." Ей-богу! Море всех с ума сводит: будто
из монастыря сбежали... Начнешь ей про звезды говорить, про миры бескрайние
- она послушает, послушает, скорчит пренебрежительную рожицу, а то и скажет
что-нибудь непотребное, отойдет, а ты стоишь как оплеванный, будто тебя на
улице грязью обрызгали. Я не могу так. Без разговоров ...- и глянул
выразительно, словно хотел затеять сейчас именно такие разговоры.- Я,
наверно, зря все это вам рассказываю? - Рене замялась, и он перекинулся к
Сержу: - Что за дело, Серж? О котором мне Марсель говорила?
- Деньги нужны, Огюст.
- Новость какая. Мы все в таком положении.
- Не я, а французские дети. Ты ведь теперь в Секретариате?
- Ну и что? Сколько надо?
- Много. Есть план! Мы говорили об этом в "Авангарде". Надо обеспечить
детей рабочих пионерскими лагерями! - Огюст глянул насмешливо, а Серж
продолжал не тушуясь: - Здесь кроется большой резерв агитации. Правящий
класс совсем не думает о детском отдыхе - это надо использовать, поставить
по всей Франции палаточные городки, разместить в них детей из семей низкого
и среднего достатка, устроить родительские дни, втолковывать детям и
родителям азы политической грамоты, рассказывать, куда идут деньги,
предназначаемые бюджетом на детские нужды, и набирать таким образом очки в
борьбе за детские и родительские души! Мы уже начали этот эксперимент в
Стене. Через десять лет те и другие будут у нас в кармане!...- Он кивнул в
сторону Рене и долго еще распространялся таким образом, нисколько не теряя в
азарте и в убедительности, так что, хотя кафе было маленьким и уютным и
скрадывало лишний шум, посетители за соседними столиками, услыхав и малую
толику сказанного, начали недовольно оглядываться...
- Ладно, Серж. Во всем этом есть что-то дельное. Я предложу в
Секретариате. А может, и еще где-нибудь. На детей деньги найдутся. Вы только
составьте бумагу. Все, что вы сказали, плюс приблизительную смету. Идет?
- Правда?! - не веря ушам, воскликнул Серж, уже видя себя во главе
национального пионерского движения.
- А почему нет? Только не знаю, весь ли ты фонд получишь или только
часть его. И не самую большую.
- Как так?! - вознегодовал тот.- Ни одного су не отдам. Знаешь, сколько
по Франции лагерей построить надо?
- Построишь... Что шкуру неубитого медведя делить - как русские
говорят? Их деньги - их и пословицы. Ну что, Рене? Идем? Ты с нами, Серж?
- Я домой. Мне проект писать надо.
- Давай. Не забудь про палатки, горны, вымпелы, значки и все прочее...
Огюст провожал Рене до дому.
- Пойдем пешком? - предложил он.- Надо привыкать ходить на большие
расстояния. У водителей автобусов и железнодорожных проводников
феноменальная память на лица - так что, если хочешь проскочить незамеченной,
лучше, чтоб тебя вообще не видели. Могут, конечно, на дороге остановить:
почему в поздний час и как тут оказалась, но это уже другой разговор: от
полиции можно отделаться, если одет прилично и не производишь впечатления
уголовника. До тебя и не так далеко идти. Стен - это ж рядом с Сен-Дени:
город увеличивается, ты скоро парижанкой станешь... Так ведь?
- Возможно,- неопределенно согласилась она, не зная, к чему он клонит.
Он понял причину ее сдержанности.
- Но я тебя не для того, конечно, вызвался проводить, чтоб пророчить
такие истины. И не потому, что ты красивая...- Он поглядел на нее сбоку,
удостовериваясь в сказанном.- Хотя и этого было бы достаточно... В тебе есть
что-то монгольское, скуластое - не знаешь этого?
Рене осталась недовольна его замечанием. Она не любила, когда ставили
под сомнение ее французскую кровь, и была в каком-то отношении
националисткой.
- Разве? Мне никто этого не говорил.
- Ну вот я говорю. Сойдемся если ближе, буду тебя звать монголочкой,- и
поскольку не доставил ей этим удовольствия, поспешил добавить: - Это пока
что шутки. Серьезное только начинается. Давай перейдем на ту сторону - там
народу меньше и тротуар хуже освещен...
- Я, Рене,- собравшись с духом и с мыслями, сызнова начал он,- навел о
тебе справки, спросил ребят, имевших с тобой дело,- кругом выходит, что ты
из тех, кто нам нужен. И пойми, что я говорю сейчас с тобой не как Огюст
Дюма, не как бывший моряк, волочащийся за очередной красоткой, а как вполне
ответственное лицо партии, уполномоченное делать такие заявления. Ты уже
коснулась работы с рабкорами, да? - Он опередил ее согласие кивком.- Мы это
узнали случайно, но такие вещи не должны проходить мимо нас, и я, поскольку
за это отвечаю, вмешался и сделал кое-кому выговор...
- А как это стало вам известно? - Рене была недовольна оглаской
происшедшего.
- Это хороший вопрос. Ты с Марсель об этом не говорила?
- Нет, конечно.
- Значит, отец ей сказал. Он в курсе таких вещей. По старой памяти,-
прибавил он многозначительно.
- А ей это зачем?
- Этого он действительно мог и не говорить,- согласился он.- Но
сказал... Дал знать, чтоб остерегалась. Чтоб сузила знакомство с тобой.
- Со мной?!
- А ты как думала? Легальные и нелегальные товарищи не должны
соприкасаться и проводить вместе время. На людях, во всяком случае...
- Но вам-то она почему это сказала?
- Почему мне? - Он примолк, не зная, разглашать ли эту, последнюю,
тайну, затем надумал: был настроен в этот вечер решительно.- С ней у нас
свои счеты. Она мне одни вещи говорит, я ей другие. Ее интересует, что
наверху об отце думают и что говорят в руководстве в партии,- я делаю что
могу...- Он решил, что зашел все-таки слишком далеко в своей откровенности,
поправился: - Вообще-то такие вещи не обсуждаются. Это я для тебя исключение
делаю: чтоб поняла, что к чему, и чтоб ближе с тобой познакомиться... Тебе
показали работу с рабкорами, но это не то, что нас сейчас интересует: на
очереди у нас другое дело, и вот тут-то я и хочу тебя задействовать. Я,
иначе говоря, хочу украсть тебя у Жака и Шаи. Хочу только предупредить с
самого начала: мы в этой работе остаемся французами, действуем в своей
стране, для своего блага и своего народа, а отношения с братскими странами и
партиями - ты знаешь, о ком я говорю - они у нас не то чтобы на втором
плане, но органично вытекают из первого и ему не противоречат... Ясно?
- Не очень.
- Возможно,- повинился он.- Мы все здесь путаемся. Я тебе объясню
сейчас суть, хотя делать этого не стоило. Рабкоры - хорошая выдумка, мы с
ними узнаем много для себя интересного. Партия получает материал, которого
нет и у правящего класса, с его полицией и вездесущими осведомителями. Но
есть категория профессий, которая не пишет нам, хотя могла б это делать. Я
имею в виду государственных служащих. Их надо искать самим и выбирать из них
возможных сотрудников и корреспондентов. Это понятно?
- Понятно. И как вы хотите это сделать?
- В этом и заключается суть. Мне как бывшему моряку поручили найти
таких во флоте... Я говорю тебе вещи, о которых не стоит болтать,- еще раз
предостерег он.- Иначе это прежде всего мне боком выйдет.
- Этого можно было и не говорить,- сказала она.
- Мне так про тебя и говорили,- успокоился он.- Вот я сейчас и
советуюсь с тобой, как лучше это сделать. Есть у меня список, о котором
говорить не следует...
- И не говорите, если так,- перебила она его: ей надоели его
бесконечные зигзаги и оговорки.- Зачем болтать лишнее?..
- Чтоб ввести тебя в курс дела... Мы думаем разослать всем письма.
Рене поглядела на него строптиво.
- И что будет в этих письмах? Что вы хотите узнать?- Она против воли
увлеклась поставленной перед ней задачей.
Он помедлил.
- Кто из моих бывших товарищей или их коллег по службе придерживается
наших, левых, красных, розовых - называй как хочешь - убеждений. Прямо не
спросишь - сразу возникнет вопрос, для чего и кому это нужно?
- Сделайте простую вещь.- Она глянула с легким превосходством.- Вы не
служите?
- Нет.
- А хотели бы вернуться, - уже не спросила, а предложила она.- Спросите
у ваших прежних товарищей: к кому можно обратиться, учитывая, что вас
уволили с флота из-за ваших идей и вам, чтоб восстановиться, нужно, чтоб на
них посмотрели сквозь пальцы. Если рядом таких нет, пусть назовут на других
кораблях. Напишите, что вам опостылела гражданская жизнь, что вам есть
нечего - люди обычно идут навстречу в таких случаях ...- и примолкла, потому
что мимо них шла припозднившаяся парочка.- Какой список у вас?
- Общий министерский - с фамилиями и главными должностями на всех
больших кораблях флота.
- Я бы так не рисковала. Все лучшее рождается снизу, а не поверху.
Он озадачился.
- Это целая программа. Нашему Барбе бы сказать... Это в тебе
отец-анархист говорит.
- Или бабушка-крестьянка. Крестьянство из мозгов не выветривается.
Идите от знакомых.
- Да? - Он не совсем понял ее: это было выше его соображения.- Это
интересно, что ты говоришь. Я подумаю...- Потом прибавил просительно: - Но
тут ряд деталей...- Она ждала.- Как такие запросы рассылать? Частными
письмами?
- Частными, наверно.
- Под своей фамилией? Это верный способ подставиться.
- Можете не подписывать. Дайте понять, что боитесь - поэтому себя не
называете, но надеетесь, что вспомнят, о ком идет речь.
- А обратный адрес?
- На какую-нибудь гостиницу, до востребования. На липовое имя.
Он помялся.
- А ты бы не хотела этим заняться?
- Чем?
- Писать письма... Мне некогда - да и нехорошо, если почерк опознают...
Ты, между прочим, за это деньги получать будешь. Не бог весть какие - двести
франков, но ведь и я столько же получаю. Всю жизнь на двухстах франках сижу
- как начал с них, так, видно, ими и кончу...
Рене подумала, сказала:
- Нет. Я этим заниматься не буду. Мне лицей надо кончать и бакалавра
получить. Я и так уже зашиваюсь.
- Так это ж не сию минуту! - возразил он.- Это пока только проект, как
у Сержа. Он, кстати, напрасно радуется. Если и получит что, то хорошо, если
десятую часть пирога, на который рассчитывает. Каждый захочет пристроиться.
Это ж пойдет, наверно, по линии Рабочего Красного Креста. Или Организации
помощи жертвам революции. Там много желающих... Ну так как? Пока я это со
всеми все согласую, ты как раз бакалавром станешь. По риторике?
- По философии.
- Вот как! Но надо в тайне все держать... Тут, Рене, сложная игра и,
наверно, тебе не очень нужная.
- Если очень сложная, то не нужная,- согласилась она.- Подождем, когда
проще станет. Пришли уже.
- Уже?! - удивился он.- А я думал, у меня время есть - на неофициальную
часть знакомства...- Но она уже прощалась с ним: у нее не было желания
стоять с ним на улице, да и родные заждались ее: в последнее время она так
часто задерживалась по вечерам, что на нее стали смотреть как на постоялицу
в собственном доме, что ей, естественно, не нравилось...
Все описанные выше события имели логическое развитие и продолжение. Обе
поездки: и Марсель на побережье, и Кашена в Москву - были катастрофичны по
своим последствиям. Кашену сказали, чтоб он ждал перемен и что дни его как
политического деятеля сочтены. Но он продолжал ходить на службу, так как
официального снятия с должности не последовало. Тетка же сказала, что лишит
Кашенов наследства на перешедшие к ней участок и на жалкую хибару при нем, и
публично, в церкви, возмущалась тем, что ее парижский зятек живет на русское
золото: такая осведомленная оказалась антикоммунистка - держала только язык
за зубами при жизни мужа.
- Посмотреть бы хоть раз на это золото! - возмущалась Марсель.- Хочет
просто на свою родню дом переписать!..
Сержу обещали Фонд пионерского движения, но он и дня не проходил
героем: все отведенные на это деньги должны были пойти по другим каналам и
адресатам - нашли просто благовидный повод для их ввоза во Францию. Ему, в
виде компенсации, предложили подписывать и узаконивать этот увод средств,
сделав его в Фонде почетным председателем. Они с Огюстом кричали на крик, не
обращая внимания на сотрудников, которые, чувствуя неладное, разбежались по
комнатам редакции, чтоб не слышать их ссоры.
- Чего ради я буду подписывать то, о чем не имею никакого понятия?! -
возмущался Серж.- Чтоб меня потом привлекли за хищения - как какого-нибудь
Рокфеллера?! Да берите сами этот фонд и делайте в нем, что хотите!
- Погоди,- грозно увещевал его Огюст.- Ты хочешь, чтоб другой делал за
тебя работу, которую ты считаешь грязной? Это что - недоверие к партии или
желание выйти сухим из воды, с чистыми руками?.. Историю в белых перчатках,
Серж, не делают. Ты думаешь, я от себя это тебе говорю? Как бы не так - я
передаю тебе мнение руководства, и сейчас ты рискуешь действительно многим!
Одно дело - эпиграммы на Андре Марти писать, как Венсан: тут только
посмеются - в конце концов, Франция - свободная страна и каждый имеет такое
право, но отказываться от того, что сам предложил в Секретариат партии,
написал в виде объемистого доклада со сметой и бухгалтерскими выкладками?!
- Я предлагал не это,- устало, но несговорчиво возражал Серж,- а
честное, праведное и нужное детям дело.
- А ты считаешь, что мы нечестны, неправедны и не думаем о детях
Франции?..- Огюст стал похож в эту минуту на платного провокатора.
Серж хотел сказать "да", но вовремя удержался. Над ним и без того
висела угроза увольнения. Но он был научен горьким опытом Венсана, а теперь
еще и Кашена, и продолжал ходить в редакцию, как если б ничего не случилось.
Эта тактика оказалась верной - прежде всего потому, что и в самом деле
ничего не произошло: фондов так и не дали и дележка русского медведя
оказалась воистину преждевременна.
20
Экзамены были сданы. Рене написала сочинение по Гете на немецком,
которое было признано лучшим среди работ экзаменующихся. Но и остальные
девушки получили заветный "бак", были полны радужных надежд и ждали
выпускного вечера, чтобы расстаться с лицеем и окунуться в новую жизнь,
свободную и ничем более не сдерживаемую. Наступил праздник окончания учебы.
Директриса торжественно вручила Рене диплом и если и выделила ее среди
других, то одним только взглядом, который был слишком проницателен и слегка
придирчив, но вслух сказала лишь самое лестное и вполне ею заслуженное. Мэтр
Пишо, принарядившийся и причесавшийся по случаю праздника, вертелся юлой
среди выпускниц, чудил по своему обыкновению, но тоже говорил одно приятное
и даже приторное и не пропустил и Рене в своем славословии: перед лицом
экзаменаторов и воспитателей все равны, даже заблудшие овцы - хотя напрасно
думают, что к ним испытывают особенно теплые чувства.
Потом был бал, на котором царила Летиция. У нее был теперь официальный
жених, журналист-американец из нью-йоркской газеты, и хотя ее отец и слышать
не хотел об этом браке (он слишком любил дочь, чтобы с ней расстаться), они
давно решили уехать и ждали только окончания лицея, а нужна ли будет в
Нью-Йорке парижская степень бакалавра по философии или нет, их не очень-то
занимало. Летиция пришла на бал с этим Гарри, который стал предметом общей
зависти. Она сильно переменилась за последний год: повзрослела, стала еще
красивее и увереннее в себе, но утратила всякий интерес ко всем молодым
людям, кроме Гарри, о котором, как язык проглотила, никому не рассказывала:
может, боялась сглаза или вправду отцовской слежки. Американец был высокий,
плечистый, костюм сидел на нем свободно, и сам он казался вольным, ничем не
стесняемым - олицетворением свободы и независимости, которая ждала всех
после окончания школы. Он охотно танцевал со всеми девушками подряд:
исправно стриг длинными ногами-ножницами паркетные газоны лицейского зала и
делал это с согласия и при попустительстве Летиции, которая не боялась, что
его уведут от нее, и вовсе его не ревновала, что тоже было необычно и дышало
раздольем американских прерий. Большое и крупное, без европейских ужимок и
манерностей, просторное лицо Гарри было сосредоточено на танцах и на
очередной партнерше, с которой он, путаясь во французском, любезничал как
мог, но это, конечно же, были только слова и необходимые знаки внимания,
потому что он то и дело оборачивался на свою подругу, которая сама не
танцевала - за ненадобностью, но чувствовала себя королевой бала и улыбалась
за обоих. Сам Гарри улыбался редко, но тем более зазывно и завлекательно;
широкая, непритязательная и неожиданная улыбка его говорила примерно
следующее: мне хорошо, я всем доволен и предлагаю разделить со мной эту
радость, но если вы откажетесь, это ваше право, я не буду на вас в
претензии. Он держал со всеми некую уважительную и непривычную для здешних
мест дистанцию: в ней была естественность и непринужденность молодого
человека, воспитанного среди равных и столь же самостоятельных и
независимых, как он, товарищей; лицеистки, привыкшие к тому, что их приятели
держались скованно и вымученно, потому что им с детства прививали правила
хорошего тона, а школу чувств и развязности они проходили у проституток,
сразу это почувствовали, и в этом-то и была причина их зависти и ревности к
тому, чего у них никогда не было и, может быть, никогда не будет. Все
подпали под его обаяние - все, кроме Рене, которая и здесь оказалась в
привычном ей меньшинстве и изоляции.
Бал кончился. Летиция исчезла с женихом, не дождавшись конца торжества:
у них, видно, были свои планы на оставшуюся часть вечера. Подруги обменялись
последними поцелуями, адресами, телефонами (у кого они были) и разошлись кто
куда - многие отправились с Селестой в ресторан праздновать День
освобождения. Рене, у которой не было на это денег, и Эжени, которая через
два дня уплывала - тоже в Америку, только Южную, пошли гулять вдвоем по
вечернему Парижу: никому не хотелось в этот день возвращаться домой раньше
времени. Эжени приехала в Париж из Французской Гвианы, должна была туда
вернуться и не могла дождаться этого часа. Кроме Летиции две девушки в
классе не боялись экзаменов: Рене, потому что все знала и особенно легко
чувствовала себя в иностранных языках, которые за месяц не выучишь и не
забудешь, и Эжени - потому, что экзаменационные коллегии, никому не дававшие
спуску, для жителей колоний делали исключения. Это была спокойная,
добропорядочная девушка, которую все в Париже тяготило и, в ее
представлении, не шло ни в какое сравнение с ее новой родиной. Она и Рене
туда звала, и та начала вдруг подумывать об этом - но Эжени, узнав случайно
о ее коммунистических и антирасистских связах и симпатиях, пришла от них в
ужас и взяла назад свое приглашение. В Гвиане, в обществе негров, такие
причуды были совсем неуместны: негры - хорошие люди, но нечего искушать
судьбу и вносить смятение в их черные души.
- Как тебе вечер? - спросила ее Рене.
- Неплохой, но я не о нем думаю... Я уже дома себя вижу... Боюсь очень.
- Да пароходы сейчас как автобусы ходят - по расписанию.
- "Титаник"-то утонул.
- Это когда было? И он севернее шел - в зоне айсбергов... А Гарри тебе
как?
- Американец,- сказала та.- У нас их много.
- И какие они?
- Деловые, приветливые, но вращаются обычно в своем обществе. Не знаю,
чем Летиция его пленила. Видно, сама такая же.
- Завидуешь?
- Нет. Мне больше мой Марсель нравится: он сентиментальнее. С Гарри мне
было бы неспокойно. А тебе он понравился?
- Нет,- с легкой душой сказала Рене.- Так-то он, конечно,
привлекательный, стройный, раскованный, но чего-то в нем не хватает. Слишком
легкий, с одной стороны, и уравновешенный - с другой.- Она успела все
обдумать и взвесить.
- Что ж в этом плохого?
- Слишком довольный собою,- додумав, заключила Рене.
- А ты таких не любишь?
- Нет. Как можно быть свободным, когда кругом столько рабства?
- В Америке?
- Почему? Везде. И здесь тоже.- Она произнесла это почти легкомысленно,
не в тон сказанному и огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь
дешевого кафе, куда можно было бы зайти и отметить окончание учебы. Подруга
не вполне ее поняла, но согласилась:
- Про чужие несчастья не знаю: мне что до них - но я тоже не люблю
самонадеянных. Люблю, когда мужчина чуть-чуть робеет. И чувствителен, как
мой Марсель. С ним легко себя чувствуешь и боишься меньше. Я от парохода в
панике, потому что его рядом не будет.
- Будете всю жизнь рука об руку ходить? - Рене словно бес за язык
дергал.
- А это плохо?
- Не знаю... Немного скучно, кажется.- Рене была настроена воинственно:
причиной тому, может быть, было ее одиночество на балу и после него.
Эжени это не понравилось, но она решила не ссориться в последний день,
хоть и сказала:
- Гарри слишком свободный, мой слишком ко мне привязан - кто тебе
нужен, Рене?
- Никто, наверно. Одна буду.
- И что будешь делать одна?
- Не знаю. Пока учиться.
- Учиться, Рене, это не занятие, а так - в лучшем случае подготовка к
будущей жизни. Одна семью не создашь,- и Эжени, которой наскучило говорить
банальности, вспомнила, что у нее осталось множество дел, и заторопилась,
чтоб не терять времени даром.
- Зайдем в какое-нибудь кафе,- попросила Рене.- Обмоем наш "бак" по
философии. Философии все-таки, а не домоводства с кулинарией. Вспомним
старика Гегеля, как говорил один мой знакомый.- Ей захотелось в этот миг,
чтоб рядом был Мишель, который бы охотно поддержал с ней разговор о Спинозе
и о Канте.
- Ты, наверно, его и ждешь? Знакомого этого? Ладно. Недолго только. У
меня не все еще куплено...
Домой Рене пришла достаточно рано, и отчим собрался за бутылкой:
отпраздновать событие. Мать посмотрела на это косо: успех дочери радовал, но
пьянство мужа пугало куда сильнее.
- Но повод-то какой! - воззвал он к материнским чувствам.- Не каждый
день дочь лицей кончает. Да еще с отличием! - схватил шляпу - и был таков.
- Вина купи! - послала ему вдогонку Жоржетта, но он уже ее не слышал.-
Сейчас абсент принесет,- предрекла она.- Который с ног его валит,- и
примолкла, удрученная.
Рене подсела к ней на диван, приласкалась, что делала редко: она выпила
с Эжени красного.
- Ты хоть довольна, что я лицей кончила? - Ей захотелось услышать от
матери что-нибудь лестное и приятное - награду, которую в младших классах
дети ждут от родителей за примерные отметки в школе. Оценки преподавателей
радовали ее меньше.
- Довольна, конечно,- отвечала серьезным тоном Жоржетта, но в голосе ее
не слышалось ликования.
- А почему такая невеселая?
- Что веселиться?.. Опять пить начал. Кто кормить нас будет?
- Я прокормлю. Уроки могу давать.
- Когда ты их давать будешь? У тебя ж времени совсем нет... Я тебя
почти не вижу... Как и его - когда он запивает...
Отчим действительно пришел с абсентом.
- Ничего другого не было,- лживо оправдался он.- Было вино подешевле,
но его б на всех не хватило. Что нам одна бутылка? А абсент - он за сердце
хватает!
- Вот и пей его один,- сказала Жоржетта.
- Один пить не буду! - поклялся он.- Что я, алкоголик? По случаю
только,- и припрятал бутылку.
Он изменился, постарел, обрюзг в последнее время, и даже усы его,
которые он отпустил, когда стал секретарем ячейки и за которыми прежде
ревностно ухаживал, повисли теперь, как две худые тряпки. Секретарем он уже
не был: постарался Ив, его недоброжелатель, но и в нем самом бойцовский
петушиный дух давно иссяк и выветрился.
- Рене теперь работать пойдет? Тут Жиль говорил со мной о ней:
понравилась ему сильно. Хороший парень, между прочим. Будь я девкой,
вцепился бы в него обеими руками. А что? Головастый, все в руках горит
-редкостный парень. Тебе ж и об этом думать надо - не только об учебе твоей.
Все словно сговорились учить ее уму-разуму и толкать к замужеству:
будто хотели избавиться от нее, всучив ей веретено и прялку.
- Ты меня сватаешь? - спросила Рене.
- Не сватаю, но очень уж тебя хвалит - видать, ждет, что передам.
- Я дальше учиться пойду,- сказала Рене.
- Вот те на! - удивился он, будто об этом не было прежде речи.- А я
ничего не знаю.
- А зачем было "бак" получать? Для дальнейшей учебы.
- И на кого же?
- На юриста.
- Ничего себе! Адвокатшей станешь?.. А те, в Даммари, дальше будут
платить?
- Об этом еще не говорили. Сама расплачусь.
- Жить здесь будешь? - закинул еще одну удочку он.
Мать насторожилась:
- А где же?
- А я знаю? - отговорился тот.- Где живут юристы. Им же нужно ближе к
работе. Или к учебе - что у них там?.. Решай, в общем, свои вопросы,-
подытожил он, пользуясь тем, что еще трезв.- Можешь, конечно, и здесь жить,
но тогда деньги надо давать в общий котел. И больше, чем те пятьдесят
франков в месяц, что они раньше отсылали. Потому как у тебя теперь другие
запросы будут. Да и поправку на инфляцию сделать надо... Давай-ка я все-таки
выпью за твои успехи. Жанна вряд ли такое потянет. Потому как не та
наследственность. У нее отец - пьяница, краснодеревщик: эти все зашибают. А
у тебя - профсоюзный деятель и с заскоком, говорят. А где заскок, там и
чтение-учение...- и потянулся за бутылкой.
- Наговорил,- сказала мать.- Утром сам вставай - я тебя будить не буду.
Ты от абсента дураком делаешься. Еще и выпить не успел, а уже в голову
ударило. А ты спрашиваешь, почему я не радуюсь,- почти упрекнула она
дочку...
Робер настоял на том, чтобы они поехали в Даммари-ле-Лис: похвастаться
дипломом и поблагодарить за помощь. Тут тоже все вышло не слава богу -
поначалу, во всяком случае...
- Кто это?! Робер?! - вскричала бабушка Франсуаза, едва они вошли в
трехэтажный дом на привокзальной улице. Рене она не заметила или сделала
вид, что так.- Нет, это невозможно! Как ты нашел сюда дорогу?! Что, вообще,
стряслось, что ты сюда явился?!
- Рене экзамены сдала.- Он снял котелок и положил на стол, чувствуя
себя неловко.
- Ах Рене сдала экзамены?! Она разве учится?! Ты думаешь, у нас такая
память, что мы все это в голове держим?!
Оказалось, отец не был в Даммари с того лета, что она провела здесь в
счет испытательного срока.
- Ты думаешь, можно так обходиться с матерью?! - бушевала бабка.-
Событие, видишь ли - решил навестить ее! Да что мне это событие, если у меня
сына, считай, нет: я о нем справки через людей навожу, а он не удосужится
даже открытку к Рождеству прислать! И на мой день рождения не явился!
- Ездил много,- повинился он.
- Да врешь ты все! Ты из дома не выходишь или из бюро своего, где черт
знает чем занимаешься! Мне Люсетта все про тебя рассказала, нажаловалась:
думала, повлияю я на тебя. А я, знаешь, что ей сказала?! Я тебя, милая, под
венец с ним не вела и в дела ваши впутываться не буду! Она тебе этого не
передавала?
- Нет. Мы с ней месяц назад расстались.
- Ага! Как раз после того, как она сюда приходила! Решила, видно, что
толку все равно не будет! А его и не будет - это давно всем известно!..
Пока она отчитывала его, Рене успела обидеться и нахмуриться. Бабка это
заметила.
- Ты извини меня - я рада, конечно, что ты кончила учебу свою, но это
все мимо меня теперь идет, я к этому отношения своего не чувствую! Не
воспринимаю! Как я могу внучке радоваться, когда у меня сына, считай, нету?!
Он ведь сначала от твоей матери и от тебя ушел, потом подряд от трех
бабенок: не знаю, плохие они были или хорошие,- это не важно - теперь от
матери! Рекордсмен по части уходов!
- Я-то здесь при чем? - спросила Рене с дрожью в голосе.
- Не при чем - я тебя не виню, тебе так, заодно, попадает!
Рене взбунтовалась, хотя бунт ее надел на сей раз вежливую маску:
- Я, собственно, поблагодарить хотела. За деньги и за поддержку.
- Тоже, между прочим, могла б и раньше объявиться! - чувствуя фальшь в
ее голосе, напала на нее бабка.- Тоже вниманием не балуешь! И у тебя
открыток не нашлось? Если такая благодарная? Яблоко от яблони, говорят!
- Это яблоко тоже была от яблони,- показав на отца, съязвила Рене, и
бабка невольно примолкла и призадумалась.
- Договорились! - сказала она затем.- Дальше некуда. Кто от кого упал,
разбираемся...- и примолкла, не зная, как быть дальше.
Сюзанна прибежала на шум, пришла ей на помощь:
- Рене бакалавром стала? Это отметить надо! Сейчас Андре придет: я ему
уже сказала - принесет что-нибудь. У меня бутылочка есть портвейна!
Португальского! - пропела она, как в оперетке.- Рене нужно поздравить -
сколько ж терпения надо, чтоб так выучиться! У меня б в жизни не хватило!
- Не говори.- Бабка не то надумала, как ей быть, не то вправду пожалела
внучку.- Да еще при таких обстоятельствах... У тебя хоть отчим заботливый?
- Заботливый,- отвечала Рене с вызовом: она не сразу прощала обиду.
- Оно и видно,- не споря с ней, сказала проницательная бабка.- И что ты
дальше делать будешь?
- Учиться на юриста.
- Ничего себе! - опешила бабка.- У такого отца да такие дети. Мы из-за
тебя, Робер, семейного юриста провороним! - в последний раз выговорила она
сыну.- Будем ее от дома отваживать - из-за того, что ты сюда носа не кажешь,
а она, может, понадобится: они ж черт знает какие деньги заламывают за свои
советы... Ладно. Идем к столу. Будешь ты юристом или нет, а бакалавр по
философии - тоже не шутка. У вас в роду был хоть один?
- Нет.- Рене начала смягчаться и отогреваться.
- Так вот какая история - и у нас, оказывается, тоже не было: ты
первая. Так что отметим событие. Когда Андре придет?
- Сию минуту. Хочет Рене подарить что-то. Боюсь, из чистого золота,-
заговорщически зашептала она племяннице.- А я тебе пока сына своего покажу -
ничего подобного ты раньше не видела! - И пропела: - Неза-быва-емое
зре-лище!..
Они посмотрели ребенка, лежавшего в комнате, где жила когда-то Рене -
так что Робер съежился, увидев его здесь (а бабка про себя злорадно это
отметила), потом сели к столу, где Андре преподнес Рене от всего семейства
тонкий витой браслет из литого золота. Была выпита бутылка португальского и
затем еще пять - столового французского: бабка покупала его оптом вполцены у
заезжего торговца, который продавал с тележки замечательное красное. Все
были сильно навеселе, оживились, и Робер - первый среди них: он ведь, как
было уже сказано, расцветал за праздничным столом и последним покидал его.
Даже бабка притихла, не бранила его больше, но, улучив момент, все-таки
сказала:
- А в комнату твою племянник с нянькой въехали. Одна мать не
справляется,- объяснила она, но это была лишь дымовая завеса: чтоб прикрыть
лобовую атаку.- Не пропадать же добру.- И Робер хоть не был с ней согласен,
но смолчал, присмирел, не стал отстаивать своей собственности...
Разговора о субсидиях будущей студентке не было. Рене сама о них не
просила, видя, к какой зависимости приводит иная помощь, оказываемая даже с
самыми чистыми побуждениями. И отец, который привез ее сюда с тайным
намерением попросить о том же, после оказанного ему приема тоже не посмел
раскрыть рта - как и бороться за свою комнату: он стал в последнее время
безразличнее и уступчивее. Да семья и не стала бы финансировать учебу Рене -
это было у всех на лицах написано.
Рене, не имея средств, записалась, как решила, сразу в два учебных
заведения: на юридический факультет Сорбонны и в Свободную школу
политических наук (Ecole libre des sciences politiques), на ее
дипломатическое отделение. Запись на занятия была свободной, платить надо
было только за экзамены: за переход на последующие курсы - она понадеялась,
что сумеет выкрутиться. Пока же она решила дать себе отпуск - перед ней был
месяц свободного времени, который она, как ей казалось, заслужила всей своей
предшествующей примерной жизнью и таким же поведением.
Это было неблагоразумно. Во-первых, лучше было бы, если бы она заранее
позаботилась о деньгах на осень и на зиму, во-вторых, ей не удалось весело и
с пользой провести отпуск. Всякий небогатый, необеспеченный человек знает,
как трудно бывает ничего не делать и отдыхать по намеченному графику. Ее
немногочисленные друзья, к которым она, с тем или иным основанием, относила
Марсель, Летицию, Эжени, Люка, Андре, Бернара (Мишель, увы, отстал от этой
компании), разъехались или были заняты своими делами и не были расположены
делить с ней свою свободу. Она увидела, что ее товарищеские и приятельские
отношения основывались до сих пор на совместной учебе или комсомольской
деятельности, а простых повседневных дружков или подружек, которым можно
было открыть душу и провести с ними время в пустой, но иногда так
необходимой болтовне, считай, вовсе не было. Париж пребывал в августовской
лени: политическая борьба и та взяла перерыв и ушла на отдых. Рене
решительно нечего было делать дома, а ехать в гости в Пикардию или в Даммари
к Франсуазе не позволял возраст, помноженный на гордость...
Не забывал ее только Огюст Дюма: не то хотел приволокнуться за ней, не
то не терял надежд заполучить в свои агентурные сети. Однажды он, в своем
потрепанном морском мундире, явился к ней в Стен, вызвал на улицу и
предложил прогуляться по зоопарку.
- Где?! - Рене засмеялась от неожиданности.
- В зоопарке,- повторил он.- Была когда-нибудь?
- Была раз в детстве.
- Вот. А я не был никогда.- На самом деле, как он потом признался, у
него было мало денег, и он посчитал, что на посещение этого заведения их
хватит, а на другое вряд ли.
- Ладно. Но надо Жанну с собой взять.
- Жанну? - засомневался он.- Это твоя сестра?
- Ну да. Я с ней сижу сегодня. Мать пошла на рынок - не знаю, когда
вернется.- Она проводила теперь с Жанной много времени, это выходило само
собою, и сестры в короткий срок сдружились.
- Давай и ее,- решился он. Она подумала, что он не хочет лишних
свидетелей, а он просто подсчитывал наличные.
Жанна была худенькая капризная девочка, требовавшая к себе постоянного
внимания и сильно испуганная пьянством отца,- хотя, пьяный, он испытывал к
ней особенно сильные чувства и покрывал ее жаркими поцелуями. На новых людей
Жанна смотрела косо и подозрительно, беря в этом пример с Жоржетты.
- Это мы с этим дядей пойдем? Будешь разговаривать с ним, а я сзади
идти? Купите мне тогда мороженое,- потребовала она, и Огюст заколебался и
снова мысленно пересчитал свои финансы.
- О чем ты думаешь? - спросила его Рене.
- Думаю о том, что всегда ошибаюсь в двух вещах.
- Каких?
- В том, когда я закончу что-нибудь и сколько оно мне обойдется.
- Насчет времени - это ясно,- успокоила его Рене.- Зоопарк небольшой,
обойти недолго.- Но ее ухажера интересовала больше другая сторона медали:
- Мне важнее второе...- Потом успокоился: - Впрочем, чем короче, тем
дешевле. Обычно так.
Обычно, но не всегда. Жанна, почувствовавшая к нему неприязнь, тут же с
детской проницательностью разглядела, как он жмется и дуется, когда лезет за
деньгами в нагрудный карман кителя, где у него под металлической пуговицей
хранились вместе и мелкая монета, и неприкосновенные ассигнации. В проклятом
зоопарке было мало зверей, но целая толпа продавцов детских игрушек, сластей
и прочих вещей, которые и купить-то можно только в таком окружении - в
компании запертых в клетку зверей, которые смотрят на вас через решетку и
напоминают вам о счастье свободы и о необходимости наслаждаться каждой
минутой жизни и не жалеть ничего для своих близких.
- Купите вон ту куклу, мороженое, которое я просила, и еще большую
сладкую вату, чтоб до конца хватило!
- Нет, я так не могу! - возроптал Огюст.- У меня осталась сотня на
черный день, и вижу, он настал! В эти клетки надо не бедных зверей сажать, а
торгашей проклятых! С их лотками вместе! - и полез отстегивать заветную
пуговицу.
- Я помогу,- успокоила его Рене.- Сейчас я ей длинный леденец куплю -
ей до конца хватит.- Огюст оставил карман в покое.- Сколько ты получаешь? -
спросила она.
- Я говорил тебе уже. Двести франков.
- Но ты же член Центрального комитета?
- Пока что с испытательным сроком. А пока испытывают, дают старые
гроши. И целый год так будет. Ладно. Что мы все о деньгах да о деньгах?
Давайте веселиться. Или мы не французы?..
В веселье он оказался и вправду живее и забавнее, чем в грусти. Ему
было за сорок, но он вел себя как мальчишка: дразнил хищников, перекидывал
ноги через барьер - правда, замученные неволей звери отворачивались от него
и им пренебрегали,- даже взялся на спор прыгнуть с пригорка выше жирафа:
чтоб посмотреть, что у него между ушками. Рене он веселил, а Жанна глядела
на него недоверчиво и скептично: он ее чем-то не устраивал.
- Подумаешь: с горки прыгнул! У нас мальчишки с крыши прыгают. И не
снизу вверх, а сверху вниз. И конфету мне все-таки Рене купила.
- Ну и сестрица у тебя,- пожаловался он.- Я теперь понимаю, в кого ты.
- В сестру?
- В родню. У меня брат совсем другой по характеру.
- Какой?
- Миролюбивый и покладистый.
- Если б мы были мужчинами, мы б, наверно, тоже были такими. Верно,
Жаннетта?
- Я б не хотела мужчиной быть,- отвечала сестра, которая и вправду
недалеко упала от семейного дерева.
- Почему?
- Деньги надо тратить - на детей и на женщин. А им не хочется. Себе
хотят оставить - на выпивку.
Терпение Огюста на этом кончилось.
- Все! Выкладываю последнюю сотню! Кутить так кутить! Приглашаю вас в
кафе, посредине павильона с макаками! Пусть смотрят, как гуляют французы!..
Они пообедали в кафе, в которое действительно отовсюду заглядывали
мартышки и вели себя при этом так непотребно, что приходилось все время
пересаживать Жанну с одного кресла на другое и занавешивать окна шторами.
Они прогуляли тридцать франков, причем Огюст обнаружил еще одно ценное
свойство французской души, а именно - не жалеть о деньгах после того, как
они истрачены. Жанна и та осталась довольна.
- Хорошо посидели,- сказала она.- Вы еще приходите. Только когда мамы
не будет.
- Почему?- спросили те оба.
- Потому что вы ей не понравитесь.
- А это еще почему? - насторожился он: от Жанны можно было ждать чего
угодно.
- Потому что вы для Рене слишком старый. И потом, что у вас за мундир?
Вы, случайно, не пожарник?..
Огюст чертыхнулся, но проводил их до дому, и они договорились о новой
встрече - уже без Жанны и с более серьезной программой. Огюст предложил
посмотреть Версаль: как жили, спали и ели коронованные особы Франции. Рене в
Версале не была и согласилась: в конце концов, именно так и проводят отпуск
самостоятельные, закончившие школу девушки - в экскурсиях и в больших и
малых путешествиях...
Они поехали в Версаль, вышли из поезда. Впереди виднелась всем
известная классическая перспектива с полукружным импозантным дворцом и
геометрически правильным садом.
- Я люблю здесь ходить: здесь пахнет старой Францией,- сказал Огюст с
романтической приподнятостью в голосе.- Ты Францию любишь?
Рене не понимала, почему Версаль пахнет старой Францией больше, чем
иные места в ней: она предпочла бы в этом смысле деревушку в отдаленной
сельской местности, но отвечала без колебаний:
- Люблю конечно.
- Вот. А она вся как бы здесь сосредоточена. Тут, в этом зале, лежала
Мария Медичи, когда рожала Людовика Четырнадцатого...
Рене чуть не подпрыгнула на ходу:
- Не Мария Медичи, а Анна Австрийская! Хоть бы почитал своего
однофамильца!
- Я их все время путаю,- извинился он.- Матушка его, словом.
- И не могла она здесь его рожать! - во второй раз спохватилась Рене:
как в страшном сне, когда сидишь на экзаменах и говоришь помимо воли
глупости - у нее бывали такие сновидения, от которых она просыпалась в
холодном поту, с чувством ужаса.- Дворец построен при Луи Четырнадцатом!
Он осекся, поглядел на нее с упреком.
- Ну может быть. Я в лицее не учился, а в морском училище это проходили
поверхностно... Я не про то хочу сказать. Я хочу, чтоб ты почувствовала
величие старой Франции.