лн на скучном пляже, он вспомнил бурный прилив на родных берегах, шум прибоя на острове Дун. Вспоминал ласковый ветерок, неяркое солнце и белые облака над вершиной Голодной Горы. Вспомнились ему и маленькое кладбище, и малиновка, которая пела там в ту зиму. Все это кануло в вечность, там, в тех краях, его больше нет, и с прошлым он не связан ничем... Придя в отель, Генри уселся там в холле и стал ждать Аделину Прайс. Прошел час, другой, а она все не приходила. Наконец он не выдержал, вышел на улицу, вскочил в фиакр и велел везти себя в "Приют". Уже стемнело, и он почти ничего не видел, только бесконечные аллеи и деревья. Вдалеке бились о берег волны; в темноте заквакали лягушки; подул свежий ветерок. Фиакр проехал вдоль высокой стены и остановился возле больших ворот. Они были заперты. Кучер позвонил в звонок, и через некоторое время появился привратник, который посмотрел на посетителя через узкую щель. "Это тюрьма, - подумал Генри, - что бы там ни говорили, а это настоящая тюрьма". Через несколько минут привратник отворил ворота, фиакр проехал по извилистой аллее, обсаженной высокими деревьями, и остановился у подъезда. Здание было почти не освещено. Шторы на окнах были задернуты на ночь. Возле подъезда стоял экипаж. Генри узнал кучера. Его фиакр обычно стоял на маленькой площади неподалеку от матушкиной виллы. Генри вышел и осведомился у привратника, как можно повидать миссис Бродрик или миссис Прайс. Тот ответил, что эти дамы вошли в дом около часа тому назад. Он добавил что-то относительно позднего времени и намекнул на то, что рассчитывает получить вознаграждение за свои услуги. Генри тут же дал ему десять франков, и привратник положил их в карман, бормоча что-то про себя. Генри подошел к двери и позвонил. Ему открыл человек в белом халате. - Моя фамилия Бродрик, - представился Генри. - Я сын миссис Бродрик, которая прибыла к вам сегодня вечером. - О да, конечно, номер тридцать четыре, - сказал человек на хорошем английском языке. - Если вы пройдете в приемную, я наведу для вас справки. Вы хотите повидать вашу мать? - Да, пожалуйста, - сказал Генри. - А с ней еще одна дама, миссис Прайс. Не может ли она спуститься и поговорить со мной? Служитель проводил Генри в большую комнату направо от двери. Она была уютно обставлена - там стояли столы, кресла, на столе лежали книги. Посетителей в данную минуту не было. В то время, как он дожидался, раздался звонок к обеду. Сквозь полуоткрытую дверь он видел, как люди направляются по коридору в столовую. Он заметил зеленое форменное платье и белый чепчик сиделки. Какой-то старичок шел на костылях. - Пошевеливайтесь, мистер Вайнс, - послышался резкий голос, - нельзя же так копаться. Были слышны разговоры. Кто-то засмеялся пронзительным глупым смехом. Шаги и голоса замерли вдали, где-то захлопнулась дверь. Генри все ждал. Наконец в дверях показался человек в сером фраке и с моноклем. Он вошел в комнату и протянул Генри руку. - Я доктор Уэллс, - представился он. - К сожалению, главного врача сейчас нет, он в Ницце на званом обеде, но сегодня вечером я заменяю его. Насколько я понимаю, вы сын миссис Бродрик. У нас возникли некоторые затруднения - ничего серьезного, вам не следует беспокоиться. Ваша приятельница миссис Прайс оказалась такой разумной женщиной. - Что вы хотите сказать, какие затруднения? - спросил Генри. - Миссис Бродрик была в некотором недоумении, когда ее привезли. Это вполне естественно, со многими, знаете ли, так случается. Но с ней находились ваша приятельница и дежурная сестра, весьма компетентная женщина. Мы решили, что в первый день ей лучше пообедать в своей комнате, а завтра она уже может пойти в столовую. Мне кажется, что миссис Прайс сейчас сюда спустится. Он обернулся к двери, и в эту минуту в комнату вошла Аделина Прайс. Вид у нее был абсолютно спокойный и невозмутимый, словно у нее не могло быть никаких причин для волнения. - Все в порядке, - объявила она. - Ваша матушка уже успокоилась. Когда я уходила, она показывала сиделке фотографии. А какой превосходный обед ей принесли в комнату. Отлично приготовленный, прекрасно сервированный. Должна признать, что обслуживание здесь великолепное, доктор. Доктор Уэллс улыбнулся, поигрывая моноклем. - Мелочи играют весьма важную роль, - сказал он. Аделина Прайс внимательно посмотрела на Генри. - Зачем вы пришли? - укоризненно проговорила она. - Я ведь сказала вам, чтобы вы дождались меня в отеле. Доктор улыбнулся. - Ничего удивительного, что мистер Бродрик волнуется, - успокоительно проговорил он. - И раз уж он находится здесь, может быть, ему стоит подняться наверх и пожелать спокойной ночи своей матушке. Он убедится в том, что она устроена вполне удобно. - Да, я бы хотел это сделать, - сказал Генри. Аделина Прайс поморщилась. - Вы уверены, что это разумно? - спросила она. - Не расстроит ли это ее? - Я не думаю, - сказал доктор. - Возможно, что это как раз придаст всей ситуации нужную окраску. Разумеется, мы дадим ей легкое снотворное, поскольку это ее первый день, и обстановка может ей показаться несколько странной. - Я буду ждать вас в фиакре, - вдруг сказала Аделина Прайс. - Мне нет никакого смысла подниматься туда еще раз. Она быстрым шагом вышла из комнаты - высокая фигура в сером вечернем платье и пальто, воплощенная уверенность в себе. Генри последовал за доктором наверх. Паркетные полы в коридорах - ковров там не было - были чисто вымыты и натерты до блеска. Стены выкрашены в зеленую краску того же оттенка, что и форменные платья сестер и сиделок. На верхней площадке лестницы им встретилась молоденькая сестра. Она улыбалась, казалась доброй и отзывчивой. Ее вид внушил Генри надежду, он уцепился за нее, словно за соломинку. - А что, у вас много молодых сестер? - спросил он. - Вот та, что только что прошла, она тоже будет ухаживать за моей матерью? - Вам об этом расскажет сестра-хозяйка, - сказал доктор, - она лучше меня знает, что к чему. Я, конечно, могу навести для вас справки. Номер тридцать четыре, вот комната вашей матери. Он постучал в дверь. Ее открыла немолодая толстая сиделка в очках. - В чем дело? - резко спросила она. - Ах, это вы, доктор. Прошу прощения. Заходите, пожалуйста. Доктор Уэллс что-то прошептал ей на ухо, а потом громко сказал: - Мистер Бродрик просто пришел пожелать спокойной ночи своей матери. Он пробудет здесь недолго, всего несколько минут. - Хорошо, - сказала сиделка. - Но мне нужно ее умыть и сделать прочие необходимые вещи, чтобы приготовить ее ко сну, и как можно скорее, у нас сегодня не хватает людей. - Но сейчас всего восемь часов, - заметил Генри. - Моя мать обычно ложится спать часов в двенадцать, а то и позже. Сиделка хотела что-то сказать, но доктор ее остановил. - Это только на сегодня, - сказал он. - Завтра она уже будет вести нормальный образ жизни вместе со всеми остальными. Генри вошел в комнату. Стены там были зеленые, как и в коридоре, но на полу лежали цветные коврики, а огромное окно занимало всю стену. Шторы были желтые, с зелеными цветами. Комната оказалась не такой просторной, как он ожидал. В углу стояло единственное кресло. Мать сидела на кровати, считая деньги, которые доставала из кошелька. Она не заметила, как он вошел. Деньги рассыпались по одеялу, и она их собирала, разговаривая сама с собой. Пышные седые волосы, словно серебряное облако, покрывали ее плечи. Вдруг она увидела сына. - Родной мой, - потянулась она к нему. - А мне сказали, что ты уехал и что я не смогу с тобой повидаться. Он наклонился и взял ее за руку. - Мне захотелось зайти на минутку, сказать вам спокойной ночи, - сказал он. Она кивнула головой, а потом подмигнула, указав глазами на дверь. - Такие странные здесь люди, - сказала она. - По-моему, они все сумасшедшие. Горничная - мне кажется, это просто сиделка, - требует, чтобы я померила себе температуру. Это, наверное, водолечебница, я слышала, что есть такие, только понятия не имела, что они связаны с казино. Миссис Прайс сказала, что я каждое утро смогу ходить отсюда в зал, где рулетка. - Да, дорогая. - Это очень дорого стоит? Ты же знаешь, я никогда не представляю себе, что сколько стоит. - Нет, дорогая, не так уж дорого. Я все это устроил. - Милый мальчик, ты всегда так добр ко мне. Но ты знаешь, я ведь отлично могла бы жить и у себя на вилле. Ты напрасно беспокоился. - Она стала складывать деньги обратно в сумочку. - Миссис Прайс говорит, что здесь довольно странные порядки. Тебе просто дают фишки, и за них ничего не нужно платить. А как мои мальчики, Генри? Будет их кто-нибудь кормить? - Какие мальчики? - Да мальчики же, дорогой. Они будут скучать, не поймут, почему я не возвращаюсь вечером домой. Ведь неделя тянется так долго. Генри ничего не сказал. Он просто стоял, держа мать за руку. - Поставь на камин фотографию Джонни, - вдруг сказала она. - Так, чтобы я могла ее видеть, лицом ко мне. У него всегда такое угрюмое лицо, когда он в форме, и такое прелестное... Генри... - Да, маменька. - Смотри, как следует, за своим сыном. Я вот не обращала на Джонни должного внимания. - Она сидела, обратив на Генри испуганные зеленые глаза. - Ты понимаешь, я никак не могу этого забыть, потому и хожу в казино. Нужно ведь чем-то заниматься. Джон был так дорог мне, я имею в виду твоего отца - он был такой ласковый, такой добрый. Он все понимал. Я чувствовала себя такой потерянной, когда его не стало, такой одинокой. Вы были еще маленькие, когда он умер. Иногда мне кажется, было бы лучше, если бы я снова вышла замуж. - Она улыбнулась и провела рукой по волосам. - Какая я глупая, - сказала она, - болтаю, словно старая старуха. Вот что я тебе скажу, Генри: будь я проклята, если позволю им отобрать у меня деньги, даже если у них теперь какая-то новая система. Я им покажу, как надо играть в рулетку. Уж этим-то не удастся меня провести, как это сделали в казино. Вошла сиделка и встала около кровати. - Ну же, миссис Бродрик, - сказала она, - мы с вами не должны забывать, что нас жде приятная тепленькая ванна, верно? Фанни-Роза подмигнула Генри. - Вот глупая, - прошептала она, - обращается со мной, словно с ребенком. Впрочем, какая разница, если ее это забавляет. Генри поцеловал мать, прикснувшись губами к ее голове. Он понимал, что больше никогда ее не увидит. - Спокойной ночи, родная, спите сладко, - проговорил он. Она на секунду прижалась к нему, а потом рассмеялась и отпустила. - Жизнь такая забавная штука, Генри, - сказала Фанни-Роза. - Не надо быть таким серьезным, мой мальчик. И не надо слишком много думать, это никому еще не приносило пользы. Она проводила его глазами, когда он выходил из комнаты. Доктор все еще ждал его у двери. - Вы же видите, она чувствует себя прекрасно, начинает привыкать. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Насколько я понимаю, миссис Прайс, помимо всего прочего, договорилась о некоторых дополнительных удобствах, которые будут ей предоставлены. - Благодарю вас, - сказал Генри. - Благодарю вас... вы правы. Он пожал доктору руку и вышел, взяв свою шляпу и трость. Спустившись по ступенькам, он сел в стоявший у подъезда фиакр, там, на заднем сиденье, его ожидала Аделина Прайс. - Второй фиакр я отпустила, - сказала она. - Какой смысл платить за два экипажа? Ну как, все в порядке? - Да, - сказал он. - По-моему, все хорошо. Кучер стегнул лошадь. Они поехали прочь по длинной темной аллее. - Вы, наверное, очень устали, - сказал Генри. - Нисколько. Правда, я не прочь пообедать. И вы, наверное, тоже. Фиакр свернул и выехал на дорогу. Тяжелые ворота захлопнулись за ними. - Я все думала, пока сидела, ожидая вас, - проговорила Аделина Прайс, - не могу ли я еще чем-нибудь вам помочь? Что вы собираетесь делать дальше? Каковы ваши планы? Генри обернулся к ней в темноте кареты. - Что делать? - устало спросил он. - Да ничего. Какие у меня могут быть планы? Лошадь резво бежала по булыжной мостовой. Кучер щелкал бичом. Вдалеке плескались о берег волны. Он думал о долгом пути домой - сначала поезд, потом переезд через Ламанш, дом на Ланкастер-Гейт, Молли, Кити, Хэл и маленькая Лизет. Он чувствовал себя бесконечно одиноким и усталым. - Как вы думаете, - медленно проговорил он, - могли бы вы выйти за меня замуж? КНИГА ПЯТАЯ ХЭЛ 1874-1895 1 Самое лучшее, что есть в Итоне, думал Хэл, это то, что к тебе никто не пристает. Можно проволынить целый день, делая только самый необходимый минимум работы, и никто тобой даже не поинтересуется. Существуют, конечно, бесчисленные правила и расписание - в такие-то часы ты должен находиться в определенном месте, но все-таки, несмотря на это, ты располагаешь свободой, и это приятно. Можно уйти гулять, и никто тебя не спросит, куда ты направляешься. И в комнате он живет один, это, пожалуй, самое приятное из всего. На стенах висят две-три картины, подписанные в уголке его инициалами: Х.Е.Л.Б. Один из его товарищей спросил, кто рисовал эти картины, и Хэл тут же соврал, сказав, что художник - его дядя, который уже умер. Ему казалось, что картины недостаточно хороши и поэтому ему не хотелось признавать их своими. Но когда по вечерам он оставался один у себя в комнате, то частенько брал свечу и рассматривал их с тайной гордостью. Эти картины - его произведение, нечто, созданное его собственными руками, и поэтому они ему нравились. Когда-нибудь он напишет такие картины, которые можно будет показывать всем, но пока это время не наступило, лучше пусть никто не знает, чем он занимается, а то еще станут смеяться и ничего не поймут. Вот мама никогда не смеялась. Она все понимала. А теперь, когда ее с ними нет, он хочет, чтобы ее место занял отец, чтобы все, чего ему, Хэлу, удастся добиться, было отцу подарком, предметом гордости и счастья. Если в него будет верить отец, у него появится уверенность в своих силах. Беда только в том, что он перед отцом робеет. Они могут часами сидеть вдвоем в гостиной лондонского дома - отец читает "Таймс", а Хэл просто сидит, уставившись на носки своих башмаков. Если же им случалось разговаривать, отец принимал какой-то шутливо-добродушный тон - так взрослые частенько разговаривают с детьми и собаками: потреплют по головке, скажут: "Хороший песик" и тут же забудут. Иногда отец спрашивал: "Ну как твои картины, Хэл?", стараясь казаться заинтересованным, но, поскольку интерес этот был явно притворен, и вообще ответить на такой вопрос было невозможно, Хэл говорил: "Ничего, спасибо", и снова замолкал, чувствуя себя полным дураком. Отец, бывало, помолчит минуту-другую, ожидая более вразумительного ответа, а потом снова возьмется за газету или станет говорить о другом. Весенние каникулы пришлись на начало марта, как раз когда отец обещал вернуться домой из Франции. Он отсутствовал почти два месяца. - Папа приезжает сегодня вечером, - сообщила Молли, которая встречала Хэла на вокзале вместе с Кити, мисс Фрост и маленькой Лизет, - и с ним приезжает кто-то еще, он не сказал, кто. Все очень таинственно. Даже мисс Фрост ничего не знает. Я думала, что это бабушка, но мисс Фрост говорит, что нет, ведь папа писал в последнем письме, что она больна. - Это, должно быть, очень важная персона, - заметила Кити, - ей или ему отвели большую комнату рядом с папиной. Как бы я хотела, чтобы это были дядя Том или тетя Хариет. Мы так ужасно давно их не видели. - Во всяком случае, я надеюсь, что она проживет у нас недолго, - сказала Молли. - Ведь нам придется вести себя за столом церемонно и говорить всякие любезности. Хэл, ты стал совсем большой, тебе надо будет сшить фрак. А какой худой, прямо ужас. - Это потому, что в Итоне нет Фрости, которая заставляет меня есть яблоки в тесте, - улыбнулся Хэл. - У нас там никто не обращает внимания на то, что мы едим. - Возможно, это и так, однако я надеюсь, что ты не прячешь еду за щекой, с тем чтобы выплюнуть ее, как только выйдешь за дверь. Дома ведь ты постоянно это делаешь, - сказала мисс Фрост. - В Итоне надо вести себя как следует. - Вот уж нет, - возразил Хэл. - Я делаю все, что хочу. Когда они приехали домой, Хэл по-королевски расплатился с кучером, хотя у мисс Фрост были приготовлены для этого деньги. - Глупости, Фрости, - сказал он, - я уже не ребенок. Он взвалил на плечи свой чемодан и понес его наверх к себе в комнату, испытывая такое ощущение, что семь недель, проведенные в Итоне, каким-то необъяснимым образом его изменили. Он чувствовал себя повзрослевшим, более ответственным, да и девочки смотрели на него по-новому, другими глазами, словно он сделался важной персоной. Когда он разбирал и раскладывал по местам свои вещи, они пришли к нему в комнату, приковыляла даже малышка Лизет, волоча ножку. Он нарисовал для нее кошечку, и она схватила рисунок с восторженным визгом, а для Молли у него были приготовлены два эскиза, на одном был изображен их дом, а на другом - речка. - А для папы ты что-нибудь нарисовал? - спросила Молли. После некоторого колебания Хэл достал из чемодана небольшой сверток. - Вы знаете фотографию с маминого портрета, которую я сделал еще у нас дома? - Девочки кивнули. - Так вот, я одолжил у одного мальчика увеличительное стекло и сделал миниатюру, - сказал он. - Это, конечно, не настоящая живопись, но все-таки лучше, чем ничего. Он снял бумагу и протянул сестрам маленькую круглую рамочку. - Рамку я нашел в одной лавочке в Итоне, - сказал он. - Она как раз подошла. На сестер с портрета смотрела их мать: темные волосы, собранные в узел на затылке; спокойные серьезные глаза. - Понимаете, - говорил Хэл, - я все думал, как это ужасно для папы, что портрет находится в Клонмиэре, и он никогда его не видит. Может быть, если он сможет смотреть на эту миниатюру, ему будет не так тяжело. Девочки молчали, обдумывая его слова. - Очень хороший рисунок, - сказала Молли. - Гораздо лучше, чем твоя фотография. - Ты правда так думаешь? - спросил Хэл. - Ему будет приятно? - Как бы я хотела иметь такой рисунок, - сказала Кити. - У меня только эта несчастная фотография, которая мне совсем не нравится. - Дайте мне посмотреть на маму, - попросила Лизет. Молли посадила девочку на колени и показала ей миниатюру. - Как это ужасно, что Лизет никогда не знала мамы, - сказала Кити. - Все равно, как если бы ей рассказывали про кого-то сказку. А ведь в сказках все неправда. Положи ее на место, Лизет, а то вдруг испачкаешь. Можно, мы покажем ее Фрости? - Нет, - вдруг сказал Хэл. - Нет, давайте снова ее завернем. Я даже не знаю, подарить ее папе или нет. Теперь, когда он снова смотрел на миниатюру, она превратилась для него во что-то очень интимное, лично ему принадлежащее, в некую драгоценность, которой не должны касаться чужие руки. Завтракали они все вместе наверху в классной комнате, а после этого отправились в галерею мадам Тюссо - на омнибусе до Мерилебоун-роуд - и вернулись домой как раз к чаю. - Чай будем пить в столовой, - сказала Молли, - чтобы была настоящая торжественная встреча. Очень досадно, конечно, что будут какие-то гости, но тут уж ничего не поделаешь. - Мне кажется, будет лучше, если я буду пить чай наверху вместе с Лизет и няней. Вашему отцу захочется поговорить с вами без помех. - Ах, Фрости, ты настоящая трусиха, - рассмеялся Хэл. - Тебе просто не хочется сидеть за столом с церемонным видом и демонстрировать свои хорошие манеры, как это полагается при гостях. Но ты не бойся, я не дам тебя в обиду. Однако мисс Фрост осталась тверда. И вот, в пять часов Молли, Хэл и Кити собрались в гостиной. Хэл не вынимал руку из кармана, перебирая пальцами заветный сверток. Он никак не мог решить, отдавать его отцу или нет. Страх боролся в нем с радостным волнением. Временами он жалел, что не может пойти наверх и пить чай вместе с мисс Фрост, Лизет и няней. Отец станет расспрашивать его об Итоне перед гостем, и он знал, что не сумеет ответить, как надо. - А вот и карета, - сказала Кити, которая смотрела из окна. - А за нею кэб с целой кучей чемоданов. Но ведь у папы, когда он поехал к бабушке, был всего один чемодан да еще портплед. - Они, наверное, принадлежат гостю, - сказала Молли, оглянувшись через плечо. - Куда, интересно, мы положим все эти вещи? Хэл, не смей убегать. И, пожалуйста, не молчи все время за столом, а то у тебя и сейчас такой вид, словно у тебя болят зубы... Папочка, дорогой! Она распахнула парадную дверь и сбежала по ступенькам вместе с Кити, чтобы поздороваться с отцом. Хэл шел за ними, засунув руки в карманы. Он гадал, поцелует его отец или нет - ведь теперь он большой, учится в Итоне. Из кареты вышла элегантно одетая дама и поздоровалась с сестами за руку. На ней была черная шляпа с крылышками. Дама совсем незнакомая, раньше они ее никогда не видели. А он-то надеялся, что это будет дядя Том из Дунхейвена... Хэл медленно двинулся вперед, улыбаясь отцу, и машинально потянулся к нему, ожидая поцелуя. - Как ты себя ведешь, где твои манеры? - остановил его Генри, хватая за плечи и поворачивая. - Разве ты не знаешь, что сначала нужно поздороваться с дамой? Это Хэл, Аделина. Тебе нужно бы постричься, старина. Ну-ка кто-нибудь, позовите слуг, чтобы занялись багажом. Мы хотим чаю. Они оба повернулись и стали подниматься по ступенькам. Гостья что-то быстро говорила отцу. Они, по-видимому, были хорошо знакомы друг с другом. Идя за ними следом, Хэл посмотрел на Кити и состроил гримасу. Он еще больше пожалел о том, что нельзя пить чай наверху в классной. Поднялась суета вокруг багажа, отдавались быстрые распоряжения. Гостья указывала на чемоданы, которые следовало отнести наверх. - Остальное можно сложить в кладовой, - говорила она. - Эти два больших сундука мне не понадобятся, там только летние вещи. Горничная, вся красная от обилия сыпавшихся на нее распоряжений, наклонилась над портпледом, в котором были зонтики и трости. - Я вам все покажу после чая, - сказал Генри, - и если вам что-нибудь не понравится, мы переделаем. Ну как, дети, вы будете пить чай наверху? - Нет, - быстро ответила Молли, - мы будем в столовой, вместе с вами. Из серебряного чайника. Генри засмеялся, обернувшись к гостье. - Торжественная встреча, все, как полагается. Ну, пойдемте, сядем за стол. Гостья окинула критическим взглядом картины на стенах. - Вы мне не говорили, что вам нравятся ранние итальянцы, - сказала она. - Все эти скучные мадонны. Я их не переношу. У них у всех такой вид, что невольно хочется их как следует накормить и заставить прогуляться, чтобы они немного оживились. Генри рассмеялся. Он, похоже, смеялся в ответ на все, что говорила гостья. И, к великому изумлению детей, она направилась к хозяйскому месту в торце стола, возле которого стоял серебряный чайник и которое прежде всегда занимала Молли. Молли залилась краской, а Хэл отвернулся, ему было невыносимо смотреть, как расстроилась сестра. Он знал, как она предвкушала этот момент - разливать чай в качестве хозяйки дома. Он сел на свое место и опустил глаза, уставившись в свою тарелку. Отец, по-видимому, ничего такого не заметил, а гостья начала спокойно разливать чай. - Ну-с, что вы тут без меня поделывали? - спросил Генри. - Французский, немецкий, музыка, танц-классы - все, как обычно? Вы не можете себе представить, Аделина, сколько денег я трачу на воспитание этих девиц. - Будем надеяться, что они извлекут из этого пользу, - отозвалась гостья и, обернувшись к Кити, задала ей какой-то вопрос по-французски. Теперь настала очередь Кити смущаться. Она бросила умоляющий взгляд в сторону Молли. - Простите, я не понимаю. Гостья рассмеялась. - Вы, кажется, говорили мне, что они свободно владеют языком, - обратилась она к Генри. - Боюсь, что вы просто хвастались. Не передашь ли ты мне булочку, Хэл, или, может быть, ты собираешься съесть их все сам? У нее были блестящие ярко-синие глаза, она улыбалась, показывая при этом очень белые зубы. Хэл пробормотал какие-то извинения и передал ей через стол тарелку. - Мечтает, как всегда, - заметил отец. - Я объясню вам, в чем дело. Мальчик изучает ваше лицо, с тем чтобы нарисовать потом ваш портрет. Я ведь вам говорил, что он наш семейный художник. Хэл чувствовал, как его лицо заливает краска. Вот оно, то, чего он боялся. Нужно разговаривать, отвечать на докучные вопросы. - У меня был брат, - сказала гостья, - который в детстве занимался рисованием, но как только попал в школу, все это было забыто. Ведь в Итоне у тебя, наверное, совсем не остается свободного времени, Хэл, верно? - Нет, остается, - сказала Кити. - Он нарисовал две очень красивые картинки для Молли и для меня, и еще одну, специально для папы. - Неужели? - удивился Генри. - Ну же, Хэл, что это за картина? - Да ничего особенного, - отвечал Хэл. - Она не слишком-то хороша, боюсь, что вам она не понравится. От волнения он толкнул свою чашку, и чай пролился на стол, растекаясь по белой скатерти. - Тарелку, Молли, и побыстрее, - сказала гостья, - а то испортится полировка. Позови горничную, пусть принесет тряпку. Фу, какая неприятность. Если ты собираешься стать художником, Хэл, у тебя должна быть более твердая и уверенная рука. - Хэл неловко встал со своего места, не зная, что делать, испытывая острую ненависть к ней и проклиная собственную неловкость. - Ну ладно, садись, - раздраженно велел ему отец. - Не стой тут, раскрыв рот, как баран в аптеке. Расскажи мне лучше о школе. С кем ты там дружишь? - У меня нет друзей, - в отчаянии отвечал Хэл. - Полно, что ты говоришь, - сказал Генри. - Есть же у вас мальчики, с которыми ты познакомился. В конце концов Хэл признался, что ему нравится один мальчик по фамилии Браун. - Браун? Какой это Браун? В мое время в Итоне не было никого с такой фамилией. Чем он занимается? В какой команде играет? - Я не знаю. По-моему, он вообще не занимается спортом. - Нечего сказать, интересный, должно быть, молодой человек, - заметил Генри. - Ну, расскажи что-нибудь еще. Гостья смеялась и подмигивала Генри со своего конца стола. Хэл сжал кулаки, вонзив ногти в ладони. Бесполезно. Он больше не будет отвечать ни на какие вопросы. - Боюсь, что мое семейство не может себя показать так, как я надеялся, - сказал Генри. - Молли дуется, Кити ни слова не смогла сказать по-французски, а сын и наследник залил скатерть чаем и ничего не может рассказать о своем первом семестре в Итоне, если не считать того, что он подружился с мальчиком по фамилии Браун, у которого нет никаких достоинств. Аделина, я сражен. Беру назад все, что рассказывал вам в Ницце. Дети сидели, опустив глаза в тарелки. Они испытывали неловкость от этой новой манеры отца постоянно шутить и насмехаться. Почему он так разговаривает с этой Аделиной, которая все время смотрит на них критическим взглядом и которой не нравятся итальянские картины, висящие у них в столовой? Через некоторое время дверь в столовую открылась, и вошла Лизет, на которую для этого случая надели белое платьице, а волосы повязали белыми бантами. Робкая девочка стеснялась. Она стояла у двери, засунув палец в рот. - Ну же, бэби, в чем дело? - обратилась к ней гостья. - Не бойся, я тебя не укушу. Лизет посмотрела на Кити. В доме никто не называл ее "бэби". - Во время нашего чая ей всегда дают кусочек сахара, - сказала Молли. - Подойди к Молли, моя радость, она даст тебе сахарку. Девочка, хромая, подошла к столу. Она видела, что гостья с любопытством разглядывает ее ногу в высоком башмачке. - Ей необходимо делать специальные упражнения, - сказала Аделина, обращаясь к Генри. - Я знала одну особу, она была хромая от рождения, так вот эти упражнения сотворили настоящее чудо. Но их надо делать регулярно, по часу в день, под наблюдением врача. Я выясню, куда надо обратиться. Лизет смотрела на незнакомку и ела свой сахар. Она понимала, что речь идет о ее ноге, и ей это было неприятно. - А скоро эта тетя уйдет? - спросила она у Молли. Все сделали вид, что не слышали. Молли наклонилась и прошептала что-то девочке на ушко. Хэл по-прежнему сидел, уставившись в свою тарелку и думая о том, что отец, наверное, смотрит сейчас на Лизет со странным выражением сожаления, смешанного со стыдом, которое он не раз замечал на его лице. Хэл теперь уже знал, что если бы не родилась Лизет, мама не умерла бы. Но он не любил об этом думать. То, что у людей рождаются дети, это деликатная тема, в особенности когда дело касается твоих собственных родителей... Гостья встала из-за стола, отодвинув свой стул. - Ну что же, может быть, теперь осмотрим дом? - быстро проговорила она. - Откуда вы хотите начать? - с улыбкой спросил Генри. - Самое важное место в доме - это кухня, - ответила она. Молли нерешительно взглянула на отца. - Мне кажется, они там еще не закончили пить чай, - сказала она. - В это время мы обычно не ходим вниз, чтобы не беспокоить прислугу. Боюсь, что миссис Лестер не понравится, если мы придем. - Миссис Лестер придется с этим примириться, - сказал Генри. - Пойдемте, Аделина. С этого момента берите бразды правления в свои руки. Я отстраняюсь и предоставляю все вам. - Он засмеялся, словно это была отличная шутка. - Пока вы будете осматривать кухню, я засвидетельствую свое почтение мисс Фрост и няне и сообщу им наши новости, - добавил он. Он побежал вверх по лестнице, насвистывая веселый мотив, а Молли вместе с гостьей пошли по коридору к двери, ведущей вниз на кухню и в гостиную для слуг. Хэл и Кити остались в столовой и сидели за столом, удивленно глядя друг на друга. - Что, интересно, он имеет в виду? - спросила Кити. - Что за новости он собирается сообщить Фрости и няне? - Не знаю, - отозвался Хэл. - Все это очень странно. - Может быть, мы все поедем домой к Клонмиэр, а эта особа арендует наш дом и будет жить здесь? Поэтому ей и нужно все осмотреть и побывать на кухне? О, Хэл, это было бы просто замечательно! Как ты думаешь, это возможно? - Может быть, - сказал Хэл. - Может быть. А что, если мы все поедем туда на Пасху, а Боулы откажутся от аренды, и дом снова будет наш? Безумная надежда вспыхнула в сердцах двух детей. Кити побежала наверх вслед за отцом. Хэл направился в гостиную. Он достал из кармана миниатюру и снова стал ее рассматривать. Если они поедут в Клонмиэр, он сможет сравнить ее с оригиналом, который по-прежнему висит в доме. Как было глупо с его стороны опрокинуть эту дурацкую чашку и рассказывать про Брауна, с которым он и говорил-то всего один раз, когда они вместе гуляли в воскресенье. Может быть, если он подарит отцу миниатюру, это как-то компенсирует сегодняшние неудачи. Отец увидит, на что он способен, и, кроме того, это покажет, что он понимает отца, чувствует, как ему одиноко и тяжело без мамы. Он решил сделать из этого секрет, положить миниатюру в такое место, где отец обнаружит ее случайно. Он подошел к письменному столу и написал на листке бумаги: "Папе от любящего сына. Хэл". Достав миниатюру из кармана, он завернул ее в этот листок и положил в ящик стола. Потом подошел к камину, сел в кресло и стал думать о том, как они поедут в Клонмиэр. Кити, наверное, права. Это объясняет всю ситуацию и то, что эта Аделина привезла с собой столько сундуков. Снова Клонмиэр, комната в башне, лошади, собаки, старый Тим, лес, залив, дядя Том и тетя Хариет. Все потечет по старому руслу, даже если мамы больше нет. У жизни опять появится смысл. Он будет кататься на лодке по заливу, охотиться на зайцев на острове Дун; будет рисовать Голодную Гору... В комнату вошла Кити с таинственным видом и широко раскрытыми глазами. - Фрости очень расстроена, - сообщила она. - Что папа мог ей сказать? А когда она пошла в комнату для гостей разговаривать с этой женщиной, губы у нее были поджаты - знаешь, как она их поджимает, когда волнуется или чем-то расстроена? Но ведь ей наверняка тоже захочется вернуться домой. Она умолкла, так как в этот момент в комнату вошел Генри, а вместе с ним - Молли, бледная, натянутая, как струна. Генри закрыл дверь, подошел к камину и встал спиной к огню. Вид у него был взволнованный и даже несколько растерянный, словно он не мог понять, что происходит с Молли. - Нужно быть разумной, дитя мое, - сказал он. - Ты ведь понимаешь, что я сделал это скорее ради вас, чем для своего удовольствия. Как ты думаешь, разве мне легко было все эти годы? - Нам было так хорошо, мы были счастливы, - сказала Молли. - Нам больше никто не нужен. Она начала плакать, как маленький ребенок, совсем не так, как плачут пятнадцатилетние девушки. Кити подбежала к ней и встала рядом. Хэл ничего не говорил. Он неотрывно смотрел на отца. - Она удивительная женщина, - говорил Генри. - Такая умная, деятельная. Все на свете умеет. Я слишком долго не занимался делами, и у нас все запущено: прислуга, мисс Фрост да и вы тоже. А теперь ваша мачеха возьмет дела в свои руки и наведет порядок. Если вы хоть немного меня любите, то должны радоваться случившемуся. Вы ее скоро оцените, я это знаю. Вы не можете себе представить, как много она уже для меня сделала. Мачеха... Хэл продолжал смотреть на отца. - Вас с Кити не было в комнате, когда я объявил Молли, - продолжал Генри, чувствуя на себе взгляд сына. - Я женился на мисс Прайс, это было две недели тому назад, в Ницце. Она была для меня таким прекрасным другом. Когда-нибудь, когда вы будете постарше, я расскажу вам об этом. А теперь я вас прошу оказать ей радушный прием в знак признательности за все то, что она для меня сделала. Молли, судя по всему, не слишком довольна тем, что произошло, и я никак не могу понять, почему. Ведь это совсем не значит, что я буду любить ее меньше, чем раньше. Молли продолжала плакать, теребя в руке носовой платок. Глаза у нее покраснели и распухли. - Пойди наверх, - велел ей Генри в полной растерянности. - Если Аделина увидит тебя в таком виде, ей покажется странным, что у тебя заплаканные глаза. Боже мой, хорошенькую встречу вы мне устроили. Как я жалею, что не остался в Ницце. Он стал шагать взад-вперед по комнате. - Значит, она всегда будет здесь жить? - спросила Кити. - Потому и привезла так много сундуков? - Разумеется, она будет жить вместе с нами, - раздраженно сказал Генри. - Она теперь миссис Бродрик. А вы можете называть ее Аделиной. Молли выбежала из комнаты. Хэл слышал, как она бегом поднялась по лестнице, а потом захлопнула дверь своей комнаты. Кити вышла следом за ней. Хэл чувствовал себя ужасно. Они с отцом остались в комнате одни. Наверху было слышно, как волочат по полу сундуки, как переговариваются между собой слуги. Маленькие золотые часы на каминной полке быстро и четко отсчитывали секунды. - И все это ради вас, для вашей пользы, - повторил Генри. - Вы должны попытаться это понять. Девочкам необходимо общество образованной и хорошо воспитанной женщины. От мисс Фрост в этом отношении нет никакого толка. С тобой, конечно, все иначе, ты в основном будешь в Итоне, но ведь существуют и каникулы. Помимо всего прочего, человеку плохо жить в одиночестве. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне... Он не договорил. Конец предложения повис в воздухе. Что он делает? Взывает к четырнадцатилетнему подростку в поисках сочувствия и понимания, к мальчику, который просто не в состоянии представить себе, что он пережил за эти годы. Бесплодные дни, бессонные ночи, которые нельзя забыть, невозможно вычеркнуть из памяти. - Очень плохо, когда один из родителей уходит, и на другого ложится вся ответственность за детей. Так случилось с моей матерью. Теперь я понимаю, каким это было для нее тяжелым беременем. Мы с братьями - твоими дядьями - этого, конечно, не понимали, но я не сомневаюсь, что ей приходилось очень нелегко. Хэл по-прежнему ничего не говорил. Он продолжал смотреть на отца ничего не выражающим взглядом. Генри подошел к своему столу, открыл ящик и стал просматривать письма, скопившиеся за время его отсутствия. Он разрывал конверты один за другим, почти не читая того, что в них заключалось. Наверху слышались твердые быстрые шаги Аделины - она доставала вещи и раскладывала их по местам. По лестнице взад-вперед ходили слуги, перенося наверх остальные сундуки и чемоданы. Внезапно Генри увидел в ящике небольшой сверток. "Папе от любящего сына. Хэл". Он взял его в руки и посмотрел на мальчика. - Это и есть твой подарок? - спросил он, заставив себя улыбнуться. - Спасибо тебе, мой мальчик. Он стал разворачивать бумагу. Хэл не двинулся с места. Он не сделал попытки остановить отца. Ему казалось, что он не может пошевелиться, не может вымолвить ни слова. Он стоял посреди комнаты, словно пришибленный, не в силах помешать отцу, сердце его наполняла невыносимая боль, причину которой он едва сознавал, а черный бесенок в глубине его души насмешливо шептал: "Ну давай, разворачивай, черт тебя побери, посмотри, что там такое". Генри держал миниатюру в руках. Бумага, в которую она была завернута, упала на пол. Хэл наблюдал за его лицом, однако в нем ничего не изменилось, разве что сжались губы, отчего в уголках рта залегли две жесткие морщины. Хэлу казалось, что отец смотрит на рисунок целую вечность. По-прежнему тикали часы. По улице проехал кэб. Из камина выпал уголек и продолжал тлеть на прикаминном коврике. Наконец отец заговорил, голос его, казалось, звучал издалека... - Прекрасная миниатюра, - сказал он. - Отлично выполненная. Благодарю тебя. - Он открыл маленький выдвижной ящичек, который был в его столе, и спрятал туда миниатюру. Затем выбрал из связки ключ и запер ящичек. - Пойди сейчас к Молли и скажи ей, чтобы она привела в порядок лицо перед обедом. Да, вот еще, Аделина любит, чтобы обед подавался точно в половине восьмого, так что вы должны переодеться и быть готовыми за пять минут до этого времени. - Хорошо, папа, - сказал Хэл. Он обождал с минуту, однако Генри так и не обернулся. Он стоял, отвернувшись к камину и глядя в огонь. Хэл вышел из гостиной и поднялся по лестнице на второй этаж. Дверь комнаты для гостей была открыта. На кресле валялась оберточная бумага, а на туалетном столике были разложены серебряные щетки. В ванной комнате отца лилась вода, и там кто-то плескался. Хэл начал медленно подниматься по лестнице на третий этаж. 2 Девочкам, конечно, хуже. Им приходилось терпеть и страдать, видя, как все в доме меняется, тогда как он находился в Итоне. Им пришлось примириться с тем, что бедняжка Фрости была изгнана, а ее место заняла противная девица, выписанная из Швейцарии. У Лизет за девять месяцев переменилось пять нянек, потому что ни одна не умела правильно делать упражнения для больной ноги. Одно за другим приходили письма от Молли, то исполненные ярости, то грустные и печальные. "Мы никогда не видим папу одного, - писала Хэлу сестра. - Она ходит за ним, как пришитая. Если он выходит из комнаты, она идет следом. А за столом непрерывно с ним разговаривает, не обращая на нас никакого внимания, а если Кити или я пытаемся вставить слово, она злится и смотрит на нас так, словно хочет растерзать. В гостиной переставила всю мебель и сменила обивку. Мы находим эту новую обстановку отвратительной, и папа тоже, однако он не сказал ни слова. Наверное, не смеет ей противоречить". Отец, который всегда казался таким прекрасным и недоступным, но в то же время сильным и надежным, теперь превратился в ничто. С ним совсем не считались. Бог был низвергнут со своего пьедестала. У него не было воли, не было собственного мнения. Что бы ни сказала Аделина, как всегда кратко и решительно, он тут же поддакивал, и не потому