Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Люциус Шепард. Отец камней

   -----------------------------------------------------------------------
   Lucius Shepard. Father of Stones (1989). Пер. - А.Лактионов.
   Авт.сб. "Ночь Белого Духа". М., "АСТ", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Каким образом Отец камней попал к резчику  Уильяму  Лемосу,  оставалось
для жителей  Порт-Шантея  загадкой.  Впрочем,  известно  было,  что  Лемос
приобрел камень у торговца Генри Сихи, а  тот  выменял  его  на  несколько
рулонов шелка-сырца у портного из Теочинте; что же касается портного,  сам
он это отрицал, но нашлись свидетели того, как он отбирал камень  у  своей
племянницы, которая  обнаружила  его  в  зарослях  папоротника  под  губой
дракона Гриауля. Но вот относительно того, как камень  очутился  именно  в
том месте и именно  тогда,  единодушия  в  мнениях  не  наблюдалось.  Одни
утверждали, что камень, мол, естественное порождение Гриауля, плоть от его
плоти, быть может, некая разновидность опухоли,  которая  является  притом
средоточием желаний дракона, сгустком его воли, побудившей  Лемоса  -  тот
ведь  жил  за  пределами  территории,  подверженной  влиянию  Гриауля,   -
совершить то, что он совершил, стать едва ли не главным героем  нашумевшей
истории со жрецом Мардо Земейлем и  Храмом  Дракона.  Другие  соглашались,
что, да, Гриауль чудо, существо размером с гору, обездвиженное тысячелетия
тому назад в колдовской дуэли, властитель долины Карбонейлс,  повелевающий
людьми исподволь и  с  немалым  искусством;  но  предполагать,  будто  его
опухоли или почечные камни имеют вид самоцветов, - значит по крайней  мере
слегка  преувеличивать.  Лемос,  заявили  они,  просто-напросто   пытается
использовать неоспоримый факт влияния Гриауля на людей, чтобы оправдаться,
а Отец камней - наверняка  драгоценность  из  драконьего  клада,  которую,
вероятно, уронил с  губы  кто-нибудь  из  тех  несчастных  полоумных,  что
населяли пространство внутри дракона. Разумеется,  усмехались  противники,
никак иначе он там оказаться не  мог;  или  вы  не  верите  в  способность
Гриауля подчинять себе волю своих  обитателей?  Что  же  до  происхождения
камня, не стоит забывать, что мы имеем дело с  загадочным,  грандиозным  и
почти бессмертным разумом, заключенным в тело, на котором  растут  леса  и
высятся города, внутри которого не счесть разнообразной живности. С учетом
всего  этого   разве   возможность   порождения   драконом   Отца   камней
представляется такой уж неправдоподобной?
   События, из-за которых и разгорелись споры, развивались  так.  Туманной
февральской  ночью,  сколько-то  лет  тому  назад,  в  управление  полиции
Порт-Шантея ворвался взбудораженный юнец, который переполошил всех  вестью
о том, что Мардо Земейль, жрец в Храме Дракона, убит, а его убийца, Уильям
Лемос, ожидает полицейских у храмовых  ворот.  Когда  полиция  прибыла  на
место  преступления  -  храм  находился  в  нескольких  сотнях  ярдов   от
Эйлерз-Пойнта, - Лемос, бледный рыжеволосый мужчина  сорока  трех  лет,  с
приятным, но малопримечательным лицом и отсутствующим взглядом серых глаз,
расхаживал перед воротами. Арестовав его, полицейские направились в  храм,
который встретил их непривычной тишиной. В  угловом  здании  они  отыскали
Земейля: тот скорчился возле алтаря из  черного  мрамора,  на  голове  его
кровоточила рана,  нанесенная  крупным,  мутновато-водянистым  на  просвет
камнем. Орудие убийства валялось тут же.  С  одного  бока  камень  остался
необработанным, очевидно, чтобы удобнее было сжимать его в кулаке,  другой
бок  посверкивал  шлифованными  гранями.  На  алтаре  лежала   напичканная
наркотиками до бессознательного состояния и раздетая донага  дочь  Лемоса,
Мириэль. Порт-Шантей был не настолько большим городом, чтобы  его  полиция
пребывала в неведении по поводу конфликта между Лемосом и  Земейлем.  Жена
Лемоса Патриция, утонувшая три года назад близ Эйлерз-Пойнта - по  слухам,
она возвращалась от любовника, зажиточного человека, дом которого стоял  у
самого моря, - оставила свою долю в семейном предприятии юной  Мириэль,  а
та, будучи тесно  связанной  с  драконьим  культом  и  с  самим  Земейлем,
передала то, что принадлежало ей, в  собственность  храма.  Земейль  часто
пользовался драгоценными камнями при отправлении ритуалов, а потому  начал
опустошать запасы семейного предприятия Лемоса. Делу Лемоса угрожал  крах;
доведенный  до  отчаяния  отступничеством   дочери,   ее   распутством   и
привязанностью  к  похотливому   жрецу,   резчик,   должно   быть,   решил
рассчитаться с Земейлем. Во всяком случае, для полиции мотив убийства  был
налицо.  Однако  они  вовсе  не  ожидали,  что  Лемос  прибегнет  к  столь
хитроумному способу защиты. Не был  готов  к  такому  повороту  и  адвокат
Лемоса Эдам Коррогли.
   -  Вы,  верно,  спятили,  -  заключил  он,  когда  резчик  изложил  ему
собственную версию событий. - Или дьявольски хитры.
   - Я говорю правду, -  пробормотал  Лемос.  Он  сидел,  сгорбившись,  на
табурете  в  лишенной  окон  комнате  для  допросов.  С  потолка   свисала
стеклянная чаша, наполненная клочьями светящегося  мха.  Лемос  глядел  на
свои руки, покоившиеся на деревянном столе, как будто укорял их за то, что
они предали его.
   Коррогли, высокий худой мужчина с редеющими черными волосами и  чертами
лица, словно выточенными из твердой белой древесины, подошел к двери и, не
оборачиваясь, произнес:
   - Кажется, я догадываюсь, к чему вы клоните.
   - Ни к чему я не клоню, - возразил Лемос. - И мне плевать, что там  вам
кажется. Это правда.
   - Вот плевать как раз и не следует, - заметил Коррогли, оборачиваясь. -
Во-первых, я ни капельки не обязан защищать вас, во-вторых, если  я  вдруг
поверю вам, мое будущее выступление значительно выиграет.
   Лемос  поднял  голову  и  окинул  Коррогли   взглядом,   полным   такой
безысходности, что на мгновение  адвокату  почудилось,  будто  его  чем-то
ударили.
   - Поступайте  как  знаете,  -  сказал  резчик.  -  Какая  мне  разница,
провалится ваше выступление или нет?
   Коррогли приблизился к столу и оперся на край. Кончики пальцев адвоката
едва не соприкоснулись с пальцами резчика, однако Лемос не отдернул  руки,
он словно и не обратил никакого внимания на  движение  Коррогли,  из  чего
следовало,  что  он  и  впрямь  поражен  всем  случившимся  и  отнюдь   не
притворяется. Или же, подумалось Коррогли, у него  реакция  на  опасность,
как у улитки.
   - Вы просите меня построить защиту на факте, который до сих  пор  никак
не учитывался в судебной практике, - размышлял адвокат вслух. -  Что  само
по себе уже  весьма  любопытно.  Влияние  Гриауля  -  хотя  бы  на  долину
Карбонейлс - факт неоспоримый. Но заявить, что вы исполняли волю  дракона,
что некая сущность, заключенная  в  этом  камне,  побудила  вас  совершить
определенный поступок, а потом и доказать, что именно так оно и было... Не
знаю, не знаю.
   Лемос, похоже, не слышал его. Спустя какое-то время он произнес:
   - Мириэль... С ней все в порядке?
   - Да, - отозвался  Коррогли  раздраженно,  -  да,  она  чувствует  себя
прекрасно. Вы поняли, о чем я вам только что говорил?
   Лемос недоуменно воззрился на него.
   - Ваш рассказ, - объяснил  Коррогли,  -  понуждает  меня  к  совершенно
беспрецедентному способу защиты. Вы отдаете себе отчет в том,  с  чем  это
связано?
   - Нет, - ответил Лемос и опустил глаза.
   - Тогда позвольте сообщить  вам,  что  судьи  устанавливают  прецеденты
крайне неохотно, а в вашем  случае  мы  наверняка  столкнемся  с  открытым
противодействием, ибо, если вас оправдают на  том  основании,  которое  вы
упомянули, я предвижу, что громадное число преступников  начнет  подражать
вам в надежде избежать наказания.
   - Не понимаю, - сказал Лемос, помолчав. - Чего вы от меня добиваетесь?
   Глядя резчику в лицо, Коррогли испытывал беспокойство: отчаяние  Лемоса
выглядело слишком уж безграничным. Ему как адвокату доводилось общаться  с
клиентами, которые, казалось, отчаялись во всем и вся, однако  даже  самые
подавленные из них в конце концов осознавали свое положение  и  выказывали
страх либо что-то близкое к нему. Что ж, пожалуй, он не ошибся, заподозрив
в Лемосе искусного притворщика.
   - Ничего  особенного,  -  сказал  Коррогли.  -  Я  всего  лишь  пытаюсь
объяснить вам, на что вы меня толкаете. Если я попрошу суд о  помиловании,
то мне нужно  будет  убедить  присяжных  в  обоснованности  моей  просьбы.
Учитывая известное всем переплетение страстей и грязную натуру  погибшего,
можно предположить, что вы отделаетесь легким испугом. Земейля не  любили,
так что,  сдается  мне,  среди  горожан  найдется  достаточно  таких,  кто
воспримет ваш поступок как справедливое возмездие.
   - Не мой, - выдавил Лемос. Его  голос  был  исполнен  такой  муки,  что
Коррогли на мгновение поверил ему.
   - Тем не менее, - продолжал адвокат, - если я изберу тот способ защиты,
какой предлагаете вы, вам может грозить куда более  суровый  приговор.  Не
исключено, что высшая мера. Ваши утверждения могут навести судью на мысль,
что преступление  было  преднамеренным.  Тогда  он,  наставляя  присяжных,
отвергнет  любые  смягчающие  обстоятельства  и   откажется   признать   в
случившемся убийство в состоянии аффекта.
   Лемос удрученно фыркнул.
   - Вам смешно? - удивился Коррогли.
   - По-моему, вы мыслите  упрощенно.  Разве  преднамеренность  и  страсть
несовместимы?
   Коррогли отодвинулся от стола, сложил руки  на  груди  и  уставился  на
светящийся шар под потолком.
   - В чем-то вы правы, - признал он.  -  Не  все  преступления  на  почве
страсти рассматриваются как поступки, обусловленные обстоятельствами. Ведь
существуют такие вещи, как навязчивые идеи, как неодолимые влечения. Но  я
хочу, чтобы вы поняли:  судья,  стремясь  не  создавать  прецедент,  может
нарочно не заметить фактов, которые облегчили бы вашу участь.
   Лемос снова впал в задумчивость.
   - Ну? - поторопил его Коррогли. - Я не  могу  решать  за  вас,  я  могу
только советовать.
   - Значит, вы советуете мне солгать? - спросил Лемос.
   - С чего вы взяли?
   - Вы убеждаете меня, что правда - это риск.
   - Я лишь подсказываю вам, как обойти ямы.
   - Между советом и подсказкой расстояние небольшое.
   - Между виной и невинностью - тоже. - Коррогли подумал, что  сумел-таки
расшевелить Лемоса, но тот по-прежнему тупо глядел прямо  перед  собой.  -
Ладно. - Он поднял с пола свою сумку. - Итак, вы настаиваете на том, чтобы
я избрал предложенный вами способ защиты?
   - Мириэль, - пробормотал Лемос. - Попросите ее прийти.
   - Хорошо.
   - Сегодня... Попросите ее сегодня.
   - Я все равно рассчитывал  повидаться  с  ней,  так  что  передам  вашу
просьбу при встрече. Однако, если верить полиции, она вряд ли откликнется.
Похоже, она почти обезумела.
   Лемос буркнул себе под  нос  что-то  неразборчивое,  а  когда  Коррогли
попросил повторить, ответил:
   - Ничего.
   - Чем я еще могу вам помочь?
   Лемос покачал головой.
   - Тогда до завтра. - Коррогли хотел было подбодрить Лемоса, но,  то  ли
потому, что резчик был совершенно поглощен своим горем, то ли оттого,  что
сам продолжал испытывать некоторое беспокойство, передумал.


   Лавка Лемоса находилась в квартале Алминтра, неподалеку от берега моря,
в той части города, которую понемногу захватывали бедность  и  разложение.
Бесчисленные  лавочки  ютились  в  нижних   этажах   старинных   домов   с
островерхими крышами, между которыми виднелись  и  жилища  богатых  людей:
величественные особняки с просторными верандами и золочеными крышами среди
пальм  Эйлерз-Пойнта.  Море  за  мысом  было  яшмового   оттенка,   слегка
разбавленного белизной  прибоя,  оно  словно  позаимствовало  у  роскошных
построек их величие и  изысканность,  но  те  валы,  что  накатывались  на
прибрежную полосу Алминтры, несли с собой всякий сор - водоросли, плавник,
дохлую  рыбу.  Должно  быть,  подумалось  Коррогли,  обитателям  квартала,
который не так давно  считался  весьма  приличным,  тяжело  переходить  от
созерцания соседнего великолепия к собственной грязи, нищете  и  убогости.
На улицах тут и там громоздились кучи отбросов, в  которых  рылись  крысы,
вдоль кромки воды шныряли  крабы.  Может  статься,  мелькнула  у  адвоката
шальная мысль, вина за убийство частично ложится на  квартал,  вернее,  на
его дух, ибо,  хотя  корыстного  мотива  в  преступлении  Лемоса  пока  не
обнаруживалось, такой мотив  вполне  мог  отыскаться.  Коррогли  не  верил
Лемосу, однако отдавал должное его хитроумию.  Рассказ  резчика  отличался
известной убедительностью, он ловко играл на суевериях горожан,  выставляя
на первый план загадочное, непостижимое  влияние  Гриауля.  Да,  присяжным
предстоит поломать головы. Впрочем, решил Коррогли, и ему самому тоже.  От
таких дел, как  это,  не  отказываются;  материалы  следствия  изумительно
подходили  для  игры  в  правосудие,  для  того  трюкачества,  которое   и
превращает правосудие в  игру,  так  что  у  него,  Эдама  Коррогли,  есть
возможность одним-единственным усилием сделать себе имя. Его неспособность
поверить сейчас Лемосу проистекает,  быть  может,  из  глубоко  упрятанной
надежды на то, что резчик все  же  говорит  правду,  что  им  удастся-таки
установить прецедент; он чувствовал, что ему требуется  теперь  что-нибудь
этакое, что нарушило бы  однообразное  течение  жизни,  возродило  прежние
упования и восторги, уняло сомнения в собственной значимости. Он занимался
адвокатской практикой вот уже девять  лет,  приступил  к  ней  сразу,  как
получил диплом, и добился определенных успехов -  во  всяком  случае,  для
сына бедных крестьян это  было  неплохо;  хотя  были,  конечно,  и  другие
адвокаты, те, с кем он постеснялся  бы  себя  равнять,  адвокаты,  которые
достигли значительно большего. Со временем Коррогли усвоил то, что  должен
был осознать с самого начала: правосудие  подчиняется  неписаным  законам,
учитывающим общественное положение и кровное родство. В свои тридцать  три
года он все еще оставался в какой-то мере  идеалистом  -  идеалистом,  чьи
идеалы рушились, но восхищение  перед  юридической  игрой  сохранялось.  В
итоге он пришел к опасному цинизму, который образовывал  в  душе  Коррогли
горючую смесь из старых надежд и новых, полуосознанных влечений. Эта смесь
так и норовила воспламениться, заставляла его  бросаться  из  крайности  в
крайность, пренебрегать порой обращенными к нему ожиданиями и  принципами.
"Я, - подумалось Коррогли, - во многом схож сейчас с  кварталом  Алминтра:
пролетарская  среда,  былые  надежды  на  светлое  будущее,  а  теперь   -
постепенное отупение и разрушение".
   Резчик проживал на втором этаже одного из старинных домов, как раз  над
своей лавкой; именно там и состоялся первый разговор Коррогли  с  Мириэль.
Дочь Лемоса оказалась стройной девушкой лет двадцати с небольшим:  длинные
черные волосы, карие  глаза,  овальной  формы  личико,  прелесть  которого
несколько смазывал уже появившийся отпечаток низменных страстей. Она  была
одета в черное платье с кружевным воротником, однако ее манеры  ничуть  не
соответствовали ни подчеркнутой скромности наряда, ни горю,  которому  она
якобы предавалась. Хотя личико вроде опухло от слез  и  глаза  покраснели,
Мириэль тем не менее кокетливо раскинулась на диване  и  курила  изогнутую
зеленую сигару. Подол платья уполз вверх настолько, что обнажились бедра и
тень между ними. Коррогли подумалось, что она, по всей видимости,  открыла
для себя в горе не испытанную до сего дня разновидность  порока  и  теперь
предается ей, забыв обо всем на свете. "Мы гордимся  своим  сокровищем,  -
произнес он про себя, - мы так им гордимся,  что  выставляем  на  всеобщее
обозрение".
   Впрочем, несмотря на повадки уличной девки, Мириэль Лемос  была  весьма
привлекательна, и холостяк Коррогли внезапно ощутил, что его тянет к ней.
   Воздух был насыщен ароматами кухни, в парадной комнате царил  привычный
для глаз одинокого человека беспорядок: грязные тарелки,  груды  одежды  и
книг, наваленных где попало. Мебель явно  знавала  лучшие  дни  -  сиденья
стульев лоснились от долгой службы, поверхность стола испещряли  царапины,
диван  заметно  просел.  Пол  покрывал   потертый   коричневый   ковер   с
блекло-голубым узором. На столе стояли заключенные в рамки  рисунки,  один
из них изображал женщину, которая сильно напоминала Мириэль, но держала на
руках ребенка. По-зимнему тусклый солнечный свет  отражался  от  стекла  и
придавал рисунку некую таинственность.  На  стене  висели  картины,  самая
крупная из которых изображала  Гриауля,  причем  из-за  травы  и  деревьев
виднелись лишь часть крыла и массивная  голова  дракона,  огромная,  будто
холм. Судя по надписи в  углу  картины,  она  принадлежала  кисти  Уильяма
Т.Лемоса. Коррогли скинул  со  стула  грязное  тряпье  и  уселся  лицом  к
Мириэль.
   - Значит, вы адвокат моего папаши? - спросила  она,  выпуская  изо  рта
струйку белесого дыма. - Вид у вас не слишком внушительный.
   - Что поделаешь, - отозвался Коррогли, который был готов  к  тому,  что
его встретят не слишком любезно. - Если  вы  ждали  седовласого  старца  с
пальцами в чернилах и бумагами в карманах жилета, я...
   - Нет, - возразила она, - я ждала как раз кого-нибудь  вроде  вас  -  с
небольшим опытом и умением.
   - Отсюда я заключаю, что вы жаждете для своего отца сурового  приговора
и что вы огорчены его поступком.
   - Огорчена? - Она расхохоталась. - До гибели Мардо я презирала  его,  а
теперь ненавижу.
   - Однако он спас вам жизнь.
   - Это он вам рассказал? Чушь собачья!
   - Вы были в беспамятстве, - напомнил Коррогли, - и  лежали  нагишом  на
алтаре. А на трупе Земейля нашли нож.
   - Я провела на алтаре много ночей в том же  самом  виде  и  никогда  не
испытывала ничего, кроме удовольствия.  -  Ее  улыбка  ясно  дала  понять,
какого рода удовольствие она  получала.  -  А  что  касается  ножа,  Мардо
постоянно ходил вооруженным.  Он  опасался  всяких  глупцов,  вроде  моего
папаши.
   - Вы что-нибудь помните?
   - Я помню, что услышала голос отца. Сперва я решила, будто сплю  и  мне
снится сон, но потом послышался стук,  я  открыла  глаза  и  увидела,  как
падает Мардо, а лицо у него  все  в  крови.  -  Мириэль  подняла  глаза  к
потолку, воспоминание явно не доставило  ей  радости.  Неожиданно,  словно
подчиняясь какому-то порыву, она положила  ладонь  себе  на  живот,  затем
погладила себя по бедру. Коррогли отвернулся, не желая подбрасывать дров в
костер разгоравшегося вожделения.
   - Ваш отец утверждает, что в храме  присутствовали  девять  свидетелей,
девять фигур в плащах с капюшонами. Пока никого из них найти  не  удалось.
Вы не знаете почему?
   - А зачем им объявляться? Чтобы подвергнуться гонениям со стороны  тех,
кто понятия не имеет, к чему стремился Мардо?
   - А к чему он стремился?
   Она вновь выпустила изо рта дым и промолчала.
   - Вам обязательно зададут этот вопрос в суде.
   - Я не стану выдавать тайну, - откликнулась она. - Мне  наплевать,  что
со мной будет.
   - Вашему отцу тоже... Так он говорит. Он очень угнетен и  хочет  видеть
вас.
   - Я приду посмотреть, как его будут вешать, - фыркнула Мириэль.
   - Знаете, - сказал Коррогли, - он уверен в том, что спасал вас.
   - Откуда вам  известно,  во  что  он  верит?  -  язвительно  справилась
Мириэль. Она приподнялась, села на диване и смерила адвоката  взглядом.  -
Вы не понимаете его. Он притворяется заурядным мастеровым,  ремесленником,
простым и добропорядочным человеком, но в глубине души  воспринимает  себя
как высшее существо. Он часто говорил,  что  жизнь  ставила  на  его  пути
препятствие за препятствием, чтобы помешать ему достичь того, для чего  он
предназначен. Он думает, что небеса карают его, оделяют неудачами  за  то,
что он чересчур умен. Он мечтатель, прожектер, интриган. А  все  его  беды
оттого, что он вовсе не так  разумен,  как  ему  кажется.  Он  только  все
портит.
   Первая  часть  ее  монолога  настолько  соответствовала  представлению,
которое сложилось у Коррогли о Лемосе, что адвокат даже удивился. Услышать
из уст Мириэль подтверждение своих мыслей было  для  него  все  равно  что
глотнуть  возбуждающего  снадобья:  он  убедился  в  правильности   своего
впечатления  и  одновременно  -  поскольку   девушка   рассуждала   не   о
постороннем, а о собственном отце - проникся к Лемосу некоторой жалостью.
   - Может быть, - сказал он и принялся,  чтобы  скрыть  смятение  чувств,
рыться в бумагах, - хотя я сомневаюсь.
   - Скоро перестанете, - заявила Мириэль. - Если вы что-нибудь и  узнаете
о моем отце, так это то, какой он ловкий обманщик.  -  Она  откинулась  на
спинку дивана,  и  подол  платья  вновь  взлетел  до  бедер.  -  Он  искал
возможность прикончить Мардо с тех самых пор, как я сошлась  с  ним.  -  В
уголках ее рта заиграла улыбка. - Он ревновал.
   - Ревновал? - переспросил Коррогли.
   - Да... как мог бы ревновать любовник.  Ему  нравилось  прикасаться  ко
мне.
   Коррогли не отмел с порога подозрение в совращении дочери, но, мысленно
перепроверив все, что знал о Лемосе, решил  пропустить  обвинение  Мириэль
мимо ушей. Он сообразил вдруг, что не должен доверять  ей,  ибо  она  была
глубоко предана Земейлю и тому образу жизни, который вел жрец.  Она  пала,
опустилась едва ли не до  последней  ступени  разложения,  и  к  зловонию,
которое наполняло помещение, примешивался исходивший от нее дух  тления  и
распада.
   - За что вы презираете своего отца? - спросил он.
   - За его самомнение и чванство. За убогое представление  о  том,  каким
должно быть счастье, за неспособность радоваться  жизни,  за  то,  что  он
такой скучный, за...
   - По правде говоря, -  перебил  адвокат,  -  вы  сейчас  напомнили  мне
упрямого ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.
   - Возможно. - Она передернула плечами. - Он прогонял моих ухажеров,  не
позволил мне стать актрисой... А из меня бы  получилась  хорошая  актриса!
Все вам скажут. Ну да ладно, это все не относится к тому, что натворил мой
отец.
   - Может быть, может быть. Насколько я могу судить, вы не заинтересованы
в том, чтобы помочь ему.
   - Разве я убеждала вас в обратном?
   - Нет, не убеждали. Но рассказ в судебном заседании  о  ваших  чувствах
установит, что вы - мстительная шлюха и веры вам  не  должно  быть  ни  на
грош, поскольку вы не  остановитесь  ни  перед  чем,  дабы  причинить  зло
собственному отцу, и правда для вас только то, что делает его виновным!
   Он намеренно старался разозлить девушку, рассчитывая нащупать ее слабое
место, знание о котором вполне могло бы оказаться полезным на суде, однако
она лишь улыбнулась, скрестила ноги и  начертила  в  воздухе  замысловатый
узор кончиком сигары. Да,  подумал  он,  в  умении  владеть  собой  ей  не
откажешь,  однако  это  спокойствие,  пускай  даже  оно  напускное,  может
обернуться  против  нее  и  выставить  в  более  выгодном  свете   Лемоса:
терпеливый, заботливый родитель - и выпестованный им змееныш.  Разумеется,
подобное  сопоставление  важнее  всего  в  случае,  когда  речь   идет   о
преступлении в состоянии аффекта, но Коррогли уповал на то, что ему и  так
удастся вызвать у присяжных сочувствие к своему подзащитному.
   - Что ж, - проговорил он, вставая, - вероятно,  у  меня  еще  возникнут
вопросы к вам, но пока я не вижу смысла продолжать нашу беседу.
   - Вы считаете, что раскусили меня?
   - Простите?
   - По-вашему, вы разобрались во мне?
   - Думаю, что да.
   - Ну и как вы изобразите меня на суде?
   - Я уверен, что вы уже догадываетесь.
   - Но мне хочется послушать.
   - Хорошо. Если будет  необходимо,  я  представлю  вас  как  испорченную
девчонку, которая потакает своим желаниям и не любит  никого,  кроме  себя
самой.  Даже  ваша  печаль  по  возлюбленному  видится  мне  чем-то  вроде
украшения, дополнением к черному платью.  Вы  докатились  до  безумия,  вы
разрушили себя наркотиками, черной магией, участием в ритуалах  драконьего
культа, вы способны теперь лишь на те чувства, которые служат вашим целям.
Вероятно, вы жадны. И мстительны.
   Она рассмеялась.
   - Что, неправильно?
   - Вовсе нет, адвокат. Меня развеселило то, что вы предполагаете извлечь
из этого описания преимущества для  себя.  -  Она  перевернулась  на  бок,
подперла голову рукой, подол платья задрался чуть ли не  до  ягодиц.  -  С
нетерпением буду ждать нашей следующей  встречи.  Может  статься,  к  тому
времени вы образумитесь и у вас появятся вопросы... поинтереснее.
   - А могу я задать один сейчас?
   - Ну конечно. - Она легла на спину и  бросила  на  него  томный  взгляд
из-под ресниц.
   - Ваша наружность, задранное платье и все  такое  прочее...  Вы  хотели
соблазнить меня?
   - М-мм. - Она кивнула. - Сработало?
   - Зачем? - спросил он. - Чего вы тем самым добьетесь? Или вы полагаете,
что я стану защищать вашего отца с меньшим рвением?
   - Не знаю. А станете?
   - Ни в коем случае.
   - Значит, зря старалась. Ну, ничего страшного.
   Коррогли, как ни пытался, не мог отвести глаз от ее ног.
   - Правда, правда, - продолжала  она.  -  Мне  нужен  любовник.  Вы  мне
нравитесь. Вы смешной, но вы мне нравитесь.
   Он беспомощно уставился на нее,  в  нем  боролись  вожделение  и  гнев.
Коррогли знал, что может овладеть ею, и боялся. Он мог подойти к ней прямо
так, взять и подойти,  и  никаких  последствий  не  будет,  разве  что  он
удовлетворит свою страсть. Однако Коррогли сознавал, что поддаться  сейчас
желанию - значит уступить этой девчонке и во всем остальном.  Сдержанность
в его положении - вовсе не ханжество, а всего лишь благоразумие.
   - Нам будет хорошо, - пообещала она. - Я знаю толк в таких вещах.
   Он проследил взглядом изгиб ее бедра, вообразил, как его тела  касаются
эти длинные, изящные пальчики...
   - Мне пора, - сообщил он.
   - Да, думаю, что вам лучше уйти. - В ее голосе  слышалась  насмешка.  -
Вы, наверное, насладились тем, за чем приходили.


   В течение следующей недели  Коррогли  опросил  множество  свидетелей  и
среди них - Генри Сихи, который показал, что, покупая самоцвет, Лемос  был
как зачарованный, и ему, Сихи, пришлось  даже  легонько  пихнуть  резчика,
чтобы тот  очухался  и  заплатил,  что  полагается.  Адвокат  беседовал  с
собратьями Лемоса по гильдии, и все они говорили о том, что он  -  человек
честный и незлобивый, отзывались о нем как о  мастере,  поглощенном  своим
ремеслом, увлеченном им до умопомрачения; в общем, картина  разительно  не
соответствовала той, которую нарисовала Мириэль. Коррогли знавал людей,  у
которых имелось как бы два лица: для себя и для других, но у него не  было
никаких сомнений в том, что товарищам резчика по  гильдии  можно  доверять
куда больше, чем Мириэль. Впрочем, все сказанное девушкой  шло  только  на
пользу Лемосу  в  силу  ее  откровенной  враждебности.  Коррогли  разыскал
специалистов по  истории  Гриауля,  разговаривал  с  теми,  кому  довелось
испытать влияние дракона на себе, и единственным свидетелем, чье мнение не
совпадало с мнением защиты, оказался некий старик, пьяница,  который  имел
обыкновение спать в песчаных дюнах к югу от Эйлерз-Пойнта и несколько  раз
видел, как Лемос швырял камни в придорожный столб, подбирал  их  и  швырял
снова, как будто набивал руку. Репутация старика была сильно  подмоченной,
тем не  менее  его  словами  не  следовало  пренебрегать.  Когда  Коррогли
пересказал их Лемосу, резчик объяснил:
   - Я часто гулял там после обеда, а камни кидал, чтобы  расслабиться.  В
детстве я только это и умел как следует и теперь, наверное, нахожу в  этом
своего рода утешение, когда мир становится невыносимым...
   Это заявление, как и множество прочих, можно было толковать по-разному,
можно было, например, понять так, что Гриауль выбрал Лемоса отчасти  из-за
умения того бросать камни и побуждал резчика практиковаться, как бы готовя
его к преступлению.
   Коррогли посмотрел на подзащитного. За время пребывания под стражей тот
словно посерел, снаружи и изнутри, и  Коррогли  почувствовал,  что  и  сам
мало-помалу проникается этой серостью, впитывает ее в себя и тонет в  ней.
Он осведомился у Лемоса, что может для него сделать, и тот  вновь  пожелал
увидеться с дочерью.
   В одно из мартовских воскресений, ближе  к  концу  месяца,  у  Коррогли
состоялась беседа с пожилой дамой по имени  Кирин,  которая  незадолго  до
убийства жреца покинула Храм Дракона. Ее прошлое было покрыто мраком,  она
как будто и не жила на свете до своего  появления  в  храме,  а  с  уходом
оттуда стала вести жизнь затворницы, ограничиваясь  лишь  писанием  писем,
которые рассылала по газетам и в которых разделывала драконий культ в  пух
и прах. У  двери  адвоката  встретила  неряшливо  одетая  девка,  по  всей
видимости, служанка Кирин. Она провела его в комнату,  которая  с  первого
взгляда  зачаровывала  посетителя  магией  зеленой  листвы  -   прозрачный
потолок,  резные  деревянные  перегородки,  сплошь  увитые  виноградом   и
эпифитами, многочисленные растения вдоль перегородок, столь пышные, что за
их листвой не было видно горшков, в  которых  они  росли.  Солнечные  лучи
высвечивали  разнообразные  оттенки  зеленого  -  салатовый,  голубоватый,
изумрудный, желтоватый, лазурный. Пол украшали  причудливые  тени,  стебли
папоротника раскачивались под дуновением ветерка, подобно усикам громадных
насекомых.  Коррогли  пробродил  по  игрушечным  джунглям   что-то   около
получаса, нетерпение его нарастало, когда наконец женский  голос  попросил
его откликнуться, поскольку за растениями ничего не видно. Он повиновался,
и мгновение спустя к нему вышла высокая седовласая  женщина  в  платье  из
серебристого шелка до пят. Лицо ее было цвета старой слоновой кости, все в
морщинах, и выражение его, как решил Коррогли, свидетельствовало о твердом
и подозрительном характере. Руки Кирин  не  знали  покоя  -  она  обрывала
листья, до которых могла дотянуться,  с  таким  видом,  словно  перебирала
четки. Несмотря на свой возраст, она прямо-таки излучала жизненную силу, и
Коррогли подумалось, что если  зажмурить  глаза,  то  вполне  простительно
будет предположить, будто  стоишь  рядом  с  молоденькой  девушкой.  Кирин
усадила его на скамейку в углу комнаты и  села  рядом,  глядя  на  буйство
растительности вокруг и продолжая обрывать листья.
   - Я не доверяю адвокатам, мистер Коррогли, - сказала она. - Так что  не
стройте на этот счет иллюзий.
   - Не буду, мэм, - проговорил он, надеясь, что женщина улыбнется, однако
она лишь поджала губы.
   - Я бы ни за что вас не приняла, если бы не ваш  подзащитный.  Человек,
который избавил мир от Мардо Земейля, заслуживает всяческой помощи, хотя я
и не уверена, что смогу чем-либо помочь.
   - Я рассчитываю, что вы сообщите мне кое-что о Земейле, в частности - о
его отношениях с Мириэль Лемос.
   - А, вот оно что.
   - От самой Мириэль нельзя ничего добиться, а все остальные попрятались.
   - Они боятся.
   - Чего?
   - Всего, мистер Коррогли, - ответила Кирин со смешком. - Мардо  приучил
их бояться. Естественно, когда он ушел, покинул их, оставил один  на  один
со страхом, они разбежались кто куда. Храм погиб... - Она оторвала  листок
папоротника. - В чем  Мардо  был  прав,  так  это  в  том,  что  страх,  в
подходящих условиях, может быть  использован  для  обеспечения  средств  к
существованию. Эта истина лежит в основе многих  религий.  Мириэль  хорошо
усвоила урок.
   - Расскажите мне о ней.
   - Ее не назовешь плохой, - произнесла женщина, ощупывая побег  бамбука.
- По крайней мере она таковой не была.  Ее  испортил  Мардо.  Он  испортил
всех, всех до единого, он сломал  их  и  заполнил  их  души  своей  черной
желчью. Когда мы впервые столкнулись с ней пять лет назад, я приняла ее за
обычную послушницу. Новенькие, они всегда волнуются, суетятся, вот  и  она
тоже бегала туда-сюда, постоянно вертелась в  храме,  настоящая  егоза.  Я
решила, что Мардо овладеет ею -  он  не  пропускал  ни  одной  симпатичной
мордашки, - а потом забудет, но я недооценила Мириэль. В ней  было  что-то
такое, что очаровало Мардо. Сперва  я  подумала,  что  она  привлекла  его
ненасытностью, ибо  мне  было  известно,  что  она,  -  Кирин  засмеялась,
подыскивая нужное выражение, - весьма сластолюбива. Быть может, так оно  и
было. Но важнее всего мне кажется то, что ее тянуло туда же, куда и его. А
значит, она, как и Мардо, насквозь лжива.
   - Тянуло? Что вы имеете в виду?
   - Это довольно трудно объяснить  человеку,  не  знакомому  с  Мардо,  -
промолвила Кирин, глядя в пол, - а  тому,  кто  его  знал,  объяснений  не
требуется. Стоило вникнуть в смысл  его  речей,  как  выяснялось,  что  за
гладкими фразами не скрывалось попросту ничего - он всего лишь  упражнялся
в цветистом  пустословии.  Однако  у  того,  кто  его  слушал,  оставалось
впечатление, что Мардо что-то знает,  что  он  ступил  на  тропу,  которая
приведет его к великой цели. Я говорю не о пресловутом даре божьем... Нет,
но выглядел он так, словно им движут некие силы, природы которых он сам не
может постичь.
   - И Мириэль тоже так выглядела?
   - Да, да, как будто ее что-то влекло. Опять же, я не знаю, понимала  ли
она природу этого влечения. Но Мардо... Он  разглядел  в  ней  родственную
душу, вот почему она пользовалась его доверием.
   - Однако, судя по всему, он собирался убить ее.
   - Причина, по которой я ушла... - Женщина вздохнула. - Пожалуй, сначала
я  расскажу  вам,  что  меня  туда  привело.  Я  воображала  себя   ищущей
просветления, но  даже  в  те  мгновения,  когда  я  наполовину  принимала
самообольщение за чистую монету, мне было скучно. Я скучала и ощущала себя
старой - слишком старой, чтобы искать лучшего развлечения.  Храм  был  для
меня книгой, готическим романом, персонажи которого постоянно менялись,  а
сюжет захватывал с первых страниц. И потом, я всегда чувствовала  близость
Гриауля, близость чего-то огромного и невероятно  могущественного.  -  Она
словно бы вздрогнула. - Так или иначе, два года назад мне начало казаться,
что то великое дело, о котором столько вещал Мардо, вот-вот  свершится.  Я
испугалась, а испуг открыл мне глаза на ложь, которой насыщен культ.
   - Вам известно, что это за великое дело?
   - Нет, - проговорила она с запинкой.
   Коррогли пристально поглядел на нее: похоже, она о чем-то умалчивает.
   - Мне  больше  не  к  кому  обратиться,  -  повторил  он.  -  Остальные
попрятались.
   - Хотя они и попрятались, некоторые из них, я уверена, сейчас наблюдают
за нами. Если я выдам вам какую-нибудь тайну храма, они убьют меня.
   - Я могу вызвать вас в суд.
   - Можете, - согласилась она, -  но  там  я  повторю  все  то,  что  уже
сказала. К тому же свидетель из меня не очень надежный. Прокурор  примется
расспрашивать о моем прошлом, а я ему не отвечу.
   - По-моему, великое дело было как-то связано с Гриаулем.
   - С ним связано все, - заметила Кирин и пожала плечами.
   - Ну хоть намекните! Дайте мне зацепку!
   - Ладно, слушайте. Вам нужно уяснить себе,  что  такое  культ.  Они  не
столько поклонялись Гриаулю, сколько обожествляли свой  страх  перед  ним.
Мардо считал, что состоит с Гриаулем в определенном родстве. Он мнил  себя
духовным потомком того чародея, который обездвижил дракона,  кем-то  вроде
ритуального противника, одновременно  врагом  и  служителем  Гриауля.  Эта
двойственность приводила его в восторг, он полагал ее верхом коварства.
   Коррогли  попытался  выжать  из  Кирин  еще  что-нибудь  о  культе,  но
безрезультатно и в итоге вынужден был отступиться.
   - А Мириэль знала что-нибудь?
   - Вряд ли. Мардо доверял ей в том, что касалось материального мира,  но
не в волшебстве. Да, он замыслил что-то  серьезное,  и  я  забеспокоилась,
поскольку предпочитаю не  сталкиваться  ни  с  чем  серьезным.  Мне  стало
страшно.  Вокруг  меня  бесследно   пропадали   люди,   разговоры   велись
исключительно шепотом, тьма выползала из  углов  и  заполняла  весь  храм.
Наконец я не выдержала и понемногу начала замечать то, что  прежде  как-то
не бросалось мне в глаза. Я осознала, насколько опасной  была  моя  скука,
как низко я пала, стараясь ни о чем не задумываться. Я поняла,  что  Мардо
Земейль отнюдь не безобидный краснобай, а злой человек  -  злой  в  худшем
смысле слова. Он стремился  познать  секреты  колдовства,  которое  умерло
из-за того, что не нашлось людей, достаточно испорченных, чтобы  рыться  в
той грязи, где спрятаны его корни.
   - И что же вы заметили?
   - Пытки... Жертвоприношения...
   - Человеческие?
   - Быть может, точно не скажу. Однако Мардо был на такое способен.
   - И вы думаете, он хотел принести в жертву Мириэль?
   - Пожалуй, да, хотя и не чаял в ней души. Вполне возможно, его посетила
шальная  мысль,  что  для  завершения  своего  великого  дела  он   должен
пожертвовать самым для себя дорогим. А ее он, я думаю, держал в неведении.
   Коррогли следил за дрожанием  теней,  что  отбрасывали  на  пол  листья
растений. Он чувствовал себя до смерти  уставшим.  "Что  я  тут  делаю,  -
подумал он. - Беседую с приятной пожилой  дамой  о  природе  зла,  пытаясь
установить, мог ли дракон совершить убийство?"
   - Вы упоминали о доверии...
   - Да. Мардо ясно дал понять, что, если с ним что-нибудь  случится,  его
место должна занять Мириэль. Они...
   - Что?
   - Я всегда подозревала, что их связывает нечто личное,  и  в  этом  еще
одна причина доверия Мардо. Доказательств у меня нет, только  ощущения,  а
они вам вряд ли помогут. Во всяком случае, если я поделюсь с  вами  своими
догадками, вреда никому не будет. По-моему, Мардо подготовил документы, по
которым Мириэль причиталось какое-то наследство. В  таких  вещах  на  него
можно было положиться. - Кирин  наклонила  голову,  словно  старалась  как
можно лучше разглядеть выражение лица Коррогли. -  Я  вижу,  вы  удивлены.
Знаете, никогда в жизни я не встречала адвоката, который не умеет скрывать
своих чувств.
   "Ну вот, - подумалось Коррогли, - даже мое лицо против меня".
   - Я и не подозревал, что  они  скрепили  свой  союз  таким  образом,  -
заметил он.
   - Быть может, и не скрепили. Я же предупредила вас,  что  наверняка  не
знаю. Но если я права и документы существуют, вы легко найдете их.  Мардо,
разумеется, не отдавал их никому.  По  всей  видимости,  они  находятся  в
храме.
   - Понятно.
   - О чем вы думаете?
   - Я думаю о том, - он фыркнул, - что случай вроде  бы  простой,  но  на
каждом шагу возникают непредвиденные сложности.
   - Случай действительно прост, - произнесла Кирин, помрачнев. - Каким бы
отъявленным злодеем ни казался  вам  Уильям  Лемос,  то,  что  он  сделал,
оправдывает его целиком и полностью.


   Однажды вечером, незадолго до начала суда, Коррогли посетил  управление
полиции, чтобы еще раз осмотреть орудие убийства - Отца камней, как назвал
его Лемос.  Адвоката  провели  в  помещение,  где  хранились  вещественные
доказательства, и оставили наедине с самоцветом. Он помещался  в  стоявшей
на столе жестяной коробке и был завернут в папиросную бумагу. Камень вновь
удивил Коррогли.  Он  то  темнел,  поглощая  свет,  становясь  похожим  на
невероятно древнее яйцо с полупрозрачной скорлупой,  то  вдруг  становился
изысканно прекрасным, будто воплощение  тончайшей  сути  некоей  философии
божеств и духов. В середине его можно  было  разглядеть  черное  пятнышко,
напоминавшее формой человека с воздетыми к  небу  руками.  Подобно  самому
Гриаулю,  камень  представлял  собой  загадку  природы,  явление,  которое
поддается множеству истолкований,  и  Коррогли  готов  был  поверить,  что
самоцвет на деле - порождение дракона. Однако рассказ  Лемоса  по-прежнему
казался адвокату чистейшей воды выдумкой, причем настолько неудачной,  что
она  вполне  способна  привести  резчика  на  виселицу.  Причины,  которая
побудила бы Гриауля желать смерти Земейля и избрать вершителем своей  воли
Лемоса, не существовало: по крайней мере Коррогли ее не видел. Да и  Лемос
никаких причин не называл, лишь твердил, что все было именно так,  как  он
рассказал, -  но  бездоказательные  выдумки  вряд  ли  могли  его  спасти.
Впрочем, многочисленные неувязки в деле только подстегивали Коррогли.  Что
за случай, думал он? На университетской скамье о  таком  можно  было  лишь
мечтать, так почему же теперь он недоволен, почему порой ему чудится,  что
он напрасно тратит время и усилия, почему иногда его тянет отступиться? Он
вынул Отца камней из  коробки  и  взвесил  на  ладони:  самоцвет  оказался
неожиданно тяжелым. Как драконья чешуя, как мудрость веков. "Черт  побери,
- подумал Коррогли, -  пора  завязывать  с  адвокатурой  и  объявить  себя
творцом новой религии. На свете достаточно глупцов, чтобы признать во  мне
пророка и последовать за мной".
   - Замышляете кого-нибудь убить? -  сухо  справился  кто-то  у  него  за
спиной. - Неужели вам так надоел ваш подзащитный?
   Коррогли обернулся и увидел перед собой мирового судью Иэна Мервейла  -
худощавого  мужчину  аристократической  наружности  в  элегантном   черном
костюме. В темных, зачесанных назад волосах судьи пробивалась  седина,  во
взгляде водянисто-голубых глаз читались сообразительность и напористость.
   - Скорее уж я замахнусь на вас, - буркнул Коррогли.
   - На меня? - Мервейл сделал вид, будто поражен до  глубины  души.  -  А
я-то чем вам досадил? Нет, сдается мне, вы затаили зло если не  на  своего
клиента, то на  достопочтенного  судью  Ваймера.  Судя  по  всему,  он  не
одобряет вашу тактику.
   - Мне трудно его в чем-либо упрекнуть, - пробормотал Коррогли.
   Мервейл посмотрел на него, покачал головой и рассмеялся:
   - Сколько бы мы с вами ни сталкивались, вы ничуть не меняетесь. Я знаю,
вы не лукавите, не пытаетесь передернуть факты, но  я  уверен,  что,  едва
начнется суд,  ваша  хитрость  тут  же  обнаружится  и  окажется,  что  вы
предусмотрительно припрятали в рукав запасную колоду.
   - Вы не доверяете самому себе, - парировал  Коррогли,  -  потому  и  не
верите никому вообще.
   - Пожалуй, вы правы. В моей силе моя слабость. - Мервейл  повернулся  к
двери, замялся, потом спросил: - Хотите выпить?
   Коррогли снова взвесил на ладони  Отца  камней.  Тот  словно  стал  еще
тяжелее.
   - Не откажусь, - ответил он.
   В заведении  под  названием  "У  слепой  дамы",  что  располагалось  на
Шанкриз-лейн, как всегда было не  протолкнуться.  Этот  паб  с  зеркалами,
запотевшими от большого количества людей, был излюбленным  местом  встречи
писцов  и  молодых  адвокатов.  Дротики,  направленные   неверной   рукой,
вонзались то в стропила, то  в  штукатурку  стен;  шум  стоял  такой,  что
поневоле приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Мервейл  и  Коррогли,
поднимая высоко над головой стаканы с  вином,  кое-как  пробрались  сквозь
гомонящую толпу и отыскали свободный столик. Стоило им сесть, как гулявшая
по соседству компания  низших  служащих  загорланила  непристойную  песню.
Судья  моргнул,  потом  жестом   пригласил   Коррогли   пригубить.   Певцы
переместились подальше. Мервейл подался  вперед  и  устремил  на  Коррогли
взгляд,  исполненный  доброжелательной  снисходительности,  которая   была
скорее привычкой, чем выражала его истинное отношение к адвокату.  Мировой
судья вырос в семье зажиточного кораблестроителя и, естественно, относился
к крестьянскому сыну свысока.  Однако  оба  они  старались  не  выставлять
напоказ свои чувства, скрывая их под маской взаимного уважения.
   - Ну что? - спросил Мервейл. - По-вашему, Лемос лжет? Или спятил?
   - Что не спятил - точно. Лжет? - Коррогли отпил из  стакана.  -  Всякий
раз, когда мне кажется, что я знаю ответ, я убеждаюсь в обратном.  Строить
догадки в этом деле рискованно. А как по-вашему?
   - Конечно же, он лжет! Мотивов для того, чтобы убить  Земейля,  у  него
было хоть пруд пруди! Господи, да у него не оставалось  иного  выхода!  Но
должен признать, он сочинил потрясающую историю.
   - Да. Если бы  он  согласился  немного  подправить  ее,  чтобы  она  не
оставляла такого сильного впечатления, я бы, вероятно,  добился  для  него
некоторого смягчения наказания.
   - Поймите, впечатление, которое производит его рассказ, как раз и  дает
эффект. Люди наверняка говорят себе: "Нет, он невиновен, иначе  бы  он  не
стал цепляться за свои выдумки".
   - Я бы пока воздержался от того, чтобы называть его рассказ выдумкой.
   - Хорошо, пусть это будет "ниспосланное свыше озарение".
   "Нервничаешь, сукин сын, -  подумал  Коррогли.  -  Сегодня  ты  у  меня
попляшешь".
   - Не возражаю, - улыбнулся он.
   -  Ах,  -  произнес  Мервейл,  -  по-моему,  вы  уже  вообразили   себя
выступающим на процессе.
   - Просто у меня такое настроение, - объяснил Коррогли, делая  очередной
глоток. - Выкладывайте, Мервейл, что вам от меня нужно?
   Лицо Мервейла выразило неудовольствие.
   - Что с вами? - поинтересовался Коррогли. - Я испортил вам все веселье?
   - Не знаю, что на  вас  нашло,  -  отозвался  Мервейл.  -  Наверно,  вы
перетрудились.
   - Дело в том, что мне наскучили постоянные подковырки, вот и все. Вы не
устаете напоминать мне о разнице в  нашем  положении.  Вы  приводите  меня
сюда, одариваете вежливой улыбочкой и пускаетесь в описания вечеринок,  на
которые меня не приглашали. Я полагаю, вы считаете,  что  получаете  таким
образом психологическое преимущество, но мне кажется, что подобное  мнимое
превосходство только ослабляет вас, тогда как сейчас вам  потребуется  вся
ваша сила. Послушайте меня,  Мервейл,  для  вас  было  бы  лучше  накопить
побольше опыта.
   Мервейл вскочил со стула, метнув на Коррогли презрительный взгляд.
   - Вам известно, что вы - посмешище? - язвительно осведомился он. -  Про
вас ходят слухи, что вы даже спите в  обнимку  со  сводом  законов.  -  Он
швырнул на стол несколько монет. - Вот, закажите себе выпивку, может, хоть
так вы научитесь веселиться.
   Коррогли смотрел, как судья пробирается к  выходу,  милостиво  кивая  в
ответ на приветствия писцов, и размышлял о том, с какой  стати  его  вдруг
понесло. Подождав немного, он поднялся, вышел из паба, свернул на  бульвар
Бискайя и пошел вперед без цели сквозь сгущающийся  туман,  погруженный  в
мрачные раздумья. Сырой и соленый воздух казался ему  материализацией  той
тяжкой тьмы, что давила на сознание. Краем глаза он заметил, что  очутился
в квартале Алминтра, но, лишь остановившись перед лавкой Лемоса, признался
себе в  том,  что  хотел  вернуться  сюда.  Или,  может  быть,  неодолимое
влечение, исходившее от Отца камней, привело его  сюда?  При  этой  мысли,
пускай она была шутливой, волосы у него на затылке встали дыбом.  Коррогли
подумал о том, что история Лемоса, вполне возможно, не слишком  далека  от
правды, и спросил себя, не сделался ли он  сам  уязвимым  перед  желаниями
Гриауля. Тишина пустынной улицы беспокоила его,  островерхие  крыши  домов
возвышались над пеленой тумана этакими  черными  горами,  немногочисленные
фонари, чьи очертания расплывались в вечерней мгле, выглядели громадными и
ядовитыми цветками. Обсидиановые окна лавки отражали свет и  не  позволяли
заглянуть внутрь. Время было еще не слишком позднее,  однако  все  частные
ремесленники и лавочники уже спали... кроме разве  что  той  девушки,  чья
комната была над лавкой Лемоса. Коррогли  уставился  на  освещенное  окно,
размышляя о том, что оскорбления судьи Мервейла дали ему  повод  навестить
Мириэль, дабы, так сказать, опровергнуть домыслы  злопыхателей.  Он  решил
идти домой, но не двинулся с места, словно  зачарованный  тусклым  сиянием
фонарей и  доносящимся  из  темноты  грохотом  прибоя.  Где-то  поблизости
залаяла  собака,  вдалеке  послышались  голоса,  звуки  скрипок  и  рожка,
зазвучал печальный напев,  словно  неведомые  музыканты  каким-то  образом
угадали настроение Коррогли. "Нет, - сказал он себе, - она спустит тебя  с
лестницы, она всего лишь кокетничала с  тобой,  зачем  тебе  это  -  чтобы
отвлечься от своих мыслей хоть ненадолго?"
   - Верно, в самую точку.
   -  Черт!  -  буркнул  он  в  темноту,  обращаясь  к   окружавшему   его
равнодушному миру. - Черт, а почему бы и нет?
   Девушка, которая открыла ему дверь, была, разумеется, той же самой, что
так вальяжно возлежала на диване во время их первой встречи, однако с  тех
пор  она  сильно  изменилась.   Неестественно   бледное   лицо   выглядело
взволнованным  и  испуганным,  с  него  исчезла  печать   порока,   волосы
растрепались. Одетая в  белое  платье  из  какой-то  грубой  материи,  она
посмотрела на него так, будто не узнала, а потом пробормотала:
   - А, это вы...
   Коррогли собрался извиниться за столь поздний визит  и  с  достоинством
удалиться, но прежде, чем он успел  раскрыть  рот,  Мириэль  отступила  от
двери, приглашая его войти.
   - Я рада, что вы пришли, - сказала  она,  следуя  за  ним  в  гостиную,
которая была сегодня образцом чистоты и порядка. - Никак не могу заснуть.
   Опустившись на диван, она порылась  в  ящичке  стола,  извлекла  оттуда
сигару и выжидательно поглядела на адвоката.
   - Садитесь.
   Он послушно примостился на стуле.
   - Мне хотелось бы задать вам еще кое-какие вопросы.
   - Вопросы? Вы... Ах да, вопросы. - Она тихонько рассмеялась и погладила
подлокотник дивана. - Что ж, спрашивайте.
   - Я слышал, будто Мардо избрал вас своей преемницей,  и  в  случае  его
смерти вы должны были стать во главе культа. Это так?
   Она кивнула - раз,  другой,  словно  решила  вдруг  поупражнять  шейные
позвонки.
   - Да, - ответила она, - так.
   - А какие-нибудь документы он оставлял?
   - Нет. Хотя, хотя... Не знаю. Он  упоминал  о  них,  но  я  никогда  не
видела. - Она раскачивалась из  стороны  в  сторону,  пощипывая  узорчатую
обивку дивана. - Какая теперь разница?
   - Что значит "какая разница"?
   - Храма больше не существует.
   - То есть?
   - Храма больше не существует! Понятно? Ни послушников, ни  церемоний  -
ничего, лишь пустое здание.
   - А что произошло?
   - Я не хочу говорить об этом.
   - Но...
   Она вскочила, отошла  в  дальний  угол  комнаты,  затем  повернулась  к
адвокату лицом, откинула волосы со лба и выпалила:
   - Не хочу, слышите, не хочу! Не хочу говорить ни о  чем  сколько-нибудь
серьезном! - Она прижала ладонь ко лбу. - О, простите, простите меня...
   - Да что случилось?
   - Так, пустяки, - отозвалась она. - Моя жизнь разбита, любовник  мертв,
а отца завтра утром будут судить по обвинению в его убийстве.  Все  просто
прекрасно!
   - Неужели вас тревожит судьба вашего отца? Я думал, вы ненавидите его.
   - Он все-таки мой отец, а что до ненависти - некоторых  чувств  она  не
затронула - тех, которые даны людям от рождения. - Мириэль  вновь  уселась
на диван и принялась пощипывать обивку. - Я не могу помочь вам, я не  знаю
ничего такого, что могло бы вам помочь,  ровным  счетом  ничего.  Если  бы
знала, то, вероятно, сказала  бы...  Во  всяком  случае,  сейчас.  Но  мне
нечего, нечего вам сказать.
   Коррогли почувствовал, что ее былое напускное равнодушие дало  трещину,
которая идет глубже, чем сознает сама Мириэль.  К  тому  же,  подумал  он,
беспокойство девушки можно приписать тому факту, что  она,  вопреки  своим
утверждениям, знает нечто важное и пытается это скрыть. Однако  он  принял
решение не проявлять чрезмерной настойчивости.
   - Очень хорошо, -  проговорил  он.  -  А  о  чем  бы  вы  не  возражали
побеседовать?
   Она огляделась, словно в поисках предмета  для  поддержания  разговора.
Коррогли заметил, что взгляд ее остановился на рисунке, который  изображал
женщину с младенцем на руках.
   - Ваша мать? - спросил он, указывая на рисунок.
   - Да. - Мириэль вздрогнула и отвернулась.
   - Вы с ней похожи. Если я не ошибаюсь, ее звали Патриция?
   Мириэль кивнула.
   - Ужасно, когда такая красавица погибает в расцвете  лет,  -  продолжил
адвокат. - Как все получилось? Как она утонула?
   - Вы что, не умеете разговаривать без того, чтобы не задавать  вопросы?
- рассердилась девушка.
   - Извините, - сказал Коррогли, удивившись ее раздражению. - Я только...
   - Моя мать умерла, - оборвала она. - Остальное вас не касается.
   - Тогда предложите тему для беседы.
   - Ладно. - Она на мгновение призадумалась. - Давайте поговорим о вас.
   - Тут говорить особо не о чем.
   - Это про каждого можно сказать, но не бойтесь, я не заскучаю.
   Выбора у Коррогли не было, и он с неохотой начал рассказывать  о  своей
жизни, о детстве, что прошло на ферме высоко в горах, о банановой  роще  и
загоне для трех коров - Розы, Альбины и Эсмеральды; и слова,  слетавшие  с
языка, словно возвращали его в ту чудесную пору. Он поведал девушке о том,
что частенько сиживал на холме, глядя  на  раскинувшийся  внизу  город,  и
мечтал, что когда-нибудь станет владельцем одного из городских домов.
   - Ваша мечта, очевидно, исполнилась, - заметила она.
   - Увы, это запрещено законом. Красивые дома принадлежат тем, кто  ведет
свой род с незапамятных времен, чье общественное  положение  несравнимо  с
нашим. Знаете, законы ведь пишутся для того,  чтобы  люди  вроде  меня  не
вздумали забываться.
   - Разумеется, знаю.
   Он рассказал ей о том, как у него зародился  интерес  к  юриспруденции.
Право с его безупречной логикой и упорядоченностью показалось ему рычагом,
посредством которого можно сдвинуть любую преграду. Но с течением  времени
он выяснил, что рычагов и преград великое множество, что, когда  сдвигаешь
одну, другая так и норовит обрушиться на тебя и раздавить в  лепешку,  что
спасение лишь в быстроте и упорстве, в том, чтобы расталкивать преграды на
своем пути и одновременно уворачиваться от тех, которые падают сверху.
   - Вы с детства стремились к тому, чтобы стать адвокатом?
   - Нет. - Он засмеялся.  -  Сперва  я  хотел  убить  дракона  Гриауля  и
получить награду, которую обещают власти  Теочинте,  чтобы  купить  матери
серебряную посуду, а отцу - новую гитару.
   Коррогли встревожился, заметив, как  резко  изменилось  выражение  лица
Мириэль, и спросил, как она себя чувствует.
   - Не произносите его имени! -  взмолилась  она.  -  Вы  не  знаете,  не
знаете...
   - Чего?
   - Гриауля. Господи Боже! Я чувствовала его там, в храме. Вы,  наверное,
решите, что у меня разыгралось воображение, но я клянусь,  я  ощущала  его
присутствие. Мы сосредоточивали на нем наши мысли, мы пели ему,  верили  в
него, пытались заколдовать и мало-помалу начинали воспринимать его.  Нечто
огромное и холодное, чешуйчатый нелюдь, который подчинил себе весь мир!
   Коррогли отметил про  себя,  что  Мириэль  как  бы  вторит  Кирин.  Его
заинтересовало упоминание о колдовстве, но Мириэль продолжала говорить,  и
вопрос остался незаданным.
   - Я до сих пор чувствую его. Такой  громадный  и  закутанный  во  мрак.
Всякая его мысль - век по протяженности,  тонны  ненависти  и  откровенной
злобы. Он прикасается ко мне, и внутри все холодеет. Вот почему...
   - Что?
   - Ничего... - Ее била дрожь, и она обхватила себя  за  плечи.  Коррогли
подсел к девушке и, поколебавшись, положил руку  ей  на  плечо.  От  волос
Мириэль исходил сладкий апельсиновый аромат.
   - Ну, что такое? - спросил он.
   - Я чувствую его, я постоянно его чувствую. -  Она  искоса  глянула  на
Коррогли и прошептала: - Возьми меня. Я знаю, что не нравлюсь тебе, но мне
нужна не привязанность, а тепло. Пожалуйста, возьми меня.
   - Ты мне нравишься, - возразил он.
   - Нет, ты не... Нет...
   - Да, - повторил  он  и  даже  сам  себе  поверил.  -  Сегодня  ты  мне
нравишься, сегодня ты - женщина, о которой можно заботиться.
   - Ты не понимаешь, ты не догадываешься, насколько он изменил меня.
   - Ты про Гриауля?
   - Пожалуйста, - прошептала Мириэль, обнимая  его,  -  хватит  вопросов.
Согрей меня.


   Начиная свою речь в суде, Коррогли мысленно все еще находился в постели
с Мириэль - она обнимала его, прижималась всем телом, то властвуя над ним,
то покоряясь его воле, словом, вела себя так, как  и  полагалось  здоровой
женщине, как будто это не она в прошлую встречу явилась  ему  опустившейся
шлюхой. Он вспоминал белизну ее плеч, полные  груди  с  розовыми  сосками,
длинные и стройные ноги... Как  ни  странно,  эти  воспоминания  вовсе  не
отвлекали его,  скорее  наоборот  -  вдохновляли,  внушали  уверенность  в
собственных силах, и речь от  того  получилась  более  страстной,  чем  он
предполагал. Коррогли расхаживал вдоль скамьи присяжных,  откуда  на  него
взирали двенадцать одутловатых лиц  -  там  восседали  двенадцать  столпов
добропорядочности, отобранные из множества менее достойных  горожан,  -  и
ощущал  себя  на  капитанском  мостике  красавца  корабля.  Внезапно   ему
подумалось, что судебный зал заседаний представляет собой, по сути,  нечто
среднее   между   церковью   и    морским    судном,    является    этаким
государством-парусником, держащим путь к берегу Справедливости,  с  белыми
стенами вместо парусов, со  скамьями  черного  дерева  вместо  палубы,  со
свидетелями, присяжными и остальными  присутствующими  вместо  команды.  А
носовой фигурой волшебного корабля был, разумеется, достопочтенный  Эрнест
Ваймер -  законченный  алкоголик,  седовласый  и  краснолицый,  с  тонкими
губами, кустистыми бровями  и  багровым  носом.  Он  сидел,  нахохлившись,
словно ястреб, на своей скамье из тика, украшенной резьбой, придававшей ей
сходство с драконьей чешуей, и,  казалось,  высматривал,  в  кого  бы  ему
вцепиться. Коррогли не опасался Ваймера, ибо знал, что сегодня править бал
будет никак не  судья.  Ему  было  известно  настроение  присяжных:  те  с
готовностью объявят виновной стороной  Гриауля,  потому  что  таково  было
убеждение, которое исподволь зрело в их душах. И Коррогли всеми доступными
ему средствами стремился укрепить это убеждение. Он не пресмыкался,  но  и
не лез напролом, голос его звучал ровно и убедительно,  и  он  чувствовал,
что этой гармонией, воцарившейся в нем,  он  обязан  ночи,  проведенной  с
Мириэль. Нет, он не любил ее - или, может статься, даже любил,  -  но  его
вдохновляла не столько любовь, сколько сознание того,  что  он  отыскал  в
девушке, да и в себе самом  тоже,  нечто,  не  затронутое  разложением  от
соприкосновения с грубым внешним миром, и от того  на  душе  у  него  было
легко и радостно.
   - Все мы знаем, - говорил он, завершая свое выступление, - что  Гриауль
действительно оказывает влияние на людей. Вопрос в том,  способен  ли  он,
так сказать, дотянуться из долины Карбонейлс до  Порт-Шантея.  Однако,  по
моему мнению, этого вопроса нам задавать не следует. Взгляните сюда, -  он
указал на судейскую скамью, - и сюда. -  Его  рука  вытянулась  в  сторону
резных изображений дракона на косяке дверей в дальнем конце залы. -  Образ
Гриауля можно встретить в Порт-Шантее повсюду, что символизирует  близость
дракона к нам и подчеркивает тот факт, что вся наша жизнь  так  или  иначе
связана с ним. Возможно, мы  в  состоянии  сопротивляться  ему  с  большим
упорством, чем те, кто живет в Теочинте, но расстояние, которое  разделяет
нас, вряд ли является для него помехой.  Он  видит  и  запоминает  нас,  и
неужели вы думаете, что, если ему что-нибудь потребуется, он не сумеет нас
о том известить? Он может все. Он - бессмертная, непостижимая  тварь,  чье
существование, подобно представлению о Боге, бросает тень на все,  что  бы
мы ни делали. И нам не дано измерить глубину ни божественного промысла, ни
намерений  Гриауля.  -  Коррогли  умолк,  оглядев  поочередно  лица   всех
присяжных. Освещенные лучами  зимнего  солнца,  они  казались  бледными  и
изможденными, похожими на лица  тяжелобольных,  которые  надеются-таки  на
выздоровление. - Гриауль здесь, господа присяжные! Он наблюдает  за  нами!
Быть может, он даже участвует в процессе. Загляните в  себя.  Вы  уверены,
что он взирает не на вас? А это, -  он  поднял  со  стола  обвинения  Отца
камней, - вы уверены, что этот самоцвет не  его  знак?  Обвинитель  скажет
вам, что перед вами обыкновенный камень, но послушайте меня: он далеко  не
обыкновенный! - Коррогли прошелся с камнем в руке вдоль скамьи присяжных -
те испуганно перешептывались. - Вот орудие Гриауля, средоточие  его  воли,
средство, с помощью которого воля дракона осуществилась в Порт-Шантее, вне
пределов досягаемости его мыслей. Если вы сомневаетесь, если вы не  верите
в то, что камень на моей ладони порожден драконом,  который  наполнил  его
своим желанием, тогда прикоснитесь к нему. Вы ощутите в нем биение  жизни.
И запомните: как вы воспринимаете его, так и он воспринимает вас.
   Затем  суд  заслушал  сторону  обвинения.  Полицейский  чин  подтвердил
подлинность показаний Лемоса. Несколько свидетелей  заявили,  что  видели,
как резчик трудился над Отцом камней. Старый пьяница поведал свою  историю
о том, что Лемос швырял камни в придорожный столб;  нашлись  и  такие,  на
чьих глазах он ворвался в храм. Коррогли ограничился  тем,  что  установил
для себя и для присяжных: никто из свидетелей не знал  истинных  намерений
Лемоса. В большем надобности не было - защита обойдется и без,  разумеется
невольной, поддержки обвинения.
   Какое-то время спустя для дачи показаний вызвали Мириэль.  Ее  рассказ,
вовсе не исполненный враждебности, как того ожидал Коррогли, явно пробудил
в присяжных сочувствие к Лемосу. Всем было ясно, что девушке не  по  себе,
что она презирает своего отца и тем  не  менее  испытывает  чувство  вины,
поскольку вынуждена свидетельствовать против него. А из  этого  следовало,
что Лемос был заботливым и  любящим  родителем  и  что  презрение  к  нему
возникло у дочери, вне всякого сомнения, под дурным влиянием Земейля.  Кое
о  чем  Мириэль,  однако,  предпочла  умолчать.  Так,  она  отрицала  свою
причастность к "великому делу" Земейля, а с точки зрения Коррогли - утаила
и кое-что еще. Он попробовал разговорить ее и  коснулся  при  перекрестном
допросе причин, по которым она присоединилась к культу.
   - Я не совсем вас понял, - сказал он. - Что, собственно,  побудило  вас
примкнуть к приверженцам столь мрачной религии?
   - Это было много лет назад, - ответила девушка. - Я  не  помню.  Может,
любопытство или желание сбежать от отца.
   - Вот  как?  Сбежать  от  отца?  Ведь  он  стремился  оградить  вас  от
многочисленных пороков, свойственных  жрецам  храма.  Какая  неоправданная
жестокость с его стороны!
   - Если защитнику угодно высказывать свое мнение, пусть он  выберет  для
этого иное время и место, - вмешался Мервейл.
   - Поддерживаю, - заявил судья Ваймер.
   - Прошу прощения. - Коррогли склонил голову. - Итак, что  же  привлекло
вас в храм? Земейль?
   - Не знаю. Наверное.
   - Физическое влечение?
   - Нет, сложнее.
   - Что значит "сложнее"?
   - Я не знаю, что вам ответить, - проговорила девушка, облизнув губы.
   - Почему? Такой простой вопрос...
   - На свете нет ничего простого! - воскликнула Мириэль. - Вы не  доросли
до того, чтобы понять это!
   Коррогли задумался над тем, что же  она  может  скрывать.  Впрочем,  не
стоит, пожалуй, особенно на нее давить, иначе она, чего доброго,  ударится
в слезы, а тогда симпатии присяжных переметнутся от ее отца к  ней  самой,
чего допустить никак нельзя. Допрашивая  ее,  он  постоянно  ощущал  между
собой и Мириэль некую связь, как будто они  были  соучастниками  какого-то
преступления, и  ему  с  трудом  удавалось  сохранять  хотя  бы  видимость
незаинтересованности, ибо  девушка  в  своем  черном  платье  с  кружевами
выглядела весьма  привлекательно.  Он  вдыхал  исходивший  от  нее  аромат
апельсинов и мало-помалу убеждался в том, что она ему более чем  нравится,
что судьба после стольких лет разочарований и неудач наконец-то улыбнулась
ему.
   На Мириэль допрос  свидетелей  обвинения  закончился,  и  судья  Ваймер
объявил перерыв до завтра.  Лемос  просидел  все  заседание  этаким  серым
истуканом, безразличным к тому, что творится вокруг, и  Коррогли,  как  ни
старался, не  сумел  его  расшевелить.  С  коротко  стриженными  волосами,
исхудавшим, бледным лицом и торчащими ушами - резчик выглядел так,  словно
он продолжительный срок подвергался самому бесчеловечному обращению.
   - Все хорошо, - сказал ему Коррогли, когда они остались  вдвоем.  -  До
сегодняшнего дня я не был уверен в присяжных. Мне не давала  покоя  мысль,
что у нас маловато фактов, подробностей. Но, как  выяснилось,  подробности
нам и не нужны. Присяжные склоняются к тому, чтобы поверить вам.
   Лемос буркнул что-то неразборчивое и  провел  указательным  пальцем  по
трещине в столешнице.
   - Однако мы бы добились  большего,  если  б  смогли  только  объяснить,
почему Гриауль возжелал смерти Земейлю, - продолжал Коррогли.
   - Мириэль, - произнес Лемос. - Она сегодня была  не  такой  чужой,  как
обычно. Может, вы еще разок попросите ее прийти ко мне?
   - Хорошо, я попрошу ее вечером.
   - Вечером? - переспросил Лемос, искоса глянув на адвоката.
   - Да, - ответил Коррогли и торопливо прибавил: - Я схожу к ней,  потому
что мне хочется, чтобы она навестила вас. Я готов  пойти  на  что  угодно,
только бы вы очнулись. Поймите, ведь ставка - ваша жизнь!
   - Знаю.
   - Что-то не похоже. Я попрошу Мириэль навестить вас, но мой вам совет -
забудьте о ней,  не  навсегда,  конечно,  а  лишь  на  какое-то  время,  и
сосредоточьтесь на процессе. А когда вас освободят, можно будет подумать и
о родственных отношениях.
   - Ладно, - пробормотал Лемос, глядя в окно на багровый диск  заходящего
солнца.
   Окончательно сбитый с толку, Коррогли принялся собирать свои бумаги.
   - Я знаю, - проговорил Лемос.
   - Что? - не понял Коррогли.
   - Я знаю про вас с Мириэль. Мне всегда было известно, с кем она спит. У
нее сразу меняется взгляд.
   - Неужели вам самому не смешно? Я...
   - Я знаю! - повторил Лемос  неожиданно  окрепшим  голосом.  -  Не  надо
считать меня глупцом!
   Ошеломленному Коррогли подумалось, что  намеки  Мириэль  на  отнюдь  не
родительскую любовь к ней отца, пожалуй, имеют под собой реальную почву.
   - Даже если бы я...
   - Я запрещаю вам видеться с ней так! - Лемос ухватился за край стола. -
Запрещаю!
   - Мы вернемся к этому разговору, когда вы успокоитесь.
   - Нет! Едва она созрела,  мужчины  вроде  вас  начали  пользоваться  ее
телом. Но теперь...
   - Молчать! - крикнул Коррогли и стукнул по столу кулаком. - Вам что, не
терпится умереть? Вы будто нарочно мешаете мне  вести  дело.  Обещаю  вам:
если вы не прекратите свои выходки, я  брошу  стараться.  Чего  ради?  Вам
словно все равно, жить или не жить, хотя, быть может,  вы  просто-напросто
притворяетесь. В таком случае смотрите, как бы притворство не  довело  вас
до беды.
   Лемос откинулся назад. Вид у него был как у побитой собаки, и  Коррогли
почувствовал, что наконец-то сорвал с него маску.  Резчик  боялся  смерти,
его безучастность была мнимой, а  история,  за  которую  он  столь  упорно
цеплялся, - сплошной выдумкой. Из чего, кстати,  следовало,  что  Коррогли
сделался  невольным  соучастником  преступления.  Разумеется,   он   может
отказаться от защиты, сославшись на то, что получил некие новые  сведения,
однако, учитывая неприкрытую  враждебность  судьи  Ваймера,  ему  вряд  ли
удастся избежать расследования. Впрочем, вполне возможно, что он ошибается
- все настолько перепуталось, что ни в чем нельзя быть уверенным. Как  тут
решить,  где  правда,  а  где   ложь,   когда   свидетельства   откровенно
противоречат одно другому? Извращенное влечение Лемоса к дочери, если  оно
и впрямь существует, действительно могло вырвать резчика из оцепенения,  в
котором тот пребывал.
   Сдав Лемоса надзирателю, Коррогли  вышел  из  тюрьмы  и,  не  глядя  по
сторонам, медленным шагом направился сквозь  сумерки  в  сторону  квартала
Алминтра. Он испытывал смятение, в основном из-за того, что обстоятельства
чуть было не вынудили его возненавидеть подзащитного. Случись  такое,  это
означали бы крушение последних идеалов, бессовестное нарушение им,  Эдамом
Коррогли, неписаного договора  с  правосудием.  Что  же  подтолкнуло  его?
Может,  это  влияние  Мириэль?  Нет,  он  не   вправе   ее   винить,   вся
ответственность лежит исключительно на нем. Единственный выход -  защитить
резчика так, чтобы он потом ни в чем не мог попрекнуть его как адвоката, а
виноват Лемос или нет - уже  не  важно.  Еще  ему  придется  расстаться  с
Мириэль, поскольку он не должен сознательно обманывать Лемоса. Что ж, хотя
он чувствует себя с ней легко и свободно,  нужно  проявить  решительность,
иначе он утратит оставшиеся крохи совести.
   Однако к  тому  времени,  когда  Коррогли  добрался  до  лавки  Лемоса,
решимости у него поубавилось. Мириэль была само  очарование,  приняла  его
даже теплее, чем накануне, так что про свое намерение он вспомнил очень  и
очень нескоро, да и то мельком. Мириэль лежала на боку, закинув одну  ногу
ему на  бедро,  ее  маленькие  груди  в  тусклом  сиянии  уличных  фонарей
светились  молочно-белым  светом  Отца  камней,   под   кожей   проступали
бледно-голубые вены. Целуя их, Коррогли мало-помалу  достиг  ямочки  между
ключицами. Дыхание Мириэль участилось, он обхватил ладонями ее  ягодицы  и
прижал девушку к себе, движения его были равномерными и  настойчивыми.  Ее
ногти вонзились ему в спину,  она  задвигалась  быстрее,  а  затем  хрипло
вскрикнула.
   - Боже мой! - прошептала она. - Как хорошо!
   И Коррогли, не соображая, что делает, признался ей в любви.
   - Не шути так. - Лицо ее омрачила тень.
   - Я не шучу.
   - Тогда не произнести таких слов.
   - Но я не лгу и не хочу таиться от тебя.
   - Ты не знаешь меня, не знаешь, чем я занималась.
   - С Земейлем?
   - Мардо заставлял меня отдаваться тем, кто был ему нужен. А еще я...  -
Она зажмурилась. - Я стояла рядом с Мардо, когда он... - Она уткнулась ему
в плечо. - У меня язык не поворачивается рассказать тебе об этом.
   - Не важно.
   - Нет, важно, - возразила она. - Пройдя через то, через что  прошла  я,
невозможно не измениться. Ты думаешь, что любишь меня...
   - А ты?
   - Не жди, что я отвечу тебе взаимностью.
   - Я не жду ничего, кроме правды.
   - О! - Она засмеялась. - Неужели? Если бы правда была мне известна, все
стало бы по-другому.
   - Не понимаю.
   - Тогда слушай. - Она взяла его лицо в свои ладони. - Не принуждай меня
к откровенности. Нам хорошо вдвоем, и порой меня тянет открыться тебе,  но
я не готова. Быть может, когда-нибудь я наберусь смелости, но  не  сейчас.
Такой вот у меня характер. Жизнь научила меня опасаться счастья.
   - Подобный ответ меня вполне устраивает.
   - Да? Ну и чудесно.
   Он поцеловал ее в губы, коснулся груди и ощутил, как отвердели под  его
пальцами соски.
   - Окажи мне, пожалуйста, одну услугу. Повидайся со своим отцом.
   - Не могу, - проговорила она и отвернулась.
   - Потому что он... надругался над тобой?
   - С чего ты взял?
   - Мне так показалось.
   - Надругался... - повторила она, словно пробуя слово на вкус.  -  Я  не
желаю говорить об этом, у меня нет сил. Я просто не сумею  передать  тебе,
что произошло.
   - Так что? - спросил он. - Ты придешь к нему?
   - Он все равно останется таким, как есть, а ты ведь хочешь  расшевелить
его, верно?
   - В общем, да.
   - Поверь мне, от этой встречи он только расстроится.
   - Жаль, - сказал  Коррогли.  -  Я  надеялся,  ты  сможешь  сломать  его
равнодушие.
   - Ты по-прежнему считаешь его невиновным?
   - Пожалуй. А ты?
   Она раскрыла было рот, но потом плотно сжала губы и надолго  замолчала.
В конце концов девушка произнесла:
   - Я уверена, что он ни в чем не виноват.
   Коррогли попытался еще о чем-то спросить,  но  Мириэль  приложила  свой
пальчик к его губам:
   - Давай закончим, ладно?
   Он лежал на спине, разглядывал замысловатые тени  на  белом  потолке  и
размышлял о Лемосе. Коррогли чувствовал, что запутался и  не  в  состоянии
принять что-либо на веру. История о том,  как  резчик  злоупотребил  своей
отцовской властью, представлялась ему одновременно очевидной и немыслимой.
Он не сомневался  в  том,  что  Мириэль  убеждена  в  похотливости  своего
родителя, но, даже будучи влюбленным, Коррогли никак не мог решить,  можно
ли  считать  рассудок  Мириэль  полностью  здоровым,  а  потому  не  знал,
насколько можно доверять ее словам.  Да  и  не  только  словам,  но  и  ее
обильным ласкам. Ему хотелось бы считать,  что  Мириэль  искренна  с  ним,
однако всякий раз при встрече у него возникало подозрение, что он нужен ей
как подручное средство. Только вот для чего?
   - Тебя что-то тревожит? - спросила она. - Не надо. Все будет в порядке.
   - Между нами?
   - Тебя беспокоит именно это?
   - Среди прочего.
   - Я не стану сулить тебе вечного блаженства, но попробую  приноровиться
к тебе.
   Коррогли собрался было спросить, почему "попробую"  и  что  ее  к  тому
вынуждает, но вовремя вспомнил, что она не терпит, когда на нее  оказывают
давление.
   - Хватит беспокоиться, - повторила она.
   - Не получается.
   - Получится. - Ее рука скользнула  по  его  груди  вниз,  к  животу.  -
Обязательно получится.


   На следующее утро,  несмотря  на  возражения  Коррогли,  суд  продолжил
заслушивать свидетелей обвинения. Мервейл пригласил на свидетельское место
Мириэль Лемос и предъявил присяжным документы, подписанные Мардо  Земейлем
и Мириэль. Это было завещание, по которому в случае смерти  жреца  Мириэль
отходил храм с  землей  и  всеми  постройками.  Помимо  самих  документов,
которые  Мервейл  добыл  в  городском   архиве,   он   позаботился   и   о
доказательствах их подлинности.
   -  Как  по-вашему,  во  сколько  оценивается  упомянутая  в   завещании
собственность? - справился Мервейл у одетой в голубое бархатное платье  со
стоячим воротником Мириэль.
   - Не имею ни малейшего представления.
   - Можно ли сказать, что ее стоимость исчисляется весьма крупной суммой?
   - Свидетельница уже ответила на вопрос, - вмешался Коррогли.
   - Совершенно верно, - подтвердил судья  Ваймер  и  сурово  взглянул  на
Мервейла.
   Тот, пожав плечами, подошел  к  своему  столу,  взял  отчет  налогового
инспектора и затем передал присяжным.
   - Знал ли о завещании ваш отец?
   - Да, - пробормотала Мириэль.
   Коррогли посмотрел на Лемоса: резчик, по  всей  видимости,  не  слишком
прислушивался к разговору.
   - А как он о нем узнал?
   - Я ему рассказала.
   - При каких обстоятельствах?
   - Он пришел в храм. - Мириэль глубоко вдохнула, потом, словно собираясь
с мыслями, медленно выдохнула. - Он хотел,  чтобы  я  порвала  с  культом,
говорил, что, когда я надоем Мардо, он выкинет меня и наша семья останется
без гроша. Лавку придется продать... Ну и все такое.  -  Она  сделала  еще
один вдох. - Он... отец разозлил меня. Я  рассказала  ему  о  завещании  и
заявила, что Мардо куда щедрее его, а тогда он  пригрозил,  что  добьется,
чтобы меня объявили недееспособной, и пообещал  нанять  адвоката,  который
отберет у меня все, что оставил Мардо.
   - Вы не знаете, ходил ли он к адвокату?
   - Да, ходил.
   - Адвоката звали Артис Колари?
   - Да.
   - Мистер Колари, - произнес Мервейл, подобрав  со  стола  новый  листок
бумаги, - сейчас занят и потому не может присутствовать  на  суде.  Однако
вот его заявление. Он пишет, что обвиняемый посетил его за две  недели  до
убийства и пытался заручиться согласием на ведение дела о недееспособности
Мириэль Лемос. Обвиняемый ссылался на то, что душевное здоровье его дочери
ослаблено  в  связи  со  злоупотреблением  наркотиками.  -  Он   улыбнулся
Коррогли. - Свидетельница - ваша.
   Коррогли  потребовал,  чтобы  ему  дали  возможность   переговорить   с
подзащитным. Едва они оказались наедине, он спросил:
   - Вы знали о завещании?
   - Знал, - Лемос кивнул. - Но к Колари я пошел  по  другой  причине.  Те
деньги мне были ни к чему, я не желал ничего  из  того,  что  принадлежало
Земейлю. Я боялся за Мириэль, хотел увести  ее  оттуда,  а  иного  способа
добиться этого мне в голову как-то не приходило. - С лица резчика  начисто
исчезло привычное для Коррогли выражение безразличия.
   - Почему вы мне ничего не сказали?
   - Как-то не подумал.
   - Странно, что вы могли забыть такое.
   - Не то чтобы я забыл... - Лемос сел прямо и пригладил ладонью  волосы.
- Я понимаю, вам со мной тяжко, но... я не  могу  объяснить,  каково  было
мне. Я не предполагал, что вы мне поверите, и до сих пор не знаю,  что  вы
обо мне думаете. Мне было плохо, очень плохо. Простите за то, что доставил
вам столько неприятностей.
   Короткая стрижка, комбинезон,  нездоровая  бледность  -  тем  не  менее
Лемоса будто подменили. Коррогли не знал, как ему быть - то ли радоваться,
то ли огорчаться. Невероятно, подумал он, более чем невероятно, этому типу
невозможно верить и все-таки хочется. Но Мириэль, как она могла скрыть  от
него подобный  факт?  И  на  чем  тогда  строятся  их  отношения?  Неужели
ненависть к отцу пересилила  в  ней  все  остальные  чувства?  Неужели  он
ошибался в ней?
   - Кажется, дела идут не очень хорошо? - спросил Лемос.
   - Еще не выступили  свидетели  защиты,  -  ответил  Коррогли,  подавляя
смешок, - и потом, я не намерен сдаваться только из-за показаний Мириэль.
   - Что вы намерены делать?
   - Исправлять последствия вашего молчания.
   Вернувшись в зал  заседаний,  Коррогли  прошелся  возле  свидетельского
места, оглядел Мириэль, которая, казалось, нервничала  -  она  то  и  дело
принималась теребить платье, - и наконец спросил:
   - За что вы ненавидите своего отца?
   Мириэль изумленно воззрилась на него.
   - Отвечайте,  пожалуйста,  вопрос  простой,  -  требовательно  произнес
Коррогли. - Все в этом зале уже поняли:  вы  хотите,  чтобы  его  признали
виновным.
   - Возражаю, - воскликнул Мервейл.
   - Не переходите границу дозволенного, мистер  Коррогли,  -  предупредил
судья Ваймер.
   - Так за что вы ненавидите своего отца? - повторил адвокат.
   - За то... - Во взгляде Мириэль читалась мольба. - За то...
   - За то, что он, по-вашему, держал вас в узде?
   - Да.
   - За то, что он старался разлучить вас с вашим возлюбленным?
   - Да.
   - За то, что он вызывает у вас презрение убогостью своей жизни?
   - Да.
   - Позволительно ли мне заключить, что у вас имеются  и  другие  причины
для ненависти?
   - Да! Да! Что вы от меня хотите?
   - Я всего лишь доказываю, что вы, мисс Лемос, ненавидите  своего  отца,
ненавидите его достаточно сильно для того, чтобы попытаться превратить это
заседание в мелодраму и добиться осуждения обвиняемого. Вы скрыли от  суда
важный факт с тем, чтобы сообщить о нем в нужный момент. Быть  может,  вам
содействовал в том склонный к драматическим эффектам мистер Мервейл?..
   - Возражаю!
   - Мистер Коррогли!
   - Как бы там ни было, ваши показания лживы...
   - Мистер Коррогли!
   - Вы лгали суду, вы не произнесли ни единого слова правды!
   - Мистер Коррогли, если вы не прекратите...
   - Прошу прощения, ваша честь.
   -  Вы  идете  по  тонкому  льду,  мистер  Коррогли.   Больше   на   мою
снисходительность не рассчитывайте.
   - Уверяю вас, ваша честь, такого не повторится. - Коррогли  приблизился
к скамье присяжных и продолжил, задавая вопросы как бы от их имени: - Мисс
Лемос, вы знали о завещании, правильно?
   - Да.
   - Вы упоминали о нем в разговоре с обвинителем?
   - Да.
   - Когда именно?
   - Вчера днем.
   - А почему не раньше? Вы должны были отдавать себе отчет, насколько это
важно для суда.
   - Ну, оно выскочило у меня из памяти.
   - Ах, вот как? - язвительно проговорил Коррогли. - Выскочило из памяти?
- Он повернулся к присяжным и печально покачал головой. Затем продолжил: -
А больше вы ничего не забыли?
   - Возражаю!
   - Возражение отклоняется. Свидетельница должна ответить.
   - Я... Нет.
   - Надеюсь, что так, для вашей же пользы. Говорил ли вам ваш  отец,  что
хочет объявить вас недееспособной лишь для того, чтобы увести из  храма  и
оторвать от Земейля?
   - О, он уверял меня в этом, но...
   - Отвечайте только "да" или "нет".
   - Да.
   - Вы знали содержание завещания? Я имею в виду в подробностях.
   - Да, разумеется.
   -  Тот  разговор,  когда  вы  рассказали  своему  отцу  о  завещании...
Насколько я понимаю, он велся в довольно резких тонах?
   - Да.
   - Значит, посреди бурного разговора, во время  выяснения  отношений  вы
сообщили  отцу  содержание  столь  серьезного  документа?  Я  полагаю,  вы
изложили его целиком и полностью?
   - Нет, не целиком.
   - Да? - Коррогли приподнял бровь. - И что же конкретно вы сказали отцу?
   - Я... Я не помню.
   - Давайте разберемся, мисс Лемос. Вы  помните,  что  рассказали  ему  о
завещании, но запамятовали, что именно. Может быть, вы просто заявили, что
Мардо сделал вас своей наследницей?
   - Нет, я...
   - Или же вы...
   - Он знал! - воскликнула Мириэль, вскакивая. - Он знал!  -  Ее  взгляд,
устремленный на отца, выражал жгучую ненависть.  -  Он  убил  Мардо  из-за
денег! Но он никогда...
   - Сядьте, мисс Лемос! - приказал судья Ваймер. - Немедленно сядьте!
   Когда она подчинилась, он предупредил  ее  о  недопустимости  подобного
поведения.
   - Итак, - продолжил Коррогли, -  посреди  спора  вы  выкрикнули  что-то
невразумительное...
   - Возражаю!
   - Возражение принимается.
   - Вы выкрикнули что-то насчет завещания, но не  можете  вспомнить  что.
Так, мисс Лемос?
   - Вы искажаете смысл моих слов!
   -  Напротив,  мисс  Лемос,  я  всего  лишь  повторяю  сказанное   вами.
Получается, что единственными, кто знал о сути завещания, были вы и  Мардо
Земейль.
   - Нет, не...
   - Это не вопрос, мисс Лемос, вопрос будет позже. Поскольку вы, судя  по
всему, заинтересованы в осуждении вашего отца  и  он  тем  самым  лишается
возможности возбудить  дело  о  признании  вас  невменяемой,  скажите,  не
жадность ли побудила вас дать именно такие показания?
   - Мне нужен был только Мардо.
   - Мне  кажется,  любой  из  здесь  присутствующих  подтвердит,  что  вы
называли Мардо Земейля гнусным выродком.
   - Не  стоит  возражать,  мистер  Мервейл,  -  заметил  судья  Ваймер  и
обратился к Коррогли: - Я многое вам позволил, но моему терпению  приходит
конец. Вы поняли?
   - Да, ваша честь. - Коррогли  подошел  к  своему  столу,  взял  бумаги,
перелистал и вернулся к Мириэль, на лице которой бала написана  ярость.  -
Мисс Лемос, вы верили Мардо Земейлю?
   - Я не знаю, что вы имеете в виду.
   - Я спрашиваю, верили ли вы  тому,  что  он  говорил,  его  призывам  и
теологическим доктринам? Его делу?
   - Да.
   - И что же это было за "великое дело"?
   - Не знаю. Он не посвящал меня в свою тайну.
   - Тем не менее вы верили ему?
   - Я верила, что Мардо вдохновлен свыше.
   - Вдохновлен свыше... Понятно. Соответственно, вы приняли его правила?
   - Да.
   - Мне кажется, будет полезно ознакомить суд с некоторыми из правил. Как
вы считаете?
   - Не знаю.
   - Во всяком случае, небезынтересно. - Коррогли перевернул  страницу.  -
Вот, например: "Поступай как вздумается, вот  и  весь  закон".  В  это  вы
верили?
   - Я... Да.
   - Гм. А в это? "Если для великого дела понадобится кровь, ее добудут".
   - Я не... Откуда мне знать, что он имел в виду?
   - Неужели? Но вы же приняли его правила. Приняли?
   - Да.
   - А это? "Там, где речь заходит о великом деле, нет ни преступления, ни
греха, каковыми они представляются заурядным людишкам".
   - Верила.
   - Я надеюсь, что понятие греха включает в себя грех обмана?
   Ее взгляд был ясным и пристальным.
   - Вы поняли вопрос?
   - Да.
   - И?
   - Полагаю, да. Но...
   - А понятие преступления распространяется и на лжесвидетельство?
   - Да, но я перестала верить Мардо.
   - Разве? Среди нас есть такие, кто  слышал,  как  вы  недавно  называли
Мардо Земейля примером для подражания.
   - Я переменила свое мнение, - сказала она и закусила губу.
   Коррогли сознавал, что вступает на опасную территорию,  что  Мириэль  в
любой момент может упомянуть и о нем самом, но уповал на  то,  что  успеет
добиться своего прежде, чем случится непоправимое.
   - Я бы не стал утверждать, что ваше мнение так  уж  переменилось,  мисс
Лемос. Мне кажется, "великое дело" Земейля, чем бы оно ни было, продолжает
вершиться  уже  под  вашим  руководством.  Я  уверен,  что   все   правила
по-прежнему действуют, что вы пойдете на ложь, совершите...
   - Ах ты, мерзавец! - воскликнула она. - Да я...
   - Совершите самое страшное преступление, лишь бы достичь того,  к  чему
вы стремитесь. "Великое дело" - ваша единственная забота, и поэтому в том,
что вы тут наговорили, нет ни слова правды.
   - Ты не смеешь! - выкрикнула она. - Ты не смеешь приходить...
   Зычный окрик судьи  Ваймера  заставил  ее  умолкнуть.  Мервейл  пытался
возражать.
   - Вопросов больше нет,  -  закончил  Коррогли,  наблюдая  со  смешанным
чувством, как судебные приставы выводят Мириэль из зала.


   Вскоре после того, как начали  заслушивать  первого  свидетеля  защиты,
историка и биолога Кэтрин  Окои  -  роскошную  блондинку  лет  тридцати  с
лишним, судья Ваймер подозвал к себе Коррогли. Перегнувшись через  перила,
судья указал на многочисленные рисунки, которые принесла с собой Кэтрин, а
затем ткнул пальцем в  стоявшую  рядом  со  столом  картину,  изображавшую
гороподобного дракона.
   - Я предупреждал вас, чтобы вы не вздумали превращать  суд  в  цирковое
представление, - прошипел судья.
   - По-моему, образ Гриауля...
   - Ваше выступление было шедевром, этаким образцом устрашения, - прервал
его Ваймер. - Я  не  стану  вас  наказывать,  но  запрещаю  впредь  пугать
присяжных. Уберите картину.
   Коррогли принялся было возражать, но внезапно понял, что такой  поворот
событий даже к лучшему: раз картину  велено  убрать  из  зала,  значит,  в
чем-то он достиг своей цели.
   - Как скажете, ваша честь.
   - Будьте осторожны, мистер Коррогли, -  предостерег  Ваймер.  -  Будьте
очень и очень осторожны.
   Картину понесли к выходу. Присяжные проводили ее взглядами, а когда она
исчезла за дверью, на их лицах отразилось  огромное  облегчение,  которое,
как подумалось Коррогли, важнее для его победы, чем угнетающее присутствие
картины. Теперь он сможет играть на их ощущениях, напоминая им о  Гриауле,
попеременно внушать страх и успокаивать и тем самым все сильнее  подчинять
их  себе.  Он  попросил  Кэтрин  Окои  рассказать  о  своем   десятилетнем
пребывании внутри дракона, и женщина  поведала  о  том,  что  Гриауль  сам
привел ее к себе  единственно  для  того,  чтобы  она  присутствовала  при
сокращении его сердечной  мышцы.  Потом  Коррогли  справился  у  Кэтрин  о
чудесах, которые таят внутренности дракона, о снадобьях, извлеченных ею из
выделений  драконьих  желез,  о  диковинных  и   в   некотором   отношении
замечательных паразитах Гриауля и о растениях, что встречаются внутри  его
тела. Об Отце камней она ничего не знала, однако тех  чудес,  которые  она
перечислила, вполне хватило,  чтобы  убедить  присяжных,  что  самоцвет  и
впрямь  может  оказаться  порождением  дракона.  Кэтрин  предъявила   суду
находки, сделанные ею внутри  Гриауля:  заключенных  в  стеклянный  ящичек
пауков,  чьи  паутины  поражали  воображение   своей   замысловатостью   и
фантастичностью;   побеги   весьма   необычного   растения,    обладавшего
способностью воспроизводить двойников животных, что засыпали поблизости от
него; обломки похожего  на  янтарь  камня,  который,  по  ее  утверждению,
являлся на деле загустевшим и отвердевшим желудочным соком дракона.
   - Я не сомневаюсь, - сказала она, беря в руки Отца камней,  -  что  его
мог породить Гриауль. И сейчас, прикасаясь к нему,  я  уверилась,  что  он
принадлежит Гриаулю. У меня было десять лет, чтобы  запомнить  то  особое,
непередаваемое ощущение, которое исходит от всего, что связано с драконом.
   Мервейлу было нечего противопоставить ее  показаниям,  так  как  Кэтрин
Окои пользовалась всеобщим уважением, история ее  жизни  и  открытий  была
известна всем и каждому. Но со свидетелями, которых заслушивали после нее,
философами и жрецами, что в один  голос  твердили  о  могуществе  Гриауля,
Мервейл  обошелся  гораздо  круче:  забрасывал  их  коварными   вопросами,
подлавливал на несовпадениях, обвинял в буйстве фантазий, а Коррогли  -  в
насмешках над правосудием.
   -   По-моему,   заседание   мало-помалу   превращается   в   диспут   о
метафизических понятиях, - заявил в перерыве Ваймер Коррогли и Мервейлу.
   - Метафизических? - переспросил Коррогли. - Может быть,  но  разве  так
бывает не всегда? В основу наших законов положена мораль, которая пришла к
людям из религии. Это что, не метафизика?  Закон  основан  на  метафизике,
которая проистекает из религии, предписывает, как поступать, и налагает на
людей определенные ограничения. Я всего  лишь  пытаюсь  показать,  что  по
поводу Гриауля существует полное единодушие. Если мы выйдем на  улицу,  то
не встретим никого, кто бы в той или иной  степени  не  верил  во  влияние
дракона. Подобного согласия в мыслях и чувствах не проявляют порой даже по
отношению к Богу. Это во-первых.
   - Ерунда какая-то! - буркнул Мервейл.
   - Во-вторых, - продолжал Коррогли, - с помощью свидетельских  показаний
я очерчиваю пределы влияния Гриауля, что весьма важно не только для снятия
с моего  подзащитного  обвинения  в  преднамеренном  убийстве,  но  и  для
установления прецедента. Не  давая  мне  возможности  говорить  о  влиянии
Гриауля, вы тем самым лишаете меня возможности защищать ответчика в  суде.
А раз уж вы разрешили мне защиту, вам придется  разрешить  и  изложить  ее
основания.
   Ваймер погрузился в размышления. Через какое-то время  он  взглянул  на
Мервейла. Тот вздохнул.
   - Что ж, - сказал  судья.  -  В  интересах  дела  я  вынужден  признать
существование такого явления, как влияние Гриауля...
   - Боюсь, что интересы дела не совпадают с интересами моего  клиента,  -
перебил Коррогли. - Для создания прецедента необходимо веское основание. Я
намерен поведать присяжным историю Гриауля и привести примеры его влияния.
Мне кажется, им, чтобы  вынести  справедливое  решение,  следует  все  это
знать.
   - Мистер Мервейл? - проговорил со вздохом судья.
   Мервейл  раскрыл  рот  и  снова  его  закрыл,  потом  развел  руками  и
направился к своему столу.
   - Дерзайте, мистер Коррогли, - напутствовал судья,  -  но  постарайтесь
обойтись без всяких там штучек. Мне сомнительно, чтобы ваши доказательства
сумели хоть немного  ослабить  впечатление  от  завещания.  У  меня  такое
ощущение, что вы попусту тратите время.
   Дело шло к вечеру, но Коррогли решил продолжать. Он хотел, чтобы  Лемос
рассказал свою историю именно сегодня. Пускай  присяжные  поразмыслят  над
ней на досуге, ведь впереди у  них  будет  целая  ночь.  Он  задал  Лемосу
несколько незначащих вопросов, а потом  попросил  резчика  своими  словами
рассказать суду, что произошло после того, как он приобрел Отца  камней  у
Генри Сихи.
   Лемос облизал губы, уставился взглядом в пол,  затем  вздохнул,  поднял
голову и начал:
   - Я помню, что сильно торопился домой. Тогда  я  не  знал  почему,  мне
хотелось получше рассмотреть камень. Дома я сразу положил его на  верстак,
сел и принялся разглядывать. На той стороне,  которая  сейчас  обращена  к
вам, был какой-то красноватый налет, похожий на ощупь на древесную  труху.
Я смахнул его, чтобы он не мешал мне любоваться  камнем.  Мне  подумалось,
что самоцвет выглядит прекрасным и загадочным и что внутри него  наверняка
заключена  еще  более  чудесная  красота,  которую  я  могу  вызволить  из
заточения. Обычно я не берусь за камень, пока, так сказать, не  сживусь  с
ним, а на это уходят недели или даже месяцы.  Но  тогда  я  был  словно  в
трансе. Во мне возникла странная уверенность, что я знаю этот камень, знал
его всегда и знаком с каждой его жилкой. Ну,  я  закрепил  его  в  тисках,
надел очки и взялся за  работу.  Я  ударял  по  нему  резцом,  а  из  него
изливался свет, который бил мне в глаза и проникал сквозь них в мозг,  как
бы  огранял  его  и  вызывал  в  воображении  разные  образы.  Первым  мне
привиделся Гриауль, не такой, как теперь, а  живой,  изрыгающий  пламя  на
крохотного человечка в мантии чародея, худого и смуглого мужчину с большим
носом. Потом я увидел их обоих  снова,  но  уже  обездвиженных,  а  следом
нахлынула целая вереница образов, которые я  не  запомнил.  Мой  мозг  был
будто залит светом, в ушах у меня звучала музыка света, и я  ощущал  всеми
фибрами души, что работаю с чудесным камнем. Я решил про себя, что  назову
его Отцом  камней,  потому  что  в  нем  воплотилась  первобытная  красота
минералов. Но когда я отложил резец, мне пришлось пережить  разочарование.
Камень сверкал и искрился, однако в нем не было ни глубины,  ни  богатства
красок. Казалось, что сердцевина у него полая. Если бы не вес,  его  можно
было бы принять за обыкновенную стекляшку.
   Я пожалел, что купил его у Сихи, и сказал  себе,  что,  верно,  на  мои
глаза опустилась пелена, раз я так обманулся. Покупка  грозила  выйти  мне
боком, потому что дела мои обстояли далеко не блестяще. В конце  концов  я
подумал, что подарю камень Земейлю. Он давно приставал ко мне  с  просьбой
подыскать ему что-нибудь из ряда вон для отправления ритуалов. Я надеялся,
что Земейль, привлеченный блеском камня, не  заметит  его  никчемности,  к
тому же я рассчитывал повидать Мириэль. Завернув камень в лоскут  бархата,
я направился в храм.  Ворота  были  на  запоре.  Я  постучал,  подождал  и
постучал снова, но никто не вышел. Меня трудно упрекнуть в несдержанности,
но тут я разозлился; я шагал взад-вперед перед  воротами,  останавливался,
кричал, гнев все больше овладевал мной, наконец,  не  в  состоянии  больше
сдерживаться, я полез на  стену,  цепляясь  за  стебли  растений,  которые
торчали из нее. Спрыгнув со стены, я прошел через сад, если можно  назвать
садом  столь  отвратительные  на  вид  посадки,  услышал  пение,   которое
доносилось из углового здания, и кинулся туда. Меня  душила  ярость,  и  я
намеревался швырнуть камень к ногам Земейля, молча взглянуть на Мириэль  и
уйти. Но когда я очутился внутри того здания, мне открылось такое зрелище,
что мой гнев куда-то испарился. Я  попал  в  пятиугольную  комнату,  стены
которой украшали резные панели слоновой кости. На  полу  рос  черный  мох,
земля шла под уклон к яме, в которой находился алтарь из черного  камня  с
изображениями Гриауля. На стенах в причудливых железных подставках  чадили
факелы. Рядом с алтарем стоял Земейль,  облаченный  в  черный  с  серебром
плащ, - смуглый мужчина с ястребиным носом и воздетыми к  потолку  руками.
Он пел какое-то заклинание, а девять фигур в плащах с капюшонами подпевали
ему. Мгновение спустя в задней части комнаты отворилась дверь, и я  увидел
Мириэль, совершенно нагую - на  ней  было  только  ожерелье  из  драконьей
чешуи. Ее явно напичкали этой  отравой:  голова  болталась  из  стороны  в
сторону, глаза закатились... Я  так  испугался  за  нее,  что  застыл  как
вкопанный, поверил на миг,  будто  ничего  лучшего  я  не  заслуживаю.  Ее
положили на алтарь; она, похоже, не сознавала, что происходит. Пение стало
громче, Земейль  воскликнул:  "Отец,  скоро  ты  освободишься!"  Потом  он
перешел на язык, которого я не понимал.
   И тут я уловил присутствие Гриауля. Внешне  оно  никак  не  проявилось,
разве что будто увеличилось расстояние, отделявшее меня от сцены,  которую
я наблюдал. Я не испытывал ровным счетом никаких чувств, хотя  всего  лишь
секунду назад, как и всю свою жизнь, боялся за Мириэль. Да, я  ощутил  его
присутствие и, глядя на алтарь, понял вдруг, что тут происходит  и  почему
мне надо их остановить. Опасность,  о  которой  меня  предупреждал  сейчас
Гриауль,  намного  превосходила  ту,  что  непосредственно  угрожала  моей
дочери. Это было нечто древнее, таинственное и ужасное. Я до сих пор помню
свое ощущение... Ну вот, я шагнул вперед и окликнул Земейля.  Он  повернул
голову. Я удивился, ибо он всегда относился ко мне с презрением, а  сейчас
на его  лице  был  написан  страх,  как  будто  он  догадывался,  что  ему
противостою не я, а Гриауль. Богом клянусь, до той минуты я не помышлял об
убийстве, но, когда мы  сошлись,  я  осознал,  что  должен  убить  его,  и
немедленно. Я совсем забыл про камень, который держал в руке, забыл в  том
смысле, что действовал не думая:  замахнулся  и  швырнул  его  в  Земейля.
Камень угодил ему прямо в лоб, и он упал,  не  издав  ни  звука.  -  Лемос
наклонил голову и крепче сжал поручень, ограждавший свидетельское место. -
Я ждал, что те, в плащах, набросятся на меня, но они кинулись  врассыпную.
Быть может, они тоже ощутили на себе могущество Гриауля. Я пришел  в  ужас
от того, что совершил. Как я уже говорил, знание того, зачем я должен  был
его убить, стерлось из моей памяти. Так что мне оставалось только мучиться
из-за того, что я лишил жизни человека, пускай недостойного, но  человека.
Я приблизился к Земейлю, надеясь, что он, может статься, жив. Отец  камней
лежал возле него. Мне показалось, что камень изменился. Я подобрал  его  и
увидел, что он перестал быть полым. В его  сердцевине  появилось  вот  это
черное пятнышко в форме человека с простертыми  к  небу  руками.  -  Лемос
откинулся назад и вздохнул. - Остальное вы знаете.
   Мервейл придирался буквально к каждому слову, но Коррогли по завершении
заседания на следующий день подумалось, что, если  бы  не  завещание,  все
могло  бы  повернуться  иначе,  поскольку  впечатление,  произведенное  на
присяжных рассказом Лемоса, было поистине огромным. Однако резчик так и не
сумел объяснить, за какую провинность Гриауль приговорил Земейля к смерти,
и это в значительной мере  сыграло  против  него.  Коррогли  задержался  в
здании суда допоздна, прикидывая, как ему вести  дело  дальше,  но  ничего
путного, увы, не придумал и где-то сразу  после  одиннадцати  собрал  свои
бумаги, вышел  на  улицу  и  двинулся  в  сторону  квартала  Алминтра.  Он
надеялся,   что   сможет   все   уладить,   сможет   убедить   Мириэль   в
благожелательности своих намерений, растолковать, что он попросту  не  мог
поступить по-другому.
   К тому времени, когда он достиг квартала, улицы опустели,  на  Алминтру
опустился туман, который отделил ветхие домишки от  моря,  от  неба  и  от
остального мира, превратив фонари в пушистые белые  цветки.  Рокот  прибоя
наводил на мысль о шлепках, раздаваемых  некоей  могучей  дланью,  сырость
заставила Коррогли поднять воротник  и  прибавить  шаг.  Он  заметил  свое
отражение в окне какой-то  лавки  -  бледный,  явно  чем-то  встревоженный
человек, одна рука прижата к горлу, лоб  изборожден  морщинами.  Подручный
Гриауля, подумал  он,  вершитель  правосудия,  исполнитель  воли  дракона.
Коррогли зашагал еще быстрее,  торопясь  забыть  о  своем  беспокойстве  в
объятиях Мириэль. Вдруг  ему  показалось,  что  он  различает  впереди,  в
клочьях тумана, неподвижную фигуру, в  самой  неподвижности  которой  было
что-то зловещее. Он обругал себя глупцом, но чем ближе подходил к  фигуре,
облаченной в плащ с капюшоном, тем сильнее  нервничал.  Внезапно  Коррогли
замер: ему вдруг вспомнились девять фигур в подобных  плащах  из  рассказа
Лемоса. Он снова велел себе  не  глупить,  однако  не  мог  отделаться  от
ощущения, что человек, до которого оставалось всего лишь футов  сорок  или
пятьдесят, поджидает именно его. Ухватив поудобнее папку  с  бумагами,  он
сделал пару осторожных шагов. Фигура не пошевелилась. Коррогли решил,  что
далее испытывать судьбу  совершенно  ни  к  чему,  и  попятился  к  началу
переулка, потом повернулся и кинулся прочь. Остановившись у  самой  кромки
воды, он спрятался за грудой  гнилых  досок  и  принялся  всматриваться  в
сумерки. Мгновение спустя в поле его зрения появилась та же самая  фигура.
Коррогли прошиб ледяной пот, ноги задрожали и подогнулись. Он стиснул зубы
-  и  бросился  бежать,  поскользнулся  на  мокром  песке,  споткнулся   о
перевернутую лодку и едва не упал; он  мчался  сквозь  непроглядный  мрак,
напоминавший ему о той маслянистой тьме, которая  уставилась  на  него  из
окна лавки. Туман неожиданно рассеялся, и в тусклом свете,  что  лился  из
окон расположенных неподалеку домов, стали  видны  кучи  рыбьих  костей  и
плавника, а прерывистый рокот прибоя мнился почему-то  тем  звуком,  какой
могли бы издавать при сокращении огромные легкие.
   Коррогли бежал без передышки, изредка оглядываясь назад  и  вздрагивая,
услышав какой-нибудь шум, и  наконец  влетел  в  то,  что  почудилось  ему
громадной паутиной, запутался в ней и рухнул  ничком.  Его  охватил  ужас.
Испустив сдавленный крик, Коррогли  принялся  разрывать  паутину  и,  лишь
когда высвободился, сообразил, что угодил в рыбацкую сеть, развешенную  на
берегу для просушки. Впереди, между домами, призрачно светилась  улица,  и
он побежал туда, а очутившись на ней, понял, что находится совсем рядом  с
лавкой Лемоса. Добравшись до места, Коррогли привалился к двери, схватился
за ручку, чтобы не упасть, и попытался восстановить  дыхание.  И  тут  его
руку  пронзила  такая  острая  боль,  что  он  закричал.  Вглядевшись,  он
рассмотрел, что из ладони торчит длинный кинжал, рукоять которого, в форме
свернувшегося кольцами дракона, все еще подрагивает. Кровь из раны стекала
на запястье и  капала  с  локтя.  Постанывая,  Коррогли  выдернул  кинжал;
накатившая боль чуть было не лишила его  сознания,  однако  он  устоял  на
ногах. Когда боль немного утихла, адвокат огляделся по сторонам, но никого
не увидел. Он постучал в дверь и окликнул Мириэль по имени.  Ответом  была
тишина. Он постучал снова, гадая, что могло задержать девушку. Наконец  за
дверью послышались шаги, затем голос Мириэль спросил:
   - Кто там?
   - Я, - проговорил Коррогли, не сводя взгляда со своей руки.  Вид  крови
вызвал у  него  головокружение  и  тошноту.  Рана  горела,  и  он  стиснул
запястье, чтобы хоть немного заглушить боль.
   - Убирайся!
   - Помоги мне, - взмолился он. - Прошу тебя, пожалуйста!
   Дверь распахнулась. Ослабевший, он поднял  голову  и  протянул  Мириэль
раненую руку, словно желая, чтобы девушка объяснила ему, что  это  значит.
Ее лицо исказилось, губы шевельнулись, однако не издали ни звука. Потом на
него нашло какое-то помутнение, а когда Коррогли очнулся,  то  понял,  что
лежит на песке у порога и глядит на ногу Мириэль. Никогда  раньше  ему  не
доводилось видеть ноги  под  таким  необычным  углом,  и  он  с  жадностью
уставился на них. Но  вот  нога  исчезла,  осталась  лишь  голая  коленка,
молочно-белая, того же оттенка, что и Отец камней. И на этом белом фоне он
увидел вдруг всех свидетелей, все вещественные доказательства и тома дела.
Они промелькнули перед ним, подобно сценам, которые  вроде  бы  проносятся
перед взором умирающего, как будто дело Лемоса было  для  Коррогли  важнее
прочих событий его жизни. На  грани  беспамятства  ему  померещилось,  что
через долю секунды он постигнет нечто весьма существенное.


   Ввиду ранения Коррогли получил выходной для поправки  здоровья,  а  так
как на последующие два дня  приходился  религиозный  праздник,  то  в  его
распоряжении оказалось без малого семьдесят два часа.  За  это  время  ему
надлежало придумать, как избавить Лемоса от наказания. Он сейчас ни в  чем
не был уверен: ни в том, как именно следует продолжать защиту, ни  в  том,
хочется ли ему вообще продолжать. Предыдущей ночью пострадал не только  он
один: Кирин, пожилая дама, с которой он  беседовал  еще  до  начала  суда,
куда-то пропала, а на пороге ее дома нашли окровавленный кинжал,  как  две
капли воды похожий на тот, что пронзил руку Коррогли. По  всей  видимости,
драконопоклонники  стремились  добиться  осуждения  Лемоса,  принуждая   к
молчанию тех, кто мог бы помочь резчику.
   Первый день отдыха Коррогли посвятил тому, что  заново  просмотрел  все
материалы дела и сильно расстроился, ибо выяснил, что пренебрег множеством
возможностей для расследования. Страсть к Мириэль и сама необычность  дела
настолько увлекли его, что он, так сказать, погнушался  проделать  обычную
рутинную работу. К примеру, он не предпринял никаких шагов для того, чтобы
узнать прошлое Лемоса, а ведь ему стоило установить, какой из  Лемоса  был
супруг и почему утопилась его жена, расспросить резчика о детстве Мириэль,
о  ее  друзьях...  Да,  он  упустил  столько,  что  лишь  на  перечисление
упущенного уйдет не один день.  Он  намеревался  повторно  побеседовать  с
Кирин, поскольку был убежден, что она  кое-что  от  него  утаила,  но  его
увлечение Мириэль привело к тому, что он забыл о своем намерении, а теперь
Кирин исчезла, прихватив с собой  все  секреты.  Ночь  и  день  спустя  он
сообразил, что времени у  него  остается  всего  ничего,  что  на  поверку
выходит - он отнесся к  процессу  с  известной  прохладцей  и  что,  если,
конечно, не произойдет чуда, его подзащитный обречен. Разумеется, он может
подать кассацию и выиграть месяц-другой,  в  течение  которого  расследует
все, что столь неосмотрительно упустил, однако прецедент, отнюдь не тот, к
которому  он  стремился,  уже  будет  создан,  а  чтобы  отменить  решение
уважаемого судьи, понадобятся неопровержимые  доказательства  невиновности
Лемоса, каковых, учитывая природу  дела,  добыть  практически  невозможно.
Осознав это, Коррогли закрыл записную книжку, отодвинул в сторону бумаги и
уставился в окно на Эйлерз-Пойнт и на обагренное лучами  закатного  солнца
море. Если высунуться из окна, подумалось  ему,  он  увидит  черные  крыши
храмовых построек, что прятались  за  пальмами  на  берегу,  в  нескольких
сотнях ярдов за мысом; однако он не желал  делать  того,  что  лишний  раз
напомнило бы ему о неудаче. Лемос, быть может, и впрямь виновен,  но  факт
остается фактом: он заслуживал лучшей защиты, нежели та, которую обеспечил
ему Коррогли. Пускай он злодей, но злодей мелкий, особенно по сравнению  с
Мардо Земейлем.
   Ночь выдалась более-менее ясной, обычный на побережье в это время  года
туман  миновал  Порт-Шантей.  Среди  облаков,  гонимых  по  небу   ветром,
посверкивали звезды, огоньки в окнах домов Эйлерз-Пойнта как бы  разгоняли
темноту. За мысом на берег  обрушивались  белопенные  валы;  потом,  когда
начнется отлив, они изберут мишенью своих атак оконечность мыса.  Коррогли
наблюдал за их накатом и размышлял о том, что в движении волн  есть  нечто
поучительное,  но  что  именно,  понять  было  нельзя.  Он  забеспокоился,
подумав, с тоской и раздражением о Мириэль. Наконец он решил  пройтись  до
"Слепой дамы" и что-нибудь выпить, но тут в дверь постучали  и  послышался
женский голос. Коррогли вообразил, что Мириэль сама пришла к нему,  слетел
по лестнице и распахнул дверь. Однако женщина, что стояла на пороге,  была
гораздо старше дочери резчика, а темный платок, кофта  и  юбка  свободного
покроя не могли скрыть того, что стану ее далеко до девической стройности.
Коррогли попятился, ибо при виде платка  вспомнил  о  нападавшей  на  него
фигуре в плаще с капюшоном.
   - Я вам кое-что принесла, - сказала женщина с сильным северным акцентом
и протянула ему конверт. - От Кирин.
   Лишь теперь он  узнал  в  незнакомке  служанку  Кирин,  ту  самую,  что
проводила его в дом несколько недель назад: полногрудая, плотная, с лицом,
лишенным всякого выражения и походившим скорее на маску.
   - Кирин сказала,  чтобы  я  отдала  это  вам,  если  с  нею  что-нибудь
случится.
   Коррогли распечатал конверт и вытащил два затейливых  ключа  и  записку
без подписи, которая гласила:
   "Мистер Коррогли! Если вы читаете эти строки, значит, меня  уже  нет  в
живых. Пожалуй, вам не известно, чья  рука  меня  умертвила,  но  в  таком
случае вы не столь догадливы, как мне казалось.  Ключи  отпирают  наружные
ворота храма и дверь личных покоев Мардо в главном здании. Если вы  хотите
узнать суть "великого дела", отправляйтесь вместе с Дженис  в  храм  сразу
после того, как прочитаете мое письмо. Она вам поможет. Не задерживайтесь,
ибо вполне возможно, что другие знают не меньше моего.  Не  обращайтесь  в
полицию, ибо среди полицейских есть драконопоклонники. Те, кто принадлежит
к культу, боятся храма из-за того, что в нем произошло, и  большинство  их
обходит его стороной. Но не  исключено,  что  фанатики  ринутся  оберегать
тайны Мардо. Будьте настойчивы в своих поисках, и вы найдете то,  что  вам
нужно. Может статься, вам удастся спасти вашего клиента. Не торопитесь, но
и не медлите".
   Коррогли сложил листок и поглядел на Дженис, а та в ответ уставилась на
него. Интересно, какая из нее помощница?
   - Оружие у вас есть? - спросила она.
   Коррогли показал ей свою забинтованную руку.
   - Когда мы придем к храму, - объявила женщина, - я пойду первой,  а  вы
смотрите не отставайте.
   Он собрался было спросить, с какой это стати, но  тут  Дженис  извлекла
из-за пазухи длинный нож, и вопрос Коррогли остался  незаданным.  В  самом
деле, их ведь может ожидать ловушка.
   - Почему вы помогаете мне? - поинтересовался он.
   - Кирин меня просила. - На лице Дженис отразилось недоумение.
   - И вы рискуете своей жизнью только по ее просьбе?
   - Я не люблю драконов, - произнесла она после долгого  молчания,  потом
задрала кофту и повернулась к  Коррогли  спиной.  Между  лопатками  у  нее
красовалось клеймо,  изображавшее  свернувшегося  кольцами  дракона,  кожа
вокруг клейма была грязно-белой и сморщенной.
   - Дело рук Земейля?
   - Да. Он надругался надо мной.
   Коррогли не знал, верить ей или нет.  А  вдруг  у  наиболее  фанатичных
драконопоклонников была такая мода - клеймить себя?
   - Вы идете? - спросила Дженис и добавила, видя, что он колеблется: - Вы
боитесь меня, да?
   - Остерегаюсь.
   - Мне все равно, пойдете вы со мной или нет, но решайте скорее. Если мы
отправимся в храм, нам надо воспользоваться темнотой.  -  Она  огляделась,
затем подошла к столу, на котором в  окружении  стаканов  стоял  графин  с
бренди, налила в один из них и сунула стакан Коррогли. - Для храбрости.
   Пристыженный,  он  выпил  бренди  одним  глотком,  налил  себе  еще  и,
потягивая напиток, принялся обдумывать положение.  Из  уклончивых  ответов
Дженис он выяснил, что Кирин была  храброй  женщиной,  которая  отважилась
противостоять Земейлю, и вновь устыдился собственной трусости. Какой же он
адвокат, если отказывается заботиться о благе  своего  подзащитного.  Быть
может, причина заключалась в  бренди  или  в  том  презрении,  которое  он
испытал по отношению к себе, но, так или иначе, Коррогли  внезапно  ощутил
прилив мужества. Он сообразил, что, если ничего больше не  предпримет  для
спасения Лемоса, ему придется менять профессию.
   - Ладно, - сказал он, снимая с вешалки плащ. - Я готов.
   Он ожидал, что Дженис одобрит его поступок, но та лишь буркнула:
   - Будем надеяться,  что  вы  раздумывали  не  слишком  долго  и  мы  не
опоздаем.
   Дорога к храму была вымощена громадными серыми плитами;  на  протяжении
нескольких миль она тянулась вдоль берега, а потом  поворачивала  в  глубь
суши, в направлении  долины  Карбонейлс,  где  господствовал  Гриауль.  По
слухам, место для храма выбирали с таким расчетом, чтобы он  находился  на
воображаемой  линии  взгляда   дракона.   У   храма   дорога   значительно
расширялась, как будто ее строители  предвидели,  что  путникам  вовсе  не
захочется  приближаться  к  мрачным  стенам.  Коррогли   отнюдь   не   был
исключением. Стоя перед воротами  и  разглядывая  огромный  замок  в  виде
дракона, высокие черные стены,  увитые  виноградными  лозами,  на  которых
покачивались похожие на  орхидеи  пышные  цветки  оттенка  сырого  мяса  и
островерхие крыши, что маячили во  мраке  колдовскими  подобиями  гор,  он
чувствовал себя не  представителем  правосудия,  а  ничтожным,  до  смерти
перепуганным насекомым. Даже светлая ночь не смягчала того  отталкивающего
впечатления,  какое  производил  храм;  плеск  волн   заставлял   Коррогли
ежеминутно вздрагивать от страха. Будь он один, он бежал бы  без  оглядки,
но взгляд Дженис удерживал его от бегства, напоминая ему об отчаянии,  что
словно навеки застыло в глазах Лемоса. Он уверял себя,  что  ее  храбрость
проистекает из невежества, но никак не мог отделаться от чувства стыда.
   Дрожащей рукой он отпер замок, и ворота распахнулись с такой легкостью,
что Коррогли показалось, будто храм  -  или  дух,  который  им  правит,  -
давным-давно поджидал его. Следом за Дженис, которая шагала  с  зажатым  в
кулаке ножом, он двинулся по тропинке, что вилась среди кустов,  усыпанных
спелыми ягодами, и низкорослых разлапистых деревьев, черная листва которых
слегка отливала зеленым  и  была  столь  плотной,  что  Коррогли  различал
впереди только крыши зданий. Ветер сюда не проникал, и было так тихо,  что
всякий шорох отдавался в ушах громом. Адвокату  казалось,  что  он  слышит
стук своего сердца. Лунный свет ложился на листву, заставляя ее  блестеть,
и  отбрасывал  на  плиты  причудливые  тени.  Коррогли   чувствовал,   что
задыхается, что легкие его не воспринимают здешний воздух;  он  знал,  что
это ощущение возникает  из-за  терзающего  его  страха,  но  был  бессилен
справиться с ним. Он старался смотреть  только  вперед  на  широкую  спину
Дженис и силился собраться с мыслями, но чем ближе они подходили к  покоям
Земейля, тем явственнее он ощущал, что за ним кто-то  наблюдает  -  кто-то
огромный и неизмеримо могущественный. Ему вспомнилось, как Кирин и Мириэль
описывали Гриауля; мысль о том,  что  на  него  взирает  дракон,  повергла
Коррогли в панику. Он сжал кулаки, стиснул зубы.  Горло  свело  судорогой,
тени между растениями словно обрели материальность, и он  вообразил  себе,
что на них  с  Дженис  вот-вот  накинутся  ужасные  твари,  отвратительные
порождения тьмы.
   Когда они очутились внутри здания, в коридоре,  освещенном  диковинным,
выложенным  замысловатыми  узорами,  похожими  на   жилы   горных   пород,
фосфоресцирующим мхом,  что  покрывал  стены  из  тикового  дерева,  страх
Коррогли усилился. Он был уверен, что чувствует  влияние  Гриауля,  ибо  с
каждым шагом образ дракона в его сознании становился все  отчетливее.  Над
храмом как будто витала аура безвременья - точнее,  невольно  складывалось
впечатление, что время как таковое менее значительно, нежели  дракон,  что
оно подчинено Гриаулю и он  способен  им  управлять.  А  эти  стены  с  их
узорами, - Коррогли казалось, что завитки мха  изображают  мысли  Гриауля,
что он оказался вдруг в теле дракона  и  бредет  сейчас  по  какому-нибудь
внутреннему ходу. Поразмыслив, он сообразил, что так оно в каком-то смысле
и есть, поскольку храм уже неотделим от дракона, ибо существует бок о  бок
с ним многие десятилетия и сделался как бы  аналогом  его  тела,  то  бишь
местом, где воля  Гриауля  проявляется  во  всем  своем  величии.  Кое-как
справившись  с  приступом  клаустрофобии,  Коррогли  закусил  губу,  чтобы
подавить рвущийся из горла крик. Сущий бред, твердил он себе,  бред  да  и
только, нужно же уметь  обуздывать  воображение!  Однако  ему  по-прежнему
чудилось, что он погребен под тоннами холодной плоти.
   Дженис остановилась и указала на дверь, ведущую в личные покои Земейля.
Вставляя ключ в замочную скважину, Коррогли испытал громадное  облегчение:
ему не терпелось поскорее уйти из коридора, и он надеялся,  что  в  покоях
жреца будет менее жутко. Однако комната, которая  открылась  его  взгляду,
залитая светом, исходившим от наполненных  мхом  шаров,  лишь  подстегнула
воображение. За небольшой  передней  располагалась  спальня,  обставленная
весьма своеобразно, стены были оклеены  дорогими  обоями  багровых  тонов.
Комнату опоясывало резное изображение дракона: хвост, раздувшееся  тело  и
лапы - все из бронзы, каждая чешуйка выполнена с  величайшим  тщанием.  Из
дальней стены футов на девять выдавалась голова с разинутой пастью,  среди
клыков которой стояла застеленная красным покрывалом и потому  похожая  на
язык животного кровать. Из-под кровати торчали когти, глаза  дракона  были
наполовину прикрыты веками, а над головой, подвешенная к  потолку,  висела
полированная чешуйка Гриауля - футов четырех шириной и пяти  высотой.  Она
была чуть наклонена с тем, чтобы, догадался Коррогли, любой, кто войдет  в
помещение, увидел в ней свое собственное темное отражение. Адвокат  замер,
убежденный, что Гриауль созерцает его. Он мог бы простоять так  неизвестно
сколько, если бы не Дженис, которая сказала:
   - Торопитесь! В таких местах лучше не задерживаться.
   Мебели в комнате было мало: бюро,  не  слишком  внушительных  размеров,
сундук и два стула. Коррогли пошарил в бюро и в сундуке, но обнаружил лишь
церемониальные одеяния и белье. Повернувшись к Дженис, он спросил:
   - Что мне искать?
   - Наверное, бумаги, - ответила она. - Кирин упоминала, что Мардо  ведет
записи. Но точно я не знаю.
   Коррогли принялся ощупывать  стены  в  поисках  панели  с  каким-нибудь
секретом, а Дженис встала на страже у двери. Где же  Земейль  мог  хранить
свои ценности? И тут его словно  осенило.  Ну  конечно,  где  же  еще!  Он
взглянул на кровать в пасти дракона.  Мысль  о  том,  что  здесь  когда-то
лежала Мириэль, на мгновение остановила  его,  к  тому  же  ему  вовсе  не
улыбалось рыскать в темном углу за постелью, но выбора, похоже, у него  не
было. Он залез на кровать, собрался с духом, раскидал подушки и  пополз  в
темноту. Протяженность алькова составляла около  шести  футов,  его  стены
были гладкими и как будто каменными.  Коррогли  провел  по  ним  ладонями,
рассчитывая  обнаружить  трещину  или  выпуклость.  Наконец   его   пальцы
скользнули в углубление - нет, не одно, а целых пять. Он надавил  на  них,
но ничего не произошло; тогда он  постучал  по  камню,  и  звук  получился
таким, словно за стеной находилось пустое пространство.
   - Нашли? - спросила Дженис.
   - Тут что-то есть, но я не могу до него добраться.
   Недолго думая, Дженис скользнула в пасть и легла рядом с  Коррогли;  от
нее исходил  сладковатый,  смутно  знакомый  аромат.  Адвокат  показал  на
углубления, и она принялась нажимать на них.
   - Быть может, существует определенный порядок, - подсказал он. - Может,
их нужно нажимать поочередно, в какой-то последовательности.
   - Чувствуете? - воскликнула Дженис. - Дрожь...  Ну-ка,  навалитесь  вот
здесь!
   Коррогли уперся плечом в стену. Камень шелохнулся,  подался  внутрь,  и
адвокат полетел в распахнувшийся зев. Придя в себя  от  неожиданности,  он
сел и осмотрелся - круглая каморка, стены которой,  с  прожилками,  как  в
мраморе, испускали багровое свечение.  У  дальней  стены  стояла  на  полу
черная лакированная шкатулка. Коррогли потянулся к ней, но тут прожилки  в
камне начали извиваться  и  утолщаться  прямо  на  глазах,  превращаясь  в
ядовитых змей с раздутыми капюшонами, а  на  стене  появился  образ  Мардо
Земейля, облаченного в черную с серебром мантию. С его  пальцев  срывались
ослепительные молнии. Коррогли закричал  и  заколотил  по  стене  кулаком;
обернувшись, он увидел, что змеи переплетаются друг с другом, а  некоторые
из них потихоньку  движутся  к  нему.  Земейль  напевно  произносил  слова
какого-то гортанного наречия, взгляд его был исполнен демонической силы, а
молнии с пальцев жреца соединялись в огненные шары, которые сыпали искрами
и носились  по  каморке  во  всех  направлениях.  Коррогли  в  исступлении
замолотил по стене кулаками: он  задыхался  от  страха  и  ждал,  что  его
вот-вот либо ужалит змея,  либо  обожжет  молния.  Что-то  укололо  его  в
лодыжку. Он оглянулся: одна  из  кобр  вонзила  свои  зубы  в  его  плоть.
Коррогли подтянул ногу, стряхнул змею, однако другая ужалила его в  бедро,
а следом за ней - и третья. Боль была почти невыносимой. Он ощущал, как яд
разливается  по  телу.  С  полдюжины  змей  прильнуло  к  его  ногам,   из
многочисленных  ран  хлестала  кровь.  Коррогли  задрожал;   его   сердце,
наполняясь отравой, увеличивалось в размерах, он  воспринимал  его  теперь
так, словно ему в грудь вложили нечто  большое  и  колючее.  Огненный  шар
прикоснулся к руке адвоката и будто прилип к ней.  Голос  Земейля  казался
ему гласом судьбы, столь же бессмысленным и раскатистым, как  звук  гонга.
Стена внезапно отъехала, и Коррогли выполз  из  каморки,  упал,  встал  на
четвереньки и неуклюже прыгнул на кровать, где его подхватила Дженис.
   - Успокойтесь, - сказала она, - успокойтесь. Это всего лишь наваждение.
   - Наваждение?! - Коррогли, сердце которого все еще  бешено  колотилось,
обернулся. Каморка была пуста. Только сейчас он осознал, что боль  утихла,
а раны и кровь исчезли.  Дженис  подобрала  шкатулку,  поднесла  к  уху  и
встряхнула.
   - Там вроде что-то твердое. Не бумаги.
   - Больше  тут  ничего  нет,  -  буркнул  Коррогли,  забирая  у  женщины
шкатулку. - Пошли отсюда!
   Он слез с кровати и направился было к  двери,  но  потом  оглянулся  на
Дженис. Та не спеша последовала его примеру. Коррогли хотел поторопить ее,
но  его  внимание  привлекло  некое  движение  над  головой   дракона.   В
полированной чешуйке он различил отражение - свое и еще чье-то. Из глубины
чешуйки  медленно  проступала  фигура  мужчины,  лежащего   на   спине   и
облаченного в мантию чародея. Сперва Коррогли решил,  что  видит  Земейля,
ибо  мужчина,  крючконосый  и  смуглый,   сильно   напоминал   наружностью
совратителя Мириэль. Однако затем он заметил, что человек в зеркале  стар,
стар  до  дряхлости,  а  в  его  глазницах  сверкают  нити  зелено-голубых
огоньков.  Секунду  спустя  видение  растаяло,  но  оно   было   настолько
правдоподобным, что Коррогли попросту не смел отвести взгляд  от  чешуйки,
уверенный, что наблюдал лишь  часть  сообщения.  Дженис  потянула  его  за
рукав, и он вспомнил, где находится и что им угрожает. Вдвоем они вышли  в
коридор и зашагали на цыпочках к двери. На улице задувал ветер, раскачивая
кустарники и ветки деревьев. После тишины, что царила в здании, вой  ветра
и рокот прибоя оглушили  Коррогли,  и  он  позволил  Дженис,  на  которую,
похоже, ничто не действовало, вести себя к воротам. Они проделали примерно
половину пути, когда Дженис внезапно остановилась и наклонила голову.
   - Кто-то идет, - сказала она.
   - Я ничего не слышу, - отозвался Коррогли. Но она потащила его обратно,
туда, откуда они пришли, и он не стал сопротивляться.
   - У храма есть задние ворота, - проговорила она. - От них рукой  подать
до моря. Если мы разойдемся, двигайтесь вдоль берега на запад и  прячьтесь
в дюнах.
   Коррогли поспешил за ней, крепко прижимая к груди драгоценную шкатулку.
Достигнув поворота, он обернулся посмотреть, не видно ли врагов,  и  готов
был поклясться, что различил темные  фигуры  в  капюшонах.  Чтобы  достичь
задних ворот, им потребовалось меньше минуты, еще несколько секунд ушло  у
Дженис на то, чтобы справиться с засовом, и вот под  их  ногами  заскрипел
песок, и они двинулись прочь от Эйлерз-Пойнта. Посеребренных лунным светом
волн можно  было  не  опасаться,  поскольку  продолжался  отлив.  Коррогли
радовался тому, что храм остался позади; он был скорее сбит с  толку,  чем
напуган, и подумал, что Дженис скорее всего послышалось, будто  кто-то  их
преследует, и никаких фигур в плащах с капюшонами на самом деле  не  было.
Он бежал легко и свободно, ощущая,  как  сила,  которой  каким-то  образом
лишил его храм, снова вливается в тело. Скоро он  начал  обгонять  Дженис.
Когда он остановился, чтобы подождать ее, она махнула рукой:  дескать,  не
жди; разглядев выражение ее лица, Коррогли охотно подчинился.  Взобравшись
на склон холма, который с другой  стороны  полого  спускался  к  морю,  он
услышал за спиной сдавленный крик и  обернулся:  Дженис  застыла  на  краю
утеса, ухватившись рукой за торчавшую  из  груди  рукоять  кинжала.  Ветер
сорвал с нее платок, растрепал волосы; она пошатнулась и упала с обрыва.
   Все произошло так неожиданно, что Коррогли с трудом  верил  собственным
глазам, однако мгновение спустя ветер донес до  него  чей-то  крик,  и  он
опрометью кинулся бежать по тропинке. Уже  почти  внизу  он  споткнулся  и
проделал остаток пути кувырком. У подножия холма  Коррогли  вспомнил,  что
советовала ему Дженис, стиснул обеими руками выроненную  было  шкатулку  и
устремился  к  дюнам,  которые  возвышались  соляными  глыбами  над  узкой
полоской горчичного цвета песка. К тому времени, когда он добрался до них,
сердце у него стучало так, будто норовило  выпрыгнуть  из  груди.  Немного
передохнув, он осмотрелся,  задержав  взгляд  на  темных  распадках  между
выбеленными луной холмами  за  спиной,  и  побежал  дальше.  Ноги  у  него
заплетались, он спотыкался о корни деревьев, падал, вставал и снова падал,
и наконец, утомленный до  изнеможения,  он  забрался  в  какую-то  лощину,
зарылся в песок и набросал сверху палой листвы. Некоторое  время  слышался
только вой ветра да неумолчный рокот прибоя. Луну мало-помалу заволакивали
облака, края которых серебрились в ее свете. Коррогли  мысленно  молил  их
затянуть небо и укрыть землю темнотой. Минут через десять  раздался  крик,
мгновение спустя ему ответил другой. Слов Коррогли  не  разобрал,  но  ему
показалось, что возгласы выражают удивление и раздражение. Он закопался  с
головой в листву и пообещал Господу исправиться во всем, даже  в  мелочах,
лишь бы пережить эту ночь.
   Постепенно крики утихли, но Коррогли не отваживался выбраться из своего
убежища. Он лежал и глядел на облака:  ветер  ослабел,  и  теперь  они  не
мчались по небосводу, а проплывали мимо луны  этакими  огромными  голубыми
галеонами, или континентами, или вообще чем угодно.  Например,  драконами,
громадными  тушами,  вернее,   одной   колоссальной   облачной   тушей   с
одним-единственным серебряным зрачком; да, дракон разлегся  на  все  небо,
его чешуйки сверкают точно  звезды,  и  он  высматривает  Эдама  Коррогли,
наблюдает за ним, следит за своей перепуганной жертвой. На глазах Коррогли
небесный дракон взмыл  в  вышину,  перевернулся  в  воздухе,  распался  на
кусочки, которые образовали узор, поглотивший адвоката, заперевший  его  в
себе, как беса в пентаграмме, и погрузивший в тяжелый сон.
   На рассвете пошел дождь, который, впрочем, быстро  прекратился.  Облака
отступили к горизонту, где  и  клубились  клочьями  мыльной  пены.  Голова
Коррогли раскалывалась, словно он пил всю  ночь  напролет;  он  чувствовал
себя грязным как снаружи, так и изнутри.  Оглядевшись,  он  увидел  холмы,
травянистую равнину,  неспокойное  море  и  чаек  над  волнами.  Поудобнее
устраиваясь на песке, чтобы собраться с силами перед возвращением в город,
он вспомнил о шкатулке. Та оказалась не заперта. Должно  быть,  подумалось
Коррогли, Земейль полагался на  наваждения  и  считал,  что  они  отпугнут
излишне любопытных. Он осторожно приоткрыл шкатулку,  опасаясь  каких-либо
колдовских штучек, но ничего не случилось. Внутри  лежал  переплетенный  в
кожу дневник. Коррогли перелистал его, порой бегло прочитывая ту или  иную
запись, и понял, что дело выиграно. Однако он не испытывал ни радости,  ни
удовлетворения - быть может, потому, что до сих пор не знал, верит  ли  он
Лемосу, или потому, что ему следовало догадаться обо всем гораздо  раньше:
ведь Кирин дала ему ключ к разгадке, а он  пренебрег  ее  подарком.  Может
статься, гибель Кирин и  Дженис  притупила  его  восприятие.  Может...  Он
невесело засмеялся. Что толку ломать себе голову? Сейчас ему нужны  ванна,
сон и еда. Потом, вполне возможно, мир вернется в привычную колею. Однако,
говоря откровенно, Коррогли в этом сомневался.


   На следующее утро, несмотря на возражения обвинителя,  Коррогли  вызвал
на свидетельское место Мириэль. На ней было  скромное  коричневое  платье,
под стать школьной учительнице, а волосы собраны в чопорный пучок,  как  у
старой девы. Она выглядела  так,  будто  изнемогала  от  скорби.  Коррогли
удивился тому, что девушка  сменила  цвет  одежды:  не  означает  ли  это,
подумалось ему, что она колеблется,  что  в  ее  сердце  уже  нет  прежней
ненависти к отцу? Впрочем, какая  разница?  Глядя  на  нее,  он  оставался
безучастным, она казалась ему всего лишь давней  знакомой,  с  которой  он
виделся много лет назад, да  и  то  мельком.  Он  знал,  что  в  состоянии
преодолеть разделившую их пропасть, но не собирался прикладывать к тому ни
малейших усилий, ибо так и не мог понять, что же чувствует к ней -  любовь
или ненависть. Она использовала его, соблазнила, увлекла и почти преуспела
в гнусном намерении, почти добилась осуждения своего отца, который  скорее
всего невиновен. Мириэль сказала как-то, что из нее получилась бы неплохая
актриса, и была права: как ловко она разыграла страсть, как легко обманула
его и завлекла в свои сети! Однако она - лжесвидетельница, если не хуже, и
он обязан вывести ее на чистую воду вне  зависимости  от  того,  чего  это
будет стоить.
   - Доброе утро, мисс Лемос, - начал он.
   Она окинула его удивленным взглядом, но ответила на приветствие.
   - Хорошо ли вы спали? - справился Коррогли.
   - О Господи!  -  воскликнул  Мервейл.  -  А  далее  уважаемый  защитник
осведомится о том, что дама кушала на завтрак, или о том, что ей снилось?
   Судья Ваймер мрачно посмотрел на Коррогли.
   - Я всего лишь хочу, чтобы свидетельница чувствовала себя раскованно, -
пояснил адвокат. - Я забочусь о ней, поскольку  с  таким  бременем,  какое
лежит на ее совести, жизнь отнюдь не кажется сладкой.
   - Мистер Коррогли! - предостерегающе заметил судья.
   Коррогли махнул рукой в знак того, что слышал, потом оперся ладонями  о
поручень, перегнулся через него к Мириэль и спросил:
   - Что такое "великое дело"?
   -  Свидетельница  уже  отвечала,  -   вмешался   Мервейл,   а   Мириэль
проговорила:
   - Не знаю. Я рассказала вам все, что мне было известно.
   - Все, кроме правды, - заметил Коррогли. - У меня  есть  доказательства
того, что вы не были с нами откровенны.
   - Если у защитника  имеются  факты,  -  заявил  Мервейл,  -  пускай  он
представит их и перестанет изводить свидетельницу.
   - Я представлю их, - сообщил Коррогли присяжным, - когда сочту  нужным.
Но мне необходимо знать, с какой целью их скрывали.
   Судья Ваймер вздохнул.
   - Продолжайте, - разрешил он.
   - Итак, я снова спрашиваю вас, - обратился Коррогли к  Мириэль,  -  что
такое "великое  дело"?  Предупреждаю,  что  за  всякую  ложь,  которую  вы
произнесете, вас ожидает наказание.
   На лице Мириэль отразилось сомнение, однако она повторила:
   - Я рассказала все, что мне было известно.
   Коррогли обошел свидетельское место и встал лицом к присяжным.
   - Что за ритуал совершался в ту ночь, когда был убит Земейль?
   - Не знаю.
   - Был ли он частью "великого дела"?
   - Нет... То есть я так не думаю.
   -  Для  человека,  которого  Земейль  избрал  себе  в  наперсники,   вы
поразительно неосведомлены.
   - Мардо был очень скрытным.
   - Неужели? Он не говорил вам о своих родителях?
   - Говорил.
   - Значит, своего происхождения он не скрывал?
   - Нет.
   - А про дедов и бабок вы с ним не разговаривали?
   - По-моему, он упоминал о них раз или два.
   - А о других родственниках?
   - Не помню.
   - А не рассказывал ли он вам  о  своем  далеком  предке,  который  тоже
занимался оккультными науками?
   - Нет. - Мириэль плотно сжала губы.
   - Откуда такая уверенность, если секунду  тому  назад  вы  не  помнили,
заходил ли у вас с ним разговор о других его родственниках?
   - Я бы запомнила что-либо подобное.
   - Охотно верю. - Коррогли вернулся к своему столу.  -  Говорит  ли  вам
что-нибудь имя Архиох?
   Мириэль замерла, ее глаза слегка расширились.
   - Мне повторить вопрос?
   - Нет, не надо. Просто я задумалась.
   - Надеюсь, вы ответите?
   - Да, я слышала...
   - И кто такой этот Архиох?
   - По-моему, волшебник.
   - И достаточно знаменитый, не правда ли? Он жил  несколько  тысячелетий
тому назад. Я не ошибаюсь?
   - Кажется, нет. - Мириэль, похоже, напряженно над чем-то размышляла.  -
Да, теперь я вспомнила. Мардо считал его своим  духовным  отцом.  Кровными
родственниками они не были... по крайней мере я не уверена...
   - Больше вы о нем ничего не знаете?
   - Нет.
   - Странно, - проговорил Коррогли, теребя свою папку. - Давайте вернемся
к ритуалу в ту ночь, когда был убит Земейль. Он имел какое-то отношение  к
Архиоху?
   - Возможно.
   - Но точно вы сказать не можете?
   - Нет.
   - Из показаний вашего отца следует, что Земейль обращался к своему отцу
со словами: "Скоро ты освободишься!" Не имел ли он в виду своего духовного
отца?
   - Разумеется. - Мириэль села прямо, лицо ее приобрело выражение  полной
сосредоточенности, будто она желала всячески помочь суду. -  Скорее  всего
он пытался связаться с Архиохом. Мардо верил в мир духов и часто  проводил
спиритические сеансы.
   - Если я правильно вас понял, тот ритуал тоже был в  известной  степени
спиритическим сеансом?
   - Вполне вероятно.
   - И вы вызывали дух Архиоха?
   - Наверно.
   - Вы уверены, мисс Лемос, что  больше  ничего  не  знаете  об  Архиохе?
Например, не связывает ли его что-нибудь с Гриаулем?
   - Я... Может быть.
   - Может быть, -  повторил  Коррогли,  -  может  быть.  Я  полагаю,  что
связывает, да еще как. Разве  не  чародей  по  имени  Архиох,  человек,  с
которым Земейль состоял в духовном, если не фактическом родстве, разве  не
он сражался когда-то давным-давно с драконом Гриаулем?
   В зале послышался шепот. Ваймер ударом гонга призвал всех к молчанию.
   - Итак? - спросил Коррогли.
   - Да, - ответила Мириэль. - Я совсем забыла.
   - Ну конечно, - заметил Коррогли, - ваша память снова вас подвела. - Он
улыбнулся присяжным. - Если верить легенде,  чародея  и  дракона  постигла
одинаковая судьба. Вы об этом слышали?
   - Да.
   - А Мардо?
   - Думаю, что да.
   - Значит, Мардо мог считать, что его предок жив?
   - Да.
   - Поговорим о деле, не о "великом", а о нашем деле. Верно  ли,  что  вы
участвовали в оргиях, которые Земейль устраивал в том самом помещении, где
был впоследствии убит?
   - Да... - На виске у Мириэль набухла жилка.
   - И вы отдавались Земейлю?
   - Да!
   - А другим?
   - Ваша честь, - вмешался  Мервейл,  -  я  не  вижу  смысла  в  вопросах
защитника.
   - Я тоже, - сказал Ваймер.
   - Смысл есть, - уверил их Коррогли, - и скоро он станет ясен.
   -  Хорошо,  -   согласился   Ваймер,   -   но   будьте   немногословны.
Свидетельница, отвечайте.
   - А каким был вопрос? - справилась Мириэль.
   - Отдавались ли вы, кроме Земейля, другим людям, которые участвовали  в
ритуальных оргиях?
   - Да.
   - Почему? Что привлекало вас в подобном распутстве?
   - Возражаю!
   - Я поставлю вопрос иначе. - Коррогли подался вперед. -  Эти  оргии  не
преследовали никакой цели?
   - По-моему, что-то такое было.
   - И что же?
   - Не помню.
   Адвокат раскрыл свою папку и извлек из нее дневник Мардо.
   - А что вам известно о приуготовлении плоти? - спросил он.
   Девушка напряглась.
   - Мне повторить?
   - Нет, я...
   - Что это означает, мисс Лемос, - "приуготовление плоти"?
   - Не знаю. - Она покачала головой. - Мардо не вдавался в объяснения.
   - Скажите, перед оргиями  вы  предохранялись  от  зачатия?  К  примеру,
может, вы пили какой-нибудь настой из кореньев и трав или прибегали к иным
мерам, чтобы не допустить оплодотворения?
   - Да.
   - Однако в ночь гибели Земейля вы ничего такого не делали?
   Мириэль вскочила:
   - Откуда вам... - Она не докончила и, закусив губу, села на место.
   - Мне кажется, Земейль считал, что  на  ту  ночь  приходится  очередная
годовщина битвы между Гриаулем и Архиохом.
   - Не знаю.
   - Позднее, - обратился Коррогли к судье,  -  я  приведу  доказательства
того, что так оно и было. Мисс Лемос, в ту ночь вы хотели забеременеть?
   Молчание.
   - Отвечайте на вопрос, мисс Лемос, - распорядился судья Ваймер.
   - Да... - прошептала она.
   - Почему из всех ночей  вы  выбрали  именно  эту?  Не  потому  ли,  что
надеялись зачать необычного ребенка?
   Мириэль ожгла адвоката исполненным ненависти взглядом.
   Коррогли показал ей дневник Мардо и поинтересовался:
   - Того ребенка, которого вам предстояло  выносить,  должны  были  звать
Архиохом?
   У нее отвисла челюсть. Она не сводила глаз с дневника.
   - Не к тому ли стремился Земейль, чтобы при помощи гнусного  колдовства
освободить душу Архиоха? Вот в чем заключалась суть его  "великого  дела"!
Ему нужна была плоть, причем настолько скверная,  чтобы  она  не  отринула
мерзкой душонки древнего чародея, то есть ваша плоть, мисс Лемос! В  вашем
чреве он должен был возродиться к жизни! Господа  присяжные,  вы  спросите
меня для чего? Для того, чтобы  при  содействии  Земейля  раз  и  навсегда
покончить с драконом Гриаулем!
   Мириэль испустила вопль неподдельной муки и отчаяния.  В  зале  повисло
изумленное  молчание.  Девушка  опустила   голову   на   поручень,   потом
выпрямилась; лицо ее искажала злоба.
   - Да! - воскликнула она. - Да! И если бы не он, - она ткнула пальцем  в
Лемоса, - мы бы прикончили проклятого ящера! Вы были  бы  благодарны  нам,
все до единого! Вы бы превозносили Мардо как освободителя, воздвигали  ему
памятники, вы...
   Судья Ваймер велел ей замолчать, однако она не  подчинилась.  Ее  глаза
метали молнии, руки вцепились в поручень ограждения.
   - Мардо! - крикнула она, поднимая глаза к потолку, словно  там  имелась
дверца в царство мертвых. - Мардо, услышь меня!
   Наконец, не в силах утихомирить ее, Ваймер приказал отвести  девушку  в
комнату для допросов, отправил Лемоса обратно в камеру и объявил перерыв.
   Когда зал заседаний опустел, Коррогли сел за свой  стол  и,  постукивая
пальцами по дневнику, уставился  невидящим  взглядом  прямо  перед  собой.
Собственные мысли представлялись ему сейчас золотистыми искорками - они то
ярко вспыхивали, то пропадали во мраке.
   - Что ж, - проговорил  подошедший  Мервейл,  -  думается,  я  могу  вас
поздравить.
   - Еще рано.
   - Да бросьте! Вы же знаете, что его оправдают.
   Коррогли кивнул.
   - Вы как будто не слишком рады.
   - Я просто устал.
   - Это пройдет, - заявил Мервейл. - Вы разгромили меня  в  пух  и  прах.
Ваша карьера обеспечена.
   - Гм-м.
   Мервейл протянул руку.
   - Забудем о старых обидах, - сказал он. - Тем вечером вы и в самом деле
переутомились. В общем, что было, то быльем поросло.
   Коррогли ответил на рукопожатие и с удивлением  заметил,  что  на  лице
Мервейла написано уважение. Удивление его было вызвано тем, что сам он  по
отношению к себе ничего подобного не испытывал; он никак не мог отделаться
от размышлений о Мириэль, по-прежнему желал ее, хотя и сознавал,  что  она
всего  лишь  забавлялась  с  ним.  Дело   Лемоса   виделось   ему   этакой
головоломкой, кубики которой сошлись, как положено, а  картинка  оказалась
совершенно бессмысленной.
   - Выпить не хотите? - спросил Мервейл.
   - Нет.
   - Да ладно вам, пойдемте. Может, в чем-то вы были и правы, но  я  не  в
претензии и  обещаю  вам  последить  за  собой.  Идемте,  я  поставлю  вам
стаканчик.
   - Нет, - возразил Коррогли, - одним стаканчиком вы меня не ублажите.


   Неудовлетворенность  Коррогли  исходом  дела,  как   ни   странно,   не
проходила. Он сомневался в невиновности Лемоса, и все, что случилось после
оправдания  резчика,  лишь  усиливало  эту  неудовлетворенность.   Мириэль
признали невменяемой, храм вместе с землей перешел в распоряжение  Лемоса,
который тут же продал его за умопомрачительную сумму.  Храмовые  здания  и
постройки снесли, и на их месте  решено  было  возвести  гостиницу.  Лемос
избавился также и от Отца камней - продал его обратно Генри Сихи с немалой
для себя выгодой, поскольку теперь самоцвет считался творением Гриауля,  а
потому - вещью необычайной ценности. Сихи собирался выставить его в музее,
где хранил множество экспонатов подобного рода. Лемос вложил большую часть
столь неожиданно обретенных средств  в  серебряные  рудники  и  красильни,
купил себе дом на мысе Эйлерз-Пойнт, где с  разрешения  суда  поселил  под
присмотром врачей Мириэль и  обосновался  сам.  Они  редко  появлялись  на
публике,  но,  по  слухам,  Мириэль  поправлялась;   кроме   того,   молва
утверждала, что отец с дочерью помирились и прекрасно ладят между собой.
   Едва у него выдавался свободный часок,  что  бывало  отнюдь  не  часто,
поскольку от клиентов буквально не было отбоя, Коррогли занимался тем, чем
в свое время пренебрег - продолжал изучать обстоятельства, так  или  иначе
связанные со смертью Земейля. Особенных  успехов  он  не  достиг,  но  вот
однажды, почти полтора года спустя,  ему  случилось  беседовать  с  бывшим
драконопоклонником. Разговор происходил на берегу  моря,  под  утесом,  на
вершине которого стоял когда-то  храм.  Собеседник  адвоката  -  лысоватый
мужчина с по-детски простодушным выражением лица, благодаря которому никак
нельзя было заподозрить, что  в  прошлом  он  принимал  участие  в  чем-то
предосудительном,  заметно  нервничал,  и  Коррогли  пришлось  хорошо  ему
заплатить, чтобы добиться откровенности. Сообщенные  им  сведения  были  в
значительной мере бесполезными, и  только  под  конец  он  обронил  нечто,
подтвердившее сомнения Коррогли.
   - Мы все удивлялись, что Мириэль спуталась с Мардо, - сказал  он,  -  и
будто забыла, что сталось с ее матерью.
   - Простите? - переспросил Коррогли.
   - С ее матерью, Патрицией. Она приходила в храм в ту самую ночь,  когда
умерла.
   - Что?!
   - Вы разве не знали?
   - Нет, я ничего об этом не слышал.
   - Ну да, все постарались сохранить в тайне. Она  была  там  всего  один
раз, в ночь, когда утонула.
   - И что произошло?
   -  Говорят,  будто  Мардо  затащил  ее  в  постель.   Может,   напичкал
наркотиками. Наверное, она сопротивлялась, а Мардо этого не любил.
   - Вы хотите сказать, что он убил ее?
   - Вполне возможно.
   - Что же вы раньше-то молчали?!
   - Мы боялись.
   - Кого?
   - Гриауля.
   - Глупость какая-то.
   - Да ну? Вы тот, кто спас от верной смерти Лемоса, так  что  вы  должны
были постичь могущество Гриауля.
   - Но ваши слова переворачивают все с ног на голову! Быть может, Лемос и
Мириэль замыслили отомстить Мардо, быть может...
   - Даже если так, их побудил к тому Гриауль.
   Пораженный услышанным, Коррогли решил проверить  направление  отлива  в
ночь гибели Патриции Лемос и установил, что  вода  двигалась  от  утеса  к
Эйлерз-Пойнту, из чего следовало, что, если тело женщины  бросили  в  море
рано утром, волны вполне могли выкинуть его на берег у мыса, как то и было
в действительности. Однако  дальше  этого  открытия  дело  не  пошло.  Как
Коррогли ни старался, ему не  удалось  выявить  наличия  между  Лемосом  и
Мириэль сговора с целью погубить Земейля. Он не находил  себе  покоя,  его
мучали кошмары и бессонница. Адвокат знал, что его использовали, и  жаждал
понять для чего, пытался вместить события в более-менее  жесткие  рамки  с
тем, чтобы уяснить себе свое предназначение. Да, его использовали, но кто:
Гриауль или Лемос с дочерью? Порой он вспоминал о  свободе  воли  и  тогда
мнил себя жертвой  человеческой  испорченности,  отвергая  самую  мысль  о
влиянии некоего богоподобного существа; порой  же  ему  думалось,  что  он
наговаривает на себя, хотя поступил по справедливости и добился оправдания
невиновного. Иными словами, он был уверен лишь в том, что  ему  необходима
ясность.
   Наконец, перепробовав все остальные пути, он вознамерился потолковать с
Лемосом и явился однажды к  резчику  в  его  новый  дом  на  Эйлерз-Пойнт.
Служанка сказала адвокату,  что  хозяина  нет  дома,  но  если  он  желает
поговорить с  хозяйкой,  то  пусть  немного  подождет,  пока  она  узнает,
согласна ли та принять  гостя.  Несколько  минут  спустя  девушка  провела
Коррогли на залитую солнцем веранду, с которой открывался великолепный вид
на море и на квартал Алминтра. Солнечные лучи золотили  поверхность  воды,
ветер срывал с гребней волн клочья  пены,  ветхие  домики  с  островерхими
крышами выглядели на таком  расстоянии  весьма  и  весьма  привлекательно.
Мириэль, в шелковом халате кремового цвета, сидела на диване. Возле нее на
низеньком столике лежала трубка,  вокруг  которой  рассыпаны  были  черные
шарики -  как  показалось  Коррогли,  опиум.  Взгляд  девушки  был  слегка
затуманенным, и внешне она переменилась: былая миловидность почти исчезла,
смуглая кожа отливала нездоровой синевой, к влажной от пота щеке  прилипла
прядь черных волос.
   - Рада видеть тебя, - сказала она, указывая на стул рядом с диваном.
   - Правда? - спросил  он,  чувствуя  пробуждение  смешанного  с  горечью
желания. "Боже мой, - подумалось ему, - я по-прежнему люблю ее. Что бы она
ни натворила, я всегда буду ее любить".
   - Ну конечно. - Мириэль хрипло рассмеялась. - Не знаю, поверишь ли,  но
ты мне нравился.
   - Нравился! - В его устах это слово прозвучало ругательством.
   - Я сразу сказала, что не смогу тебя полюбить.
   - Ты сказала, что попытаешься.
   Она пожала плечами; рука ее непроизвольно потянулась к трубке.
   - Значит, не получилось.
   - Выходит, что так. - Он обвел рукой веранду с роскошной обстановкой. -
Зато получилось другое.
   - Да, - согласилась она. - По-моему, ты тоже не бедствуешь. Я  слышала,
всем женщинам хочется иметь тебя... - смешок, - своим адвокатом.
   Прямо под  верандой  на  берег  накатила  большая  волна,  и  по  песку
расползлись кружева пены.  Плеск  воды  словно  погрузил  Мириэль  в  сон;
ресницы ее затрепетали, она протяжно  вздохнула,  и  полы  халата  немного
разошлись, приоткрыв молочно-белую грудь.
   - Я старалась быть с тобой честной, - сказала она, - и была, как умела.
   - Тогда почему ты не рассказала мне про Земейля и свою мать?
   Она широко раскрыла глаза:
   - Что?
   - Что слышала.
   Мириэль выпрямилась, запахнула халат. В ее взгляде читались смятение  и
неудовольствие.
   - Зачем ты пришел?
   - Чтобы получить ответ, который мне нужен.
   - Ответ! - Она снова засмеялась. - Ты глупее, чем я думала.
   - Может, я и глупец, - парировал он, уязвленный ее замечанием, -  но  я
не продажная девка!
   - Надо же, адвокат, который не считает себя  продажным!  Чудеса,  да  и
только!
   - Я хочу знать! - воскликнул он. - Тебе нечего опасаться,  твоего  отца
больше не тронут. Ведь это  ты  все  придумала,  верно?  Ты  решила  убить
Земейля и отомстить за свою мать. Не представляю, как ты...
   - Понятия не имею, о чем ты меня спрашиваешь.
   - Мириэль, - произнес он, - я должен  знать.  Обещаю,  тебе  ничего  не
будет, честное слово. Там, в суде, я чуть было не умер из-за того, что мне
пришлось обойтись с тобой так сурово.
   Она пристально поглядела на него:
   - Все было просто. Ты попался на удочку. Вот почему мы выбрали  тебя...
Ты был таким одиноким, таким наивным.  Нам  оставалось  лишь  подстегивать
тебя - любовью, страхом, смятением, а под конец  наркотиками.  Перед  тем,
как отвести тебя в храм, я - вернее, Дженис -  подсыпала  кое-что  тебе  в
бренди.
   - То, от чего у меня начались галлюцинации?
   - Ты имеешь в виду тайник Мардо? Нет, он в самом  деле  навел  на  него
чары. Наркотик лишь  ослабил  твою  волю,  заставил  поверить  в  то,  что
твердила тебе я - мы в опасности и нас преследуют. Ничего другого.
   - А чешуйка?
   - Чешуйка?
   - Да, чешуйка над кроватью. В ней отразился мертвый чародей,  по-моему,
Архиох.
   Мириэль наморщила лоб.
   - Ты так перепугался, что тебе могло привидеться.
   Она встала, покачнулась  и,  чтобы  не  упасть,  ухватилась  за  перила
балкона. Коррогли почудилось, что выражение ее лица немного смягчилось, он
разглядел в нем тоску - и безумие. Да, она должна была сойти с ума,  чтобы
совершить то, что совершила, чтобы одновременно любить и не любить,  лгать
и притворяться с такой убедительностью.
   - Если бы мы представили доказательства без  надлежащей  подготовки,  -
продолжала она, - отца все равно могли бы осудить. Поэтому нам нужно  было
обработать присяжных. Мы положились в этом на тебя, и  ты  не  подвел.  Ты
верил всему, что тебе  подсовывали.  -  Она  повернулась  к  нему  спиной,
спустила с плеч халат и произнесла с  северным  акцентом:  -  Я  не  люблю
драконов.
   Она говорила голосом Дженис!
   Коррогли непонимающе уставился на девушку.
   - Но она же упала, - пробормотал он. - Я видел.
   - Сеть, - объяснила Мириэль. - Под обрывом была натянута сеть.
   Эти слова она произнесла певучим голосом Кирин.
   - Боже мой! - воскликнул Коррогли.
   - Грим может творить чудеса, - пояснила Мириэль. - А  говорить  разными
голосами я умела с детства.
   - Все равно не понимаю! Не могли  же  вы  учитывать  все  до  последней
мелочи! Те девять свидетелей... Откуда вам было известно, что они убегут?
   Ответом ему был исполненный жалости взгляд.
   - А, - спохватился он, - ну разумеется, никаких свидетелей не было и  в
помине.
   - Да, только мы с Мардо. И камень отец не кидал, потому что мы не могли
рисковать: вдруг бы он промахнулся? Мы навалились на Мардо,  тот  упал,  и
отец размозжил ему череп. Потом я приняла наркотик и улеглась  на  алтарь.
Знаешь, культ ведь давно рассыпался. Все испугались "великого  дела".  Это
произошло уже тогда, когда я присоединилась к нему. Нашей главной  задачей
было изолировать Мардо, поэтому я  постоянно  напоминала  ему  о  "великом
деле", заводила его, зная, что остальные, поверив в осуществимость  затеи,
попросту разбегутся. Они страшились не Мардо, а Гриауля.
   - Получается, тут ты не обманывала?
   Она кивнула:
   - Мардо был одержим идеей прикончить Гриауля. Он совсем спятил!
   - А как насчет кинжала и фигуры в плаще?
   - Я не хотела ранить тебя, думала  всего  лишь  попугать.  Знаешь,  мне
стало так  страшно!  Мне  пришлось  обежать  дом  и  подняться  по  черной
лестнице, а когда я увидела тебя, то чуть  было  не  решила  все  бросить.
Извини, мне очень жаль.
   - Тебе жаль? Господи Боже!
   - Тебе не на что сетовать! Ты живешь сейчас так, как никогда не жил!  К
тому же ты сам сказал,  что  смерть  Мардо  -  потеря  небольшая.  Он  был
недостойным человеком.
   - Это слово утратило для меня всякий смысл.
   Мысленно оглядываясь назад, Коррогли теперь отчетливо различил то, чему
не придавал  прежде  значения:  сходство  жестикуляции  Мириэль  и  Кирин,
внезапную нервозность  Мириэль,  когда  он  заговорил  о  ее  матери,  все
неувязки, несовпадения и слишком явные мотивы. Каким же он был идиотом!
   - Бедный Эдам! - Мириэль подошла к нему, погладила  по  волосам.  -  Ты
думал, что мир один, а он оказался совсем не таким, как тебе хотелось.
   Исходивший от нее аромат апельсинов  воспламенил  его.  Раздраженный  и
снедаемый желанием, он притянул ее к себе и усадил  на  колени.  Половиной
своего  сознания  Коррогли  отвергал  ее,  ибо  желать  Мириэль   означало
соглашаться с тем обманом, в котором ему довелось  участвовать,  ослаблять
свои и без того шаткие  моральные  устои,  однако  другой,  более  сильной
половиной он стремился к ней, жаждал  слияния  и  забвения.  Он  поцеловал
девушку в губы, ощущая горьковатый привкус опиума.  Она  ответила  на  его
поцелуй, сперва вяло, а потом с былой пылкостью прошептала: "Я так скучала
по тебе, я люблю тебя, правда, люблю", и снова  стала  прежней  Мириэль  -
мягкой, уступчивой и ласковой. Он с болью в душе осознал, что она и впрямь
переменилась и ей действительно плохо; осознал и укорил себя  за  то,  что
полностью перестал доверять ей. Он снова поцеловал ее и, пожалуй,  овладел
бы ею, если бы вдруг за его спиной не раздался мужской голос:
   - Милая, тебе не мешало бы быть чуточку поскромнее.
   Уронив Мириэль на пол, Коррогли вскочил.
   У двери стоял Лемос, в уголках  его  рта  играла  улыбка.  Он  выглядел
вполне довольным жизнью и ничуть не походил на  то  воплощенное  отчаяние,
того серого неудачника, которого защищал когда-то  Коррогли.  На  нем  был
добротный костюм, пальцы сверкали перстнями; от Лемоса веяло  здоровьем  и
благополучием, причем он так  выставлял  это  напоказ,  что  оно  казалось
отвратительным - чем-то вроде румяной физиономии вдоволь напившегося крови
вампира. Мириэль поднялась, и он обнял ее за плечи.
   - Не ожидал встретить вас тут, мистер Коррогли, - сказал он. - Впрочем,
почему бы и нет? Моя дочь весьма соблазнительна, не так ли?
   -  Я  рассказала  ему,  папа,  -  сообщила  Мириэль  тоненьким  детским
голоском. - Про Мардо.
   - Неужели?
   Коррогли с ужасом заметил, что ладонь Лемоса легла на грудь его дочери.
Та выгнула спину, как будто прикосновение отца доставляло ей  наслаждение,
однако у адвоката осталось впечатление, что эта ласка девушке  не  слишком
приятна. Лемос, от которого не ускользнула гримаса Коррогли, спросил:
   - Но ведь ты рассказала ему не все, верно?
   - Про маму - нет. Он думает...
   - Могу себе представить, что он думает.
   Лемос улыбался, но его серые глаза  оставались  холодными,  и  Коррогли
стало страшно.
   - Я вижу, вы не одобряете, - проговорил  резчик.  -  Однако  человек  с
вашим опытом должен знать, что иногда отец влюбляется в собственную  дочь.
Да, общество осуждает подобную связь, но  осуждение  бессильно  прекратить
ее. Нас оно, например, всего лишь побудило к действию.
   Последний клубок головоломки занял отведенное ему место.
   - Земейль не убивал вашу жену! Это сделали вы!
   - Вы ничего  не  докажете,  -  фыркнул  Лемос.  -  Но,  ради  интереса,
предположим, что вы правы. Предположим, что  мы  с  Мириэль  стремились  к
уединению, а Патриция нам препятствовала. Кто, по-вашему, годился на  роль
злодея более,  чем  Мардо  Земейль?  В  храм  тогда  частенько  захаживали
любопытные. И кому-нибудь, ну хотя бы мне, было вовсе  не  трудно  убедить
Патрицию при случае заглянуть туда.
   - Вы убили ее... и собирались обвинить Земейля?
   - Ее смерть приписали несчастному случаю, - ответил Лемос,  -  так  что
обвинять никого не пришлось.
   - А потом вы взялись за самого Земейля.
   - Мардо был жаден до власти. Такими людьми очень легко управлять.  Рано
или поздно, конец всегда один.
   Ладонь Лемоса скользнула вниз, к животу Мириэль. Она не сопротивлялась,
но Коррогли почувствовал, что она не столько возлюбленная, сколько рабыня,
которая привыкла к принуждению и даже получает от него удовлетворение.  На
лице Мириэль появилось выражение болезненного безволия, чего при  близости
с ним никогда не бывало.
   - Кажется, я до сих пор не поблагодарил вас, - продолжал Лемос. -  Если
бы не вы, я бы по-прежнему торчал в Алминтре. Я перед  вами  в  неоплатном
долгу.
   Коррогли молча смотрел на него, не зная, что ему делать.
   - Вы, наверное, удивляетесь, с  какой  стати  я  разоткровенничался,  -
сказал  Лемос.  -  Тут  нет  никакого  секрета.  Вашему  упорству,  мистер
Коррогли, можно только позавидовать, оно вызывает у меня  самое  искреннее
уважение. Напав на след - а я уверен, что вы на него напали,  -  вы  идете
вперед, пока не узнаете все, что можно. Я догадывался, что мы с  вами  еще
встретимся. Я мог бы убить вас, но, повторюсь, я испытываю к  вам  чувство
признательности, поэтому оставил вас в живых. Причинить мне вред  вы  вряд
ли способны. Тем не менее предупреждаю сразу: я слежу за вами, и, если вам
когда-нибудь вздумается вдруг побеспокоить меня,  можете  заранее  считать
себя мертвецом. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений,  я
советую вам обдумать все то, что вы сегодня услышали, спросить себя, каких
дел может натворить Уильям Лемос теперь, когда он стал важной персоной. Вы
меня поняли?
   - Да, - отозвался Коррогли.
   - Хорошо. - Лемос отпустил Мириэль, и та  побрела  к  дивану.  -  Тогда
позвольте с вами попрощаться. Быть может,  вы  навестите  нас  еще  разок.
Зайдете, скажем, к обеду. Разумеется, Мириэль всегда будет вам рада. Вы ей
и впрямь нравитесь, а что касается  меня,  то  я  научился  не  ревновать.
Боюсь, что после суда и всего, что было до него, она несколько не в  себе,
а ваше общество, быть может, ускорит ее выздоровление. - Положив  руку  на
плечо Коррогли, он легонько подтолкнул адвоката к выходу. - Удовольствие -
штука  редкая,  и  я  вовсе  не  собираюсь  лишать   человека   той   доли
удовольствия, которая ему причитается. Этому, так  сказать,  меня  научило
мое богатство. Вот  еще  одна  причина,  по  которой  я  должен  быть  вам
благодарен. И потому, - он распахнул входную дверь, - когда я говорю,  что
все, что у меня есть, - ваше, то ничуть не  преувеличиваю.  Воспользуйтесь
нашим гостеприимством, когда вам заблагорассудится. Всего доброго.
   Он помахал Коррогли рукой и захлопнул дверь, а адвокат  остался  стоять
на улице, моргая от яркого солнечного света и  ощущая  себя  брошенным  на
скалистом острове посреди неисследованного моря.


   Ближе к вечеру, вдоволь набродившись по  улицам,  Коррогли  заглянул  в
музей Генри Сихи и направился прямиком к стеклянной витрине, где помещался
Отец камней. Лемос был прав: восстановить справедливость уже не удастся, и
ему нужно принять как факт то, что его использовал человек, превосходящий,
если такое возможно, чудовищностью  самого  Гриауля.  Лучше  всего,  решил
Коррогли, будет уехать из Порт-Шантея, и как можно скорее, ибо  настроение
Лемоса переменчиво и  завтра  он,  вполне  возможно,  станет  воспринимать
Коррогли как угрозу своему  благополучию.  Впрочем,  адвокат  терзался  не
столько от сознания нависшей над ним  опасности,  сколько  от  того,  что,
будучи человеком более или менее порядочным -  выражаясь  словами  Лемоса,
глупцом, - хотел-таки осуществить правосудие.  Невозможность  восстановить
справедливость  повергала  его  в  уныние  и  даже  наводила  на  мысль  о
самоубийстве.
   Коррогли посмотрел на Отца камней. Самоцвет покоился в своем  гнездышке
на подкладке из голубого бархата, его грани преломляли свет, а  в  глубине
клубился белесый туман; черное пятнышко посередине извивалось так,  словно
и в самом деле было душой заточенного в камень чародея. Коррогли вгляделся
в пятнышко, и внезапно его окутал мрак, он как будто провалился во тьму  -
и вдруг различил перед собой, на земле, человека, старика  с  ввалившимися
щеками и крючковатым носом, облаченного в мантию  колдуна;  в  его  черных
глазницах сверкали зелено-голубые  огоньки.  Видение  длилось  всего  лишь
несколько секунд, но прежде, чем оно  исчезло,  Коррогли  ощутил  близость
того могущественного разума, чье присутствие так  потрясло  его  в  храме.
Очнувшись и сообразив, что стоит у витрины, где находится Отец камней,  он
почувствовал не страх, а радость. Значит, подумалось ему, без Гриауля  тут
не обошлось, значит, Земейль погиб не из-за человеческой гнусности,  а  по
воле дракона, и он, Коррогли, в ту ночь в  храме  не  грезил  наяву,  а  и
впрямь видел в чешуйке злобного Архиоха. Дракон показал ему чародея, чтобы
наставить его, если  можно  так  выразиться,  на  истинный  путь.  Адвокат
засмеялся и хлопнул себя по бедру. Пускай план  разработан  Лемосом,  зато
замысел,  как  правильно  сказал  бывший   драконопоклонник,   принадлежит
Гриаулю. Именно Гриауль вдохновил Лемоса и вершил свою волю через этот вот
камень.
   Коррогли радовался не оттого, что невиновность Лемоса в  какой-то  мере
подтвердилась - по  отношению  к  резчику  говорить  о  невиновности  было
смешно, - просто он осознал,  как  тонко,  исподволь  действовал  Гриауль:
дракон беседовал с ним, поучал и побуждал держаться того  закона,  который
он отвергал всю свою жизнь, - закона свободного  волеизъявления  личности.
Лишь он сам способен обеспечить правосудие. Если  человек  хочет  добиться
правосудия, пускай он сам его и осуществляет, не полагаясь ни на  суд,  ни
на государство вообще, всеми  доступными  ему  средствами.  Коррогли  даже
изумился, как же он до сих пор не понимал этого. Впрочем, ему было  не  до
того,  он  путался  в  хитросплетениях  дела  и,  пожалуй,  не  был  готов
действовать, ибо не имел достаточных оснований.
   Но теперь оснований ему хватает.
   Мириэль.
   Может статься, ее уже нельзя спасти, может,  она  настолько  извращена,
что спасения для  нее  не  существует,  однако  на  какой-то  миг,  в  его
объятиях,  она  была  той  женщиной,  которую  он  любил,  и   отнюдь   не
притворялась. Самое меньшее, что он  в  состоянии  для  нее  сделать,  это
избавить от человека, который помыкает ею  и  принуждает  к  сожительству.
Заодно он послужит правосудию, а потому месть будет  еще  слаще.  Коррогли
вышел из музея и остановился на ступеньках портала, глядя через  лазурного
оттенка волны на Эйлерз-Пойнт. Он знал наверняка, как ему  поступить,  ибо
Лемос, сам того не ведая, дал ему подсказку. "Мардо был жаден до власти, -
сказал резчик. - Такими людьми очень легко управлять". И разумеется, Лемос
- не исключение.  Слабостей  у  него  не  перечесть:  богатство,  Мириэль,
преступления, чрезмерная самоуверенность. Последнее  важнее  всего.  Лемос
наслаждается своим могуществом, он убежден в собственной непогрешимости  и
ни за что не поверит, что мог  ошибиться  в  Коррогли;  он  полагает,  что
адвокат либо не станет ничего  предпринимать,  либо  обратится  в  суд,  и
ничуть не подозревает, что Коррогли готовится поступить с ним так же,  как
он сам поступил с Земейлем. Вполне возможно, что у Земейля с Лемосом  была
та же самая история. Коррогли засмеялся, подумав  о  том,  какой  чудесной
была эта цепь последовательных  озарений,  побуждающая  людей,  одного  за
другим, к решительным действиям. Он  спустился  по  ступенькам,  вышел  на
бульвар Бискайя и направился к  "Слепой  даме",  чтобы  выпить  пива,  как
следует пораскинуть мозгами и определить судьбу  Лемоса  и  свое  будущее.
Вскоре у него начал складываться план. И тут, совершенно  неожиданно,  его
посетила шальная мысль.
   А что, если  он  и  сейчас  повинуется  воле  Гриауля,  что,  если  его
направляет Отец камней? Вдруг вместо того,  чтобы  самому  позаботиться  о
своей участи, он всего-навсего  подчиняется  дракону,  который  отвел  ему
место в очередной комбинации? Что, если он, отвергая  общество  и  мораль,
превращается тем самым в чудовище, в выродка наподобие Лемоса, чтобы затем
в конце концов быть устраненным с дороги новым подручным  Гриауля?  Откуда
ему знать? Его внезапная решимость действовать может ведь  основываться  и
на долгом внутреннем процессе взвешивания, обдумывания,  быть  результатом
краха его  многолетнего  идеализма;  исход  дела  Лемоса  стал,  вероятно,
последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Коррогли какое-то время
размышлял над всем этим; ему было известно, что подобного  рода  раздумья,
как правило, ни к чему  не  ведут,  но  он  пытался  найти  хоть  какие-то
рациональные  объяснения  случившемуся,  с  тем  чтобы  стряхнуть  с  себя
теперешние заботы и треволнения, перестать анализировать и  вдумываться  в
события. И вдруг он сообразил, что был поставлен перед выбором и  принятое
им решение действовать освободило его от прежних  ограничений  и  наделило
пускай менее  достойными,  с  точки  зрения  моралиста,  зато  куда  более
действенными методами. Какая ему разница, кто кем управляет,  кто  дергает
за веревочки? Рано или поздно человеку следует перестать заниматься только
размышлениями, забыть о причитаниях по поводу трудностей  существования  и
начать жить. Вы прилагаете все усилия, чтобы обеспечить себя  и  тех,  кто
вам дорог, и надеетесь, что тем самым поддерживаете свою душу  в  здоровом
состоянии. А если нет?.. Что ж, особо переживать тоже  не  стоит.  К  чему
терзаться из-за, по сути, ничтожной провинности, если мир,  в  котором  вы
живете, пропитан виной буквально насквозь?
   Коррогли двинулся в сторону кабачка; шаг его  был  тверд,  он  улыбался
встречным, поклонился пожилой женщине, что подметала крыльцо своего  дома,
остановился, чтобы погладить по голове  мальчугана,  а  сам  тем  временем
обдумывал,  как  ему  подступиться  к  Лемосу,  прикидывал,  как  покарает
резчика, воображал,  что  держит  в  своих  объятиях  Мириэль,  -  словом,
позволил себе отправиться в странствие по царству фантазии.  В  мыслях  он
даже облачился в мантию судьи, добился всеобщего соблюдения  справедливого
и непредвзятого закона, исполненного неопровержимой мудрости;  посидел  на
веранде дома на Эйлерз-Пойнте, покатался на белоснежной яхте, потанцевал в
ярко освещенной зале; его окружали верные друзья, прекрасные  возлюбленные
и враги, замыслы которых не были для него тайной. Жизнь, та  самая  жизнь,
что так долго ускользала от него, казалась  недосягаемой,  теперь  приняла
его в себя, ошеломила чудесными  зрелищами  и  восхитительными  ароматами.
Какое ему дело, сказал он себе, до того,  кто  правит  миром,  если  жизнь
сладка и полна удовольствий? Коррогли расхохотался и подмигнул хорошенькой
девушке, он замышлял зло, и все, поистине все доставляло ему радость.
   Так или иначе, дракон проник в Порт-Шантей.
Last-modified: Wed, 19 Sep 2001 11:27:48 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321