овую руку и повел ее в амбулаторию. Обернувшись, осведомился: - В зеркале ты себя видел? Взглянув в зеркало, я понял обоснованность его сомнений. Платья от Балансиаги не обладали свойством непромокаемости. Вся левая часть моей головы - волосы, лицо, шея - была залита кровью, просочившейся через колпак и маску, темной, запекшейся кровью, которую даже ливень не смог смыть. Ливень этот, наоборот, еще усугубил впечатление. Все это, конечно, попало на меня с окровавленной рубашки Тони Каррераса, когда я волок его по трапу из трюма номер четыре. - Она смоется. Это не моя, а Тони Каррераса. - Каррераса? - Буллен уставился на меня, затем перевел взгляд на Макдональда. Несмотря на то, что доказательство было у него под носом, он явно решил, что я свихнулся. - Что ты болтаешь? - То, что слышите. Тони Каррераса, - я тяжело плюхнулся на стул и вяло осмотрел свой насквозь промокший наряд. Возможно, капитан Буллен не так уж и ошибался: у меня возникло сумасшедшее желание рассмеяться. Я понимал, что это просто приступ истерики от слабости, перенапряжения, начинающейся лихорадки, от спрессованных в короткий отрезок времени переживаний, но, чтобы побороть его, мне пришлось сделать над собой усилие. - Я убил его только что в трюме номер четыре. - Ты сумасшедший, - решительно заявил Буллен. Ты не понимаешь, что говоришь. - Так ли? - я посмотрел на него и отвернулся. Спросите Сьюзен Бересфорд. - Мистер Картер говорит правду, сэр, - спокойно сказал Макдональд. - Как мой нож, сэр? Вы принесли его обратно? Я кивнул, устало поднялся, доковылял до кровати Макдональда и вручил ему свайку. Почистить ее мне не удалось. Боцман ничего не сказал, а просто передал ее Буллену, и тот добрую минуту изумленно пялил на нее глаза. - Прости, малыш, - наконец промолвил он осипшим голосом. - Чертовски жаль. Просто мы были до смерти напуганы. Я легонько осклабился. То, что делается с такой натугой, нельзя назвать улыбкой. - Я тоже, сэр, и я тоже. - Но в свое время ты уложился, - похвалил Буллен. - Думаю, что мистер Картер поделится с нами позже, сэр, - вмешался Макдональд. - Ему нужно снять с себя мокрую одежду, вымыться и улечься в постель. Если кто-нибудь войдет... - Верно, боцман, верно. - Видно было, что даже столь непродолжительный разговор сильно его утомил. - Поторопись, малыш. - Пожалуй, - я рассеянно глянул на принесенную с собой сумку. - А я притащил трос, Арчи. - Давайте его сюда, сэр, - он взял сумку, достал два мотка троса, вытащил нижнюю подушку из наволочки, запихал в наволочку трос и положил ее под верхнюю подушку. - Место не хуже других, сэр. Если они действительно начнут искать, они так или иначе его найдут. Выкиньте только в иллюминатор подушку и сумку. Я проделал это, разделся, умылся, насухо вытерся и как раз залезал в кровать, когда вошел Марстон. - С ней все в порядке, Джон. Простой перелом. Я ее укутал во все эти ее одеяла, и она сейчас уснет. Снотворное, сам знаешь. Я кивнул. - Вы сегодня славно поработали, доктор. Парень у двери еще спит, а я своей ноги так и не почувствовал. - Это была ложь лишь наполовину, но не было необходимости без нужды травмировать самолюбие Марстона. Я бросил взгляд на свою ногу. - Шины. - Сейчас я их поставлю. Он поставил шины, ухитрившись не умертвить меня при сей процедуре, а во время пытки я отвлекал себя пересказом событий. Или, во всяком случае, части событий. Я сказал им, что встреча с Тони Каррерасом произошла в результате моей попытки заклепать орудие на юте. Упоминать о "Твистере", зная, что Буллен во сне базарит, не закрывая рта, было бы неразумно. Когда повествование подошло к концу, повисло тягостное молчание, которое Буллен нарушил тоскливо: - Кончено. Все кончено. Весь этот труд, все страдания - впустую. Все впустую. Ничего еще не было кончено и совсем не собиралось кончаться. Во всяком случае, пока не кончусь я либо Мигель Каррерас. Если бы я заключал пари, все до последнего пенса поставил бы на Каррераса. Им я этого не сказал. Зато представил простенький план, весьма невероятный план захвата капитанского мостика под угрозой пистолета. Правда, он был и вполовину не такой безнадежный и отчаянный, как тот, который я на самом деле вынашивал. Тот, который я позже рассказал Арчи Макдональду. Опять я не мог признаваться старику, так как снова все шансы были за то, что он выболтает план в бреду, усыпленный снотворным. Мне даже не хотелось упоминать и Тони Каррераса, но просто как-то надо было объяснить кровь. Когда я закончил, Буллен хрипло прошептал: - Пока еще я капитан корабля. Потому запрещаю это. Боже мой, мистер, учтите погоду, учтите свое состояние, я не позволю вам выбрасывать попусту свою жизнь. Я просто не могу разрешить это. - Спасибо, сэр. Вас понял. Но вам придется разрешить. Вы должны. Потому что, если вы не разрешите... - А что если кто-нибудь войдет в лазарет, когда вас не будет? - беспомощно возразил он. Он уже явно согласился с неизбежным. - Вот что, - я вытащил пистолет и передал его боцману. - Штучка Тони Каррераса. В магазине еще семь патронов. - Благодарю, сэр, - спокойно сказал Макдональд. - Буду очень бережно обходиться с патронами. - А сам ты как, малыш? - хрипло спросил Буллен. - А как ты сам? - Дай-ка мне обратно нож, Арчи, - попросил я. 10. Пятница. 9.00. - Суббота. 1.00. В ту ночь я спал крепко, наверно, почти так же крепко, как Тони Каррерас. При этом обошелся без снотворных - страшного переутомления оказалось достаточно. Пробуждение на следующее утро было долгим, медленным подъемом из глубины бездонной ямы. Я поднимался в темноте, но в странном сновидении виделось, что мне не дают подняться к свету: какой-то страшный зверь мял меня челюстями, стараясь вытряхнуть остатки жизни. Тигр, но не обычный тигр. Саблезубый тигр, тот, который миллион лет назад исчез с поверхности земли. Я продолжал карабкаться в темноте, а саблезубый тигр продолжал трясти меня, как терьер трясет в зубах пойманную крысу. И я знал, что единственная моя надежда - это выбраться к свету, но никакого света не видел. Вдруг я увидел свет, глаза мои были открыты, а Мигель Каррерас склонился надо мной и тряс за плечо неласковой рукой. В любое время я предпочел бы увидеть саблезубого тигра. Марстон стоял с другой стороны койки. Увидев, что я проснулся, он взял меня под руки и осторожно посадил. Я старался ему помочь, но никак не мог на этом сосредоточиться. Зато сосредоточенно кусал губы, прикрывал глаза, так что Каррерас никак не мог не заметить, как тяжко мне приходилось. Марстон запротестовал. - Его нельзя двигать, мистер Каррерас, его действительно нельзя двигать. Его постоянно терзает боль, и повторяю: как можно скорее необходимо серьезное хирургическое вмешательство. - Я подумал, что с признанием Марстона прирожденным актером я опоздал по меньшей мере на сорок лет. У меня теперь не оставалось ни малейшего сомнения в его истинном предназначении: выгоды как для театрального, так и для медицинского мира были бы неисчислимы. Я прогнал из глаз остатки сна и с трудом улыбнулся. - Почему вы не говорите прямо, доктор? Вы имеете в виду ампутацию? Он серьезно посмотрел на меня и вышел, не говоря ни слова. Я взглянул на Буллена и Макдональда. Оба они не спали, оба тщательно старались не смотреть в мою сторону. И тогда я посмотрел на Каррераса. С первого взгляда он выглядел точно так же, как пару дней назад. Так было с первого взгляда. Дальнейший, более внимательный осмотр сразу выдавал разницу: под загаром проступала бледность, глаза покраснели, лицо напряглось - всего этого раньше не было. Под правой рукой у него была карта, в левой - полоска бумаги. - Ну, - усмехнулся я, - как себя чувствует славный капитан пиратов сегодня утром? - Мой сын мертв, - тупо сказал он. Я не ожидал, что это произойдет так, столь быстро, но именно эта неожиданность помогла мне правильно среагировать, то есть так, как он, наверное, ожидал. Я уставился на него изумленными глазами и переспросил: - Ваш сын - что? - Мертв. - У Мигеля Каррераса, вне всякого сомнения, были нормальные родительские, отцовские чувства. Его самообладание только подчеркивало, как тяжел удар. На мгновение я почувствовал к нему искреннюю жалость. На краткое мгновение. Затем передо мной встали лица Вильсона, и Джеймисона, и Бенсона, и Броунелла, и Декстера, лица всех этих убитых моих товарищей, и я больше не чувствовал жалости. - Мертв? - повторил я. Естественное замешательство от потрясения, но не преувеличенное - большого сочувствия от меня и не ожидается. - Ваш сын? Мертв? Как это он может быть мертвым? От чего он умер? - практически по собственному наитию, прежде чем я успел проконтролировать движение, моя рука потянулась к ножу под подушкой. Не было большой разницы, даже если бы он и увидел его - пять минут в стерилизаторе полностью удалили все следы крови. - Не знаю, - он покачал головой, и я приободрился: на его лице не было заметно следов подозрения. - Не знаю. - Доктор Марстон, - сказал я, - конечно, вы... - Мы не смогли его найти. Он исчез. - Исчез? - это вмешался капитан Буллен, и голос прозвучал чуть крепче и чуть менее хрипло, чем минувшей ночью. - Исчез? Человек не может просто так исчезнуть на борту корабля, мистер Каррерас. - Мы обыскивали корабль больше двух часов. Моего сына нет на борту "Кампари". Когда вы последний раз видели его, мистер Картер? Я не стал закатывать глаза, чесать затылок и заниматься подобной ерундой. У меня мелькнула шальная мысль узнать, что он сделает, если я скажу: "Когда сбрасывал его за борт вчера ночью". Вместо всего этого я просто ответил: - Вчера вечером после обеда он сюда приходил. Но не рассиживался. Сказал нечто вроде: "Капитан Каррерас делает обход" - и ушел. - Все правильно. Я сам послал его осмотреть корабль. Как он выглядел? - Не блестяще. Весь зеленый от морской болезни. - Мой сын был неважный моряк, - признал Каррерас. - Возможно... - Вы сказали, что он осматривал корабль, - прервал его я. - Весь корабль? Палубы и все прочее? - Вот именно. - Вы натянули штормовые леера на юте и на носу? - Нет. Я не думал, что это необходимо. - Так вот, - изрек я сурово, - в этом, возможно, и заключается, ответ. Нет лееров - не за что уцепиться. Почувствовал тошноту, подошел к борту, внезапный рывок... - я многозначительно замолчал. - Возможно, но не для него. У него было исключительное чувство равновесия. - Оно не очень поможет, когда поскользнешься на мокрой палубе. - Верно. Но я не исключаю возможности предательства. - Предательства? - я уставился на него, благодаря бога за то, что дар телепатии так редок. - Какое возможно предательство, когда вся команда и пассажиры под замком и охраной? Разве что, - добавил я задумчиво, - у вас у самого в конюшне темная лошадка. - Я пока не завершил расследование. - Снова ледяной тон. Обсуждение закончено, и Мигель Каррерас переходит к делу. Самая тяжелая потеря не могла сокрушить этого человека. Как бы горько ни оплакивал он внутренне своего сына, внешне это никак не отразилось ни на его способностях, ни на его безжалостной решимости в точности выполнить свои планы. В частности, это ничуть не поколебало его намерения на следующий же день развеять по стратосфере наши бренные останки. У него могли проявляться кое-какие признаки человечности, но неизменную основу характера Каррераса составлял все сметающий на пути фанатизм, еще более опасный потому, что был глубоко спрятан под внешней интеллигентностью облика. - Карта, Картер, - он протянул ее мне вместе с бумажкой, на которой оказались написанные столбиком координаты. - Сообщите мне, следует ли "Тикондерога" по курсу. И укладывается ли она в наше расписание. Мы тогда позже вычислим время перехвата, если мне утром удастся определиться. - Вам удастся определиться, - заверил его хриплым голосом Буллен. - Говорят, что черти своих не трогают, и вас, Каррерас, они не тронули. Вы идете прочь от урагана и к полудню уже увидите клочки чистого неба. Вечером снова пойдет дождь, но сначала прояснится. - Вы уверены, капитан Буллен? Вы уверены, что мы идем прочь от урагана? - Уверен! Вернее даже, ураган бежит от нас. Старый Буллен был великий дока по части ураганов и готов был говорить часами о своем любимом предмете, даже Каррерасу, даже тогда, когда все его способности по части речи ограничивались сиплым шепотом. - Ни сила ветра, ни волнение существенно не изменились - это очевидно. Но что важно - это направление ветра. Он теперь дует с северо-запада, а это значит, что ураган от нас к северо-востоку. Он обошел нас с востока, по нашему правому борту где-то ночью. И двигался он на север, а потом неожиданно повернул на северо-восток. Очень часто, когда ураган достигает своей крайней северной широты, его подхватывают весты, и он может простоять в точке поворота и двенадцать, и двадцать четыре часа. А это значило бы, что вам предстояло через него пройти. Но вам повезло. Он повернул и пошел на восток почти без остановки, - Буллен откинулся в изнеможении. Даже такая пустяковая речь была для него непосильной. - Вы можете рассказать все это, не вставая с кровати? - спросил Каррерас. Буллен смерил его высокомерным взглядом, которым коммодор всегда одаривал наглых кадетов, дерзнувших усомниться в его знаниях, и промолчал. - Значит, погода изменится? - упорствовал Каррерас. - Я, кажется, ясно сказал. Каррерас кивнул. Попасть вовремя к месту рандеву и иметь возможность перегрузить золото - это были две самые главные его заботы, и обе они теперь исчезали. Он резко повернулся и вышел из лазарета. Буллен прокашлялся и все тем же хриплым шепотом, но уже официальным тоном заявил: - Примите мои поздравления, мистер Картер. Вы самый бойкий лжец, которого я когда-либо встречал. Макдональд только ухмыльнулся. День не спеша, но уверенно клонился к вечеру. Как и пророчествовал Буллен, солнце исправно выглянуло и затем снова спряталось. Море подуспокоилось, хотя, по моим предположениям, и недостаточно, чтобы облегчить страдания наших пассажиров, а ветер по-прежнему продолжал дуть с северо-запада. Накормленный снотворным Буллен проспал целый день, регулярно принимаясь бормотать нечто маловразумительное. Я с облегчением заметил, что в тексте не упоминался Тони Каррерас. Мы же с Макдональдом то болтали, то дремали. Но после того, как я ему рассказал, что надеюсь сделать предстоящей ночью, когда - и если - сумею залезть на верхнюю палубу, мы уже не дремали. Сьюзен в тот день я видел лишь краем глаза. Она появилась после завтрака с забинтованной рукой на перевязи. Опасности возбудить подозрения, даже у сверхбдительного Каррераса, не было никакой. Легенда была неуязвима - девушка заснула в кресле, свалилась с него во время шторма и сломала руку. Такие несчастные случаи при качке - не редкость, тут ничего подозрительного. Около десяти утра она попросила разрешения пройти к своим родителям в салон и весь день провела там. Спустя четверть часа после полудня снова появился Каррерас. Он не сообщил, насколько продвинулось его расследование возможного предательства и даже не упоминал об исчезновении сына. С собой он принес неизбежную карту, на этот раз даже две, и полуденные координаты "Кампари". Очевидно, он сумел использовать возможность определиться по солнцу. - Наше положение, наша скорость, их положение, их скорость и наш относительный курс. В точке, обозначенной крестом, мы их перехватим? - Предполагаю, что сами вы этот вопрос уже проработали? - Уже. - Мы их не перехватим, - сказал я через несколько минут. - При такой нашей скорости мы придем в точку рандеву между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью вечера. Скажем, в полночь. На пять часов раньше расписания. - Благодарю, мистер Картер. Это в точности мой вывод. Пять часов ожидания "Тикондероги" для нас пролетят незаметно. Внутри себя я ощутил нечто странное. Фраза "сердце у него замерло" может быть не слишком точна в смысле физиологии, но она довольно наглядно передает мое состояние. Это погубило бы все, лишило бы мой план всяких шансов на удачу. Но я принял меры, чтобы на лице испуг не отразился. - Планируете прибыть на место в полночь и болтаться там, пока птичка сама не залетит в клетку? - я пожал плечами. - Что ж, вы хозяин, вам решать. - Что вы имеете в виду? - резко спросил он. - Ничего особенного, - безмятежно ответил я. - Просто думал, что вам желательно, чтобы ваша команда была в боевой форме, когда вы будете перегружать золото с "Тикондероги". - Ну? - Ну, а через двенадцать часов волнение на море останется сильным. Когда мы в точке рандеву ляжем в дрейф, "Кампари" покажет вам, что такое болтанка. Как сейчас принято изящно выражаться, из вас все кишки вывернет. Не знаю, сколько ваших сухопутных моряков травило за борт минувшей ночью, но могу поспорить, что сегодня их будет в два раза больше. И не думайте, что вас спасут стабилизаторы - они работают только на ходу. - Точно подмечено, - согласился он миролюбиво. - Я снижу скорость, чтобы попасть туда к четырем утра. - Неожиданно он подозрительно взглянул на меня. - Замечательная готовность сотрудничать, ворох полезных предложений. Странное несоответствие с моей прежней оценкой вашего характера. - Что свидетельствует, приятель, исключительно об ошибочности вашей оценки. Здравый смысл и своекорыстие все объясняют. Я хочу как можно скорее попасть в подходящую больницу - перспектива доковылять жизнь на одной ноге меня не вдохновляет. Чем скорее увижу пассажиров, команду, а главное - себя лично, на борту "Тихондероги", тем счастливее буду. На рожон лезут одни дураки. Какой смысл махать кулаками после драки? Вы действительно собираетесь пересадить нас всех на "Тикондерогу", Каррерас? - Мне негде будет в дальнейшем использовать ни одного из членов команды "Кампари", не говоря уже о пассажирах, - он саркастически улыбнулся. - Капитан Тич и Черная Борода не принадлежат к числу моих идеалов, мистер Картер. Я хочу войти в историю как гуманный пират. Обещаю вам, что вы будете доставлены на борт "Тикондероги" в целости и сохранности. - Последняя фраза была сама правда и искренность. Кстати, она действительно была и правдива, и искренна. Но, конечно, это была не вся правда целиком. Он умолчал о сущем пустяке - о том, что через полчаса после благополучной пересадки мы разлетимся в прах. Около семи часов вечера Сьюзен Бересфорд вернулась, а Марстон под охраной удалился в салон, чтобы кому таблеткой, кому ласковым словом облегчить страдания пассажиров, большинство из которых после двадцати четырех часов жестокой качки было, вполне естественно, не в лучшей форме. Сьюзен выглядела бледной и утомленной. Причиной тому, несомненно, были переживания минувшей ночи вкупе с болью в сломанной руке, но я впервые вынужден был без всякого преувеличения признать, что одновременно она выглядела чрезвычайно привлекательной. Я никогда прежде не осознавал, что зеленые глаза и каштановые волосы так великолепно сочетаются, хотя, возможно, просто потому, что никогда раньше не встречал зеленоглазой девушки с каштановыми волосами. Она также выглядела напряженной, нервной, как кошка, готовая к прыжку. В отличие от доктора Марстона и меня, она, по-видимому, не овладела системой Станиславского и не могла вести себя естественно. Осторожно ступая, она подошла к моей кровати. У Буллена все еще продолжалось действие снотворного, а Макдональд не то спал, не то дремал. Сьюзен присела на стул. После того, как я спросил ее о самочувствии и состоянии пассажиров, а она - о моем самочувствии, и я ответил, а она не поверила, Сьюзен внезапно спросила: - Джонни, если все обойдется благополучно, ты получишь другой корабль? - Не улавливаю идеи. - Ну, - нетерпеливо объяснила она, - если мы сумеем покинуть "Тикондерогу" прежде, чем она взорвется, или спасемся как-нибудь еще, тогда ты... - Понял. Наверное, да. У "Голубой почты" много кораблей, а я опытный старший помощник. - И ты будешь доволен? Снова вернешься на море? Разговор был дурацкий, что называется, в пользу бедных. Я ответил: - Не думаю, однако, что снова вернусь на море. - Сдашься? - Не сдамся, а сдам дела. Тут есть небольшая разница. Не хочу провести остаток дней, ублажая преуспевающих пассажиров. Не имею в виду семью Бересфордов: отца, мать, да и дочь тоже. Она улыбнулась в ответ, и глаза ее чудесным образом зазеленели еще ярче. Такая улыбка могла очень серьезно отразиться на состоянии больного человека вроде меня, поэтому я отвернулся и продолжал: - Я весьма приличный механик, и у меня есть небольшие сбережения. А в Кенте стоит и дожидается меня чудесный маленький гараж, и я в любой момент могу стать его обладателем. И Арчи Макдональд тоже выдающийся механик. Мне кажется, мы составим неплохую команду. - Ты уже спрашивал его? - А когда было? Я ведь только сейчас все это придумал. - Вы с ним верные друзья, не так ли? - Верные, не верные... Сейчас-то какая разница? - Никакой, совсем никакой. Забавно, и все. Вот боцман. Он никогда не будет нормально ходить, никто не возьмет его в море, да и на суше он вряд ли найдет приличную работу - с его-то ногой. И вот вдруг старший помощник Картер устает от моря и принимает решение... - Все это совсем не так, - прервал ее я. - Возможно. Куда уж мне с моим женским умом! Однако тебе не следует о нем тревожиться. Папа сказал мне сегодня, что даст ему хорошую работу. - Да? - я рискнул снова заглянуть ей в глаза. - Что за работу? - Кладовщика. - Ах, кладовщика, - я не скрыл своего разочарования, но оно было бы в десять раз сильнее, если бы можно воспринимать этот разговор серьезно, если бы я мог разделять ее веру в то, что у нас есть будущее. - Что ж, очень великодушно с его стороны. В такой работе ничего зазорного нет, но как-то не представляю Арчи Макдональда кладовщиком, и все тут. Тем более в Америке. - Может, ты выслушаешь сначала? - мягко спросила она. В то же время в голосе послышались нотки прежней мисс Бересфорд. - Слушаю. - Ты слышал о том, что папа строит большой нефтеперерабатывающий завод на западе Шотландии? Нефтехранилища, свой порт для бог его знает скольких танкеров? - Слышал. - Вот я о нем и говорю. Склады порта и завода - там по словам папы будет запасов на многие миллионы долларов и бог знает сколько людей. А твой друг во главе всего этого - и волшебная палочка впридачу. - Это уже совсем другое предложение. Звучит чудесно, Сьюзен, просто чудесно. Страшно щедро с твоей стороны. - Не с моей, - запротестовала она. - С папиной. - Посмотри на меня. Повтори и не покрасней. Она посмотрела на меня и покраснела. При наличии этих зеленых глаз эффект был ошеломляющий. Я снова вспомнил о своем здоровье, отвернулся и услышал ее слова. - Папа хочет назначить тебя управляющим новым портом. Так что тогда вы с боцманом снова будете связаны по работе. Я медленно повернул голову и уставился на Сьюзен. Спустя некоторое время сумел собрать слова для вопроса: - Это и есть та работа, которую он имел в виду, когда спрашивал меня, не хочу ли я у него работать? - Конечно. А ты даже не дал ему возможности рассказать. Ты думаешь, он бросил задуманное? Он и не начинал еще. Ты не знаешь моего отца. Здесь ты уже не сможешь утверждать, что я имею к этому какое-либо отношение. Я ей не поверил. - Не могу выразить, как... как я благодарен. Это колоссальный шанс. Знаю и признаю. Если ты еще увидишь своего отца сегодня, поблагодари его сердечно от моего имени. Глаза ее сияли. Я никогда до тех пор не видел, чтобы так сияли глаза девушки, созерцающей мою персону. - Так ты, так ты... - И скажи ему: нет. - И сказать ему? - Возможно, это дурацкая привычка - иметь гордость, но что поделаешь, - голос мой звучал грубо не намеренно. Это выходило само собой. - Какую я ни получу работу, это будет работа, которую нашел сам, для себя, а не купленная для меня девицей. - Показать кукиш в ответ на искреннее предложение, подумал я с горечью, можно было и в более изящной форме. Лицо ее сразу как-то окаменело. - О, Джонни, - всхлипнула она странно приглушенным голосом, отвернулась и уткнулась лицом в подушку. Плечи ее затряслись от сдерживаемых рыданий. Я чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Протянув руку, я неуклюже дотронулся до ее головы и сказал: - Мне ужасно жаль, Сьюзен. Но нельзя же из-за моего отказа... - Не в этом дело, не в этом дело, - она замотала головой, не отрываясь от подушки. Голос звучал еще глуше, чем прежде. - Все это фантазия. Нет, нет, все, что я говорила, - правда, но просто эти несколько минут мы - как бы это сказать - мы были не здесь. Мы были далеко от "Кчмпари". Ты... ты понимаешь? Я погладил ее по голове. - Да, Сьюзен, понимаю, - хотя, откровенно говоря, не очень представлял, о чем она толкует. - Это было как сон. - Я не мог взять в толк, когда начался этот ее сон. - В будущем. Далеко от этого ужасного корабля. И тут ты прерываешь сон, и мы снова на "Кампари". И никто, кроме нас, не знает, какой нас ждет конец. Мама, папа - их всех Каррерас убедил, что сохранит жизнь, - она снова всхлипнула и продолжала: - Дорогой мой, мы сами себя обманываем. Все кончено. Сорок вооруженных людей охраняют корабль. Сама видела. На часах стоят по двое. У нашей двери тоже двое. Все двери заперты. Никакой надежды, никакой надежды. Мама, папа, ты, я, все мы завтра в это время уже перестанем существовать. Чудеса не могут случаться постоянно. - Не все еще кончено, Сьюзен. - Я меланхолично подумал, что никогда не смог бы стать торговцем. Не смог бы даже убедить человека, умирающего от жажды в Сахаре, что ему неплохо выпить воды. - Никогда не бывает все кончено! - это прозвучало ничуть не лучше первой попытки. Я услышал скрип пружин и увидел, что Макдональд приподнялся, опершись на локоть. Полезшие на лоб густые темные брови явно говорили о его недоумении и беспокойстве. Его, наверно, разбудил ее плач. - Все в порядке, Арчи. Она просто немножко расстроена, вот и все. - Простите, - Сьюзен выпрямилась и повернула к боцману залитое слезами лицо. Она дышала часто, неглубоко и сдавленно, как это обычно бывает после плача. - Мне ужасно неловко, что разбудила вас. Но ведь действительно нет надежды. Разве не так, мистер Макдональд? - Арчи будет достаточно, - веско заявил боцман. - Хорошо, Арчи, - она попыталась сквозь слезы ему улыбнуться. - Я просто страшная трусиха. - Вы проводите весь день с родителями и не находите возможным рассказать им все, что знаете. Это называете трусостью, мисс? - укоризненно заметил боцман. - Вы не отвечаете на вопрос, - не сдавалась, несмотря на слезы, Сьюзен. - Я шотландский горец, мисс Бересфорд, - задумчиво произнес Макдональд. - У меня есть оставшийся от предков дар, страшный временами дар, без которого предпочел бы обойтись, но он у меня есть. Знаю, что произойдет завтра и послезавтра. Не всегда, но иногда знаю. Это ясновидение нельзя вызвать по заказу, оно приходит, и все тут. За последние годы много раз так угадывал. Вот и мистер Картер подтвердит, что ошибок не было. - Я лично впервые об этом слышал. Он был такой же бойкий враль, как и я сам. - Все у нас кончится хорошо. - Вы так думаете, вы действительно так думаете? - в ее голосе теперь звучала надежда, надежда светилась в глазах. Медленная, размеренная речь Макдональда, наивность и искренность, написанные на загорелом лице, внушали доверие, уверенность, непоколебимую веру. И это было весьма впечатляюще. Вот тот человек, подумал я, который мог бы стать великим торговцем. - Не думаю, мисс Бересфорд, - снова многозначительная улыбка. - Я знаю. Наши неприятности уже подходят к концу. Делайте то же, что и я. Поставьте все до последнего цента на мистера Картера. Он убедил даже меня. И я тоже стал уверен, что все уладится в лучшем виде, пока не вспомнил, на кого он рассчитывает. На меня. Я дал Сьюзен носовой платок и сказал: - Вытри слезы и расскажи Арчи об этой работе. - Неужели ты собираешься доверить свою жизнь этой штуке? - Сьюзен полными ужаса глазами следила, как я завязываю булинь вокруг пояса. Голос ее откровенно дрожал. - Она же тоньше моего мизинца! - В перестраховке винить ее было затруднительно: тонкий витой трос, не толще обычной бельевой веревки, вряд ли рассчитывался на внушение уверенности кому бы то ни было. Даже мне он ничего подобного не внушал, хотя я и знал его свойства. - Это нейлон, мисс, - ласково разъяснил Макдональд. - Именно такими веревками пользуются альпинисты в Гималаях. Вы ведь не думаете, что они доверяют свои жизни тому, в чем сами абсолютно не уверены? На ней можно повесить легковую машину - и то не лопнет. - Сьюзен смерила было его своим коронным взглядом "вам легко говорить, не ваша жизнь подвергается опасности", но прикусила губу и промолчала. Часы показывали полночь. Если я правильно разобрался в циферблатах "Твистера", максимальное время задержки взрыва, которое можно было установить, - это шесть часов. Предположим, Каррерас перехватит корабль точно в намеченные пять ноль-ноль. По меньшей мере час ему нужен, чтобы скрыться. Таким образом, бомба могла быть приведена в боевую готовность только после полуночи. Все было готово. Дверь лазарета я предусмотрительно запер изнутри взятым у Тони Каррераса ключом, так что охранники не могли неожиданно войти в разгар событий. Если же они что-нибудь заподозрят и ворвутся силой, на этот случай у Макдональда имеется пистолет. Сам Макдональд сидел теперь на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Док Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу - ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в полном порядке. Самые сильные на "Кампари". Я чувствовал, что в эту ночь мне их сила пригодится. Только Макдональд знал мою цель. Только Макдональд знал, что я собирался вернуться тем же путем, что и уходил. Остальные верили в мой самоубийственный план атаки капитанского мостика, верили, что в случае успеха я вернусь через дверь лазарета. Они, правда, не верили, что я вернусь. Обстановка была праздничная, но не очень. Буллен не спал. Он неподвижно лежал на спине с каменным, угрюмым лицом. Одет я был в тот же вечерний костюм, что и прошлой ночью. Он еще не успел высохнуть, был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане лежал складной нож, в Другом - завернутый в клеенку фонарик, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше. - Свет! - скомандовал я Марстону. Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отдернул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу. Шел крупный, тяжелый дождь. Холодный, косой дождь с норд-веста. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо черное и без единой звезды. "Кампари" по-прежнему качался - немного с борта на борт, немного с носа на корму - но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль делал около двенадцати узлов. Выкрутив шею, я сумел посмотреть вверх. Никого. Высунулся еще дальше и посмотрел вперед и назад. Если этой ночью на "Кампари" и светился какой огонек, то я его не заметил. Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового троса, убедился, что он привязан к ножке койки и выбросил бухту наружу, в темноту и дождь. Сделав последнюю проверку другого троса, который был завязан у меня вокруг пояса и конец которого держал в руках Макдональд, сказал: - Ну, я пошел. Вполне возможно, что эту прощальную речь можно было произнести и с большим красноречием, но в тот момент ничего другого мне на ум не пришло. Капитан Буллен отозвался: - Счастливого пути, малыш. Он сказал бы куда больше, если бы знал, что я действительно замыслил. Марстон что-то буркнул. Сьюзен совсем ничего не сказала. Извиваясь, вперед ногами, оберегая больную ногу, я полез через иллюминатор и вскоре уже весь висел снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе. - Арчи, - шепнул я тихо, - загни-ка еще разок свою байку. Про то, что все кончится хорошо. - Ты вернешься прежде, чем мы заметим, что ты ушел, - бодро доложил он. - Смотри, не потеряй мой ножик. Ухватившись двумя руками за трос, привязанный к койке, я заскользил вниз с той скоростью, с которой боцман успевал травить свой конец, и через пять секунд оказался в воде. Она была темная и холодная, у меня перехватило дыхание. Резкий перепад температуры между теплым лазаретом и холодным океаном буквально парализовал меня. На мгновение я непроизвольно отпустил трос, отчаянно замахал руками и снова поймал его, не успев даже как следует испугаться. Боцман наверху трудился в поте лица - неожиданная нагрузка, должно быть, едва не выдернула его из иллюминатора. Но самое худшее был не холод. Если тебе удалось выжить после первоначального теплового удара, холод еще можно некоторое время терпеть, смириться с ним нельзя, но привыкнуть можно. К чему нельзя привыкнуть, что невозможно вытерпеть - это насильственное глотание соленой воды в больших количествах каждые несколько секунд. А со мной именно это и происходило. Я предполагал, что тащиться на веревочке за кораблем, делающим двенадцать узлов, не слишком приятно, но никак не мог подумать, что это до такой степени плохо. В своих размышлениях я забыл учесть один фактор - волны. Сначала меня тащило вверх по волне, в следующий момент она проходила надо мной, я повисал в воздухе и тяжело грохался в растущую передо мной громаду новой волны. Каждый такой удар норовил вышибить из меня дух. А когда у тебя вышибают дух, желание снова глотнуть воздуха настойчиво, безотлагательно и неудержимо. Но зарывшись лицом в волну, я глотал отнюдь не воздух, а огромные количества соленой воды. Сходные ощущения, вероятно, можно получить, направив себе в глотку струю мощного брандсбойта. Я барахтался, извивался, крутился, выпрыгивал из воды, как попавшая на крючок рыба, вытянутая на поверхность быстроходным катером. Медленно, но весьма уверенно, я тонул, будучи побит, еще не начав действовать. Я понял, что надо возвращаться, и немедленно. Я задыхался и давился морской водой, она жгла мне ноздри и глотку, переполняла рот и желудок, и я чувствовал, что вода уже попала и в легкие. У нас была установлена целая система сигналов, и теперь я начал бешено дергать за завязанный вокруг пояса трос, уцепившись за другой левой рукой. Я дернул раз десять, сначала медленно в каком-то порядке, потом, не получив ответа, неистово, отчаянно. Никакого ответа. Я так бился в волнах и до этого, что Макдональд постоянно чувствовал то напряжение, то ослабление троса. Он не мог отличить один рывок от другого. Я попытался подтянуться на своем тросе, но под напором обрушивающейся на меня воды это было невозможно. Когда ослаблялось натяжение троса, завязанного на поясе, мне требовалась вся сила обеих рук, чтобы просто удержаться на месте, вцепившись в другой трос. Собрав в отчаянии все силы, попытался подтянуться хоть на дюйм. Но и этого сделать не удалось. Понятно, что не долго еще смогу так провисеть. Спасение пришло совершенно случайно. Никакой моей заслуги тут не было. Особенно тяжелая волна перевернула меня на спину, в этом положении я провалился в очередную яму и врезался в следующую волну спиной и плечами. Как раньше, от удара я выпустил весь воздух из легких, как раньше, судорожно стал хватать воздух ртом - и тут же обнаружил, что могу дышать. В легкие врывался воздух - не вода. Я дышал. Когда лежал так на спине, наполовину вытащенный из воды спасительной веревкой, нагнув голову к груди между вытянутых рук, рот у меня был на воздухе. Я не стал терять времени и поплыл, перебирая руками трос, давая возможность Макдональду осторожно травить второй, привязанный к поясу. Я по-прежнему глотал воду, но теперь уже в не заслуживающих упоминания количествах. Секунд через пятнадцать снял левую руку с веревки и начал ощупывать борт корабля в поисках каната, опущенного с юта минувшей ночью. Мокрый трос скользил теперь по ладони правой руки и обдирал с нее кожу. Но я почти не замечал этого, так как обязан был найти привязанный к леерной стойке канат, если нет - можно было опускать занавес. Это был бы конец не только моим надеждам выполнить план, но и мне самому в равной степени. Мы с Макдональдом вынуждены были действовать в предположении, что канат будет на месте, и затаскивать меня обратно он должен был лишь по получении установленного сигнала. А я обнаружил, что подать подобный ясный сигнал, находясь в воде, невозможно. Если не найду каната, меня просто протащит до конца нейлонового троса, после чего я утону. Много времени это не отнимет. Проглоченная соленая вода, яростные атаки волн, неоднократные удары о стальной борт корабля, потеря крови, искалеченная нога - все это быстро отнимало остаток сил. Много времени это не отнимет. Левая рука вдруг задела канат. Я вцепился в него - утопающий, хватающийся за свою последнюю соломинку в необозримых просторах океана. Просунув свой направляющий трос под петлю на поясе, освободил правую руку, подтянулся на канате, пока целиком не вылез из воды, захлестнул канат петлей вокруг здоровой ноги и повис так, жадно хватая воздух широко открытым ртом и дрожа, как загнанный пес. Неожиданно меня стошнило, и я освободил свой желудок от запасов собравшейся там морской воды. После этого почувствовал себя лучше, но появилась страшная слабость. Лезть было невысоко - каких-нибудь двадцать футов, и там палуба, но, преодолев фута два, я уже горько сожалел о том, что не поддался искушению и не завязал минувшей ночью узлов. Канат намок и стал скользким - мне приходилось изо всей силы сжимать руки, чтобы не съехать вниз. А этой всей силы в руках у меня осталось совсем немного, весь ее запас я израсходовал, отчаянно цепляясь за свою спасительную веревочку. Даже когда мне удавалось хорошо ухватиться ногами, даже когда мои слабеющие руки не скользили вниз под грузом ставшего непомерно тяжелым тела, и то я за один раз не мог подтянуться больше, чем на два-три дюйма. Три дюйма и не больше - это все, что я мог за один раз. Я не мог этого сделать: разум, инстинкт, логика, здравый смысл - все подсказывало мне, что я не мог этого сделать. И все же я сделал это. Последние несколько футов подъема были сплошным кошмаром: подтягивался на пару дюймов, соскальзывал на дюйм вниз, опять подтягивался - и так подползал все ближе и ближе к верху. В трех футах от него остановился. Я знал, что именно такое расстояние отделяет меня от безопасности, но взобраться еще хотя бы на дюйм по этому канату было выше моих сил. Руки дрожали от напряжения как в лихорадке, бицепсы готовы были лопнуть. Я подтянул тело вверх, пока глаза не оказались на одном уровне с зажатыми в замок ладонями. В кромешной тьме смутно белели и даже вроде светились костяшки пальцев. Секунду провисел в таком положении, затем отчаянно выбросил вверх правую руку. Если бы я не достал комингс шпигата... но я не мог не достать. У меня не было больше сил - я никогда не смог бы повторить эту попытку. Я его достал. Верх