсем уже забытого механизма добыл огонь, и через минуту на снегу
пылал жаркий костер, снег под ним шипел и таял, и волнами разливалось вокруг
мучительно приятное тепло!
     -  Ну,  ребята,  вы  даете...  -  шумел своим  зычным голосом  туземец,
подбрасывая  в  огонь  поленья.  -  Замерзать  устроились,  это  надо  же...
Непротивленцы, так сказать, слепая  покорность  судьбе... А  если бы  я ваши
следы не заметил, так и отдали бы концы рядом с жильем?
     - Это что? Бред? - спросил штурман кибернетика.
     - Какой  там бред! - ответил тот,  уже свыкнувшись с мыслью, что смерть
откладывается. - Это, скорее, штурманские фокусы! Похоже, вы загнали корабль
в петлю обратного времени...
     -  И  откуда вы, земляки,  свалились?  -  не умолкал спаситель -  Я так
понимаю что  никакой  корабль  здесь  не  садился,  да и  не  похожи  вы  на
нормальных  путешественников.  "Клуб  самоубийц" какой-то,  если  Стивенсона
вспомнить. Или его же "Потерпевшие кораблекрушение". Только каким образом вы
его потерпеть могли, это мне пока не понять, надеюсь - разъясните...
     Кибернетик  с трудом  улавливал смысл его речи, потому что  многих слов
вообще не  понимал, а другие хоть и звучали знакомо, но туземец  вкладывал в
них какое-то иное значение. Словно говорил он не на русском, а на неведомом,
хоть и славянском языке.
     - Ну как, отогрелись? - сменил тему туземец.  - Или все никак в себя не
придете?  Тогда могу противошоковое  предложить... -  и  протянул  обтянутую
грубой серой тканью флягу с резьбовой зеленой крышкой на короткой цепочке.
     Кибернетик  машинально взял посудину и поднес к  губам, но в нос ударил
отвратительный спиртовый запах.
     - Не привыкли, что  ли? Не  употребляете?  Оно, конечно, на  морозе  не
рекомендуется,  но для успокоения  нервной  системы  - можно.  Способствует.
Особенно - взамен безвременной кончины...
     Но кибернетик вернул флягу.
     - Нет, не надо. Скажите,  наконец, кто вы и откуда появились здесь? Это
разве Земля?
     - Что вы! Какая может быть Земля? Это гораздо дальше. А вот вы, вы сами
какими судьбами здесь?
     -  Звездная экспедиция..  Корабль "Кальмар"... Взрыв двигателя.. -  все
еще  непослушными  губами выговорил штурман, взял  из  рук спасителя сосуд и
решительно глотнул. Горло и рот ему опалило огнем, он задохнулся, но глотнул
еще и еще.
     -  Хорош,  хорош, хватит... -  Абориген  отнял  у него  флягу. - Глотку
спалишь. Давай вот, снегом закуси... А век у вас какой, ребята?
     -  Двадцать  третий век,  планета Земля,  отряд  дальней  галактической
разведки, крейсер  "Кальмар", - давясь  снегом, отрапортовал штурман.  - Ему
стало вдруг тепло и спокойно.
     - Так. Вполне увлекательно, - медленно сказал спаситель.
     Кибернетик, кажется, понял, почему таким странным показался ему русский
язык  этого  загадочного человека. В такой манере - замедленно,  вычурно, со
многими словами  и оборотами,  смысл которых отличался от  обычных значений,
писали  и, очевидно, говорили очень-очень  давно, лет,  может  быть, пятьсот
назад. И  девушка  это тоже  поняла  или  просто  ощутила интуитивно. Своими
ярко-голубыми,  обычно  насмешливыми,   а  сейчас  удивленными  глазами  она
посмотрела в глаза их спасителя.
     - А вы сами откуда?
     - Конечно, с  Земли. Я как раз  с Земли.  Но немного раньше.  Двадцатый
век. Слышали о таком?


     ...Он заставил их бегом пробежать весь путь,  и это оказалось совсем не
рядом, как он говорил, тем более что бежать пришлось не напрямик, а выбирать
дорогу по гребням холмов и водоразделам, где почти не было снега.
     Андрей  Новиков - так звали этого человека  - отдал им всю свою верхнюю
одежду: и  меховую парку, и легкую кожаную куртку, и свитер, но сам словно и
не  ощущал  мороза  в тонкой трикотажной  рубашке  в  бело-синюю  поперечную
полоску. Он то бежал на  своих лыжах  впереди, выбирая дорогу,  то пропускал
космонавтов вперед, а сам останавливался и осматривал окрестности в бинокль.
При  этом  он почти все время держал в  левой руке  массивное  огнестрельное
устройство - винтовку, хотя у нее  имелся ремень  для  ношения  через плечо.
Кибернетик отметил это и с тревогой подумал, что не очень, видимо, спокойное
место эта планета, сестра Земли.
     Хоть дорога  оказалась и  длинной  и  трудной, она все  же закончилась.
Впереди обозначилась на  крутом холме  высокая деревянная  ограда, массивные
ворота, окованные широкими железными полосами, над ними - решетчатая башня с
шелестящим трехлопастным винтом, очевидно, ветросиловая установка.
     Через  узкую  калитку они вошли внутрь ограды и увидели  обширный двор,
двухэтажный  бревенчатый дом  с  застекленной  верандой и  резным  крыльцом.
Огромные мохнатые собаки выкатились откуда-то с гулким радостным лаем, стали
бросаться тяжелыми лапами на плечи, пытаясь лизнуть в лицо влажными красными
языками и Андрея, и его гостей.  Потом за ними  захлопнулась массивная,  как
крышка  реакторного  отсека, дверь, и космонавты,  ощутив  сухое, устойчивое
тепло, поняли, что они дома.
     Вот в чем, оказывается, истинное счастье - иметь надежный, прочный дом,
чтобы было  откуда уходить и куда возвращаться, чтоб было  где  укрыться  от
холодов, опасностей и тревог внешнего мира, и чем неуютнее, злее за стенами,
тем он дороже, твой дом, твое убежище и защита.
     На какое-то  время  звездоплаватели - не забыли, нет, но - отстранились
от  всего, что произошло за короткие  и такие невыносимо долгие часы: гибель
корабля  и  гибель  товарищей, ожидание  собственной смерти...  Мозг  и душа
просто  не могли вместить и  пережить сразу  так много,  и сейчас космонавты
испытывали лишь обычное человеческое облегчение, что для них все закончилось
благополучно, наслаждались теплом и вдруг пришедшим покоем. А настоящая боль
и скорбь по исчезнувшим друзьям придут позже.
     Мужчины молча сидели у камина и не отрываясь смотрели на огонь,  совсем
слабый, догорающий, лишь  кое-где  пробивающийся из-под толстого слоя золы и
пепла, и  только девушка  с любопытством осматривала обширный зал, в котором
они  оказались.   Как   это   удивительно   -   не   в  музее  за   толстыми
спектроглассовыми  витринами,  а  наяву,  в  живой  реальности  видеть такие
редкости:  старинное   оружие,  стоящее  в   открытых  деревянных  шкафах  и
развешанное  по  стенам,  толстые  бумажные  книги  на  полках,  черно-белые
двухмерные  фотопейзажи  на  блестящих  листах  картона,  восковые  свечи  в
фигурных  подставках  из черного и желтого металлов.  И запахи  - настоящего
живого дерева,  смолы,  ружейной  смазки,  каких-то растений, и еще  чего-то
незнакомого, но необыкновенно волнующего своей непонятностью и причастностью
к  давно  ушедшей  жизни.  Затянутые морозным  узором  оконные стекла, шкуры
животных на  полу, тяжелая деревянная мебель... В музеях и гипновизорах  все
это воспринимается  совсем иначе, оттого,  наверное, что выключено из потока
подлинной жизни, утратило свои функции, слишком стилизовано. А здесь старину
видишь вблизи, можешь коснуться рукой, уловить самые тонкие запахи... Запахи
ушедших веков  особенно волновали.  Она остановилась перед зеркалом в резной
золоченой раме, присмотрелась.  Там, в  зазеркалье, молодая и, без жеманства
нужно  признать,  красивая   девушка  показалась  ей,   в  таком  изысканном
интерьере, тоже новой, неузнаваемой, не от мира сего...
     В  глубине  зеркала  раскрылась  высокая  дверь,  и  в  холл  вошел  их
спаситель, туземец Андрей  Новиков. Девушка смотрела на него с  изумлением и
непонятной  ей  самой  радостью.  Теперь  он выглядел совсем  иначе,  вполне
цивилизованно, даже элегантно: борода и  усы  подстрижены,  волосы аккуратно
причесаны, едет  просто  - узкие  синие брюки, отстроченные  цветной ниткой,
желтовато-зеленая рубашка с открытым воротом - хотя и отличающиеся по покрою
от того, что носили ее современники, но тем не менее не делающая его похожим
на персонажей исторических фильмов.
     Быстрыми пружинистыми шагами он пересек холл, сел рядом с космонавтами,
но и чуть в отдалении, подбросил дров в камин, отчего  в нем сразу  заиграло
яркое  пламя,  взял  с каминной  полки  длинную прямую  трубку, зажег ее  от
мерцающей головни, окутался облаком сизого, сладко  пахнущего дыма, и только
проделав эти разнообразные, но настолько вытекающие друг  из друга операции,
что казались они одной фигурой сложного  ритуального действа, - только после
этого Новиков откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся.
     -  Итак,  дорогие  гости  и  потомки,  позвольте  теперь уже официально
поздравить вас с  прибытием на планету  Валгалла, в  форт  Росс, где  я имею
честь и одновременно  удовольствие вас  принимать. Эрго  - прошу чувствовать
себя и держаться, как дома у мамы. Все здесь  ваше и к вашим услугам.  Я вам
уже представлялся,  теперь  хотелось  бы знать  и  ваши  имена,  а  также  и
подробности о печальных обстоятельствах, сделавших нашу встречу возможной...
     Его  речь, половина слов в которой  опять  была  непонятна,  да  еще  и
произнесенная в  быстром  темпе, вызвала  у гостей некоторое замешательство.
Кибернетик, уловив  основное и  пока  игнорируя нюансы, указал  на  девушку:
"Альба Нильсен",  назвал себя: "Борис Корнеев",  а штурман представился сам:
"Герард Айер".
     -  Отлично,  -  еще  раз  улыбнулся Новиков.  - Программа "Интеркосмос"
по-прежнему в действии. Вы - капитан, уважаемый соотечественник?
     - Нет, наш капитан погиб вместе с кораблем и остальным экипажем.
     И Корнеев вкратце, подбирая слова  того ряда,  который наверняка должен
был  быть  понятен Новикову,  обрисовал  ситуацию. Помолчали. Потом  Новиков
нарушил тишину.
     - Примите  искренние соболезнования. Вечная память, как говорится... Но
-  живым надо жить. Вы понимаете, что я сгораю от нетерпения узнать, как  вы
там у себя теперь живете, послушать, что новенького на свете, здесь-то у нас
-  глушь, и вообще...  Однако как  ни сильно  у  меня  желание поговорить со
свежими  людьми, все  должно быть по  протоколу. А  он гласит,  что  соловья
баснями не  кормят. Поэтому подчинимся неизбежному. Не знаю, в моде ли у вас
стиль  ретро, но другого  предложить все равно не могу. И выдам  вам  его по
полной программе. Даму мы эксплуатировать, разумеется, не будем, а товарищей
мужчин прошу мне помочь. Для скорости.  Сначала  у нас  будет легкий ужин, а
там... сами увидите.
     Длинный дубовый стол в холле Новиков застелил белой и блестящей льняной
скатертью,   накрахмаленной   до   металлической   жесткости,   уставил   ее
серебряными,  стеклянными,  фарфоровыми  и  глиняными  стаканами,  бокалами,
чарками, тарелками, салатницами, соусницами,  братинами  и  многими  другими
предметами сервировки  праздничного  стола  времен  чуть  ли  не феодальных,
причем  подробно  называл  и комментировал назначение каждого  появляющегося
прибора. Потом он повел мужчин на кухню, и Альба осталась на время одна. Она
даже  обрадовалась этому,  потому что  вдруг  поймала  себя  на  странной  и
неожиданной мысли, что Новиков - человек,  умерший за века до  ее  рождения,
давно распавшийся на атомы под своей могильной плитой  и тем не менее живой,
показался ей гораздо более интересным как личность (и как мужчина тоже), чем
многие ее знакомые и по Земле, и по кораблю. Впрочем, почему  же  умерший? -
подумала она, - раз он сейчас  здесь, с нами?  Он жив, и  мы живы, и живем в
одном  времени,  а те, его ровесники и  современники, что лежат  (лежали?) в
могилах  на  Земле,  чьи  памятники  она  видела,  иногда  бывая  на  старых
кладбищах, - какое они имеют отношение к этому человеку? А ее интерес к нему
- не вызван ли он просто-напросто тем, что  уже больше года она не видела ни
одного нового человека? Или дело не только в этом?
     Мужчины возвратились из кухни с подносами,  и на столе стали появляться
тарелки  и блюда  с  тонко нарезанными  пластинками розового сала, ветчиной,
колбасами разных сортов, маринованными угрями, шпротами, трепангами, мидиями
со специями, всякого рода сырами, в  глубоких мисках алели соленые помидоры,
переложенные  чесноком  и  брусничным  листом, влажно  поблескивали  зеленые
пупырчатые соленые огурчики вперемежку со стручками  горького перца, еще там
была икра, черная и красная, нежный балык, креветки и крабы, а  в завершение
появился  горячий  круглый ржаной  хлеб,  распространяющий умопомрачительный
запах,  и  блюдо  с горой золотистых,  истекающих жиром, зажаренных  целиком
маленьких птиц.
     Альба смотрела на это великолепие, это буйство и  разгул с изумлением и
чуть  ли не  страхом, а  Новиков - возбужденный,  какой-то яростно-веселый -
завершая сервировку, выставлял на стол цилиндрические, круглые, квадратные и
витые  посудины  с  плещущимися  в  них  неведомыми  напитками.  На  цветных
этикетках  девушка  видела золотые медали,  цветные  ленты, гербы, рыцарские
щиты,  геральдических  львов,  орлов   и   единорогов,   читала   выведенные
причудливыми  русскими  и  латинскими буквами названия: "Боржоми", "Малага",
"Камю", "Фанта", "Чинзано", "Пепси", "Клико", "Московский квас"...
     Все это не  могло восприниматься иначе, как сон, посетивший космонавтов
после сотен  дней питания корабельной  синтетикой,  не  поддающейся  никакой
густивации. Да и на Земле редко кому приходилось видеть подобный стол...
     - Ну, братцы,  прошу! Чем богаты... На скорую руку, конечно, но думаю -
понравится. Все  - высшего  качества. Из собственных запасов. Как  известная
Елена Молоховец писала в своей кулинарной книге: "Если к вам пришли гости, а
у вас ничего нет, пошлите человека в погреб..." Ну и так далее.
     Оказалось, ко  всему прочему,  что  предок  владел  еще  и  легендарным
искусством застольной беседы. Он поднимал бокалы, произносил цветистые речи,
смысл которых в общем-то ускользал от космонавтов, но говорилось в них нечто
лестное каждому  из  гостей  в отдельности и  всем  вместе.  Попутно Новиков
пророчествовал и изрекал  заклинания. Звучало это таинственно и увлекательно
и восходило прямо к временам Византии.
     Люди двадцать  третьего века, тем  более космонавты, к гастрономическим
вопросам  относятся  достаточно  сдержанно.  Но  под массированным давлением
Новикова, которое подкреплялось голодом, зрительно-обонятельными эффектами и
обычным любопытством, наелись так, как не ели, может быть, никогда в  жизни.
Утомленные, осоловевшие  от  сытости и  тепла,  звездоплаватели  уже  начали
терять  нить реальности. А Новиков был  бодр  и  свеж,  только  раскраснелся
слегка и говорил еще громче.
     - Ребята, бросьте грустить... Все понимаю, конечно, но  что сделаешь? Я
же  говорю - вечная  память!  А  разве у  вас не  умирают больше?  И  вы  не
представляете, что чувствуют люди, когда  после боя взводом  приходится пить
водку, отпущенную на батальон? Я тоже не представляю. И не дай нам бог...
     - Скажи,  Андрей,  - нетвердым голосом перебил его штурман,  мучающийся
неразрешимой загадкой. - Как это может быть - пробой в прошлое?  В будущее -
это ясно, а в прошлое? Теория не допускает...
     Новиков вдруг напрягся. Посмотрел на Герарда очень внимательно, перевел
глаза на Корнеева, на Альбу.
     - Не  допускает,  говорите?  Да, интересно получается...  Ну,  ладно, о
теориях  завтра поговорим.  Сейчас  давайте вернемся к этим... Ревенон  а но
мутон,  короче.  Как  вы там  все-таки  живете,  в светлом  будущем? У  вас,
конечно, полный  коммунизм, единое  человечество  и  все  прочее, о  чем  мы
мечтаем и за что боремся?
     Корнеев   начал   излагать,   как   можно   более   популярно,   основы
политического,  экономического  и социального устройства  земных  федераций,
конфедераций  и союзов, а Альба  отошла к  окну, взяла  с полки толстый  том
репродукций совершенно ей незнакомых художников: Сомова, Бакста,  Бенуа... А
их картины ей показались великолепными. Наверное, и  все остальное у них так
- чудесный, сказочный мир за завесой времени...
     Искоса она посматривала вправо, где Новиков, навалившись грудью на край
стола  и  жестикулируя  рукой  с зажатой  в  ней дымящейся  трубкой,  горячо
доказывал  что-то  Корнееву.  Девушка поражалась, насколько  легко  и быстро
адаптировался к  их обществу  Новиков, что  ни  говори  -  человек  все-таки
примитивный. Нет, космонавты изучали историю, знали, что было сделано людьми
двадцатого  века для человечества, представляли огромность  их исторического
подвига. Но это все  разумом. А душой, эмоциями, люди двадцатого века все же
ощущались   Альбой   далекими,  непохожими  на  людей  освобожденного  мира,
малознающими,  обиженными  судьбой.  Предки  жили  и  умирали   в  болезнях,
скудости, темноте. Мир их был жесток и кровав и, соответственно, люди такого
мира не могли  не быть грубыми,  пусть по необходимости  - но  жестокими  и,
конечно,  с  болезненно  деформированными  чувствами.  Альба,  например,  не
представляла, как  человек,  пусть и признанный героем на самой справедливой
из войн, собственноручно уничтоживший не то двести, не то триста врагов, мог
оставаться  нормальным, спокойным,  не утратившим  обычных человеческих черт
человеком...
     И ничего странного в таких ее мыслях не было. Что могла  почерпнуть она
из учебников, обычная девочка, потом девушка двадцать третьего века, никогда
специально  не  изучавшая  социопсихологии?   История   двадцатого   века  в
популярном  изложении  умещается  на двух  видеокристаллах, это  шесть часов
текста  с  хроникой.  Что   можно   понять   из  этих  часов,  разбитых   на
десятиминутные  уроки, о внутреннем мире живших тогда людей, об их чувствах,
радостях, побуждениях, делах и заботах?
     Конечно,  есть  литература  тех  лет,  сохранились  подлинные   фильмы,
видеозаписи. Но кто их смотрит  и читает, кроме специалистов? Сокровища духа
былых  времен  для  большинства  потомков  - только  имена  гениев,  два-три
афоризма, десяток цитат...
     Многим доводится пожалеть своих  предшественников - несчастные,  как им
не  повезло, что не дожили  до нашего, самого лучшего  из всех  времен... Но
жили и тогда  люди, и, пожалуй, не  хуже нашего, а  если  чего  не  имели из
нынешних благ, так и не  нужно это им было,  и может, с большим основанием -
им бы нас пожалеть?
     ...Новиков  никак не соответствовал  сложившемуся  у  Альбы стереотипу.
Веселый, энергичный,  подвижный, лишенный каких бы то ни  было комплексов, и
архаические слова звучат у него совсем иначе, чем на страницах древних книг.
Оказался он  крепок,  подтянут, мускулист;  совсем не похоже, что мучают его
тысячи болезней и подстерегает неминуемая ранняя смерть.
     Ему,  очевидно, надоело  сидеть,  он  встал из-за  стола  и  начал,  не
прекращая  разговора,  ходить между  окном и камином.  При  каждом  шаге его
хлопал по бедру массивный кожаный футляр.
     - А что вот это, Андрей? - спросила Альба, когда он  поравнялся с нею в
очередной раз.
     - Это?  - Новиков  вновь внимательно посмотрел ей в глаза,  как давеча,
после  вопроса  Герарда.  Лицо  у  него вдруг  стало  неприятное.  Отстегнув
ремешок,  перехлестывавший крышку  футляра,  он вытащил и  показал ей тускло
блестящий пистолет с длинным стволом и изогнутой деревянной рукояткой.
     -   Прошу.  Борхарт-Люгер  08.   Огнестрельный  механизм   на   предмет
самообороны  в  период   межгосударственных  конфликтов  и  классовых  битв,
годится,  разумеется, и в других  ситуациях. Если останетесь здесь, придется
научиться пользоваться.
     - А что, есть необходимость? - спросил Корнеев.
     - Стал  бы  я его  таскать,  -  дернул  щекой  Новиков. - А у вас какое
оружие?
     -  Сейчас  - никакого.  А вообще,  конечно,  имеется, только на  других
принципах...
     - А этот  чем  плох? Ну  ладно, об этом  тоже еще  успеем... -  Новиков
спрятал пистолет и вновь стал веселым и радушным. Впрочем, разговор затухал.
     Корнеев тоже подошел  к окну. Садящееся солнце окрасило ледяные узоры в
нежно-малиновый цвет. От стекла тянуло холодом.
     Страшно все же. Сейчас  он уже сдал бы свою вахту, посмотрел гипнофильм
или почитал бы и ушел в  сон  на свои сорок суток.  А где  он сейчас? Голова
плавно  кружилась, в  ушах  слегка  шумело,  словно  поднес  к  уху  большую
раковину. Новиков подошел неслышно, стал рядом.
     - Вы,  я вижу, постарше других и покрепче, - совсем  новым, негромким и
сочувственным  голосом сказал он. - Я все  понимаю, но так сейчас  надо.  Не
считайте   меня   бесчувственным   болваном.   Мы   просто  знаем   толк   в
соответствующих ситуациях. Вы сколько лет живете?
     - Я? Пятьдесят пять.
     - Нет, не вы лично. Вообще люди.
     - Как кому повезет. А в среднем лет сто пятьдесят - сто восемьдесят.
     -  Да... А мы  -  семьдесят.  Ну, чуть бывает  больше.  А то и  того не
дотягиваем.
     - Я знаю. И еще у вас войны.
     - Это тоже есть. Так что с траурными моментами почаще вас сталкиваемся.
     Помолчали еще. Новиков хрипел трубкой, деликатно пускал дым в сторону.
     - Но все же -  откуда вы здесь? Ведь в  ваше время, в двадцатом веке, к
звездам не летали...
     Новиков усмехнулся.
     - Вы знаете, как далеко мы сейчас от Земли?
     - Знаю. Больше тридцати парсек.
     Новиков  кивнул и  отвернулся. Засмотрелся на Альбу,  которая увлеченно
занималась  книгами. Брала  их  в руки,  перелистывала,  вдыхая ни  с чем не
сравнимый запах старой бумаги и переплетов. Через эти пакеты печатных листов
прошлое удивительным образом смыкалось в ее  руках с  настоящим, тем  более,
что на полках стояли книги  не  только двадцатого, а  и девятнадцатого, даже
восемнадцатого веков.
     - Знаете, давайте обо всем  -  завтра, - как бы даже просительно сказал
Новиков, отрывая взгляд  от девушки. - А сейчас  я предлагаю - в баню. Очень
способствует.  -  Он  уже не  в первый  раз употребил это бессмысленное,  но
какое-то очень  многозначительное  выражение. - Кстати, вы знаете, что такое
настоящая русская баня без всяких новомодных тенденций?
     - Я знаю, - сказал Герард. -  Это гигиенический ритуал,  основанный  на
древнескандинавских  философских и религиозных  воззрениях. Имеет  отношение
также к культам богов огня и воды...
     -  Здорово!  -  восхитился  Новиков  и  посмотрел  на Корнеева,  словно
приглашая его принять участие в  веселом розыгрыше. - Только, по-моему, ваша
формулировка  страдает известным академизмом, что  ли... Похоже, на практике
вы с этим  ритуалом не сталкивались. Странно. А он  ведь  есть альфа и смета
российской культуры, никак не скандинавской. Впрочем, если вы  имеете в виду
финскую  баню,  так  называемую  сауну...  Хотя  и  она  -   не   более  чем
заимствование русской же идеи.
     Они  прошли через  холл, еще  через несколько комнат,  тоже наполненных
приметами чужой, незнакомой и  непонятной жизни, потом Андрей вел их длинным
коридором с голыми бревенчатыми  стенами, и наконец они очутились в обширном
помещении, которое все светилось нежным медовым светом полированного дерева.
Вдоль  стен  тянулись  дощатые  скамьи,  а   пол  покрывали  сплетенные   из
растительных волокон толстые желтые циновки. Пахло сухим деревом и какими-то
травами, пучки которых в изобилии были развешаны под потолком.
     Новиков выложил  на лавки мохнатые белые простыни  и цветные полотенца,
сказал, что здесь можно раздеться, и исчез.  Вернулся он в довольно странном
наряде, состоящем из холщового  фартука, рукавиц и глубокой войлочной шапки.
Космонавты к этому времени разделись. Альбе показалось, что, взглянув на нее
один раз,  Новиков в дальнейшем старательно отводил глаза, но  причина этого
оставалась для нее непонятной.
     -  Функция у  меня  специальная,  -  пояснил  Андрей, имея в виду  свое
одеяние,  - а всякая функция  требует соответствующей формы.  - И  открыл  с
приглашающим шестом очередную дверь.
     Там в полутьме  падали на пол и стены багровые  блики из открытой топки
массивной каменной  печи. Во вмурованном  в  печку  котле бурлил  кипяток, у
дальней стены стояли огромные приземистые бочки с  холодной водой, а за ними
снова была  дверь, из которой, как только она открылась, пахнуло невыносимым
зноем.
     Функции свои Новиков выполнял  настолько  добросовестно, прогнал гостей
через такие  круги рая, что  через полчаса,  распаренные,  промассированные,
натертые лыковыми мочалками, они  почти без сил  выбрались в прохладные сени
и,  завернувшись  в  простыни,  почти растеклись  в плетеных  креслах  перед
столом,  на котором  пыхтел и  посвистывал  средневековый прибор,  именуемый
самоваром. На начищенных до красного сияния боках этого чуда просматривались
многочисленные медали  с  двуглавыми орлами  и красовалась  гордая  надпись:
"Поставщикъ  двора  Е. И. В.  Сукинъ и  сыновья.  Фирма существуетъ съ  1859
года".
     Пили огненный чай, с наслаждением утирали обильный пот, расслабленные и
умиротворенные.
     Дав звездоплавателям отдохнуть  минут двадцать,  Новиков  вновь  погнал
гостей в раскаленный объем парной. И вот тут они поняли, что  все предыдущее
было лишь увертюрой  банной  симфонии.  Впрочем, вначале  Андрей  усыпил  их
бдительность,  лишь слегка  помахивая  веником в отдалении, потом поколдовал
над дубовым ковшом с водой, добавляя туда какие-то снадобья,  и вдруг  смаху
выплеснул его содержимое в глубокую пишу в стене.
     Со  страшным гулом и  свистом оттуда ударил столб пара,  горячего,  как
дейтериевая плазма, и пахнущего свежим хлебом, сосновой  хвоей, мятой  и еще
неведомо  чем. Жара  стала абсолютно нестерпимой,  и космонавты инстинктивно
почти распластались на полу, с трудом подавив желание выскочить вон.
     - Ну, земляки, смотрите, как оно по-настоящему деется!
     Новиков взлетел на  верхнюю полку и  начал сперва чуть оглаживать  себя
веником,  а потом все сильнее избивать тело  этим  варварским орудием пытки.
Когда на него стало страшно  смотреть, он отшвырнул  веник, распахнул совсем
уже маленькую и  неприметную дверку -  за ней внезапно  открылся заснеженный
двор,  выскочил наружу  и  начал кататься в огромных сугробах, загребая снег
охапками и растирая им пылающее тело.  Когда  он вернулся, лицо его выражало
непередаваемое блаженство.
     - А ну, кто еще со мной! - и снова взмахнул веником...
     -  Нет,  это,  конечно,  изумительно,  -  говорила  Альба,   когда  все
кончилось. -  Я чувствую себя совершенно обновленной. Такое впечатление, что
до этого я вообще никогда не мылась..
     Новиков  сидел напротив,  перебирал струны гитары и  негромким приятным
баритоном пел соответствующую случаю ритуальную, по всем признакам, песню:

     Истопи ты мне баньку по-белому,
     Я от белого света отвык...

     - Ну, понравилась вам встреча с прошлым? - спросил он, заглушив ладонью
гул струн,  и у Альбы, да может,  и  не  у нее  одной метнулась вдруг в душе
нелепая, но  отчаянная надежда, что сейчас все кончится  и  Новиков объявит,
что  они были  участниками нового туристического  аттракциона  с  таким  вот
названием.
     - Каждое время имеет свои преимущества, - осторожно ответил Герард.
     -  А  мне  понравилось  без  всяких  оговорок.  Как  у вас  тут  все...
Естественно. И пища, и запахи, и  обычаи. Все. Я давно мечтала пожить как-то
похоже. Один раз отдыхала в Канаде,  но там все равно не  так. А  здесь  все
подлинное. Вы, наверное, были очень интересные и... сильные люди.
     - Наверное, - улыбнулся Новиков.  Все  рассмеялись.  Действительно,  он
сидел  от  них на расстоянии вытянутой руки,  и его  атлетическая  фигура  в
буграх  и жгутах мощных мышц  была налицо. И  Корнеев,  и  Айер намного  ему
уступали.
     Новиков  поставил перед  каждым  по  чарке  какой-то крепкой  спиртовой
настойки  ароматических  трав, сославшись при  этом  на  авторитет  великого
русского  полководца  эпохи позднего феодализма, якобы  говорившего:  "После
бани портки продай, а чарку выпей".
     - Я вот что хочу,  чтоб вы поняли, - медленно сказал он. - Вы начинайте
постепенно  перенастраиваться.  Это  ведь  не  экзотика,  и не  экскурсия  в
заповедник. Скорее всего, вам теперь  в этом времени жить. Обратной  дороги,
по-моему, нет.
     Все затихли,  осмысливая его слова.  До них  постепенно доходила  и эта
истина. Они не только потеряли корабль и друзей, но и свое время. Навсегда.
     -  Но  ничего, вы не  отчаивайтесь. Все не так  погано. По сравнению  с
вечностью. Вам себя жалко, и друзей, и родных... Понимаю. Как тут  поможешь?
Сочувствием? Вот послушайте лучше...
     Он начал читать негромко:

     Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
     Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
     На живых порыжели от грязи и крови шинели.
     На могилах у мертвых расцвели голубые цветы...

     Новиков  долго читал эту балладу,  дошедшую к  ним через  горы времени,
триста лет,  что  отделяли  их  от автора стихов,  были  больше,  чем раньше
тысячелетия,  но все  равно, за  незнакомыми  и  вышедшими  из  употребления
оборотами речи они чувствовали душу и настроение  неведомого  поэта, который
грубыми и  даже  иногда циничными с их точки  зрения  выражениями  утверждал
бесспорную  истину, что нет ничего выше исполнения долга, и что павшие в бою
в сочувствии не нуждаются.

     ...Это наша судьба, это с ней мы сражались и пели,
     Умирали и рвали над Бугом мосты.
     Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
     Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

     - Какие слова,  -  со слезами  на глазах сказала  Альба, когда  Новиков
замолчал. - А мы ничего этого не помним...
     -  Да  и  странно  было  бы,  если  б  помнили.  Библию  почитывать  не
приходилось? - спросил Андрей.
     - Нет.
     -  Так там  написано:  довлеет  дневи злоба  его.  Или,  если  изложить
доступнее - каждому хватит своих забот. Много ли я, к слову сказать, помню и
понимаю из времен  Бориса  Годунова? А  у нас с  вами как  раз такой  разнос
получается. И о чем там пели или разговаривали ратники Минина?
     Все помолчали, и слышно было, как за окном набирает силу ветер, гудит в
дымоходах и бросает в стекла пригоршни жесткого, как песок, снега.
     -  Скажите,  -  нарушил  молчание  Корнеев,  -  как  это  сочетается  -
космическая эра, вы ведь уже далеко выходили в космос в конце века,  и такая
примитивность быта?
     -  А  вы что,  воспринимаете  наш век  блоком? Как  одно  целое?  Какой
двадцатый  век вы  себе представляете?  Он ведь  ох какой длинный... Начался
сорокасекундным полетом братьев Райт,  а через шестьдесят шесть лет люди уже
высадились на Луне. Более противоречивого века, по-моему, не было в истории.
Триллионы тратили на вооружение, никому в принципе так и не пригодившееся, а
две трети населения Земли ни разу в жизни не ело досыта. Я сам  видел людей,
которые не вышли из каменного  века, а другие  люди в это же время создавали
гениальные  произведения  искусства,  делали  сверхминиатюрные компьютеры  и
газовые душегубки,  десяткам  умирающих  пересаживали  сердца,  а  миллионам
здоровых сбрасывали на  голову бомбы  и напалм...  Это  вам,  наверное, тоже
предстоит увидеть и жить  на  такой  вот забавной планете. А  то оставайтесь
здесь, на Валгалле. Хорошо, спокойно, и ноль проблем. Впрочем,  это  еще как
сказать... - И  он непроизвольно вновь покосился на кобуру своего пистолета,
небрежно брошенную на лавку.
     - Андрей, - ответил ему Корнеев. - Может быть, достаточно гонять нас по
кругу  ваших антиномий? Мы не такие уж инфантильные существа, какими  вы вас
пытаетесь  изобразить  нам   же.   Или  вы  соскучились  по  слушателям?  Не
перегружайте нас проблемами  вашего мира. Возможно, это будет и  наш мир, но
не спешите. Мы сами во всем разберемся...
     - Ну воля ваша. Тогда послушайте еще стихи.


     Было  уже  довольно  поздно, когда Новиков  наконец  развел  гостей  по
комнатам. Корнеева и Айера он разместил внизу,  Альбе же досталась маленькая
комната на втором этаже, где только и было места, что для широкой деревянной
кровати, столика, шкафа и подвесных полок для книг.
     Она погрузилась в постель, набитую сухой, тревожно пахнущей  травой. На
столе дрожал  и раскачивался огонек  свечи, в маленькое  окно ветер  с тихим
шорохом по-прежнему бросал горсти жесткого снега.
     Постель чуть покачивалась под ней, слегка кружилась голова, и все это -
пламя  свечи, шум ветра  и  шорох  снега,  непривычные запахи, поскрипывание
дерева где-то в недрах дома - вызвало  в ней такое  острое и щемящее чувство
потерянности, жалости  к  самой себе,  что  она едва не разрыдалась и  долго
лежала без сна, глядя в низкий потолок с колеблющимися на нем тенями. Потом,
чувствуя, что заснуть все равно не удастся,  встала, надела то, что  Новиков
для нее приготовил  - синий  шерстяной костюм с белыми  полосами вдоль брюк,
рукавов куртки и воротника, и со свечой в руках вышла на лестницу.
     Андрей с  толстой книгой на коленях сидел  перед  пылающим камином и не
сразу заметил ее появление. Потом вскинул  голову, очевидно, ощутив  взгляд,
встал и чуть поклонился.
     - А вы здорово уже вписались в реальность.  Я сразу и не узнал,  думал,
кто из ребят вернулся... Что-нибудь не так?
     - Нет, все в порядке. Но спать не могу. Можно я посижу с вами?
     - Безусловно. Буду рад.
     Он жестом предложил ей сесть.
     Альба спускалась вниз,  не совсем понимая  зачем, даже не имея  в виду,
что застанет здесь  Новикова, а вот увидела - и ей стало вдруг спокойно. Она
еще не сумела этого  осознать, но Новиков уже стал ей небезразличен,  словно
древним  женским инстинктом ее потянуло к самому сильному и надежному в этом
опасном мире мужчине. Несмотря на то, что между ними бездна  времени. Но,  с
другой  стороны, между ней и героями, скажем,  Шекспира,  вообще почти целое
тысячелетие,  а  Гамлет  во многом  ближе и  понятнее, чем  люди, с  детства
знакомые. Так что не в столетиях дело...
     -  О  каких это вы ребятах  сейчас сказали? Разве вы не  один здесь?  -
спросила Альба.
     - Ну  что бы я тут делал один?  Нас тут довольно много, когда четыре, а
когда и все  шесть... Отличные, между прочим, ребята.  Знают, что  делать по
любую сторону от мушки... Завтра сами увидите.
     Альба кивнула. Это сообщение было интересно, но ее сейчас не занимало.
     - Как вы все же считаете, Андрей, сумеем мы освоиться в вашем мире? Мне
не по себе...
     - Я думаю - да. Вы уже начали осваиваться. Дальше пойдет легче.
     -  Нет. Пока я просто держусь. На том запасе сил, что остались... еще с
корабля.  Как ныряльщик  на дне. Да и вы человек, по-моему, не  характерный.
Чрезвычайно контактный. И психолог. С вами мне легко. А как будет с другими?
     - И с другими сможете. Я от них мало чем отличаюсь. Может быть,  даже в
худшую сторону. Да и вообще, человек существо универсальное, приспособится к
чему  угодно.  А  время  не  самое  худшее  из  времен.  В  раннем,  скажем,
средневековье я бы вам не позавидовал.
     Что-то с  ней произошло совсем для нее незаметно, как-то  изменился мир
вокруг,  важное стало  неважным,  и  наоборот.  От  того, что  они  говорили
наедине?
     Разговор мужчин - это разговор мужчин.  Он  может быть  умным, деловым,
доверительным  -  и  ничего не  решать.  А легкое,  ни к  чему  вроде бы  не
обязывающее   общение   мужчины  с  женщиной  приводит  подчас  к  серьезным
последствиям...
     Андрей встал, вышел  из круга света, отбрасываемого камином и лампой на
химическом  топливе,  и  как  бы  растаял  во  мраке.  Как сильно отличается
помещение, залитое ровным  однотонным светом,  от такого вот,  когда  свет -
свет, а  тьма  - тьма, и  дрожащие  световые блики  раздвигают на  мгновение
завесу  темноты,  но она  все равно не исчезает, присутствует на  расстоянии
вытянутой руки. Словно как символ жизни - ты здесь, вокруг светло и тепло, а
рядом - постоянные холод и мрак.
     Новиков  появился  из  мрака,  катя перед  собой столик  на колесах, со
стоящим  на нем сложным агрегатом, исходящим душистым кофейным паром. Тут же
имели место черная пузатая бутылка, крошечные серебряные  рюмки и фарфоровые
чашки,  сахарница, другая  бутылка  -  с пузырящейся  минеральной  водой,  и
нарезанный лимон на тарелочке.
     - У вас прием алкоголя сопровождает каждый поступок?  - спросила Альба,
поняв французскую надпись на этикетке.
     - Не каждый.  И не  поступок. А  некоторые моменты жизни. Днем я спасал
вас  от нервного срыва,  мне нужно было растормозить вас, заставить сбросить
напряжение.  По-моему,  получилось. Сейчас  -  другое.  Есть такой  термин -
гедонизм. Не вдаваясь в философские тонкости, это умение извлекать  из жизни
наиболее  изысканные и  приятные детали.  Как  изюм  из  булки. Особенно это
приятно, когда все время  ходишь  по краю и не  знаешь,  что  с тобой  будет
завтра, а может, и сегодня. И в эту острую ситуацию ты привносишь еще  некий
штрих, неуловимый  для  непосвященного,  но  бесценный для знатока.  Да  вот
попробуй  -  глоток кофе, совсем  маленький глоток коньяка и  долька лимона.
Потом все это можно запить  боржомом.  Да, к слову. Слышала  ты когда-нибудь
про Романова Николая Александровича?  Пустой был человек. Работал  последним
русским императором.  И вспоминать бы его  не  стоило,  а вот  поди ж  ты  -
оказалась в нем этакая артистичность мышления, именно он придумал закусывать
коньяк - лимоном. Чем и прославился...
     Альба послушно попробовала, потом отставила  рюмку,  стала  пить просто
кофе.
     - Ответь  мне, Андрей, - они незаметно перешли  на  ты,  как это и было
принято в  двадцать третьем веке в большинстве случаев.  - Я говорю сейчас с
тобой, понимаю твой язык и чувствую, что не понимаю в тебе ничего. Я не могу
даже приблизительно представить, что  ты скажешь  и что сделаешь в следующее
мгновение. А ведь именно это означает - понимать человека. Или у вас не так?
Мне сейчас не важно почти  все - что случилось с нами,  откуда здесь вы, что
будет  дальше... Я хочу одного -  разобраться в вас. Скажи, что вы за  люди,
там, на своей Земле и в своем веке? Пойму ли я вас? Хоть когда-нибудь?
     Новиков довольно  долго  молчал, глядя  на Альбу  каким-то  оценивающим
взглядом.
     -  Пока  что  я  тебя  не  совсем   понимаю.  Сегодня  ты  уже  не  раз
возвращаешься   к  этой   теме.  Понимание.  Что  такое  -  понимание?  Твоя
формулировка похожа на правду, но она касается  лишь одной стороны проблемы.
Тебе пока  непонятно  наше  время,  удивляют какие-то  реалии  образа жизни,
непривычна  моя  манера разговора... Можно  не сразу разобраться в тонкостях
политики и  экономики. А сами люди... Люди всегда одинаковы.  Понимаем же мы
плач Гильгамеша, диалоги Сократа, стихи  Басе и Хайяма. Вот и  мы тоже. Люди
как  люди. Не лучше и не хуже  тех, что жили до  нас и после  нас. Со своими
недостатками, проблемами, мечтами и страданиями. Если бы я знал, какие вы, я
мог бы  сравнить.  А я  вас не знаю,  но  мы  с тобой разговариваем сейчас и
понимаем друг друга.  Наверное, мы грубее вас, наверняка - жестче во  многих
случаях.  Найдешь ты  в нас  и  цинизм,  и  эмоциональную  ограниченность, и
нехватку культуры. Есть и фанатизм, и беспринципность. Но  все же в основном
мы стремимся к  добру.  К  счастью  для всех людей, сколько их есть,  хоть и
звучит  это,   на  мой  слух,  высокопарно.   И  во  имя   этого  готовы  на
непредставимую, наверное,  для  вас  жестокость. Но и  на  самопожертвование
тоже. Но это, конечно, все так  - слова,  слова, слова... Слишком  их  много
говорили. Кто угодно и по  любому поводу. Ничего я тебе не  объясню, пока ты
не поживешь с нами,  не почувствуешь,  как свои, наши заботы и радости. Один
поэт  у нас  лет двадцать назад написал "Письмо в ХХХ век". Есть там и такие
слова:  "Как  понять вам,  что  такое, когда закипает вода  в  пулемете?"...
Очень, кстати, емкий образ. Ну, ты на  семь веков к нам ближе, так что и это
понять  тебе  будет легче. Я тебя  скоро с одной  молодой  дамой познакомлю,
очень вам интересно побеседовать будет... - и чему-то вдруг улыбнулся.
     Альба, к  собственному удивлению,  очень хорошо  начала понимать язык и
речь Новикова,  может быть, не столько даже по  смыслу, как эмоционально. Ей
больше не мешала даже его чудовищная небрежность синтаксиса, манера обрывать
фразы в самых неожиданных местах, заменять осмысленные обороты иносказаниями
и идиомами, пристрастие  к жаргонным словечкам. Ей даже стал  правиться этот
энергичный и  раскованный стиль.  Она,  по молодости, еще не понимала, в чем
тут дело.
     Но   она  уловила  во  взгляде  Новикова  легкую  грусть  и  словно  бы
снисходительное  сожаление. Как будто он действительно был старше нее на эти
триста лет.
     - Скажи, Альба, а пришельцы со звезд вам когда-нибудь встречались?
     Она удивилась этому вопросу, так выпадавшему из строя их беседы.
     - Нет. Сколько мы летаем, а  миров с разумной жизнью  не  обнаружили. А
почему ты спросил именно об этом?
     - Да так. Чего-то, похоже,  я не понимаю. Или мир еще более сложен, чем
нам кажется...
     Его слова прозвучали так, будто и  о мире  он знает гораздо больше нее.
Хотя  такое  предположение  выглядело  бы  более чем  абсурдно.  Но  она  не
удивилась. Была в этом просто еще одна тайна.
     - Объясни мне, Андрей, как же все-таки вы оказались здесь раньше нас, и
почему нам неизвестно о межзвездных путешествиях в двадцатом веке?
     - Меня  это  как раз  и занимает... Почему вам  неизвестно.  Есть  одно
предположение, лежит  на  поверхности,  но  настолько оно неприятно,  что  и
думать об этом варианте не хочется. Второй вариант  лучше, но ненамного. Вот
завтра  появится здесь  еще один  товарищ, тогда рассмотрим мы эту  проблему
квалифицированно.  А как  мы оказались  здесь...  -  Он  вновь  набил трубку
волокнистым табаком из  жестяной  банки,  отпил глоток  кофе. - История  эта
достаточно длинная и запутанная. Сразу и не расскажешь. Но,  похоже, главную
роль  сыграл  тут  один  мой  знакомый.  Молодой  человек,  который  слишком
предупредителен  по  отношению к красивым женщинам и  ни в  чем  не может им
отказать. Даже  в  том  случае,  когда их  желания выглядят  по меньшей мере
странно...



1. СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ С ВАРИАЦИЯМИ


     ...Когда мне не работается  - а в  тот день был именно  такой случай, я
обычно беру свой "Салют", заряженный цветной пленкой, и иду в город. Хожу по
улицам, иногда  снимаю  кое-что,  а в  основном просто смотрю  по  сторонам.
"Изучаю  жизнь". Всего два слова, но они  подводят под мое  безделье  мощную
теоретическую базу, и совесть успокаивается.
     В таких  многочасовых,  безо  всякой  цели  и  плана  прогулках  иногда
возникает пронзительное  ощущение, что вот-вот  произойдет  нечто, для  меня
очень важное, или даже происходит  уже, но не здесь, а в другом месте, может
быть - за ближайшим углом. Я охотно поддаюсь  этой иллюзии и начинаю кружить
по   улицам,   беспорядочно   меняя  маршрут,  напряженно   всматриваясь   и
вслушиваясь, чтобы не пропустить, выражаясь высоким слогом, знака судьбы.
     Но в  этот раз никакие предчувствия меня не посещали - это точно, и  не
пели для меня незримые трубы.
     Просто когда я спускался  вниз по Кузнецкому мосту, щурясь от летящей в
глаза  влажной  мороси,  из  туманной  мглы  вдруг  возникло  женское  лицо,
возникло, как из коричневатой мути проявителя выплывает контрастное и сочное
изображение, более реальное, чем сама реальность.
     Я даже не сумел как  следует рассмотреть это лицо, а тем  более понять,
что заставило  меня его  увидеть, выделить мгновенно  из спешащей  навстречу
многотысячной безликой толпы, задержать шаг, обернуться вслед.
     Но она уже слилась с общей массой, вновь растворилась в тумане.
     Лет  десять-пятнадцать назад  я,  наверное,  попытался  бы догнать  ее,
заговорить, просто рассмотреть поближе, но сейчас такие  вещи делать уже  не
принято. Тем более - среди моих ровесников.
     Кажется, почти до Петровки  я  еще  помнил  ее, думал о  ней  и  о том,
сколько таких единственных лиц  мы видим каждый день и не  замечаем, а потом
переключился на что-то другое и, вполне возможно, никогда больше не вспомнил
бы об этой встрече.
     Если бы через два примерно часа я не  увидел эту женщину снова. На углу
Арбата  и Староконюшенного  переулка,  напротив  Вахтанговского театра.  Без
всякой связи с предыдущим  я зацепился взглядом за высокую  и тонкую фигуру,
словно нарисованную смелым и быстрым мазком.
     Она стояла - руки в карманах длинного кожаного пальто - и, чуть закинув
голову, рассматривала что-то на  фасаде углового дома.  Я почти поравнялся с
ней, женщина  медленно повернулась, и  я  понял,  что это  - она,  и что  не
заметить и не запомнить ее даже среди миллионов было нельзя. Такое врезается
в память, как пуля в дерево - глубоко и навсегда.
     Черты, слишком правильные,  чтобы быть обычными на наших улицах, взгляд
удлиненных,  тревожных  глаз из-под  полей  шляпы,  резко  очерченные,  чуть
приоткрытые  губы. И  еще что-то, чего не передашь словами. Она выглядела бы
лет на двадцать  пять, если бы не этот взгляд, не выражение лица. Сердце мое
пропустило такт,  я  уже почти готов был  подойти  к  ней,  заговорить о чем
угодно,  как умел  в  свое  время, но  тут  она скользнула по мне совершенно
безразличными, даже невидящими глазами, и это  был словно отстраняющий жест.
И я вновь прошел мимо.
     На секунду  мне стало  очень  грустно,  что  она ждет  не  меня  и что,
пожалуй, мой поезд вообще ушел:  никогда больше меня не будут  с нетерпением
ждать  такие вот загадочные  красавицы;  но  сразу же  эта  жалость  к  себе
стерлась ощущением неоформленной пока тревоги. Таежный,  скажем,  житель  по
неуловимым  приметам,  по малейшим  изменениям  привычной  обстановки  может
почувствовать приближение опасности. Так и я, выросший в каменных лабиринтах
необъятного  города,  полжизни пытающийся  выразить  его  душу  на  холсте и
бумаге, сразу уловил - кожей,  подсознанием -  какое-то нарушение  привычной
среды, законов,  действующих в этом городе. Один из этих законов гласит, что
дважды случайно встретиться в Москве  нельзя,  практически  невозможно. Этот
закон  не  распространяется  только  на  специфические   социальные  группы:
соседей, сослуживцев  и приезжих,  разыскивающих в  магазинах  самоклеющуюся
пленку "под дерево". Ни к одной из этих  категорий нас с незнакомкой отнести
было  нельзя. Но  уровня тревоги не  хватило  до  критической массы, и через
определенное число шагов я вновь забыл о прекрасной даме и тем самым получил
еще  несколько безмятежных  часов. Как оказалось потом  - последних  в  моей
нынешней жизни.
     Уходившись по  улицам  до  чугунной  тяжести  в  ногах,  сделав десяток
снимков  для  возможного "осеннего  цикла",  решив  еще  кое-какие  дела,  я
возвращался домой.
     К вечеру  прояснилось,  мелкий пылевидный  дождь прекратился,  но  зато
поднялся  холодный пронзительный  ветер. Мокрые  деревья  Тверского бульвара
размахивали голыми черными ветками на фоне лимонно-багровой полосы закатного
неба  выше  которой  громоздились  рыхлые  сине-черные  тучи.  Прекрасный  и
тревожный  закат,  от  него  делалось холодно и тоскливо на сердце, в то  же
время и глаз не  оторвать.  Хотя рисовать бы я  его  не стал,  на  холсте он
покажется безвкусным, нарочитым.
     Я шел  от  Никитских ворот,  бульвар  был пуст, словно  крепнущий ветер
выдул с него  вместе с  туманом  и  случайных прохожих. И  когда  в  далекой
перспективе  возникла одинокая черная фигура, я  понял,  что это опять  она,
понял  раньше,  чем  смог  ее  рассмотреть,  и вновь ощутил  острое  чувство
опасности  и  тревоги. Но не  удивился. Словно весь  день готовился  к  этой
третьей встрече. Невозможной,  как выигрыш прижизненного  издания Гомера  по
книжной лотерее, и в то же время неизбежной.
     Если даже предположить, что незнакомка сама  ищет  встречи со мной, как
она  могла знать,  что я  буду  проходить именно здесь и  сейчас? Я ведь сам
этого не знал  пять минут назад, мой  путь был  вполне произвольным и  я мог
свернуть в любой переулок, по которому  к дому гораздо ближе. И она  ведь не
за мной шла, она и сейчас, и раньше шла мне навстречу.
     Все это я успел подумать, пока мы сближались.
     Женщина  шла  не спеша, поднятый воротник  пальто  слегка  спасал ее от
ветра. В  черной гамме  ее  одежды  выделялось единственное  яркое  пятно  -
бело-сине-красный шарф на шее. Она шла, опустив голову, словно погруженная в
свои  мысли, и было в нашем неторопливом сближении нечто от Кафки или же  от
Антониони - не знаю.
     Я невольно  все замедлял и  замедлял  шаг, зачем-то вытащил  отсыревшую
пачку сигарет,  стал прикуривать,  заслоняя  зажигалку  от  ветра ладонями и
искоса,  словно  персонаж  шпионского  фильма,  осматриваясь.  Наверное,  со
стороны,  если б кому оценить, выглядел я смешно. Почувствовав это, я словно
стряхнул  с себя  детективно-мистическую  паутину. Все снова стало реальным.
Сумеречный  свет,  пустынный бульвар,  одинокая  женщина  в  черном,  ветер,
отражения в мокром асфальте...
     До предполагаемой точки нашей встречи оставалось метров двадцать, и тут
она резко свернула влево,  пересекла бульвар  и,  ни разу не взглянув  в мою
сторону и не обернувшись, вошла в двери художественного салона на углу.
     Признаться, давно я не чувствовал себя так глупо...
     Но в  салон-то я зайти имею  право в любом случае, тем более, что здесь
выставлена  на  продажу  одна моя работа и я,  может быть, давно намеревался
узнать, как она..
     Женщина стояла  возле моей акварели, и я  услышал, как она спрашивает у
зав секцией:
     - А нет ли у вас других работ этого автора?
     - Отчего же нет, - сказал я, подходя. - А что именно вас интересует?
     В каком-то метре от себя я увидел ее глаза, уловил запах совершенно мне
незнакомых  духов,  и хоть голова у  меня  слегка закружилась, я за короткие
мгновения прочел  в  бездонно фиолетовых глазах,  что  она меня  великолепно
знает, но согласна принять мои условия игры.
     И несколько  минут  мы  с  ней говорили  так,  будто  она действительно
приняла  меня за товароведа или,  допустим даже, директора. Выяснилось,  что
она  неплохо для любителя разбирается  в  живописи,  знает  мои работы и,  в
частности,  мечтала бы приобрести одну из  ранних  картин  цикла "Московские
дожди".
     Не  скрою, столь  глубокое  знание  моих  произведений  польстило бы  и
безотносительно к внешним данным ценительницы, но сейчас я был деморализован
полностью, окончательно, и меня можно было брать голыми руками.
     - Думаю, это можно  будет устроить, -  слегка поклонившись, сказал я. -
Но придется совершить небольшую прогулку. До мастерской. Тут совсем рядом, -
я назвал себя.
     Она  столь искренне удивилась  и обрадовалась, что я  мгновенно и почти
окончательно  забыл  все  свои  сомнения  и  тревоги.  Что  там  говорить  о
вероятностях?  Не зря сказано:  "Все будет  так,  как должно быть. Даже если
будет иначе".
     Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:
     - Я вижу, вы уже догадались?
     - Простите, о чем? Разве о том, что наша встреча сегодня не случайна?
     - Хотя бы. Это совсем не мало... Вы очень наблюдательны.
     - Профессия такая.
     - Да,  конечно... Ваши  работы  мне  очень нравятся, и  я  давно искала
подходящего  случая,  чтобы  познакомиться  с  вами.  Сегодня  этот   случай
представился.
     Я вновь и несколько иначе посмотрел на нее.  Увидел исхлестанное ветром
лицо,  подрагивающие  от  холода  губы  и  представил, как она  устала, если
повторила весь  мой  сегодняшний маршрут.  Пять  часов на  ногах, да  еще на
каблуках. У меня и то ноги как не свои, а ей каково? Да... И все это - из-за
святой любви к моему творчеству? Лестно, куда  как лестно... А я ведь далеко
не  Пикассо и не  Модильяни, да  и за теми, насколько я знаю,  поклонницы по
улицам не бегали. Среди художников и их ценителей это как-то не принято.
     ...Мы,  наконец,   пришли,  поднялись  по  темной  лестнице  в  мезонин
донаполеоновского  еще особняка, притаившегося позади  многоэтажных домов на
Пушкинской, где мне в свое  время  неким чудом  удалось устроить мастерскую.
Толстые  каменные  стены и  сплошная дубовая дверь  надежно отделили нас  от
внешнего  мира с его непогодой  и проблемами.  Что  интересно -  полжизни  я
провожу на  улицах, а уверенно и раскованно чувствую себя только как следует
от этих улиц отгородившись.
     Я помог незнакомке, которую,  по ее словам, звали Ириной Владимировной,
снять  пальто. Невероятно,  но если  бы  пришла  в  голову  идея  изобразить
идеальную, в моем понимании, женщину, я вряд ли придумал бы что-нибудь иное.
Ефремову бы,  Ивану Антоновичу, на нее полюбоваться - для подтверждения  его
теорий...  С  полчаса  она  знакомилась с  моими  работами, и живописными, и
фотографическими, а я в это время готовил  кофе и легкий ужин, и думал,  что
мне, кажется, наконец,  повезло, и если  я не буду дураком, то этот шанс  не
упущу.
     Когда я вернулся, она сидела в кресле у камина.  (Камин появился у меня
не как дань моде - он был в этом доме всегда).
     -  Посмотрели?  -   стараясь  казаться  светски-небрежным,  спросил  я,
разливая кофе.
     - Да.  И нашла то, что хотела... - Она показала на старый  колет, где я
когда-то  изобразил  перспективу  Столешникова  переулка,  затянутого сеткой
дождя.
     -  Вот эта пепельная гамма, ощущение  печали и одиночества... Вы как-то
выставляли ее в Манеже.
     -  Да,  было...  -  Мне  понравилось,  что она  уловила  мое  тогдашнее
настроение. Значит, мы с ней похоже воспринимаем мир.
     - Сколько это будет стоить?
     - Ну, вообще-то я с рук  не торгую,  да и не положено это. Вот если  вы
согласитесь  принять в  подарок... При условии, что сегодня -  не  последняя
наша встреча.
     Она   не  стала  отказываться,  манерничать,  а  спокойно   и  серьезно
посмотрела мне прямо в глаза - как там, в салоне.
     - Что ж, это я, пожалуй,  могу вам обещать. А кстати, что вы вообще обо
мне сейчас думаете?
     - Не хочу показаться банальным. Вам, наверное, и так говорят достаточно
комплиментов...
     Она посмотрела на меня внимательно,  понимающе и словно даже жалеючи. С
таким выражением хорошо похоронки вручать.
     -  Вы  наблюдательный,  умный  человек, с  большой  выдержкой, крепкими
нервами...
     Я  сделал попытку  встать  и,  поклонившись,  звякнуть  шпорами.  Ирина
остановила меня коротким жестом. В смысле, мол, - брось дурака валять.
     - Но сможете ли вы  спокойно выслушать то, что я сейчас скажу... - В ее
тоне не было вопроса, она, скорее, размышляла вслух.
     -  Смогу,  -  твердо сказал  я, закуривая.  Близких  родственников,  за
которых можно тревожиться, у меня нет,  а лично меня  испугать трудно. Я был
готов к чему угодно, но, так сказать, в привычных рамках. В любви она сейчас
объясняться  явно не будет, следовательно... Она вполне могла  представиться
сотрудницей  иностранного посольства, любой  разведки мира, на худой конец -
какой-нибудь   мафии  по   делам   искусства...   Предложить  мне  подписать
коллективный протест против чего  угодно  или наладить массовое производство
"подлинников"  Сальвадора Дали  или  Шишкина.  До  сих пор  ко мне с  такими
предложениями как-то не обращались, но ведь могут и начать?!
     -  Даже  если  я  скажу,  что  говорю с  вами  по  поручению  внеземной
цивилизации?
     "Ого! - подумал я, - жаль. А с  виду выглядишь вполне нормальной..." Но
взятый ранее тон даже в этой ситуации обязывал, и я кивнул:
     - Отчего же нет?
     Я   был  разочарован,   даже   шокирован.   Такой   поворот  сюжета  не
соответствовал ее облику. Даже сумасшедшие  должны подчиняться  определенным
правилам.  Так  сказать  единству   формы   и  содержания.  А   она   -   не
соответствовала.  Я знавал  ее  единомышленников.  Один все свободное  время
посвящал сбору  фактов об НЛО,  выступал  с  лекциями, метался по конгрессам
соответствующего   уровня  и  агрессивно   вербовал  неофитов   в   общество
покровительства пришельцам, другой,  повредившись  на индийской философии, с
21 по 23 часа ежедневно медитировал  в Измайловском парке в целях приобщения
к  Шамбале.  Но  и  тот  и  другой  в  моих  глазах  заведомо были  жертвами
чрезмерного   распространения   всеобщей  грамотности,   Ирина   же   такого
впечатления никак не производила.
     Впрочем, почему  это должно  меня волновать?  Мало  ли  кто  как  с ума
сходит?  Если  за знакомство с  такой женщиной нужно  прикинуться дураком  -
отчего  бы и нет?  Я уже понял, что  готов  согласиться даже на обращение  в
ислам, если потребуется.
     По-моему,   она  испытала   даже  некоторое   разочарование   от   моей
покладистости,  как  человек,  у  которого  слишком  легко  удался тщательно
подготовленный розыгрыш.
     - И вы так спокойно это воспринимаете?
     - А вы ждали, что я в  ужасе полезу  под стол,  начну  творить крестное
знамение  или хотя  бы  закричу:  "Нет!  Никогда!"?  Что вас удивляет? Точка
зрения Джордано Бруно  у нас  признана официально, сомневаться в ней  только
товарищу Шкловскому позволительно,  для  остальных  же - как  бы дурной тон.
Обскурантизм  как   бы.  Люди  посерьезней  меня  симпозиумы  устраивают  по
проблемам  контакта. Меня другое смущает. Какая  причина заставила уважаемых
пришельцев  уведомить именно меня о своем  прибытии,  да еще столь  приятным
способом?  Надеюсь, вы занимаете достаточно высокое положение и уполномочены
вести переговоры? Правда я, к моему глубокому сожалению, к встрече не готов.
Не облечен, а также не знаком с этикетом и протоколом...
     Сказал я все это и испугался, что переиграл. Возьмет, обидится и уйдет.
Кого попроще искать.
     -  Не надо,  Алексей.  Этот тон вам не  к лицу. А  причина есть, как ни
странно.  Я  сама  в  свое  время  задавала  этот  же  вопрос.  Можете  себе
представить: с  точки зрения  инопланетного  разума  мы  с  вами -  наиболее
подходящие объекты для контакта и выполнения некоей миссии...
     - Как это для нас с вами ни лестно - не могу. Но допускаю.
     - Странный вы, - вздохнула Ирина. - "Не могу, но допускаю". Надо же...
     -  А  чего  тут  странного?  Очень  просто.  Основание  верить  в  свою
исключительность среди пяти миллиардов землян у меня, при всем самоуважении,
нет. Но если контакт все же должен осуществляться на индивидуальном  уровне,
то отчего не допустить, что  субъектами, а  равно  объектами  такового можем
быть и мы с вами? Как и любой другой, произвольно выбранный индивид.
     - Да... Логика у вас...
     -  Логика вполне  простая. Но в обычной жизни люди предпочитают, вполне
бессознательно,  заменять  логику  эмоциями,  стереотипами,  так  называемым
здравым смыслом, и попытки кого-то к действительно логическому мышлению или,
упаси  бог, поведению, воспринимаются  окружающими  как  странность  и  даже
вызов. Стройные логически рассуждения любят также называть  демагогией.  Те,
кто знает это слово. Но суть сейчас не в этом. Если я избран, то хотелось бы
знать, чем же пришельцы руководствовались?
     - Видите ли, в строгом  смысле их нельзя назвать пришельцами.  На Земле
они физически не присутствуют.
     - Да? А где же они? На орбитальном корабле? На базе в поясе астероидов?
На комете Галлея?
     -   Нет.  Тут  совсем  другое.  В  вашем  понимании  они...  вообще  не
существуют.
     "Тоже хорошо, - подумал я. - Но крайней мере, неординарно".
     Поскольку  я уже решил  любым путем продолжить столь  неожиданное  и  в
высшей  степени интригующее знакомство,  мне  оставалось  только играть в ее
игру  и по  ее  правилам.  А в  них еще  предстояло разобраться, не давая ей
оснований усомниться в моей искренности и  лояльности. Когда тебе под сорок,
такими подарками судьбы не разбрасываются. Это в юности я мог на предложение
нравившейся мне девушки пойти в кино ответить, что этот фильм уже видел...
     -  Знаете, Ирина  Владимировна,  давайте  так:  вы  мне  все расскажете
подробно, с самого  начала, а  то я не силен  в  теории.  Как говорил Козьма
Прутков: "Многие вещи нам непонятны не от того, что наши понятия слабы, а от
того, что сии вещи не входят в круг наших понятий".
     - Ну, если вы так считаете и располагаете достаточным временем...
     -  Неограниченным! -  без  тени  лицемерия  воскликнул  я.  Но про себя
добавил: лишь бы не оказаться в положении супруга  Шехерезады... А  в глазах
Ирины вдруг, как мне показалось, промелькнуло  нечто очень похожее  на плохо
скрываемую иронию.
     Я сейчас, разумеется, не в состоянии более или менее связно пересказать
все,  что  она  мне говорила этим долгим  вечером.  И  потому,  что заведомо
настроился  не принимать  ее  слова  всерьез, и потому еще, что  не  с  моим
образованием и способностями пытаться было все это понять.
     Пришельцы, от имени  и  по поручению которых говорила со мной  Ирина, в
природе  действительно не  существуют. Может  быть,  они будут  существовать
неизвестно  где  через  непредставимое  количество  лет,  если   я  оправдаю
возлагаемые на меня надежды.
     Как  известно, наша  Вселенная началась 10-20 миллиардов лет назад, или
около  того, так  называемым Большим взрывом,  когда из  некоей элементарной
частицы  возникло все остальное.  А  также и многое другое,  чего даже самые
светлые умы представить  себе  не  могут.  Закончит  же  свое  существование
указанная Вселенная через десять, по-моему, в 69-й степени лет  превращением
всех звезд и галактик в черные дыры с последующим их испарением. И вот когда
во  Вселенной вообще ничего  не  останется,  и ее  самой  тоже, тогда  все и
начнется сначала.
     А поскольку  самоочевидно (sic!),  что время  там,  у финиша,  поменяет
знак, то развитие новой Вселенной происходит навстречу нам, и вот в этом все
дело. Когда мне об этом говорила  Ирина, я как-то лучше  все понимал, сейчас
же я опять в чем-то путаюсь... В итоге идея  встречных вселенных воплотилась
для  меня  в  образ кинопленки, которую  механик перематывает,  когда  фильм
окончен.
     На самом деле все  это выглядит несколько  иначе.  Ирина мне объяснила,
что  время - в широком  смысле  Время,  а  не то, что  мы с  вами  под  этим
понимаем,  следует  рассматривать  в  виде  потока  некоей  субстанции,  ну,
допустим, чем-то напоминающей водяные потоки.
     И как в горной реке, в нем масса струй, вихрей,  водоворотов, заводей и
омутов. И целая, в  нашем понимании, вечность может оказаться лишь пузырем в
одной из  воронок  на  перекате.  А  какая-нибудь  метагалактика -  щепкой в
стремнине. Впечатляюще звучит, не правда ли?
     А  теперь  к этому  следует добавить,  что их время -  такой же  горный
поток, мчащийся навстречу нашему.
     И вот если все  это представить  и допустить,  то остальное  уже проще.
Существуя в своем противоположном  времени и иной  Вселенной,  развиваясь на
сотни  тысяч  лет  больше  нашего,  они  -  эти  инопланетяне,  а  точнее  -
иновселенцы  и иновременцы, сугубо  усовершенствовались в познании  природы,
проникли  в  тайны  времени и научились  почти  свободно  использовать его в
практической жизни и деятельности, не хуже чем наши, скажем, гидротехники ту
же воду во всем  ее  многообразии. А может, даже и лучше. Эйнштейн, говорят,
пытался создать теорию единого пространства - времени - тяготения. А они, по
словам Ирины, пошли  на много  порядков дальше. И  если бы я мог хоть как-то
осмысленно или хотя бы наукообразно изложить то что  услышал, то мог бы тоже
претендовать на Нобелевку, как минимум.
     Проникнув в  столь  невообразимые тайны  естества,  наши гипотетические
сапиенсы  вдруг осознали, что  на  пути  их безграничного  прогресса  камнем
преткновения обнаружилась какая-то  невообразимо  примитивная цивилизация. И
даже  не она сама как таковая, а некоторые из нее  следствия. По расчетам их
теоретиков,  историческая  мировая линия (?) нашей цивилизации таким образом
взаимодействует  с  их  мировой  линией,  что   в   некий  момент  неминуема
"хроноаннигиляция", которая поставит точку на их прогрессе, развитии и самом
существовании. И,  естественно, на нашем  тоже, хотя для  них, как я  понял,
этот факт имеет сугубо побочный интерес.
     Вот примерно такие вещи она мне изложила  в виде преамбулы. Впрочем, из
ее  рассказа  я  сумел вычленить,  наверное, столько  же, сколько  сумел  бы
передать  своим приятелям  из двухчасовой  беседы  о  научных  и  социальных
проблемах     нашего     сегодняшнего     мира      какой-нибудь     средний
интеллигент-гуманитарий Киевской Руси ХI века.
     Следует  признаться, что  я не  только, а может и не  столько  вникал в
тонкости теории, как пытался понять, отчего с ней  приключился  именно такой
сдвиг  по  фазе, женщинам,  как  правило несвойственный. Но  более  всего  я
эстетически наслаждался.  Потому что  прямо  перед  собой,  в каких-то  двух
метрах, видел ее  ноги, немыслимо изящные, прелесть которых  она великолепно
осознавала и безжалостно подчеркивала высоким разрезом юбки.
     Как  бы  не замечая специфической  направленности  моего  внимания, она
продолжала излагать свою жуткую историю.
     Единственный  путь,  который  пришельцы  нашли для спасения  своего,  а
попутно и  нашего  мира  -  искусственно  искривить эти пресловутые  мировые
линии, как на железной дороге переводят стрелки, чтобы избежать столкновения
встречных поездов.
     - То есть, простите, - перебил  я Ирину, - если я  правильно улавливаю,
они намерены вмешаться  в нашу, земную историю? -  Меня, ей-богу, даже начал
увлекать ход ее рассуждения.
     -  Да,  совершенно  верно. Вы быстро сообразили. Только самое главное в
том, что сделать это можете именно и только вы, Алексей.
     Это у нее хорошо получилось. Небрежно и вместе с тем категорично.
     - Они  в  совершенстве  изучили земную историю,  философию  и культуру,
определили  пути и способы  поворота, но  сами не  могут  произвести  нужное
воздействие.
     - Эм-эн-вэ, - сказал я.
     - Что?
     - Да так, Азимова вспомнил. Минимально  необходимое воздействие. Термин
из романа "Конец вечности". Ситуация там похожая описана.
     Она не читала, кажется, но кивнула.  Помолчала, потом попросила сварить
еще кофе. Меня  эта просьба более чем устроила. Требовался  тайм-аут хотя бы
на пять минут.
     Пока  я помешивал сандаловой  палочкой густую суспензию в турке, у меня
появились кое-какие мысли, неясно только - уместные ли.
     - Так  вот,  - продолжала Ирина, - они  знают  о  нас все, но физически
вмешаться не могут. Нужна наша помощь.
     -  Странно...  Зачем  менять  нашу  историю?  Она,  какая  ни  есть,  а
привычная, родная. Пусть свою и меняют, - возразил я.
     -  Собственное время необратимо,  - объяснила она, - их прошлое для них
недоступно,  а  будущее  неопределенно.  Наше же прошлое  - для них будущее,
причем  по другой координате, и они в  состоянии  переместить туда человека,
где он и сделает то, что нужно. Они рассчитывают, что это сделаете вы.
     -  Все-таки  я. Из миллиардов и миллиардов живущих и  живших  на Земле,
каждый из  которых, по вашим  словам,  для них равно доступен - только я,  и
сейчас. Почему?
     Я  решил,  как  говорят  шахматисты,  обострить  партию. И  таким путем
определить, до каких пределов это у нее зашло.
     Она вздохнула:
     -  Ну, давайте снова вернемся к аналогии  с  поездами.  Кто-то на одном
поезде понял, что столкновение неизбежно. Но тормозов на этом поезде нет. По
условию задачи. Остается одно -  передавать сообщение о грядущей  катастрофе
по  радио,  надеясь,  что некто, имеющий приемник,  услышит сигнал  тревоги,
поверит в него,  поймет, что нужно делать, затормозит  свой состав, найдет и
переведет стрелку.. Считайте, что приемник оказался у меня. Но все остальное
мне не под  силу.  Известно, что  это можете  сделать вы,  но  как  мне  вас
убедить?  А больше никто  сигнал не принял. У кого-то  приемника вообще нет,
другой  вместо аварийной волны слушает концерт по заявкам,  третий просто не
понимает язык, на котором ведется передача...
     Спорить было  просто не  о чем. Или  принимать  ее вводную целиком, или
отвергать.  Как  говорится,  третьего не  дано.  Отвергать  я  не  собирался
изначально,  но продолжать... У  меня уже  просто не было сил. Состояние мое
напоминало такое, что бывает, когда целый день ходишь по достаточно большому
музею. Вялость, отупение, безразличие.
     Конечно,  проще  и  приятнее всего  было бы перевести  наше слишком  уж
сложное  общение  в совсем иную плоскость. С любой другой женщиной я бы и не
стал колебаться, ведь тот факт, что она здесь, уже сам по себе подразумевает
все  остальное. Но  с Ириной  так не получалось. Как  говорят  режиссеры,  я
просто не видел ее сейчас в этой роли.
     И  я впрямую ей намекнул, что на сегодня с меня хватит. Вопросов масса,
но я не чувствую в себе достаточной ясности мысли, чтобы хотя бы грамотно их
сформулировать,  а   не  то  чтобы  принимать  исторические   решения.  Надо
отдохнуть. Она  может остаться ночевать  здесь,  нимало не опасаясь  за свою
честь, либо, если  таковое предложение чем-нибудь неудобно,  я  почту долгом
сопроводить ее в любую точку города или далее..
     Мой  пассаж  произвел  на  нее  благоприятное   впечатление,  она  даже
улыбнулась, оценив тем тонкость моего обхождения.
     - Спасибо, но я действительно лучше пойду домой.
     Мы шли  по пустынным  улицам, в  тумане  неизвестно  для  кого оранжево
светились  высокие фонари, изредка с  гудением, словно  сторожевики в ночном
море, проносились последние троллейбусы. Мы шли и  говорили так, как говорят
недавно познакомившиеся и почувствовавшие взаимную симпатию люди  - обо всем
сразу,  будто   спеша  сказать  и  услышать  как  можно   больше,  не  зная,
представится ли еще такая возможность.
     Она  несколько  лет назад окончила филфак  МГУ, занималась  творчеством
Уайльда,  кое-что переводила,  фантастикой  никогда не увлекалась  и даже не
интересовалась, как  и большинство  здравомыслящих женщин, для души читала в
основном  толстые  журналы,  книг,  за  исключением нужных  для  работы,  не
коллекционировала.  По  средам  ходила   в   бассейн,  а  по  субботам  -  в
конно-спортивный клуб. Иногда - театр, реже -  консерватория.  Приличный, но
довольно стандартный стиль  и  образ жизни женщины ее типа и круга. Никак не
соответствующий сегодняшней ситуации.
     Как бы между прочим, я спросил, не будет ли  у нее семейных  осложнений
по поводу нашей с ней поздней прогулки.
     - Я третий год  не замужем, -  спокойно сказала  она, и я, чтобы скрыть
радость, смешанную  с некоторым  удивлением, деликатно ушел от этой темы.  С
давних  времен  меня  поражало,  что  девушки  и  женщины,  на  мой  взгляд,
неотразимые, отнюдь не всегда счастливы в личной жизни. Умом я это  понимать
научился, а вот эмоционально - нет.
     Под  аркой  дома  на Большой Переяславке мы простились, договорившись о
завтрашней встрече, совсем как в безвременно ушедшей молодости, и я с трудом
удержался,  чтобы  по  тем  же  традициям не  попытаться  поцеловать  ее  на
прощание.
     Я  шел  обратно  по еще уцелевшим  старым переулкам  мимо Ботанического
сада, по проспекту Мира, Садовой,  Цветному бульвару, Трубной, курил не знаю
какую по счету сигарету, ловил губами капли мелкого дождя, не спеша приводил
в порядок эмоции и мысли.
     Разумеется,  все  это можно  и  нужно  считать  приятным  приключением,
подарком судьбы, сведшей  меня если и не с "девушкой моей мечты", то  уж  во
всяком  случае  с женщиной,  наиболее  отвечающей  самым  строгим  критериям
внешней привлекательности. И если не  заглядывать  слишком далеко вперед,  и
всем  другим  критериям тоже.  А  ее  изощренные космогонические  построения
следует  считать  ее сугубо  личным делом.  Я  сам  не чужд  тому,  чтобы  в
подходящей  компании потешиться мыслью,  и  не  поручусь,  что все  и всегда
понимают меня правильно. Так что "не судите, да не судимы будете". И на этом
можно было бы и прекратить прения, если бы...
     Как и для чего она меня нашла? Как сумела три раза за день  перехватить
на  никому неизвестном и непредсказуемом маршруте? Ей что, больше в Москве и
поговорить  не с кем? Рационального объяснения этим вопросам я  дать не мог.
Иррациональные же объяснения меня устраивали еще меньше, ибо иррационального
не приемлю в принципе. Хотя бы потому, что тогда исчезает всякая возможность
действовать адекватно обстановке.
     Зато  все это еще  более  усиливало  мой  к Ирине  интерес.  Ну, ладно,
предположим,  что рано или  поздно все  объяснится... И  будем с нетерпением
ждать завтрашнего вечера и дальнейшего развития событий.


     ...Она уже ждала меня у Сретенских ворот, как раз в тот час, когда люди
с улиц  вдруг,  как  по сигналу, исчезают все разом и  в  городе  становится
неожиданно  просторно, только светят радужными огнями витрины  да с шелестом
пролетают машины,  мелькая белыми  и красными  огнями. Еще десять  лет назад
такого явления не наблюдалось  и Москва, как любой  крупный  город  мира, до
глубокой ночи кипела людскими  водоворотами, а  по улице Горького  и  вообще
было не  протолкаться.  А  теперь  только  одинокие  прохожие попадались нам
навстречу. При  виде  вполне обычной пары могли ли  они представить,  что не
просто мужчина и женщина идут рядом, а осуществляют контакт две цивилизации,
нет - даже две вселенные.
     Говорили  мы  с ней  на  этот  раз  о вещах  практических.  Я,  в  силу
ограниченности  своего  воображения  и  излишней  начитанности,  представлял
вмешательство  в   историю  слишком  драматически.   Вплоть  до  физического
устранения каких-то значительных  личностей, создания анахронизмов, экспорта
техники и  технологии, еще  чего-то столь  же конкретного  и  впечатляющего,
вполне в духе лучших образцов нашей и зарубежной фантастики.
     Ирина же меня одновременно разочаровывала и  успокаивала. Наша история,
говорила  она, и  наша цивилизация выглядят такими,  как есть, оттого  что в
силу  неведомых  причин, в ограниченном регионе  Земли,  а именно  в Европе,
вдруг изменился стиль  и способ человеческого мышления. Люди стали  по-иному
смотреть  на  мир,  иначе  оценивать  связь  явлений.  Возникла  европейская
психология  и  философия,  вызвавшие  развитие   науки  в  нашем  понимании,
прогресс,  научно-техническую  революцию  и  так  далее. Нигде больше ничего
подобного  не  произошло.  Ни  в Индии,  ни  в  Китае,  ни  на  американском
континенте   самые  гениальные  открытия  и  озарения  не  стыковались,   не
воздействовали друг на друга, не подкреплялись хоть  какой-то общей теорией.
Те же китайцы сотни лет жгли  порох  в  фейерверках,  но так и не догадались
засыпать его в подходящую трубу, вложить какой-нибудь снаряд, хоть камень, и
поджечь  с  другого  конца...  Ну,  и так  далее. Значит,  без  европейского
поворота в способе мышления мир был бы совсем другой, на наш никаким образом
не  похожий.  Все было  бы  другим -  и  культура,  и уровень  материального
производства,  и психология.  Лучше  это  было  бы  или хуже - совсем другой
вопрос.  Все  остальные народы  жили  по-своему  тысячи лет  и не испытывали
потребности в чем-то ином. Кстати,  для наших пришельцев сама концепция  так
называемой истории - вещь совершенно чуждая. Да и на Земле история, как цепь
взаимосвязанных  событий,  определяемых объективными  законами,  тоже  чисто
европейское понятие, в  других местах  имели  место  совсем другие мнения на
этот счет. Вот и у тех (тут Ирина махнула рукой куда-то вверх и в сторону) и
логика совершенно иная, и взгляд на то, что важно и что нет в жизни разумных
существ, и даже представление о том, что это такое вообще - событие. И какие
из этого события воспоследуют причинно-следственные связи...  Мы, к примеру,
думаем, что цель постройки электростанции - снабдить энергией промышленность
и граждан, а с их точки зрения гораздо важнее, что в освещенном городе ночью
не видны  звезды,  следовательно, мышление его обитателей  будет  совершенно
иным, нежели при регулярном тех же звезд созерцании...
     - Так как же! - возмутился я, уже захваченный правилами предложенной ею
игры.  -  Как же  они в  таком  случае могут понимать что-то в нас,  в нашей
жизни, определять, что и как  нам делать? Они могут решить, что главная цель
появления  на свет, скажем, Лермонтова - в  том, чтобы  он принял  участие в
сражении при Валерике и  убил там кого-то, кто мог  стать  основателем новой
религии.  Или  создать  великую   мусульманскую  империю.  А  стихи  -  так,
побочное...
     Ирина тихо рассмеялась.
     -  А  вы  действительно  непоколебимо  уверены,  что  это не  так?  Что
невозможны  другие варианты  и другие  выводы из известных  вам событий? Ну,
если вы  решили прибегнуть к литературным примерам, давайте  рассмотрим  еще
один. Что если поручик Лев  Толстой  обязан был погибнуть в Севастополе?  Но
произошло  недоразумение и он выжил  чисто  случайно. И  от этого совершенно
изменилась   жизнь  и  судьбы  миллионов  людей,  прочитавших  его   романы,
воспринявших его философию.  Может  быть - именно в  этом  основное значение
Крымской войны! Что на ней не погиб Лев Толстой...
     В предложенных обстоятельствах возразить мне  было нечего. Но сдаваться
тоже не хотелось.
     - Ладно, допустим, можно выстроить цепочки внешне неадекватных причин и
следствий,  найти  примеры  самых неожиданных  корреляций, которые  наиболее
важны. Но - для кого? И чем более вы правы, а не я, с тем большим основанием
я повторяю: как же они могут решать наши  проблемы своими способами? Пусть с
точки  зрения высшего  разума мое существование  абсолютно бесполезно и даже
вредно, я вряд ли соглашусь это существование добровольно прекратить. Но это
частность.  Как  вообще  может осуществляться хоть  какой-то  контакт  столь
несопоставимых разумов?
     Ирина,  не  переставая  улыбаться, словно мои  возражения доставляли ей
приятную возможность блеснуть находчивостью и остроумием, тут же возразила:
     - Ничего странного. Представьте - мы и муравьи. Мы не  имеем и никогда,
пожалуй,  не  будем  иметь  понятия  о  внутреннем  мире каждого  отдельного
муравья, о взаимоотношениях между двумя конкретными особями, нас крайне мало
волнует персональная судьба данного представителя вида формика руфа, но даже
при  нынешних  знаниях  специалисты  довольно  уверенно  судят  о   жизни  и
деятельности  муравейника, знают  способы  обмена информацией, распределение
ролей внутри  сообщества,  могут прогнозировать поведение  и  реакции  этого
суперорганизма.  Есть  способы  с   помощью   механического   и  химического
воздействий  заставить  этих  муравьев  прокладывать новые дороги, воевать с
себе  подобными и не  трогать  подлинных врагов, изменять наследственность и
вообще играть по отношению к несчастным муравьям роль высших  сил... Устроит
вас такая аналогия?
     Я поморщился, но опять не нашел, что возразить. Обидно, но убедительно,
к   сожалению.  Я  живо   представил  себе  все  эти  штуки,  что  придуманы
любознательными  естествоиспытателями: искусственные ульи, экспериментальные
муравейники,  крысиные  лабиринты. Если стать  на такую  позицию, что угодно
можно допустить... Капелька душистого вещества для муравья или бабочки  - то
же самое,  что для меня  вилла на Рижском взморье, белый "мерседес" и четыре
персональные  выставки в год.  Капнул  аспирант  пипеткой  перед  помеченной
особью - и порядок, заноси результат в лабораторный журнал. Конечно, если он
достигает  желаемого, зачем ему  мой  внутренний  мир? Но -  на равных  этот
аспирант  с  муравьем  не общается. Диалога  между ними  нет. Меня,  то есть
муравья, надо бы  еще убедить  принять этот самый белый "мерседес", учитывая
мои  воззрения, жизненные  принципы и прочие, еще менее осязаемые моменты. А
если  мы  с  муравьем  не  пожелаем  слизывать  капельку  меда,  что  делать
аспиранту? Учесть мою точку зрения  или...  поменять особь? Примерно так я и
ответил Ирине.
     -  Вот  здесь вы правы, - ответила  она  и посмотрела  на меня слишком,
по-моему,  пристально.  -  Здесь  главная  сложность.  И  контактеру,  чтобы
действительно общаться с  нами на  равных,  приходится искусственно  снижать
уровень  интеллекта  на несколько порядков.  И  они вынуждены  идти  на это,
рискуя,  что  многие потери окажутся необратимыми. Вообразите себя  в  такой
роли. Не будем  больше трогать  муравьев, слишком  они вас шокировали,  даже
обезьян не  надо.  Вообразите,  что  вам  предстоит роль  Штирлица, но не  в
Германии,  а  при дворе царя  Хаммурапи.  Справитесь, если  вашу  психику не
изменять, моральный порог до  безопасного уровня  не занизить? Боюсь, дня вы
там не продержитесь. А  до  того царя нет  и четырех тысяч  лет,  и культура
близкая,  и общественный строй известен... Что же сказать  о существе совсем
иной биологической,  социальной,  психической организации, которое мы даже и
вообразить не можем?
     Беседуя  столь содержательно, мы  словно бы  незаметно вновь  оказались
возле моего дома. Поднялись наверх. Сегодня на ней был другой туалет, как бы
праздничный  - нечто такое  облегающее и в то же время свободное, из  тонкой
серебристой  шерсти. Сидели у огня, снова пили кофе и шартрез  и  продолжали
все ту же тему, хотя я бы лучше поговорил совсем о другом.
     -  И  вся  цель  наших  пришельцев,  -  тоном лектора  из  общества  по
распространению, так не  вяжущимся с ее обликом,  говорила Ирина, - внести в
наш  мир некий  импульс, который -  может, через десятилетия, а может, через
века  - проявится  в новой тенденции прогресса, откроет  иные перспективы  в
науке  или  философии,  позволит  как-то  иначе  сформулировать  сверхзадачу
человеческого существования.  А  снабжать  Дмитрия Донского  пулеметами  или
Пирогова  антибиотиками  - это слишком  по-человечески получится.  Вроде как
регулировать компьютер зубилом и кувалдой.
     -  Пулеметы лучше  не  Донскому, а Мстиславу  Удалому...  -  машинально
поправил я Ирину и сам рассмеялся. Опять она  меня побила.  Но слишком  уж у
нее все это проработано! Далеко зашло дело, ничего не скажешь.
     Чтобы сохранить  душевное равновесие,  я стал  смотреть на нее  глазами
японца, любующегося цветущей сакурой. Как там у Басе:

     Перед этой вишней в цвету
     Померкла в облачной дымке
     Пристыженная луна.

     Стало легче.
     - Ну  ладно, -  сказал я,  чтобы поскорее с этим покончить и перейти  к
чему-нибудь более мирскому, - а как все это мыслится практически?
     Она поудобнее устроилась  в  кресле, поправила  упавшую на  глаза косую
прядь волос:
     - Представим все ту же реку. Мы сейчас находимся  в некоторой ее точке,
и нас несет вниз по  течению, допустим,  на плоту.  Против течения,  как  вы
понимаете, плот  двигаться  не  может. Но если  приложить к нему нужную силу
извне, толкнуть как  следует против течения... Насколько-то он продвинется в
обратную сторону, остановится на  миг в мертвой точке и снова поплывет вниз,
все с той же  скоростью  течения. Это грубая аналогия,  но достаточно ясная.
Остальное - дело техники. Они переместят вас в будущее - с  их точки зрения.
Движение в будущее не запрещено даже Эйнштейном. Парадокс  - впрочем, вполне
условный  - этим снимается. Вы  достигаете нужного момента в нашем  прошлом,
проводите  там  определенное  количество  часов  или  дней,  пока  действует
импульс,  а потом давление времени сдвинет вас вниз,  к моменту отправления,
то  есть тоже в будущее. И все. Никаких машин времени и прочих  механических
ухищрений.
     И  опять же  звучало все вполне убедительно,  точнее - непротиворечиво.
Если принять основные посылки. Но в багаже у  меня оставались  и еще доводы,
почерпнутые  все  из  некоего  свода  околонаучных званий, именуемого серией
"Эврика".
     - А  как же  с  прочими парадоксами? Каноническими?  Насчет безвременно
убитого мною дедушки, женитьбы на собственной  матери, и прочих  безобразий?
Их разве ваше объяснение снимает?
     - Ну, Алексей, это несерьезно. В нормальной жизни вы тоже  имеете массу
возможностей еще  и не  на такие вмешательства в  настоящее  и будущее.  Но,
кажется, еще  никого не  убили из любопытства?  И даже ни один  из  тех, кто
может сбросить с самолета атомную бомбу, за сорок лет не сделал этого, чтобы
посмотреть, как это  повлияет на будущее. И когда вы собирались  за границу,
вас  специально  даже и  не  предупреждали, что нельзя,  например, приехав в
Париж,  поджигать  Лувр, ибо это  вредно  скажется на  истории.  Или все  же
предупреждали? -  Она  вздохнула.  -  По-моему,  вам просто фантасты  голову
заморочили...
     Я только  развел  руками и склонил голову.  Конечно,  есть определенные
моральные ограничения, а  если уж они нарушаются, так не все ли равно, когда
это  происходит?  Это  для  меня мое эфемерное  время  жизни  и  все, с  ней
связанное  - самое-самое главное. А на  самом-то деле?  В школьном  учебнике
отводят  по  полстраницы  на  век.  Для  нас Хеопс  и  Македонский  -  почти
современники. И  что там судьба моего дедушки, был он, не был... В США вон и
про вторую мировую некоторые уже почти все забыли, и про пятьдесят миллионов
убитых тоже.
     -  Ладно,  Ира,  опять  сдаюсь.  Но,  знаете,  в  таких дозах  я  новую
информацию плохо усваиваю. Давайте отвлечемся. Как писал ваш Уайльд, простые
удовольствия - последнее прибежище для  сложных натур. А мы с вами  - натуры
явно сложные.
     Она  согласилась  вполне  охотно,  и мы поехали  в одно очень  приятное
место, где можно было и в полночь поужинать, послушать музыку, встретиться с
не  вполне  ординарными людьми ну и,  не скрою, показать в  том круге Ирину.
Отчего-то  это  для  меня  было важно,  словно появившись с ней на  людях, я
как-то закреплял наши отношения.
     Вечер,  в общем,  удался. Ирина была весела,  раскованна,  пользовалась
безусловным успехом,  и один  человек, мнение  которого по ряду  причин было
весьма для меня важным, конфиденциально сказал:  "Ну, старик, ты даешь!" - с
уважением и вроде даже с завистью в  голосе.  И настолько Ирина  была в этот
вечер светской и женственной,  что я  почти успокоился насчет ее умственного
состояния.
     Когда мы ехали обратно в такси, она спросила между прочим:
     - А машины у вас нет?
     -  Нет,  знаете ли. С одной  стороны, не так уж много я  зарабатываю, с
мастерской и то не до конца развязался, а к машине и гараж  нужен, и бензин,
и  время,  и все  прочее... Да и  потребности  особой  не чувствую.  Иногда,
конечно, очень бы пригодилась, а в целом обхожусь.
     В полумраке мне проще оказалось взять ее за руку,  потом я слегка обнял
ее за талию, и она не отстранилась, но чуть позже сказала шоферу:
     - Сначала на Переяславку, пожалуйста.
     И  дальше  мы встречались  каждый день. И так получалось,  что на  фоне
наших целомудренных  и культурных  развлечений  -  театр,  концерт, вечер  в
обществе  - она находила  время  и способ,  чтобы продолжать и галактическую
тему. Я привык к этому, как к неизбежности, строго соблюдал правила и вполне
уже профессионально  ей подыгрывал. Сам Станиславский не мог  бы бросить мне
своего грозного "Не верю!".
     Я послушно запоминал все ее  инструкции, правила техники безопасности и
прочее, задавал  глубокомысленные  вопросы.  Даже спросил однажды,  когда мы
сидели у костра на даче одного из знакомых:
     -  А  вот  нескромный  вопрос,  Ира,  -  за  мой  героизм  и  мужество,
проявленные  при выполнении  особо  сложного задания, мне  что-нибудь будет?
Рукопожатие перед строем или  премия в размере месячного оклада? Я однажды в
чине  лейтенанта воздушно-десантных войск  уже участвовал  в решении мировых
проблем. Удостоен медали "За отвагу". А у них с этим как?
     Ирина сбоку посмотрела на меня с интересом. Как-то по-новому.
     - Ну  а, к примеру, какой награды ты бы хотел? Если допустить,  что для
них все возможно?
     Я задумался. С детства люблю игру в желания.
     - Да  как  тебе  сказать?  По  Козьме  Пруткову, зубочистка в  бисерном
футляре, данная нам в  сувенир, несравненно дороже двух рублей с полтиною...
Я человек  не гордый,  не  честолюбивый даже.  Таланта они мне  не прибавят,
какой ни  есть, а мой, другого  не надо, замки и сокровища вышли из  моды, к
высоким постам не  стремлюсь, бессмертие, говорят, невозможно, а может, и не
нужно. Вот если б мы  с тобой  дожили  до свадьбы нашего младшего правнука и
смогли  бы там до утра танцевать "семь-сорок" без вредных  последствий  -  я
счел бы себя достаточно вознагражденным.
     - Лет  сто  тебе  тогда  будет...  -  прикинула она, словно не  заметив
намека. - Ничего особенного. Мог бы и больше попросить.
     - Я же говорю - я человек скромный. А если от щедрот добавят, возражать
не стану.
     -  Да,  действительно скромный, - повторила она, и  я даже не  понял, в
похвалу или в осуждение она это сказала.
     В моем  желании, конечно, и еще  одна хитрость  была скрыта. Дожить  до
свадьбы правнука - это ведь не проблема моего личного долголетия...
     Тут нас призвали к пельменям, и тема дальнейшего развития не получила.


     А потом, наконец, настал день, когда Ирина решила,  что все. Преамбула,
она же увертюра, закончилась. Пора.
     К  переходу она меня полностью подготовила. Проинструктировала. Задание
определила несложное.  И дистанция предлагалась короткая. Каких-то  двадцать
лет всего, и то неполных.
     Вот когда она все по полочкам разложила, разобъяснила  все подробнейше,
осталось, как говорится,  только сдать документы  и награды, вот тут у  меня
наконец  что-то  в душе  нехорошо  шевельнулось. Разговоры, приятные  ночные
прогулки, планы на  будущее -  все  это конечно, здорово. Медленнее, чем мне
хотелось бы, но отношения наши  развивались.  Но вот что будет, когда ничего
не будет? В смысле, сорвется ее представление. Как  мне тогда себя вести и в
какие эксцессы все выльется? Эх, черт,  надо  было найти возможность  где-то
осторожно проконсультироваться... Вдруг с  ней  истерика выйдет или припадок
какой?  А может, и того хуже - "обманули  дурака" и идиотский смех? Любой из
этих вариантов сулил отвратительные минуты, которые предстояло пережить. А я
даже  в  кино  очень  неловко  себя  чувствую,   если  знаю,  что  с  героем
какая-нибудь стыдная неприятность ожидается.  Тоже,  наверное,  своего  рода
дефект психики.
     Оптимальный  выход  с  ее  стороны  был  бы  такой:  разыграть  тяжелое
переживание  от   неудачи,  придумать   со  свойственной  ей   находчивостью
убедительное объяснение. Отложить вторую попытку  на когда подальше.  Лет на
тридцать. Но может быть, все получится гораздо хуже.
     Утром она заехала за мной  на серебристой "семерке". Я уже знал,  что у
нее есть "Жигули".  Как  космонавт  или разведчик,  я  был собран,  спокоен,
немногословен.   Согласно  ее  указаниям,  одет  универсально  на  последнюю
четверть века - джинсы, черная рубашка,  черные  мягкие туфли  типа мокасин.
Для тех времен модерновато, но со вкусом. Все необходимое - в карманах, чтоб
руки были свободные.
     Ирина гнала по Ярославскому шоссе, к ею намеченной и вычисленной "точке
перехода". Она много говорила, стараясь поднять мой тонус, а я сидел  рядом,
больше молчал,  смотрел,  как лихо она ведет машину.  Признаюсь,  эта  новая
грань ее сложной натуры навела меня на давно отброшенную мысль -  может, она
все-таки самая банальная агентша иностранных разведок? Это было бы идеально.
Я бы ее перевоспитал, и мы зажили бы долго и счастливо, я не переживал бы за
ее психику  и прочее... Утешало меня  только одно: в  любом  случае  вся эта
ерунда  скоро   кончится  и  вновь  начнется   реальная  жизнь  с  реальными
проблемами, какими бы они ни были.
     Я смотрел  на ее тонкий  профиль, сжатые губы  и напряженно прищуренные
глаза,  неуловимые  движения рук в черных перчатках,  репетируя мысленно тот
вариант спасения  ситуации,  который придумал, и  вдруг сообразил,  что меня
больше  всего  интриговало  в  ней  все  время,  да  и  мучило  неосознанно.
Предохранитель! В ней словно был предохранитель, который каким-то образом не
позволял мне перейти определенный рубеж в  наших отношениях и  даже  - что и
сейчас  и  обнаружил  -   не  позволял   мне  представить  ее   без  одежды.
Какой-никакой, а я художник,  но  раздеть ее  мысленно не мог. Не получалось
гармонии, образ рассыпался. Сейчас, например, в  юбке, обтягивающем свитере,
в  сапогах и  перчатках,  она смотрелась  как  идеал совершенства.  А только
пробовал  все  это  убрать,  получалось...  Ну, возьмите и  пририсуйте  Нике
Самофракийской голову и руки. Вот и с Ириной то же самое.
     Этот эстетический парадокс так меня увлек, что я даже не сразу заметил,
что  мы  уже стоим. На  поляне,  рядом с  довольно  толстым и корявым дубом.
Приехали. И что теперь?
     Ирина сняла руки с руля. Часы на приборном щитке показывали 10:27.
     - Не боишься? - вдруг спросила она. Боюсь, чуть не ответил я, только не
того, что ты думаешь, а совсем наоборот. Но промолчал, только мотнул головой
и открыл дверцу.
     После многих дней ненастья погода сегодня выдалась на  удивление, такая
редко  бывает  в  наших  краях  в это  время.  Небо  абсолютно  безоблачное,
густо-голубого,  почти  индигового  цвета,  воздух свежий  и  какой-то, я бы
сказал,  хрустальный,  и  лес  полыхает  всеми  оттенками  старой  бронзы  и
багрянца... Изумительно. Как говорится, кто вчера умер - сегодня жалеет.
     - Становись  сюда,  -  показала  Ирина. Я обошел машину  и стал рядом с
левой дверцей.
     - Не забыл? -  вернешься сюда через двенадцать часов.  Резерв - еще три
часа. Если что-нибудь непредвиденное помешает - бодрости не теряй. Тебя  все
равно найдут и вытащат...
     Она  смотрела на  меня внимательно и словно даже печально,  и мне вдруг
стало не  то  чтобы страшно, а просто сильно  не по себе. Как  в армии перед
ночным прыжком  на  лес.  Я по  сих пор вспоминаю о тех прыжках безо всякого
удовольствия. Но прыгал же, никуда не денешься...
     Она смотрела  на  меня не отрываясь, приоткрыв дверку и  поставив  одну
ногу на траву, словно собираясь выйти из машины. От  ее необычного взгляда я
ощутил, не  сказать  что головокружение, но нечто  вроде.  И  чтоб совсем не
потеряться в этом взгляде,  я сделал то, что  и собирался, что позволяло, по
моим расчетам, достойно завершить эту затянувшуюся шутку.
     Если с ней  все  в порядке, но она не  знает,  как  выйти из тупика,  в
который себя  загнала, мой вариант будет для нее оптимальным. Если у нее это
всерьез, то, может быть, клин клином...
     Я шагнул к машине, подхватил Ирину под колени и за талию, почти  поднял
на руки,  коснулся  губами ее губ,  увидел  невероятно  вдруг  расширившиеся
глаза, ничего, кроме глаз, и тут меня  отбросило назад. Кажется, она  как-то
вывернулась и ударила  меня  в  грудь ногами.  И еще  будто бы  я услышал ее
вскрик, не то возмущенный, не то испуганный...
     Взмахнув руками, я едва сумел удержать равновесие и не упасть навзничь.
Ошеломленный такой  бурной  и столь  неадекватной  реакцией  на  вполне пока
невинный поцелуй,  я чуть не произнес  нечто, подходящее к случаю, но только
воздух, что я судорожно вдохнул, застрял у меня в горле...
     Машины  передо  мной  не  было. И лес вокруг стоял густо-зеленый, как в
самом разгаре лета.
     Если бы я был мастером слова, я, возможно, нашел бы какие-нибудь слова,
чтобы  передать свои ощущения в тот момент. Но  - не умудрил господь. Зато я
знаю, что должен был испытать в этот момент острое потрясение. А оттого, что
не представлял,  как  его  переживают наедине  с  собой,  почувствовал самый
настоящий  стыд. Кажется,  даже застонал. Все  эти дни единственным в округе
дураком  был  именно  я   и   никто   другой,   что   с  особенным   блеском
продемонстрировал в последние мгновения. Эстет, интеллектуал, скептик,  чтоб
тебя...
     Тишина  вокруг была  оглушающая. Сквозь ветви деревьев на поляну падали
косые столбы яркого и  горячего солнечного  света. Хорошо, что никто  сейчас
меня  не  видел.  Я  закурил и начал  брать  себя в руки.  Будем  считать  -
приземлились. Полагается  собрать  парашют  и  сориентироваться. А  эмоции и
прочие сопли - до возвращения оставить! Прежде всего, надо понять, куда меня
занесло.  Теперь-то  все выглядит  совсем иначе. И ее  испуганный  вскрик, и
толчок в грудь... Я сам делал еще и не такое с  замешкавшимися после команды
"Пошел!".
     Путаясь ногами в высокой траве,  я  пересек  поляну,  продрался  сквозь
кусты и подлесок, нацепляв на волосы какой-то паутины, и вышел на опушку.
     Поле передо мной плавно понижалось к югу, метрах в пятистах видна  была
автострада,  и   одного   взгляда  хватило,  чтобы  окончательно   во   всем
удостовериться. Но я простоял  там минут  пятнадцать,  глядя  на  мелькающие
машины, и за все  это время в  их жиденьком потоке не проскочило  ни  одного
"Жигуля", 24-й "Волги" или, скажем, "КамАЗа"...
     На старинной  электричке,  с  забыто  просторными  тамбурами  и вручную
открывающимися дверьми, я  доехал до  Ярославского вокзала. Почти весь вагон
занимали  студенты   МИСИ,   ехавшие  с  полевых  занятий,   с  теодолитами,
нивелирами, полосатыми рейками.  Отвернувшись к окну, я слушал их разговоры,
древние  шутки, непонятные уже намеки и  забытый  сленг.  Это  же  были  мои
ровесники,  мы,  наверное, не  раз  встречались  на  улицах  и  институтских
вечерах. И вот я вернулся после долгого отсутствия...
     Настороженный, как разведчик,  только что перешедший через нейтралку на
ту  сторону,  я  почувствовал, что  чем-то привлекаю внимание  этих парней и
девушек. Ощутил спиной, по взглядам, по неуловимо изменившейся атмосфере, по
интонациям.  И хорошо,  что  вскоре замелькали за окном  красные закопченные
корпуса Москвы-Товарной, я вышел в тамбур и,  как только поезд  остановился,
распахнул  дверь  и растворился в  толпе на перроне.  Хотя  ерунда, конечно.
Шпионский синдром. Причем шпиона плохого, трусливого, которому  кажется, что
все смотрят только на  него. А  студентов, скорее всего,  заинтересовал  мой
наряд, все-таки слишком броский для этих времен и для моего возраста.
     Перейдя площадь, я  купил в ларьке возле гостиницы "Известия", взглянул
на дату. Хоть с этим нормально. Ирина сумела удержать контроль за переходом.
Как и  намечалось,  сегодня 6  июля  1966  года,  среда. И я, таким образом,
отныне являюсь  первым лично мне известным путешественником по времени. Ни о
каких  других  времяпроходцах  сведений, так  сказать,  не  поступало.  Жаль
только, что я так и останусь известен весьма ограниченному кругу лиц,  и  ни
оркестров, ни красных  дорожек, ни званий  и наград  не предвидится. В чем и
заключается  явное преимущество  большинства литературных  героев, что у них
все кончается благополучно и заслуги вознаграждаются.
     А мне...  Мне хотелось одного  - найти  сейчас  укромное  место, где бы
можно  было  спокойно все переосмыслить заново. С  учетом вновь  открывшихся
обстоятельств.
     В  сквере  у Красных ворот я  сел на  скамейку, почти  скрытую  со всех
сторон кустами жасмина, придал себе беспечно-отдыхающий вид и стал приводить
в порядок  чувства и мысли. Все, что говорилось с Ириной там, с моей стороны
был - чистый треп, абсолютно безответственный. А теперь надо решать всерьез,
совсем с иных  позиций, и - быстро. Сделать все,  что мне  поручено и, может
быть,   действительно   неузнаваемо  изменить  историю  и   дальнейший  путь
человечества? Или с  негодованием  все  отвергнуть?  И  что  тогда?  Неужели
имеющим  такие, с нашей нынешней  точки зрения,  неограниченные  возможности
пришельцам  помешает мой  героический демарш? Скорее всего  - нет. И  своего
они,  раз уж взялись, так или иначе добьются.  Найдут  кого-нибудь  другого,
уговорят, сагитируют,  купят, наконец. Не может быть, чтоб  я для них совсем
уж такой уникальный  исполнитель на этом свете. А что будет со мной в случае
отказа? Сочтут контракт расторгнутым и, к примеру, просто не захотят вернуть
меня обратно.  И что я тут буду делать со своим паспортом в красной обложке,
выданным через двенадцать лет, в 1978 году? А возможно, за саботаж у них еще
и построже наказание полагается.
     Впрочем, не  во мне же главное. Но вдруг до того  ясно,  что я чуть  не
застонал, до меня все это дошло  в полном  объеме. Вот сейчас я могу встать,
пойти домой, встретить там  живых родителей,  себя. Они тут, вновь  живут на
свете, и до них всего несколько кварталов...
     Мне жутко захотелось  обратно. Вернуться, все забыть, заставить себя не
думать...  Не  от  страха.  Скорее, от  инстинктивного  стремления  защитить
психику от запредельной нагрузки. Все уже произошло в свое время, я смирился
с потерями, и вдруг - все снова. Это как отрывать от ран присохшие бинты.
     Я посидел с минуту, закрыв глаза и закусив губу, и вроде отпустило, как
проходит внезапный сердечный  спазм, вроде бы бесследно,  но  оставляя после
себя неприятный, намекающий холодок.
     Делать нечего, надо  работать. Подрядился спасать Вселенную - действуй.
Воистину, не зря сказано: издалека многое  кажется непонятным и невозможным,
но при ближайшем рассмотрении оказывается простым и естественным.
     Когда  Ирина меня  готовила,  я все  слушал вполуха,  как  институтскую
лекцию по ненужному предмету, и  вдруг оказалось, что  этот предмет  и  есть
самый главный. Но основное я запомнил.
     По улице  Кирова я  поднялся  к главпочтамту, вошел внутрь и  опустил в
ящики  те письма, что дала мне Ирина. Два  местных, шесть -  в разные города
Союза и два за  границу. Что бы  в  них  там ни было  написано,  немедленной
катастрофы они не вызовут, в  этом я был уверен. Не может быть такого письма
от  частного  лица  другому  частному  лицу,  чтобы оно  произвело  действие
кардинальное. Если  там описание открытия - его поймет только тот, кто и так
уже на пороге,  если сообщение об измене жены, так завтра все  равно  друзья
намекнут. А если написать, к примеру, Насеру, что через десять месяцев  и 29
дней начнется шестидневная война, он все равно не поверит. Поскольку  думает
об этом иначе.
     По  телефону  я организовал три  встречи неизвестных  мне людей.  В том
смысле неизвестных,  что  в своей прошлой, обычной жизни я никогда ничего об
этих людях не слышал. Среди них были не только мужчины, и одним из звонков я
как  раз и свел вместе мужчину и женщину, не знаю,  к радости или к  беде, в
целях исключительно научных или, напротив, для устройства личной жизни.  Еще
одному  человеку  я перевел 500  рублей  телеграфом,  сделав  приписку:  "На
известные  вам цели. Виктор". По тем временам сумма достаточно  солидная, но
меня  не  столько она заинтересовала,  как то, насколько  глубоко  пришельцы
проникли в детали и хитросплетения нашей жизни, рассчитав даже, кому, когда,
от кого  и какую  денежную  сумму  требуется послать. Вот  тебе  и  капелька
меда...
     Следующее задание было для меня наиболее трудным и, если  хотите, самым
неприятным. Потому  что касалось уже не абстрактных  конвертов  с письмами в
неведомые адреса. Мне нужно было организовать опоздание на  самолет  некоего
старшего лейтенанта медслужбы, а значит, вступить в непосредственное общение
с людьми этого времени, грубо вмешаться в их судьбы.
     Я  не  Остап  Бендер  и  не  Джеймс  Бонд  какой-нибудь,  всякого  рода
авантюрные проделки  всегда плохо у меня  выходили,  я  даже в розыгрышах не
любил  из-за этого участвовать. Так что до сих  пор удивляюсь, что эта штука
получилась у меня так гладко и даже, я бы сказал, изящно.
     Я провожал своего старлейта в белой морской форме от квартиры до самого
Внукова, тщетно ожидая какого-нибудь  случая,  который все решит сам собой и
который, разумеется, так и  не представился. Парень этот, лет  двадцати семи
на вид,  сразу отчего-то  вызвал у меня  симпатию, хотя естественней было бы
наоборот. У него было  приятное, я  бы сказал, аристократического  типа лицо
интеллигента далеко не первого поколения. В иных обстоятельствах я  бы с ним
с удовольствием побеседовал. Сейчас же, увы,  мы  друг  для друга были всего
лишь объект и субъект межвременного контакта.
     Доктор,  как человек пунктуальный, прибыл в  аэропорт за двадцать минут
до  конца  регистрации.  И пока  он  стоял в не слишком  длинной очереди  на
посадку, я отчаянно перебирал все свои довольно нереальные варианты. А время
утекало неудержимо, тем более что в  те идиллические времена  никто и слыхом
не слыхал о воздушном терроризме и в самолеты сажали не только без досмотра,
но даже  и без паспорта. То есть  очередь двигалась  быстро. И как-то вдруг,
неожиданно, я придумал.  Из ближайшего  автомата, не упуская из виду  своего
клиента,  я  позвонил  в аэропортовскую  военную  комендатуру, решительным и
напористым голосом немаленького начальника из МУРа  попросил,  то есть почти
приказал, под любым предлогом на полчаса задержать стоящего у седьмой стойки
опасного  преступника  в  морской форме,  приметы  такие-то.  Опергруппа  на
подходе, нс тем не менее...
     Или   тон  мой  подействовал,  или  дежурный  был  прилежным  читателем
адамовских  детективов,  но  через  три минуты я наблюдал, как  к  старлейту
подошел  усиленный  офицерский  патруль, проверил  документы и,  невзирая на
протесты, препроводил. Честно говоря, чувствовал я себя в этот момент крайне
погано,  хотя  вполне  вероятно,  что этой акцией  я открыл военврачу путь к
бессмертной славе. Если он в этой истории столь важная фигура. А может быть,
с той же долей вероятности, только что напрочь сломал человеку жизнь...
     После этого в моих делах появился просвет и  я смог, наконец, перевести
дух и спокойно осмотреться.
     Поначалу Москва  показалась  мне незнакомой,  недостаточно праздничной,
что  ли,   запущенной,  грязноватой,  в  общем  -  не  соответствующей  моим
ностальгическим, романтизированным воспоминаниям. Но чем больше я привыкал и
вживался, чем дольше дышал воздухом ушедших минут, подстраивался под другой,
гораздо  более  медленный  ритм  жизни,   тем   ближе  мне  становился  этот
полузабытый, мило-провинциальный город моей юности.
     Спокойное уличное движение,  гремящие трамваи в  центре, целые кварталы
ныне бесследно исчезнувших  и довольно привлекательных на вид домов, девушки
в юбках, которые через год стремительно укоротятся до самого некуда,  а пока
скромно прикрывают колени, ребята через  одного  в синих китайских брюках по
пять рублей,  лотки букинистов  почти на каждом углу, с  такими книгами, что
если рассказать  - не поверят; первая серия "Войны  и мира"  в "России" (все
улицы  заклеены  афишами с Бондарчуком,  Савельевой и Тихоновым), английская
промышленная  выставка  в  Сокольниках,  выставка  "Роден  и  его  время"  в
Пушкинском  музее,  табачные  ларьки  с   радугой  сигаретных   пачек  давно
исчезнувших марок, длиннейшая очередь возле "Детского  мира" - продают новый
сборник Асадова...
     Все вспоминается, все это было, где-то тут я крутился в те дни - может,
минуту назад  пробежал  вот  этим  подземным  переходом...  -  знакомился  с
девушками,  все  больше  с приезжими, как  раз сейчас  наплыв  абитуриентов,
толкался у  входа в Дом кино, добывая два билета на "Загадочного пассажира",
проникал на выставки,  пил пиво из желтых бочек и шиковал сигаретами "Астор"
и "Лорд", которые появились вдруг и так же вдруг  навсегда исчезли. Словно и
не уходил отсюда на двадцать долгих и так незаметно промелькнувших лет.
     Но  самое сильное ощущение в этом невероятном дне, жарком, даже душном,
чуть пасмурном и безветренном - люди.
     Я  смотрел  на  них,  идущих  по  улицам,  разговаривающих,  стоящих  в
очередях, чему-то смеющихся или  грустящих, и не мог не думать, что половина
из них уже наверняка умерла и похоронена  - любой почти человек, которому за
пятьдесят, а  сейчас - вот  они, передо мной. Ни о  чем не  подозревают.  Не
догадываются, что  прошли  уже  свой  путь и  существуют только  потому, что
сейчас я здесь. Не станет через несколько часов меня в этом  пока что вполне
реальном мире, и они тоже  мгновенно  переместятся с  улиц  и площадей туда,
откуда  вызваны  чужой  волей на краткий  миг.  Вот  где  истинный парадокс.
Страшновато...
     А может, не стоит путаться и удивляться? Не менее  ли это странно,  чем
обратное - когда ты сам умираешь, а все вокруг остается совершенно, до ужаса
по-прежнему.  Все  живут, смеются, грустят, любят - и  никому  нет дела, что
тебя, именно тебя, единственного,  вдруг не стало и не будет больше никогда.
А так и есть, и ни одного человека в ХХI веке не волнует и не удивляет мое в
нем отсутствие.
     А  я сам? Где  я  сейчас, что делаю? И если бы мне встретиться сейчас с
тем, молодым, о  чем бы мы говорили? Что я хотел бы сказать себе сейчас,  от
чего предостеречь и что подсказать? Наверное, ничего.  Потому что это просто
незачем.  Ничего бы я этим не изменил. В  лучшую сторону, я  имею в виду.  В
худшую -  запросто. Ну, допустим, увидев меня, он уверовал бы,  что  в любом
случае доживет  до моих лет, и по молодой глупости  что-нибудь такое выкинул
опрометчивое.  А благие советы -  кто их в девятнадцать  лет слушает?  Я, по
крайней мере, наверняка не слушал тогда и не стал бы слушать теперь. Даже от
себя самого. Или тем более.
     Чтобы отвлечься,  я  стал  думать, как  бы  мне  отметиться  тут, чтобы
осталось доказательство,  убедительное  для меня  самого,  чтобы не мучиться
потом всю жизнь, как герой Шекли, пытаясь понять - в свой мир вернулся или в
какой-нибудь параллельный?
     Перебрал разные варианты,  все  они явно не  подходили,  а потом увидел
вдруг  вывеску и понял: вот это в самый раз. Зашел в сберкассу  и почти  все
свои деньги положил на срочный  вклад. Риск, конечно, был, деньги последние,
дома ни копейки и поступлений не предвидится, но  настроение было такое, что
не до  мелочных  счетов.  А подтверждение  выйдет  самое  стопроцентное,  на
гербовой бумаге и с казенной печатью.
     И осталось еще одно желание, самое последнее  и самое заветное, которое
глубоко сидело у меня в подсознании с того еще момента, когда  Ирина впервые
назвала дату моего десанта.
     Я сел в  метро, доехал  до "Студенческой", перешел через улицу, свернул
под арку  возле магазина товаров  для слепых с  довольно бестактным,  на мой
взгляд, названием "Рассвет"  и  нашел скамейку и тени старых лип,  с которой
хорошо был виден весь двор.
     Здесь  жила девушка,  та,  может быть, единственная,  которая  была мне
определена  на  всю  оставшуюся  жизнь, с  которой когда-то  все так  хорошо
началось под новый,  такой теперь давний год и внезапно, неожиданно,  нелепо
кончилось. Из-за нее, этой девушки, я и не женился потом, оттого что никакая
другая  не  вызвала  в  душе  ничего  похожего.  (Конечно,  другие   девушки
впоследствии имели место, но...)
     Когда мы расстались, я начал даже писать стихи, и получалось вроде бы и
неплохо. Что-то вроде:  "Во сне  увижу  - буду плакать, проснусь,  опомнюсь,
улыбнусь..."  Тогда мне хватило  воли и  характера уйти и больше никогда  не
искать  встреч, не говорить  жалких  слов,  а ведь было,  было непреодолимое
желание и год спустя, и два, и пять: разыскать, подойти - сильным, уверенным
в  себе,  -  взять  за руку, предложить: "Давай  с  тобой так  и условимся -
тогдашний я умер, бог с ним, а с нынешним - остановимся и заново поговорим".
Нет, не сделал этого.
     И вот  теперь,  через двадцать  лет,  когда  и  вспоминать  бы  уже  не
следовало, я снова здесь. За месяц с лишним до рокового вечера  в Серебряном
бору.
     Я помнил время, когда она должна была появиться, и не ошибся. Она шла с
гордо вскинутой  головой,  на плече сумка на длинном  ремешке,  легкая  юбка
вьется вокруг загорелых ног, резко звенят каблуки по каменным плитам, и звон
их  долго  висит  в колодце двора.  Все три  или четыре  минуты, пока она не
скрылась в  подъезде, я смотрел  не отрываясь, подавляя  невыносимое желание
окликнуть,   подойти,  заговорить.  Смешное,  наверное,  и  жалкое  было  бы
зрелище...
     Она  исчезла  в   темном  дверном  проеме,  моя  первая,  несчастливая,
незабытая любовь,  а я еще долго сидел, и в  голове прокручивалась  еще одна
старая песня, которую тоже не вспоминал бог знает сколько  лет: "На то она -
и первая любовь, пойми, чтоб мы ее всю жизнь не забывали..." А ведь жил же и
вроде забыл.
     Медленно  я вышел  на улицу. Солнце уже сползало к дымному горизонту, и
его краснеющий сплюснутый  круг больше не слепил глаза. От недавно  политого
асфальта пахло влажной пылью и бензином. Оставалось  последнее  дело в  этом
времени  и этом городе. Я остановил  такси,  серую 21-ю  "Волгу"  с  красной
крышей, такую старую, что она  напоминала разношенный ботинок, сел на заднее
продавленное сиденье.
     - В центр, шеф, и не будем смотреть на счетчик. Хоть через выставку...
     В  машине был  приемник, по "Маяку" передавали мелодии,  под которые мы
танцевали  свои  первые   танцы  на   школьных  вечерах:  "Красивую  мечту",
"Серебряную гитару",  "Маленький цветок"... Я чуть не  выругался  вслух. Что
они, все сговорились, что ли?
     - Куда теперь? - спросил всю дорогу молчавший таксист.
     Я увидел, что машина поворачивает с улицы Горького на Манежную площадь.
     - До ЦУМа, и хватит...
     На Столешниковом я вошел в подъезд нужного мне дома, поднялся на третий
этаж по широкой чугунной лестнице. На  площадке было сумрачно и тихо, сквозь
витраж падали пятна разноцветного света. Вот  дверь, обитая вытертым  черным
дерматином.  Три  звонка  один  под  другим  и  таблички  с  фамилиями.  Две
нормальные среднерусские  фамилии. А одна  какая-то  странная,  нарочитая  -
Дигусар. Почему не Монодрагун? Из заднего кармана я вытащил предмет, который
дала мне  Ирина.  Можно  сказать, что  он выглядел,  как дорогой и со вкусом
сделанный  портсигар.  На  рифленой  золотой крышке замысловатый  вензель из
мелких, как бекасиная дробь, рубинов. Поднес эту штуку к  середине двери - и
нажал кнопку-защелку.
     Дверь на мгновение расплылась перед глазами,  словно вышла из фокуса, и
тут же вновь все стало отчетливо. Только  обивка  теперь  была совсем новая,
стеганая  ромбами  и  блестящая,  как  паюсная  икра, и  никаких  звонков  и
табличек.
     Я повернул  фарфоровую  ручку и  вошел. Удивляться мне  просто надоело.
Зато впервые за этот утомительный, несколько нервный день нашлось место, где
можно было сесть, перевести дух, покурить, не чувствуя на себе чужих глаз.
     Сел  в   глубокое  кожаное   кресло,  вытянул  ноги  и   только  теперь
почувствовал, как  устал  за  сегодняшний  день.  Так  устал,  что больше не
оставалось  сил  ни  на  одно  движение.  Усталость происходила  от какой-то
непонятной безысходности, от плутания в бесконечном лабиринте проблем, когда
за  поворотом возникает другой  поворот, ход оканчивается тупиком  и теряешь
терпение в нескончаемом переплетении развилок и троп.
     Все в эти последние дни запуталось невероятно, сплелось и перемешалось:
Ирина,  иновселенцы,  мои  желания, намерения и  сомнения, прыжок в прошлое,
военврач, встреча на Студенческой, наконец, эта квартира и то неведомое, что
меня  еще  ждет  здесь... Слишком  много  для одного.  Кто я  такой, в конце
концов, чтобы  решать,  и не за себя, а  за  всю мировую историю?  Мне  даже
взводом командовать не доставляло удовольствия - я люблю отвечать  только за
себя. Бросить бы все к черту, и пусть будет, как  будет... Только  вот беда,
ничего не бросишь и ничего не переиграешь теперь.  Как не вернешься обратно,
шагнув в открытый люк..
     Квартира  эта,   при  ближайшем  рассмотрении,   производила   странное
впечатление.  В  ней словно  бы  и  не жили  никогда.  Обставили пять комнат
дорогой и со вкусом подобранной мебелью, словно готовили интерьер для съемок
фильма из  дореволюционной жизни, навели идеальный  порядок и  ушли куда-то.
Все настоящее - и все неживое. Единственный след чьей-то исчезнувшей жизни -
раскрытая  коробка "Северной пальмиры" на  письменном столе и  два окурка  в
ребристой  хрустальной  пепельнице. Я  обошел все  комнаты и коридоры, вновь
вернулся в  кабинет, взял из  коробки  папиросу, закурил.  Вполне нормальный
вкус.
     Сквозь толстые стены и двойные рамы снаружи не проникали уличные  шумы,
от плотных портьер в комнатах стоял золотистый полумрак.
     Черт знает, где меня носит...
     Чтобы, наконец,  разделаться со всем, я вытащил  из нагрудного  кармана
письмо, что уже  в машине отдала  мне  Ирина, разорвал конверт. Почерк у нее
оказался  удивительно четкий и  правильный, я  видел такой только  в  старых
прописях по чистописанию. Нормальный образованный человек, по моим понятиям,
писать так просто не может.
     "Алексей,  -  писала она.  -  Я  знаю, что  ты мне  так и не  поверил и
считаешь шизофреничкой. Поэтому я не  сочла  нужным говорить  тебе  то,  что
сейчас   пишу.   Надеюсь,  теперь   твои  взгляды   изменились   в   должном
направлении..." И дальше на  трех страницах, в спокойном  академическом тоне
она  сообщала  мне, что квартира, где  я сейчас  нахожусь,  является  как бы
сборным пунктом пришельцев, их операционной  базой. Выключенной, как скала в
реке,  из  нормального течения  времени. По неизвестной  причине  ее прежний
обладатель пропал без вести где-то в начале 60-х годов, и квартира  застряла
там же, как кабина  лифта между  этажами. И, разумеется, попасть  в  нее  из
середины 80-х  так  же невозможно, как  сесть в  ушедший двадцать  лет назад
поезд.
     Ирина предлагала, если я хочу, остаться там, где я  есть сейчас, в роли
полномочного резидента и  эмиссара, то есть в  такой иге,  какую  сама Ирина
занимает в  нашем  времени. Все необходимое для моей легализации в  квартире
имеется.  Если  меня  такая  перспектива  почему-либо  не устраивает, я могу
возвращаться,   как  условлено,   произведя   определенные   манипуляции   с
автоматикой управления. Инструкции прилагаются. Далее  Ирина вдруг сбилась с
официального тона.
     "Алексей, чтобы  не было никаких неясностей... Ты мне небезразличен,  я
хотела бы вновь встретиться с тобой. Я бы не должна этого говорить, но хочу,
чтобы  ты  знал.  Если же  ты  останешься  там,  то  получишь  возможности и
способности, которые непредставимы для обычного  человека.  Мне будет  жаль,
что  я  больше не  увижу тебя. Но  ты, если захочешь,  1  августа 1972  года
сможешь  встретить меня утром, возле старого здания МГУ. Я  буду там сдавать
вступительные  экзамены.  Остальное  зависит  от  тебя".  Дальше  она  вновь
вернулась к  практическим вопросам. Письмо заканчивалось словами: "Как бы ты
ни решил, тот предмет, что лежит в  левом верхнем  ящике стола,  -  твой.  И
пригодится в любой жизни. Прощай или до свидания. Ирина".
     - Вот  так,  - сказал  я  вслух,  аккуратно  сложил письмо и спрятал  в
карман. - Делайте вашу игру, джентльмены...
     Вновь  прошел по  комнатам, окидывая уже хозяйским глазом  предложенную
мне служебную жилплощадь. Неплохо, совсем неплохо. Особенно при существующих
нормах.  И как  я понял, квартплаты  ни  за  основную,  ни за дополнительную
площадь  с  меня  не потребуют. На  данном историческом  этапе ее  регулярно
вносят  граждане Муравьев, Филиппов и тот  же Дигусар. А как с легализацией?
Хоть прописка мне и не нужна, все же как-то значиться в  этом мире все равно
потребуется. Хоть бы даже в поликлинику обратиться...
     Согласно инструкциям, я открыл секретер. Тоже неплохо, я бы даже сказал
- вполне  солидно. Полный набор  всех  существующих бланков  принятых у  нас
документов, а также  и все нужное для их оформления с  приложением  образцов
заполнения. В  других ящиках  обнаружились деньги  - даже не знаю,  сколько,
заклеенные  банковские пачки занимали  никак не меньше полукубометра. Причем
там была и валюта.
     Жить можно будет со вкусом. Я даже зажмурился и для успокоения пошел на
кухню, где в холодильнике видел пиво, настоящий "Будвар".
     Вернусь на Студенческую,  найду способ познакомиться, и  все будет, что
было  и не было - ресторан "София", поездки на Истру и вокруг Европы, вечера
на Воробьевых горах, ночи у  костра в Саянах... И она получит то необычное и
несбыточное, чего так  хотела и  из-за  чего  мы,  на  самом деле,  а  не по
придуманной ею причине, расстались.  Подумаешь,  разница в  возрасте.  И  не
такие примеры известны.
     Жить, правда, скучновато будет. Ох, как скучно! Знать все наперед, жить
без  мечты и надежд, без ощущения,  что завтра вдруг случится нечто такое...
По второму кругу читать газеты, журналы, книги, вновь смотреть те же фильмы.
И  ежедневно  мудро-печально  улыбаться,  слушая  чужие разговоры,  планы  и
призывы... Вновь  переживать бесконечную череду смертей, ходить на похороны,
готовиться  к ним за много месяцев.  Неузнанным стоять  в толпе на похоронах
матери, потом отца, брата...  Я же не смогу не пойти. Смотреть со стороны на
себя...  Нет, что-то здесь для меня не по характеру. Так что пусть, пожалуй,
эта база-явка ждет кого другого. А меня ждет Ирина.
     В  верхнем  ящике стола  я обнаружил пистолет -  "браунинг" 35-го года,
тяжелый  и весьма мощный. Оружие для серьезных дел. Мне он явно ни к чему, и
не его, наверное, Ирина имела в виду. Там же,  в плоской  коробке, обтянутой
кожей, нашлось и  то самое. Черное устройство, вроде  электронных  часов, на
черном   же  пружинистом   браслете.  К   прибору  прилагалась   инструкция,
составленная на обычном для такого рода документов наукообразном языке.
     "Гомеостат   портативный    полууниверсальный.    Предназначается   для
поддержания    и   стимулирования   приспособительных   реакций   организма,
направленных  на устранение или максимальное  ограничение действия различных
факторов, нарушающих  относительное  постоянство внутренней среды организма.
Максимально эффективен при  постоянном ношении, может  также  использоваться
кратковременно   для   диагностических   и    лечебных   целей.   Включается
автоматически при замыкании браслета на  левом или правом запястье пациента.
При  соответствии внутренней среды организма  генетической норме цвет экрана
зеленый. Желтый  сектор  указывает на  степень  нарушения  внутренней среды.
Сплошная  желтая  засветка экрана свидетельствует о  степени  нарушения,  не
совместимой  с жизнью.  Во всех  остальных  случаях  гомеостат  обеспечивает
полное  восстановление нормы  в  период  от  4  до 6  часов в зависимости от
тяжести    нарушений.   При   постоянном   ношении   гомеостат   гарантирует
100-процентную  регенерацию   тканей   организма  в   случае   механических,
термических и химических повреждений (если таковые не вызовут одновременного
полного разрушения организма вместе с гомеостатом), исключает воздействие на
организм любого вида инфекций, токсинов, органических и неорганических ядов,
алкалоидов, ионизирующего излучения и т.д. Запрещается: вскрывать гомеостат,
подвергать  воздействию магнитного поля  напряженностью свыше  1 млн. гаусс,
нагреву  свыше  2000  К,  срок действия  гомеостата  не  ограничен.  Питание
встроенное, в подзарядке не нуждается".
     Вот такой  прибор. Если бы даже все ранее случившееся меня не убедило в
существовании пришельцев и  высоком уровне их развития, теперь сомневаться в
этом было бы  недостойно мыслящего  существа. Всякий скептицизм должен иметь
предел.
     Я надел гомеостат на левую руку, а часы сунул в карман. Придется теперь
завести  карманные, чтобы  не вызывать у окружающих  ненужного  любопытства.
Видел, кстати,  в одной комиссионке шикарный золотой "Лонжин"  с  репетиром.
Как биологический  объект,  защищенный  от внешней  среды, я  могу себе  это
позволить - за счет экономии на лекарствах.
     На  зеленом  поле  экрана  высветился обещанный желтый  сектор,  закрыв
зелень процентов на 45.  Для  своих лет,  оказывается, я неплохо сохранился,
даже половины  ресурса еще не выработал. А теперь, выходит, стану  здоровым,
как Гагарин  перед стартом. И  буду  таковым неограниченно  долго,  если  не
допущу  одномоментного  полного  разрушения.  Что это может значить  в наших
условиях? Прямое попадание шестидюймового снаряда, наверное. Или  падение  в
кратер действующего вулкана. Постараюсь избегать.
     Мне  стало  как-то  непривычно весело.  Пожалуй,  мое  пожелание  Ирина
восприняла всерьез. Тогда и все остальное может  иметь место. А еще говорят,
что нельзя верить женщинам...


     ...Я не  знал точно, когда меня  отсюда вытолкнут, и минут сорок бродил
вдоль и  поперек  поляны,  курил,  смотрел  на  небо,  где  с  юга наползала
черно-фиолетовая грозовая туча. Не  зря  день был  таким  томительно-душным.
Внутри была звенящая пустота, но все же  я держался.  Скорее всего  - уже на
чистом упрямстве.  Потому что физических сил  остаться не должно было.  Меня
даже не волновало, как я вернусь, и вернусь ли.
     Все снова  произошло неуловимо. Деревья  чуть подпрыгнули вверх, листва
на них стала желтой, а с некоторых совсем исчезла.
     Но машины на поляне не оказалось. Короткий импульс страха, как удар под
вздох. Впрочем, это сразу прошло. Поляна та же самая,  вот и следы  машины и
мой  окурок в  траве. А Ирина? И только сейчас я окончательно понял,  что не
покушения на свою честь она испугалась, когда я подхватил ее на руки. Скорее
всего,  мой  дурацкий шаг  из  указанной точки  мог  что-то нарушить,  сбить
наводку, допустим, и,  оттолкнув меня, сама она могла провалиться черт знает
в какое завихрение или дыру во времени.
     Третий раз за этот растянувшийся на  два  десятилетия день,  я повторил
свой  путь  в  электричке,  угнетенный  и  подавленный.  Пришел  домой,   не
раздеваясь, повалился на такту и сразу отключился...
     А  Ирина  так  до сих пор и не появилась.  Все мои попытки отыскать  ее
окончились  ничем. Я  обошел все квартиры в доме на Переяславке,  раз десять
ездил на ту поляну, заходил на Столешников. Там тоже  ничего, хоть и исчезли
три  звонка  и таблички  с фамилиями - квартиру  занимает  генерал-полковник
авиации.
     Но надежды  я все же не теряю.  Не  могут,  по-моему, ее могущественные
друзья  допустить,  чтобы она  так  и  исчезла в дебрях  времен. И она  ведь
обещала, что мы встретимся.
     За окнами падает  снег. Медленный декабрьский, московский.  Низкое небо
почти касается крыш. В  нашем  мире пока ничего  не изменилось. Я перелистал
все возможные  энциклопедии и справочники. Ни один из тех, кому я  отправлял
письма, в них не значится.
     Интересно  бы узнать судьбу старшего  лейтенанта,  но управление кадров
ВМФ вряд ли мне ответит.
     Вклад  в  сберкассе  оказался  на  месте  и   тем  самым  неопровержимо
подтвердил,  что никаких  парадоксов нет и, возможно,  вообще не  бывает.  Я
освоился с новым физическим состоянием абсолютного  здоровья. Оказывается, я
давно забыл,  что  это значит, и  ощущение  было весьма необычным, сравнимым
разве  с тем, что я чувствовал  в  раннем  детстве.  Удивительная  бодрость,
легкость в  теле,  свежесть  и  ясность  мыслей.  Даже  внешние изменения...
Пришлось  даже отпустить усы  и бороду, чтобы не бросалась  в глаза знакомым
моя слишком  уж  помолодевшая  личность. Даже  старые  шрамы исчезли. Как-то
появилась мысль для эксперимента сунуть руку под дисковую пилу, но во зрелом
размышлении решил воздержаться.
     И еще одно. Самое необъяснимое, даже  с тех позиций, о которых говорила
Ирина. Я теперь умею угадывать выигрышные цифры  в  "Спортлото". Все  шесть.
Или  пять.  В  зависимости  от  вида  игры.  Четко  за  неделю.  Я  проверил
экспериментально. Убедился несколько раз - и бросил  эти  опыты.  Потому что
выходит так,  что я не угадываю выигрышные сочетания, а сам их создаю. А это
совсем другое дело. Случайно так получиться не  может. Слишком избирательный
эффект. Если допустить, что это  аккордная плата и полный  расчет, то я могу
чувствовать  себя оскорбленным. Словно полтинник на чай  дали.  За  спасение
двух вселенных.
     А если нет? Может, все ерунда - и прыжок в прошлое, и письма,  перевод,
старлейт, квартира? А весь смысл и  цель,  по их извращенной  логике, в том,
что  я  стану  нарушителем  закона  причинности?  Или,  злоупотребив  даром,
сказочно обогащусь, нарушив в стране денежное обращение? Или, лишенный забот
о хлебе насущном, создам бессмертные полотна, которые потрясут сердца и души
людей? Или, напротив, погрязну в сытости и роскоши, чего-то самого  главного
не свершив?
     А  может  быть,  все  и было  затеяно только для того,  чтобы я еще раз
бросил  самый  последний,  прощальный  взгляд вслед юной девушке в клетчатой
юбке, с прической "конский хвост"... И временами появляется еще  одна мысль:
вдруг все  случившееся  совсем ничего не  значит,  не имеет самостоятельного
смысла. А было это испытание, подготовка к чему-то. А может - каприз женщины
с нечеловеческими возможностями...  Не знаю, не знаю. И делаю  сейчас только
одно. Как граф Монте-Кристо - жду и надеюсь.




2. ЖДУ ТВОЕГО ЗВОНКА...



     К сожалению, не  существует службы, которая изучала бы  и анализировала
все  события,  происходящие на Земле, в  едином  комплексе  их взаимосвязей,
оценивая суть,  тайный смысл, необходимость и  случайность. Это практикуется
некоторыми  экономическими, политическими и военными  организациями,  но  по
отдельным регионам, проблемам и  ситуациям.  А в масштабах планеты для этого
пока нет  технических,  а  главное  -  других,  более важных  предпосылок  и
возможностей.
     Но  если  все-таки  кто-нибудь  имел  бы  возможность  охватить  единым
взглядом  все  случившееся  за  последние  четыре  месяца,  то  картина  ему
представилась бы поразительная.
     Словно  неведомая  сила  перемещала и  спутала  все  графики,  планы  и
расписания, которыми  руководствуется  в повседневной деятельности  история,
судьба или, как раньше говорили, провидение.
     Многие  люди, которым в эти  дни полагалось бы стать жертвой болезней и
несчастных  случаев,  уцелели, а другие,  напротив,  без  видимой  причины и
необходимости  умерли или пропали  без вести. В разных концах света внезапно
составились, а  равно и рассыпались в прах  крупные состояния. Награды нашли
лиц, которые  не только не были к ним представлены, но и  не имели права  на
такое  представление.   Возникли  или   вдруг  прекратились  без   чьего  то
осознанного  воздействия  крупные  политические скандалы.  Итоги  выборов  в
отдаленных и мало кого  интересующих странах вдруг  потрясли  политологов  и
аналитиков,  заставив их  срочно  пересматривать  свои  железные  выкладки и
теории.  Неизвестно  отчего взорвался  на старте  космический  корабль одной
великой  державы,  сам по  себе синтезировался  в чьей-то лаборатории  новый
трансурановый элемент,  студент-троечник  без  видимого  труда  расшифровал,
наконец, письмена острова Пасхи,  и случилось еще многое, многое другое, что
заинтересовало,  осчастливило,  повергло  в  ужас  и отчаяние тех, кого  это
непосредственно  касалось, дало  богатую пищу  журналистам  -  охотникам  за
сенсациями,  но  по  настоящему  не  заинтересовало  разделенное на блоки  и
государства и ко всему привыкшее человечество...
     И уж никому, разумеется, не могло бы прийти в голову, что причиной всех
этих катаклизмов, катастроф  и счастливых совпадений явилась молодая,  очень
красивая,  но совсем не  по сезону одетая женщина,  только  что остановившая
свою машину во дворе одного из старых домов на Рождественском бульваре.
     Свирепая февральская метель, внезапно для синоптиков сорвавшаяся с цепи
где-то  над Новой Землей, ударила  по Москве, и город исчез,  растворяясь  в
косых струях стремительно несущегося  снега. Термометр упал ниже тридцати и,
похоже,  собирался  падать  еще.  Словно  вернулись  те давние,  теперь  уже
легендарные времена, когда такие зимы и такие метели были в порядке вещей.
     ...Ирина захлопнула дверцу и, согнувшись пополам, одной рукой прикрывая
глаза, а  другой  придерживая  у  колен  юбку,  перебежала двор и,  наконец,
очутилась в подъезде. Эти последние тридцать метров по  двору и четыре марша
вверх  по  лестнице стоили  ей  не меньше, чем велосипедисту  финишный рывок
после пятидесятикилометровой шоссейной гонки.
     Она кое-как стянула  насквозь мокрые сапоги,  юбку,  свитер и  без  сил
упала на такту, до глаз натянув одеяло.
     Ситуация, конечно, сложилась совершенно отчаянная. Мало того, что своим
неуместным порывом Берестин деформировал псевдовременное поле и ее отбросило
обратной реакцией на четыре  с  лишним месяца вперед, так  взбаламутив поток
времени,  что  пока  даже трудно представить,  к  чему  это  приведет, но  в
довершение всего она  оказалась в  эту  сумасшедшую пургу  на  глухой лесной
поляне, по колено заваленной снегом. Страшно  вспомнить,  как она разгребала
снег под колесами, надрывая мотор и буксуя, ползла через заносы, в  насквозь
продуваемой  и пронизываемой  снегом легкой  одежде  искала  дорогу в  белой
воющей мути. Вряд ли не только современная элегантная женщина, но  и обычный
городской мужчина смог  бы выбраться, оказавшись на  ее месте. Как известно,
даже матерые ямщики, бывало, запросто замерзали на своих рабочих местах...
     Ирина лежала, уткнувшись лицом в подушку, в выстуженной, через открытые
еще  с  лета  форточки,  квартире,  где  за  время  ее отсутствия  поселился
отвратительный  нежилой запах, вслушиваясь в вой метели за окнами,  стуки  и
дребезжания, доносящиеся с  чердака  и  крыши, где, наверное, оторвало  лист
старого  железа,  и до того  ей было смутно, тошно, томительно  на душе, что
хотелось разрыдаться. Но не получалось.
     Если  можно было  б сейчас оказаться  в  мастерской  Берестина,  сесть,
поджав ноги,  в  кресло у  горящего  камина,  попросить  Алексея приготовить
глинтвейн и,  согреваясь, слушать его рассказ о  том,  что и как с ним  было
там,  в непрожитом  ею  прошлом!  И больше не  прятаться от  него за  маской
неприступности,  а  напротив,  дать понять,  как  хочется услышать  от  него
что-нибудь ласковое, нежное...
     Но  это,  увы, сейчас  более  чем  недостижимо. Даже  если  Берестин не
поддался  на ее,  честно сказать,  не от  большого ума сделанное предложение
остаться там, в 66-м году. Она не могла  бы  сейчас  объяснить, для чего ему
это предложила.  Чтоб  окончательно убедиться,  что  он именно таков,  каким
старался ей показаться?  Или все же это была попытка любой ценой остаться на
страже интересов долга, "великой миссии"?
     Даже если  Алексей не поддался на соблазн ее предложения и  все у  него
прошло  нормально,  он вернулся сейчас  в тот же теплый октябрьский  день  и
между ними - четыре непреодолимых месяца.  И что произойдет, если она все же
сумеет  как-то  исправить  положение? Теория,  которую  она  изучала,  таких
случаев не предусматривала.
     Но, несмотря на все эти отчаянные мысли, усталость была так велика, что
планировать  и последовательно анализировать положение она  просто не могла.
Согреваясь  и чувствуя,  как  начинает  расслабляться перенапряженное  тело,
утихает нервная дрожь в мышцах, Ирина начала соскальзывать в сон.
     И  на  самой  грани  сна и  яви ей  пригрезилось то  ясное,  прохладное
августовское утро, с которого все и началось.


     ...Мокрый  после  прохода  поливальных машин  асфальт, длинные утренние
тени,  ослепительный  диск солнца  над  крышами  Исторического музея, сочная
зелень  лип, шумные толпы абитуриентов перед  старым зданием университета. И
среди них она, пришедшая на первый вступительный экзамен.
     Восемнадцатилетняя  красавица-провинциалочка,   приехавшая  учиться   в
столицу.  Оптимальный  вариант  для  внедрения  в  земную  жизнь.  Аттестат,
паспорт, школьная характеристика, справка номер 286 - вот и все документы. И
неограниченное право на ошибки, промахи, вполне  простительные для  девочки,
никогда не покидавшей до этого далекий южный городок.
     А  молодость,  наивность  и  красота   -  что  может  быть  надежней  и
неотразимей?
     Экзамены  она сдала  с  блеском. Тогда же, впрочем, наметились и первые
непредвиденные сложности. Надменная дама на экзамене по истории всеми силами
старалась ее завалить, раздраженная непробиваемой самоуверенностью девчонки,
фигурой и ее диоровским костюмчиком.
     -  А кто  ваши родители, девушка? - спросила она после пятого, кажется,
дополнительного вопроса.
     - Мама - врач, а папа - управляющий курортторгом...
     Дама скривилась, как от сказанной вслух непристойности. Или от  чего-то
другого.
     - Ясно... А что вы можете сказать о "Русской правде" Ярослава Мудрого?
     Уже позже  Ирина поняла  свою ошибку. Ей  следовало  подобрать  гораздо
более  скромную  внешность  и гардероб  комплектовать,  ориентируясь  не  на
импортные каталоги, а на ассортимент местной швейной фабрики. Психологически
гораздо выигрышнее возбуждать у окружающих женщин, тем более облеченных хоть
какой-то властью, презрительное сочувствие, а не зависть...
     Но обратного пути не было, пришлось перестраиваться и приспосабливаться
на  ходу.  Диоровский  и  неккермановский гардероб  она  сменила на  джинсы,
неброские  свитера и  куртки,  с помощью  косметики научилась  сводить  свою
внешность к  допустимому  среднему  уровню,  быстро  уловила нравы и  обычаи
непосредственного окружения.
     И при  всем  том жизнь  на Земле  и  в  Москве  ей  сразу  понравилась.
Понравилось все:  невиданная ранее свобода,  независимость, растворенность в
многомиллионном городе, огромные темно-красные корпуса общежития, комната на
восемь коек и веселая студенческая жизнь. Ее  ощущения были сродни  чувствам
человека,  вернувшегося  в  живой   и  многолюдный  мир  после  многих  лет,
проведенных на необитаемом, хотя и комфортабельном острове.
     Она  жила и наслаждалась жизнью, попутно постигая неуловимые тонкости и
детали,  определяющие  бытие московской  девушки  последней  трети  ХХ века,
училась чувствовать и думать, как положено землянке по рождению, а не просто
хорошо подготовленному агенту иного разума.
     Это было нетрудно и даже доставляло дополнительное удовольствие.
     ...Утром  Ирина  встала  отдохнувшей и  от  этого  смотрящей  на  жизнь
несколько более оптимистично.
     За  окнами  по-прежнему  бесчинствовала  полярная  вьюга,  и  на  улицу
выходить  совсем  не хотелось,  да и не было пока необходимости. Полдня  она
приводила  в  порядок  квартиру. Мыла,  чистила, вытирала  пыль,  полировала
натертые воском полы.  За этой  работой она не только  восстановила душевное
равновесие,  но  и  наметила  первые, пока  весьма предварительные  варианты
действий.
     Самый  простой и надежный оказался лежащим практически на  поверхности,
сулил почти верный успех, но  обратиться к  нему вот так сразу мешала прежде
всего гордость -  самая обычная, женская, и поняв  это,  Ирина подумала, что
адаптация перешла все допустимые теорией и правилами пределы.
     Наведя  порядок, она кое-как перекусила тем, что нашлось в холодильнике
и не  успело  испортиться за  время  ее отсутствия. И мысль  о необходимости
пополнить запасы продовольствия вновь вернула ее к инстинктивно отвергнутому
варианту.  Даже  и не варианту, а подсознательному душевному порыву кинуться
за помощью к единственному  в Москве  человеку,  который без всяких ненужных
вопросов и условий  сделает для  нее все, что в его силах.  Но  для этого ей
надо заставить  себя по-иному отнестись ко многому в прошлом. И еще -  надо,
чтобы он был сейчас в городе.
     Одевшись по сезону, она вышла  во двор. За ночь машину занесло  толстым
слоем  снега,  и  от  одной  мысли,  что  придется  разрывать  этот  сугроб,
соскребать  лед со стекол, прогревать двигатель, ей стало не по  себе. Лучше
уж пешком.
     Снег  с воем и свистом,  словно  в аэродинамической трубе,  несся вдоль
улиц, а  на перекрестках  дул, кажется, со всех четырех  сторон сразу. Но ей
это  даже  нравилось сейчас,  нравилось преодолевать  упругое  сопротивление
воздушного потока,  чувствовать, как горит лицо, вообще  ощущать себя внутри
этого  буйства  стихий.  Любая непогода с  первых  дней пребывания на  Земле
отчего-то возбуждала ее,  а безветрие и ясное небо, напротив, вызывали тоску
и скуку.
     Обойдя центральные  магазины,  Ирина решила, что  теперь  вполне  можно
приглашать  к  себе   гостя,   который,  как   она  хорошо  помнила,  весьма
неравнодушен к  ее кулинарным  способностям.  Подгоняемая  попутным  ветром,
почти бегом она вернулась помой.
     ...Если  две комнаты  ее  квартиры выглядели именно так, как  и  должно
выглядеть жилище  молодой, одинокой и обеспеченной  женщины с тонким вкусом,
то  третья,  вход  в  которую скрывало  фотопанно  с репродукцией  "Оперного
проезда  в  Париже"  Писарро, являла собой  нечто  среднее между корабельной
радиорубкой,  вычислительным центром и кабинетом  журналиста-международника.
Если бы заглянул  сюда какой-нибудь  гость, он подумал бы именно так, увидев
микрокомпьютер,  плоский  телевизор с  полутораметровым экраном, нечто вроде
передатчика  армейского  образца,  несколько  телефонов,  селекторов  и  еще
какие-то  приборы неизвестного  на  Земле  вида и  назначения,  стеллажи  до
потолка с книгами, разноцветными папками, видео- и магнитофонными кассетами.
Здесь было все, что ей требовалось для работы.
     Основой  и сутью  всего был  здесь один-единственный прибор размером  с
баскетбольный мяч,  который  она  принесла  с  собой  оттуда,  остальное  же
собиралось  на  Земле  из готовых  элементов  и  подручных материалов.  И  в
результате  она  имела  доступ   к  любой  имеющейся  в  фиксированном  виде
информации,  а  подключаясь к мощным компьютерным  сетям  Земли,  могла  эту
информацию  сопоставлять  и  анализировать,  моделировать любые  процессы  и
ситуации, приближаясь тем  самым по одному  из  параметров к  самому господу
богу,  который, как известно, всеведущ.  Хотя и уступая ему же  по остальным
показателям.
     Ирина включила компьютер, набрала на клавиатуре  условный номер нужного
ей человека, и на дисплее тут же возникли необходимые ей данные, в том числе
телефон и адрес его местонахождения в данную секунду.
     Еще серия команд  -  засветился экран телевизора и возникло изображение
большой комнаты со многими столами, заваленными бумагами, со многими людьми,
одни  из  которых  торопливо  писали,  окутываясь  табачным  дымом,  другие,
столпившись в  обширном эркере, обменивались анекдотами, свежими и не очень,
третьи,  явно тут посторонние и даже  не  очень  желанные, терпеливо  ждали,
когда на них обратят внимание.
     Ей   нужен  был  высокий  худощавый  мужчина,  или,  по  ныне  принятой
классификации, парень лет тридцати - тридцати пяти, с резкими чертами лица и
насмешливыми  внимательными глазами,  в  потертом  кожаном пиджаке и  черном
свитере с высоким воротником. Он боком сидел на краю одного из главных здесь
столов и  терпеливо смотрел, как столоначальник, толстый,  лысый  и при этом
неумеренно бородатый, с увлечением, время от времени облизывая  полные губы,
листает яркий иностранный журнал.
     -  Я ж тебе говорил, - услышала  Ирина его слова, - никогда она сроду в
этом фестивале не участвовала, ты все перепутал.
     Ирина сняла трубку ближайшего телефона, набрала номер. Аппарат на столе
бородатого зазвонил.
     -  Извините,  -  сказала Ирина  волнующим  голосом,  - не  могли бы  вы
посмотреть,  у  вас  там  где-то  должен  быть  товарищ  Новиков,  известный
писатель...
     Толстый с  недоумением  посмотрел  на трубку, потом с еще  большим - на
своего визави.
     - Это ты - известный писатель?
     Новиков пожал плечами.
     - Минуточку, девушка, я вас сейчас соединю... - Одной рукой он протянул
собеседнику  трубку,  другой схватил  фломастер  и крупным корявым  почерком
написал на обороте листа  лежащей перед ним  рукописи:  "Новиков, изв. лит.,
мания велич., бабы, развить, обыграть" - и сунул этот лист в стол.
     - Здравствуй, Андрей, - сказала Ирина.
     На расстоянии вытянутой руки она видела его лицо, на котором недоумение
и растерянность сменились огромным удивлением.
     - Ирина? Ты? Откуда? И как ты меня здесь нашла?
     - Ну, Андрей, ты разве уже забыл, что я ведьма?
     Ей вдруг стало  стыдно, что она смотрит на него в упор,  а  он этого не
знает, и она выключила изображение.
     - Да конечно... Но все же... Где ты, как?
     - Долго рассказывать. Ты помнишь свое обещание?
     -  Какое?  -  в  его  голосе  прозвучало  искреннее непонимание,  Ирина
закусила губу, но Андрей тут же поправился: - Ах да, конечно! Я тебе нужен?
     - Нужен, Андрей. И очень... Ты скоро освободишься?
     - Хоть сейчас. Где тебя найти?
     - У Сретенских ворот удобно?
     - Понял, жди. Через полчаса буду...
     Ирина повесила трубку.
     Накрывая стол для праздничного ужина  вдвоем, Ирина с грустной усмешкой
подумала,    что,    наверное,   есть   доля   истины    во   взглядах    ее
соплеменников-еретиков,  утверждавших, что нет  двух космических рас и  двух
цивилизаций, а  есть  один народ, разнесенный по  времени  и зеркально в нем
отраженный.  Иначе  действительно  трудно  объяснить, отчего у нее  все  так
сложилось и откуда у нее такие слишком человеческие эмоции.
     ...В первые годы  на  Земле,  пока  она вживалась  и приспосабливалась,
мужчины  ее не  интересовали.  Для  выполнения  поставленных задач  и  сбора
информации   женского   общества   ей   вполне  хватало.  Потребности  же  в
неформальном общении с противоположным полом  у нее  еще не было,  тем более
что теоретически мужскую психологию она изучала довольно подробно и затем на
практике  убедилась,  что  сама  она интересует  мужчин в весьма утилитарном
смысле.
     И  хотя где-то курсу к третьему ее  мнение по этому вопросу  постепенно
начало меняться, в своих  кругах  у Ирины  сложилось уже  достаточно прочная
репутация.  Ребята называли ее  недотрогой,  ледышкой, снежной королевой,  а
девушки нашли  свои, гораздо  менее приличные обозначения и клички. Вдобавок
подруги  очень  четко  ощущали  ее  нестандартность и  тщательно  скрываемое
превосходство. Ну и, конечно,  ее внешние данные очень  многих раздражали до
остервенения.
     Ирина постепенно оказалась в изоляции, не слишком явной, но прочной. Ее
избегали  приглашать  в  тесные  компании,  с ней не  делились  тайнами и не
сплетничали. Это не мешало заданию  и соответствовало намеченной роли, но ее
задевало,  и  довольно  болезненно.   Значит,  она  слишком  адаптировалась,
переступила какую-то  грань. При подготовке от подобного предостерегали, как
от серьезной опасности.
     Борясь с собой, она ушла  из общежития, сняла  однокомнатную квартиру в
Северном Чертанове, стала жить еще более замкнуто и одиноко, решив полностью
сосредоточиться на делах служебных.
     Вот  тут  и  случилась  ее  первая  встреча  с  Новиковым,  с  которой,
собственно, все и началось.


     ...Она медленно шла вдоль набережной. Настроение  было  отвратительное.
Наверное,  думала   она,  наступил   как  раз  тот   кризис,  о  котором  ее
предупреждали. Когда  все кажется ненужным и бессмысленным,  цель  настолько
далекой и нереальной, что не стоит приносимых ею жертв, а пребывание в чужом
мире  -  непереносимым. И хочется только одного:  бросить  все  и  вернуться
обратно, домой.  Неважно, что дома своего ты не помнишь и почти ничего о нем
не  знаешь (он представляется ей похожим на тот  земной  южный город, откуда
она  якобы  родом)... Так  и должно  быть. Если бы Ирина  отчетливо  помнила
реалии иного мира, здесь она вообще  не смогла бы жить и  работать. Умом она
все это понимала. Теоретически можно вернуться обратно в любой  момент, а на
практике - куда сложнее. Везде она теперь чужая...
     Ирина  свернула  на мост.  Вдали, почти у середины,  увидела стоящего у
перил  человека и  ощутила  легкую  тревогу.  С чего бы? Бояться ей  нечего,
защитить себя  она всегда  сумеет.  Приблизившись,  услышала  тихую музыку и
различила, что опираясь спиной о  парапет, засунув руки  в  карманы белого с
поднятым  воротником  плаща,  стоит  и  курит молодой, похоже,  парень. Если
судить  по месту,  позе и  магнитофону.  Сначала, как помнится, она обратила
внимание именно на  музыку.  "Сент-Луи  блюз"  в очень  хорошем  исполнении.
Далеко не каждый будет стоять ночью над рекой и слушать классический джаз.
     Она  поравнялась с  этим парнем,  успела увидеть,  что он действительно
молод и даже весьма  недурен собой, почти  в том  вкусе, что  у нее  к этому
времени сложился. И тут он ее окликнул.
     - Вы не можете постоять здесь немного?
     Она остановилась, посмотрела внимательно в его лицо. Он тоже смотрел на
нее спокойно и молча ждал ответа.
     - Что, тоска? - спросила Ирина. - Подруга не пришла?
     - Не в подруге дело.
     -  Тогда  хуже. Тоска без  причины.  Это мне  знакомо. -  Она подошла к
парапету, заглянула  вниз, на темную поблескивающую воду. Минуту или две оба
молчали.
     - Что вы курите? - спросила Ирина, давая ему повод продолжить беседу.
     - "Вавель".
     - Не слышала. Польские?
     - Да, краковские. Неплохие. Составите компанию?
     Она не курила, не  находя в этой земной привычке никакого удовольствия,
но дым пускать научилась, чтобы и тут не выделяться.
     Сколько-то  времени  они  молча  курили,  исподволь поглядывая  друг на
друга. Потом она спросила:
     - А вы не туда, случайно, собрались? - показав на реку.
     - Нет. Вот это - нет. Тут я с Джеком не согласен.
     - Каким Джеком? - не поняла она.
     - С Джеком Лондоном. В этом вопросе мы с ним резко расходимся.
     Еще помолчали.  Ирина даже начала испытывать легкое раздражение: обычно
при встрече с ней молодые люди, стараясь произвести впечатление, болтали без
перерыва.
     -  У  всех  сложности,  -  сказала  она. -  Даже сейчас:  заговорила  с
совершенно  незнакомым человеком, а у  него  тоже какие-то жуткие проблемы и
мировая скорбь. Разве нет?
     - А  что вы хотите? Оригинальность в мыслях  и чувствах встречается еще
реже, чем в поступках.
     - Пожалуй, - кивнула она. Спросила: - Вы женаты?
     - А разве похоже?
     Так они  несколько минут перебрасывались ничего  не  значащими фразами,
потом парень замолчал, выдержал длинную паузу и сказал:
     - Конечно, нет.
     - Что - "нет"? - удивилась Ирина.
     - Я прокрутил до конца наш возможный диалог и ответил на вашу последнюю
реплику. Вы  должны были  сказать:  "Как я  понимаю, нам  сегодня не следует
знакомиться..." Я с вами согласился.
     Ирина впервые посмотрела  на него  с подлинным  интересом  и уважением.
Действительно, нечто подобное  она  имела  в виду сказать в  заключение этой
необычной встречи, и не так уж на поверхности это лежало.
     - Вы ученик Вольфа Мессинга?
     - Нет, я просто психолог. Поэтому считаю, что нам нужно перейти на "ты"
и не знакомиться как можно дольше. Мы с тобой люди одной серии...
     - Что это значит?
     - Видишь  ли,  набор психотипов человека довольно  ограничен. Как  есть
четыре  темперамента,   так  существует   примерно  три   десятка   основных
психотипов. Остальные отличия между людьми определяются разницей в возрасте,
воспитании,  опыте, эрудиции, национальности... Если совпадает  психотип,  а
также и темперамент, возраст, культурный уровень, то можно говорить об одной
и той же серии. Как бывают серийные корабли или самолеты.
     - Или автомобили, - добавила Ирина.
     - Нет, автомобили  - это слишком массовое производство, в них почти нет
индивидуальности. А вот корабли одной серии все одинаковые - и все чуть-чуть
разные.  У  каждого своя судьба... - Он увлекся разговором и в подтверждение
своей мысли привел несколько примеров из жизни эсминцев серии "Новик".
     - Это все ты сам придумал? - спросила Ирина, имея в виду жизнь людей, а
не кораблей.
     - Да, это моя теория. Непризнанная,  конечно. Корифеи говорят - слишком
механическая и метафизическая.
     Незаметно для обоих они уже перешли мост и поднимались вверх, к площади
Ногина.
     - На улице я тебя днем не узнаю, если встретимся, - сказала она.
     - Это и  к лучшему. Хорошо, когда в жизни появляется что-то не до конца
понятное.  А то  как  у  всех...  поболтались  бы  сейчас  по  улицам, зашли
куда-нибудь выпить сухого или, лучше, шампанского, потом завернули бы к тебе
или ко мне, -  медленно  рассуждал  он вслух. - Только нема  в  том  ниякего
сенсу...
     - То пан стучно мувит, нема сенсу, - согласилась Ирина.
     - О! Пани розмовляет по-польску! - восхитился он.
     "Пани розмовляет на любом языке", - подумала она, но ответила только:
     - То есть так.
     И дальше они продолжают разговор на польском. Акцент у него ужасный, но
говорит он вполне свободно и даже изысканно, как старый варшавяк.
     - Вот видишь, моя теория блестяще  подтвердилась в первые же полчаса, а
они говорят - лженаука, профанация!  - веселится ее странный собеседник, но,
к удивлению Ирины, совсем не пытается узнать, откуда она знает язык, хотя за
эту тему  он  мог бы зацепиться,  наговорить комплиментов ей  и заодно себе,
вообще использовать удобный случай что-нибудь про нее выведать.
     Часа два они бродили  по  улицам, старательно избегая всего, что  могло
показаться банальностью в словах и поступках. И  даже  когда  он, забывшись,
предложил  проводить  ее,  она  со  смехом  отказалась.  Не  позволила  и  в
троллейбус посадить.
     - Нет, прямо  вот  сейчас  расстанемся.  Я  направо, ты налево. А  если
хочешь, встретимся через три дня в то  же время на том же  месте. Будет хоть
что-то необычное в жизни...
     -  Пусть так.  Только вот еще - если один из  нас не появится, считаем,
что  он  умер.  И оставшийся  устроит  ему  поминки и  закажет  панихиду.  В
костеле...
     - Это  как-то  уж слишком  мрачно. Но я обещаю:  если буду  в состоянии
двигаться - приду. Или любым способом дам о себе знать...
     - И я. Слово шляхтича!
     Ирина протянула ему руку, и он галантно коснулся ее губами.
     ...Она возвращалась домой, и впервые за  последнее время ей было как-то
необычно хорошо. Чего скрывать, этот парень ей просто понравился. Она знала,
что следующей встречи будет ждать с нетерпением. С  улыбкой вспомнила: когда
они вошли  в  полосу света и  он  увидел ее  лицо, то явно  был  поражен, но
мгновенно взял  себя в руки.  Что  ж,  в  список его  достоинств смело можно
записать  еще  и немалую  выдержку. Кто  бы  на его  месте,  увидев, с какой
немыслимой красавицей (она объективно оценивала свою  внешность)  свела  его
судьба, смог бы так тонко не придать этому никакого значения?


     ...И  на  это,  отдаленное от  предыдущих  многими  годами  свидание он
появился с обычной  точностью.  Едва Ирина вышла на условленное место, рядом
затормозило такси, из него выскочил Андрей. Щелкнул дверцей,  и машина сразу
же исчезла в снежной мути, а он, оглянувшись, увидел ее, и по лицу его Ирина
поняла, что он не  лицемерил  по телефону,  а  действительно с нетерпением и
радостью готовился к встрече.
     Новиков  обнял  ее  за  плечи, коснулся губами  ледяной  щеки; чуть  не
всерьез, как бы подчиняясь протоколу, подал гвоздики в целлофане - два белых
и три красных цветка; и  они  заскользили вниз по  бульвару,  по раскатанным
ледяным дорожкам.
     У ворот дома она чуть не упала,  он подхватил ее, на мгновение прижал к
себе, и у нее по-старому замерло сердце.
     В прихожей  он помог  снять  ей дубленку,  теперь  уже при ярком  свете
всмотрелся в ее лицо.
     - Ну, Иришка,  ты все хорошеешь.  Что-то  я по пути маловато  сраженных
тобой мужиков заметил... Или тела регулярно убирают?
     - Мужик нынче слабый пошел. Метель всех распугала...
     - Сколько же мы не виделись? Да пустяк, в общем-то. А как расцвела.
     Она пошла приводить себя в  порядок, и через открытую дверь видела, что
Новиков  цепко  и внимательно  осматривается, стараясь  в  первые  же минуты
понять, кто она сейчас, что ее окружает и какие из этого следуют выводы.
     Заметив  в   глубине  комнаты  накрытый  стол,  демонстративно-довольно
хмыкнул, выразительно потер руки, повернулся к Ирине и сказал:
     - А кажется, я действительно не зря через весь город гнал. А на горячее
что будет?
     - А вот потом и увидишь. Учти, что ужин еще отрабатывать придется.
     - Это уж как водится. Службу знаем. Работа наша, харчи ваши.
     Ирина  открыла  дверцу  бара,  достала  бутылку  итальянского  вермута,
который он когда-то любил.  Андрей благодарно кивнул, налил в широкие бокалы
на  треть,  добавил  лимонного сока  и  льда. И  заскользил  дальше  легкий,
необязательный разговор, словно  расстались  они всего  на днях и не  стояли
между  ними  эти  долгие  годы,  а  вместе с  ними  - два  очень  неудачных,
бессмысленных прощания...
     Особенно грустно было вспоминать первое. Наверное оттого, что  началось
все слишком  хорошо.  Она тогда очень быстро  и  но-настоящему  влюбилась  в
Андрея, это было непривычно и восхитительно. Каждый день без встречи тянулся
мучительно-бесконечно, и думала Ирина  только о предстоящем свидании.  И при
этом они месяца два продолжали никому уже не нужную игру  в  инкогнито. Пока
она  первая   не  нарушила   договор.   Конечно,  в  пределах   легенды.  Но
справедливость требует сказать,  что о  своем инопланетном происхождении она
тогда почти и не вспоминала.
     Лишенная  врожденных  женских  предрассудков, она, может  быть, держала
себя  с  Андреем  слишком раскованно,  не  старалась  скрыть  своего  к нему
отношения,  даже  напротив. Она научилась  целоваться в двадцать один  год и
предавалась  этому  занятию   с  восторгом   новообращенной.  Совершенно  не
стеснялась  Новикова  и,  если   позволяла  обстановка,  купалась   при  нем
обнаженная, счастливая от того, что он восхищается ее красотой.
     Вот только  Андрей выводил ее из  себя своим подчеркнуто джентльменским
обращением и  нежеланием  злоупотреблять  представляющимися возможностями. В
моменты самых страстных объятий он ухитрялся сохранять контроль над собой и,
балансируя по краю, за него не переступал.
     Было в этом нечто для нее странное и даже обидное.
     Только когда  они  поехали  однажды  в Боголюбово под  Владимиром  и на
обратном  пути их  застала ночь, они сидели у  костра,  а потом забрались на
свежий стог и, обнявшись,  смотрели на  низкие  звезды, тогда  наконец все и
произошло. После этого  у нее  был еще  целый  год,  который  и сейчас можно
назвать самым счастливым.
     А потом она поняла, что Андрей не любит ее. И никогда не любил. Вернее,
любил, но скорее - как хорошего и верного товарища. Он не изменял ей, всегда
был  ласков,  нежен,  предупредителен,  и  если  бы   она  не   была   тогда
максималисткой, вполне могла  бы не придавать значения тому, что он  ни разу
не сказал ей  "люблю".  Говорил все, что угодно, но не это. А ее это бесило,
иногда приводило в отчаяние.
     Потом все  кончилось  само  собой.  В один  из дней он пришел  к  ней и
сказал, что его посылают за границу. На два года. И чуть-чуть неуверенно (но
она это сразу почувствовала!) спросил:
     - Поедешь со мной?
     Она все об этой поездке знала давно и  все  обдумала. Уезжать из Москвы
ей было нельзя, она еще слишком всерьез относилась в то время к своей миссии
и за весь этот год ни разу даже не намекнула Андрею,  кто она на самом деле.
А его  отъезд  был  прекрасным  поводом поставить точку  на их безнадежных и
мучительных отношениях.
     - Нет, Андрей, не поеду.
     Так они и расстались в первый раз.
     Ей  сначала  было  очень  плохо - ничуть не лучше, чем  обычной  земной
девушке в подобном  случае, не помогли  ни подготовка,  ни умение  управлять
своими эмоциями.
     Зато никогда Ирина не  работала так увлеченно  и эффективно, как  после
отъезда  Новикова. Она провела несколько сложнейших многоходовых комбинаций,
достойных  внесения  в  учебные   пособия,   и  анализатор  подтвердил,  что
вероятность расчетного  смещения  мировых  линий  в ее  секторе  значительно
превосходит  среднестатистическую. И целых  три года  не  было,  пожалуй, на
Земле координатора ее класса, более  активного и преданного своему делу, чем
она.
     Ирина с блеском закончила  университет, ее  пригласили в аспирантуру, и
диссертация о позднем творчестве Уайльда продвигалась более чем успешно.
     Она  даже   вышла   замуж.  Не  по  любви,  разумеется,  после  первого
эксперимента она и слышать этого слова больше не хотела. По точному расчету.
Руку  и  сердце  предложил  Ирине  человек  на тридцать  лет старше  ее,  но
настолько известный  в мире  искусства, что  преимущества,  связанные с этим
браком, невозможно было обеспечить лучше  никаким  иным  реальным  способом.
Став его женой, она получила возможность вращаться в  самых представительных
кругах, выезжать за границу,  а это  и многое другое как раз  и обеспечивало
наилучшее выполнение служебных задач.
     Кроме  того,  ей  не  приходилось  больше  задумываться  над  проблемой
легализации своих денежных  средств,  что в  свое  время  очень осложняло ее
отношения с  Новиковым.  Располагая любыми  суммами,  Ирина с болью  в  душе
видела,  как  Андрей  старается скрывать  от  нее свое  истинное  финансовое
положение, отказывает  себе во всем, чтобы сводить  ее  в  ресторан, сделать
подарок  или организовать поездку на выходные в Ленинград или Ригу. Однажды,
узнав, что  он сдает кровь (двадцать  два рубля пятьдесят  копеек  четыреста
граммов),  она  попробовала  дать  ему   триста  рублей,  якобы   присланные
родителями, и они чуть не поссорились.
     Чтобы  исключить теперь любые  вопросы  финансового  и психологического
плана,  она придумала себе шикарное и экстравагантное хобби, никому до нее в
кругах равных ей гранд-дам в голову не приходившее.
     Она  стала  женщиной-игроком.  Посещала   бега  и  азартно  ставила  на
тотализаторе,  сотнями   приобретала   карточки  "Спортлото"  и   конвертики
"Спринта". Носила  на  шее кулон-калькулятор для просчета вариантов, дома  у
нее кучами валялись беговые программки, какие-то  таблицы  и  сложные схемы.
Это  позволяло ей почти в  открытую  заниматься  основной  работой, в толпах
завсегдатаев  ипподрома  находить  нужных  людей  и   включать  их   в  свои
комбинации.
     Мужа это увлечение поначалу удивляло и несколько  раздражало, но  потом
он не  только смирился, но даже научился извлекать из оригинальности супруги
ощутимые выгоды. Его  рассказы  о  подвигах Ирины на  ниве  азарта почему-то
пользовались  неизменным  успехом  у  нужных людей и  позволяли легко решать
некоторые вопросы. А иногда, в минуты финансовых сложностей, он мог попросту
перехватить сотню-другую у удачливой жены на неизбежные мужские расходы.
     Но в глубине души Ирина все больше и больше изнемогала  от одиночества,
душевного и физического, от  необходимости нести почти уже непосильный крест
двойной и даже тройной жизни...
     Тут  и подвернулся  ей, совершенно  случайно,  потрепанный американский
журнал "Тайм" трехмесячной давности.
     На  очередном "суаре" в одном "приличном" доме, болтая  с  женщинами  о
модах,  листая  зарубежные  каталоги,  Ирина  вдруг  увидела  этот  небрежно
брошенный  на  столике  журнал.  И  по  тому,  как  сжалось,  засбоило,  как
недоученный рысак,  сердце, она  поняла,  что ничего  не прошло и  ничего не
забылось.
     Всю  обложку,  перечеркнутую в верхнем  углу красной полоской, занимала
сочная, мастерски сделанная фотография. И был на ней - Новиков.
     В расстегнутой  песочной  рубашке  с  пятнами пота,  со  своей  обычной
усмешкой, он сидел, свесив ноги, на капоте  джипа, держа на коленях винтовку
М-16. И,  прищурившись, смотрел  ей  прямо  в глаза,  так, что она  не могла
отвести взгляда.  Надпись  на обложке  сообщала: "Вот,  наконец,  русские  и
пришли!"
     Хозяйка, заметив, что Ирина выпала из разговора, тут же пояснила:
     -  А  это  совсем смешная  история... Неужели не  слышала? Этот парень,
Новиков, -  журналист, я  его  немного  знаю. Работал где-то там в Латинской
Америке, написал книжку, у  меня  есть, и случайно попал в кадр американцам.
Ну, те  и расписали, мол, советские военные советники на заднем дворе, то да
се, а журналист этот, мол,  вообще переодетый бригадный  генерал... В общем,
парень имел у нас крупные неприятности, и его, конечно же, отозвали. И даже,
кажется, выперли  из  журнала, где  он работал. А ничего  мальчик, да?  Надо
будет пригласить, скажу своему...
     -  Интересный  мальчик... -  сказала  тогда Ирина  и отложила журнал. -
Пригласи.  Кстати,  на  той   неделе  мы  выезжаем  на   дачу,  можно  будет
собраться... Туда и пригласи. А книжку дай, почитаю.
     ...Новиков, когда его  пригласили в эту компанию,  согласился скорее из
любопытства. Все  же - высший литературный свет. Андрея,  разумеется, хозяин
не  знал,  приглашение  Новиков получил  из  вторых  рук и  приехал вместе с
довольно  большой и  пестрой  группой того живо реагирующего  на скандальную
славу круга,  где  после возвращения стал персоной  грата и где  его  вполне
средняя книга считалась модной.
     Программа была обещана  стандартная:  дача, лес, шашлыки, тонкое  вино,
неформальное общение, для остроты - несколько знаменитостей и свежие сплетни
из кругов, близких к информированным. Для большинства все это было  привычно
и даже рутинно, но для Андрея - довольно интересно.
     Но все это так и осталось  бы для него не лишенным приятности эпизодом,
если бы...
     Если бы хозяйкой оказалась другая женщина.
     Он  узнал ее,  еще не увидев  лица,  хотя прошло  несколько лет. Ирина,
конечно, изменилась. Теперь  это была не  юная, спортивного склада девушка с
огромными  удивленными глазами редкостного  фиолетового  оттенка, а  молодая
дама,   к   которой   очень   подходило    определение   "прелестная"    или
"очаровательная".
     Ему  перехватило  горло.  Или  от  ее  новой  красоты,   или  от  остро
вспыхнувшего  чувства  вины перед  ней, или просто  оттого, что он всего три
недели,  как  вернулся домой  и еще  "не вошел  в  меридиан",  по  выражению
друзей-моряков.
     Он  постарался не  попасться ей на  глаза,  не приведя  свои чувства  в
порядок.
     Дача  стояла  в глубине дремучих  лесов,  рядом  с  безымянным озерцом.
Отделившись от общества, Андрей вышел на берег, сел  на толстое,  специально
для  этого сюда притащенное  и затесанное  бревно. Над дальней  кромкой леса
сгорал  осенний закат, вызывающий своими  красками  сложное чувство  грусти,
сладкой  печали и  восхищения.  Вокруг  стояла  тишина,  которую  совсем  не
нарушали отдаленные голоса,  звуки музыки, неуверенный стук топора. Иногда в
озерце всплескивала большая рыба и по неподвижной воде расходились медленные
круги.
     За спиной зашуршали сухие листья  и, обернувшись, Андрей  увидел Ирину.
Заметив, что  он приподнимается  ей  навстречу и хочет  что-то  сказать, она
остановила его движением руки, присела рядом. Вытащила из нагрудного кармана
наброшенной на плечи куртки плоскую золотую сигаретницу,  протянула  Андрею.
Он  раскрыл,  взглянул,  и  ему  вдруг  стало  не по  себе.  Так,  наверное,
чувствовали себя жертвы его психологических опытов. Эти сигареты, краковский
"Вавель", уже лет пять не появлялись в продаже.
     - Откуда  это? Неужели  для  меня специально  расстаралась?  Признаюсь,
поражен...
     Она же, словно они только что увиделись и даже еще не представлены друг
другу, сказала:
     -  А я смотрю, вы тут сидите, решила подойти, вдруг вам скучно. Вы же у
нас человек новый...
     Андрей понял, что  "Вавель" - это сигнал, знак того, что вновь начинают
действовать правила их старой игры и они отныне незнакомы. И ему показалось,
что он понял, в чем дело.
     - Нет, я отнюдь не скучаю, напротив. У вас хорошо. Просто я увидел  это
озеро, и  небо, и закат, и  подумал, что, может быть, как раз  сегодня самый
великолепный вечер всех времен и народов. Должен же такой когда-нибудь быть?
А вдруг - сегодня? И вот - знакомство с вами, Ирина Владимировна...
     Она смотрела на  него своими  фиолетовыми  глазами, в  глубине  которых
будто вспыхивали  и  погасали  искры, и  в  глазах  ее, в чуть  надменной  и
иронической улыбке угадывалось нечто такое, что делало Ирину намного  старше
и опытнее его. Ему показалось, будто она видит его насквозь и заранее знает,
что он поведет себя так, как захочет она. "Ну-ну, - подумал он. - Не слишком
ли много вы стали о себе понимать в замужестве, дорогая?"
     - Над вашими  словами стоит  подумать, - сказала она.  - Хотя, глядя на
вашу фотографию в "Тайме",  я и  не предполагала, что вы - такая романтичная
фигура. Пойдемте, шашлыки, наверное, уже готовы...
     ...Костры  догорели,  опустилась  глухая  ночь  без  звезд,  и  россыпи
гаснущих огней в костровищах напоминали вид ночных городов с самолета. Вечер
продолжался в дачном тереме, который  сам по себе произвел на Андрея сильное
впечатление  своим  интерьером.  Он  с   сожалением  и  каким-то  застарелым
раздражением   подумал,  что  сколько   ни   говори   о   победе  социальной
справедливости, а есть и всегда, наверное,  будут  такие  вот дачи, что даже
он,  человек,  отнюдь не лишенный воображения  и полета  фантазии,  с трудом
воспринимает  ее  как  нечто  реально существующее  в  личной  собственности
конкретного  гражданина.  Ему,  Андрею  Новикову,  к  примеру,  ничего  даже
близкого  за  всю  жизнь  не  построить...  А  это плохо,  потому что  любой
жизненный стандарт должен быть достижим  хотя  бы  в  принципе. Иначе вместо
желания достичь появляется нечто совсем противоположное.
     А  вечер катился  по накатанной  колее,  умные  и  не  очень  разговоры
перемежались  танцами  и музицированием, возникали  и распадались  группы по
интересам, и Новиков тоже на короткое время стал центром одной такой группы.
Даже  хозяин подошел к Андрею с  бутылкой "Хванчкары"  и  минут  десять  они
поговорили, пока в беседу не  встрял до отвращения эрудированный юный критик
и с ходу не перевел разговор на собственную последнюю статью, в которой, как
оказалось, он милостиво похлопал по  плечу Новикова и теперь жаждал ответных
реверансов.  Андрей  ему  вежливо  нахамил,  чем  вызвал  довольный  хохоток
хозяина.
     Но все же главное  в этом вечере была Ирина. И все мероприятие было как
оправа для ее блеска.
     Она сменила  сафари  на  отливающее  зеленой бронзой вечернее платье  и
стала  совсем  иной, однако  по-прежнему неотразимой. Несколько  раз Новиков
приглашал ее  на танец.  Запах  ее  духов, терпких, горьковатых, тревожил  и
волновал  его, растормаживал  забытые чувства и тянул  на поступки  смелые и
решительные, а может быть, даже безрассудные.
     Ночь  стремительно  катилась  к  середине,  и  скоро  все  должно  было
кончиться.  От этого портилось настроение, хоть он ничего и не ждал, да и не
имел права ждать, от такой  внезапной  и, скорее всего, не нужной ни ей,  ни
ему встречи.
     Он вышел  из  нижнего  холла  на  широкую веранду,  охватывающую дом по
фасаду, вытащил  сигарету. Зашумевший в кронах запущенного  сада ветер донес
до него знакомый наркотический запах.
     Андрей не ошибся. Придерживая подол длинного платья,  к нему из темноты
шла Ирина.
     - Вы не в духе, искатель приключений? Отчего?
     - Нет, все более чем великолепно. Ради этого стоило вернуться.
     - Вы выглядите этаким Аленом Делоном в молодости. Среди здешних  дам вы
произвели фурор. Не упускайте шансов.
     -  Боюсь,  вам  это   просто  показалось.  Шампанское  брют   и  ночное
освещение...
     Она вдруг  наклонилась и едва  ощутимо коснулась  губами его  щеки,  но
когда он попробовал обнять ее, легко отстранилась.
     - Но-но... Ваша предприимчивость делает вам честь, но не думаете ли вы,
что это непорядочно по отношению к хозяину?
     Андрей поехал плечами. Он уже пожалел о своем порыве.
     - При чем тут хозяин... Я огорчен, если мой жест оскорбил лично вас.
     Она ничего не сказала.
     Все  кончается, кончился  и  этот затянувшийся вечер.  Вернее,  даже не
кончился, а самоликвидировался: кто  незаметно исчез,  кто заснул в укромном
уголке, и когда Андрей понял,  что ему пора, Ирина с хозяином проводили  его
до машины. Мэтр набрался  порядочно и  держался уже  на автопилоте, впрочем,
сохраняя рафинированность и решпект.
     Когда Новиков поднес к губам руку  Ирины, она вдруг  шепнула  ему почти
беззвучно:
     - Жди меня через час за первым мостом.
     ...Андрей  остановил  взятую напрокат  у приятеля  "двадцать первую"  в
густой  тени трех вековых  сосен, сел на сухую хвою,  прислонившись спиной к
шершавому стволу, и  стал ждать. Он  слишком хорошо знал Ирину  -  не только
потому,  что они  провели  вместе  целый прекрасный  и сумасшедший год, но и
потому еще, что они действительно были одной серии,  и  он не верил, что она
могла  так измениться  и  ею  движет только  тяга к галантному  приключению,
желание в  новом  качестве переиграть то, что уже  однажды  было  сыграно до
последнего  листа  партитуры.   У  нее  наверняка  есть  какие-то  серьезные
основания  и необходимость поступать именно так. А зачем - он  скоро узнает.
Тогда и выберет линию поведения.
     Через час замелькали огни  фар и с шелестом  покрышек рядом  затормозил
вишневый "вольво".  За рулем  в  строгом,  тоже вишневом бархатном костюме -
этакая деловая женщина из Новой Англии - сидела Ирина.
     - Поезжай за  мной. И  не отставай,  а  то потеряемся... - Она хлопнула
дверцей, мотор взревел, из-под колес фонтаном ударила щебенка.
     Она лихо вела свою мощную и тяжелую машину, так лихо, что несколько раз
у Андрея  замирало сердце  от ее отчаянных и  ненужных  виражей  - с  визгом
покрышек - и таких обгонов  на  улицах,  что видавшие  виды  ночные таксисты
грозили ей  вслед  кулаками, произнося,  наверное,  разные энергичные слова.
Потребовалось все его  отточенное на чужих дорогах умение,  чтобы не отстать
от нее в лабиринте улиц.
     И пока  они ехали,  Андрея  не оставляло веселое  возбуждение от  этого
ночного  полета  сквозь  Москву.  Ну, Иришка...  Он  нашел  ее,  немало  сил
приложил, чтобы огранить этот редкостный бриллиант, во многом сделал ее тем,
что она есть сейчас, и сам отдал в чужие руки... А теперь вот она его нашла.
Конечно же, приглашение без нее не состоялось бы, теперь-то ясно.
     Через полчаса машины  влетели под высокую ажурную арку самого  когда-то
большого дома столицы.
     -  Я подумала, что нам стоит  продолжить вечер  в  более узком кругу, -
сказала она, поднимаясь впереди него по лестнице.
     Через темный коридор Ирина провела его в просторный, почти пустой холл,
включила торшер, легко и быстро, словно танцуя, совершила круг по комнате, и
заиграла музыка, на низком столике появились чашки и бокалы, вспыхнул свет в
баре... Лицо ее  в мягком рассеянном свете казалось еще  более красивым.  Он
обратил внимание, что  Ирина так гармонично вписывается в обстановку, словно
это помещение подгонялось по ней, как платье. А может, так оно и было.
     - Подожди-ка минуточку, я сейчас... - сказала она.
     Все правильно, - отстраненно подумал Андрей. Он дурак и свинья, а Ирина
заслуживает именно  такой жизни, недоступной ему и подавляющему  большинству
населения.  Какую  можно  увидеть  лишь   в  кино   или  так  вот,  случайно
приобщиться.  Жизнь в  пятикомнатных,  огромных,  как артиллерийский полигон
квартирах,   на  трехэтажных   дачах,   отделанных  карельской   березой   и
обставленных павловской  мебелью, с  машинами непременно лучших  иностранных
марок,   напитками    и    закусками    из   "Березки",   с    квадрофонами,
видеомагнитофонами, поповскими  сервизами и  богемским  хрусталем  на каждый
день... С  рублями, длинными, как портянки... Бриллиант  получил  подобающую
оправу.
     Он  опустил голову, играя желваками на скулах, и  не сразу заметил, что
Ирина  стоит в проеме двери и глядит на него.  Она переоделась четвертый раз
за этот вечер, теперь на ней был длинный, до пола, черно-красный, как бы его
назвать... Андрей не помнил, пеньюар, что ли?  В общем, та штука, что сейчас
рекламируется в не наших журналах, как выходное платье и одновременно ночная
рубашка. Такое воздушное, летящее, моментами почти прозрачное.
     Лицо  у нее было печальное и отстраненное. Андрею захотелось обнять ее,
как  раньше, погладить по волосам, пожалеть  и  утешить, потому что ей  было
явно плохо. Как это ни странно, но он  не сделал этого, он кусал губы и ждал
чего-то. Молчание затягивалось. Только тихо звучала музыка.
     Она сама подошла к нему, села на подлокотник кресла.
     - Чего ты добиваешься, психолог... - сказала звенящим  голосом, - чтобы
я разрыдалась перед тобой сейчас? Или  бросилась к тебе на шею? А я  ведь не
за этим тебя позвала...
     Он  не  выдержал и обнял ее,  прижался лицом и губами к  тонкой высокой
шее. Она тоже обняла его так, словно боялась,  будто в следующую секунду  он
исчезнет...
     Андрей проснулся, как  от  толчка. В  комнату уже  вползали  прозрачные
рассветные  сумерки, Ирина  сидела рядом на  широкой постели и не  отрываясь
смотрела на него. Он потянулся к ней, но она отодвинулась. И вдруг ему стало
страшно от ее взгляда.
     -  Нам  надо поговорить, Андрей... Я хотела сразу,  но потеряла голову.
Прости. Теперь тебе будет труднее...
     - Может, мы сначала встанем, оденемся?
     - Хорошо. - Она  опустила ноги на ковер, встала,  помедлила,  будто  не
зная,  что  делать  дальше,  нашла  глазами пеньюар и  набросила  на  плечи.
Отвернулась, помня, что он не любил одеваться при ней.
     Андрей подошел к окну.  В  светлеющем воздухе  вытянулись  сонные дома.
Льдисто  отсвечивал гранит цоколей.  Из подворотни напротив вдруг вывернулся
велосипедист  в  бело-красной  майке  и,  качаясь  на  педалях  из стороны в
сторону, быстро скрылся из виду.
     ...Ирина медленно, с длинными паузами, ни разу не  взглянув ему в лицо,
рассказала ему свою подлинную историю с самого начала.  Когда она замолчала,
небо над крышами густо зарозовело.
     -  Вот,  значит,  как...  -  сказал  Новиков.  -  Вот  какие  пироги  с
котятами...
     Ирину передернуло.
     - Извини,  вырвалось. Дожили, значит. Что  ж, когда  ни помирать -  все
равно день терять. И к чему ты мне все это изложила?
     Ирина  смотрела  на него  и  опять поражалась. Да, Андрей - это Андрей.
Больше всего она боялась,  что в его глазах отразится страх или отвращение к
ней. А увидела прежде всего сочувствие.  То есть она сама в его понимании не
изменилась. Изменились сопутствующие обстоятельства.
     -  Спасибо.  Слушай дальше.  Пока  ничего страшного не  произошло. Но я
устала. Я больше  не  могу.  Еще  чуть-чуть - и  сорвусь. Или  сойду  с ума.
Вашего,  человеческого.  Мне  нужен  помощник.  Не  случайный  фигурант  для
технической  работы,  а друг, с  которым  я могу  говорить  обо  всем.  Ноша
оказалась не  по  мне.  Судьбы  мира  -  слишком  тяжелый  груз...  А  ты не
пожалеешь. Спаситель вселенной - роль  как  раз для тебя. Мы будем вместе, и
ты сможешь осуществить любое свое желание. Любое, Андрей...
     Новиков  слушал ее  и  улыбался.  Но  голос,  когда он  заговорил,  был
серьезным.
     - На свете есть  много вещей,  насчет которых  разумный человек мог  бы
пожелать остаться в  неведении.  Это  сказал  Эмерсон.  Вы  его должны  были
проходить.  Ну да уж ладно... А тебе ничего не будет от твоих начальников за
разглашение?
     - Конечно, нет. Меня никто не контролирует, и вообще - я же не на мафию
работаю...
     -  Дай-то  бог... - с некоторым сомнением сказал Новиков.  - А все, что
хочешь, -  это,  конечно, заманчиво. Я бы даже сказал -  весьма. Знаешь что,
давай-ка лучше  еще поспим. Досталось тебе  крепко,  и, как я подозреваю,  в
ближайшее время спокойной жизни не предвидится.
     Эти  слова поразили ее своей совершенной  неуместностью.  Но подчиняясь
его уверенному  тону,  она  послушно легла в постель,  и  когда он обнял ее,
поняла, что именно это  ей и  нужно сейчас. Прижалась  к  нему всем телом  и
удивительно быстро провалилась в глубокий сон.
     Зато Новиков  лежал, глядя в потолок, и спать ему хотелось меньше всего
на  свете.  Он поверил Ирине сразу. Просто ощутил, что, как бы невероятно ее
слова ни звучали, все они - чистая и абсолютная правда. И потрясен он был не
невероятностью, а скорее обыденностью исторического  момента.  А ведь,  если
припомнить,  так  всегда и случалось.  Взять ту  же высадку на Луну,  Что он
особенного  ощутил,  когда,  сидя  за  мороженым  в  кафе  "Якорь",  услышал
сообщение по радио? Кажется, подумал: "Ну вот..." И тут же отвлекся.
     А сейчас? Ну  и  что из того,  что на плече  у него тихо  дышит во  сне
инопланетянка?   Вполне   можно   предположить,  услышь  он   информацию   о
долгожданном  контакте  по каналам евро- и интервидения,  она  произвела  бы
гораздо большее впечатление...
     И много еще чего подобного передумал Андрей Новиков.
     ...Встали  они  около  полудня.  Пока Ирина занималась собой  в ванной,
Новиков  включил  запись концерта  Арнольда  Биша конца пятидесятых годов  и
сидел  на  подоконнике, слушая  причудливые  голоса  саксофонов,  кларнетов,
тромбонов. Беспокоила его сейчас одна только мысль, которую  он и  высказал,
когда вошла Ирина, свежая и будто светящаяся изнутри.
     - Все в порядке,  - ответила  она. - Мы  с мужем живем на  два дома. Он
почти круглый год на даче,  а  я в основном  здесь. Так что  за мое семейное
счастье можешь не тревожиться...
     - Это, конечно, очень удачно.  В  том плане, что тебе ничто не помешает
съездить со мной кое-куда на денек. Другого же я как-то и не опасался.
     - Куда это мы должны съездить?
     - Ты Левашова помнишь?
     - Как же...
     Андрей понял ее интонацию. Левашов был единственным из их общих друзей,
с которым  у Ирины установились тогда  отчетливо неприязненные отношения. Во
многом потому,  что  чары  Ирины не  производили  на него  никакого видимого
впечатления. И Олег не только  этого не скрывал, но и не упускал возможности
при каждом удобном случае доводить  ее  до белого каления. Весьма,  впрочем,
деликатно и с извиняющейся улыбкой.
     - Так  вот, Левашову  очень  интересно будет  с  тобой познакомиться. В
новом качестве... У вас с ним найдется о чем поговорить.
     - Я, кажется, его в виду не имела. Мы с тобой разговаривали...
     - Знаешь, Ириш, тема-то у  нас  с тобой довольно серьезная.  А Олег как
раз тот человек, который может нам весьма пригодиться. И  вообще, ум хорошо,
а два сапога пара.
     -  Не нравится мне это. Да и ты меня  удивляешь. Разучился  сам решения
принимать? Я тебе, кажется, ничего страшного не предлагаю. Да  - значит, да,
а нет - забудь и закончим об этом...
     - Ира... Не все  даже то, что можно делать безнаказанно следует делать.
По крайней мере сразу. А тебе что, трудно прокатиться? Провести еще денек на
природе? Вчера я у тебя, сегодня ты у нас... Ну?
     Ей вдруг представилось, что ничего не было, она ему ничего не говорила,
они просто нормальные, обычные муж с женой, обсуждающие проблему воскресного
отдыха.
     - Ох, Новиков, годы тебе на пользу не идут. А куда хоть ехать?
     - До Осташкова, а там совсем близко.
     ...Поехали на ее машине,  потому что Андрей  не рискнул отправляться  в
дальний путь  на чужой и порядком разболтанной "Волге". В пути разговаривали
на  совсем посторонние темы, в основном - заново  знакомились, с двух сторон
наводя   мост   через  разделившие  их  годы.  Как   бы   невзначай,  просто
любопытствуя, Андрей коснулся и текущего момента.
     - А вот интересно все же, чем вы, пришельцы,  от нас отличаетесь? Что в
вас есть такого, потустороннего?
     -  Господи, ты  ж со  мной  столько дней  и ночей  провел.  Неужели  не
разобрался?
     - А вдруг ты умело маскировалась, втираясь мне в доверие?
     -  Не  валяй дурака, ради  бога.  Я уже жалею, что  с  тобой связалась.
Сколько вокруг есть серьезных мужчин.
     - То, что случилось, уже нельзя неслучившимся сделать...
     - Успокойся, ничем я от тебя не отличаюсь. Ну, память лучше... Знаю то,
что ты не знаешь. Но  это, впрочем, взаимно. Кое-какой техникой владею,  вам
неизвестной... Изучала способы работы  с временем...  И заметь, Новиков, при
желании могу всему этому тебя обучить.
     -  Заманчиво,  дарлинг, даже очень... Но  все  это  так пока.  Не очень
впечатляет.  А истинные  чудеса  чтоб?  Левитация, трансгрессия,  телепатия,
трансмутация, тушение звезд. Воскрешение покойников, наконец!
     - Тебе вредно читать низкопробную фантастику...
     -  А  что?  По-твоему, выходит - миллионы лет развития  и ничего такого
этакого, грандиозного? Скучно...
     - Не  замечала  раньше  за  тобой некоторой туповатости.  Обывательский
уровень...
     - Это потому, что я всегда играл только на своем поле.
     -  Объясняю  на доступном  уровне.  Ты вот  тоже  очень  могущественный
человек, представитель великой цивилизации. Возьму я  и телепортирую, как ты
выражаешься, тебя в... Какое время ты предпочитаешь в прошлом?
     - Вас  понял. Ты  намекаешь, что  без  современной техники и ноосферы я
ничто? Согласен. Но ты специально готовилась...
     - И ты готовься. К поездке в Древний Рим. Но с собой возьмешь не больше
того, что унесешь в руках... Ну?
     - Надо прикинуть...
     Он думал километра три.
     - Выходит,  туда вообще почти  ничего не возьмешь стоящего.  Автомат  с
патронами,  антибиотики,  справочники  какие-нибудь.  Прожить  можно и  даже
крупные  беспорядки  учинить. А больше ничего. Никакая  техника  работать не
будет, не от чего...
     - Вот и я в той же ситуации. Пара специально сконструированных под ваше
электричество приборов, кое-какая мелочь автономного питания,  а остальное в
голове. И после прибытия - кружок технического творчества на дому.
     Новиков  словно вдруг потерял интерес к разговору, стал отвлекаться  на
проносящийся  за окном  пейзаж, переменил  тему.  Самое главное он  узнал. С
помощью некоторых приемов прикладного  психоанализа  он  выяснил - перед ним
все та же самая Ирина, а  никакая не межзвездная Мата Хари в образе красивой
женщины.  Остальное  пусть  выясняет  Левашов.  Ему  даже  пришла  в  голову
роскошная мысль, которая вообще меняла всю  картинку.  Только высказывать ее
пока рано.
     От  избытка положительных эмоций он подвинулся  к  Ирине,  приобнял  за
плечи, поцеловал за ухом.
     Она дернула плечом.
     - Не надо. Мешаешь. Видишь, какое движение.
     Но тон у нее был не строгий.
     ...Набуксовавшись на узких песчаных  проселках,  к  вечеру они  все  же
пробились к глухой селигерской деревне, где отшельничал Левашов. Ирина  едва
его  узнала.  Дочерна  загорелый,  с высветленными солнцем  и солью  усами и
бородой он напоминал средневекового новгородца или  помора. Как рассказал ей
по  пороге  Андрей, он оставил свой  НИИ  и  несколько  лет  уже  плавает на
новороссийских  танкерах инженером-электронщиком,  обретя  желанную  свободу
научной  мысли,   финансовую  независимость  и   право  отдыхать  по  своему
усмотрению  четыре  месяца в  году.  И сейчас проводит  очередной  отпуск  в
рыбалке и размышлениях.
     ...День медленно,  как это бывает только  в  северной  России в  разгар
лета, угасал, и его закат был полон неизъяснимой и  непонятной тому, кто сам
не видел, прелести.
     Они втроем сидели в дальнем углу  усадьбы, как назвал Левашов купленный
в  прошлом году  громадный пятистенок из  кондовых  бревен  с  вырезанной на
фронтоне датой: "1914", с  заброшенным и выродившимся яблоневым садом. Внизу
блестела гладь Селигера, за нешироким плесом отражались в воде стены и башни
древнего  монастыря,  который никто  не  пытался  охранять как  историческую
реликвию по причине абсолютной удаленности от всякого подобия цивилизации, а
дальше,  за островом  Столбным, склонялось к закату большое медное солнце. В
камышах на берегу шелестел ветер.
     Они сидели в  дряхлых плетеных креслах, не  спеша отхлебывали  пиво  из
тяжелых, как трехдюймовые снаряды, литых стаканов, и Новиков близко к тексту
пересказывал Левашову  то, что узнал от  Ирины,  а сама она,  словно  это ее
никак не  касалось,  смотрела по сторонам совершенно отсутствующим взглядом,
демонстрируя то ли  полное  доверие  к  мнению и позиции  Новикова,  то  ли,
наоборот, желая показать, что она не хочет иметь со всем этим ничего общего.
     Левашова ее поведение нервировало, он все пытался понять, в  чем вообще
смысл ситуации, при которой его вынудили  присутствовать, и не напоминает ли
это семейную сцену, когда супруги общаются через посредников.
     Ему также  приходилось думать, как расценить вновь возобновленную связь
Новикова  и Ирины,  и  уж  потом,  в третью только  очередь, до  него  дошел
истинный смысл и суть разговора.
     -  Знаете, мальчики, вы  тут общайтесь, а  я пойду по деревне пройдусь.
Сто лет не видела такой глуши. К озеру спущусь...
     Ирина ушла, друзья остались вдвоем.
     - И все так и есть? - после долгой паузы спросил Левашов.
     - Нет, пошутить захотелось.
     - И ты ей веришь?
     - Не хотел бы, но...
     -  Сподобились. Впрочем, это  даже справедливо. Я об чем-то эдаком  всю
жизнь мечтаю.
     - Концерт по заявкам продолжается. К твоей теме это близко?
     -  Не слишком.  Я больше  искривленными пространствами интересуюсь.  Но
кое-что позаимствовать  можно. Например, идею канала. Пробой через время, но
значит - и через пространство тоже. Как-то же она к нам попала.
     - Ну,  поговори с ней. Может, что и выяснишь.  Правда, состояние  у нее
сейчас...  Смотрю, и душа переворачивается... Я ее чего  и привез:  глядишь,
рассеется. И тебя поконсультирует по старой дружбе...
     - Дружбе...  -  покривился  Левашов. - Ты  же  знаешь,  как она  ко мне
относится.
     -  А вот она уверена, что это  ты ее терпеть не можешь.  Интересно, да?
"Синдром  Левашова"  - хорошее название для специфических форм определенного
недуга,  когда   скрытые  эмоции  из  подсознания,  вытесняясь  в  сознание,
преобразуются в  псевдонеприязненное отношение  и поведение  при  общении  с
возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю...
     - Да пошел ты со своим юмором...
     - Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а тебя
что, совсем не задевает, что она оттуда?
     - Что она _оттуда_ или что _она_ оттуда?
     - Второе.
     - Знаешь - абсолютно. Для меня она - та же самая Ирка.
     - В которую ты, как я теперь понял...
     - Может, прекратишь?
     -  А зачем? Кстати,  она  не только  свободна  сейчас, а жутко одинока.
Космически... Гляди, каламбурчик вышел.
     - А ты?
     -  Я... Мой  поезд  уехал  вон  аж  когда...  И окромя  сентиментальных
воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.
     - Мели,  Емеля... Развелось психологов, а нет, чтобы девушке попросту в
глаза посмотреть.  Стала б она  с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с того
ни с  сего гнать... Поверь  моему  опыту. Особливо  у замужних, году  так на
третьем-пятом,   сентиментальные   воспоминания  способны   превращаться   в
материальную силу...
     - Ладно, размялись. Давай по делу.
     ...Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне не
вызвала  у местных жителей,  проживающих  тут в  количестве около пятнадцати
человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких туристов видели.
     Мужчины встретили  ее  радостными возгласами и непривычными в  их устах
комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.
     -  Предлагаю считать  сумерки  сгустившимися  и перейти  в  дом,  а  то
свежеет, да и комарики... - сказал Левашов.
     - Принято. Ведите меня...
     Левашов  зажег большую двенадцатилинейную лампу  под  зеленым абажуром.
Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по  углам из центра комнаты, мягкий
золотистый  отсвет  свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых  стен сразу
создали уют.
     Ужин Левашов подал самый простой - уха  и жареные  грибы. Он не страдал
комплексом Лукулла  и  с  собой привез  только табак и напитки,  в остальном
полагаясь на дары земли, воды и сельпо.
     Так  они  и  провели этот  последний  в  ее  памяти  счастливый  вечер.
Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью по боку "Сукинъ
и  сыновья..."  Словно  между  прочим  касались бытовых  подробностей первой
Ирининой жизни,  не уделяя им  большего  внимания,  чем,  скажем,  рассказам
Левашова  о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о встречах с
американками из Корпуса мира.
     И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их, как
ей казалось,  великолепно,  но ведь были они для нее всего лишь люди,  а она
читала серьезные,  не фантастические, философские книги, где рассматривались
проблемы  гипотетических контактов.  И всегда  в них  более или  менее  явно
проводилась   мысль   о   шоке   невероятной   силы,   тотальном   комплексе
неполноценности,  угрожающем человечеству при  встрече с высшим  разумом.  И
выходило, что  либо  Новиков с Левашовым  необыкновенно  шокоустойчивы, либо
просто не считают ее носительницей означенного высшего разума. Какой вариант
для нее лучше, она пока не решила.
     Наконец Левашов встал.
     -  Ну,  хватит. Спать мы  тебя положим наверху,  есть там светелочка, в
самый  раз для  тебя. Можно бы  и на сеновале, да вот  сена  там нет уже лет
тридцать.
     ...Она уже  задремала и не  знала, сколько еще друзья сидели внизу  без
нее.  Дверь  скрипнула и, открыв глаза, Ирина  увидела,  как вошел  Новиков.
Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.
     - Ты что? - шепотом спросила она.
     - Не спишь? Вот и я тоже.
     Ирина села  на постели,  подвинулась  к стене.  Простыня  соскользнула,
открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.
     Андрей присел рядом, провел ладонью по ее  щеке. Она вздрогнула от этой
привычной ласки и вдруг возникшего влечения к нему.
     - Оставайся у меня. Если не противно теперь...
     - Что ты говоришь!.. Тебе ж со мной нормально было?
     Она не ответила. У нее все было совсем иначе, а у землян даже расовые и
национальные различия имеют огромное значение.
     Новиков  снова  погладил  ее  по  щеке,  шее,  плечам. Неровно и  шумно
вздохнул:
     - Олег там... неудобно...
     Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.
     - Все советуешься... У самого смелости не хватает? Или еще чего? Я тебе
правду говорила - у тебя будет все. Любые возможности жить  так, как хочешь.
Деньги,  книги,  путешествия, почти вечная молодость, возможность  влиять на
судьбы людей и народов... Ты же всегда этого хотел, я  помню. Так твои мечты
- только жалкая тень того, что я тебе могу дать...
     -  Все-таки придется  говорить сейчас.  Я хотел утром. Слова, сказанные
ночью, это, знаешь... - он махнул рукой. - Ну, слушай...  Лично тебе я верю.
Знаю тебя и в твоей честности не сомневаюсь.  Но вот тем, кто тебя послал...
Почему они не обратились к  нам по-хорошему, в открытую? Значит, им есть для
чего прятаться? Что это за мировые линии, куда они идут и как пересекаются -
дело  темное. Не для  слабых  умов. Может, их  действительно надо разводить,
сводить, менять  историю и прочее? Допускаю, но согласиться  не  могу. У нас
так не делается. В темную - в преферанс играть можно. Со своим ходом и семью
взятками  на руках. А  быть слепым  агентом  не  знамо у  кого,  играть  под
суфлера, не читавши пьесы... Нет.
     Она  поразилась твердости его тона. Пыталась его  убедить, концентрируя
все свои способности, но все оказалось бесполезным.
     - Пойми,  Ира,  пусть ты  во все  веришь и считаешь, что так и надо.  В
конце концов, это твоя работа. Но я вам помогать не могу. У Земли свой путь.
И - наши принципы.  Если даже мой отказ ничего  не  изменит, если ты найдешь
себе более  покладистых,  доверчивых или просто  взыскующих благ помощников,
для меня важно, что я в этом не участвовал... Я не считаю себя вправе решать
за человечество, если даже поверю, что ему от  моих действий будет лучше.  А
кроме того,  я думаю, твоя работа вообще бессмысленна. История, мне кажется,
настолько упругая штука,  что  силой с ней ничего  не сделаешь. Сколько  уже
примеров было, даже в наши времена. И в  ту, и в  другую  сторону. Баварская
республика,  Венгрия  в  девятнадцатом  году, фашистские эксперименты, Чили,
Португалия, Китай, волюнтаризм всякий... И все возвращалось на круги своя. В
русло главной  исторической последовательности. Да ты же сама  истмат учила.
Это,  может,  сейчас  у вас  там иначе  считают,  да  и  то,  если в архивах
покопаться, что-то похожее найти можно. У вас какой там способ производства?
     Она с  недоумением поняла, что не знает, как ответить. И сказала совсем
другое.
     -  Но,  может  быть,  те  примеры  и есть  итог  воздействия  в  нужном
направления, а иначе...
     - Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
     - Возьми другие примеры,  -  не хотела  сдаваться Ирина. -  Вот если бы
князь  Владимир силой ввел  другую религию, не  православие,  как  бы сейчас
выглядела наша история?
     С острой радостью он отметил эту ее оговорку: наша.
     Но промолчал. Сказал другое:
     -  Хороший пример.  Но  и  здесь можно  возразить, Он  и  выбрал именно
православие,   потому  что   другая  религия  просто  не  накладывалась   на
национальную  идею и  национальный  характер.  Но это уже повод  для другого
разговора.  Давай  пока  оставим тему полуоткрытой. Смотри, Ирок, я с  тобой
честен  до предела. Будь на твоем месте кто угодно другой, я бы считал своим
долгом силой пресечь его деятельность. По законам военного времени.
     - Вот даже как.. Спасибо... Шел бы ты правда вниз, Новиков. А то боюсь,
передумаешь...
     И  только  после этих  слов он  обнял  ее,  начал целовать, преодолевая
молчаливое сопротивление. Она отворачивала голову,  избегая  его губ, но уже
знала, что уступит, что  его искренний порыв сейчас для нее важнее, дороже и
гордости, и принципов, и так называемого долга.
     ...Утро настало серое, пасмурное, словно и не было накануне  солнечного
вечера  и ясного  заката.  В  плотной, словно  придавленной рыхлыми  низкими
тучами тишине отчетливо слышался монотонный шорох медленного дождя.
     Завтракать  сели  поздно,   и  за  столом  все  время  ощущалась  общая
неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.
     Первым вернулся к вчерашней теме Левашов.  И то, что он сказал,  словно
бы выворачивало  предложение  Ирины наизнанку.  Он,  оказывается, давно  уже
занимался проблемой внепространственных переходов. И  даже собрал установку,
предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко разнесенными
координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и неустойчиво, на
уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось вполне убедительное.
     Ирина поразилась,  как близко  подошел он к решению,  которое считалось
вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине.  И
Левашов   предлагал   ей   поделиться   своими   знаниями   и   техническими
возможностями,   помочь  довести  до   ума  его  конструкцию,  одновременно,
разумеется, отказавшись от  своей галактической роли.  Сменить, так сказать,
флаг...
     Она еще более была не  готова к этому, чем они - к ее предложению. Даже
нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина же вдруг
почувствовала себя голой на площади. Положение, из  которого нет разумного и
достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать, куда придется.
     Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.
     Сквозь  мелкую  сетку  дождя пополам с  легким туманом виден был мокрый
лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до земли,
а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.
     -  Да, красиво...  И грустно. Селигерское  настроение... - тихо сказала
Ирина.  - Спасибо,  мальчики, за  откровенность. Вы  всегда были  настоящими
друзьями.  Главное - честными.  А я поеду, наверное. Дел у меня  много, да и
муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут останешься?
     - Не спеши, Ира,  -  попробовал ее  удержать Левашов.  - Пойдем, я тебе
свою  технику  покажу.  А  если сразу  не  можешь от  присяги отступить, так
подумай: ведь  когда мы с тобой  эту штуку мою до ума доведем и  обнародуем,
история сама собой так изменится...
     - Не  положено передавать отсталым цивилизациям информацию или приборы,
не  соответствующие их уровню развития, - заявила она чужим  голосом, лицо у
нее было бледное и словно отсутствующее.
     Новиков  за  ее  спиной   резко  взмахнул  рукой,  приказывая  Левашову
замолчать. Олег пожал плечами.
     - Ладно, Ира, поехали раз так... - сказал Новиков.
     Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:
     - Будешь в Москве - заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.
     Новиков повернул ключ. На душе было погано.
     Отъехав километров десять от деревни, он остановился.
     В лесу  дождь,  и  вообще-то  очень мелкий, совсем  почтя не  ощущался,
только  шелестел не  переставая  в кронах медноствольных сосен. Песок дороги
был поверху  схвачен слегка намокшей  и затвердевшей корочкой, будто  снег -
настом.
     Тихо, сумрачно было  в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно  в
заброшенном  храме, где  нет  ни души, только почему-то горят,  потрескивая,
многочисленные свечи.
     Ирина  была  совершенно  городской  женщиной,  выросшей  на  московском
асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем не похожий на тот, что окружал ее
дачу, здесь, в сотне  километров от ближайшего  города, действовал  на нее с
необычной силой.
     Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл дверцу
и протянул ей руку, молча подчинилась.
     Она медленно шла рядом с ним, глядя себе под ноги, глубоко проваливаясь
каблуками в песок, и вдруг ощутила, как начинает действовать на нее неяркая,
но мощная красота окружающей природы.
     - В березовом лесу - веселиться, в сосновом - богу молиться, в еловом -
с тоски удавиться... Похоже? - нарушил тишину Новиков.
     - Очень... Это ты сам придумал?
     - Это лет за  пятьсот  до  нас,  наверное,  придумано.  Моими... нашими
предками.  Скажи,  вот  сейчас кем ты себя  больше ощущаешь,  Ириной Седовой
или... как там тебя звали?
     - Не будем об этом. Ты для этого только остановился?
     - Не только. Я просто не хочу, чтоб мы расстались навсегда. Да, я перед
тобой   виноват.  И   тогда,   и  сейчас.  Только   прими,  как   смягчающее
обстоятельство, что я всегда стараюсь быть честным.. Даже во вред себе.
     - Новиков, ты знаешь, иногда мне хочется тебя ненавидеть.
     - И сейчас. Сколько выгоды и удовольствия я извлек бы, завербовавшись в
твои агенты. А я опять...
     - У тебя в роду святых, случаем, не было?
     -  Святых   не  было.   Но   понятия  о  чести   имелись.  Возможно,  и
преувеличенные.  Еще на Калке  за ту честь головы  клали.  Кстати, и справка
есть...
     -  От  кого справка?  -  с веселым изумлением,  впервые  за  этот  день
улыбнувшись, спросила Ирина. - От великого князя?
     - Нет, из департамента герольдии. Деды-прадеды мои,  к слову сказать, в
бархатных  книгах  повыше Романовых записаны были,  но по  причине  гонора и
правдолюбия в основном в опалах пребывали.
     - Вон как  даже? А я и не подозревала, что с аристократом дело имела...
Чего ж раньше этого не рассказывал?
     - Черт  его знает...  Тогда у  вас, девочек,  совсем другие вещи в цене
были.
     -  А  я, наоборот, под тебя  подстраивалась... Ладно, Новиков, прощаю я
тебя. Раз уж ты такой... несгибаемый. Только, наверное, видеться мне с тобой
трудно будет.
     -  Ну ладно, поступай, как  решила. Только еще одно скажу, и все. Когда
совсем уже кисло станет, и звезды твои тебе не помогут, и на земле друзей не
найдется -  вот тогда и вспомни про  Андрея, сына боярского. "...И  мечом  и
всем достоянием  своим послужу честно  и грозно, воистину  и без обмана, как
достоит  верному  слуге  светлой  милости  твоей..."  Так  в  свое  время  в
клятвенных записях ручались. А про все остальное забудем. А если пока видеть
меня не хочешь... твое право. Заслужил, значит.
     Километров  сто они проехали  молча, а потом, будто ничего важнее ей  в
голову не пришло, Ирина спросила:
     - А почему - сын боярский? Какое ты к боярам отношение имел?
     -   "Сын   боярский"   -   это   обозначение   определенной   категории
военнослужащих в  допетровские  времена.  Нечто  вроде  вольноопределяющейся
гвардии. Потом дворянами стали называться.
     ...Вскоре, не без ее участия,  Новиков уехал вновь. В очередную горячую
точку планеты. И она смогла заставить  себя не думать о нем и не вспоминать.
Не испытывать грусти и боли, даже встречая изредка в газетах подписанные его
именем статьи и репортажи. Но в душе прибавилось равнодушия и пустоты.


     ...И вот он снова сидит рядом с ней на диване, пришедший, как и обещал,
по первому зову. Она  чувствовала себя  удивительно легко  и хорошо  сейчас,
глядя на его лицо,  слыша его голос, узнавая привычные интонации и жесты. Он
расспрашивал о вещах совершенно несущественных и необязательных: о работе, о
бывшем  муже. И, не желая затягивать пустую беседу, она сказала, разом ставя
все на свои места:
     - Видишь, Андрей, по-твоему вышло. Пришло время...
     - Острить мечи и седлать коней? Готов. Даже вдел ногу в стремя!
     Словно  вчера  был  тот  разговор,  так  точно  он  попал   в  такт  ее
воспоминаниям. Ирина  почувствовала, что  глаза у  нее  вот-вот  увлажнятся.
Ослабли  нервы.  Или,  напротив, отпускает перегрузка от сознания,  что есть
кому снять с нее давящую тяжесть.
     - Вот так и выходит... Только ты у меня и остался, самый умный  и самый
верный...
     Она рассказала ему историю с Берестиным и все, что ей предшествовало.
     Новиков внимательно слушал, вертя в руках бокал на тонкой ножке.
     - Нашелся, значит, герой-гвардеец.  Ну,  бог ему  судья. А чего ж  меня
сразу не позвала? Такой ерунды я бы не сотворил.
     - Я же знала твою позицию, и договор помню. Впрочем, тебя же и в Москве
не  было,  раз  ты  к Новому  году  вернулся,  это  для  меня  все  в неделю
уложилось...
     - Вот  именно.  Не  верится  мне  что-то,  недоговариваешь  ты... Какая
крайность была парня  черт знает куда  засылать? Сама  же говорила, что  все
твои  варианты  вполне необязательны, и  выбираешь ты  их  от  фонаря, грубо
говоря.. Не так?
     В  который  уже раз Ирина  поразилась невероятной способности  Новикова
попадать  в цель  с  первого  раза, минуя массу промежуточных  и для другого
непреодолимых этапов мышления.
     - Да, Андрей,  были бы  мы  с тобой заодно всегда, нам бы цены не было.
Ладно, скажу и остальное. Дело в том, что у меня перестала  работать вся моя
аппаратура. Примерно  год  назад прервалась  связь  с центром  и  я осталась
совсем  одна.  Я не  просто потеряла  возможность  работать - пропала всякая
надежда когда-нибудь вернуться домой. Пусть  я и  не собиралась пока, но все
равно  мне  стало  жутко.  Хуже,  чем  любому  Робинзону.  Попробуй  понять.
Оставался  единственный выход  - попасть в 66-й год, там  работал  ближайший
координатор  со  стационарным постом  наведения. Надо  было  установить  там
такой... как  бы усилитель, чтобы снова  возник канал. Тот координатор исчез
вместе со своим универсальным блоком бесследно, возможно - погиб.
     - А не мог ли он  послать все к черту,  как я тебе предлагал,  и начать
нормальную частную жизнь? Он кто был, мужик или тоже дама?
     - Я не знаю.
     - Ладно, бог с ним. И что, получилось у твоего десантника что-нибудь?
     - И этого я не знаю. Сейчас все вообще перепуталось немыслимо. Алексей,
если  вернулся, попал  туда  же, в  октябрь, но меня-то там  нет,  я  уже  в
феврале...
     -  Ну и что? Вернулся, прожил разницу  и все равно теперь здесь. Ты его
искала?
     - Нет, ты не понимаешь. Он до сих пор в октябре.  Вот, смотри... -  Она
быстро нарисовала на салфетке ось времени, отметила точки, соединила дугами.
     - Он здесь,  а  я сразу  здесь. Ты все  время  жил  по оси  нормального
времени, Алексей вернулся в точку отправления, а я сразу сюда. Понимаешь?
     - Мало,  но смутно. Ну а не черт ли  с ними?  Пусть тот парень остается
там, где он есть,  и живет,  как жил. А для тебя непрожитые четыре месяца не
такая уж потеря, думаю? Или твой парень тебе не просто так?
     - При чем тут это? Да, мне показалось,  что я готова его полюбить, если
ты  этого от меня добиваешься. Он хороший человек, может, лучше всех, кого я
знала...
     -  Рад  за  тебя...  И  намек  твой   понял.  И   со  свойственной  мне
бестактностью позволь спросить.  Что лучше - ждать и не дождаться, или иметь
и потерять?
     - Издеваешься?
     - Что ты! Просто думаю вслух. Извини, если  что не  так. Значит, нашла,
почти полюбила  и отправила  черт знает куда  для своих ракообразных каштаны
таскать...
     - Каких ракообразных, о чем ты?
     - Ну, это я к слову.. Парня твоего я понять могу - как же, если женщина
просит... Знал бы, дурак, что всего-то мостик для нее наводит, чтоб в случае
чего было на чем домой вернуться. Глядишь, и подумал бы лишний раз...
     - Больно бьешь, верный рыцарь...
     - Еще раз извини. Я до конца все понять хочу. Что дальше будет? Если ты
сейчас сможешь вернуться к нему, значит, отсюда ты исчезнешь  навсегда? И я,
соответственно, не  увижу тебя больше? Боюсь, ты меня переоцениваешь. На все
готов, но своими руками отдать тебя постороннему мужику...
     Его не очень ловкая шутка слегка разрядила напряжение.
     -  Не  в  мужиках  дело.  Если  я  сумею  вернуться  в  эту  точку,  то
ликвидируется главный парадокс. Ты не представляешь, в каком мы сейчас живем
мире. Его как  бы и не существует даже. И я не понимаю, как он возник. Такое
раздвоение  теория  не предусматривает.  Со вчерашнего  дня  существует  два
вероятностных мира, и ни один из них не устойчив. Ты сидишь сейчас со мной и
одновременно что-то  делаешь в том октябре. И все  остальные тоже.  Эти миры
отличаются только тем, что в одном из них нет меня. Если я вернусь туда, все
должно совместиться.
     -  И как это будет?  На моем примере. Я где окажусь? Опять в октябре? А
как с воспоминаниями?
     - Нет. Если все получится, время совместится в эту сторону, по вектору.
Я еще раз проживу и догоню вас всех, здешних.
     - И будешь помнить, как все было? Как мы сейчас сидим?
     - Наверное...
     Новиков тряхнул головой.
     - Нет, не понимаю. Давай  еще раз. Мы организуем тебе переход туда,  ты
исчезаешь из  этого мира и снова в нем  возникаешь. Прошив четыре месяца.  В
этой же квартире, где  ты не жила. А  я, если останусь здесь же? Ты доживешь
до  данной секунды, и  я появлюсь? Допустим,  ты сдвинешь диван месяц назад,
тогда я рухну на пол? Но вот этот прошедший час мы с тобой проговорили, а ты
придешь сюда не одна, а с твоим Берестиным, и значит, разговора этого уже не
будет. Или не было?
     - Не пытайся  все решить при  помощи своего  здравого смысла. Здесь все
гораздо  сложнее. Тут и  принцип  неопределенности.  и многое другое.  Но  я
надеюсь, что все образуется без особых катаклизмов и новых парадоксов.
     -  Ну-ну, май  дарлинг. Неприятно чувствовать  себя дураком,  но видно,
никуда не денешься. На что не пойдешь ради любимой женщины...
     - Любимой? Чего это вдруг? Или стареешь?
     -  Опять ты за свое... Я тебя всегда  любил,  как десять тысяч  братьев
любить   не   могут,  и  ты  это   знаешь.   Просто   в   одной   из   точек
пространства-времени у нас несколько  не  совпали позиции в толковании этого
термина применительно к конкретной ситуация...
     -  Ну, понесло... - Ей стало  легко, как в юности, когда  ничего еще не
случилось, и она привычно слушала обычный новиковский треп.
     - Давай прервемся пока. Ты лучше поешь, а то зря я, что ли, старалась?
     - Поскольку я  не соловей, то, кажется, сыт и баснями. Впрочем, судя по
запаху, мясо по-французски уже готово...
     ...Отложив  вилку,  Новиков  вновь  посерьезнел.  Заговорил  жестко   и
напористо.
     -  Или я ошибаюсь, или ты наконец должна поумнеть. Что  еще надо, чтобы
выбить из тебя окончательно  всю  твою межзвездную  романтику и сомнительное
мессианство? Во всю эту дурь с мировыми линиями и грядущими катастрофами я и
тогда не верил, и сейчас  тем более. А твоя родная планета, не знаю,  как ее
там   называют,  представляется   мне   довольно  неприятным  местом.  Взять
бестолковую девчонку, прошу прощения,  заморочить  ей  голову, забросить бог
знает  куда и заставить выполнять непонятную  ей работу.  Крути верньерчики,
пока крестики не совместятся.  А что после этого, тебе знать  не положено. А
очень часто после этого ракеты летать  начинают, раз уж цель в крестике! Это
я, конечно, для примера  говорю, но смысл тот же. Если человеку не объясняют
смысл его деятельности,  это не просто  так,  поверь моему опыту. Что здесь,
то, скорее всего, и там. И, кстати, какая тебе за службу награда полагается?
По наградам тоже можно о многом судить...
     Ирина  перед   Новиковым  действительно  чувствовала  себя  растерянной
девчонкой. Он вообще, с самого начала, сумел поставить себя в более выгодную
позицию, тем более сейчас, когда она, все проиграв, обратилась к нему. И, не
желая отвечать, все-таки ответила.
     - Когда я возвращусь, меня окружат особым почетом. Весь мой род занесут
в  книгу памяти,  это очень большая  честь и привилегия...  Наверное, получу
право на  продление жизни  без контроля  и ограничений... - Отчего-то сейчас
все те знаки высшей благодарности, что ждали ее на родине, в переложении  на
русский язык звучали крайне неубедительно, даже жалко.
     -  Ух, как здорово! -  восхитился Новиков. -  А  оно тебе, Ирке-Иришке,
надо? Все, что там тебя где-то якобы ждет? Кого  ты там помнишь, кто по тебе
тоскует?  С кем  в том раю  бессмертие  коротать  придется?  А  наш  вечер в
Суздале, ту  прогулку по  Ленинграду, аварию под Верхними Двориками,  где ты
мне ногу  перевязывала, забудешь? Хочешь забыть? И все остальное. Лермонтова
что, с собой возьмешь? Избранные произведения. И заодно ночь на Машуке после
грозы?  Диссертацию об Уайльде там дописывать  будешь? Еще что?..  -  Андрей
сейчас  почти кричал,  и ей  страшно и стыдно было на него смотреть.  -  Рай
взамен обещали!  Ох,  одинаково дураков, что  здесь, что по ту сторону неба.
Было уже, точно так  было, таких, как ты, в самолет сажали -  и  вперед. Там
тоже  крестик в  колечке  совместить  с  целью  требовалось.  И  каждый тоже
автоматически обретал бессмертие. И даже богом становился, по условиям игры.
Камикадзе их называли, может, слышала? Ну а если даже не обманывают тебя?  И
сделают все, что обещано? Как тогда? При памяти тебя оставят или сотрут все,
вернешься  чистенькая? Чего тебе больше хочется? Что  ты  себе про этот  рай
сейчас представляешь? Не выйдет так, как если  бы у нас на Земле  с  разными
раями ошибка вышла? Древнего скандинава  -  в  библейский рай, с аллилуями и
древними евреями в хитонах, христианского святого  из печерских  пещер  -  в
Валгаллу, чингизхановского монгола - в отель Хилтон на Гаваях. Понравится?
     Новиков замолчал,  прервав на полуслове свою  филиппику, отошел к окну,
закурил,  нервничая. В черном стекле он видел замершую,  с опущенной головой
Ирину.  Ему  было  ее  невыносимо жалко, он понимал, что  бил по живому,  по
последней, может  быть,  оставшейся  у нее  иллюзии о далекой,  ждущей ее  и
благодарной  за  подвиг родине.  Но  слишком  она  была  ему  дорога,  чтобы
позволить ей  по-прежнему  верить  в  тех, кто послал  ее  сюда, к  кому  он
испытывал  острую враждебность.  За то, что вмешиваются  в земные  дела, что
сделали несчастной Ирину. "Хотя, - подумал он с усмешкой, - я должен им быть
только благодарен за то, что они прислали сюда именно ее".
     Он подошел, погладил ее по волосам,  и она вдруг  прижалась лицом к его
груди, громко всхлипнула.
     - Самое  время  звать Левашова, -  сказал  он чуть  позже,  когда Ирина
слегка успокоилась. - Откуда позвонить?
     Она  провела  его в  свой  кабинет.  Увидев аппаратуру  в  действии, он
присвистнул:
     - Здорово. Олегу это понравится. И, боюсь, не только ему, если что.
     Экран показал  Левашова, сидящего за столом,  заваленным радиодеталями,
проводами, прочим электронным  хламом, в  котором Новиков  не  понимал и  не
желал понимать ничего. У него там зазвонил телефон, и Левашов снял трубку.
     - А, это ты. Что надо?
     - Ничего особенного. Надо, чтобы ты был здесь и сейчас. И  учти, что мы
тебя сейчас видим. Как в кино.
     - Понятно. Кто это мы?
     - Я и девушка со звезд.
     - О! Ирочек, я тебя  приветствую, - он изобразил улыбку. -  Ты с  какой
стороны? Куда кланяться?
     -  Ладно, потом будешь  политес соблюдать. Я отключаю, действуй. Запиши
адрес.
     - Лечу...
     Андрей положил трубку и глазами показал Ирине на тумблер. Она выключила
экран.
     - Ну, пойдем ставить чай. Олег наверняка голодный!
     Не  успели  они налить чайник  и поставить его на огонь, как  прозвенел
звонок. Ирина пошла открывать и вернулась вместе с Левашовым.
     Вид у нее был слегка растерянный. Левашов стряхивал снег со свитера.
     - Ну и погодка, черт бы ее...
     - Точность у тебя уже приличная, - сказал Андрей.
     -  Куда там.  Метров  на  сто промазал.  И  боялся  куда-нибудь в стену
влипнуть. Рано еще радоваться. Это не аппарат пока, а фокус для цирка...
     Ирина ничего не  понимала,  она видела только, что Левашов  попал  сюда
внепространственным способом, и значит, - он все-таки сделал, что хотел!
     - У тебя получилось?! И все сам, за три года?
     - Отчего же  сам. Вон Андрей  помогал. За пивом и сигаретами  бегал,  -
вежливо ответил Левашов. - Я слышу, у вас тут мясом пахнет. И еще чем?
     -  Ради   такой  встречи   и  "Наполеона"  не   пожалею.   Мой   бывший
коллекционировал...
     - Кстати, Ир, ты мне так и не  сказала,  что  у  тебя там вышло с твоим
мэтром, - Новиков мгновенной гримасой очень похоже изобразил ее мужа.
     Ирина засмеялась.
     - Да так. Обычная история. Его ищущая натура нашла себе другой объект и
источник  вдохновения.  Я, конечно, не возражала. Устала,  честно сказать. И
получила  отставку с мундиром и пенсией. В  смысле,  устроил  он мне эту вот
квартирку,  презентовал "семерку", и мы красиво расстались. В день  рождения
он шлет мне букет белых роз...
     -  Как  трогательно. Чувствуется воспитанный  человек... Ладно,  а  чем
конкретно мы можем тебе помочь?
     Ирина объяснила, в  чем заключается суть  и способ временного перехода,
такого, каким она переправила в прошлое  Берестина. Уточнила, в чем разница.
Они вдвоем с Левашовым, перейдя на  какой-то заумный язык рисунков, формул и
символов,  начали горячо  спорить  о чем-то и что-то  выяснять. Новикову это
было недоступно, а потому - скучно.
     Он перешел к стеллажам, стал листать книги.
     Удивительная  вещь судьба! Ей  было угодно, чтобы  столько лет назад он
остановился у перил Устьинского моста в печали и  меланхолии, окликнул вдруг
проходящую  мимо  девушку... И такие  из этого  произошли последствия. Может
быть,  действительно жизненно  важные для целых  двух вселенных? Возможно ли
это? И не права  ли  тогда Ирина  со своими  теориями?  А если даже и права?
Он-то сам все равно поступал только так, как находил нужным. Нет ни в чем ни
вины его, ни заслуги. А вот если Ирина останется навсегда на Земле, встретит
своего  Берестина  и  будет  счастлива - чего еще  ему-то желать? Он столько
доставил  ей  тяжелых  минут,  что  если  сейчас  поможет ей, то хоть как-то
искупит свою вину перед ней.
     Ирина и Левашов, кажется, договорились. Андрей вернулся к столу.
     - Придется выйти на  улицу. Отсюда не выйдет, - сказала Ирина. - Сейчас
я оденусь соответственно сезону, там и пойдем... Вот это все, - она показала
на свою аппаратуру,  -  можете забирать себе.  Мне больше не  нужно,  а  вам
пригодится в ваших экспериментах...
     Левашов погасил в глазах жадный блеск и сказал:
     - Только, Ира, надо ведь сказать Андрею...
     - Что? - вскинул голову Новиков. Его задело, что теперь у них появились
отдельные от него тайны.
     - То,  что  имеется одна...  м-м-м... техническая, а может, философская
тонкость.  При  наложении  миров и  времен возможен вариант,  в  котором нас
просто не будет. Вообще.
     - Это то есть как? - поднял бровь Новиков.
     - Вот так.  Просто. Про интерференцию слышал?  И мы, вроде волн,  можем
наложиться сами на себя, и привет... Митькой звали.
     - Увлекательно... - сказал Новиков. Ему до смерти надоели вдруг все эти
парадоксы.
     - Ну, наложимся... И как это будет выглядеть?
     - А как  выглядел бы мир,  если бы ты  совсем и не рождался? Да  и твои
родители тоже. Здорово бы тебя это угнетало?
     - А зачем тогда нам все это нужно?
     - Получается, что если мы этого  не  сделаем, то же  самое может  выйти
само собой. И даже хуже...
     - Уловил. Если б покойник сходил с бубен, еще хуже  было бы. Что вы мне
голову морочите?  Я все  равно  в  этом  деле за болвана,  так и  спрашивать
нечего. Аге квод агис, сиречь - делай свое дело и не высовывайся.
     - Спасибо, Андрей. Ты даже сам не знаешь, какие вы с Олегом ребята... -
сказала Ирина тихо.
     - Ну да! Еще как знаю.
     - Я  постараюсь сделать  все,  чтобы  устранить всякие  парадоксы. Риск
минимальный...  И  если  все  пройдет хорошо,  я  появлюсь здесь  не  раньше
завтрашнего утра. Чтобы вас не шокировать...
     Она ушла в спальню переодеваться, и друзья остались одни.
     - Сможешь? - спросил Новиков.
     -  Думаю, да. Ничего  тут сложного  нет,  оказывается.  За  исключением
неизбежных в море случайностей.
     - Смотри... - прозвучало это у Андрея чуть ли не угрожающе.
     Ирина появилась одетая просто, но элегантно. В черном кожаном  налью, в
широкополой шляпе, с трехцветным  шарфом на шее. У Новикова защемило сердце.
Вдруг он видит ее в последний раз?
     - Я готова...
     - Иди, Олег, мы догоним, - жестко сказал Новиков.
     Левашов вышел.
     Андрей несколько  секунд  смотрел  ей в глаза.  Увидел, что губы  у нее
вздрагивают. Взял ее за руку, улыбнулся.
     - У тебя часы есть?
     - Конечно, -  удивление ответила Ирина. Новиков сдвинул вверх обшлаг ее
пальто.  Посмотрел.  Часы  хорошие, кварцевые.  Резким  движением  отстегнул
замок,  подержал часы  на ладони и неожиданно сильно ударил их об  стол. Она
непроизвольно ахнула.
     - Вот. Теперь не забудешь. Когда встретишь своего Берестина,  проживешь
там, сколько  положено, вот в этот день  и час с минутами, не сочти за труд,
сними трубку и позвони. Вот сюда, на этот номер. А я буду здесь ждать. Когда
встретимся, я тебе новые часы подарю.
     Она  судорожно вздохнула  и, закинув руки ему на шею,  коснулась губами
его губ.
     - Давай присядем на дорожку, - сказал он шепотом.
     ...Вышли  во  двор.  В квадрате  стен  метался ветер,  закручивая  снег
десятками беспорядочных смерчей и вихрей. Ирина сама выбрала место, указала,
где стать Левашову, что делать Новикову.
     Олег  сосредоточился, закусил губу и нажал кнопку универсального блока,
того  самого   золотого  портсигара,  из  которого  Ирина  угощала  Новикова
сигаретами на своей  даче. Обоим, и Левашову, и Новикову, показалось, что на
мгновение исчезла сила  тяжести или  они стремительно  провалились,  как это
бывает на скоростных лифтах. Снег стал черным. И все. Ирины больше не было.
     Они вернулись в квартиру. Левашов был лихорадочно возбужден.
     - Слушай,  это гениально.  И так просто. Теперь я  даже не представляю,
что  сделаю. Мой  синхронизатор  -  мура,  каменный  век...  Метод  сгибания
пространства об колено. Теперь-то мы спокойно сможем посмотреть, что это  за
пространство в тот раз приоткрылось и  где оно от нас прячется. Ты знаешь, я
догадался. Это  же  я сел  на  ее  канал, у  нее как раз  в тот  день  связь
прервалась! Я еще удивился, откуда вдруг проскочила такая стабильность поля,
и расход энергии почти нулевой...
     - Помолчи, а? - оборвал его Новиков.
     Он вновь стал у окна, закурил, хотя  во рту и так было горько. Смотреть
во двор, где исчезла Ирина, ему было тяжело, но он смотрел. Он только сейчас
понял, как ему  хотелось, чтобы у  Левашова ничего не вышло и Ирина осталась
здесь.  Что  же, выходит, все-таки  он с  опозданием на десять  лет влюбился
наконец в  эту  несчастную глупую девчонку? Хотя - это бывает. Его же теория
дает объяснение. Да,  были они одной серии, но не было у  них  совпадения по
фазе. Вот только когда эта фаза совпала.
     -  Старик,  что  с  тобой? Гайки отдаются? Брось! Все будет о'кей! Я ее
точно отправил. А хочешь, и тебя следом?
     Левашов  взял со стола едва начатую бутылку с обрюзгшим императором  на
этикетке, подвинул фужеры.
     И  тут,  внезапно и резко, как топор  по натянутому якорному канату, по
нервам ударил телефонный звонок...




3. ГАМБИТ БУБНОВОЙ ДАМЫ



     Вечер удался на  редкость. Не так уж  часто друзьям случалось собраться
втроем, никуда не спеша и ни на что не отвлекаясь.
     Левашов на днях вновь подскочил в  Москву после трех коротких рейсов на
Геную и Риеку, а  у  третьего  из  их  когда-то  неразлучной компании, Сашки
Шульгина, жена сегодня  утром  уехала  на воды,  и  он по этому  случаю  был
раскован и приподнято-весел.
     Олег  привез датское пиво "Тюборг", Андрей  по  случаю  разжился ведром
крупных живых раков, их тщательно сварили со всеми  нужными специями и потом
долго,   истово  хрустели  клешнями,  высасывали  лапки  и  поедали  нежные,
бело-розовые шейки, пахнущие укропом и тмином.
     Много  говорили - как  встарь, ни о чем и  обо всем сразу. И  казалось,
ничего еще не  было и молодость  не  прошла. Даже  Сашка отключился от своих
вечных  проблем  и снова  блистал своеобразным  остроумием, составившим  ему
сомнительную славу еще во время оно.
     Он вообще  был своеобразным  парнем, нынешний старший научный сотрудник
института  судебной  психиатрии. Бросала и  заносила его сложная натура так,
что не расскажешь сразу. То  он в  студенческие еще годы вдруг оказывался  в
академическом   отпуске  и  прибивался  к   эстрадной   студии  сомнительной
репутации,  то,  разочаровавшись в искусстве или в своем месте в  искусстве,
что  точнее,  восстанавливался  в  вузе  и  поражал  наставников  рвением  и
способностями. Вместо аспирантуры  выбрал  по распределению Хабаровск  и три
года гонялся по тайге  за чудом  уцелевшими шаманами, надеясь выведать у них
некие тайны сверхчувственного. И, по слухам, что-то такое  вроде бы выведал.
Возвратившись в Москву, взял себе жену из  театра на Таганке и до сих пор не
мог  найти  из этого  положения разумного выхода. И  много еще всякого с ним
происходило. Хотя теперь он, кажется, остепенился.
     Впрочем, Новиков не обольщался видимым благообразием. Он всегда помнил,
что черного кобеля не отмоешь добела. И ждал...
     Наконец,  с  раками покончили, умыли  руки  и  приступили  к  главному.
Намечена  была на сегодня серьезная игра.  Классика - до утра, по гривеннику
вист.
     Шульгин  распечатал  новую,  специально  для этого  случая  припасенную
колоду,  выбросил  лишние  карты,  со слегка нарочитой сноровкой  старинного
пароходного шулера стасовал, раздали - дело пошло.
     Пулька  сегодня складывалась  на редкость  увлекательно  и  удачно  для
Новикова. Мизера, как им и  положено, ходили парами, какие нужно - игрались,
а  прочие  ловились,  то  и  дело  возникали  комбинации неожиданные  и даже
поразительные, вроде девятерной без трех у Шульгина при  его ходе. Ну и тому
подобные  коллизии, понять,  оценить  и  насладиться  которыми  может только
истинный поклонник игры.
     Попутно  Левашов  продолжал свои многолетние попытки склонить  Шульгина
бросить размеренную и, по  его же словам, исчерпавшую себя жизнь и перейти к
нему  на  танкер судовым врачом. Сашка в  принципе был  не  против, но,  как
всегда, его что-то удерживало. На этот раз - жена.
     -  Есть у  меня  отчетливое ощущение,  что в мое  долгое отсутствие она
обязательно загуляет... - вздохнул он, делая снос.
     -  Если  ей  захочется, она  и так  загуляет. Не  далее, как завтра.  В
Кисловодске, - пожал плечами Новиков.
     - Это  совсем  другое  дело. Здесь  от меня  ничего не зависит, а кроме
того, развлечься на курорте - это даже естественно... Если же я уйду в моря,
ей придется заниматься этим  в домашних условиях, что  аморально. Тем более,
от  меня  же  потребуется  снабжать ее  и  ее  приятелей  деньгами,  чеками,
импортным  барахлом, то есть финансировать грехопадение. Не вижу интереса. И
не  думаю,  что  прелести  дальних странствий  окупают  такой  вот  семейный
расклад...
     Шульгин был, пожалуй, единственный человек, которого Новиков никогда до
конца не  понимал,  невзирая на многолетнюю дружбу. Он не мог с уверенностью
определить, когда Сашка говорит серьезно,  а когда валяет  дурака. И причина
была до  удивления простая.  Не интересуясь  психологией специально, Шульгин
как-то,  от  нечего  делать,  проштудировал  взятый  у  Новикова  трактат  о
логических связях высших порядков, и  эта  отрасль схоластики  настолько его
увлекла, что с тех  пор  он неумеренно ею злоупотреблял. А общеизвестно, что
если один из собеседников умеет строить вторые,  третьи и так далее связи, а
другой об этом его умении знает, то из замкнутого круга антиномий  им уже не
выбраться никогда. Любое предположение становится равно истинным и ложным. И
самым  мучительным было  то,  что  Новиков в  силу навязчивой  идеи  не  мог
избавиться  от потребности разобраться, когда же Сашка говорит  то,  что  на
самом деле думает  или чувствует.  Сейчас, в частности, он  может быть прав,
спасаясь за нравственность своей "кобры" и выдвигая это за причину, мешающую
отправиться в плавание. Но ни один порядочный  человек о своей жене говорить
так  в  обществе  не  станет,  следовательно,  он  валяет  дурака, маскирует
истинную причину  нежелания плавать. Но, зная, что собеседники именно  так и
воспримут его слова,  он  вполне  может позволить  себе  сказать  правду,  в
которую никто  не поверит,  тем самым облегчив  себе душу и  заставив друзей
доискиваться до истинной  причины, не пускающей его в моря. И эти построения
можно продолжать до бесконечности...
     Левашов, к его счастью,  в такие тонкости  не  вдавался, поэтому только
мотнул головой, не отрывая глаз от карты:
     - Ну  и зря.  Бабы все  одно как  пожелают, так и сделают. А  мы  скоро
переходим  на  регулярную японскую линию, и  ты  бы вволю попрактиковался  в
языке. Может, повидал бы наконец живых ниндзя...
     Шульгин не  успел  ничего  ответить. Новиков удачно  разыграл  третьего
валета, взял необходимую  седьмую взятку,  и тут в прихожей мерзко заквакало
устройство,  заменявшее  Левашову дверной звонок. Он  сделал  эту  штуку  от
нечего делать и часто развлекался, наблюдая за реакцией застигнутых врасплох
отвратительными звуками. Были случаи,  когда чересчур впечатлительные гости,
особенно   женского   пола,  навсегда   после   этого   прекращали   с   ним
дипломатические отношения.
     - Кого  это  там  принесло? - пробурчал  Левашов.  - У нас все  дома...
Открой, - кивнул он Новикову, ближе всех сидевшему к двери в прихожую, - а я
пока раздам..
     Андрей записал себе законную четверку и пошел открывать.
     За  порогом стояли двое  мужчин, прилично,  даже респектабельно одетых.
Один - лет  пятидесяти,  плотный, коренастый, очень похожий  на  Баниониса в
"Мертвом сезоне", второй,  что  помоложе, больше  напоминал Лапового. Андрей
сразу  отметил  это странное  двойное  сходство,  раньше даже, чем  произнес
отразивший его недоумение вопрос:
     - Чем обязаны?
     Младший сделал шаг вперед, как бы стараясь оттеснить Новикова и войти в
прихожую, но Андрей инстинктивно заслонил ему путь и повторил вопрос, но уже
в более простой форме.
     Тогда  вперед выдвинулся старший  и, делая любезную  улыбку, отчетливо,
как диктор телевидения, произнес:
     - Простите, пожалуйста, здесь проживает Седова Ирина Владимировна?
     Новиков обычно играл в преферанс, а не в покер, но лицом, тем не менее,
владеть умел. В долю секунды он,  как водитель в аварийной ситуации, осознал
и оценил обстановку.
     - Как  вы сказали?  Седова?  Вроде  есть  что-то такое... - И крикнул в
глубину  квартиры: -  Олег! Тут твоей соседкой  интересуются...  -  А  когда
появился Левашов с  картами в  руках, торопясь его предупредить, повторил: -
Вот ребята твою соседку спрашивают. Она же Седова, да?
     Левашов,  привыкший  на  лету подхватывать предложенные обстоятельства,
подыграл точно.
     - Есть такая. Седова.  Вон в той комнате живет. Подселили, чтоб их, а я
себе думал комнату оттяпать...
     Посетители словно бы растерялись.
     - А она дома? Можно ее увидеть? -  И  снова попробовали  мимо  Новикова
проникнуть в квартиру.
     - Не, ребята, - ответил Олег, становясь рядом с Новиковым. - Нету ее. С
утра умелась. А куда - она не докладывает...
     Гости растерялись еще больше, стали  переглядываться, молодой  зачем-то
полез в карман, потом, словно спохватившись, вытащил руку.
     -  Она какая  из  себя?  Высокая, лет  двадцати  семи, красивая светлая
шатенка, правильно? - спросил старший.
     -  Правильно, правильно,  только нету  ее,  я  же  сказал.  Может,  что
передать?
     - Нет, спасибо, не надо. Мы лучше позже зайдем...
     - А куда позже, первый час, - показал часы Новиков. -  Она уже где-то в
другом  месте  ночует, - и усмехнулся соответственно. - Если завтра  только,
после работы...
     - А где она работает?
     - А кто ж ее  знает?  Мы с ней и не разговариваем почти. Гордая... Так,
поздороваемся, если на кухне встретимся, и все. По науке где-то трудится.  А
может, вовсе  и не по науке, может, официанткой  в "Национале"... Дома редко
ночует. Ладно, ребята, если у вас все - привет. А то дела стоят... - Левашов
показал карты и подмигнул.
     Новиков развел руками и невежливо захлопнул дверь.
     Секунду или больше друзья молча смотрели друг на друга.
     - Ходят...  хрен их носит... - громко и зло  сказал Новиков, в надежде,
что  за дверью его услышат.  -  То грузины, теперь еще эти... - и  медленно,
разборчиво выругался.
     - А тебе что? Пошли они все... - Левашов взял его за рукав и  потянул в
комнату.
     - С кем вы там зацепились? - начал  Шульгин,  но, увидев лицо Новикова,
замолчал.
     Левашов повернул регулятор громкости  магнитофона, резко прибавив звук,
перенес  одну из  колонок  на  подоконник  и прислонил диффузором  к стеклу.
Вторую  направили  в сторону двери, стол же оказался как раз между ними. Эти
меры  безопасности,  широко  освещенные  в   соответствующей  художественной
литературе, вполне  могли  оказаться или  ненужными,  или  бесполезными,  но
ничего другого  в голову  ему не пришло. А  даже ненадежные предосторожности
все равно лучше никаких.
     Шульгин,  с  интересом  наблюдая   за   манипуляциями   Левашова,  ждал
продолжения.
     Новиков взял у него из рук сигарету, несколько раз глубоко затянулся.
     - Беня, - сказал он тихо, возвращая сигарету, - Беня, мине сдается, что
у нас горит сажа...
     Он говорил  это,  а  думал сразу о  многих  вещах одновременно.  О том,
например,  что  особенно и не  удивлен,  сказал же  он когда-то  Ирине,  что
"наверху" могут не одобрить ее поведения. И о том, что судьба, или рок,  или
предназначение, или нечто их заменяющее наверняка существует,  иначе  отчего
же именно сегодня  - не раньше и не позже! - он оказался  здесь? И как раз в
той  компании,  которая  единственно  и  подходит  для  всего,   что  теперь
предстоит.  И что нужно все объяснить  ребятам,  причем так,  чтобы "гости",
даже если  и слышат их сейчас,  ничего не  поняли  и не  заподозрили.  И как
вообще   использовать   те   несколько   часов,   которые  еще  есть   в  их
распоряжении...
     Он повернулся к Левашову и сказал:
     - Твоя сдача, так и раздавай. - И пока Олег бросал  карты, словно между
прочим  обратился  к Шульгину: - Что-то я давно ничего интересного не читал.
То ли дело раньше книжки попадались... Помнишь, про философа греческого...
     Шульгин кивнул.
     - Вариант "Никомед", что ли?
     - Вот-вот. "Одиссей покидает Итаку" и тому подобное...
     Новиков  имел в виду  бесконечный авантюрный роман, который  он писал в
студенческие годы, единственными благодарными читателями которого  как раз и
были   Левашов  и  Шульгин.   Роман,   возможно,   и  не  отличался  особыми
художественными   достоинствами,  но   был  переполнен  самыми  невероятными
приключениями, погонями, побегами и преследованиями,  большая  часть которых
происходила в городе, сильно  напоминающем  Москву.  Герои тоже  походили на
автора и его читателей, да вдобавок каждое сюжетное хитросплетение, маршруты
головоломных  погонь друзьями подробно  разбирались и обсуждались на предмет
их правдоподобия и  практической  исполнимости, порой  даже проигрывались на
местности,  если   возникали  сомнения.   Роман   этот  служил  им  неплохим
развлечением. И теперь Андрею достаточно было назвать  соответствующую главу
или ситуацию, остальное в пояснениях не нуждалось.
     Само же название романа и его  глав проистекало из тогдашнего увлечения
друзей античной историей и философией.
     Левашов закончил  сдавать, и Новиков, как ни в  чем  не бывало, взял со
стола свои карты, развернул их привычным веером.
     - Раз собрались, так надо играть. Вот... - Он выбросил на стол бубновую
даму.  - С  ней все  понятно? Как следует  из правил,  дама  бьется, своя  и
чужая... - и  положил  рядом с ней  короля и валета, со значением показав их
друзьям.
     - Тут уж ничего не поделаешь, правила. И выход, я понимаю, один...
     -  Если  правила   не  устраивают,  их  надо  менять,  так?  -   лениво
поинтересовался  Шульгин,  хотя  в  глазах  у  него  уже посверкивали  искры
разгорающегося азарта.
     - Иногда за это бьют подсвечниками... - вставил Левашов.
     -  Трус в карты не играет. Поэтому главный вопрос  - на что именно  эти
правила стоит поменять?
     -   Лично  мне  всегда  импонировали  шахматы,  -  сказал  Новиков.   -
Возвышенная, спокойная игра,  все  чинно, благородно... Особенно одна штука.
Гамбит называется.
     Левашов усмехнулся, встал из-за стола, словно  в сомнении,  выглянул  в
прихожую, потом вернулся.
     - Это  изящно. И может  сработать.  Но  пульку надо закончить до  утра.
Завтра  некогда будет. У меня по программе пикничок намечается. Натурально -
на обочине. На правой. Не доезжая известной дачи. Так что желающих приглашаю
поучаствовать...  - Левашов тоже  увлекся  импровизацией,  стараясь говорить
так,  чтобы друзьям все было  ясно,  а для любого постороннего слова звучали
вполне обыденно.
     - Обязательно, - кивнул Шульгин. - Женщины за нами, техника ваша...
     -  Тогда  я  лучше  прямо  сейчас домой  пойду.  Потом  доиграем. Спать
хочется... - сказал  Новиков. Вытащил  из кармана ключ  от своей  квартиры и
протянул Левашову. Отдал  и  показал три  пальца. Левашов глянул  на часы  и
кивнул. Потом взял со стола пачку сигарет. Покачал ее на ладони.
     -  Не зря я  всю  жизнь не любил курящих женщин. Вечно с ними через это
всякая мура происходит...
     Новиков понял,  что он имеет в  виду  универсальный блок Ирины, в  виде
портсигара, который так и остался у Левашова после  той февральской ночи.  И
что  Олег  считает, будто  по  этому блоку, очевидно,  излучающему  какой-то
сигнал, пришельцы и вышли на квартиру именно Левашова. Действительно, ничего
другого  придумать было  нельзя. И  поняв  это, Новиков обрадовался, Значит,
логика пришельцев хотя бы в первом приближении поддается анализу. И еще - их
технический  уровень, судя  по этому, отнюдь не сверхъестественен.  Неважно,
каков  принцип,  но  эффект  сопоставим  с  земными  аналогами.  Примитивная
пеленгация. По-другому Ирину найти они не могут.
     "Пока  не  могут",  -  уточнил  он  свою мысль.  Не  застав  ее  здесь,
убедившись, что  пеленгация подвела, они  даже чисто человеческими способами
за несколько дней могут пройти по всей цепочке ее биографии и выяснить все -
и  нынешнюю  фамилию,  и  адрес.  Так  что  времени практически  нет. Дебют,
миттельшпиль, эндшпиль - играть надо все сразу, и все в цейтноте.
     - Если б  та дама вовремя  не  бросила курить, было б еще хуже, - подал
вдруг голос о чем-то своем задумавшийся  Шульгин, не отрывая  глаз  от листа
бумаги,  на  котором  он уже  несколько  минут  выписывал  колонки  двух-  и
трехзначных чисел.
     - Тогда вообще говорить было бы не о чем... - пожал плечами Левашов.
     - Хватит,  ребята,  - подвел  черту Новиков.  -  Оставим сослагательное
наклонение до спокойных времен. "Одиссею действительно пора покидать Итаку".
     Это была условная  фраза из его романа,  после  которой там  начинались
самые захватывающие события.
     Андрей  сунул  в  нагрудный  карман  пачку сигарет,  похлопал  себя  по
карманам, проверяя, на месте ли  спички,  и пошел  к двери,  считая, что все
сказано. Но Шульгин не был  бы сам собой,  если бы и  тут не ввернул одну из
своих двусмысленностей.
     - Пусть только Одиссей будет повнимательнее, а  то  как  бы Пенелопа не
оказалась Цирцеей.
     - Я всегда говорил, что с классикой у тебя слабо.  Пенелопа осталась на
месте, Одиссей поехал спасать Елену. А это две большие разницы...
     - Ну-ну,  тебе виднее...  - Шульгин изобразил на лице  усмешку  в стиле
Арамиса, с  которым одно время себя отождествлял. - Только с этими... дамами
всегда есть шанс ошибиться.
     Андрей промолчал, вскинул к плечу сжатый кулак и вышел.
     Он прошел  через пустынный и темный двор.  Ветер  шумел в кронах  тесно
обступивших дорожку  старых  берез,  ветви  раскачивались перед единственным
горящим фонарем, и по асфальту метались изломанные тени. Никого не встретив,
Андрей пересек проспект  и почти вбежал в приземистую шайбу станции метро. В
вестибюле  и  на эскалаторе  было пусто, снизу по шахте тянул  ровный  поток
пахнущего резиной  воздуха. "Тот час,  когда в метро закроют  переходы..." -
сказал он вслух и,  прыгая через три ступеньки,  побежал по слишком медленно
ползущему эскалатору.
     ...Минут через десять после ухода Новикова из квартиры  вышел  Шульгин.
Только  он  пошел  не  вниз  по  лестнице, а  вверх.  Поднялся на  последнюю
площадку, взятым у Левашова  ключом открыл чердак и,  подсвечивая фонариком,
долго шел по хрустящему  шлаку среди стропил, подпорных  столбов, дымоходов,
оставшихся от времен печного отопления, каких-то ящиков, измазанных известью
бочек, обломков  мебели и прочего хлама, скопившегося чуть ли не с довоенных
времен.  По  крайней  мере, четверть века  назад, когда  они играли здесь  в
героев  "Тарантула",  все на этом  чердаке было  так же.  Он  пересек  почти
бесконечную  в  темноте длину  дома,  с трудом  отжал щеколду  заржавленного
замка, открыл толстую дверь и очутился в первом, выходящем совсем  на другую
улицу подъезде.
     Специально  припасенной тряпкой он обмахнул  пыльные  туфли и не  спеша
пошел вниз, чтобы на углу поймать такси.


     ...Улица была  узкая, запущенная, словно бы  и не столичная совсем. Под
ногами  тускло  отсвечивала брусчатка мостовой, поблескивали изогнутые плети
трамвайных рельсов.  Вдали, между крышами, косо висел узкий  серп  растущего
месяца. Ободранные  и  грязные фасады домов  начала  века  в ночной  темноте
приобрели даже некоторое мрачное величие. Насколько доставал взгляд, никаких
признаков жизни не замечалось  в их многоэтажных громадах,  и лишь одно окно
слабо  светилось  на третьем этаже  в середине  квартала.  Невольно хотелось
узнать: кто там живет, отчего не спит, что делает при едва светящейся лампе,
а может, и при свечах? При взгляде на такое окно тянет на размышления.
     Новиков остановился  на перекрестке. Влево  и  вправо тянулся еще более
узкий и глухой переулок. "Не Москва, а прямо тебе трущобы старого Чикаго..."
-  подумал  Андрей.  Его вдруг  охватило чувство  необыкновенной  остроты  и
реальности  существования.  Пронзительное  до  озноба.  Чувство,  которое  у
большинства   горожан   давно   и   окончательно   задавлено   стремительной
монотонностью  городской  беспросветной  жизни, когда  годы  мелькают так же
быстро, как недели, и нет ни времени, ни повода "остановиться, оглянуться".
     Ведь это именно он, Андрей Новиков, стоит здесь и сейчас. Он жив, полон
сил, он чувствует  и мыслит. Есть только  он, и это мгновение  настоящего...
Именно с ним и сейчас все это происходит  - то, чего никогда еще и ни  с кем
не  случалось.  Он задумал  и проводит немыслимую  для  нормального человека
операцию, начал  и ведет  борьбу против целой суперцивилизации и, что  самое
смешное, твердо намерен выиграть. Пусть  там дальше  что угодно случится, но
этого вот длящегося  мгновения, ради которого, наверное, и стоит жить, никто
у него не отнимет.
     Подобные вспышки удесятеренного ощущения  жизни  и  самого  себя бывают
почти  у каждого человека, хотя и вызываются разными причинами. У одного это
тихое шуршание опадающих листьев в березовой  роще,  у  другого дым  углей и
запах шашлыка на берегу озера Рица,  третий вообще постигает, что и он  жил,
только на смертном одре.
     Из подворотни раздался тихий свист  и вернул  Новикова к прозе текущего
момента.  Андрей  шагнул в  темноту,  густую и липкую, как  тот  запах,  что
заполнял двор и которого он раньше будто и не замечал.
     У стены Шульгин курил в кулак, короткие алые вспышки высвечивали только
усы и часть подбородка.
     - Ну? - спросил Новиков.
     - Все  чисто, - суфлерским шепотом ответил Шульгин. - Только  не дурака
ли мы валяем? Разыгрались... Ни хрена за нами никто не следит.
     - Ничего... Не пренебрегай. Осторожность  еще  никого не  подводила.  И
шансов у нас не так много, чтобы разбрасываться...
     -  Ага. А  они сидят  щас  в  тепле  и  уюте  и  наблюдают за  нами  по
стереофоническому экрану... Во, думают, дураки.
     - И это возможно. Но вряд ли... Да и при этом  раскладе мы их все равно
обдурим. Это я специально для  них говорю, чтоб подзавелись, если слышат. Им
еще азартнее будет угадывать, что же мы для них приготовили...
     - Само собой... А все же мандражно чуток, а?
     -  Я  пока держусь,  со  мной  это  после  дела  начнется...  - Новиков
торопливо дотянул сигарету до фильтра и чуть было тут же не зажег вторую, но
воздержался,  чтоб  не давать нервам воли. - Пойду я, Саш. Ты меня доведи до
места, а потом езжай...
     Очень  редко за последнее  время  им удавалось ощутить состояние такого
полного психологического контакта.  Давно привычной  стала манера постоянной
иронии по отношению  к чему  угодно, почти бессознательного ухода от  любого
проявления подлинно  серьезных и  искренних чувств.  Пришло это еще  с конца
шестидесятых,  когда в  их кругах стало обычным доказывать друг другу: нет и
не может  быть в этой жизни проблем,  заслуживающих того, чтобы терять из-за
них  присутствие  духа  и  особого  рода  скептический  оптимизм.  В  полном
соответствии  с  заветами  Марка  Аврелия,  императора-стоика.  "Не  теряйте
мужества, худшее впереди..."
     А сейчас  вдруг оба одновременно почувствовали,  что не надо, не  стоит
хотя бы сейчас продолжать эту пережившую  свое время игру. Все  же  привычка
взяла верх, Андрей сдержался, слегка толкнул Сашку кулаком в  плечо и  вышел
из подворотни.
     С улицы  Гиляровского он свернул в Самарский переулок. На углу  темнела
телефонная будка с выбитыми стеклами.  Трубка, к  счастью, была на  месте, и
Андрей на ощупь  набрал  номер.  Светящиеся стрелки "Штурманских" показывали
четверть третьего, и ждать, пока на той стороне проснутся, пришлось довольно
долго.
     Наконец монета провалилась внутрь, и сонный голос Берестина ответил:
     - Слушаю...
     -  Десантник, это  я.  Ничему не  удивляйся,  ничего  не переспрашивай,
соображай быстро и отвечай только "да" или "нет". Ирина у тебя или дома?
     Берестин в трубке сразу вскипел:
     - Слушай, какого черта?
     - Стоп! Без эмоций? Да, нет?
     - Наверное, дома, но...
     - Стоп! Слушай... - Новиков надеялся, что если даже пришельцы наблюдают
за ним, они не сумеют сразу включиться в линию, определить, кому он звонит и
где установлен аппарат собеседника. - Кое-что случилось.  Твою знакомую ищут
земляки. Бегом к  ней, передай мои слова, заводите мотор и вперед. Запоминай
маршрут:  до  агитатора, горлана,  главаря,  там разворот, и гони  к площади
того, что  было  много лет назад 18 марта  в  городе с железной  башней. Там
осмотрись и медленно езжай вдоль рельсов туда, где высаживал  Ирину  у  дома
подруги.   По  твоим  мемуарам.  На  углу  там  гастроном,  притормозишь  на
секунду... По пути оглядывайся...
     - Ты что, перебрал? - раздраженно-растерянно спросил вдали Берестин.
     - Встретимся - подышу. Если понял и запомнил - вперед! И учти: на все -
ровно час...
     - Туда и быстрее можно...
     - Слушай! -  вскипел  Новиков. - Быстрее  всего мне  было  самому к ней
прийти и тебя не  тревожить...  Значит  надо, раз говорю.  Вперед! - И  хотя
Берестин что-то еще хотел сказать или спросить, Андрей нажал на рычаг.
     Примитивный, конечно, код, но кто не знает Москву, как Берестин, ничего
не поймет, или не сразу и не все...
     Вдоль  бесконечной  ограды парка Андрей обошел  по кругу  Дом Советской
Армии, быстрым шагом пересек длинную пустую  аллею, свернул на улицу Дурова.
Здесь, в  густой  тени зарослей жасмина, ему была  известна укромная,  хитро
расположенная скамейка,  куда  он  - в то еще  время - приходил со знакомыми
девушками. Надежно прикрытый тыл и  отличный обзор всех  возможных подходов.
Он сел и, наконец, позволил себе расслабиться.
     Было тревожно  и одновременно весело. Такое ощущение посещало его время
от времени. Последний раз, например,  - в сельве,  когда он остался один  на
дороге у джипа, а совсем неподалеку сухо  потрескивали  короткими  очередями
АКМ, а в ответ им отрывисто и хлестко били самозарядки Гаранда.
     Он  сделал  все,  что в  этих обстоятельствах  можно  было  придумать и
сделать за столь короткое время. Если этого достаточно, можно играть дальше.
Если  же  пришельцы умнее  или технически  оснащеннее,  чем он предполагает,
тогда, конечно, дело другое. Наверх вы, товарищи, все по местам... Но думать
об этом пока не стоит.
     Тишина стояла просто поразительная. Впрочем, район здесь тихий, машин и
днем немного,  а  уж  сейчас...  Поэтому  треск  промчавшегося  вдоль  улицы
тяжелого мотоцикла заставил  его вздрогнуть.  Он посмотрел на часы. Пожалуй,
пора. Как раз дойти не спеша...


     Ирина спала плохо. С  вечера  ее томила  беспричинная  тоска,  тревога,
беспокойство.  Неоформленная потребность  куда-то  пойти, что-то  немедленно
сделать... Временами эта тяга становилась  почти непреодолимой. Внутри будто
дрожала натянутая до предела струна.  Ей хватило выдержки и  здравомыслия не
поддаться  странному  состоянию, которое было для нее абсолютно непривычным,
но этому не было сил удивиться. Она заставила себя лечь и даже задремать, но
и во сне  успокоения не  наступило.  Вначале мелькали отрывочные, бессвязные
картины и образы, а потом ей приснился сон.
     Она идет по вечерней улице. Торопится, потому что опаздывает в кино, на
фильм, который надо  обязательно увидеть. Почти вбегает в  пустой вестибюль.
Билетерша машет рукой, показывает на часы.  Ирина знает  этот  кинотеатр. Из
фойе  в зал нужно пройти по изогнутому  дугой коридору. И она сначала быстро
идет, а потом и бежит. И вдруг  с нарастающим ужасом  замечает, что  коридор
все удлиняется и удлиняется, пол становится  все  более  наклонным, медленно
гаснут бра по стенам, а впереди  начинает клубиться  черный,  все  густеющий
туман.  Ее  накрывает  волна  ледяного озноба. Ирина поворачивается и  бежит
обратно. У нее  подламывается каблук, она сбрасывает  туфли и бежит босиком.
Стены впереди начинают сдвигаться. Но все же  она успевает, обдирая плечи, в
узкую  щель  выскочить  наружу. И  тут  ей  наперерез  бросается  билетерша.
Раскинув  руки,  будто  панночка из  "Вия", старается  поймать  Ирину.  Лицо
старухи страшно и непрерывно меняется.
     Ирина  просыпается с отчаянным криком. Сердце колотится так, что от его
ударов вздрагивает все тело. И не проходит ощущение ледяного озноба.
     Включив свет, Ирина долго лежала, глядя в потолок. Мысль  о том,  чтобы
вновь  попытаться  заснуть,   она  сразу   отогнала.  Если  снова  приснится
что-нибудь подобное...
     И в это время на столике тихо загудел телефон.
     Ох, эти ночные внезапные  звонки!  Бывает, что от  них  сгорает  больше
нервных клеток, чем у летчика-штурмовика при заходе на цель...
     Голос Алексея, недовольный и  вместе  с тем  растерянный, вибрировал  в
трубке.
     - Только что звонил твой приятель...
     - Что? Что он сказал?
     - Говорит, встретился с твоими земляками. Чтобы я срочно бежал к тебе и
мы ехали...
     -  Все!  Ничего  не  говори! Выходи на  улицу, я  минут  через двадцать
подъеду. Жди на углу на квартал ниже дома... - Она бросила трубку.
     Вот и  случилось.  Она сразу  поняла  смысл слов  Новикова  и  все  его
предосторожности.  Андрей, как всегда, действует быстро и единственно верным
в его положении способом. Только непонятно, почему они пришли к нему.
     Ирина торопливо оделась. На пороге, уже выходя из квартиры, оглянулась.
Придется ли  вернуться сюда  еще раз? Или она уходит  навсегда? Сейчас Ирина
особенно отчетливо осознала свою принадлежность к миру людей и почувствовала
мучительный,  пульсирующий  и  поющий, как зубная боль, страх  при  мысли  о
встрече со своими коллегами и соотечественниками.
     Торопясь  и  нервничая,  Ирина открыла  гараж,  завела двигатель  и, не
прогревая его, чего обычно не допускала, выехала на улицу.
     Теперь  прояснилась и причина непонятного состояния и  ночного кошмара.
Очевидно, явившись к  Андрею и не обнаружив там ее (как, интересно, он сумел
от них вырваться?), гости,  а точнее - агенты  неизвестной ей службы, начали
ее искать.
     Ирина понятия не имела об аппаратуре, которую они  могли в  этом поиске
использовать.  Она вообще знала о назначении, организации, методах работы  и
техническом  оснащении  своих старших  коллег  гораздо меньше,  чем  рядовая
землянка ее  лет знает  о  таких учреждениях,  как  ЦРУ,  АНБ, БНД, Моссад и
прочее. Здесь выходят десятки и  сотни книг,  фильмов, статей, отражающих их
деятельность - с той или иной степенью достоверности. Там же - ничего. Мрак,
туман, молчание и тайна...
     Но исходя из общего представления об уровне развития техники, она могла
вообразить, как  поисковый луч, настроенный по ее характеристикам, кружит по
городу, пытаясь ее зацепить. И самые первые,  на пределе дальности, контакты
уже оказали такое  воздействие на ее  психику  и нервы.  И  как хорошо,  что
Новиков, даже не зная сути дела,  опять пришел к ней  на помощь, потому что,
нащупав ее,  локатор  стал  бы автоматически подстраиваться,  и  очень скоро
возросшая интенсивность воздействия  полностью подавила ее индивидуальность,
она пошла бы по лучу, как те крысы на звук дудочки...
     Теперь же,  предупрежденная,  она сумела заблокировать свое подсознание
от волнового воздействия.
     Ей стало легче, но тут же она подумала, что ничего эта маленькая победа
в  принципе не  меняет,  все равно  они  ее найдут, и  Новиков ей  ничем  не
поможет,  потому что против профессионалов из  ее мира  он, каким бы ни  был
надежным парнем и верным другом, не более чем ребенок детсадовского возраста
против рейнджеров.
     И  все  же  она  ехала туда,  где  ждал  ее Андрей. Больше в целом мире
рассчитывать все равно было не на кого.


     ...Тихая  теплая  ночь,  одинокая  неспешная дорога  по  старым  кривым
переулкам,  огонек сигареты,  вкус и  запах  табачного  дыма  успокоили  его
настолько, что Андрей смог наконец рассуждать  спокойно и почти отстраненно,
анализируя происходящее,  как чисто  логическую задачу. Сценарий сомнения не
вызывал,  и  он  был  почти уверен, что  сумеет его  выполнить. А вот другая
сторона проблемы внимания заслуживала.
     Зачем? - вот вопрос.  Хорошо,  что ни Сашка, ни  Олег сразу об этом  не
спросили. Он ведь и сам этого до конца не знает.  Там, у Левашова, он просто
подавил друзей  своим  напором и решительностью, сразу  переведя  проблему в
сферу практической  реализации. По известному, хотя  и не  нашему  принципу:
сначала стреляй, потом думай.
     А думать-то все равно надо.
     Неужели  им  руководит  действительно   чистый   альтруизм,  и  он,  не
колеблясь,  рискует  жизнью - своей и своих друзей,  только ради того, чтобы
попытаться  помешать выяснению отношений  между  существами,  глубоко  людям
чуждыми, посторонними  и, может, даже и негуманоидами? Какое право он вообще
имеет на вмешательство в чужие дела?
     Впрочем,  это  не  из  той  оперы вопрос. Вмешиваться  во  что  угодно,
рисковать своей и  чужой жизнью можно и нужно, но  - ради высших  ценностей.
Долг, присяга,  честь и так далее...  Честь? Он же именно  об этом говорил в
свое  время  Ирине. И давал  слово. Допустим. Но это опять только его личная
проблема. И ведь, самое смешное,  что в реальном общечеловеческом  мире этой
проблемы просто нет,  потому что ее не может и не должно быть. Признано, что
контакты  с пришельцами будут совсем не такими, и не таким  людям доверят их
осуществлять. Соответствующую  литературу читать надо.  А  он, некий Новиков
А., если  ему больше нечем заняться,  играл бы  в свой преферанс, не лез бы,
куда не просят...
     Андрей, как ему показалось, уловил некую  нить. Вот-вот:  не  просят. А
кто его должен  просить? Если ждать, когда кто-то где-то сначала задумается,
потом  сообразит,  согласует, с кем положено, и лишь потом,  в установленном
порядке, кого нужно попросит... Но как  тогда быть с формулой: "Если  не ты,
то кто?  Если  не сейчас,  то когда?" Да  и в  конце концов, будь  на  месте
пришельцев просто граждане иностранного  государства, собравшиеся  причинить
вред  лицу, попросившему  у  нас  политического  убежища, и то  их  действия
подлежали  бы пресечению. А уж в данном случае - тем более. И кстати, друзья
его среагировали  именно так. Это он  сгоряча  вообразил, что они слепо  ему
подчинились, а они ведь тоже сразу суть вычленили.
     Новиков улыбнулся невольно. В общем, еще раз подтверждается, что всякое
первое побуждение обычно бывает благородным.
     Он вышел  на площадь перед Рижским вокзалом. Несмотря на  позднюю ночь,
людей было порядочно. Войдя  внутрь,  Новиков, ожидая условленного  времени,
покрутился среди встречающих и отъезжающих, попил теплой воды из фонтанчика,
на  секунду задержался у зеркала в туалете. Нет,  вид вполне уверенный, губы
не трясутся. А что, собственно, рефлексировать? Выбора нет и не было. "Жизнь
принуждает человека ко многим добровольным действиям", - вспомнил он.
     Из  глубокой  тени  за  выступом  стены  Новиков  увидел   подъезжающую
"семерку" со знакомым номером и, не дожидаясь, пока  она остановится, нырнул
в переднюю дверцу. Ирина, сидевшая за рулем, повернула к  нему бледное лицо.
Глаз видно  не было, но Андрей ощутил ее тревогу, страх, немой вопрос. Такой
он ее еще  не видел. И от этого сразу стал  собранным, ироничным, не знающим
сомнений - каким она его и знала.
     - Привет! Молодцы, подъехали четко.  Что значит десантная выучка! -  он
обернулся,  кивнул Берестину.  - А теперь по  газам,  Ира,  и  -  вперед  за
орденами...
     Ирина придавила акселератор.
     - Что случилось? Теперь ты сообщишь, надеюсь? - спросил Берестин.
     Новиков подробно рассказал обо всем. Берестин заговорил первым.
     - Это похоже на правду, Ира?
     Она не успела ответить.
     Машина выскочила на перекресток, и Новиков, не успев даже понять, в чем
дело, отчаянно выкрикнул "Стой!" и изо всех сил  вдавил  правую ногу  в пол,
словно сам сидел за рулем. Ирина среагировала одновременно, или, пожалуй, на
полсекунды раньше, вывернув руль влево и резко  затормозила. И тут же на них
обрушилось что-то черное,  громадное, бесформенное. Удар, лязг, звон, машину
поволокло боком - и все кончилось. По улице, стремительно удаляясь, уносился
в темноте грузовик без огней, вроде бы ЗИЛ-130.
     Новиков   и   Берестин   выскочили  одновременно.   "Семерка"   стояла,
развернутая  почти  на 180 градусов - и удивительно  целая. Только смят  был
угол правого крыла да дребезжала сорванная облицовка фары... И все...
     Ирина тоже выбралась из-за руля.
     - Все целы? - севшим голосом спросила она.
     - Все. Давай отъезжать, а то еще ненужные зрители появятся...
     Произошел  невероятный  случай  - одновременно  с  ними на  перекресток
вылетел идущий  без света на огромной скорости  грузовик,  кто  там сидел за
рулем:  пьяный, сумасшедший  или  угонщик  - неизвестно, и не  хватило  доли
секунды  и  метра расстояния,  чтобы  их  автомобиль,  смятый,  как бумажная
салфетка, влепило в стену ближайшего дома.
     Дальше машину повел Берестин.
     - Это не похоже на ответный ход твоих коллег?  - спросил Андрей,  когда
они выехали из путаницы темных переулков на Новокировский проспект.
     - Нет. Думаю, исключено. Зачем им это?
     - А если  они  все  время  за нами наблюдали, поняли,  что ты полностью
изменила святому делу, и решили поступить по всей строгости...
     - Нет, -  вновь возразила Ирина. -  Если ты  все рассказал  верно,  они
прибыли совсем  недавно, нашли  по пеленгу квартиру, удивились, что меня там
нет, ведь я, по правилам, не должна расставаться с блоком. И сейчас они меня
ищут другими способами: по резонансным  частотам биотоков. Но тут у них тоже
не получится. В Москве сильный естественный фон, да и я умею защищаться... А
таких  видеодетекторов,  чтобы  найти   незнакомый  объект  без   селекторов
информации, без корректировки полей, без подключения  к местным компьютерным
сетям,  просто  быть не может. Такую  аппаратуру нужно  собирать  из  земных
деталей  и элементов, согласовывать с  характеристиками здешних информполей,
долго настраивать и регулировать по эталонам... Это нереально... Я потратила
на это больше года, в благоприятных условиях...
     - Но ты по себе судишь, а они ведь могут иметь другое оснащение.
     - Нет,  - в третий раз  сказала Ирина. -  Ты никак  не  поймешь. Судишь
по-земному. А там все иначе...  Прогресса в нашем смысле (Новиков с радостью
отметил это  машинальное "в нашем") там давно уже нет. И ничего такого, чего
не знала бы я, за  прошедшее время там придумать просто не  могли. Представь
себя  в середине  прошлого века.  Ты  же  мог гарантировать,  что  при любой
ситуации никакой гениальный ученый телевизор собрать бы не сумел. Так и там.
Все  что нужно и  можно  - давно изобретено. По-моему, у них  лет тысячу уже
ничего не менялось...
     - Ох и тоска, наверное, - сказал Берестин.
     - Совсем нет, - как-то слишком горячо возразила Ирина. - В древнем Риме
или Афинах  на  скуку,  по-моему,  никто  не  жаловался,  хотя  технического
прогресса и там не было. Скорее, здешняя ситуация больше раздражает - ничего
постоянного. Что пять лет назад было новинкой - сегодня ненужная рухлядь, за
время активной жизни раз десять надо переучиваться...
     - Короче, ты утверждаешь -  случайность, -  перебил ее Новиков. - может
быть, но если случайности такие, я отношусь к ним настороженно.
     -  Привыкай. После того, что  мы с вами успели сотворить со временем, я
уже ни  за  что не  поручусь.  С нами может  случиться  все,  что  угодно. И
жаловаться будет некому...
     - Отчего же  обязательно - жаловаться?  Вот Алексею  вообще  жаловаться
грех...  -  машинально  съязвил Новиков,  имея в виду не  только историю  со
спортлото, но и всю его эпопею.
     - Может,  о чем  другом  поговоришь?  - резче, чем следовало, отозвался
Берестин. - Скажи лучше, куда ехать...
     Ему было неприятно  присутствовать при разговорах  Новикова с Ириной, в
эти моменты она  очень  менялась, становилась непохожей  на себя, и его  это
злило,  хотя,  как  человек  воспитанный,  он  всячески  старался  этого  не
показать. Не говоря  даже о разнице  между  четырьмя  месяцами  знакомства и
десятью годами дружбы, главную роль в их разном отношении к Ирине играло то,
что  для  Берестина она была  представительницей высшего разума,  которую он
полюбил, для  Новикова  же  - старинной,  с юности подружкой,  которая через
много лет попала в какую-то  глупую  историю с пришельцами. Ни Ирина, ни тем
более  Новиков  не  посвящали Берестина в  тонкости своих отношений.  Старый
знакомый,   который   помог   Ирине   исправить   последствия  берестинского
опрометчивого поступка - и все.
     Вот и  сейчас  Берестин почувствовал  острый укол  ревности. Он написал
свои записки отнюдь не для опубликования, и презентовал их Ирине,  чтобы она
лучше  поняла  его к ней  отношение.  А она,  получается,  давала их  читать
Новикову. Это было как измена, насмешка над его доверием и откровенностью. И
так их с Ириной отношения складываются  трудно  и странно. Поначалу она дала
понять, что готова пойти ему навстречу, и вдруг все изменилось, стало зыбким
и  неопределенным.  Они  по-прежнему  часто  встречались,  проводили  вместе
вечера, но - не более. Любая  его попытка форсировать события, привести дело
к  логическому  развитию и  соответствующему результату, вплоть до  свадьбы,
наталкивалась  на неявное, но твердое сопротивление. А тут еще этот  Новиков
возникает  то  и  дело, со  всей  его  раздражающей  манерой  иронизировать,
затевать споры...
     Промелькнули  за  окнами  фермы  Крымского  моста,  и Берестин  вовремя
свернул налево, хоть и был здесь всего два раза.


     ...Андрей успел сварить кофе, поставил, для успокоения нервов,  кассету
с записями Гершвина, и тут появился Шульгин. Минут через пятнадцать пришел и
Левашов.
     - Все чисто, босс, - доложил Шульгин, продолжая то ли валять дурака, то
ли настраиваясь на предстоящую роль.
     -  Молодец. Хвалю. Можешь себя за это стимулировать... - Новиков кивнул
в  сторону  спрятанного среди книжных полок, но  хорошо известного  Шульгину
бара. - У тебя как? - повернулся Андрей к Левашову.
     - Нормально. Никаких шевелений  в районе объекта.  А  мои замки они без
динамита до утра не вскроют.
     -  Ну,  значит,  заседание  продолжается.  Вот,  Ира,  наш  эксперт  по
ксенопсихологии утверждает, что никаких технических  сюрпризов нам опасаться
не нужно. Это  приятно, разумеется, но непринципиально. Главное для нас что?
Я бы хотел знать, допускает ли их нравственное чувство, а также позволяют ли
уставы и инструкции  применять на Земле силу против местных жителей. Вот это
ты нам, пожалуйста, освети...
     -  Ты  что,  действительно  с  ними  воевать  собрался? -  с  искренним
удивлением спросила Ирина.
     Она до сих  пор считала,  что  речь идет о том, чтобы  помочь ей как-то
скрыться, избежать встречи с агентами.
     -  Ну, что  мы  собираемся  -  это сейчас не  тема. Но если  дойдет  до
конфликта,  на что нам ориентироваться?  Могут они  начать, скажем, стрелять
или  иным путем  нарушать  постоянство нашей  внутренней среды,  как  изящно
выражаются авторы инструкции к гомеостату Алексея?
     - Понимаешь... Никаких специальных правил на этот счет я не изучала. Но
мне кажется, что никаких категорических запретов нет...
     - Если исходить  из моего небольшого опыта, - сказал  Берестин,  -  то,
судя  по  наличию  в  квартире  на  Столешниковом  пистолета  с  боезапасом,
пацифистами и толстовцами их не назовешь...
     - Ясно. Придется учитывать.
     Шульгин хмыкнул.
     - Пришельцы, значит, могут делать, что хотят. А как мне быть, если я  в
них даже не верю? И никто не верит.  Ни участковый, ни комитет,  ни АН СССР.
Но  если мы  с ними что-нибудь сделаем, поступят  с нами по  всей строгости.
Прелесть перспектива!
     - Вот и имей это в виду. И не превышай...
     -  О чем вы, ребята?  Даже  не думайте! Не хочу хвалиться, но я и то  с
каждым из  вас могла бы  справиться. А там перед  вами не слабая женщина,  а
настоящие специалисты будут...  - Ирина от  возбуждения поднялась  с кресла,
нервно заходила по комнате.
     Улыбка на губах Шульгина стала отчетливо-двусмысленной.
     - Это, допустим, еще большой вопрос...
     -  Да,  Ира, это действительно  вопрос. Кое-что и мы можем. Саша вот  у
нас, между прочим, ниндзя. Не высшего класса, но все-таки...
     Новиков говорил правду. Лет  пятнадцать назад Шульгин  от нечего делать
выучил японский  язык,  а  впоследствии,  когда работал на Дальнем  Востоке,
нашел на чердаке у квартирной  хозяйки  целый чемодан бумаг: дореволюционные
письма и дневники  участника русско-японской  войны,  капитана  генерального
штаба, и  среди этих  бумаг - пять  толстых рукописных тетрадей на японском.
Старательно переписанный  труд  семнадцатого века  "Бансен Сюккай" со  всеми
приложениями, где излагалась  теория  ниндзюцу - искусства проведения тайных
операций, оставаясь невидимым.
     Шульгин  его  прочел  и  приступил  к практическим  занятиям. Сначала с
помощью  хабаровских  любителей  каратэ,   а  потом  -  московских  цирковых
фокусников,  жонглеров и акробатов.  Ежедневными изнурительными упражнениями
он довел до возможного совершенства заинтересовавшие его способы  и  приемы.
Истинным ниндзя,  конечно,  не стал,  но кое  в чем вышел далеко  за пределы
нормальных человеческих возможностей.
     И Новиков в  своих  планах отводил этим его  способностям  существенное
место.
     - Глупости! - раздраженно бросила Ирина. - Если они захотят меня отсюда
убрать, вы им не помешаете...
     Шульгин хмыкнул и с подчеркнутым безразличием отвернулся к окну. Андрей
спросил:
     -   Ты  как-то  говорила,  что   чем   больше   человеческого  в  твоих
соплеменниках, тем меньше инопланетного - так?
     - Конечно. И физически, и интеллектуально...
     -  Они,  как  я  успел заметить,  весьма  человекообразны.  Значит,  их
физические возможности примерно на нашем уровне?
     - Да.  Если  точнее - на оптимальном для  человека данного  физического
склада.
     - Среднего или специально тренированного?
     -  Скорее  среднего.  Возможности  абсолютно  здорового,  занимающегося
спортом - не для  рекордов, а для  поддержания  формы - человека. Так  будет
вернее всего.
     - С этим ясно. - Новиков, похоже,  был удовлетворен. - Но, помнится, ты
что-то такое говорила  про растянутое настоящее? Поясни.  Эта  штука мне как
раз не нравится.
     - Знаешь, это трудно  сразу объяснить.  В какой-то мере это философская
категория.  При определенных условиях,  с помощью универблока, можно создать
поле автономного времени,  в котором все процессы протекают иначе. Возникает
иное понятие об обратимости явления. Коротко не объяснишь... Ну вот, если бы
у меня сегодня был при себе универблок, настроенный на этот режим, то, когда
я  заметила  грузовик  -  и  даже   в  момент  столкновения,   но  пока   не
зафиксировались  необратимые  явления  происшествия,  и  не  возникла  новая
цепочка следствий, я могла бы все вернуть назад, развести машины  и проехать
по-другому. Как на видеопленке -  отметать назад,  стереть  и записать новое
изображение. Вот, грубо, что-то в этом роде...
     - Хорошо, кое-что понятно...
     Тут оживился Левашов.
     -  А ты  покажешь,  как  это можно делать?  - По  его глазам  отчетливо
читалось, что новая  идея для него гораздо интереснее  и увлекательнее,  чем
планируемая Новиковым кампания.
     Андрей тоже это заметил.
     - Это не так просто, -  ответила Ирина. - Ты  бы мог, скажем, на словах
объяснить первому встречному, как, имея в руках отлично настроенную скрипку,
исполнить Сарасате?
     - Стоп, стоп... - вмешался Новиков. - Как только закончим, Ирина первым
делом обучает  Олега растягивать  Сарасате...  То есть  время,  конечно. Это
будет  его  гонорар.  А  Левашов,  в  свою очередь, обязуется  создать Ирине
соответствующие  условия. Личную  безопасность,  как минимум...  Договорено.
Поехали дальше...
     Берестин   снова   ощутил   приступ   раздражения.   Все   происходящее
представилось  ему  откровенным балаганом.  Собрались  три на первый  взгляд
серьезных человека и  вот уже второй час занимаются черт знает чем.  Тешатся
бесцельным   трепом,   рисуются,   как   могут,   перед  Ириной,  и   ничего
сколько-нибудь разумного не предлагают. Он-то думал, если все  действительно
правда,  так они  выдвинут  реальный  план,  а  тут - сплошное  словоблудие,
дурацкие  разговоры  о  вооруженной борьбе с  пришельцами,  интеллектуальное
пижонство.  Он  все  свое  раздражение  и  высказал единым  духом,  не очень
заботясь об изяществе выражений.
     Выговорившись, он увидел, что все трое смотрят на  него не возмущенно и
не обиженно даже, а с сочувствием.
     - Не заводись, Алексей, - спокойно сказал Новиков. - Это мы  только  на
первый взгляд дураками кажемся, а если присмотреться - так вроде и ничего...
Впрочем, тебя  мы,  между  прочим,  в  операцию и  не планировали.  Спокойно
вернешься домой и будешь ждать. Обеспечивать тыл, по-научному...
     - А вот это -  пардон... Не хотите всерьез говорить - ваше дело. Но вот
чтобы вы  делом занимались, а  я  дома сидел  - не  получится. Я, в конце-то
концов,  единственный здесь боевой офицер. Воевал по-настоящему, когда вы не
то что за автомат, а и за девчонок не держались...
     - А разве кто спорит? - спросил Шульгин. - Но надо ведь, чтобы кто-то и
живым на всякий случай остался. Ирине и дальше помощь потребуется...  А ты -
человек хоть и боевой, но к нашему делу не подготовленный.
     -  А  вы  - подготовленные? Когда  ж  успели?  За три  часа?  Или курсы
заканчивали, специализированные по борьбе с пришельцами?
     - За  три часа  плюс еще двадцать лет.  Андрей всю жизнь для нас всякие
вводные придумывает, а потом решает. Вроде как шахматные задачи  сочиняет. И
сейчас он  из старых заготовок новую схему слепил. На мой  взгляд  -  вполне
убедительную...
     - Если те ребята настроены достаточно серьезно, ничего у вас не выйдет.
Ирина, наверное, не хуже вашего разбирается.
     - Все выйдет, - тихо и удивительно веско сказал Новиков. - Человеческих
возможностей  не хватит, чтобы  наш план  поломать. Нечеловеческих, может, и
хватило бы, но  не в этот раз. Всю  операцию проведем  четко и одномоментно.
Другого раза у нас, конечно, не будет.
     - Так вы поубивать их собрались?
     -  Что за манеры,  где  тебя воспитывали?  -  Шульгин  пренебрежительно
скривил  губы  в  усмешке.  -  Говорить  на  такие  темы  надо  деликатно  и
неопределенно.  Ниндзя  моего  круга  любят  употреблять  выражение  "гасить
облики".  Если б  только за  этим  дело  стало...  - в голосе его  появилась
мечтательность. - Но мы люди  крайне  гуманные. Мы считаем, что даже  комара
убивать безнравственно, ибо такое убийство не несет воспитательного значения
ни для покойного, ни для его единомышленников.
     - Ну, пошел... - словно даже одобрительно сказал Новиков. - Остановись.
Никого мы, конечно,  трогать  не  будем.  Надо  просто  повидаться  с  этими
персонажами, обменяться мнениями, найти взаимоприемлемое решение...
     Ирина поняла, что ничего всерьез Андрей больше не скажет, и под столом,
толкнула Берестина ногой.
     - А вдруг ничего такого вообще нет? С чего мы все взяли, что они плохое
задумали? - неизвестно почему вдруг сказала она и тут же начала своим словам
верить. - Вдруг это такие  же координаторы,  как и я, им  просто  нужна  моя
помощь, или они хотят передать мне какое-то поручение, задание...
     Друзья переглянулись.
     - Если бы так - слава богу, - с сомнением ответил Новиков.
     -  Но мы предпочитаем исходить из  худшего, - не дал  себя  расхолодить
Шульгин.  -  Тогда  иной,  другой  расклад пойдет,  как подарок.  Два туза в
прикупе.
     - Посему схема  остается в силе, -  подвел  черту Левашов. - Моя доля -
вариант Валгалла в  полевом исполнении. Кстати, здесь  мне  не обойтись  без
Алексея. Тем более, он с машиной. Согласен?
     - А что мне остается? Черт с вами, поваляю дурака на старости лет...
     -  Тебе  не  впервой... -  довольно бестактно  ляпнул Шульгин, и  когда
Берестин  дернулся,  чтобы  тоже ответить резкостью,  мягко  добавил:  -  Не
обижайся, я хотел сказать только, что определенный опыт у тебя уже есть...
     - Все, мужики, будем заканчивать, - хлопнул ладонью по столу Новиков. -
Мы  сегодня уже  столько натрепались, что  пришельцам,  если они все же  нас
слушают,  до завтра  придется свои извилины в обратную сторону раскручивать.
Всем все ясно. Олег, забирай Алексея - и вперед!
     -  Если  не жалко  -  оставь нам  свою  штучку.  - Шульгин  показал  на
гомеостат на руке Берестина. - Тебе до завтра здоровья  и так  хватит, а нам
он заместо походной аптечки будет. Мало ли что приключается на трудной тропе
войны.
     Берестин снял браслет и протянул его Шульгину.


     ...Когда они остались втроем, Ирина словно даже расслабилась, вздохнула
облегченно.
     -  Ну так что, полуночные ковбои,  может, хоть мне одной вы  что-нибудь
скажете вразумительное? И еще, Андрей: зря вы так с Алексеем.
     -  Ириша, о чем  ты?  Просто  дело слишком  серьезное. Ничего  вслух  я
действительно говорить  не  хочу,  а чтобы он смог активно  нам помочь, надо
знать нас так, как  мы друг друга знаем. А если ты что еще  думаешь, так это
вообще ни при чем. Не в моем стиле... Вот смотри. Нам с Сашкой еще кое о чем
надо договориться.
     Новиков взял лист бумаги,  нарисовал на  нем несколько разного  размера
прямоугольников, кружков, несколько разных значков  и  показал Шульгину. Тот
кивнул. Андрей  секунду  подумал  и  изобразил целый  веер  стрелок в разных
направлениях, потом  выписал столбик  четырехзначных цифр,  украсил  все это
восклицательными  и вопросительными знаками.  Шульгин  взял у него карандаш,
зачеркнул  одну стрелку,  нарисовал  другую, а два  числа подчеркнул и  тоже
поставил вопрос.
     - Ага, - удовлетворенно сказал Новиков  и  обратился к Ирине:  - Поняла
что-нибудь?
     - Конечно, нет.
     - А это как раз схема  наших завтрашних действий с разбивкой по этапам.
- Он скомкал листок и поджег его с угла зажигалкой.
     - Нет, Андрей, сколько я вас знаю,  а  привыкнуть все равно не моту. Вы
действительно какие-то уникальные...
     - Мы не только уникальные, - солидно добавил Шульгин, - но  даже где-то
и гениальные. Нам только волю дай да было бы дело...
     -  Вся хитрость в том, - сказал  Андрей задумчиво, - что для всего, что
угодно,  люди всегда найдутся, словно для этого только и родились. А вот для
отдельных  людей далеко  не  всегда  находится  подходящее  дело.  Зато если
удается попасть в масть, происходит  самое интересное.  Во времена всяческих
катаклизмов  самые,  казалось  бы,   непримечательные  люди  такое  способны
совершить...
     - Или натворить, - вставил Шульгин.
     - Именно. Вот, к примеру, хоть Ковпака взять. Так и дошил бы человек до
пенсии  в  тихом  своем  городке,  а  тут  война, и  вот  он  уже выдающийся
партизанский  генерал, дважды  Герой и так далее...  Наполеоновских маршалов
возьми,  которые из  трактирщиков  и  бондарей произошли...  Или в  науке  и
технике.  Изобретают телевидение, и соседский  дядя Миша с восемью  классами
вечерней  школы оказывается  талантливейшим наладчиком цветных телевизоров и
видеомагов. Сам знаю такого, а я, при всех своих достоинствах во всем этом -
ни уха  ни рыла...  И спрашивается, не придумай кто-то это самое ТВ,  что бы
дядя Миша делал? Так и помер бы в дворниках или  сантехниках. Вот,  может, и
мы   с  Сашкой   -   прирожденные  ксеноконтрразведчики   или   какие-нибудь
прогрессоры...
     - А говоря попросту, на нашем месте так поступил бы каждый, -  вмешался
Шульгин. - Так у нас принято.
     - Просто тебе повезло, что ты именно с нами познакомилась.
     - А  если б не познакомилась, тоже ничего бы не потеряла, потому как не
имела бы возможности понять, что другие  - это не мы... - опять влез Шульгин
и  окончательно все запутал. И тут  же переключился на  новую тему: - Ты вот
лучше скажи, почему тебя  именно  к  нам  забросили?  На  Западе,  по-моему,
раздолья для ваших не в пример больше.
     - Я  говорила уже - ничего я не знаю. Меня готовили сюда, кого-то туда,
наверное. У нас в школе общаться с однокашниками не принято было. Подготовка
сугубо индивидуальная.
     - Хватит, наверное, Ира, - заключил Андрей. - Спать пора.  Ложись в той
комнате. Завтра всех нас ждет много нового и интересного.
     ...До полудня Ирина спала и ее никто не  тревожил. Проснувшись, увидела
на столике возле дивана записку:
     "И.! Отдыхай, развлекайся в меру  возможностей. Из дому не  выходи ни в
коем случае,  дверь  никому  не  открывай, никуда  не  звони  и не подходи к
телефону. Вернусь после обеда. Не скучай. А. Н.".
     Она  долго  лежала в  постели. Вставать  не хотелось. От  минувшей ночи
остался шум  в  голове,  горечь  кофе во рту и  смутная тоска, настоянная на
страхе перед предстоящим днем.
     Потом она  все-таки встала. Обошла пустую и тихую  квартиру.  Здесь она
была  всего  один  раз  и очень  давно,  почти в  самом  начале  их  первого
знакомства, на  встрече Нового года. И все здесь тогда было не так.  Шумно и
весело.  Гремела музыка, собралось много народу, девушки в нарядных одеждах,
элегантные ребята. Тогда еще не  привилась мода  ходить в гости в поношенных
свитерах  и  джинсах, все надевали  лучшее. На стенах висели собственноручно
исполненные Андреем шаржи  с остроумными  пожеланиями, вдоль этой  вот стены
стоял стол,  вон  там сияла  огнями и игрушками  елка... В темный коридор по
очереди выходили целоваться...
     И квартира тогда была совсем другой. И мебель другая, и обои, и запахи.
Только старинное  венецианское  зеркало осталось  с тех пор, и  Ирина  долго
смотрела  в  него,  будто  пытаясь в  глубине  стекла  уловить  следы давних
отражений.
     Она  оделась,  привела себя в порядок, попила чай на кухне. Томительное
предчувствие грядущего несчастья не проходило. Она пыталась читать, включила
телевизор, не смогла смотреть и выключила.
     Потом,  в  кабинете Андрея,  перебирая  книги  на полке над столом, она
вдруг наткнулась  на  фотографию  в  тонкой  металлической рамке.  Очевидно,
Андрей второпях сунул ее сюда, потому что  на книгах лежал тонкий слой пыли,
а стекло и рамка были чистые. На большом цветном снимке - она сама, молодая,
счастливая, смеющаяся, в легком белом костюме,  с  поднятой  рукой,  которой
пытается удержать разлетающиеся от ветра волосы. А позади, на тревожном фоне
сизо-фиолетовой  грозовой тучи,  освещенный  упавшим из-за  туч  косым лучом
солнца - белый  вертикальный брусочек храма Покрова на Нерли... И он до  сих
пор держит ее  снимок на своем столе,  и  смотрит  на  него, наверное... Она
долго стояла с фотографией в руке.
     ...Новиков   появился  около  трех,  когда  она  совершенно  измучилась
ожиданием. Он вошел, и ей сразу  стало легче, потому что он был, как всегда,
несгибаемо уверен в себе и даже весел.
     - Как  ты,  Ириш?  Ну, ничего, недолго осталось. - Он бросил  на  диван
принесенную  с  собой спортивную сумку,  сел к столу. - Присядь и  ты. Перед
дорогой.
     Она хотела спросить его, но он остановил ее жестом.
     - Усваивай обстановку.  Вопросов не задавать, выполнять  любые указания
мгновенно  и точно.  Пандора,  жена Синей Бороды  и  прочие  дали  наглядные
примеры,  что  бывает,   когда  не  слушают  старших.  С  этого  момента  не
задумываться, не рассуждать, только подчиняться. Вечером отпразднуем победу.
- Он помолчал. - Не бойся ты ничего, Ирок. Когда я тебя подводил? Да и дело,
как  посмотришь, плевое...  -  Он  опять замолчал  вдруг  и  задумался,  как
шахматист, увидевший на доске новую комбинацию.
     Она  принесла с кухни горячий  чайник,  банку растворимого кофе, сахар,
начатую бутылку коньяка.
     - Нет, пить сейчас не будем...
     Он густо  замешал в чашке кофейный  порошок с сахаром,  растер смесь по
стенкам, залил кипятком, так, что  образовалась пышная  кремовая пена, почти
залпом выпил и тут  же пружинисто поднялся. Достал из сумки и протянул Ирине
белые джинсы, кроссовки,  белую, расчерченную  желтыми  и зелеными  полосами
ветровку.
     - Переоденься.
     - Зачем?
     - Ну вот. А вроде договорились...
     - Да, конечно, извини...
     - Ничего. Сейчас еще можно, но настраивайся. Действуй...
     Ирина ушла в соседнюю комнату и переоделась.
     - Теперь так, - продолжил Андрей, оглядев ее в новом наряде. - Выходишь
от меня и - к Олегу. Адрес помнишь?
     Ирина кивнула.
     - Вот ключ. Заходи и жди. Сразу же положи в карман свой блок. Это самое
главное. Сразу и обязательно. Ты идешь именно за ним. Он лежит в прихожей, в
нише для  счетчика,  за  вьетнамской циновкой с  цаплями.  Дальше  делай что
хочешь,  но куртку не снимай ни в коем  случае.  Жди развития событий.  Если
придут  гости,  держись  ровно  и свободно,  как будто  ничего  с  тобой  не
случилось. И не бойся ничего... Мы рядом и надолго  тебя  с ними не оставим.
Защитить сумеем. И пока будешь  ехать к Олегу - тоже не бойся. Запомни одно:
не садись в такси.
     Он  замолчал.  Посмотрел ей в лицо, будто старался  запомнить  получше.
Вздохнул слегка.
     - Я понятно объяснил?
     Она кивнула.
     - Ну и слава богу. Тогда  вперед. На  веселое дело идем, Иришка... -  и
подмигнул. Лицо у  него стало такое, что ей  захотелось  броситься к нему на
шею.
     -  Андрей... -  Ирине  помешали  вдруг перехватившие гортань спазмы.  -
Андрей... Я не могу так больше. Я не понимаю, что происходит между нами. Кто
мы друг другу? Зачем ты со мной так? Мучаешь меня, и себя, наверное, тоже...
     Он взял ее  за плечи,  повернул  к себе. Задыхаясь от запаха ее волос и
духов,  коснулся  губами ее  уха,  прошептал:  -  Ириша,  милая... Поговорим
вечером. И держись. Главное - держись до вечера... Все будет хорошо.
     Ирина освободилась из его рук. Вздохнула глубоко.
     - Хорошо, Андрей. Спасибо. Я понимаю. Только ты не  исчезай больше... -
И вышла.
     ...В подъезде дома Левашова ее  снова охватил страх, почти исчезнувший,
пока  она  добиралась сюда  по самым  обычным  улицам, заполненными  людьми,
которые ничего не знали  и не могли знать, не  могли даже  представить того,
что с ней происходит и что предстоит.
     А  здесь,  в  гулкой пустоте сквозного семиэтажного пролета  она  опять
вспомнила  о том,  что  ее ждет, и вошла  в квартиру  Левашова на совершенно
ватных ногах.
     Не  так  уж важно,  что она думала и делала в  то неясное, расплывчатое
время, пока, наконец, неописуемый квакающий звук из прихожей не известил ее,
что  пора сомнений  и  ожиданий  кончилась, настал холодный и  пронзительный
момент окончательных решений.
     - Вы ко мне? - спросила она.
     Младший  молча прошел мимо нее на кухню, заглянул  в комнаты, а старший
все  это  время  стоял,  скучающе рассматривая  Ирину, словно  все  было ему
глубоко безразлично, нудно даже, но  ничего не поделаешь - служба.  Младший,
которого ребята назвали "валетом", вернулся в прихожую, кивнул.
     - Мы что, так  и будем тут стоять?  - наконец выдавила из себя Ирина. -
Если  у вас ко мне дело  -  проходите...  - Она сделала приглашающий жест  в
сторону кухни.
     - Чайку попьем... - мечтательно сказал старший, "король". И моментально
стер с лица не только улыбку, но и вообще всякое человеческое выражение. Это
было неожиданно  и страшно.  Потому что  такого  не бывает. Даже покойники в
гробу сохраняют хоть какое-то выражение. Ирина  не знала,  как это возможно.
Ее такому не учили.
     И заговорил  старший  на  ее  родном языке, которого она не слышала уже
почти четырнадцать лет. Суть разговора выглядела примерно так:
     - Что с тобой случилось?
     - Со мной? Ничего. А почему вы решили, что могло что-то случиться?
     - Почему ты оказалась здесь, с посторонними людьми?
     - Это временно. В  этой  стране  существуют  формальности,  без которых
нельзя произвольно  менять место жительства  и  занимать то  жилье,  которое
нравится. Но скоро я переселюсь в отдельное помещение.
     Гости обменялись серией фраз на непонятном ей жаргоне.
     - Допустим. А  разве  у  тебя  нет  денег  или других  способов,  чтобы
обеспечить все необходимые условия?
     - Все  есть, но  здесь особые правила, которые нельзя  нарушать слишком
явно.
     Это объяснение их не удовлетворило, и она это почувствовала.
     - Почему ты прекратила работу?
     - Как прекратила?  Все, что  нужно, я  делаю. Недавно провела сложную и
опасную операцию по разблокированию базы в 66-м году.
     -  Это  мы знаем. Но за последний местный год ты вообще не выполнила ни
одного задания.
     -  Какого  задания?  Я  работала  по  инструкции,  а  там  ни  о  каких
заданиях...
     - Конечно.  Но  через шар  тебе постоянно давались задания, хоть ты  об
этом  и  не  знала.  И  раньше  вопросов  к  тебе  не возникало.  Теперь они
появились. Дело даже не в том, что  ты игнорировала задания. Самое главное -
по твоей линии вместо четких сигналов стали поступать помехи, которые вносят
хаос и возмущения в работу нескольких секторов...
     Когда   Андрей   попробовал  предостеречь  Ирину   от   преувеличенного
представления о ее автономности в таком  далеком от родной планеты мире, она
возмутилась,  обвинила  его в  антропоцентризме, в  попытке перенести худшие
черты и  обычаи своих соплеменников на  тех,  кого он  совсем  не знает.  Но
сейчас, внезапно для себя узнав,  что в ее функциях многое не зависело от ее
воли, она вместо страха  почувствовала злость. Ведь о своей родине она, даже
приняв  решение навсегда  остаться  здесь, все  же  думала  с теплым, хоть и
неопределенным чувством. А родина оказалась неразличимо похожа на Землю в ее
самом отвратительном обличье.
     - Меня  учили,  что я  свободна  в  своих действиях  и  могу  принимать
решения, исходя из собственного анализа обстановки,  используя шар лишь  как
вспомогательное устройство...
     Гости опять  обменялись  непонятными  репликами. Потом  старший  сказал
будто даже с сочувствием:
     -  Нельзя все  понимать слишком  буквально.  Но  если  даже  и  так, то
координатор, как бы он ни мыслил, все равно не в состоянии делать что-нибудь
неподобающее. Шар не даст ему такой возможности, ибо предлагает выбор только
из обязательного набора вариантов.  Роль  координатора  -  всего лишь внести
необходимый элемент случайности в проблему выбора... Если бы ты  делала хоть
что-нибудь, ты делала бы то, что нужно. Ты же вообще прекратила предписанную
работу и каким-то образом нарушила работу шара. Это преступно. Тебя придется
заменить.
     - Зачем ты все это ей говоришь? Это никому не нужно. Ей  - тем более, -
сказал молодой, равнодушно глядя в окно.
     - Да,  действительно. Ей уже ничего  не нужно.  Мне  просто  захотелось
побеседовать немного с такой красивой женщиной. Мы так долго ее ждали, что я
успел почувствовать себя землянином. - "Король" деревянно улыбнулся. - А она
очень соблазнительна...
     И тут же его лицо вновь превратилось в маску:
     - Отдай свой блок и покажи, где все остальное.
     К Ирине  вернулось  то ощущение ужаса и  безнадежности, которое она уже
пережила  прошлой  ночью  во сне.  Может  быть,  только остатки надежды,  не
оставляющей приговоренного даже  на эшафоте, позволяли ей сохранять  подобие
внешнего  спокойствия.  Или  это уже  началось предсмертное  оцепенение, при
котором человек без сопротивления входит в газовую камеру?
     Она опустила руку в карман и вытащила  блок. В случае необходимости его
можно было  использовать  как оружие, гости  знали это и  были начеку.  Один
стоял рядом  и фиксировал взглядом  каждое ее  движение,  второй  потянулся,
чтобы принять у нее из рук прибор.
     Боковым зрением Ирина увидела, что ближняя к ней дверь вроде  бы начала
приоткрываться. И  тут же  посреди  прихожей возник Шульгин.  Именно возник,
потому  что  никаких  промежуточных движений  она  не  заметила.  Дальнейшее
происходило настолько быстро,  что потом она так и не смогла  восстановить в
памяти последовательность и подробности событий.
     Используя   "правило   лягушки"  и   потому  оставаясь  для  пришельцев
невидимым,  Шульгин переместился за  спину старшего. Блок, которого  тот уже
коснулся пальцами,  непонятным образом растворился в воздухе,  а  сам  агент
взметнулся  вверх, исполнил фигуру, напоминающую сальто с  двойным винтом и,
гулко ударившись головой о паркет в дальнем углу, замер.
     Младший  только и успел повернуть голову  в сторону  рухнувшего  на пол
коллеги, а Шульгин, по-прежнему  не выходя из зоны невидимости,  оказался  с
ним рядом, одним движением  сдернул его элегантный пиджак с плеч до середины
локтей, так, что с  треском брызнули  в стороны пуговицы,  а  руки пришельца
оказались  стянуты за спиной,  как  наручниками. В  следующую  долю  секунды
инопланетянин  был отброшен  к массивной деревянной вешалке у дальней стены.
Звук при  этом получился  такой, будто с размаху бросили на пол  ком влажной
глины.
     Шульгин  схватил  Ирину  за   руку.  Оттого,  что  он  не   успел   еще
перенастроить темп своих движений, рывок вышел болезненным.
     - Бегом  вниз!  - свистящим  шепотом выкрикнул он и вытолкнул  Ирину за
дверь.
     Напротив подъезда  во  дворе  стоял тяжелый, сверкающий лаком  и хромом
мотоцикл-одиночка. Зализанные  формы обтекателей и целый веер выхлопных труб
однозначно свидетельствовали об огромной  мощи  и  рекордных  скоростях, для
которых создавалась  эта  машина.  На левом  роте  руля  висели  и  медленно
раскачивались  два  белых с  красными полосами шлема. Мотор  тихо  стучал на
холостых оборотах.
     Ирина поняла, что  вся ситуация от момента появления Шульгина заняла от
силы семь-восемь секунд.
     Она  еще  не  успела  надеть  шлем,   как  из  дверей  появился  Сашка.
Удивительно  обычный,  словно  и  не  он свирепствовал только  что  наверху,
Шульгин почти не спеша проверил, как она застегнула ремешок под подбородком,
помог сесть  на  заднее сиденье  и  вложил в  свой нагрудный  карман  тускло
блеснувший блок.  Оседлал мотоцикл и, поигрывая дросселем,  будто ждал, пока
она усядется поудобнее, спросил:
     - Устроилась? Теперь держись.
     Мотоцикл взревел  и  поднялся  на дыбы. Ей  показалось, что они  сейчас
опрокинутся назад, но Шульгин навалился  на руль, и на одном колесе мотоцикл
стремительно вынес  их  со двора. На  вираже, пока  они сворачивали за угол,
Ирина  с ужасом увидела, как  из подъезда выбегают оба ее врага. Спасения, в
которое она  уже поверила,  не будет,  поняла Ирина. Они больше не  позволят
Шульгину  повторить его трюк -  эффектный, конечно,  но  бесполезный. Он  не
учел, что они не люди и  в несколько  секунд  оправятся  от ударов,  которых
любому  землянину   хватило  бы  надолго.  А  у  нее  недостало  соображения
подсказать  Шульгину, чтоб  бил насмерть. Они и тогда очнулись бы, но не так
скоро.
     ...А Шульгин показывал класс уличной гонки. От внезапных виражей, когда
колени  чуть не касались асфальта, сердце у Ирины замирало, несколько раз ей
казалось,  что  смерть  под  колесами  рефрижератора,  или  панелевоза,  или
финского   туристского  автобуса  неминуема,   но  Шульгин   всегда  успевал
проскочить. И она вдруг подумала,  что уж лучше разбиться сейчас насмерть во
время  гонки,  чем снова попасть  в руки своих  палачей. Ей  стало совсем не
страшно и легко.
     Ирина сама была очень  хорошим водителем,  так что могла оценить  класс
езды  Шульгина.  Хотя и не знала,  что  с  семнадцати лет,  с  первой  своей
"Чезеты" он накрутил уже на двух колесах чуть не миллион километров, не  раз
брал призы на серьезных соревнованиях  и сейчас показывал отнюдь не все, что
умел.
     Шульгин  гнал по Москве вроде  бы  без системы и цели, как преследуемый
борзыми заяц.  Везде, где можно,  он нарушал правила,  но внезапно  и  почти
незаметно  со стороны,  а  в  основном  использовал легальные возможности  и
отличное  знание  дорожной  обстановки.  И  если бы за ними  гнались обычные
преследователи,  пусть даже асы дорожно-патрульной службы,  Шульгин  ушел бы
свободно. Но их  преследователи были отнюдь не обычными  людьми, даже совсем
не  людьми, человеческого в них было куда  меньше,  чем  казалось на  первый
взгляд. Они постепенно нагоняли. Ирина заметила погоню минут  через десять и
больше  уже не  теряла из виду  приметный  синий "Мерседес 300_С". Пришельцы
проявили хороший вкус и знание техники, выбрав эту машину.
     Только  в самой глубине души  у  Ирины оставалась вера, что не  все еще
потеряно, что ее ребята  рассчитывают на какой-то неожиданный  ход.  То, что
уже  произошло, не соответствовало стилю  Новикова,  выглядело примитивно  и
прямолинейно, он не  должен был  проиграть так просто.  Или она  по-прежнему
ничего не понимает в его натуре.
     Ирина   еще  не  догадывалась,  что  именно  сейчас  в  ней  происходит
окончательная перестройка личности.  Все предыдущее было лишь подготовкой. И
когда она решила прекратить работу, и когда ночью беседовала с Андреем и его
друзьями, и весь сегодняшний бесконечный день. И  только в  этой отчаянной и
безнадежной гонке она наконец нашла свою сторону баррикады. После  прямого и
непосредственного  контакта с  братьями  по крови. Машина  пришельцев  резко
увеличила скорость, и теперь их разделяло не более ста метров. Шульгин резко
повел мотоцикл поперек  потока, из левого ряда в правый, вышел к перекрестку
и, невзирая на светофор, на возмущенные  гудки  и скрип тормозов встречных и
попутных машин, нырнул в переулок. Он уходил с широких проспектов в лабиринт
центра, где мотоцикл сразу получал ощутимые преимущества.
     - Все равно ничего не выйдет! - крикнула  Ирина в ухе Шульгину. - У них
наверняка "шар" в машине, он вычисляет наш путь...
     Сашка повернул голову. Против ожидания, он весело улыбнулся.
     - Спокойно, Ира! Не  дрейфь! Я от них в любой секунд уйду! Все идет  по
плану.
     Распугивая нежащихся на вечернем солнышке старушек, мамаш с колясками и
кошек, мотоцикл понесся по совсем уже  глухим и узким переулкам,  каких мало
осталось в  старой Москве и о которых не подозревает большинство  не  только
гостей  столицы,  но  и жителей  новых районов.  Сбавив  скорость, свернул в
низкую сводчатую подворотню.
     Ирина и не знала, что в двух  шагах от центра сохранились такие дворы -
прямо  готовая  декорация  для  съемок  фильма  из  жизни  преступного  мира
нэповских времен.
     Задохнувшись от счастья, она увидела, как от стены черного закопченного
кирпичного дома к ним бежит Новиков.
     В такой же, как на ней, белой ветровке, джинсах и шлеме.
     - Сашка, только не останавливайся! - закричал Новиков.
     Шульгин ехал, отталкиваясь ногами от асфальта. Новиков уже бежал рядом,
держась за дугу заднего сиденья.
     - Где блок?
     - У меня...
     Андрей  обхватил Ирину за  талию,  сдернул на землю.  Теперь они бежали
рядом, держась  за  руки, через  арку  свернули  во второй  двор, еще  более
грязный,  заваленный  строительным  мусором, разобранными  лесами, бочками с
побелкой, валяющимся  на  боку сварочным аппаратом, из которого  растекалась
лужа  воняющего  карбидом  раствора.   Такое  впечатление,   что   строители
штурмовали  ремонтом  эти  антикварные  строения,  повозились, отчаялись  и,
плюнув, отступили в беспорядке, бросая оружие и технику.
     - Спрячься  здесь, подожди минут двадцать и можешь идти домой. Ко  мне.
Жди,  я  скоро позвоню.  И не бойся, теперь уже все в порядке... - торопливо
говорил Новиков, потом толкнул ее к подъезду с сорванной дверью, запрыгнул в
седло. Шульгин чемпионским жестом вскинул вверх обе  руки, вновь  перехватил
руль, дал по газам, и они исчезли, оставив  после себя лишь клуб повисшего в
неподвижном и затхлом воздухе синеватого дыма.
     Ирина  по разгромленной лестнице  поднялась на второй этаж, морщась  от
обычной  в таких местах  мерзости запустения, подошла  к окну. И едва успела
отпрянуть назад. Внизу проезжал  синий "Мерседес". За рулем сидел "валет", а
второй,  опустив голову, внимательно смотрел вниз, похоже - себе  на колени.
Вид у обоих был  спокойный и уверенный. Деловой, можно  сказать. С привычным
уже  ужасом она  представила, что  вот  сейчас  они остановятся,  выйдут  из
машины, и все будет кончено. Даже крика никто не услышит. Но машина проехала
мимо, и вновь уши заполнила глухая тишина.
     Без сил Ирина опустилась на грязные штукатурные козлы в углу.


     Новиков хлопнул Шульгина по плечу и крикнул, перекрывая гул мотора:
     - Теперь давай! Предположим, что мы от них уже оторвались...
     Он  сам  не знал, почему ему пришла в голову мысль, что Сашке ни в коем
случае нельзя останавливаться во  дворе. Просто вообразилось, как  пришельцы
смотрят  на экран, по которому ползет зеленая яркая точка. И вдруг эта точка
замирает. И у дурака возникнет вопрос: зачем она остановилась? А раз вопрос,
так и поиски соответствующего ответа. Вопросы же возникать не должны.
     Им сейчас все ясно: загнанный  заяц мечется по полю, петляет, хитрит, а
охотнику все его хитрости - открытая книга. И вызывает этот зайчишка  только
брезгливую жалость. Ничего больше...
     Когда  сзади  вновь  замаячил  знакомый   фирменный  радиатор,   Андрей
почувствовал  к себе уважение. Тоже мне, пришельцы! Логика у них прямая, как
рельс.  Никакой  фантазии. Историю надо  учить, ребята,  знать, с  кем  дело
имеете.
     Дальнейшие  перемещения,   при   всей   их  причудливости   и   видимой
беспорядочности, постепенно уводили гонку  в северо-западный сектор  города.
Здесь уже  почти не  осталось узких, загруженных транспортом улиц, и Шульгин
повел мотоцикл  по прямой,  держа  скорость  около  90.  Пришельцы больше не
теряли  с  ними  визуального  контакта, видимо, уверенные, что  их жертвы, в
последней надежде, попытаются  за городом  оторваться от них  на  предельной
скорости.
     Сашка сбросил газ  и  плавно  свернул вправо,  в  длинный  проезд между
глухими бетонными заборами, за которыми поднимались краснокирпичные  корпуса
не то гаражей, не то складов. По случаю субботы все здесь было тихо, уныло и
безжизненно.
     Стук мотора резким диссонансом взорвал сонную атмосферу и вдруг  смолк,
словно осознал свою здесь неуместность.
     Дальше ехать  было некуда. Проезд  заканчивался тупиком -  запертыми на
массивную штангу железными воротами. Шульгин начал разворачиваться.
     Новиков нашел еще время удивиться,  как необычно и  интересно  выглядит
этот  проезд,  освещенный  косыми пыльными  лучами солнца, уже  коснувшегося
краем  кромки забора, как  эта картинка  напоминает эпизод  из  заграничного
авангардистского фильма, и увидел, что для полноты впечатлений навстречу им,
не  спеша, вплывает в переулок, бесшумно и неумолимо накатывается  надоевший
до тоски синий автомобиль.
     По правилам  сюжета им следовало бы попытаться проскочить  мимо него на
полном  газу,  лучше -  отстреливаясь  из длинноствольных  "Магнумов".  Или,
подсаживая друг друга, кинуться через забор, чтобы  еще и там побегать между
корпусами, опять  же  - пострелять,  обращая внимание  на пронзительный  вой
рикошетов от кирпича и бетона.  Но сколько же можно? Они и так добросовестно
отыграли свою роль.
     Оба агента  уже выскакивали  из машины  и бежали к  мотоциклу, держа  в
руках штуки, достаточно неприятные и многозначительные на вид.
     До последнего  момента  Новиков прятал лицо за  щитком  светофильтра на
шлеме, и лишь когда до пришельцев оставалось метров десять, поднял забрало и
с откровенной насмешкой взглянул им в глаза.
     Чисто человеческая реакция инопланетян вознаградила его за труды.
     Он соскочил  на дорогу,  с удовольствием  потянулся, попружинил ногами,
разминая  затекшие мышцы.  Шульгин установил  мотоцикл  на  подножку, оперся
спиной о забор и закурил, изображая полную непричастность к происходящему.
     Помня  об  инциденте в квартире,  пришельцы не стали  подходить слишком
близко и остановились, настороженно глядя на землян, сумевших  их так просто
и  лихо  обмануть банальной подставкой. Они не  подозревали,  что  несколько
крупных,  с  грецкий орех  шариков от  подшипника, которые  Шульгин прятал в
рукаве, делали их предосторожности бессмысленными. Такими шариками  метров с
двадцати Шульгин заколачивал  гвозди в стену, причем взмаха  руки, бросающей
шарик, заметить было практически невозможно. Вот он и посвистывал скучающе.
     - В чем дело, ребята? - радушно улыбнулся Новиков.
     - Где Седова? - спросил старший.
     -  Постой-постой... Мы  вроде  знакомы? - Новиков прищурился.  - А-а...
Опять вы свою бабу ищете? А черт ее знает, где она есть. Мне со своими  и то
никак не разобраться. Вот, - и провел ребром ладони по горлу.
     Такой стиль  хорош,  чтобы  дезориентировать противника,  заставить его
думать - для чего это тебе потребовалось валять дурака. Раз он знает, что ты
все знаешь, он  вынужден предположить, что  за этим  кроется какая-то особая
комбинация. Но пришельцы в тонкости вдаваться не стали.
     - Где та вещь, что она тебе передала? - спросил "Валет".
     - Что ты плетешь, парень? Какая вещь?
     - Я сказал - не валяй дурака. Ту, что она отдала, когда ты ее подменил.
Давай сюда...
     Новиков  пожал плечами. И  тут же позвоночник его  пронзила раскаленная
игла.  Так ему показалось. Сразу  ослабели ноги  и  рот  наполнился горечью.
Андрей  несколько  раз  шумно вздохнул. Вспышка  боли  была  мгновенной,  но
страшной, и ясно намекала, что ждет его в дальнейшем.
     Очевидно,  и  Шульгину   досталось,   потому  что   он  прошипел  нечто
неразборчивое сквозь сжатые зубы  и  так глянул на Андрея, что  тот понял  -
Сашка готов работать по полной программе. Пока еще есть такая возможность. И
отрицательно мотнул головой.
     - Ну ладно, браток, держи... - и протянул блок старшему.
     Тот внимательно осмотрел прибор и спрятал в карман пиджака.
     - Кто вы такие? Где Седова? Почему она отдала вам эту вещь?
     -  Мы ее друзья. Она попросила помочь,  когда  узнала, что вы заходили.
Сказала,  что ее преследуют враги, шантажисты. Как  прошлый раз... В милицию
она  обратиться  не  может. Вот мы и помогли. Вам ничего плохого не сделали,
как видите. Где  она сейчас - не  знаю. Наверное,  далеко. А вот  как вы нас
достали - не понимаю. Чистая работа. Похоже, мы зря влезли в это дело...
     Пока Андрей  так старался, готовый, кажется, просить  прощения, Шульгин
явно портил ему игру. Слишком у него был профессиональный и независимый вид.
Как у каскадера или мафиози. Будто его все это  и не касалось, он осматривал
мотоцикл - постучал по шинам,  покачал спицы,  проверил контакты на  свечах.
Словно готовился к новой и дальней дороге,  "Валету", который  по  положению
был явно главнее своего напарника, это не понравилось.
     - А ну ты, стань сюда. И не шевелись...
     Шульгин  вновь  вопросительно посмотрел  на Новикова и, пожав  плечами,
стал, где указано.
     А "Короля" заинтересовало другое.
     - Ты сказал, как прошлый раз? Поясни.
     - Ну,  было уже так.  Тогда за ней грузины какие-то гонялись. Но тех мы
пугнули и они сразу слиняли...
     - Опять врешь... - с сожалением сказал младший.
     Теперь боль была куда серьезнее. На грани шока. Андрею стоило огромного
усилия удержаться на ногах, не сесть  в пыль  посреди дороги. Но зато теперь
он  тоже полностью избавился от пережитков гуманизма по отношению  к братьям
по  разуму. Какое,  к дьяволу,  братство!  Стрелять  их  надо, как классовых
врагов...
     А вокруг все по-прежнему было тихо, умиротворенно, будто и не в Москве,
а  в  Переславле-Залесском.  Безветрие,  небо  отливает  перламутром, птички
какие-то порхают над проводами... Новиков молил судьбу, чтобы никто случайно
не нарушил их уединения, а то все могло пойти наперекосяк.
     -  После  третьего раза  ты  уже  долго не встанешь, - сказал  пришелец
спокойно.
     - Хорошо пусть будет по-вашему. Что вы хотите?
     - Молодец, дошло! Кажется, мы хотим  немногого. Покажете, где Седова, и
свободны.
     - И что дальше? Что вы с ней сделаете?
     - Ну, это вас не касается. Понятно?
     - Не все, - сказал Новиков совсем другим тоном. - Послушай теперь меня.
Только не вздумай баловаться, не знаю,  что там у тебя за игрушка. Без нашей
помощи вы ее не найдете. Так что не перестарайся невзначай.
     - У нас есть и другие способы.
     - Возможно. Только и нас за мальчиков не держи. Ты что думаешь, мы сюда
сдуру заехали? Место тут больно  хорошее, присмотрись... Если с оптикой, так
дырок в вас  больше чем в  Кеннеди наделать можно.  И скрыться негде... Если
так вопрос станет.
     Пришельцы заозирались. Действительно, не  так уж  далеко виднелись ряды
стандартных шестнадцатиэтажек, и из любого окна они были как на ладони.
     - Так что, коллеги, нам лучше поговорить вежливо. Согласны?
     Резкая смена в поведении  Новикова, вдруг  перешедшего к  угрозам,  его
жесткий тон, по-видимому, пришельцев встревожил. Они  обменялись несколькими
фразами на своем языке.
     - Ну и что же вы предлагаете? - спросил младший.
     - Поехать  в надежное  место, а потом уже принимать решения. У вас есть
свои интересы в этом мире, у нас тоже, вот и подумаем вместе.
     Теперь пришельцы совещались дольше. Новиков  ждал. Главное  сказано,  и
выбора у них все равно нет.
     Пришельцы  вряд ли  рассчитывали на такой поворот.  Просто  потому, что
слишком    упрощенно,    наверное,    подошли   к   своей   задаче.    Найти
координатора-дезертира,  провести   расследование,   принять  меры.  Все.  И
встретились вдруг с противодействием группы, подготовленной и действующей по
четкому плану. Если б они чего-то подобного ждали... А им  сказал, наверное,
шеф:  "Ребята,  на  Земле  непорядок.   Сбегайте  на   денек,   разберитесь.
Командировочные по норме, надбавка  не положена.  По возвращении представите
отчет..." Вот и сбегали.
     - Хорошо, мы согласны. Садитесь в нашу машину.
     - Не  пойдет.  Мы поедем впереди,  а  вы за нами.  Чтоб  все на равных.
Дистанция до ста метров, скорость шестьдесят.
     - А вы не слишком много себе позволяете? Пока что вы у нас в руках...
     - Не  советую  так  думать.  Не  та позиция  для  переговоров. Так  что
поехали.
     Пока они разговаривали, Шульгин еще раз обошел вокруг мотоцикла, потом,
любопытствуя,  подошел  к  "Мерседесу",  заглянул в  окно. Старший  пришелец
напряженно смотрел за  его перемещениями. Услышав  последние слова Новикова,
Шульгин  торопливо  вернулся  к мотоциклу,  по пути чуть  не столкнувшись  с
пришельцами и вежливо уступив им дорогу.
     Теперь они ехали не спеша,  строго по правилам. Сначала  по длиннейшему
проспекту,  переходящему  в загородное  шоссе. Здесь Шульгин  чуть  прибавил
скорости, но совсем немного,  чтоб  только не выбиваться  из ритма дорожного
потока.  На  пятнадцатом  километре от окружной  он  помигал  стоп-сигналом,
выбросил  руку вправо и свернул на узкую, но все же асфальтированную дорогу,
плавными изгибами  прорезающую  массив  мачтовых меднокорых  сосен.  И очень
осторожно, по километру, начал наращивать скорость.
     Берестин с биноклем  сидел на толстой ветке, под прямым углом отходящей
от мощного ствола  векового  дуба.  Ветка плавно и  широко  раскачивалась от
ветра, почти неощутимого внизу, и Берестину казалось, что он беззвучно летит
над лесом, желтыми песчаными откосами, серой полосой дороги.
     Солнце  уже село,  но прозрачные летние  сумерки только  чуть подсинили
воздух,  и дорога, то скрывающаяся в  чаще,  то вновь  взлетающая на пологие
вершины холмов, отлично просматривалась с двадцатиметровой  высоты на добрый
десяток километров.
     Весь день  они  с  Левашовым  монтировали  аппаратуру,  подключались  к
низковольтной линии электропередачи, бились над настройкой.
     С  тех  пор,  как  Левашов  впервые  сумел  создать канал  совмещенного
пространственно-временного  перехода  и в полутемной комнате с забрызганными
серым  дождем стеклами раскрылось окно в яркий и  праздничный неведомый мир,
он провел  уже сотни  более  или менее удачных  опытов.  Если бы  не  Ирина,
отдавшая  ему всю свою технику, его опыты  так и остались бы манящим намеком
на  недоступные  пока возможности.  Но  теперь  канал между  двумя планетами
получался  надежным,  как  рельсы пригородной электрички. Только  вот первое
полевое испытание выходит совсем не такое, как друзья планировали.
     ...Они  назвали  эту   неведомую  землю   Валгаллой.  Покрытая  густыми
сосновыми лесами,  с пронзительно синим  небом, с  текущей вдали серебристой
рекой,  широкой,  как Нева под  Дворцовым  мостом, эта  планета поразительно
напоминала  Землю. Была даже мысль:  а  не Земля ли это  в какие-нибудь иные
времена? Но картина звездного неба, совсем не земного, убедила их в том, что
все же луч  привел в другую точку пространства,  а не  времени. В том месте,
где   распахивалась    дверь    с    Земли,   пейзажи   планеты   напоминали
древнескандинавский   рай   для  воинов  и   охотников.  Традиция  требовала
мифологического названия,  но греческая мифология  тут явно  не подходила, а
родной славянской дохристианской поры они, увы, не знали...
     Берестин уловил напряженным слухом тихий, почти комариный звон, который
постепенно густел. В дрожащем ноле бинокля  стала  заметна  скользящая вдоль
дороги точка,  за ней вторая,  побольше. Алексей  нервно  вздохнул. Все-таки
получилось!
     - Олег! Едут! Ключ на старт!..
     Левашов, сидя за кустами на пригорке, вывел стрелки  на  рабочий режим.
Теперь осталось перебросить всего один тумблер в крайнее положение...
     Не  доезжая с километр до засады, Шульгин включил  обе фары  и до упора
открыл заслонку дросселя.
     Заметив, что мотоцикл стремительно уходит, "Мерседес"  резко, отрывисто
засигналил и тоже рванулся вперед.
     Мотоцикл с  гулом  пронесся  мимо  Левашова, в лицо  ему  ударила тугая
воздушная  струя. И  тотчас  же  он врубил  поле.  Метрах в  тридцати  перед
несущейся  машиной  распахнулось,  словно  экран   стереокино,  окно   через
бесконечность пространства. На  дорогу лег яркий конус  света,  и Левашов от
отчаяния застонал. Как же он промахнулся?! Совершенно упустил из виду: здесь
сгущаются сумерки, а там полыхает солнце в зените!
     С  оглушительным  визгом  покрышек  "Мерседес"  клюнул  носом.  Но  при
скорости  сто тридцать километров в час тормозной путь  составляет не меньше
двухсот метров, а у них  не осталось и  двадцати. Синий  автомобиль влетел в
"окно",  в  заросли  сочной травы,  и  Левашов  тут  же  снял  напряжение  с
генератора поля. Картинка исчезла.
     Пришельцам не помогла даже  и  концепция "растянутого настоящего". Они,
может,  и применили  бы ее,  но слишком уж быстро все  произошло.  Им бы еще
секунды две...
     Новиков с Шульгиным вообще  ничего не заметили.  В зеркале заднего вида
"Мерседес" только  что  был -  и  сразу его не стало  на  дороге.  "Окно"  -
категория односторонняя, с обратной стороны его увидеть невозможно.
     Левашов первым делом  сдернул провода, подключавшие  аппаратуру к  ЛЭП,
снял резиновые перчатки и вышел из-за кустов. Мотоцикл, развернувшись, стоял
у  обочины.  Андрей  и  Сашка медленно шли  ему навстречу по самой  середине
дороги. Позади раздался глухой стук. Это спрыгнул с дерева Берестин.
     Они  сошлись  там,  где  обрывались  на  асфальте  жирные черные  следы
торможения.  В воздухе  висел еще запах горящей резины. Все, что осталось на
память о пришельцах в нашем мире.
     - Вот так, значит... - сказал Новиков.
     -  Будем считать, что  очередная  попытка космической  агрессии успешно
пресечена, - бодро заявил Левашов.
     - Потерь в живой силе и технике не имеем, - добавил Шульгин.
     Новиков вдруг увидел, что Берестин держит левой рукой за цевье "Барс" -
автоматический охотничий карабин с оптическим прицелом.
     - Ты что, Леша, стрелять собрался?
     Берестин ответил без тени шутливости, с которой говорили друзья:
     -  Не только собирался, уже и спуск подвыбрал... Им бы,  дуракам, сразу
руль влево, там песочек, и выпрыгивать... Я так и подумал...
     - И сразу на поражение? - с сомнением спросил Шульгин.
     - А как же? Лично я второй раз в эти игры играть не собирался...
     -  Все верно, - кивнул Новиков. - Кое-что мы с Сашкой на себе испытали.
Они б нас отсюда не выпустили, если б что... Ладно, поехали домой.
     Шульгин,  все  это   время   стоявший,  засунув   ладони  под   ремень,
раскачивавшийся  с каблука на  носок и  тихо  насвистывавший мелодию некогда
популярной песенки "Здравствуй и прощай", неожиданно рассмеялся.
     -  Олег, тебе эта штука на будущее не  пригодится? - и протянул ему  на
раскрытой ладони пресловутый блок-портсигар. - Вещичка больно красивая, жаль
было оставлять...
     - Когда это ты успел? - поразился Новиков.
     -  А  когда мимо проходил. Кто  ж такие вещи в наружный карман  кладет?
Грех не взять. Так их, фрайеров, и учат...
     Трудно  было  придумать лучший способ,  чтобы  снять  огромное  нервное
напряжение, и они долго  хохотали, стоя  посреди лесной дороги и хлопая друг
друга по плечам...
     У  первого  же  городского  телефона-автомата Шульгин,  оторвавшийся от
берестинской  машины,  остановился.  Новиков  набрал  свой  номер.  Ирина не
подходила довольно долго. Наконец сняла трубку.
     - Привет, - сказал он. - Это я...
     - Я так и думала. - В трубке слышалось дыхание - А где ребята?
     - Едут за нами. Все живы и вертят дырки в пиджаках. Мы победили, и враг
бежит, бежит, бежит... И уже далеко убежал... За много-много световых верст.
     Ирина молчала.
     - Ну-ну, успокойся...  Мы едем. А ты  накрывай столы.  Все что найдешь,
выставляй.  И учти, на  Руси  воинов  из  похода  встречают  с энтузиазмом и
восторгом, Допускаются радостные клики... Ты поняла меня?
     - Да, Андрей. Жду. Только езжайте осторожнее...
     - Все исполним. Мы будем в пути минут еще тридцать. У тебя есть  время.
Ну, всего. Целую...
     Он повесил  трубку, усмехнулся  печально  своему отражению в остеклении
будки и  вышел. Шульгин ждал, вновь делая вид, что ничего на этом свете  его
не касается. Левой рукой он подбрасывал и ловил сверкающий стальной шарик.
     - Дай я за руль сяду, - сказал  Новиков. - Отвлекусь. Нервы ни к  черту
стали. - Шульгин кивнул.
     Трогаясь,  Новиков слишком резко  отпустил сцепление,  и мотор сбился с
ритма,  застучал, теряя  обороты. Пришлось перегазовывать, выключать и вновь
включать скорость.
     - Кто ж так ездит! - не удержался Шульгин. - Движок порвешь!
     Андрей не ответил.
     Шульгин  подождал,  пока  они влились  в  поток  движения  и  двигатель
зашелестел на пятой передаче, и вдруг сказал, наклонившись к голове Новикова
так, что глухо стукнулись друг о друга шлемы:
     -  Я вот все время думаю - зря тебя на классику потянуло. Придумал же -
"Одиссей покидает Итаку..." Забыл, что потом было? И главное - сколько?  А у
меня жена через три недели приезжает...




ЭПИЛОГ. НА ДАЛЕКОМ БЕРЕГУ - 2



     Часы в  высоком  резном  футляре  у  дальней  стены,  почти невидимые в
полумраке, медленно и тягуче отзвонили четырежды. Новиков словно в удивлении
оглянулся на них и отложил толстую рукописную тетрадь.
     - Однако... Увлеклись мы. А уже почти что утро...
     Но на утро похоже было мало. Тьма за окнами не стала светлее,  все  так
же  подвывал  ветер и,  судя  по всему, разыгрывалась  настоящая  пурга. Дом
вздрагивал от особенно  сильных  ее порывов,  стекла почти наглухо  залепило
рыхлым  снегом,  и только одно  окно,  выходящее  на  подветренную  сторону,
оставалось чистым. Присмотревшись, можно было  заметить, как через разрывы в
низко летящих тучах проблескивает полная  луна.  Почти такая, как на  Земле,
даже, пожалуй, ярче.
     То,  что  Альба услышала,  поразило ее.  И не  столько  экзотикой чужой
далекой жизни, массой неведомых ей, но колоритных подробностей, странностями
психологии, хотя  всего этого в рассказе Новикова было в  избытке. Здесь она
как  раз научилась ориентироваться довольно  легко, тем  более,  что по ходу
чтения Андрей пояснял многие темные для нее места. Альба совершенно искренне
сопереживала героям  повествования, характеры  которых вполне  сочетались  с
теми  представлениями  об  Андрее и его времени,  которые  у нее уже  успели
сложиться.  Люди  романтического  ХХ  века  и  должны  были  быть  такими  -
решительными, отважными, самоотверженными, склонными к авантюрным поступкам,
и вообще  она с  детства  не мыслила  прошлого без невероятных приключений и
сильных страстей.
     Но  вот  с точки зрения логики  все  ею услышанное  выглядело  странно.
Прежде всего потому, что ни она, ни кто угодно другой в ее мире и понятия не
имели о  том, что еще триста  лет  назад Землю посещали  представители иной,
гораздо  более  развитой  цивилизации,  забрасывали на  нее  своих  агентов,
пытались вмешаться в историю человечества и с непонятной целью изменить ее.
     С тех  пор люди  вышли в  дальний  космос,  изучили  и  освоили  его на
полтораста световых  лет  вокруг Солнечной системы - и не обнаружили никаких
следов и признаков существования хоть какой-нибудь иной разумной  жизни. Вот
это  было странно, необъяснимо, невероятно  даже, внушало сильные сомнения в
достоверности новиковского повествования.
     В то  же время никак нельзя было отрицать  факта, что она действительно
сидит сейчас в кресле  у  камина,  в  деревянном доме, в девяноста с  лишним
световых  годах  от Земли  и  разговаривает  с  совершенно живым и  реальным
человеком ХХ века.
     Об  этом  она  и  спросила,  решив оставить  уточнение  многих  других,
интересных,  но  не столь  сейчас существенных деталей  до более подходящего
момента.
     - Вот! -  словно даже с удовлетворением сказал Новиков,  вороша длинной
кочергой поленья в камине. - Я ведь не случайно сразу спросил,  знаете ли вы
что-нибудь о наших или  любых других пришельцах? А раз не  знаете, то выводы
для  всех  заинтересованных лиц напрашиваются  самые  неутешительные. Вполне
возможно,  что никто из нас больше на  Землю не вернется.  По  каким  угодно
причинам. На выбор:  или  указанные пришельцы до нас все же доберутся и, так
сказать, нейтрализуют, или аппаратура у Левашова просто-напросто сломается и
придется  нам всем здесь  свой век доживать,  а записки мои, - он кивнул  на
брошенную  вверх корешком на  край стола  тетрадь, -  никто кроме тебя и  не
прочитает... Неприятные  варианты, сама понимаешь. Но,  к счастью, все же не
единственные.  Можно  и другие  придумать.  Например,  мы  с  вами  живем  в
параллельных мирах, и  наше  настоящее - отнюдь не ваше прошлое. И наоборот,
соответственно.  Для меня  это дело малопонятное, я гуманитарий, а не физик,
но Ирина о подобных вещах говорила. Когда ты с ней познакомишься, сможете на
более серьезном  уровне  сей вопрос обсудить.  С ней и с Левашовым, он у нас
самый  натуральный гений. Ну, есть и третий вариант...  -  Новиков улыбнулся
простодушно,  словно заранее  предлагая  не принимать его  слова  всерьез. -
Третий - это уже мое личное предположение, только что придуманное. Вообразим
себе  такую штуку... Если здесь, на Валгалле, время совпадает  с земным и вы
действительно как-то сумели попасть в реально  существующее прошлое,  то что
получается? Раз  наши приключения  еще не завершились  никаким окончательным
образом, то и  на будущее они еще никак не успели повлиять. Все еще  может и
так, и наоборот повернуться.  Следовательно,  оказавшись  здесь, с нами,  до
того, как все определилось,  вы, в своей предыдущей жизни и не  могли ничего
знать. Поскольку  ничего из того,  что может случиться,  еще просто не было.
Вот когда все, что с  нами может случиться, произойдет, тогда только история
пойдет  предназначенным  ей путем. И  поэтому ранее прожитая  тобой жизнь не
имеет ничего общего с той, которая будет. Улавливаешь?
     Заметив, что она не до конца его понимает,  Андрей  пояснил,  продолжая
улыбаться:
     - Ну вот, если бы я сейчас попал в ХIII век  и  решил возглавить борьбу
против  монгольского  нашествия,  исходя из  своего  исторического  опыта  и
технических познаний. Наверняка то, что  со мной бы там произошло, не  имело
ничего  общего с тем,  что  мне сейчас известно  о событиях 1237 года... Как
тебе такой силлогизм?
     -  Силлогизм  интересный,  -  ответила  Альба.  -  Но  оценить  его  по
достоинству я не готова. Я ведь тоже не физик, я биолог. Так что оставим эти
проблемы  для  специалистов.  Наверное,  Герард  с  Борисом   в  них   лучше
разберутся.   А   вот  я,  как  биолог,  с  твоей  Ириной  буду  очень  рада
познакомиться. Разумная инопланетянка - невероятно...
     - Ну-ну... - все с той  же непонятной  усмешкой сказал Новиков. И вдруг
спохватился.   -  Слушай,  я  же   тебя,  наверное,  совсем  замучил  своими
россказнями...  Дорвался... Правда, собеседников у  меня давно  не было, тем
более - таких. Извини. Спать тебе пора...
     - Нет, не беспокойся. Двое-трое суток я вполне могу без сна обходиться.
И  слушать  тебя  интересно.  Да  еще  после  кофе.  Сильный  стимулятор. Мы
натуральный кофе, да еще такой крепкий, редко пьем...
     - Почему так?
     Альба  пожала  плечами. Действительно - почему? Как объяснить изменение
вкусов и  пристрастий  людей  не за годы, за века? Тут и мода, и медицинские
соображения, и социокультурные факторы.
     Но сейчас ее интересовало совсем другое. Психология Андрея и его друзей
занимала   ее   куда   больше,   чем   гастрономические   склонности   своих
современников.
     - Объясни мне лучше, почему вы все же оказались здесь, на этой планете,
почему  сразу  не  обратились  к  человечеству,  не  сообщили  о  встрече  с
пришельцами? Я не  понимаю... Это  же событие всемирного  значения, а вы все
стали делать втроем... Разве так можно?
     Она  подняла глаза  и  увидела, что  Андрей смотрит на  нее  со сложным
выражением - с усмешкой, и будто бы с печалью, и с непонятным ей сожалением.
И она еще не была уверена, что определила все его чувства.
     Новиков встал, прошел  несколько  раз молча от стола до окна и обратно,
потом присел у камина и вновь стал разжигать свою трубку.
     - Ох, Альба... - он вздохнул. - Это  же еще сколько объяснять придется,
а я, честно признаюсь, уже на пределе. До ваших возможностей я еще не дорос,
и  если трое  суток без сна  и выдержу, то без всякого удовольствия. Даже  в
твоем обществе. Лучше  бы завтра... Помнишь - "наступило  утро, и Шехерезада
прекратила дозволенные речи".
     Но,  очевидно,  он прочитал в глазах гостьи такую  заинтересованность и
нетерпение, что тряхнул головой и развел руками.
     -  Ну,  хорошо. Чего  хочет  женщина  -  хочет  бог.  Уже  древние  так
считали... Только я, если можно,  сегодня в подробности больше  вдаваться не
буду. Так, вкратце обрисую. А все прочее потом. Время будет. Надеюсь...
     И опять Альба почувствовала а его словах невысказанную тревогу.
     Слишком много тревоги вокруг, подумала она. Может быть, больше,  чем за
всю ее предыдущую жизнь.
     -  Извини, я сейчас отлучусь на минутку, служба требует,  а ты  отдохни
немного. И продолжим... - сказал Новиков и вышел. Альба осталась одна.
     И  сразу  на  нее нахлынуло острое  чувство тоски  и одиночества. Ночь,
чужая и опасная, подступила вплотную, проникла сквозь стены и стекла, сжимая
вокруг нее  узкий круг тепла и света. Девушка зябко  передернула  плечами от
этого  ощущения и  повернула кресло  так,  чтобы  не  было за  спиной черных
проемов окон.
     До последнего  момента она, увлеченная рассказом  Андрея, как-то забыла
думать  о   себе  самой,  а  сейчас  вдруг  пронзительно  ясно  поняла,  что
действительно случилось непоправимое, привычная  жизнь кончилась,  исчезла в
дали  времен, и  вместе с ней исчезли навсегда не только погибшие на корабле
друзья, а вообще все - друзья, подруги,  родители, братья, словно умерли все
разом, оставив ее совсем одну...
     Слишком много трагического  и страшного обрушилось  на девушку,  хоть и
прошедшую  необходимую для космонавтов психологическую подготовку, но совсем
не  закаленную  жизнью, такой жизнью, что выпадала на  долю  ее ровесницам в
прошлые века, где смерти и страдания были почти что обыденными...
     И вот теперь приходится учиться страдать и ей.
     За один только  день ее жизнь делала  уже четвертый  зигзаг. Всего лишь
прошлым   утром    она    была    безмятежно   и   неосознанно    счастливой
двадцатитрехлетней  девушкой,  такой  же, как миллионы своих  сверстниц,  не
лучше и не хуже, в привычной среде и при своем деле.
     Какой-то миг - и вот она уже  потерпевшая кораблекрушение,  избегнувшая
смерти  на  корабле,  чтобы  замерзнуть  на  снежной  равнине.  Если  бы  не
совершенно невероятное появление Новикова,  ее уже не было  бы,  окоченевшее
тело  бесследно  замело бы метелью, что  воет  сейчас за  окнами,  и  никто,
никогда не узнал бы, где и как прошли ее последние часы.
     Чуть позже Альба стала счастливо спасенной, получившей вторую жизнь как
подарок  из  рук  родившегося  три века назад человека.  Поверила,  что  все
страшное   уже  позади,  начала  настраиваться  на  существование  в  чужом,
архаичном, непонятном, но все же привлекательном мире.
     И  вот теперь, после  долгой ночной беседы с так внезапно вошедшим в ее
жизнь  человеком,  все опять резко  меняется, становится еще более сложным и
непонятным...  И  еще  эта  пронзительная,  безнадежная  тоска   о  навсегда
утраченном...
     Но тут  же  сработал механизм психической самозащиты, не  дающий терять
надежду даже на эшафоте. "Почему же навсегда? - подумала Альба, еще не успев
вытереть навернувшиеся на глаза слезы. - Ведь ничего же неизвестно. И Андрей
сам  ничего  не знает. А если все наоборот, и это он попал с друзьями в наше
время? Даже по теории Эйнштейна движение по времени возможно  только вперед.
Мало ли что там  написано  у  Новикова... А если  так, то достаточно собрать
установку  гиперсвязи  и передать сигнал бедствия.  И  нас  найдут,  за нами
прилетят..."
     От этой мысли Альба сразу успокоилась,  повеселела. Вопросы технической
реализации  ее  не  интересовали.   Есть  кибернетик   Айер,   есть  здешний
гениальный, по словам Андрея, инженер Левашов. Пусть они и решают.
     И Альба уже думала  совсем о другом.  О том, что с Новиковым, в котором
она бессознательным, но безошибочным женским чутьем определила человека,  на
которого можно опереться в  новой жизни, получается тоже  совсем  не просто.
Возникла  со  страниц  его  записок Ирина-инопланетянка и  встала у Альбы на
пути.
     Но вот  как раз  здесь  Альба со здоровой  самоуверенностью  молодой  и
красивой девушки  решила,  что  шансы  у  нее  очень  неплохие, судя  по тем
взглядам  Андрея,  что  она  на себе ловила,  и по тем рассыпанным в  тексте
повествования намекам, из которых следовало, что вряд ли у Новикова с Ириной
возможно что-нибудь серьезное... Конечно, она понимала, что записки Новикова
-  это не дневник, скорее - художественное произведение с определенной дозой
вымысла, но как раз интересующие ее интимные подробности вряд ли выдуманы...
     Одним словом, к моменту  возвращения Андрея  Альба успела пройти полный
цикл смены  настроений  -  от  горя  и  депрессии  к энергичному  оптимизму,
овладевшему  ею при  мысли о том, что  кроме иных увлекательных приключений,
перед ней  открывается перспектива  помериться силами с  женщиной,  судя  по
запискам Новикова, а особенно  по рассказу Берестина, наделенной невероятной
красотой и массой прочих необыкновенных качеств...
     Пока Андрея не  было, Альба подошла к бару с зеркальной задней стенкой,
стала внимательно изучать свое  отражение, одновременно пытаясь представить,
как может выглядеть пресловутая Ирина.
     Она увидела,  что дверь за ее спиной  открывается, и сделала  вид,  что
рассматривает не себя, а стоящие в открытой пирамиде рядом с баром винтовки.
Поблескивающие воронением  стволов и лаком прикладов,  любовно  и  тщательно
отделанные орудия убийства...
     И   снова   с  удовлетворением  и  тайной  радостью  отметила  она  тот
неравнодушный взгляд,  которым Новиков скользнул  по ее фигуре. По молодости
лет и недостатку  опыта  она еще  не знала,  что подобные взгляды мужчин  не
всегда выражают то, о чем думала она...
     Очевидно, Андрей выходил во двор и пробыл там достаточно  долго, потому
что голову его густо запорошил снег.
     - Так вот, - заговорил он, словно и не прерывал своего рассказа, садясь
напротив  Альбы и  вытирая  платком  влажное от  тающего  снега  лицо, -  ты
спрашиваешь, почему мы не обратились к широкой общественности и компетентным
органам.  Резонный  вопрос.  Причин,   можно  сказать,  три.  Объективных  и
субъективных...
     Первая - психологическая. Мы, честно сказать, до последнего как бы и не
верили  в  реальность  всего происходящего. Вроде как  человек  не  верит  в
собственную  смерть.  Знает,  что обязательно будет,  но не верит. Вот и тут
так.  Не  хватало  внутренней убежденности. Где-то в  подсознании  все время
казалось,  что это  не всерьез.  А для того, чтобы в наших условиях  идти  в
официальные  организации, убеждать,  доказывать  такую  вещь, как  вторжение
пришельцев  на Землю, нужна убежденность  на грани  маниакальности. Чтобы не
задумываться о последствиях для себя лично...
     - А какие для вас могли быть последствия? - не поняла Альба.
     Новиков иронически хмыкнул.
     -  Самые  разнообразные.  Учти, что  в  наше  время  сложилась довольно
парадоксальная  ситуация. С одной стороны, идею о  существовании братьев  по
разуму никто  не  отрицал.  Все признавали.  Велись даже  работы  по  поиску
внеземных  цивилизаций,  собирались соответствующие  конгрессы,  специальные
радиотелескопы строили... А с другой -  эта  идея  обросла таким количеством
спекуляций  и  домыслов,  на ней специализировалось  столько  сумасшедших  и
шарлатанов,  не говоря уже  о  тысячах  романов, рассказов,  фильмов на тему
контакта,  что  взять  и  вслух  заявить,   что  названный  контакт  наконец
состоялся... Вообрази - я прихожу в Академию наук, не говоря уже  о каких-то
других серьезных организациях, причем прихожу к самому мелкому чиновнику или
референту, и заявляю: здравствуйте, моя любовница - агент инопланетян...
     Новиков   снова  замолчал,  будто  проигрывая   в  уме  эту   сцену   в
подробностях. И даже фыркнул, не сдержав эмоций.
     - Не  знаю, как у вас, а я  в Москве конца ХХ века  не могу представить
себе должностное лицо, которое  смогло  бы и  захотело  отнестись  к  такому
заявлению серьезно и конструктивно. Может,  и есть такие люди, но там,  куда
пришлось  бы идти, я их не представляю... Но  даже  если  бы и нашлись - что
дальше? При нашей  бюрократической манере до каких-либо практических решений
прошли бы месяцы, и  приятными они бы  не были... А скорее  всего,  меня или
послали бы  куда подальше,  или, любезно-опасливо  улыбаясь,  вызвали скорую
помощь. В том и проблема,  что  те,  кто  мог бы поверить  безоговорочно, не
могут ничего решать. А поставленные решать - в глубине души  не очень  верят
даже в то, что Земля круглая...
     - Ты правду  говоришь?  -  с недоумением  спросила Альба. - Но  это  же
ужасно...
     - Ничего, живем. - Новиков как-то странно  скривил губы и махнул рукой.
- Я вот  тут, кстати,  подумал,  как  оно будет, если вы вернетесь с нами на
Землю и  придется официально  оформлять  ваше  право на  существование. Тоже
проблема. Если хочешь  знать, хоть и стыдно мне  о таком говорить,  я ведь и
испугался   самым   банальным  образом,   когда  впервые   задумался  насчет
необходимости  объявить о  пришельцах,  да и  об изобретении  Левашова тоже.
Подумал: узнают об этом - и все.  Привычной жизни конец. Сразу все изменится
- психология, межгосударственные отношения, самые вроде бы вечные принципы и
нормы. Понимаю, что не  прав, а  все равно страшно...  Пока все  только меня
лично касается - это одно, а вот когда все вокруг станет совсем другим...
     И тут же резко себя оборвал. Помолчал, отвернувшись.
     - Впрочем, пока это только лирика. Еще не вечер... А если серьезно, так
у нас просто времени не  было. Ведь когда  настоящие пришельцы появились, на
все про все - и на размышления  и на действия -  меньше суток дано нам было.
Какие уж тут обращения в компетентные органы...
     Он снова замолчал. Подошел к окну, прислушиваясь. Посмотрел на часы.
     - Кажется, едет кто-то. Давай выйдем, посмотрим.
     На крыльце в лицо Альбы ударил сухой и жесткий снег. Вначале она ничего
не услышала,  кроме завывания  ветра  в  кронах близко  подступающих  к дому
сосен. Пурга совсем рассвирепела, и вновь девушка с содроганием представила,
что сейчас с нею было бы, не выйди вовремя Новиков из дому.
     - Слушай, - сказал Андрей и указал рукой направление.
     Альба, прислушавшись, действительно сумела  выделить из сумятицы звуков
низкий прерывистый гул, а потом и рассмотреть в черной крутящейся мгле яркие
блики света.
     - Похоже, это как раз Берестин. На  полных  газах  идет, ни машины,  ни
головы не жалеет. Минут через двадцать здесь будет...
     Они  вернулись   в  дом,  к  уютному  и  успокаивающему  теплу  камина,
вспыхивающего веселыми языками пламени.
     - В  общем, чтобы уж закончить наш разговор...  Справились  мы  с  теми
пришельцами, порадовались по этому поводу, а наутро оказалось, что ничего не
закончилось.  Совсем  даже  наоборот. История  приобрела совсем  неожиданное
продолжение, такие в нее включились персонажи, такие силы, что  единственный
способ уцелеть,  который  впопыхах  нашли -  воспользоваться  тем  же  самым
каналом и скрыться сюда, на Валгаллу. Отсидеться, в надежде, что уж здесь-то
не найдут... Чести мало, конечно. А куда денешься?
     Новиков вздохнул сокрушенно  и  вновь  употребил  совершенно непонятный
Альбе оборот. Идиому, очевидно: "Тяжело в деревне без нагана".
     - Правда,  отступили организованно, без  потерь, с оружием и знаменами.
Высадились, стали окрестности исследовать, дом этот построили...
     Андрей  говорил,  делая  упор  в  основном  на бытовые, часто  забавные
подробности, и  выходило  так,  что  будто рассказывает он об  увлекательной
туристской  поездке.  Но в  то  же  время,  слушая  его  голос с  небрежными
интонациями,  она улавливала, что говорит он не о  самом  главном,  опускает
многие, возможно, самые существенные подробности. И все же она поняла, что и
здесь  ничего   не  закончилось,  скорее  напротив,  и  Новиков  с  друзьями
занимались  на планете  отнюдь не спокойным  времяпрепровождением, охотой  и
гастрономическими утехами,  как могло  показаться  и поначалу  действительно
показалось Альбе, а гораздо более серьезными делами.
     -  Во-первых,  сами пришельцы  куда-то  исчезли. Машину мы нашли,  а их
самих  -  нет.  Проблема. И еще. В одном из походов Левашов нашел  на берегу
реки,  километров  на  четыреста  южнее, следы самого  настоящего  сражения.
Правда,   довольно    давнего.   Обгорелые   коробки,    похожие   на   наши
бронетранспортеры, много  совершенно  человеческих  костей.  Словно пехотная
дивизия  полного состава там полегла. Вот  тебе и  тихий уголок  с курортным
климатом. И,  наконец, Берестин недавно  заметил в бинокль  пролетающий  над
горизонтом дирижабль или штуку, очень на  него похожую. Так что есть над чем
думать... Этим мы сейчас и занимаемся.
     Новиков  снова   улыбнулся,   тряхнул   головой,  словно   окончательно
отбрасывая все, связанное со своим рассказом.
     - Нет,  Альба, все. Хватит. Время наше вышло. Берестин сейчас подъедет.
Да  и не  хочу лишать  тебя  увлекательного чтения... Помню,  в  свое  время
достанешь  какую-нибудь  увлекательную  книжку, растрепанную,  натурально, -
Буссенара  там  или "Наследника из  Калькутты",  прочтешь,  а  потом отдаешь
следующему по очереди и завидуешь, что у него еще все удовольствие впереди.
     Альбе  показалось, что в  голосе его  прозвучала откровенная  насмешка,
только над кем, не поняла она: над ней или над самим собой?
     Новиков, согнув тетрадь, пустил из-под пальца листы веером.
     - Одни заголовки чего стоят... "Сольная партия Иуды",  "Дипломатическое
интермеццо",   "Критерии   отбора",   "Пир  на   Валгалле",   "Толстовец   с
пулеметом"... Ей-богу, сам бы такую книжку с руками оторвал.
     Он хотел сказать что-то еще, но отдаленный гул вдруг резко приблизился,
мощный  дизель взревел на  последнем подъеме перед фортом,  послышался  лязг
гусениц и гнусаво взвыла сирена у ворот.
     - Пойду встречать...
     За окном заскрипели  створки, стукнул откинутый  засов. Свет фар ударил
через замерзшие стекла, на минуту осветив холл непривычным уже электрическим
светом. Залаяли собаки,  последний раз рявкнув, смолк дизель. Альба услышала
громкие,  но неразборчивые голоса,  стук  шагов  и  звон  брошенного  на пол
железа, потом дверь открылась.
     Вошел Новиков в сопровождении высокого, одного роста с Альбой мужчины в
черной  замасленной куртке с  меховым воротником, от которого  сильно  пахло
нефтью  и продуктами  ее перегонки. Голова  мужчины  была непокрыта, светлые
волосы растрепаны, а  лоб и  правая  бровь заклеены  грязноватым  пластырем,
через который  проступала  свежая кровь. Очевидно, Новиков за  те  несколько
минут, что они были вдвоем, успел сказать что-то о ней,  потому что вошедший
смотрел на девушку без  удивления, скорее просто с интересом, как  на  любую
другую, достаточно миловидную особу.
     - Знакомьтесь. Это Альба  Нильсен,  а это  Алексей Берестин, десантник,
художник и землепроходец... - представил их друг другу Андрей.
     - Точнее - землепроходимец... - хмуро поправил его Берестин.
     Альба  протянула ему руку, и он, предварительно с сомнением взглянув на
свою грязную ладонь, слегка ее пожал.
     - Видишь, я как знал - головы не жалеет, - указал Новиков на Берестина.
- Влетел в яму, ремни не пристегнуты, само собой - лбом в броню... Ты посиди
пока, мы быстро...
     Вернулись мужчины почти сразу же, хотя Альба и  приготовилась к долгому
ожиданию,  Берестин лишь сбросил куртку, умылся и  причесал волосы.  Новиков
перевязал ему голову, и полоса бинта резко выделялась на дочерна загорелом и
обветренном    лице.    На    тот    образ    художника,    рафинированного,
обостренно-эмоционального, что  сложился у  Альбы  по его запискам, Берестин
походил очень мало.  Скорее он  выглядел как персонаж  древних  американских
фильмов.  Сходство  подчеркивалось  черными  блестящими сапогами  и  тяжелой
кобурой пистолета на поясе.
     Она рассматривала  его в упор и заметила,  что  Берестин, как и Новиков
поначалу, стесняется  ее взгляда. Это было  странно  в таких на вид  суровых
мужчинах.
     - Извините, Альба, мою невоспитанность, - сказал Берестин, подсаживаясь
к столику, - но я не могу отказать себе  в потребности съесть  и выпить все,
что здесь осталось. Если вы не возражаете, конечно. Знаете,  десять часов за
рычагами - это достаточно утомительно. Особенно  когда перед глазами  только
снег...
     Через пять минут на столе не осталось ничего съедобного, кроме лимонных
долек на блюдце.
     - Ну вот, укрепил слабеющие силы, - сказал Берестин, отодвигая от  себя
столик. - А  теперь  я должен без всякого удовольствия сообщить, что наконец
вступил в очередной контакт с братьями  по разуму. Тоже  очередными.  Не  по
моей  вине. И не знаю, на счастье или на беду, но без потерь с обеих сторон.
Так что не теряйте мужества, худшее впереди.
     - Что за братья по разуму? - спросила Альба. - Те, что на Земле были?
     - Вряд ли... - протянул Берестин. - Эти порядков на пять примитивнее, я
считаю. - И посмотрел на Новикова. Похоже - с неудовольствием.
     Тот кивнул.
     - Все нормально, продолжай.
     Берестин сделал скептическую мину.
     - Все торопишься,  Андрей. Как всегда, торопишься.  Сам же пел: "Ямщик,
не  гони лошадей...". А  вообще-то все  равно. Хуже уже ничего  не будет. Вы
умеете  стрелять,  Альба?  -  вдруг повернулся  он  к  девушке. - Я  дам вам
парабеллум... - и отрывисто рассмеялся.
     Альба, не понимая, посмотрела на Новикова.
     - Ничего. Это он цитирует.
     От такого ответа ясности не прибавилось, но  продолжать расспросы Альба
не стала. Она перевела взгляд на Берестина и только сейчас заметила,  что  у
него глаза не подходят к лицу. Лицо суровое и жесткое, а глаза мечтательные.
     - Не  дергайся, Леша, - сказал Новиков. - Альба знает все, что можно  и
нужно. Деваться нам некуда, а тут три таких гостя.  Высокоразвитые и мудрые.
Глядишь, чем и помогут. Устроим завтра консилиум...
     - И тему сформулируем очень изящно. Например, так: "Куды бечь?"
     - Ну, так или не так, это видно будет. А пока с тобой давай разберемся.
На тебя напали туземцы, это я понял. А в деталях?
     -  А деталей не  так  и  много. Триста  пятьдесят  километров  к югу по
спидометру. Как раз в дефиле между Рекой и Полуденными горами. Спокойно еду,
никого  не трогаю.  Тут из-за  туч на  меня  пикирует  дирижабль. Совсем как
настоящий. Только  раскраска дурацкая -  грязно-синяя  с  розовым.  Довольно
противно  смотрится.  Делает  пологий вираж  и  без  всякого  предупреждения
бросает что-то вроде магниевой бомбы.  Как я увернулся - до сих пор не знаю.
Рвал  фрикционы  так,  что до сих пор плечи ноют.  Полыхнуло здорово, снег и
дерн  выжгло  метров  на двадцать в радиусе.  Он  на второй заход.  Я, через
рычаги,  к   пулемету.   Все   колени  посбивал.  Врезал   трассирующими.  С
упреждением,  как  учили. Похоже, промазал, а может,  и  задел  по  гондоле,
трассы впритык прошли. Но он сразу все понял, ручку на себя - и в тучи. Ну и
я, конечно, по газам, в сопки, потом  в лес. Разошлись. Я из леса понаблюдал
минут сорок, никто больше не  появился, и я - домой, по обратной директрисе.
Метель следы замела, а что дальше будет - сказать не берусь...
     - Теперь  ясно. Хотя и меньше половины.  Благодарю  от лица  службы. Я,
правда,  по  другому случаю  общий сбор объявил,  но теперь  уж все  одно  к
одному.
     Альба слушала,  опять  не понимая  слишком специфических  выражений, но
суть ей была ясна совершенно.  Похоже,  новые ее друзья  отличаются чересчур
экспансивными характерами. Как она уже слышала от Андрея - сначала стреляют,
потом  думают. Но, с  другой стороны, если они сами это сознают и даже пишут
об этом,  значит,  это не безрассудная импульсивность,  а  осознанная  линия
поведения. Об  этом  еще придется подумать, поглубже понять их характеры,  и
лишь потом делать выводы.
     Состояние у нее сейчас было странное, похожее на  то, что бывает, когда
впервые  попадешь  в   невесомость.  Мир   утратил   четкость,   надежность,
устойчивость, привычные навыки и стереотипы поведения перестали действовать,
а  новых  еще нет и неизвестно,  когда они появятся и какими окажутся. Альба
понимала, что сложившиеся у нее представления о жизни здесь, с этими людьми,
уже   не   имеют   почти  никакого   практического   значения.   Все   нужно
переосмысливать, учиться воспринимать совсем с других позиций.
     До  вчерашнего дня она  всегда, с той  или иной  степенью  вероятности,
могла  предвидеть, что  произойдет  с ней  и  в мире сегодня,  завтра, через
неделю  и  через  месяц, знала,  как  следует  поступать в  каждой возможной
ситуации, разговаривая с любым человеком, догадывалась, как  он воспринимает
ее слова, что при этом подумает и что ответит.
     Даже катастрофа, уничтожившая звездолет, входила в число пусть и крайне
редких, но возможных событий.
     Теперь же Альба попала в непредсказуемый и алогичный мир.
     Пусть Андрей и Берестин говорят с ней на практически понятном ей языке,
она  не  может поручиться,  что за каждым  знакомым словом не кроется совсем
другой смысл.
     А  что же тогда остается  за пределами круга  общих для нее  и для  них
понятий?
     Альба вспомнила, как старательно избегал смотреть на нее Новиков, когда
она раздевалась  в бане. Можно  подумать, что вид  обнаженного женского тела
для него чем-то неприятен. Или это связано с тем, что он все-таки любит свою
Ирину? Но почему,  испытывая нежные чувства к одной женщине, нельзя смотреть
на  другую?  Кажется, ХХ век  был  не такой  уж  пуританский, насколько  она
помнит. Загадка... И только одна из многих.
     Из  записок  Андрея  она  узнала,  насколько  сложными,  запутанными  и
мучительными для обеих сторон могут быть отношения мужчины и женщины, какими
бессмысленными ритуалами они сопровождаются. И это в  ситуациях, которые, на
ее  взгляд, можно было бы разрешить легко и  просто, без страданий и нервных
перегрузок.
     Но раз так, какими же нормами ей руководствоваться теперь, как избежать
ошибок и не попасть в этически неприемлемое положение?
     И  это,  разумеется, еще не главная  проблема. Здесь  есть  возможность
подождать, осмотреться, узнать из  книг, фильмов, разговоров все необходимые
ритуальные формулы и обычая, а как быть со всем прочим?
     Пусть в  шутку,  цитируя  кого-то,  Берестин сказал,  что  ей  придется
научиться  стрелять, и, наверное,  в  людей...  Но  даже  и  шутка  отражает
господствующую  в  данном  обществе  мораль.  Отсюда  вывод  -  ее  жизнь  и
достоинство не  защищены  более  категорическим императивом.  На  них  может
теперь посягнуть  кто угодно,  раз люди  здесь - даже такие располагающие  к
себе, как Новиков и Берестин - постоянно носят при себе огнестрельное оружие
и без колебаний пускают его в ход.
     Из курса истории, который Альба прослушала в университете,  она помнила
о десятках миллионов жертв двух мировых и всех прочих войн, но, оказывается,
личное знакомство  с  вооруженным  и готовым  стрелять человеком  производит
гораздо более сильное впечатление, чем абстрактные цифры и даже кадры старых
кинохроник.
     Она думала, что через несколько дней, возможно, попадет на Землю, и там
все будет  зависеть  только  от  нее  самой.  Сумеет ли  она  защититься  от
бесчисленных опасностей, подстерегающих там на каждом шагу? Станет ли Андрей
надежным другом и покровителем, поможет ли освоиться во  враждебном и чужом,
бесконечно чужом обществе? Как произойдет встреча с Ириной, так ли все будет
просто, как она вообразила вначале?
     Думать обо всем этом было непривычно, страшновато даже и одновременно -
необыкновенно  увлекательно.  Что-то  похожее  она испытала  в  десятилетнем
возрасте,  когда  подруга  постарше  научила ее,  как снимать  блокировку  с
домашнего фантомата. И она, дождавшись  подходящего момента, впервые в жизни
очутилась в пространстве приключенческого фильма для взрослых.
     Вот и сейчас Альба  почувствовала, что  ее влечет предстоящая ей жизнь.
Со всеми  возможными и  еще  неизвестными  опасностями,  но  -  и  это  тоже
обязательно - с сильными чувствами, вспышками романтической страсти, горячей
и верной любовью... Иначе просто быть не может.
     Похоже,  что в  ней  начала  вдруг  пробуждаться  генетическая память о
предках-викингах,  выходивших  на  своих драккарах  в беспредельное  море  в
поисках неведомого.  Она  ведь  и стала  звездолетчицей  именно  потому, что
манили  ее  чужие миры  и мечта о  встрече с братьями  по  разуму - об  этом
мечтают  все  космонавты  во все времена. А дожить до  исторического момента
выпало ей...
     Новиков заметил, что девушка будто отключилась  от происходящего и даже
не слышит, о чем они с Берестиным говорят.
     -  Все, братцы, хватит... - Он хлопнул  ладонью по столу  и встал.  - С
меня на сегодня довольно. Язык уже не ворочается. Как у акына какого-нибудь,
который три тома "Манаса" наизусть и без передышки... Пойдем, Альба,  я тебя
провожу.  Рассветает здесь поздно,  так что часа четыре еще поспать можно, а
там опять начнется...
     - С чего ты  взял, что только четыре, - возразил Берестин. - Пусть хоть
до обеда  спит, какие у  нее заботы? А я еще кое-что у  нее  выяснить  хочу,
иначе бессонница замучает.  Ты  как,  Альба, в состоянии  еще  минут  десять
потерпеть?
     - Конечно,  сколько угодно,  я уже  говорила  Андрею. У  нас на корабле
вахты были по десять суток через сорок. Спать мне совсем не хочется.
     -  Ну,  воля ваша, - пожал плечами Новиков.  - Если  дама  не против...
Только ты тоже, не сочти за труд, изготовь своего знаменитого,  геджасского,
с   сандаловой   палочкой...   Гулять   так  гулять.   И  по  пять   капель,
соответственно...
     Берестин разлил по чашкам кофе такой  консистенции,  что ложка едва  не
стояла в густой суспензии.
     Андрей отхлебнул, почмокал губами.
     - Сказка востока... И почему это у меня никогда так не получается?
     -  Так о чем вы  хотели  меня спросить, Алексей? - Альба из  вежливости
тоже сделала маленький глоток и отставила чашечку.
     - Да есть у  меня некоторые сомнения. Раз ты знаешь о моих приключениях
в дебрях времени, то, наверное, обратила внимание на имевший место парадокс?
Вот  давай сразу и выясним, действительно ли мы - твои предки,  а ты  - наша
пра- в энной степени внучка...
     Новиков толкнул  его под столом  ногой.  Он  не  хотел,  чтобы Берестин
напоминал девушке сейчас о ее прошлой жизни. Он специально весь день и вечер
занимал   Альбу  своими  историями,  почти   добился  того,   что  мысли  ее
сосредоточились на настоящем и будущем, и вот Алексей все ломает.
     Берестин досадливо отмахнулся.
     - Кто был первым космонавтом Земли, ты помнишь?
     - Конечно, - удивилась Альба. - Юрий Гагарин. В 1961 году...
     - Правильно. А высадка на Луну?
     - Нейл Армстронг. 1969-й...
     - Тоже сходится. А пилотируемый полет на Марс?
     - 2012 год, совместный полет советского  и американского  экипажей... -
Она   назвала   фамилии,   которые   прозвучали   совершенно  незнакомо.   И
неудивительно - в 84-м году эти парни ходили, наверное, в начальную школу.
     - Ладно, предположим. Еще вопрос - как насчет третьей мировой войны?
     Лицо Альбы выразило удивление.
     -  А  разве такая была? Про вторую я  знаю... Закончилась, по-моему,  в
сорок третьем...
     Берестин и Новиков коротко переглянулись.
     - Точно в сорок третьем?
     - Ну, я не помню точно... - Альба смутилась.
     - Ничего страшного, - успокоил ее Андрей. - Я вон почти профессионал, и
то не помню, когда Ливонская война закончилась.
     -  А  после  второй  мировой какие  большие  войны  ты  еще помнишь?  -
продолжил экзамен Берестин.
     - Их так много было... До середины ХХI века почти каждый год где-то все
время воевали. Я же говорила  вам - я  биолог. Давайте лучше расскажу, как в
ХХI  веке восстановили мамонтов.  Или как в Сахаре появились пальмовые леса,
это очень интересно...
     - Расскажешь,  Альба,  про все расскажешь, только такие уж мы с Андреем
зацикленные - нас сейчас только политические проблемы занимают...  Попробуй,
вспомни - атомное оружие на Земле применялось?
     - Да, кажется, один или два раза. А где - не помню...
     - Да  хватит  тебе,  пристал  к  девушке!  Экзаменатор... Лучше коньяка
выпей, глядишь и полегчает. Нужны ей твои заботы.
     - Все, все, молчу... - Но видно было, что любопытство Алексея отнюдь не
удовлетворено,  даже напротив.  Да  это  и неудивительно - когда перед тобой
сидит человек, который знает, что случилось на Земле в следующие три века!
     - Ну, а хоть вы коммунизм-то построили?
     - Построили,  построили, успокойся, я тебе сам  все расскажу,  - пресек
его  настойчивость  Новиков.  -  Видишь, совсем  человека  замучили,  спит с
открытыми глазами. - Андрей решительно взял Альбу за руку.
     Они поднялись  наверх. Новиков  открыл дверь комнаты, пропустил девушку
вперед, а сам остался на пороге.
     -  Спокойной ночи. Извини,  если  что не  так.  Мы все же  люди темные,
гимназиев  не  кончали...  к  сожалению... Отдыхай  - Новиков  подмигнул ей,
ободряюще  кивнул  головой, закрыл дверь  и Альба услышала, как застучали по
лестнице его быстрые шаги.
     Она разделась, легла на  постель. Зашуршала сухая трава в перине. Альба
прикрыла  глаза, полежала  на спине,  глубоко и размеренно  дыша,  но  через
некоторое время почувствовала, что заснуть не сможет. Да и не хочет. Слишком
много впечатлений.
     Вновь села на кровати. Свеча в медном канделябре почти догорела, фитиль
начал трещать, а язычок огня судорожно вздрагивать. Она взяла на полке новую
свечу, толстую, пахнущую медом, зажгла, укрепила  в гнезде, залитом потеками
воска, и обрадовалась, как ловко это у  нее  получилось. Может быть, и камни
вскоре научится разжигать, и кофе варить...
     Альба  вздохнула,  обвела  глазами  бревенчатые  стены, низкий потолок,
черное стекло, в котором мерцал отраженный огонек  свечи,  легла  поудобнее,
подмостив под локоть подушку.
     И  открыла  тетрадь, исписанную  мелким,  но очень отчетливым  почерком
Новикова...



Last-modified: Fri, 05 Dec 2003 05:56:10 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321