Плутарх. Солон и Попликола
----------------------------------------------------------------------------
Солон. Перевод С.И.Соболевского
Попликола. Перевод С.П. Маркиша
Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. Т. 1.
Серия "Литературные памятники".
М.: Издательство "Наука", 1994.
Издание второе, исправленное и дополненное.
Обработка перевода для настоящего переиздания С.С. Аверинцева,
примечания М.Л. Гаспарова.
Издание подготовили С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров, С.П. Маркиш.
Ответственный редактор С.С. Аверинцев.
(c) Перевод, статья, примечания, указатель имен (авторы), 1994
Оригинал здесь - http://www.ancientrome.ru/antlitr/plutarch/index-sgo.htm
----------------------------------------------------------------------------
Молодость Солона (1-3)
Солон и Семь мудрецов (4-7)
Саламинская война и очищение Афин (8-12)
Законодательство Солона: отмена долгов и реформа сословий (13-19)
Другие законы (20-25)
Путешествия и свидание с Крезом (26-28)
Тиранния Писистрата и смерть Солона (29-32)
1. Грамматик Дидим в своем возражении Асклепиаду относительно таблиц
Солона {1}, цитирует какого-то Филокла, который, вопреки мнению всех
писателей, упоминающих о Солоне, называет его сыном Эвфориона. Все
единогласно утверждают, что отцом его был Эксекестид, человек, как они
говорят, по состоянию и положению относившийся к средним гражданам, но по
происхождению принадлежавший к первому по знатности дому: отдаленным его
предком был Кодр. О матери Солона Гераклид Понтийский рассказывает, что она
была двоюродной сестрой матери Писистрата. Первоначально между ними была
дружба, как вследствие родства, так и вследствие даровитости и красоты
Писистрата, в которого, как некоторые утверждают, Солон был влюблен.
Поэтому, думается мне, когда между ними произошел разрыв на политической
почве, их вражда не дошла до жестокой, дикой страсти; между ними сохранилось
прежнее чувство взаимных обязанностей, которое поддерживало память и
нежность любви: оно
Еще курится - в нем еще живет
Огонь небесный {2}.
Что Солон не был равнодушен к красавцам и не имел мужества вступить в
борьбу с любовью, "как борец в палестре" {3}, это можно видеть из его
стихотворений; кроме того, он издал закон, воспрещающий рабу натираться
маслом для гимнастических упражнений и любить мальчиков. Он ставил это в
число благородных, почтенных занятий, и некоторым образом призывал людей
достойных к тому, от чего отстранял недостойных. Говорят, что и Писистрат
был влюблен в Харма и поставил статую Эрота в Академии - на том месте, где
зажигают огонь при беге со священными факелами {4}.
2. Отец Солона, как говорит Гермипп, истратил часть состояния на дела
благотворительности разного рода. Хотя у Солона не оказалось бы недостатка в
людях, готовых ему помочь, он считал позорным брать у других, когда сам
происходил из семьи, привыкшей помогать другим. Поэтому еще в молодости он
занялся торговлей. Впрочем, некоторые писатели утверждают, что Солон
странствовал скорее для приобретения большего опыта и познаний, чем ради
обогащения. Все согласны в том, что он был любителем науки, потому что и в
старости говорил: Стар становлюсь, но всегда многому всюду учусь {5}.
К богатству Солон не имел страсти; напротив, он говорит, что равно
богат как тот,
...у кого серебра в изобилье,
Золота много, земли и плодородных полей,
Есть и кони и мулы. Но счастлив и тот, кто имеет
Крепкие бедра и грудь, силу и резвость в ногах;
Если судьба ему даст юнца иль жену молодую,
Счастлив он будет, пока сам он и молод и свеж {6}.
А в другом месте он говорит:
Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю
Этим богатством: поздней час для расплаты придет.
Однако вполне возможно, что честный государственный деятель не
стремится к приобретению излишнего, но в то же время не пренебрегает и
заботой о предметах необходимых. А в те времена, по выражению Гесиода {7},
"никакая работа не была позором", ремесло не вносило различия между людьми,
а торговля была даже в почете, потому что она знакомила эллинов с миром
варваров, доставляла дружбу с царями и давала разносторонний опыт. Некоторые
купцы становились даже основателями больших городов, как, например, Протид,
приобретя расположение кельтов, живущих у Родана, основал Массалию. О Фалесе
и о математике Гиппократе также рассказывают, что они занимались торговлей;
а Платону продажа масла в Египте доставила деньги на его заграничное
путешествие.
3. Расточительность Солона, его склонность к изнеженности и несколько
легкомысленный, отнюдь не философский характер его стихов, в которых он
рассуждает о наслаждениях, - все это, как полагают, было следствием его
занятия торговлей: жизнь купца часто подвергает человека большим опасностям,
и за это он желает вознаградить себя какими-нибудь радостями и
наслаждениями. Но Солон причислял себя скорее к бедным, чем к богатым, как
видно из следующих стихов:
Многие низкие люди богаты, а добрый беднеет;
Мы же не будем менять доблесть на денег мешок;
Ведь добродетель всегда у нас остается, а деньги
Этот сегодня имел, завтра получит другой.
К поэзии он сначала, по-видимому, не относился серьезно: она была для
него игрой и досужим развлечением; но впоследствии он облекал в стихотворную
форму и философские мысли и часто излагал в стихах государственные дела - не
с целью увековечить их в памяти истории, но для оправдания своих действий,
иногда для увещания, или наставления, или порицания афинян. По некоторым
известиям, он попробовал было даже законы издать в виде поэмы; по преданию,
начало ее было следующее:
Прежде молитвы свои вознесем владыке Крониду,
Чтобы он этим законам успех дал и добрую славу.
Из нравственной философии он всего более любил гражданскую часть ее,
как и большинство тогдашних мудрецов. В науке о природе его познания слишком
уж просты и примитивны, как видно из следующих стихов:
Снежные хлопья и град низвергаются с неба из тучи,
Молнии яркой стрела грома рождает раскат.
Море бушует от вихрей; но если его не колеблет
Сила чужая, то гладь в мирном покое лежит.
Вообще, по-видимому, Фалес был тогда единственным ученым, который в
своих исследованиях пошел дальше того, что нужно было для житейских
потребностей; все остальные {8} получили название мудрецов за свое искусство
в государственных делах.
4. Рассказывают, что мудрецы эти сошлись однажды в Дельфах, а потом в
Коринфе, где Периандр устроил какое-то пиршество. Но еще больше уважения и
славы доставила им история с треножником, который обошел их всех, как по
кругу, и который они уступали друг другу с благожелательным соревнованием.
Косские рыбаки (так гласит молва) закидывали сеть, и приезжие из Милета
купили улов, еще не зная, каков он будет. Оказалось, что они вытащили
треножник, который, по преданию, Елена, плывя из Трои, бросила тут, вспомнив
какое-то старинное предсказание оракула. Из-за треножника сперва начался
спор между приезжими и рыбаками; потом города вмешались в эту ссору,
дошедшую до войны; наконец, пифия повелела обеим сторонам отдать треножник
мудрейшему. Сперва его послали к Фалесу в Милет: жители Коса добровольно
дарили ему одному то, из-за чего они вели войну со всеми милетянами. Фалес
объявил, что Биант ученее его, и треножник пришел к нему; от него он был
послан еще к другому, как к более мудрому. Потом, совершая круг и
пересылаемый от одного к другому, треножник вторично пришел к Фалесу. В
конце концов он был привезен из Милета в Фивы и посвящен Аполлону
Йеменскому. Но Феофраст говорит, что треножник сперва послали в Приену к
Бианту, а потом Биант отослал его в Милет к Фалесу; так обойдя всех, он
вернулся к Бианту и, наконец, уже был отправлен в Дельфы. Последняя версия
более распространена; только одни говорят, что подарок этот был не
треножник, а чаша, посланная Крезом, а другие, - что кубок, оставшийся после
Бафикла.
5. Есть рассказ о личном свидании и разговоре Солона с Анахарсисом, а
также с Фалесом.
Говорят, Анахарсис пришел к Солонову дому в Афинах, постучал и сказал,
что он иноземец, пришел заключить с ним союз дружбы и взаимного
гостеприимства {9}. Солон отвечал, что лучше заводить дружбу у себя дома.
"Так вот, - отвечал Анахарсис, - ты сам-то дома, так и заключи с нами союз
дружбы и гостеприимства". Солон пришел в восторг от его находчивости; он
принял его радушно, и некоторое время держал у себя, когда сам он уже
занимался государственными делами и составлял законы. Узнав об этом,
Анахарсис стал смеяться над его работой: он мечтает удержать граждан от
преступлений и корыстолюбия писанными законами, которые ничем не отличаются
от паутины: как паутина, так и законы, - когда попадаются слабые и бедные,
их удержат, а сильные и богатые вырвутся. На это Солон, говорят, возразил,
что и договоры люди соблюдают, когда нарушать их невыгодно ни той ни другой
стороне; и законы он так приноравливает к интересам граждан, что покажет
всем, насколько лучше поступать честно, чем нарушать законы. Однако
результат получился скорее тот, какой предполагал Анахарсис, чем тот, на
который надеялся Солон. И Анахарсис, посетив Народное собрание, выражал
удивление, что у эллинов говорят мудрецы, а дела решают невежды.
6. Когда Солон пришел к Фалесу в Милет, он удивлялся полному его
равнодушию к браку и рождению детей. Фалес на этот раз промолчал, а спустя
несколько дней подговорил одного приезжего рассказать, будто он недавно,
десять дней назад, приехал из Афин. Солон спросил его, нет ли чего нового в
Афинах. Приезжий, подученный Фалесом, сказал: "Ничего, только клянусь
Зевсом, были похороны одного молодого человека, и провожал его весь город.
Это был, как говорили, сын человека известного, первого в городе по своим
нравственным качествам. Его самого не было; говорили, что он уже давно
находится за границей". - "Какой несчастный!.. - воскликнул Солон. - А как
его называли?" "Я слышал его имя, - отвечал тот, - да не помню; только много
было разговоров об его уме и справедливости". Так при каждом ответе страх у
Солона все возрастал; наконец, уже в полной тревоге он подсказал приезжему
имя и спросил, не называли ли умершего сыном Солона. Тот ответил
утвердительно. Тогда Солон стал бить себя по голове, делать и говорить все
то, что делают и говорят люди в глубоком несчастии. Фалес, дотронувшись до
него и засмеявшись, сказал: "Вот это, Солон, и удерживает меня от брака и
рождения детей, что валит с ног и тебя, такого сильного человека. Что же
касается этого рассказа, не бойся: это неправда". По свидетельству Гермиппа,
так рассказывает Патек, утверждавший, что в нем душа Эзопа.
7. Однако безрассуден и малодушен тот, кто не решается приобретать
нужное из боязни потерять его. Ведь в таком случае никто не стал бы любить
ни богатства, ни славы, ни знания, если бы они ему достались, из страха их
лишиться. Даже высокая доблесть, - самое великое и приятное благо, - как мы
видим, исчезают от болезней и отрав. Да и сам Фалес, избегая брака,
нисколько не обеспечил себя от страха; иначе пришлось бы ему не иметь также
друзей, родных, отечества. Мало того, говорят, что он усыновил сына сестры
своей, Кибисфа. Так как в душе человека есть склонность к любви и ей от
природы присуща потребность любить, совершенно так же, как в ней есть
способность чувствовать, мыслить и помнить, к тем, у кого нет предмета
любви, закрадывается в душу и там укрепляется что-нибудь постороннее. Как
домом или землей, не имеющими законных наследников, так и этой потребностью
любить овладевают вселяющиеся в нее чужие, незаконные дети, слуги; они
внедряют в человека не только любовь к ним, но также и заботу и страх за
них. Посмотришь иногда, - человек не в меру сурово рассуждает о браке и
рождении детей, а потом он же терзается горем, когда болеют или умирают дети
от рабынь или наложниц, и у него вырываются малодушные вопли. Даже при
смерти собак и лошадей некоторые от печали доходят до такого позорного
малодушия, что жизнь становится им не мила. Напротив, другие при потере
хороших людей не испытывают ничего страшного и не делают ничего
недостойного, но и потом во всей остальной жизни сохраняют благоразумие. Да,
слабость, а не любовь, производит безграничные печали и страхи у людей, не
укрепленных разумом против ударов судьбы; у них нет даже способности
наслаждаться, когда им дается в руки предмет их желаний, потому что мысль о
возможности лишиться его в будущем, заставляет их вечно мучиться, трепетать,
опасаться. Нет, не следует мириться с бедностью из-за того, что можешь
лишиться денег, с отсутствием друзей - из-за того, что можешь потерять их, с
бездетностью - из-за того, что дети могут умереть, а надо вооружиться
рассудком, чтобы быть готовым ко всему. Сказанного более чем достаточно для
данного случая.
8. Афиняне, утомленные долгой и тяжкой войной с мегарянами из-за
Саламина, запретили законом, под страхом смертной казни, вновь в письменной
или устной форме предлагать гражданам продолжать борьбу за Саламин. Солона
огорчало это позорное положение. Он видел, что многие молодые люди ждут
только повода, чтобы начать войну, не решаясь сами начать ее из-за этого
закона. Поэтому он притворился сумасшедшим; из его дома по городу распустили
слух, что он выказывает признаки умопомешательства. Между тем, он тайно
сочинил стихи, выучил их, чтобы говорить их наизусть, и вдруг бросился на
площадь с шапочкой на голове {10}. Сбежалась масса народа, Солон, вскочив на
камень, с которого говорили глашатаи, пропел стихотворение, которое
начинается так:
С вестью я прибыл сюда от желанного всем Саламина,
Стройную песню сложив, здесь, вместо речи, спою.
Это стихотворение носит заглавие "Саламин" и состоит из ста стихов; оно
очень изящно. Когда Солон пропел его, друзья его начали хвалить стихи,
особенно же настойчиво Писистрат советовал послушаться Солона. Тогда афиняне
отменили закон и опять начали войну, а военоначальником поставили Солона.
Наиболее распространенное предание об этом событии такое. Солон поехал
морем вместе с Писистратом на Колиаду {11}. Там он застал всех женщин
приносящими жертву Деметре по древнему обычаю. Он послал на Саламин верного
человека, который должен был выдать себя за перебежчика и посоветовать
мегарянам, если они хотят захватить афинских женщин из лучших домов, как
можно скорее ехать с ним на Колиаду. Мегаряне поверили ему и послали отряд
на корабле. Когда Солон увидал, что корабль отчаливает от острова, он велел
женщинам уйти прочь, а юношам, еще не имеющим бороды, приказал надеть их
платья, головные уборы и обувь, спрятать под платьем кинжалы, играть и
плясать у моря, пока неприятели не выйдут на берег и пока афиняне не
завладеют кораблем. Между тем, обманутые их видом мегаряне, пристав к
берегу, наперебой стали выскакивать из корабля, приняв их за женщин. Ни один
из них не спасся; все погибли. А афиняне поплыли на Саламин и овладели им.
9. По другой версии, завоевание Саламина произошло не так. Сначала
Солону дельфийский бог дал следующий оракул:
Первых земли той героев склони ты обильною жертвой,
Тех, кого грудью своей укрывает от нас Асопида {12},
Мертвые, смотрят они в края заходящего солнца.
Солон переплыл ночью на остров и заклал жертвы героям Перифему и
Кихрею. Потом он взял с собою из Афин пятьсот добровольцев; перед этим было
принято постановление, что, если они займут остров, то будут стоять во главе
управления им. Солон выехал с ними на множестве рыбачьих лодок в
сопровождении тридцативесельного судна и пристал к Саламину подле мыса,
обращенного к Эвбее {13}. До мегарян на Саламине дошел слух об этом, но
очень неопределенный. Они в смятении бросились к оружию и отправили корабль
для наблюдения за неприятелями. Когда он подошел близко, Солон овладел им и
взял мегарян в плен. Затем он велел самым храбрым афинянам сесть на этот
корабль и плыть к городу как можно более незаметно. Одновременно он взял с
собою остальных афинян и на суше вступил в сражение с мегарянами. Бой еще
продолжался, когда бывшие на корабле уже успели овладеть городом.
В пользу этой версии, по-видимому, говорит и следующий обряд. Афинский
корабль подплывал к острову сперва в тишине; потом бывшие на нем мчались с
громким военным криком; один человек, вооруженный, выскакивал на берег и с
криком бежал к мысу Скирадию... [В тексте пропуск] навстречу тем, кто бежал
с суши. Поблизости находится храм Эниалия, построенный Солоном в честь его
победы над мегарянами. Всех, кто не был убит в этом сражении, он отпустил по
договору.
10. Однако мегаряне упорствовали в намерении вернуть себе Саламин;
много вреда причиняли они во время этой войны афинянам, и сами терпели от
них. Наконец, обе стороны пригласили спартанцев в посредники и судьи. По
свидетельству большей части авторов, Солону помог в этом споре авторитет
Гомера: говорят, Солон вставил в "Список кораблей" стих и прочел его на
суде:
Мощный Аякс Теламонид двенадцать судов саламинских
Вывел и с оными стал, где стояли афинян фаланги {14}.
Сами афиняне, впрочем, думают, что это вздор: Солон, говорят они,
доказал судьям, что сыновья Аякса, Филей и Эврисак, получили у афинян право
гражданства, передали остров им и поселились в Аттике: один в Бравроне,
другой в Мелите; в Аттике есть дем, названный по имени Филея, - дем Филаиды,
из которого происходил Писистрат.
Желая еще убедительнее опровергнуть мнение мегарян, Солон ссылался на
то, что умершие похоронены на Саламине не по обычаю мегарян, а так, как
хоронят афиняне: мегаряне обращают тела умерших к востоку, а афиняне - к
западу. Однако мегарянин Герей на это возражает, что и мегаряне кладут тела
мертвых, обращая их к западу, и, что еще важнее, у каждого афинянина есть
своя отдельная могила, а у мегарян по трое или четверо лежат в одной. Но
Солону, говорят, помогли и какие-то Пифийские оракулы, в которых бог назвал
Саламин "Ионией" {15}. Дело это разбирали пять спартанских судей: Критолаид,
Амомфарет, Гипсихид, Анаксилай и Клеомен.
11. Уже этими своими деяниями Солон приобрел славу и значение. Но еще
больше уважения и известности в Элладе доставила ему речь, в которой он
высказал мнение о необходимости охранять дельфийский храм, не дозволять
жителям Кирры издеваться над оракулом, о необходимости во имя бога оказать
помощь дельфийцам. По совету Солона, амфиктионы начали войну, как
свидетельствует, кроме других авторов, и Аристотель в своем "Списке
победителей на Пифийских играх", где он приписывает инициативу Солону.
Однако он не был избран главнокомандующим в этой войне, как, по
свидетельству Гермиппа, утверждает Эванф Самосский: об этом не упоминает
оратор Эсхин {16}, да и в дельфийских документах афинским главнокомандующим
назван Алкмеон, а не Солон.
12. Кощунство при подавлении Килонова мятежа {17} уже с давних пор
волновало афинское общество. Участников заговора Килона, искавших с мольбой
защиты у богини, архонт Мегакл уговорил сойти с Акрополя и предоставить дело
решению суда. Они привязали к статуе богини нитку и держались за нее. Но,
когда они, сходя с акрополя, поравнялись с храмом Почтенных Богинь, нитка
сама собой оборвалась. Мегакл и другие архонты бросились хватать
заговорщиков под тем предлогом, что богиня отвергает их мольбу. Кто был вне
храма, тех побили камнями, а кто искал прибежища у алтарей, тех закололи;
они отпустили лишь тех, кто обращался с мольбой к их женам. С той поры этих
убийц стали называть "проклятыми"; их все ненавидели. Оставшиеся в живых
сообщники Килона опять вошли в силу и постоянно враждовали с партией
Мегакла. В описываемое время этот раздор достиг высшей точки, и народ
разделился на два лагеря. Солон, уже пользовавшийся тогда большой
известностью, вместе с знатнейшими гражданами выступил посредником между
ними; просьбами и убеждениями он уговорил так называемых "проклятых"
подвергнуться суду трехсот знатнейших граждан. Обвинителем выступил Мирон из
Флии. Они были осуждены; остававшиеся в живых были изгнаны, а трупы умерших
были вырыты и выброшены за пределы страны.
Вследствие этих смут и одновременного нападения мегарян афиняне
потеряли Нисею и опять были вытеснены из Саламина. Населением овладел
суеверный страх; являлись привидения; по заявлению гадателей, жертвы
указывали, что кощунства и осквернения требуют очищения. Ввиду этого по
приглашению афинян приехал с Крита Эпименид из Феста, которого те, кто не
включает в число семи мудрецов Периандра, считают седьмым из них. Его
считали любимцем богов, знатоком науки о божестве, воспринимаемой путем
вдохновения и таинств; поэтому современники называли его сыном нимфы Бласты
и новым куретом {18}. По прибытии в Афины он подружился с Солоном, во многом
ему тайно помогал и проложил путь для его законодательства. Он упростил
религиозные обряды, смягчил выражение скорби по умершим, введя
жертвоприношения непосредственно при похоронах и отменив грубые, варварские
обычаи, которые соблюдались большинством женщин. Но самое главное,
умилостивительными жертвами, очищениями, сооружением святынь он очистил и
освятил город и тем самым сделал граждан послушными голосу справедливости и
более склонными к единодушию. Говорят, однажды, увидав Мунихию {19}, он
долго смотрел на нее и сказал присутствовавшим: "Как слеп человек по
отношению к будущему! Если бы афиняне предвидели, сколько горя причинит это
место государству, они своими собственными зубами выели бы его!" Подобную
догадку, говорят, высказал также Фалес. Он велел похоронить себя в
заброшенном месте Милетской области и предсказал, что некогда здесь будет
форум милетян. Эпименид привел в восторг всех афинян: ему предлагали много
денег и великие почести; но он ничего не принял, - попросил только ветку от
священной маслины {20} и с нею уехал.
13. Когда Килонова смута кончилась и "проклятые", как сказано выше, уже
ушли из Аттики, у афинян возобновился старый спор о государственном строе:
население разделилось на несколько партий по числу различных территорий в
Аттике. Диакрии более всех были сторонниками демократии; главными сто
ронниками олигархии были педиэи; третьи, паралы {21}, желали какого-то сред
него, смешанного государственного строя, и не давали ни той ни другой партии
взять верх. Поскольку неравенство между бедными и богатыми дошло тогда, так
сказать, до высшей точки, государство находилось в чрезвычайно опасном
положении: казалось, оно сможет устоять, а смуты прекратятся только в том
случае, если возникнет тиранния. Весь простой народ был в долгу у богатых:
одни обрабатывали землю, платя богатым шестую часть урожая; их называли
"гектеморами" и "фетами" {22}; другие брали у богатых в долг деньги под
залог те ла; их заимодавцы имели право обратить в рабство; при этом одни
оставались рабами на родине, других продавали на чужбину. Многие вынуждены
были продавать даже собственных детей (никакой закон не воспрещал этого) и
бежать из отечества из-за жестокости заимодавцев. Но огромное большинство, и
к тому же люди большой физической силы, собирались и уговаривали друг друга
не оставаться равнодушными зрителями, а выбрать себе одного вожака,
надежного человека и освободить должников, пропустивших срок уплаты, а землю
переделить и совершенно изменить государственный строй.
14. Тогда наиболее рассудительные люди в Афинах, видя, что Солон, -
пожалуй, единственный человек, за которым нет никакой вины, который не
соучаствует в преступлениях богатых и в то же время не угнетен нуждою, как
бедные, стали просить его взять в свои руки государственные дела и положить
конец раздорам. Впрочем, Фаний Лесбосский рассказывает, что сам Солон для
спасения отечества прибегнул к обману обеих сторон: неимущим он по секрету
обещал раздел земли, а людям богатым - обеспечение долговых обязательств.
Но, по словам самого Солона, сперва он взял на себя управление
государственными делами с некоторым колебанием: боялся корыстолюбия одних и
наглости других. После Филомброта его выбрали архонтом, а вместе с тем
посредником и законодателем. Все приняли его с удовольствием: богатые - как
человека зажиточного, а бедные - как честного. Говорят, еще до этого в
народе ходило его крылатое слово, что равноправие войны не производит, а оно
нравилось как состоятельным людям, так и неимущим: первые ожидали
равноправия в меру знатности и доблести, вторые - равноправия по мере и
числу.
Ввиду этого обе стороны были одушевлены большими надеждами;
руководители их предлагали Солону установить тираннию {23}, убеждали его
взяться за государственные дела с большей решительностью, когда власть будет
у него в руках. Равным образом, многие не примыкавшие ни к одной из сторон
граждане, видя непреодолимую трудность проведения реформ на основе только
здравого рассудка и закона, не возражали против вручения верховной власти
одному лицу, отличающемуся честностью и рассудительностью. По свидетельству
некоторых авторов, Солону был дан в Дельфах оракул такого содержания:
Смело средину заняв корабля, управляй им спокойно.
Верных помощников в том ты найдешь среди многих афинян.
Особенно осуждали Солона друзья его за то, что он боится "единовластия"
только из-за его названия, как будто оно при высоких нравственных качествах
лица, получившего его, не могло в скором времени превратиться во власть
басилевса, как будто не бывало раньше единовластия, когда в прежнее время
эвбейцы выбрали тиранном Тиннонда, а теперь митиленцы - Питтака.
Однако никакие уговоры не могли поколебать его убеждений; друзьям он
сказал, как говорят, что тиранния - прекрасное местечко, только выхода из
него нет; а Фоку он пишет в стихах:
...Если землю пощадил
Я родную и тиранна власть суровую не взял,
То свое, тем самым, имя не покрыл позором я
И мне нечего стыдиться: так скорее всех людей
Я склоню к себе...
Как видно из этого, Солон еще и до начала своей законодательной
деятельности пользовался большой славой. По поводу многочисленных насмешек
на его счет за то, что он уклонился от тираннии, Солон пишет:
Нет, ни опытным, ни мудрым не был никогда Солон:
Божество ему давало много благ, но он не взял,
Радуясь, он сеть закинул, только вытащить не смог,
Помутился его разум, был он мужества лишен.
А вот я, чтоб только властью и богатством завладеть
И тиранном стать в Афинах на один всего денек,
Дал содрать с себя бы шкуру и весь род мой погубить.
15. Так, по его изображению, говорит о нем невежественная толпа. Хотя
он отказался от тираннии, однако во время своего правления не проявлял
особенной мягкости и слабости, не делал уступок лицам влиятельным и в
законодательной деятельности не старался угодить тем, кто его избрал. Там,
где дело обстояло вполне хорошо, он не применял врачевания и не вводил
ничего нового, из опасения, что "если в государстве перевернуть все вверх
дном, то у него не хватит сил поставить все на место" и упорядочить
наилучшим образом. Он применял лишь такие меры, которые, по его расчету,
можно было провести путем убеждения, или такие, которые при проведении их в
принудительном порядке не должны были встретить сопротивления. По этому
поводу он и сам говорит:
Я сочетал с законом принуждение!
Вот почему впоследствии, когда его спросили, самые ли лучшие законы он
дал афинянам, он ответил: "Да, самые лучшие из тех, какие они могли
принять".
По замечанию новых писателей, афиняне вежливо называют пристойными,
смягчающими смысл именами некоторые предметы, чтобы прикрыть их
нежелательный характер: например, распутных женщин называют приятельницами,
налоги - взносами, гарнизоны в городах - охраною, тюрьму - жилищем. Солон,
думается мне, был первый, который употребил эту уловку, назвав уничтожение
долгов "сисахфией" {24}.
Первым актом его государственной деятельности был закон, в силу
которого существовавшие долги были прощены и на будущее время запрещалось
давать деньги в долг "под залог тела". Впрочем, по свидетельству некоторых
авторов, в том числе Андротиона, бедные удовольствовались тем, что Солон
облегчил их положение не уничтожением долгов, а уменьшением процентов, и
сисахфией называли этот благодетельный закон и одновременное с ним
увеличение мер и возвышение ценности денег. Так, из мины, содержавшей прежде
семьдесят три драхмы, он сделал сто драхм; таким образом, должники
уплачивали {25} по числу ту же сумму, но по стоимости меньшую; через это
платившие получали большую пользу, а получавшие не терпели никакого убытка.
Но большинство авторов утверждают, что сисахфия состояла в уничтожении
всех долговых обязательств, и стихотворения Солона находятся в большем
согласии с этим свидетельством. Солон с гордостью говорит в них, что с
заложенной раньше земли он
С земли камней премного закладных убрал,
Свободной стала прежде в рабстве бывшая,
и что из числа закабаленных за долги граждан одних он вернул с чужбины,
...уж аттическую речь
Забывших, словно странствовали много лет;
А тех, кто дома рабства тяжкого позор
Переносил,
он сделал свободными.
Говорят, при издании этого закона, с ним произошел в высшей степени
неприятный случай. Когда он принял решение об уничтожении долгов и искал
соответствующего способа выражения и подходящего предисловия, он сообщил
своим ближайшим друзьям - Конону, Клинию и Гиппонику, которым особенно
доверял, что трогать земельные владения он не думает, но долги решил
уничтожить. Они тотчас же воспользовались этими сведениями: до издания
закона заняли у богатых людей большие суммы и скупили много земли. Потом, по
обнародовании закона купленную землю они использовали, а деньги кредиторам
не отдали. Этим они навлекли на Солона тяжелые обвинения и нарекания:
говорили, что он не жертва, а участник обмана. Однако это обвинение скоро
было рассеяно: оказалось, что он дал взаймы пять талантов и первый отказался
от них на основании своего закона. Некоторые авторы, в том числе Полизел
Родосский, говорят о пятнадцати талантах. А этих друзей Солона постоянно
называли "хреокопидами" {26}.
16. Солон не угодил ни той, ни другой стороне: богатых он озлобил
уничтожением долговых обязательств, а бедных - еще больше - тем, что не
произвел передела земли, на который они надеялись, и, по примеру Ликурга, не
установил полного равенства жизненных условий. Но Ликург был потомком
Геракла в одиннадцатом колене, был царем в Спарте много лет, пользовался
большим уважением, имел друзей и власть, которая отлично служила ему в
исполнении задуманных им перемен в государственном строе; он действовал
больше насильственными мерами, чем убеждением, так что ему даже выбили глаз.
Таким путем он осуществил реформу, самую важную для блага отечества и
единодушия граждан, - чтобы в государстве не было ни бедных, ни богатых.
Солон своим государственным устройством не мог достигнуть этой цели, потому
что он был человеком из народа и среднего состояния. Однако он сделал все,
что мог, в пределах бывшей у него власти, руководясь только желанием иметь
также и доверие сограждан.
Итак, он навлек на себя ненависть большинства граждан, которые ожидали
от него другого; он сам говорит, что они
Все когда-то ликовали, а теперь меня всегда
Злобным взором провожают, словно я их злейший враг {27}.
А между тем, говорит он, если бы кто другой забрал ту же власть, тот
Не дал бы ни за что народу мирно жить,
Пока всех сливок сам не снял бы с молока.
Впрочем, афиняне скоро поняли пользу этой меры и, оставив свой ропот,
устроили общее жертвоприношение, которое назвали сисахфией, а Солона
назначили исправителем государственного строя и законодателем. Они
предоставили ему на усмотрение все без исключения, - государственные
должности, народные собрания, суды, советы, определение ценза для каждого из
этих учреждений, числа членов и срока их деятельности; дали ему право
отменять или сохранять все, что он найдет нужным, из существующих,
сложившихся порядков.
17. Итак, Солон прежде всего отменил все законы Драконта, кроме законов
об убийстве; он сделал это ввиду жесткости их и строгости наказаний: почти
за все преступления было назначено одно наказание - смертная казнь; таким
образом, и осужденные за праздность подвергались смертной казни, и укравшие
овощи или плоды несли то же наказание, как и святотатцы и человекоубийцы.
Поэтому впоследствии славилось выражение Демада, что Драконт написал законы
не чернилами, а кровью. Когда Драконта спросили, почему он за большую часть
преступлений назначил смертную казнь, он, как говорят, отвечал, что мелкие
преступления, по его мнению, заслуживают этого наказания, а для крупных он
не нашел большего.
18. Во-вторых, желая оставить все высшие должности за богатыми, как
было и прежде, а к прочим должностям, в исполнении которых простой народ
раньше не участвовал, допустить и его, Солон ввел оценку имущества граждан.
Так, тех, кто производил в совокупности пятьсот мер продуктов, как сухих,
так и жидких, он поставил первыми и назвал их "пентакосиомедимнами" {28},
вторыми поставил тех, кто мог содержать лошадь или производить триста мер;
этих называли "принадлежащими к всадникам"; "зевгитами" были названы люди
третьего ценза, у которых было двести мер и тех и других продуктов вместе.
Все остальные назывались "фетами"; им он не позволил исполнять никакой
должности; они участвовали в управлении лишь тем, что могли присутствовать в
народном собрании и быть судьями. Последнее казалось в начале ничего не
значащим правом, но впоследствии стало в высшей степени важным, потому что
большая часть важных дел попадала к судьям. Даже на приговоры по тем делам,
решение которых Солон предоставил должностным лицам, он позволил также
апеллировать в суд. Говорят, даже некоторой неясностью и многочисленными
противоречиями в тексте законов Солон возвысил значение судов: благодаря
этому, когда предмет спора не мог быть решен на основании законов,
приходилось всегда иметь надобность в судьях и всякое спорное дело вести
перед ними, так как они были некоторым образом господами над законами. Об
этом их авторитете Солон сам говорит в похвалу себе:
Власть даровал я народу в той мере, в какой он нуждался,
Чести его не лишил, но и не дал лишних прав.
Также о тех позаботился я, кто богатством и силой
Всех превзошел, - чтобы их не опозорил никто.
Встал я меж тех и других, простерев мощный щит свой над ними,
И запретил побеждать несправедливо других.
Считая нужным, однако, еще больше помочь простому народу, он позволил
всякому гражданину выступать в защиту потерпевшего и требовать наказания
преступника. Если кого-нибудь били, производили над ним насилие, причиняли
ему вред, всякий, кто мог или хотел, имел право жаловаться на преступника и
преследовать его судом: законодатель правильно поступал, приучая граждан
сочувствовать и соболезновать друг другу и быть как бы членами единого тела.
Есть упоминание об одном ответе Солона, имеющем смысл, одинаковый с этим
законом. Когда его, по-видимому, кто-то спросил, какое государство самое
благоустроенное, он отвечал: "То, в котором не потерпевшие обиды преследуют
судом и наказывают обидчиков не менее, чем потерпевшие".
19. Солон составил совет Ареопага из ежегодно сменяющихся архонтов
{29}, он и сам был членом его как бывший архонт. Но, видя в народе дерзкие
замыслы и заносчивость, порожденные уничтожением долгов, он учредил второй
совет, выбрав в него по сто человек от каждой из четырех фил. Им он поручил
предварительно, раньше народа, обсуждать дела и не допускать внесения ни
одного дела в Народное собрание без предварительного обсуждения. А "верхнему
совету" он предоставил надзор за всем и охрану законов: он рассчитывал, что
государство, стоящее на двух советах, как на якорях, меньше подвержено качке
и доставит больше спокойствия народу. По свидетельству большей части
писателей, Ареопаг, как сказано выше, учредил Солон; в пользу их мнения
говорит, по-видимому, особенно то, что Драконт нигде не упоминает об
ареопагитах, и даже слова этого у него нет; говоря о делах, касающихся
убийства, он всегда обращается к "эфетам" {30}. Однако на тринадцатой
таблице Солона в восьмом законе сказано буквально следующее: "Из числа лиц,
лишенных гражданских прав, все те, кто был лишен их раньше, чем Солон стал
архонтом, должны быть восстановлены в правах, за исключением тех, которые,
будучи осуждены царями {31} в ареопаге, или у эфетов, или в пританее {32} за
убийство отдельных лиц, или за массовые убийства во время смуты, или за
стремление к тираннии, находились в изгнании во время обнародования этого
закона". Этот закон, наоборот, показывает, что Ареопаг существовал до
Солонова архонтства и законодательства. В самом деле, кто же были эти
осужденные в Ареопаге до Солона, если Солон первый дал Ареопагу право
судить? Правда, может быть, в тексте есть какая-то неясность или пропуск,
так что по смыслу закона, лица, уже осужденные во время опубликования этого
закона за преступления, подсудные теперь ареопагитам, эфетам и пританам,
оставались лишенными гражданских прав, тогда как все остальные
восстанавливались в правах. Над этим вопросом ты подумай сам.
20. Из остальных законов Солона особенно характерен и странен закон,
требующий отнятия гражданских прав у гражданина, во время междоусобия не
примкнувшего ни к той, ни к другой партий. Но Солон, по-видимому, хочет,
чтобы гражданин не относился равнодушно и безучастно к общему делу, оградив
от опасности свое состояние и хвастаясь тем, что он не участвовал в горе и
бедствиях отечества; он, напротив, хочет, чтобы всякий гражданин сейчас же
стал на сторону партии, защищающей доброе, правое дело, делил с нею
опасности, помогал ей, а не дожидался без всякого риска, кто победит.
Нелепым и смешным кажется закон, позволяющий богатой сироте, в случае
неспособности ее мужа, (который в силу закона выступает ее опекуном) к
брачному сожительству, вступить в связь с кем-либо из ближайших
родственников мужа. Некоторые находят, что и этот закон установлен
правильно: а именно, против мужчин, не способных к брачному сожительству, но
женящихся на богатых сиротах из-за денег и на основании закона производящих
насилие над природой. Мужчина, видя, что такая жена отдается, кому хочет,
или откажется от брака с нею, или, оставаясь в браке, будет терпеть позор,
неся наказание за свою жадность и наглость. Хорошо еще и то, что богатой
сироте было дано право выбирать себе любовником не всякого, а только одного
из родственников мужа, чтобы ребенок был близок по крови ее мужу и
происходил из одного с ним рода {33}.
Сюда же относится и закон, по которому невесте перед тем, как запереть
ее с женихом, давали поесть айвы, а также и тот, что муж богатой сироты
должен иметь свидание с нею по крайней мере три раза в месяц. Если даже и не
родятся от этого дети, то все-таки это со стороны мужа по отношению к
целомудренной жене есть знак уважения и любви; это рассеивает многие
неудовольствия, постоянно накопляющиеся, и не дает ей совершенно охладеть к
мужу из-за ссор с ним.
Что касается других браков, то Солон уничтожил обычай давать приданое и
разрешил невесте приносить с собою только три гиматия и вещи из домашней
обстановки небольшой ценности - больше ничего. По его мысли, брак не должен
быть каким-то доходным предприятием или куплей-продажей; сожительство мужа с
женой должно иметь целью рождение детей, радость, любовь.
Когда мать Дионисия {34} просила его выдать ее замуж за одного
гражданина, он ответил ей, что законы государства он ниспровергнул как
тиранн, но законы природы насиловать не может, устраивая браки,
несоответствующие возрасту. А в свободных государствах такое безобразие
нетерпимо: нельзя допускать союзов запоздалых, безрадостных, не выполняющих
дела и цели брака. Нет, старику, который женится на молодой, разумный
правитель или законодатель сказал бы то, что сказано Филоктету: "Как раз
время тебе жениться, несчастный!" {35} Точно так же, найдя юношу в спальне
богатой старухи, который от любовных отношений с нею жиреет, как куропатка,
он заставит его перейти к девушке, нуждающейся в муже. Но довольно об этом!
21. Хвалят также Солонов закон, запрещающий дурно говорить об умершем.
И действительно, благочестие требует считать умерших священными,
справедливость - не касаться тех, кого уже нет, гражданская умеренность - не
враждовать вечно. Бранить живого Солон запретил в храмах, судебных и
правительственных зданиях, равно как и во время зрелищ; за нарушение этого
закона он назначил штраф в три драхмы в пользу оскорбленного лица и еще два
в пользу казны. Нигде не сдерживать гнев - это признак человека
невоспитанного и необузданного; везде сдерживать - трудно, а для некоторых и
невозможно. Поэтому законодатель при составлении закона должен иметь в виду
то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных
с пользой, а не многих - без пользы.
Солон прославился также законом о завещаниях. До него не было позволено
делать завещания; деньги и дом умершего должны были оставаться в его роде; а
Солон разрешил тем, кто не имел детей, отказывать свое состояние, кому кто
хочет, отдавая преимущество дружбе перед родством, любви перед принуждением,
и сделал имущество действительной собственностью владельца. Но, с другой
стороны, он допустил завещания не во всех случаях, а лишь в тех, когда
завещатель не находился под влиянием болезни или волшебного зелья, не был в
заключении и вообще не был вынужден какой-либо необходимостью или, наконец,
не подпал под влияние какой-либо женщины. Солон вполне правильно считал, что
между убеждением, ведущим ко вреду, и принуждением нет никакой разницы, и
ставил наравне обман и насилие, удовольствие и страдание, потому что все это
одинаково может лишить человека рассудка.
Также и относительно выезда женщин из города, их траурных одежд, их
праздников Солон издал закон, запрещающий беспорядок и неумеренность. Он
разрешил женщинам при выезде из города брать с собою не больше трех
гиматиев, пищи или питья не больше, чем на обол, иметь корзинку не больше
локтя, отправляться ночью в дорогу только в повозке с фонарем впереди.
Далее, он запретил женщинам царапать себе лицо, бить себя в грудь,
употреблять сочиненные причитания, провожать с воплями постороннего им
покойника. Он не позволил приносить вола в жертву покойнику, класть с ним
больше трех гиматиев, ходить на чужие могилы, кроме как в день похорон.
Большая часть таких запрещений есть и в наших законах {36}, в них прибавлена
еще статья о том, чтобы нарушителей таких постановлений наказывали
гинекономы {37} как людей, уподобляющихся женщинам и поддающихся страстному
чувству скорби, недостойному мужчины и заслуживающему порицания.
22. Солон заметил, что Афины наполняются людьми, постоянно со всех
сторон стекающимися в Аттику, ввиду безопасности жизни в ней, а между тем
большая часть ее территории бедна и неплодородна, и купцы, ведущие морскую
торговлю, ничего не привозят тем, которые ничего не могут дать в обмен.
Поэтому Солон направил сограждан к занятию ремеслами и издал закон, по
которому сын не обязан был содержать отца, не отдавшего его в учение
ремеслу.
Что касается Ликурга, то он правил городом, очищенным от толпы
иностранцев, и владел землею, которой, по выражению Эврипида {38}, "для
многих было много, да и для вдвое большего числа слишком много". Но, что
всего важнее, Спарта была окружена массой илотов, которых лучше было не
оставлять в праздности, а угнетать и смирять постоянной работой. Поэтому
Ликургу было легко избавить граждан от трудовых ремесленных занятий и
держать их постоянно под оружием, чтобы они изучали только это искусство и
упражнялись в нем. Между тем, Солон приноравливал законы к окружающим
обстоятельствам, а не обстоятельства к законам, и, видя, что страна по своим
естественным свойствам едва-едва удовлетворяет потребностям земледельческого
населения, а ничего не делающую праздную толпу не в состоянии кормить,
внушил уважение к ремеслам и вменил в обязанность Ареопагу наблюдать, на
какие средства живет каждый гражданин, и наказывать праздных.
Еще строже закон, по которому дети, рожденные от гетеры, тоже не
обязаны были содержать отцов, как свидетельствует Гераклид Понтийский. И
действительно, кто не обращает внимания на нравственную сторону в союзе с
женщиной, тот берет себе женщину не ради детей, а ради наслаждения; поэтому
он уже получает в этом награду и теряет право на хорошие отношения с детьми,
для которых самый факт рождения служит по его вине позором.
23. Солоновы законы о женщинах вообще говоря кажутся во многом
нелепыми. Тому, кто застанет любовника своей жены на месте преступления, он
дал право его убить; а тот, кто похитит свободную женщину и изнасилует ее,
карается штрафом в сто драхм. Если кто занимается сводничеством, - штраф в
двадцать драхм; исключение он сделал только для женщин, которые "ходят
открыто", - Солон разумеет гетер, потому что они открыто ходят к тем, кто
платит деньги. Далее, он запрещает продавать и дочерей, и сестер, если
только девушку не уличат в преступной связи с мужчиной. Наказывать за один и
тот же поступок то с неумолимой строгостью, то с благодушной шуткой,
назначая какой попало денежный штраф, неразумно; впрочем, ввиду тогдашней
редкости монеты в Афинах, трудность доставать деньги делала денежный штраф
тяжелым. Так, например, при оценке жертвоприношений Солон считает овцу и
драхму равноценными с медимном хлеба. Победителю на Истмийских играх он
назначил в награду сто драхм, а победителю на Олимпийских - пятьсот. Кто
принесет волка, тому он назначил пять драхм, а кто волчонка, - тому одну; из
этих сумм, по словам Деметрия Фалерского, первая есть цена вола, а вторая -
овцы. Цены, установленные им на шестнадцатой таблице за отборных жертвенных
животных, естественно, во много раз выше, чем за обыкновенных, но все-таки и
они, по сравнению с теперешними, невелики. А борьба с волками - старинный
обычай у афинян, потому что их страна более пригодна для скотоводства, чем
для земледелия.
По свидетельству некоторых писателей, и филы получили названия {39} не
по именам сыновей Иона, но в зависимости от различного образа жизни, который
люди вели первоначально: воины назывались Гоплитами, ремесленники -
Эргадами; из двух остальных фил Гелеонты были земледельцы, а Эгикореи - те,
что пасли и разводили мелкий скот.
Что касается воды, страна недостаточно богата ни постоянно текущими
реками, ни какими-либо озерами, ни обильными источниками; большая часть
населения пользовалась вырытыми колодцами. Ввиду этого Солон издал закон, по
которому можно было пользоваться общественным колодцем, если он находился на
расстоянии не более гиппика (гиппик равнялся четырем стадиям); а где колодец
находился дальше, там надо было искать собственную воду. Если на глубине
десяти сажен в своем владении не находили воды, то разрешалось брать воду у
соседа два раза в день по одному сосуду в шесть хоев: по мнению Солона,
следовало приходить на помощь в нужде, но не потакать лености.
Солон определил, с большим знанием дела, также расстояние, которое
следовало соблюдать при посадке растений. При посадке различных деревьев на
поле он приказал отступать от владения соседа на пять футов, а при посадке
смоковницы или маслины - на девять, потому что эти деревья пускают корни
дальше других, и не для всех растений соседство с ними безвредно: они
отнимают у них питание и испускают испарения, вредные для некоторых
растений. Тем, кто хотел копать ямы и канавы, Солон приказал отступать от
соседнего владения на расстояние, равное их глубине. А ставить пчельники по
закону полагалось на расстоянии трехсот футов от пчельников, уже
поставленных другим.
24. Из продуктов, производимых в стране, Солон разрешил продавать за
границу только оливковое масло, а другие вывозить не позволил. Кто вывозил
их, того по закону Солона архонт должен был подвергать проклятию, под
угрозой в противном случае самому платить сто драхм в казну. Этот закон
написан на первой таблице. Поэтому не следует считать совершенно
неосновательным мнение, что в старину был запрещен и вывоз смокв, и что
"файнейн" в доносе не вывозящих смоквы и означало "сикофантейн" {40}.
Солон издал также закон о вреде, причиняемом животными; в нем он
приказывает, между прочим, собаку, укусившую кого-нибудь, выдавать
пострадавшему привязанной на цепь длиною в три локтя, - средство, остроумное
и обеспечивающее безопасность.
Закон Солона, касающийся "вновь пожалованных граждан", вызывает
недоумение: он предоставляет права гражданства только тем, кто изгнан
навсегда из родного города или переселился в Афины со всем домом для занятия
ремеслом. Говорят, при этом Солон имел в виду не столько недопущение в Афины
других иностранцев, сколько привлечение этих двух классов надеждою на
получение гражданских прав; вместе с тем он рассчитывал, что они будут
верными гражданами, - первые потому, что потеряли отечество по
необходимости, вторые потому, что оставили его по своему убеждению.
Характерно для Солона также постановление о питании в общественном
месте, что сам он обозначает словом "параситейн" {41}. Одному и тому же лицу
он не дозволяет часто пользоваться общественным столом; с другой стороны,
если лицо, которому это полагается, не хочет пользоваться своим правом, он
его наказывает: в первом случае он усматривает жадность, во втором презрение
к обществу.
25. Солон установил, чтобы все его законы оставались в силе в течение
ста лет. Они были написаны на деревянных таблицах, которые были заключены в
четырехугольники {42} и могли поворачиваться; небольшие остатки их хранились
еще в наше время в пританее. По словам Аристотеля {43}, они назывались
"кирбы". Комик Кратин тоже говорит об этом:
Клянусь Солоном и клянусь Драконтом я
На кирбах коих сушится ячмень теперь.
Некоторые говорят, что кирбами называются только те таблицы, которые
содержат постановления о священнодействиях и жертвоприношениях, а остальные
именуются "аксонами".
Совет давал присягу общую - твердо соблюдать Солоновы законы, а каждый
из фесмофетов {44} присягал особо на площади у камня, заявляя, что, если он
нарушит что-либо в этих законах, то посвятит богу в Дельфах золотую статую,
равную своему росту.
Солон заметил аномалии месяца {45} и видел, что движение луны не
совпадает вполне ни с заходом солнца, ни с восходом, но часто в один и тот
же день догоняет солнце и опережает его. Такой день он приказал называть
"старым и молодым", ввиду того, что часть дня, предшествующая конъюнкции,
относится к кончающемуся месяцу, а остальная - к уже начинающемуся.
По-видимому, Солон первый правильно понял слова Гомера, который говорит, что
когда
Прежний кончается месяц, на смену идет ему новый {46}.
Следующий день он назвал новолунием. Дни от двадцатого до тридцатого он
считал от конца месяца, называя их убывающими числами и сводя на нет
соответственно ущербу луны.
После введения законов к Солону каждый день приходили люди: то хвалили,
то бранили, то советовали вставить что-либо в текст или выбросить. Но больше
всего было таких, которые обращались с вопросами, осведомлялись о
чем-нибудь, просили дополнительных объяснений о смысле каждой статьи и об ее
назначении. Солон нашел, что исполнять эти желания нет смысла, а не
исполнять значит возбуждать ненависть к себе, и вообще хотел выйти из этого
затруднительного положения и избежать недовольства и страсти сограждан к
критике. По его собственному выражению,
Трудно в великих делах сразу же всем угодить.
Поэтому под тем предлогом, что ему как владельцу корабля надо
странствовать по свету, он попросил у афинян позволения уехать за границу на
десять лет, и отплыл из Афин: он надеялся, что за это время они и к законам
привыкнут.
26. Прежде всего он приехал в Египет и жил там, по его собственному
выражению,
В устье великого Нила, вблизи берегов Канобида.
Некоторое время он занимался философскими беседами также с Псенофисом
из Гелиополя и Сонхисом из Саиса, самыми учеными жрецами. От них, как
говорит Платон, узнал он и сказание об Атлантиде47 и попробовал изложить его
в стихах, чтобы познакомить с ним эллинов.
Потом он поехал на Кипр, где его чрезвычайно полюбил один из тамошних
царей, Филокипр. Он владел небольшим городом, который был основан сыном
Тесея, Демофонтом. Город лежал на реке Кларии в месте хотя и неприступном,
но во всех отношениях неудобном. Между тем, под городом простиралась
прекрасная равнина. Солон уговорил его перенести город туда, увеличив его и
украсив. Солон лично смотрел за стройкой и помогал царю сделать все возможно
лучше для приятной и безопасной жизни в нем. Благодаря этому к Филокипру
пришло много новых жителей, и другие цари завидовали ему. Поэтому он, желая
почтить Солона, назвал этот город по его имени Солами, а прежде он назывался
Эпеей. Солон и сам упоминает об основании этого города: обращаясь в своих
элегиях к Филокипру, он говорит:
Ныне над Солами будь правителем долгие годы
Ты, и твой род пусть живет в городе этом всегда.
Мне ж пусть поможет Киприда, богиня в венке из фиалок,
Пусть мой проводит корабль, жизнь мне в пути сохранив.
Пусть она славу мне даст за то, что сей город построил,
Пусть мне окажет почет, дав возвратиться домой.
27. Что касается свидания Солона с Крезом, то некоторые авторы на
основе хронологических соображений {48} считают доказанным, что это вымысел.
Однако это предание, как известно, засвидетельствовано столькими лицами и,
что еще важнее, так соответствует характеру Солона, так достойно его
высокого образа мыслей и мудрости, что я не решаюсь отвергнуть его из-за
каких-то "хронологических сводов", которые уже тысячи ученых исправляли, но
встречающихся в них противоречий до сих пор не могут согласовать.
Так вот, говорят, что Солон по просьбе Креза приехал в Сарды. С ним
случилось нечто подобное тому, что бывает с жителем континентальной страны,
который в первый раз идет к морю. Как тот каждую реку принимает за море, так
и Солон, проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах,
важно расхаживавших в толпе слуг и телохранителей, каждого принимал за
Креза, пока, наконец, его не привели к самому Крезу. На нем было надето все,
что из своих драгоценных камней, цветных одежд, золотых вещей художественной
работы он считал выдающимся по красоте, изысканным, завидным, - конечно, для
того, чтобы глазам представилось зрелище как можно более пышное и пестрое.
Но Солон, став перед ним, при этом виде ни действием, ни словом не выразил
ничего такого, чего ожидал Крез; всем здравомыслящим людям было ясно, что он
с презрением смотрит на отсутствие у него духовных интересов и мелочное
тщеславие. Крез велел открыть ему свои сокровищницы, потом повести его и
показать всю роскошную обстановку. Но Солону не было никакой надобности в
этом: сам Крез собственной особой дал ему достаточно ясное понятие о своем
внутреннем содержании. Когда Солон все осмотрел и его опять привели к Крезу,
Крез спросил его, знает ли он человека, счастливее его. Солон отвечал, что
знает такого человека: это его согражданин Телл. Затем он рассказал, что
Телл был человек высокой нравственности, оставил по себе детей, пользующихся
добрым именем, имущество, в котором есть все необходимое, погиб со славой,
храбро сражаясь за отечество. Солон показался Крезу чудаком и деревенщиной,
раз он не измеряет счастье обилием серебра и золота, а жизнь и смерть
простого человека ставит выше его громадного могущества и власти. Несмотря
на это, он опять спросил Солона, знает ли он кого другого после Телла, более
счастливого, чем он. Солон опять сказал, что знает: это Клеобис и Битон, два
брата, весьма любившие друг друга и свою мать. Когда однажды волы долго не
приходили с пастбища, они сами запряглись в повозку и повезли мать в храм
Геры; все граждане называли ее счастливой, и она радовалась; а они принесли
жертву, напились воды, но на следующий день уже не встали; их нашли
мертвыми; они, стяжав такую славу, без боли и печали узрели смерть. "А нас,
- воскликнул Крез уже с гневом, - ты не ставишь совсем в число людей
счастливых?". Тогда Солон, не желая ему льстить, но и не желая раздражать
еще больше, сказал: "Царь Лидийский! Нам, эллинам, бог дал способность
соблюдать во всем меру; а вследствие такого чувства меры и ум нам свойствен
какой-то робкий, по-видимому, простонародный, а не царский, блестящий. Такой
ум, видя, что в жизни всегда бывают всякие превратности судьбы, не позволяет
нам гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека,
если еще не прошло время, когда оно может перемениться. К каждому незаметно
подходит будущее, полное всяких случайностей; кому бог пошлет счастье до
конца жизни, того мы считаем счастливым. А называть счастливым человека при
жизни, пока он еще подвержен опасностям, - это все равно, что провозглашать
победителем и венчать венком атлета, еще не кончившего состязания: это дело
неверное, лишенное всякого значения". После этих слов Солон удалился; Креза
он обидел, но не образумил.
28. Баснописец Эзоп, бывший тогда в Сардах по приглашению Креза и
пользовавшийся у него уважением, огорчился за Солона, которому был оказан,
такой нелюбезный прием. Желая дать ему совет, он сказал: "С царями, Солон,
надо говорить или как можно меньше, или как можно слаще". "Нет, клянусь
Зевсом, - возразил Солон, - или как можно меньше, или как можно лучше".
Так пренебрежительно в то время Крез отнесся к Солону. После поражения
в битве с Киром он потерял свою столицу, сам был взят в плен живым, и ему
предстояла печальная участь быть сожженным на костре. Костер был уже готов;
его связанного возвели на него; все персы смотрели на это зрелище, и Кир был
тут. Тогда Крез, насколько у него хватило голоса, трижды восклинул: "О
Солон!" Кир удивился и послал спросить, что за человек или бог Солон, к
которому одному он взывает в таком безысходном несчастии. Крез, ничего не
скрывая, сказал: "Это был один из эллинских мудрецов, которого я пригласил,
но не за тем, чтобы его послушать и научиться чему-нибудь такому, что мне
было нужно, а для того, чтобы он полюбовался на мои богатства и, вернувшись
на родину, рассказал о том благополучии, потеря которого, как оказалось,
доставила больше горя, чем его приобретение - счастья. Пока оно
существовало, хорошего от него только и было, что пустые разговоры да слава;
а потеря его привела меня к тяжким страданиям и бедствиям, от которых нет
спасения. Так вот он, глядя на мое тогдашнее положение, предугадывал то, что
теперь случилось, и советовал иметь в виду конец жизни, а не гордиться и
величаться непрочным достоянием". Этот ответ передали Киру; он оказался
умнее Креза и, видя подтверждение слов Солона на этом примере, не только
освободил Креза, но и относился к нему с уважением в течение всей его жизни.
Так прославился Солон: одним словом своим одного царя спас, другого
вразумил.
29. Между тем, во время отсутствия Солона, в Афинах происходили смуты.
Во главе педиэев стоял Ликург, во главе паралов - Мегакл, сын Алкмеона, а
Писистрат - во главе диакриев, к числу которых принадлежала масса фетов,
особенно враждебно настроенная против богатых. Таким образом, хотя в Афинах
еще действовали законы Солона, но все ожидали переворота и желали другого
государственного строя. При этом все хотели не равноправия, а надеялись при
перевороте одержать верх и совершенно одолеть противную партию. Вот каково
было положение дел, когда Солон вернулся в Афины. К нему все относились с
уважением и почтением; но по старости он не имел уже ни силы, ни охоты
по-прежнему говорить или действовать публично; только при встречах с
руководителями обеих сторон он в частных беседах с ними старался уничтожить
раздор и примирить их между собою. Особенно, казалось, прислушивался к его
речам Писистрат. В его разговоре была вкрадчивость и любезность; бедным он
готов был помогать, во вражде был мягок и умерен. Если у него не было
каких-то природных качеств, он умел так хорошо притворяться, что ему верили
больше, чем тем людям, которые их действительно имели: верили, что он
человек осмотрительный, друг порядка, сторонник равенства, враг людей,
колеблющих государственный строй и стремящихся к перевороту. Так он
обманывал народ. Но Солон скоро проник в его душу и первый разгадал его злые
замыслы. Однако он не возненавидел его, а старался умиротворить и
образумить: он говорил и ему самому и другим, что, если у Писистрата из души
изъять любовь к первенству и исцелить его от страсти к тираннии, то не будет
человека более склонного к добру и лучшего гражданина.
В это время Феспид со своею труппой начал вводить преобразования в
трагедию {49} и новизной увлекал народ, но состязания между трагиками еще не
были введены, Солон по своему характеру любил слушать и учиться, а в
старости у него еще больше развился вкус к досужим забавам и, клянусь
Зевсом, даже к попойкам и к музыке. Он пошел смотреть Феспида, который, по
обычаю древних, сам был актером. После представления Солон обратился к нему
с вопросом, как не стыдно ему так бессовестно лгать при таком множестве
народа. Феспид отвечал, что ничего нет предосудительного в том, чтобы так
говорить и поступать в шутку. Тогда Солон сильно ударил палкой по земле и
сказал: "Да, теперь мы так хвалим эту забаву, она у нас в почете, но скоро
мы найдем ее и в договорах".
30. Писистрат, изранив себя, приехал в повозке на площадь и стал
возмущать народ, говоря, что враги замышляют его убить за его политические
убеждения. Поднялись негодующие крики. Солон подошел к Писистрату и сказал:
"Нехорошо, сын Гиппократа, ты играешь роль гомеровского Одиссея {50}: он
обезобразил себя, чтобы обмануть врагов, а ты это делаешь, чтобы ввести в
заблуждение сограждан".
После этого толпа была готова защищать Писистрата. Было устроено
народное собрание. Аристон внес предложение о том, чтобы дать Писистрату для
охраны пятьдесят человек, вооруженных дубинами. Солон встал и возразил
против этого предложения; при этом он высказал много мыслей, похожих на те,
которые есть в его стихотворениях:
Вы ведь свой взор обратили на речи коварного мужа.
Каждый меж вами хитер и лисьими ходит стезями,
Вместе, однако, вы все слабый имеете ум.
Видя, что бедные готовы исполнить желание Писистрата и шумят, а богатые
робеют и бегут, Солон ушел, говоря, что он умнее одних и храбрее других, -
умнее тех, кто не понимает, что делается, а храбрее тех, кто понимает, но
боится противиться тираннии.
Предложение Аристона народ принял и даже не стал уже вступать в
пререкания с Писистратом по поводу таких мелочей, как число стражей,
вооруженных дубинами; Писистрат открыто набирал и содержал их, сколько
хотел, а народ спокойно смотрел на это, пока наконец он не занял Акрополь.
После этого в городе поднялся переполох. Мегакл со всеми алкмеонидами
сейчас же бежал, а Солон, несмотря на свою глубокую старость и отсутствие
помощников, все-таки явился на площадь и обратился к гражданам с воззванием:
то бранил их за неразумие и малодушие, то ободрял еще и убеждал не предавать
свою свободу. Тут он и сказал знаменитые слова, что несколько дней назад
было легче помешать возникновению тираннии в самом ее зародыше, но зато
теперь предстоит более славный подвиг - искоренить ее и уничтожить, когда
она уже возникла и выросла. Но никто не слушал его; все были в страхе. Тогда
Солон вернулся домой, взял оружие и встал вооруженный перед дверьми на
улице. "Я по мере сил своих, - сказал он, - защищал отечество и законы". Во
все последующее время он ничего не предпринимал, не слушал друзей,
советовавших ему бежать, а писал стихи, в которых упрекал афинян:
Если страдаете вы из-за трусости вашей жестоко,
Не обращайте свой гнев против великих богов.
Сами возвысили этих людей вы, им дали поддержку
И через это теперь терпите рабства позор.
31. После этого многие предостерегали Солона, что тиранн его погубит и
спрашивали, на что он рассчитывает, поступая с такой отчаянной смелостью.
"На старость", - отвечал Солон.
Несмотря на это, Писистрат, захватив власть, сумел привлечь к себе
Солона уважением, любезностью, приглашениями, так что Солон стал его
советником и одобрял многие его мероприятия. И действительно, Писистрат
сохранял большую часть Солоновых законов, сам первый исполнял их и друзей
своих заставлял исполнять. Уже став тиранном, он был однажды призван на суд
Ареопага по обвинению в убийстве. Он скромно предстал перед судом для своей
защиты, но обвинитель не явился.
Писистрат сам издал несколько других законов, в том числе закон о
содержании на счет государства солдат, изувеченных на войне. Впрочем, по
словам Гераклида, еще прежде Солон сделал такое постановление в пользу
изувеченного Ферсиппа, а Писистрат только подражал ему.
По свидетельству Феофраста и автором закона о праздности был не Солон,
а Писистрат; благодаря этому закону в стране улучшилось земледелие, а в
городе стало спокойнее.
Солон начал обширный труд, темой которого была история или сказание об
Атлантиде, которое он слышал от ученых в Саисе и которое имело отношение к
афинянам. Но у Солона не хватило сил довести его до конца - не по недостатку
времени, как говорит Платон {51}, а скорее от старости: его испугала такая
громадная работа. Свободного времени у него было очень много, как показывают
его собственные слова, как например следующие:
Стар становлюсь, но всегда многому всюду учусь,
и еще:
Ныне мне стали милы Дионис, Киприда и Музы, -
Те, чьи забавы всегда радость вселяют в людей.
32. Платон ревностно старался разработать до конца и разукрасить
рассказ об Атлантиде, словно почву прекрасного поля, запущенного, но
принадлежащего ему по праву родства {52}. Он воздвиг вокруг начала обширное
преддверие, ограды, дворы, - такие, каких никогда не бывало ни у одного
исторического рассказа, мифического сказания, поэтического произведения. Но,
так как он начал его слишком поздно, то окончил жизнь раньше, чем это
сочинение; чем больше чарует читателя то, что он успел написать, тем более
огорчает его, что оно осталось неоконченным. Как в Афинах есть только один
недостроенный храм, храм Зевса Олимпийского {53}, подобно этому и гений
Платона среди многих прекрасных произведений оставил только одно сочинение
об Атлантиде не доведенным до конца.
После начала тираннии Писистрата Солон прожил, по Гераклиду
Понтийскому, еще много времени, а, по Фанию Эдесскому, меньше двух лет.
Писистрат стал таранном при архонте Комии, а Солон умер по свидетельству
Фания, при архонте Гегестрате, следующем после Комия.
Рассказ о том, будто пепел сожженного Солона был рассеян по острову
Саламину, по своей нелепости, совершенно невероятен и баснословен. Тем не
менее его передают многие авторы, заслуживающие внимания, между прочим, и
философ Аристотель.
Падение царской власти в Риме; Брут и его сыновья (1-7)
Попликола и Брут - консулы (7-9)
Законодательство Попликолы (10-12)
Освящение храма Юпитера (13-15)
Война с Порсеной (16-19) и с сабинянами (20-22)
Триумф и смерть (23)
- Сопоставление (24(1)-27(4)).
1. С Солоном, рассказ о котором закончен, мы сопоставляем Попликолу.
Попликола - это почетное прозвище, которое нашел для него римский народ, а
прежде он именовался Публием Валерием, считаясь потомком того самого Валерия
{1}, благодаря которому некогда помирились римляне с сабинянами и из врагов
сделались одним народом: ведь это он главным образом уговорил царей
прекратить вражду и прийти к согласию. К нему-то, как сообщают, и восходил
родом Публий Валерий, прославившийся красноречием и богатством еще в ту
пору, когда Римом правили цари. Первое он справедливо и умело употреблял
только на защиту истины, вторым - щедро и доброжелательно оказывал помощь
нуждающимся, так что с самого начала было ясно: если единовластие сменится
демократией, Валерий станет одним из первых людей в государстве.
Когда же народ, ненавидевший Тарквиния Гордого, который и получил
власть не честным путем {2}, а вопреки законам божеским и человеческим, и
пользовался ею не по-царски, а как надменный тиранн, когда народ, тяготясь
этой властью, поднял мятеж, поводом к которому послужила смерть Лукреции,
подвергшейся насилию и наложившей на себя руки, Луций Брут, возглавивший
переворот, прежде всего обратился к Валерию, и тот принял самое горячее
участие в изгнании царей. Пока казалось, что народ намерен выбрать вместо
царя одного предводителя, Валерий сохранял спокойствие, считая, что у Брута,
первого борца за свободу, больше прав на власть. Однако народу было
ненавистно самое слово "единовластие", и, полагая, что разделенную власть
терпеть будет не столь тягостно, он захотел поставить у кормила правления
двоих, и тут Валерий стал надеяться, что будет избран вместе с Брутом и
вместе с ним примет консульское достоинство. Однако он ошибся: вопреки
желанию Брута его товарищем по должности оказался не Валерий, а Тарквиний
Коллатин, муж Лукреции, человек отнюдь не более достойный, нежели Валерий.
Но влиятельные римляне, все еще страшась царей, всячески пытавшихся из-за
рубежа склонить граждан на свою сторону, желали иметь руководителем злейшего
их врага, от которого изгнанники заведомо не могли ждать никаких уступок.
2. Итак, римляне не верили, что Валерий способен на все ради отечества,
коль скоро лично он не потерпел от тираннов никакого зла, и в негодовании он
перестал участвовать в заседаниях сената, не защищал больше обвиняемых в
суде и вообще полностью забросил государственные дела, так что даже пошли
озабоченные толки, и многие римляне выражали опасение, как бы, поддавшись
гневу, он не переметнулся на сторону царей и не погубил город, положение
которого было ненадежно. А так как Брут питал подозрения и против некоторых
иных лиц, он потребовал, чтобы сенат принес торжественную присягу; в
назначенный день Валерий явился на форум с видом радостным и безмятежным и
первым поклялся ни в чем не уступать и не поддаваться Тарквиниям, но воевать
за свободу, не щадя сил. Эту клятву, которая обрадовала сенат и ободрила
консулов, он скоро подкрепил делом.
От Тарквиния {3} прибыли послы с заманчивыми для народа грамотами,
полными ласковых речей, с помощью коих посланцы твердо рассчитывали сломить
ненависть толпы к царю, который-де оставил прежнее высокомерие и теперь
предъявляет лишь весьма умеренные требования. Консулы решили было дать им
возможность выступить перед народом, но этому воспротивился и
воспрепятствовал Валерий, боясь, как бы у бедняков, для которых война
тяжелее тираннии, не появились причина и повод к перевороту.
3. После этого прибыли другие послы. Они известили, что Тарквиний
отказывается от царства и прекращает все враждебные действия, но просит
вернуть ему, его друзьям и близким имущество и деньги, на которые они могли
бы существовать в изгнании. Многие были тронуты, тем более что Коллатин
поддержал просьбу царя, и тогда Брут, человек непреклонного и гневного
нрава, выбежал на форум с криком, что его товарищ по должности - предатель,
раз он щедрой рукой уделяет средства для войны и возрождения тираннии тем,
кому и на дорогу-то дать было бы опасно. Когда граждане собрались, первым
взял слово Гай Минуций, в управлении государством не участвовавший, и стал
уговаривать Брута и всех римлян позаботиться о том, чтобы деньги лучше
помогли им в борьбе против тираннов, нежели тираннам - в борьбе против них.
Тем не менее римляне постановили, коль скоро царь не намерен отнять у них
свободу, ради которой они воевали, не терять мира из-за денег, но и деньги
отправить в изгнание вместе с тираннами.
Разумеется, Тарквиний меньше всего заботился о деньгах - его просьба
была как бы испытанием народа и в то же время подготовкой измены. Да, именно
этим и занимались послы и, уверяя, будто поглощены имущественными делами -
одно, мол, продают, другое пока придерживают, третье отсылают хозяевам, -
оставались в Риме до тех пор, пока не склонили к предательству два дома из
числа самых знатных и благородных - Аквилиев, среди которых было трое
сенаторов, и Вителлиев - с двумя сенаторами. И те и другие были через своих
матерей племянниками консула Коллатина, а Вителлиев родство связывало и с
Брутом: их сестра была за ним замужем и родила от него нескольких сыновей.
Из них двоих, уже взрослых и находившихся с Вителлиями не только в родстве,
но и в дружбе, последние привлекли на свою сторону и уговорили вступить в
заговор, внушив им надежду, что, избавившись от тупости и жестокости своего
отца, они породнятся с великим домом Тарквиниев и, быть может, сами
достигнут царской власти. Жестокостью они называли неумолимую строгость
Брута к негодяям, а с прозвищем тупицы {4}, под ложным обличием коего Брут
скрывался долгое время, для того, видимо, чтобы обезопасить себя от
покушений тираннов, ему не удалось расстаться даже после свержения царей.
4. Когда молодые люди дали свое согласие и вступили в сговор с
Аквилиями, было решено всем принести великую и страшную клятву, совершив
возлияние человеческой кровью и коснувшись внутренностей убитого. Для этого
заговорщики собрались в доме Аквилиев. Дом, где они вознамерились исполнить
такой чудовищный обряд, был, как и следовало ожидать, темен и почти пуст, и
потому никто не заметил спрятавшегося там раба по имени Виндиций. Не то
чтобы он спрятался по злому умыслу или по какому-то предчувствию, но,
случайно оказавшись внутри и увидев быстро приближающихся людей, побоялся
попасться им на глаза и укрылся за пустым ящиком, так что стал свидетелем
всего происходившего и подслушал все разговоры. Собравшиеся положили убить
консулов и, написав об этом намерении Тарквинию, отдали письмо послам,
которые, пользуясь гостеприимством Аквилиев, жили там же и присутствовали
при клятве. Когда заговорщики удалились, Виндиций потихоньку выскользнул из
своего укрытия; он не хотел держать в тайне то, что ему довелось узнать, но
колебался, совершенно основательно считая далеко небезопасным обвинить в
тяжелейшем преступлении сыновей Брута перед их отцом или племянников
Коллатина перед родным дядей, а среди частных лиц не находя в Риме никого,
кому бы он мог доверить сведения такой важности. Но всего менее мог он
молчать, совесть не давала ему покоя, и он отправился к Валерию,
привлекаемый в первую очередь обходительностью и милосердием этого мужа,
который был доступен всем нуждающимся в его помощи, постоянно держал двери
дома открытыми и никогда не презирал речей и нужд человека низкого звания.
5. Когда Виндиций явился к нему и обо всем рассказал в присутствии лишь
жены Валерия и его брата Марка, Валерий, потрясенный и испуганный, не
отпустил раба, но запер его в какую-то комнату, приставив к дверям жену, а
брату велел окружить царский двор, разыскать, если удастся, письма и взять
под стражу рабов, сам же с клиентами и друзьями, которых вокруг него всегда
было немало, и многочисленной прислугой направился к дому Аквилиев. Хозяев
Валерий не застал; так как, по-видимому, никто не ожидал его прихода, он
проник внутрь и в помещении, где остановились послы, нашел письма. В это
время бегом подоспели Аквилии и, столкнувшись с Валерием в дверях, пытались
вырвать у него его находку. Спутники Валерия стали защищаться и, накинув
противникам на шею тоги, с огромным трудом, осыпаемые ударами и сами щедро
их раздавая, узкими переулками вырвались наконец на форум. Одновременно то
же случилось и на царском дворе: Марк наложил руку на другие письма,
спрятанные среди уложенных и готовых к отправке вещей, и поволок на форум
царских приближенных, сколько смог захватить.
6. Когда консулы положили конец беспорядку, Валерий велел привести
Виндиция, и обвинение было предъявлено, а затем были прочтены письма.
Уличенные не дерзнули сказать ни слова в свою защиту, смущенно и уныло
молчали и все прочие, лишь немногие, желая угодить Бруту, упомянули об
изгнании. Какой-то проблеск надежды усматривали также в слезах Коллатина и в
безмолвии Валерия. Но Брут, окликая каждого из сыновей в отдельности,
сказал: "Ну, Тит, ну, Тиберий, что же вы не отвечаете на обвинение?" И
когда, несмотря на троекратно повторенный вопрос, ни тот, ни другой не
проронили ни звука, отец, обернувшись к ликторам, промолвил: "Дело теперь за
вами". Те немедленно схватили молодых людей, сорвали с них одежду, завели за
спину руки и принялись сечь прутьями, и меж тем как остальные не в силах
были на это смотреть, сам консул, говорят, не отвел взора в сторону,
сострадание нимало не смягчило гневного и сурового выражения его лица -
тяжелым взглядом следил он за тем, как наказывают его детей, до тех пор пока
ликторы, распластав их на земле, не отрубили им топорами головы. Передав
остальных заговорщиков на суд своего товарища по должности, Брут поднялся и
ушел. Его поступок, при всем желании, невозможно ни восхвалять, ни осуждать.
Либо высокая доблесть сделала его душу совершенно бесстрастной, либо,
напротив, великое страдание довело ее до полной бесчувственности. И то и
другое - дело нешуточное, и то и другое выступает за грани человеческой
природы, но первое свойственно божеству, второе - дикому зверю.
Справедливее, однако, чтобы суждение об этом муже шло по стопам его славы, и
наше собственное слабоволие не должно быть причиною недоверия к его
доблести. Во всяком случае, римляне считают, что не стольких трудов стоило
Ромулу основать город, скольких Бруту - учредить и упрочить демократический
образ правления.
7. Итак, когда Брут ушел с форума, долгое время все молчали - никто не
мог опомниться от изумления и ужаса перед тем, что произошло у них на
глазах. Но зная мягкость нрава Коллатина и видя его нерешительность, Аквилии
снова несколько приободрились и попросили отсрочки для подготовки
оправдательной речи, а также выдачи Виндиция, который был их рабом, и потому
не следовало-де ему оставаться в руках обвинителей. Консул хотел
удовлетворить их просьбу и с тем уже было распустил Собрание, но Валерий,
приверженцы которого тесно обступили раба, не соглашался его выдать и не
позволял народу разойтись, освободив заговорщиков. В конце концов, он силою
задержал обвиняемых и принялся звать Брута, крича, что Коллатин поступает
чудовищно, коль скоро, принудив товарища по должности стать убийцею
собственных детей, сам теперь счел возможным в угоду женщинам подарить жизнь
изменникам и врагам отечества. Консул был возмущен и приказал увести
Виндиция, ликторы, раздвинув толпу, схватили раба и принялись бить тех, кто
пытался его отнять, друзья Валерия вступились, народ же громко кричал,
призывая Брута. Вернулся Брут, и, когда, приготовившись слушать его, все
умолкли, он сказал, что над своими сыновьями сам был достаточно правомочным
судьей, участь же остальных предоставляет решить свободным гражданам: пусть
каждый, кто хочет, говорит и внушает народу свое мнение. Но никакие речи уже
не понадобились: сразу же состоялось голосование, обвиняемые подверглись
единодушному осуждению и были обезглавлены.
Коллатину из-за родства с царями, по-видимому, не вполне доверяли, да и
второе имя их консула ненавистно было римлянам, принесшим священную клятву
не уступать Тарквинию. То, что произошло, вызвало прямую ненависть народа к
нему, и он добровольно сложил с себя власть и покинул город. Поэтому вновь
были проведены выборы, и граждане со славою избрали консулом Валерия,
стяжавшего достойную награду за свою преданность родине. Полагая, что
благодарности заслуживает и Виндиций, Валерий постановил, чтобы он первым
среди вольноотпущенников сделался римским гражданином и подавал голос,
присоединившись к любой из курий. Вообще же право голоса вольноотпущенники
получили лишь много времени спустя от Аппия {5}, который хотел этим угодить
народу. Полное и безусловное отпущение на волю до сих пор называется
"виндикта" [vindicta], как говорят - по имени того Виндиция {6}.
8. Затем консулы отдали царское добро на разграбление римлянам, а двор
и городской дом сравняли с землей. Тарквиний владел лучшей частью Марсова
поля - теперь ее посвятили богу. Как раз незадолго до того сняли жатву, на
поле еще лежали снопы, и, считая, что после посвящения этот хлеб нельзя ни
молотить, ни употреблять в пищу, граждане собрались и побросали все в реку.
Точно так же полетели в воду и деревья, которые вырубили на всем участке, и
во владение бога перешла земля совсем пустая, лишенная какой бы то ни было
растительности. Снопы и стволы во множестве, без всякого порядка валили в
огромные кучи, и река уносила их не далеко, ибо самые первые, налетев на
мель, остановились и загородили путь следующим; те застревали, зацеплялись,
и связь между отдельными частями делалась все крепче и неразрывнее,
усиливаемая течением, наносившим много ила, который создавал плодородную,
клейкую почву, а напор воды не размывал ее, но полегоньку уплотнял и
сплачивал. Размеры и устойчивость этого целого способствовали дальнейшему
его увеличению - там задерживалось почти все, что плыло по реке. Это и есть
нынешний священный остров в Риме, на нем - храмы богов и портики для
прогулок, а зовется он на латинском языке "Меж двумя мостами" {7}. Некоторые
писатели сообщают, что это случилось не в ту пору, когда была посвящена
земля Тарквиния, а позже, когда Тарквиния отдала богу другой, соседний с тем
участок. Эта Тарквиния была дева-жрица, одна из весталок, за свой дар
удостоившаяся великих почестей. Между прочим, ей, единственной среди женщин,
было дано право выступать с показаниями в суде. Разрешением выйти замуж она
не воспользовалась. Таковы предания о том, как все это произошло.
9. Тарквиния, отказавшегося от мысли вернуть себе власть с помощью
предательства, охотно приняли этруски и с большим войском снарядили в поход.
Консулы вывели ему навстречу римлян и выстроили их в священных местах, из
которых одно зовется Арсийская роща {8}, а другое Анзуйский луг. Когда
противники еще только начинали бой, столкнулись сын Тарквиния Аррунт и
римский консул Брут, столкнулись не случайно, но пустив друг против друга
своих коней и пылая гневом и взаимною ненавистью, один - к тиранну и врагу
отечества, другой - к виновнику своего изгнания. Ими руководила скорее
слепая ярость, нежели рассудок, они не щадили себя и вместе расстались с
жизнью. Конец сражения был не менее свиреп и ужасен, чем его начало: оба
войска нанесли неприятелю и сами потерпели одинаковый урон, но их развела
непогода. Этот неопределенный исход смущал и тревожил Валерия, который
видел, как воины его в одно и то же время пали духом, видя трупы своих, и
гордятся тем, что учинили такое опустошение в рядах врагов: столь велико
было число убитых, что истинные потери обеих сторон установить не удавалось.
Но между тем как положение дел у себя было перед глазами, о том, что
делается у противника, оставалось только догадываться, и потому как римляне,
так и этруски считали себя скорее побежденными, чем победителями. Пришла
ночь, и, как обычно бывает после жестокой битвы, лагери затихли, и тут,
говорят, вдруг затряслась роща и из нее вырвался громкий голос,
возвестивший, что этрусков погибло одним больше, чем римлян. Разумеется, то
было божественное вещание, ибо услышав его, римляне сразу исполнились отваги
и радостно закричали, а этруски совершенно пали духом, в смятении выбежали
из лагеря и большей частью рассеялись кто куда. На оставшихся - их было
почти пять тысяч - напали римляне и захватили их в плен, имущество же
разграбили. Мертвых после подсчета оказалось у неприятеля одиннадцать тысяч
триста, у римлян - на одного меньше. Битва, как сообщают, произошла за день
до мартовских календ.
Валерий получил за победу триумф и первым из консулов въехал в Рим на
запряженной четверкою колеснице. Это было величественное и славное зрелище,
отнюдь не навлекавшее зависть и досаду зрителей, как утверждают иные. Будь
они правы, триумф не был бы затем, на протяжении длиннейшего ряда лет,
предметом столь ревностных исканий и честолюбивых помыслов. Все одобрили и
почести, которые Валерий воздал телу своего товарища по должности, и в
особенности - речь, которую он сказал при погребении. Она так понравилась и
полюбилась римлянам, что с тех пор повелось над каждым достойным и
выдающимся мужем произносить после смерти похвальное слово, и обязанность
эту выполняют лучшие граждане. Говорят даже, будто речь Валерия древнее
греческих надгробных речей {9}, хотя оратор Анаксимен пишет, что и это
начинание принадлежит Солону.
10. Но вот что в самом деле вызывало недовольство и неприязнь к
Валерию. Брут, которого народ считал отцом свободы, не хотел властвовать
один, но и раз, и другой выбрал себе товарища по должности. "А этот, -
говорили граждане, - все соединивши в себе одном, наследует не консульство
Брута, не имеющее к нему ни малейшего отношения, но тираннию Тарквиния.
Какой толк восхвалять Брута на словах, коль скоро на деле он подражает
Тарквинию и, в окружении всех ликторских связок и топоров {10} один
спускается на форум из дома, такого громадного, что даже царский дом,
который он разрушил, был меньше?!" И верно, Валерий жил слишком уж пышно - в
доме, который стоял на так называемой Велии {11} и, нависая над форумом,
взирал на все с высоты; взобраться наверх составляло немалый труд, а когда
хозяин сходил вниз, вид у него был напыщенный, и гордая свита казалась
поистине царской. Вот тут-то Валерий и доказал, какое благо для человека,
поставленного у власти и вершащего делами большой важности, держать уши
открытыми для откровенных и правдивых слов и закрытыми для лести. Услышав от
друзей, что, по мнению народа, его поведение неправильно, он не стал
возражать, не рассердился, но быстро собрал целую толпу мастеров и в ту же
ночь снес, разрушил до основания весь дом, так что наутро римляне,
сбежавшись и увидев это, восхищались силою духа этого мужа, жалели и
оплакивали дом, его величие и красоту - точно человека, несправедливо
погубленного завистниками, сокрушались, вспоминая о том, что их консул,
словно бездомный, поселился у чужих. Да, Валерия приютили друзья, и он жил с
ними до тех пор, пока народ не отвел ему участок и не построил дом, меньше и
скромнее прежнего; ныне на этом месте стоит храм, называемый святилищем Вики
Поты {12}.
Желая и самое власть сделать кроткой, менее грозной и даже любезной
народу, Валерий приказал вынуть топоры из ликторских связок, а связки
опускать и склонять перед народом, всякий раз как консул входит в Собрание.
Этот обычай, много способствовавший украшению демократии, соблюдается
властями вплоть до нашего времени. Толпа не понимала, что консул не унизился
перед нею, как думало большинство, но своею скромностью пресек и уничтожил
зависть и настолько же расширил и укрепил свою власть, насколько, казалось,
ограничил себя в правах, ибо теперь народ с охотою и радостью ему подчинялся
и даже прозвал его Попликолой. Это прозвище, означающее "друг народа" и
получившее большее распространение, чем прежние его имена, будем употреблять
в дальнейшем и мы, рассказывая о жизни этого человека.
11. Он предоставил возможность домогаться консульства тем, кто этого
пожелает, но до избрания товарища по должности, не зная, что будет дальше, и
опасаясь, как бы из зависти или по невежеству товарищ не оказал
противодействия его планам, воспользовался единовластием для чрезвычайно
важных и полезных государственных преобразований. Во-первых, он пополнил
состав сената, который сильно сократился: кто погиб раньше, в правление
Тарквиния, кто в недавней битве. Говорят, что всего он внес в списки сто
шестьдесят четыре человека. Затем он издал законы, из которых один наделял
толпу особенно большою силой, разрешая обвиняемому обжаловать решение
консулов перед народом. Другой закон осуждал на смерть тех, кто примет
власть без изволения народа. Третьим законом он облегчил положение бедняков,
освободив граждан от налогов: этим же законом Попликола побудил всех
охотнее, чем прежде, взяться за ремесла. Закон, карающий за неповиновение
консулам, также казался направленным на пользу скорее простого люда, нежели
могущественных граждан. На ослушника налагался штраф в пять коров и две
овцы. Цена овцы была десять оболов, коровы - сто. В ту пору деньги еще не
были у римлян в широком употреблении, и богатство измерялось числом скота.
Поэтому добро они до сих пор обозначают словом "пекулиа" [peculium] - по
названию мелкого скота {13}, а на древнейших своих монетах чеканили
изображение коровы, овцы или свиньи. И детям давали имена Суиллий, Бубульк,
Капрарий, Порций, ибо "капра" по-латыни коза, а "поркос" [porcus] - свинья.
12. Показав себя, таким образом, умеренным и расположенным к народу
законодателем, Попликола в...* {Текст в оригинале испорчен.} назначил
слишком строгое наказание. Он издал закон, по которому разрешалось без суда
убить человека, замыслившего сделаться тиранном, причем убийца был свободен
от всякой вины, коль скоро представлял доказательства, уличающие убитого.
Ведь если невозможно затеявшему такое дело остаться полностью
неразоблаченным, то весьма возможно, что, разоблаченный, он предупредит суд
и уйдет целым и невредимым, а потому Попликола предоставил право каждому,
кто окажется в состоянии, исполнить над преступником тот приговор, которого
преступление пытается избежать.
Похвалы Попликоле стяжал и закон о квесторах. Поскольку граждане должны
были делать из своего имущества взносы на покрытие военных расходов, а
консул и сам не желал касаться хозяйственных дел, и отказывался поручить их
своим друзьям, и вообще не соглашался, чтобы общественные средства поступали
в частным дом, он учредил казначейство в храме Сатурна {14}, где римляне
хранят казну и до сих пор, и предложил народу избрать двух молодых людей
казначеями-квесторами. Первыми квесторами избрали Публия Ветурия и Марка
Минуция. Денег было внесено очень много, ибо в списках значилось сто
тридцать тысяч человек, не считая сирот и вдов, которые взносов не делали.
Покончив с этими заботами, Попликола принял в товарищи по должности
Лукреция, отца Лукреции и, по долгу младшего, уступая первенствующее
положение, передал ему так называемые "фаски". (Эта почесть, оказываемая
старшему годами, вошла в обычай и сохранилась до нашего времени.) Но через
несколько дней Лукреций умер. Снова состоялись выборы, и консулом стал Марк
Гораций, который и правил вместе с Попликолой оставшуюся часть года.
13. Когда Тарквиний в Этрурии готовил вторую войну против римлян, было,
как сообщают, важное знамение. Еще правя в Риме, Тарквиний заканчивал
строительство храма Юпитера Капитолийского и, то ли повинуясь пророчеству,
то ли по какой-то иной причине, решил увенчать здание глиняным изображением
колесницы в четверку; он сделал заказ этрусским мастерам из Вей, а вскоре
после этого лишился царства. Этруски вылепили колесницу и поставили ее в
печь, но случилось совсем не то, что обычно бывает с глиною в огне, - она не
сжималась и не оседала, по мере того как улетучивалась влага, напротив,
поднялась и раздулась, приобретя вместе с величиной такую твердость и
крепость, что ее насилу извлекли, лишь разобрав свод и разрушив стены печи.
Прорицатели пришли к заключению, что это божественное знамение, сулящее
благоденствие и могущество владельцам колесницы, и граждане Вей постановили
не отдавать ее, а римлянам, требовавшим назад свою собственность, ответили,
что колесница принадлежит Тарквинию, но не тем, кто изгнал Тарквиния.
Немного дней спустя в Вейях были конные состязания, проходившие с обычною
пышностью и торжественностью. Украшенный венком возница медленно погнал с
гипподрома победившую четверку, как вдруг кони без всякой видимой причины,
но либо волею божества, либо просто случайно, испугались и понеслись во весь
опор к Риму; как ни натягивал возница поводья, как ни старался успокоить
коней ласковыми уговорами - все было напрасно, ему пришлось подчиниться, он
бросил поводья, и лошади мчали его до тех пор, пока, прискакав к Капитолию,
не выбросили на землю подле тех ворот, что ныне зовутся Ратуменскими. После
этого события граждане Вей, изумленные и испуганные, распорядились, чтобы
мастера отдали колесницу.
14. Обет воздвигнуть храм Юпитера Капитолийского принес Тарквиний, сын
Демарата, во время войны с сабинянами, а выстроил его Тарквиний Гордый, сын
или же внук принесшего обет, но посвятить не успел: здание было уже почти
готово, когда Тарквиний потерял власть. После окончательного завершения всех
работ, когда храм был должным образом украшен, Попликолой овладело
честолюбивое желание самому освятить его. Однако большинство могущественных
граждан завидовали ему и, еще смиряясь кое-как с теми почестями, которые ему
подобали и приличествовали как законодателю и полководцу, считали, что на
эту последнюю он не имеет никаких прав и не должен ее получить, а потому
уговаривали и подстрекали Горация воспротивиться намерениям товарища и взять
освящение на себя. Тут Попликоле пришлось выступить в поход, и его
недоброжелатели, постановив, чтобы храм посвящал Гораций, отвели консула на
Капитолий, отлично понимая, что никогда бы не добились своего в присутствии
Попликолы. Иные утверждают, что консулам по жребию досталось одному, против
воли, - идти в поход, другому - освящать храм.
О том, как это было на самом деле, можно судить по событиям,
сопровождавшим освящение. В сентябрьские иды - этот день примерно совпадает
с полнолунием в месяце метагитнионе {15} - все собрались на Капитолии; когда
наступила тишина, Гораций совершил обряды, и, как того требовал обычай,
коснувшись рукою дверей, готовился произнести принятые слова посвящения, как
вдруг брат Попликолы Марк, уже давно стоявший у дверей в ожидании этого
мига, промолвил: "Консул, твой сын в лагере заболел и умер". Эта весть
огорчила всех, кто ее услышал, лишь Гораций остался невозмутим и, сказав
только: "Бросьте труп, куда хотите - печали нет доступа ко мне", - завершил
обряд. Однако сообщение было ложным: его придумал Марк, чтобы помешать
Горацию, и поразительно самообладание этого человека, который либо мгновенно
разгадал обман, либо, поверив, остался неколебим.
15. Кажется, подобными обстоятельствами отмечено и освящение второго
храма. Первый, который, как уже сказано, выстроил Тарквиний, а посвятил
Гораций, сгорел во время гражданских войн {16}. Второй был заново воздвигнут
Суллой, который не дожил до завершения работ, и потому в посвятительной
надписи значится имя Катула. Этот храм в свою очередь погиб во время бунта
при Вителлии, и в третий раз его целиком возвел Веспасиан. Счастье
сопутствовало ему как всегда, он увидел храм выстроенным, но не увидел вновь
разрушенным, превзойдя Суллу удачливостью, поскольку тот умер до освящения
своего труда, этот - незадолго до его низвержения: в год смерти Веспасиана
Капитолий был опустошен пожаром. Наконец, четвертый, существующий ныне,
закончен и освящен Домицианом.
Сообщают, что Тарквиний истратил на закладку оснований сорок тысяч
фунтов серебра, но если говорить о нынешнем храме, то самого крупного из
частных состояний в Риме не хватило бы на возмещение издержек по одному
только золочению, составляющих более двенадцати тысяч талантов. Колонны были
высечены из пентельского мрамора {17} в самом прекрасном отношении толщины к
высоте, - я сам видел их в Афинах, - но в Риме их еще раз обтесали и
отшлифовали, что не столько придало им блеску, сколько лишило соразмерности
и красоты: они стали казаться тонкими и жалкими. Впрочем, если кто,
удивившись роскоши Капитолия, увидел бы во дворце Домициана {18} один только
портик, или базилику, или бани, или покои наложниц, тот, вслед за Эпихармом,
сказавшим расточителю:
Ты людей ничуть не любишь, ты помешан, а не щедр,
не мог бы не обратиться к Домициану с такими приблизительно словами:
"Ты и не благочестив и даже не щедр - ты просто болен. Ты радуешься,
проматывая деньги на бесконечные постройки, и, точно пресловутый Мидас,
хочешь, чтобы все у тебя было из камня и золота". Впрочем, довольно об этом.
16. После большой битвы, лишившись сына, павшего в единоборстве с
Брутом, Тарквиний бежал в Клузий и попросил помощи у Ларса Порсены, самого
могущественного из италийских царей, славившегося, в то же время, добротой и
отвагой. Порсена обещал ему свою поддержку и начал с того, что отправил в
Рим послов с требованием снова принять Тарквиния. Римляне не повиновались,
тогда Порсена объявил им войну, указав время и место своего вторжения, и в
назначенный срок явился с большим войском. Попликола в свое отсутствие был
вторично избран консулом, и вместе с ним - Тит Лукреций. Вернувшись в Рим и
желая прежде всего превзойти Порсену твердостью духа, Попликола основал
город Сигнурию (хотя враг был уже совсем близко), с большими затратами обнес
ее стеной и отправил туда семьсот переселенцев, чтобы показать, насколько
незначительной считает он эту войну и как мало ее боится. Но после
ожесточенного нападения царь выбил караульных с Яникула {19}, и, стремглав
убегая, они едва не привели за собой неприятеля в Рим. Лишь перед самыми
воротами на выручку подоспел Попликола и, завязав сражение у реки,
выдерживал натиск превосходящих сил противника до тех пор, пока, покрытый
множеством ран, не упал и не был вынесен с поля сражения. Когда и второго
консула, Лукреция, постигла та же участь, римляне пали духом и, спасая
жизнь, побежали к городу.
Враги толпою ринулись к деревянному мосту, и Рим едва-едва не был взят
приступом. Но Гораций Коклес и еще двое прославленных мужей, Германий и
Ларций, первыми оказали сопротивление подле моста. Гораций получил прозвище
Коклеса, потеряв на войне один глаз. Другие утверждают, будто он был до того
курнос, что между глазами почти не оставалось промежутка, а брови у него
срослись, и, народ, желая назвать его "Киклопом" {20}, но, плохо выговаривая
это слово... {Текст испорчен.} превратился в Коклеса. Итак, стоя перед
мостом, он сдерживал врага до тех пор, пока его товарищи не сломали мост у
него за спиной. Тогда он, как был, в полном вооружении, бросился в реку,
переплыл ее и выбрался на противоположный высокий берег, хотя этрусское
копье угодило ему в ягодицу. Восхищенный его мужеством, Попликола предложил,
чтобы все римляне немедленно принесли и отдали ему столько съестных
припасов, сколько каждый ежедневно потребляет сам, а впоследствии отрезали
столько земли, сколько Коклес сможет опахать за день. И, наконец, ему
поставили бронзовую статую в храме Вулкана {21}, чтобы этой почестью
вознаградить его за хромоту, бывшую следствием ранения.
17. Порсена теснил Рим все сильнее, и в городе начался голод, а тем
временем в римские владения вторглось, по собственному почину, еще одно
этрусское войско. Попликола, избранный консулом в третий раз, считал, что с
Порсеной следует бороться, оставаясь на месте и тщательно охраняя город, но
против этрусков выступил, разбил их и обратил в бегство; неприятель потерял
убитыми пять тысяч человек.
О подвиге Муция рассказывают многие, и все по-разному; следует и нам
изложить это событие - в том виде, в каком оно признано наиболее близким к
истине. Это был человек, исполненный всяческих доблестей, но в особенности -
воинских. Задумав убить Порсену, он оделся по-этрусски и, зная
неприятельскую речь, проник в лагерь. Он походил вокруг возвышения, на
котором сидел царь со свитой, но, не зная его в лицо, выведывать же
опасаясь, обнажил меч и убил того из сидевших, кто, по его мнению, всего
более напоминал царя. Муция сразу схватили и стали допрашивать; рядом он
увидел жаровню с горящими углями, приготовленную для Порсены, который
собирался принести жертву, Муций положил на нее правую руку и, стоя перед
царем, решительно и бестрепетно смотрел ему в лицо, меж тем как огонь сжигал
его руку. Это длилось до тех пор, пока пораженный Порсена не отпустил его и
не отдал ему меч, протянув оружие с возвышения. Муций принял его левой
рукой, и отсюда, говорят, его прозвище Сцевола, что значит "Левша". Он
сказал, что победил страх перед Порсеной, но побежден его великодушием, а
потому из благодарности откроет то, чего бы никогда не выдал, покоряясь
насилью. "Триста римлян, - продолжал он, - с тем же намерением, что и я,
бродят по твоему лагерю, выжидая удобного случая. Мне выпал жребий начать, и
я не в обиде на судьбу оттого, что ошибся и не убил благородного человека,
который должен быть римлянам скорее другом, чем врагом". Порсена поверил его
словам и стал склоняться к мысли о перемирии - не столько, мне думается, из
страха перед тремястами убийц, сколько дивясь и восхищаясь отвагой и
доблестью римлян. Этого человека все называют Муцием и Сцеволой, но
Афинодор, сын Сандона, в сочинении, посвященном сестре Цезаря Октавии,
говорит, что у него было еще одно имя - "Поздно родившийся"22.
18. Со своей стороны, и Попликола видел в Порсене не столько грозного
врага, сколько человека, достойного стать другом и союзником Рима, а поэтому
он охотно предоставлял на его суд решение спора с Тарквинием: он
неоднократно и с полной уверенностью в своей правоте призывал к этому царя,
обещая доказать, что римляне по справедливости лишили власти самого дурного
из людей. Но подобный план действий вызывал резкие возражения Тарквиния,
заявлявшего, что он не подчинится никакому судье, в особенности - Порсене,
коль скоро тот, прежде обещав свою помощь, теперь идет на попятный; и
Порсена, возмущенный и негодующий, слыша к тому же просьбы своего сына
Аррунта, усердно хлопотавшего за римлян, прекратил войну на условиях, что
противник очистит захваченные им земли в Этрурии и вернет пленных, получив
взамен своих перебежчиков. В подтверждение этих условий римляне выдали
заложников - десять знатнейших патрициев и столько же девушек, среди которых
была и дочь Попликолы Валерия.
19. Выполняя свои обязательства, Порсена уже полностью прекратил
военные действия, когда как-то раз римские девушки спустились к реке
искупаться - в том месте, где берег, изгибаясь полумесяцем, делает течение
ровным и тихим. Не видя рядом ни стражи, ни иных каких-либо посторонних глаз
на суше или на воде, они испытали вдруг неодолимое желание переправиться
через Тибр - такой быстрый и изобилующий глубокими омутами. Некоторые пишут,
что одна из девушек, по имени Клелия, переплыла поток на коне, ободряя
остальных. Когда они благополучно прибыли к Попликоле, тот не пришел в
восторг от их поступка и даже не одобрил его, а был опечален тем, что
прослывет менее добросовестным, нежели Порсена, и что причиною дерзости
девушек сочтут коварство римлян. И вот, собравши беглянок, он всех отправил
назад к Порсене. Об этом заранее узнали люди Тарквиния и, устроив засаду у
переправы, превосходящими силами ударили на тех, кто сопровождал девушек.
Провожатые, однако, стали защищаться, и дочь Попликолы, Валерия, пробившись
через самую гущу сражающихся, бежала, а вместе с нею - трое рабов, которые
ее спасли. Прочие девушки, с немалою для себя опасностью, оставались среди
бойцов, но Аррунт, сын Порсены, узнав о случившемся, тут же бросился на
помощь римлянам и избавил их от смертельной опасности, обратив неприятеля в
бегство. Когда девушек привели к Порсене, тот, взглянувши на них, спросил,
кто была зачинщицей побега и подбила на него остальных. Ему назвали Клелию.
Порсена окинул ее взором благосклонным и веселым, велел привести из царских
конюшен коня в богатом уборе и подарил его девушке. Это считают
свидетельством своей правоты те, кто держится мнения, что Клелия одна
переправилась через реку верхом. Но другие с ними не соглашаются, полагая,
что этруск просто хотел почтить ее поистине мужскую отвагу. Там, где
Священная улица начинает подниматься на Палатин, стоит конная статуя
Клелии23, которую, однако, иные считают изображением Валерии.
Не говоря о многих других доказательствах царского великодушия,
которые, примирившись с римлянами, дал городу Порсена, он не велел этрускам
брать с собою ничего, кроме оружия, и, оставив лагерь, полный хлеба и
всевозможного добра, передал его римлянам. По этой причине и теперь еще,
пуская с торгов общественное имущество, сначала объявляют о продаже вещей
Порсены, вечно храня память об этом человеке за его милость и благодеяние.
Кроме того, рядом со зданием сената стояла бронзовая статуя Порсены грубой и
старинной работы.
20. Вскоре в римские владения вторглись сабиняне; консулами были
избраны брат Попликолы Марк Валерий и Постумий Туберт. Пользуясь во всех
важнейших вопросах советами и прямым руководством Попликолы, Марк одержал
победу в двух больших сражениях, причем за второе из них, в котором, не
потеряв ни одного римлянина, он истребил тринадцать тысяч неприятелей,
получил, кроме триумфа, почетный дар: на общественный счет ему был выстроен
дом на Палатинском холме. В ту пору двери во всех домах распахивались
внутрь, и лишь в доме Марка Валерия дверь сделали отворяющейся наружу -
исключение, означавшее, что он всегда может принять участие в любом из
государственных дел. Говорят, что, напротив, все греческие дома прежде
открывались наружу; такое заключение делают на основании комедии, где перед
тем, как выйти на улицу, бьют и колотят изнутри в собственную дверь, чтобы
оповестить об этом прохожих или остановившихся подле дома и не ушибить их
створами дверей, распахивающихся в узкий переулок.
21. На следующий год Попликола снова был консулом - в четвертый раз.
Ждали войны с сабинянами и латинянами, которые заключили союз между собой. В
то же время город оказался во власти суеверного страха: все беременные
женщины выкидывали уродов, ни одной не удавалось доносить плод до конца.
Следуя наставлениям Сивиллиных книг24, Попликола умилостивил Плутона, затем,
по совету оракула Аполлона Пифийского, устроил игры и, надеждами на богов
внушив гражданам спокойствие, обратил свой ум к опасностям, которыми грозили
Риму люди: скопление врагов и их приготовления казались неслыханными.
Среди сабинян был некий Аппий Клавз, человек богатый, сильный и
отважный, но всего более превосходивший других нравственными качествами и
красноречием. Он не избег общей участи всех выдающихся людей - зависти, и
сам подал завистникам повод к обвинениям, отговаривая сограждан от войны:
враги утверждали, будто он хочет возвышения Рима, чтобы лишить отечество
свободы и подчинить его власти тиранна. Видя, что такие речи встречают у
толпы благосклонный прием, а сам он не пользуется ни малейшим расположением
большинства, настроенного весьма воинственно, Клавз побоялся обратиться в
суд, но, располагая значительными силами единомышленников, друзей и родичей,
готовых его защищать, поднял мятеж. Это помешало сабинянам начать войну в
назначенный срок. У Попликолы, считавшего весьма существенным не только
тщательно следить за этими событиями, но и всячески раздувать мятеж, нашлись
верные люди, которые от его имени внушали Клавзу примерно следующее:
"Попликола думает, что тебе, человеку благородному и справедливому, не
следует обороняться от своих же сограждан с помощью зла, хоть ты и потерпел
от них обиду. А вот если бы ты пожелал, спасая себя, переселиться, бежать от
тех, кто тебя ненавидит, он и от лица государства и частным образом принял
бы тебя, как того заслуживает твоя доблесть и требует слава римского
народа". Тщательно все взвесив, Клавз нашел такой выход наилучшим из тех,
какие ему оставались, и, позвав за собою друзей (которые также многих
склонили к подобному решению), поднял с места пять тысяч семейств - мужчин,
женщин и детей, самых миролюбивых, спокойных и тихих среди сабинян, и привел
их в Рим. Попликола, оповещенный заранее, встретил их так радушно и
благосклонно, что большего и желать было нельзя. Консул немедленно ввел
семьи сабинян в состав государства и нарезал каждой по два югера земли у
реки Аниена, а Клавзу дал двадцать пять югеров и внес его в списки
сенаторов. Заняв с самого начала столь высокое положение, Клавз повел себя
так разумно, что достиг высшего почета и большого могущества и положил
основание роду Клавдиев, одному из знатнейших в Риме.
22. Благодаря этому переселению раздоры между сабинянами кончились, но
своекорыстные искатели народной благосклонности не давали установиться миру
и покою. Они вопрошали с негодованием: а что если Клавз, превратившись в
изгнанника и врага, выполнит то, чего не добился прямыми уговорами, - не
даст сабинянам рассчитаться с римлянами за все обиды?! Наконец большое
войско выступило в поход и расположилось близ Фиден; спрятав две тысячи
тяжеловооруженных пехотинцев перед самым Римом, в лесистой лощине, сабиняне
намеревались ранним утром открыто выслать маленький отряд конницы для
захвата добычи. Всадники должны были, подъехавши к городу, обратиться затем
в бегство и отступать до тех пор, пока не заманят врага в засаду. Но
Попликола, в тот же день узнав об этом от перебежчиков, быстро ко всему
приготовился и разделил свои силы. Его зять Постумий Альб с тремя тысячами
тяжелой пехоты еще вечером занял вершины холмов, под которыми засели
сабиняне, и не спускал глаз с неприятеля, второму консулу, Лукрецию, с
самыми молодыми и проворными воинами было поручено напасть на всадников,
которые выедут за добычей; а сам Попликола, взяв оставшуюся часть войска,
зашел врагам в тыл. По счастливой для римлян случайности, на рассвете упал
густой туман, и вот, одновременно, Постумий с криком ударил сверху на
скрывавшихся в засаде, Лукреций бросил своих людей против головного отряда
конницы, а Попликола напал на вражеский лагерь. Повсюду дела сабинян шли
плохо, и они несли тяжелые потери. Прекращая сопротивление и обращаясь в
бегство, они немедленно погибали от руки римлян - сама надежда на спасение
обернулась для них горчайшим злом. Каждый полагал, что товарищи в другом
месте одержали победу, и не старался сохранить свои позиции, но одни мчались
из лагеря к сидевшим в засаде, другие, наоборот, - в сторону укреплений, так
что беглецы сталкивались в пути с теми, к кому они бежали, и оказывалось,
что те, на чью помощь они уповают, сами нуждаются в помощи. В тот день
сабиняне пали бы все до последнего, никто бы не уцелел, если бы не близость
города Фиден, оказавшаяся спасительной главным образом для тех, кто
ускользнул из лагеря, когда в него ворвались римляне. Все прочие были либо
перебиты, либо уведены в плен.
23. Эту победу римляне, которые обычно всякий большой успех приписывают
божеству, сочли заслугой одного лишь полководца, и участники битвы прямо
говорили, что Попликола отдал в их руки врагов - слабоумных, слепых и разве
что не связанных по рукам и ногам. Кроме того, народ окреп и разбогател
благодаря добыче и пленным. Попликола справил триумф, передал власть вновь
избранным консулам и сразу вслед за тем умер, совершив за свою жизнь все
самое высокое и прекрасное, что только доступно людям. Римляне в убеждении,
что им ни разу не удалось достойно почтить Попликолу при жизни, меж тем как
их долг признательности покойному неоплатен, решили похоронить его тело на
общественный счет, и каждый принес четверть асса {25}. Женщины, сговорившись
между собой, целый год носили по нему траур - почетный и завидный.
Похоронили его - также по решению граждан - в стенах города, подле так
называемой Велии, и весь его род имеет право на погребение в этом месте.
Теперь, однако, там никого не хоронят, но лишь доставляют туда труп,
опускают носилки, и кто-нибудь на мгновение подносит к ним горящий факел,
тем самым подтверждая, что им дозволено выполнить обряд здесь же, но они
добровольно отказываются от этой чести, после чего погребальная процессия
движется дальше.
[Сопоставление]
24 (1). Не правда ли, есть в этом сопоставлении нечто особенное, чего
не встретишь ни в одном из уже написанных? Я хочу сказать, что второй
подражал первому, первый же как бы заранее свидетельствовал о втором.
Взгляни сам и ты убедишься, что слова Солона о счастье, обращенные к Крезу,
применимы скорее к Попликоле, нежели к Теллу. Телла Солон назвал
блаженнейшим из смертных за счастливый удел, нравственное совершенство и
счастье в детях, но ни единым похвальным словом не упомянул его в своих
стихотворениях; равно ни его дети, ни исполнение им какой-либо важной
государственной должности не принесли ему особой славы. Попликола и при
жизни был первым среди римлян, благодаря своим нравственным качествам всех
превзойдя могуществом и славою, и после смерти первенствует в самых
знаменитых римских родах, ибо вплоть до нашего времени, более, чем шестьсот
лет, пронесли славу своего благородного происхождения Попликолы, Мессалы и
Валерии. Телл погиб, как человек храбрый и честный: он был убит в сражении с
неприятелем, твердо блюдя свое место в строю. Попликола, истребив врагов, -
а это завиднее и удачнее, чем самому пасть в бою, - увидев отечество
победившим под его, Попликолы, главенством и руководством, стяжавши почести
и справивши триумфы, обрел как раз такую кончину, к какой стремился Солон. И
действительно, когда споря с Мимнермом о сроке человеческой жизни, Солон
восклицает
Пусть неоплаканной смерть не останется! Пусть, умирая,
Тяжкое горе и боль всем я друзьям причиню!
он объявляет счастливым Попликолу, смерть которого повергла в слезы,
печаль и уныние не только друзей и близких, но весь город, многие десятки
тысяч. Римлянки оплакивали его так, словно потеряли общего для всех сына,
брата или отца. Солон говорил:
Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю
Этим богатством,
так как придет час расплаты - он страшился возмездия. Попликоле выпало
на долю не только честно владеть богатством, но и отлично тратить его, делая
добро нуждающимся. Стало быть, если Солон - мудрейший из людей, то Попликола
- счастливейший. Блага, которые первый считал величайшими и самыми
прекрасными, второму удалось приобрести и сохранить до самой смерти.
25 (2). Так Солон возвеличил и украсил Попликолу, а тот в свою очередь
- Солона, избрав его за лучший образец для того, кто решил возвеличить
демократический образ правления. Он лишил власть чванного высокомерия,
сделал ее легкой, ко всем благожелательной и перенял многие из законов
Солона. Право назначать высших должностных лиц он вручил большинству и
предоставил обвиняемым возможность обжаловать приговор перед народом (так же
как Солон - перед судьями); правда, он не создал, подобно Солону, второго
Совета, но расширил существующий почти вдвое, и он же учредил должность
казначеев-квесторов, чтобы консул, если он честен, располагал досугом для
других, более важных дел, если же порочен - чтобы оставить ему меньше
возможностей для злоупотреблений, которые он мог бы совершать, держа в своих
руках и исполнительную власть и деньги.
Ненависть к тираннам у Попликолы сильнее, чем у Солона, который
налагает определенное наказание на уличенного в тираннических замыслах, меж
тем как Попликола велит убивать такого человека без суда. Солон справедливо
гордится тем, что он отказался от тираннии, которую ему предлагало само
стечение обстоятельств и которую граждане приняли бы без малейшего
неудовольствия, но не менее благородны действия Попликолы, который, приняв
единоличную власть, превратил ее в более демократическую и даже не
воспользовался теми правами, какие она предоставляла. Но, кажется, еще
раньше пользу подобных действий оценил Солон, сказав, что народ
Будет охотно тогда за вождями идти, коль не будут
Слишком ему потакать, слишком его угнетать.
26 (3). Заслуга, принадлежащая исключительно Солону, - освобождение от
долгов, всего более утвердившее свободу граждан. И верно, что проку от
равенства, предоставляемого законами, если его отнимают у бедняков долги,
что проку, если, на первый взгляд, все наслаждаются полной свободой, а на
самом деле находятся в полнейшем рабстве у богачей и, заседая в суде,
исполняя должность, выступая с ораторского возвышения, покорно следуют их
воле?! Заслуга его тем замечательнее, что обычно за отменою долгов следует
мятеж, и лишь Солон, точно врач, своевременно употребивший опасное, но
сильно действующее средство, пресек даже прежние волнения и своею славой,
своим внутренним величием подавил все грязные толки и клевету.
Если рассматривать государственную деятельность обоих в целом, то в
начале ее преимущество на стороне Солона, - он сам вел вперед, а не шел
следом, и большинство своих великих начинаний исполнил один, а не с чужою
помощью, - но Попликола настолько удачно свое дело завершил, что ему можно
позавидовать. Да, ибо Солону своими глазами довелось увидеть, как рухнул
созданный им строй, а установления Попликолы хранили государство от смут
вплоть до междоусобных войн. Первый, издав законы, бросил их без всякой
защиты, лишь начертанными на деревянных досках, а сам уехал из Афин, второй,
оставаясь в Риме и управляя государством, дал ему крепкое и надежное
основание. К тому же первый, хоть и предвидел будущее, но не смог помешать
Писистрату и был разбит нарождающейся тираннией; второй низверг и сокрушил
царскую власть, могучую, многолетнюю и глубоко укоренившуюся, выказав такую
же доблесть и руководясь теми же намерениями, но, кроме доблести, владея еще
удачей и силой, способной достигнуть намеченных целей.
27 (4). Что до воинских подвигов, Солон, если верить свидетельству
платейца Даимаха, непричастен даже к той войне с мегарянами, о которой мы
рассказывали, Попликола же, и сам сражаясь в строю, и командуя войском,
вышел победителем из битв огромной важности. К государственным делам Солон
приступил словно играя: чтобы сказать речь в защиту Саламина, он надел на
себя личину безумца. Попликола с самого начала бросился в гущу грозных
опасностей: он восстал против Тарквиниев, разоблачил предательство, был
главным виновником того, что негодяи не ушли от наказания, он не только
изгнал из Рима самих тираннов, но вырвал с корнем все их надежды. Храбро и
стойко встретив события, потребовавшие борьбы, страсти, упорства, он еще
лучше сумел воспользоваться мирными сношениями, где главное - убеждающая
сила слова: Порсену, непобедимого и страшного, он удачно расположил в пользу
римлян и склонил к дружбе.
Здесь, быть может, кто-нибудь возразит, что Солон вернул афинянам
потерянный Саламин, тогда как Попликола отказался от тех земель, которыми
римляне уже владели. Но всякое действие следует рассматривать в связи с
обстоятельствами, лежащими в его основе. Искусство государственного деятеля
в том и заключается, чтобы в каждом данном случае поступать наиболее
разумным и выгодным образом: нередко, упуская часть, он спасает целое и,
отказываясь от малого, получает гораздо больше, как было и с Попликолой,
который, отказавшись тогда от чужой земли, надежно избавил от опасности всю
собственно римскую землю. Те, кому казалось великим благом хотя бы сберечь
родной город, благодаря своему консулу завладели лагерем осаждавших.
Наконец, поручив решить спор с Тарквинием неприятелю, Попликола не просто
выиграл эту тяжбу, но еще приобрел столько, сколько другие ради победы
охотно бы отдали сами. Ведь Порсена и положил конец войне, и подарил
римлянам свое военное снаряжение, поверив в доблесть и безукоризненное
благородство всего народа, веру же эту ему внушил консул.
Предлагаемый читателю перевод "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха
впервые вышел в серии "Литературные памятники" в 1961-1964 гг. (т. 1 подг.
С. П. Маркиш и С. И. Соболевский; т. 2 подг. М. Е. Грабарь-Пассек и С. П.
Маркиш; т. 3 подг. С. П. Маркиш). Это был третий полный перевод
"Жизнеописаний" на русском языке. Первым были "Плутарховы Сравнительные
жизнеописания славных мужей / Пер. с греч. С. Дестунисом". С. П.б.,
1814-1821. Т. 1-13; вторым - "Плутарх. Сравнительные жизнеописания / С греч.
пер. В. Алексеев, с введением и примечаниями". С. П.б.; Изд. А. С. Суворина,
Б. г. Т. 1-9. (Кроме того, следует отметить сборник: Плутарх. Избранные
биографии / Пер. с греч. под ред. и с предисл. С. Я. Лурье, М.; Л.:
Соцэкгиз, 1941, с хорошим историческим комментарием - особенно к греческой
части; некоторые из переводов этого сборника перепечатаны в переработанном
виде в настоящем издании.)
Перевод С. Дестуниса ощущается в наше время большинством читателей как
"устарелый по языку", перевод В. Алексеева больше напоминает не перевод, а
пересказ, сделанный безлично-небрежным стилем конца XIX в. Издание 1961-1964
гг. было первым, которое ставило осознанную стилистическую цель. В
послесловии от переводчика С. П. Маркиш сам выразительно описал свои
стилистические задачи.
В нынешнем переиздании в переводы 1961-1964 гг. внесены лишь
незначительные изменения - исправлены случайные неточности, унифицировано
написание собственных имен и т.п., общая же, стилистическая установка
оставлена неизменной. Сохранено и послесловие патриарха нашей классической
филологии С. И. Соболевского, которое своей старомодностью составляет
поучительный литературный памятник. Заново составлены все примечания
(конечно, с учетом опыта прежних комментаторов; некоторые примечания,
заимствованные из прежних изданий, сопровождаются именами их авторов). Цель
их - только пояснить текст: вопрос об исторической достоверности сведений,
сообщаемых Плутархом, об их соотношении со сведениями других античных
историков и пр. затрагивается лишь изредка, в самых необходимых случаях.
Наиболее известные мифологические имена и исторические реалии не
комментировались. Все важнейшие даты вынесены в хронологическую таблицу, все
справки о лицах - в именной указатель, большинство географических названий -
на прилагаемые карты.
Цитаты из "Илиады", за исключением оговоренных случаев, даются в
переводе Н. И. Гнедича, из "Одиссеи" - в переводе В. А. Жуковского, из
Аристофана - в переводах А. И. Пиотровского. Большинство остальных
стихотворных цитат переведены М. Е. Грабарь-Пассек; они тоже в примечаниях
не оговариваются.
Во избежание повторений, приводим здесь основные единицы греческой и
римской системы мер, встречающиеся у Плутарха. 1 стадий ("олимпийский"; в
разных местностях длина стадия колебалась) = 185 м; 1 оргия ("сажень") =
1,85 м; 1 фут = 30,8 см; 1 пядь = 7,7 см. 1 римская миля = 1000 шагов = 1,48
км. 1 греческий плефр как единица длины = 30,8 м, а как единица поверхности
= 0,1 га; 1 римский югер = 0,25 га. 1 талант (60 мин) = 26,2 кг; 1 мина (100
драхм) = 436,5 г; 1 драхма (6 оболов) = 4,36 г; 1 обол = 0,7 г. 1 медимн (6
гектеев) = 52,5 л; 1 гектей (римский "модий") = 8,8 л; 1 хой = 9,2 л; 1
котила ("кружка") = 0,27 л. Денежными единицами служили (по весу серебра) те
же талант, мина, драхма и обол; самой употребительной серебряной монетой был
статер ("тетрадрахма", 4 драхмы), золотыми монетами в классическую эпоху
были лишь персидский "дарик" (ок. 20 драхм) и потом македонский "филипп".
Римская монета денарий приравнивалась греческой драхме (поэтому суммы
богатств и в римских биографиях Плутарх дает в драхмах). Покупательная
стоимость денег сильно менялась (с VI по IV в. в Греции цены возросли раз в
15), поэтому никакой прямой пересчет их на наши деньги невозможен.
Все даты без оговорки "н.э." означают годы до нашей эры. Месяцы
римского года соответствовали месяцам нашего года (только июль в эпоху
республики назывался "квинтилис", а август "секстилис"); счет дней в римском
месяце опирался на именованные дни - "календы" (1 число), "ноны" (7 число в
марте, мае, июле и октябре, 5 число в остальные месяцы) и "иды" (15 число в
марте, мае, июле и октябре, 13 число в остальные месяцы). В Греции счет
месяцев был в каждом государстве свой; Плутарх обычно пользуется календарем
афинского года (начинавшегося в середине лета) и лишь иногда дает
параллельные названия:
июль-август - гекатомбеон (макед. "лой"), праздник Панафиней.
август-сентябрь - метагитнион (спарт. "карней", беот. "панем", макед.
"горпей");
сентябрь-октябрь - боэдромион, праздник Элевсиний;
октябрь-ноябрь - пианепсион;
ноябрь-декабрь - мемактерион (беот. "алалкомений");
декабрь-январь - посидеон (беот. "букатий");
январь-февраль - гамелион;
февраль-март - анфестерион, праздник Анфестерий;
март-апрель - элафеболион, праздник Больших Дионисий;
апрель-май - мунихион;
май-июнь - фаргелион (макед. "десий");
июнь-июль - скирофорион.
Так как вплоть до установления юлианского календаря при Цезаре
держалась неупорядоченная система "вставных месяцев" для согласования
лунного месяца с солнечным годом, то точные даты дней упоминаемых Плутархом
событий обычно неустановимы. Так как греческий год начинался летом, то и
точные даты лет для событий греческой истории часто колеблются в пределах
двух смежных годов.
Для ссылок на биографии Плутарха в примечаниях, таблице и указателе
приняты следующие сокращения: Агес(илай), Агид, Ал(ександр), Алк(ивиад),
Ант(оний), Ар(истид), Арат, Арт(аксеркс), Бр(ут), Гай (Марций), Гал(ьба),
Г(ай) Гр(акх), Дем(осфен), Дион Д(еметри)й, Кам(илл), Ким(он), Кл(еомен),
К(атон) Мл(адший), Кр(асс), К(атон) Ст(арший), Лик(ург), Лис(андр),
Лук(улл), Мар(ий), Марц(елл), Ник(ий), Нума, Отон, Пел(опид), Пер(икл),
Пирр, Пом(пей), Поп(ликола), Ром(ул), Сер(торий), Сол(он), Сул(ла),
Т(иберий) Гр(акх), Тес(ей), Тим(олеонт), Тит (Фламинин), Фаб(ий Максим),
Фем(истокл), Фил(опемен), Фок(ион), Цез(арь), Циц(ерон), Эвм(ен), Эм(илий)
П(авел).
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний
Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler,
iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957-1973. V. I-III. Из существующих
переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался
изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Romer / Eingel, und Ubers, u. K.
Ziegler. Stuttgart; Zurich, 1954. Bd. 1-6 и комментариями к нему. Обработку
переводов для настоящего переиздания сделал С. С. Аверинцев, переработку
комментария - М. Л. Гаспаров.
Солон
1. Таблицы Солона - законы Солона были написаны на деревянных
досках-таблицах.
2. Еще курится... // Огонь небесный. - Эврипид. Вакханки, 8 (пер. И.
Анненского).
3. ..."как борец в палестре"... - Софокл. Трахинянки, 442 (пер. Ф.
Зелинского).
4. ...при беге со священными факелами. - На Больших Панафинеях молодые
люди бежали (вовремена Плутарха) от алтаря в Академии, передавая зажженный
факел из рук в руки через каждые25 м; от каждой филы в этой эстафете
участвовала команда из 40 человек.
5. Стар становлюсь, но... всюду учусь... - Все цитаты из Солона (кроме
особо оговоренных) переведены Б. Фонкичем.
6. У кого серебра... - пер. М. Грабарь-Пассек.
7. По выражению Гесиода - "Труды и дни", 309.
8. Все остальные - разумеются знаменитые "Семь мудрецов" древности (ср.
гл. 12), одним изкоторых считался Солон. Народные легенды о них были сведены
воедино уже в александрийское время; сам Плутарх участвовал в их
художественной разработке, сочинив "Пир семи мудрецов".
9. Взаимное гостеприимство - "проксения", наследственная дружба,
наподобие кавказского куначества, - важнейшая черта общественной жизни в
раздробленной Греции.
10. ...с шапочкой на голове... - Т.е. как сумасшедший, убежавший из
дому: врачи предписывали больным надевать шапочку, а здоровые люди ходили в
городе с непокрытой головой {Платон, Государство, III, 406d).
11. Колиада - мыс с храмом у афинской гавани Фалера, обращенный к
Саламину.
12. Асопида (дочь Асопа) - поэтическое название Саламина.
13. ...к Эвбее... - текст испорчен; может быть, следует читать "к
Нисее", мегарской гавани (ср. гл. 12). Упоминаемый далее мыс Скирадий (по
Геродоту, VIII, 94, с храмом Афины, а не Эниалия-Ареса) - по-видимому, на
юго-западном берегу Саламина.
14. Мощный Aякс... - "Илиада", II, 557-558. По преданию, стих 558
подделан Солоном. Мифическим владетелем Саламина считался Теламон, сын Эака,
отец Аякса.
15. Иония - афиняне принадлежали к ионическому племени, а мегаряне - к
дорическому.
16. ...амфиктионы начали войну... об этом не упоминает оратор Эсхин...
- Так называемая I Священная война (604-594?) дельфийской амфиктионии (союза
государств, объединившихся вокруг святилища) против фокидского города Кирры.
Эсхин подробно говорит о ней в речи против Ктесифонта, 107, сл.
17. Килонов мятеж - подавленная попытка установить тираннию в Афинах
(636 или 632 г.). Мятежники шли, держась за веревку, от статуи Афины на
акрополе к Ареопагу, близ которого находилась роща "Почтенных богинь" -
Эвменид, богинь возмездия.
18. Куреты - критские жрецы, окружавшие юного бога Зевса.
19. Мунихия - восточная гавань Пирея с крепостью. С 321 г. здесь стоял
македонский гарнизон, державший Афины в зависимости от македонян.
20. Священные маслины - по преданию, эту маслину в Эрехтейоне на
акрополе произвела из земли сама Афина, и от нее произошли все маслины в
Аттике.
21. Диакрии - жители скудной горной части Аттики, педиэи - плодородной
равнинной, паралы - торговой приморской.
22. Гектеморы - т.е. "шестидольники" (по-видимому, отдававшие не 1/6,
а, наоборот, 5/6 урожая), феты - "наемники", безземельные.
23. Тиранния - слово "тиранн" обозначало всякого верховного властителя
(не обязательно жестокого), который достигал власти незаконным образом и
правил не по закону, а по произволу. В отличие от тиранна, законный монарх
назывался басилевс, царь.
24. Сисахфия - букв. "стряхивание бремени".
25. ...должники уплачивали... - Т.е. столько же драхм, сколько заняли,
но реальная ценностьдрахмы теперь уменьшилась. Это было связано с переходом
аттической торговли от эгинской, дорийской системы мер (мина - 630 г.) к
эвбейской, ионийской (мина - 430 г).
26. Хреокопиды - неплательщики налогов.
27. Все когда-то ликовали... / словно я их злейший враг. - Эта и
следующая цитата - в пер. М. Грабарь-Пассек.
28. Пентакосиомедимны - "пятисотмерники", зевгиты - "упряжники": кто
имел пахотную упряжку, тот имел достаточно средств, чтобы выходить на войну
в полном вооружении и считаться полноправным гражданином. О цене медимна см.
ниже, гл. 23.
29. Архонты - 9 должностных лиц, ежегодно сменявшихся во главе Афин:
первый архонт ("эпоним", по которому назывался год), архонт-жрец
("басилевс"), архонт-воевода ("полемарх") и 6 архонтов-судей ("фесмофетов").
Отбывшие срок архонты составляли совет ареопага ("верхний") наАресовом холме
к западу от акрополя, при Солоне имевший политические функции, потом -
толькосудебные. "Совет 400", установленный Солоном (по 100 человек от 4
старых фил, гл. 23) был потомзаменен по реформе Клисфена 508 г. "Советом
500" (по 50 человек от 10 новых фил), и такой государственный строй держался
и в V и в IV вв.
30. Эфеты - коллегия, судившая дела об убийствах.
31. Царями - т.е. под председательством архонтов-басилевсов.
32. ...в пританее... - разбирались дела о неодушевленных предметах,
послуживших орудиемубийства.
33. ...из одного с ним рода - По греческим обычаям, только сыновья
имели право наследования; но если не было сыновей, то имущество отца
наследовали дочери, а чтобы оно не ушло с ними вчужой род (ср. гл. 21),
такая дочь-наследница обязана была выйти замуж за ближайшего родственника;
при равных степенях родства предпочтение отдавалось старшему из
претендентов. Солон старался устранить некоторые ненормальности, возникавшие
на практике вследствие этого закона.
34. ...мать Дионисия - Старшего, сиракузского тиранна.
35. Как раз время тебе жениться, несчастный! - полустишие из
неизвестной драмы; полнее цитируется Плутархом в "Заниматься ли старику
государственными делами":
Какая же невеста за тебя пойдет,
Какая дева? То-то брак несчастному!
36. ...и в наших законах... - Т.е. в Херонее, на родине Плутарха.
37. Гинекономы - должностные лица, смотревшие за поведением женщин.
38. по выражению Эврипида... - Стих из недошедшей трагедии. Плотность
населения в Лакониибыла почти втрое меньше, чем в Аттике (прим. С.И.
Соболевского).
39. ...Гоплитами и... Эргадами... Гелеонты... Эгикореи... - Эти
названия образованы соответственно от корней греческих слов "оружие",
"работа", "земля" и "козы".
40. Сикофантейн - "указывать на смоквы". Сикофантами назывались
профессиональные "ябедники", доносчики-шантажисты, вымогавшие деньги под
угрозой доносов о преступлениях, лично ихне касавшихся (что прямо поощрялось
законами Солона, выше, гл. 19).
41. Параситейн - т.е. "питаться около"; "параситами" назывались в
аттической комедии IV-III в. профессиональные прихлебатели - отсюда и наше
слово "паразит"; но первоначально этимсловом обозначались помощники жрецов
при некоторых храмах, обедавшие вместе с жрецами нахрамовый счет, а также
граждане, за свои заслуги получавшие угощение в пританее (см. Тес., примеч.
31).
42. ...заключены в четырехугольники... - Испорченное место,
недостаточно понятное.
43. По словам Аристотеля... - Афинская полития, 7, 1.
44. Фесмофеты - см. выше, прим. 29. Здесь, по-видимому, имеются в виду
все 9 архонтов. У камня на городской площади - см. гл. 8.
45.... аномалии месяца... - Аномалии заключались в том, что конец
одного лунного месяца и начало другого могли не совпадать с концом одного
дня и началом другого, а приходиться на серединудня. "Старым и молодым"
называется последний день каждого месяца; первый день назывался
"новолунием", хотя бы он приходился после действительного новолуния;
предпоследний день назывался "второй (день) убывающего (месяца)", третий от
конца - "третий убывающего" и т.д.
46. Прежний кончается месяц, на смену идет ему новый. - "Одиссея", XIV,
162 (пер. Б. Фонкича).
47. ...узнал об Атлантиде и попробовал изложить... в стихах... - Об
Атлантиде Платон говорит в диалогах "Тимей" и "Критий" (последний -
недописанный); предание о ней пересказывается как бы со слов Солона, но это,
конечно, лишь литературный прием.
48. ...на основе хронологических соображений... - Законодательство
Солона - 594 г., правление Креза - 560-546; связь Креза с "семью мудрецами"
(и Эзопом) - анахронизм народной легенды, закрепленный рассказом о Крезе и
Солоне в "Истории" Геродота, I.30-33 и 86-87.
49. ...преобразования в трагедию... - Первоначально представления в
праздники Диониса состояли только из песен хора; Феспид присоединил к ним
рассказ актера и диалог актера с хором.
50. ...гомеровского Одиссея... - "Одиссея", IV, 242 сл.: об Одиссее,
под видом избитого раба проникшем лазутчиком в Трою.
51. ...как говорит Платон... - Платон. "Тимей", 21c ("если бы поэзией
занимался он не между делом... то славою превзошел бы, думается, и Гомера и
Гесиода").
52. ...рассказ об Атлантиде... - По праву родства. - Платон по матери
происходил от Солонова родственника Дропида.
53. ...храм Зевса Олимпийского... - Строительство храма было начато
Писистратом, из-за больших размеров он долго оставался неоконченным, и был
достроен императором Адрианом вскорепосле смерти Плутарха.
Попликола
* Текст в оригинале испорчен.
1. ...того самого Валерия - По Дионисию Галикарнасскому (II, 46), это
был сабин, советник Тита Тация, вместе с ним переселившийся в Рим; может
быть, он тождествен с Велесом, упоминаемым: Нума, 5. О почетном прозвище
"Попликола" (или Публикола) см. ниже, гл. 10.
2. ...получил власть не честным путем... - Тарквиний Гордый низложил
своего предшественника Сервия Туллия с помощью его дочери Туллии, которая
при этом надругалась над трупом отца.
3. От Тарквиния... - Изгнанный римский царь находился в этрусском
городе Тарквиниях.
4. Тупица - буквальное значение имени "Брут".
5. Аппий Клавдий Слепой - цензор 312 г., который первый дал
вольноотпущенникам право голосовать.
6. ...по имени того Виндиция. - На самом деле, наоборот, имя Виндиций
происходит от слова vindicta - жезл, с помощью которого совершался обряд
отпущения раба на волю.
7. ...священный остров на Тибре с храмом Эскулапа находился между двумя
мостами, Фабриция и Цестия, построенными в I в.
8. ...Арсийская роща - местность неизвестная.
9. ...греческих надгробных речей... - В Афинах во время войн они каждый
год говорились осенью, при погребении праха бойцов, павших в летнюю
кампанию; такую речь влагает Фукидид в уста Перикла (II, 35-46).
10. ...Всех ликторских связок и топоров... - Т.е. в сопровождении всех
24 ликторов, которые должны были быть разделены поровну между двумя
консулами. Связки прутьев с воткнутыми топорами - знак власти высших
должностных лиц. Они назывались fasces (гл. 12), отсюда в XX в. слово
"фашизм".
11. Велия - холм к востоку от форума, между Палатином и Эсквилином.
12. Вика Пота - "Могущественная победительница", эпитет богини Победы.
13. ...по названию мелкого скота... - По-латыни pecus. Имя Суиллий
происходит от слова "свинья", а Бубульк - от "бык".
14. ...в храме Сатурна... - На склоне Капитолия, ведущем к форуму; в 43
г. он был перестроен, и остатки этой новой постройки стоят на форуме до сих
пор.
15. Метагитнионе - ошибка: иды 13 сентября приходятся на следующий
афинский месяц, боэдромион.
16. ...сгорел во время гражданских войн... - В 83 г.; отстроен Лутацием
Катулом в 80-69 гг.; вторично сгорел в 69 г. н.э. и отстроен к 71 г.; в
третий раз горел в 79 г. и отстроен Домицианом к 82 г.; в таком виде он
стоял еще в VI в. н.э.
17. ...из пентельского мрамора... - Мрамор из села Пентелы близ горы
Пентеликон к востоку от Афин.
18. ...Во дворце Домициана... - На Палатине; размеры его - не меньше,
чем храма Юпитера.
19. Яникул - холм на правом, этрусском берегу Тибра.
20. Киклопом - т.е. (по-гречески!) одноглазым; этимология восходящая
(как и многие другие у Плутарха) к Варрону, VII, 71.
21. ...в храме Вулкана... - Этот бог (греч. Гефест) тоже считался
хромым.
22. "Поздно родившийся". - Перевод римского имени Постум (ср. Сул.,
37). Прозвище "Сцевола", действительно, значит "Левша".
23. ...Стоит конная статуя Клелии... - Плутарх выписывает эти слова из
своего старинного источника: в действительности конная статуя девушки
(амазонки?) на Священной дороге исчезла уже к концу I в. до н.э., (Дионисий
Галикарнасский, V, 35).
24. Сивиллиных книг - в книгах предсказаний, по преданию, купленных
царем Тарквинием Гордым у Сивиллы из города Кум, искали не предсказаний
будущих событий, а средств для очищения при каких-либо необыкновенных
несчастьях или чудесных явлениях, как в описанном здесь случае (прим. С.И.
Соболевского).
25. ...четверть асса - Асс в древнее время был равен фунту меди и стоил
дорого, но в историческое время четверть асса, или квадрант, был самой
мелкой римской монетой (ср. Циц., 29), и это представляло Попликолу
героем-бессребреником.
Last-modified: Sun, 19 Nov 2006 18:54:54 GMT