Александр Житинский. Потерянный дом или Разговоры с Милордом. Части 3,4
Оригинал этого документа находится в Арт-Петербурге │ http://www.spb.ru/~art/library/lost_house/zhitin.htm
* Часть III
КРАХ *
В некоторых семействах создаются положения, до
того соответствующие предстоящим событиям, -- что лучше не
придумала бы самая богатая фантазия драматурга -- старого
времени, разумеется...
Л. С.
Глава 25
КОНТАКТ
Подфартило тете Зое на старости лет, попала тетя Зоя в
космос!
Случилось это, как мы помним, благодаря пиву. Кто же мог
знать, что пиво, наряду с другими бесценными свойствами,
обладает и всеми качествами горючего для ракетного двигателя? А
вот оказалось, что обладает. Узнай этот факт наука раньше,
освоение космического пространства наверняка бы упростилось, а
главное, приобрело бы совершенно демократический характер. Этак
каждый любитель пива, зарядившись дюжиной бутылок и составив их
по многоступенчатой схеме, мог бы двинуть туда, где никакая
жена, никакое начальство его не достанет!.. Хотя, скорее,
раскрытие сего факта привело бы к тому, что пиво превратилось
бы в продукт стратегический, и тут конец всем мечтаниям.
Однако я хотел только сказать, что пиво -- это тот пробный
камень, на котором всю свою жизнь испытывала духовные качества
тетя Зоя, доливая продукт до черты, и ни разу не отступилась.
Посему и была, вероятно, публично причислена к лику святых с
последующим незамедлительным вознесением.
Перегрузки при взлете, да неожиданность, да испуг привели
к тому, что она на какое-то время потеряла сознание и очнулась
уже на орбите с апогеем в пятьсот километров, а перигеем --
километров в двести семьдесят. Орбита, как мы видим, имела
явственный эллиптический характер, но тете Зое это было как-то
все равно. Гораздо большее впечатление на нее произвел
беспорядок в кабине, то есть в ларьке, обнаруженный тотчас, как
тетя Зоя пришла в чувство.
Все, что было незакрепленного внутри ларька, а именно:
табурет, пивные кружки, тарелка для мелочи, мелочь и сама тетя
Зоя, -плавно и хаотично перемещалось в воздухе, а точнее, в
пространстве, ибо воздухом там и не пахло. Тетя Зоя ухватилась
за медный краник и подтянулась к нему, другою же рукой
принялась поспешно вылавливать из объема медные и серебряные
монетки, кружащиеся вокруг нее, точно рой пчел. Деньги были
государственными, подотчетными, и именно об этом первым делом
подумала тетя Зоя, ловя пятаки, гривенники и копеечные монеты и
засовывая их в карман белого фартука. Они норовили вылететь и
оттуда, так что тете Зое пришлось проявить чудеса ловкости,
чтобы справиться с этим роем денег. Пивные кружки, причудливо
вращаясь, сталкивались друг с другом, отчего ларек был наполнен
мелодичным стеклянным звоном.
Управившись с мелочью, тетя Зоя сняла фартук и завязала
его узлом, чтобы деньги более не рассредоточивались. Для этого
ей пришлось оторвать руку от краника и пуститься в свободное
плавание, так что узел она завязала, находясь уже под потолком
головою вниз, если считать низом пол пивного ларька. Тетя Зоя
мягко оттолкнулась ногою от пластикового покрытия потолка и
спикировала к спасительному кранику. На этот раз она ухватилась
за ручку и неосторожно повернула ее. Из краника вдруг стала
выдуваться круглая янтарно-желтая капля, которая на глазах
набухала, превращаясь в зыбкий колеблющийся шар, будто
надуваемый изнутри. Еще мгновение -- и шар рассыпался на мелкие
желтые шарики, разлетевшиеся по кабине, а из краника начала
расти следующая капля.
Тетя Зоя в ужасе повернула рукоятку назад. Капля
прекратила рост. "Это же пиво!" -- изумленно подумала тетя Зоя,
глядя на колыхавшуюся каплю. Подтянувшись к ней, тетя Зоя
осторожно коснулась капли губами и втянула ее в себя, ощутив
горечь. "Фу, гадость! Как его мужики пьют!" -- скривившись,
подумала она, но делать нечего, иного способа уничтожения пива
не было. Тетя Зоя, поминутно сталкиваясь с пивными кружками,
принялась охотиться за мелкими каплями. Она глотала их, как
рыба приманку, а попутно училась управлять своим телом в
невесомости, используя различного рода выступы, стойку,
цилиндры баков, от которых она отталкивалась руками и ногами
или же, наоборот, притягивалась к ним. Погоня за пивными
каплями утомила тетю Зою. Справившись с последней, она
раскинула руки и некоторое время отдыхала, плавая между полом и
потолком.
С непривычки пиво ударило в голову. Может быть, поэтому
проблема летающих пивных кружек была решена с несвойственной
тете Зое удалью: она их просто-напросто повыбрасывала в окошко,
после чего окошко закрыла прозрачной плексигласовой шторкой.
"Пускай вычитают из зарплаты", -- решила она. Двенадцать
больших полулитровых кружек и четыре маленьких в четверть литра
поплыли рядом с ларьком на фоне округлой Земли, блистая на
солнце гранями, точно кристаллики льда. Тетя Зоя поневоле
залюбовалась.
А любоваться было чем. Земля поворачивалась под нею в
голубом ореоле, расписанная белыми размашистыми мазками
циклонов, закрученными в немыслимые спирали. Заворачивался за
край Земли синий океан, отражавший солнечный лик, на краю же
происходили волшебные переливы всех цветов от голубого к
розовому, багровому, черному, а чуть дальше уже горели злые и
яркие звезды.
Тетя Зоя не узнавала Земли. Всю жизнь на ней прожила, а
сверху не признала. Земля была непонятна. Во-первых, тетю Зою
чрезвычайно удивило отсутствие границ. Она привыкла,
просматривая программу "Время", видеть всегда за спиною диктора
очертания государств и многие из них помнила. Она легко бы
могла по контуру отличить Японию от Канады. Соединенные Штаты
всегда были нарезаны аккуратными кусочками, как огороды в
коллективном садоводстве, где тетя Зоя лет уже двадцать имела
участок и летнюю времянку. Очертания своей страны были ей
знакомы более всего, хотя и не вызывали четких ассоциаций -- уж
больно сложна конфигурация! -- однако в них тетя Зоя неизменно
находила какую-то особую основательность и красоту. Эти-то
родные очертания она бессознательно и ожидала увидеть,
взглянувши за стекло пивного ларька на Землю, но, к удивлению и
огорчению, не увидела. Она узнала только Крым и Черное море,
благодаря их особой форме. Относительно других мест оставалось
только гадать: что это? чье это? наше или басурманское?
С непреложной очевидностью вдруг обнаружилось, что Земля
-- общая, а может быть, и ничья, что все эти желтые пустыни,
зеленые леса, синие воды и снеговые шапки гор существуют сами
по себе, принадлежа только себе, и не имеют к человеку ни
малейшего касательства, тем более, что с такой высоты человека
не было видно, да и следы его деятельности проступали на Земле
лишь местами. Это было второе открытие, удивившее тетю Зою.
Конечно, она не поднялась до философских обобщений --
образование не позволило, да и не до того ей было сейчас --
однако чувство, испытанное ею на орбите, похоже было на
растерянность. Земля, всегда ранее представлявшаяся плоской и
разделенной на принадлежащие кому-то участки -- будь то огороды
садоводства или же целые государства, -- на деле оказалась
нераздельной, а все межи, ограды, частоколы, границы,
возведенные между собственниками, сверху были попросту
незаметны, их не существовало. Низменности плавно переходили в
возвышенности, реки втекали в моря, леса обрамляли степи. Линии
и границы были чисто естественного происхождения, другие были
бы просто абсурдны, и тетя Зоя, глядя на красоту развернувшейся
перед нею планеты, впервые ощутила, что видимая ею картина и
есть картина истинная, а раскрашенные в разные цвета плоские
фигурки неправильной формы, которые она привыкла считать
государствами, не имеют к планете ни малейшего отношения.
Тетя Зоя почувствовала прилив нежности к этому гигантскому
теплому живому шару, населенному миллиардами жизней и
вместившему в себя миллиарды смертей. Она знала, что там, на
покинутой ею планете, нет у нее ни единого родного человека,
только могилка мужа и сына на Смоленском кладбище; все желания
тети Зои сосредоточивались на мысли, чтобы соседи и собес
выполнили ее последнюю волю и похоронили там же, других желаний
у нее в жизни не осталось. Сама жизнь, пахнувшая пивом,
казалось, протекла в одночасье однообразной струйкой,
наполняющей кружку, -- и все же сейчас, паря над Землею, тетя
Зоя испытывала благодарность и отчасти восторг.
Она ни секунды не сомневалась, что вернется обратно, лишь
только выполнит программу, ибо все космические полеты проходят
по программе, это она прекрасно знала. Собственное же неведение
относительно программы объяснила себе кратко: "Значит, так
надо".
Тетя Зоя не исключала возможности, что программу ей
сообщат дополнительно каким-нибудь хитрым способом, а пока она
принялась обживаться, насколько это было в ее силах, то есть
подконопатила с помощью старых халатов щели в пивном ларьке,
чтобы не слишком задувало космическим холодом; подлезла она и
под баки и кое-как залатала прорванные днища, пользуясь
пластиковой обшивкой, отодранной от стенки, огарком свечи и
лоскутами тех же халатов. Питаться тетя Зоя порешила пивом --
более нечем, справедливо рассудив, что одной большой капли
размером с кулак ей на сутки хватит. Много ли нужно святой? Ну,
а многочисленные мелкие неудобства вроде невесомости, низкой
температуры и отсутствия атмосферы тетю Зою не очень пугали.
"Блокаду пережили, и это переживем!" -- решила она.
Несколько суток она провела в кропотливом труде,
прерываемом наблюдениями за Землей и околоземным пространством,
в котором обнаружила уже довольно много летающих предметов,
кроме пивных кружек: шарообразных, цилиндрических, сложной
формы -- с металлическими штырями, плоскими сетками, наподобие
крыльев, круглыми иллюминаторами. То были спутники Земли и
орбитальные станции, сверкавшие на солнце, как елочные игрушки.
Благодаря им наша планета выглядела принаряженной, в серьгах и
кулонах, вполне благодушной и мирной. По временам, правда,
замечала тетя Зоя на Земле какие-то вспышки, но и они выглядели
безобидно и даже красиво.
Примерно через неделю метрах в трехстах от себя тетя Зоя
заметила слабое свечение. Оно не меняло положения относительно
ларька, следовательно, обращалось вокруг Земли с тою же
скоростью и по той же траектории, что тетин Зоин корабль.
Свечение постепенно усиливалось и уже через сутки стало
обретать форму огромной чечевицы с размытыми краями. Еще через
сутки края стали четкими, будто чечевицу сфокусировали в
подзорной трубе, и перед тетей Зоей предстал неизвестный
космический корабль синевато-стального цвета, абсолютно
гладкий, не имеющий ни выступов, ни иллюминаторов и похожий на
обкатанный морем голыш правильной формы с размерами в
поперечнике не менее ста метров. Пока этот корабль
концентрировался неподалеку от ларька, тетя Зоя опасливо на
него поглядывала и даже пару раз осеняла себя крестом на всякий
случай.
Наконец, в гладком боку корабля образовалась круглая дыра,
будто его проткнули иглой, и из дыры выплыл наружу какой-то
мелкий предмет, который сразу взял курс к ларьку. Не прошло и
нескольких секунд, как тетя Зоя узнала в нем космонавта в
скафандре -- с двумя руками, двумя ногами и головою, скрытой
под прозрачным колпаком. Довольно скоро она разглядела и его
лицо -- довольно странное, неземное. Оно было зеленого цвета и
без носа, а глаза желтые. "Как у Тишки", -- вспомнила тетя Зоя
своего кота, поневоле испытывая к незнакомцу теплые чувства. А
он подлетел к ларьку и постучал в окошко.
-- Хау ду ю ду? -- донесся снаружи его усиленный
радиорупором голос.
-- Пива нет! Пива нет! -- крикнула тетя Зоя, приблизив
лицо к окошку, на что незнакомец кивнул и сказал уже по-русски:
-- Рад вас приветствовать. Вы меня не допустите внутрь?
-- Посторонним не положено... -- проворчала тетя Зоя, но
тем не менее распахнула дверь и впустила гостя в ларек.
Космический незнакомец влетел внутрь, как скворец в
скворечник, и уцепился щупальцами за фонтанчик для мойки
кружек. Оказался он небольшого роста, с десятилетнего ребенка.
-- Значит, вы из России? -- спросил он.
-- Из Ленинграда, -- охотно подтвердила тетя Зоя, с
жалостью разглядывая неказистое существо.
-- Странный у вас корабль... -- заметил пришелец.
-- Чего ж странного? -- слегка обиделась тетя Зоя. --
Таких ларьков у нас почитай на каждом углу. Сами-то вы откуда?
-- Созвездие Лебедь, -- коротко ответил пришелец.
-- А по-нашему откуда знаете?
-- Обучились, -- пришелец изобразил на лице нечто, похожее
на улыбку.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что экспедиция из
звездной системы Лебедя была направлена для контроля за этой
частью Вселенной, после того как разведка донесла, что на
планете Земля обострилась конфликтная ситуация.
-- Конфронтация у вас, -- объяснил пришелец.
-- Чего? -- не поняла тетя Зоя.
-- Противостояние систем, угроза ядерного конфликта...
-- Что есть -- то есть, -- согласилась тетя Зоя.
-- Вот мы и прилетели, -- развел он щупальцами.
-- Это все американцы, -- начала объяснять тетя Зоя. -- И
чего им неймется! Все стращают и стращают...
-- Американцы говорят по-иному, -- заметил он.
-- А вы их слушайте больше. Они наговорят!
-- Мы должны слушать всех, -- сказал он мягко.
-- Так вы вроде как помочь нам приехали? -- спросила тетя
Зоя.
Пришелец вздохнул, посмотрел куда-то вверх с тоскою.
-- Они там думают, что мы Боги! Прилетели бы и посмотрели
сами, прежде чем командовать. Они думают -- здесь дикари живут!
-- все более и более распаляясь, продолжал он. -- А у этих
дикарей на каждый нос по пятнадцать тонн тротила. Что мы можем
сделать? Это раньше наши спускались, совершали пару чудес,
которые потом помнили две тысячи лет... Нынче эти номера не
проходят.
-- Но что-то ведь делать надо... -- вставила тетя Зоя.
-- Раньше надо было думать! -- окрысился пришелец.
-- Чего орешь? Я, что ли, виновата? Ты с тех спроси, кто
главный, -- сказала тетя Зоя.
-- Да они у вас тут меняются чуть не каждый день, --
отвечал он. -То ли дело у нас. Как зарядит на тысячу лет. Мы,
понимаете ли, бессмертны...
-- Ох, бедные... -- вздохнула тетя Зоя.
-- Почему? -- удивился он.
-- Так ведь сколько мучаться!
-- Ну... -- неопределенно протянул пришелец. -- У нас ритм
иной, понимаете? А тут не успеешь оглянуться -- в Штатах новый
президент. И каждый со своим гонором. Вот опять осенью начнут
избирать. Как пить дать, будет Рейган. Следовательно, мы опять
на боевом дежурстве. А прибавьте бойкот Олимпиады,
"Солидарность", Ближний Восток... Хлопотная планета, вы уж
извините... А случись что -- отвечать нам, -вздохнул пришелец.
-- Перед кем? -- удивилась тетя Зоя.
-- Перед Верховным... Ну, вы его называете Богом. Не
совсем правильно. Никакой он не Бог. Бога нет.
-- Это еще бабка надвое сказала, -- поджала губы тетя Зоя.
-- Я вам точно говорю.
-- У нас свобода вероисповедания, -- стояла на своем она.
-- Питаетесь вы чем? -- переменил он тему.
Тетя Зоя молча повернула рукоятку краника и извлекла на
свет Божий увесистую каплю пива. Незнакомец удивленно склонил
голову набок.
-- Это что?
-- Пиво.
-- Любопытно. Можно попробовать?
-- Мне не жалко.
Пришелец достал откуда-то мягкий пакет из блестящего
материала и накинул его на каплю. После чего, откланявшись,
поспешил с пакетом к себе на корабль. Через некоторое время из
корабля вынырнули уже две фигурки. Они быстро направились к
ларьку, волоча с собою нечто вроде туго набитого рюкзака.
В рюкзаке оказались различные космические съестные припасы
в тюбиках и банках. Пришельцы приволокли их в обмен на пиво,
которое, видать, им очень понравилось, так что они решили
вступить с тетей Зоей в переговоры. Тетя Зоя выслушала их,
перебрала консервы, попробовала на язык содержимое одного
тюбика...
-- Много не дам, -- сказала она. -- Это у меня горючее.
Пришельцы дружно изумились смекалке землян, додумавшихся
наконец до одинакового горючего для ракеты и космонавта, но все
же стояли на своем: десять капель пива. Тетя Зоя доторговалась
до семи, предупредив, что иначе у нее не останется на мягкую
посадку. При этом она стучала согнутым пальцем по стеклянной
трубке измерителя уровня в баках и приговаривала:
-- Сами посмотрите! Пятьдесят литров. Это же курам на
смех!
Пришельцы удалились, предварительно упрятав капли в
герметичный мешок. Тетя Зоя крикнула вслед:
-- На Земле этого пива навалом! Вы бы туда слетали!
И, как видно, подала неплохую идею. Во всяком случае,
через некоторое время корабль пришельцев стал терять очертания,
истаивать на глазах, превратился в сгусток света, метнулся в
сторону, как солнечный зайчик, и пропал из вида.
-- Слава Богу... -- вздохнула тетя Зоя.
Однако на следующий день корабль был тут как тут, поутру
уже сгущался, а к полудню принял прежние четкие формы. Никто из
него не выходил, только время от времени то там, то здесь на
боку появлялись круглые отверстия, из которых в пространство
стремительно вылетала какая-то блестящая пыльца, после чего
отверстие закрывалось. Пыльца постепенно рассеивалась вокруг
корабля, некоторые частички стали приближаться к ларьку,
увеличиваясь в размерах, пока тетя Зоя не обнаружила, что это
-- металлические банки. Одна из них стукнулась о ларек, тетя
Зоя ловко ее поймала и принялась исследовать. Банка была
продолговатая, вроде как из-под растворимого кофе, но чуть
короче. В верхней крышке имелось правильное треугольное
отверстие с округлыми углами. В банке ничего не было, но она
пахла знакомым запахом пива. Надпись на банке тетя Зоя
прочитать не смогла: написано было не по-нашему.
Вскоре среди роя блестящих предметов, выбрасываемых с
корабля гостей, стали попадаться и бутылки. Одну из них,
проплывшую мимо ларька на некотором удалении, тетя Зоя без
труда опознала по этикетке. Это была пустая бутылка
"Мартовского".
-- Гудят... -- понимающе покачала головой тетя Зоя.
Пришельцы истребляли полученный на Земле запас пива в
течение недели, а потом, не без труда превратившись в сгусток
света, снова куда-то улетели. На этот раз их не было долго.
Тетя Зоя стала снова привыкать к одиночеству, как вдруг корабль
сгустился опять. На этот раз он был какого-то бурого цвета, а
из отверстий вылетали в космос бутылки виски, "Столичной" и
коньяка. Тетя Зоя с горечью поняла: пришельцы спиваются.
Корабль подрагивал, однажды перевернулся, как поплавок, да
так и остался. Космос вокруг него пропах спиртным. Наконец,
бутылки перестали исторгаться изнутри, корабль затих, но через
несколько часов люки вновь открылись, и все пришельцы в
количестве десяти особей ринулись к ларьку тети Зои.
-- Опохмеляться бегут, -- безошибочно определила она.
И действительно, пришельцы с пятнистыми,
зеленовато-багровыми лицами выстроились в очередь, слезно прося
пива. Как объяснил давний знакомец, без этого им было никак не
обратиться в лучистую энергию, чтобы передвигаться в
пространстве.
Тетя Зоя сжалилась, отцедила им по капле, но взамен
потребовала Атлас Земли, который и был незамедлительно
доставлен к ней с корабля. Пришельцы после пива повеселели,
роились вокруг ларька, точно алкаши на Петроградской. Потом
кто-то предложил добавить. Они помчались к кораблю, мигом
превратились в прозрачное облако и смылись с быстротою света.
-- Планету пропили, теперь и космос пропьют, -- строго
сказала тетя Зоя, открывая Атлас.
Теперь у нее появилось занятие -- давать названия рекам,
пустыням, горам и морям, над которыми она пролетала, то есть
как бы приводить свое хозяйство -- а тетя Зоя уже
бессознательно считала земной шар своим хозяйством -- в
порядок, чтобы ни одна речушка, ни одно озерцо, ни одна горная
гряда не остались без имени, неучтенными.
Сильно мешали циклоны, скрывавшие иной раз по пол-Европы;
приходилось терпеливо ждать, когда рассеются, перейдут на
другое место, но тетя Зоя не спешила. Она поняла, что это и
есть ее программа -- осмотреть Землю и отождествить с нею Атлас
-- вроде как навести ревизию на предмет выявления недостачи.
Пришельцы между тем вели себя все более и более
разнузданно. Надо сказать, что они, как и пьяницы
Петроградской, тетю Зою уважали и ни разу не посягнули на ее
авторитет. В остальном же вели себя не лучше земных
алкоголиков. Старый знакомец, первым вступивший в контакт и
испробовавший пива, стал делать в ларьке заначки спиртного --
то маленькую припрячет, то бутылку пива. Напрасно тетя Зоя
выговаривала ему: когда бывал трезвый, мрачно соглашался, что
алкоголизм губителен для Вселенной, пьяному же космос был по
колено.
В пространстве между кораблем и ларьком трудно было
пролететь теперь, не натолкнувшись на пустую бутылку или банку
из-под пива.
Тетя Зоя безуспешно пыталась обратить внимание гостей на
горячие точки планеты и напомнить об их миссии; пришельцы,
болтаясь в невесомости у ларька, лишь рассказывали друг другу
политические анекдоты, почерпнутые на Земле вместе с запасами
спиртного, одним словом, деградировали.
По Северному полушарию прокатывалось зеленою волною лето,
в Южном шла зима, а лебедяне исправно гоняли на своем корабле
за водкой, чачей, аракой, сакэ, самогоном,
спиртом-ректификатом... Кажется, они задались целью
перепробовать все возможные напитки, пока, наконец, не
случилось непоправимое.
На яблочный Спас пришельцы приурочили празднование
какой-то своей даты, связанной с историей лебедянской
космонавтики. Знакомец тети Зои объяснил, что когда-то давно в
этот день удалось впервые перевести массу в лучистую энергию и
обратно. "Между прочим, это произошло на Земле", -- сказал
лебедянин, как всегда, покачиваясь в невесомости с похмелья.
...Проснувшись, тетя Зоя увидела страшную картину. Вокруг
корабля в окружении синих прозрачных капель плавали
безжизненные тела лебедянских космонавтов. Сначала тете Зое
показалось, что они пьяны и спят, но вот один из них проплыл
совсем рядом с ларьком, и тетя Зоя увидела его синее мертвое
лицо с распахнутыми желтыми глазами... Вся экспедиция
бессмертных лебедян была мертва. Синяя капля разбилась о стекло
пивного ларька, и в нос тете Зое ударил резкий запах
денатурата. "Господи Иисусе..." -- прошептала она, глядя на
безжизненные тела в скафандрах, напоминавшие мертвых мух. Мысль
о том, что Земля осталась без зашиты, лицом к лицу со своими
грозными проблемами, еще больше опечалила тетю Зою. "И то
сказать, какие из них защитники? С водкой совладать не
смогли..." -- рассуждала она, а потухший корабль, потерявший
управление, кувыркался сам по себе в трехстах метрах от нее.
Впрочем, через некоторое время и корабль, и космонавты
стали таять, точно крупинки сахара в воде. На этот раз они не
превращались в свет, а просто исчезали, обращались в ничто,
навеки оставляя тетю Зою и Землю нашу в одиночестве перед
своими бедами.
Глава 26
СЕМЕЙСТВО НЕСТЕРОВЫХ
Историю человеческую можно представить себе по-разному. В
учебниках мы находим имена государей и полководцев, мыслителей
и бунтовщиков, столбики памятных дат; мы видим на картах, как
дышат на протяжении веков границы государств -- то одно, то
другое расползается вдруг вширь, как масляное пятно на воде,
потом дробится либо же скукоживается до размеров фасоли, а то и
вовсе исчезает с лица Земли.
Но смотрел ли кто и когда на историю как на движение и
переплетение родов и фамилий, причем не только царственных или
геральдических, прослеживающих свою генеалогию на десятки
колен, но и простых, холопских, не помнящих своего родства?
Движение родовых кланов от поколения к поколению, их
переплетение вследствие брачных союзов можно сравнить с
потоком, низвергающимся с огромной горы времени, от Адама и
Евы, дробящимся на струйки и ручейки, которые сливаются,
распадаются, набирают силу и чахнут, производя на своем пути
разрушительную и созидательную работу истории. Стоит лишь
перевернуть вниз головою безмятежное генеалогическое древо
человечества, чтобы получить эту лавину огромной энергии,
которая либо сольется у подножия горы в величавую реку,
объединяющую все расы и народы, либо же распылится в мириады
брызг, враждующих друг с другом и бессильных в злобе из-за
собственной малости.
Один такой ручеек, вернее, малую его часть, называемую
фамилией Демилле, мы уже исследовали в свое время.
Перепрыгнувший с французского склона горы на русский через
низкий водораздел, образовавшийся после того, как царь Петр
"прорубил окно в Европу", наш ручеек не затерялся, не
провалился в расщелину, а продолжал свой скромный путь,
пополняемый русскими ручейками, сохранив, как мы видели,
французское наименование. Различные препятствия, ложбинки,
уклоны, камни, кустарники, обусловленные историческим
ландшафтом, по которому он протекал, преодолевались не без
потерь и ветвлений вплоть до середины нашего века, когда ручеек
раздробился на три части по числу детей Виктора Евгеньевича
Демилле.
Нас интересует сейчас тот узел, помеченный 1967 годом,
когда род Демилле пересекся с родом Нестеровых.
Подобные пересечения, как мы знаем из истории, приводили к
международным союзам или, наоборот, войнам, когда происходили
на уровне царствующих фамилий. Но в нашем случае никаких
исторических катаклизмов не произошло, исключая перелет
кооперативного дома из одной части города в другую.
По отцу Ирина принадлежала к потомственному крестьянскому
роду, который лишь три поколения назад выбился из крепостной
зависимости. Жили Нестеровы в Ярославской губернии, в небольшой
деревеньке Ковшово, и судьбы всех предков Ирины различались
большим или меньшим количеством неурожаев, выпавших на их долю,
да числом ртов в семье, пока, наконец, первый из Нестеровых --
Михаил Лукич -- не шагнул в город в тридцатом году, в возрасте
шестнадцати лет, где поступил на завод, а потом, окончив
фабзавуч, -- на рабфак кораблестроительного института.
Здесь он встретился с будущей своей женой Серафимой
Яковлевной Кожеватовой, а тогда еще просто Симой, которая тоже
была горожанкой в первом поколении, но вышла, в отличие от
Михаила, из южных крестьян России, с Дона, из казаков да еще с
примесью цыганской крови -- крепких, статных, работящих и
удалых. Этой статью и удалью Сима смутила сердце Михаила
Лукича. Сам он был крепок, коренаст, с круглой белобрысой
головой и небесной сини глазами; некоторая неуклюжесть и
медлительность происходили более от застенчивости перед
городскими, работал же споро, основательно. Сима была выше его
на полголовы -- стройная, широкоплечая, чернобровая, с прямым,
прожигающим насквозь взглядом карих глаз, с толстой, в руку,
черной косой. За словом в карман не лезла.
Сима была на три года младше Михаила и точь-в-точь
ровесницей Советской власти: родилась она 25 октября 1917 года;
однако на рабфаке они оказались вместе, поскольку Михаил пришел
из деревни с шестью классами и наверстывал упущенное в
фабзавуче.
Это поколение ровесников Октября, вырванное из далеких и
глухих мест России ветром революции, очень скоро почувствовало
себя хозяевами жизни. Оно лишено было истории, лишено было
возможности сравнивать свою жизнь с чем-либо. Прошлого не
существовало, поскольку оно было раз и навсегда отвергнуто как
неудавшееся, теперь только от них зависело, какова будет новая
жизнь. Их детство прошло под гром раскулачивания и
коллективизации, юность же начиналась победными фанфарами
первых пятилеток, стахановским движением, перелетами Чкалова и
Марины Расковой, папанинцами, "Челюскиным"... Блестящая эпоха
выпала им на долю, и они не наблюдали ее со стороны, а
создавали своими руками.
Шагай вперед, комсомольское племя!
Шути и пой, чтоб улыбки цвели!
Мы покоряем пространство и время,
Мы -- молодые хозяева Земли!
Так пели они и действительно шутили и покоряли
пространство. С покорением времени, как выяснилось через
несколько десятилетий, оказалось не столь просто.
Сима, кроме учебы на рабфаке, работала машинисткой на
полставки и занималась парашютным спортом. Два раза в неделю,
нацепив на спину ранец с парашютом, она взлетала в небо на
"утенке", как называли самолет У-2, и бесстрашно выбрасывалась
в пустоту. Миша Нестеров, которому учеба давалась туго, стал
председателем студсовета и на заседаниях парткома института
допекал ректора хозяйственными вопросами общежития. В партию
Сима и Михаил вступили одновременно, в 1938 году.
Они поженились в мае тридцать девятого, в те дни, когда
газеты печатали фотографии Молотова и Риббентропа, приехавшего
подписывать пакт о ненападении. На скромной "комсомольской"
свадьбе радовались: "Войны не будет!" -- впрочем, оптимизм
этого поколения вообще не поддается измерению.
На следующую осень у молодых, только что окончивших
институт и направленных на Балтийский завод, родилась дочь
Лиля, старшая сестра Ирины, а еще через несколько месяцев
началась война.
Они недаром пели в той же песне: "Когда страна быть
прикажет героем, у нас героем становится любой". Они пошли
воевать, ни секунды не сомневаясь в том, что победят. И они
победили! Минуты сомнений и неуверенности в исходе войны
случались у более старших по возрасту, у них -- никогда.
Михаила взяли в морскую авиацию, в технический состав, воевал
он в одном из соединений Балтийского флота, готовил машины к
боевым вылетам, залечивал им раны. Сима записалась добровольцем
в женский батальон МПВО, ее зенитное орудие стояло на Марсовом
поле. За маленькой Лилей присматривала старшая сестра Симы,
перед самой войной приехавшая из Ростова да так и не успевшая
уехать из Ленинграда домой.
Блокаду пережили, как и все пережившие блокаду, --
неизвестно как, чудом, усилием духа и отчасти молодой
уверенностью, что смерть -это для кого-то другого, не для них.
Михаилу удавалось время от времени передавать семье свой
офицерский паек. Весной, после страшной зимы сорок первого --
сорок второго годов, разбили огород рядом со своею зениткой.
Сима выставляла на солнышко коляску с Лилей -- тоненькой и
бледной, как свеча, до двух лет не научившейся ходить -- и
рылась в огороде, подоткнув зеленый подол форменной юбки. Была
она младшим лейтенантом войск ПВО.
За сбитый самолет Сима получила орден Красной Звезды, а
после прорыва блокады -- еще и Отечественной войны, не считая
медалей, так что к концу войны превзошла мужа по количеству
наград, хотя в звании отстала на одну звездочку. Михаил Лукич
встретил мирное время инженер-капитаном да так и остался в
кадрах -- крестьянская его душа быстро прикипала к какому-то
одному делу и не любила перемен.
Сима в этом смысле была полною противоположностью Михаилу.
Ее темперамент требовал нового -- и не просто перемены мест, а
захватывающих дух целей, порою казавшихся фантастическими. Так,
Сима решила стать академиком; с этой целью уже в первый
послевоенный год, будучи на сносях, поступила в аспирантуру
того же кораблестроительного института (фронтовикам были
льготы), осенью родила Ирину и пристроила обеих девочек с
сестрою, которая так в Ростов и не уехала (не к кому оказалось
ехать -- всю ее семью выжгло войной). Тогда же Михаил Лукич
получил хорошую квартиру на Петроградской; быт устраивался,
Сима работала как одержимая, вгрызаясь в науку, получая
полставки в лаборатории и успевая прирабатывать машинописью.
Одно время взяли даже домработницу -- это было принято, а к
общепринятым вещам Серафима Яковлевна относилась с почтением. В
доме последовательно появились холодильник, телевизор с линзой,
стиральная машина. Но домработница вскоре ушла: соперничать с
Симой никто не мог, все равно получалось, что она делала по
хозяйству больше, чем домработница, а старшая сестра Лида вовсе
оказалась не у дел.
Характерно, что Серафима свою девичью фамилию на мужнину
не поменяла -- еще тогда, до войны, имела насчет себя
самостоятельные планы, среди которых один из главных был --
зарабатывать не меньше мужа. Забегая вперед, скажу, что это ей
вполне удавалось, даже с превышением. Двинул же Симу в
академики один разговор, случившийся еще в блокаду, вернее
даже, одно слово, брошенное сестрой. По соседству с ними жил
одинокий старик -собственно, он казался им стариком, было ему
не больше шестидесяти. В суровые декабрьские дни сорок первого
года он слег от болезни и голода. Лида бегала ему помогать,
брала для него по карточке хлеб, однажды вернулась потрясенная.
"Ты знаешь, кто Эрнест Теодорович? Сима!" -"Ну, кто?" --
"Академик!" -- чуть ли не обмирая, произнесла сестра; для нее
академик был где-то рядом с Господом Богом, если не выше.
"Подумаешь, академик! Я, может, тоже академиком буду!" -- без
всякого почтения, наобум ответила Сима. "Ты?! Господь с тобою!
Шо ты буровишь, Симка!" -- "А вот и буду!" -- уже набычившись,
твердо произнесла Серафима. С тех пор до конца войны жила с
этой мыслью, повторяла вслух и сама уверилась, что будет. Это
было вполне в ее характере -- обронить слово, не подумав, а
потом из упрямства держаться за него до последнего.
Академик умер в марте, Лида с Симой его похоронили. Перед
смертью отдал им свою библиотеку. Так в семье Нестеровых
впервые появились книги -- да не просто книги, а ценные,
старые, в золоченых переплетах. Впрочем, Сима к книгам почтения
тоже не испытывала, не раз потом говорила, особенно когда к
книгам потянулись дочери, что пора "выкинуть эту макулатуру к
чертовой матери", пока однажды не пересмотрела свои взгляды. К
ним в гости зашел профессор с кафедры, где Сима устроилась,
защитив кандидатскую, и был поражен количеством и качеством
книг. На следующий день в доме появились застекленные шкафы с
замочками, книги стали выдаваться дочерям по одной, со строгим
наказом не испачкать и не повредить... правда, и это продлилось
недолго, ибо следовать какому-либо принципу Серафима Яковлевна
не умела, ей это было неинтересно. Добившись какой-то цели, она
тут же о ней забывала и перекидывалась на другую.
С Лилей и Ириной произошло то, что обычно происходило с
детьми интеллигентов в первом поколении, вернее,
полуинтеллигентов, получивших лишь образование, но не сумевших
(не только по своей вине) овладеть культурой. В детстве Лилю и
Ирину пичкали фортепьяно и иностранными языками, билетами на
культурные мероприятия (сами родители по занятости не ходили,
посылали сестру Лиду), выбирались также и подобающие
знакомства. В доме на Петроградской, где жили Нестеровы, и в
школе, где учились девочки, было достаточно много детей из
семей потомственных интеллигентов -- литераторов, врачей,
ученых. Весьма скоро Лиля и Ирина обзавелись подружками и стали
бывать в иных квартирах и иных семьях. Более всего поражал там
стиль жизни -негромкий, предупредительный и деликатный. Лиля и
Ирина с удивлением обнаружили, что, оказывается, взрослые могут
быть вежливы с детьми -- ужасно подумать! -- они могут их
уважать. Это было неслыханно!
У Нестеровых все строилось на крике -- кто кого
перекричит. Отец, правда, в этом не участвовал, чаще
отмалчивался, но иногда прорывало и его, причем выражения были
не самые подходящие для ушей девочек. Нет, не мат, упаси Боже,
но и не совсем литературно. Перекрикивала же всех обычно
Серафима Яковлевна. По мере того, как она продвигалась в
академики, то есть защитила кандидатскую диссертацию по
стальным конструкциям, получила должность доцента на кафедре,
стала работать над докторской -упорства ей было не занимать! --
Серафима Яковлевна приобретала все более властности,
непримиримости и категоричности. Только те ценности, которые
признавала она, были ценностями истинными. Беда была в том, что
собственных критериев она при этом не имела, а подбирала либо
расхожие мнения, либо суждения признаваемых ею за авторитеты
людей (как в том случае с книгами), либо же на худой конец
почерпнутые из газет установки.
Серафима Яковлевна скоро увлеклась новой идеей. Вернее,
идея-то была старая -- стать академиком, но путь открылся
новый. Тогда она работала в одном НИИ в должности начальника
отдела. Материалы по докторской копились в кожаной папке, но
требовали осмысления и научной концепции. Талант же Серафимы
Яковлевны был сугубо практическим. Она, как никто в институте,
умела решать организационные вопросы на уровне министерства и
даже Госплана. "Выбивание" новых ставок, добыча оборудования и
фондов, открытие новых разработок, увеличение финансов на
капремонт -- это была ее стихия, здесь Серафима Яковлевна
Кожеватова чувствовала себя в своей тарелке. Директор института
был за ней как за каменной стеной. Ей первой пришло в голову
организовать филиал института, то есть добиться разрешения,
получить необходимые средства, заказать проект, утвердить
смету... Открывалось огромное поле деятельности! Серафима
Яковлевна не скрывала, что собирается возглавить филиал, а при
случае и отделиться от головного института. Имея свой институт
и ученое звание доктора технических наук, можно было шагнуть и
в академики. Все, кто знал Серафиму, не сомневались в
реальности этого проекта.
Для разгона Серафима Яковлевна построила дачу. Дочерям
была дана длительная передышка. О них забыли. Теперь в голове и
на устах матери был фундамент, бетон, кровля, перекрытия,
шифер, олифа, цемент. Михаил Лукич сумел получить участок в
строящемся дачном кооперативе, и вот, буквально из ничего за
два лета там были построены дача, летняя кухня и баня. Здесь
Серафима Яковлевна овладевала строительной премудростью,
заводила связи с нужными людьми, не забывая тем временем
"пробивать" в Москве разрешение на открытие филиала.
Когда получила разрешение, посмотрели на смету и проект
штатного расписания -ахнули! Филиал в три раза превосходил
головной институт по штатам; его здание, судя по проекту, могло
вместить в себя чуть ли не десяток головных, то есть по
площадям у Серафимы имелся громадный резерв, который намекал
каждому понимающему человеку на дальнейшее расширение.
Директор института слег с предынфарктным состоянием, дабы
хоть как-то сохранить достоинство, сделав вид, что все
происходит помимо него. Через неделю строительная площадка под
новое здание была огорожена забором, еще через два дня там уже
торчал кран. Вскоре на стройплощадку, наряду с кирпичами и
перекрытиями, стали завозить приборы и оборудование для нового
института. Чего тут только не было! Станки для механической
мастерской, микроскопы, в том числе один электронный,
вольтметры и динамометры, селектор, лазерные установки и даже
один электрокардиограф, выписанный Серафимой Яковлевной под
горячую руку, по ошибке. В самом деле, зачем институту,
занимающемуся сварными конструкциями, электрокардиограф? Однако
Серафима ошибок своих никогда не признавала, не признала и тут:
наоборот, измыслила какую-то тему, связанную с инженерной
психологией, и определила кардиограф туда.
Серафима сама испробовала все строительные специальности:
укладывала кирпич, штукатурку, красила, клеила... "И академик,
и герой, и мореплаватель, и плотник!" -- однажды иронически
проци