дцы из южных стран. Все они прогуливались лениво, вяло, с улыбкой на губах, у всех были блестящие от пота лица, влажная одежда прилипала к телу, а волны знойного воздуха, разлитого над бульваром, ударяли в лицо. Небо подернулось желтоватой дымкой, и вскоре янтарное зарево, идущее с запада, заполыхало над городом, играя на крышах домов, мостах и шпилях. Внезапно везде зажглись огни, и небо из янтарного превратилось в багряное; но зной не спадал. Через мосты с шумом проносились такси, переполненные разгоряченными, вспотевшими взрослыми и усталыми после дневной прогулки бледными детьми. Такси гудели, визжали тормозами, резко сворачивали; регулировщик яростно свистел и размахивал жезлом. Совсем как Салливан в те далекие годы, когда он стоял перед оркестром с дирижерской палочкой в руке. Вот-вот зажгутся огни. Огни театральной рампы. Занавес поднимется, и Мама в медленном танце поплывет по сцене. - Дальше я идти не могу, лапочка, - сказала Фрида. - У меня болят ноги. На ее утомленном лице появились морщинки усталости, и она тяжело опиралась на руку Найэла. - Пожалуйста, - взмолился Найэл, - еще совсем немного. Вечер принес с собой новые звуки, а огни превратили их в мелодию. Послушай, Фрида, послушай. Они стояли около моста; огни сверкающими золотыми кольцами отражались в Сене, вдали нескончаемая золотая река поднималась к Елисейским Полям и к Площади Звезды. Мимо них направо, налево, прямо тек все увеличивающийся поток машин, посылавших в лица людей волны теплого воздуха, нежные, как взмахи веера. Найэл явственно слышал звуки, звуки, похожие на биение пульса; они рождались из визга машин, из манящих огней, раскаленных тротуаров, темнеющего неба. - Я хочу еще погулять, - сказал он. - Я мог бы гулять до бесконечности. - Ты молодой. Можешь гулять и один. Но тщетно, очарование не здесь, не рядом. Оно там, за Елисейскими Полями, но если подняться на вершину холма, к Площади Звезды, оно снова исчезнет, улетит к могучим благоухающим деревьям в самом сердце Булонского леса, затаится в густых ветвях, в мягкой траве. Его нельзя коснуться руками. Оно вечно ускользает от вас. - Хорошо, - сказал Найэл. - Я возьму такси. Теперь они вновь ничем не отличались от прочих людей, снующих по тротуару. Над улицами - гудки машин, крики прохожих, свистки регулировщика. Они сами нарушили очарование. Сами позволили очарованию исчезнуть. - О чем ты думаешь? - спросила Фрида. - Ни о чем, - ответил Найэл. Он уселся рядом с шофером и высунул голову в окно; ветер дул ему в лицо - теплый, возбуждающий чувства ветер, а перед глазами подобно развевающейся ленте то исчезала, то вновь появлялась длинная вереница огней. Фрида откинулась на спинку заднего сиденья, скинула туфли и зевнула. - Единственное, чего я хочу, - сказала она, - так это опустить ноги в прохладную ванну. Найэл не ответил. Он грыз ногти и, наблюдая за тем, как мерцающие парижские огни подмигивают ему и склоняются перед ним в реверансе, не без легкой грусти размышлял, не является ли заявление Фриды деликатным намеком на то, что ночь ему предстоит провести на проклятом Санче Пансе. Для Селии было все едино: лето так лето, весна так весна. Независимо от времени года устоявшийся уклад жизни не менялся. Рано поутру, в половине девятого чай. Она не хотела беспокоить прислугу и сама заваривала его на спиртовой плитке. Каждое утро ее будил резкий, безликий звонок будильника, она протягивала руку и прятала его под пуховое одеяло. Затем позволяла себе еще минут пять понежиться в постели. Пять минут, не больше. И подъем - приготовить чай, принять ванну, отнести Папе утренние газеты, узнать, в каком он настроении и каковы его желания на день. Ставший ритуальным вопрос: - Хорошо спалось, Папа? - Прекрасно, моя дорогая, прекрасно. - По его тону она безошибочно определяла, что сулит ей череда выстроившихся впереди часов - покой или обреченность. - Снова вернулась старая боль под сердцем. Пожалуй, надо вызвать Плейдона. Селия поняла, на каком она свете. Поняла, что Папа проведет день дома, скорее всего в постели, и едва ли у нее остается надежда посетить Художественную школу. - Неужели тебе было так плохо? - Так плохо, что в три часа ночи мне показалось, что я умираю. Вот как мне было плохо, дорогая. Селия тут же позвонила Плейдону. Да, заверили ее, Плейдон зайдет при первой возможности. У него срочный вызов, потом, в половине одиннадцатого, он непременно будет у мистера Делейни. - Все в порядке, Папа. Он придет. А теперь, что я могу для тебя сделать? - Письмо, дорогая. Надо ответить на него. От старого бедняги Маркуса Геста, который живет на Майорке. Целую вечность ничего от него не получал. - Папа потянулся за своими очками. - Прочти, что он пишет, дорогая, прочти, что он пишет. Селия взяла письмо - шесть страниц, исписанных мелким, неразборчивым почерком. Она почти ни слова не поняла в бесконечных упоминаниях о людях и местах, которых она никогда не слышала. Но Папа был в восторге. - Старый бедолага Маркус Гест, - без конца повторял он, - кто бы мог подумать, что он до сих пор жив? И на Майорке. Говорят, на Майорке очень недурно. Нам надо проверить, надо проверить. Возможно, она будет полезна для моего голоса. Разузнай проМайорку, дорогая. Позвони кому-нибудь, кто может рассказать нам о Майорке. Время до прихода врача они провели в обсуждении планов путешествия. Да, наверняка, есть поезда, которые следуют через Францию. По пути они могли бы остановиться в Париже. Повидаться с Найэлом. Посмотреть, как у него дела. Возможно, уговорить Найэла поехать вместе с ними. А еще лучше не поездом. Пароходом. Есть множество судоходных линий и все они проходят через Средиземное море. Разумеется, лучше всего отправиться пароходом. Ах, вот и Плейдон. - Плейдон, мы отправляемся на Майорку. - Превосходно, - сказал доктор Плейдон. - Путешествие пойдет вам на пользу. Ну а теперь послушаем вашу грудь. Появляется стетоскоп, расстегивается пижама, вдохи, выдохи, стетоскоп убирается. - Да, - сказал доктор Плейдон. - Возможно, есть слабые шумы. Не более того. Не о чем беспокоиться. Но сегодня вам нужен покой. Много читаете? Прощай Художественная школа. Сегодня занятия на пленере. Но ничего. Неважно. Селия проводила врача до дверей и на минуту задержалась с ним в коридоре. - Похоже, небольшое скопление газов, - сказал доктор Плейден. - Легкие шумы в области сердца. Но он крупный мужчина, и это причиняет ему неудобства. Ему нужен покой и диета. Вниз - на кухню. Новая кухарка, которая служит у них всего шесть недель и не слишком ладит с Трудой. - Раз мистеру Делейни нездоровится, то по-моему, лучше всего будет что-нибудь рыбное, - сказала кухарка. - Паровая рыба с отварным картофелем. Через кухню с простынями в руках прошла Труда. - Мистер Делейни не очень-то жалует рыбу, - отрезала она. Кухарка поджала губы. Она не ответила. Дождалась, когда Труда вышла из кухни и заговорила. - Извините, мисс Селия, - сказала она, - но я, действительно, делаю все, что могу. Знаю, я у вас не так давно, но стоит мне только рот раскрыть, как Труда готова укусить меня. Я не привыкла, чтобы со мной обращались подобным образом. - Я знаю, - мягко ответила Селия, - но видите ли, она уже не так молода и очень давно живет с нами. Она так вольно разговаривает только потому, что очень к нам привязана. Она знает все наши привычки. - Странный у вас дом, - сказала кухарка. - Мне никогда не приходилось служить там, где обед подавали бы в четверть седьмого. Совершенно необычно. - Я понимаю, что для вас это, должно быть, обременительно. Но, видите ли, моя сестра работает в театре... - Я думаю, мисс Селия, что вам, и в самом деле, лучше подыскать кого-нибудь другого. Того, кто больше соответствовал бы вашим привычкам. - О, пожалуйста, не говорите так... - И так далее, и так далее, пытаясь умилостивить кухарку и краешком глаза посматривая на дверь в буфетную, где от слова до слова их разговор слышит Андре, который не упустит удовольствия передать его Труде. Раз, другой звучит настойчивый звонок Папы. Селия бросается наверх. - Дорогая, ты знаешь альбомы с фотографиями, сложенные в малой гостиной? - Да, Папа. - Я хочу снова пересмотреть их. И вложить уйму забавных моментальных снимков, которые мы сделали в Южной Африке и перепутали с теми, что были сняты в Австралии. Ты мне поможешь, дорогая? - Конечно, помогу. - У тебя нет каких-нибудь других дел? - Нет... о нет... Вниз, в малую гостиную, наверх с тяжелыми альбомами и снова вниз поискать забытые снимки. Они лежали под грудой книг в глубине шкафа. Разобрав их до половины, она вспомнила, что не дала окончательных распоряжений относительно ленча. Назад в кухню, но на сей раз проявить твердость и распорядиться приготовить цыпленка. - Мисс Селия, на цыпленка уже нет времени. - У нас есть что-нибудь еще? - Кусок говядины, которую подавали на ленч вчера. - Нарежьте его, а сверху положите яйцо-пашот. Селия снова поднялась к Папе. Он уже встал и, облачившись в халат, расхаживал по комнате. - Ты не приготовишь мне чаю, дорогая? - попросил он. - Его заваривают внизу. Но они не умеют делать это так, как ты. Вдоль по коридору - в спальню, чтобы приготовить чай, и когда Селия опустившись на колени склонилась над чайником, вошла Труда. У нее были покрасневшие глаза. Она плакала. - Легко заметить, когда становишься ненужной, - сказала она. Селия вскочила на ноги и обняла Труду. - Что ты имеешь в виду? Не говори так. - Уйти от вас все равно что разбить себе сердце, - сказала Труда. - Но видно придется уйти, если будет продолжаться, как сейчас. Что бы я ни сделала, теперь все не так. С тех пор как я вернулась из больницы, во всех вас чувствуется холодок, а теперь, когда здесь нет моего мальчика... - По ее щекам текли слезы. - Труда, ты не должна так говорить, я не разрешаю тебе, - сказала Селия. И так далее, и так далее до тех пор, пока старуха не смягчилась и не пошла пришивать ленты к новому пеньюару Марии. Мария? Где Мария? Несколько брошенных на ходу слов, взмах руки, стук входной двери; Мария ушла... - Ты составишь мне компанию за ленчем, дорогая? - Да, Папа, если хочешь. - Ты ведь не бросишь меня здесь в полном одиночестве. Подносы. Несколько подносов. Как странно: когда ты садишься за стол наверху, требуется столько подносов... Андре терпеть не мог носить столик с подносами. Повторялась старая история. Он камердинер мистера Делейни. Костюмер мистера Делейни. Но носильщиком подносов он никогда не был. - Ешь фарш, Папа. - Он холодный, холодный, как лед. - Это потому, что из кухни досюда довольно большое расстояние. Я пошлю фарш вниз, подогреть. - Нет, дорогая, не утруждай себя. Я не голоден. Он отодвинул от себя поднос. Пошевелил ногами под одеялом. Вокруг так много всего разбросано. Эти тяжелые альбомы. - Убери их, дорогая, убери их. Сложить альбомы стопкой на пол. Поправить постель. - В комнате не слишком жарко? По-моему, очень жарко. - Нет, не думаю. Это оттого, что ты лежишь в кровати. - Открой окно. У меня удушье. Я вот-вот задохнусь. Селия распахнула окно, и в комнату ворвалась струя холодного воздуха. Селия вздрогнула и подошла к камину. - Да, так лучше. Пожалуй, я немного подремлю. Минут пять. Просто немного подремлю. Ты не уйдешь? - Нет, Папа. - Потом, дорогая, мы сыграем в bezique*. А позже тебе надо будет заняться ответом на письмо старого бедняги Магнуса Геста. * Безик (карточная игра) (фр.). Тихая, холодная комната. Ровное, тяжелое дыхание. Стопка альбомов на полу, из под нее выглядывает чистый лист бумаги. Ни с того, ни с сего чистый лист бумаги. Селия вытащила его и положила на один из альбомов. Нащупала в кармане карандаш. На сегодня в Художественной школе нечего и думать, на завтра, видимо, тоже, но если есть бумага и карандаш, не все потеряно - вы не совсем одиноки. Через открытое окно, с игровой площадки муниципальной школы до нее долетали детские голоса. В это время дети всегда высыпали из школы; они кричали, звали друг друга, скакали на одной ноге, бегали наперегонки. Селия надеялась, что они не разбудят Папу. Он все еще спал. Очки сползли на кончик носа. Школьники продолжали шуметь, громко звать товарищей, и голоса их походили на звуки, летящие из иного, нездешнего мира. Но лица, которые карандаш Селии набрасывал на бумаге, были лицами земных детей. И она была счастлива. Ей было хорошо. Глава 14 Найэл ждал Марию в конце платформы на garden Nord*. Он стоял за барьером. Поезд остановился, но он не сдвинулся с места. Началась толкотня, встречающие и носильщики теснили друг друга, воздух гудел от приветствий и разговоров. Мимо Найэла за барьер устремился поток чужих, незнакомых людей. Тараторящие французы со своими говорливыми женами, английские туристы и все те худосочные личности с сигарами во рту, которые не принадлежат ни к одной национальности и вечно путешествуют в поездах, из конца в конец пересекающих континент. * Северный вокзал (фр.). Найэла охватило невыносимое волнение, сердце было готово вырваться у него из груди. А если Мария не приедет, если ему придется возвращаться одному... Но, нет, она здесь. На ней свободного покроя пальто, и в руках она держит шляпу. На расстоянии ярдов двадцати он мог видеть ее улыбающиеся глаза. И хотя у нее было только два чемодана, шла она в сопровождении троих носильщиков. И вот она рядом с ним. Она подставляет лицо для поцелуя. - Ты опять вырос, - сказала Мария. - Так нечестно. Вместо того, чтобы выглядеть моложе меня, ты выглядишь старше. Она вынула платок и стерла со щеки Найэла следы губной помады. - У меня только сорокофранковая бумажка, - сказала она. - Придется тебе расплатиться с носильщиками. Он был готов к такому обороту. Знал, что так и будет. Когда они проходили барьер, люди оборачивались, чтобы взглянуть на Марию, и она улыбалась им. Она помахала рукой тучному, засаленному машинисту, который улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой. - Он мне нравится, - сказала Мария. - Я всех их люблю. - Да, но не здесь, - сказал Найэл. - Не на платформе. Его волнение прошло, но сердце продолжало усиленно биться... полное восторга и радости, готовое выскочить из груди. Он рассчитался с носильщиками, щедро дав им на чай из денег Фриды, подозвал такси и отпустил их. Шофер многозначительно взглянул на Марию и уголком рта что-то сказал Найэлу. - Я совсем забыла французский. Что он сказал? - спросила Мария. - Если бы ты и помнила французский, - ответил Найэл, - то все равно ничего бы не поняла. - Он сказал грубость? - Нет, комплимент. - Тебе или мне? - Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности. Такси отъехало от вокзала и, свернув за угол, резко бросило Марию на руки Найэлу. Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы. - Ты всегда пахнешь одинаково, - сказал он. - Горчицей. - Почему горчицей? - Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа. Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей. - Она тоже выросла. Стала чище. И ты перестал грызть ногти. Фрида отучила? - Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть. - Значит, ты счастлив. Люди грызут ногти только если они несчастны. Ты счастлив? - Сейчас счастлив. - И Найэл вместо своих ногтей прикусил кончики пальцев Марии. Мария молчала в его объятиях и смеялась. - Кто твои друзья? - спросил Найэл. - У меня их много. По именам не помню. - А кто в данный момент номер один? - Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже. - Я так и думал, - сказал Найэл. - Знаешь, что я собираюсь сделать? - Ты мне писала. - Я хочу сыграть во всех пьесах Барри*. Он мне очень удается. - Кто это говорит? - Барри. Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени. - Дело в том, - сказала она, - что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему. - Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас, - предположил Найэл. - Еще как случалось, - возразила Мария, - время от времени. - Беда в том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает. - Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают? - Делают. Что они говорят я никогда не слушаю. Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе. - Это как музыка, - сказал он. - В конце концов, в октаве всего восемь нот. - Вспомни Элгара*, - сказала Мария. - Его "Вариации "Загадка". А Рахманинов, что он вытворяет с Паганини. - Ты слишком высоко берешь, - сказал Найэл. - Должно быть, твои приятели чувствуют себя приниженными. - Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб, - сказала Мария. - А куда мы едем? - В твою гостиницу. - Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой. - Невозможно. У нас только две спальни. - Понятно, - сказала Мария. - Какое убожество. Она оттолкнула его и стала пудрить нос. - Почему ты не поехала в турне? - спросил Найэл. - Жена, - ответила Мария. - Что за радость. К тому же его зубы. - А что с его зубами? - В конце концов, они его подвели. Ему пришлось вставить протез, и прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий. - Почему не венок? - Я подумывала о венке. - Значит finito1? - Finito*. * Кончено (итал.). Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом. - Ну, ты всегда такова, - сказал Найэл. - И нет здесь ничего бесплотного. Он подарил их в знак прощания? - Нет, - ответила Мария. - Он подарил их как "Вариации "Загадка". Когда такси свернуло на Елисейские поля, Мария быстро выпрямилась, подалась вперед и посмотрела в окно. - Ах, Найэл, это мы - это ты и я. Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку, волосы разметались у нее по лицу. - Ты и я, - повторила Мария. - Мы убежали от Труды. И как я не понимала этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом. - Потому я и приехал в Париж, - сказал Найэл. Мария отвернулась от окна и взглянула на него. Ее глаза были темны и лишены выражения, как глаза слепого. - Да, - сказала она. - Но ты приехал не с тем, с кем надо. Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей Марии. В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее... - Но шел дождь, Фрида, шел дождь, - сказал Папа. С набухшего от влаги неба лились слезы всего мира. - Чем же вы занимались? - спросила Фрида. - Играли в bezique, - ответил Папа. Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и халат Найэла висит на двери... Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. "Должно быть это предрассудки, - говорила она себе, - если я не возражаю против того, что позволяет себе Мария; то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?" Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами листы бумаги, открытые книги, в углах - наспех снятая обувь. Возможно, все дело в обуви... Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы. - Займись им, - сказал он, помахивая рукой, - покажи ему мир. Пусть повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него и закончит Америкой. Я даю свое разрешение. Селия смотрела, как Фрида роняет на пол пепел. На столе стояла пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок аспарагуса с обкусанными кончиками. - Найэл не хочет путешествовать, - сказала Фрида. - У него нет честолюбия. - Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит? - Он любит поесть. Селия подумала, что ответ Фриды объясняет и кончики аспарагуса, и коробки из под шоколада. Когда вернемся домой, надо не забыть рассказать Труде. - А чем он любит заниматься? - спросил Папа, проявляя явное любопытство. Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету. - Он читает, - сказала она, - и спит. Он спит часами. - Но весь этот успех? этот eclat*? - сказал Папа, - он не вскружил ему голову, не избаловал? - Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, - ответила Фрида. - Совсем как его мать, - сказал Папа. - Ей было все равно. - Но она не щадила себя, - возразила Фрида. - Она работала. Одному Богу известно, как она работала. У нее были упорство и тяга к работе. У Найэла нет ни того, ни другого. Ему просто все равно. Папа покачал головой и свистнул. - Это плохо, - сказал он. - Все дело в его французской крови. Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала французская она или нет. Затем посмотрела на свои собственные руки, широкие и квадратные, как у Папы. Вены на них видны не были. - Мария труженица, - сказал Папа. - Но Мария девушка. И ни капли лени. На следующей неделе у нее снова начинаются репетиции. Вся в отца. Слава Богу, в Марии нет ничего французского. Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского. Она владеет двумя языками, а живет во Франции. Иногда Папа бывает таким бестактным. - Интересно, приехала она или нет, - сказала Селия, желая сменить тему разговора. - Поезд должен был прибыть час назад. - Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, - заметила Фрида. - Я предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или нет. Найэл может приехать с минуты на минуту, чтобы переодеться. Все же очень похоже на Труду, решила Селия. Фрида знает, когда Найэл приедет переодеться. Интересно, она ему стирает, считает его рубашки? Вот-вот она назовет его "мой мальчик". В гостиницу Папа и Селия отправились на такси. - Интересно, как у них идут дела, - в голосе Папы звучало любопытство. - Я имею в виду этот странный союз... Найэл и забавная старушка Фрида. Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить. - Ах, Папа, не надо! - ужаснулась Селия. - А почему бы и нет, дорогая? - Подумай, в какое неловкое положение ты поставишь Найэла, - ответила Селия. - Не вижу ничего неловкого, - сказал Папа. - Такие вещи очень важны с медицинской точки зрения. Я смотрю на Фриду как смотрел бы на преподавателя Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга*. Она знает свое дело. И он принялся вспоминать годы знакомства с Фридой, дойдя до тысяча девятьсот двенадцатого, тысяча девятьсот девятого. Когда они прибыли в гостиницу, портье сообщил им, что мисс Делейни приехала, распаковала вещи и ушла, не сказав куда. Ушла полчаса назад. Джентльмен тоже ушел. Наверху в номере-люкс - Папа путешествовал лишь в тех случаях, когда ему удавалось снять номер-люкс - они обнаружили полнейший беспорядок. Все кровати измяты и на них - вещи Марии. Полотенца раскиданы, тальк просыпан. - Отвратительно, - сказал Папа. - Совсем как австрийская горничная. Селия стала лихорадочно приводить комнату в порядок. Мария уже не была вся в отца. - Они, к тому же, и пили, - сказал Папа, обследуя стакан для полосканья рта. - Судя по запаху, коньяк. Никогда не подозревал, что моя дочь пьет. - Она не пьет, - возразила Селия, поправляя Папину постель. - Только оранжад. Иногда после премьеры выпьет шампанского. - Тогда это, должно быть, Найэл, - сказал Папа. - Некто (и кто, как не Найэл) наливал коньяк в мой стакан для полосканья. Я покажу Фриде. Фрида несет ответственность. И он до краев налил себе коньяка в свой стакан для полосканья. - Выйди пока я переоденусь, дорогая, - сказал Папа. - Если Мария намерена превратить наш номер в публичный дом, то она ответит за это, когда вернется. Я положу конец ее выступлениям в роли Мари Роз. Впрочем, я пошлю Барри телеграмму. Он стал искать в шкафу свой вечерний костюм, швыряя на пол все, что попадалось под руку. Селия пошла к себе переодеться. К подушке была приколота записка "Увидимся в кабаре. Мы обедаем в городе". Ящик туалетного столика Селии был выдвинут, из него исчезла ее вечерняя сумочка. Наверное, Мария забыла привезти свою и поэтому взяла сумочку Селии. Заодно она взяла и серьги. Новые, те, что Папа купил Селии в Милане. Селия начала переодеваться с тяжелым сердцем. Она чувствовала, что вечер не сулит ничего хорошего... Найэл и Мария сидели бок о бок на речном трамвайчике, который плыл к Сен Клу. Париж, прекрасная призрачная дымка, остался позади. Они сидели на верхней палубе и ели вишни, бросая косточки на головы пассажиров. Поверх вечернего платья Мария накинула пиджак Найэла из верблюжей шерсти. Платье было зеленого цвета и яшмовые серьги Селии безупречно подходили к нему. - Дело в том, - сказала Мария, - что мы должны никогда не расставаться. - Мы никогда и не расставались, - сказал Найэл. - А сейчас? - спросила Мария. - Ты в Париже, я в Лондоне. Это ужасно. Для меня это невыносимо. Именно поэтому я так несчастна. - Разве ты несчастна? - Очень. Она выплюнула вишневую косточку на лысину пожилого француза. Тот посмотрел наверх, готовый разразиться проклятиями, но, увидев Марию, улыбнулся и поклонился ей. Затем он огляделся в поисках лестницы на верхнюю палубу. - Я так одинока, - сказала Мария. - Меня никто не смешит. - Через несколько недель тебе будет не до смеха, - заметил Найэл. - У тебя начнутся репетиции. Пароходик, пыхтя, плыл по извилистой реке, обрамленной погруженными в тень деревьями. На набережные опустились сумерки. В воздухе витали шумы и запахи Парижа. - Давай уедем, - сказал Найэл. - Вот так, все бросим и уедем. - И куда же мы могли бы уехать? - Мы могли бы уехать в Мексику. Они держали друг друга за руки и смотрели поверх реки на деревья. - Шляпы с остроконечными тульями... - сказала Мария, - не думаю, что мне нравятся мексиканские шляпы. - Тебе и не нужна шляпа. Только туфли из особой кожи с запахом. - Ни ты, ни я не умеем ездить верхом, - сказала Мария. - А в Мексике обязательно надо уметь ездить верхом. Мулы. И все вокруг стреляют. Она смяла бумажный пакетик из под вишни и бросила его в реку. - Дело в том, - сказала она, - что я вовсе не уверена, хочу я уехать или нет. - Дело в том, - сказал Найэл, - что я предпочел бы жить на маяке. - Почему на маяке? - Ну, на мельнице. В хмелесущилке. Или на барже. Мария вздохнула и прислонилась к плечу Найэла. - Надо смотреть фактам в лицо: мы никогда не будем вместе, - сказал Найэл. - Мы могли бы быть вместе... иногда, - сказала Мария, - время от времени. До Сен Клу еще далеко? - Не знаю. Почему ты об этом спрашиваешь? - Так, любопытно. Мы должны успеть... кабаре, Фрида, твои песни. Найэл рассмеялся и обнял Марию. - Видишь ли, - сказал он, - для тебя побег - своего рода игра, представление. А Сен-Клу - все равно, что Мексика, только ближе. - Мы могли бы сделать из этого символ... - сказала Мария. - Нечто такое, к чему мы всегда стремимся и чего никогда не обретаем. Нечто такое, что всегда остается вне пределов досягаемости. Кажется есть одно стихотворение, которое начинается словами: "О Господи - Монреаль!"* Мы можем сказать: "О Господи - Сен Клу!" Повеяло холодом. Мария застегнула пиджак на все пуговицы. - Вот что мы можем сделать, - сказала она. - Мы можем получить лучшее от обоих миров, вернувшись в Париж через Булонский лес на такси. Такси может ехать медленно... специально. Скорее всего шофер проявит тактичность. - Во Франции шоферы никогда не оглядываются на заднее сиденье. Они слишком хорошо обучены... - ...как бы то ни было, - словно продолжая прерванную фразу, проговорил Найэл, когда такси выезжало из Булонского леса, - я бы предпочел поехать в Мексику. - Нищим выбирать не приходится, - сказала Мария. - И все же... - Что, все же...? - Я все еще пахну горчицей? А в Париже Папа, Фрида и Селия обедали в напряженной, натянутой атмосфере. Папа был раздражен и сердит. Он взял на себя труд навестить пасынка, а его пасынок и пальцем не пошевелил, чтобы увидеться с ним. Он оплатил проезд дочери из Лондона и ее проживание в гостинице, а она шляется по улицам, как венская проститутка. Все это было громко высказано Фриде за обедом. - Я умываю руки во всем, что касается этих двоих, - сказал он. - Найэл просто-напросто избалованный сводник. Мария - потаскуха. В обоих течет дерная кровь. Оба плохо кончат. Слава Богу, у меня есть вот этот ребенок. Благодарение Богу за Селию. Фрида только улыбалась и сигарета за сигаретой курила свой "Честерфилд". Возможно, она и в самом деле похожа на наставника, подумала Селия, на снисходительного, отзывчивого наставника. - Они скоро появятся, - сказала Фрида. - Я и сама была молодой... в Париже. Когда-то. Долгий обед закончился. Но впереди были ужин и кабаре. Папа молча оплатил счет, и они также молча отбыли на машине в то место, которое Папа предпочел назвать boite de nuit*. * Ночное кафе, кабачок (фр.). - Все они одинаковые, эти заведения, - с мрачным видом сказал он. - Убежища порока. Совсем не то, что в мое время. Как низко вы пали, моя дорогая Фрида. Досадно низко. - Он пожал плечами и покачал головой. По словам Папы, Селия ожидала, что boite de nuit будет помещаться в чем-то вроде подвала, погребенного глубоко под землей. С бледными, зловещего вида посетителями, танцующими прижавшись щека к щеке. Она очень удивилась, когда вошла в ресторан, похожий на Посольский клуб в Лондоне. Изысканно одетые женщины. Некоторые из них знали Папу. Он улыбался и раскланивался с ними. Фрида провела их к столику в углу зала. Вскоре к нему подошел молодой человек с осиной талией; щелкнув каблуками, он низко поклонился Селии и пригласил ее на танец. Она вспыхнула и взглянула на Папу. Наверное, он, по меньшей мере, маркиз или даже принц из дома Бурбонов*. - Все в порядке, - сказала ей Фрида. - Это всего-навсего профи. С ним можно не разговаривать. Разочарованная Селия встала и пошла танцевать. Все же это своего рода комплимент. И она как пушинка унеслась в руках молодого человека. Представление началось немного позднее. В нем принимали участие два исполнителя. Француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень толстым. Как только он появился, Папа начал смеяться и хлопать в ладоши. Папа был именно таким зрителем. Он от всего получал удовольствие. Селия не понимала ни слова, но не потому, что забыла французский язык, а потому, что рассказчик говорил на той его разновидности, которую она никогда не понимала. Наверное, он был до крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно смеялся. Он смеялся, пока по щекам у него не потекли слезы и он не стал задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило с таким успехом. Затем настала очередь Фриды; она встала из-за столика и подошла к роялю. Селия почувствовала, что краснеет. Всегда испытываешь некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает совсем рядом, а не на сцене. Фрида оказалась весьма предусмотрительной. Сперва она исполнила несколько номеров, в которых кого-то имитировала, и хотя Селия не знала, кого именно - все они были французы - по дружным аплодисментам она поняла, что эти певцы пользуются любовью зрителей. Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла. Слова были написаны другими, но музыку, конечно, сочинил Найэл. Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на что никто не обращал внимания - столько в нем было тепла и выразительности. Песни, которые Селия слышала впервые, были хорошо известны людям, сидевшим за столиками. Они стали подпевать Фриде, сперва тихо, затем все громче и громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду - она ее едва знала, а за Найэла - своего брата. Песни, написанные им, его достояние, как и рисунки, выполненные ею, принадлежат только ей. Незаметно для себя самой Селия стала подпевать вместе со всеми и, взглянув на Папу, увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но на сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь... В вестибюле Найэл ждал Марию - она пудрила нос в туалете. Он надеялся, что они опоздают, что к их приходу представление закончится, но они явились вовремя. Он слышал звуки рояля и голос Фриды. Она пела последний куплет песни, который всегда вызывал самый бурный восторг слушателей. Возможно, оно и к лучшему; он не мог сказать наверняка. В конце концов, не все ли равно? Мария вышла из туалета. - Как я выгляжу? Все в порядке? - спросила она. - На моей памяти ты выглядела и хуже, - ответил он. - Нам, действительно, надо войти? - Конечно, - сказала она. - Постой, я слышу твою песню. Они вошли в зал и остановились у входа, глядя на Фриду. Все собравшиеся пели вместе с ней; кое-кто отбивал такт ногой. Несколько голосов повернулись в сторону Найэла и Марии. Мария услышала легкий шепот и едва слышный всплеск аплодисментов. Она улыбнулась и бессознательно сделала шаг вперед - вторая натура: при звуке аплодисментов улыбаться и делать шаг вперед. Потом она заметила, что головы собравшихся обращены не к ней, а к Найэлу. Люди улыбались и показывали на Найэла. Фрида, смеясь, отвернулась от рояля и улыбалась ему; шепот публики стал более громким и настойчивым. "Ze petit Niall... Ze petit Niall..." - крикнул кто-то, и Мария, на которую никто не обращал внимания, одиноко стоя у стены, видела, как Найэл с усталым, безразличным видом подошел к роялю и, слегка подтолкнув Фриду, сел на стул и начал играть. Все засмеялись и зааплодировали, а Фрида, облокотясь на рояль, запела под аккомпанемент Найэла. Никем не замеченная Мария прошла между столиками в дальний угол, где сидели Папа с Селией, и шепотом принялась извиняться за опоздание. - Шш... Шш..., - нетерпеливо прервал ее Папа. - Слушай Найэла. Мария села и, сложив руки на коленях, стала вертеть кольцо, подаренное Найэлом. Единственная из всех присутствующих она не пела. Немного позднее, когда программа закончилась и все ужинали за своими столиками, а Папа и Фрида попутно обсуждали различные профессиональные тонкости, Мария повернулась к Найэлу и сказала: - Ты ужасно выглядел. Мне было просто стыдно. Во всем зале только ты не одет подобающим образом. - А к чему мне так одеваться? - спросил Найэл. - Они не имели бы ничего против даже в том случае, если бы на мне был жилет и башмаки, подбитые гвоздями. - Просто успех вскружил тебе голову, - сердито сказала Мария. - Я думала, что этого не произойдет, но, увы, произошло. В Лондоне ты бы провалился. Официант предложил ей шампанского, но она покачала головой. - Воды со льдом, пожалуйста, - сказала она. - Теперь ты понимаешь, - сказал Найэл, - что я имел в виду, говоря о маяке или барже? Мария не удостоила его ответом и повернулась к нему спиной. - Я писала тебе про сына лорда Уиндэма? - спросила она Селию. - Да, - ответила Селия. - Ты писала, что у него довольно привлекательная внешность. - Действительно, привлекательная. Он очень увлечен мною. К тому же, не женат. Уголком глаза Селия видела, что профессиональный танцор с осиной талией снова приближается к их столику. Готовая принять его приглашение, она отодвинула стул. Но профи даже не взглянул на нее. Он низко поклонился Марии. Мария улыбнулась, встала из-за стола и, что-то быстро говоря по-французски, упорхнула вместе с ним. Впервые с тех пор, как закончилась программа, сидевшие за соседними столиками перестали смотреть на Найэла и устремили взоры на Марию. Серьги ей очень к лицу, с грустью подумала Селия, гораздо больше, чем мне. Может быть она захочет, чтобы я ей их отдала? Сидевший рядом Папа взволнованно разговаривал с Фридой. - Горжусь детьми? Конечно, я горжусь ими, - говорил он. - Уменье показать товар лицом у них в крови. И мне безразлично, молочная то корова или жеребец - воспитание сказывается. Мария в паре с профессионалом промелькнула перед их столиком. Она оглянулась через плечо и показала Найэлу язык. Глава 15 Высокие напольные часы пробили шесть раз. Сверху, из ванной донесся шум льющейся воды. Должно быть Чарльз промок во время прогулки, и теперь принимал ванну. Было что-то зловещее в том, что он сразу поднялся наверх, не заглянув в гостиную. Это значило, что настроение его не изменилось. И мы все еще были паразитами. - Перспектива ужина мне не слишком улыбается, - сказал Найэл. - Невеселое занятие сидеть за столом, когда никто словом не обмолвится. Кроме Полли, которая снова заведет свои вечные разговоры: "Ах, мамочка, я должна рассказать вам, что говорили детки, пока раздевались" и пойдет, и пойдет. - Ее рассказ нарушит молчание, - сказала Селия. - Пусть уж лучше говорит Полли, чем кто-нибудь из нас. К тому же, Чарльз никогда не слушает. Он привык к ее разговорам, как к тиканью часов. - Я бы не возражал, если бы дети говорили что-нибудь забавное, - сказал Найэл. - Но ведь такого не бывает. Хотя, возможно, они и говорят, но в пересказе Полли исчезнет весь юмор. - Ты слишком суров к Полли, - заметила Селия. - Я, действительно, не знаю, что стало бы с этим домом без нее. - Если бы только не приходилось сидеть с ней за одним столом, - сказал Найэл. - Это пробуждает во мне самые низменные инстинкты. Так и хочется поковырять в зубах и срыгнуть. - Ты, во всяком случае, так и поступаешь. Относительно общего стола с Полли я согласна, но что предложить ей взамен? Поднос? Кто и куда его отнесет? Что на него положат? Ножку холодного цыпленка с нашего стола? - В столовой она именно это и получает, - заметил Найэл. - Да, - согласилась Мария. - Но она сама ее себе отрезает. Было бы гораздо более оскорбительно, если бы эту ножку отрезал кто-то другой и посылал ей на тарелке неизвестно куда, словно собачонке. Как бы то ни было, это началось во время войны, когда все ужинали в половине седьмого. - Все, кроме меня, - сказал Найэл. - Еще бы, - заметила Мария. - Как это похоже на тебя. Дежурить в качестве пожарного на крыше какого-нибудь склада, куда никто больше не поднимался. - Это было очень опасно, - сказал Найэл. - Я совсем один стоял на крыше непонятной формы, а вокруг падали разные штуки. Никто никогда не поймет, что я проявлял чертовскую храбрость. Куда большую, чем Чарльз, который чем-то занимался в J.H.D.E.F. или где-то еще. - Не в J.H.D.E.F., - сказала Мария. - Все они звучат одинаково, - сказал Найэл. - Как ты и J.H.D.E.F. Люди так привыкли к униформе и цепочкам букв, что все глотали. Помню, как я сказал одной женщине,