Гарри Тертлдав. Мечи легиона --------------------------------------------------------------- Harry Turtledove "Swords of the legion", 1987 г. Цикл "Хроники Легиона-4" Составители серии: Светлана Герцева, Николай Науменко, Николай Ютанов Перевод Александра Вейцкина, под редакцией Елены Хаецкой, 1997 г Издательство АСТ, Москва Ё http://www.ast.ru Terra Fantastica, Санкт-Петербург, 1997 г OCR and Spellcheck Владимир Афанасьев --------------------------------------------------------------- Часть первая. МИЛОСТЬ ТУРИЗИНА Глава первая - Будь настолько любезен, -- обратился к торговцу Марк Амелий Скавр, -- позволь мне рассмотреть это ожерелье получше. -- Которое? -- переспросил торговец, толстый, лысый человечек с курчавой бородкой. Римлянин показал -- которое. Улыбка мелькнула на хитром лице торговца. -- О, у тебя отменный вкус, мой господин! Это украшение достойно самой принцессы. Военный трибун невольно усмехнулся. Торговец, сам того не зная, случайно сказал правду. "Для принцессы и выбираю", -- подумал Марк, однако вслух он лишь заметил сердито: -- И полагаю, цена у него императорская. Лучше всего сбить торговца с толку сразу же. Торговец видит, что Скавр определенно намерен совершить сделку, и попытается воспользоваться этим. И точно. Не раз игравший в подобные игры толстяк изобразил на своей пройдошливой физиономии выражение оскорбленной невинности. -- Кто здесь говорит о цене? Я говорю об искусстве! Взгляни! -- Он положил ожерелье на ладонь Марка. -- Поднеси к окну, погляди на это сверкание в лучах солнца. Провалиться мне под лед, если эта вещь не прекрасна! Убедись сперва в этом, мой господин, и тогда мы сможем продолжить нашу беседу. Ставни на окнах ювелирной лавки были сняты. Солнце ярко пылало над Городом, и лишь время от времени облако, пролетающее под порывами северного ветра, поглощало на миг ослепительное сверкание сотен золотых сфер, венчающих храмы Фоса -- больших и малых святынь, разбросанных по всему Видессу. Зима была на исходе. В воздухе уже носилось теплое дыхание весны. Кричали и ссорились в синем небе чайки. Эти птицы никуда не улетали на зиму, они жили в столице весь год. Неожиданно трибун услышал радостное пение жаворонка -- ранней весенней птицы. Марк поднял ожерелье на ладони, поднося его к свету. Судя по весу -- чистое золото. Широкие звенья украшал изящный орнамент. Между золотыми кольцами крепились девять квадратных граненых изумрудов, светящихся густым зеленым светом. Великолепные самоцветы. Марк приблизил лицо к ожерелью: месяцы неустанной работы над налоговыми документами в имперском финансовом управлении начали сказываться на зрении. "Эти камни будут чудесно сочетаться с зелеными глазами Алипии Гавры", -- подумал Марк, снова улыбнувшись. Между изумрудами переливались восемь жемчужин овальной формы. В солнечном свете казалось, будто они постоянно меняют цвет и переливаются, словно выступая из-под воды. -- Видал я вещицы и похуже, -- ворчливо проговорил Марк, возвращаясь к торговцу. Теперь начался настоящий разговор. К тому моменту, когда покупатель и продавец договорились о цене, оба успели вспотеть. -- Уф-ф! -- проговорил торговец, вытирая влажный лоб льняным платком и глядя на трибуна с внезапным уважением. -- У тебя странный акцент и светлые волосы, вот я сдуру и принял тебя за халогая. Фос свидетель, северяне так и швыряют свое золото на ветер! Но ты, мой господин, торгуешься, как прирожденный видессианин. -- Принимаю это как комплимент, -- молвил Скавр. Видессиапе нередко ошибались, принимая Скавра за одного из тех рослых светловолосых северян, что нанимались на службу в императорскую гвардию. Большинство римлян из легиона Скавра были невысоки ростом, с оливковой кожей, темными волосами и темными глазами. Внешне они мало чем отличались от представителей того народа, в чью землю были заброшены колдовством три с половиной года назад. Но Марк родился и вырос в северном италийском городе Медиолане. Какой-то далекий предок-кельт наградил трибуна высоким ростом, носом с горбинкой и соломенными волосами. Торговец осторожно обернул ожерелье мягкой шерстью, дабы драгоценные камни, упаси Фос, не оцарапались. Марк пересчитал золотые монеты. Торговец, ничего не принимавший на веру, пересчитал их вторично и сложил в увесистый металлический ящик. -- Я должен тебе одну шестую, -- обратился видессианин к трибуну. -- Как бы ты хотел получить сдачу -- золотом или серебром? -- Пожалуй, серебром. Большие видессианские монеты делились на шесть маленьких, однако малые золотые были редки. Они часто сгибались или ломались, нередко случалось так, что им недоставало настоящего веса. Иной раз они содержали значительные примеси меди. Марк положил четыре серебряные монеты в пояс, а украшение спрятал за пазуху. Ему предстояло перейти площадь Паламы, где сновало немало воришек с тонкими, чувствительными пальцами. Здесь их водилось, во всяком случае, никак не меньше, чем честных торговцев и ремесленников. Видессианин понимающе улыбнулся Марку. -- Ты весьма предусмотрителен. Да, печально было бы расстаться со столь прелестной вещицей, едва лишь она стала твоей. Он застыл в поклоне, пока Скавр выходил из лавки. Когда трибун прошел мимо окна, торговец приветственно помахал ему вслед. Марк ответил дружеским кивком. Срединная улица кишела народом. Видессиане спешили кто куда. До капитана наемников здесь никому не было дела. Эка невидаль -- чужеземец!.. Многие, как и Марк, носили плотные туники и свободные шерстяные штаны, однако, несмотря на прохладную погоду, несколько человек уже вырядились в длинные, расшитые серебром и цветными шнурами халаты, которые обычно предназначались для каких-нибудь торжественных случаев. Шайки городских хулиганов бродили, разодетые в попугайские туники с просторными рукавами, плотно схваченными у запястья. Некоторые -- видимо, следуя новой моде, щеголяли с наполовину обритой головой. Этот обычай они позаимствовали у намдалени, которые выбривали затылки для того, чтобы шлем плотнее прилегал к голове. Когда одна из этих подозрительных личностей, вырядившаяся в тунику и чулки немыслимого цвета, вдруг выкрикнула имя Марка, тот подскочил от неожиданности. Бандит уже приближался, лыбясь и протягивая руку. Только тут Марк вспомнил его -- больше по гнилым зубам, нежели по какой-либо иной примете. Обитатель городского дна столицы был одним из тех, кто открыл ворота города, когда Туризин отнял трон у узурпатора Сфранцеза. В тот день бандит отважно сражался бок о бок с римским отрядом. -- Привет, Арсабер, -- сказал Марк, пожимая влажноватую ладонь бандита. -- Рад тебя видеть, ринлянин! -- прогудел Арсабер. Марк заскрипел зубами. Неужели эта оговорка дурака-лакея, совершенная почти четыре года назад, навсегда врезана в память видессиан? Ничего не заметив, видессианин продолжал -- у него было превосходное настроение: -- Познакомься с моей дражайшей половиной -- Зенония. А эти три оболтуса -- мои сыновья: Зетий, Стотий и Боэтий. Дорогая, это -- знаменитый Скавр, тот, что побил и намдалени, и гусеперщиков-бюрократов, будь они неладны. -- Арсабер подмигнул трибуну. -- Держу пари, что гусеперщики-то оказались покрепче "игроков". -- В некоторых случаях -- да, -- признал Марк, кланяясь Зенонии -- невысокой, оживленной, довольно приятной на вид женщине лет тридцати. На ней была длинная шерстяная юбка, куртка из кроличьего меха и яркий шелковый платок. Затем, приняв суровый вид, трибун торжественно пожал руку Зетию, которому едва ли исполнилось шесть лет. Двое других были слишком малы: Стотию -- года два, а Боэтий вообще путешествовал на руках у матери, завернутый в теплое одеяло. Арсабер сиял. Сейчас бандит казался просто олицетворением примерного семьянина. Не будь на Арсабере цветастой одежды и не виси на его поясе кривой тесак устрашающего вида, его можно было бы принять за благонамереннейшего из граждан богоспасаемой Столицы. -- Нам пора, -- объявил он, -- иначе мы опоздаем на жареных перепелок к кузену Драю. Обменявшись дружеским рукопожатием со Скавром, разбойник удалился. Трибун поймал себя на том, что смотрит на свои пальцы. Неплохая идея -- пересчитать их после того, как они побывали в руках у Арсабера. Тот вполне мог спереть у Марка мизинец-другой. На всякий случай трибун похлопал себя по груди. Но ожерелье, благодарение богам, оказалось на месте. Эта случайная встреча опечалила Марка. Семейное счастье Арсабера болезненно напомнило ему о том времени, когда они с Хелвис жили вместе. Но кровные узы, связывающие Хелвис с намдалени, оказались крепче ее любви к Марку. Ребенок, которого она носила, сейчас чуть младше Боэтия. Но Хелвис -- далеко, в княжестве Намдален. Скавр даже не знал, кто родился, мальчик или девочка... Сын или дочь... Давным-давно, в юности, Скавр обучался философии в школе стоиков. От своих учителей трибун знал, что человеку не следует склоняться перед смертью, болезнью, оскорблением, предательством, интригами. Да, эти идеи сами по себе весьма благородны. Но когда Марк столкнулся с предательством, философия оказалась бессильна. От воспоминаний об Италии Марк перешел к другим -- о римлянах. Тех римлянах, что уцелели, несмотря на все испытания и беды, обрушившиеся на них в новом мире. Во многом Марку не хватало соотечественников даже больше, чем Хелвис и детей. Только римляне говорили на его родном языке, только они разделяли память о прошлом, которое было безнадежно чужим для видессиан. Марк знал, что легионеры провели беспечальную зиму в Гарсавре, на западе Империи. Лаконичные записки Гая Филиппа оповещали об этом трибуна -- время от времени. Старший центурион, несравненный воин, едва владел тайнами грамоты. Корявые строки его посланий не могли заменить Скавру живой встречи с легионерами. Расплескивая сапогами тающий грязноватый снег, Марк прошел мимо длинного гранитного здания, где располагались имперские архивы и тюрьма. Мрачное настроение постепенно рассеивалось. Наконец Скавр улыбнулся и сунул руку за пазуху, чтобы еще раз прикоснуться к ожерелью. Насколько ему известно, сейчас Алипия Гавра роется в архивных документах, собирая материал для своей исторической книги. Этим она занималась и несколько месяцев назад, в День Зимнего солнцестояния. В ту ночь их отношения перестали быть просто дружескими... Однако встречи случались куда реже, чем хотелось бы Марку. Алипия была племянницей правящего Императора, скованная по рукам и ногам дворцовым этикетом. Кроме того, у нынешнего Императора до сих пор не имелось прямого наследника. Римлянин старательно гнал от себя мысли об опасности, которой подвергается. Если его связь с Алипией будет раскрыта, пощады ждать не придется. Туризин еще не слишком уверенно сидит на троне. Вне всяких сомнений, Гавр увидит в Марке еще одного рвущегося к власти офицера, который к тому же пытается укрепить свои позиции любовной связью с принцессой. Но площадь Паламы изгнала из мыслей все тревоги. Если город Видесс, подобно микрокосмосу, отражал космос огромной многонациональной Империи, то главная площадь столицы вобрала в себя все лики Великого Города. Здесь появлялись товары изо всех уголков мира. Торговцы со всех краев света бойко торговали ими. Несколько кочевников-хаморов пересекли Видесское море. Они прибыли от дальнего форпоста Империи в степи -- города Присты -- и теперь выкликали дары Пардрайской степи, предлагая покупателям топленое сало для свечей, мед, воск. Небольшую лавку установили на площади и великаны-халогаи -- суровых северян легко было узнать по волосам льняного цвета, заплетенным в косы. Здесь торговали мехами и янтарем. Караваны с Запада все еще продолжали прибывать в Видесс -- им не могла помешать даже война с Йездом. Они привозили на продажу шелка, пряности, рабов, сахар, но главное -- превосходное оружие, которым испокон веков славились макуранские мастера. Увы! Теперь цивилизация древнего Макурана пала под натиском захватчиков-йездов. А вот и намдалени. Торговец с Востока плюнул под ноги видессианину -- имперец со скучающим видом предложил слишком низкую цену за груз эля. Другой намдаленский купец стоял возле прилавка с ножами и кинжалами и вовсю нахваливал свой товар. Поблизости хатриш -- худой, невысокий человек, который походил бы на хамора, не одевайся и не говори он как видессианин -- яростно торговался из-за какой-то мелочи с купцом. Один, кажется, пытался всучить другому груз строевого леса. Рядом с чужеземцами торговали и сами видессиане -- гордые, умные, ловкие, шумные, живые, скорые на язык. Эти не задумаются ответить на оскорбление и еще быстрее отправят назад бранное словцо. В толпе бродили музыканты, распевая песни и аккомпанируя себе на лютнях, барабанчиках, мандолинах или пандурах, у которых был мягкий, печальный звук. Марк, начисто лишенный музыкального слуха, старался по возможности обходить их стороной. Некоторые из местных жителей не утруждали себя подобной любезностью. -- Эй, почему бы тебе не утопить бедного кота и не прекратить его мучения? -- крикнул кто-то музыканту. Ответ не замедлил: разъяренный певец обрушил на голову критика свою лютню. Инструмент треснул. Правда, драчунов быстро разняли. Тут и там мелькали в толпе жрецы Фоса и монахи -- заметные издали в своих голубых плащах. Иные искали людей, которых надлежало обратить в истинную веру; другие просто выполняли поручения, полученные в храме или монастыре. Делая покупки, святые отцы торговались с энергией и опытом, сделавшими бы честь любому далекому от храмовой жизни видессианину. За складными кафедрами сидели писцы. У каждого в руке гусиное перо; каждый готов написать для клиента любой документ -- если, конечно, у клиента удачно сочетаются отсутствие грамотности и наличие денег. Потаскушки самой разнообразной внешности (и стоимости) вертелись тут же, принимая изысканные позы и зазывая клиентов. Букмекеры предлагали делать ставки на ипподроме, воспевая одних лошадей и насмехаясь над другими. Повсюду бродили лоточники с деревянными досками, подвешенными у груди. Они наперебой расхваливали свой товар: спрутов, тунцов, угрей, креветок. Видесс -- большой порт -- предлагал своим жителям самые разнообразные дары моря. Немало продавалось на площади и другой еды: хлеб и булочки, всевозможные сыры, каши, лимоны и апельсины из западных провинций, оливки и оливковое масло, чеснок и лук, острый рыбный соус, очень любимый видессианами. Вина всевозможных сортов имелись в изобилии, в том числе и старые, выдержанные. Большинство вин все еще казались Скавру чересчур сладкими и терпкими. Впрочем, это не мешало Марку их пить. Дальше потянулись ряды, где продавались ложки, ножи, полосы металла -- меди и бронзы, бокалы, чаши и кружки из металла (в том числе золота и серебра), дерева, кости. Затем следовали лекарства и снадобья (обычные и магические) для излечения болезней и укрепления мужской силы, благовония, иконы, амулеты, книги заклинаний. Магия была здесь, в Видессе, куда более реальной вещью, нежели в Риме. Трибун старался вести себя осторожно даже с неопытными и маломощными колдунами. ...Сапоги, сандалии, пояса, соломенные шляпы, изделия из кожи, замши, льна, драгоценных тканей -- Марк даже не всегда мог разобрать, что именно предлагают перекрикивающие друг друга торговцы. Из Амфитеатра -- огромного овального сооружения из известняка и мрамора в южной части площади Паламы -- донесся оглушительный вопль. Продавец сушеных фиг ухмыльнулся Скавру: -- Наверняка хорошая сценка, -- промолвил он тоном знатока. -- Держу пари на все, что ты прав, -- отозвался трибун. Он купил горсть сушеных фиг и принялся жевать их. Здесь он чуть было не столкнулся нос к носу с Провком Марзофлом, кавалерийским офицером. Марзофл приподнял бровь; презрение пробежало по его красивому тонкому аристократическому лицу. -- Неплохо проводишь время, чужеземец? -- осведомился он иронически, отбросив со лба длинную прядь волос. -- Да, благодарю, -- отозвался Марк, собрав весь имевшийся у него запас оптимизма. Он чувствовал, что краснеет под взглядом видессианина. Хотя Марк был почти на десять лет старше нагловатого кавалериста -- тому не исполнилось и тридцати, -- но Скавр не был видессианином. Это сводило на нет все остальные преимущества трибуна. Марку не очень-то улыбалось выглядеть в глазах Марзофла неуклюжим варваром. Однако Марзофл был из той многочисленной породы имперцев, для которых любой чужеземец -- существо второго сорта. -- Туризин сказал мне, что мы выступим против йездов и двинемся в долину Аранда, как только подсохнут дороги, -- проговорил видессианин, осторожно набирая очки. Легкое упоминание имени Императора должно было свидетельствовать о том уважении и доверии, которое Марзофл завоевал у Гавра во время кампании против захватчиков-намдалени, высадившихся около Опсикиона. Трибун воевал тогда в западных провинциях против барона Дракса, и из столицы был незаметен. Новость Марзофл принес с одного из последних военных советов. Римлянин, все еще находившийся в опале, не был туда приглашен. Но у Марка уже был готов ответ: -- Уверен, что мы дадим им по зубам. В конце концов, мои легионеры удерживали от них Гарсавру целую зиму. Напоминание об этом не слишком обрадовало Марзофла. -- Пожалуй, -- признал он нехотя. -- Ну, всего доброго. Он резко повернулся и исчез в толпе. Трибун усмехнулся, глядя, как кавалерист удаляется деревянной походкой. "Моя шпилька тебе совсем не понравилась, ты, самоуверенный хлыщ", -- подумал Марк. Марзофл стремился подражать Императору и в этом доходил до смешного. Его маленькая бородка и неряшливые волосы раздражали Скавра. Туризин относился к своей внешности небрежно, но это проистекало от простой нелюбви к формальностям. Для аристократа Марзофла это сделалось чистой воды позерством. Кажется, милейший Провк Марзофл надеялся таким образом завоевать милость и доверие своего повелителя. При нечесаных волосах Марзофл носил плащ, обшитый мехом ласки, и пояс с золотыми пряжками; что до сапог со шпорами, то они были сделаны из мягчайшей и тончайшей кожи, которая сгодилась бы и для перчаток. Марк направился к лоточнику, купил несколько копченых сардинок и начал поглощать их, от души надеясь, что Марзофл в это мгновение наблюдает за ним. ---------- Не без опаски трибун взломал голубую восковую печать на маленьком пергаментном свитке. Он сразу узнал почерк, хотя не видел его уже почти два года. Тонкие, как паутинка, буквы. "Окажи мне честь, навестив меня в моей резиденции завтра в полдень". Эта печать и этот почерк делали излишней подпись: "Бальзамон, Патриарх Видесса". -- Что же ему нужно от меня? -- пробормотал Марк. Скавр не стал последователем веры Фоса. Подобного обстоятельства оказалось бы достаточно для того, чтобы любой жрец в Империи запылал праведным гневом. Однако даже в этом Бальзамон отличался от большинства служителей Фоса. До принятия сана он занимался научной деятельностью и в свою патриаршую резиденцию внес весьма необычный для Видесса дух терпимости. "И все-таки, -- думал Марк, -- все эти превосходные рассуждения ни на йоту не приближают меня к ответу на главный вопрос: что нужно от меня Бальзамону". Трибун не льстил себе мыслью о том, что Бальзамон желал провести время за приятной беседой с чужеземным гостем. В конце концов Марк последовал стоическому учению, которое наставляло его не тревожиться из-за тех вещей, что все равно останутся для него непонятными. Резиденция Патриарха располагалась в северной части города, возле Собора Фоса. Это был довольно скромный дом из красного кирпича с купольной крышей, выложенной красной черепицей. Рядом с великолепным Собором патриаршая резиденция совершенно терялась -- она как будто исчезала в его тени. Перед домом росли старые ели. Они зеленели в любое время года. Всякий раз, видя эти деревья, Скавр задумывался о древности Видесса. Прочие деревья и кусты оставались еще обнаженными. Трибун постучал в прочную дубовую дверь. Он услышал шаги. Вскоре высокий, крепко сбитый жрец широко распахнул дверь. -- Чем могу служить? -- спросил он, осмотрев откровенно чужеземное лицо и фигуру Марка с нескрываемым любопытством. Римлянин назвал свое имя и передал жрецу письмо Бальзамона. Тот замер, внимательно читая приглашение. -- Сюда, пожалуйста, -- молвил он. Теперь в его тоне прозвучало уважение. Жрец повел трибуна по коридору, уставленному фигурками из слоновой кости, старинными иконами Фоса и другими древностями. Судя по уверенной походке, манере говорить, по шраму, пересекавшему бритую макушку жреца, Марк мог держать пари на что угодно: этот человек, прежде чем стать жрецом, был солдатом. Скорее всего, сейчас он исполнял роль шпиона, приглядывающего за Бальзамоном. Кроме того, разумеется, что прислуживал Патриарху. Любой Император, не лишенный здравого смысла, должен присматривать за главой Церкви. Политика и религия в Видессе всегда сплетались в причудливый клубок. Жрец постучал в открытую дверь. -- Ну, что там, Саборий? -- донесся старческий тенор Бальзамона. -- Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего святейшества! -- отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию. -- Вот как? Явился? Что ж, очень рад. Мы поговорим с ним немного наедине, знаешь ли. Поручаю тебе заточить наконечники копий. Сходи куда-нибудь, сделай это. Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому же она свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего помощника Патриарх тоже допекал подобными шутками. Геннадий бы нахмурился; Саборий же ответил так: -- Все мои копья уже начищены до блеска, ваше святейшество. Может быть, стоит вместо этого надраить кинжалы? Жрец кивнул Скавру, чтобы тот заходил. Когда римлянин вошел, слуга плотно закрыл за ним дверь. -- Никак не могу выбить из этого человека дух мятежа и неповиновения, -- проворчал Бальзамон, невольно усмехаясь. -- Садись где хочешь, -- велел он трибуну, широко махнув рукой. Подобный приказ было легче отдать, чем выполнить. Рабочий кабинет Патриарха был завален свитками, книгами, восковыми табличками. Документы были грудой навалены на стареньком диване Бальзамона, кучами высились на нескольких стульях и загромождали оба старых кресла. Пытаясь не нарушить порядка, в котором валялись книги (если только в этом хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк снял с одного из кресел стопку книг, уложил их на каменный пол и сел. Кресло угрожающе заскрипело под тяжестью трибуна. -- Выпьешь вина? -- спросил Бальзамон. -- Пожалуй. Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с бутылки и принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек. Глядя на этого толстого старика в потертом плаще -- кстати, куда более поношенном, чем у Сабория, -- можно было подумать, будто это повар на пенсии, но уж никак не духовный отец Империи Видесс. Однако когда Бальзамон повернулся, протягивая Скавру кружку с отколотым краем, не оставалось сомнений: за невзрачной внешностью скрывается недюжинный ум и волевой характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза, забывались и бульдожий нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все еще черными бровями, обитала великая мудрость. Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот. -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. -- Ты нездоров? -- Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, -- ответил Патриарх. -- В моем возрасте человек или здоров, или мертв. Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу: -- Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать. Затем Бальзамон сплюнул на пол в знак отрицания Зла -- Скотоса, антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий трапезу. Патриарх осушил кружку с вином. -- Пей же, -- обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не стал ни молиться, ни плевать на пол. -- Ах ты, язычник. Это слово, срываясь с губ жрецов Фоса, иной раз служило призывом к погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением -- возможно, лукавой усмешкой над трибуном, но не более того. Вино оказалось недурным -- в своем роде, хотя Скавру, как обычно, не хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха, трибун осушил свою кружку и налил по новой. Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша. Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох уж эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей, которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли. -- Ну так чем же я могу быть полезен вашему святейшеству? -- осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора. -- Ой-ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством, как нам обоим хорошо известно, -- парировал Патриарх. И добавил не без восхищения: -- Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши головы, говорим слишком много. -- Так что ты хотел от меня услышать? Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом: -- Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем тупого халогая. А ты процветаешь! Это твое знаменитое молчание, должно быть, полезная штука. Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся. -- Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так уж процветал, -- сознался Марк. -- Кое в чем -- нет, -- отозвался Патриарх. -- Никто из нас не идеален, да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином... -- Он выдержал паузу, почесал подбородок и задумчиво проговорил: -- Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а? Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, -- иначе он уронил бы ее на пол. -- Она? -- эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не испуганно, а всего лишь глупо. -- Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по-твоему, я прислал тебе приглашение? -- деловито спросил Бальзамон. Но увидев, какое у Скавра сделалось лицо, сменил тон. На смену насмешке пришла забота: -- Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не хотелось так пугать тебя. Допей вино, прошу. Это наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда. Трибун машинально допил вино. Слишком много всего сразу. В голове будто брякали струны расстроенной лютни. -- Мне кажется, было бы лучше, если бы ты рассказал мне об этом побольше, -- проговорил Марк. Он испугался еще и другого. Неужели он приелся Алипии и она пытается таким образом -- через Патриарха -- дать ему знать об этом? Нет. Если бы Алипия решила с ним расстаться, она нашла бы в себе достаточно мужества, чтобы высказать всю правду в лицо. Однако некогда Марка предала женщина, которой он доверял и которую любил. Ему нелегко было полностью поверить другой. Веселый огонек вновь затеплился в глазах Бальзамона. Добрый знак. Патриарх просто сказал: -- Она говорила, что тебе будет интересно узнать одну вещь. Через три дня Алипия назначила мне встречу. Хочет расспросить меня об Ионнакии Третьем, этом глупом дурачке, что был Автократором целых два несчастливых года до Стробила Сфранцеза. -- Так что с того? Алипия работала над своей "Историей" уже не первый год. -- Да только то, что она собиралась зайти еще куда-то. И как раз в день визита ко мне! Из-за моей старческой забывчивости и не припомню, в чем дело. Болтаю тут разные глупости об Ионнакии Третьем. У трибуна отвисла челюсть. Изумление и радость наполнили все его существо. Бальзамон наблюдал за ним исключительно невинным взглядом. -- Должен признаться, твою старческую забывчивость весьма трудно заметить, -- сказал Марк. Подмигнул ли ему Патриарх -- или же это только показалось Марку? -- О, она то появляется, то исчезает... Предполагаю, кстати, что я забуду наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь? -- Да, жалость, -- согласился трибун. Бальзамон снова стал серьезным. Помахал пальцем у Марка перед носом. -- Тебе действительно лучше быть достойным ее. И того риска, на который она пошла из-за тебя. -- Он осмотрел римлянина с головы до ног. -- Надеюсь, ты умеешь также позаботиться о себе. Алипия всегда довольно толково судила о подобных вещах. Но после всего, что ей довелось вытерпеть, она просто не переживет, если ошибется в тебе. Прикусив губу, Марк кивнул и яростно сжал кулаки. -- Было мгновение, когда мне страстно хотелось стать йездом, чтобы воздать Вардану по заслугам. Подвижное лицо Бальзамона стало строгим. -- Да, ты ей подходишь. -- Патриарх изучающе глядел на Скавра. -- Кстати, ты подвергаешь себя большой опасности. Знаешь? Марк хотел было пожать плечами, но взгляд Патриарха остановил его. -- И если ты останешься с Алипией, опасность будет только возрастать. Боюсь, ни с чем более ужасным ты еще не сталкивался. Один только Фос знает, победишь ли ты в конце концов или... Огненный взор Патриарха, казалось, пронзал трибуна насквозь. Бальзамон говорил медленно, глубоким голосом. Марк почувствовал, как волосы дыбом поднимаются у него на голове. Видессианские жрецы обладали множеством необыкновенных талантов. Но о Бальзамоне римлянин никогда не думал как о маге. Старый Патриарх Видесса представлялся Марку необыкновенно мудрым, терпимым человеком -- но никак не волшебником. Однако в это мгновение Марк уже не был столь уверен в том, что Бальзамон не владеет искусством магии. Слова Патриарха звучали не простым предостережением -- в них слышалось пророчество. -- Что ты еще видишь? -- спросил Марк резко. Патриарх вздрогнул, словно ужаленный. -- А? Да так, ничего, -- произнес он обычным голосом. Скавр проклял свою поспешность. Разговор перешел на мелочи. Марк вдруг понял, что забыл даже о своем раздражении, вспыхнувшем из-за того, что он не сумел вызнать побольше. Бальзамон отличался даром великолепного рассказчика, о чем бы ни зашла речь -- разоблачал ли он слабости какого-либо жреца, рассуждал ли о своей коллекции макуранских фигурок из слоновой кости... -- Кстати, вот еще одна причина ненависти к йездам. Они не только грабители и поклонники Скотоса, не только убийцы. Они заразили собой Макуран, как чумой. -- Патриарх поскреб свой поношенный плащ, к которому прилип яичный желток. -- Видишь, потрепанная одежда имеет свои преимущества. Будь я во время завтрака облачен вот в это... -- Он махнул на роскошное патриаршее облачение из расшитого золотыми нитями и жемчужинами голубого шелка. -- Представляешь, если бы я его испортил? Да меня сразу после завтрака отлучили бы от Церкви! -- А у Земарка появилась бы тема для новых обличительных речей, -- добавил Скавр. Фанатичный жрец Земарк, захвативший власть в Аморионе, то и дело направлял Бальзамону и Туризину грозные анафемы. -- Не шути с этим,-- вздрогнул Бальзамон.-- Земарк -- волк в одеянии жреца. Он безумен. Я пытался уговорить священный совет Амориона переменить решение, но там меня послали куда подальше. "Незаконное вмешательство из столицы" -- так они это назвали. Земарк -- это кот из притчи о коте портного, знаешь? Видишь ли, однажды кот портного упал в чан с голубой краской. А мышь подумала, что он стал монахом, и перестал есть мясо. Марк хмыкнул. Однако толстые пальцы Патриарха нервно барабанили по колену. Бальзамон явно был расстроен. -- Хотел бы я знать, скольких людей он уничтожил с тех пор, как пришел к власти? И что я могу сделать, чтобы остановить его? Патриарх вздохнул и сокрушенно покачал головой. Странно -- огорчение Бальзамона приободрило трибуна. Было облегчением знать, что не только Марк Амелий Скавр совершает ошибки. От этого не застрахован даже такой мудрый человек, как Бальзамон. Саборий -- исполнительный, как любой солдат, -- распахнул перед Скавром дверь, едва лишь трибун взялся за ручку. ---------- Алипия Гавра села на узкой кровати и неожиданно ткнула Марка кулачком под ребро. Трибун вскрикнул. Нежно коснувшись пальцами тяжелого ожерелья, принцесса проговорила: -- Ты просто сумасшедший. Оно такое красивое! Я с радостью носила бы его, да только вдруг меня спросят, откуда я его взяла? Как я объясню? И почему никто не видел у меня этой вещи прежде? -- Чума на твою практичность, -- сказал Скавр. Алипия засмеялась: -- Подобные речи в устах римлянина звучат, друг мой, сущим святотатством. Трибун лениво откинулся на спину. -- Я просто подумал, что эта вещица будет красиво выглядеть на твоей груди. Особенно если на тебе больше ничего не надето. Краска удовольствия медленно залила лицо Алипии. Принцесса краснела очень заметно; кожа у нее была бледнее, чем у большинства видессианок. Иногда Марк думал: не имела ли ее мать примеси халогайской крови? Черты лица Алипии не были такими острыми, как у ее отца или дяди, а глаза удивляли редким для видессиан зеленым цветом. Сейчас в них плясало озорство. -- Да ты просто ужасен, -- произнесла она и попыталась толкнуть его еще раз. Марк увернулся и схватил ее за плечи. Это было ошибкой. Она мгновенно сжалась, перепуганная до полусмерти. Марк тотчас же выпустил ее. После Вардана Алипия не в состоянии была вытерпеть любого насилия. Внезапное движение едва не сбросило обоих с кровати. -- Вот видишь, -- сказал трибун, -- все эти драчки на кулачках -- моя дурная привычка. Тебе не стоило перенимать ее. Гляди, что получилось. -- Я люблю делать все, что делаешь ты, -- ответила она серьезно. Эти простые слова ошеломили его, как случалось уже нередко. Хелвис всегда чуть ли не силой вынуждала Марка привыкать к ее обычаям. Хелвис не желала считаться с обыкновениями своего мужа, не считала нужным уступать даже в малости. А Алипия старалась ему подражать... За открытыми ставнями слышалось кудахтанье куриц. Стояла теплая погода. Свежий воздух врывался в комнату на втором этаже маленькой гостиницы. Марк видел отсюда величавую громаду Собора. Однажды зимой Скавр встретился в этой таверне с Алипией, и с тех пор всякий раз, когда считалось, будто принцесса посещает Патриарха, комнатка на втором этаже ожидала посетителей. Вряд ли хозяин гостиницы -- его звали Аэций -- узнал принцессу Алипию Гавру. В любом случае серебро смывает ненужные воспоминания лучше, чем вино. Алипия произнесла: -- Мне на самом деле пора к Бальзамону. Тогда ни меня, ни его не поймают на лжи. -- Иди, раз должна, -- проворчал Марк. Он наслаждался каждым мгновением, проведенным в ее обществе, и никогда не был уверен в том, что сегодняшнее свидание -- не последнее. Словно прочитав мысли Марка, Алипия прижалась к нему и заплакала. -- О Марк, что же нам делать? Рано или поздно Туризин узнает, и тогда... -- Она оборвала себя на полуслове, не желая даже и думать об этом "тогда". Туризин, человек честный, но вспыльчивый, бывал весьма короток на расправу, коль скоро усматривал в чем-либо угрозу своему трону. Вряд ли можно винить его за это -- за два с половиной года правления младшего Гавра Империю непрерывно сотрясали мятежи и усобицы. И Скавр сам поддержал бы Туризина, если бы подозрения касались кого-нибудь другого. -- Хотел бы я, чтобы твой дядя наконец женился и породил наследника, -- сказал Марк с легкой обидой. -- Тогда он куда меньше беспокоился бы о тебе. Алипия резко тряхнула головой. -- О, тогда я буду в полной безопасности. Меня всего лишь сделают почтенной супругой одного из его приближенных. Сейчас он не осмеливается выдать меня замуж просто потому, что опасается моего будущего мужа. А как только у него появится семья, я превращусь в одну из статей дохода. Мне придется связать его с одним из богатых и знатных семейств Империи. -- Алипия уставилась в пустоту невидящими глазами. -- А я скорее умру, чем лягу в постель с мужчиной, которого выбрала не сама. Скавр не сомневался в том, что это не пустые слова. Он нежно погладил ее по спине. -- Если бы я был видессианином, -- проговорил он. Одна только мысль о том, что принцесса из императорской семьи может быть отдана в жены офицеру-наемнику, была выше понимания высокомерного Видесса. -- Желания, желания, желания... -- проговорила Алипия. -- Что в них толку? Если мы решимся продолжать наши встречи, опасность будет только возрастать. Один Фос знает, когда мы избавимся от этого кошмара и выйдем ли мы победителями из этой борьбы... Трибун уставился на нее. В Видессе никогда не знаешь наверняка, где заканчиваются совпадения и начинаются чудеса. -- Бальзамон говорил мне слово в слово то же самое, -- медленно произнес он. Под требовательным, внимательным взглядом Алипии Марк рассказал о том, как Бальзамон вдруг начал пророчествовать. Когда Марк закончил рассказ, Алипия побледнела. Руки у нее затряслись. Погрузившись в гнетущее молчание, принцесса сидела неподвижно. Марку пришлось окликнуть ее несколько раз, прежде чем она наконец ответила: -- Однажды я видела его таким... Он глядел на меня так, словно видел насквозь, словно читал в душе, как в книге... -- Когда? - Только один раз. Но я знаю, что этот транс поражал его и впоследствии. "Дар Фоса" -- так он называет его. Мне кажется, "проклятие" было бы более подходящим определением. Бальзамон разговаривал со мной об этом несколько раз. Представь себе только, как он мне доверяет, если решил поделиться столь тяжелой ношей! За всю мою жизнь я не получала более лестного комплимента. Ты угадал верно, милый Марк. -- Она коснулась его руки. -- Иногда он предполагает, что наделен даром ясновидения. Но все, что ему дано видеть, -- это гибель и отчаяние. Римлянин тихонько присвистнул сквозь зубы. -- Да, это -- проклятие. Особенно тяжкое для такого жизнелюбивого человека, как Бальзамон. Знать, что беда неспешно движется к роковой развязке... Смотреть на нее безмолвно, не дрогнув... Какое мужество! Лицо Алипии отражало тревогу и страх. -- Когда ты видела его таким в последний раз? -- снова спросил Марк. -- Он навещал моего отца перед началом похода на Марагху. Как всегда, они спорили, обменивались колкостями, шутили... Ты помнишь, как это между ними случалось. Наконец словесные стрелы иссякли, Бальзамон собрался уходить. И вдруг его плечи зримо пригнулись под тяжестью неожиданного выплеска ясновидения. Словно вся печаль мира рухнула на них! Бальзамон стоял неподвижно. Мой отец и я -- мы пытались посадить его в кресло, думая, что ему стало плохо. Но он повернулся к моему отцу и уверенно произнес одно лишь слово... -- Какое? -- "Прощай". -- Голос Алипии хорошо передал знающую интонацию пророка. Жуткое предчувствие, прозвучавшее в нем, на миг оледенило сердце римлянина. -- Никто из нас не усомнился, что