й цепочке. Но это слабое звено. Если я ее отпущу, она предупредит сообщников, что Бункс жив. Эта булавка дала ей доказательство... Что я должен делать? Господи, как неприятно принимать такие решения! Я готов отдать десять "штук", чтобы узнать мнение шефа... Но позвонить ему невозможно. Я должен решать сам и быстро. Я смеюсь. -- Что с тобой? -- спрашивает она меня. Я смеюсь, потому что Бунксу пришла великолепная идея. Когда я сказал, что встречаюсь с Рашель, он захотел дать ей знать, что жив. Догадываясь, что киска станет внимательно изучать мои действия и слова, копаться в моих шмотках и тому подобное, он решил послать сообщение через меня. Выбрал посланником тюремщика... Признаемся, что работа великолепная! Она подходит ко мне, ласкаясь, с влажным взглядом, какой бывает у всех девок, которым вы только что доказали, что кое-что можете. -- Что с тобой? -- повторяет она. Возможно, именно это ее обольщающее поведение заставляет меня принять решение. Я встаю, надеваю пиджак, достаю пушку, беру b`gs, опрокидываю ее на кровать, собираю маслины и неторопливо вставляю их в обойму, нежно глядя на Рашель. Надо признать, она немного побледнела. Но не шевелится. Я открываю ее сумочку, беру булавку, прикалываю к лацкану пиджака и поворачиваюсь к милашке. -- Ну и?.. -- спрашиваю. Она стоит неподвижно. Щеки ввалились, ноздри поджались, в глазах тревожные огоньки. Я подхожу к ней, влепляю оплеуху, от которой она летит на ковер, и повторяю: -- Ну и?.. Тон приглашает к разговору. Рашель встает. Ее щека пылает. -- Вы хам! -- скрежещет она. -- Откровенность за откровенность, красотка; ты маленькая шлюшка! -- И я добавляю: -- Но шлюхи не только занимаются любовью и шарят по карманам. Они еще и разговаривают... И ты у меня заговоришь тоже! Она подходит ко мне. -- Мне нечего вам сказать, господин комиссар! -- Да что ты говоришь! Никогда не поверю, что женщине бывает совсем нечего сказать! Я хватаю ее за руку. -- Например, скажи, что вы сделали с русским? -- Я ничего не знаю! -- Так уж прямо и ничего? -- Да. -- Даже как можно связаться с молодчиками Карла? Она встает передо мной, глаза горят диким гневом. -- Слушайте внимательно, комиссар. Я ничего не скажу. У нас нет... как вы это называете?.. хлюпиков! Мы умеем молчать. Вы меня поймали? Отлично. Но предупреждаю вас сразу: вы из меня ничего не вытянете. Она говорит не столько под влиянием вспышки ярости, сколько резюмируя ситуацию. И я понимаю, что это правда. Она не заговорит, и я получу еще одного секретного узника. Тогда в моих мозгах появляется дьявольская идея, одна из тех, что, по счастью, возникают у меня редко и которыми совсем не хочется гордиться. Я надвигаюсь на нее с недобрым видом. Чувствую, моя печенка вырабатывает синильную кислоту. Должно быть, моя морда по-настоящему страшна, потому что Рашель начинает в ужасе пятиться. -- Ах, ты ничего не скажешь! -- рычу я сквозь зубы. -- Нет... -- Ах, не скажешь! Теперь она стоит, прислонившись к подоконнику. Я быстро нагибаюсь, хватаю ее за лодыжки и выбрасываю из открытого окна. Из темных глубин звучит жуткий крик... Мисс Автостоп не доживет в Париже до старости! Открываю дверь в коридор. Мамаши Бордельер не видать. Мне нравится, что свидетелей нет, даже боязливой свидетельницы, подглядывающей через замочную скважину, как лакеи в шикарных отелях. Она варит себе какао, а в ожидании, пока бурда будет готова, мажет кусочки хлеба маслом и конфитюром, от которых сблеванула бы даже живущая на помойке крыса -- Мамаша, -- говорю я ей, -- у меня для вас плохая новость; одна из ваших постоялиц то ли случайно, то ли вследствие нервной депрессии выбросилась из окна. -- Господи! -- вскрикивает она. -- Кто это? -- Малышка, что была со мной. Она недоверчиво смотрит на меня. -- Вы опять шутите? Мое лицо убеждает ее в обратном. -- Я совершенно серьезен. Малышка выпала из окна. Теперь слушайте меня внимательно: вы меня не видели; она пришла одна, сказала, что ждет мужчину, который так и не появился... Вы ничего не знаете. За остальное не волнуйтесь. Неприятностей у вас не будет. Я все улажу. Договорились? Она утвердительно кивает. -- Я из-за вас поседею, -- говорит она. -- Ничего страшного, -- отвечаю, -- вы все равно краситесь! Глава 9 -- Вот, -- говорю я боссу, -- я это сделал, патрон, хотя это и некрасиво. На мой взгляд, у нас нет другого способа подтолкнуть этих мерзавцев к действиям и заставить выйти из тени. Срок, назначенный нам русскими, истекает через четыре дня. Это мало! Он гладит свой голый, как задница, череп. -- А почему смерть этой девушки должна заставить нацистов выйти из тени? -- спрашивает он тоном, в котором слышится намек на неодобрение. -- Следите за моей мыслью, шеф! Когда во Фрейденштадте взорвалась моя тачка, Бунксы сразу узнали, что я цел и невредим. Наверняка рядом с гостиницей были их люди. Может, это сам хозяин гостиницы, кто знает? | Итак, они узнали не только об этом, но и о том, что оккупационные силы предоставляют в мое распоряжение машину. Полковник так орал об этом во дворе, что не услышать мог разве что глухой. У них появляется возможность организовать новое покушение, но, поскольку машину ведет французский солдат, нападение приобретает слишком серьезный масштаб. Оно станет международным преступлением. Они предпочли поставить на дороге девицу, работающую на них, чтобы убрать меня потихоньку. Заодно ей приказано разузнать обо мне как можно больше... Полагаю, моя личность их заинтриговала. -- Продолжайте, -- говорит шеф. Он смотрит на меня, как в цирке смотрят на воздушного гимнаста, работающего без страховки. Только моя гимнастика не воздушная, а мозговая. -- Итак, они подсунули мне ту девчонку. Совершенно очевидно, что она должна была связаться с ними как можно скорее, но не смогла этого сделать, потому что я не отходил от нее ни на шаг, а от мамаши Бордельер она не выходила и не звонила... -- И что из этого? -- А то, -- говорю, -- что, не получая от нее известий, они постараются выяснить, что с ней стало... Когда они прочтут в завтрашних газетах, что из окна выпала неизвестная молодая женщина, то пошлют кого-нибудь в морг, чтобы проверить, действительно ли речь идет о Рашель. Я дал строгие указания, чтобы не было опубликовано ни одной ее фотографии. -- Я начинаю понимать, куда вы клоните, -- шепчет босс. -- Очень сильный ход, признаю... Мы установим постоянное дежурство в морге, и всех, кто придет посмотреть на ее труп, будем брать под наблюдение. -- Вот именно! -- торжествую я. -- Сан-Антонио, скажите, эта мысль пришла вам до... до того, как b{ ее выбросили? -- Да, -- отвечаю я, немного побледнев. Патрон встает. -- Снимаю шляпу, -- восхищенно шепчет он. -- Это очень подходит к данным обстоятельствам, босс! Я лежу в своей постели и задаю храпака. Мне снится, что меня взяли на работу в "Фоли-Бержер" делать вместе со звездой шоу пантомиму... Мы стоим за экраном из матового стекла, прожектор светит нам прямо в морду. Я поднимаю страусиное перышко, составляющее ее одежду, и начинаю номер, как вдруг раздается звонок. Это означает: пора на сцену. Но, черт возьми, я же на сцене! Пронзительный звонок не прекращается. Что там режиссер, чокнулся, что ли? Чтоб он сдох! В этот момент я просыпаюсь и понимаю, что настойчивые звонки издает телефон. Я в бешенстве тянусь к аппарату, еще окончательно не проснувшись. Голос я узнаю сразу: шеф. -- Рад, что дозвонился до вас, -- говорит он. -- Который час, патрон? -- перебиваю я его. -- Что-то около двух. -- Можно задать вам один вопрос? -- Только быстро! -- Вы когда-нибудь спите? -- Нет, и не понимаю, о чем вы говорите, -- заявляет он совершенно серьезно. Почти тотчас он мне сообщает: -- Утром вы выезжаете восьмичасовым скорым в Страсбур... -- Что-то случилось? -- Странная вещь... -- Она связана с интересующим нас делом? -- Чтобы узнать это, я вас туда и засылаю. Внешне ничто не позволяет делать такие предположения. -- Тогда почему? Пауза. -- Вы никогда не замечали, что у меня хороший нюх, Сан- Антонио? -- Мы теперь работаем, основываясь на одной интуиции? -- спрашиваю я. Вопрос несколько рискован. Шеф сейчас не в настроении слушать насмешки. -- Да, когда не дают результата логические рассуждения! Зайдите ко мне до отъезда, я дам вам разъяснения. -- Во сколько? -- Скажем, в шесть. -- Хорошо. А дежурство в морге? -- Положитесь на меня. Я пошлю туда серьезных парней. Спокойной ночи. И кладет трубку. Щелчок гулом отдается у меня в ухе. Я кладу трубку. По-моему, в тот день, когда я поступил в Секретную службу, мне следовало отправиться ловить китов на Новую Землю! Часть вторая Глава 1 Маленький старичок с физиономией лакея на пенсии заканчивает свой йогурт, жеманничая, как стареющая поэтесса, затем вытирает тонкие губы, приглаживает прилипшие к бледному черепу оставшиеся wer{pm`dv`r| волосков и спрашивает: -- А вы знаете анекдот про человека, купившего своим детям хамелеона? Поскольку я не знаю, то отвечаю "нет", а поскольку хорошо воспитан, то не добавляю, что не имею ни малейшего желания его узнать... Мне надо подумать, а он может идти со своим хамелеоном к чертовой бабушке. Мы проехали только Бар-де-Дюк, и старикашка хочет как можно дольше посидеть в вагоне-ресторане и окончательно затрахать своего визави. -- Так вот, -- начинает он, -- один человек покупает своим детям хамелеона, чтобы показать, как это животное меняет свой цвет. -- Очень интересно, -- говорю я, погружаясь в океан мыслей... -- Он кладет хамелеона на красную тряпку, -- продолжает старикан. -- Кто? -- рассеянно спрашиваю я. Старикашка с четырнадцатью волосками ошарашенно выпучивает глаза. -- Ну... тот человек, -- бормочет он. -- Какой человек? -- продолжаю я, думая совсем о другом. -- Ну тот, что купил своим детям хамелеона... Я возвращаюсь на землю, если так можно выразиться, поскольку нахожусь в скором поезде/несущемся по лотарингским равнинам со скоростью сто сорок километров в час. -- Ах да... Старичок приглаживает свою шевелюру... Я смотрю на его чайник и спрашиваю себя, действительно ли это волосы или он каждое утро рисует себе эти линии тушью. -- Он кладет хамелеона на красную тряпку, и хамелеон становится красным, -- продолжает он. -- Кладет на черную -- хамелеон становится черным... Кладет на кусок шотландской ткани, и... хамелеон взрывается. При этом старичок начинает хохотать. -- А дальше? -- спрашиваю я. Он становится унылым, как фильм Бунюеля. -- Вы не поняли?.. Хамелеон взорвался... Взорвался потому, что его положили на шотландку -- ткань в разноцветную клетку. Он снова смеется, надеясь заразить меня своим весельем. -- Очень смешно, -- мрачно говорю я. Это его обескураживает. Он насупливается, а я пользуюсь этим, чтобы обдумать свои дела. Смотрю на котлы: одиннадцать часов. В Страсбур мы приедем сразу после полудня... Только бы успеть! Обидно проделать такой путь за просто так... Я знаю, что дорога каждая минута. Так сказал большому боссу врач. Наш клиент не доживет до конца дня. Если к моему приезду в нем останется хоть атом жизни, я должен буду во что бы то ни стало вырвать у него его секреты... Дело началось бестолково, как и всегда... Один тип, живший в гостинице в Страсбуре, попал в больницу с острым приступом полиомиелита. Его сразу сунули в "стальное легкое". Случилось это вчера вечером. Спасти его уже невозможно, тип вот-вот загнется, если это уже не произошло. Дирекция отеля собрала его багаж, чтобы отправить в больницу. Среди персонала гостиницы оказался любопытный. Он полез в чемодан больного и нашел там... Угадайте что? Бомбу, всего-навсего... Не какую-нибудь примитивную самоделку, ` клевую штуковину с часовым механизмом, отличным детонатором и прочими удобствами, разве что без центрального отопления, ванной комнаты и туалета. Естественно, обнаружив такое, парень завопил от ужаса. Явились полицейские, просмотрели бумаги больного, но при нем оказалось только удостоверение личности на фамилию Клюни; как выяснилось, фальшивое. Поскольку в Страсбуре в самое ближайшее время должны начаться международные переговоры о подписании торгового договора с Германией, полицейские сказали себе, что у парня были недобрые намерения насчет переговоров, и известили Секретную службу. Шеф, у которого нюх, как у охотничьей собаки, отправил на место меня, сказав, что дело настолько темное, что прояснить его может только мастер. Я начал с телефонного разговора с главврачом больницы ранним утром. -- Этот тип обречен, -- сказал он мне. -- Он скоро умрет. -- С ним можно разговаривать? -- Нет, он в "стальном легком". -- Установите в аппарате микрофон, чтобы был слышен малейший шепот. -- Он уже не способен даже шептать. -- Его можно "подстегнуть"? -- Возможно, но надо спешить... -- Приготовьте все, я выезжаю, -- сказал я. И вскочил в скорый поезд. Теперь вы понимаете, что старикашка с четырнадцатью волосенками и допотопными анекдотами действует мне на нервы. Служащий вагона-ресторана как раз принимает оплату счетов. Я бросаю ему две "косых" и говорю, что сдачу он может оставить себе, чтобы его мамочка имела обеспеченную старость, и отваливаю в тот момент, когда отставной лакей предлагает мне рассказать анекдот о двух педиках, которые не ладили между собой, но не хотели разойтись, потому что оба были католиками! Глава 2 Над Страсбуром, когда я туда приезжаю, светит ласковое солнце. Смотрю на крыши, но аистов там не больше, чем интеллекта в глазах постового полицейского. Воспользуюсь случаем, чтобы сделать вам одно признание: сколько раз я ни приезжал в Страсбур, я не видел там ни одного аиста. На площади перед вокзалом стоит черная машина с полицейским за рулем. Тип в шляпе и непромокаемом плаще стоит перед тачкой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это бравый парень из Секретной службы. Направляюсь к нему. -- Спорю, -- спрашиваю, -- что вы ждете меня? Он смотрит настороженно. -- Комиссар Сан-Антонио? -- Он самый. Агент подносит два пальца с коротко остриженными ногтями к полям своей шляпы. -- Я действительно ждал вас, господин комиссар. И открывает мне дверцу. -- Как Клюни? -- спрашиваю. Он пожимает плечами. -- Когда я уезжал четверть часа назад, он еще жил, но был очень плох... Честно говоря, сомневаюсь, чтобы вам удалось b{rmsr| из него хоть слово. -- Посмотрим. Он угощает меня сигаретой, но я отказываюсь: за время пути я и так выкурил две пачки. Больница находится недалеко. Это унылое серое здание, как и все больницы Франции. Мой спутник ведет меня по лабиринту коридоров, пропахших эфиром и агонией. Он останавливается перед дверью с надписью: "Вход строго воспрещен" и тихо дважды стучит. Никто не отвечает "войдите", но миленькая медсестра открывает дверь. Маленькая пухленькая блондиночка из тех лакомых кусочков, что так приятно встречать в путешествии. У нее серьезный вид, причиной которого является присутствие в палате двух мужчин в белых халатах. Если судить по их строгой манере держаться, это медицинские светила местного значения. Один из них лысый, в очках с тонкой золотой оправой, другой -- тощий, с острым носом. У обоих благородная внешность и умные глаза. Они смотрят на меня с интересом. Им обо мне рассказали, и они знают, что в Секретной службе моя должность соответствует директору клиники, так что они идут ко мне, протягивая руку, с явным почтением... -- Мюллер, -- представляется первый. -- Розенталь, -- говорит второй. -- Сан-Антонио, -- называюсь я и поворачиваюсь к странному аппарату, занимающему центр комнаты. Не знаю, видели ли вы "стальное легкое". Занятная машина. Разглядывать пациента в этом железном ящике неудобно. Самое впечатляющее то, что он лежит горизонтально. Наклоняюсь над стеклянным окошком. Смотрю. Моя первая мысль: никогда раньше я этого человека не видел. Вторая: это не какая- нибудь дешевка. У него умное лицо с правильными чертами, тонкие светлые усы, светлые волосы с проседью. Вижу, озвучивающая аппаратура на месте. -- Он жив? -- спрашиваю. Это трудно понять, потому что малый абсолютно неподвижен. -- Да, -- отвечают эскулапы. -- Что-нибудь говорил? -- Нет... -- Вы можете дать ему стимулятор, чтобы привести в сознание? -- Все готово, -- отвечает второй врач, чья фамилия Розенталь Он считает нужным объяснить мне: -- Это средство еще не отработано до конца. Я видел; как в Швеции благодаря ему мои коллеги добились заметного улучшения в состоянии больного, но эффект очень кратковременный. -- Это все, что мне нужно, -- цинично уверяю я. -- Начинайте. И отхожу в глубь зала. Оба эскулапа склоняются над маленьким столиком и начинают возиться с пузырьками, ампулами и шприцами Затем они подходят к жутковатого вида аппарату, открывают люк сбоку и делают пациенту инъекцию, после чего закрывают люк. -- Остается только ждать, -- заявляет врач в очках. -- И скоро начнет действовать ваш наркотик? Они хмурят брови. Мне кажется, они представляли себе аса секретной службы совсем не таким. -- Если этот препарат еще может подействовать, -- объясняют они, -- мы получим результат в течение часа. Медсестра сходила за стульями для всей компании, и мы рассаживаемся вокруг адской машины, ловя через стекло возможные реакции малого. Я пользуюсь этим, чтобы спросить моего местного коллегу -- Вы отправили фотографию и отпечатки этого человека в службу идентификации? -- Да, но на него ничего нет. -- Вы нашли какой-нибудь его след до приезда в отель? -- Никакого. Он приехал на частной машине. Водитель остановился на некотором расстоянии от отеля. Машина черного цвета Но все было настолько обыденно, что швейцар не может припомнить ее марку. -- А за время проживания в гостинице его никто не навещал? -- Нет. -- И никто не звонил? -- Никто. -- Короче, он словно с луны упал? -- Примерно так. -- Вот только он не упал с луны. Вы сообщили газетчикам его заглавие? Он смотрит на меня совершенно ошеломленный. -- Его... что? -- переспрашивает он. -- Его фамилию! А фото? -- Нет, мы сохранили все в строжайшей тайне. Когда мы обнаружили эту бомбу, то поняли, что дело серьезное. Естественно, они побоялись рисковать. Меня даже устраивает, что они оставили дело нетронутым. -- Внимание, -- говорит мне один из врачей. -- Он приходит в себя. Глава 3 Тип действительно открыл глаза. Он моргает, и его взгляд останавливается на лицах, склонившихся над ним. Он открывает рот, но оттуда не выходит ни единого звука. Он хочет что-то сказать, но не может. Думаю, мне предстоит непростая работа. Смотрю на лысого врача. -- Он проявляет все реакции, на которые вы надеялись? -- Да, -- отвечает он мне. -- Он может проявлять их лучше? -- Не знаю... Надеюсь, что да... Я размышляю и говорю себе, что если субъект находится в своем уме, то на мои вопросы может отвечать глазами -- моргая. Беру микрофон и подношу к губам. -- Вы меня слышите? -- спрашиваю я. Больной не шевелится. Его взгляд останавливается. Должно быть, обдумывает вопрос. Ему требуется время, чтобы понять его смысл и осознать, что обращаются к нему. Я секунду жду. -- Если вы меня понимаете, -- продолжаю я, -- просто опустите веки Мы ждем, не сводя глаз с ящика, сохраняющего жизнь человека, как лампа сохраняет жизнь пламени. Вдруг псевдо-Клюни слабо моргает. -- Понял, -- констатирую я. Я стараюсь формулировать вопросы так, чтобы он мог отвечать "да" или "нет". -- У вас был приступ полиомиелита, -- говорю, -- вы находитесь в "стальном легком" понимаете? Новый взмах ресниц. Странный допрос. У меня такое ощущение, что я участвую в thk|le ужасов. -- Вам стало немного лучше, но, возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось... Вам есть кого предупредить? Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно. Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов? Я поставил успех всей партии на этот вопрос... В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом. -- Кого надо предупредить? Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока... Это самое главное. -- Кого надо предупредить? Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить, Он может отвечать только "да" и "нет". Надо найти систему... -- Вам есть кого предупредить? Он моргает. -- Женщину? "Да", -- отвечает он, опуская веки. -- Она живет в Страсбуре? Неподвижность. -- В Париже? Неподвижность. Черт, не могу же я перебирать все города мира! -- Она живет во Франции? Это слишком обще, но что делать? Он отвечает утвердительно. -- Хорошо... В большом городе? "Да". Мне все больше и больше кажется, что я играю в "города". Но эта не игра, а трагедия. Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один. Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции. -- В большом городе на востоке? Неподвижность. -- На юго-востоке? Неподвижность. -- На юге? Взмах ресниц. -- В Марселе? Неподвижность. -- В Ницце? Неподвижность. -- В Канне? Он моргает. Наконец появился хоть какой-то результат... У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне. -- Эта дама живет в квартире? "Да", -- говорят мне его опущенные веки. -- В центре города? Я вздрагиваю... -- Ее фамилия Клюни? Неподвижность. Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту. -- Вы меня хорошо понимаете? "Да", -- отвечает он. -- Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак. Я начинаю: "А .. Б..." Он делает знак. -- Ее фамилия начинается на "Б"? -- спрашиваю я. Утвердительный знак. -- Прекрасно. Теперь вторая буква. Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на "Л" он делает мне знак. -- Вторая буква "Л"? "Да". Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается "А". Я считаю нужным уточнить: -- Значит, ее фамилия начинается с "Бла"? Утвердительный знак. -- Продолжаем. Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до "Т", а он так и не подал мне знак. Один из врачей касается моей руки. -- Можете остановиться. Он умер. Глава 4 Полный финиш! Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан... Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими! Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать. Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену -- или мать, или кого еще -- в пекло? Ни фига не понятно! Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением. Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции. -- Пошли? Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой. -- Странное дело, а? -- спрашивает он. -- Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок. Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение. -- Куда хотите ехать? -- спрашивает он. -- В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему: -- Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации. -- Хорошо. Машина останавливается. Я выхожу из нее один. -- Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие? -- Конечно. -- Хорошо. -- Вам прислать машину? -- Не надо, обойдусь своими силами. Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами. Я его успокаиваю кивком. Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля. Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес. Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации. Тип, похожий на Эриха фон Строхейма[2], только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову -- Что угодно месье? Я показываю удостоверение. Он сгибается пополам. -- К вашим услугам, господин комиссар -- Я пришел по поводу вчерашнего типа, -- говорю я ему. -- Я так и думал, -- шепчет он почтительным тоном -- Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас -- Я все рассказал вашим коллегам -- Моим коллегам -- может быть, -- говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку: -- Он приехал вчера, не так ли? -- Да, вчера утром. -- В котором часу? -- В десять. -- Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала? -- Минут пять, не больше. -- Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет. -- Нет, ни одного. Последний -- скорый из Брюсселя -- приходит в десять минут девятого. Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля... Если только он не зашел к кому-нибудь. -- Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины? -- Не швейцар, а грум. Я указываю на паренька в синей ливрее -- Этот? -- Да. Я делаю мальчишке знак подойти. -- Иди сюда, сокровище. Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это "что- то" делает парня любезнее. -- Вы хотите со мной поговорить, месье? -- Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ. -- Это правда, месье. -- Он приехал на машине? -- Да. -- Какой она была? -- Черной... Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами... -- Сколько народу было в машине кроме него? -- Один мужчина... Но я на него не смотрел... -- Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда? -- Нет. Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку[3]. -- Спасибо, можешь идти. Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму. -- Он попросил у вас отдельный номер? -- Да. -- Сказал на сколько? -- Всего на одну ночь. -- Хорошо. Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку? -- Он поднялся в номер сразу? -- Да. -- А потом? -- Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед. -- Вызовите гарсона, обслуживавшего его. Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ. -- Он сейчас придет. -- Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле? -- Нет. -- К нему приходили? -- Тоже нет. -- Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку? -- Нисколько. Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку. Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере. -- Что он делал, когда вы вошли? -- Читал. -- Что? -- Книгу. -- Как он был одет? -- В рубашку и пижамную куртку. Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал. Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж? -- Его чемоданы были разобраны? -- спрашиваю я гарсона. -- Только один. -- А второй? -- Второй стоял в глубине комнаты. -- Он вам что-нибудь сказал? -- Ничего особенного... Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму: -- Как обнаружили, что он болен? -- Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла... Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло... Она закричала... -- Понимаю... -- Мы вызвали "скорую", и клиента увезли в больницу. -- Давайте поговорим о... находке, сделанной в его чемодане. Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением. ~ Произошел очень неприятный инцидент, -- говорит он. -- Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье. -- И дальше? -- Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки. -- Конечно. -- Тогда я себе позволил... -- Взломать замок? -- Нет, не взломать... У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья... ту штуку... Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию... Я киваю. -- Ясно. Вы говорите "мы". Кто еще был с вами? -- Грум, дежурный по этажу и горничная... -- Ладно, спасибо. Глава 5 Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок... Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета... Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность. Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает? Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику. Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на "Бла". Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги. Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа. -- А пока, -- говорю, -- я бы хотел позвонить в Париж. Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик. -- Это Сан-Антонио, -- говорю я. -- А! Я с нетерпением ждал от вас известий... Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке. -- Совершенно точно, -- говорю я в заключение, -- что дело m`qrnk|jn таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал... Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе. Босс молчит. -- Алло! -- кричу я, боясь, что нас разъединили. -- Алло, -- отвечает он. Новая пауза, потом он спрашивает: -- Что собираетесь делать? -- Ехать в Канн! Поезд скоро... -- Езжайте, -- соглашается он. -- Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение. -- Дежурство в морге что-нибудь дало? -- Ничего... пока. Я ему благодарен за это "пока". -- Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами. -- Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, -- Это вам сообщил ваш нос, патрон? -- Допустим, -- отвечает он. -- Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь. -- Какую? -- По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства! Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет: -- Счастливого пути. Щелчок. Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь. С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой -- нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу... Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой? Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна... с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал. Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио. Это в конце концов надоедает. И зачем? А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца. Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот. В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов "Рено", полотеры... А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное -- на грани жизни и смерти. Я из их числа. Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет. Это не выбирают... -- Вот фотографии, господин комиссар, -- говорит вошедший полицейский. Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук. Глава 6 Старшего комиссара каннской полиции я знаю потому, что мы уже встречались во время одного расследования, что я вел на юге. Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка. У него быстрые глаза и сильный южный акцент. -- Зачем приехали? -- спрашивает он. -- Играть в угадайку, -- отвечаю. -- А! Могу я вам помочь, коллега? -- Может быть, -- соглашаюсь я. -- Цель моего приезда -- найти женщину с фамилией, начинающейся на "Бла", которая знает этого человека. Достаю фото Клюни. Пеллегрини -- это фамилия моего приятеля -- смотрит на изображение. фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини. -- Э, -- бормочет он, -- да ваш малый кажется мне немного мертвым. -- Да не немного, а целиком... Его физиономия вам ничего не напоминает? -- Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов. Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все- таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции. Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело. -- Для меня нет сообщений? -- Ни единого. -- Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает. -- А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой? -- Гм, -- начинаю я, -- я ведь приехал не затем, чтобы надираться... -- В моем бистро, -- продолжает Пеллегрини, -- есть телефонная книга... Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе. -- Хорошо! Пошли... Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на "Бла" пруд пруди. Как видите, ничего подобного... Пять! Всего пять, не больше... Меня наполняет волна радости. Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории. -- Над чем вы работаете? -- спрашивает мой коллега. -- Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело -- международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает... Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку[4]... Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а? Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня. -- Вы, -- говорит он, -- просто созданы для драки и без нее не проживете... Выпейте-ка лучше еще стаканчик... А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы. Хороший совет. -- Сначала я навещу компанию Бла, -- отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом[5]. -- Я слышу голос мудрости, -- уверяет Пеллегрини. Пункт первый -- Блан. Меня принимает сам Блан -- старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю. -- Нет, никогда не видел этого типа! -- Ваша жена здесь? Он пожимает плечами. -- Если его не знаю я, она не знает тоже, -- утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ. -- Можно все-таки показать ей снимок? -- Мели! -- орет он. Является Мели -- бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку. -- Нет, я его не знаю, милок... Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы Я убираю фотографию в карман. -- Простите за беспокойство. Бланше -- адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года. -- Я его не знаю, комиссар, -- заявляет он. -- А мадам Бланше? -- Мадам Бланше не существует. Моя мать умерла, а я не женат. Ничего удивительного. Какую девчонку прельстит его унылая физиономия? Я оставляю его, чтобы навестить кого-то по фамилии Бланшон. На этот раз не существует месье Бланшона. Дверь мне открывает старая грустная дама. -- Мадам Бланшон? -- Да, месье. -- Полиция. Мы занимаемся установлением личности этого человека... Вы его знаете? Она смотрит на снимок. -- Нет, впервые вижу! Как и все остальные, она спрашивает меня, по какой причине я спрашиваю это именно у нее. Я объясняю, что нам известно, что указанный человек имеет знакомых в Канне, чья фамилия начинается с "Бла" ... -- Он убийца? -- спрашивает она. -- Не знаю, мадам... Простите за беспокойство... Я вычеркиваю ее фамилию из своего короткого списка. Поганая работенка! Я выполняю то, что должен делать инспектор из районного комиссариата. Остались две фамилии. Когда я прихожу к Блаве, они сидят за столом. Они живут в скромной квартирке в бедно