неустанно трудился. Когда первый утренний свет проникал в окно, его перо скользило по бумаге уже многие часы; когда горбатая спина молодого месяца виднелась меж белыми башнями, его лампа еще светилась. Поначалу ему казалось, что мастерство, о котором говорил старец, покинуло его, ибо с первых лучей солнца до лунного света он по-прежнему пребывал в своей обители один. Только ночные мотыльки трепетали крылышками и выводили знаки смерти в открытом пламени свечи. Потом, когда он засыпал, склонившись над столом, в его сны стал иногда прокрадываться кто-то еще, и ученый приветствовал его, потому что знал, кем был этот другой, хотя сны улетали прочь и скоро забывались. Он продолжал свои труды, а тот, кого он стремился создать, витал вокруг него, как начинает клубиться дым над дровами, подброшенными в уже почти мертвое пламя. Временами, особенно когда он работал с раннего утра или же засиживался до поздней ночи и, отложив все принадлежности своего искусства, устало вытягивался на узком ложе, предназначенном для тех, кто еще не обрел права носить многоцветный клобук, ученый слышал шаги. Эти шаги в соседней комнате принадлежали тому, кого он пытался вызвать к жизни. Со временем подобные знаки, вначале редкие (по большей части ученый замечал их лишь в то время, когда над светлыми башнями грохотал гром), стали обычным явлением. Теперь существовали явственные свидетельства присутствия в доме кого-то другого: книга, которую не снимали с полки десятилетиями, оказывалась на стуле, окна и двери отворялись как бы сами собой, старинный кинжал, вот уже много лет не более смертоносный, чем предмет, нарисованный на холсте, вдруг очищался от ржавчины, а лезвие его становилось острым, как бритва. Однажды золотистым вечером, когда ветер играл в невинные детские игры с молодой листвой сикомор, в дверь дома постучали. Боясь обернуться, выразить в голосе хотя бы малую толику обуревавших его чувств или даже оторваться от работы, ученый произнес: - Войдите. Дверь приоткрылась, как иногда сама собою отворяется в полночь - на ширину пальца. Но ее движение продолжалось, и, когда она открылась настолько, чтобы просунуть в щель ладонь, ученому показалось, что в комнату ворвался шаловливый ветерок, вдыхая новую жизнь в его очерствевшее сердце. Потом дверь открылась еще шире - так широко, что в нее мог бы пройти раб с подносом, а потом вдруг словно буря распахнула ее настежь, с силой ударив о стену. Он услышал за спиной шаги, быстрые и решительные, и голос - почтительный и юный, но в то же время глубокий и мужественный: - Отец, мне-не хотелось бы тревожить тебя, когда ты поглощен своим искусством, но сердце мое полно тревоги уже несколько дней. Я заклинаю тебя любовью, той что ты питаешь ко мне, принять меня и помочь советом. Тогда ученый решился обернуться и увидел рядом с собой юношу с широкими плечами, крепкими мышцами и величественной осанкой. В твердых очертаниях рта читалась привычка повелевать, в блестящих глазах - ясный ум, а на лице лежала печать доблести. Чело его было увенчано тем невидимым венцом, который заметен и слепому, - бесценным венцом, превращающим отважного человека в доблестного воина, а трусливого - в храбреца. И ученый сказал: - Сын мой, не бойся побеспокоить меня ни ныне, ни впредь, ибо нет ничего под солнцем более приятного для глаз моих, чем твое лицо. Что тревожит тебя? - Отец, - ответил юноша, - каждую ночь уже долгое время сон мой тревожит женский плач, и я часто видел, как, подобно зеленой змее, выползающей из корзины на звуки дудки, длинная процессия скользит по скалам вниз, к гавани. Иногда во сне мне дозволяется подойти к ней поближе, и я вижу молодых девушек. Они стенают, льют слезы и никнут, как поле молодой пшеницы, пригнутой к земле ураганом. Что значит сей сон? - Сын мой, - отвечал ученый, - пришло время открыть тебе то, о чем я молчал до сих пор, опасаясь, как бы не взыграла в тебе раньше времени горячая кровь юности и не подвигла бы тебя на дело, для которого ты еще не созрел. Знай же, что над этим городом властвует великан, которому каждый год приносят в дар красивейших дев, в точности как ты видел во сне. При этих словах глаза юноши засверкали, и он вопрошал: - Как зовут этого великана, каков его облик и где он обретается? - Имени его не знает никто, ибо никто не смеет к нему приблизиться. Перед смертным он предстает в виде военного корабля, но на самом деле палуба - это его плечи, а на палубе башня, и в той башне одно окно - это его единственный глаз. А тело его погружено в морские глубины, где ходят акула и скат, а руки его длиннее, чем самая высокая мачта, ноги же подобны колоннам, достающим до самого дна морского. Гавань его - остров на западе, где проливы многократно ветвятся, изгибаются и вторгаются глубоко в сушу. И как раз на том острове - так гласит учение - и проводят в печали дни свои Хлебные Девы, а он причаливает к берегам того острова, встает на якорь среди дев и поводит своим единственным глазом вправо и влево, дабы насладиться их отчаянием. Часть третья. Встреча с принцессой И тогда юноша устремился прочь и набрал команду из других юношей города магов, а облаченные в многоцветные клобуки дали им крепкий корабль. Все лето он вместе с другими юношами снаряжал корабль, устанавливал по бортам самую мощную артиллерию: они учились ставить паруса, и брать рифы, и стрелять из пушек, пока судно не стало слушаться их, как послушна поводьям чистокровная кобыла. Они окрестили корабль "Земля Девственниц", ибо были полны сочувствия к Хлебным Девам. Наконец, когда сикоморы стали терять свои золотые листья (точно так же, как золото, добытое магией их хозяев, сыплется наземь из людских рук), а цепочки серых гусей заструились меж белых башен, а за ними с криками устремились скопы и орлы-ягнятники, юноши подняли паруса. Многое выпало на их долю, пока они следовали путями китов к великаньему острову, да всего не расскажешь. После всех приключений впередсмотрящие наконец увидели страну пологих холмов, испещренных зелеными точками, и когда они прикрыли рукой глаза, чтобы рассмотреть ее, то увидели, что зелень все прибывает и прибывает. Тогда юноша, сотворенный из снов, понял, что перед ними в самом деле остров великана, а зеленые точки - это Хлебные Девы, спешащие на берег, завидев корабль. Тогда они зарядили огромные орудия и подняли флаги города магов - желтые с черным. Все ближе и ближе подходили они к земле, но пристать боялись, поэтому плыли вдоль берега, а Хлебные Девы шли вслед за кораблем по кромке моря, и все новые и новые сестры присоединялись к ним, пока земля и впрямь не стала как поле молодой пшеницы. Но юноша помнил слова отца о том, что среди них может скрываться великан. Полдня они плыли вдоль берега, потом обогнули мыс и увидели, что берег разрезан глубоким проливом, которому не видно конца. Он извивался меж пологих холмов и терялся вдали. У входа в пролив стоял дворец из белого мрамора, окруженный садом. Здесь юноша и приказал товарищам причалить к берегу, стать на якорь и выйти на сушу. Не успел он ступить на твердую землю, как перед ним появилась дева великой красоты - смуглая, с черными волосами и глазами, подобными звездам. Он поклонился ей и проговорил: - Принцесса или королева, я вижу, что ты не из Хлебных Дев. Их одеяния зелены, как трава, а на тебе мех соболя. И даже если бы ты была одета в зеленое, я узнал бы тебя, ибо в очах твоих нет печали, а свет их - не свет Урса. - Твоя правда, - ответила принцесса. - Я Ноктуа, дочь Ночи. И дочь того, кого ты пришел убить. - Тогда меж нами не может быть дружбы, Ноктуа, - заметил юноша. - Но и врагом быть я тебе не могу. - Сам того не осознавая, он испытывал к ней влечение, ибо был порождением снов; а ту, в чьих глазах сияли ночные светила, влекло к нему. При этих словах принцесса простерла к нему руки и молвила: - Знай, что отец мой взял мою мать силой, а меня он держит здесь против воли, и я давно бы сошла с ума от тоски, если б только мать не являлась ко мне на исходе каждого дня. В моих глазах ты не видишь печали лишь потому, что она таится слишком глубоко, в сердце моем. И для того, чтобы обрести свободу, я с радостью научу тебя, как справиться с отцом и одержать победу. Все юноши города магов замолчали и окружили принцессу. - Прежде всего ты должен запомнить, что этот пролив так извилист, что его нельзя нанести на карту. Под парусом по нему не пройти - посему разжигайте топки, прежде чем соберетесь плыть дальше. - Это сделать нетрудно, - сказал юноша, созданный из снов. - Трюм полон - на топливо повалили чуть не целый лес, а эти могучие колеса будут мерить воду великаньими шагами. Услышав это, принцесса задрожала и испуганно прошептала: - О юноша, не говори о великанах, ибо тебе неведомо их могущество. Немало кораблей прибывало сюда, и теперь илистое дно бесчисленных проливов стало белым от человеческих костей. Мой отец ждет, пока они, странствуя меж островков по бесконечным каналам, не израсходуют все топливо - каков бы ни был его запас, - а потом он нападает ночью, когда видит свет угасающих топок, сам оставаясь невидимым, и убивает всех до единого. Эти слова вселили тревогу в сердце юноши, созданного из снов, но он ответил: - Мы все равно найдем его, потому что дали клятву. Но нет ли способа избежать участи, постигшей остальных? Принцесса прониклась к нему жалостью, потому что любой, кто сродни снам, кажется прекрасным дочерям ночи, а он был прекраснейшим из таких созданий. Она молвила: - Чтобы найти отца, прежде чем вы сожжете последнее полено, надо всего лишь искать самую черную воду, ибо его необъятное тело поднимает со дна всю муть. По ней его можно выследить. Но всякий раз поиски следует начинать на рассвете и прекращать к полудню, ведь, в противном случае, вы можете повстречаться с ним в сумерки, а это обернется бедою. - Я бы отдал жизнь за твой совет, - поблагодарил ее юноша, а товарищи его восклицали: - Теперь великан нам не страшен! Лицо принцессы опечалилось. - Рано радоваться. Отец, как никто другой, силен в морском бою. Но я придумала хитрость, которая может вам помочь. Вы говорите, у вас нет недостатка ни в чем. Припасена ли у вас смола, на случай если корабль даст течь? - Много бочек, - ответил юноша. - Тогда, вступив в бой, следите за тем, чтобы он оказался с подветренной стороны. И когда придется туго, а это произойдет очень скоро, вели своим людям подбросить смолы в топку. Не могу обещать, что это непременно принесет вам победу, но премного поможет. И тогда все юноши горячо поблагодарили ее, а Хлебные Девы, которые застенчиво молчали, пока шел разговор между юношей, созданным из снов, и дочерью Ночи, приветствовали ее одобрительными восклицаниями, как подобает истинным девам - негромко, но радостно. Тогда юноши стали готовиться к отплытию. В сердце корабля запылали могучие топки и явилось белое пламя, которое влечет судно вперед независимо от прихотей ветра. А принцесса смотрела на них с берега и посылала им благословения. Но только тронулись огромные колеса, так медленно, что казалось, словно они и не движутся вовсе, принцесса позвала юношу, рожденного из снов, к борту и дала последний наказ: - Может случиться так, что ты отыщешь отца. Может случиться и так, что твоя доблесть возобладает над его хитростью, и ты одолеешь его. Даже если это случится, ты вряд ли найдешь дорогу назад, в открытое море, ибо проливы этого острова - дивное творение магии. Но не падай духом. Ты должен добыть кончик большого пальца с правой руки отца. На нем увидишь тысячи пересекающихся линий. Не теряйся и рассмотри их повнимательнее: это план, по которому он создавал проливы, чтобы самому не заблудиться в них. Часть четвертая. Битва с великаном Корабль направился в пролив. Как и предупреждала принцесса, пролив разделился надвое, потом снова и снова, пока они не очутились среди тысяч крошечных островков, разрезаемых тысячами узких каналов. Когда тень от грот-мачты стала размером со шляпу, юноша, созданный из снов, приказал бросить якоря и загасить топки. Там они и стояли весь долгий вечер, смазывая пушки, взвешивая порох и готовя все, что могло понадобиться в грозной битве. Наконец пришла Ночь. Они увидели, как она шагает с острова на остров со своей свитой из летучих мышей и зловещих волков, неотступно следующих за ней по пятам. Казалось, Ночь совсем близко - не далее чем на расстоянии выстрела из малой пушки, но в то же время было видно, что она не заслоняет Венеру и даже Сириус, но они шествуют перед ней. Лишь на миг она повернула лицо в их сторону, и никто не мог понять, что оно выражает. Но каждый из них в тот миг гадал, правда ли, что великан взял ее силой, как поведала ее дочь, и если правда, таит ли она еще злобу к нему или же ненависть со временем угасла. С рассветом на палубе прозвучала труба. Огонь в топках насытился новым топливом, ожил, но, поскольку дул попутный утренний бриз, юноша приказал еще поднять все прямые паруса. И когда проснулось белое пламя, корабль полетел вперед с удвоенной скоростью. Много лиг тот канал шел почти по прямой, так что не было нужды приспускать паруса. Сотни других каналов пересекали его. Все ждали, не покажется ли в каком мути, но везде вода была прозрачной, словно хрусталь. Чтобы описать все то, что им довелось лицезреть в этом плавании, понадобилась бы дюжина сказок, не менее длинных, чем эта. Они встречали женщин, которые росли на стеблях, как цветы, и склонялись через борт корабля, а при поцелуе с их щек осыпалась пыльца. Они видели мужчин, которым вино подарило смерть, и они лежали под виноградными лозами, все еще опьяненные настолько, что не понимали, что их жизнь давно прошла. Они проплывали мимо зверей с уродливыми членами и шерстью небывалого цвета, предвестников будущего. Те звери ждали своего часа - грядущих землетрясений, войн, цареубийств. Наконец молодой человек, который был первым помощником у юноши, рожденного из снов, подошел к нему и сказал: - Мы уже так долго плывем по этому каналу, что солнце, которое еще не являло своего лика в начале пути, теперь приближается к зениту. Мы пересекли тысячи других проливов, но не нашли и следа великана. Может, мы пошли неверным курсом? Не мудрее ли повернуть и поискать другую дорогу? Юноша отвечал: - Как раз сейчас по правому борту мы проплываем очередной пролив. Посмотри-ка вниз и скажи, не мутнее ли в нем вода, чем в нашем. И тот сделал, как ему было велено, и доложил: - Нет, вода в нем чище. - А вот впереди и другой. До какой глубины ты видишь? Второй юноша подождал, пока они не поравнялись с каналом, а потом ответил. - До самого дна. Я вижу обломки давно погибшего корабля далеко внизу. - А прозрачна ли вода в том, по которому мы идем? Первый помощник взглянул вниз, в воду под бортом корабля, и она была как чернила. Даже брызги с усердно работающего колеса казались черными как вороново крыло. И тут он все понял и крикнул команде становиться к орудиям. Но не отдал приказа готовить орудия к бою, ибо они и так давно уже ждали своего часа. Впереди лежал остров крупнее прочих, а на вершине его росли высокие мрачные деревья. Здесь канал делал плавный поворот, так что ветер, который прежде дул прямо в корму, изменился на четверть румба. Рулевой положил руки на штурвал, команда подняла одни паруса и убрала другие. Корабль обогнул крутой выступ скалы, и там, впереди, они увидели длинный узкий корпус судна с од-ной-единственной металлической башней посередине палубы и одной пушкой, во много раз больше, чем любое из их орудий, торчавшей из единственной амбразуры. Тогда юноша, рожденный из снов, открыл было рот, чтобы отдать приказ орудийной команде открыть огонь, но еще раньше взревела пушка противника. Звук тот не был подобен грому или иному звуку, привычному человеческому уху, - они почувствовали, словно разом вокруг них рухнули стены каменной башни. Ядро ударило в казенную часть первой пушки батареи правого борта, разбило ее на куски и взорвалось само, так что по всему кораблю, как черные листья, мчащиеся по воздуху при первых порывах урагана, полетели обломки чугуна и поубивали многих. Тогда рулевой, не дожидаясь приказа, развернул корабль, чтобы могла стрелять кормовая батарея. Орудия, повинуясь воле людей, взвыли одно за другим, подобно волкам при луне. Их снаряды пролетали по обе стороны от железной башни, а некоторые ударялись в нее, и удары эти отзывались колокольным звоном по только что погибшим воинам. Часть снарядов зарывалась в воду перед бортом противника, в то время как другие попадали в железную палубу и с визгом отскакивали от нее высоко в небо. И снова заговорила пушка противника. Так продолжалось всего несколько мгновений, но они тянулись как целые годы. Наконец, юноша вспомнил совет, данный принцессой, дочерью Ночи. Но ветер, хотя и крепкий, дул не в ту сторону, и потому для того, чтобы враг оказался с наветренной стороны, надо было развернуть корабль. Во время разворота пушки навести было нельзя, и стреляли только из погонных орудий. А когда корабль развернулся, бой стала вести батарея правого борта, на которой уже не хватало одного орудия и многих людей. Но тут юноше пришло в голову, что они сражаются так же, как сражались до них уже сотни смельчаков, а ведь всех настигла смерть - корабли их пошли на дно, а кости рассеяны теперь по протокам, рассекающим остров великана. Он отдал приказ рулевому, но не дождался ответа, ибо тот был мертв и теперь штурвал, который он прежде держал в руках, поддерживал его тело. Увидев это, юноша, рожденный из сновидений, сам взялся за штурвал и направил на великана узкий нос своего судна. И тут удача повернулась к нему лицом: первое ядро врага, которому ничего не стоило разнести все судно в щепки, от носа до кормы, не достигло левого борта на ширину весла, а второе не долетело до правого на ширину шлюпки. Теперь их противник, который доселе твердо стоял на месте, не думая ни приближаться, ни отступать, начал разворачиваться. Видя это мнимое отступление, матросы издали радостный клич, словно уже одержали победу. Но, к их удивлению, единственная башня, казавшаяся закрепленной намертво, повернулась в противоположную сторону, так что ее огромная пушка, превышавшая по размеру любое из их орудий, по-прежнему смотрела им в лицо. В следующий миг ядро вылетело из ее дула и ударило в самую середину палубы. Оно снесло с лафета одну из тушек, как отец-пьяница пинком вышвыривает младенца из люльки, и та заскользила по палубе, сметая все на своем пути. Уцелевшие орудия батареи ответили огнем. И поскольку расстояние до противника теперь стало вдвое меньше (а быть может, просто потому, что плоть врага ослабла от изъявления страха), звук при попадании ядер на его палубу изменился - словно колокол, возвещавший конец света, дал трещину. А на черной маслянистой поверхности металла появились извилистые раны. Тогда юноша крикнул людям, добросовестно кормившим белое пламя деревянными поленьями, чтобы они вылили смолу в огонь, как наказывала принцесса. Он испугался было, что в машинном отделении не осталось ни одного живого, ибо приказа его сперва не расслышали из-за грохота сражения. Но потом он увидел, как на искрящуюся солнечными бликами поверхность воды, отделяющую его от врага, надвигается тень. Говорят, в стародавние времена одна девчонка-оборвашка, дочка рыбака, нашла на морском берегу запечатанный сургучом сосуд и за то, что взломала печать и вынула пробку, получила власть над миром, от ледника до ледника. Так вот, в тот миг им показалось, что то же самое первобытное существо, наделенное невиданной мощью в кузнице творения, вырвалось на волю из высоких труб их корабля, кувыркаясь в воздухе в своем мрачном торжестве и устремляясь ввысь при каждом новом порыве ветра. Шквал налетел с новой силой, подхватил это существо и бросил его, точно сгусток, на врага. Все скрылось из виду - и длинный черный корпус с железной палубой, и страшное орудие, зев которого извергал гибельные звуки. Но люди не теряли времени даром, их пушки непрерывно палили в темноту. Время от времени они слышали ответные выстрелы, но не видели вспышек и не знали, куда летят ядра врага. Может статься, ядра эти так и не отыскали своей цели и до сих пор кружат вокруг света в поисках жертвы. Батарея вела огонь, пока стволы орудий не раскалились, как слиток, только что вынутый из тигля. Потом дым, который так долго валил густым столбом, стал редеть, а из машинного отделения раздался крик, что смола кончилась. Юноша, созданный из снов, приказал прекратить огонь, и люди тут же попадали на палубу как трупы среди мертвых тел своих товарищей. Так велика была их усталость, что никто даже не молил об утолении жажды. Черное облако рассеялось - не так, как туман тает под лучами солнца, а как стойкая армия повинуется приказу к отступлению - оставляя одну позицию, но упорно продолжая защищать другую, разбрасывая там и сям отряды стрелков, хотя все знают, что положение безнадежно. Тщетно оглядывали они воды в поисках врага. Вокруг не было ничего: ни корпуса, ни башни, ни пушки, ни доски, ни щепки. Медленно-медленно, словно охотник, подкрадывающийся к невидимой добыче, они приближались к месту, где прежде стоял на якоре их противник. Они заметили разбитые в щепки деревья и взрытую землю на ближнем островке, куда попадали их выстрелы. Оказавшись над местом, где прежде они видели обводы железного корпуса, юноша, рожденный из снов, приказал остановиться, и их судно замерло без движения, как прежде стоял их враг. Потом юноша перегнулся через борт и посмотрел в глубину вод. Но на лице его застыло такое выражение, что никто из людей, даже самые смелые, не решился больше взглянуть ему в глаза. Когда он, наконец, поднял голову, лицо его было мрачным и задумчивым. Не говоря ни слова, он удалился в свою каюту и запер за собою дверь. Тогда юноша, который был его первым помощником, приказал возвращаться к белому дворцу принцессы. Потом он велел перевязать раненых, запустить помпы и начать чинить на корабле все то, что еще можно было починить. Но мертвых они взяли с собой, чтобы похоронить их, как и подобает, в открытом море. Часть пятая. Смерть ученого Может быть, пролив оказался не таким прямым, как им представлялось, может, они пошли не тем курсом, а может, как утверждают некоторые, волшебные каналы извивались, точно черви, когда люди их не видели. Как бы там ни было, но они плыли целый день - на паровом ходу, потому что ветер стих, - и на закате того же дня поняли, что идут меж незнакомых островков. Всю ночь корабль дрейфовал. Наутро первый помощник призвал к себе тех, кто мог бы дать дельный совет, но никто не мог предложить ничего подходящего - разве что обратиться к юноше, рожденному из снов (чего они все боялись), или же продолжать движение вперед, пока не достигнут открытого моря или дворца принцессы. Так и пришлось поступить. Весь следующий день они плыли, стараясь не сбиваться с курса, но, помимо своей воли, петляя по бесчисленным изгибам каналов. И когда пришла ночь, их положение было ничуть не лучше, чем накануне. Но наутро третьего дня юноша, рожденный из снов, появился из каюты и стал ходить по палубе, проверяя, как заделали пробоины, и обращаясь с добрым словом к раненым, которым не давала спокойно спать боль. Остальные столпились вокруг него, поведали о том, что уже делали, и спросили, как им найти выход к морю, дабы похоронить мертвых и вернуться домой, в город магов. Взгляд юноши, рожденного из снов, устремился к небесному своду. Некоторые посчитали, что он возносит молитвы, другие - что он старается обуздать свое раздражение против них, а третьи видели в его взгляде надежду на откровение свыше. Но так долго смотрел он в небо, что товарищи испугались, как прежде, когда он не отрывал взора от мутной воды, и уже стали тихонько расходиться. Только тогда он обратился к ним: - Смотрите! Видите в вышине морских птиц? Со всех сторон неба они стремятся в одном направлении. Следуйте за ними. Почти до полудня они следовали за птицами, насколько позволяли им извилистые каналы. Наконец, они увидели впереди огромную стаю морских пернатых. Птицы клубились в воздухе и ныряли в море, а их белые крылья и черные головки будто сливались в облако по ходу корабля - облако, светлое по краям, но таящее в себе грозу. Потом юноша, рожденный из снов, приказал зарядить орудие одним лишь порохом и дать залп. От грохота выстрела все птицы с криком взмыли ввысь, а на том месте, где раньше было облако, люди увидели огромный кусок гниющей плоти, который сперва показался им трупом какого-то наземного зверя, ибо у него была голова и четыре конечности. Но размером он превосходил стадо слонов. Корабль приблизился, и юноша велел спустить шлюпку. Когда он садился в нее, многие заметили у него на поясе длинный кинжал с лезвием, на котором играло солнце. Некоторое время он трудился над трупом, а когда вернулся, при нем оказалась морская карта, такая огромная, какой никому из них не приходилось видеть. А начерчена она была на куске невыделанной кожи. К наступлению темноты они достигли дворца принцессы. Пока у нее гостила мать, все оставались на борту, но когда эта страшная гостья покинула остров, все, кто мог ходить, сошли на берег. Их окружили Хлебные Девы - сотня на каждого, - а юноша, рожденный из снов, подал руку дочери Ночи, и все пустились в пляс. Никто из них не забыл этой ночи до конца своих дней. Рассвет застал их под деревьями сада принцессы, спящими среди цветов. Они отдыхали, пока полдень не отбросил назад тени мачт. Потом принцесса попрощалась с островом и поклялась, что посетит все земли, по которым странствует ее мать, но сюда не вернется никогда. И все Хлебные Девы поклялись в том же. Их было так много, что боялись, корабль не выдержит груза, но он выстоял. Все его палубы исчезли из виду под зеленью одеяний и золотом их волос. Много приключений ожидало их на пути к городу магов. Можно было бы рассказать о том, как они с молитвами опустили тела своих убитых в морскую пучину, а потом увидели, что ночью те оказались среди снастей судна. Или о том, как некоторые Хлебные Девы вышли замуж за принцев, которые так долго жили под чарами, что уже не желали иной участи и, обучившись волшебству, построили дворцы на полянах, среди лилий, и скрывались от людских глаз. Но об этом - в другой книге. А здесь достаточно будет сказать, что, когда корабль подошел к скалам, где возвышался город магов, ученый, который создал сына из сновидений, стоял на башенной стене и смотрел в море. И когда он завидел вдали траурные паруса - черные от копоти, которая ослепила врага, - он подумал, что их затемнили в знак скорби по его погибшему сыну. И тогда он бросился со стены и разбился. Ибо человек не может жить долго, если мертвы его сны. 18. ЗЕРКАЛА Читая вслух эту небылицу, я время от времени посматривал на Иону, но ни разу на его лице не появилось и проблеска осмысленного выражения, хотя он не спал. Закончив, я сказал: - Непонятно, почему ученый подумал, что его сын погиб, когда увидел черные паруса. Правда, у корабля, который посылал великан, тоже были черные паруса, но ведь тот корабль приходил только раз в году, и время уже прошло. - Я знаю, - проговорил Иона. Его голос звучал совсем вяло. - Ты хочешь сказать, что знаешь ответ? Он промолчал, и некоторое время мы сидели в полной тишине: я-со своей коричневой книгой (так настойчиво воскрешавшей в памяти Теклу и наши вечерние встречи), заложив указательный палец на том месте, где мы закончили чтение, и он - прислонившийся спиной к холодной тюремной стенке, а обе его руки - одна из металла, вторая из человеческой плоти - лежали по бокам, как ненужные, забытые вещи. Вдруг молчание нарушил тоненький голосок: - Наверное, это очень старая сказка. - Это была все та же девочка, которая поднимала для нас потолок. Я так беспокоился за Иону, что даже рассердился, что она вклинилась в наш разговор, но Иона пробормотал: - Да, это совсем древняя история. Герой сказал царю, своему отцу, что, если его постигнет неудача, он вернется в Афины под черным парусом. Я не знаю, что означала его фраза. Может быть, он бредил, но, поскольку это были чуть ли не последние его слова, я хочу привести их здесь, вслед за легендой, с которой они были связаны. Одно время мы с девочкой старались заставить его разговориться. Но он хранил молчание, и мы оставили свои попытки. Остаток дня я провел подле него, и через стражу или около того к нам присоединился Гефор (чей скудный запас разума, как я и предполагал, был уже полностью исчерпан узниками). Я перекинулся несколькими фразами с Ломером и Никарет и попросил их выделить Гефору место в противоположном конце зала. Что бы ни говорили, почти всех нас временами посещает бессонница. Некоторые и вправду не засыпают, другие же спят как сурки, но потом с пеной у рта клянутся, что не могли сомкнуть глаз. Одних тревожат кошмары, а немногих счастливчиков посещают восхитительные сновидения. Есть люди, которые твердят, что одно время страдали от бессонницы, но потом "излечились", как будто бодрствование - это болезнь, каковой оно, возможно, и является в действительности. Что касается меня, то я обычно не вижу запоминающихся снов (хотя бывали и исключения, как убедится читатель, все еще не покинувший меня) и не просыпаюсь раньше утра. Но той ночью мой сон был так необычен, что я часто гадаю, можно ли вообще назвать это сном. Вероятно, это какое-то другое состояние, маскирующееся под сон, как альзабо, наевшись человечины, подделываются под людей. Если это было следствием естественных причин, то я склонен приписать свое состояние неудачному стечению обстоятельств. Я привык много двигаться, привык к тяжелой работе и вдруг оказался лишенным и того и другого. Сказка из книги с коричневым переплетом немало воз-; действовала на мое воображение, еще больше меня будоражила сама книга, ее связь с Теклой и то, что я теперь нахожусь в самой Обители Абсолюта, о которой она так часто рассказывала. Что еще важнее, меня угнетала тревога за Иону и ощущение (которое все росло и росло во мне), что это конец моего путешествия и я никогда не попаду в Тракс, никогда не воссоединюсь с бедной Доркас, никогда не верну Коготь его владельцам и даже не сумею избавиться от него. Мне приходило в голову и то, что Творец, которому служил Коготь, постановил, чтобы я, ставший свидетелем гибели стольких несчастных, заключенных в темницу, окончил свои дни как один из них. Я заснул, если это можно назвать сном, всего лишь на миг. Меня охватило ощущение падения; судорога, а затем инстинктивное оцепенение жертвы, выброшенной из окна, сковало мои члены. Я сел и не увидел вокруг себя ничего, кроме темноты. Я слышал дыхание Ионы, а пошарив рукой, понял, что он все еще сидит, прислонившись к стене. Снова лег и провалился в сон. Вернее, я старался заснуть и находился в неопределенном состоянии полусна-полубодрствования. В другое время оно показалось бы мне приятным, но только не теперь: я осознавал потребность в сне и понимал, что не сплю. И все же это не было обычным бодрствованием, ибо я слышал слабые голоса во дворе гостиницы, каким-то образом чувствовал, что сейчас зазвонят колокола на звоннице и наступит день. Мои члены снова дернулись, и я оказался в сидячем положении. Мне было померещилось, что я видел вспышку зеленоватого света, но ничего не произошло. Я накрылся плащом, и мгновения, необходимого для этого действия, хватило, чтобы я вспомнил, что нахожусь в вестибюле Обители Абсолюта, а гостиница в Сальтусе осталась далеко позади, хотя Иона и лежал рядом со мной на спине, закинув за голову здоровую руку. Слабое свечение, которое я видел, оказалось белком его правого глаза, хотя дышал он как спящий. Я сам был еще слишком сонным, чтобы говорить, к тому же предчувствовал, что он все равно не станет мне отвечать. Я снова лег и разозлился из-за того, что сон никак не идет. Я вспомнил стадо, которое проходило через Сальтус, пересчитал скот по памяти - сто тридцать семь. Потом снова увидел солдат, с песней поднимавшихся от Гьолла. Хозяин гостиницы спросил меня об их численности, а я назвал число наобум, хоть до нынешнего момента и не думал их считать. Может, он шпион... Мастер Палаэмон учил нас чему угодно, кроме искусства засыпать - ни один из учеников не испытывал в том нужды, потому что весь день мы отскребали грязь и работали на кухне, вдобавок нами помыкали все кому не лень. Каждый вечер перед сном мы бушевали в спальне, а потом спали не хуже обитателей некрополя, пока нас не будили, чтобы послать натирать полы и выносить помойные ведра. На столе, где Брат Айберт нарезает мясо, - ряд ножей. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь ножей, у всех лезвие более плоское, чем у мастера Гурло. У одного отлетела заклепка на ручке, у другого ручка слегка обгорела, потому что Брат Айберт оставил его на очаге... Я снова проснулся или думал, что проснулся, сам не зная почему. Рядом со мной дрыхнул Дротт. Я закрыл глаза и тоже постарался заснуть. Триста девяносто ступеней от земли до нашей спальни. Сколько до площадки на башне, где стоят пушки? Раз, два, три, четыре, пять, шесть пушек. Раз, два, три этажа камер в подземелье. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь крыльев на каждом этаже. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать камер в каждом крыле. Раз, два, три решетки на окошке в двери моей камеры. Я вздрагиваю и просыпаюсь в холодном поту, но звук, разбудивший меня, - всего лишь лязг засова в конце коридора. Рядом со мной лежит мой возлюбленный, Северьян, объятый легким сном, свойственным юности. Я сажусь, подумав, что хорошо бы зажечь свечу, чтобы насладиться свежими красками этого точеного лица. Каждый раз, приходя ко мне, он приносит частицу свободы, сияющую на его лице. И каждый раз я беру эту частицу, и вдыхаю ее, и прижимаю это лицо к груди, и всякий раз она тускнеет и исчезает. Но иногда этого не происходит, и тогда, вместо того чтобы еще больше погрязнуть под слоем металла и земли, я взмываю через металл и землю к небу и ветру. Или я сама себя в этом убеждала. Но даже если и так, все равно единственной моей радостью оставалось его лицо, озаренное свободой. Но когда я потянулась за свечой, рука обнаружила пустоту, а глаза, уши и даже кожа сообщили, что вместе с нею исчезла и моя камера. Свет был тусклым, совсем ничтожным, но не таким, что исходит от свечи палача в коридоре и проникает ко мне через три прута решетки в окошке камеры. Слабое эхо возвещало о том, что помещение, куда я попала, обширнее, чем целая сотня таких камер. Щеки и лоб, стершиеся от постоянной близости каменных стен, говорили о том же. Я встала, оправила платье и двинулась вперед почти как сомнамбула... Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь шагов, затем запах скученных тел и спертый воздух. Теперь я знала, где нахожусь. Это вестибюль! Я ощутила укол в сердце. Неужели Автарх приказал перевести меня сюда, пока я сплю? Пощадят ли меня другие, когда приедут с бичами? Дверь! Дверь! Я едва не упала, повергнутая волной смятения, захлестнувшей рассудок. Я сжала руки, но руки не были моими. Левая рука встретила руку слишком крупную и сильную, в тот же миг правая ощутила то же самое. Текла покинула меня, как уходит сон. Или, вернее, все время уменьшалась, пока не превратилась в ничто и растворилась во мне, и тут я снова стал самим собою. И все же я успел поймать тот момент. В моей памяти запечатлелась дверь, через которую по ночам приходят молодые экзультанты со своими светящимися бичами из крученой проволоки. И все остальное, что я видел и слышал. Завтра я могу бежать. Или прямо сейчас. - Извини, - раздался шепот, - куда подевалась та дама? Все то же дитя - темноволосая девочка с ночными глазами. Я спросил ее, о ком она говорит. Она уцепилась за мою руку крошечными ладошками. - Я видела даму. Высокую даму, и мне страшно. В темноте прячется ужас. Он нашел ее? - Ты же не боишься того, что в темноте, разве не помнишь? Ты смеялась над зеленым лицом. - Это совсем другое. Что-то темное, пыхтевшее в темноте. - В ее голосе слышался неподдельный страх, а руки дрожали. - Какой была эта дама? - Не знаю. Я увидела ее только потому, что она была темнее, чем тени, но сразу поняла, что это дама, по ее походке. А когда я подошла посмотреть, тут никого не было, кроме тебя. - Теперь понятно, - ответил я, - хотя от всей души надеюсь, что тебе никогда не придется этого понимать. Возвращайся к матери и ложись спать. - Оно бродит вдоль стены, - прошептала девочка. Потом выпустила мою руку и исчезла, но я уверен, что она не поступила, как ей было велено. Наверняка она, в конце концов, последовала За нами с Ионой, потому что уже дважды мельком видел ее с тех пор, как вернулся сюда, в Обитель Абсолюта. Не сомневаюсь, что она питается тем, что удается украсть. (Возможно, она частенько возвращалась в вестибюль за едой, но я приказал выпустить всех заключенных, даже если придется - а я думаю, что без этого не обойтись, - выгонять их на свободу силой. Я также приказал, чтобы ко мне привели Никарет. И несколько минут назад, когда я писал о нашем пленении, вошел дворецкий и доложил, что она ожидает приема.) Иона лежал в той же позе, в какой я его оставил, и в темноте снова светились белки его глаз. - Ты говорил, что для того, чтобы не лишиться рассудка, должен выбраться отсюда, - потормошил я его. - Пошли. Тот, кто послал ночниц, кем бы он ни был, уже взялся за другое оружие. Но я знаю выход, и мы идем немедленно. Он не шевельнулся. Наконец я взял его за руку и поднял. Наверное, металлические части его тела были выкованы из того белого сплава, что обманчиво легок на подъем. Иона весил не больше мальчика. И металл, и плоть были влажными и скользкими на ощупь. Ту же омерзительную слизь ощутила моя нога на полу. То, о чем предупреждала меня девочка, кем бы оно ни было, пришло и ушло, пока меня не было, но искало оно не Иону. Дверь, через которую проникали мучители узников, оказалась поблизости от нас, в центре самой дальней стены вестибюля. Она отпиралась при помощи заклинания, как почти все древние двери. Я шепнул нужное слово, и мы прошли в тайную нишу, оставив дверь открытой. Бедный Иона ступал так скованно, словно весь целиком был сделан из металла. Узкая винтовая лестница, затянутая паутиной - произведением бесцветных пауков, и покрытая толстым слоем пыли, вела вниз. Это я хорошо помню, но все остальное стерлось из памяти. Что бы ни ждало нас впереди, в затхлом воздухе веяло свободой, даже просто вдыхать его было великой радостью, и хотя тревога не покидала меня, хотелось громко смеяться. На многих площадках мы замечали потайные двери, но существовал шанс - и даже очень серьезный, - что за ними мы можем кого-нибудь встретить, зато сама лестница казалась безопасной. Я хотел оказаться как можно дальше от вестибюля, прежде чем мы столкнемся с кем-нибудь из обитателей Обители Абсолюта. Спустившись примерно на сотню ступеней, мы обнаружили дверь, на которой был начерчен ярко-красный знак - в языках Урса подобных букв я не встречал. Спустя мгновение я услышал шаги наверху. На двери не было ни замка, ни ручки, но я навалился на нее всем весом, и после непродолжительного сопротивления она открылась. Иона последовал за мной. Дверь так быстро захлопнулась за нами, что я ожидал страшного грохота, но так и не дождался. В комнате было почти темно, но когда мы вошли