Олдос Хаксли. Улыбка Джоконды ---------------------------------------------------------------------------- Перевод с английского Н.Волжиной тот файл с книжной полки Несененко Алексея http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/ ---------------------------------------------------------------------------- I - Мисс Спенс сейчас пожалует, сэр. - Благодарю вас, - сказал мистер Хаттон, не оборачиваясь. Горничная мисс Спенс была до такой степени уродлива - уродлива предумышленно, как ему всегда казалось, злонамеренно, преступно уродлива, - что он по возможности старался не смотреть на нее. Дверь закрылась. Оставшись один, мистер Хаттон встал и заходил по гостиной, поглядывая на знакомые вещи, которые встречало здесь его созерцательное око. Фотографии греческой скульптуры, фотографии римского Форума, цветные репродукции картин итальянских мастеров-все такое бесспорное, такое известное. Бедняжка Дженнет! Какая узость кругозора, какой интеллектуальный снобизм! О ее подлинном вкусе можно судить вот по этой акварели уличного художника, за которую она заплатила два с половиной шиллинга (а за рамку тридцать пять). Сколько раз ему приходилось выслушивать от Дженнет эту историю, сколько раз она восхищалась при нем этой ловкой подделкой под олеографию. "Подлинный художник и где - на панели!" - и слово "художник" звучало в ее устах с большой буквы. Понимайте так, что ореол его славы осенил отчасти и Дженнет Спенс, не пожалевшую дать ему полкроны за копию с олеографии. Она как бы воздавала должное собственному вкусу и художественному чутью. Подлинный старый мастер за полкроны. Бедняжка Дженнет! Мистер Хаттон остановился перед небольшим продолговатым зеркалом. Нагнувшись слегка, чтобы разглядеть в нем свое лицо, он провел белым холеным пальцем по усам. Усы у него были такие же пышные и золотистые, как и. двадцать лет назад. Волосы тоже не поседели, и пока что никакого намека на плешь - только лоб стал несколько выше. "Как у Шекспира", - улыбнувшись, подумал мистер Хаттон, разглядывая блестящую и гладкую крутизну своего чела. "С другими спорят, ты ж неуязвим... Из бездн к вершинам... Величие твое... Шекспир! О, если бы ты жил среди нас! Впрочем, это, кажется, уже о Мильтоне - прекрасная дама Христова Колледжа. Да, но в нем-то, в нем самом ничего дамского нет. Таких, как он, женщины называют настоящими мужчинами. Поэтому он и пользуется успехом - женщинам нравятся его пышные золотистые усы и то, что от него приятно пахнет табаком. - Мистер Хаттон снова улыбнулся - он был не прочь подшутить над самим собой. - Прекрасная дама Христова? Э-э, нет! Дамский Христос, вот он кто. Мило, очень мило. Дамский Христос". Мистер Хаттон пожалел, что здесь не перед кем блеснуть таким каламбуром. Бедняжка Дженнет - увы! - не сможет оценить его. Он выпрямился, пригладил волосы и снова заходил по гостиной. Римский форум, бр- р! Мистер Хаттон терпеть не мог эти унылые фотографии. Вдруг он почувствовал, что Дженнет Спенс здесь, стоит в дверях. Он вздрогнул, точно застигнутый на месте преступления. Дженнет Спенс всегда появлялась бесшумно, как призрак, - это была одна из ее особенностей. "А что если она давно стоит в дверях и видела, как он разглядывает себя в зеркале? Нет, не может быть. А все-таки неприятно". - Вы застали меня врасплох, - сказал мистер Хаттон, с протянутой рукой идя навстречу ей, и улыбка снова заиграла у него на лице. Мисс Спенс тоже улыбалась - своей улыбкой Джоконды, как он однажды полунасмешливо польстил ей. Мисс Спенс приняла комплимент за чистую монету и с тех пор старалась держаться на высоте леонардовского образа. Отвечая на рукопожатие мистера Хаттона, она продолжала улыбаться молча - это тоже входило в роль Джоконды. - Как вы себя чувствуете? Надеюсь, неплохо? - спросил мистер Хаттон. - Вид у вас прекрасный. Какое странное у нее лицо! Этот ротик, стянутый улыбкой Джоконды в хоботок с круглой дыркой посредине, словно она вот-вот свистнет, был похож на ручку без пера. Надо ртом - тонкий нос с горбинкой. Глаза большие, блестящие и темные- глаза того разреза, блеска и темноты, которые будто созданы для ячменей и воспаленно-красных жилок на белке. Красивые, но неизменно серьезные глаза, ручка без пера сколько угодно могла изощряться в улыбке Джоконды, но взгляд оставался по-прежнему серьезным. Смело изогнутые, густо прочерченные темные брови придавали верхней части этого лица неожиданную властность-властность римской матроны. Волосы были темные, тоже как у римлянки, от бровей кверху - истинная Агриппина. - Решил заглянуть к вам по дороге домой, - говорил мистер Хаттон. - Ах, как приятно... - он повел рукой, охватив этим жестом цветы в вазах, солнечные блики и зелень за окном, - как приятно вернуться на лоно природы после делового дня в душном городе. Мисс Спенс села в кресло и указала ему на стул рядом с собой. - Нет, нет, увольте! - воскликнул мистер Хаттон. - Тороплюсь домой, надо узнать, как там моя бедная Эмили. Ей нездоровилось с утра. - Тем не менее он сел. - Все жалуется на приступы печени. Вечное недомогание. Женщинам... - мистер Хаттон осекся на полуслове и кашлянул, стараясь замять дальнейшее. Он чуть-чуть не сказал, что женщинам с плохим пищеварением не следует выходить замуж; но это было бы слишком жестоко с его стороны, да он, собственно, так не думал. К тому же Дженнет Спенс веровала в неугасимый пламень чувств и духовное единение. - Эмили надеется, что ей будет лучше, - добавил он, - и ждет вас к завтраку. Приедете? Ну, пожалуйста! - Он улыбнулся для вящей убедительности. - Учтите, что приглашение исходит и от меня. Она потупилась, мистеру Хаттону показалось, что щеки у нее чуть порозовели. Это была дань ему, он провел рукой по усам. - Если Эмили действительно не утомит мой приезд, я непременно буду. - Разумеется, не утомит. Ваше присутствие подействует на нее благотворно. И не только на нее, но и на меня тоже. Поговорка "третий лишний" не распространяется на супружескую жизнь. - О-о, какой вы циник! Всякий раз, когда мистер Хаттон слышал это слово, ему хотелось огрызнуться: "Гав-гав-гав!" Оно коробило его больше всех других слов в языке. Однако вместо того чтобы залаять, он поспешил сказать: - Нет, что вы! Я только повторяю печальную истину. Действительность не всегда соответствует нашим идеалам. Но это не уменьшает моей веры в них. Я страстно предан мечте об идеальном браке между двумя существами, живущими душа в душу. И, по-моему, этот мой идеал достижим. Безусловно, достижим. Он многозначительно замолчал и бросил на нее лукавый взгляд. Девственница - но еще не увядшая, несмотря на свои тридцать шесть лет, - была не лишена своеобразной прелести. И к тому же в ней действительно есть что-то загадочное. Мисс Спенс ничего не ответила ему и продолжала улыбаться. Бывали минуты, когда мистеру Хаттону претила эта джокондовская улыбка. Он встал. - Ну, мне пора. Прощайте, таинственная Джоконда. - Улыбка стала еще напряженнее, она сосредоточилась в стянувшемся по краям хоботке. Мистер Хаттон взмахнул рукой - в этом жесте было что-то от Высокого Возрождения - и поцеловал протянутые ему пальцы. Он впервые позволил себе такую вольность, и ее, видимо, не сочли чрезмерной. - С нетерпением буду ждать завтрашнего дня. - В самом деле? Вместо ответа мистер Хаттон поцеловал ей руку еще раз и повернулся к двери. Мисс Спенс вышла вместе с ним на террасу. - А где ваша машина? - Я оставил ее у ворот. - Я пойду провожу вас. - Нет! Нет! - Тон у мистера Хаттона был шутливый, но в то же время решительный. - Ни в коем случае. Запрещаю! - Но мне хочется вас проводить, - запротестовала мисс Спенс, стрельнув в него своей Джокондой. Мистер Хаттон поднял руку. - Нет, - повторил он, потом коснулся пальцем губ, что можно было принять чуть ли не за воздушный поцелуй, и побежал по аллее, побежал на цыпочках, размашистыми, легкими прыжками, совсем как мальчишка. Сердце его переполнилось гордостью; в этом беге было что-то пленительно юношеское. Тем не менее он обрадовался, когда аллея кончилась. У поворота - там, где его еще можно было увидеть из дома, - он остановился и посмотрел назад. Мисс Спенс по-прежнему стояла на ступеньках террасы и улыбалась все той же улыбкой. Мистер Хаттон взмахнул рукой и на сей раз совершенно открыто и недвусмысленно послал ей воздушный поцелуй. Потом все тем же великолепным легким галопом завернул за темный мыс деревьев. Зная, что теперь его не видят, он перешел с галопа на рысцу и наконец с рысцы на шаг. Он вынул носовой платок и вытер шею под воротничком. "Боже, какой идиотизм! Есть ли на свете кто-либо глупее милейшей Дженнет Спенс? Вряд ли, разве только он сам. Причем его собственная глупость более зловредна, потому что он-то видит себя со стороны и все же упорствует в своей глупости. Спрашивается - зачем? А-а, поди разберись в самом себе, поди разберись в других людях". Вот и ворота. У дороги стояла большая шикарная машина... - Домой, Мак-Нэб. - Шофер поднес руку к козырьку. - И у перекрестка, там, где всегда, остановитесь, - добавил мистер Хаттон, открывая заднюю дверцу. - Ну-с? - бросил он в полутьму машины. - Ах, котик, как ты долго! - Голос, произнесший эти слова, был чистый и какой-то ребяческий. В выговоре слышалось что-то простецкое. Мистер Хаттон согнул свой полный стан и юркнул внутрь с проворством зверька, наконец-то добравшегося до своей норки. - Вот как? - сказал он, захлопнув дверцу. Машина взяла с места. - Значит, ты сильно соскучилась без меня, если тебе показалось, что я долго? - Он откинулся, на спинку низкого сиденья, его обволокло уютным теплом. - Котик... - И прелестная головка со счастливым вздохом склонилась на плечо мистера Хаттона. УпоИнный, он скосил глаза на ребячески округлое личико. - Знаешь, Дорис, ты будто с портрета Луизы де Керуайл, - он зарыл пальцы в ее густые кудрявые волосы. - А кто она есть, эта Луиза... Луиза Кера... как там ее? - Дорис говорила будто откуда-то издалека. - Увы! Не есть, а была. Fuit (1). О всех нас скажут когда-нибудь-были такие. А пока... Мистер Хаттон покрыл поцелуями юное личико. Машина плавно шла по дороге. Спина Мак-Нэба за стеклом кабины была точно каменная - это была спина статуи. - Твои руки, - прошептала Дорис. - Не надо... Не трогай. Они как электричество. Мистер Хаттон обожал, когда она, по молодости лет, несла вот такую чушь. Как поздно в жизни дано человеку постичь свое тело! - Электричество не во мне, а в тебе. - Он снова стал целовать ее, шепча: - Дорис, Дорис, Дорис! "Это научное название морской мыши, - думал он, целуя запрокинутую шею, белую, смиренную, как шея жертвы, ждущей заклания карающим ножом. - Морская мышь похожа на колбаску с переливчатой шкуркой... странное существо. Или нет, Дорис - это, кажется, морской огурец, который выворачивается наизнанку в минуту опасности. Надо непременно съездить еще раз в Неаполь, хотя бы ради того, чтобы побывать в тамошнем аквариуме. Морские обитатели - существа совершенно фантастические, просто невероятные". - Котик! - Тоже из зоологии, но он причислен к разряду наземных. Ох уж эти его убогие шуточки! - Котик! Я так счастлива! - Я тоже, - сказал мистер Хаттон. Искренно ли? - Но может быть, это нехорошо? Ах, если бы знать! Скажи мне, котик, хорошо это или дурно? - Дорогая моя, я уже тридцать лет ломаю голову над этим вопросом. - Нет, правда, котик! Я хочу знать. Может, это нехорошо. Может, нехорошо, что я сейчас с тобой, что мы любим друг друга и что меня бьет как электрическим током от твоих рук. - Почему же нехорошо? Испытывать электрические токи гораздо полезнее для здоровья, чем подавлять в себе половые инстинкты. Надо тебе почитать Фрейда. Подавление половых инстинктов - страшное зло. - Нет, ты не хочешь помочь мне. Поговори со мной серьезно. Если бы ты знал, как тяжело бывает у меня на душе, когда я думаю, что это нехорошо. А вдруг адское пекло и все такое и вправду есть? Я просто не знаю, как быть дальше. Может, мне надо разлюбить тебя. - А ты смогла бы? - спросил мистер Хаттон, твердо веря в свою обольстительность и свои усы. - Нет, котик, ты ведь знаешь, что не могу. Но ведь можно бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить себя не встречаться с тобой. - Дурочка! - Он обнял ее еще крепче. - Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня найдет, и мне становится все равно - хорошо это или дурно. Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем покровительственные, нежные чувства. Он прильнул щекой к ее волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь. - До свидания, до свидания! Машина тронулась, набрала скорость, исчезла за поворотом, а Дорис стояла одна у дорожного столба на перекрестке, все еще чувствуя дурман и слабость во всем теле после этих поцелуев и прикосновений этих ласковых рук, пронизывающих ее электрическим током. Надо было вздохнуть всей грудью, силой заставить себя очнуться, прежде чем идти домой. И за полмили ходьбы до дому еще придумать очередную ложь. Оставшись один в машине, мистер Хаттон вдруг почувствовал, как его обуяла невыносимая скука. II Миссис Хаттон лежала на кушетке у себя в будуаре и раскладывала пасьянс. Был теплый июльский вечер, но в камине у нее горели дрова. Черный шпиц, разомлевший от жары и тягот пищеварительного процесса, спал на самом пекле у камина. - Уф-ф! А тебе не жарко тут? - спросил мистер Хаттон, войдя в комнату. - Ты же знаешь, милый, как мне нужно тепло, - голос был на грани слез. - Меня знобит. - Как ты себя чувствуешь? Лучше? - Да нет, не очень. Разговор увял. Мистер Хаттон стоял, прислонившись спиной к каминной доске. Он посмотрел на шпица, лежавшего на ковре, перевернул его навзничь носком правого ботинка и почесал ему брюшко и грудь с проступавшими сквозь шерсть белыми пятнышками. Пес замер в блаженной истоме. Миссис Хаттон продолжала раскладывать пасьянс. Он не получался. Тогда она переложила одну карту, вторую сунула обратно в колоду и пошла дальше. Пасьянсы у нее всегда выходили. - Доктор Либбард говорит, что мне надо съездить на воды в Лландриндод этим летом. - Ну что ж, дорогая, поезжай. Конечно, поезжай. Мистер Хаттон вспоминал, как все было сегодня: как они с Дорис подъехали к лесу, нависшему над склоном, оставили машину поджидать их в тени деревьев, а сами ступили в безветрие и солнце, меловых холмов. - Мне надо пить минеральную воду от печени, и еще он советует массаж и курс физиотерапии. Со шляпой в руках Дорис подкрадывалась к голубеньким бабочкам, которые вчетвером плясали над скабиозой, голубыми огоньками мерцая в воздухе. Голубой огонек разлетелся четырьмя искрами и потух; она засмеялась, вскрикнула совсем по-детски и погналась за ними. - Я уверен, что это пойдет тебе на пользу, дорогая. - А ты, милый, поедешь со мной? - Но ведь я собираюсь в Шотландию в конце месяца. Миссис Хаттон умоляюще подняла на него глаза. - А дорога? - сказала она. - Я не могу думать об этом без ужаса. Как я доберусь? И ты прекрасно знаешь, что в отелях меня мучает бессонница. А багаж и все другие хлопоты? Нет, одна я ехать не могу. - Почему же одна? С тобой поедет горничная. - Он начинал терять терпение. Больная женщина оттесняла здоровую. Его насильно уводили от воспоминаний о залитых солнцем холмах, живой, смеющейся девушке и вталкивали в нездоровую духоту этой жарко натопленной комнаты с ее вечно на что-то жалующейся обитательницей. - Нет, одна я не смогу поехать. - Но если доктор велит ехать, значит, ехать надо. Кроме того, дорогая, перемена обстановки пойдет тебе на пользу. - На это я и не надеюсь. - Зато Либбард надеется, а он не станет говорить зря. - Нет, не могу. Это мне не под силу. Я не доеду одна. - Миссис Хаттон вынула платок из черной шелковой сумочки и поднесла его к глазам. - Все это вздор, дорогая. Возьми себя в руки. - Нет, предоставьте мне умереть здесь, в покое. - Теперь она плакала по- настоящему. - О, Боже! Ну нельзя же так! Подожди, послушай меня. - Миссис Хаттон зарыдала еще громче. Ну что тут станешь делать! Он пожал плечами и вышел из комнаты. Мистер Хаттон чувствовал, что ему следовало бы проявить большую выдержку, но ничего не мог с собой поделать. Еще в молодости он обнаружил, что не только не жалеет бедных, слабых, больных, калек, а попросту ненавидит их. В студенческие годы ему случилось провести три дня в одном ист-эндском пункте благотворительного общества. Он вернулся оттуда полный глубочайшего, непреодолимого отвращения. Вместо участия к несчастным людям в нем было одно только чувство - чувство гадливости. Он понимал, насколько несимпатична в человеке эта черта, и на первых порах стыдился ее. А потом решил, что такова уж у него натура, что себя не переборешь, и перестал испытывать угрызения совести. Когда он женился на Эмили, она была цветущая, красивая. Он любил ее. А теперь? Разве это его вина, что она стала такой? Мистер Хаттон пообедал один. Вино и кушанья настроили его на более миролюбивый лад, чем до обеда. Решив загладить свою недавнюю вспышку, он поднялся к жене и вызвался почитать ей вслух. Она была тронута этим, приняла его предложение с благодарностью, и мистер Хаттон, щеголявший своим выговором, посоветовал что- нибудь не слишком серьезное, по-французски. - По-французски? Да, я люблю французский, - миссис Хаттон отозвалась о языке Расина точно о тарелке зеленого горошка. Мистер Хаттон сбегал к себе в кабинет и вернулся с желтеньким томиком. Он начал читать, выговаривая каждое слово так старательно, что это целиком поглощало его внимание. Какой прекрасный у него выговор! Это обстоятельство благотворно сказывалось и на качестве романа, который он читал. В конце пятнадцатой страницы ему вдруг послышались звуки, не оставляющие никаких сомнений в своей природе. Он поднял глаза от книги: миссис Хаттон спала. Он сидел, с холодным интересом разглядывая лицо спящей. Когда-то оно было прекрасно; когда-то давным-давно, видя его перед собой, вспоминая его, он испытывал такую глубину чувств, какой не знал, быть может, ни раньше, ни потом. Теперь это лицо было мертвенно-бледное, все в морщинках. Кожа туго обтягивала скулы и заострившийся, точно птичий клюв, нос. Закрытые глаза глубоко сидели в костяном ободке глазниц. Свет лампы, падавший на это лицо сбоку, подчеркивал бликами и тенями его выступы и впадины. Это было лицо мертвого Христа с "Pieta" Моралеса. La squelette etait invisible Au temps heureux de l'artpaien (2). Он чуть поежился и на цыпочках вышел из комнаты. На следующий день миссис Хаттон спустилась в столовую ко второму завтраку. Ночью у нее были неприятные перебои, но теперь она чувствовала себя лучше. Кроме того, ей хотелось почтить гостью. Мисс Спенс слушала ее жалобы и опасения насчет поездки в Лландриндод, громко соболезновала ей и не скупилась на советы. О чем бы ни говорила мисс Спенс, в ее речах всегда чувствовался неудержимый напор. Она подавалась вперед, как бы беря своего собеседника на прицел, и выпаливала слово за словом. Бац! Бац! Взрывчатое вещество в ней воспламенялось, слова вылетали из крохотного жерла ее ротика. Она пулеметной очередью решетила миссис Хаттон своим сочувствием. Мистеру Хаттону тоже случалось попадать под такой обстрел, носивший большей частью литературный и философский характер, - в него палили Метерлинком, миссис Безант, Бергсоном, Уильямом Джеймсом. Сегодня пулемет строчил медициной. Мисс Спенс говорила о бессоннице, она разглагольствовала о целебных свойствах легких наркотиков и о благодетельных специалистах. Миссис Хаттон расцвела под этим обстрелом, как цветок на солнце. Мистер Хаттон слушал их молча. Дженнет Спенс неизменно вызывала в нем любопытство. Он был не настолько романтичен, чтобы представить себе, что каждое человеческое лицо - это маска, за которой прячется внутренний лик, порой прекрасный, порой загадочный, что женская болтовня - это туман, нависающий над таинственными пучинами. Взять хотя бы его жену или Дорис - какими они кажутся, такие они и есть. Но с Дженнет Спенс дело обстояло иначе. Вот тут-то, за улыбкой Джоконды и римскими бровями, наверняка что-то кроется. Весь вопрос в том, что именно. Это всегда оставалось неясным мистеру Хаттону. - А может быть, вам и не придется ехать в Лландриндод, - говорила мисс Спенс. - Если вы быстро поправитесь, доктор Либбард смилуется над вами. - Я только на это и надеюсь. И в самом деле, сегодня мне гораздо лучше. Мистеру Хаттону стало стыдно. Если бы не его черствость, ей было бы лучше не только сегодня. Он утешил себя тем, что ведь речь идет о самочувствии, а не о состоянии здоровья. Одним участием не излечишь ни больной печени, ни порока сердца. - На твоем месте я не стал бы есть компот из красной смородины, дорогая, - сказал он, вдруг проявляя заботливость. - Ведь Либбард запретил тебе есть ягоды с кожицей и зернышками. - Но я так люблю компот из красной смородины, - взмолилась миссис Хаттон, - а сегодня мне гораздо лучше. - Нельзя быть таким деспотом, - сказала мисс Спенс, взглянув сначала на него, а потом на миссис Хаттон. - Дайте ей полакомиться, нашей бедной страдалице, вреда от этого не будет. - Она протянула руку и ласково потрепала миссис Хаттон по плечу. - Благодарю вас, милочка. - Миссис Хаттон подложила себе еще компота. - Тогда уж лучше не вини меня, если тебе станет худее. - Разве я тебя, милый, когда-нибудь в чем-то винила? - Я не давал тебе повода, - игриво заметил мистер Хаттон. - У тебя идеальный муж. После завтрака они перешли в сад. С островка тени под старым кипарисом виднелась широкая, ровная лужайка, где металлически поблескивали цветы на клумбах. Глубоко вздохнув, мистер Хаттон набрал полную грудь душистого теплого воздуха. - Хорошо жить на свете, - сказал он. - Да, хорошо, - подхватила его жена, протянув на солнце бледную руку с узловатыми пальцами. Горничная подала кофе; серебряный кофейник, молочник и маленькие голубые чашки поставила на складной столик возле их стульев. - А мое лекарство! - вдруг вспомнила миссис Хаттон. - Клара, сбегайте за ним, пожалуйста. Белый пузырек на буфете. - Я схожу, - сказал мистер Хаттон. - Мне все равно надо за сигарой. Он поспешил к дому. И, остановившись на минутку у порога, посмотрел назад Горничная шла по лужайке к дому. Сидя в шезлонге, его жена раскрывала белый зонтик. Мисс Спенс разливала кофе по чашкам, склонившись над столиком. Он вошел в прохладный сумрак дома. - Вам с сахаром? - спросила мисс Спенс. - Да, будьте добры. И пожалуйста, побольше. Кофе отобьет вкус лекарства. Миссис Хаттон откинулась на спинку шезлонга и загородилась зонтиком от ослепительно сияющего неба. У нее за спиной мисс Спенс осторожно позвякивала посудой. - Я положила вам три полные ложки. Это отобьет вкус лекарства. А вот и он. Мистер Хаттон вышел из дома с винным бокалом, до половины наполненным какой-то светлой жидкостью. - Пахнет вкусно, - сказал он, передавая бокал жене. - Оно чем-то приправлено для запаха. - Миссис Хаттон выпила лекарство залпом, передернулась и скорчила гримасу: - Фу, какая гадость! Дай мне кофе. Мисс Спенс подала ей чашку, она отхлебнула из нее. - Получился почти сироп. Но это даже вкусно после отвратительного лекарства. В половине четвертого миссис Хаттон пожаловалась, что ей стало хуже, и ушла к себе - полежать. Муж хотел было напомнить ей про красную смородину, но вовремя удержался. Упрек "что я тебе говорил" принес бы ему сейчас слишком легкую победу. Вместо этого он проявил сочувствие к жене и повел ее под руку в дом. - Отдохнешь, и все будет хорошо, - сказал он. - Да, кстати, я вернусь домой только после обеда. - Как? Ты уезжаешь? - Я обещал быть у Джонсона сегодня вечером. Нам надо обсудить проект памятника погибшим воинам. - Пожалуйста, не уезжай! - Миссис Хаттон чуть не заплакала. - Может, ты все-таки не поедешь? Я так не люблю оставаться дома одна. - Но, дорогая моя, я же обещал - и давно обещал. - Как неприятно, что приходится лгать! - А сейчас мне надо вернуться к мисс Спенс. Он поцеловал ее в лоб и снова вышел в сад. Мисс Спенс так и нацелилась ему навстречу. - Ваша жена совсем плоха! - выпалила она. - А по-моему, ваш приезд так подбодрил ее. - Это чисто нервное, чисто нервное. Я наблюдала за ней. Когда у человека сердце в таком состоянии да к тому же нарушено пищеварение... да, да, так нарушено... всего можно ждать. - Либбард смотрит на здоровье бедной Эмили далеко не так мрачно. - Мистер Хаттон открыл калитку, ведущую из сада в подъездную аллею. Машина мисс Спенс стояла у подъезда. - Либбард всего лишь сельский врач. Вам надо пригласить к ней специалиста. Он не мог не рассмеяться. Мисс Спенс протестующе подняла руку. - Я говорю совершенно серьезно. По-моему, бедняжка Эмили в тяжелом состоянии. Все может случиться в любой час, в любую минуту. Он посадил ее в машину и захлопнул дверцу. Шофер завел мотор и сел за руль. - Сказать ему, чтобы трогал? - Мистер Хаттон не желал продолжать этот разговор. Мисс Спенс подалась вперед и выстрелила в него своей Джокондой: - Не забудьте, я жду вас к себе, и в самое ближайшее время. Он машинально осклабился, пробормотал что-то вежливое и помахал вслед отъезжающей машине. Он был счастлив, что наконец остался один. Через несколько минут мистер Хаттон тоже уехал. Дорис ждала его у перекрестка. Они пообедали в придорожной гостинице в двадцати милях от его дома. Покормили их невкусно и дорого, как обычно кормят в загородных ресторанах, рассчитанных на проезжих автомобилистов. Мистер Хаттон ел через силу, но Дорис пообедала с удовольствием. Впрочем, она всегда и от всего получала удовольствие. Мистер Хаттон заказал шампанское - не лучшей марки. Он жалел, что не провел этот вечер у себя в кабинете. На обратном пути Дорис, немножко охмелевшая, была сама нежность. В машине было совсем темно, но, глядя вперед, мимо неподвижной спины Мак-Нэба, они видели узкий мирок ярких красок и контуров, вырванных из мрака автомобильными фарами. Мистер Хаттон попал домой в двенадцатом часу. В холле его встретил доктор Либбард. Это был человек невысокого роста, с изящными руками, тонкими, почти женскими чертами лица. Его большие карие глаза смотрели грустно. Он тратил уйму времени на пациентов, подолгу сидел у их постели, излучая печаль взглядом, и вел тихую печальную беседу - собственно, ни о чем. От него исходил приятный запах, безусловно антисептический, но в то же время неназойливый и тонкий. - Либбард? - удивился мистер Хаттон. - Почему вы здесь? Моей жене стало хуже? - Мы весь вечер старались связаться с вами, - ответил мягкий, грустный голос. - Думали, вы у Джонсона, но там ответили, что вас нет. - Да, я задержался в дороге. Машина сломалась, - с досадой ответил мистер Хаттон. Неприятно, когда тебя уличили во лжи. - Ваша жена срочно требовала вас. - Я сейчас же поднимусь к ней, - мистер Хаттон шагнул к лестнице. Доктор Либбард придержал его за локоть. - К сожалению, теперь уже поздно. - Поздно? - Его пальцы затеребили цепочку от часов; часы никак не хотели вылезать из кармашка. - Миссис Хаттон скончалась полчаса тому назад. Тихий голос не дрогнул, печаль в глазах не углубилась. Доктор Либбард говорил о смерти так же, как он стал бы говорить об игре в крикет между местными командами. Все на свете суета сует, и все одинаково прискорбно. Мистер Хаттон поймал себя на том, что вспоминает слова мисс Спенс: "В любой час, в любую минуту..." Поразительно! Как она была права! - Что случилось? - спросил он. - Умерла? Отчего? Доктор Либбард пояснил: - Паралич сердца, результат сильного приступа рвоты, вызванного, в свою очередь, тем, что больная съела что-то неудобоваримое. - Компот из красной смородины, - подсказал мистер Хаттон. - Весьма возможно. Сердце не выдержало. Хронический порок клапанов. Напряжение было чрезвычайным. Теперь все кончено, она мучилась недолго. III "Какая досада, что похороны назначены на день матча между Итоном и Харроу", - говорил старый генерал Грего, стоя с цилиндром в руках под крытым входом на кладбище и вытирая лицо носовым платком. Мистер Хаттон услышал эти слова и с трудом подавил в себе желание нанести тяжелые увечья генералу. Ему захотелось расквасить старому негодяю его обрюзгшую, багровую физиономию. Не лицо, а тутовая ягода, присыпанная мукой. Должно же быть какое-то уважение к мертвым. Неужели всем все равно? Теоретически ему тоже было более или менее все равно - пусть мертвые хоронят своих мертвецов, но тут, у могилы, он вдруг поймал себя на том, что плачет. Бедная Эмили! Когда- то они были счастливы! Теперь она лежит на дне глубокой ямы. А этот Грего ворчит, что ему не придется побывать на матче между Итоном и Харроу. Мистер Хаттон оглянулся на черные фигуры, которые по двое, по трое тянулись к машинам и каретам, стоявшим за воротами кладбища. Рядом с ослепительной пестротой июльских цветов, зеленью трав и листвы эти фигуры казались чем-то неестественным, чуждым здесь. Он с удовольствием подумал, что все эти люди тоже когда-нибудь умрут. В тот вечер мистер Хаттон допоздна засиделся у себя в кабинете над чтением биографии Мильтона. Его выбор пал на Мильтона потому, что эта книга первая подвернулась ему под руку, только и всего. Когда он кончил читать, было уже за полночь. Он встал с кресла, отодвинул задвижку на стеклянной двери и вышел на небольшую каменную террасу. Ночь стояла тихая и ясная. Мистер Хаттон посмотрел на звезды и на черные провалы между ними, опустил глаза к темной садовой лужайке и обесцвеченным ночью клумбам, перевел взгляд на черно-серые под луной просторы вдали. Он думал - напряженно, путаясь в мыслях. Есть на свете звезды, есть Мильтон. В какой-то мере человек может стать равным звездам и ночи. Величие, благородство души. Но действительно ли существует различие между благородством и низостью? Мильтон, звезды, смерть и он... он сам. Душа, тело - возвышенное, низменное в человеческой природе. Может, в этом и есть доля истины. Прибежищем Мильтона были Бог и праведность. А у него что? Ничего, ровным счетом ничего. Только маленькие груди Дорис. В чем смысл всего этого? Мильтон, звезды, смерть, и Эмили в могиле, Дорис и он - он сам... Всегда возвращающийся к себе. Да, он существо ничтожное, мерзкое. Доказательств тому сколько угодно. Это была торжественная минута. Он сказал вслух: "Клянусь! Клянусь! - Звук собственного голоса в ночной темноте ужаснул его; ему казалось, что столь грозная клятва могла бы связать даже богов. - Клянусь! Клянусь!" В прошлом, в канун Нового года и в другие торжественные дни, он чувствовал такие же угрызения совести, давал такие же обеты. Все они растаяли, эти решения, рассеялись, точно дым. Но таких минут, как эта, не было никогда, и он еще не давал себе более страшной клятвы. Теперь все пойдет по-иному. Да, он будет жить, повинуясь рассудку, он будет трудиться, он обуздает свои страсти, он посвятит свою жизнь какому-нибудь полезному делу. Это решено, и так тому и быть. Он уже прикидывал мысленно, что утренние часы пойдут на хозяйственные дела, на разъезды по имению вместе с управляющим - земли его будут обрабатываться по последнему слову агрономии - силосование, искусственные удобрения, севооборот и все такое прочее. Остаток дня будет отведен серьезным занятиям. Сколько лет он собирается написать книгу - "О влиянии болезней на цивилизацию". Мистер Хаттон лег спать, сокрушаясь в сердце своем, полный кротости духа, но в то же время с верой в то" что на него сошла благодать. Он проспал семь с половиной часов и проснулся ярким солнечным утром. После крепкого сна вчерашние волнения улеглись и перешли в обычную для него жизнерадостность. Очнувшись, он не сразу, а только через несколько минут вспомнил свои решения, свою стигийскую клятву. При солнечном свете Мильтон и смерть уже не так волновали его. Что касается звезд, то они исчезли. Но принятые им решения правильны, это было несомненно даже днем. Позавтракав, он велел оседлать лошадь и объехал свое поместье в сопровождении управляющего. После второго завтрака читал Фукидида о чуме в Афинах. Вечером сделал кое-какие выписки о малярии в Южной Италии. Раздеваясь на ночь, вспомнил, что в юмористическом сборнике Скелтона есть забавный анекдот о "потнице". Жаль, не оказалось карандаша под рукой, он записал бы и это. На шестой день своей новой жизни мистер Хаттон, разбирая утром почту, увидел конверт, надписанный знакомым ему неинтеллигентным почерком Дорис. Он распечатал его и стал читать письмо. Она не знала, что сказать ему, ведь слова ничего не выражают. Его жена умерла - и так внезапно... Как это страшно! Мистер Хаттон вздохнул, но дальнейшее показалось ему более интересным: "Смерть - это ужас, я стараюсь гнать от себя мысли о ней. Но когда услышишь про такое, или когда мне нездоровится, или когда бывает скверно на душе, я вспоминаю, что смерть - вот она, близко, и начинаю думать о всем нехорошем, что делала в жизни, и о нас с тобой, и не знаю, что будет дальше, и мне становится страшно. Я такая одинокая, котик, и такая несчастная, и ума не приложу, что делать. Я не могу не думать о смерти и я такая неприкаянная, такая беспомощная без тебя. Я не хотела тебе писать - думала, подожду, когда ты снимешь траур и сможешь опять встречаться со мной, но мне было так одиноко, так грустно, котик, что я не удержалась и пишу тебе. Я не могу иначе. Прости! Но я так хочу быть с тобой. Ты у меня один во всем мире. Ты такой добрый, нежный, ты все понимаешь, таких, как ты, больше нет. Я никогда не забуду, какой ты был добрый и ласковый ко мне. И ты такой умный и столько всего знаешь, что я не понимаю, как ты мог заметить меня, необразованную, глупую, и не только заметил, а и полюбил, потому что ты ведь любишь меня немножко, правда, котик?" Мистер Хаттон почувствовал стыд и угрызения совести. Перед ним преклоняются, ему приносят благодарность. И кто, за что? Эта девушка, за то, что он совратил ее! Это уже слишком! Большей нелепости не выдумаешь. С его стороны это был каприз. Бессмысленный, дурацкий каприз - только и всего. Ведь если говорить начистоту, так большой радости это ему не принесло. По сути дела, он не столько развлекался, сколько скучал с Дорис. Когда-то он мнил себя гедонистом. Но гедонизм не исключает известной доли рассудочности - это сознательный выбор заведомых наслаждений, сознательное уклонение от заведомых страданий. Он же поступал безрассудно, вопреки рассудку. Ему заранее было известно - слишком хорошо известно! - что его жалкие романы ничего не принесут, И все же, как только смутный зуд в крови охватывал его, он поддавался ему и - в который раз! - увязал в этих глупейших интрижках. Вспомнить хотя бы Мэгги - горничную его жены, Эдит - девушку с соседней фермы и миссис Прингл, и лондонскую официантку, и других, чуть ли не десятки других. И всякий раз ничего, кроме однообразия и скуки. Он-то знал заранее, как все сложится, всегда знал. И все-таки, все-таки... Опыт ничему нас не учит! Бедная, маленькая Дорис! Он ответит ей ласково, постарается утешить, но встречаться они больше не будут. Вошедший лакей доложил, что лошадь подана и ждет его у подъезда. Он сел в седло и уехал. В то утро старик управляющий действовал ему на нервы больше, чем обычно. Спустя пять дней Дорис и мистер Хаттон сидели на пристани в Саутэнде: Дорис - в легком белом платье с розовой отделкой - так и сияла от счастья, мистер Хаттон, вытянув ноги и сдвинув панаму на затылок, покачивался на стуле и пытался войти в роль эдакого заправского гуляки. А ночью, когда уснувшая Дорис тепло дышала возле него, сквозь мрак и истому во всем теле к нему пробрались космические чувства, владевшие им в тот вечер - всего лишь две недели назад, - когда он принял такое важное решение. Итак, ту торжественную клятву постигла участь многих других его решений. Безрассудство восторжествовало, он поддался первому же зуду желания. Безнадежный, совершенно безнадежный человек. Он долго лежал с закрытыми глазами, размышляя над своим позором. Дорис шевельнулась во сне, мистер Хаттон повернул к ней голову. В слабом свете, проникавшем с улицы сквозь неплотно задернутые занавески, виднелась ее обнаженная до плеча рука, шея и темная путаница волос на подушке. Она была такая красивая, такая соблазнительная. Стоит ли ему сокрушаться о своих грехах? Какое это имеет значение? Безнадежный? Ну и пусть, надо извлечь самое лучшее из своей безнадежности. Ликующее чувство свободы вдруг охватило его. Он свободен, он волен делать все что угодно. В порыве восторга он привлек Дорис к себе. Она проснулась растерянная, почти испуганная его грубыми поцелуями. Буря желания утихла, перейдя в какую-то бездумную веселость. Все вокруг словно переливалось неудержимым беззвучным смехом. - Кто, ну кто любит тебя больше, чем я, котик? - Вопрос прозвучал еле слышно, он донесся сюда из далеких миров любви. - А я знаю кто, - ответил мистер Хаттон. Подводный смех вскипал, ширился и, того и гляди, мог вырваться на поверхность тишины. - Кто? Скажи мне. О ком это ты? - Теперь голос звучал совсем близко, настороженный, тревожный, негодующий, он был не от мира сего. - А-а... - Кто? - Ни за что не отгадаешь. - Мистер Хаттон продолжал ломать комедию, пока это не наскучило ему, и тогда назвал имя: - Дженнет Спенс. Дорис не поверила своим ушам. - Мисс Спенс, та, что живет на вилле? Та самая старуха? - Это было просто смехотворно. Мистер Хаттон тоже расхохотался. - Нет, правда, правда, - сказал он. - Она без ума от меня. - Вот комедия! - Он повидает ее сразу же, как только вернется, - повидает и покорит. - По-моему, она метит за меня замуж, - добавил он. - Но ты... ты не собираешься? Воздух словно дрожал от его веселья. Мистер Хаттон захохотал во весь голос. - Я собираюсь жениться на тебе, - ответил он. Ничего комичнее он в жизни своей не придумывал. Когда мистер Хаттон уезжал из Саутэнда, он снова стал женатым человеком. Между ними было решено держать это в секрете до поры до времени. Осенью они уедут за границу, и тогда пусть все знают. Пока же он возвращался домой, а Дорис к своим. На следующий день после приезда он пошел навестить мисс Спенс. Она встретила его обычной Джокондой: - А я ждала вас. - Разве я могу подолгу не видеться с вами? - галантно ответил мистер Хаттон. Они сидели в садовой беседке. Это было маленькое сооружение в виде древнего храма, приютившегося среди густых зарослей вечнозеленого кустарника. Мисс Спенс и тут оставила свою печать: над скамьей висел бело-синий рельеф с мадонной Делла Роббиа. - Хочу поехать осенью в Италию, - сказал мистер Хаттон. Веселость бродила в нем, как имбирное пиво в бутылке, из которой, того и гляди, вылетит пробка. - Италия... - Мисс Спенс в экстазе закрыла глаза. - Меня тоже влечет туда. - Ах, не знаю. Как-то нет ни сил, ни охоты путешествовать в одиноч