ул ему в подбородок ствол "Вальтера", прошипел сквозь зубы, будто после давешней бешеной стрельбы требовалось соблюдать тишину: - Молчи! Руки за голову. Оружие где? Буданцев внял приказу, молча указал, глазами на левый карман пальто. Там действительно оказался небольшой пистолет. А еще - две пары блестящих наручников. - Отлично. Какой ты предусмотрительный. Вперед. - Он указал сыщику, куда именно следует идти. Власьев снизу, а Шестаков сверху наблюдали, как Буданцев спускается из окна по веревке. Потом нарком заклинил дверь туалета воткнутой наискось шваброй - долго будут дергать, пока за топором не сбегают - и соскользнул вниз сам, не забыв притворить за собой и окно. Лишь на земле подумал: "К чему эти изыски? Если с поличным не схватят, так какая разница, часом позже или раньше разберутся, каким путем нам удалось скрыться". Просто действовала в нем стереотипная, не им придуманная и на какие-то другие случаи рассчитанная программа. Не зря Шестаков, готовя операцию, предпринял хитроумные предосторожности. И поставил свой, пусть и засвеченный уже, но надежный и быстроходный "ЗИС" подальше, в узком, темном, выходящем совсем на другую улицу Банковском переулке. Не желающий раньше времени получить вполне смертоносную, отнюдь не пластиковую пулю муровец, пересиливая себя, признался сквозь зубы, что напротив главного входа в наркомат кое-кто ждет результата акции. "Кто - это потом разберемся, - решил Шестаков. - А пока уносим ноги". Через три двора, перебираясь по крышам сараев, по мусорным ящикам, сквозь неизвестно кем и когда сделанные проломы в заборах, они со своим пленником, скованным на всякий случай его же наручниками, выбрались к машине. Теперь Шестаков боялся только одного - что мотор сразу не заведется, застынет на все крепчающем морозе, заправленный водой, а не антифризом. Однако и тут обошлось. Отсутствовали они, как оказалось, меньше пятнадцати минут, и стрелка на приборном щитке показывала температуру между 40 и 60 градусами. Шестаков вытянул подсос, подкачал бензин педалью акселератора, и мотор схватил сразу, взревел, выстрелил пару раз, но после умелой подгазовки зафырчал ровненько, готовый к делу. На какое-то, естественно, очень короткое, время они ощутили себя в безопасности, как в успевшей погрузиться до начала атаки глубинными бомбами подводной лодке. Что будет дальше - посмотрим, а пока успели! Потустороннее знание подсказывало Шестакову, что наличных сил московской милиции и прочих дружественных ей организаций не хватит, чтобы перекрыть абсолютно все улицы и переулки. Но случайно влететь туда, где посты все же имеются, шансы тоже были. Поэтому он обратился к пленнику, который смирно сидел на заднем диване рядом с Власьевым. - Ну, давай, браток, подсказывай, как нам без потерь пробиться? Имей в виду - на засаду нарвемся, первая пуля твоя. Мы, может, и опять убежать сумеем, а ты - точно нет. Буданцев вздохнул. Умирать ему совсем не хотелось, а то, что он знал об этом человеке, не оставляло сомнений в серьезности его намерений. Неизвестно, отпустит ли он его живым потом, но что при встрече с милицейским или чекистским патрулем сидящий рядом человек выстрелит ему в бок, сыщик не сомневался. - Насчет постов ничего не могу сказать. Я их не ставил. Команда на поиск вашей машины была, да. Прошла два часа назад. - Сережа, сука, продал-таки? - без особого удивления спросил Шестаков, сворачивая с Кирова в безопасную, на его взгляд, узкую и темную улицу Мархлевского. - Таксист, что ли? - уточнил Буданцев. - Да, позвонил в милицию. Все рассказал, дал приметы. Объявили общегородскую тревогу. Об остальном он решил не говорить. Как еще до сообщения об угоне такси Лихарев собрал собственную опергруппу и раздал всем специальные "усыпляющие" патроны, особо проверил, чтобы ни у кого не осталось при себе боевых. Потом они долго ждали неизвестно чего, сидя в двух машинах, пока Лихарев не выбежал из подъезда и приказал гнать сюда, в Кривоколенный. И, наконец, заметив через специальный прибор отблеск света в окне третьего этажа, Валентин дал команду на захват. План здания у них имелся, и все действия были детально оговорены, а вот не заладилось. Не оттого смолчал Буданцев, что надеялся на помощь, а просто считал, что незачем. Без пользы в данной ситуации. Сказал другое: - Переулками поедете, как начали, возможно, и не попадетесь, до поры, конечно. - А он умный, - иронически сказал Шестаков Власьеву. - Давайте его ко мне пересадим, ехать будем - и разговаривать. А то шею неудобно выворачивать все время. Ствол, конечно, у затылочка держите по-прежнему, коллега. На секунду он остановил машину. Буданцев со сцепленными за спиной руками неловко пристроился на переднем сиденье. - Вот так. И вам удобнее, и мне, Закурить желаете, Угостите его, друг мой. - Шестаков упорно не называл напарника ни по имени, ни по фамилии, и у опытного сыскаря Буданцева это родило некоторую надежду. Решил бы убить - не стеснялся в выражениях. И то, что стало известно о кольчугинской истории, тоже говорило в пользу наркома. Убивать он явно избегал. Что же касается случившегося в квартире, ясности об этом эпизоде Буданцев так и не имел. Переулков в Москве, слава богу, достаточно. Коротких и длинных, прямых и изгибающихся под самыми немыслимыми углами, которыми можно просквозить весь огромный город, ни разу не появившись на освещенных и контролируемых улицах. Беда в другом - до сегодняшней ночи Шестаков понятия не имел о существовании большинства из них, Он оказался в Москве в том возрасте и в той служебной роли, когда по улицам, за исключением самых близких к дому и месту службы, пешком уже не ходят. Тем более - просто так, для интереса и удовольствия. Но, однако, выяснилось, что он их все же знал. Не хуже московского извозчика - ветерана кнута и облучка. Словно в мозг ему спроектировалась подробнейшая схема. Причем - с заранее нанесенным оптимальным маршрутом. Нога сама подтормаживала перед поворотами, а руки вертели руль - с Мархлевского на Костяйский, по Ананьевскому на 1-й Коптельский, вдруг резко вправо на Безбожный, потом на Переяславку, на Пантелеевскую - вдоль железнодорожного полотна, с нее вправо на переезд, мимо Пятницкого кладбища (здесь можно резко прибавить газу) - и снова направо, в одну из Сокольнических просек. Тишина, темнота, безлюдье, снова ощущение свободы и почти что счастья. Проскочили, прорвались! Сотни заснеженных гектаров леса вокруг. Погони нет. А если бы и появилась - звук мотора и свет фар можно будет засечь очень заблаговременно. На все времени хватит - и отъехать бесшумно в следующий лесной квартал, и "языка" ликвидировать, и даже пешком уйти, бесследно растворившись в левитановских аллеях. До утра недалеко. Если ничего не случится - в половине шестого откроется метро, доедем до Киевского, повидаемся с Овчаровым, а там можно и домой, на утонувший в снегах кордон. Впрочем, счастье и радость - они не для всех. - У нас там вроде кое-что осталось? - спросил Шестаков у Власьева, забыв, что тот не присутствовал при сцене в Нескучном саду. Опомнившись, объяснил, о чем речь. Из кармана на дверце извлек оставшуюся бутылку. В просторном заднем отсеке, используя откидные сиденья как столик, выпили, пожалев, что закусить нечем, за успех и чтобы окончательно привести в порядок нервы. Поднесли стаканчик и пленнику. - Даю слово офицера, - вспомнил совсем уже забытую лексику Шестаков, - если расскажете сейчас все и откровенно, убивать вас не буду. Мне это просто незачем. Пристегну наручниками к рулю - и сидите до утра. Мотор заведем, печка работает - не замерзнете. А уж там - как получится. - Плохо получится, - хмыкнул Буданцев. - Вы ж должны представлять, что со мной после всего происшедшего сделают. - Если не расстреляют - все остальное переживаемо, - успокоил его Шестаков. - Думаете, мне весело бегать сейчас, как загнанному зайцу? Однако бегаю, поскольку даже такая свобода лучше пыточной в Сухановке или безымянной могилы. - Это так, - согласился Буданцев. - Только мне предстоит как раз камера. А я из нее только позавчера чудом выбрался. Еще не нальете? - Запросто. Пусть бутылка и последняя, но вам нужнее. Мы, если повезет, найдем где добавить, вам же куковать придется долго. Что вы там насчет камеры сказали? Подробнее, если можно. Буданцев, которому спешить было некуда, довольно точно изложил суть предыдущих событий. - Интересно, даже весьма интересно, - протянул Власьев. - Но об этом будем размышлять позже. Сейчас нужно сматываться, Шестаков считал совершенно так же, но сказанное Буданцевым вызвало у него гораздо больше эмоций, чем у старшего лейтенанта. - Что же мне с вами-то делать, коллега? - обратился, он к сыщику. - Я вам очень сочувствую. Однако вы же нас немедленно и непременно выдадите. Вот если б вы дали слово, что хоть до обеда время протянете. Жить Буданцеву хотелось, очень хотелось. И нарком в самом деле вызывал в нем сочувствие. Но в тоже время... Шестаков его понял. - Черт с вами. Не могу я вас сейчас застрелить. Поступайте, как совесть подскажет. Только все шины проколоть придется, а то вы, чего доброго, уехать вздумаете... Руль-то крутить можно и в наручниках. - Если вы столь гуманны, что хотите оставить ему машину с работающим мотором, - вмешался Власьев, - с чем я лично категорически не согласен, то вернее будет сломать рычаг переключения скоростей, поскольку на спущенных колесах куда-нибудь доехать все равно можно. Такой интересный пошел, чисто мужской, технический разговор. После пары сотен граммов. Пришло время сказать слово и Буданцеву, поверившему, что убивать его не станут. - Ваши опасения напрасны. Если наручники застегнуть вокруг рулевой колонки, то до скорости мне никак не дотянуться. - Если потрудиться, то можно и ногами первую включить, а то и зубами даже, - задумчиво возразил Шестаков. - Впрочем, все это ерунда. Не о том говорим. Свет фонаря ударил ему в лицо. Шестаков машинально прикрыл глаза рукой, в которой был зажат "Вальтер". Сквозь опущенные ресницы он различил темную фигуру человека, в отставленной руке которого тоже поблескивало нечто огнестрельное. - Бросьте оружие, товарищ нарком. У меня к вам тоже есть вопросы. Лихарев, а это был он, настолько верил в свое превосходство над любым человеком в этом мире, что, несмотря на имевшиеся уже у него сведения о необычной манере поведения Шестакова, не предпринял никаких специальных мер безопасности. Да вроде и незачем было - момент полной внезапности, расстояние около шести метров, наведенный на наркома длинноствольный "маузер", а пистолет Шестакова оказался в совершенно непригодной для ответного выстрела позиции. - И не делайте резких движений, - продолжал Валентин, одержимый распространенной слабостью - словесным недержанием перед лицом уже бессильной жертвы, - побегали вы достаточно, пора и остановиться. Бросьте оружие, и поговорим спокойно, благо есть о чем. Незнакомец говорил вполне доброжелательно и любезно, но Шестакову показалось - издевательски. Что и подействовало известным стразом. Подчиняясь команде подкорки, Шестаков, который стоял, опираясь ногой о подножку "ЗИСа", правой рукой демонстративно бросил на землю "вальтер", а левой резко подсек сзади свою каракулевую шапку, швырнул ее в лицо очередному врагу. Сам же он, абсолютно неожиданно для окружающих, мощным толчком бросил тело вверх, ухватился руками за горизонтальный сук, отходивший от древесного ствола не меньше, чем в трех метрах от земли. Качнулся, как на гимнастической перекладине, словно собирая крутануть "солнце", но в точно рассчитанный не им, а его тренированным, знающим, что делать, телом момент разжал пальцы. В полете развернулся винтом на 180 градусов и сзади обрушился на плечи Валентина. Все заняло едва ли больше секунды. Только-только Лихарев успел машинально перевести взгляд на падающий пистолет, тут же тяжелая шапка хлестко влипла ему в переносицу, и вот он уже лежит в сугробе, с рукой, завернутой за спину, а его "маузер" перешел к наркому и упирается холодным дульным срезом в ямочку у основания черепа. Власьев, а тем более Буданцев вообще ничего не поняли. Да и Валентин, поднимаясь с колен и морщась от боли в плече (не сломано ли?), только начинал догадываться, что столкнулся с куда более серьезным противником, чем мог вообразить. Даже убедившись, что посланная им опергруппа частично уничтожена и полностью обезврежена, а преследуемый исчез вместе с Буданцевым. Так кто же там скрывается, внутри пока еще латентной матрицы, и что будет, когда она активизируется полностью? Но леди Спенсер не предупреждала о какой-то особенной опасности объекта, значит, виной только его собственная неосторожность. Не стоило загонять в угол и без того находящегося в крайнем нервном напряжении человека. А то, что "нарком" проделал сейчас, не принадлежит ни к одной из известных боевых систем. Скорее - обычная акробатика плюс невероятная скорость движений. - Встать! К дереву! Упрись руками! Ноги врозь и пошире. Лейтенант, обыщите его. Потщательнее. Кто таков? Как сумел нас выследить? Чтобы прекратить неприятную, даже унизительную для него сцену, Лихарев отчетливо, но тихо, чтобы не слышали ошеломленные случившимся Буданцев и Власьев, произнес словесную формулу активизации матрицы. И добавил: - Спокойно, Шульгин. Свои. Как несколько дней назад (или почти 50 лет вперед), черная вспышка выбила Шульгина из здешней реальности и отбросила в собственное тело, пребывавшее на затерянной где-то в Кордильерах вилле Сильвии, так сейчас он вернулся обратно (неизвестно откуда), испытывая тот же шум в ушах и легкую тошноту. Словно провалился в воздушную яму на легком самолете. Ведь вот только что он сжимал в руках рулевое колесо, и метались по заснеженному асфальту лучи фар, вспомнилась даже последняя мысль, сожаление, что вряд ли ему будет позволено слишком долго руководить действиями наркома, и вот он стоит посреди неизвестно откуда взявшейся поляны в зимнем лесу, сжимая в руке тяжелый чужой пистолет. Между тем и этим моментами - абсолютный провал. Что уже успело случиться и что теперь ему следует делать? Лишь в следующее мгновение произошло новое, с обратным знаком совмещение личностей его и Шестакова. Сашка вспомнил все, что говорил и делал нарком за прошедшие дни. Заодно Шульгин понял, что теперь полностью отвечает за все. А наркома больше как бы и не существует. От него осталась только память, столь же неодушевленная, как хард-диск компьютера. Григорию Петровичу теперь даже и пожалеть нечем о столь неожиданном завершении собственного существования. Впрочем, Шульгин не собирался надолго задерживаться в этом теле. Наверное, Сильвия просто решила продолжить свой эксперимент. Зачем, для чего? Он ведь понятия не имел, что представляет собой сейчас только "вторую копию" собственной личности ("симулятор[23]" можно сказать), зафиксированной в определенный момент, и что его оригинал продолжает жить дальше не один уже год. То есть возвращаться ему, строго говоря, и некуда. Но, как сказано, Шульгин этого пока не знал и узнает ли - кто сейчас может сказать? Пока же он испытывал не столько шок от осознания вновь случившегося переноса души в чужое тело, как собственный полноценный боевой азарт. Очевидно, выход его личности из чужого подсознания в сознание сопровождался очередным выбросом солидной порции эндорфинов, превращающих не столь уж полезные для выживания индивидуума ситуации, как сабельная рубка, подъем по западной стене на вершину Эвереста или карточная игра ва-банк под фамильное имение, в романтическое приключение, от которого захватывает дух и возникает непередаваемое ощущение полноты и яркости жизни. Сашка опустил пистолет. - Все в порядке, Николай Александрович. Ошибочка вышла. Наш товарищ. Еще не понимая, с кем имеет дело, но зная, что ни один "нормальный" человек в этом мире не может знать его настоящего имени, он решил, что прежде всего надо уходить из парка. - У вас машина далеко? - обернулся он к Лихареву. - Поехали, По дороге будем говорить. А "маузер" я пока у себя оставлю. ГЛАВА 35 Пока его новые друзья приводили себя в порядок после счастливого, на их взгляд, завершения этой странной эпопеи, спрессовавшей в несколько дней массу событий, каждое из которых, даже по отдельности, выглядело совершенно невероятным, Шульгин бродил по квартире, известной ему по рассказам Берестина и собственным впечатлениям тоже, Пусть он был в ней всего несколько минут, в тот единственный раз, когда они с друзьями попытались самостоятельно уйти из Замка в свою подлинную реальность, запомнилась она хорошо. Тем летним вечером дверь квартиры открылась почему-то не в восемьдесят четвертый, а в декабрь 1991 года. И - почти тут же проход "схлопнулся", как выяснилось - навсегда. Ничего из того, что случилось позже, нынешний Александр не знал. Ни об исходе из Замка на пароходе "Валгалла" в 1920 год, ни о Стамбуле, ни о белом Крыме и победе в Гражданской войне... И о том, что в дальнейшем ему неоднократно приходилось жить в этой квартире, а однажды она в буквальном смысле спасла им с Новиковым жизнь, Шульгин не знал тоже. Для него - вот этого - жизнь закончилась на зимней подмосковной дороге за рулем машины, Да, знакомая квартира, только тогда она выглядела совершенно нежилой, каким-то домом-музеем с тщательно восстановленными, но все равно мертвыми деталями чужой ушедшей жизни. А сейчас жизнь тут била ключом. Звучали голоса, в люстрах горел свет, на кухне кипел чайник, и шкворчала на огромной сковороде (откуда и взялась такая?) яичница из 12 яиц с копченой колбасой. Словно готовилась самая обычная мужская пирушка после хорошо сделанного дела. Шульгин стоял у окна в полутемном кабинете, смотрел в окно на уходящие во мглу заснеженные крыши, одновременно видел в стекле собственное смутное отражение. - "Собственное", - скептически усмехнулся он. За неделю он более-менее привык видеть это лицо, за счет аберрации памяти ему уже казалось, будто он вообще не терял ощущения собственной личности, так и прожил это время в чужом теле, но при своей памяти. "Наверное, - убеждал он себя, - нужно относиться происходящему, словно я просто загримирован в специальных целях. Первый раз, что ли? Тело, слава богу, досталось мне вполне приличное, крепкое, помолодело даже, в таком теле жить можно. Новиков с Берестиным по полгода в чужих прожили, и ничего. Сохранили наилучшие воспоминания. И я как-нибудь перекручусь." Так Шульгин успокаивал себя, заставляя видеть жизнь в розовом свете. Обычно это у него получалось неплохо. Помогали сильная психика, скептический оптимизм, и профессиональные навыки аутотренинга. Он дал себе мощную психологическую установку - держаться как ни в чем не бывало и верить, что в ближайшее время найдет способ восстановить "статус-кво". И больше пока на эту тему не думать. К сожалению, нынешний Шульгин не успел как следует разобраться в своей способности произвольно вступать в контакте Высшим разумом, или Держателями Мира, как назвал их форзейль Антон. Если бы знал то, что выяснил его "оригинал" позже, ему было бы проще сохранять твердость духа. Сейчас оставались только нечеткие воспоминания о единственной, не слишком удачной попытке. "Все! С соплями покончили, война продолжается? Теперь надо разобраться с этими "товарищами". Лихарев, Буданцев и Власьев уже сидели за квадратным обеденным столом с пудовыми резными ножками, похожими на артиллерийские снаряды крупного калибра. Хозяин квартиры щедро разливал по серебряным, с чернью, профессорским чаркам французский коньяк. "Квартирка - аггрианская, - продолжал анализировать обстановку Шульгин - значит, этот паренек - их здешний резидент. Иркин предшественник. А я, грешным делом, поначалу вообразил, что он - от Антона посланец, если не сам Антон замаскированный. Обещал же, сволочь, когда посылал на дело, вытащить при серьезной опасности". Антона, шеф-атташе Галактической Конфедерации Ста миров, вместе с которым пришлось сражаться с агграми, Сашка откровенно недолюбливал. Хотя и уважал. Так тоже случается, когда сталкиваются две сильные личности, вынужденные делать общее дело. "Впрочем, возможно, с его точки зрения, опасности действительно нет. Или - пока нет. Не врал же он мне раньше. Так, недоговаривал. Ребят из сорок первого года четко выхватил. Может, таким и задумано? Ничего, пробьемся". - Выпьете с нами? - спросил Лихарев, остальные, очевидно, свое согласие уже высказали. - А чего ж? За знакомство. То, что за предыдущие бессонные сутки он уже выпил не меньше полулитра, Шульгин успел забыть. Мороз, нервное возбуждение, да, наверное, и биохимия организма как-то изменилась. Алкоголь под влиянием матрицы разлагался почти мгновенно, без всяких последствий. "Вдобавок, раз нас теперь в этом теле двое, то и любую дозу тоже на двоих нужно делить". - Если позволите, Григорий Петрович, - продолжал Лихарев называть Шульгина прежним именем, - мы сначала решим первостепенные вопросы, а уже потом побеседуем более общие темы. Шульгин молча кивнул. Все правильно. Ни к чему Власову, - а уж тем более сыщику-муровцу знать истинное положение дел "в этом лучшем из миров". - Тогда с вами уточним позицию, Иван Афанасьевич. Задание товарища Сталина выполнено полностью и в срок. Невзирая на имевшиеся трудности. Разумеется, еще пару дней вам в городе, тем более - на службе, появляться не следует. Пока все устаканится. Поживете здесь, отоспитесь за все прошлое и впрок. А потом сориентируемся, вернемся и к вопросу об обещанной награде. - Какая там награда? - искренне изумился Буданцев. Он был убежден, что жизнь, свобода, а уж тем более - собственная отдельная квартира куда важнее и ценнее, чем любые чины и ордена. Впрочем, орден Красного Знамени или хоть "Знак Почета", совсем неплохо выглядел бы на его гимнастерке рядом с единственным ведомственным значком. - Это уж позвольте мне судить. Начальником МУРа поработать не желаете ли? А то комиссаром госбезопасности, Предчувствую серьезные изменения в этой конторе в ближайшее время. Надежные люди там очень не помешают. "Ага, да очередной разборки, - подумал Буданцев, но вслух этого не сказал... - Интересно бы посчитать, какова средняя продолжительность жизни комиссара ГБ от трех ромбиков до стенки?" - Да я бы, знаете, и на старом месте с удовольствием. - Смирение паче гордости, - понимающе кивнул Лихарев. - Одним словом, ваша позиция мне ясна. Но вряд ли мы можем позволить себе разбрасываться ценными кадрами, которые, как сказано свыше, решают все. Может быть, я просто предложу вам достойный пост в моем личном аппарате. Но - время терпит. Выпивайте, Иван Афанасьевич, и закусывайте. За каким-то пустячным разговором на общие темы Валентин подождал, пока Буданцев насытится. Без всякого дополнительного намека сыщик, знающий субординацию, поблагодарил за ужин и отправился в отведенную ему комнату, где мгновенно и заснул, довольный, что больше никуда не нужно бежать, ни о чем серьезном думать. Власьев пока воздерживался от высказываний и вопросов. Ему это было совсем не трудно. Но внимал он словам и жестам, недомолвкам и непонятным ему намекам тщательно. Все его сомнения, подозрения и догадки подтверждались самым наглядным образом. Шульгин сразу обратил на это внимание. - Что-то загрустили вы, Николай Александрович. С чего? Наши планы осуществились наилучшим образом, а я ведь почти не надеялся, признаюсь вам. Устали? Так теперь все в прошлом. Утром я передам бумаги моему человеку и... Мне отчего-то кажется, что проблем с переходом границы у нас теперь не возникнет. Власьев остро глянул из-под насупленных бровей на "наркома", перевел взгляд на Лихарева. - Вы уж простите старика необразованного, Григорий Петрович, только я бы сначала хотел выяснить - с кем мы все-таки дело-то имеем? - В речи старшего лейтенанта зазвучал даже слегка утрированный тверской акцент. - А то я не пойму ничего. Тот из милиции, этот товарищ вообще инженер, какие у нас общие дела? - Это вы меня простите, что так получилось. Но я на самом деле многого не знал. Да и сейчас еще не во всем разобрался. Буквально до последнего момента был уверен, что мы с вами вдвоем - против всего советского мира. И поступал соответственно. Думаю, вам не в чем меня упрекнуть. Только вчера днем удалось встретиться с людьми, которые, вроде нас, судьбами Отечества озабочены и со сталинским режимом воевать готовы. Пообещали помощь. Вот она и пришла. Шульгин импровизировал, что было не так уж трудно со всем его предыдущим опытом, стараясь, с одной стороны, успокоить старого товарища, которому столь многим был обязан, а с другой - исподволь выяснить позицию Лихарева. Валентин смотрел на него одобрительно и думал, что с этим человеком безусловно можно и, главное, нужно иметь дело. - Да вы не осторожничайте, Григорий Петрович, - поощрил он Шульгина. - И заодно познакомьте нас по-настоящему. Николай Александрович, конечно, играет свою роль очень убедительно, но ведь он не только лесник, да? - Да как вам сказать, гимназий он действительно не кончал. - Но закончил Пажеский корпус, - со смехом продолжил цитату Валентин, неожиданно для себя попав почти в точку. Власьев тоже усмехнулся в усы. - В этом роде. Он решил, что если Шестаков держится так свободно, то Лихарев действительно человек из близких ему кругов и в СССР на самом деле существует мощное антисоветское подполье. В котором, пожалуй, и ему найдется место. В таком примерно духе он и высказался. - Не знаю, - с некоторым сомнением ответил Шульгин. - Может быть, по старому плану, лучше вам с Зоей и детьми пока перебраться за границу? Очень меня обяжете. Поможете им устроиться, сами отдохнете за все двадцать лет сразу. Денег теперь считать не придется, а там видно будет. Делая такое предложение, Шульгин прежде всего надеялся развязать себе руки. Против Власьева он ничего не имел, старший лейтенант зарекомендовал себя наилучшим образом, но вот перспектива повесить себе на шею чужую жену с двумя детьми его откровенно пугала. Собственного, не слишком продолжительного опыта семейной жизни Сашке хватило выше головы, оттого он и испытал подлинное облегчение уйдя с друзьями с Земли на Валгаллу. Да и просто по-человечески, как можно заниматься галактическими проблемами (а что заниматься ими еще придется, он не сомневался), одновременно изображая заботливого и любящего мужа и отца для совершенно ему чужих людей? Куда лучше и удобнее отправить их на Запад. Не в Европу, конечно, известно, ЧТО там начнется всего лишь через год. В США можно, в Канаду, в Аргентину или ЮАС.[24] Купить Зое поместье с хорошим домом, устроить ребят в приличный колледж. А когда нарком получит назад свое тело, пусть сам и разбирается. - Для вас бы я это сделал, - после раздумья ответил Власьев. Перспектива оказаться в цивилизованном мире, да с миллионами в твердой валюте, дожить остаток дней в покое и довольстве казалась крайне заманчивой. Но он ведь еще и боевой офицер! Если в России случится что-то такое... Тут ведь и адмиральских орлов на погонах нельзя исключать. Как вон лихо этот Лихарев (каламбурчик, однако!) предлагал высокие чины и должности милицейскому. И не врал, похоже. - Для вас бы я это сделал, - повторил он, - только... Думать надо. Домой съездить, посмотреть, что там и как, обсудить все. Через границу перебираться - по старому плану или теперь берлинским экспрессом, с заграничным паспортом? - Обсудим, Николай Александрович, обязательно, - вместо Шульгина ответил Лихарев. - С налета такие дела не решаются. А чтобы сомнений у вас поменьше оставалось, скажу, раз Григорий Петрович себя вправе не считает. Я в данный момент- один из ближайших помощников товарища Сталина. При этих словах Власьев не сдержал брезгливой гримасы. - Однако поспешных выводов делать не стоит. Тут все куда сложнее. Если вы действительно дворянин, монархист и царский офицер, вы вскоре на многое взглянете совсем иначе. Чистка, которую мы проводим, - это только начало. Власьев взглянул на Шестакова чуть ли не торжествующе, А я, мол, что вам говорил?! Но сказал совеем другое. - Чистка - дело благое, "товарищ помощник". Благое. Только зачем же простых людей сотнями тысяч косить? Они, само собой, не ангелы, уже тем виноваты, что белых не поддержали как следует, что после Кронштадта терпели все, как скоты бессловесные, а все же - нельзя так. Как того мальчишку, - вспомнил он парня из тюремной машины, - за шутку невинную - и сразу к стенке. - Это не мы, Николай Александрович, это как раз "они". А что через неделю или две случится - посмотрите. - Так если через неделю или две - куда ж мне ехать? - удивился Власьев. - Давайте завтра об этом, - не выдержал становящегося утомительным разговора Лихарев. - Если так, позвольте откланяться, - поднялся старший лейтенант. - Куда на ночлег определите? Наконец-то они остались вдвоем. Тишина в квартире и за окнами, пробивающаяся между высящимися вдали темными башнями Центрального универмага и Лубянского дома бледная полоска грядущей зари. - А вы спать не хотите, как вас звать-то по-настоящему? - спросил Лихарев. - Александр Иванович. Только вряд ли стоит запоминать, а то обмолвитесь при посторонних. - Я не обмолвлюсь. Но будь по-вашему. Так что в известных мне о вас фактах правда, а что - предположения и вымысел? Я ведь знаю наверняка меньше, чем вы предполагаете. Откроем карты? Видя, что Шульгин молчит, Лихарев медленно воспроизвел имена и фамилии, которые ему сообщила Сильвия. - В качестве пароля подойдет? Шульгин снова хмыкнул. Слишком часто ему в последние часы пришлось ограничиваться этим многозначным звуком. Не спеша размял папиросу, хотя курить совсем не хотелось. Но это уж так - начнешь выпивать, папироса сама в руку прыгает. - И от кого - же столь впечатляющий поминальничек? - От леди Спенсер, - не стал кривить душой Валентин. Тем более что хранить имя источника в тайне ему не приказывалось. - Стриптизит старушка, - не слишком понятно для Лихарева выразился собеседник. - А вы, как я понимаю, здешний агент-координатор. Не надо, не делайте удивленного лица. Я про вас все знаю. И про вас, и про леди Спенсер, про базу на Валгалле, которая еще зовется Таорэрой, и даже ее планировку. Откуда, почему - не суть сейчас важно. Что вам "хозяйка" со мной сделать поручила? Слегка ошеломленный услышанным Валентин, который никак не ждал именно такого поворота, ответил почти машинально: - Разыскать вас и ей доложить. Пока - все. - Ну доложите, доложите. Не сейчас, разумеется, хотя бы завтра. И не спешите отличиться, неизвестно, куда все повернется. У меня с леди Сильвией тоже есть о чем поговорить, только раньше в текущей обстановке нужно разобраться. Сашка решил блефовать, причем блефовать отчаянно и нагло. Того, что он знает об агграх, форзейлях и прочих тонкостях межзвездной дипломатии, вполне достаточно, чтобы создать впечатление своего всемогущества. А там, глядишь, на самом деле получится с Антоном наладить связь. - Чтобы вы, Валентин, совсем уж болваном не выглядели, я вам кое-что расскажу и о себе, и о вашей начальнице. Имейте в виду, что в какой-то мере я по отношению к вам существо высшее, почему прошу слишком уж откровенно дурака не валять. Кстати - браслетик-гомеостат у вас с собой? Дайте на минутку... Лихарев без звука протянул ему браслет. Сашка надел его на запястье, взглянул на экран. Жизненный ресурс чуть больше половины. Терпимо, но не очень. - Пусть пока у меня побудет. Подзаряжусь, а то по вине пресловутой леди Спенсер и упадок сил наблюдается. Так что - выпьем за знакомство? Лихарев, не чувствуя вкуса, выцедил коньяк. Чувствовал он себя прямо-таки отвратительно. Надо же - только что сам был могущественнейшим человеком в стране, тайно руководил Диктатором, и вдруг, буквально несколькими словами, нарком, ну, не нарком, тот, кто под его личиной скрывается, указал ему место. Он еще не догадался, что Шульгин сломал его не только знанием "тайны тайн", но и с помощью так называемого "синдрома победителя". Советская армия в 1945 году за неделю разнесла в клочья совсем не слабую Квантунскую армию не только за счет материального и численного перевеса, но больше оттого, что после победного мая все, от солдата до мешала, просто не видели в японцах серьезного противника. Что блистательно и подтвердилось. Так и Шульгин сейчас, человек конца века, знающий все, что случилось и еще случится в стране и мире, неоднократно сталкивавшийся с агграми и всегда выходивший победителем, успевший стать свидетелем их окончательного (так он сейчас думал) разгрома, чувствующий за спиной негласную поддержку Антона с его Конфедерацией, мог позволить себе тон насмешливого превосходства. Была, конечно, пусть и совсем небольшая, опасность, что этот Валентин, если довести его до крайности, просто пальнет ему при случае в затылок из пистолета, чем и снимет все проблемы. Но уж этого он постарается не допустить. Да и Сильвии он, судя по всему, весьма еще нужен. Понять бы еще, в каких отношениях находятся та Сильвия и здешняя. Одно ли они лицо или разные. Конкретно - откуда она знает о нем и о Шестакове? Неужели придумала все сейчас и ждала сорок с лишним лет, пока он родится, вырастет, ввяжется в галактические дела, встретится с ней в Лондоне? Чтобы прислать сюда в каких-то неизвестных целях. Бред? Похоже. А все остальное - не бред? И многое другое нужно успеть понять, пока они не встретятся лицом к лицу. Только больше он ничего подобного сотворить с собой не позволит. Шульгин, конечно, понимал, что, если потребуется, и сам Лихарев, и уж тем более Сильвия имеют массу способов физического или какого-то еще воздействия, таких, что он не успеет ничего предпринять, а то и заметить это, но одновременно догадывался, что ничего плохого они ему делать пока не станут. Не из страха и не из уважения, а по какой-то другой причине. Возможно, мировоззренческого характера... - Но это все лирика, дорогой коллега, - решил он прекратить психическую атаку. - Давайте лучше обсудим, что за заговор вы затеваете? Надеюсь, не Сталина собрались шлепнуть? Я, между прочим, тоже считаю себя экспертом по данному вопросу и изнутри и, так сказать, извне. Поверьте моему слову - ничего хорошего из этой идеи не получится. На данном историческом этапе. - Что вы, что вы! Все как раз наоборот. Мой план предполагает полную смену близкого сталинского окружения, затем - плавную корректировку внутренней, в дальнейшем - и внешней политики. - А, простите, зачем? Я специально несколько по-дурацки спрашиваю, для наглядности. В зависимости от ответа будем и решение принимать. На вашей стороне мне работать или вместе с семейством на Запад подаваться. - Хорошо, давайте начистоту поговорим. Я, конечно, не знаю, какие отношения вас с леди Спенсер связывают, какие она на вас планы имеет, но мне вы нужны. Хотя бы на ближайшую неделю. Именно в роли Шестакова. Вы его, кстати, как сейчас воспринимаете? Признаюсь честно - с переносом личностей впервые сталкиваюсь, тонкостей процесса не знаю. А для меня это важно. Шульгин прислушался к собственным ощущениям. Он помнил рассказы Новикова о самочувствии в теле Сталина, из естественного любопытства, и как психоаналитик тоже, вытягивал из друга массу мелких, на первый взгляд незначительных подробностей. Выходило, что "драйверы" этот процесс воспринимали по-разному. Андрею приходилось почти постоянно бороться с попытками сталинской личности занять доминирующее положение, восстановить контроль над собственным телом, а у Берестина, наоборот, сразу наладился с комкором Марковым почти полный симбиоз, и чувствовал себя Алексей не в пример более комфортно. У него самого получилось нечто среднее. В первый момент, очнувшись в облике Шестакова, он оставался самим собой процентов на 90, ощущал себя скорее актером, в сотый раз играющим хорошо прописанную роль, нежели "переселенной душой". Потом случилось нечто, и Шестаков его подавил полностью. Только в зыбкой глубине сохранялись тающие обрывки самосознания. Более всего это походило на вязкий полусон-полубодрствование. В какие-то, по преимуществу критические, моменты Сашке удавалось "брать управление на себя", но тоже будто бы во сне - хочешь сделать одно, а получается нечто совершенно другое, подчас - абсурдно-нелепое, даже там, внутри сна вгоняющее в отчаяние. Теперь восстанавливая прошлое посредством памяти наркома о событиях последней недели, он начинал догадываться о возможных причинах случившегося. И только сейчас он снова стал практически полностью самим собой. От Шестакова не осталось даже эмоций и двигательных рефлексов, лишь дистиллированно-чистая память, локализованная совершенно особым образом. Это можно сравнить с ощущениями человека, свободно владеющего иностранным языком. В любой момент без труда вспоминается нужное слово, при необходимости - переходишь на язык полностью, но в повседневной жизни присутствие в голове нескольких десятков тысяч чужих слов, грамматики, больших кусков научных и художественных текстов, иной психологии даже, если речь идет, допустим, о японском, никак себя не проявляет. Ничего этого, разумеется, Шульгин не стал сообщать Лихареву, ограничился коротким: - Нормально ощущаю. А словами передать - даже и не знаю как. Сейчас я - это только я. Нужно будет - изображу вам наркома в лучшем виде. Если уж жена не отличила - никто не отличит. И тут же вспомнил, как все было с Зоей, и испытал моральный дискомфорт. Вот с ней он был как раз не Шестаковым, а самим собой. Правда, ей это явно понравилось... Да и она. Не Сильвия, конечно, но весьма. Шульгин не отказался бы продолжить эту связь. "Тьфу, черт, - опомнился вдруг Сашка. - Ведь только что ты думал, как бы избавиться от Зои навсегда". - Только вы что же, рассчитываете вновь "его" в наличный оборот ввести? После всего, что случилось? - спросил он Валентина, чтобы отвлечься от воспоминаний. - Есть такая идея, - признался Лихарев. - Как я понял из последних разговоров, Иосиф Виссарионович на Шестакова зла не держит. Ему ваша выходка скорее даже понравилась. Вот и подумалось. Если я Ежова устранить сумею, еще кое-кого заменим на более подходящих людей, вам место Предсовнаркома, к примеру, занять, то и дальнейшие планы реализовать будет гораздо проще. Шульгин не выдержал, захохотал в голос. Тут же взял себя в руки, сказал смотрящему на него с недоумением Валентину: - Вы что, с детства родились таким неудачным шутником или стали им постепенно, с течением времени? Меня - Предсовнаркома? Мало того, что я испытываю давнее и стойкое отвращение к любой систематической, тем более - руководящей работе, так еще и здесь, сейчас?! Я же эпикуреец, циник и бонвиван, к тому же профессиональный авантюрист и искатель приключений. И меня - в сталинскую клетку? Плохой из вас психолог, парниша. - Тут же посерьезнел, спросил тихо: - Кроме всего прочего, вы случайно не слышали, чем обычно кончается самая успешная карьера людей из ближнего круга? Ах, только не говорите мне про Кагановича, Молотова, Калинина, Ворошилова. Товарищ Шестаков по типажу характера больше похож на Вознесенского, Кузнецова, да хоть бы и маршала Жукова. Что, вы таких имен п