ма любопытно. Некая смелая концепция, не учитывающая нынешнюю ситуацию. Прямой дорогой ведет к... к чему-то наподобие бунта... ДИДРО. Вы так считаете? ГРИММ. Весьма оригинальная попытка быстро превратить людей, привыкших к ярму, - в людей свободных по принуждению. ДИДРО. По вашему мнению - это абсолютно неприменимо на практике? ГРИММ. Скорее всего - не слишком применимо. Затрудняюсь ответить. Введение подобной системы в Австрии или во Франции завершилось бы кровопролитной революцией. Здесь, возможно, принесет свои плоды. Они так покорны. ДИДРО. И вы поделились своим мнением с императрицей? ГРИММ. Не в такой резкой форме. Ведь между друзьями не должно быть места дипломатическим тонкостям, но в беседе с императрицей я лишь высказал сомнение - весьма деликатно, - в готовности ее народа к столь серьезным переменам. ДИДРО. Весьма благодарен. ГРИММ. Дорогой, милый Дидро! Перестаньте серьезно относиться к вашему пребыванию здесь. Мы им ни на что не нужны. То есть, извините, - нужны только для проектирования лампионов и покупки картин в Париже. Но реформировать этих византийцев? Жаль расходовать ваш великолепный интеллект! Мы верим в логику Аристотеля, в математику д'Аламбера, физику Ньютона. Они верят, что царь - это Бог, и что человек обязан страдать за свои грехи уже здесь, в этой юдоли слез. Да - и еще, - что после смерти можно стать оборотнем. Я боюсь давать им какие-либо советы. В конце концов, с медведем можно флиртовать, но реформировать его? ДИДРО. Итак, вы считаете, что европейский опыт не может пригодиться этой стране? ГРИММ. Они примут лишь то, что захотят, и используют это совершенно иначе, чем мы склонны предполагать. ДИДРО. Понимаю. И благодарю за откровенность. Ваши замечания весьма ценны. ГРИММ. Только такой должна быть дружба между философами. (Подает руку Дидро и выходит.) ДИДРО. Что я должен был ему ответить? Что императрица хочет счастья для своих подданных, а мой проект - это плод наших бесед, совместных решений, общих мечтаний? Я не мог ему в этом признаться! А может, мне следовало прямо заявить: "Ты - низкий, циничный, жеманный лакей, который пользуется своим выдающимся разумом для того, чтобы комментировать этот мир, но никогда не осмелится взять на себя риск его улучшать? Я же - тот единственный человек, который в состоянии ей помочь, ибо она доверяет мне, а я ее понимаю. Понимаю и люблю." Я мог так ответить, но не сделал этого. Сдержался. Вбегает Дашкова. ДАШКОВА. Друг мой! Милый, обожаемый маэстро! ДИДРО. Княгиня... ДАШКОВА. Пожалуйста, дайте мне руку! Дидро подает руку, Дашкова ее целует. Прошу вас всегда помнить - я вас боготворю! Пойдемте смотреть наши фейерверки! Дашкова выбегает, сцену заливает свет как бы от серии залпов фейерверка. ДИДРО. И я отправился вместе с остальными аплодировать именинным фейерверкам княгини Дашковой. Сцена 10. Входят - Екатерина, Дидро, Дашкова, Потемкин, Бестужев, Гримм. Доносятся последние залпы. Собравшиеся аплодируют императрице. БЕСТУЖЕВ. Восхитительное зрелище, просто восхитительное. Я многое повидал, разные фейерверки, карусели, театры и иллюминации, - но это, княгиня, превзошло все ожидания. Музыка сфер. Великолепие этого празднества вызывало у меня слезы и радости, и воодушевления. ПОТЕМКИН. И любви. Было видно, что огонь в каждой руке, - это пламя любви к государыне. ДАШКОВА. Любви всего народа. Это чувствовалось. Такое не делается по приказу. ГРИММ. Княгиня права. Такое не делается по приказу. Я видел тысячи лиц, светившихся счастьем. ДИДРО. Быть любимой миллионами. Это ощущение должно быть прекрасно. БЕСТУЖЕВ. Я безмерно рад, что успел до своей смерти пережить этот день. Умру счастливым. ЕКАТЕРИНА. Ты, батюшка, всю жизнь трудился, чтобы Россия стала такой. И она теперь такова - благодаря тебе. Изволь принять от меня в сей знаменательный день деревню Михайловку. В ней немногим более тысячи душ, зато она расположена в живописных, весьма благодатных окрестностях Перми. Сможешь поправить свое здоровье. Пообещай, что проведешь там на отдыхе не менее, чем полгода. БЕСТУЖЕВ. Благодарю, ваше императорское величество! Благодарю сердечно. ЕКАТЕРИНА. А для тебя, княгиня, я ничего специально не приготовила, ведь я не знала, что ты так стараешься и по секрету устраиваешь столь чудное празднество. Потому просто прими бриллиантовое колье, которое нынче на мне. Пусть оно своим блеском напоминает тебе сегодняшнюю иллюминацию. (Снимает колье и надевает его на шею Дашковой.) ДАШКОВА. Для меня, ваше величество, дороже всего то, что бриллианты были так близки к вашему сердцу. ЕКАТЕРИНА. Вам, барон Гримм, я хочу в день моего рождения пожаловать одно из самых почетных у нас государственных отличий - орден Святого Владимира третьей степени с лентой. ГРИММ. Я чрезвычайно польщен и поражен, ваше императорское величество, неожиданной наградой. ЕКАТЕРИНА. Еще мне хотелось бы вознаградить человека, разуму которого и неустанным советам я обязана столь многим. Опасаюсь, правда, что княжеский титул и денежный дар вряд ли смогут достойно вознаградить его бескорыстную помощь и благородную преданность. И пусть этот человек, который весьма мне дорог, извинит столь долгое промедление с объявлением моей воли. Но ведь и терпеливость - тоже добродетель, заслуживающая поощрения. Григорий Александрович! Изволь принять титул князя и сей вексель. (Подает вексель на золотой тарелке.) ПОТЕМКИН. Сто тысяч рублей! О, государыня! Позволь мне немедленно поцеловать твои стопы. (Бросается на пол.) ЕКАТЕРИНА. Не дурачься, князь! Встань! ПОТЕМКИН. Мне хочется заржать, Богом клянусь, я просто должен! Ржет, некоторые из присутствующих смеются. ЕКАТЕРИНА. Особый, специальный подарок я хочу вручить господину Дидро, мудрость которого была мне опорой все последние месяцы, а сам он с примерным мужеством переносил петербургские морозы! (К Потемкину.) Будь добр, князь, подай нашему философу шубу! Потемкин надевает на Дидро богатую, несколько великоватую, меховую шубу. ПОТЕМКИН. Теперь-то уж вы не замерзнете, господин Дидро! Апрель у нас нынче холодноват. Некоторые из присутствующих смеются. ДИДРО. Весьма благодарен. ПОТЕМКИН. Государыня, друзья, не знаю как вы, а я бы закусил, да и выпил бы тоже. Есть великолепная стерлядь! ЕКАТЕРИНА. Браво! Пойдемте ужинать! Только прошу тебя, Григорий Александрович, не пей слишком много. ПОТЕМКИН. Я, государыня, никогда не пью слишком много! Все, кроме Бестужева и Дидро, выходят. БЕСТУЖЕВ. Я испытываю странное чувство. Мгновение назад у меня не было сомнений в том, что я - первый министр этой страны. А теперь я знаю, что самое меньшее полгода мне придется провести в ссылке. Как вы считаете, стоит из-за этого покончить с собой? ДИДРО. Что вы сказали? Я не расслышал. БЕСТУЖЕВ. Да, собственно, ничего важного. Бестужев выходит. ДИДРО. Григорий Потемкин. Обгрызающее ногти одноглазое чудовище. Шут. Душитель. Избранник. Этот монстр всей своей сутью противоречит существованию Бога. Он - лучшее доказательство, что Бога нет. Пауза. К чему я ревную? К душе или к телу? (Пауза.) Вздор. Невозможно, чтобы она была способна на подобном уровне... Пауза. Наверное, так было предопределено свыше, что я сам поставлю себя в дурацкое положение. Сцена 11. Входит Екатерина. ЕКАТЕРИНА. Дорогой Дидро, мы ожидаем вас! А где граф Бестужев? ДИДРО. Он ушел. Плохо себя почувствовал. ЕКАТЕРИНА. В последнее время ему частенько неможется. Я немедленно пошлю к нему своего медика. Ну как? Тепло в шубе? ДИДРО. Чрезвычайно, ваше величество! А вы, ваше величество, прочитали мой проект? ЕКАТЕРИНА. Разумеется. Закончила прошлой ночью. ДИДРО. Не соблаговолите поделиться вашим суждением? ЕКАТЕРИНА. Не нравится он мне. Прости за резкость, но все это чистые фантазии. Любая власть, действуя подобным образом, теряет уважение народа. ДИДРО. Но если государственная власть станет опираться не на образованных людей, а на рабов, она никогда не сможет совершенствоваться. ЕКАТЕРИНА. Ты энтузиаст, фанатик. А фанатики опаснее, чем циники. (Грозит пальцем.) Строить империю значительно легче на циниках. Твои же взгляды несколько однобоки и чрезмерно радикальны. ДИДРО. Я был уверен, что мы оба верим в действенность энтузиазма и мощь науки. Вы, ваше императорское величество, открыли мне глаза. ЕКАТЕРИНА. Из тона твоего ответа следует, что ты чувствуешь себя обиженным. Весьма жаль. Поверь, я высоко ценю твой труд. ДИДРО. Когда мы беседовали, мне казалось, что я слышу каждое биение твоего сердца, каждую мысль. Работая над проектом, испытывал чувство, будто доверяю бумаге наши общие мечты. И не то меня огорчает, что я не был по заслугам оценен, но то, что неверно понимал твои устремления. ЕКАТЕРИНА. Сразу видно, что ты не человек двора. И даже не актер. Ни один правитель никогда и ни перед кем не раскрывает до конца своих намерений. Я и так была с тобой весьма откровенна. Доверилась тебе, рассказав о моих сомнениях. Просила помощи. Но я не могу на шкуре миллионов россиян начертать республиканские лозунги только потому, что так мне велит прогрессивная философия Запада. Я обязана слушать не только тебя, но и глас моего народа. А мой народ не хочет такой свободы. Смута, хаос и нищета - вот что ожидает тех, кого ты стремишься освободить. Им не нужны твои знания, они жаждут чуда, тайны и авторитета. Свобода, вольная мысль и наука их страшат. Они слабые существа и жаждут иллюзий, расплачиваясь за них послушанием и верноподданностью. Они раболепствуют, ибо хотят раболепствовать. Народ нуждается в вере. В вере, которую не даст ему ни просвещение, ни наука, ни демократия. При этом несущественно, верю ли в Бога я. Сегодня мой народ был счастлив, потому что верил в меня. Ты тоже верил в меня, но тебя постигло разочарование и теперь ты склонен меня осуждать. Но я не советую тебе делать это публично. ДИДРО. Неужели ты боишься меня? ЕКАТЕРИНА. Нисколько. Я оплачиваю тебя уже много лет, и все убеждены, что ты - мой агент. А разоблачения агентов, которые предали, мало кого занимают. И никого не удивляет, если за свои проступки они подвергаются наказанию, и даже погибают. Уверена, что наша дружба преодолеет этот небольшой кризис. (Целует его в лоб и выходит.) ДИДРО (после паузы). Она пригрозила мне смертью. В этой стране все обманчиво, а снисходительная бесцеремонность владыки, который принимает во дворце гостей вместе со своими холопами, - лишь изощренное глумление. Она пригрозила мне смертью. Что ж, я был вынужден молчать. Позднее она выкупила у моей дочери всю нашу переписку и приказала ее сжечь. Обо мне она всегда отзывалась с благодушным пренебрежением. Здесь кончается история амуров философа. Она не может завершиться иначе, если свыше нам предначертано совершить глупость. Спокойной ночи. З а н а в е с 1 Перевод И.Кузнецовой --------------------------------------------------------------- Постановка и публичное исполнение пьесы - только по письменному разрешению автора перевода. ls.buhov@mtu-net.ru