уре не хотелось совсем. Чего
о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут.
Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со
смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы,
переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы
на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других
языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в
трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:
- Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?
- Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.
Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется,
несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать
роман.
Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь,
бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды
и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова -
и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего,
короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и
канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые,
в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С
другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню
страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:
- И что там дальше?
- Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше
штуки-полторы...
- Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что,
после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех
товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны.
Вспоминают, едут снова.
- У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше
никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но
вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...
Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в
синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от
всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше
происходят самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на
старом мусульманском кладбище, горячие политические дебаты с бухими
омоновцами, наблюдение за расстрелом пленных, удачное избежание зиндана,
риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие
старого невроза, связанного с самоубийством личного дедушки-полковника,
штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки
и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты
какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что
за деньги ничего не сработает - целая эпоха пройдет. Почти тридцатник
стукнет - а ты все дурак дураком. Теперь-то уже нет, ясное дело. Чего об
этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей.
- Убился шишками, что ли? - спрашивает Магомед, - Полчаса коньяк не
пьем. Я сам-то убился, конечно...
- Как дети? - спрашиваю, - Как жена?
- Что может быть лучше?! - горячо восклицает Магомед.
Мы чокаемся и как следует выпиваем. Сколько можно терять время? Да пока
не перестанешь заморачиваться на эту тему.
- Журнал "Нью-Йоркер", - разведчик просто ловит мысли, - Несколько слов
о своем происхождении...
- Ну что ж, - подхватываю, - С чего начать? Ну, пожалуй. Линия дедушки,
наверное, главная в моей жизни. Я его никогда не видел. Ни одного, ни
второго. первый пропал без вести под Москвой в сорок первом. Второй прогулял
полковую казну и застрелился в сорок пятом. Папа мой - параноик, мама -
шизофреничка. Оба - латентные, социально адаптированные, в быту - на твердое
четыре. Простые советские беспартийные инженеры. Папа, физик-ядерщик, было
дело, проектировал первую атомную подводную лодку, и тот еще Чернобыль. Мама
как-то ненароком руководила строительством моста, в который врезался корабль
"Адмирал Нахимов". Но все это - так, случайные совпадения. Ошибки в
эксплуатации. Старшая сестра, например, строила Байкало-Амурскую магистраль
- так там до сих пор мало что толком и заработало. Ну, у нас в семье
считалось крайне дурным тоном приводить в дом коммунистов. Только дядя мой
родной - бывший коммунист, потому что в Ливии и Индии обучает военных
моряков ведению боя из нашего оружия. Так что - ноу проблем. Что еще?
- Ладно, достаточно... - неожиданно смущается Магомед, - Мы спрашивали
о литературных корнях. Ну, да бог с ними... Выпьем, параноидальный
шизофреник! За твой курган-мурган.
Мы пьем коньяк. Периодически выходим в ближайшую подворотню выкурить
чистошишечный косяк, возвращаемся и пьем снова. Как герои Ремарка, как
прототипы старины Хэма - а чем мы хуже? Чай, не транспоттинг какой-нибудь.
Бойцы.
Как хорошо, что по-правде, все это выдумка. Весь этот мир - от первого
до последнего образа, от первой до последней буквы, мантры, игра сансары с
нирваной и все остальное - конечно же, верить нечему. Чего бы там не
набивали ветхозаветные пророки или современные букеры-шмукеры. И скоро мне
ехать в Чечню - за самым что ни на есть настоящим. Есть чувство - так
вернусь здоровым! Останусь наглым по-хорошему - и победа явится сама собой.
Куда ей, суке, без меня?
Только не надо ничего читать на эту тему. А то действительно проснешься
однажды, а ты - чистый самурай. И как здесь жить? Естественно, встает вопрос
с деньгами - а там уж и до оружия недалеко. К тому же - мечты об Австралии.
Завести себе дрессированного кенгуру на поводке, прятать анашу в его сумке.
"Мистер полицейский, экскьюз ми, плиз... Где в вашем законе написано о
кенгурах? У меня не него имеются все ветеринарные справки. Сам я преподаю в
местном колледже. Да, конечно русскую поэзию - как вы догадались? Живу здесь
уже двадцать пять лет, получаю пенсию. В прошом году издох уже третий мой
кенгуру, Гринуэй. А это его правнучатый племянник - Карпентер. В конце
концов, мне просто нравится ваша страна..." Магия всегда должна срабатывать
- а как иначе? Если еще и на чистом английском, с легким сокольническим
акцентом.
Твой стиль - ты, твой герой - ты, деньги - твои, смерть - твоя, жизнь -
твоя. Даже дети - твои. И ранее умершие любимые собаки. Какой смысл
разменивать стиль на тиражи? Что же тогда достанется им всем - на самом
деле? Как мне на этом гребаном истфаке умудрились поставить трояк по
индийской философии? Да, конечно - тогда я толком ее не читал. Да и сейчас -
зачем? Но никто ведь не будет отрицать, что мозг может сам пройти через все
этапы? Вот так и я. Думая, что живу - не пишу, и думая что не живу - не пишу
тоже. Редко когда пишу. Сразу помногу - провал, недельку по чуть-чуть -
опять провал, в глубины подсознания. Нет усидчивости к этому делу. Подкорка
шебутная больно. Все как-то нахрапом, за неделю или ночь, за деньги,
обещания знакомств - и без предельной честности. Так, по верхам. Почему? Ну
да и хрен бы с ней. Поскальзывай, качайся на волнах сознания - но когда
каждое движение пальцев сразу же круг на воде, далеко ли уплывешь? Вот так и
я. При полной бессмысленности - тонуть не желаю, при неполной - даже не
думаю. Нечто невнятно-изящное, вроде насекомой водомерки...
Магомед вышел из коматоза и тихо запел:
- Поговори со мной, трава. Скажи мне, где берутся силы? Меня ведь тоже
так косили, что отлетала голова...
Это было сигналом. Поймали такси - и поехали. Так все быстро произошло.
Что тут скажешь о свободе творчества? Абстрактное словосочетание абстрактных
понятий. Ясно одно. Если таксист включает магнитолу, и оттуда звучит
глубокая песня на английском языке про пустой космос, принадлежащая почти во
всем ясному покойнику с лошадиным прикусом - надо напиваться, обдалбываться,
набираться мужества и отгрызать у вечности что-то другое, столь же
бесподобное. Иначе черт его знает, что еще можно сказать о свободе
творчества, чего о ней говорить. Продавать тяжело - а так все более-менее.
- Зима. Чеченец, торжествуя, на джипе обновляет путь. Его тачанка, снег
почуяв, плетется рысью, как-нибудь... - сообщаю, обернувшись с переднего
сиденья, развалившемуся сзади Магомеду. Оказывается, он спит.
- Дудаевец? Племянник Бин Ладена? Наркотиш? Ду хаст мих? - хрипло
бормочет Магомед, чуть просыпаясь и засыпая снова. Я, монотонно покачиваясь,
забиваю наш последний на сегодня косяк. Смотрю по сторонам - нет ли ментов.
Впрочем, скорость всего этого вполне приличная.
Потом мы докуриваем вечер на улице, Магомед молчит, а в моей памяти
правдиво, как наяву, всплывает покойный президент Чечни, незнаменитый летчик
Джохар Дудаев. Он сидит под портретом шейха Мансура - шейх в расшитой
газырями бурке и неестественно красивых сапогах. Только Джохар Мусаевич не в
чалме, а в летной фуражке. "Будет война," - тихо говорит он, трогает ладонью
стол, встает, пружинисто отходит в дальний угол кабинета, гимнастически
четко падает вперед лицом и семь раз быстро отжимается "на кулачках". Потом
так же резко встает, смотрит на большой круглый герб на стене - черный волк
с пустыми глазами лежит на зеленом полумесяце под зелеными звездами - потом
смотрит на моего попутчика, фотографа по имени Макс. Тот улыбается Дудаеву.
Дудаев улыбается в ответ, возвращается за свой стол, неторопливо садится и
говорит, теперь уже совсем тихо:"Будет война...".
- Вечно у этих летчиков "Апокалипсис нау"... - шепчет мне на ухо Макс.
Вот это правда. Они оба погибнут - Джохар Мусаевич еще не скоро, а Макс -
застрелится уже в феврале.
Потом уже почти - ночь. Наши с Магомедом явленные тела сидят на
скамеечке в каком-то сквере, пьют "Сидр" из большой пластиковой бутылки -
прямо под фонарем, где светлее - и Магомед опять начинает говорить все ту же
чушь:
- Ну же, Толяныч! Не грусти! Ты - всекосмически культовый!
Всекосметически, как покойник без цинка! Только вот этого вот не надо -
чтобы первый труп в первой главе, прочая дрянь дрянная. Как тебя в
"Сбагриусе" учили, эти... Сам знаешь... Ты нам не бешеный! Раз - и навсегда!
Усек, кретин? Друг, блядь, каких мало...
- Ты о чем говоришь-то? - бормочу.
Мне лень опять говорить. Грузился мирно себе тишиной, а тут, вот...
- Как о чем? - он всплескивает руками, как настоящий подвыпивший
ветеран, - Как это о чем? Да все о том же! Культовом романе, первом русском
романе двадцать первого, блядь, века! Дай я тебя поцелую!
И он лезет лобызаться.
- Что еще за ноздревщина! - отбиваюсь.
Сильный, гад - не сладишь с ним.
- Поехали, - говорю, ослабив десантные объятья, Давай, я тебя к жене
отвезу. Харэ бухать. Стоп, машина для убийства. Я сам уже в жопу... в
сиську, то есть... Да что ты, в самом деле, как пидор!
Он отстает, вальяжно похлопывает меня по щеке, кутается в кашемировое
пальто и сдается на уговоры.
- Ну что, ванягут недобитый, - говорит он, словно на прощанье, - Домой?
Работать? Мышь, обоженная искрой от фейерверка, скрывается в норке с
моментально разработанной изощренной схемой убийства чертова кота?
- Отвезу, не волнуйся, псих, - говорю, - Споешь по дороге "Вспомним,
товарищ, мы Афганистан?"
- Не дождетесь! - он грозит пальцем сначала мне, потом проезжающим
машинам, потом засовывает два пальца в рот и действительно свистит.
Когда мы ловим первое такси, Магомед представляется шоферу "стариком
Хоттабычем", показывая в доказательство купленную им во еще Франкфурте
новейшую электрическую бритву. Такси как ветром сдуло. "Лехаим!" - только и
успел извинительно прокричать я вослед.
В следующей - спокойно, без эксцессов остановленной машине - Мага очень
скоро и очень глубоко отрубился. Мне пришлось искать внутри его одежды
кошелек - у самого-то русской мелочи не было.
- Не веришь в мои деньги?! - возмутился мой так называемый издатель, не
открывая глаз, - Десантники не сгорают! Отбиваются до последней гранаты...
Он засмеялся, и резко отключился опять. Таксист без остановок
рассказывал о своей службе в дальневосточной артиллерии. Я обдумывал, что
было более роковым для моего сегодняшнего творчества - последний косяк или
последний глоток "Сидра". И все же сдача убитого десантника любимой жене
прошла успешно - как всегда.
- Ты настоящий друг, - сказала она мне, ничуть не обидившись, что мое
общество отвлекало ее прилетевшего мужа от долгожданного воссоединения с
настоящими близкими. Тут мне стало немножко стыдно - слегка, по-буддийски. И
я решил не пить чай и слушать про школьные проблемы сопливой Магомедовой
братвы - тем более, что у подъезда ждал тот же шеф, артиллерийский.
Красавица жена у Маги, фотомодель просто - и характер у нее соответствующий,
и сама она молодец. неудивительно, что Магомед - такой верный. Потому и
настоящий, и мы с ним понимаем друг друга с полуслова. Все это - наши
женщины.
Ну, ладно. Грузить - так по полной схеме. Мы едем с шефом по ночному
шоссе, я попиваю невесть откуда взявшееся и пиво и пытаюсь отогнать безумно
утомившие меня мысли о литературном творчестве. Сколько можно? Да пиши хоть
с утра до вечера - все равно твоей реальности в сотни тысяч раз больше! "Как
следует набивать роман? - после каждого глотка проносились в голове
идиотские фразы, - Или - забивать? Но тогда - на что? Получается примитивно.
Прежде всего - на чистую голову. Светлую голову. Слегка обкуренную. Через
три дня после кислоты. Под благостью времени. Лучше, чем истеричность
утопающих в бессознательном - дай мне, время, твердую опору в области
ментального котелка. Дай мне, время, антиментальную опору в области тонких
энергий. Нам никто не поможет понять - так что сэкономим достойное
количество времени. Поскольку в третьем чтении принят окончательный бюджет
национальной идентичности. Все - и все. На мне та нация заканчивается. То ли
поле, то ли волна - но никогда вместе. Никогда - против всех, всегда -
за..."
В дороге вышла заминка - некое столпотворение, заставившее нас с
водилой отвлечься на замедление. Я посмотрел и увидел, как машина "Скорой
помощи" стоит, сильно-сильно столкнувшись с джипом - явно какое-то очень
непродолжительное время назад. Суетятся, как водится, люди - извлекают тела
пострадавших. Такие простые люди в минуты смерти. Такова "Служба спасения".
Таков тут же и "Патруль асфальта" со своими камерами, снимающими
свежепреставившихся. Все было, как в телевизоре - о чем я и сообщил шоферу.
Тот подтвердил, и мы поехали дальше.
"Да, ты спекулируешь на крови, вечно об этом твердишь, - думаю я и
думал, - Но кто не сможет сказать этого хотя бы про кого-то из действительно
живущих? Пусть первым обломается. Мы и рождаемся-то в муках - перинатальная
матрица до смерти вся в кровавом поту. Чего о жизни волноваться? Ад уже
здесь. Смерти - ноу. И что-то тут предпринимать - самим собой, вырываться
как следует... Зачем? Почему нельзя всем одновременно передать мысли на
расстоянии? Чем они все заняты? Что за уолл, блядь, стрит? Штаб вооруженного
восстания! Берсерки у аппарата!"
Тут я неожиданно вспомнил, как однажды мы с Кащеем пекли в
микроволновой печке мухоморы. Кащея тогда забрали в вытрезвитель - он
подошел к милиционерам у метро и произнес:"Менты, где чум, где мне мне
поссать?" Менты сами были бухие - по словам Кащея - но не надо было ему
делать интонацию юбилея имени Пушкина. Сам я тогда проснулся в абсолютно
неизвестном ему месте - типа астрала, но со знаком на минус и все равно. Но,
скорее, это не от мухоморов, а от поллитры женьшеневки.
- Здесь - налево? - спрашивает шеф.
- Да. Извините, задумался. Бывает иногда... - вежливо говорю я. Я
всегда очень вежлив с простыми людьми. Нечрезмерно вежлив - как на
интеллигентных похоронах. "Дипломаты мы не по призванью... - заиграл в моей
голове боевой марш Магомеда, и я удивился перепутанности смысла песни в
следствие тупых пустот в самих словах, - Нам милей братишка-автомат! Четкие
команды приказанья, и в кармане парочка гранат!" "Тот, кто думает, что быть
писателем легкое дело - ошибается, - резко, на скорости, чтобы переключиться
с песни, думаю я, - По-настоящему им никто не может быть! Если ты думаешь,
что делаешь что-то большее, чем просто набиваешь неслыханные сочетания букв,
слов, полубреда?! Метафора - уже чей-то промысел! Икс файл! Воля - дело
другое! С ее точки зрения это просто спорт с самим собой - и при этом ты сам
выбираешь, что судьям показывать, а что не показывать. Какой я умный! Эдаким
чертом! Заставляй себя работать, и сам решай, что будет тренировкой, а что -
штрафным ударом. Ты понял меня?"
Мы приезжаем. Я перехожу двор - деревянные детские постройки, как и
утром, видятся все тем же стилизованным капищем. Я вхожу в подъезд и
перечитываю тинейджеровские граффити - из новых появилось только "здесь
живет гоа-транс", рядом с оголенными проводами вырванного с корнем
распределительного электрического ящика. Возможно, мое я слегка
галлюцинирует - а может быть, уже совсем - и нет.
Поднимаюсь домой, открываю дверь. Дома - никого, как и должно быть на
сегодня, к огромному сожалению. Я снимаю красные кеды и военную куртку с
надписью "АС/DC". Мне становится жалко, что я так долго занимаюсь такой
чепухой - и так долго не занимаюсь самыми важными для меня людьми. А почему
- самыми? А как же все остальные? Привязанность? Да, и с ней уже ничего не
поделать. Боддхисатвы обязаны возвращаться до последнего. Что главное в
прекрасной жизни - за то и держись.
Думая об этом, я иду на кухню, пью зачем-то зеленый чай, и курю
огромный, предсонный, завершающий анашовый косяк - Магомед мне дня на три
отсыпал, а по буддийски так дней на пять. До самого отлета в Чечню. Мысленно
обращаюсь к луне и покрываю ее десакрализующими тихий ужас московской ночи
добрыми тибетскими матюками - про себя, на внутренних волнах. И плавно
вырубаюсь - на середине своих вынутых из кармана четок, сделанных из костей
доброго умершего своей смертью яка - даря эти четки мне, пьяный клипмейкер
Вертеньев называл их "кости яка-истребителя", бешено, как обычно, хохоча - и
это почти последнее мое внятное воспоминание. "Всего за один день... - думаю
я, улетая, Все и решилось. Все сошлось в одной точки. Я еду в Чечню. Верке
надо позвонить. Что ей сказать? Она поймет..."
Надо же - я уже на нашем огромном матрасе - даже снял джинсы и майку.
Уже почти сплю. Нет, точно сплю...
"Один - суслик
Другой - хорька
Третий - зайка земляной..."
4. Проза Лотос. Кусок четвертый.
На следующее утро я проснулся отнюдь не в паранормальном состоянии.
Сразу подумалось - мол, три года никакого прогресса в житухе не наблюдается,
в материальном смысле. духовный идет крейсерским ходом в открытый океан. А
телефон отключили за неуплату, и с квартиры скоро сгонят по той же причине.
Зарплата маленькая - для такого спеца по "грязным технологиям" и чистым
мыслям, как ваш покорный слуга - да еще задерживается и уходит на долги.
Хорошо, хоть сегодня в кармане есть немецкий аванс и шишки. Классно, что я
теперь совсем мало курю - не говоря уже обо всем остальном. Здорово, что
жена с дочуркой в Ялте, у тещи с тестем. Надо бы старшую дочку навестить.
Вот у нее за три года прогресс налицо, а у меня? Работать надо над собой,
чего тут жаловаться. А я, кстати, уже как раз и работаю. Опять начал. В
пятый раз за три года. Роман - как следует.
От этого стало радостно. Сажусь медитировать - но меня хватает лишь на
полторы сотни "Малого Прибежища". Потом в голову лезут монологи, диалоги и
описательные перебивки. Главная идея лезет, будь она неладна, лирические
отступления, признания в любви, кровавые зарисовки по чуть-чуть начинают
лезть - Чечня то уже близко. Прекращаю медитировать - срединный путь насилия
не приемлет.
На кухне, неожиданно для себя, обнаруживаю лежащий на столе листок
бумаги, исписанный каракулями. Моими. Интересное дело - сажусь читать.
"Солныш! Вот и я, опять слегка надрался - ну да ничего, ничего. Как вы
там, мои самые-самые-самые любимые? Мне без вас дико одиноко - но держусь,
держусь. Работаю и все такое. Скоро - даже завтра - вышлю денег. Ни в чем
себе не отказывайте - в рамках бюджета. Ваш папуля вас ждет-недождется,
дождется. Отправлю поездом и позвоню. Сейчас - нет, завтра у стра - пойду
набивать главу о том, как я вас люблю. Чао, Лотос прозы моей жизни - и
поцелуй от меня покрепче эту маленькую будущую каратистку. А теперь -
немного поэзии. А хотел написать вам обычный стишок, про то, как обычно я
одинок, одинок, как обычные все такие, одиноки как будто. Но не вышло такого
стишка. Почему? Потому что слабеет рука выводить эти слабые буквы - какие
слабые эти буквы! Если б только б однажды б родился б я бы - суть была бы не
в этом и в этом бы. Суть бы..."
Стихотворение, похоже, осталось недосочиненным - а может, и нет. Я
улыбнулся. Все сознание, наверное, ушло в эти каракули - вот и не запомнил.
Автосюрприз собственному рыцарству. Ясно теперь, откуда во время медитации
появлялись эти признания в любви. Хорошо, что сразу не зашел на кухню - а то
было бы неинтересно. Кстати, а что это за бумажка? Формата вроде бы не моего
блокнота...
Черт, вот здорово! Ни хрена не помню - ничего себе! Записка от
квартирной хозяйки - вот смеху!
"Уважаемый Анатолий. Прошу вас съехать в течении двух недель.
Переговоры бесполезны. Долг можете не возвращать и на кухне не убираться.
Бутылки выставьте к мусоропроводу - отдайте людям хоть что-нибудь. Екатерина
Петровна."
- Да, - сказал я вслух, - через две недели как раз уже и съеду
окончательно. Смотаюсь, роман в пьяном бреду нафигачу - и съеду. Хо-хо.
И скорчил холодильнику дикую веселую гримасу. Зато теперь есть повод
сказать Верке, что приезжать в Москву им с дочкой еще рано - мне приходится
новую квартиру искать. И смотаюсь как раз в Чечню - а ей скажу, что в Элисту
с шефом укатили. Кредитных баев, собак, пиарить. Звонить буду с шефовского
мобильного - но он то в Чечне-то без роуминга? Ладно, шеф сказал,
командировка дней пять-семь всего, не больше. Все будет хорошо. В
понедельник аккредитация и билеты, во вторник утром - вылет с военного
аэродрома. Хорошо, что я отпросился сегодня не приходить - неохота
полностью. Надо еще успеть с собой грибов набрать. Поехать, что ли, прямо
сейчас за грибами - и ну ее на хрен, эту работу? Нет. Успею. Ну их, эти
грибы. Магомед достанет ЛСД, что, кажется, лучше - если попрошу. Хотя я уже
полгода, как решительно отказался от кислоты. Кончилось мне ее действие. Но
- вдруг т а м пригодится? В любом случае - за грибами ехать больше часа на
электричке пока ломает. Пойду лучше, заберу старшую дочку из детского сада -
и сходим с ней в парк. На лошади прокатиться - ей, пива выпить - мне, в тире
пострелять - нам обоим. Отличная идея.
Смеюсь, пью чай, курю, сажусь работать. Тоже мне работа - настоящее
творчество. "Для начала, - думаю, - об этой как раз медитации и напишу. Не
такая уж она, в этом случае, будет неудачная. Была, вернее. открытое
пространство - вне времени, центра и пределов. Для блага всех живых существ
- и это пожелание мы традиционно делаем на санскрите... Ладно. Ом мани пеме
хунг - и вперед."
Я вспоминаю свой прошлогодний летний отдых в Крыму. О Чечне никто не
думал - еще и в Дагестане ничего существенного не происходило, вот-вот
предстояло начаться кровавому мочилову. Терракты с сотнями невинных жертв
еще только подступали. Оттого и ожидание вселенского бардака - пока в
абсолютной норме. Мы с Веркой усыпили дочь - Верка усыпляла, я читал старую
газету а потом забивал косяк - и пошли прогуляться по ночному приморскому
городу Ялте. Ни городу герою, ни городу - предателю. Спокойному, как надо.
Покурили у дискотеки "Лимпопо" - и пошли куда-нибудь посидеть. Пришли,
и сидели на веранде под звездным небом открытого ночного клуба. Смотрели шоу
- неокончательный мужской стриптиз. "Мистер Экстаз и мистер Мускул!" -
провозгласил со сцены мужик в пиджаке, и шатающейся походкой скрылся за
шторой. Взвыла "АББА". Мы с Веркой как следует пригубили текилы. Анаша
долбила - что надо.
- Я тебя люблю, - только и успел сказать я, как мы были поражены
зрелищем выскочивших на сцену - в разноцветных лучах осветительных примочек
и двух шелковых плавках - мистера Мускула и мистера Экстаза. На Экстазе в
плюс к плавкам была надета огромная львиная голова - грязная и с пролежнями,
как будто ее использовали в сценах уничтожения первых христиан у режиссера
Гриффита лет семьдесят назад. Все это было отчетливо, текила впахивала,
убивалась "АББА" - и была интересной картина про парочку милых пьяненьких
антидостоевских проституток, махающих руками так, словно они сбрасывают
несильную усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок усадили обратно,
в большую бандитскую компанию, из которой они вышли потанцевать, хлебнув как
следует красного портвейна или еще чего-нибудь. Их мало что волновало -
минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу ее кавалер, но даже это
было уже забыто.
Шоу набирало обороты. Покрутившись вместе с мистером Мускулом в разные
стороны вокруг металлического шеста, торчащего из центра сцены, мистер
Экстаз выбежал в зрительный зал, уставленный круглыми столиками без
свободных мест, и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным внешне
посетительницам. Профессионально не помня о других страстях, танцор был
практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было весело - все были
здесь сезонными завсегдатаями.
Первым мистер Экстаз подбежал к Верке - все-таки от 182-х сантиметровой
московской фотомодели, пребывающей в длительном счастливом замужестве,
энергетика прет более, чем эффектная. Экстаз мельком посмотрел на меня - я
успел сделать легкий дружелюбный жест рукой - и схватил Верку в свои
объятия. Танцевать она умела - правда, предпочитала рок-н-ролл, как и я, а
не эту попсятину.
- Аккуратней, у нее остеохондроз, - сказал я мистеру Экстазу и
засмеялся в ответ грустной секондхендовской львиной ухмылке. Эта смешная
голова вела свою собственную, независимую ноту в грусти разухабистой
атмосферы. Верка - тоже лев. Да еще и коза - по году.
Намявши спину сияющей Верке, Мистер Экстаз убежал, откуда прибежал.
Потом мы еще несколько раз заходили в то место - только пили уже портвейн,
потому что деньги быстро кончались. Да - летние воспоминания самые лучшие,
это точно. Как я упал со скалы в полнолуние - и даже не ободрался о камни,
только выкупался в одежде. Как плюнули с фуникулера менту на фуражку - и
спрятались, а потом стали целоваться, как Микки и Мэлори. Как занялись
сексом среди рододендронов в Ботаническом саду. Как тогда еще слегка
ругались - и сильно мирились. Счастье, короче. У нее третий курс
психиатрического отделения главной медицинской академии страны.
Суперженщина, уникальнейших ума и красоты. Настоящая любовь. На двести
процентов женщина и на сто мужчина - характер, воля, полная независимость,
чистейшая насыщенность солнцем на всю жизнь. Другой Верки быть не может.
Что с того, что я отлично помню свою первую физически возлюбленную -
пятнадцатилетнюю подругу-пэтэушницу. Подсудное дело. Помню и свою первую
официальную жену-еврейку, уехавшую в объединенную Германию через два месяца
после развода со мной, расписавшись с незнакомым мне начинающим пианистом,
сидевшим с родителями на чемоданах по немецкой квоте за Холокост. Год назад,
кстати, я из литературных соображений попытался найти ее через Интернет,
давал объявления от имени бывшего одноклассника - но поклевок не было.
Помнил я еще девчонок, за которыми таскался в школе, помню вторую жену - а
чего ее не помнить, если мы из-за ребенка видимся больше раза в месяц? Но
все это мало интересно по сравнению с тем, что со мной случилось, когда я
впервые встретил свою супердлинноногую Верку с огромным сердцем и великой
кармически обусловленной душой. Да, я помню, как мы с бывшей женой
устраивали дочь в бассейн, как я с ней гулял - но гораздо больше я уже с ней
общался, живя отдельно. Она, небось, и не помнит, как мы жили вместе. У нее
потом новый папа был, потом опять - только я, старый, на стороне. В общем -
все, как у современных людей. Жизнь продолжается. Вот я с утра переживал,
что за три года прогресса никакого - а почему не вспомнил те семь лет до
этого? Когда очень много пил, разводился и женился - так, что вскоре это
стало главной темой моей коммуникации с окружающей средой. Слава богу -
сначала подоспела Верка, потом Ксюха маленькая, и теперь - сильный буддизм.
А теперь еще и Чечня - но это хорошо, следствие буддизма, не иначе. В смысле
- личное очищение подходит к концу. Или - или. Не слишком записывается, но
верно.
- Чухонский экспресс, - говорю я вслух, вспомнив про гонконгскую любовь
режиссера Карвая, - Калифорния дримс...
И песенка в голове немного, но очень четко играет.
Интересно, как там дочка в Ялте засыпает без своего любимого
музыкального сопровождения - йогин на кассете бесконечно поет мантру,
отгоняющую смерть? Мамаша в попыхах в Москве забыла - ну, ничего. Там,
кстати, и магнитофон у них сломался - Верка сообщала в позапрошлый
телефонный разговор. Сколько бы я сам не медитировал под эту мантру - все
никак не мог отогнать раздумья о способах борьбы за политическую свободу
Тибета. Никакая это не медитация - под магнитофон. Хотя дочке очень нравится
- не то, что даже с детства, а прямо с пресловутого перинатального периода.
Когда я еще был уверен, что она - мальчик. Потому что УЗИ Верке делали, но
пол ребенка не сказали - так уж мы с ней их попросили, не сговариваясь.
Мысли то у нас - синхронные.
Легко быть любвеобильным к самому себе - но когда никуда больше не
денешься, тут и разверстывается самоотреченность, тут-то и встречаешь Ее -
самую, что ни на есть. Вечером того дня, когда я познакомился с прибывшей
поездом из Симферополя юной первокурсницей-психиатричкой, Майкл Рожков выжал
газ секундой раньше, чем эта Верка приготовилась сесть в машину и ехать
вместе с нами двумя за анашой в некое северное Бутово. От нее еще пахло
морем - вагон, видать, был фирменный. Мы познакомились на Курском вокзале -
я вез своему покинутому ребенку аллигатора, а также и часть каких-то
гонораров бывшей жене - когда мы с еще не моей женщиной столкнулись лбами у
столика с порнографическими фильмами. "У нас в Крыму одна эротика," -
сказала Верка, очень приятно улыбнувшись этому обаятельному андеграундному
парню в рыжей затертой кожаной куртке, синих шортах и желтых кедах. Да. и с
большой с серебряной сережкой в ухе. То есть - со мной. Я же, вспомнив
старика Шоу, поинтересовался акцентом и генотипом - вроде
греческо-крымско-татарский, безошибочно - в общем, заобщался со всей
свойственной мне душевностью, благородно, по-рыцарски без ограничений. Как
будто в последний раз. Потом я продемонстрировал аллигатора, рассказал про
ребенка и мы пошли погулять и выпить пива. И когда Майкл Рожков выжал газ
секундной раньше - Верка ударилась правой надбровной дугой где-то об железку
машины - в результате чего у нее появился такой же шрам, как у меня.
Абсолютно такой же. С тех пор мы почти неразлучны - если бывает, то совсем
на чуть-чуть, пара-тройка месяцев, по обстоятельствам нашей жизни, легкой
духовно и средней материально. Сила и молодость - вот, что значительно выше
среднего. Почти до неба.
Так что, сам браток, если жалуешься на судьбу - это не судьба, а так,
какое-то жалкое замешательство перед смертью. Если реально хочешь чему-то
помешать - так оно и будет, но в зависимости от твоей реальности, и здравый
смысл тут - не большее заклинание, чем невольно вырвавшееся радостное
ругательство в оценке той фразы из свежекупленной книги старика Юнга, вполне
истинные слова которой только вчера самостоятельно сформулировал и записал в
собственный ежедневник. Надо ли было? Что за судьба? Любовь - вот это дело!
А мысли - так, инсталляция. Высшая бестелесная суть повторения. Как у
Кьеркегора - только не без секса, увольте. Хотя - кто его знает? В общем,
самое главное - погрузиться как можно глубже. Неважно - в женщину, или в
роман. В неразделимую единственную ясность. И дети обязательно появятся. И
маленькие, и большие. Похоже, я один и переделываю сейчас эту реальность.
Естественно, вместе с Буддой - который я без всяких "я". Который пока еще не
всех достал. Что без жестких взглядов. Эх, хорошо быть! Эх, хорошо быть
писателем! Что ни делай - все медитация. Как ни медитируй - все равно, пока
не напишешь, не умрешь.
Представляю, как вваливаюсь в наш буддийский центр на Цветном бульваре
- радужный, окрыленный, сумасшедший. Кричу с порога:
- Просветлился я! Накрыло! Улетаю! Обещаю вернуться!
А продвинутые мне и отвечают:
- В Чечню опять? Ну ничего, ничего. Если убьют - Пхову сделаем.
Попадешь в чистые страны.
И мыслей - нет. Одни чувства. Опять - потому что пунктик у меня. Как
напьюсь с буддистами пива - так и грожусь сразу в Чечню улететь. Мне всегда
верят - на то и буддисты.
Но сейчас я еще не улетел. Иду со своей шестилетней Варькой в парк
Сокольники - а куда еще? Мы все время с ней туда ходим.
- Пап, а мы у бабушки останемся? - спрашивает дочка.
- Ну, - отвечаю, - Это как ты сама хочешь.
- Я с тобой хочу, - говорит.
- Мне работать надо... - вру я.
Как ей объяснить, что не могу я ночевать у своих родителей, дедушки с
бабушкой, которым бывшая жена частенько ее оставляет. И не потому не могу,
что напротив тюрьма "Матросская тишина" - с балкона по бритым дядькам в
детстве яйцами кидались, я к ней привык, это только мой батя мог выбрать
такое местожительства, между тюрьмой, психушкой и больницей - а потому, что
из каждого угла ползут детство, слабость и унижение. Ребенку не понять
своего унижения - ей еще не жаль, что она родилась. А мне - только-только
уже не жаль. Потому что - поздно.
Солнце сияет, люди вокруг торгуют чем попало. Почему я их не вижу, не
запоминаю, не могу описать? Да надоели они мне за тысячу разных историй, где
все одно и то же - в лучшем случае глупость, а в худшем такое, что лучше на
этих людях и не фокусироваться. Надо будет - в морду дадим. Много людей
вокруг - пятница, многие желают нажраться уже в три часа дня. Остальные
подгоняют время во вред окружающим - торопятся отключиться вечером. Или мне
это только кажется? Тем более - не хрена за ними наблюдать, запоминать,
забивать в память. Все сдохнут - никуда не денутся. Вон, столб придорожный
упал, машина, должно быть. в него врезалась. Что это? Непостоянство. Вон к
церкви кого-то на крови - я туда школьником раз десять заходил, даже молился
- подъезжает джип с батюшкой. Десяток нищих крестится. Что это? Причина и
следствие. Там у них внутри - многочисленные орудия пыток. Главное - на
маковке. И внутри храма есть комната, где никто не живет - но куда женщин
вообще не допускают, даже в платках, после ихнего причастия. Чего они
женщин-то боятся? Чем, спрашивается, не ваххабиты? Ладно - каждому своя
пилюля. Юношеский максимализм.
- Чего ты больше хочешь, - спрашиваю Варьку риторически, - На машинках
кататься или на лошадке?
- На лошадке! - честно говорит она.
Мы входим в парк. Идем по аллее. Сколько симпатичных девочек на коньках
- просто замечательно. Так называемые влюбленные кое-где - да ладно. без
скепсиса - настоящие влюбленные.
- Телевизор смотришь? - спрашиваю Варьку неожиданно для себя.
- Смотрю, - говорит серьезно, - Даже новости, с мамой.
- А мама-то чего? - удивляюсь.
- Она хочет быть депутатом, - отвечает.
- А я в Чечню еду, - говорю, - Знаешь. что такое Чечня?
- Знаю, - говорит, как само собой разумеющееся, - А зачем ты туда
поедешь?
- Ну вот смотри, прикинь, - говорю я ей, - Пойдешь ты на будущий год в
школу, и у тебя единственной будет папа-герой. Ну, может, не у единственной,
конечно - неважно. Зато единственный, кто может об этой ситуации внятно
рассказать. приду я к вам на открытый урок. сядете - а я вам расскажу о том,
что такое Чечня. Учительница. ясное дело, загрустит. А ты будешь смеяться.
Как думаешь - выгонят тебя из школы?
- Нет, - твердо сказала она, - Тебя выгонят.
- Ну, милая моя! - я крепко пожал ей руку, - Я уже и так все-все знаю.
Побежали на лошадок?
- А потом - в тир-р-р! - радостно завопила дочь.
И мы побежали на лошадок. А потом - в тир. По животным я не стрелял -
только по вертолету, крутящему от меткости винтами и "скорой помощи",
включающей мигалку и сирену. Варька смеялась.
Затем мы пошли на выставку живых гигантских насекомых - но не дошли,
потому что в глубине рощи стала слышна автоматная стрельба, потом громыхнула
пушка, стали видны клубы дыма и послышались возгласы: "Стоп! Стоп! Еще раз!"
"Вертеньев, - подумал я, и почесал затылок, - А ведь он мне
действительно что-то такое говорил. Вот ведь, сама работает, подкорочка..."
- Папа, это война? - радостно спросила Варька.
- Это мои друзья, - говорю, - Пойдем туда, к ним.
На поляне, неподалеку от ресторанчика "Фиалка", идут съемки клипа. мой
друг Вертеньев в гуще событий - командует реконструкцией ожесточенного боя
между отрядиком РККА и группкой Вермахта. У них есть даже пушка - ее как раз
не могут перезарядит и почти солдатские слышны матюки.
- Перерыв! - командует Вертеньев и подходит к нам.
- Моя дочь, представляю Варьку, - Длинные ноги. Будущая актриса.
- Хочешь сигарету? - Вертеньев достает из кармана пачку сигарет и
протягивает Варьке.
Варька смущается и прячется за меня - но на клипмейкера смотрит уже с
нескрываемым восторгом.
- Дети и животные любят меня одинаково, - сообщает Вертеньев, - Расход
пленки один к пяти. После кризиса это мало кто себе позволяет... Пусть
сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут.
Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба -
Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке"
за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо.
Борька - мой огромный друг. Если бы не он - не попал бы я к буддистам.
Рассказать историю его жизни невозможно - он не существует, как мы. Он не
отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам.
Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим.
- Как сын? - спрашиваю.
- Не будем о грустном, - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он,
оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить? Тем более, что их нет.
В общем - пока думаем...
- Что за клип? - спрашиваю.
- "Штык для Геббельса", - говорит, - Четыре тысячи всего бюджет.
Хорошо, что Васька - вон тот, видишь, полковник РККА - мой отличный
приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек.
- Каков сценарий? - спрашиваю.
- Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все
с прибабахом! Одному чуть не каждую ночь снится, что он летчик - немецкий
асс - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой.
Другой все скупает - вплоть до солдатского нижнего белья того времени.
Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек
с десятью тысячами натуральных рейхсмарок? Ну, кошелек-то я использую, в
результате...
- Реинкарнация, - говорю, - Других версий нет. У меня у самого дед в
41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так
она до сих пор пишет в "Красный крест" - думает, он в плен попал, выжил,
осел и теперь у нас родственники в Германии.
- Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь,
даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно.
Он вздыхает.
- Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал.
- А можно ведь и на расстоянии...