Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Фердинанд Эртель "Weit war der Weg zurueck"
     © Copyright Кира Немировская(Verlotski(a)web.de), перевод с немецкого
     Date: 06 Jul 2006
---------------------------------------------------------------

     История побега из плена,
     рассказанная по записям
     Теодора Хендрикса



     Однажды я случайно разговорилась  с пожилым немцем. Узнав, что я
из России, он рассказал, что был участником войны 1941-1945 годов.
В самом конце войны он был взят в плен и отправлен на Украину, в
лагерь для военнопленных . В апреле 1946 года Теодор Хендрикс --
так зовут этого человека -- бежал из лагеря на родину. Три тысячи
километров преодолел он, не зная языка, без документов, без денег.
     По воспоминаниям Хендрикса журналист из Дюссельдорфа Фердинанд
Эртель написал книгу. Перевод этой книги я предлагаю читателю.

     Кира Немировская










     Прообразом Петера Шмица, с которым главный герой книги бежал из
плена, послужил Жан Шмиц из Шпих-Тройсдорф. Во время побега он
дал обет:  в случае благополучного возвращения на  родину трижды
совершить паломничество к святым местам, приняв участие в
традиционном пешем марше паломников  от городка Порц- Урбах
близ Кельна до Вальдюрна в Оденвальде, совершаемом ежегодно вот
уже свыше трехсот лет.
     В 1983 году в возрасте 77 лет Жан Шмиц в качестве первого брата-
мастера "Братства крови Христовой" в Порц- Урбахе в 35-й раз
возглавил пеший марш паломников, который ежегодно начинается в
первый вторник после Пасхи и продолжается семь дней. Расстояние
до цели составляло около 260 километров.
     В 1983 году в этом традиционном паломничестве приняло участие 388
человек. В числе паломников был товарищ Жана Шмица по побегу из
России. Это был Теодор Хендрикс  - в книге Тео Хенн -- из города
Бохум, в первый раз принявший участие в этом нелегком пути и
познавший в этом пути радость единения с Богом.


     Самым скверным было отсутствие курева. Так, во всяком случае, считал папаша
Хенн. Ему исполнилось пятьдесят лет, но выглядел он на добрый десяток старше.
Это был человек  с широким добродушным лицом  и темными глазами, с
неизменной дочерна прокуренной трубкой в  правом углу рта. Табака чаще всего в
трубке не было -- да и где было найти табак в Германии тогда, в 1946-м?
Собственно говоря, Германии как таковой уже  не было, были только четыре
оккупационные зоны:  британская, американская, французская и русская. Папаша
Хенн жил в Рурской области, относящейся к британской зоне . Впрочем, было
безразлично, в какой зоне живешь:  табака для немцев не было нигде. А той
малости, которую официально можно было купить за марки, едва хватало на пару
трубок.
     Июнь в Оберхаузене выдался  безоблачным  и  теплым.  Таким же безоблачным и
теплым был и этот июньский вечер.  Папаша Хенн  сидел на расшатанной
скамейке у своего маленького домика, в котором прожил  уже больше двадцати
лет. По соседству находился угольный карьер,  и поэтому стены дома были
черными от угольной пыли. Одна из стен была в трещинах -- во время войны
недалеко от дома разорвалась бомба.
     Длинным ножом для резки хлеба, с неизменной трубкой в углу рта папаша Хенн
резал на длинные полосы высушенные  табачные листья. Он вырастил этот табак
в своем садике --все-таки курево! Табак еще не совсем готов -- листья малы и не
высохли как следует. Когда куришь такой табак, он горьковат на вкус, да и для
здоровья не слишком полезен.  Все это огорчало папашу  Хенна,  но не помирать
же из-за этого!
     Гораздо больше в этот вечер огорчало его поведение жены. За последние
полчаса Анна  по меньшей мере раз десять  выходила из дома во двор. Постояв
немного, она снова исчезала в дверях.
     "Что это на тебя нашло?" - недовольно спросил папаша Хенн. -- "Ты целый день
словно не в себе!"
     Анна испуганно остановилась.  Она была мала ростом,  выглядела истощенной. У
нее были густые, светлые,  гладко зачесанные назад волосы... Из-за малого роста
и худобы она казалась моложе мужа. В ее глазах затаилось беспокойство.
"Знаешь..." -  она замолчала, не в силах продолжать дальше.
"Тео?" - папаша Хенн продолжал сворачивать и разрезать табачные листья.
Анна кивнула. Их сын Тео пропал без вести. Последнее известие о нем родители
получили незадолго до конца войны. В письме сообщалось, что Тео ранен и
находится в Чехословакии.
     "На что ты надеешься? Тео больше нет, он  умер!"  Папаша  Хенн упорно резал
табачные листья.
     Изо дня в день продолжалось одно и то же.  Мать не верила в смерть сына.
"Миллионы немцев в русском плену, они не могут дать знать о себе", - без конца
уверяла она мужа. На что Хенн рассудительно отвечал одно и то же: " Даже  если
он и попал в Сибирь  живым, мы его больше никогда не увидим! Он там подохнет
     -- ведь русским не нужны раненые и больные!"
     Анна устало опустилась  на край скамейки. Наконец она заговорила, обращаясь
не к мужу, а к самой себе: "Тео в опасности.  Вот уже несколько дней".
Хенн отложил нож  в сторону. Безмолвно взглянул на жену. Его охватил страх.
Страх за нее, Анну.
     "Я чувствую это. Я все время чувствую это. Тео в опасности."
"Она бредит!" -  обеспокоено подумал Хенн.  Помедлив, он вынул изо рта трубку,
положил руку на плечо жены. Анна подняла голову, отсутствующим взглядом
посмотрела на мужа. "Отец, я знаю, ты мне не веришь. Но у меня предчувствие.
Это  вовсе не фантазии и не какие-то ощущения. Просто я знаю.  Даже если это --
за тысячи километров отсюда. Говорят, такое бывает между мужем и женой. А что
между матерью и сыном может быть такое, -  уж в этом-то я уверена!"
Она замолчала. Хенн снял руку с плеча жены. Он больше не понимал ее. Или
еще  не понимал. ..
     "Тео жив", - упорно повторяла Анна. - "Я знаю это. Я это всегда знала. И он
вернется. Но сейчас он находится в опасности,  в большой опасности!"
Издалека донесся гудок проходящего поезда.  День угас. Постепенно стемнело.
Папаша Хенн не спеша набил трубку  нарезанными табачными листьями. Одну за
другой зажигал он спички, пытаясь  разжечь трубку. Но плохо высушенный  табак
не загорался.
     "Анна", -- сказал Хенн, теряя терпение. -- "Пойми же, наконец, - Тео  не вернется.
Смирись с этим, иначе с ума сойдешь". Вот досада -- и третья спичка погасла! --
"Он мертв".
     Анна молча поднялась, ушла в дом.
Но Тео Хенн был жив. И находился в опасности где-то на Балканах, за много
километров от Рурской области.



     "Здешние горы похожи на Альпы близ Гренобля", - сказал  Пьер.  Он сидел на
ступенях деревянного барака.  Лагерь, на территории которого находился барак,
был обнесен колючей проволокой.  По  углам забора на вышках стояли
вооруженные часовые.
     "Но мы же в Румынии, и это не Альпы, а Карпаты", - поддержал беседу сидящий
рядом с Пьером Жак. Он годился своему собеседнику в отцы -- ему было уже
пятьдесят, а Пьеру -- едва за двадцать. У Пьера были черные как  смоль волосы,
узкое лицо, беспокойный, колючий взгляд. Характер у него был вспыльчивый.
Стоял июнь  сорок шестого.  Нещадно жгло послеполуденное солнце. Вокруг -- ни
деревца,   ни  кустика.  Укрыться от палящих солнечных лучей можно было только
в бараке.  Барак же кишел клопами и другими паразитами. Поэтому обитатели
барака, несмотря на изнуряющую жару, избегали оставаться в нем.
Население лагеря было пестрым -  французы, бельгийцы, голландцы, чехи,
хорваты, югославы.  Все  эти люди во время войны были на принудительных
работах в Германии и теперь надеялись вернуться в родные края.  Но русские не
спешили отпускать их,  переводили из лагеря в лагерь, хотя вроде бы каждый раз
поближе к дому. Теперь они  находились в Румынии, недалеко от маленького
городка в предгорьях Карпат.
     Сидя на ступенях барака, Жак жевал какой-то стебелек. Ему постоянно хотелось
есть. Чтобы как-то заглушить чувство голода, он постоянно жевал  то травинку, то
соломинку. Внезапно он перестал жевать и вынул стебелек изо рта.
"Смотрите, опять кого-то привели!" Он кивком указал на лагерные ворота.  Пьер,
прищурившись, повернул голову и увидел небольшую колонну     людей. Впереди
колонны шел  русский солдат с  автоматом на плече. За ним нестройным шагом
шли мужчины,  одетые в изношенные гимнастерки и грязные брюки. Каждый  нес
за плечами или в руке маленький узелок -- то немногое, что у него было.
"Теперь в бараке будет еще теснее", - недовольно проворчал  Пьер. -- "Да и еды
на каждого меньше придется".
     Жак сорвал новый стебелек и сунул его в рот. "Опять ты со своим нытьем, Пьер!
Может  быть, среди этих людей есть земляки!"
     Солдат остановил колонну перед бараком, в котором размещалась комендатура.
"Теперь их допросят и внесут в общий список.  Интересно, в который раз это с
ними проделывают?" Пьер поднялся со ступеньки и не спеша подошел ко вновь
прибывшим. "Да здравствует свобода!"  - обратился он к ним по-французски.
Пьеру хотелось пошутить, но его приветствие прозвучало издевательски. Жак
тоже подошел поближе: "Посмотрим, нет ли тут знакомых?" Два солдата вынесли
из барака стол и поставили у входа.
     "В комендатуру они никого не пускают" - проворчал  Пьер. -- "Боятся, как бы им
клопов и блох не затащили". Увидев, как из барака вышел офицер и уселся за
стол, он презрительно сплюнул.
     "Смотри, доплюешься!" - предупредил приятеля Жак. Постепенно к столу стали
подходить другие обитатели бараков. Они с любопытством следили за допросом
новичков. Это было единственным лагерным развлечением. Новички по одному
выходили из колонны и подходили к сидящему за столом офицеру. "Фамилия?" -
на ломаном французском спрашивал офицер.-  "Когда и где родился? Женат?
Дети есть?  Имя отца и матери? В армии служил по призыву или добровольно?
Служил ли в войсках СС?" Монотонным, скучным голосом  офицер  задавал
стандартные, заученные вопросы. Так же монотонно и заученно, не выказывая
волнения, новоприбывшие отвечали на вопросы. Их уже столько раз
допрашивали, столько раз вносили в разные списки! Они никогда не знали, зачем
это делается. Может быть, обычная, рутинная процедура, а может, хотят кого-то
отсеять?  Последнее с ними проделывали уже несколько раз. И если выяснялось,
что кто-то служил в войсках СС -- все равно, добровольно  или в порядке воинской
повинности, тут же транспортировали обратно  в Россию, в лагерь для
военнопленных. Дальше могли идти рожденные в других странах, кроме
Германии, и те, кто изначально имел  иностранное гражданство. Произошел отсев
и на этот раз.  Уже в начале допроса были отобраны пленные, имевшие отцов-
иностранцев. Однако никто не знал, хорошо это или плохо. "Имя?" "Пауль
Фюрстенбергер". Человек, назвавшийся Паулем Фюрстенбергером,  был коротко
острижен. Одет он был в  телогрейку, ноги были обуты  в спортивные туфли.
Однако это не слишком бросалось в глаза -  очень немногие пленные носили
обычную обувь. "Двадцать восемь лет, женат, двое детей", - отвечал
Фюрстенбергер на вопросы офицера. Он был среднего роста, коренастый. Взгляд
его светлоголубых глаз был настороженным, черты лица говорили о твердом,
решительном характере.  Фюрстенбергер выглядел моложе своих лет. Несмотря
на то, что  он был коротко острижен,  в нем можно было угадать блондина. "Место
рождения?" "Хюнинген". "Где?" - переспросил офицер. В первое мгновение
Фюрстенбергер не понял, почему офицер повторил вопрос. Затем догадался --
офицера насторожила его немецкая  фамилия и по-немецки звучащее название
места рождения."Хюнинген -- это в Эльзасе, во Франции", - уточнил
Фюрстенбергер. Ответ удовлетворил офицера. На следующие вопросы
Фюрстенбергер отвечал спокойно, с бесстрастным выражением лица. Отец
француз, мать немка. Вырос  у родственников в Германии. В 1941 году после
оккупации Франции немецкими войсками привлекался к  трудовой повинности. В
1945 году был в Берлине взят в плен русскими, был ошибочно принят за
немецкого солдата и отправлен в лагерь для военнопленных в город Макеевка.
При слове "ошибочно" офицер оторвал глаза от своих бумаг. Усмехнувшись,
взглянул на пленного. Однако тот спокойно встретил недоверчивый взгляд и с
невозмутимым видом пояснил: "Ошибка была сразу же обнаружена при
регистрации в  лагере для военнопленных в Макеевке. Поэтому военное
начальство распорядилось отправить меня  как француза, привлекавшегося  к
принудительным работам, на родину". Кивком головы офицер приказал
Фюрстенбергеру отойти налево, затем крикнул: "Следующий!" Фюрстенбергер
отошел к группе стоящих слева пленных. Пьер слушал показания новичка с
возрастающим интересом -- название "Хюнинген" было ему знакомо. "Послушай,
Жак", - обратился он к приятелю. -- "Я хочу потолковать с этим парнем". "С кем?"
     - равнодушно спросил Жак, продолжая жевать травинку. Да с этим вот, которого
только что допросили. Может, я его знаю -  ведь Хюнинген совсем недалеко от
моей деревни!" "Чудно было бы здесь, за тысячи километров от дома,
повстречать земляка!" Жак с любопытством посмотрел на товарища.  "Только вот
что", - начал было Пьер, но вдруг  замолчал и стал очень внимательно
разглядывать новичка. Но тот повернулся к Пьеру спиной. "Что только?" -
спросил Жак. "Я знаю всех парней моего возраста, которые в Хюнингене жили, но
этого и в  глаза не видал! Что-то здесь не так!" "Может, он еще раньше уехал из
Хюнингена. А может, сильно изменился. Мы все сильно изменились", -
рассудительно отозвался Жак. "Наверное, тут какой-то обман. Я знаю
Фюрстенбергов из Хюнингена -- нет у них никакого сына!" - упорствовал Пьер.
"Ты можешь сам его спросить", - посоветовал приятелю Жак.
"Я так и сделаю". Пьер плотно сжал губы. "Я чувствую -- этот человек не тот, за
которого себя выдает".
     "А если и так?" Жак не понимал, из-за чего разволновался его молодой товарищ.
     - "Ты хочешь на него донести?"
     Об этом Пьер еще не успел подумать.  Но на вопрос Жака ответил с внезапной
злобой в голосе: "А если это немец, нацистская свинья?"
     После допроса новоприбывших развели по баракам. Пьер проследил,  в какой
барак зашел этот стриженый из Хюнингена. Ему бросилось в глаза, что новичок
держится в стороне от остальных.
     Фюрстенбергер всегда держался в стороне, но, впрочем, никто не обращал на это
внимания. В плену каждый думал о себе самом, судьба остальных никого не
заботила. Однако у Пауля Фюрстенбергера были основания для осторожности.
Его настоящее имя было Тео Хенн. И родился он вовсе не в эльзасском
Хюнингене. Он был беглым немецким военнопленным, который по чужим именем,
выдав себя за француза, хотел вырваться из плена...

     Каждое утро в восемь часов в лагере для военнопленных начиналась перекличка.
"Стоять смирно!" - приказал пленный немецкий офицер, отвечавший за
перекличку.  Пауль Фюрстенбергер обычно становился в третьей шеренге. Он и
здесь старался быть незаметным, не бросаться в глаза. Держаться незаметно!
Это было девизом для большинства пленных. В годы войны тем же желанием
были одержимы многие солдаты. Выжить!  Быть незаметным для того, чтобы
выжить! Занятый своими мыслями, Фюрстенбергер не заметил, что рядом с ним
стоял молодой француз по имени Пьер.
     Немецкий офицер доложил русскому коменданту  лагеря, что пленные построены.
Комендант пересчитал пленных и сверил их количество со списком.
Одновременно вдоль шеренги шел русский солдат, следящий за тем, чтобы никто
не выкрикнул два числа  - таким способом можно было скрыть отсутствие беглеца.
"К дальнейшей отправке  должны приготовиться следующие", - немецкий офицер
начал читать распоряжение коменданта лагеря. Пленные слушали, затаив
дыхание. Дальнейшая отправка! Это было самым сокровенным желанием
каждого. Долгие недели и даже месяцы пленные ждали этого. Никто не знал
заранее, кого из них включат в этот заветный список.
     Пауль Фюрстенбергер слушал текст распоряжения не слишком внимательно --
вряд ли он будет в списке названных, ведь он только вчера прибыл в лагерь!
Внезапно он насторожился, услышав слова офицера: "Младший врач Шолль!"
От шеренги офицеров, построенных отдельно от остальных пленных, отделился
высокий, худой человек в очках, со шрамом на лице. Фюрстенбергер хорошо знал
этого человека. Даже слишком хорошо. Он знал, что Шолль не был ни младшим
врачом, ни французом. Родителей-французов у него тоже не было. Как и
Фюрстенбергер, он дал о себе ложные сведения. Но это не объединило их.
Напротив, каждый из них настороженно, даже неприязненно относился к другому
     -- ведь в случае опасности  один мог выдать другого, чтобы спасти себя...
Вдруг Хенн невольно вздрогнул -- он услышал, как офицер выкрикнул его
фамилию. Офицер уже дважды вызывал его. "Фюрстенбергер!" - "Здесь!" Хенн
стремительно выступил из шеренги. От волнения у него перехватило дыхание.
Вот повезло! Он и не рассчитывал на такое неожиданное счастье!
Ведь в этом лагере он и пробыл-то всего один день! А вдруг и дальше все
сложится удачно! Нервы его были до предела натянуты.
     От волнения Хенн не заметил, что кроме него и Шолля, к дальнейшей отправке
должен был приготовиться и Пьер.
     Но молодой француз внимательно следил за коротко остриженным пленным. Он
просто не спускал с него глаз. Обоих -- и Хенна, и Пьера -- отправляли в один и тот
же лагерь. Однако Пьер решил -- если представится возможность, задержать
новичка здесь, в этом лагере, и разоблачить.
     "Ровно в десять названным лицам следует получить одежду в бараке С", - сказал
в заключение немецкий офицер. Это был хороший знак. У пленных затеплилась
надежда, что на этот раз их отправят домой.
     В бараке С было всего две комнаты. В углу одной из них стопками были сложены
брюки, куртки, солдатские гимнастерки. В другой комнате громоздилась груда
разнообразной обуви всех размеров.
     Пленные сначала должны были по одному входить в первую комнату, где русский
солдат выдавал каждому брюки, куртку или гимнастерку.  В другой комнате
пленные должны были переодеться, а старую одежду бросить в угол. Тео Хенну
повезло. Ему досталась итальянская летная куртка, по всей вероятности,
трофейная. Куртка сносно сидела на нем. Непривычными были только
заканчивающиеся у щиколоток брюки -- обычная одежда румынских крестьян. "В
такой одежде, пожалуй, даже безопасней будет", - подумал Хенн, переодеваясь.
С тех пор как шестьдесят дней назад Хенн бежал из лагеря для военнопленных в
Макеевке, он много раз убеждался в том, как могут помочь такие, казалось бы,
незначительные вещи.
     Теперь он ожидал отправки из лагеря. Предстоящее событие было вполне
законным, разрешенным комендатурой лагеря. Но в глубине души Хенн
чувствовал -- его ожидают новые опасности. Поэтому он постоянно обдумывал
новые варианты дальнейших побегов. Эти мысли приходили в голову помимо его
воли. Он просто не мог больше думать ни о чем другом. Его преследовали
воспоминания  о времени, прожитом в макеевском лагере для военнопленных.
Это было время, наполненное отчаянием, отупляющей безнадежностью,
постоянным чувством голода. Тогда, в лагере, Хенн твердо решил -- нужно
бежать!  И ему удалось это сделать. Но чем ближе была желанная цель -- родной
дом и свобода, тем сильнее нарастало в нем внутреннее напряжение. Малейшая
неосторожность могла выдать его. Хенн не догадывался, что кто-то уже
подозревает его.
     Переодевшись, Хенн направился в другую комнату, чтобы выбрать обувь. В узком
дверном проходе он внезапно столкнулся с кем-то. В полутьме он почувствовал
на себе  пристальный, изучающий взгляд. У Хенна похолодело внутри. Теперь он
мог разглядеть этого человека -- тот показался Хенну довольно молодым. Это был
Пьер. В его пристальном взгляде Хенн явственно ощутил скрытую угрозу.
Предчувствие опасности охватило его с новой силой. Хенн никак не мог
вспомнить, встречал ли он этого человека раньше. Наверное, этот парень где-то
видел его. А может быть, он что-то знает...
     Хенн резко повернулся и быстро вошел в комнату, где выдавали обувь. Сердце
его колотилось. Его охватила нервная дрожь -- он же был бежавшим из лагеря
немецким военнопленным, бесправным, скрывшимся под чужим именем...
Он понимал: в любой момент, быть может,  снова придется бежать, спасая свою
жизнь. Значит, ему нужна прочная обувь. В сваленной углу куче обуви он искал
крепкие ботинки на шнуровке. Бежав из макеевского лагеря, он добрую сотню
километров прошагал в резиновых галошах, сквозь тонкую подошву которых он
чувствовал каждый камешек, каждую выбоину дороги. Это было просто
мучительно. Но это не останавливало Хенна. Всем его существом владело
единственное желание -- убежать, спастись...
     Парной обуви найти так и не удалось. Однако Хенн все же  подобрал пару
подходящих кожаных ботинок  - один на правую, другой на левую ногу. Правда,
эти ботинки были разного цвета, но это совершенно не заботило Хенна. Главное --
на ногах были не хлипкие резиновые калоши, а крепкие кожаные ботинки -- в них
он чувствовал себя гораздо увереннее.
     Выйдя из барака, Хенн сразу же увидел давешнего незнакомца.  Он почувствовал
     -- этот парень ждал его, чтобы поговорить.  Стараясь казаться невозмутимым,
Хенн медленно подошел к нему.
     Пьер был готов к любому повороту событий. "Если этот подозрительный тип
выйдет из барака и, увидев меня, свернет в сторону, значит, дело здесь
наверняка нечисто" - размышлял он. От Пьера не укрылось выражение короткого
замешательства, которое отразилось на лице новичка, когда тот увидел его,
выйдя из барака. Когда же Хенн спокойно и безбоязненно подошел к Пьеру, того
снова охватила неуверенность. Но он быстро взял себя в руки и заговорил:
"Сдается мне, приятель, что ты здесь только со вчерашнего дня?"
Хенн в замешательстве остановился: этот незнакомый парень обратился к нему
по-немецки! Хотя говорил с заметным французским акцентом. Неужели он что-то
заподозрил? Помедлив мгновение, Хенн тоже ответил по-немецки: "Да, а что?"
Но у Пьера был уже заготовлен продуманный план. Он не будет задавать прямых
вопросов этому Фюрстенбергеру. Он заговорит с ним о чем-нибудь другом. О том,
откуда новичок родом, Пьер спросит его вскользь, как бы невзначай. "Не найдется
ли у тебя закурить?" - бесхитростным тоном начал Пьер. И не дожидаясь ответа,
пояснил: "Здесь уже восемь дней курева не выдают".
     "Сожалею". Хенн покачал головой. "Я сам уже много дней без табака".
Внезапно Пьеру в голову пришел провокационный вопрос, и он без промедления
начал: "Я  бы все отдал за черный табак, который курил дома".
"Черный табак?" - переспросил Хенн. В голосе Пьера он уловил что-то,
насторожившее его. Неужели он уже чем-то выдал себя? Дома, в Германии,
черного табака и в помине не бывало, но Хенн догадался -- французы
предпочитают именно черный. Поэтому он быстро ответил: "Я курил восточные
сорта, черный табак мне никогда не нравился".
     Пьер слушал, нервно покусывая губы. Этот тип совсем не так прост! "Да,
конечно", - небрежно обронил он. -- "С тех пор как наци затеяли эту подлую
войну, приходится курить что придется!"
     Тео Хенн молча ждал, какой оборот примет эта беседа. Но Пьер неожиданно
перевел разговор в другое русло. "Кстати, приятель, меня зовут Пьер. Пьер
Шаму. А тебя как?"  "Фюрстенбергер", - сквозь зубы пробормотал Хенн. -- "Пауль
Фюрстенбергер".
     "Из Парижа?" Вопрос был явно невпопад -- внутреннее напряжение Пьера росло
с каждой секундой.
     "Он что-то знает или о чем-то догадывается", - думал Хенн. Нужно попытаться
превратить этот разговор в обычную беседу двух пленных -- откуда родом, есть ли
семья, кем работал и все такое. И держаться по возможности увереннее.
Он должен был догадаться еще раньше: чем дальше от России, тем сложнее
скрываться под чужим именем. В русском лагере было относительно легко выдать
себя за эльзасца, за иностранца, привлекавшегося к принудительным работам в
Германии. Вначале Хенна удивляло, как легко ему удавалось это. Никаких
угрызений совести он не испытывал, считал, что поступает правильно -- ведь он
хотел спастись, выжить, вернуться домой.
     Теперь его больше всего беспокоил вопрос -- может быть, кто-то узнал правду о
нем и хочет разоблачить его. Здесь, в румынском лагере, французов было
больше остальных, и опасность разоблачения была очень велика. Нужно быть
осторожным. Предельно осторожным.
     "Нет, не из Парижа. Я родом из Эльзаса. Из Хюненгена".
Глаза Пьера вспыхнули. Неужели этот Фюрстенбергер и в самом деле такой
смельчак? Пьер пристально посмотрел на собеседника. "Странно, что в
Хюнингене я не встречал тебя раньше. Сам-то я из Сен-Луи, это совсем рядом с
Хюненгеном. Поэтому в Хюнингене я всех очень хорошо знаю". В голосе
молодого француза звучала скрытая угроза.
     Хенн почувствовал опасность, исходящую от его нового знакомого, однако вполне
правдоподобно объяснил тому:  "Да ты и не можешь меня помнить -- я там почти
не жил! До войны я жил у родичей в Германии. Там и вырос. Моя мать немка".
Такого ответа Пьер не ожидал. Может, его подозрения необоснованны? Молодой
француз лихорадочно соображал. Продолжать расспрашивать Фюрстенбергера
об общих знакомых было бессмысленно. На все вопросы он опять ответит: никого,
мол, не знаю, из Хюнингена уехал очень давно, еще мальчишкой. Проверять его
дальше не имеет смысла. А доказательств у Пьера -- никаких.
"Так ты теперь в Хюнинген хочешь податься? У тебя там, наверное, родня!" - еще
раз повторил свою попытку Пьер.
     В голосе нового знакомого Хенн почувствовал неуверенность. "Сначала я хочу в
Базель. В сорок четвертом моя мать переехала туда к знакомым, там
безопасней".
     "В Базель?" Пьер упорно пытался поймать Хенна на чем-нибудь. Его снова
охватило сомнение -- слишком уж уверенно держится этот Фюрстенбергер. То, что
новичок рассказывал о себе, хотя и не вызывало подозрений, но выглядело
довольно запутанным.
     "Ну да, в Базель!" - сухо ответил Хенн. Он дал своему собеседнику
почувствовать, что эти назойливые расспросы неприятны ему и даже кажутся
подозрительными.
     "Из него больше ничего не вытянешь", - решил Пьер. --"Пусть этот парень
воображает, что я ему поверил. А если почувствует что-то неладное, попробую
рассеять его опасения".
     "Ты, наверное, думаешь, - я тебя расспрашиваю обо всем потому, что не верю
тебе. Редко случается, когда люди из соседних деревень друг друга не знают,
правда ведь? Я и в самом деле какое-то время думал про тебя -- этот парень
убежал, небось, из плена и под чужим именем прячется".
     "У вас у всех тут не в порядке нервы", - лаконично ответил Хенн.
"Ну, пока. Увидимся в следующем лагере". Многозначительно кивнув, Пьер
неторопливо направился к своему бараку. Хенн чувствовал -- новый знакомый все
еще подозревает его. Тут надо держать ухо востро, пожалуй, еще больше, чем
прежде.

     Следующий лагерь оказался недалеко -- примерно в восьми километрах от
прежнего. Пленные дошли до него за пару часов. Уже по пути к новому месту все
заметили -- охрана совсем не такая бдительная, как раньше. Снова вспыхнула
надежда на скорое освобождение. Она стала еще сильнее, как только пленные
достигли лагеря.
     Новый лагерь не был похож на обычный лагерь для военнопленных. Окружавшая
лагерь стена была невысока -- метра два, не выше. Колючей проволоки тоже не
было. Не было и сторожевых вышек по углам. Только у ворот стоял русский
часовой.
     Территория лагеря была довольно большой. На ней, поодаль друг от друга,
стояли шесть небольших обветшавших кирпичных домов. Это были помещения
для пленных. Комендатура лагеря располагалась в доме у ворот.
В этот теплый летний вечер темнота наступила как-то особенно быстро. Хенн с
облегчением заметил, что мнимый младший врач Шолль был расквартирован в
другом доме. Немного беспокоило, что этот молодой француз оказался в одном
доме с ним. Вот привязался, прилип, словно репей! К счастью, Пьер нашел себе
место в другой комнате. Лежащий на соседней с Хенном койке пленный зажег
свечу. Комната осветилась.
     "Ты что-то ищешь?" - крикнул в полутьме кто-то.
"Я уже нашел!" - прозвучал раздраженный ответ. Говоривший поднялся и встал в
позу. "Друзья", - объявил он с наигранной серьезностью. "Я хочу сообщить вам
радостное известие: кроме нас, здесь обитает еще кто-то. Это клопы, блохи и
компания. Кто желает спать спокойно, может присоединиться ко мне и ночевать
под открытым небом".
     Последние слова оратора были встречены взрывом грубого хохота и руганью.
Однако почти все, прихватив с собой свои узелки, высыпали наружу. Ночевка под
открытым небом была для этих людей обычным делом. Тео Хенн устроился под
деревом, в стороне от остальных. Свернув куртку, он положил ее под голову.
Ничто не нарушало мирной тишины ночи. На горизонте причудливой темной
громадой возвышались Карпаты.
     "Мир!" - подумалось Хенну. Когда же наконец наступит мир и между людьми?
Война окончилась, но мира все еще не было. Люди все еще оставались врагами.
Только не надо отчаиваться! Надо уповать на Бога. Бог не оставит его.  И на
войне, и в лагере для военнопленных, и по дороге сюда эта вера поддерживала
Хенна, давала ему новые силы. Он знал: при кажущейся бессмысленности
происходящего все имеет скрытый смысл, все -- от Бога. Только вера в Высший
разум может поддержать людей при любой опасности, в любых невзгодах.
Хенн закрыл глаза.

     Выйдя вместе со всеми, Пьер потерял Хенна из виду. И теперь не спеша ходил по
территории лагеря, напряженно вглядываясь в темноту. Он хотел отыскать
Фюрстенбергера среди устроившихся на ночлег пленных. После разговора с ним
Пьер все время ломал голову над тем, как разоблачить этого чужака.
Наконец он увидел Фюрстенбергера, в одиночестве лежащего под деревом. Он
остановился в нерешительности. Что же делать дальше? Может, снова
поговорить с этим парнем? Нет, пожалуй, не стоит -- бесполезно. А что если
рассказать о своих подозрениях коменданту лагеря? Русские должны снова
допросить Фюрстенбергера. Чем дольше Пьер размышлял, тем больше приходил
к убеждению: только новый допрос позволит докопаться до истины. Он медленно
повернул обратно и пошел по направлению к дому, в котором располагалась
комендатура лагеря.
     Окна комендатуры были освещены. Пьер осторожно заглянул внутрь: за столом,
освещенном керосиновой лампой, трое русских играли в карты. "Видать, у русских
тоже нет электричества!" - подумал Пьер. -- "Зато клопы наверняка не водятся".
Пьер осторожно постучал в окно. Русские прервали игру, прислушались. "Ну кто
там еще?" - недовольно спросил один из игравших. "Сейчас посмотрю", - ответил
другой. Он вышел в коридор, слегка приоткрыл наружную дверь. У дверей стоял
какой-то пленный. Это был Пьер.
     "Мне нужно поговорить с комендантом!" - прошептал молодой француз.
"Завтра поговоришь", - грубо ответил русский.
     "Дело срочное".
"Какое там еще срочное? Ничего срочного у тебя не может быть. А ну,
проваливай!" Русский уже хотел захлопнуть дверь.
     "Один из пленных, которые пришли сегодня в лагерь -- немецкий солдат".
Русский озадаченно посмотрел на Пьера. Немец? Нужно доложить об этом
коменданту.
     "Подожди здесь!" - приказал он молодому французу и скрылся в глубине дома.
Пьер украдкой огляделся -- вдруг кто-нибудь наблюдает за ним? Когда же наконец
появится комендант?
     "Ну, где немец?"
Пьер вздрогнул от внезапно прозвучавшего вопроса. Занятый своими мыслями,
он не услышал, как дверь комендатуры снова отворилась. На пороге выросла
фигура коменданта.
     "Здесь, в лагере. Его фамилия Фюрстенбергер. Он сказал, что родом из
Хюнингена, из Эльзаса. Это неправда".
     "Откуда ты знаешь?"
"Я сам из этих краев. Наша деревня находится по соседству с Хюнингеном. Я
каждого там знаю. Но Фюрстенбергера я там никогда не видал".
С минуту комендант молча глядел на Пьера. "Доносчик", - с презрением подумал
он. -- "Среди пленных такое не редкость. Все они заботятся только о своей
шкуре".
     "Ну хорошо. Завтра я все проверю". Комендант резко захлопнул дверь. К чему
такая спешка? Все равно этот немец никуда не денется. И потом - достаточно
часто подобные обвинения не подтверждаются.
     Пьер в раздумье стоял перед захлопнувшейся дверью. Значит, комендант хочет
допросить Фюрстенбергера завтра. Этот русский ничего не понял - завтра может
быть уже поздно!
     Раздосадованный, Пьер повернул обратно. А может, комендант прав, - завтра
еще будет время. Но все равно - он, Пьер, поступил правильно. О своих
подозрениях нужно было рассказать уже сейчас.
     Он крадучись прошел мимо дерева, под которым лежал казавшийся крепко
спящим Фюрстенбергер.
     Но Пьер не заметил, что все это время кто-то внимательно наблюдал за ним,
внимательно прислушиваясь к его разговору с комендантом.

     Однако Тео Хенн не спал. Он не мог уснуть - разговор с молодым французом не
выходил у него из головы. Что, если этот тип донесет на него русским? Тогда его
могут допросить снова. А если русские обнаружат, что он немец, что скрывается
под чужим именем? Может, лучше снова бежать? Из этого лагеря убежать
нетрудно - только через стену перелезть.
     Мнимый младший врач Шолль тоже может быть опасен. "Бежать, нужно бежать",
     - убеждал себя Хенн. Пожалуй, это было бы вернее слабой надежды вернуться
домой "официальным" путем под чужим именем.
     "Чтобы попасть домой, нужно будет пройти через Румынию, потом - через
Венгрию и Австрию", - размышлял Хенн. Его беспокоило то, что в Австрию нужно
идти через русскую оккупационную зону -- американцев и англичан Хенн не
боялся. Но ведь надо еще туда добраться! Сколько опасностей может встретиться
на пути!
     Вдруг Хенн услышал осторожные шаги. Кто-то приближался к нему.
Кто бы это мог быть? Человек остановился метрах в двух от Хенна. "Шолль!" -
узнал Хенн. Что ему нужно? Хенна охватил страх. Может, Шолль хочет выдать
его? Наверное, что-то случилось -- ведь Шолль до сих пор делал вид, что они
незнакомы.
     Хенн открыл глаза, снизу вверх вопросительно посмотрел на Шолля. Тот подошел
ближе, опустился на землю рядом с Хенном.
     "Ну как, зажила твоя рана?" - спросил он. Шолль говорил так тихо, что Хенн
сначала не расслышал вопроса. О чем это он? Но затем Тео вспомнил, что
мнимый младший врач помог ему в его первом лагере.
     "Да", - ответил он так же тихо. Он волнения и страха у него пересохло в горле. Ну
конечно же, Шолль  вскрыл нарыв и потом обрабатывал рану. Рана эта начинала
уже затягиваться. Для этого вовсе не нужно было быть врачом -- это мог сделать и
простой санитар. Но почему Шолль вспомнил об этом? Может быть, он хочет
заручиться его поддержкой?
     Однако Шолль спросил о ране только потому, что хотел напомнить Хенну о
давнем знакомстве. Хенн может довериться ему.
     Некоторое время оба молчали. Наконец Шолль решился направить разговор в
другое русло.
     "У нас нет оснований не доверять друг другу", - сказал он.- "Наоборот, нам нужно
держаться вместе. Ведь мы оба хотим выбраться отсюда, попасть домой".
Хенн все еще настороженно посмотрел на Шолля. Довериться ему или нет? А
Шолль продолжал уже немного раздраженно: "И мы скоро доберемся до дома,
если..."
     Он замолчал.
"Если что?" - насторожился Хенн.
     "Если никто нас не выдаст!"
"Выдаст?"  Хенн ощутил внезапный прилив злобы. "Как тебе это в голову
пришло? Можешь быть уверен - я не донесу на тебя! Мне совершенно
безразлично, кто ты на самом деле, как тебя зовут, куда ты хочешь попасть".
"Неужели ты думаешь, что я хочу тебя выдать?" Шолль отрицательно покачал
головой. -- "Наоборот, я хочу тебя предупредить. Ты на подозрении у одного
француза".
     "А, тот, черноволосый?"
Шолль кивнул. И рассказал, что услышал, случайно оказавшись свидетелем
разговора Пьера с комендантом лагеря. "Вот и решай теперь, что будешь делать.
Завтра русские устроят тебе перекрестный допрос!"
     Хенн наконец убедился - Шолль действительно хочет помочь ему. "Да, завтра
мне наверняка устроят еще один допрос", - согласился он. - "Если..." "Если ты
до этого не исчезнешь", - докончил его мысль Шолль.- "Конечно, это
небезопасно: без документов, без еды, через границы..."
     "Уж этого я не боюсь", - уверенно возразил Хенн. -- "Один раз я уже сделал это.
Больше тысячи километров отшагал пешком! Без документов. И без еды -- я
попрошайничал".
     Шолль удивленно уставился на собеседника: "Ты оказался здесь нелегально?"
"Именно это я и хотел сказать".
     Шолль покачал головой: Как же этот Хенн умудрился бежать через Россию? Без
помощи, без документов, без денег! Просто невероятно!
     "Конечно, ты мне не веришь", - холодно сказал Хенн. -- "Я удрал из лагеря
примерно через неделю после того, как тебя вместе с другими иностранцами
оттуда отправили. И удрал я не один, а вместе с Петером Шмицом".
"Ну как же, помню. Это тот парень в берете, он по воскресеньям варьете
изображал".
     "Да, он самый", - кивнул Хенн. -- Но потом мы друг друга потеряли. Это длинная
история..."
     Некоторое время Шолль сидел молча. Была глубокая ночь. Ничто не нарушало
тишину.
     "Мне чрезвычайно интересно -- как тебе удалось это сделать?" - наконец спросил
Шолль.
     "Ты все еще не веришь мне?" - устало отозвался Хенн.
Ночь была теплой и звездной. За эти несколько часов до рассвета Хенну нужно
было сделать выбор: или новый, более тщательный допрос, или снова побег. В
его памяти вновь ожило все перенесенное за последний год. И то, что ему
пришлось пережить, не исчезнет из его памяти, из его души ни через десять, ни
через двадцать лет.
     Началась эта история в мае 45-го, когда в Европе все рушилось, все пути вели в
никуда...


















     Европа 45-го. Рушится все. Нет ни начала, ни конца. Все пути ведут в никуда.
Война уже закончилась, но никто не знает, что обещает новый день. И обещает ли
он вообще что-нибудь.
     В Европе 1945-го нет ни границ, ни национальностей. Есть только выжившие и
погибшие в этой войне. И выжившие бредут по дорогам через разрушенные
войной страны, называвшиеся когда-то Францией, Данией, Чехословакией...
Но теперь больше не стреляют. И это уже хорошо. У выживших появилась
надежда. Еще темно, но уже виден свет в конце туннеля.

     Начало мая. Чешско-силезская граница. Утреннее солнце освещает покрытые
хвойным лесом склоны гор. По дороге медленно идет группа людей с ручной
тележкой -- мужчины, женщины, девушки. По обочинам дороги свалены в кучу
всевозможные продукты -- мешки с мукой, хлеб, кофе, коробки с крупой,
оставленные отступившими немцами, брошенные, ставшие ненужным балластом.
Выброшенные немцами продукты -- счастливая  неожиданность, манна небесная
для этих голодных, уставших от войны людей. Который год подряд люди получали
эти вещи в ничтожном количестве по продовольственным карточкам. В это
неясное, смутное время никто не знал, что сулит им завтрашний день, будут ли
они сыты. Поэтому каждый старался воспользоваться брошенным.
Cреди этих людей -- несколько немецких солдат. Грязную, потрепанную униформу
сменила такая же потрепанная гражданская одежда. Для них война уже
закончилась. Они свободны. Сейчас перед ними только одна цель, одно
стремление: домой! Несколько дней назад здесь, у чешско-силезской границы, их
догнала колонна русских танков. Немцев охватил страх, когда они увидели танки с
красными звездами на броне. Что теперь с ними будет? Может быть, им
предстоят долгие годы плена? Поэтому полной неожиданностью для них стали
слова командира танковой колонны: "Бросайте оружие! Война окончилась,
можете отправляться домой!" Неужели радость победивших была так велика, что
они хотели дать свободу им, солдатам противника? Теперь немцы могли
беспрепятственно добираться домой.
     Однако один из немецких солдат -- Тео Хенн -- почувствовал недоброе. Он не
доверял русским. И оказался прав.
     Отряд русских военных почти незаметно приблизился к группе людей,
собиравших брошенные продукты. "Русские!" - закричал кто-то. В глазах женщин
заметался страх. Мужчины с недоверием смотрели на вооруженные русских
пехотинцев.
     Однако вид русских не внушает страха. С помощью жестов и нескольких немецких
слов они дают понять -- все мужчины должны следовать за ними.
"Плен, все-таки плен!" . проносится в голове Тео Хенна. На вопросы русские не
отвечают. Один из них вместе с задержанными мужчинами направляется в
сторону деревни, в которой Хенн ночевал прошлой ночью; остальные пехотинцы
идут дальше. Оставшиеся у обочин женщины продолжают собирать брошенные
продукты.
     Маленькая группа, сопровождаемая русским солдатом, подходит к деревне. На
лугу близ деревни уже много мужчин -- вчерашние солдаты, беженцы, люди в
гражданской одежде. Мужчины разных возрастов. Самые младшие совсем
мальчишки -- лет четырнадцати-пятнадцати. И у каждого -- ничего: ни узла, ни
чемодана. В душе Тео Хенна вновь пробуждается подозрение.
Каждый из собранных на поляне строит различные предположения, но что
произойдет на самом деле, не знает никто. Проходит час за часом. Люди греются
под теплым майским солнцем, ждут. Время от времени на луг приводят новых
мужчин.
     Наконец после полудня появляется русский офицер. Вопросительно,
настороженно смотрят на него собранные на лугу мужчины. На хорошем
немецком языке русский говорит: "Не бойтесь! Вас доставят в Глац. Там всех
зарегистрируют и выдадут документы. После регистрации каждый может
отправляться домой".
     Люди слушают затаив дыхание. Напряжение их улеглось. Наконец-то свобода! Им
повезло -- война окончилась, они остались живы. В мыслях каждого --
возвращение домой. Каждый уже строит планы на будущее. И никто не
сомневается в правдивости слов русского офицера.
     Никто? Тео Хенн не разделяет всеобщего ликования. Война научила его трезво
оценивать ситуацию. Ведь еще до недавнего времени существовало правило:
если немецкие солдаты попадают в плен к русским, их ждет Сибирь. "Вряд ли
что-то изменилось", - думает Хенн.

     На южной окраине Глаца выстроились в ряд красные кирпичные здания -- новые
казармы. До мая 45-го их занимали немецкие артиллеристы. Во второй половине
того же месяца в этих казармах разместили пленных. Заняты не только казармы --
на территории лагеря в страшной тесноте сгрудились тридцать тысяч пленных.
Вокруг территории -- ограждение из колючей проволоки. Лагерь охраняют русские
солдаты с автоматами наперевес. По углам ограждения -- четыре вышки, на
каждой -- часовой.
     Доставленные в лагерь пленные быстро теряют всякую надежду. Однако никто из
пятидесяти мужчин, направлявшихся в тот солнечный майский день к лагерю, не
хотел допускать и мысли о том, что с ними может случиться что-то плохое -- ведь
их сопровождали всего три русских солдата. И автоматы эти солдаты не держали
на изготовке, а беспечно перебросили через плечо. Первые сомнения зародились
у людей лишь тогда, когда при подходе к Глацу они увидели другие колонны
пленных, сопровождаемые усиленной охраной с автоматами наперевес. Для Тео
Хенна это было лишь подтверждением его предчувствий: он, да и все остальные
еще нескоро попадут домой...
     Солнце уже скрылось за горизонтом, когда колонна из пятидесяти человек
подошла к воротам лагеря. Все устали, внутренне напряжены. Никто не
помышляет о сне. Через короткое время всех пленных распределяют по группам.
Каждая группа -- сто человек. Прибывшие размещаются на лагерной площади.
Вокруг них -- тысячи мужчин, это приводит всех в замешательство. Но еще
больше беспокоит их то, что старожилам лагеря известно о будущем нечто
другое.
     "Нас действительно только зарегистрируют, а потом можно и по домам?"
"Как же все эти тридцать тысяч смогут выбраться отсюда? Поезда почти не ходят,
дороги разрушены, мосты взорваны..."
     Тео Хенн не принимает участия в разговорах. Он много раз убеждался в том, что
все эти толки -- пустое дело. Так и свихнуться недолго. Да к тому же по пути в
Глац он повидал многое. Ему доводилось видеть, как издевались русские над
пленными, как насиловали немецких и чешских девушек. Хенн знает: русским
доверять нельзя.
     В этот вечер им не дают никакой еды. В следующие недели кормят тоже
нерегулярно. Но это еще не самое худшее, многие предусмотрительно за паслись
съестным. В этом Тео Хенну тоже повезло. Он открывает рюкзак.
Собственно говоря, это не его рюкзак. Рюкзаком Хенн владеет всего лишь день.
По пути в Глац, во время последней ночевки, рюкзак был брошен сбежавшим
немецким офицером. Тео нашел в нем короткую куртку и брюки гольф. Эти вещи
Хенну могут еще понадобиться. Когда он убежал от русских, на нем были только
армейские брюки, сапоги и рубашка. В рюкзаке Хенн нашел еще много полезных
вещей: хлеб. Консервы, но самое важное -- два пакета с глюкозой. Может
случиться, что его запасы кончатся, а русские опять оставят их без еды. Вот
тогда-то эти пакеты и пригодятся.
     Время в лагере тянется медленно, монотонно. Никаких новостей -- наступивший
день как две капли воды похож на предыдущий. Каждый вечер в семь часов --
перекличка на лагерном плацу. Это, пожалуй, единственная работа русских
офицеров. Кормят пленных редко, нерегулярно, горячей пищи не дают вообще --
только сухой паек из трофейных продуктов.
     Однако еда -- не самое важное. Пока. Пленные даже сочувствуют русским --
действительно, накормить одновременно стольких людей просто невозможно. Со
всеми лишениями они мирятся ради одного: надежды на освобождение.
Однако их надежды напрасны. Русские не спешат ни с регистрацией, ни с
освобождением. Проходит день за днем, но в жизни пленных ничего не меняется.
Зато снежным комом катятся по лагерю слухи, каждый день -- новые. Настроение
пленных ухудшается с каждым днем. И очень скоро люди, ожидающие своей
участи на огромной территории лагеря, приходят к страшной догадке: "Нас не
отпустят. Всех погонят в Россию".
     Тео Хенн всегда предполагал это. Ему было ясно с самого начала -- всех пленных
русские отправят в Россию, им нужна дешевая рабочая сила. В душе он
примирился с этим. Это даже успокаивает его. Тео Хенн твердо верит -- он
вернется домой, обязательно вернется. Хладнокровно, обдуманно взвешивает он
все варианты, все возможности побега из лагеря.
     Во время вечерней проверки русский офицер объявляет пленным: "Комендант
лагеря приказал довести до вашего сведения следующее: каждый, кто будет
распространять слух о том, что вас отправят в Россию, будет строго наказан". С
невозмутимым видом выслушивает Хенн это сообщение.
     Слова офицера сразу успокаивают людей. Снова вспыхивает надежда на скорое
освобождение. Оптимизм пленных усиливается, когда через несколько дней на
вечерней проверке русский офицер приказывает всем бывшим
железнодорожникам из Силезии выйти из строя -- их в ближайшее время
зарегистрируют и отпустят домой.
     Через несколько дней первая группа освобожденных направляется к воротам
лагеря. Там уже собралась толпа пленных. Они смотрят на уходящих. Каждый
надеется, что скоро тоже покинет лагерь. Вслед уходящим летят шутки, слова
ободрения:
     "Поторопитесь с восстановлением железных дорог -- нам нужно ехать домой!
Передавайте привет всем там, на воле! Скажите им: следующие -- мы!"
Однако никто из оставшихся пленных на свободу так и не выходит. Все надежды,
все их радужные мечты о будущем рушатся, когда спустя несколько дней на
вечерней проверке русские офицеры вызывают первые тысячи человек. Им
приказывают -- на следующее утро они должны быть готовы к выступлению.
Конечная цель неизвестна.
     Этого приказа Тео Хенн ожидал уже давно. Следующим утром он вместе с
другими семью тысячами пленных  выходит из ворот лагеря. Утро солнечное,
теплое -- май в этом году выдался на редкость погожим. Впервые за много дней
каждый получает целую буханку хлеба -- паек на время пути. Хенн прячет свою
буханку в солдатский ранец, где уже лежат драгоценные пакеты с глюкозой. На
ногах у него -- прочные, высокие сапоги. Брюки Хенн в сапоги не заправил.
Наоборот, он выпустил брюки на голенища -- он знает, что хорошие сапоги
русские могут отобрать. Теперь он готов к долгому пути.
     Построенная по пять человек, движется колонна пленных. Никто не знает, куда
они идут, сколько времени будут в дороге. Их ведут куда-то на север. Это значит --
плен, снова плен! Снова плен и неизвестная, чужая страна.
Конец мая 45-го. Семь тысяч мужчин идут по дороге, ведущей из Глаца в Бреслау.
Семь тысяч пленных немецких солдат.
     Солнце немилосердно жжет. Уставшие, измученные люди идут медленно,
автоматически передвигая ноги.
     Один из этих семи тысяч -- Тео Хенн. Возраст -- двадцать два года. За плечами --
три года войны на восточном фронте. Восемь ранений.
     Три военных года закалили Хенна, сделали его выносливым. И теперь эта
закалка, эта выносливость пригодились ему. Эти качества пригодились ему и в
следующие четырнадцать долгих месяцев. Но сегодня Хенн еще не знает, что ему
предстоит.
     Хенн шагает в четвертой колонне. Уже третий день жители окрестных деревень
пытаются хоть как-то помочь своим измученным, ослабевшим землякам. Помочь
несмотря на строгий запрет. По обочинам дороги они поставили ведра и баки с
водой -- пленные могут утолить жажду.
     Пленным очень хочется пить. Жажда куда тяжелее голода. День ото дня жажда
все сильнее мучает людей. Раскаленный воздух обжигает пересохшее горло. Все
чаще пытаются пленные зачерпнуть воду из стоящих по краям дороги ведер. Но
делать это нужно тайком, незаметно, чтобы не увидели русские конвоиры. На
глазах у измученных жаждой пленных русские с какой-то злобной радостью
опрокидывают ведра с водой.
     Чем больше пьют пленные, тем сильнее мучает их жажда. Они обливаются потом,
выбиваются из сил. Все больше пленных опускаются на землю, не в силах идти
дальше. Товарищи не могут им помочь -- останавливаться нельзя. Тот, кого не
поднимут конвоиры и не посадят в едущий за пленными фургон, остается умирать
на дороге...
     Хкекнн -- один из немногих, которые могут выдержать путь под палящим солнцем.
Он следует железному правилу: в жару пить нельзя! Он знает -- если хоть раз
напиться во время такого изнуряющего пути, пить потом захочется еще больше.
Поэтому днем он не пьет. Он позволяет это себе лишь вечером, когда жара
спадает и пленные располагаются на ночлег.
     И еще одно позволяет Хенну экономить силы: он несет с собой лишь самое
необходимое. Многие из идущих все еще верят в скорое освобождение, все еще
надеются вернуться домой. Смертельно уставшие, они тащат полные рюкзаки.
Впереди Хенна идет немолодой мужчина. Тяжелый рюкзак оттягивает его плечи.
Он бредет, еле передвигая ноги. В его рюкзаке -- машинки для стрижки волос,
бритвенные приборы, тазики для бритья. Этот человек -- парикмахер. Во время
войны он стриг и брил однополчан, зарабатывая на этом небольшие деньги. С
помощью этих вещей он надеется  после освобождения снова заниматься своим
ремеслом. Как и другие, он не хочет понять очевидное -- сейчас не время строить
какие-то планы. Сейчас надо только выдержать, только выжить -- все остальное
неважно.
     Мужчина оборачивается к Хенну. "Друг", - слабым голосом просит он. -- "Помоги
мне! Возьми у меня что-нибудь! Я не в силах нести все эти вещи". Хенн
равнодушно смотрит на просящего. "Выбрось то, что не можешь нести! Кто знает
     -- при следующем обыске русские могут отнять твое добро. Или кто-нибудь
украдет твои вещи в следующем лагере. Никакой ценности это сейчас не имеет.
Выбрось все это к черту, старина!"
     Мужчина молча отворачивается от Хенна. Прихрамывая, медленно, метр за
метром, бредет дальше. Через четверть часа он так же молча снимает рюкзак с
плеч и некоторое время несет перед собой. Затем, не меняя выражения лица,
начинает вытаскивать из рюкзака вещи. И выбрасывать их. Сначала одежду.
Потом машинки для стрижки волос, бритвенные приборы, тазики для бритья. Он
бросает вещи небрежно, даже не взглянув на них.
     Каждое утро перед началом нового марша русские пересчитывают пленных. Хенн
внимательно наблюдает за тем, как это происходит: сначала нужно рассчитать
все реальные возможности и лишь потом строить планы побега.
Если при пересчете выясняется, что количество пленных не совпадает с числом,
указанным в сопроводительных документах, безразлично по какой причине, - то
ли из-за ошибки в счете, то ли из-за действительного отсутствия пленного,
русские прибегают к несложному трюку: из какой-нибудь идущей навстречу
колонны беженцев они вытаскивают нескольких мужчин, все равно каких, даже
дряхлых стариков, и ставят их вместо отсутствующих пленных. Все в порядке.
Главное -- число совпадает!
     Теперь Хенн знает: если он убежит, вместо него станет пленным кто-нибудь
другой. Но сейчас чувство вины, угрызения совести совершенно неуместны.
Сейчас не до них. Сейчас его удерживает только одно -- сознание, что пленных
очень строго охраняют, поэтому побег невозможен.
     Вторая ночь марша. Пленные ночуют в большой усадьбе. Просторный двор
огражден усадебными постройками, образующими огромный квадрат. Хенн
обнаруживает, что колючей проволоки на заборе нет. Но на выходе из усадьбы
русские поставили часовых, да к тому же двухметровые наружные стены
образуют естественный барьер.
     Несмотря на это, ночью Хенн снова лихорадочно обдумывает возможности
побега. Теперь он абсолютно убежден -- ему предстоят долгие годы плена где-
нибудь в глубине России. А оттуда не убежать. Никогда.
     Хенн ночует в боковой пристройке усадьбы. Ранним утром, едва рассвело, Хенн
внимательно изучает, как расположены усадебные постройки. В пристройке, где
Хенн провел ночь, находится мельница. Внезапно его молнией пронизывает
мысль -- здесь можно спрятаться1
     Но в его сознании тут же возникает вопрос: как же отсюда выбраться? Лучше
всего было бы бежать еще с кем-нибудь. Вдвоем легче преодолеть трудности.
Хенн осматривается. Вокруг спят измученные тяжелой дорогой пленные. Лишь
один лежит с открытыми глазами. Хенн еще раньше приметил этого человека: он
единственный из всех обитателей лагеря не снимая, носит на шее военный орден
     -- Рыцарский Крест. Многие сначала думали, что он не в своем уме.
Сумасшедший, просто сумасшедший! Ведь немецкий орден для русских что
красное для быка! Однако русские не обратили на это внимания.
Этого человека совсем не заботит, что думают о нем остальные. Ему тридцать с
небольшим. Остролицый, в очках без оправы. "Парень с характером", - думает
Хенн. На незнакомце мундир с погонами врача, на обшлагах и воротнике знак
медиков -- змея, обвившая чашу. Этот парень и вправду похож на врача.
Наверное, предприимчивый и оптимистичный. Он внушает Хенну доверие.
"Захочет ли он бежать со мной?" - думает Хенн. Он пристально смотрит на
человека с медицинской эмблемой на мундире. Наконец тот поворачивает голову.
"Не спишь, друг?" - тихо спрашивает Хенн.
     "Я всегда просыпаюсь рано".
"Откуда ты?"
     "С Саара. А ты?"
"С Рура".
     Оба молчат. Оценивающе смотрят друг на друга.
"Что-то непохоже на освобождение", - снова начинает Хенн.
"Пока еще нет.", - сухо отвечает младший врач.
     "Хочешь знать, что я думаю обо всем этом? Они гонят нас в Россию, работать.
Лучше всего было бы..." Хенн на мгновение замолчал.
     "Что?"
     "Удрать и самим домой пробираться! Это было бы самое лучшее!"
Некоторое время младший врач в раздумье молчит. Наконец начинает приводить
контраргументы. "Не советую. Во-первых, пока нас не эвакуируют, есть еще
время. Во-вторых, везде все разрушено. Как ты будешь добираться? Ни машин,
ни поездов! В-третьих, ты нигде не будешь в безопасности: в Польше и Чехии
немца запросто могут прикончить. Нет, приятель, уж лучше остаться здесь, под
охраной русских".
     "Значит, ты не хочешь бежать со мной?" - продолжает допытываться Хенн. --
"Одному не убежать, это ясно. Но вдвоем, думаю, нам бы удалось!"
"Бессмысленно", - решительно возражает младший врач. -- "Сначала хоть как-то
должна нормализоваться ситуация".
     Этот ответ вызывает у Хенна раздражение. Что значит -- нормализоваться? Ведь
именно сейчас возможность убежать наиболее реальна. Позже этой возможности
может и не представиться. А если будут новые границы, пограничный контроль,
что тогда? Да и обратный путь может быть вдвое длинней!
     Хенн еще раз внимательно оглядывает помещение мельницы. Отличный тайник!
Здесь русские не найдут его. Но бежать одному действительно бессмысленно.
Поговорить о побеге еще с кем-нибудь? Неблагоразумно. Вряд ли стоит доверять
другим.
     Конечно, возможность бежать может появиться и завтра, и послезавтра, и через
неделю. Терять надежду никогда не следует. Он, Тео Хенн, вернется домой когда-
нибудь, обязательно вернется. Еще есть время! Ни жены, ни детей у него нет.
Только родители. Но ведь он уже не мальчик. Он взрослый человек, он солдат.
А этому младшему врачу Хенн теперь не доверяет. Слишком уж разумны его
рассуждения! И вступать с ним в беседу Хенн больше не хочет. На последней
перекличке, перед выходом из лагеря, он запомнил имя и фамилию давешнего
собеседника. Его зовут Шолль. Гюнтер Шолль.
     Ни Хенн, ни Шолль не подозревают, что в следующие четырнадцать месяцев
судьба тесно свяжет их...

     Через два дня Хенн в первый раз пожалеет о том, что не решился бежать.
Русский солдат через два дня пригрозит унтер-офицеру Тео Хенну расстрелом...
Вот уже полтора дня после ночлега в усадьбе колонна пленных идет в
направлении на север. Ближе к вечеру колонна подходит к окраине Бреслау.
Пленных расквартировывают в здании городского радиоцентра. И тогда
происходит следующее.
     Вдоль ряда пленных медленно идет плотный, лысеющий русский солдат,
внимательно разглядывая каждого. Почти никто не обращает на него внимания.
Солдат останавливается возле Хенна, на ломаном немецком языке приказывает:
"Ты, идти со мной!"
     Хенн озадаченно смотрит на солдата.
"Идти со мной!" - нетерпеливо повторяет русский. Он хватает Хенна за куртку,
вытаскивает из ряда.
     Кровь ударяет Хенну в голову. Он отталкивает русского, сердито смотрит на него.
Такого с Тео еще не случалось. Русский упорно тащит Хенна в сторону.
"Отпусти меня, что тебе надо?" - сопротивляется Хенн.
     "Ты, идти со мной!" - уже с угрозой в голосе повторяет русский.
"Нет!" - не соглашается Хенн.
     Солдат ухмыляется. "Ты говорить нет? Хорошо, тогда ты будешь расстрелять!"
Хенн думает -- он ослышался, не понял. Не может же этот русский вот так, без
всякой причины, расстрелять его! Да еще на глазах у других! Но солдат уже
кричит: "Ты, снять рубашка! Раскрыть грудь!" Все происходящее кажется Хенну
смешным. Он просто не в состоянии поверить, что русский может расстрелять его.
Хенн медленно расстегивает гимнастерку. Солдат отступает пару шагов назад.
Берет автомат наизготовку, еще раз повторяет: "Ты, идти со мной!"
Хенн не раздумывает ни секунды. Сопротивляться бессмысленно. Он согласно
кивает. "Куда?"
     "Хорошо", - говорит русский.
Оба садятся в деревянную повозку. "Мы привозить корм для лошадь, это все!" -
говорит солдат.
     Уф!... Хенн переводит дыхание. И из-за такого пустяка -- расстрелять?...
Однако этот спектакль еще не окончен. Километрах в двух от города Хенн вместе
с русским грузят в телегу охапки клевера. Наконец работа закончена. Вдруг
солдат, хитро прищурившись, подходит к Хенну, задирает штанины его брюк. Он
показывает на мягкие офицерские сапоги на ногах Хенна: "Ты, снять сапоги!"
Хенн отрицательно качает головой.
     Теперь солдат действует по-другому. "Мы меняться. Ты получать ботинки,
хороший ботинки и сигареты вместо эти сапоги!"
     Хенн снова отрицательно качает головой -- нет, меняться он не будет.
Русский не унимается: "И еще ты получать большой пакет топленое сало. Завтра
другие идти пешком, а ты ехать на телеге".
     Хенн упрямо молчит.
"Тогда ты сейчас расстрелять!" - взрывается солдат.
     "Делать нечего", - думает Хенн. Не говоря ни слова, он снимает сапоги.
На обратном пути, когда они подъезжают к огороженной колючей проволокой
территории городского радиоцентра, русский толкает Хенна в бок: "Если ты
сказать кому-нибудь про меняться, ты будешь расстрелять".
"Ну что тут поделаешь", - думает Хенн. -- "Такова действительность
сегодняшнего дня: у кого в руках автомат, тот и прав..."
     Путь от Бреслау на север заканчивается для пленных в другом  лагере. Для сотен
тысяч пленных немцев в том мае 45-го путь заканчивается в лагере, за забором,
обнесенном колючей проволокой, с часовыми на сторожевых вышках. Как
бесконечно далеки эти люди от родного дома!
     Май 45-го. Лагерь вблизи Дюхернфурта. К воротам лагеря подходит колонна
пленных. Среди них -- Тео Хенн. Значит, еще один лагерь! Для пленных немцев
это означает крушение последних надежд на скорое освобождение, обещанное
русскими. Однако ничего другого Хенн и не предполагал. У него не было никаких
иллюзий на этот счет.
     Он строит все новые планы побега. Но лагерь усиленно охраняется. И Хенн
понимает, что время для побега еще не пришло. Пока еще он -- один из семи
тысяч, на чью долю выпала горькая участь плена. Когда Хенна по дороге из
Хабельшверта в Глац задержали русские, он сразу понял, что его ожидает.
Сразу по прибытии в лагерь у пленных отобрали все личные вещи. Отобрали все,
что они несли весь этот долгий, тяжкий путь. Теперь у пленных нет больше
никаких запасов. Хенну удалось спрятать под одеждой пакетики с глюкозой, но
глюкоза скоро кончится. Остается лишь дневной рацион: 600 грамм хлеба и
похлебка, состоящая в основном из воды. Голодные, истощенные люди
становятся вялыми, апатичными, безразличными к собственной  судьбе.
Из числа пленных назначается немецкий комендант лагеря, бывший коммунист.
Из них же выбираются помощники администрации лагеря, кухонные рабочие,
добровольные охранники. Им полагается дополнительный рацион. Заявления
подают сотни пленных, у коменданта есть возможность выбора. Кандидатуры
должно утвердить русское начальство. Однако русские не слишком-то верят
старым коммунистам, носившим во время войны гитлеровскую униформу.
Комендант лагеря, бывший "безупречный" коммунист, должен был убедить
русских в том, что во время войны он пек хлеб для фронта, а значит,
непосредственного участия в боевых действиях не принимал. Униженные
русскими, презираемые остальными пленными, "старые коммунисты"
возвращаются в бараки. По всему видно, что пленные дальше не пойдут и
останутся в этом лагере.
     Хенн не принимает участия в этой возне. Он лишь наблюдает за происходящим.
Хенн видит, как меняется человек, думающий лишь о том, чтобы получить
побольше еды для продолжения этого существования, этой видимости жизни. Все
остальное их не интересует. Люди становятся подобны животным.
Прошло всего несколько дней. Этого времени достаточно для того, чтобы
обитатели лагеря поняли -- всякая надежда на освобождение бессмысленна. По
приказу русских все пленные, за исключением небольшого количества офицеров,
должны наголо обрить головы. Приказ вызывает всеобщее недовольство.
Старостам бараков поручено заявить протест коменданту лагеря и уговорить
русское начальство отменить этот унизительный приказ.
     В отличие от большинства пленных Хенна этот приказ не волнует. Не все ли
равно, будет он с волосами или без них -- ведь они остаются в плену у русских без
всякой надежды на освобождение, это ясно.
     Русский комендант беспощаден. На все протесты у него один ответ: "Обрить
волосы необходимо из гигиенических соображений". И для большей
убедительности комендант добавляет: "Тот, кто в течение восьми дней не обреет
голову наголо, больше не получит еды".
     Через восемь дней все пленные наголо обриты. Никто не говорит больше ни о
правах, ни о человеческом достоинстве. Все хотят выжить, только выжить. А
выжить трудно. За целый день -- только 600 грамм хлеба, миска баланды в обед
да полмиски той же баланды на ужин.
     И так -- день за днем. Пленные заметно слабеют, выглядят все более
изможденными. Хенн замечает перемены и в себе, и в остальных. И как всегда,
трезво, критически оценивает эти перемены.
     Поначалу голод проявляет себя лишь ощущением пустоты в желудке. Вслед за
этим появляется головокружение. Когда долго лежишь или сидишь, а потом
поднимаешься, внезапно темнеет в глазах. К этому прибавляется дрожь в ногах.
Ужасная слабость, сопротивляться этой слабости не хочется. Но сознание ясное.
Даже более ясное, чем обычно. Полный желудок делает мысли ленивыми,
медлительными. Пустой желудок побуждает сознание реагировать на
окружающее. Но тело при этом отказывается служить.
     Пленные безучастно лежат на деревянных нарах. Им хочется есть, постоянно
хочется есть. Ни книг, ни радио, ни работы. Русские, правда, иногда проводят
различные агитационные мероприятия. Цель этих мероприятий --
"перевоспитать" пленных немцев, пробудить в них "коммунистическое сознание".
Но не так-то легко пробудить это самое сознание в голодных людях. Никакие
аргументы на них не действуют. Им не до идеологии.
     Они постоянно думают о еде.
Тео Хенн лежит на нарах в седьмом бараке. Кроме него, в бараке еще тридцать
два человека. И все думают о еде.
     Несмотря на бесконечные обыски, одному из пленных каким-то чудом удалось
сохранить поваренную книгу. Книга переходит из рук в руки. Ее читают взахлеб,
затаив дыхание, как читали когда-то детективы. Каждый день кто-нибудь читает
эту книгу вслух. Многие выучили ее наизусть.
     Пленные приходят в восторженное, экстатическое состояние, когда кто-нибудь
начинает громко читать: "Возьмите..."
     "Да прекратите вы наконец!" - недовольно ворчат некоторые. -- "Совсем с ума
сведете!"
     Через два часа пленным раздают вечернюю баланду -- полмиски горячей воды, в
которой плавает несколько крупинок. "Восемь!" - считает свои крупинки один из
пленных. У другого их шесть. Зато третий чувствует себя королем -- в его миске
целых двенадцать крупинок!
     Каждое утро Хенн грезит о настоящем домашнем завтраке. Три свежие булочки,
масло, стакан молока. Вот было бы счастье!
     Беда приходит к Хенну в виде красного пятна на коже. Маленького красного
пятнышка.
     Однажды утром Тео Хенн обнаруживает на груди красное болезненное пятно.
Кожа вокруг пятна припухла. Опухоль быстро ползет дальше. К вечеру начинает
болеть подмышкой.
     На следующее утро Хенн приходит в санчасть. Все хозяйство санчасти -- остатки
трофейного перевязочного материала и медикаментов.
     Хенн с удивлением глядит на лагерного врача. Да это же младший врач Шолль,
тот самый, с Рыцарским Крестом! С застывшим от неожиданности лицом Шолль
смотрит на Хенна -- он тоже узнал его. С той ночи во дворе усадьбы оба
испытывают друг к другу скрытую неприязнь.
     "У меня на груди опухоль", - сухо говорит Хенн. Шолль молча осматривает
опухоль.
     "Я должен ее вскрыть, иначе будет еще хуже", - говорит наконец младший врач.
"Ладно, согласен", - кивает Хенн.
     Несколько мгновений Шолль пристально смотрит на него. "Это не так просто, как
ты, наверное, думаешь",  - тихо говорит он. Потом поворачивается и подходит к
столу. "Это -- единственный инструмент, который  у меня есть".
Тео Хенн смотрит на младшего врача. Он удивлен и напуган -- в руках у Шолля
перочинный нож. "Перочинный нож?!"
     "Да", - кивает младший врач. -- "Простой перочинный нож. Но я простерилизовал
его в кипятке..."
     "Наверное, он шутит. Ну и юмор у этого младшего врача!" - думает Хенн.
"Ладно. Если это необходимо, можно и перочинным ножом", - наконец заключает
он.
     Младший врач приступает к операции. Он работает быстро, уверенно. Хенн
прикусывает губу от боли.
     Наконец операция закончена. "Кстати, о чем я хотел тебя спросить", - начинает
Шолль, накладывая на рану повязку. -- "Почему тогда в Бреслау тебя хотели
расстрелять? Ты все-таки пытался убежать?"
     Хенн смеется. "Ты думаешь -- я спятил? Я еще жить хочу. Нет, в Бреслау все
было проще -- русскому понадобились мои сапоги".
     После минутного молчания Шолль продолжает: "Да, бежать тогда было
бессмысленно. И ты, наверное, тоже это понял".
     "Если ты хочешь знать, такая возможность убежать, как была тогда, появится еще
нескоро. А может, не появится вовсе. Вдвоем мы бы смогли сделать это. Да и
отсюда когда-нибудь тоже можно убежать. Но только вместе. А ты вроде не
собирался это делать. Почему ты меня об этом спрашиваешь?"
Младший врач не отвечает.
     "Подозрительная личность этот Шолль", - думает Хенн, возвращаясь в барак. --
"Не поймешь, что за человек. От такого можно что угодно ожидать". Вскоре
выясняется, что его подозрения оказались верными.
     Возвратившись в барак, Хенн рассказывает соседям, как прошла операция, и
называет фамилию младшего врача.
     "Шолль?" - переспрашивает его один из пленных. -- "Странно. У нас в полку был
один Шолль. Но не младший врач, а санитар. И Рыцарского Креста у него никогда
не было".
     "Нет, это, пожалуй, не Рыцарский Крест", - уточняет Хенн. "Наверное, это
Железный Крест второй степени, его тоже нужно носить на шее".
"Это мы быстро выясним. Здесь, в лагере, еще один солдат из нашего полка, он-
то наверняка знает".
     В тот же вечер оба однополчанина узнают Шолля. Да, это тот самый санитар из их
полка. Он присвоил себе более высокое звание, чтобы получать положенные
офицеру льготы.

     Планами побега с Шоллем Хенн больше не делится. Теперь ему нужно найти
кого-нибудь, с кем он сможет осуществить эти планы. У него уже есть на примете
человек. Этот пленный старше Хенна. Каждое утро он совершает пробежку --
делает пару кругов по лагерной спортплощадке. Кроме того, только этот пленный
носит черно-голубой берет, какие обычно носят французы. И Хенн решается
заговорить с ним."Не тяжело тебе каждый день бегать, дружище?" Незнакомец
смущенно улыбается: "Хочу остаться в форме".  По диалекту Хенн узнает
земляка. И еще -- у него распространенная в Рейнланде фамилия -- Шмиц. Петер
Шмиц.
     "Знаешь", - с лукавым видом говорит Шмиц,  - "А вдруг это когда-нибудь и
пригодится..."
     Тео Хенн не задает больше вопросов. Он понял. Он нашел человека, который при
благоприятных обстоятельствах убежит вместе с ним.
     Как и Тео Хенн, рейнландец Петер Шмиц не оставил надежды вернуться домой. А
для этого любые способы хороши. Но надо вести себя осмотрительно и
осторожно.

     Сентябрь 45-го. Жаркое лето подошло к концу. В мае, когда Хенн попал в лагерь в
Дюхернфурте, он весил 75 килограмм. Теперь, через четыре неполных месяца
лагерной жизни, он весит 60 килограмм. Пока еще 60. Что принесет с собой
наступающая зима?
     В середине сентября все пленные проходят медосмотр. Этим занимаются русские
врачи. Похоже, в жизни обитателей лагеря намечаются перемены. Цель
медосмотра одна: выявить степень работоспособности пленных. России нужна
дешевая рабочая сила.
     Русским врачам требуется всего два часа, чтобы обследовать семь тысяч
человек. И почти всем врачи пишут заключение: работоспособен.
Неработоспособными признаются лишь несколько тяжелых больных.
В тот же день пленные узнают: их направляют в Бреслау-Хунсфельд, якобы для
дальнейшего освобождения. Но в освобождение уже почти никто не верит.
Подозрения пленных превращаются в уверенность, когда они прибывают в новый
лагерь: совсем рядом с лагерем находится железнодорожная станция. Каждый
день на станцию приходят товарные поезда. В этих поездах пленных
транспортируют в Россию.
     С двумя пленными Тео Хенна связывает близкая дружба. Оба оказались его
земляками -- на своих шапках и кепи каждый обитатель лагеря в Дюхернфурте
вышил название местности, откуда он родом. Оба приятеля старше Хенна. Фриц
Мотт был призван на военную службу в последние дни войны. Это умный,
приветливый человек. Даже в сложных ситуациях здравый смысл не изменяет
ему. Второго зовут Виктор Шефер. Так же, как и Мотт, он был призван в армию в
конце войны. Шефер, как и Хенн, трезво и реалистично оценивает ситуацию.
Первое октября 1945 года. Вместе с другими пленными Хенна и двух его
приятелей  отправляют из лагеря. "Кто бы мог подумать!" - с горькой улыбкой
говорит Хенну Шефер. -- "Я много путешествовал на своем веку. Каждый год с
семьей отправлялся куда-нибудь за границу. Где только я ни бывал! В Италии и
Испании, в Норвегии и Швеции, в Англии и на Балканах. А в России -- никогда. Да
мне бы и в голову не пришло проводить там отпуск! И вот теперь..."
"Теперь ты путешествуешь бесплатно. И вдобавок первым классом". Кивком
головы Хенн указывает на товарные вагоны, возле которых приятели ожидают
отправки.
     Наконец тяжелые раздвижные двери вагона открываются. Пленные могут
заглянуть внутрь. Справа и слева в каждом вагоне -- деревянные настилы, на
настилах -- нары. И разместиться в каждом вагоне должно от сорока до
пятидесяти человек. Тут уж не до поиска удобного места. Люди должны лежать
вплотную друг к другу. Даже отверстие для отправления естественных
надобностей в углу вагона -- не самое плохое место по сравнению с местом у
дверей или под двумя крошечными окошками, забранными колючей проволокой.
Пленные тщетно пытаются узнать, куда их везут. Сопровождающие состав
русские конвоиры хранят молчание. Их обязанность -- наблюдать за пленными, не
спускать с них глаз. Ситуация не для побега, бессмысленно и думать. Время для
этого еще придет. Обязательно придет.
     Сумерки уже сгущаются, когда раздается команда к отправлению. Двери вагонов
запирают снаружи. Многие из пленных уже улеглись -- кто на нарах, кто -- на
деревянном полу. Резкий толчок -- состав трогается.
     Две тысячи пленных немцев в пятидесяти четырех вагонах поезда задают себе
один и тот же вопрос: куда же нас везут? И ни один не спрашивает: вернемся ли
когда-нибудь домой? Домой вернется меньше половины.
     Остальные едут навстречу смерти, которая ожидает их в этой неведомой
России...

     Нет ничего более монотонного и тоскливого, чем грохот медленно движущегося
поезда. Нет ничего более утомительного, изнуряющего, чем постоянные
остановки на запасных путях. Для двух тысяч пленных немцев время измеряется
грохотом колес идущего состава и бесконечным ожиданием на запасных путях.
Некоторые узнают места, по которым движется поезд. Это Польша. На третий или
четвертый день состав минует Ченстохов. Через крошечные зарешеченные
окошки пленные смотрят -- куда же их везут? Наконец русский конвоир
проговаривается -- их везут на Украину. Эти сведения один из пленных получил в
обмен на часы. Новость мгновенно облетает весь состав. Узнав, куда их везут,
пленные даже немного успокаиваются. Многим, правда, уже все равно -- да хоть в
Сибирь. Главное -- знать, куда... Это лучше, чем полная неизвестность...
Раз в день пленным дают хлеб -- четыреста-шестьсот грамм на каждого, и пол-
литра супа. Но все -- когда придется, никогда -- в одно и то же время. Еда --
единственное развлечение, вносящее некоторое разнообразие в монотонную
жизнь этих людей.
     Однако от неожиданностей никто не застрахован. И однажды происходит нечто
действительно неожиданное. В этот день Фриц Мотт вызывает помочь конвоиру
принести хлеб. Когда конвоир открывает дверь вагона, Мотт подходит к выходу и
уже собирается спрыгнуть вниз. Внезапно конвоир хватает его за правую руку, и
прежде чем Мотт успевает опомниться,  русский стягивает с его пальца
обручальное кольцо. Вне себя от ярости, Мотт хочет броситься на конвоира. Но
другие пленные оттаскивают его назад в вагон.
     "Свинья, свинья!" - непрерывно повторяет Мотт  и разражается громким
рыданием.
     Конвоир держит автомат наизготовку. Пленные беззащитны, над ними можно
издеваться как угодно. Однако всем -- наука на будущее: обручальные кольца
надо прятать!
     Вечером, когда состав наконец снова отправляется дальше, Мотт просит Хенна:
"Друг, ты должен мне помочь! Когда я вернусь домой, подтверди, пожалуйста, что
обручальное кольцо отобрал у меня русский солдат, что я не продал его за
бесценок, как некоторые!"
     "Само собой!" - успокаивает его Хенн.
"Кто знает, увижу ли я когда-нибудь жену и ребенка?" - горестно вздыхает Мотт.
Он едва сдерживает слезы.
     "Не вешай голову, дружище! Дане расстраивайся ты так из-за кольца! Есть вещи
и посерьезнее!"
     Мотт постепенно успокаивается. "Они, наверное, все равно отобрали бы мое
кольцо. В конечном счете дело вовсе не в кольце. Ничего хорошего от них вообще
ждать нельзя".
     История с кольцом была последним доказательством верности Фрица Мотта
своей жене. Домой, к семье вернуться ему не суждено.

     Маленький городок Ковель расположен примерно в пятидесяти километрах от
Буга. Городок примечателен лишь своим вокзалом, вернее, громадной
привокзальной территорией со множеством переплетающихся железнодорожных
путей. У путей, идущих с западного направления, колея обычного размера, а у
идущих на восток -- более широкая.
     Ковель, начало ноября 45-го. К городскому вокзалу подходит длинный состав,
останавливается на запасном пути. Пять долгих недель мужчины, едущие в
поезде, не мылись и не брились. Они похожи на привидения -- исхудавшие, с
длинными свалявшимися бородами. Они потеряли счет дням, их не интересует
пройденное составом расстояние. Они не спрашивают, сколько еще времени они
будут ехать, когда доберутся до места. Все голодны, всех мучает жажда.
Пленные узнают, что их состав должны переставить на другой путь с широкой
колеей. На это уходит несколько дней. За это время пленных отводят в громадную
душевую, где они наконец могут помыться. Однако после душа они должны снова
надеть свою старую, грязную одежду. А потом -- назад, в вагоны.
Немцы с изумлением замечают, что у русских на тяжелых дорожных работах
заняты женщины: с помощью домкратов женщины на несколько сантиметров
приподнимают каждый вагон, снимают колесные оси, предназначенные для
обычной колеи, и ставят вагоны на новые оси для широкой колеи.
"Неужели на обратном пути снова будут ставить старые оси?" - удивленно
спрашивает кто-то из пленных.
     "До чего же ты наивен!" - возражает другой. -- "Вагоны назад не вернутся. Это так
называемые поставки в счет репарации, которые никогда не регистрируются
официально..."
     Каждый высказывает свое мнение на этот счет. Однако сколько ни думай, сколько
ни размышляй, все равно ни к какому выводу не придешь. Есть вещи, события,
которые нельзя ни предугадать, ни осмыслить до конца. К этим вещам относится
и сама война, и то, что происходит после войны. Происходит не поддающаяся
никакому подсчету переоценка ценностей.
     И что самое скверное, это касается не только каких-то материальных вещей -- в
это оказываются втянутыми и люди.
     Вместе с другими обитателями вагона Тео Хенн обязан разносить еду. От вагона
к вагону тащат они десятилитровый чан с гороховым супом. Этим супом пленных
кормят уже много дней. Суп такой густой, что в нем стоит ложка. Русские
пытаются поддержать физические силы пленных. Однако люди, долгое время
питавшиеся только хлебом и водянистой баландой, плохо переносят этот суп.
Хенн с товарищами уже собираются тащить чан с супом к другому вагону, когда
дежурный офицер подзывает их к себе. Его темные глаза хитро блестят.
"Вы хотеть есть. Я сейчас делать вам радость: я давать полный канистра с
гороховая каша для три человека. Вся эта каша съесть за один час. Условие: вся
каша -- за один час, иначе -- всех бить. Понятно?"
     Пленные растеряно переглядываются. Какое дьявольское предложение! Конечно,
все они голодны. Каждый мечтает хоть раз досыта наесться. Но справиться
втроем за один час с десятью литрами густого горохового супа?...
Голод -- плохой советчик. Пленные смотрят на канистру с супом. Когда очень
хочется есть, тут уж не до здравого смысла. Двое мужчин постарше уже
вызвались.
     Тео Хенн смотрит на этих двух. Он понимает -- они переоценивают возможности
своих желудков. Но их не удержать. Он вызывается быть третьим.
Все трое принимаются за еду. Суп обжигающе горяч. Русский показывает на часы.
Один час. Трое пленных торопливо едят суп, хлебают, чавкают. Горячий суп
обжигает язык и губы, но трое мужчин не обращают на это внимания и жадно
глотают. Густой гороховый суп, не слишком-то вкусный. Скоро наступает
ощущение переполненности желудка.
     Через три четверти часа двое с великим трудом, давясь и превозмогая
отвращение, проглотили около четырех литров супа. Хенну удалось съесть
примерно два с половиной литра. В канистре остается еще треть. Как кончится
это безумие?
     Внезапно русский офицер без видимой причины, без объяснений прерывает эту
жестокую игру. Хенн чувствует в желудке свинцовую, непереносимую тяжесть. У
него подгибаются колени. Но он еще может держаться на ногах. И он хочет, чтобы
русский увидел это. Он знает -- падать ему ни в коем случае нельзя, это может
обернуться для него гибелью. С каменным лицом, стараясь казаться
невозмутимым, он заставляет себя отнести канистру с супом к вагонам.
Двое других, напротив, падают без сил. Друзья оттаскивают их в вагон. Лежа на
нарах, они корчатся от боли. Их животы чудовищно вздуты. И все, кто прежде
завидовал выпавшей на их долю возможности наесться досыта, сочувствуют им.

     Уже долгое время состав с пленными стоит на запасных путях ковельского
вокзала. С наступлением темноты городские жители осторожно пробираются к
поезду -- меняться с немцами.
     "Никс часы? Ур?"
"Ботинки? Шуэ?"
     Этим обнищавшим русским людям годится все. Взамен они предлагают хлеб.
Маленькие буханки черного хлеба.
     Между русскими и немцами происходит оживленный обмен.
Часы, обувь, швейные иглы, носки, нитки, гребенки, карманные зеркальца, - все,
что удалось спасти от бесконечных досмотров.
     В Ковеле Хенн чувствует голод особенно сильно. Никогда до этого ощущение
голода не было таким всепоглощающим. Это ощущение побудило его есть тот
гороховый суп. Движимый голодом, Хенн раздумывает -- что же он может отдать.
Отдать в обмен на хлеб.
     Часов у него больше нет. Карманного зеркальца и гребенки -- тоже. Единственное,
что он может предложить в обмен на хлеб -- свою золотую нашивку, полученную в
январе 1944 года за ранения. Хенн дорожит этой нашивкой. Все остальные
награды значат для него гораздо меньше. А с этой нашивкой Хенн хотел
вернуться домой. В память о том, что много раз смотрел в лицо смерти.
Проходит еще много вечеров. Снова и снова Хенн вертит в руках свою золотую
нашивку.
     Но чувство голода побеждает. И именно в эти мгновения Тео Хенн до конца
осознает свое положение. Наконец он решается расстаться с нашивкой.
Он обменивает ее на маленькую буханку хлеба. Теперь Хенн отчетливо понимает
     -- для него начался новый жизненный этап, новый отсчет времени. Он снова хочет
стать свободным.
     Хенн окончательно решает: нужно бежать! Но к этому он должен подойти
обдуманно. Плен научил его терпению. Все взвесить. Терпеливо ждать. Ждать
подходящего момента.

     Наконец состав с пленными отправляется дальше. Теперь поезд едет по широкой
колее. Пленных везут в юго-восточном направлении, на Украину. Там, наконец,
должен окончиться этот изнурительный многодневный путь.
     Начало ноября. Дни становятся все короче. И эти короткие, безотрадные дни, эти
темные вечера все больше усиливают чувство безнадежности. Почти все пленные
погружены в угрюмое раздумье. Воспоминания о доме, о прежнем счастливом
времени, о жене и детях, о работе тяжелым камнем ложатся на душу, не дают
уснуть. Родной дом все дальше, все недосягаемей. Надежда на возвращение
становится все слабее -- почти никто уже не надеется вернуться домой.
Тео Хенн тоже размышляет, но мысли его совсем о другом. "Я тут один из самых
молодых", - думает он. -- "У меня есть еще какие-то силы. В России я только с
октября 45-го, многие другие немцы здесь гораздо раньше меня. Если кого-то
вообще будут отпускать, этих, конечно, отпустят в первую очередь. Должны же
русские отпустить старых и больных, которые уже не могут работать, ведь они-то
им не нужны!"
     "По меньшей мере миллион пленных немцев", - рассуждает Хенн дальше, -
"будут отправлены раньше меня. Если допустить, что каждый день домой будет
уезжать только тысяча пленных, это будет ежедневный состав примерно из
двадцати пяти вагонов, по сорок человек в каждом вагоне. Для перевозки в
Германию миллиона пленных из Сибири, из Украины, из других областей России
нужно ежедневно отправлять через границу многочисленные поезда.
Предположим, что все это будет происходить бесперебойно, с учетом, однако,
проблем с транспортом и дорогами. Понадобится почти три года, чтобы перевезти
только этот миллион. А до меня, наверное, очередь дойдет лет через десять...
Но ведь в русском плену наверняка больше одного миллиона немцев. Может, два
миллиона, а может, еще больше. А сейчас, наоборот, пленных все отправляют и
отправляют в Россию. Значит, я попаду домой очень нескоро, неизвестно когда..."
Неутешительные размышления Хенна сопровождаются монотонным стуком
вагонных колес. Да, он должен бежать, если не хочет провести в плену еще много
лет. И он обязательно убежит. Убежит, как только кончится зима, долгая,
холодная, безжалостная русская зима.
     За зарешеченными вагонными окошками все еще тянутся заснеженные поля
Украины, когда состав с пленными снова останавливается на запасном пути
какой-то сортировочной станции. Может быть, уже приехали? Однако надежды
оказываются преждевременными.  На боковом пути стоит еще один товарный
состав, состоящий из тяжелых пятидесятитонных четырехосных вагонов. В
отличие от немецких двадцатитонных вагонов эти вагоны могут перевозить в два
раза больше груза.
     Вскоре раздается команда: "Пересаживаться!" Пленные недоверчиво входят в
вагоны нового поезда. Сначала их недоверие становится несколько меньше. Хотя
русские вагоны больше, в них находится такое же количество пленных, сколько
было в вагонах немецкого состава. И еще неожиданность: в вагонах -- чугунные
печки. Даже уголь есть.
     Однако как только состав трогается, пленным становится ясно, что новые вагоны
хуже старых. Уголь настолько плох, что не загорается вовсе. Все усилия напрасны
     -- печки совсем не дают тепла. В вагонах холодно. Да еще из неплотно
пригнанных углов тянет. Пронизывающий холод проникает во все щели. Пленные
мерзнут, проклиная русскую зиму. Голод мучает их по-прежнему. Последние
надежды гаснут.

     Шестое декабря 45-го. Для двух тысяч людей, которых везут куда-то на юг
Украины, такой же день, как и все остальные. Серое зимнее утро. Кое-кто еще
считает проведенные в дороге дни, делая отметки на стенах вагона. Шестьдесят
шестая отметка. Люди в дороге уже шестьдесят шесть дней. Никто не
догадывается, что это -- последний день долгого, тяжелого пути.
Во второй половине дня поезд подъезжает к маленькой станции. Вначале
пленные думают, что состав остановился, чтобы пропустить какой-то другой
поезд. Лишь когда раздается команда: "Всем выходить с вещами", несколько
человек недоверчиво спрашивают: "Что, уже приехали?" Конвойный
утвердительно кивает.
     Пленные оживляются. Долгие недели ждали они этот день. Люди все еще не
могут поверить: неужели конец пути?
     Сразу же возникают вопросы: что за лагерь, где он, что там ожидает? Пленные
выходят из вагонов. Вдалеке видны очертания какого-то небольшого городка.
Скоро пленные узнают, что городок называется Макеевка, что находится он в ста
километрах к северу от Донецкого бассейна, в двух тысячах километрах от
Бреслау, в трех тысячах километрах от Рурской области...
     Пленных разделяют на две колонны. Для больных приготовлены грузовики. В
одном из грузовиков Хенн замечает Фрица Мотта. Бедняга Мотт, у которого
русский солдат отнял обручальное кольцо. У Мотта дизентерия, как, впрочем, у
многих других пленных. Когда грузовик проезжает мимо Хенна, Фриц Мотт слабо
машет ему рукой. Хенн машет в ответ, кричит вслед грузовику что-то
ободряющее. Они больше никогда не увидят друг друга. Фрицу Моту суждено
умереть в русском плену от голода и дизентерии. Умереть в трех тысячах
километрах от родного дома...
     Колонны пленных выходят за территорию вокзала. Улица почти по колено
завалена снегом. И конвойные, и пленные с трудом продвигаются вперед. Виной
тому не только снег: все совершенно измучены долгой дорогой, голодом,
утомительным, неподвижным лежанием на нарах. Колонны тянутся по
направлению к лагерю. День ясный, ярко, приветливо светит солнце. Но пленные
не замечают ни солнечного света, ни тепла солнечных лучей. Каждый погружен в
безрадостные раздумья. Людьми овладела апатия и безнадежность.
Лагерь расположен в семи километрах от железнодорожной станции. Эти семь
километров -- адская мука для Тео Хенна. Виной тому -- парусиновые туфли,
ботинки Хенн поменял на хлеб. Тео непрерывно скользит и падает, заставляет
себя подняться, поскользнувшись, падает снова, несколько секунд обессилено
лежит на земле. Он пытается встать, но это ему не удается. Рядом с ним
опускаются на землю другие пленные -- у них нет сил идти дальше. Их подбирает
грузовик. Хенна одолевает искушение вместе с ними доехать до лагеря на
грузовике. Но ему вовсе не хочется сразу попасть в больничный барак. Собрав
последние силы, он поднимается и продолжает идти по заснеженной дороге.
Через пару часов перед глазами пленных появляются какие-то постройки. Слева
от построек возвышается холм, но пленные не замечают его -- все думают лишь о
том, когда же, наконец, они придут в лагерь. Но Тео Хенн внимательно
рассматривает холм. Это же шлаковый отвал! За отвалом виднеется старый
надшахтный копер. "Значит, это шахта!" - догадывается Хенн. -- "Неужели мы
будем работать под землей?"
     Впереди уже можно различить лагерные сторожевые вышки. Их четыре. Чем
ближе подходят к лагерю пленные, тем яснее, отчетливее вырисовываются его
контуры. Между вышками -- двухметровый забор из двойного ряда колючей
проволоки, между рядами колючей проволоки -- два метра промежуточного
пространства.
     "Вот идиоты", - ворчит идущий рядом с Хенном Виктор Шефер. -- "Неужели они
боятся, что кто-то сможет сбежать отсюда?"
     "А почему бы нет? Неужели ты хочешь, чтобы тебя здесь похоронили?"
Шефер удивленно глядит на Хенна: "Похоже, у этого парня сдали нервы. Он явно
спятил".
     "Конечно, я хочу домой", - говорит Шефер. -- "Но неужели ты всерьез думаешь,
что отсюда можно убежать? С меня хватит семи километров. Мы же не идем -- мы
еле тащимся по этому проклятому снегу!"
     Хенн не отвечает. Он больше не хочет делиться с Шеффером планами насчет
побега. Это бессмысленно!

     Лагерь состоит из четырех длинных кирпичных бараков. Охранники делят
пленных на группы. В первый барак заселяют только офицеров. Их около
тридцати. В их числе -- Шолль. Он больше не носит Рыцарский Крест, но по-
прежнему выдает себя за младшего врача.  Остальные пленные распределяются
в другие бараки. Каждый барак разделен на восемь-десять комнат, в которых
ютятся от двадцати до тридцати человек.
     В первый момент пленные не обращают особого внимания на то, как оборудовано
их новое жилище. Все смертельно устали. Войдя в помещение, люди как
подкошенные валятся на нары. Нары -- единственная мебель в бараке. Ни
шкафов, ни стола, ни стульев. У стены -- небольшая печка. Печка холодная -- нет
ни дров, ни угля.
     Тео Хенну достаются нары ближе к углу. Площадь комнаты примерно двадцать
пять квадратных метров. Почти все ее пространство занимают нары. Они
устроены в два яруса и тесно примыкают друг к другу, пленные лежат на них
голова к голове. Нары очень узкие -- на них можно лежать, лишь вытянувшись и
повернувшись на бок. Вечерами комнату освещает единственная тусклая лампа.
Сосед Хенна по комнате -- бывший старшина Франц Риттер. У него очень болят
ноги, он лежит на нарах в полном изнеможении. Как и остальные. Все ослабели от
голода, невероятно устали.
     "Интересно, когда тут дают есть?" - спрашивает кто-то.
"Нет тут никакой еды!" - отзывается другой пленный. -- "Тебя самого скоро клопы
сожрут!"
     Никто не смеется в ответ на эту шутку.
Наконец один из пленных идет узнать, как в этом лагере обстоит дело с раздачей
пищи. Через четверть часа он возвращается совершенно подавленный.
Да, в первом бараке -- большая кухня. Но никакой еды там нет. Русский комендант
лагеря даже разговаривать не захотел. От охраны тоже ничего не удалось узнать.
Часовой говорит -- может быть, завтра...
     Измученные, бесконечно уставшие, пленные засыпают. Спать, спать, спать --
ничего больше они не хотят. Они надеются, что никуда дальше их не поведут, что
они останутся в этом лагере. Теперь, быть может, хоть что-то изменится,
улучшится, - иначе вообще никакой надежды не остается...
     Но ничто не улучшается. Никаких перемен не происходит. Жизнь без будущего.
До родного дома -- три тысячи километров. В чужой, холодной стране, среди
чужих людей, за колючей проволокой, без свободы, без прав. Судьба пленников...

     На следующий день утром пленные посылают своих представителей к коменданту
лагеря. Русского коменданта нет на месте. Немецким комендантом назначен
пленный офицер, майор. Но никаких прав у него нет -- он только передает
русскому начальству просьбы пленных, сообщает о лагерных происшествиях. В
каждом бараке назначается староста -- как правило, это бывшие ротные
старшины.
     По заведенному распорядку для работы на кухне выделяется определенное
количество солдат-немцев. Но тут выясняется, что на кухне нет ни продуктов, ни
топлива.
     Выделенные для работы на кухне пленные спрашивают у охраны, где взять
топливо. И получают неожиданный ответ: топливом, оказывается, служат стебли
подсолнуха с близлежащих полей! Никакого другого топлива нет.
После короткого совещания отряд пленных под охраной  отправляется на поле и
собирает стебли подсолнуха. Каждый пленный может нести только одну охапку
стеблей. Никакого транспорта для перевозки не положено.
     Ближе к вечеру отряд возвращается в лагерь. Пленные складывают стебли
подсолнуха в огромную кучу возле кухонной плиты. Два солдата-истопника
разжигают в плите огонь. Стебли подсолнуха сгорают в считанные минуты, почти
не давая тепла...
     Через четыре часа истопникам, наконец, удается вскипятить котел воды. На это
уходят все стебли, с большим трудом собранные сотней пленных.
К этому времени большинство пленных уже больны. В изнеможении, без сил
лежат они на узких нарах. Все оказалось хуже самых пессимистических
предположений.
     Тео Хенн -- один из немногих, которые пока держатся. Его решение окончательно
     -- весной он убежит.
     Рейнландец Петер Шмиц тоже держится. По-прежнему делает по утрам
гимнастику. И присущего ему чувства юмора не утратил. Отношения между
Хенном и Шмицем стали более доверительными. Оба еще не догадываются, что у
них одна и та же цель -- бежать из плена, вернуться домой.
На третий день после прибытия в лагерь пленным, наконец, выдают их дневной
рацион -- литр жидкого супа и шестьсот грамм хлеба. И одновременно с этим
объявляют: все здоровые пленные будут работать в шахте.
     В первый рабочий день к работе в шахте в состоянии приступить меньше ста
человек. Один из них -- Тео Хенн. Он не позволяет себе распускаться. Ему нужно
быть в форме. Для того, чтобы в подходящий момент осуществить свое
намерение -- бежать из плена.
     Путь до шахты занимает почти пятнадцать минут. Но перед выходом из лагеря
русские конвоиры пересчитывают пленных. Эта процедура занимает больше
времени, чем сама дорога. Русские солдаты -- почти мальчишки, им не больше
восемнадцати. Многие малограмотные. Им не пришлось по-настоящему испытать
ужасов войны, но они тоже чувствуют себя победителями.
     Работоспособные пленные строятся по пять человек. Молоденький солдатик
начинает их пересчитывать и сбивается со счета -- одна пятерка стоит неровно.
Второй солдат опять пересчитывает пленных -- у него получается другое число.
Тогда пленных в третий раз пересчитывает еще один солдат.
Пленные замечают, с кем имеют дело, и пользуются этим: то одна, то другая
пятерка незаметно нарочно нарушает линию построения. И каждый раз
получаются разные числа. Наконец один из солдат, в очередной раз сбившись со
счета, разозленный, дает команду выступать.
     Несмотря на серьезность положения, все это развлекает Хенна. "Этих зеленых
юнцов будет нетрудно перехитрить", - думает он.
     Его опасения, что пленных заставят добывать уголь под землей, не
подтверждаются: добыча угля на этой шахте больше не ведется. Правда, есть
обогатительная фабрика, где уголь, доставляемый из других шахт, очищают и
сортируют.
     В первый день пленные работают немного. Их распределяют на работы по уборке
территории. Здесь пленные впервые видят, что такое "советский ударный труд".
Простоватый с виду бригадир пытается объяснить пленным немцам, что они
должны перенести груду кирпича с одного места на другое -- на месте, где сейчас
этот кирпич лежит, будет заложен фундамент нового надшахтного копра. После
постройки копра добыча угля на шахте возобновится.
     Затем бригадир дает пленным задание:  сложить все кирпичи в стороне, примерно
в двадцати метрах от предполагаемой строительной площадки.
Пленным безразлично, какую работу выполнять. Для них важно только одно: ни в
коем случае не переработать. Главное -- двигаться, работать так, чтобы работа
спасала от холода, чтобы не опуститься без сил на промерзшую землю.
Тео Хенн рассматривает работу как возможность возвратить себе физическую
форму. В течение двух следующих дней работать на шахте вызываются и другие
пленные. Люди начинают понимать -- работать лучше, чем лежать целый день.
Каждый, кто хоть как-то может собраться с силами, присоединяется к работающим
товарищам.
     Два дня пленные перетаскивают кирпичи в указанное бригадиром место. На
третий день работа закончена. Пленные ждут новых распоряжений. Но вдруг
бригадир обнаруживает, что кирпичи и на новом месте помешают закладке копра.
Немцы получают новое распоряжение -- перенести кирпичи снова. И опять на
двадцать метров дальше.
     "Это что -- знаменитая русская "теория занятости"? -- спрашивает Виктор Шефер.
"Вряд ли", - философски отвечает староста барака Франц Риттер. -- "Я узнал --
шахта должна платить нам за работу".
     "Значит, мы должны получить какие-то деньги?" - от удивления Шефер застывает
на месте с открытым ртом. Он даже не замечает, что стоящий рядом пленный
передает ему кирпич, и едва успевает подхватить его.
     "Ишь, что выдумал!" Риттер смеется. "Нет, приятель, деньги получаем не мы, а
лагерное начальство. Эти деньги идут нам на кормежку".
     "Иначе говоря", - уточняет Шефер, - "если мы не работаем, никакой еды не
получаем". "Вот именно!"
     "Теперь нужно", - вступает в разговор Хенн, - "чтобы нам ввели "стахановскую
систему": каждый получает столько, сколько зарабатывает..."
Остальные молчат. Они даже не подозревают, как прав окажется Хенн: очень
скоро для пленных будет введена дневная норма...
     Проходит три дня. Кирпичи опять лежат на новом месте.
"Надо надеяться, что русский на этот раз не ошибся", - язвительно усмехается
Петер Шмиц. Остальные буравят шутника сердитыми взглядами: смотри,
накличешь беду -- не дай Бог еще раз перетаскивать эти проклятые кирпичи...
Когда на следующий день пленные приходят на шахту, они получают другую
работу: к шахте будут проложены новые подъездные пути, немцы должны
выполнить работу по сносу старых.
     День за днем монотонно тянется время: с утра -- на шахте, вечером -- в лагере.
Единственное разнообразие -- смена вооруженных контролеров у ворот шахты.
Выносить из шахты уголь пленным строжайше запрещено. На выходе с
территории шахты их дотошно проверяют. Больше всего усердствуют женщины-
контролеры. Стоит им только обнаружить у пленного даже маленький кусочек
угля, как на него обрушивается  потоки отборной ругани. Рассвирепевшая
контролерша может даже прикладом винтовки ударить.
     Однако пленные умудряются каждый раз пронести контрабандой пару кусочков.
Это превратилось у них в своеобразный спорт. Но что всего важнее -- даже самый
маленький кусочек угля для этих людей дороже золота. Ведь стебли подсолнуха --
плохая замена настоящему топливу.
     Через восемь дней худшие опасения пленных сбываются. Бригадир объявляет
им: кирпичи опять нужно перенести на новое место. Немцы не верят своим ушам:
уже в третий раз! Оказывается, при разметке фундамента для нового копра
произошла ошибка в расчетах, кирпичи нужно перенести еще на тридцать метров
дальше...
     "Ты можешь мне объяснить", - спрашивает Виктор Шефер старосту барака, - "как
русские выиграли войну, если они даже правильно считать не умеют?"
"Войну выиграли не они", - отвечает Риттер. "Войну выиграли янки! Да сейчас это
и здесь на каждом шагу видно. Ты посмотри на лагерное начальство: еда у них --
американская, сигареты -- американские, даже грузовики  американские, с
приводом на все колеса!"
     "Эх, почему мы не в Америке!" - сокрушается Виктор Шефер.
Следующие три дня пленные переносят кирпичи на новое место. Они работают
медленнее, чем в предыдущие два раза. Через три дня работа закончена. Петер
Шмиц спрашивает бригадира, когда нужно будет переносить кирпичи в
следующий раз...

     Конец декабря 45-го. На Украине -- суровая, морозная зима. Снежная поземка
кружит над полями и равнинами. По вечерам жители окрестных деревень и
поселков наглухо запирают двери своих домов. Чуть стемнеет -- на улицу ни души.
Над лагерем веют декабрьские метели. В бараках -- пронизывающий холод.
Разносчики пищи, натянув на себя всю свою одежду, стараются как можно
быстрее пробежать расстояние от барака до кухни. Многие пленные уже много
дней больны. Измученные болезнью, лежат они на своих узких нарах. С каждым
днем больных становится все больше.
     Свалила болезнь и Тео Хенна. Началась она с болей в желудке, тошноты и рвоты.
Уборной в лагере нет, "по нужде" пленные ходят в определенное место метрах в
пятидесяти от бараков. Это просто участок лагерной территории, не защищенный
от холода и ветра.
     Франц Риттер смотрит на лежащего на нарах Хенна. Сомневаться не приходится
     -- дизентерия!
     Хенн бессильно кивает.
Больничного барака в лагере нет. Помещение для больных будет выделено
позже. Но дизентерия не считается здесь серьезным заболеванием, ею уже
переболела большая часть пленных. Единственное доступное больным лекарство
     -- горчайшая настойка из полыни. Готовят ее сами пленные.
Хенн тяжело переносит болезнь. Он страшно исхудал. Но несмотря на
физическое истощение, ясность мыслей не покидает его. Во время болезни в нем
окончательно окрепло решение бежать. Бежать при первой же возможности.
"Если я останусь в этом проклятом лагере и дальше", - размышляет он, - "я
просто загнусь. А загнуться тут можно от любой болезни, даже самой пустячной --
врачей ведь нет. Да и лекарств тоже. Нет, нужно бежать. Когда кончится зима.
Только сначала надо сил поднабраться".
     Теперь все помыслы, все стремления Хенна должны быть направлены на
подготовку предстоящего побега. И он решает: начнет готовиться к побегу, как
только поправится.
     Судьба хранила Тео Хенна на войне. Трижды он был на волоске от смерти. И
каждый раз счастливо избегал ее. Вот и теперь ему сопутствует удача.
Когда Хенн оправился от болезни, его направляют на легкие работы. Он работает
на кухне, где готовят еду для русских офицеров и солдат. Эта кухня расположена
за пределами лагеря. Работа на кухне позволяет Хенну немного подкормиться.
Его силы постепенно восстанавливаются. За первой удачей следует вторая:
Хенна посылают сортировать немецкую трофейную одежду, пригодную для
русских -- пальто, рубашки, нижнее белье, носки. Конвоиры почти не следят за его
работой. Он пользуется удобным случаем, чтобы припрятать что-то для себя, для
предстоящего побега. Ему удается надеть и пронести в барак два комплекта
нижнего белья и даже суконное пальто.
     Через некоторое время Хенна снова отправляют на шахту. Теперь он работает
вполсилы: главное для него -- подготовка к побегу. Он бережет себя, старается
восстановить физическую форму.
     На шахте вместе с Хенном работают и русские. Это люди, угнанные во время
войны в Германию. Сразу после "освобождения" их транспортировали обратно в
Россию. Однако обещанной свободы они не получили. Эти люди считались
"предателями" - ведь они были угнаны в Германию, но остались живы. Даже
работали там, хотя и принудительно. Теперь они -- заключенные. И так же, как
пленные немцы, работают на шахте.
     Сначала русские заключенные сторонятся пленных немцев. Но постепенно
отчуждение уменьшается. Слово за слово -- немцы и русские вступают в беседы
друг с другом. Русские вспоминают о сытой жизни в Германии. На шахте они за
работу получают гроши, поэтому охотно меняются с пленными немцами кто чем
может.
     Тео Хенн тоже меняется с русскими. Суконное пальто, которое ему удалось
пронести в барак, он продает за сто пятьдесят рублей. За эти деньги он может
купить пять буханок хлеба. Столько хлеба Хенн не получал за всю свою лагерную
жизнь. Наконец-то он может поесть досыта. И даже поделиться с соседями по
комнате.
     Спустя несколько дней Хенна направляют работать в цеховую кузницу. Здесь из
стального прута Хенну удается сделать нож -- при побеге нож очень понадобится.
Один конец прута Хенн согнул -- получилась рукоять ножа. Другой конец он
расплющил молотком, заточил и отшлифовал. Пронести нож в лагерь Хенну
удалось без особых трудностей.
     Но бежать еще рано -- за окнами барака суровая, бесконечная русская зима.

     Февраль 46-го.
"Эй, послушайте!" В комнату, где спит Хенн, входит староста барака Франц
Риттер.
     Пленные устало поднимают головы. Русские ввели очень жесткую систему
зачетов. Ах, эта дьявольская система зачетов! К вечеру у пленных едва хватает
сил, чтобы добраться до своего барака и в изнеможении лечь на нары.
Староста объявляет: со следующего дня вводится стопроцентная норма
выработки. Норму обязан выполнить каждый работающий. Кто вырабатывает
меньше нормы, получает меньше еды. У кого выработка больше, тот и еды
больше получает. До сих пор это было лишь теорией, пока пленным удается
поровну распределять между собой зачеты. Процентная норма выработки лишит
их последних сил.
     "Создается особая бригада", - продолжает Франц Риттер, - "которая должна
работать в колхозе на уборке урожая".
     "Урожай? Зимой?!" Петер Шмиц вытирает выступившие от смеха слезы.
"Да. Прошлогодний урожай. И если тебе это кажется странным, сможешь
убедиться в этом сам. Я включаю тебя в спецбригаду", - обращается к Шмицу
староста.
     "Спасибо!" - с довольным видом кивает Шмиц. Еще бы! Каждому хочется
поработать в этот спецбригаде.
     "В бригаду зачисляются только полностью работоспособные", - говорит Риттер. --
"Работа в колхозе продлится три-четыре недели. Колхоз находится примерно в
десяти километрах отсюда. Там же бригада будет жить и питаться. Добровольцы
есть?"
     Через короткое время работать в колхозе вызывается много пленных. В их числе
     -- Тео Хенн. Староста отбирает восемь человек, включая Хенна. Еще семнадцать
пленных отбирается из других комнат барака.
     "Завтра утром в половине восьмого все должны собраться у барака", - объявляет
Риттер выбранным. --"Бригадиром назначается Ганс Ковальски".
На следующее утро двадцать пять вялых, голодных мужчин собирается у барака
No 1. Тео Хенн незнаком с Ковальски, он знает бригадира только в лицо.
Высокий, светловолосый Ковальски родом из Верхней Силезии. Он бегло говорит
по-русски, поэтому и назначен бригадиром. На русском языке Ковальски
докладывает конвойному, что бригада собралась в полном составе. Тот
приказывает пленным идти к воротам лагеря. У ворот пленных пересчитывают,
проверяют по списку. Двадцать пять человек уходит на работу в колхоз. И те же
двадцать пять должны вернуться обратно в лагерь.
     У лагерных ворот пленных ожидает сюрприз: их повезут на грузовике. Все
облегченно вздыхают -- не нужно идти по колено в снегу. Грузовик американский.
"Это студебеккер!" - констатирует Петер Шмиц, когда пленные забираются в
кузов.
     "Если ехать непрерывно со скоростью шестьдесят километров в час, можно за
пару дней добраться до дома!" - как бы невзначай обращается Тео Хенн к Шмицу.
Он уже решил -- в колхозе при первом же удобном случае  посвятит того в свои
планы и попробует склонить к совместному побегу.
     "Шансы проскочить на таком грузовике через все контрольные посты были бы
равны нулю" - в тон ему отвечает Шмиц. -- "Уж если бежать, то пешком. Это
самое безопасное".
     "Бежим вместе!" - молниеносно реагирует Хенн.
"Ну и выдумщик же ты, парень!" Шмиц смеется. Он почти на двадцать лет старше
Хенна, у него сильное, тренированное тело.
     Оба прекращают разговор на эту тему. Однако у Тео Хенна складывается
впечатление, что этот человек с интересом отнесется к его планам.
В колхозе пленных ожидает еще один сюрприз. Конвойный приводит бригаду к
пустующей низкой постройке, состоящей из двух комнат. Посреди первой комнаты
     -- мельница. На полу второй комнаты расстелена солома -- здесь пленные будут
спать.
     "Ненамного лучше, чем в лагере", - замечает один из пленных.
"Зато нет часовых и колючей проволоки!" - возражает Ковальски.
Остальные прислушиваются к разговору. Да, это верно -- без колючей проволоки.
И без часовых тоже? Только теперь пленные замечают, что конвойный ушел. Их и
вправду никто не охраняет. Они одни! В самой глубине России. Зимой. Без денег.
Без еды. Вообще безо всего. Кто хочет, может уходить отсюда. Бежать. Но куда
бежать?
     Минут через десять конвойный возвращается. С ним бородатый мужчина, одетый
в штатское.
     "Председатель колхоза приветствует вас", - переводит Ковальски речь бородача.
     -- "Он говорит -- если будете хорошо работать, то все будет хорошо".
Пленные безучастно слушают переводчика. "Пустые слова", - тихо произносит
стоящий рядом с Хенном Петер Шмиц.
     "Еду мы должны готовить сами", - продолжает Ковальски. Продукты для завтрака,
обеда и ужина мы будем получать ежедневно. Каждое утро в восемь часов от
председателя колхоза мы будем получать задание на текущий день. Работать в
поле будем под охраной вооруженного колхозника".
     "Ну что же, все довольно цивилизованно", - бормочет про себя Шмиц.
Последнюю часть речи председателя колхоза он слушает более внимательно.
Лица пленных проясняются. Работать хотят все, и все могут хорошо работать.
Главное -- они получат достаточно еды, к ним никто не будет придираться. Уже
одно это -- невероятное везение.
     "Одно важное предупреждение", - переводит Ковальски. -- "В Советском Союзе
кража -- одно из самых серьезных преступлений. Здесь все -- собственность
советского общества. Преступник, посягающий на эту собственность, сурово
карается. Если кто-то из вас попадется на краже, то будет немедленно возвращен
в лагерь и там строго наказан".
     "Постараемся не попадаться", - делают вывод немцы. В первый же день двое
пленных приносят в дом полный мешок  картофеля. Его должно хватить на
несколько дней.
     "Друзья!" - объявляет Байер, назначенный поваром. -- "Сегодня вечером я
предлагаю вам картофель в мундире. Что может быть лучше? Белковая пища!"
"Картофель нужно разделить на несколько дней", - возражает Ковальски.
"Разделить? У меня другое предложение: в ближайшие недели нам предстоит
тяжелая работа, поэтому..."
     "Кому это -- нам?" - восклицает Шмиц. -- "Тебя же назначили поваром, ты целый
день будешь проводить у теплой печки!"
     "Думаешь -- работа повара такая уж легкая?" - взрывается Байер. -- "Я так
считаю: сперва нам всем нужно набраться сил. Поэтому я предлагаю сегодня
вечером поесть досыта. А что дальше будет -- посмотрим. Думаю, с голоду мы тут
не умрем. Кто согласен со мной -- поднимите правую руку".
Все поднимают правую руку. Помедлив секунду, Ковальски присоединяется к
товарищам. Весело, с шутками пленные набрасываются на вареный картофель. В
первый раз за долгое время они могут наесться до отвала. Тео Хенн тоже не
отстает от других.
     Через непродолжительное время пленные лежат на покрытом соломой полу и
корчатся от боли. Обильная, непривычная пища камнем осела в желудках. В
лагере немцев кормили впроголодь. Их желудок привык к скудной, лишенной
жиров пище и теперь бунтует. Хенну кажется, что его сейчас разорвет. Он готов
самому себе надавать пощечин -- где же были его мозги, как же он не подумал о
последствиях!...

     В первый рабочий  день Хенна распределяют на уборку семян подсолнечника.
Поле покрыто толстым слоем снега. Из половины подсолнухов семена уже
высыпались. Пленные должны собрать подсолнухи, оставшиеся целыми.
Председатель говорил правду -- их действительно охраняет колхозник с ружьем.
Только он один!
     "Может, представится возможность бежать отсюда", - прикидывает Хенн.
Вечером после работы он заявляет Ковальски: "Мне нужно выйти".
"Не делай глупостей", - предостерегает Хенна бригадир.
     "Не бойся, я не убегу. Я тут кое-что приметил".
Ковальски выжидающе смотрит на Хенна.
     "Послушай, Ганс, у тебя зубы не шатаются?" - спрашивает Тео.
"Зубы?"
     "Да, зубы. Как при цинге. Сам знаешь, как нас в лагере кормили".
     "Ну и что?" Ковальски соображает медленно. "Ты заметил недалеко от колхоза
небольшие бурты?"
     "Небольшие бурты? Да в них, наверное, только морковь. А ведь морковь --
хорошее средство от цинги".
     Теперь, наконец, Ковальски понимает, куда клонит Хенн. "Смотри не попадись!" -
только и говорит он.
     Через час Хенн возвращается, ставит посреди комнаты полный мешок моркови.
Пленные мгновенно опустошают мешок.
     Кто-то обращается к Хенну с веселой шуткой: "Награждаю тебя орденом  "За
заслуги" первой степени".
     Петер Шмиц затягивает песню: "Дойду до Кельна я пешком". Остальные дружно
вторят. Давно, очень давно этим людям не было так хорошо, как сейчас. На какой-
то миг пленные даже забывают о том, что до Кельна -- три тысячи километров.
Незадолго до полуночи Хенн совершает вторую вылазку. Он приносит еще мешок
моркови -- на следующий день.
     "Отчаянный парень!" - восхищается Ковальски.
"Да, такого редко встретишь", - соглашается Петер Шмиц. Гансу Ковальски
невдомек, что Шмиц вкладывает в свою похвалу особый смысл.
Как и Хенн, Петер Шмиц уже давно размышляет о своем положении. Он
прирожденный оптимист. Это помогает ему в самых безнадежных ситуациях.
Однако несмотря на оптимизм и кажущуюся беззаботность, Петер --
здравомыслящий реалист. Он не строит никаких иллюзий и давно понял, что
ждать официального  освобождения из плена бессмысленно. И если он хочет
выжить, нужно бежать. Петер, как и Тео, уже давно думает о побеге.
"Наверное, можно бежать вместе с Хенном", - думает Шмиц в этот вечер.
Через две недели Хенна и Шмица ждет новая работа -- их направляют на
молотьбу.
     "Молотьба -- зимой?" - удивляется Шмиц. Удивляется не только он. Сам способ
молотьбы удивляет и других пленных, направленных на эту работу.
Осенью после уборки урожая пшеница была собрана в большие снопы. Теперь
пленные сбрасывают снег, покрывающий снопы. Затем на тягаче подъезжают два
колхозника и приводным ремнем соединяют маховик мотора тягача с молотилкой.
Пленные подносят снопы к молотилке. Молотилка отбрасывает солому в левую, а
мякину -- в правую сторону. Очищенные Зерна автоматически ссыпаются в
большой контейнер. Наконец контейнер наполняется доверху. И тут происходит
неожиданное: один из колхозников открывает низ контейнера, и все зерно
соскальзывает в снег. Пленные очень удивлены, они не верят своим глазам.
Контейнер наполняется второй раз, и опять происходит то же самое -- содержимое
контейнера высыпается в снег. В конце концов пленные уговаривают своего
бригадира спросить колхозников, в чем смысл этого метода. Без долгих
объяснений колхозник указывает на сани, запряженные лошадью. Сани
подъезжают к кучам сброшенного в снег зерна. Пленные выкапывают зерно из
снега. Затем на санях зерно увозят в деревню и там складывают в амбары.
"Как в ..." От удивления Тео Хенн не находит слов.
     "Как в России!" - заканчивает его мысль Петер Шмиц.
Сани с зерном уезжают, и теперь пленные могут немного передохнуть. Хенн и
Шмиц присаживаются у трекера рядом друг с другом.
     "Ты заметил, какая здесь короткая пшеница?" - обращается к товарищу Хенн.
"Конечно. Да здесь вообще все другое, не такое, как у нас".
"Это нужно принять в расчет".
     Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Что Хенн имеет ввиду? Принять в расчет?
Зачем?
     "Ты можешь молчать?" - вдруг тихо спрашивает Хенн.
"Молчать?" Шмиц все еще не понимает, к чему клонит Тео.
     Короткая пауза, затем Хенн снова спрашивает: "Ты веришь, что когда-нибудь
вернешься домой?"
     "Не знаю", - нерешительно отвечает Шмиц.
"Тогда я тебе вот что скажу", - решается на откровенность Хенн. -- "Я рассчитал --
у русских больше миллиона пленных. Даже если пленных -- один миллион и поезд
с немцами будет отправляться в Германию каждый день, то это продолжится
тысячу дней, что составит примерно три года. А работоспособных русские
отпустят в самом конце, это совершенно ясно. Значит..." "Понимаю!" Шмиц
плотно сжимает губы. "На все твои вопросы я отвечу да, я могу молчать, можешь
на меня положиться!" Хенн облегченно вздыхает -- Петер понял его!  "Я уже
думал об этом", - тихо продолжает Шмиц. -- "Ты ведь знаешь -- внешне я
произвожу впечатление беспечного, даже чуточку свихнувшегося человека,
которому все нипочем. Это даже хорошо, пусть меня таким считают. На самом
деле я думаю только об одном: я хочу домой, хочу снова увидеть жену и родных.
Поэтому я готов рискнуть. Я готов на все, только бы домой попасть!"
Выговорившись, Шмиц замолкает.
     Хенн понимающе кивает. "Ну хорошо, Петер. У меня уже есть план. Я хотел
бежать в конце мая -- ведь у нас в это время пшеница уже такая высокая, что в
ней при необходимости спрятаться можно! Но я не представлял себе, что у
русских не так, как у нас дома. Посмотри на эту пшеницу -- она мне едва по
колено!"
     "Значит, ты не хочешь больше ждать конца мая. Ты собираешься бежать, как
только кончится зима!"
     "Именно так!"
"Но ведь это же -- три тысячи километров!"
     "Я знаю. Поэтому будет лучше, если я убегу не один, а с кем-нибудь вдвоем..."
Хенн смотрит на запад -- где-то там его родина, его дом. А вокруг -- бескрайние
заснеженные поля. "Три тысячи километров", - думает Хенн. -- Сто дней, если
делать тридцать километров в день!..."
     "Когда двое решают бежать вместе", - задумчиво произносит Шмиц, - они должны
полностью доверять друг другу".
     "Вот тебе моя рука!" Украдкой, чтобы никто не увидел, Хенн протягивает
товарищу руку.
     "Ну хорошо!" Шмиц пожимает протянутую руку. "Но все остается между нами,
никому -- ни слова! Мы сами задумали побег и будем рисковать сами, согласен?"
"Согласен!" Хенн крепко сжимает руку товарища. "Нужно только маршрут
продумать".
     "Да, конечно, мы должны все продумать", - соглашается Шмиц. -- "Самый
короткий путь -- через Кавказ. По направлению к Ирану. Это восемьсот
километров до границы".
     "Ну а дальше?"
"Дальше? Главное -- выбраться из России. Тогда мы будем свободны и у нас
будет время. Мы сможем добираться домой на попутных машинах, ехать поездом
или еще как-нибудь". Об этом Петер Шмиц еще не думал -- слишком рано, это
успеется! Сначала -- выбраться из России.
     Хенн, вначале согласившись с товарищем, вскоре отказался от этого маршрута.
"Я думаю, что через Кавказ бежать не надо. Во-первых, Альпы по сравнению с
Кавказскими горами -- детские игрушки, преодолеть Кавказские горы во много раз
труднее. Во-вторых, дорог через перевал немного и все они строго охраняются. И
в-третьих, что мы там будем есть?"
     Петер Шмиц признает свою ошибку. Конечно, Тео прав. Возможен только один
путь -- на запад через Украину, к Балканам, а уж оттуда -- в Германию.
"Другая дорога, конечно, значительно длиннее, но не такая опасная. Окольными
путями, через поля, мимо поселков и городов -- Россия ведь велика..."
"Этот путь тоже не очень-то простой", - размышляет Хенн, - "но это --
единственный шанс когда-нибудь домой вернуться!"
     "Ты прав, Тео. Все будет зависеть от обстоятельств. И еще от того, как мы
сможем подготовиться к побегу. Нам нужна соответствующая одежда, запас
продуктов, но прежде всего -- прочная и удобная обувь".
     "Нож я уже сделал, когда работал на шахте", - шепчет Хенн. -- "Еще нам нужно
достать спички. Неплохо было бы где-нибудь и компас раздобыть".
"Но самое главное, без чего наш побег не удастся -- здоровье и везение". Мотор
тягача затарахтел снова. Друзья возвращаются к своей работе. Теперь она не
кажется им тяжелой -- все их мысли сосредоточены на предстоящем побеге. У
обоих -- одна цель: свобода! Свобода, свобода! Эта призрачная, почти
недостижимая мечта...

     Кажется, что этой серой, холодной зиме не будет конца. Однажды вечером Ганс
Ковальски сообщает товарищам, что работа в колхозе закончена. Все
возвращаются в лагерь. По подсчетам Хенна, уже конец марта.
От русских Хенн слышал, что весна приходит в эти края в середине апреля. Весна
на Украине не такая, как на западе: внезапно наступает оттепель, снег быстро
тает, день ото дня становится теплее.
     Значит, размышляет Хенн, нужно отсчитать три или -- самое большее -- шесть
недель с момента, когда их бригада вернется из колхоза в лагерь. За э то время
нужно подготовиться к побегу. Делать это нужно тайно, незаметно, не вызывая
подозрений.
     С наголо обритой головой бежать рискованно, а пленных бреют наголо каждые
четыре-шесть недель. Сразу же по возвращении в лагерь все работавшие в
колхозе будут обриты.
     "Когда мне бреют голову, я от боли готов на стенку лезть", - жалуется Хенн
старосте барака. -- "После последнего ранения в моей голове осталась куча
осколков. Можешь сам в этом убедиться!"
     Рукой старосты Хенн проводит по своей голове. Под кожей явственно ощутимы
многочисленные мелкие осколки. Эти осколки не причиняют Хенну боли, но
теперь он пользуется ими в качестве предлога.
     "Каждый раз -- ужасная боль, я просто выдержать не могу", - продолжает
жаловаться Хенн.
     "Ну хорошо", - равнодушно соглашается староста. "В порядке исключения
можешь оставить волосы".
     Хенну подстригают только затылок. На голове остается щетка коротких волос. За
шесть недель волосы станут еще длиннее. Правда, они все-таки будут
коротковаты, но это уже не так опасно. А по наголо обритой голове каждый может
догадаться, что он пленный.
     Следующая забота -- еда для побега. Хен и Шмиц решают: каждый день
незаметно они будут понемногу запасать хлеб, Конечно, хлеба им выдают
ничтожно мало, но каждый день можно откладывать по одному куску. Чтобы
лучше сохранить хлеб, они сушат его.
     Спички они выменивают на шахте у русских рабочих.
Однако всего этого еще недостаточно.
     "Мы не должны отличаться по внешнему виду от русских", - считает Хенн. -- "Как
бы достать подходящую одежду?"
     "Это нетрудно сделать", - находит выход из положения Шмиц. -- "Ты помнишь --
недавно в лагере пленные, у которых полностью износилось немецкое
обмундирование, получили русскую одежду".
     "Верно! Все получили одно и то же -- телогрейку и стеганые штаны. Сугубо
русский костюм! Можно сказать, русская униформа!"
     "Мы будем меняться", - подхватывает Шмиц. "Мы поменяем наши добротные
немецкие вещи на русское тряпье".
     Хенн согласен с товарищем. Он поменяет свои бриджи на простые брюки, а
фуражку -- на обычную кепку.
     Обмен удается лучше, чем Хенн рассчитывал. Пленные охотно меняют
телогрейки и стеганые штаны на форменную немецкую одежду. Шмицу достаются
даже прочные ботинки на шнуровке -- их без разговора отдал ему один
неработоспособный пленный. А на шахте русские рабочие обменялись с обоими
немцами головными уборами. Подозрений это ни в ком не вызвало.
Теперь оба товарища ждут только теплой погоды...

     Начало апреля. Стремительно происходит наступление весны. За какие-нибудь
восемь дней глубокие сугробы осели, растаяли. Повсюду появились прогалины,
еще через несколько дней -- первая свежая, сочная зелень.
По вечерам, возвратившись с работы на шахте, пленные до наступления темноты
небольшими группами или поодиночке прогуливаются вокруг бараков. Все рады,
что можно провести вечер на воздухе, а не на кишащих насекомыми нарах.
В один из таких вечеров Тео Хенн и Петер Шмиц договариваются о точной дате
побега.
     "Вообще-то, мы можем бежать уже теперь". Хенн говорит спокойно, как о чем-то
совершенно обыденном.
     Петер Шмиц тоже абсолютно спокоен. В его голосе нет страха. "Я уже все
подготовил. Осталось только одно -- продумать, как мы выберемся из лагеря".
Оба прогуливаются поблизости от лагерных ворот. Хенн кивком указывает на
ворота и коротко произносит: "Так!"
     У ворот часовой пересчитывает группу пленных, которые тащат тележку с
громадной бочкой.
     Каждый вечер до поздней ночи команда из восьми человек обязана опоражнивать
выгребную яму и на ручной четырехколесной тележке вывозить из лагеря бочки с
экскрементами.
     "Команда выходит из лагеря без конвойного". Шмиц говорит это скорее для себя,
чем для Хенна. "Ответственность ложится на одного из наших..."
"Нам придется пойти на хитрость. У меня была уже идея насчет этого!" - говорит
Хенн.
     Он объясняет товарищу, как ему представляется начало побега. Возражений у
Шмица нет. Оба больше не беспокоятся о том, что произойдет, когда их побег
обнаружится. Дело касается только их и никого больше.
     "Ну и когда?" - спрашивает Шмиц. "В один из субботних вечеров. Только мы
должны сделать это тогда, когда на следующий день нам не нужно будет
работать. Иначе наше отсутствие бросится в глаза...Ассенизационная команда
возит свою тележку до поздней ночи. А набирают эту команду из пленных,
которые на следующее утро не должны идти на шахту".
     "Может, найдутся и другие, которые захотят таскать в субботу эту самую тележку,
чтобы получить добавку, улучшить свой воскресный рацион", - перебивает
приятеля Шмиц.
     "Не беспокойся, Риттер все уладит".
"Ты хочешь посвятить его в наши планы? Надеюсь, он нас не выдаст".
"Не бойся, Риттер свой парень". Помолчав, Хенн предлагает другой вариант.
"Если мы убежим в полночь, до рассвета у нас в запасе будет часов шесть. А до
этого времени русские искать нас не станут. Они подумают, что мы удрали на
запад, и будут искать нас в этом направлении. Поэтому, наверное, будет лучше,
если мы пойдем в другую сторону. Окольный путь безопаснее!"
"Ну что ж, Тео, неплохо, совсем неплохо. А что если мы сперва двинем в
противоположную сторону -- на восток?"
     "Как раз об этом я и думал. Сначала пару дней на восток, потом сделаем крюк в
южном направлении, и только после этого -- на запад. Но главное -- из лагеря
убежать, и чтобы русские нас не сцапали! Ведь если они притащат нас обратно,
тут уж нам будет не до смеха..."
     "Да и товарищам нашим тоже достанется!" - добавляет Шмиц. Оба решают
бежать не в следующую субботу, а в ту, что после нее. Точнее -- в ночь с субботы
на воскресенье. В этот вечер пленных ждет сюрприз. Во время переклички
русский  офицер приказывает десяти пленным явиться к коменданту. Среди
этих десяти -- младший врач Шолль.
     Остальные удивлены -- почему именно эти десять? "Это люди, родившиеся не в
Германии, а заграницей", - поясняет Риттер.
     "Что, и Шолль тоже?" - спрашивает кто-то.
"У него родители французы", - отвечает Хенн. -- "Во всяком случае, он так
говорит".
     "Этот фокус у него не пройдет", - смеется Риттер.
Вызванные пленные к понедельнику должны быть готовы к отправке. Правда,
никто из них не знает, куда.
     Хенн и Шмиц мало верят тому, что эта отправка обещает что-то хорошее. От
своего плана они не отступят.
     Перед раздачей ужина Хенн встречается со Шмицом.  "Ну как, все ясно?" Шмиц
кивает. "Да. Значит, с ассенизационной командой!" И по мальчишески улыбаясь,
продолжает: "Но сегодня вечером не убежит никто, мой милый..." Хенн
вопросительно смотрит на приятеля: у этого Шмица не поймешь, когда он шутит, а
когда говорит серьезно.
     "Что это значит?"
"Ты будешь удивлен. Знаешь, кто сегодня назначен ответственным в
ассенизационной команде? Я!"
     "Тем лучше", - невозмутимо отвечает Хенн.
"Да, вот еще", - хитро щурясь, шепчет Шмиц. -- "Ты не суеверный?"
"А что такое?" - с серьезным видом спрашивает Хенн, не обращая внимания на
тон товарища.
     "Я только хочу тебе напомнить, что сегодня тринадцатое! Тринадцатое апреля
тысяча девятьсот сорок шестого!"
     "Эту дату мы должны запомнить!"
В этот мягкий весенний вечер почти все пленные выходят из бараков подышать
свежим воздухом. Перед ужином Хенн незаметно беседует с несколькими
пленными. С этими людьми Хенн был особенно дружен.
     Он говорит каждому одно и то же:
"Дай мне свой немецкий адрес!"
     "Зачем?"
"Может, я попаду домой раньше тебя  и смогу сказать твоим родным, что ты жив".
"А как ты собираешься попасть домой раньше меня?"
     "Ты хочешь бежать? Ну и шутки у тебя!"
     "Это не шутки. Я в самом деле собираюсь бежать. Поэтому дай мне свой
домашний адрес".
     "Да ты просто спятил!"
Никто не хочет верить, что Хенн отважится на побег. Ведь три тысячи километров!
"Это же невозможно!"
     "Невозможно? Почему?"
Наконец товарищи убеждаются в серьезности намерения Тео и называют ему
свои адреса. Однако никто не верит, что Хенну удастся осуществить свой
замысел.
     Тео приходится наизусть запомнить больше двадцати адресов. Ни одного адреса
он не записывает -- любая бумага может выдать его.

     Вечером 13 апреля 1946 года ответственным за общее руководство лагерем, в
том числе и за ассенизационную команду, назначается лейтенант Вайсенберг. С
наступлением темноты в половине девятого восемь пленных, входящих в
команду, собираются у выгребной ямы. Лейтенант Вайсенберг дает последние
наставления бригадиру -- Петеру Шмицу.
     "Вы знаете, что бригада выходит за территорию лагеря без конвойного. Именно
поэтому в бригаде должна соблюдаться строжайшая дисциплина. Малейший
проступок повлечет за собой наказание всех остальных обитателей лагеря.
Ясно?"
     "Да уж яснее быть не может!" - небрежно кивает Шмиц и обращается к команде:
"Вы поняли?"
     "Впрочем", - как бы невзначай замечает лейтенант, - "я думаю, что вряд ли кто-то
захочет убежать. Такая бредовая идея никому и в голову не придет. Это было бы
просто самоубийство!"
     Самоубийство! Это слово еще долго звучит предостережением в душе обоих
приятелей. Однако ни Хенн, ни его товарищ не колеблются -- их решение твердо.
Оба всеми помыслами, всем существом сосредоточены на том, к чему готовились
последние недели. Но до конца подавить чувство страха им не удается. А вдруг
что-то сорвется в последний момент? Вдруг их схватят и отправят в Сибирь лет
на двадцать или даже больше? Или вернут в лагерь и собственные товарищи
станут ненавидеть и оскорблять их...
     Первые три ездки ассенизационной команды проходят обычно. Каждая ездка
продолжается минут сорок пять. Дорога за территорией лагеря идет через поле.
Двигаться с тяжелой бочкой по непроезжей дороге чрезвычайно трудно. Каждый
раз на выходе из лагеря и при возвращении туда бригадир должен докладывать
охране и лейтенанту Вайсенбергу, что все в порядке -- никаких происшествий.
Незадолго до полуночи, после третьей ездки, Шмиц предлагает бригаде четверть
часа передохнуть. Пленные собираются разойтись по своим баракам, но Шмиц
останавливает их -- он хочет что-то сообщить.
     "Послушайте! На поле недалеко от шахты я видел место, где лежит куча
картофеля. Правда, он очень старый, перемороженный, но если его порезать на
ломтики и подсушить, вкус будет -- что твое пирожное! Если вы согласны, в
следующую ездку можно запастись этим картофелем!"
     Пленные согласно кивают.
"Значит, так", - продолжает Шмиц. -- "Принесите из бараков что-нибудь, куда
можно спрятать картофель".
     Два раза пленным повторять не нужно. Еще бы, такое предлагает не каждый
бригадир!
     Ассенизационная бригада расходится по баракам, чтобы прихватить с собой
мешки и сумки. А в это время у себя в комнате Хенн и Шмиц заканчивают
последние приготовления к побегу. Их соседи по комнате спят глубоким сном.
Шмиц оборачивает вокруг туловища сложенное вдвое шерстяное одеяло. На
спине под телогрейкой у него спрятан плоский котелок. В котелке -- сухари и
самодельный нож. Тео Хенн спрятал под рубашкой небольшой пакет с хлебом,
маленькое зеркальце, компас, спички и еще одни нож.
     Четвертая ездка.
Непроглядная ночь.
     Бригадир ассенизационной бригады Петер Шмиц отмечается у дежурного
офицера и охраны.
     Восемь мужчин с большим трудом тащат через поле тележку с тяжелой бочкой.
Наконец бочка опорожнена. Шмиц шепчет: "Это там! И помните -- вы должны
вернуться через четверть часа, не позднее! Мы с Хенном останемся сторожить
тележку, ясно?"
     Пленные растворяются в темноте ночи.
Теперь у Петера Шмица и Тео Хенна есть четверть часа, чтобы незаметно
исчезнуть. Товарищи, наверное, будут ждать их по меньшей мере полчаса,
прежде чем вернуться в лагерь. Значит, это три четверти часа. За это время Хенн
и Шмиц пройдут три километра.
     Но фактически времени у обоих приятелей еще больше. В серые предрассветные
сумерки русские наверняка искать их не начнут. А это прибавит беглецам еще три
часа. И потом -- русские начнут поиски в западном направлении, могут пойти на
север, на юг. Пойти в восточном направлении они не додумаются. За это время
оба рассчитывают пройти километров двадцать. Но хватит ли времени?...

     Медленно, с огромным трудом Хенн и Шмиц бредут по бездорожью. Приятели не
подозревают, что первые четыре часа побега превратятся в ад.
Воодушевленные успешным началом, движимые лишь одной мыслью --
оторваться от лагеря, отойти от него как можно дальше, в кромешной темноте, в
полном молчании проходят беглецы первые километры. Направление они держат
по компасу.
     Однако уже через короткое время Тео Хенн чувствует, что его ноги внезапно
налились свинцовой тяжестью. Такое ощущение возникало у него  раньше после
многонедельного пребывания в лазарете. Вот и сейчас -- ощущение невероятной
тяжести в ногах. Мускульная слабость! Сначала он пытается не обращать на это
внимания. Но боль в ногах не прекращается, она становится все сильнее. Каждый
шаг дается ему с трудом. Хенн идет все медленнее, часто спотыкаясь.
Стиснув зубы, он идет позади Шмица. Петер старше своего товарища почти на
восемнадцать лет, однако он гораздо крепче, бодрее. Шмиц шагает быстро, не
давая себе передышки. Хенн не поспевает за ним. Не в силах справиться с болью
в ногах, он просит: "Петер, погоди минутку!"
     На первую просьбу Шмиц не реагирует. Но Хенн снова и снова окликает его.
Наконец Шмиц оборачивается: "Ну что там у тебя? Не отставай!"
"Я больше не могу!" Хенн с трудом переводит дыхание.
     "Чепуха!" - резко отвечает Шмиц. -- "Мы должны идти дальше, иначе все
напрасно!"
     "Я в самом деле больше не могу!" - стонет Хенн. От злобы и отчаяния он едва не
плачет. Смелости у него хватит на троих, просто силы отказали. Он не может
совладать со своей слабостью.
     Не оборачиваясь, Шмиц советует: "Съешь что-нибудь, вот сил и прибавится!"
"Я уже пробовал", - отвечает Хенн. -- "Я и так уже почти все съел!"
"Что?!" Шмиц останавливается, оборачивается к Хенну. Видит, что тому
действительно плохо. Однако Шмиц не сочувствует товарищу. Наоборот, он в
ярости.
     "Кто первый захотел бежать, а? Кто собирался пройти пешком три тысячи
километров? Мы и прошли-то всего ничего, и двадцати километров не будет, а ты
уже еле тащишься! Ты что, хочешь здесь остаться?"
     "Перестань ругаться! Ты же видишь -- я совсем без сил! Мне нужно сперва к этому
приноровиться. Надо просто немного передохнуть. Мы уже далеко от лагеря,
добрых двенадцать-пятнадцать километров будет! И идем мы, как и планировали
     -- на восток. Уж здесь-то русские искать нас не догадаются!" - взрывается Хенн.
"Это ты так считаешь!"
     "Во всяком случае мы могли бы передохнуть полчаса. Я снова наберусь сил, и мы
пойдем дальше", - упрямится Хенн.
     Шмиц поджимает губы: переспорить приятеля он не может.
"Хотел бы я знать, что мы будем сегодня есть -- ведь ты уже съел почти весь твой
запас хлеба!" - снова начинает он.
     "Мы же с тобой говорили об этом. Нам все равно придется просить по дороге
милостыню. В конце концов, какая разница -- начать делать это сегодня или днем
позже", - отвечает Хенн, в изнеможении опускаясь на землю.
Быстро светает. Беглецы осматриваются. Вокруг, насколько хватает глаз --
бесконечная равнина. Всю ночь они шли вперед в кромешной темноте, не
разбирая пути, по степи, по пашням и невспаханным полям.
     Шмиц ободряюще улыбается товарищу. "Ну вот, самое опасное позади. Теперь
можно не идти напропалую, а отыскать дорогу".
     "Смотри!" - показывает Хенн. -- "Вон там, позади -- стог соломы. Мы могли бы
часок поспать".
     "Хорошо", - соглашается Шмиц. Он тоже не прочь немного передохнуть.
Беглецы устраиваются в стогу соломы. "Знаешь, о чем я сейчас подумал?" -
спрашивает Хенн. -- "Останься я в лагере, ноги бы у меня так не болели, да и о
еде я бы тоже не беспокоился..."
     Шмиц задумчиво смотрит на друга. "Выбрось лагерь из головы, мой милый.
Представь себе на минутку, что там сейчас, после нашего побега, происходит!"
Тео Хенн не отвечает. Он уже спит.
     Через два часа Петер Шмиц будит товарища. Солнце поднялось уже высоко. В
первые минуты Хенн не может вспомнить, где он находится.
     Друзья готовы идти дальше. Волнение их улеглось, от раздражительности и следа
не осталось. Свободны! Только теперь они до конца осознали это. После целого
года неволи -- свобода!
     Оба не могут прийти в себя от счастья. На какое-то время они даже забывают, что
все еще находятся в России, что от родного дома их отделяют три тысячи
километров. Они снова полны доверия друг к другу, полны решимости преодолеть
тяготы пути. Ничего, что они так далеко от дома, что им нечего есть, что в дороге
их подстерегают опасности. Они свободны1
     Вокруг них простирается бесконечная равнина. На горизонте -- цепь холмов. Ни
одного дома. "Ну, пошли!" - командует Шмиц. Хенн уверенно шагает за
товарищем.
     После часа пути равнина сменяется холмистой местностью. Друзья по-прежнему
идут на восток. Весь этот путь им придется пройти еще раз -- назад. Но как же
иначе обмануть преследователей -- ведь их наверняка ищут в западном
направлении!
     Позади уже много часов пути. Солнце все жарче. Хенн снова чувствует боль в
ногах. Но сейчас эта боль не так сильна, как ночью. Стиснув зубы, Хенн
продолжает идти. Он должен выдержать! Иначе все пропало.
     Шут с ней, с этой болью! Хенн пытается переключиться на что-нибудь другое. .
"Даже представить себе не могу, какие лица будут у моих, когда я домой
заявлюсь", - мечтает он вслух.
     Шмиц хохочет. "Да ты, оказывается, неисправимый оптимист! У нас впереди
больше трех тысяч километров!"
     Хенн тоже смеется. "Да хотя бы и так! Доберемся помаленьку. Времени у нас
много. Парой недель раньше, парой позже -- разница невелика. Главное -- мы
свободны!"
     В этой воскресный день друзья проходят большое расстояние. Они идут почти до
самого вечера. Не видно ни жилья, ни людей. Еще два года назад на этой земле
шли ожесточенные бои. А теперь, впервые за долгое время, они могут спокойно
любоваться пейзажем.
     Но чем дальше идут друзья, тем сильнее становится чувство голода. Как и Хеннн,
Петер Шмиц уже давно съел свой запас хлеба. Этот хлеб беглецы копили в
течение многих недель, урезая свой и без того скудный лагерный рацион. Прошло
только шесть часов, а они уже съели все свои запасы!
     Под вечер друзья решают немного передохнуть.
"Ну", - удовлетворенно говорит Хенн, - "кажется, все идет хорошо"
"Пока -- да", - отвечает Шмиц. Его внутреннее напряжение тоже исчезло. Позади
первое тяжелое испытание -- побег из лагеря. Но впереди -- еще одно, И такое же
тяжелое.
     "Хорошо бы раздобыть какой-нибудь еды". --озабоченно говорит Шмиц.
Хенн вопросительно смотрит на товарища. "Интересно, как мы будем это
делать?"
     "В самом деле, как?" Шмиц тоже не представляет, как они разрешат эту
проблему.  "Подождем, пока стемнеет, тогда, может, удастся стащить что-
нибудь", - в раздумье говорит он.
     "А вдруг нас сцапают и остаток жизни мы проведем в Сибири?" - возражает Хенн.
     -- "Нет, мой милый, лучше мы будем просить милостыню".
"Ты так считаешь? Мы должны ходить по домам и попрошайничать?"
"У нас нет другого выхода. Вопрос только в том, как мы будем это делать --
     вдвоем или поодиночке".
     "Лучше поодиночке", - после короткого раздумья говорит Шмиц. -- "Это не так
бросается в глаза".
     Оба решают разойтись и через некоторое время встретиться у ближайшей
деревни.
     Хенн идет в деревню. По его мнению, настоящей деревней это назвать нельзя:
среди холмов ютятся несколько маленьких, низких домишек. Хенн подходит к
первому дому. От волнения дыхание у него перехватывает, сердце бешено
колотится. Возле дома -- ни души. Хенн осторожно стучит в дверь. Никакого
ответа. Он нажимает дверную ручку и входит в дом и сразу попадает в большую
комнату. У плиты стоит пожилая женщина, в углу играют несколько детей. Хенн
негромко кашляет, и только после этого его замечают.
     "В чем дело?" - спрашивает женщина. Она смотрит на вошедшего без удивления
и страха. Дети продолжают играть. Хенн замечает в комнате еще одну женщину,
молодую. Вероятно, это старшая дочь хозяйки. Мужчин в доме не видно.
Постепенно Хенн убеждается, что опасность ему не грозит. Если хозяева что-то и
заподозрили, он сумеет убежать. Однако они выглядят совершенно спокойными.
"Пожалуйста, дайте мне кусок хлеба!" - говорит Хенн по-русски.
Женщина, стоящая у плиты, достает из сундука большую буханку кукурузного
хлеба. Внезапно молодая спрашивает Хенна: "Ты немецкий военнопленный?"
Хенна будто обухом по голове ударили. Вопрос ошеломил его. Он встревожено
смотрит на женщин. Но обе не выказывают никакого волнения. "Да!" -
неожиданно для самого себя отвечает Хенн.
     Молодая понимающе кивает. Ее мать отрезает от буханки большой кусок,
протягивает Хенну.
     Ничего не происходит.
"Наверное, где-то поблизости еще один лагерь для военнопленных", -
догадывается Хенн. -- "Пленные немцы уже заходили в этот дом, чтобы попросить
хлеба".
     Он благодарит хозяев. Медленно выходит. Первый раз в жизни он попросил
милостыню. Просто удивительно, как легко это получилось! Легко и безопасно.
Хенн облегченно вздыхает.
     В условленное время он встречается со Шмицом. Взахлеб, глотая слова,
рассказывает: это было так легко, он даже не мог себе представить! И если так
пойдет дальше, они будут дома раньше, чем предполагали.
     Петер Шмиц тоже без затруднений получил хлеб. Но никому не говорил, что он --
немецкий военнопленный. Да и Хенну на будущее он тоже советует -- на
подобные вопросы отвечать отрицательно или придумывать какие-нибудь
отговорки. А то ведь русским не трудно и местным властям сообщить.
Хенн понимает, что поступил опрометчиво. При мысли о том, что могло
произойти, его охватывает дрожь. Как он мог быть так неосторожен? Наверное,
потому, что уж очень есть хотелось.
     Друзья снова отправляются в путь. Солнце уже не такое жаркое и идти гораздо
легче. Дорога безлюдна. Ни одного человека.
     Они делают остановку у небольшого ручейка с кристально чистой водой. Жадно
пьют, моют лицо и руки.
     "А теперь можно и ноги вымыть!" - говорит Хенн. Оба снимают обувь и
собираются перейти ручей вброд. Внезапно Хенн шепчет: "Прячемся!" Шмиц
реагирует мгновенно. Оба падают на землю, скатываются вниз по крутому склону.
По тропинке, ведущей вверх от ручейка, идут люди. От тропинки до места, где
прячутся беглецы, - около метра. Русские быстро приближаются, громко
разговаривая.
     Затаив дыхание, Шмиц и Хенн прижимаются к земле. Вскакивать и бежать нельзя
     -- их тут же увидят.
     Люди подходят все ближе. Только бы они не заметили беглецов, только бы
прошли мимо!
     Один из русских подходит так близко, что друзья из своего укрытия могут видеть
его ноги. Это длится не сколько секунд. Разговаривая, русские проходят мимо.
Беглецов они не заметили.
     Хенн и Шмиц еще долго остаются в своем укрытии. Наконец русские исчезают
вдали, за маленьким холмом.
     Пронесло!
Шмиц и Хенн медленно переходят ручей вброд. Перейдя ручей, они некоторое
время молча сидят на берегу, наслаждаясь теплыми лучами заходящего солнца.
Хенн прерывает молчание: "Мне очень жаль, Петер, но..."
     "Что? Опять ноги болят?"
     "Хуже!" Лицо Тео очень серьезно.
     "Ну, что на этот раз?"
"Знаешь, я опять хочу есть. Мне кажется, я мог бы съесть полбуханки хлеба
сразу!" - откровенно говорит Хенн.
     Шмиц удивленно смотрит на него.
"Думаю, сегодня нам будет особенно везти", - пытается убедить приятеля Хенн. --
"Ведь сегодня воскресенье -- люди отдыхают, они хорошо настроены. А если у
нас будет какой-то запас еды, не нужно будет попрошайничать по два-три раза в
день".
     "Я тоже хочу есть", - помолчав, отвечает Шмиц, - Но думаю, лучше было бы
собрать еды хотя бы на первые три дня. Тогда и просить не нужно. Ведь каждый
раз мы страшно рискуем!"
     "Согласен!" - кивает Хенн.
Друзья шагают дальше. И опять на пути -- маленькая деревушка.
"Ну, кто пойдет просить -- я или ты?" - спрашивает Шмиц.
     "У меня другое предложение. Давай сделаем так: в эту деревню я. А позади -еще
одна деревня. Ты можешь попытать счастья там, а потом мы снова встретимся,
идет?"
     Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Вторая деревня лежит в стороне от их
дороги, до нее -- чуть больше километра. Но лучше сделать крюк, думает он, чем
рисковать. Вместе в одной деревне появляться не стоит.
     "Хорошо. Видишь группу деревьев? Там мы и встретимся".
Не теряя времени, Хенн идет в ближайшую деревню. Снова бедные, приземистые
домишки. И каждый -- на значительном расстоянии от другого. "Это хорошо", -
думает Хенн. Он стоит перед дверью первой хаты. Уже знакомая внутренняя
дрожь охватывает его. Повезет ли ему на этот раз? Мгновение он медлит, затем
стучит в дверь. Пожалуй, самое трудное -- постучать. Ведь пока в дверь не
постучишь, можно назад повернуть. Но уж если постучал, нужно действовать
дальше.
     На его стук никто не отзывается. "Сегодня так уже было", - думает Хенн. Может,
здесь принято входить без стука? Решившись, он открывает дверь.
В полутьме комнаты он различает старую женщину. Кажется, в доме никого
больше нет. На русском языке Хенн просит хлеба.
     И не получает ответа.
Может быть, женщина плохо слышит? Он повторяет свою просьбу громче.
Женщина разводит руками, отрицательно качает головой. "Нет хлеба, господин,
нет хлеба..."
     В первый момент Хенн не понимает, почему ему отказывают -- ведь он просит
только кусок хлеба! Женщина смотрит на него, в ее глазах -- слезы. Она выглядит
больной и изможденной.
     "Нет хлеба, господин", - тихо повторяет женщина.
Хенн потрясен. Он не ожидал, что русским тоже знакомо чувство голода. Эта
проклятая война! Сколько людей в разрушенной, разоренной Европе испытывают
на себе ее последствия!
     Пристыженный, он тихо выходит. Минут через пять Хенн стоит у дверей
следующего дома. Дом выглядит довольно запущенным, и он не уверен в успехе.
Стоит ли вообще стучать сюда?
     Наконец он решается войти. Внутри дом выглядит гораздо приветливее. В
большой кухне -- накрытый стол. За столом сидят три женщины и старик с белой
окладистой бородой. Старик медленно поворачивается к Хенну, вопросительно
смотрит на него.
     Хенн снимает шапку, повторяет обычную просьбу: "Пожалуйста, кусок хлеба!"
"Входи, садись с нами за стол!" - приветливо приглашает старик.
Хенн нерешительно подходит ближе, украдкой разглядывает сидящих за столом
женщин. Старшая ставит на стол еду. Две остальные не обращают на него
особого внимания. Никто не спрашивает, как его зовут, откуда он пришел.
Посреди стола -- большая деревянная миска с толченой картошкой. Старшая
женщина приносит деревянную ложку, протягивает Хенну. Старик отрезает
ломоть хлеба, указывает Тео на свободное место, говорит: "На здоровье!"
Все молча начинают есть. Каждый черпает своей ложкой из деревянной миски.
Хенн ест медленно. Старик жестом поощряет его -- ешь, не стесняйся, бери
побольше! И голодный  Хенн жадно ест. "Странно", - думает он, - "почему никто
не спрашивает, кто я и откуда? Догадываются ли эти люди, что я -- пленный
немец? Или они помогают каждому, кто постучит в их дверь? А может,
гостеприимство -- главнейшая заповедь для русских?"
     Хенн не знает, как благодарить гостеприимных хозяев. Пока он раздумывает, что
сказать, старшая женщина отрезает еще один ломоть хлеба  и дает ему -- с собой.
"Большое спасибо!" Это все, что пленный немец может сказать по-русски.
Старик кивает и молча показывает на дверь, ведущую в соседнюю комнату.
Осторожно, но в то же время с любопытством Хенн вместе со стариком входит
туда. В углу маленькой комнаты висит икона.
     Изумленный, Хен рассматривает икону. Старик благоговейно, истово крестится.
Вслед за ним крестится и Хенн.
     Теперь он понимает, почему хозяева так отнеслись к нему, - постороннему
человеку, постучавшему в их дверь. "Эти люди -- настоящие христиане", - думает
Хенн. В годы войны он много раз видел в русских домах такие же иконы.
День медленно клонится к вечеру. Хенн, сутулясь, идет к условленному месту,
чтобы встретиться с товарищем. Он сыт. Ему дали с собой кусок хлеба. Встреча
со стариком еще больше укрепила его собственную веру в Бога...

     Устало опускается Хенн на траву под деревьями. Внезапно он слышит
возбужденные голоса, крик. Крик  раздается со стороны деревни, в которую
направился Шмиц. Еще через минуту он видит самого Шмица, который бежит,
преследуемый группой громко кричащих людей.
     Расстояние между Шмицом и его преследователями быстро увеличивается. Ну и
бежит же он, просто удивительно! А ведь почти на двадцать лет старше его,
Хенна! Секунда -- Хенн вскакивает с места и тоже бежит.
     Еще через несколько минут он скрывается за вершиной небольшого холма.
Садится на корточки -- так его не увидят. Ждет.
     На вершине холма появляется Шмиц, машет Хенну. Задыхаясь, подбегает к
товарищу. Оба быстро прячутся за кустом. В сгущающихся сумерках они
различают преследователей Шмица, остановившихся на вершине холма. Немного
постояв, преследователи поворачивают назад и исчезают в темноте.
Только теперь Петер Шмиц может рассказать приятелю, что произошло с ним в
деревне. Подойдя к ближайшему дому, он увидел игравших перед домом детей.
Без особого страха он обратился к ним и спросил, где их мать.  Вдруг один из
детей закричал: "Немец, немец!" Другие дети тоже начали кричать: "Немец,
немец!" Двери и окна других домов сразу распахнулись. Ситуация становилась
опасной. Шмиц пытался незаметно улизнуть, но из домов показались мужчины, и
ему ничего другого не оставалось, как бежать.
     "На мое счастье", - закончил свой рассказ Шмиц, - "в деревне, похоже, только
дети, женщины и старики. Да к тому же в лагере я постоянно занимался
гимнастикой, иначе бы мне не убежать..."
     "Значит, ты голодный, верно?" Шмиц кивает. "А мне повезло больше. Меня
накормили и даже дали с собой хлеб. На, ешь! А завтра мы еще добудем".
Уставшие и измотанные, оба зарываются в стог соломы. Сначала своего побега в
минувшую ночь друзья прошли около сорока километров в восточном
направлении. Они уже дважды просили милостыню, а значит, дважды
подвергались опасности быть раскрытыми. Дай Бог, чтобы удача не изменила им!

     На следующее утро Петер Шмиц просыпается очень рано. Еще не рассвело. Он
чувствует себя свежим и отдохнувшим. Будит Хенна. Тот с трудом просыпается --
сказалось напряжение первого дня побега.
     Прежде чем отправиться в путь, они с аппетитом съедают остатки хлеба, который
Хенн получил прошлым вечером. Солнце еще не поднялось, а друзья уже шагают
дальше. На восток.
     Тео Хенн глубоко вдыхает свежий утренний воздух. Он чувствует себя
несравненно лучше, чем прошлым днем. Ощущение свободы окрыляет его. Какое
же это непередаваемое чувство! После трех лет войны, после года плена он
снова свободный человек! Снова может идти, куда хочет! Над его головой- ясное
голубое небо, вокруг -- бесконечная зеленая равнина. Ему хорошо. Так хорошо,
что он начинает насвистывать веселую мелодию.
     Шмиц удивленно смотрит на товарища.
"Эй, что это с тобой?"
     Хенн продолжает насвистывать.
"Прекрати!" - требует Шмиц.
     "Да ну тебя!" Хенн весело смеется. "Почему бы мне и не посвистеть? Посмотри --
вокруг ни души не видно!"
     "Ты, наверное, забыл поговорку: рано пташечка запела, как бы кошечка не съела!
Попусту свистеть -- плохая примета!"
     "С каких это пор ты стал таким суеверным?" - удивляется Хенн.
"Это вовсе не суеверие. Как бы тебе не убедиться в этом на собственной шкуре!"
Хенн немного обижен. И заботит его совсем другое: "Интересно, сколько мы еще
будем на восток шагать? Ведь нам придется идти обратно столько, сколько мы
уже прошли! Не пора ли повернуть?" Он вопросительно смотрит на товарища.
Шмиц отвечает не сразу. "Каким же серьезным может быть этот парень!" -
удивляется про себя Хенн.  -- "А ведь в лагере прикидывался легкомысленным
шутником!"
     "Мы должны пройти вперед еще несколько километров. Нужно как можно дальше
отойти от лагеря. Нам нельзя рисковать!"
     Друзья идут еще около двух часов. Неожиданно Петер Шмиц объявляет: "Ну, все.
Теперь можно сменить направление!" Он смотрит куда-то на юг. Ландшафт вокруг
монотонно однообразен: невысокие холмы, бесконечная степь, поля кукурузы. И
кое-где -- одинокие хатки и маленькие деревеньки.
     Сколько им еще шагать по этим равнинам?... Оба снова чувствуют голод.
     "Нужно опять просить милостыню", - констатирует Хенн.
     "Только без меня!" Шмиц отрицательно качает головой. "С меня достаточно
вчерашнего".
     "А как иначе, по-твоему, мы можем добыть еду?"
     "Подождем еще немного!"
     Через некоторое время друзья подходят к кукурузному полю. Петер Шмиц
замедляет шаги, жестом останавливает приятеля: "Вот и еда!"
"Початки еще молодые", - говорит Хенн.
     "Ну, давай!" Шмиц быстро достает спрятанный под курткой котелок. Оба
начинают заполнять котелок кукурузными зернами. Наконец двухлитровый
котелок полон, и друзья идут дальше. Они подходят к маленькому ручейку, моют
кукурузные зерна, наливают в котелок воду.
     "Что, будем здесь варить?" - спрашивает Хенн.
"Здесь слишком опасно. Давай поищем другое место".
     Еще несколько сотен метров -- и друзья подходят к небольшому, поросшему
кустарником оврагу.
     "Вот здесь и поедим", - говорит Шмиц.
После короткого отдыха они идут дальше. Солнце не по-апрельскому жаркое.
Внезапно за небольшим холмом появляется еще один ручей. Подойдя ближе,
друзья видят -- ручей довольно широк, по меньшей мере метров пять.
"Перейдем?" - спрашивает товарища Хенн.
     Шмиц внимательно осматривает окрестность.
"Видишь, позади деревня. Наверняка там есть мост. Если мы перейдем этот
ручей через мост, мы сэкономим время. А если вброд переходить, мы будем по
пояс мокрые. Потом нужно будет сушить одежду".
     "Согласен", - кивает Хенн.
Перейдя поле, оба выходят к дороге, ведущей к деревне. Ручей пересекает
дорогу, делит ее на две части. Значит, как и предполагал Шмиц, недалеко должен
быть мост.
     Через пару минут они подходят к мосту. Какая-то женщина полощет под мостом
белье. Друзья непроизвольно замедляют шаги. Женщина мельком взглядывает на
них и продолжает полоскать белье. Потом  оборачивается и пристально смотрит
на обоих.
     Хенн останавливается. С помощью жестов женщина спрашивает, хотят ли они
переходить через мост. Тео утвердительно кивает. Женщина жестами пытается
объяснить -- не ходите! Она быстро, взволнованно говорит что-то. Друзья не
понимают ни слова, но догадываются -- женщина хочет предостеречь от
опасности, ожидающей их на другом берегу ручья.
     Оба пытаются разглядеть на другой стороне что-то подозрительное. Нет, на том
берегу, кажется, ничего такого не видно.
     "Ну, что теперь делать?" - спрашивает Хенн.
"Перейдем!" - немного поколебавшись, говорит Шмиц. -- "У нас нет другого
выхода".
     Они осторожно переходят через мост. На другой стороне -- никого. Деревенская
улица пуста. Но едва беглецы дошли до первого дома, из-за стены вырастает
русский солдат с автоматом через плечо.
     От неожиданности Шмиц и Хенн останавливаются.
"Документы!" - приказывает солдат, подходя ближе.
     Оба немца вопросительно и растерянно смотрят на него.
"Документы!" - опять говорит солдат и повторяет по-немецки: "Papiere!"
     Шмиц пожимает плечами.    "Лучше всего прикинуться дураком!" - думает он.
"Идемте со мной!" - приказывает солдат. Ганс и Тео безмолвно следуют за ним.
Солдат приводит их в просторную избу. Беглецов начинают допрашивать.
"Откуда вы идете? Кто вы? Есть ли у вас документы?"
     На все вопросы Шмиц и Хенн упрямо отвечают одно и то же: "Wir verstehen
nichts!"
     Дежурный офицер приказывает обыскать пленников. При обыске у них отбирают
все: ножи, спички, котелок, бумажники, русские деньги. "Хорошо, что я сжег
солдатское удостоверение", - думает Хенн.
     "Отвести их к коменданту", - приказывает офицер.
Солдат выводит пленников из избы и ведет обратно к мосту. Только теперь Хенн
начинает понимать, что с ними случилось. Все произошло так неожиданно и
быстро! Конечно, друзья боялись нарваться на русский патруль, но такого
поворота событий они не ожидали. И поступили очень опрометчиво, решив
перейти на другую сторону по мосту -- эта русская их предостерегала!
А ведь Шмиц еще утром говорил ему: попусту свистеть -- плохая примета. Вот оно
и вышло, как Петер сказал! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...
Неужели все пропало? Неужели это конец? Они даже назад не успели повернуть!
От этой мысли Хенну становится не по себе. Ну уж нет! Он сохранит обретенную
свободу. Сохранит любой ценой!
     "Я убью его!" -шепчет он Шмицу, указывая взглядом на русского солдата.
Шмиц свирепо смотрит на товарища: "Ты с ума сошел!"
     "Когда мы будем идти по мосту, я столкну его вниз", - не унимается Хенн.
Шмиц выглядит на удивление спокойным. "Нервы у тебя никуда не годятся", -
рассудительно говорит он. -- "Это нам не поможет. Терпение, Тео, терпение!"
В отчаянии, полный бессильной злобы, Хенн идет за конвоиром.
Сопровождаемые солдатом, пленники подходят к избе, еще большей, чем
прежняя. Здесь находится комендатура. Однако коменданта на месте нет. Все
трое остаются в комендатуре и ждут.
     Проходит время. Комендант не появляется.
Хорошо, что у Петера и Тео есть время подумать -- что сказать коменданту, если
он спросит, кто они и откуда.
     "Хочу тебя предупредить", - тихо говорит Шмиц, когда конвоир отходит немного в
сторону, - "я с тобой незнаком, впервые тебя вижу. Ты можешь говорить что
хочешь, но я тебя вообще не знаю".
     Хенн не верит своим ушам. Что это с Петером? Похоже, у него тоже сдали нервы.
Он ничего не успевает спросить у Шмица -- конвоир опять подходит ближе.
"Почему Шмиц хочет сказать, что не знает меня?" - спрашивает себя Хенн.-
"Может, он хочет предать меня, чтобы спасти собственную шкуру?"
Оценивающим взглядом Тео смотрит на товарища. Тот выглядит абсолютно
невозмутимым. Как будто все, что случилось с ними, его не касается.
Постепенно Хенну становится ясно: Шмиц поступает правильно! Если их спросят,
кто они и откуда, оба скажут, что незнакомы друг с другом, никогда друг друга не
видели и ничего друг о друге не знают. И тогда каждый может придумать свою
собственную легенду. Может быть, при допросе это вызовет меньше
подозрений...
     Однако в этот вечер беглецов не допрашивают. Через несколько часов ожидания
выясняется, что допрос откладывается на следующее утро. Конвоир получает
распоряжение отвести пленных в караульную и там запереть.
Шмиц и Хенн в третий раз переходят мост. В душе Тео вновь зарождается
надежда. "Хорошо, что сегодня нас не допрашивали", - думает он. -- "Сейчас
главное -- выиграть время. До утра еще двенадцать часов. А за двенадцать часов
может случиться все что угодно".
     Караульная, в которую привели пленников, до войны, очевидно, была конюшней.
Конвоир запер снаружи дверь на задвижку. Друзья очутились в кромешной тьме.
Окон  в помещении нет. Другого выхода -- тоже. Постепенно глаза пленников
привыкают к темноте.
     Оба начинают исследовать помещение -- вдруг есть какая-нибудь возможность
убежать? Единственный шанс вырваться на свободу -- выломать из стены пару
камней. Камни в стене неплотно прилегают друг к другу, а щели между ними
замазаны глиной. Крыша тоже из каменных плит, но они очень большие и
наверное очень тяжелые -- их не отодвинуть.
     К тому же Петер и Тео понимают -- за стеной охрана. Оба устали и голодны. Нет,
для нового побега еще не время. Нужно подождать.
     Проходит около часа. Загремела отодвигаемая задвижка. В помещение входят
два вооруженных солдата.
     Солдаты подходят к лежащим на полу пленникам. Один из них толкает Шмица в
бок, что-то сердито кричит.  От второго солдата беглецы получают пару ощутимых
ударов прикладом. Шмиц и Хенн догадываются -- они должны встать. Оба
медленно поднимаются.
     На ломаном немецком солдаты командуют: "Кругом, фрицы!" Это не обещает
ничего хорошего. Петер и Тео в ужасе: конечно же, русские уверены -- эти двое
убежали из лагеря для военнопленных.
     Несколько мгновений двое немцев и двое русских стоят друг против друга. Затем
солдаты выходят, что-то недовольно ворча. Пленники слышат, как гремит
закрываемая задвижка.
     Наконец снаружи все стихает. Петер и Тео шепотом размышляют над своим
положением.
     "Нет сомнения", - говорит Шмиц, - "эти русские знают, что мы удрали из лагеря".
"У нас остаются две возможности", - продолжает его мысль Хенн, - "или
попытаться сбежать, или дать на допросе правдоподобные показания"
"Сможем ли мы сбежать, - это нужно еще выяснить. Но в любом случае
необходимо уточнить, что мы будем говорить на допросе".
     "Думаю, мы скажем, что не знаем друг друга!"
"Я тоже так думаю. Мы впервые увидели друг друга, когда нас задержал
патрульный, и друг с другом незнакомы".
     "Но мы должны найти какую-то причину, почему мы вообще оказались в этих
местах!" Долгое время Хенн молча думает. "Есть, придумал!" - вдруг вырывается
у него.
     "Выкладывай!" - торопит товарища Шмиц.
"Помнишь санитара Шолля, который был в нашем лагере там, в Макеевке?"
Шмиц утвердительно кивает.
     "Его вместе с группой других пленных освободили за неделю до нашего побега.
Ты помнишь, почему? Потому что он -- иностранец!!" Хенн многозначительно
замолкает.
     "Понимаю!" - восхищенно шепчет Шмиц. -- "Мы с тобой не немцы. Мы --
иностранцы".
     "Да. Мы иностранцы. И как иностранцы подлежим отправке на родину. А во время
стоянки опоздали на поезд. Ну как, убедительно звучит?"
     "Нам надо придумать", - добавляет после короткого молчания Шмиц, -  "откуда
мы, из какой страны".
     "В конце сорок четвертого я воевал в Эльзасе. А Эльзас находится как раз на
стыке трех стран: Германии, Франции и Швейцарии. Никогда не забуду: в
Германии и Франции ночью -- тьма кромешная, кругом развалины, в Швейцарии
все ярко освещено, порядок! Квартировали мы тогда в маленькой эльзасской
деревушке. Называлась эта деревня Хюнинген. Там я познакомился с семейством
Фюрстенбергер. И теперь я -- Пауль Фюрстенбергер из Хюнингена в Эльзасе. Из
Франции".
     "Ты что, по-французски говоришь?" - спрашивает Шмиц.
     "Точно так же, как ты", - смеется Хенн. "Если хочешь знать -- я вырос в
Германии, у моей родной тетки..."
     "Понимаю", - ухмыляется Шмиц. -- "теперь и мне нужно что-то придумать. Два
француза -- это плохо. Но ведь я могу быть швейцарцем!"
     "Конечно". -- соглашается Хенн. -- "Теперь мы оба -- иностранцы. И до
сегодняшнего дня в глаза друг друга не видели".
     "Да, надо подумать, как меня зовут. Как тебе нравится Густль?  Мне кажется,
Густль Берауэр -- подходящее имя". Шмиц смеется. Его смех звучит немного
наигранно -- ведь Густль Берауэр и Пауль Фюрстенбергер еще не на свободе...

     Каждый час в караульной появляются часовые -- проверяют, на месте ли
пленники. После третьей проверки Хенн делает открытие: дверь закрывается
только на наружную задвижку. Ключа нет.
     В перерыве между проверками оба пленника пытаются расшатать несколько
камней в стене возле двери. Это оказывается даже легче, чем они предполагали.
Очень скоро им удается расшатать камни так, что их без особого труда можно
выломать из стены. Оба ждут следующей проверки.
     Проверки сопровождаются пинками и ударами прикладов. Часовым не удается
поспать в эту ночь, и они срывают свою досаду на пленниках.
После очередной проверки часовые, как обычно, запирают дверь на задвижку.
Через несколько минут после их ухода Тео Хенн отодвигает изнутри один из
расшатанных камней, просовывает в образовавшуюся дыру руку и отодвигает
задвижку. Дверь открывается сама собой.
     "Пошли!" - шепчет Тео и осторожно, согнувшись, выходит из караульной. И в ту
же секунду отшатывается назад: прямо перед ним стоит часовой! С раскрытым от
изумления ртом застывает в дверях Шмиц. Пленникам и в голову не приходило,
что часовые караулят у дверей, а не ограничиваются частыми проверками.
Неожиданный поворот событий застает врасплох и часовых. Хенн понимает:
теперь счет идет на секунды, все зависит от того, кто первый опомнится. Он
инстинктивно бросается на часового, сбивает его с ног и стремительно убегает в
ночь.
     Первое мгновение часовой не понимает, что случилось. Пока он поднимается,
снимает с плеча ружье и стреляет вслед убегающему Хенну, тот уже далеко.
Петер Шмиц, как вкопанный, все еще стоит в проеме дверей. Он тоже совершенно
не осознает случившегося. Лишь много позднее он понимает, что упустил свой
шанс.
     Хенн бежит сломя голову -- ведь на карту поставлена его жизнь. Вслед ему гремят
выстрелы. Первая пуля свистит совсем близко. Слава Богу, и другие мимо! Он
бежит, спотыкаясь, не разбирая дороги -- через поля, через сады. Он пробежал
уже добрую сотню метров. Но тут ноги отказывают ему. Они совершенно не
слушаются его. Бежать дальше он не может. Он бессильно опускается на землю.
Его тело сотрясает дрожь. Позади еще раздаются одиночные выстрелы.
Потревоженные ими, громко лают деревенские псы. Звук выстрелов, лай собак
будит жителей деревни -- в окнах загорается свет. Сердце Хенна бешено
колотится.
     Позднее, размышляя о случившемся, он приходит к выводу: люди ошибаются,
считая, что при экстремальной ситуации физические силы мобилизуются. Скорее
наоборот -- именно в таких случаях силы изменяют...
     Постепенно Хенн приходит в себя. Дрожь в теле утихает, сердце бьется ровнее.
Его до сих пор не нашли! Ему все еще кажется, что в любой момент кто-то из
преследователей может обнаружить его. Но проходит время -- никто не
появляется. С новой силой у Хенна пробуждается и крепнет желание бежать. Он с
трудом поднимается и медленно бредет дальше. Через короткое время он
выходит к открытому со всех сторон полю. Вот чудо, его никто не преследует! Не
останавливаясь, он идет дальше. Он идет медленно -- тело будто налито свинцом.
Он идет и идет. Идет десять, двадцать минут. Движения его медленны и
монотонны, как у автомата. Только бы прочь от места, где русские заперли его.
Хенн шагает всю ночь. Голода он не чувствует. Дальше, дальше, дальше!
Н о чем дальше он идет, тем чаще перед его мысленным взором возникает
растерянное лицо его товарища Петера Шмица. Что-то с ним сейчас? Досталось,
наверное, из-за того, что он, Тео Хенн, убежал! А что будет с ним самим -- ведь он
теперь идет один! Тысячи мыслей проносятся в голове Хенна.
Ночь сменяется днем, а он все идет. Не останавливаясь, без отдыха, без пищи.
Один.
     А ведь они с Петером продумали весь побег! И даже, как им казалось, все
осложнения, которые могли появиться во время пути! Но все, что случилось с
ними, произошло так быстро, так неожиданно! Кто из них мог предугадать это?
Да и что вообще можно предугадать при побеге?
     Ближе к полудню Хенн чувствует, что страшно проголодался. "Ну, что теперь?" -
рассуждает он сам с собой. -- "Снова просить милостыню? Или попытаться
стащить что-нибудь съестное?" Ни  на то, ни на другое Хенн не может решиться.
Он подходит к кукурузному полю. Урожай уже собран, но кое-где на высохших
стеблях остались початки.
     Кукурузные зерна дают Хенну ощущение сытости. Н о очень скоро его начинает
мучить сильная жажда. К счастью, путь беглеца преграждает небольшой ручей.
Измученный жаждой, обессиленный, Хенн опускается возле ручья на траву,
обеими ладонями черпает воду, жадно пьет. Утолив жажду, он после короткого
отдыха продолжает путь. И опять идет в южном направлении.
Он идет уже около двенадцати часов, не останавливаясь. И все это время -- почти
без еды. К вечеру Хенн решает -- нужно снова просить милостыню. Ему везет: в
этот день в деревне пекли хлеб. Ему дают хлеб в каждом доме, куда он стучит.
За деревней начинаются луга. Траву уже скосили. Смертельно уставший, Хенн
зарывается в стог сена и засыпает.
     Третья ночь после побега из лагеря. До родного дома все так же далеко.
Двое мужчин издали давно наблюдают за странным чужаком. Их удивило, что он
просил хлеба у жителей деревни. Что-то здесь не так!
     В деревне у незнакомца  ничего не спрашивали, никто не знает, кто он и откуда. И
мужчины решают -- нужно все выяснить.
     Они незаметно идут за незнакомым человеком, видят, что тот зарылся в стог
сена. Мужчины подходят ближе. В руках у них -- тяжелые деревянные дубинки.
Мужчины останавливаются в трех шагах от лежащего. Один на русском языке
окликает его. Но тот не отвечает. Русские повторяют то же более громко --
лежащий человек не шевелится.
     "Ну и спит же он!"- говорит другой. -- "Ну-ка, тряхни его!"
Мужчина подходит к спящему, трясет его за плечо. Его товарищ стоит чуть
поодаль, держа на всякий случай свою дубинку наготове.
     Наконец незнакомец медленно просыпается. Открывает глаза, растерянно
смотрит на обоих. В первый момент он вообще не осознает, где он и кто эти люди.
Но в следующее мгновение его словно молнией пронзает: русские! О бегстве
нечего и думать, он слишком устал за двадцать часов непрерывной ходьбы.
"Документы!" - требует тот, кто разбудил его.
     Незнакомец непонимающе смотрит на русского.
"Документы!" - повторяет другой мужчина.
     Человек отрицательно качает головой. "Ньет", - на ломаном русском бормочет
он.
     "Нет документов?" - неприязненно спрашивает русский. -- "Тогда пойдем к
председателю колхоза!"
     Незнакомец послушно идет с русскими в деревню. Через несколько минут они
подходят к какому-то дому. Входят в комнату с большой печью. Сидящий за
столом человек вопросительно смотрит на вошедших. Наверное, это и есть
председатель. Мужчины рассказывают -- этого незнакомца они задержали
недалеко от деревни. Человек за столом коротко кивает. Попрощавшись, мужчины
уходят.
     "Кто вы и куда идете?" - приветливо обращается председатель к задержанному.
Кажется, тот понимает, о чем его спрашивают. И отвечает, мешая русские слова с
немецкими: он -- пленный, гражданин Франции, зовут его Пауль Фюрстенбергер.
Ехал в поезде с группой иностранцев, подлежащих отправке на родину. Во время
стоянки вышел из вагона, чтобы купить еды, и опоздал на поезд. И теперь пешком
хочет добраться до следующей станции.
     Председатель внимательно слушает. Он, кажется, верит незнакомцу. Ему
известно, что сейчас пленных иностранцев в специальных поездах отправляют на
родину.
     "Хотите есть?" - спрашивает он. Не дожидаясь ответа, жена председателя ставит
на стол миску с картошкой в мундире и солеными огурцами. Эта простая пища
кажется Хенну королевским угощением.
     Наконец Хенн кончил есть. Председатель жестом показывает на деревянную
скамью -- Тео может переночевать в этом доме! Хозяин предупреждает его -- все
попытки бежать бесполезны, дом крепко заперт. Но это предупреждение излишне
     -- Хенн безумно устал. Бежать он и не думает.
     Он ложится на скамью. И засыпает успокоенный -- похоже, председатель поверил
выдуманной им истории.
     На следующее утро двое молодых мужчин приводят Хенна в другую деревню.
Дорога идет по пустынной местности, вокруг -- ни души. Однако бежать Хенн не
пытается -- его конвоиры вооружены.
     Вначале Тео довольно спокоен. Но постепенно беспокойство все больше
овладевает им: его ведут куда-то в северном направлении. Если они и дальше так
будут идти, то выйдут к деревне, из которой он убежал. А вдруг его русские
конвоиры все знают?
     Наконец около полудня они приходят в большую деревню. Нет, это не та деревня,
из которой он бежал накануне. Хенна приводят в отделение милиции. Здесь его
будут допрашивать.
     "Спокойно!" - говорит себе Хенн. Да, теперь он гораздо спокойнее. Он уже не так
боится, как в первые дни после побега. Да и чего, собственно, бояться? Он
больше не немецкий военнопленный Тео Хенн. Теперь он французский гражданин
Пауль Фюрстенбергер, родившийся в деревне Хюнинген, в Эльзасе.
Слушая историю Пауля Фюрстенбергера, русский офицер недоверчиво качает
головой. Но Хенн попрежнему спокоен -- кто может это проверить?
Вопросы следуют один за другим: Не состояли ли вы в национал-
социалистической партии? Владеете ли на родине недвижимостью, имеете ли
состояние? Где вас взяли в плен?
     Ответить на все эти вопросы нетрудно. Последнее время он, Пауль
Фюрстенбергер, в качестве иностранного рабочего находился в Берлине и там
был интернирован оккупационными властями.
     "В каком лагере для военнопленных вы были?" - неожиданно спрашивает
офицер.
     Фюрстенбергер напряженно думает. Пожалуй, именно это русские могут
проверить. "Нет, я не был в лагере", - медленно говорит он, всем своим видом
показывая, как будто старается что-то вспомнить. "Я был в колхозе. И с пленными
там хорошо обращались, очень хорошо!"
     "Где находится этот колхоз?"
Точное местонахождение колхоза Фюрстенбергер не знает. "Мы добирались туда
поездом около четырех дней", - объясняет он.
     "Дайте мне карту!" - приказывает офицер другому сотруднику. Он внимательно
изучает карту, что-то прикидывая. "Сейчас я назову несколько населенных мест.
Среди них наверняка есть место, где вы работали".
     От этого вопроса Фюрстенбергеру становится немного не по себе. Однако он
согласно кивает. И говорит "нет", когда офицер называет первое место. При
слове "Новороссийск" Фюрстенбергер изображает радостное удивление: "Да,
Ново... Это там!"
     "Новороссийск?" - переспрашивает офицер.
"Да, да", - кивает Фюрстенбергер.
     "Ну что ж, похоже на правду", - соглашается офицер. Хенн не может понять, что
имеет ввиду этот русский -- то ли название места, то ли его ответы.
"Вы один сошли на стоянке поезда?"
     "Нет, нас было по меньшей мере пятнадцать человек"
"И где же остальные?"
     "Не знаю!" - пожимает плечами Фюрстенбергер.
Офицер снова качает головой. Этот жест может одновременно означать и
недоверие к словам задержанного, и готовность поверить ему.
В этот момент дверь открывается. В комнату вводят еще одного человека.
Фюрстенбергер не оборачивается. Внезапная догадка молнией пронзает его: это
Петер Шмиц! Он еще не видит вошедшего, но твердо знает, что это его товарищ.
Прошло больше суток с тех пор, как он в последний раз видел Шмица.
Фюрстенбергер медленно поворачивает голову, смотрит Шмицу в глаза. Никто из
русских не догадывается, что этот взгляд означает: мы не знаем друг друга...
Офицер начинает допрашивать Шмица. Тео Хенн с безучастным видом сидит на
скамье в глубине комнаты. В действительности он, затаив дыхание,
прислушивается к показаниям своего товарища по побегу.
     "Берауэр, Густль Берауэр", - называет свое имя второй задержанный. И
добавляет, что он -- гражданин Швейцарии.
     "Молодец, Петер!" - думает Хенн, слушая ответы товарища. Шмиц рассказывает
офицеру ту же историю -- мол, как иностранец он подлежал отправке на родину,
во время стоянки сошел с поезда и опоздал к отправке. Хенн видит -- офицер
слушает показания Шмица уже не так скептически, как перед этим слушал его
ответы. В его душе снова пробуждается надежда.
     И действительно -- офицер приходит к заключению, что показания обоих
иностранцев правдивы -- оба были задержаны в разных местах и не могли
сговориться. Может быть, они даже знакомы. Он спрашивает Шмица -- знает ли
тот сидящего на скамье человека. Шмиц отрицательно качает головой: "Нет,
никогда не видел!"
     После допроса Шмиц садится на скамью рядом с Хенном. Оба несколько секунд
смотрят друг на друга, затем с равнодушным видом отводят глаза. Наконец
долгое ожидание закончено. Офицер сообщает задержанным, что до выяснения
обстоятельств их отправляют в находящийся недалеко лагерь для перемещенных
лиц.
     Через три часа пути они приходят в лагерь. Лагерь расположен рядом с
кирпичным заводом. На территории лагеря всего один длинный кирпичный барак.
Вокруг лагеря -- высокий забор из колючей проволоки.
     В первой комнате барака Хенн и Шмиц получают места рядом с дверью. Обычных
нар здесь нет. Вместо них -- два бревна в голове и в ногах, на которые положены
несколько досок.
     Боясь, что кто-нибудь наблюдает за ними, Хенн и Шмиц продолжают делать вид,
будто незнакомы друг с другом. Поодиночке они обходят территорию лагеря.
Сведения, полученные обоими во время этой прогулки, малоутешительны. В
лагере -- карантин в связи с эпидемией тифа, поэтому никто не работает. Из
двухсот обитателей лагеря в течение нескольких недель умерли уже около
восьмисот человек. Поэтому в лагере много свободных мест.
Все обитатели лагеря -- или этнические немцы из Австрии, Венгрии, Югославии и
Румынии, или так называемые "граждане Германской империи" - немцы из
западной и восточной Пруссии. Среди них -- шесть девушек из Венгрии. Они
работают в лагерной прачечной. Мужчины до эпидемии тифа работали на
кирпичном заводе и получали достаточное питание. С начала эпидемии рацион
сильно сокращен. Неработающие получают всего по триста грамм хлеба в день. В
макеевском лагере военнопленные получали вдвое больше!
     Поэтому оба -- и Хенн, и Шмиц -- одержимы одной мыслью: вырваться из этого
лагеря как можно быстрее. Вечером, когда приятели уже улеглись, они
отваживаются шепотом поговорить друг с другом.
     "Я просто оцепенел от страха, когда тебя привели на допрос", - признается Тео. --
"Ведь если бы тебя сопровождал часовой из деревни, откуда я удрал, он
наверняка узнал бы меня".
     "На твое счастье, меня конвоировал другой солдат. Ты даже представить не
можешь, что мне пришлось перенести после того, как ты сбежал".
"Это все -- из-за твоей нерешительности! Я-то думал, ты побежишь вместе со
мной!"
     "Когда я увидел возле двери часового, меня словно парализовало, я просто с
места не мог сдвинуться. А когда один русский бросился вслед за тобой, второй
сначала держал меня под прицелом. Потом вдруг говорит: "Беги!" Я ему не
поверил, - чувствовал, что тут какой-то подвох кроется. А потом увидел -- первый
на меня ружье нацелил. Если бы я побежал, они бы меня убили. Для русских это
было выходом из положения -- застрелен при попытке к бегству! Как я испугался!
Объяснил часовым -- у меня дома жена и дети. Наверное, это как-то их
разжалобило. Они на какое-то мгновение даже растерялись. А потом оба на меня
набросились и избили. Но это было уже не так страшно. Главное -- они не убили
меня".
     Несколько минут Петер Шмиц молчит. Кажется, собственный рассказ сильно
взволновал его.
     "Но самое замечательное" - продолжает он, - "произошло потом. Утром часовой
должен был доложить начальству о ночном происшествии. Когда он сказал, что
одному пленному удалось убежать, комендант избил его".
     "В самом деле?" - удивляется Хенн.
     "Да, избил, и даже сильнее, чем сам часовой перед этим избил меня! Для меня
было настоящим удовольствием это видеть".
     "Месть сладка!" - смеется Хенн. Потом вкратце  рассказывает, как задержали его
самого. Теперь в мыслях обоих только одно -- новый побег.
"Убежать отсюда несложно", - рассуждает Хенн. -- "Забор из колючей проволоки
     -- не помеха. Часовой обходит территорию только раз в час. Думаю, мы должны
исчезнуть отсюда как можно быстрее, тем более что кормежка здесь -- ниже
всякой критики!"
     "Ты прав", - соглашается Шмиц. -- "Но все же давай подождем до Пасхи!"
"До Пасхи?"
     "Ну да, еще два дня! Сегодня же страстная пятница!"
Некоторое время оба молчат.
     "На Пасху должны дать добавку к дневному рациону", - говорит Шмиц. -- "Мы бы
взяли ее с собой! Мне тут говорили люди -- уже несколько недель как рацион
урезали. Наверное, на праздники приберегают!"
     "Хорошо, останемся ненадолго", - соглашается Хенн. -- Вдруг на Пасху случится
чудо -- каждому дадут яйцо! И двойную порцию хлеба. Ведь недаром же люди
говорили! Для русских христиан Пасха всегда была самым большим церковным
праздником -- праздником Воскресения Господня. Может, в их душах сохранилась
хоть какая-то вера..."

     Год 1946. Пасха.
     Над плодородными полями Украины сияет солнце. Весь христианский мир
отмечает праздник Воскресения. Для миллионов этот день стал праздником лишь
символически -- никогда еще столько людей не находилось в таком жалком,
нищенском состоянии.
     Полные ожидания, обитатели лагеря входят в помещение столовой. Пасхальное
утро. Все ждут желанной праздничной добавки.
     Однако ожидания напрасны.
Как всегда, одна буханка хлеба на двенадцать мужчин. Каждый кусок
взвешивается на весах. Двенадцать пар глаз ревниво наблюдают за этим --
каждый должен получить норму, ни крошки больше. Никому предпочтения, всем
поровну.
     Как всегда, каждому куску присваивается номер. Карточки с номерами кладут в
старую шапку. И как всегда, каждый вытаскивает карточку из шапки и получает
кусок, соответствующий номеру.
     Только обычная пайка хлеба, ни грамма больше. А о повидле и яйце нечего и
мечтать.
     Они ждут обеда. Но снова -- разочарование. И сегодня, в праздник Пасхи, - лишь
три четверти литра жидкого супа и ложка каши.
     Теперь остается одна надежда -- может, к ужину дадут что-нибудь сверх обычной
нормы. Однако ни Тео Хенн, ни Петер Шмиц больше не надеются на праздничную
добавку. Теперь они надеются только на себя. Они решили бежать уже сегодня
вечером. Прогуливаясь после обеда по территории лагеря, они обнаруживают в
заборе место, где колючая проволока проржавела. Вот отсюда-то оба и убегут.
Правда, одно обстоятельство может помешать побегу. Уже на второй день
пребывания в лагере они заметили, что за ними внимательно наблюдает паренек
лет девятнадцати, этнический немец из Венгрии. Он следит за каждым их шагом.
"Ему поручили шпионить за нами", - догадывается Шмиц, когда после обеда
друзья обсуждают план побега. -- "Это ясно как дважды два. Русские не доверяют
нам!"
     "Этого типа нужно вывести из игры!" - решает Хенн.
Перед ужином в помещении столовой неожиданно появляется комендант лагеря.
Всех ожидает праздничный сюрприз -- чайная ложка повидла...
Поужинав, Петер Шмиц и Тео Хенн первыми покидают столовую. Паренек тоже
поднимается и идет за ними. Этот высокий, худой мальчик едва ли понимает,
зачем его заставляют следить за новичками.
     У выхода из столовой Хенн оборачивает, смотрит на мальчишку: "Что тебе от нас
нужно?"
     Тот притворяется непонимающим.
"Не прикидывайся дурачком! Я знаю, что тебе поручили шпионить за нами", -
говорит Хенн.
     Паренек отводит глаза.
"Верно я говорю?" - не унимается Хенн.
     Мальчик молча, беспомощно кивает.
"Это ты напрасно делаешь", - резюмирует Тео. Теперь у него нет другого выхода:
точным боксерским ударом в подбородок он опрокидывает паренька на землю.
Через секунду он уже у забора, у того самого места, которое они с Петером
обнаружили после обеда. Два сильных удара ногой -- и в заборе образуется дыра.
Оба приятеля бросаются в темноту ночи.
     Внезапно из-за облака показывается полная луна, ярко освещая все вокруг.
Беглецы едва успели отбежать от забора около двухсот метров. Вслед им гремят
выстрелы. Похоже, мальчишка очнулся и поднял тревогу. Петер и Тео несутся
дальше. Отчаяние придает им силы. За спиной они слышат шум мотора. Оба, как
по команде, бегут к полю, бросаются ничком на землю.
     Они видят, как к полю приближается грузовик с включенными фарами. На
грузовике -- русские солдаты с ружьями наизготовку. Однако вместо того, чтобы
спрыгнуть с грузовика и прочесать местность, солдаты остаются в кузове.
Грузовик медленно проезжает мимо лежащих в темноте беглецов.
Наконец шум мотора затихает вдали. Оба поднимаются и осторожно идут дальше.
Сгорбившись, с трудом переводя дыхание, они уходят -- подальше от опасного
места. И все время останавливаются, прислушиваясь -- нет ли за ними погони.
Между тем небо опять затянуло. Компаса у беглецов больше нет, поэтому
ориентироваться им тяжело. Они определяют направление по звездам, изредка
показывающимся в просветах между облаками. Оба идут на запад.
От лагеря в Макеевке они уже далеко -- преследования оттуда друзья больше не
боятся, но все же  идут, не останавливаясь, всю ночь. К утру голод вновь дает о
себе знать.

     "Нам опять нужно просить милостыню", - настаивает Хенн.
     "Я боюсь", - колеблется Шмиц. Он устал, голоден и почти потерял надежду.
"В любом случае нам нужно разделиться", - убеждает товарища Хенн. -- "Может,
было бы вообще лучше, если бы днем мы шли поодиночке, а вечером
встречались в определенном месте".
     Шмиц молчит.
"Знаешь, я кое-что придумал", - пытается подбодрить товарища Хенн. -- "Ты,
например, говоришь -- у тебя какое-нибудь задание, а свою машину ты оставил
недалеко от въезда в деревню. В таких забытых Богом местах слово "машина"
имеет особый вес.  Вдруг русские женщины подумают -- ты и впрямь какая-нибудь
шишка".
     Шмиц смеется. Похоже, от шутки товарища ему полегчало. Теперь оба действуют
поодиночке. Каждый пытается выпросить какую-нибудь еду. Иногда им везет --
они получают миску каши. Однако часто, войдя в дом, беглецы замечают --
никакой еды здесь нет, а хозяйка со слезами на глазах отвечает на просьбу --
"нема хлеба!"
     Оба невольно вспоминают, как их кормили в лагере -- только шестьсот грамм
хлеба да миска пустого супа. А что у этих людей? Неужели у них еще меньше, чем
получали пленные?
     Каждый вечер друзья высчитывают, сколько километров они уже прошли. Как
мало, как ужасно мало по сравнению с тем путем, который еще предстоит пройти!
Мысли об этом приводят их в отчаяние. С каждым днем Шмиц становится все
более нетерпеливым. Здравый смысл начинает изменять этому прежде
хладнокровному, рассудительному человеку. "Не приведет ли это к срыву?" -
опасается Хенн. Его опасения оказываются ненапрасными.
     На пятый день после побега из лагеря для перемещенных лиц погода резко
меняется. С утра по небу ползут тяжелые черные тучи. Солнца как будто и не
было. Мрачно и холодно.
     "При такой погоде бессмысленно идти дальше", - говорит Хенн.
Однако Петер Шмиц, сжав губы, упрямо продолжает шагать.
     Ветер усиливается. Проходит немного времени, и начинается дождь. Посреди
поля, через которое идут друзья, Хенн замечает примитивное укрытие -- навес на
четырех деревянных подпорках. Укрытие невелико -- около четырех квадратных
метров, метра полтора в высоту. Согнувшись, беглецы забираются под навес.
Дождь усиливается.
     Друзья надеются, что дождь скоро прекратится. Но небо обложило тучами, льет
как из ведра. За сплошной стеной дождя почти ничего не видно. Холодно и сыро.
Не в силах пошевелиться, продрогшие беглецы, съежившись, сидят под низким
навесом.
     "Проклятый дождь!" - дрожа от холода и сырости, бормочет Шмиц.
Хенн молчит.
     Бесконечно долго тянется время. Друзья уже потеряли ему счет -- может, прошел
час, а может, больше. "Надо идти дальше!" - выдавливает из себя Шмиц.
Хенн думает -- это очередная шутка его товарища.
     "Я хочу домой", - уже нетерпеливо продолжает Шмиц. -- "Я всерьез говорю -- мы
должны идти дальше! Немедленно!"
     "Я тоже хочу домой", - медленно произносит Хенн, - "но хочу идти домой сухим".
"Не говори глупостей!" - раздражается Шмиц.
     Теперь уже Хенн теряет терпение: "Ты м впрямь не в своем уме! Как же мы
пойдем дальше под таким дождем? Мы же потеряем направление! А наши
стеганки впитают в себя столько влаги, что мы под их тяжестью вовсе двинуться
не сможем. Да еще в нашей никудышней обуви! По этой грязи нам и шагу не
ступить!"
     Петер Шмиц не отвечает. Остановившимися, полубезумными глазами он
вглядывается в дождь. Так проходит некоторое время.
     "Нет, это меня с ума сведет!" - вдруг вырывается у Шмица. -- "Я пойду! А ты
можешь оставаться здесь, пока не сдохнешь".
     Хенн тяжело вздыхает. "Ладно", - наконец говорит он. - "Ты старший. Я поступлю,
как ты считаешь правильным".
     Несколько секунд друзья смотрят друг на друга. Затем Шмиц торопливо выходит
из-под навеса -- в этот нескончаемый дождь, в эту непролазную грязь.
Хенн двигается следом. Он с трудом шагает по размытой дождем земле, ставшей
скользкой, как натертый паркет. Вдобавок на обуви остаются комья налипшей
грязи. Беглецы поминутно останавливаются, чтобы счистить грязь. Их стеганая
одежда постепенно пропитывается влагой, становится тяжелой, как свинец.
Петер Шмиц беспомощно, с отчаянием вглядывается в дождь, в темноту -- а вдруг
они идут по кругу, возвращаются назад? Неужели нет никакого выхода? Только
чудо может теперь спасти их.
     И чудо происходит. Внезапно из темноты перед беглецами возникает стог сена.
Отклонись друзья несколько метров в сторону, они прошли бы мимо! Какое
счастье, что они наткнулись на этот стог!
     Без этого чуда -- небольшого стога сена -- они, наверное, не пережили бы эту
ночь. Никогда до э того отчаяние не охватывало их с такой силой. Они бы просто
не выдержали.
     Но теперь самообладание и трезвость мыслей снова возвращаются к беглецам.
Они разгребают руками сено, обессилено, не снимая промокших стеганок,
зарываются в стог. Через минуту оба спят глубоким сном.

     Как хочется есть! Чувство голода становится почти невыносимым.
"Надо снова просить милостыню. Но осторожнее. Гораздо осторожнее, чем
раньше", - рассуждает Шмиц.
     "Ты прав", - соглашается с товарищем Хенн. -- "Но лучше всего нам снова
разойтись и просить поодиночке".
     Друзья расходятся. "До вечера!"
Больше они не увидятся. Но оба пока не знают этого. Друзья договариваются
встретиться вечером в овраге за маленькой деревушкой.
     Вечером Хенн первым приходит в условленное место. Просить милостыню было
небезопасно: он несколько раз прятался от проезжавших мимо грузовиков с
русскими солдатами и офицерами.
     Хенн терпеливо ждет товарища. Снова и снова выглядывает он из своего укрытия,
смотрит, -  не  идет ли Шмиц. Но тот не появляется. Проходит время. Хенн
становится все беспокойнее.
     Через пару часов Хенном овладевает тревожное чувство: с Петером что-то
стряслось. Неужели его опять задержали русские?
     Внезапно он замечает, что с противоположной стороны к нему приближаются
двое. Наверное, они видели, как Хенн спрятался в овраге, как он выглядывает
оттуда. Тео понимает -- дальше ждать бессмысленно. Осторожно, стараясь не
попасться в поле зрения русских, он выходит из своего укрытия. И продолжает
путь уже один.
     В этот день темнота наступает как-то особенно быстро. Хенн снова идет всю ночь,
не останавливаясь: ночью меньше вероятность, что его обнаружат.
Вновь и вновь он мысленно задает себе одни и те же вопросы. И не может
ответить ни на один из них. Что с Петером? Его снова задержали? Может, он
ранен? Его мучают? Не выдаст ли он меня? И стоит ли одному идти дальше?
В последнее время оба ходили поодиночке , но когда вечером встречались, могли
обменяться опытом, дать друг другу несколько полезных советов. Теперь он
должен рассчитывать только на себя. Хенн не знает, далеко ли еще до румынской
границы. Он не знает, где может достать еду, не знает, найдет ли безопасное
место для ночлега.
     Только бы не сбиться с пути, идти в правильном направлении! В эту ночь Хенн
может ориентироваться по звездам -- в ночном небе легко отыскать Полярную
звезду и Большую медведицу. Время от времени он сверяет путь, всматриваясь в
небо. Но чем дальше он идет, тем больше овладевают им  ощущение
одиночества и тоски. Под этим высоким ночным небом, на этой бескрайней
украинской равнине он кажется себе таким маленьким и беспомощным!
Хенн шагает автоматически, с трудом передвигая ноги. И наконец чувствует -- он
не в состоянии идти дальше. Напрасно высматривает он хоть какой-нибудь
стожок, где можно переночевать. Ничего! Только степь, бескрайняя степь вокруг.
Ему остается лишь одно -- просто лечь на землю. Прямо здесь, посреди степи.
Укрыться Хенну нечем. Но тут он вспоминает, как вместе с другими пленными
ехал в товарном вагоне сюда, на Украину. Тогда он убедился в том, что не
следует ложиться в верхней одежде -- это не спасает от холода. Лучше всего эту
одежду снять и ею укрыться. Тогда можно согреться за счет тепла, выделяемого
собственным телом. Так Хенн и поступает. Он снимает стеганку и расстилает ее
по земле. Затем ложится на один край стеганки, высоко, почти к подбородку
подтягивает колени и укрывается другим краем стеганки.
     И действительно -- холода Хенн не чувствует, ему тепло. Но лежать скрючившись
ужасно неудобно -- болят ноги, болит спина, болит шея. Он не может уснуть. Не
выдержав, он вытягивает ноги. Ноги тут же становятся ледяными, и он снова
подтягивает их.
     Однако усталость оказывается сильнее боли и холода. Хенн засыпает.
Когда он, проснувшись, открывает глаза, уже светает. На западной стороне неба
еще видны неяркие звезды. Хенн хочет встать, но с ужасом чувствует, что не
может подняться. Закоченевшие, согнутые в непривычном положении ноги не
подчиняются ему. Каждый мускул, каждый сустав пронизывает резкая боль.
Какое-то время он массирует лодыжки, икры, колени. Боль медленно, постепенно
стихает. Хенн с трудом вытягивает, распрямляет ноги -  раз, другой, третий.
Наконец ему удается встать. Но стоять трудно -- ноги как деревянные.
Собравшись с силами, Хенн заставляет себя идти: раннее утро -- самое
безопасное время. Первые шаги мучительны. Он едва переставляет ноги. Но у
него есть цель: он хочет домой. Ради этого он одолеет все трудности, все
невзгоды. И он идет дальше.
     Целый день Хен шагает, шагает, шагает. Один. Курс -- на запад. У него нет денег,
чтобы купить еду. Он не знает языка этой страны -- только несколько слов,
выученных в лагере.
     Из осторожности он избегает встреч с мужчинами и просит хлеб тогда, когда
видит, что в деревенских избах -- только женщины.
     В один из последних апрельских дней Хенн приходит в маленькую деревушку. Он
стучится в первую избу. В избе, как он и предполагал -- только старуха. Как
обычно, на своем ломаном русском языке он просит хлеба. В ответ на его просьбу
старая женщина отрицательно качает головой -- хлеба нет! Ну что ж, ему это не
впервые. Но когда он уже готов выйти из избы, происходит неожиданное.
Откуда-то из угла его окликает по-немецки мужской голос:
     "Эй, фриц, куда бежишь?"
Хенн застывает на месте. Фриц! Так русские называют всех немцев.
Он осторожно оборачивается и в полутьме избы замечает молодого мужчину.
Хенн готов ко всему. Его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки.
Заметив это, мужчина говорит: "Не бойся, я тебя не выдам!"
Хенн с интересом разглядывает его: парень производит приятное впечатление!
Однако осторожность не помешает.
     "Я работал в Германии", - доверительно продолжает русский, - "у одного
крестьянина в Эберсвальде. Мне там было очень хорошо. Я хотел написать ему,
но это не разрешается".
     Парень приветливо  смотрит на Хенна. "Я был военнопленным, но там мне было
лучше, чем сейчас. В Германии каждое воскресенье у меня был свободный день.
Да и еды тоже хватало. А здесь я должен работать всю неделю без выходных. И с
едой тоже плохо".
     Хенн молча слушает. Его удивляет, что русский так открыто выражает свое
недовольство.
     "Понимаешь", - продолжает свой рассказ русский, - "в нашей деревне, как и в
других деревнях, организовали колхоз. После сбора урожая мы получаем
определенное количество зерна, которого должно хватить до следующей жатвы.
Остальное зерно мы должны сдать. Свое зерно мы разделили, чтобы до нового. А
теперь от нас требуют -- сдайте в колхоз и от вашей доли!..."
Только позже Хенн поймет, почему власти выжимают из колхозников все соки: в
порту Николаева он увидит, как русское зерно грузят на иностранные суда.
Русское правительство продает зерно за границу, а собственный  народ голодает.
"Теперь ты понимаешь", - извиняющимся тоном продолжает русский, - "почему
моя мать не дала тебе хлеба. Моя мать -- немка. Ее предки переселились на
Украину несколько столетий назад, основали на побережье Черного моря
немецкие поселения. Сталин выселил немцев из обжитых мест и принудительно
расселил по всей России. Мой отец должен работать в четырех сотнях
километров отсюда. А мать по-немецки уже не говорит. Вот так в Советском
Союзе все и уравнивается".
     Хенн внимательно слушает молодого мужчину. По тону русского он чувствует --
перед ним честный человек. Честный и ожесточенный. Хенн доверяет этому
парню.
     "Мне еще повезло", - снова говорит русский. -- "Если бы меня не отпустили из-за
туберкулеза, я оставался бы на Урале или сидел бы где-нибудь в другом лагере
для бывших русских военнопленных. А знаешь, как они это делали? Когда
советские войска "освободили" русских военнопленных, домой нас не отпустили.
Наоборот, с нами обращались как с преступниками из-за того, что мы попали в
плен. Нас отправили в трудовой лагерь, где мы должны были искупить свою
"вину"...
     Хенн знал это. С людьми, побывавшими в немецком плену, он познакомился,
когда работал на шахте в Макеевке. По советским законам все эти люди были
осуждены на несколько лет и отправлены для "исправления" на принудительные
работы. Пленные немцы сначала не хотели верить этому. А сейчас Хенн услышал
то же самое из уст русского -- бывшего военнопленного.
     Он молчит, потрясенный рассказом. Молодой мужчина тоже молчит. Его мать тихо
сидит в глубине комнаты, испуганно глядя на сына -- наверное, боится, что тот
слишком откровенен.
     "Меня зовут Николай", - говорит русский. "А тебя как зовут?"
Хенн называет свое настоящее имя, говорит, что он родом из Рейнланда и что
бежал из лагеря для немецких военнопленных, который находится в Макеевке.
"А где Рейнланд? Далеко от Эберсвальда?" - допытывается русский.
"Около пятисот километров", - отвечает Хенн.
     "Пятьсот километров?" - удивленно переспрашивает Николай.- "А как ты
думаешь добраться домой?"
     Хенн задумчиво смотри на него, тихо говорит: "С Божьей помощью, Николай".
Несколько минут они молчат, о чем-то размышляя. Вдруг Николай говорит
шепотом, хотя поблизости нет никого, кто мог бы его услышать: "Хочу дать тебе
полезный совет".
     Тео Хенн удивлен. Еще час назад он не ожидал ничего подобного.
"Когда в другой раз будешь просить хлеб, притворись немым!"
"Немым?"
     "Да. Это очень просто: ты показываешь на свой рот, как будто хочешь есть и пить,
а потом ладонью похлопываешь себя по животу". Николай сопровождает свое
объяснение соответствующими жестами и мимикой. - "Так всякий тебя поймет. И
кроме того, нет опасности, что тебя разоблачат. Каждый тебе поверит и отнесется
с сочувствием".
     Поначалу совет Николая немного смущает Хенна, но потом кажется ему очень
убедительным.
     "Ладно, я попробую", - с улыбкой говорит он. И прежде чем уйти, просит:
"Николай, я хотел бы сбрить бороду, если можно. Я  не брился с Пасхи".
"Конечно можно! Я сам тебя побрею!" - предлагает Николай.
Он намыливает отросшую щетину Хенна, потом осторожно соскребает ее
длинным ножом. Нож не очень острый, и кожа на лице Хенна начинает гореть. Но
Николай успешно справляется со своей работой.
     На прощание молодой русский достает большую буханку хлеба, отрезает
краюшку, протягивает Хенну: "Это тебе в дорогу". Его мать смущенно смотрит на
Тео -- ведь она вначале сказала, что хлеба нет.  Хенн  протягивает женщине руку,
благодарит.
     Николай провожает Хенна до дверей, объясняет, как идти дальше. И со слезами
на глазах прощается: "Передавай привет крестьянам в Эберсвальде!"
Тео тоже растроган.Он всегда с опаской заходил в дома русских, боялся просить
милостыню. А этому случайно встреченному русскому парню доверился сразу. И
теперь приходится расставаться...
     В полдень Хенн решается попросить милостыню, выдав себя за немого. Деревня,
к которой он подходит, похожа на другие украинские деревни: избы маленькие,
приземистые, далеко отстоящие одна от другой.
     Хенн выбирает старую, покосившуюся избу. Постучав, открывает дверь. В
большой комнате -- три  женщины и пятеро ребятишек. Мужчин не видно, и это
успокаивает Хенна.
     С простодушным видом он показывает рукой сначала на свой рот, потом на живот
     -- мол, хочу есть, у меня пустой желудок. Одна из женщин сразу понимает его,
всплескивает руками: "А, фронтовик!"
     Хенн утвердительно кивает. Кажется, он понял правильно: эта женщина думает,
что он утратил речь на фронте.
     Другая женщина пододвигает ему стул и предлагает сесть. Хенн робко принимает
приглашение. Женщина ставит перед ним миску с кашей и кружку с молоком. Хенн
радуется -- комедия удалась! Как благодарен он Николаю за ценный совет!
Получилось! С первого раза получилось!
     Поев, Хенн низким поклоном благодарит хозяек. Он изображает немого как
заправский артист. Теперь он русский солдат, потерявший речь на фронте. И
никто не сможет задавать ему неприятные вопросы, когда он попросит
милостыню.
     Однако в следующий раз Хенн не последует совету Николая.
Под вечер, в другой деревне, он опять собирается просить милостыню. И опять --
как немой.
     Дом, в который он стучит, стоит в стороне от других домов деревни. Как обычно,
он входит в дом, не дожидаясь ответа. Ища хозяев, он окидывает комнату
мимолетным взглядом. И застывает от изумления: он видит молодую женщину,
которая, сидя на скамейке, кормит грудью ребенка.
     Хенн быстро отворачивается  и уже хочет выйти из дома. Но женщина окликает
его: "В чем дело?"
     Мгновение Хенн стоит в нерешительности. Кроме женщины и ребенка, в доме
никого нет. И ему не надо изображать немого. К тому же на вопрос женщины он
реагирует неожиданно для самого себя. Не глядя на молодую мать, он говорит по-
русски: "Не найдется ли у вас немного хлеба?"
     Хенн смущен: может, женщина стесняется того, что кормит ребенка при
постороннем. И сейчас ему как-то неловко просить хлеба.
     Однако молодая мать совершенно не стыдится. Она кладет ребенка на скамью,
не прикрыв грудь, подходит к шкафу, вынимает буханку хлеба, отрезает от нее
большой кусок и подает незнакомцу.
     Не поднимая глаз, Хенн берет хлеб из рук женщины. Она спокойно стоит перед
ним и возвращается к своему ребенку только тогда, когда тот начинает кричать.
Хенн выходит из дома, изумленный и восхищенный одновременно.

     Идут дни, похожие один на другой. Теплое весеннее солнце живительным светом
освещает бескрайние плодородные поля Украины.
     "Сегодня, должно быть, уже первое мая", -  думает Хенн. Он прошел уже около
четырехсот километров.
     Хенн установил себе норму: каждый день -- тридцать километров. Если, конечно,
ничего не случится ничего непредвиденного.
     Но непредвиденное может случиться в любой день.  В любой день может
появиться угроза новой опасности.
     И все же каждый наступивший день отличается от предыдущего.
В этот день Хенн в пути уже несколько часов. К полудню он подходит к большому
селу. Он колеблется -- может, обойти это место стороной? Последний кусок хлеба
он съел еще утром, поэтому решает войти в село и опять попросить милостыню.
Село поражает его своими размерами. Через все село проходит прямая,
немощеная и сильно разбитая проезжавшим по ней транспортом улица. По обеим
ее сторонам тесно выстроились ряды домов.
     Выхода у Хенна нет -- он шагает по улице на глазах у прохожих.
Улица быстро заполняется людьми. Мимо Хенна проходят группы молодых людей
     -- юношей и девушек. Все нарядно одеты. "Сегодня же первое мая!" - вспоминает
Хенн. -- "У русских это праздник весны и труда". По-видимому, молодежь
направляется к деревенской площади.
     Хенн замечает, что прохожие все чаще обращают на него внимание. Ситуация
становится тревожной. Однако бежать ни в коем случае нельзя -- это привлекло
бы к нему еще больше внимания.
     Недолго думая, он входит в ближайший дом. Лишь бы уйти с улицы! Однако
против обыкновения, в доме не только женщины. Тут есть и мужчины! Хенну
нужно быть предельно осторожным.
     Стараясь не показать охватившего его страха, внешне спокойный, Хенн просит
есть, притворившись немым. Кажется, это ни у кого не вызывает подозрений.
Одна из женщин приносит ему кусок хлеба и какое-то питье в кружке.
Сидящие в комнате люди слушают чье-то выступление, транслирующееся по
громкоговорителю. Громкий, победоносный голос заполняет все помещение.
Очевидно, выступление посвящено майскому празднику.
     Хенн ест медленно, небольшими кусками. Хлебнув из кружки, он обнаруживает,
что в ней вино. Он беспокойно озирается. "Пожалуй, в этом доме тоже
небезопасно", - думает он и торопливо прощается.
     И снова Хенн на улице. Он видит -- все больше людей направляется к центру
деревни. В руках у многих красные флажки и знамена. Прохожие с явным
удивлением разглядывают странного человека, одетого в потрепанную стеганку и
старые калоши - Хенн еще утром обвязал их куском рубашки, чтобы они не
развалились окончательно.
     Его охватывает безумный страх -- в любой момент кто-нибудь может заговорить с
ним, начнет расспрашивать... Он с отчаянием оглядывается по сторонам -- куда
бы спрятаться от любопытных глаз? Но по обе стороны улицы сплошной стеной
стоят дома. Скрыться Хенну негде -- ни тупичка, ни переулка.
Отчаявшись, он входит в следующий дом. В душе он проклинает себя -- как же он
раньше не сообразил, что первое мая -- праздник, что в этот день он должен быть
особенно осторожен!
     В большой комнате -- четверо: две женщины, два старика. Волнение Хенна, его
внутренне напряжение настолько велико, что он больше не чувствует ни голода,
ни жажды. Однако он повторяет заученный жест -- дайте напиться, хочу пить.
Одна из женщин подает ему стакан чая. Внезапно его осеняет -- сейчас важно
выиграть время. Выпив чай, он вдруг закатывает глаза и с громким стоном падает
на пол. Сидящие в комнате люди испуганно смотрят на стонущего, корчащегося от
боли незнакомца.
     Хенн громко стонет, с перекошенным, будто от боли, лицом показывает на свой
живот.
     Хозяева осторожно поднимают его, укладывают на скамью, кладут под голову
подушку.
     Не меняя выражения лица, Хенн благодарно кивает и устало закрывает глаза.
Внутренне Хенн собран и внимательно следит за развитием событий. Ему хочется
подняться и уйти, но нельзя -- эти четверо по-прежнему сидят в комнате.
Из комнатного репродуктора слышен победоносный голос оратора. Через
несколько минут выступление заканчивается. Комнату наполняют звуки
бравурного марша. "Совсем как при наци", - думает Хенн. На ум ему приходит
сравнение -- до чего же обе системы схожи между собой!...
Примерно через полчаса на улице, по мнению Хенна, должно стать спокойнее. Он
как бы с трудом поднимается, жестами показывая, что должен идти дальше. Как и
в прошлый раз, одна из женщин подносит ему стакан с вином -- наверное, по
случаю праздника.
     Выйдя из дома, Хенн осторожно оглядывается по сторонам. И с облегчением
видит -- главная улица совершенно пуста. Похоже, все теперь там, на деревенской
площади.
     Убыстряя шаг, Хенн идет по улице. Наконец улица позади. Еще немного -- и он
выходит к полям. Дальше, как можно дальше от этой большой  деревни!

     Еще одна ночь, и еще одна ночь. Ночи без пристанища, без крова, ночи под
открытым небом. Ночлег на голой земле, отчего поутру ноют кости. Но сон дарит
усталому путнику новую надежду, новые силы.
     Еще один день, и еще один день. Бесконечный путь, полуденная жара, голод и
жажда, отчаяние и упорство.
     Постоянные опасности, но однажды -- невероятное везение, почти счастье.
Счастье является Хенну в виде пары новых резиновых галош, стоящих в
передней дома, куда Хенн входит, чтобы как обычно попросить хлеба. Поблизости
     -- никого. Он быстро сбрасывает с ног старые, вконец изношенные галоши,
надевает другие, еще раз оглядывается и исчезает. Сегодня он остался без
хлеба. Но зато -- в новой, целой обуви!
     Теперь идти намного удобнее. Удобнее и быстрее. Курс -- на запад.
Утро помогает ему собраться с духом. Ночью его охватывает чувство
одиночества.
     Как далек родной дом! Он один под этим чужим небом. И должен рассчитывать
только на себя.
     Он думает о товарищах, оставшихся там, в лагере для военнопленных. Конечно,
спят они не на земле, а на нарах, у них есть хоть какой-то кров. Но спят-то они за
колючей проволокой! А он -- на пути к дому.
     И он свободен. Свободен и одинок. И все еще на чужбине.
Сжавшись от ночного холода, широко открытыми глазами вглядывается он в
раскинувшееся над его головой звездное небо. Каким маленьким, каким
беспомощным и потерянным кажется он себе!
     А если бы он умер от голода и истощения? Если бы его застрелил патруль? Кто
горевал бы о нем? Только мать и отец. Больше никто.
     А земля по-прежнему будет вращаться вокруг солнца, как миллионы лет до этого.
И одновременно с ним, в это же мгновение умерли бы где-нибудь две или три
сотни людей, и столько же -- или даже больше -- появились где-нибудь на свет.
Сколько же стоит одна человеческая жизнь?
     Никто не может измерить его страданий.
Никто не знает, как он одинок.
     Никто?
Никогда прежде не молился Хенн так, как в эти ночи -- от души, с глубокой верой,
без страха, без пафоса.
     Если Создатель существует, тогда каждый человек имеет свою цену, свою
значимость.
     А если никого нет, какую цену имеет тогда сама жизнь?
Одиноким, потерянным чувствует он себя на бескрайних просторах Украины, под
высоким украинским небом. Но его вера крепнет.
     Он верует.
И этой верой он жив. В ней он черпает силу для того, чтобы идти дальше.
Идти в неизвестность.
     Но этот путь -- путь домой.
Хенн растирает затекшие от неудобного положение ноги. Он съедает остатки
хлеба, выпрошенные минувшим вечером, и идет дальше. Он чувствует себя
отдохнувшим и даже начинает насвистывать какую-то песенку. И вдруг
останавливается в испуге: Петер Шмиц говорил ему, что свистеть попусту --
плохая примета. "Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела!"

     Около полудня Хенн подходит к реке. Он замечает реку еще издали. Интересно,
какова ширина этой реки? Метров тридцать-сорок, пожалуй, будет. Хенн мог бы
переплыть ее, но знает, что несмотря на высокую температуру воздуха, вода в
реке еще холодная.
     Правда, немного южнее -- деревня, а там -- мост через реку. Но на мосту стоит
русский часовой.
     Что если пойти в обход? Может, удастся найти какой-то другой путь? Нет, это
займет слишком много времени. А он должен идти дальше. Лучше всего перейти
через мост. Но перейти, не вызывая подозрений.
     Хенн снова решает рискнуть.
Нужно обмануть часового. Тео знает, как уважают в России людей, пострадавших
в боях за родину. Значит, теперь он выступит в роли инвалида войны.
Он плотно прижимает левую руку к туловищу так, чтобы кисть руки спряталась
под брючным поясом. Теперь левый рукав его стеганки пуст. Полное впечатление,
что рука ампутирована! Сделав большой крюк, Хенн выходит на главную улицу
деревни, ведущую к мосту. На улице -- оживленное движение. С простодушным
видом, неуклюже, Хенн идет позади двух женщин, нагруженных тяжелыми
сумками. Он подходит к часовому все ближе. Сердце его учащенно бьется. Хенн
замечает -- часовой никого не проверяет. Обогнав женщин и поравнявшись с
часовым, он фамильярно, по-приятельски кивает тому. Часовой отдает честь
проходящему мимо него однорукому инвалиду. Да здравствует нахальство!
Отойдя метров двести от моста, Хенн высвобождает затекшую руку. Хитрость
снова помогла ему избежать опасности. Он может идти дальше. С каждой
преодоленной трудностью растет в нем уверенность в своих силах.

     Безжалостно печет солнце. Никогда Хенну так не хотелось пить, как в этот день.
Он идет уже долго, очень долго, но по пути -- никакой воды.
"Хорошо бы обзавестись бутылкой или фляжкой, чтобы иметь под рукой воду для
питья", - думает Хенн. Силы его на исходе. В отчаянии он смотрит вокруг -- нет ли
поблизости ручья или, на худой конец, даже лужи.
     Уже под вечер в наступающих сумерках Хенн различает вдали заросли камыша.
Неужели действительно камыш? Или ему почудилось?
     Какое-то мгновение все плывет у него перед глазами.
Да, это и вправду камыш.
     Собрав последние силы, он идет к зарослям камыша. Его предположение
оказывается верным: там, где растет камыш, есть и вода.
     Хенн слышит кваканье лягушек. Он подходит ближе и в ужасе отшатывается:
перед ним -- грязное болото с темной, скверно пахнущей водой.
"Ква, ква, ква", - оглушающее звучит в ушах Хенна. Как будто тысячи
насмешливых, издевательских голосов.
     Он опускается на колени, раздвигает руками болотную ряску. Опустив руки как
можно глубже, Хенн зачерпывает воду ладонями -- может, в глубине вода все-таки
чище. Нет, вода такая же грязная, как на поверхности и отвратительна на вкус. Но
пить хочется нестерпимо, жажда почти лишает его рассудка.
Снова и снова Хенн обеими руками зачерпывает воду, шумно, с жадностью пьет.
Внезапно его охватывает чувство отвращения. Он быстро поднимается с колен и
ищет подходящее место для ночлега.
     На этот раз его вечерняя молитва коротка: он просит Бога лишь о том, чтобы не
заболеть...
     Весь следующий день Хенна не отпускает беспокойство -- вдруг он заболел,
напившись болотной воды? Что будет с ним, если он подцепил какую-нибудь
желудочную инфекцию? Однако проходит день, никаких признаков заболевания
он не чувствует. Через пару дней он окончательно забывает о своих тревогах. Он
идет дальше. Каждый он проходит от тридцати до сорока километров. И все
больше растет в нем уверенность -- он выдержит, он преодолеет этот путь.
Погода по-прежнему жаркая. Чтобы максимально экономить силы, Хенн
разработал четкий распорядок дня: он встает на рассвете, около четырех утра, и
идет до полудня. В полдень, когда солнце особенно жаркое, он отдыхает. А когда
дневная жара спадает, снова идет до наступления темноты.
     Хлеб он обычно просит по утрам -- в это время почти наверняка в доме только
женщины. И ему всегда везет.
     На третий день после вечера, когда он утолил жажду грязной болотной водой,
Хенн, как обычно, собирается переждать самое жаркое время дня. Он ложится
отдохнуть и уже почти засыпает, когда резкая колющая боль в среднем пальце
правой руки заставляет его очнуться.
     Сначала он не принимает это всерьез -- наверное, его укусило какое-то
насекомое. Но боль становится сильнее. Хенн внимательно рассматривает палец:
лунка ногтя слегка покраснела. "А, пустяки", - думает он.
Он идет дальше, надеясь, что боль в пальце постепенно успокоится. Но боль не
успокаивается. Палец начинает дергать. И Хенн уже всерьез опасается заражения
крови.
     Неужели он все-таки подцепил какую-то заразу, напившись грязной болотной
воды?
     Несмотря на дергающую боль в пальце, он идет дальше, время от времени
проверяя -- не ползет ли покраснение дальше? В голову лезет самое страшное:
если это действительно заражение крови, ему придется где-нибудь остановиться
и обратиться к врачу. В подобных ситуациях почему-то всегда воображаешь себе
самое худшее. Особенно когда нервы напряжены до предела.
     Ближе к вечеру Хенн подходит к небольшому ручью, опускает распухший палец в
прохладную воду. Ему становится легче, но палец по-прежнему дергает.
Погруженный в мрачные мысли, он продолжает путь. И в друг с испугом замечает
     -- он приближается к группе людей, работающих в поле. В ту же секунду он резко
сворачивает в сторону. Однако заметив, что люди прекратили работать и
подозрительно смотрят ему вслед, он поворачивает обратно.
Как будешь реагировать, когда кто-то за тобой наблюдает? В подобных ситуациях
Хенн всегда задает себе этот вопрос. Ответ напрашивается сам собой: нужно
вести себя как можно естественнее, тогда не вызовешь подозрений.
И действительно: как только Хенн поравнялся с этими людьми, они перестали
обращать на него внимание и опять принялись за работу.
     Наконец наступает ночь. Но эта ночь, пожалуй, хуже предыдущих. Сегодня Хенн
чувствует себя более уставшим и обессиленным, чем обычно. Наверное, из-за
этого проклятого воспаления.
     Заснуть в эту ночь Хенн не может: палец дергает так, как будто его сейчас
разорвет.
     Спать! Когда же, наконец, удастся заснуть?
С первыми лучами солнца Хенн снова в пути. С облегчением он замечает --
покраснение не распространяется по руке. Но как всегда бывает в таких случаях,
он, как нарочно, все время задевает обо что-нибудь правой рукой. И каждое
неловкое движение режущей болью отзывается в распухшем пальце.

     Снова жара. Жара и бесконечная степь.
Хенн миновал холмистую местность и идет по равнине. Раньше он мог укрыться,
спрятаться среди холмов. А сейчас вокруг, куда не кинешь взгляд, бесконечная
равнина. За километр виден каждый куст, каждое дерево, заметен каждый
человек.
     В этот день Хенн видит деревню еще издали. Он голоден. Ему нужно войти в эту
деревню и попросить хлеба. Обычно он просил хлеб без стеснения. А сейчас
смелость почему-то покинула его.
     Слишком напряжены нервы? А может, больной палец виноват?
Мысли Хенна мешаются. Он больше не в состоянии просить. Просто не может
больше -- и все.
     Имеет ли он право ради утоления голода ставить на карту свою свободу и свою
цель? Имеет ли он право рисковать, когда  нет доверия к самому себе?
В ту минуту, когда Хенн решает не просить хлеб, он наталкивается на
противотанковый ров, оставшийся со времен войны. Ров почти два метра в
ширину, два-три метра в глубину.
     Хенн в раздумье -- может, здесь переночевать? Он не замечает, как к нему быстро
приближается телега-одноколка. И приходит в себя, когда его окликает хриплый,
громкий голос: "Стой! Документы!"
     Хенн ошеломлен. Он смотрит на сидящего в телеге человека рассеянным,
отсутствующим взглядом. Но это длится лишь мгновение. В следующую секунду
он понимает: у него есть единственная возможность уйти от опасности. Мощный
прыжок -- и Хенн уже по другую сторону противотанкового рва. Здесь русскому в
одноколке его не достать. Прежде чем тот понимает, что произошло, Хенн уже
далеко.
     До Тео доносится громкая ругань. Обернувшись, он видит -- русский вытаскивает
пистолет. Хенн бросается в сторону, одновременно убыстряя бег.
Одноколка резко разворачивается, преследователь погоняет лошадь.
Хенн догадывается, что задумал русский: через противотанковые рвы устроены
проезды для транспорта. По одному из таких проездов русский хочет переехать
на другую сторону, чтобы догнать Тео.
     И Хенн опять бежит, не останавливаясь. Он не знает, сколько времени прошло с
того момента, как он перепрыгнул ров -- может, пять минут, а может, и все десять.
Внезапно на его пути появляется небольшой холм. Такой же холм -- по другую
сторону. Одноколка русского -- почти на одном уровне с Хенном. Теперь
преследователь едет не так быстро. Он разворачивает лошадь и правит к
переезду. И  теряет время. Хенн пользуется этим. Расстояние между ним и
русским снова увеличивается.
     Но в ту же минуту, когда русский, переехав на другую сторону, опять начинает
погонять лошадь, беглец меняет направление: он бежит не параллельно рву, а
поворачивается навстречу одноколке. К ужасу русского, Хенн вновь
перепрыгивает через ров и оказывается на другой стороне.
     Преследователь снова достает пистолет -- беглец во второй раз оставил его в
дураках!
     "Если он переедет на мою сторону, я опять перепрыгну", - решает Хенн.
Он останавливается, чтобы перевести дух. С противоположных сторон Хенн и
русский разглядывают друг друга. Этот человек даже чем-то симпатичен Тео. Со
стороны, наверное, кажется, участвуют в соревнованиях, в какой-то игре. Но Хенн
знает -- от исхода этой игры зависит его жизнь. Русский одет в военную форму. И
он хотел проверить документы Хенна! И Тео Хенн попал бы в безвыходное
положение -- ведь документов у него нет!
     У следующего переезда через ров русский в нерешительности останавливает
лошадь. Очевидно, он колеблется -- имеет ли смысл еще раз переезжать на
другую сторону? Наконец, он делает еще одну попытку. Но едва он успевает
переехать, как Хенн снова оказывается на противоположной стороне рва.
Одноколка замедляет ход. Хенн оборачивается, смотрит на русского и крутит
пальцем у виска.
     На лице русского -- досада: беглец снова обманул его! Он останавливает лошадь,
слезает с одноколки и пытается догнать Хенна пешком. Однако скоро он
прекращает преследование - Хенн бежит гораздо быстрее и расстояние между
обоими увеличивается. В быстро сгущающихся сумерках преследовать беглеца
становится все труднее.
     Хенн видит, как русский возвращается к одноколке. Вскоре он совсем исчезает из
глаз в наступившей темноте.
     Только теперь Тео чувствует -- он совершенно выдохся. Больной палец опять
начинает дергать.
     Но Хенн не позволяет себе передышки -- на рассвете этот русский может
появиться с подкреплением, его могут окружить! Несмотря на страшную
усталость, он заставляет себя идти дальше. Он идет медленно и осторожно,
пристально вглядываясь в темноту, чтобы не упасть случайно в противотанковый
ров или колодец. Шаг за шагом -- вперед!
     Мысли Хенна все еще заняты случившимся. Сумасшедшая игра с прыжками через
ров спасла ему жизнь. Противотанковые рвы! Сколько этих рвов, вырытых и
русскими, и немецкими солдатами, оказались бесполезными! Напротив, очень
часто линия фронта проходила как раз в стороне от них. А сейчас именно
противотанковый ров помог ему сохранить свободу.
     Никогда еще Хенн не чувствовал себя таким уставшим и обессиленным. Если бы
то, что случилось с ним сегодня, произошло в первые два дня  после побега, он
наверняка бы не выдержал. Теперь от ежедневной многочасовой ходьбы его ноги
стали крепче. И еще одно уяснил он себе: надо по возможности беречь силы, не
расходовать их попусту.
     Ближе к полуночи Хенну становится ясно -- все, он выдохся окончательно. Ног он
вообще не чувствует. Прямо посреди поля Хенн расстилает свою стеганку,
заворачивается в нее, подтягивает колени почти до подбородка. Но уснуть не
может -- слишком велико было нервное напряжение, да и палец болит
непереносимо.
     Почти без сна пролежал он до наступления рассвета. Усилием воли он заставляет
себя подняться. Он должен идти дальше, несмотря на усталость, на боль в
распухшем пальце, на голод и жажду.
     Тео Хенн идет на запад, упрямо, вопреки всем тяготам и опасностям. Он хочет
домой. И он обязательно вернется домой. Снова, несмотря на страх и
неуверенность, он стучит в двери домов и просит хлеба, всегда по утрам, когда
дома -- только женщины.
     Средний палец правой руки по-прежнему распух и ужасно болит. Хенн постоянно
должен следить за тем, чтобы ненароком не ударить его обо что-нибудь. Но страх
перед заражением крови прошел.
     Тео боится только одного -- случайной встречи с русским патрулем.

     На просторы Украины опускаются сумерки. Беглый немецкий военнопленный Тео
Хенн уже подумывает о том, где можно устроиться на ночлег, как вдруг замечает,
что стоит на берегу широкой реки.
     Он подошел к реке неожиданно для самого себя -- слишком постепенно,
незаметно плоская равнина перешла в речной берег. Хенн прикидывает -- ширина
реки по меньшей мере метров четыреста. Наверное, это Днепр.
Название реки будит в нем воспоминания. Всего лишь два или три года назад это
название в течение многих недель звучало по радио в военных сводках, не
сходило со страниц немецких газет. Поэтому Хенн не удивляется, заметив
вдалеке силуэт разбитого танка.
     Но сейчас -- не время для воспоминаний. Сейчас важнее всего подумать, как
перебраться на другой берег. Он мог бы перебраться вплавь, но это только в
случае, если не будет другого выхода. Но где-нибудь поблизости (это же река!)
наверняка можно найти лодку. А на лодке переплыть реку легче.
Хенн шагает вдоль берега реки. Уже очень поздно, почти ночь, но полная луна
ярко освещает все вокруг. Еще пара километров -- и впереди возникают очертания
деревни. Здесь беглецу нужно быть осторожнее.
     Предположение Хенна оказывается верным -- у берега недалеко от деревни много
лодок!
     На его счастье, деревня расположена несколько в стороне от реки. Хенн
осторожно подходит к лодкам. Все лодки прикреплены цепями к вбитым в землю
кольям.
     Он замечает, что у одной из лодок цепь совсем проржавела. Хенн вынимает со
дна лодки деревянное весло, оборачивает вокруг него проржавевшую цепь, потом
сильно дергает. Цепь разорвана!
     Вокруг по-прежнему тихо. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Хенн
толкает лодку в воду, затем сам прыгает в нее.
     Лодка медленно отплывает от берега. С помощью весла Хенн разворачивает
лодку, она  бесшумно скользит по реке. Сверкают звезды, ярко светит луна,
отражаясь в воде. Но Тео Хенну сейчас не до романтики. Он пристально
вглядывается в противоположный берег. Берег выглядит ровным, пустынным. На
середине реки лодку начинает сносить сильным течением. Но с каждым взмахом
весла противоположный берег все ближе.
     Минут через десять лодка причаливает к берегу. Хенн спрыгивает в мелкую воду,
вытаскивает лодку на сушу. Какое-то время он идет по берегу, потом устало
опускается на землю и засыпает.
     Как всегда, Хенн просыпается рано, словно по звонку будильника. Он доволен --
преодолено еще одно препятствие! Хенн спускается к реке, умывается, пьет
холодную, чистую воду. Потом решает -- нужно воспользоваться случаем и
постирать одежду. Свои вещи он сушит во время ходьбы, повесив их на спину.
Они быстро сохнут под горячими солнечными лучами.
     В это утро Хенн снова вспоминает о прошедшей войне. На его пути то и дело
встречаются разбитые, покореженные танки -- и русские, и немецкие. Он идет
мимо полузасыпанных окопов, мимо глубоких противотанковых рвов. Вокруг --
невспаханные, невозделанные поля, повсюду следы минувших боев, следы
жестокой, бессмысленной войны. Сколько тысяч солдат -- русских и немцев --
нашли здесь свою могилу? Почему эти люди должны были погибнуть? Множество
вопросов проносится в голове Хенна.
     Лет десять назад вряд ли кто-нибудь знал об этом месте. А еще через десять лет
никто, пожалуй, и не будет знать о нем. Но для сотен тысяч людей эта
приднепровская равнина стала судьбой.
     Конец мая 1946 года. В этот жаркий день Тео Хенн прошел больше тридцати
километров. Он одержим желанием проходить ежедневно как можно больше. Он
идет не останавливаясь, несмотря на палящее солнце. В горле у него пересохло.
Ноги даже не болят -- он их просто не чувствует.

     День клонится к вечеру, когда перед Хенном возникает город. Это спасение.
Может, это просто мираж? Игра воображения?
     Нет, это не город. Он подходит ближе. Теперь он видит -- это десяток деревянных
повозок, поставленных кругом.
     Какое-то мгновение  в голове у него проносится -- нет ли здесь опасности?
Наверное, не стоит подходить к этим повозкам слишком близко. Но жажда
сильнее всех его опасений.
     Хенн подходит к повозкам. В этот момент он понимает -- свободным он отсюда не
уйдет. Но повернуть назад он уже не может.
     В жизни почти каждого человека бывают моменты, когда его волей овладевает
какая-то скрытая, тайная сила и он перестает контролировать свои действия и
поступки.
     Внутри образованного повозками круга много мужчин -- и молодых, и постарше.
Похоже, они только что вернулись с полевых работ. Тео Хенн жестом показывает,
что хочет пить. Ему сразу же дают напиться.
     "Хочешь есть?" - спрашивает его кто-то, также поясняя вопрос жестом.
Хенн утвердительно кивает. Один из мужчин подводит его телеге, наливает в
миску из бидона суп, ставит перед ним.
     Хенн берет миску, жадно и быстро ест. Один за другим к нему подходят другие
мужчины, с любопытством разглядывают его, перешептываются.
И вдруг происходит ожидаемое и неожиданное, пугающее и неминуемое. Один из
мужчин спрашивает Хенна по-немецки:  "Ну что, приятель, вкусно?"
Хенн смотрит на говорящего. Видимо, он был недостаточно осторожен и чем-то
выдал себя. Человек, задавший вопрос, хитро и в то же время бесцеремонно
смотрит на Хенна.
     "Сознайся, - ведь ты немец!" - говорит другой.
"Мы с самого начала это поняли", - тоже по-немецки подхватывает третий.
Хенн удивлен -- откуда эти русские знают немецкий язык? И осознав ситуацию,
отвечает по-немецки: "Да, спасибо, вкусно". Мужчины выжидающе смотрят на
него.
     Уверенным тоном Хенн продолжает: "Хорошо, будем разговаривать по-немецки.
Моя мать  была немка, поэтому я свободно говорю на этом языке".
На лицах русских -- напряженное внимание. Они слушают, стараясь не пропустить
ни слова.
     "Но хотя моя мать немка, по рождению я француз!" - выкладывает свой главный
козырь Хенн. Слушатели озадаченно смотрят на него. Этого они не ожидали. "Я
француз", - повторяет Тео. -- "Вместе с другими иностранцами я подлежал
отправке на родину. На остановке я сошел с поезда, пошел в деревню купить еды
и опоздал -- поезд уже ушел. Я заблудился, ищу железнодорожную станцию,
чтобы попасть на следующий поезд".
     Хенн видит -- русские удивлены. Они, конечно, ожидали, что он или соврет, или
сознается, что он немец. Но что он -- француз?...
     А Хенн продолжает: "Я не говорю по-русски, поэтому я жестами попросил
напиться..."
     Русские понимающе кивают. Кажется, все верят Хенну.
Один из мужчин рассказывает: они долгое время были вынуждены работать в
Германии, поэтому и знают немецкий. Но теперь они поплатились за это и
несколько лет обязаны работать на полях Украины, чтобы доказать свою
благонадежность. Как говорится, доверяй, но проверяй.
     Под предлогом проверки бывшие "остарбайтеры" не отпускают говорящего по-
немецки француза. Двое мужчин приводят его в ближайший населенный пункт.
Хенн не сопротивляется. Он понимает -- возможности убежать нет. Интересно, что
русские собираются с ним сделать? Может, они все-таки поверили в то, что он
француз?
     Его приводят в местную тюрьму, вводят в темное, без окон, помещение. В этот же
вечер его допрашивает русский офицер -- начальник тюрьмы.
Допрос начинается с обычного: фамилия, имя, сколько лет, где родился,
семейное положение.
     "Фюрстенбергер Пауль, двадцать восемь лет, родился в Эльзасе, в деревне
Хюнинген, женат, двое детей", - отвечает на вопросы Тео.
Офицер кладет перед собой толстую амбарную книгу, раскрывает ее,
перелистывает. Спрашивает Фюрстенбергера, как зовут родителей, нет ли сестер
и братьев, как их зовут.
     "В каком подразделении служили солдатом?" - неожиданно спрашивает офицер.
Однако Хенн не дает захватить себя врасплох. "Я не был солдатом", - отвечает
он. -- "В качестве иностранного рабочего я находился в Берлине, а в сорок пятом,
после захвата немецкой столицы русскими войсками, был взят в плен". Он снова
рассказывает выдуманную им легенду: как иностранец подлежал отправке на
родину, сошел на стоянке, чтобы купить еды, опоздал на поезд.Хенн сам уже
почти верит в эту историю так часто он ее рассказывал...
     Офицер еще раз проверяет правильность написания фамилии Фюрстенбергера,
снова сверяет что-то в толстой книге. Потом рукой делает конвоиру знак  - увести.
"Может, в этой книге записана моя настоящая фамилия -- ведь я убежал и меня,
наверное, ищут", - думает Хенн по дороге в камеру. Конвоир вводит его в
небольшое, метров десять-двенадцать, помещение. Вначале Хенн решает, что
это -- камера-одиночка. Однако примерно через час в камеру вталкивают еще двух
мужчин.
     Пленные недоверчиво глядят друг на друга. Хенн молчит, не проявляя особого
интереса к соседям по камере. Через какое-то время эти двое начинают
перешептываться, и Хенн с удивлением слышит, что они говорят по-русски.
Внезапно один подходит к нему, отрывисто спрашивает: "Тоже в Херсон?"
Хенн недоумевающее пожимает плечами. Второй мужчина указывает на
товарища, показывает три пальца и объясняет: "Нас отправляют на три года в
Херсон".
     Хенн знает: Херсон -- это не только название города на Днепре. Там находится
пользующийся дурной славой лагерь. В этот лагерь постоянно отправляют тысячи
русских заключенных. Неужели и его, "интернированного француза", тоже
собираются отправить туда?
     Через два дня опасения Хенна подтверждаются: вместе с другими его отправляют
в Херсон. Он решает на следующем допросе энергично протестовать против
отправки. Ему нужно играть свою роль как можно правдоподобнее -- он возмущен
таким решением, он французский гражданин, и отправлять его в лагерь
несправедливо.
     Хенн не подозревает, что именно в Херсоне в его  судьбе произойдут перемены.

     Майор Петр Нимич недоволен своим положением. Полгода назад военное
начальство назначило его комендантом херсонского лагеря для заключенных.
Этот лагерь считается филиалом главного лагеря в Николаеве. А комендант
филиала -- должность второстепенная. Такое положение не устраивает майора.
Хотя ему уже сорок семь лет, на запасной путь ему еще рано. Он участвовал в
сражениях за Днепр, имеет награды. Но несмотря на все заслуги, начальство
назначило его на эту второстепенную должность. Свое недовольство он
вымещает на подчиненных. Но больше всего -- на заключенных.


     Первый же заключенный, которого Нимич в это утро приказывает привести к нему,
доводит майора до белого каления. Всех заключенных, прибывших в лагерь
накануне, он сразу же приказал посадить в карцер. Но на этого карцер, похоже, не
подействовал. Новый заключенный невероятно упрям.
     "Фюрстенбергер", - называет он свою фамилию.
"Ага!" - вырывается у майора. -- "Значит, немец!" За выявление как можно
большего количества немецких военнопленных ему полагается поощрение по
службе.
     "Француз!" - возражает заключенный.
"Немец!" - кричит Нимич.
     "Нет, француз. Мой отец..."
Не давая Фюрстенбергеру договорить, майор наотмашь бьет его по щекам.
Пленный стоит молча -- ни стона, ни жалобы. Это приводит майора в еще
большую ярость. Однако на этот раз он сдерживается и действует по-другому.
"Мне очень жаль", - притворно раскаивается Нимич. -- "Я не должен был бить
вас. Но почему вы не сознаетесь, что вы -- немецкий военнопленный? Тут в
лагере тысячи ваших земляков, все они скоро будут отпущены. Скажите, наконец,
правду, вам за это ничего не будет!" Майор с наигранным дружелюбием
улыбается стоящему перед ним человеку. Тот смотрит прямо перед собой. На его
щеках -- красные пятна от пощечин. "Я интернированный француз", - упорствует
он.
     Глаза Нимича суживаются от нового приступа ярости. "Ну-ка, приведите его в
разум!" - приказывает он трем молодым офицерам, присутствующим при допросе.
Офицеры набрасываются на пленного. После первых ударов он, прикрывая лицо,
оседает на пол. Но мучители безжалостно бьют лежачего ногами. Наконец они
оставляют его в покое.
     Майор с удовлетворением смотрит на происходящее, покуривая папиросу. Когда
пленный медленно, с трудом поднимается, Нимич снова с притворным участием
обращается к нему:
     "Ну что же ты такой упрямый, приятель? Скажи наконец правду! Правда поможет
и тебе, и мне. Ну сознайся, что ты немец! За это я обещаю с первой же группой
немецких военнопленных отправить тебя домой!"
     В душе у Хенна все кипит. Тело болит от побоев. Но он знает -- теперь все зависит
от его самообладания. Ему ни в коем случае нельзя сознаваться, что он немец,
иначе он неминуемо будет приговорен к принудительным работам. Может, на
двадцать лет, а может, и пожизненно. Нужно стоять на своем: он --
интернированный француз. Собрав последние силы, с трудом шевеля разбитыми
губами, он отвечает на вопросы майора: "Француз я, француз, француз..."
Губы Нимича сжимаются в тонкую линию: "В карцер!"
     Два конвоира уводят пленного.

     В карцере Тео Хенн бессильно опускается на нары.
Он лежит в полузабытьи и не замечает, как в карцер приводят еще двух
заключенных. Лишь когда в полдень  приносят еду, Хенн видит: он здесь не один.
Неожиданно он слышит родную речь. Оказывается, заключенный, принесший еду,
его земляк. Прошло уже больше четырех недель с тех пор, как Тео потерял
Петера Шмица. За это время он ни с кем не разговаривал по-немецки. Правда, он
слышал ломаный немецкий "остарбайтеров". Допрашивали его тоже по-немецки.
А тут -- родной рейнский диалект!
     Земляк Хенна принес только одну миску с едой -- на всех троих. Оба соседа Тео
сразу почти все съедают, оставив ему на донышке. Когда его соотечественник
приходит опять, чтобы забрать пустую миску, Хенн спрашивает по-немецки: "не
могу ли я получить добавку? Эти двое почти все съели сами!"
"Не повезло тебе -- еда кончилась", - отвечает тот на рейнском диалекте. -- "Я
могу принести тебе еду только вечером".
     Хенн кивает -- вечером так вечером! Но больше всего Тео радует возможность
поговорить на родном языке.
     "Откуда ты?" - спрашивает он земляка.
"Разве ты не слышишь? Я родом из Рейнланда, из Гревенбройха".
Как хочется Хенну сказать, что он тоже из этих мест, из Оберхаузена! Но ему
нужно быть осторожным. И на вопрос нового знакомого Хенн отвечает: он -- из
Эльзаса, из Хюнингена. Но добавляет тут же: у него родственники в Германии, в
Рурской области. Там он и вырос.
     Человек из Гревенбройха внимательно рассматривает Хенна: "Где это тебя так
отделали?"
     Хенн осторожно трогает свое разбитое лицо, помедлив, отвечает: "Здесь, в
лагере -- меня допрашивали".
     "Вот оно что!" - говорит рейнландец. Больше вопросов он не задает. "Пока.
Вечером приду!"
     Хенн поворачивается на жестких нарах на бок, пытается заснуть. Но тут
приподнимается -- возле него стоит один из соседей и обращается к нему по-
немецки, с сильным славянским акцентом: "Минуточку. Мы хотим дать тебе совет
     -- будь осторожнее, когда что-то говоришь. Мы югославы, но говорим и понимаем
по-немецки".
     Хенна как обухом по голове ударили. Неужели он чем-то выдал себя? А может,
югославы сердиты на него за то, что он пожаловался на них?
"Мы говорим по-русски, по-сербски и по-немецки", - продолжает черноволосый
югослав, - "но разыгрываем из себя дурачков. Понимаешь, главное тут --
дурачком прикинуться".
     Хенн кивает. Югослав возвращается в свой угол.
Мысли Хенна лихорадочно работают. Ясно -- в чем-то он дал промашку. Он
должен быть чрезвычайно осторожным. Но эти югославы не кажутся стукачами.
Ну что же -- ему опять повезло.
     Вечером пленный немец снова приносит еду, но сначала дает миску Хенну. Тот с
жадностью проглатывает пару полных ложек. Он замечает -- югославы из своего
угла внимательно наблюдают за ним. Хенн очень голоден, но не съедает даже
своей доли и протягивает миску югославам. К удивлению Тео, югославы, поев,
возвращают ему миску с остатками еды.
     С этого момента между тремя пленными воцаряется атмосфера взаимного
доверия. Однако на следующее утро югославов куда-то уводят. И совершенно
неизвестно, какая судьба ждет самого Хенна.

     В это же утро его тоже выводят из камеры. Новый допрос? Опять побои? Но что
бы с ним не делали, он будет стоять на своем. Это единственная возможность
вырваться отсюда, единственная возможность когда-нибудь попасть домой.
Хенна приводят в комнату для допросов. Русский офицер неожиданно сообщает
ему, что его переводят в лагерь, находящийся в Николаеве.
Хенн не знает, что ожидает его в николаевском лагере. Но зато он знает, что
Николаев расположен в шестидесяти километрах отсюда, в северо-западном
направлении. Это же как раз то направление, которое нужно Хенну! И еще одно: в
Николаеве есть порт, связывающий город с Черным морем.
     Вооруженный конвоир приводит Хенна на рыночную площадь. Там уже ждет
грузовик. В кузове -- четверо мужчин. Что это за люди, откуда они -- Хенн не знает.
Он уже твердо решил -- разговаривать с ними он не будет. По опыту Тео знает --
дороги в России ухабистые, неровные. Он занимает место позади кабины
водителя -- так будет меньше трясти.
     Хенн сидит молча, глядя прямо перед собой. Время тянется медленно. В грузовик
подсаживаются еще несколько мужчин. Наконец машина трогается. Путь от
Херсона до Николаева занимает более полутора часов.
     Перед въездом в город -- большой мост. За мостом -- пустынная, с редкими
строениями местность. Скоро они подъезжают к большой деревне, окруженной
забором. Грузовик въезжает в ворота. Позже Хенн узнает: это -- старый жилой
район, расположенный между реками Ингул и Буг. Жители были выселены из
домов, и теперь это помещения для военнопленных.
     Хенна размещают в старом одноэтажном доме, комнаты которого
переоборудованы в камеры для пленных. Сердце  Тео тревожно бьется, когда его
приводят на первый допрос. Им снова овладевает страх -- не выдаст ли он себя
неосторожным словом? А если его опять станут бить?...
     Нет, это обычный, рутинный допрос: имя, фамилия, место рождения.
Этой ночью уставший Хенн впервые за много времени спит спокойно. Он твердо
решил в самое ближайшее время разузнать, есть ли возможность для нового
побега.
     На следующее утро всех пленных ведут на кухню, устроенную в отдельно
стоящем доме. Хенн делает открытие: в лагере -- только венгры и австрийцы. Ни
одного немецкого военнопленного. Хороший знак! И кроме того, в первый раз за
все время -- нормальная, в достаточном количестве, еда.
     После завтрака пленных везут к большой реке. Это Буг. У Николаева Буг впадает
в Черное море. Хенн сразу видит, какая работа их ожидает: из неглубокой ямы
пленные лопатами должны насыпать в тачки гравий, по откосу везти тачки к
берегу реки и по транспортеру сгружать гравий на пароход.
Это тяжелая работа. Жарко, почти все пленные работают в плавках. Но у Хенна
плавок нет, он вынужден работать в своих стеганых штанах. Работа идет в
быстром темпе. "Давай, давай!" - покрикивают русские конвоиры.
Перед возвращением в лагерь конвоиры разрешают пленным искупаться в реке. А
в лагере их ожидает сытная еда.
     На второй день Тео просит конвоира отвести его к врачу. Его палец все еще не в
порядке. Нагноение захватило весь ноготь -- наверное, его придется удалить.
Конвоир разрешает Хенну пойти в санчасть одному.
     Врач в санчасти -- австриец. Хенн беззаботно болтает с ним по-немецки. Пожалуй,
слишком беззаботно. Тео уже настолько успокоился, что перестал контролировать
себя.
     "Фамилия?" - задает вопрос врач.
"Тео Хенн..." И сразу осекается, бледнеет -- он выдал себя! Назвал свое
настоящее имя! Что теперь с ним сделает этот австриец?
     "Как?" - переспрашивает врач.
"Фюрстенбергер", - отвечает Хенн. Краем глаза он заглядывает в
регистрационный журнал -- какую фамилию написал врач, вымышленную или
настоящую.
     "Имя?"
"Пауль". Голос Хенна дрожит.
     И опять -- в которы й раз ! -- ему везет. Только надолго ли хватит этого везения?
Врач удаляет ноготь, накладывает повязку.
     В этот вечер Хенн долго не может уснуть. Как он смог допустить такую ошибку?
Конечно, совсем непросто превратиться в другого человека, забыть свое имя.
Ведь так привыкаешь быть тем, кто ты есть, привыкаешь к имени, данному тебе
при рождении. И сколько масок не одевай на себя, в какую одежду не
переодевайся -- все равно хоть раз, но проявится твое истинное, твое настоящее
лицо. Неужели невозможно до конца изменить свою сущность?
Ответа на этот вопрос Тео Хенн не знает. Но он знает, что будет и дальше играть
роль Пауля Фюрстенбергера. Иначе он никогда не станет свободным, не увидит
родного дома...

     Николаев расположен у широкого устья Буга, поэтому большие морские суда
свободно заходят в его гавань.
     С территории верфи пленные видят большие корабли, стоящие у причала и в
прибрежных водах. Чаще всего это грузовые суда. На мачтах многих кораблей --
иностранные флаги. В гавани Николаева бросают якорь греческие и французские
корабли. Они приходят сюда за русским зерном. За зерном, которого так
нехватает коренному населению.
     Улучив удобный момент, Тео Хенн обследует территорию николаевской гавани.
Он замечает даже американское грузовое судно, которое швартуется поблизости
от большого зернохранилища. Да ведь это же идеальная возможность убежать!
Вырваться на свободу в одном из иностранных кораблей! По Черному морю!
Осуществить это было бы очень просто: попасть с территории верфи на
набережную особого труда не составит. Правда, ночью корабли стоят на якоре в
гавани, метрах в пятидесяти от набережной. Но такое расстояние Хенн может
одолеть вплавь.
     Впрочем, не следует сбрасывать со счета и некоторые затруднения. Как сможет
он подняться на борт? От поверхности воды до палубы по крайне мере метров
десять. Окликнуть кого-нибудь из матросов, чтобы тот помог Хенну подняться на
палубу? Исключено -- в русской гавани ни один из иностранных моряков на такое
не решится.
     Остается только якорная цепь. По ней можно взобраться наверх. Как бы получше
сделать это? Если бы у него были прочные куски дерева, их можно было бы
вставить в звенья якорной цепи. Получилась бы лестница, по которой можно
подняться наверх. Но на какую высоту? Все якорные цепи пропущены через
отверстия, настолько маленькие, что человеку через них не протиснуться. И
расположены эти отверстия не на палубе, а добрых два метра ниже. Нет, без
посторонней помощи он не сможет осуществить этот план. В помещении, где
Хенн ночует вместе с пятьюдесятью австрийцами, он давно присматривается к
молодому, мускулистому мужчине. Он хочет осторожно намекнуть этому человеку
на возможность побега, рассказать о своем плане. С молодым австрийцем Хенн
познакомился за шахматной доской. Этот парень производит впечатление
молчаливого, но умного и выносливого человека.
     Вечером Хенн подсаживается к молодому австрийцу и тихо говорит: "А хорошо
бы нам вместе смыться отсюда!"
     Тот ничего не отвечает.
"Иногда я думаю", - медленно продолжает Хенн, - "если сам не позаботишься об
этом, вообще домой не попадешь".
     Молодой австриец внимательно смотрит на Хенна. По его взгляду Хенн
догадывается -- парень понял намек.
     "Ну и как же ты собираешься это сделать?"
Хенн старается не выдать охватившего его волнения. "Например, на корабле", -
сдавленным голосом говорит он.
     "Бессмысленно", - качает головой его собеседник.
Хенн не понимает, отчего австриец так скептически реагирует на его
предложение. Он развивает свою мысль дальше: "Конечно, одному с этим не
справиться, но вдвоем..."
     "Пустая затея", - прерывает его молодой австриец. -- "Даже и пытаться не стоит --
тебя немедленно выдадут лагерному начальству!"
     "Кто?"
"Любой из корабельной команды. Они обязаны это делать. Однажды уже такое
было. Пару недель назад двое из нашего лагеря  забрались на американское
судно. На другое утро капитан сдал их кому следует".
     Очередная надежда Тео Хенна лопается, как мыльный пузырь.
Да, этот австриец прав -- ведь американцы и русские союзники! Французы и
русские -- тоже союзники. Теперь все, кроме немцев, союзники русских. А
австрийцы хотя и не считаются союзниками стран-победительниц, не хотят иметь
с немцами ничего общего. Австрийцы, которые находятся в лагере, считают себя
не пленными, а интернированными иностранцами. И убеждены, что их скоро
освободят законным путем.
     А может, все же попытаться? Весь следующий день Тео Хенн ломает голову над
этим вопросом. Что если спрятаться под спасательной шлюпкой? Он много раз
читал о таком способе бегства. Конечно, его могут обнаружить. Но корабль,
наверное, уже будет в открытом море. И Хенна вряд ли отправят назад в Россию.
Но как попасть на борт?
     Вечером после возвращения всех обитателей лагеря построили на плацу.
Обычная еженедельная перекличка: русский офицер называет фамилию,
названный громко отвечает: "Здесь".
     В мыслях Тео Хенн уже на борту корабля. Сильный толчок в бок возвращает его к
действительности: стоящий рядом пленный сердито смотрит на него и тихо
говорит сквозь зубы: "Эй, ты разве не Фюрстенбергер?"
     "Фюрстенбергер?" - спохватывается Тео. -- "Да, это я".
"Скорее кричи: "Здесь!" Твою фамилию уже три раза называли!"
Хенн реагирует мгновенно и хрипло выкрикивает: "Здесь!"
     "Соня, тюфяк!" - вполголоса ворчит его сосед.
Тео не обращает на бранные слова никакого внимания. Гораздо больше его
беспокоит то, что русский офицер не стал называть фамилии дальше по списку, а
трижды произнес именно его фамилию. Что с ним теперь будет? Хенн с трудом
справляется с охватившим его волнением. Нужно немедленно взять себя в руки,
постараться сохранить самообладание, иначе он погиб. Может, снова бежать, и
как можно скорее? Или какое-то время выждать? Но сначала нужно привести в
порядок нервы.
     В тот же вечер русский офицер появляется в помещении, где Хенн ночует.
"Фюрстенбергер!" На этот раз Тео откликается сразу. Офицер объявляет -- Хенну
не нужно завтра выходить на работу. Вместо этого он должен явиться в
комендатуру лагеря.
     Явиться в комендатуру? Зачем? Неужели его в чем-то заподозрили? Или врач-
австриец почуял неладное и доложил коменданту? Нервы Хенна напряжены до
предела, он не может скрыть волнения.
     "Да что ты так нервничаешь?" - успокаивает его партнер по шахматам, молодой
австриец. -- "Ничего плохого тебе не сделают. Наоборот! Если что-нибудь плохое,
русские никогда не предупреждают заранее. Тебя отправляют домой".
"Только бы этот парень оказался прав!" - думает Хенн. Действительно -- если бы
было что-то плохое, русские не стали бы предупреждать его заранее. Да и
убежать за такой короткий промежуток времени он не смог бы. Неизвестность
пугает Хенна.
     На следующее утро Тео идет в комендатуру. Он уже успокоился.
В комендатуре русский офицер приказывает ему и нескольким другим
интернированным взять личные вещи и возвратиться назад для отправки.
Куда?
     Личных вещей у Хенна нет, он остается в комендатуре. Через короткое время
возвращаются другие пленные, назначенные к отправке. Все получают сухой паек
     -- хлеб и несколько кусков сахара. Затем раздается команда: в машину! Пленные
еще не знают, куда их везут. Но водитель грузовика говорит мимоходом -- они
едут в Одессу.
     Одесса! Хенна охватывает радость -- Одесса находится почти в двухстах
километрах западнее Николаева. На двести километров ближе к дому! И не
пешком, а на грузовике!
     Неважно, что ждет Хенна в Одессе. Самое главное -- он едет на запад. По
направлению к дому.
     От Николаева до Одессы -- четыре часа пути. К удивлению Хенна и его
попутчиков, тяжелый американский грузовик подъезжает к грузовой станции.
Удивление возрастает еще больше, когда всех распределяют по вагонам
стоящего на путях длинного товарного состава.

     "Фюрстенбергер, вагон 23", - читает по списку конвоир.
     Тео Хенн медленно идет вдоль поезда. Все вагоны уже заполнены. Конвоир
сообщает -- поезд отправляется завтра утром.
     На каждом вагоне -- проставленный мелом номер. "Двадцать", - читает Хенн, -
"двадцать один, двадцать два, двадцать три".
     Двадцать три? Номер совпадает. Однако в отличие от остальных вагонов этот
вагон пуст. В соседнем вагоне Хенн узнает -- двадцать третий вагон предназначен
для больных. Странно, думает Хенн. Но сильнее всего беспокоит его другой
вопрос: куда направляется поезд?. "Направление на запад". Это все, что ему
удается узнать. Куда именно -- никто не знает.
     Но кое-что Хенн все-таки узнает: первые доставленные на станцию пленные ждут
здесь отправки уже шесть недель. Все шесть недель приводят новых людей. И
все должны были ждать. Правда, все довольно свободны -- могут даже в город
выходить, но к раздаче еды, к утренней и вечерней проверке должны быть на
месте.
     Вечером, чтобы размять ноги, Хенн прогуливается по территории станции. Когда
он медленно возвращается к своему вагону, среди пассажиров поезда замечает
знакомые лица. Он не ошибся -- это солдаты-иностранцы из макеевского лагеря.
Те, которых увезли за десять дней до его побега.
     А что если в одном из вагонов -- Петер Шмиц, его товарищ, с которым они вместе
бежали? Но Шмица в этом поезде нет.
     Зато неожиданно он видит своего другого знакомого. Когда он поднимается в свой
вагон, там уже находятся несколько больных. Через некоторое время в вагон
входит еще один человек. От страха у Хенна стынет в жилах кровь -- это Шолль!
Шолль, тот самый Шолль, который знает, что француз Пауль Фюрстенбергер -- на
самом деле военнопленный немец Тео Хенн.
     Но ведь и Тео Хенн знает, что Шолль -- вовсе не врач.
Несколько секунд оба выжидающе, не говоря ни слова, смотрят друг на друга. Их
лица абсолютно бесстрастны -- никто не догадается, что эти двое друг друга
знают.
     Шолль первым выходит из оцепенения и обращается к другим обитателям вагона:
"Минутку внимания, друзья! Я врач и должен оказывать больным помощь".
Шолль делает паузу. Он не смотрит на Хенна, хотя Тео знает, что мнимый
младший врач узнал его. Хенн молчит.
     "У кого есть жалобы, обращайтесь ко мне", - продолжает Шолль -- "А сейчас
каждый получит шерстяное одеяло".
     Больные молча получают одеяла. Хенн тоже получает от Шолля одеяло, хотя не
числится больным. Оба не говорят друг другу ни слова. Никаких бесед, никаких
вопросов. Так будет лучше всего.
     Скоро Хенн обнаруживает, что среди пассажиров поезда много чехов, хорватов,
французов и голландцев. Русские, наверное, действительно отправляют всех на
запад.
     "Только бы перед отправкой поезда не было еще одной проверки", - думает Хенн.
Ведь Шолль может выдать его... Что тогда? Тревожные мысли долго не дают ему
уснуть. Наконец усталость берет свое. Хенн засыпает.

     Раннее утро. На небе -- ни облачка. Ярко светит солнце. День обещает быть
жарким, как и все предыдущие дни. Хенн еще не знает, что это -- его последний
день в России.
     У длинного товарного состава оживление -- идет раздача еды. Затем - громкая
команда : всем занять свои места! В вагонах -- напряженное ожидание. На путях
появляется паровоз, сцепляется с составом. Всем ясно -- сегодня, наконец,  день
отъезда!
     Всеобщее ликование, радостные возгласы, смех. Состав трогается, грохочет по
рельсовым стыкам, медленно набирает скорость. Одесский вокзал остается
позади.
     "Едем на запад!" - глядя в раскрытую дверь двадцать третьего вагона, шепчет
один из больных.
     "Погоди радоваться!" - обрывает его другой. -- "Направление может еще
измениться".
     Однако направление больше не меняется. Поезд едет на запад. Теперь
пассажиры не сомневаются -- поезд направляется к границе.
Тео Хенн пытается скрыть охватившую его радость. Он прикидывает, с какой
скоростью движется поезд и как долго еще ехать до границы.
Он вспоминает то долгое время -- шестьдесят шесть дней! -- когда другой поезд
вез немецких военнопленных в обратном направлении -- на восток, на Украину.
Но теперь -- направление на запад. И уж, конечно, не шестьдесят шесть дней.
В открытую дверь вагона Хенн смотрит на поросшую деревьями и кустарником
равнину.
     Поезд медленно приближается к границе. Хенн замечает многочисленные
пограничные вышки. Между вышками - широкая полоса земли, кустарник и
деревья на ней вырублены. На каждом отдельном участке этой полосы --
сторожевые собаки. Нет, не удалось бы ему одному, да еще пешком, перебраться
через границу. Это было бы совершенно невозможно.
     Не замедляя ход, поезд пересекает границу.
Хенну хочется кричать от радости, но он сдерживается. Ему удалось вырваться!
Вырваться исключительно благодаря стечению обстоятельств, благодаря
везению. А что такое, собственно говоря, везение? Может быть, все уже было
предрешено Тем, Кто управляет его судьбой?
     Конечно, у него хватило силы и мужества убежать из лагеря. Но Провидение
хранило его. Только с Божьей помощью ему удалось все преодолеть, все
выдержать. И за то, что он теперь покидает Россию, он тоже должен благодарить
Бога.
     Впереди еще две тысячи километров.
Через несколько дней пути пленных высаживают в Румынии и отправляют в
лагерь для перемещенных лиц. Все уверены -- они скоро будут дома.
Тео Хенн не подозревает, что именно в этом лагере ему угрожает новая
опасность. Именно в этом лагере один молодой француз заподозрит Хенна в том,
что тот вовсе не Пауль Фюрстенбергер из Эльзаса, и выдаст его.
Не знает Тео Хенн и о том, что Шолль вовремя предупредит его о предательстве
и что ему предстоит новый побег.








     Карпаты. Теплая, звездная ночь. Лагерь для пленных иностранцев близ
маленького румынского городка погружен в глубокий сон. Несколько дней назад
пленных привезли в этот лагерь из России. Все уверены -- скоро их отправят
домой: в Чехословакию, во Францию, в Голландию. Однако никто не знает, когда
это произойдет.
     Но двое обитателей лагеря не спят. Не замечаемые никем, они не спеша идут по
ночному лагерю. Один из них, среднего роста, с коротко остриженными светлыми
волосами, что-то рассказывает. Он говорит уже долгое время -- тихо, скупо,
бесстрастно. Второй слушает -- сначала с недоверием, потом -- со все
возрастающим интересом.
     Наконец рассказчик умолкает. "Если бы я не знал тебя раньше -- в том силезском
лагере и в макеевском лагере для военнопленных, никогда не поверил бы в эту
историю про побег. Но, похоже, ты рассказал правду. А теперь послушай, что
расскажу тебе я: пару часов назад один француз сообщил коменданту лагеря -- у
него есть подозрение, что ты совсем не тот, за кого себя выдаешь".
Светловолосый молчит. Затем тревожно оглядывается и взволнованно говорит:
"Значит, мне не остается ничего другого, как снова бежать!"
"Думаю, ты прав", - после недолгого раздумья соглашается его собеседник.
Светловолосый человек -- бывший немецкий военнопленный Тео Хенн, выдающий
себя за уроженца Эльзаса Пауля Фюрстенбергера.
     Его собеседник -- бывший немецкий унтер-офицер, санитар Гюнтер Шолль,
выдающий себя за врача и уроженца французского Саарланда.
Оба мечтают о возвращении домой. Каждый из них боялся предательства со
стороны другого -- ведь оба знали правду друг о друге.
     Только теперь и Хенн, и Шолль понимают: цель у обоих -- одна. Только теперь
Хенн видит, что Гюнтер Шолль действительно хочет помочь ему.
"Убежать отсюда нетрудно", - размышляет Шолль, - "лагерь почти не
охраняется".
     То же думает и Хенн. Его охватывает странное спокойствие, ощущение
уверенности в своих силах. Его судьба, его будущее снова в его собственных
руках.
     "Возьми в бараке свои вещи", - говорит Шолль. -- "Я помогу тебе перелезть через
стену".
     "Никаких вещей у меня нет", - отвечает Тео. - "Я готов бежать хоть сию минуту".
"Вот и хорошо", - кивает Шолль.
     Через несколько минут Хенн благополучно перелезает через стену.
"Счастливо добраться до дома!" - прощается с ним мнимый врач.
"Ты мне очень помог! Без тебя я никогда не узнал бы, что меня хотят выдать!" -
благодарно говорит Хенн.
     Он снова свободен. И снова должен рассчитывать только на самого себя.
Хенн направляется к железной дороге.
     Его ближайшая цель -- Венгрия. Как было бы хорошо, если бы удалось забраться
в какой-нибудь товарный поезд -- тогда он сэкономит кучу времени.
Хенн знает -- сейчас между центральной Европой и Россией курсируют
многочисленные составы. Эти составы идут в Россию из Австрии и Венгрии с
самым различным грузом. Обратно они возвращаются пустыми. С одним из
пустых составов Хенн рассчитывает добраться до Венгрии.
     Остаток ночи Хенн идет не останавливаясь. Его никто не задерживает.
Но как он должен  вести себя дальше? Нужно ли ему по-прежнему выдавать себя
за француза? Он же не знает ни слова по-французски. Если его как француза
отправят во Францию, обман быстро обнаружится. А если его опять задержат
русские? Ведь комендант лагеря, из которого он бежал сегодня ночью, теперь
знает, что Фюрстенбергер -- вовсе не Фюрстенбергер.
     Остается только одно -- постараться, чтобы его опять не задержали. И чем
быстрее пройдет он путь до немецкой границы, тем меньше будет опасность быть
задержанным. Но сколько еще километров ему нужно преодолеть?
По предположению Хенна, от Бухареста до Вены должно быть около восьмисот
километров. Это почти столько же, сколько от лагеря в Макеевке до Румынии. Но
сейчас ему не так страшно -- ведь он уже не в России. А это -- главное. Выбраться
из России -- вот что было самым трудным. Из миллионов немецких
военнопленных это удалось лишь немногим. И если бы он, Тео Хенн, не выдал
себя за француза, если бы у него не хватило силы воли выдержать до конца, он,
наверное, еще и сегодня сидел за колючей проволокой где-нибудь в России.

     Балканы! Сколько романтики кроется в этом названии, как много интересных
приключений обещает оно! Еще мальчишкой Тео Хенн мечтал когда-нибудь
побывать здесь.
     Теперь его путь лежит через Балканы. Но сейчас все по-другому, чем тогда, в его
мальчишеских мечтах. Сейчас он не путешественник, а беглец, незваный гость. А
действительность сурова и далека от романтики.
     И все-таки Балканы прекрасны. Вдали под лучами солнца отсвечивают голубым
вершины Карпат. До самого горизонта простираются густые, тенистые, шумящие
свежей зеленью леса.
     В это раннее утро Хенн позволяет себе небольшую передышку. Отдохнув, он идет
дальше. Как теперь пригодилась ему прочная обувь, которую он выбрал в
румынском лагере! Хенн держится поблизости от железнодорожных путей,
которые по его предположению ведут в Венгрию.
     После полудня он приближается к большому стаду овец, пасущемуся на холме.
Верный выработанному еще в России правилу -- не сворачивать в сторону, чтобы
не вызвать подозрений, - Хенн подходит к стаду все ближе.
Пастух уже давно заметил приближающегося человека. В этом безлюдном месте
редко кого-то встретишь.
     Хенн подходит совсем близко, останавливается. Пастух смотрит на него,
приветливо кивает.
     Хенн тоже кивает в ответ. Он в раздумьи -- можно ли заговорить с пастухом по-
немецки. Но тот опережает его и с акцентом, но на понятном немецком
спрашивает: "Куда идешь?" И не дожидаясь ответа, продолжает: "На родину, я
не ошибся? В Германию?"
     Хенн снова кивает.
"Не бойся!" - успокаивает его пастух. -- "Я не сделаю тебе ничего плохого.
Хочешь есть?" Он предлагает Тео поесть и напиться.
     Хенн рассказывает, что бежал из России и теперь через Венгрию и Австрию хочет
добраться до Германии. Но ведет ли эта железная дорога в Австрию? Да,
подтверждает пастух, но по этой линии ходят только поезда с русскими
солдатами, возвращающимися в Австрию из отпуска.
     "Это меняет мои планы", - говорит Хенн.
Пастух ободряюще смотрит на Тео: "Почему? Тебе только надо дождаться
подходящего поезда -- ведь на поезде ты доберешься куда быстрее, чем пешком".
Хенн озадаченно смотрит на собеседника.
     "Следующая станция -- в двадцати километрах отсюда", - продолжает пастух. --
"Там останавливаются все поезда -- к ним прицепляют второй паровоз, одному
тяжело тянуть состав по горной дороге".
     "Понимаю!" - кивает Хенн. -- "Там легче всего забраться в какой-нибудь поезд".
Он уверенно шагает дальше. Через пару часов перед ним появляются
станционные платформы. По обе стороны платформ -- густой лес. За станцией --
небольшая деревня с приземистыми крестьянскими домами.
     "Это хорошо. Можно укрыться в лесу, а оттуда незаметно забраться в поезд", -
думает Хенн.
     Но и здесь -- ни одного поезда.
Хенн снова чувствует голод. Как обычно, он идет в деревню и просит хлеба. И
опять изображает немого -- так ему кажется безопаснее. Хенну нигде не
отказывают -- в отличие от Украины, в Румынии у людей достаточно еды. Да и
урожай здесь получше. Ему даже удается припрятать немного хлеба прозапас. Он
возвращается к железнодорожной станции и в ожидании поезда укрывается в
придорожных кустах.
     Поезда все еще нет.
"Пастух был прав", - думает Хенн. -- "Видно, и в самом деле поезда здесь
нечасто ходят". Да сможет ли он незаметно забраться в проходящий состав?
Им снова овладевают тяжелые раздумья. А если ему не удастся добраться на
поезде? Опять идти пешком? День за днем, почти без остановок -- ведь до
австрийской границы почти восемьсот километров... И опять каждый день просить
хлеба?
     В густеющих сумерках внезапно раздается резкий свисток паровоза.
Поезд! Наконец-то!
     С замирающим сердцем Хенн вслушивается в стук колес приближающегося
состава. Сначала в поле его зрения появляется паровоз, затем -- пассажирский
вагон, а за пассажирским вагоном -- бесконечная вереница товарных вагонов.
"Десять, двадцать, тридцать, сорок", - считает Хенн.
     Это -- шанс, возможность двигаться дальше. Теперь все зависит от того, сможет
ли он попасть на поезд, спрятаться в одном из товарных вагонов.
Поезд, скрежеща тормозами, останавливается. Из пассажирского вагона выходят
русские солдаты. Очевидно, возвращаются из отпуска. Но куда? Конечно, в
Австрию! Этот поезд едет в Австрию! Непередаваемое волнение охватывает
Хенна. Паровоз отцепляют от состава, он куда-то уезжает -- наверное, пополнить
запасы воды и топлива. Тем временем к поезду прицепляют второй паровоз. Это
длится бесконечно долго. Наконец возвращается первый, его тоже прицепляют к
составу.
     Под покровом темноты Хенн подходит ближе к поезду. В одном из вагонов он
замечает пустующую тормозную площадку. Путешествовать, забравшись на
тормозную площадку! "Как Джек Лондон", - мелькает в г олове Хенна.
С фонарем в руке путевой обходчик идет вдоль состава, проверяя каждый вагон.
Однако Хенн остается незамеченным. Русские солдаты давно вернулись в
пассажирский вагон. Раздается свисток головного паровоза. Ему отвечает свисток
замыкающего.
     Хенн догадывается -- оба паровоза дают друг другу сигнал к отправке. Резкий
толчок -- поезд приходит в движение. Хенн еще раз осматривается по сторонам,
затем рывком вскакивает в вагон и забирается на тормозную площадку.
От волнения у Хенна перехватывает дыхание -- вдруг кто-нибудь услышал его? Но
колеса грохочут так громко, что не услышишь и собственного крика. Поезд тяжело
движется вперед -- наверное, преодолевает перевал. Он движется так медленно,
что Хенну кажется -- пешком идти быстрее. Но у него хватит терпения. Он в
поезде, в безопасном месте. Поезд везет его в нужном направлении. К тому же он
ведь решил -- ехать, пока есть такая возможность.
     Около полуночи поезд останавливается на маленькой станции, но стоит недолго.
От состава отцепляют второй паровоз. Видимо, самый трудный отрезок пути уже
пройден, и теперь поезд пойдет не так медленно. И действительно -- поезд
набирает скорость.
     Хенн пытается заснуть, но это ему не удается. На тормозной площадке неудобно
и тесно, даже ноги вытянуть нельзя.
     Поезд идет без остановок всю ночь. Утром он останавливается на какой-то
станции, чтобы пропустить встречный поезд. В полдень поезд останавливается
снова, на этот раз на два часа. Съежившись, Хенн сидит на тормозной площадке.
Он слышит, как вдоль состава проходит путевой обходчик. Хенн раздумывает --
может, на короткое время сойти с поезда? Нет, не стоит -- риск слишком велик.
Наконец поезд снова трогается. Монотонный стук колес действует усыпляющее,
но заснуть Хенн не может -- чувство голода становится все сильнее. Припасенный
хлеб он съел еще утром.
     Хенн пытается отвлечься от назойливых мыслей о еде, переключиться на что-
нибудь другое. Он должен сосредоточиться на самом главном -- все ближе конец
его долгого, нелегкого пути, все меньше расстояние между поездом и его
родиной.
     "Двести километров, двести сорок километров", - в полудреме считает про себя
Хенн. Все ближе граница, все реальнее окончательная, полная свобода на родной
земле. Еще каких-нибудь двенадцать часов езды. Но двенадцать часов без еды
он не выдержит. От голода у Хенна кружится голова, темнеет в глазах. Ему
обязательно нужно поесть, ему нельзя терять силы, ведь впереди -- самое
тяжелое: переход через границу.
     Он решает незадолго до наступления темноты спрыгнуть с поезда и в ближайшей
деревне попросить хлеба.
     На крутом повороте поезд снижает скорость. Хенн вылезает из своего укрытия. Он
останавливается на последней ступеньке, крепко хватается за поручни руками,
затем спускает ноги вниз, но так, чтобы они не доставали до земли. Не касаясь
земли, он перебирает ногами, как будто бежит. Хенн еще раньше видел, что так
делали путевые обходчики, когда хотели спрыгнуть с идущего поезда и при этом
не упасть. Толчок, Хенн опускается ниже, и вот уже его ноги бегут по гравию
железнодорожной насыпи. Через несколько секунд он отпускает поручни и падает
в придорожный ров.
     Тяжело дыша, Хенн смотрит вслед уходящему поезду. На тормозной площадке
последнего вагона он видит проводника, но тот, кажется, ничего не заметил.
Немного передохнув, Хенн трогается в путь. За большим полем он замечает
несколько крестьянских домов. Он стучит в первый дом. Там только две старые
женщины. Он по-немецки просит хлеба, но женщины не понимают его. Тогда он
показывает жестами, что голоден и просит есть. Хозяйки подают ему хлеб с
маслом и молоко. Хенн старается есть не спеша, он с трудом сдерживается,
чтобы не наброситься на еду как голодный зверь.
     Низко поклонившись, он благодарит женщин и покидает дом. Теперь, когда он
сыт, ему опять не дает покоя вопрос: сколько километров до границы? Подойдя к
следующему дому, Хенн через открытую дверь видит молодую женщину и трех
детей. Недолго думая, он по-немецки спрашивает женщину, - далеко ли до
границы. "До Венгрии -- шестьдесят километров!" - отвечает та с сильным
акцентом.
     "Оказывается, Венгрия совсем близко!" - радуется про себя Хенн. Но его лицо
остается бесстрастным, он старается не показать свою радость.
Женщина задает Хенну обычный вопрос -- откуда он и куда направляется.
"В Австрию", -отвечает Хенн.
     "Это очень нелегко! Прямых поездов нет. Сначала вам нужно доехать до
Будапешта, а там вы узнаете, как ехать дальше".
     "А далеко ли следующая станция?"
"Нет, не слишком далеко, примерно в трех часах пути отсюда", - отвечает
женщина. Она предлагает Хенну поесть. Но Тео уже сыт, поэтому спрашивает, не
может ли он взять еду с собой. Хозяйка утвердительно кивает. Затем по-румынски
говорит что-то старшей дочери. Девочка выходит из комнаты и через несколько
минут возвращается с маленьким пакетом, который отдает Хенну.
Тем временем быстро темнеет, но Хенн все же решает идти по направлению к
станции. В этот вечер он как никогда уверен в своих силах, уверен в скором,
счастливом окончании своего пути. В мыслях он уже дома, в Германии.
Все, что происходит с ним в следующие три дня, еще больше укрепляет эту
счастливую уверенность. Прежние страхи и опасения постепенно покидают его.
Он становится все беспечнее.
     На станции Хенн три часа ждет прихода поезда. Наконец к перрону подходит
пустой товарный состав. В кабине паровоза -- венгерский машинист. Ни одного
русского не видно. Под покровом темноты Хенну удается забраться в один из
пустых вагонов.
     Он устраивается на ночлег на полу вагона. В таком же вагоне осенью прошлого
года его вместе с другими военнопленными везли на Украину. Тогда в вагоне
было сорок или даже пятьдесят человек.
     Но все это -- уже в прошлом. Теперь Хенн думает только о будущем.
На следующий день его послеполуденную дремоту нарушает грохот вагонных
колес. Звук такой, как будто катятся и гремят пустые бочки. Через щель в двери
вагона Хенн видит, что поезд по железному мосту пересекает какую-то широкую
реку. Вдали под жаркими лучами солнца блестят крыши большого города.
"Это, наверное, Будапешт!" - догадывается Хенн.
     Через полчаса поезд останавливается на грузовой станции. Хенн осторожно
открывает вагонную дверь, осматривается. Тихо и безлюдно. Кажется, что жизнь
здесь замерла.
     Может быть, сегодня воскресенье?
Хенн видит, как к открытой двери вагона подходит человек в форме
железнодорожника. Похоже, это начальник поезда. Тео спрыгивает  из вагона на
землю.
     Человек испуганно останавливается, потом медленно подходит ближе.
"Не бойся", - говорит по-немецки Хенн. -- "У меня не было мелких денег, чтобы
купить билет на Восточный экспресс, вот я и ехал в "товарном экспрессе..."
Секунду начальник поезда настороженно смотрит на Хенна, затем разражается
громким смехом. "Молодец! Это мне нравится!" Он хорошо говорит по-немецки.
"Это конечная станция?" - осведомляется Хенн.
     "А куда тебе надо?" Начальник поезда производит впечатление добродушного
человека.
     "В Австрию".
Начальник поезда оценивающе смотрит на безбилетного пассажира.
"Идет ли этот поезд дальше?" - интересуется Хенн.
     "Поезд едет в Австрию. На этой станции меняется бригада, обслуживающая
состав", - отвечает начальник поезда. -- "Оставайся здесь, в этом вагоне".
"Я же говорил -- как в Восточном экспрессе", - смеется Хенн.
"Мне бы твое чувство юмора! Восточный экспресс? Это в прошлом. Теперь ходят
только товарные составы. Пассажирские поезда теперь невыгодны -- нынешние
деньги ценности не имеют".
     Хенн непонимающее смотрит на собеседника.
"Сейчас я тебе все объясню".  Начальник поезда присаживается на корточки
возле открытых дверей вагона. - "Я получаю жалованье -- двести пенге. А знаешь
что это такое? Если я сразу же после получки не куплю за эти деньги пару буханок
хлеба, то на следующий день за эту же сумму я смогу купить лишь маленькую
булочку".
     "Но вы же выиграли войну!" - хочет сказать Хенн. Но не говорит ничего.
"Ты немец?" - тихо спрашивает начальник поезда.
     Хенн кивает.
Венгр достает из кармана какой-то пакет.
     "Ну что ж, желаю тебе благополучной поездки в этом "Восточном экспрессе"!" -
говорит он, протягивает пакет Хенну и исчезает в здании товарной станции. Тео
разворачивает пакет. В пакете -- несколько бутербродов.

     В ночь с первого на второе июля репарационный товарный состав пересекает
венгерско-австрийскую границу. Начальник поезда, австриец, сменивший
венгерского в Будапеште, на приграничной станции сдал, согласно правилам,
проездные документы -- на них должны поставить печать. Дежурный по станции,
советский офицер, оформляет все быстро, без проволочек -- для него это
обычная, повседневная работа. Его не интересует, что везет товарный состав из
Венгрии в Австрию. Главное -- репарационные поставки, провозимые через
Венгрию и Румынию в Россию.
     Ни австрийский начальник поезда, ни советский офицер не подозревают, что в
одном из сорока шести вагонов товарного состава границу пересекает беглый
немецкий военнопленный.
     Равномерный стук вагонных колес стихает, и Хенн сразу же просыпается. Он уже
привык к этому монотонному стуку и перестал замечать его. И даже крепче спит
под этот шум.  Поэтому он не заметил, как поезд пресек сначала румынско-
венгерскую границу, а через несколько дней -- границу между Венгрией и
Австрией.
     Примерно через поезд проезжает мимо Вены. Тео Хенн еще спит. Он спит, не
зная, что этот вынужденный отдых поможет ему выдержать последний этап пути к
дому. Та часть Австрии, по которой он сейчас едет, занята советскими войсками.
И если его снова задержат, то могут отправить обратно. Туда, откуда он бежал -- в
лагерь для военнопленных где-нибудь в России.

     Мимо маленького городка Грайн на Дунае все прогулочные пароходы проплывают
не останавливаясь -- в нем нет никаких достопримечательностей.
В десяти километрах от Грайна, в долине Дуная, приютилась маленькая
незаметная деревушка. Однако война не обошла стороной ни этот городок, ни эту
деревушку. Здесь расквартированы советские военные подразделения. Со
стороны это почти не заметно, лишь иногда по улицам проезжают грузовики с
русскими солдатами в кузове.
     Жена булочника Бергхубера не удивилась, когда под вечер в булочной появился
незнакомый человек. С тех пор как закончилась война, через их деревню прошло
много незнакомых людей, направляющихся в Вену из оккупированной Германии.
"Желаете что-нибудь?" Женщина вопросительно смотрит на Хенна.
"Можете дать мне кусок хлеба?"
     Жена булочника застывает в нерешительности. Незнакомец быстро добавляет:
"Денег у меня нет..."
     "Откуда вы?" - спрашивает женщина. Она с интересом смотрит на незнакомого
человека. В нем есть что-то располагающее.
     Хенну булочница тоже кажется довольно добродушной. Ей, наверное, можно
сказать правду. Впервые за эти десять недель ему не нужно ничего придумывать.
Он снова Тео Хенн.
     "Я из России", - тихо говорит он.
"Откуда?"
     "Из России. Я бежал из лагеря для военнопленных".
Булочница с недоверием смотрит на Хенна: "Не рассказывайте мне сказки!" Она
смеется.
     Впервые Хенн сказал правду, но эта правда слишком неправдоподобна. Женщина
не верит ему.
     "Но я в самом деле из России", - тихо повторяет он. И в доказательство снимает
с головы кепку.
     Женщина видит его коротко остриженную голову и удивляется еще больше.
"Куда вы направляетесь?" - спрашивает она.
     "Домой. В Германию. В Рурскую область". Хенн нерешительно вертит кепку в
руках.
     Вот ведь как все оборачивается! Оказывается, совсем не просто снова стать тем,
кем он был на самом деле -- немцем Тео Хенном. Хотя выдавать себя за
уроженца Эльзаса, женатого человека, отца двух детей француза Пауля
Фюрстенбергера тоже было ох как непросто. Он даже почти привык к своему
новому имени. И вот теперь он -- снова Хенн, Тео Хенн из Рурской области, из
Оберхаузена. И оттого еще тяжелее ему здесь, в Австрии, встречать
недоверчивые взгляды людей, говорящих на одном языке с ним.
Как многие женщины, булочница практически подходит к создавшейся ситуации:
"Где вы собираетесь ночевать?"
     Хенн пожимает плечами -- об этом он еще не думал.
"Идемте со мной!" Женщина открывает выкрашенную белой краской дверь
позади прилавка. Хенн послушно следует за ней.
     "Пеперль", - обращается булочница к пришедшему из пекарни мужу. "Ты только
подумай -- этот господин бежал из России. Пусть он у нас переночует".
"Ну хорошо". Булочник вытирает о белый передник испачканные мукой руки.
Кажется, его не слишком удивила сообщенная женой новость.
Вечером все трое сидят за обильно нарытым столом. Хозяева слушают Тео. Тот
рассказывает тихим голосом, скупо, часто останавливаясь на полуслове.
Слишком много ему пришлось пережить. Он не знает, когда и как попадет домой --
ведь впереди еще одна, последняя граница. Зато теперь он знает, почему
булочница с таким интересом и сочувствием отнеслась к нему: ее брат все еще в
русском плену, и она надеется, что Хенн что-нибудь о нем знает. Но Тео должен
разочаровать ее.
     Булочница предлагает Хенну пожить у них пару недель, прежде чем отправиться
дальше. Но Тео отказывается -- деревня расположена в русской оккупационной
зоне, и пока он здесь, спокоен он не будет. Утром Хенн прощается с хозяевами.
Булочница сует ему в карман десять шиллингов.
     До немецкой границы остается километров восемьдесят -- два дня пути. Два дня,
если все пройдет без осложнений.
     Тео Хенн шагает, насвистывая веселую песенку. "Рано пташечка запела, как бы
кошечка не съела!" - внезапно проносится у него в голове. Попусту свистеть --
плохая примета. Такое уже было в России перед тем, как его снова схватили. Но
ведь он уже почти в Германии! Что может с ним случиться?

     Его путь лежит вдоль Дуная.
     На другом берегу -- американская оккупационная зона. Если бы Хенну удалось
перебраться на другой берег, это было бы окончательным спасением. Дойдя до
следующей деревни, Тео выспрашивает у жителей, есть ли возможность
незаметно перебраться на другой берег. В ответ он не получает ничего
утешительного: Дунай постоянно патрулируется русскими. Может, ему удастся
как-нибудь пересечь реку ночью.
     Беззаботно насвистывая, Хенн шагает дальше.
"Документы!"
     Внезапный окрик возвращает Хенна к действительности. Русский патруль! Солдат
останавливает Тео. "Документы?"
     Документов у него нет. Патрульный приказывает Хенну следовать за ним в
местную комендатуру. И там  Хенн с удивлением узнает, что дежурный офицер
принимает его за русского солдата-дезертира! Подозрение вызывает его коротко
остриженная голова. К тому же при личном обыске у него обнаружили русскую
солдатскую пилотку.
     "Я немецкий рабочий!" - уверяет офицера Хенн. Но как он может доказать это?
И тут в голову ему приходит совершенно бредовая идея: "Я спою песню на
рейнском диалекте!"
     "Давай!" - со скучающим видом разрешает ему офицер.
И в июле 1946 года в австрийской деревушке немецкий военнопленный поет
русскому офицеру песню "Дойду до Кельна я пешком". Поет, чтобы доказать, что
он -- немец. Только после этого офицер поверил Хенну и собирается передать его
австрийской полиции.
     Через короткое время Хенн уже в полицейском участке. "Это не так страшно!" -
думает он, стоя перед двумя австрийскими жандармами. Он охотно отвечает на
все вопросы, которые ему задают. Однако скоро Тео убеждается, что австрийские
жандармы слушают его ответы с недоверием.
     "Где вы провели минувшую ночь?"
"Что означает этот вопрос?" - настораживается Хенн. И уклончиво отвечает: "Я
ночевал в маленькой деревне примерно в двадцати километров отсюда. Названия
ее я не знаю. Почему вы это спрашиваете?"
     Жандармы переглядываются. "В прошлую ночь недалеко отсюда было
совершено серьезное преступление -- кража со взломом..."
     "Я ничего не украл!" - резко отвечает Хенн.
"Сейчас проверим!" - говорит один из жандармов и выходит из помещения.
"Куда это он?" - спрашивает Хенн у второго жандарма.
     "Преступника видела одна девочка. Она говорит, что хорошо разглядела его. И
конечно, смогла бы снова узнать его". В голосе жандарма слышится скрытое
злорадство.
     "Мне ничего не будет -- я же ничего не украл! А если девочка скажет, что я и есть
вор? Ведь ребенок может ошибиться! И все же алиби у меня есть -- я могу сказать,
что ночевал в доме булочника".
     Через десять минут первый жандарм появляется вместе с девочкой лет десяти.
"Ну что, это тот самый?" Жандарм с девочкой подходят к Хенну.
Девочка отрицательно качает головой: "Нет, это не он."
     "Не он?" Жандармы явно разочарованы.
"Ты уверена?" - спрашивает один.
     "У этого господина очень короткие волосы".
"А у того волосы были длиннее?"
     Девочка кивает. "Да. И тот был гораздо выше".
Хенн  облегченно вздыхает. "Я же говорил вам, что ничего такого не делал", -
обращается он к жандармам. -- "А теперь отпустите меня. Я пойду дальше".
Хенн поворачивается к двери, готовый выйти, но один из жандармов грубо
останавливает его: "Куда, приятель? Очень сожалею, но вам придется остаться
здесь -- у вас нет документов".
     Хенн хочет протестовать, но видит, что это бесполезно.
"Мы доставим вас в Урфар, в отдел розыска при криминальной полиции. Там
ваши показания проверят", - говорит жандарм. И с хитрой улыбкой добавляет:
"Если ваши показания подтвердятся, вы сможете получить документы.
Разумеется, временные. Без документов, сами понимаете, нельзя..."
Урфар! Никогда прежде Хенн не слышал этого названия. Лишь когда на русском
грузовике его привозят к зданию криминальной полиции, он узнает, что Урфар --
это район Линца. Тео узнает еще больше: Урфар, расположенный на северном
берегу Дуная -- это советская оккупационная зона, а часть Линца, находящаяся на
другом берегу - американская оккупационная зона. Может быть, ему повезет --
удастся перебраться на другой берег и покинуть, наконец, контролируемую
русскими юго-восточную часть Европы. Может быть...
     В отделе розыска Хенна снова допрашивают. И снова Тео объясняет -- он
немецкий военнопленный, бежал из России, направляется на Родину, в Западную
Германию. Через некоторое время дежурный чиновник сообщает: "Спецпоезда в
Германию пока нет. Поэтому я должен поместить вас в тюрьму".
"В тюрьму?" Хенн не верит своим ушам. "Я же не совершил никакого
преступления, ничего не украл, никого не убил... Почему я должен в тюрьму?"
Чиновник пожимает плечами: "Но ведь у вас нет документов!"
И в тот день, когда беглый немецкий военнопленный Тео Хенн надеялся ступить
на немецкую землю, он снова оказывается в тюрьме. В камере вместе с десятью
заключенными, среди которых один отравитель, один бандит и один мошенник, в
тринадцатый раз привлекающийся к уголовной ответственности. Хорошенькое
соседство!
     "А за что тебя посадили?"
"Ни за что. Я ничего не сделал".
     "Рассказывай!" - смеется один из заключенных. -- "Мы все тоже это говорили!"
Остальные с недоверием наблюдают за новеньким. Тот подозрительно часто
исчезает в туалете, отделенном от камеры невысокой перегородкой. Из-за
перегородки доносятся неприятные, щелкающие звуки. Заключенные
переглядываются.
     "Вши!" - кричит один из них. И отчаянно барабанит в дверь камеры.
Приходит надзиратель, и ему возмущенно сообщают: у новичка вши! Через
короткое время в камере появляется санитар. Он обрабатывает Хенна порошком
ДДТ. Впервые за все это время Тео избавляется от паразитов. "Не тюрьма, а
какой-то пансион для благородных девиц!" - бормочет он, когда санитар выходит
из камеры. Вечером, перед тем как заснуть, Хенн вдруг вспоминает -- а ведь
сегодня утром он опять свистел!...

     Снова ожидание. Ждать. Ничего другого в этой тюрьме Хенн предпринять не
может. Но ему обязательно нужно вырваться из тюрьмы и перебраться через
Дунай. А там -- свобода! Однако из тюрьмы  убежать невозможно.
Но вот если его куда-нибудь отправят... Хенн  должен ждать. Ждать случая. И
через восемь дней случай представляется. Вместе с семью другими
заключенными его направляют на уборку здания бывшей духовной семинарии.
После войны в этом здании размещался русский военный госпиталь. Недалеко от
Урфара, у подножия невысоких гор, словно крепость, возвышается монастырь.
Высокая стена окружает четырехугольный, богато украшенный внутренний двор с
монастырскими постройками и красивым фонтаном посередине.
Хенн потрясен, видя, какой урон нанесла монастырю война  - и монастырский
двор, и постройки разорены и запущены. Но интересует Тео лишь одно: можно ли
убежать отсюда? Окна первого этажа зарешечены. Единственный вход
охраняется австрийским полицейским. Однако есть другая возможность, хотя
очень опасная. И он обязательно рискнет.
     Прямо напротив главного входа из окна второго этажа Хенн видит телеграфный
столб. Расстояние от окна до столба -- примерно два метра. Что если попытать
счастья и прыгнуть на этот столб?...
     Итак, он должен поставить на карту все. Однако в первый день осуществить свое
намерение он не решается. Чтобы не вызвать подозрение у полицейского, он
намеренно не поднимается на второй этаж. На второй день появляется
благоприятная возможность. Хенн посвящает в свой план двух австрийцев, с
которыми убирает помещение. Оба сразу же соглашаются ему помочь. Один из
них втягивает в долгую беседу полицейского, охраняющего помещение изнутри.
Второй полицейский не опасен -- он охраняет вход в здание снаружи, с
противоположной стороны. Когда другой австриец условленным знаком
показывает Хенну -- опасности нет, тот, спружинив, прыгает из окна на
телеграфный столб. Несколько секунд -- и он соскальзывает по столбу на землю.
Только теперь Хенн чувствует, как горят его ладони -- он содрал на них кожу.
Согнувшись, чтобы его не заметили, Тео бросается бежать. Вслед ему -- ни
окрика, ни выстрела. Снова удалось!
     Он все еще в Австрии, на территории, занятой русскими. Но до границы с
Германией -- только сорок километров.

     У молодых австриек Врони и Ценци сегодня прекрасное настроение. Запряженная
двумя лошадьми повозка, в которой едут девушки, катит по лесной дороге. Врони
правит, Ценци погоняет лошадей.
     "Посмотри-ка!" - вдруг говорит Ценци. Впереди, тяжело ступая, медленно бредет
какое-то человек. Врони натягивает поводья. Когда повозка останавливается
рядом с незнакомцем, тот с удивлением смотрит на молодых австриек -- в этих
местах вероятнее всего встретить крестьянина или русского солдата, а тут --
девушки...
     "Не хотите немного проехать с нами?" - спрашивает Ценци.
"Куда?" Незнакомец, кажется, не доверяет девушкам.
     "Мы едем в направлении границы". Незнакомец какое-то мгновение думает,
затем влезает в повозку. Лошади трогаются с места.
     Тео Хенн обессилено сидит в повозке. После побега из монастыря он чувствует
внезапный упадок сил. А ведь цель уже близка! Без всякой надежды он
спрашивает: "Как мне лучше всего перейти границу?"
     Обе девушки с нескрываемым удивлением глядят на Хенна. "Однако вы
отчаянный!" - произносит Ценци, когда к ней возвращается дар речи.
"Я должен это сделать". Тео борется с охватившей его слабостью.
"Мы покажем вам дорогу", - успокаивает его Ценци. Она видит, как устал и
измучен этот человек.
     Перед въездом в деревню девушки высаживают Хенна из повозки. "Идите по этой
лесной дороге", - объясняет Ценци. -- "Через десять минут вы выйдете к
небольшому хутору. Скажете, что вас послала Ценци, и что вам нужно перейти
границу. Хозяин хутора вам поможет".
     Хенн благодарит девушку. Какое облегчение -- идти всего десять минут! Он так
устал, что каждый шаг для него -- мучение.
     Сумерки сгущаются, когда он подходит к хутору. Впереди -- решающая ночь.

     "Слышишь, стучат в дверь! Кто бы это мог быть?" Крестьянка вопросительно
смотрит на мужа. С тех пор как граница проходит почти рядом с их хутором, к ним
редко кто заглядывает. Разве что русский патруль, да еще люди, которые хотят
нелегально перейти границу.
     "Пойду взгляну!" Хозяин хутора встает из-за стола.
Через минуту он возвращается вместе с Хенном. Хозяйка пугается, увидев
воспаленное лицо и лихорадочно блестящие глаза Тео.
     "Он хочет перейти границу", - говорит крестьянин.
"Вы больны?" Женщина участливо смотрит на Хенна.
     Тот пожимает плечами. "Может быть. К тому же я смертельно устал".
"Вы могли бы денек-другой побыть у нас", - говорит хозяин хутора, - "но это
слишком опасно. К нам постоянно наведывается русский патруль".
Хенн молча кивает. "Когда я могу отправляться?"
     "Через полчаса будет совсем темно". Крестьянка жестом приглашает Хенна к
столу. "Садитесь, вам не мешает подкрепиться!"
     Хенну не слишком хочется есть. У него одно желание -- перейти, наконец, границу.
"Это недалеко!" Крестьянин говорит сосем  тихо, почти шепотом. -- "Примерно
триста метров. Идите вдоль просеки".
     Рукой он показывает на северо-запад. Хенн только молча кивает. У него даже нет
сил, чтобы поблагодарить.
     Последним усилием воли он заставляет себя идти. Идти в темноту. На запад. К
границе. К свободе. Домой.
     Он идет почти наощупь. Темно так, что на расстоянии вытянутой руки уже ничего
не видно.
     Шаг, еще шаг. С каждым шагом -- все тяжелее.
Кажется, что ноги приросли к земле.
     Позади -- сотни километров, пройденных пешком за три с лишним месяца. Но эти
последние триста метров через пограничный лес между Австрией и Баварией для
него несказанно труднее пройденного пути.
     Его пронизывает дрожь, холодный пот выступает на лбу.
Это конец, думает он. Но эта мысль почему-то не вызывает в нем ни волнения, ни
страха.
     Конец? Почему?

     Ноги отказывают ему.
Он стоит?
     Нет, он падает.
В изнеможении прислоняется он к стволу дерева.
     Ему хочется кричать. Но он спрашивает себя: неужели я перенес все лишения,
весь этот ужас только для того, чтобы умереть? Умереть, когда цель уже
достигнута?
     Ни звука не срывается с его губ. Вокруг -- мертвая тишина.
Мертвая тишина?
     Звук человеческих голосов заставляет его вскочить. Он как будто выныривает из
глубокого сна, из небытия. До его сознания доходит -- люди говорят по-английски.
Он перешел границу! Он в Германии!
     Это Германия, его родина. Хотя и занятая американцами. Четырнадцать месяцев
прошло после того, как он попал в плен. И три месяца после его побега из лагеря
для военнопленных на Украине, в Макеевке.
     Тео не помнит, как оказался он возле дверей первого баварского дома. Дом
старый, приземистый, как две капли воды похожий на крестьянские дома в
приграничной Австрии. Он стучит в дверь, прислушиваясь к звукам внутри дома.
Но дверь не открывается. В доме даже гаснет свет.
     Это страх, удрученно думает Хенн. Они боятся. Боятся еще больше, чем те, кто
помогал ему во время пути. Больше двух тысяч километров прошел он пешком, и
двери домов всегда открывались перед ним. Но дверь первого дома на его
родной земле оказалась закрытой.
     Собрав последние силы, спотыкаясь, Хенн бредет дальше. Через поле, к
следующему дому. Единственное, что он запоминает -- обращенные к нему
настороженные лица и чей-то голос: "Ему нельзя оставаться здесь!"
В эту ночь он спал на полу крестьянского дома -- хозяин, сжалившись над
измученным путником, пустил его переночевать.
     Проснувшись на следующее утро, Хенн в первые минуты не осознает, где он.
Постепенно до него доходит: это родина, он вернулся.
     В глазах крестьянина -  неприкрытое беспокойство. Хенн понимает: оставаться
дальше в этом доме он не может, для хозяина это может быть опасно.
"Я знаю", - тихо говорит он, - "мне нужно быстрее уходить отсюда, ведь рядом --
граница, а у меня нет документов".
     Хозяин кивает. "Да, сначала вы должны получить необходимые бумаги. Без
документов вам никак нельзя!"
     "А где я могу их получить?"
"В Пассау, у оккупационных властей".
     Именно туда Хенн идти не может, но крестьянину об этом не говорит. Тот дает
Тео немного еды и две марки на дорогу: "Отсюда до Пассау идет автобус, вы
можете туда доехать".
     Хенн выходит на улицу. Несколько минут он стоит, вдыхая свежий утренний
воздух. Он на родине, он дошел! Пока он едва понимает это. Он еще не
оправился от напряжения последних сорока восьми часов. Путь к автобусной
остановке кажется ему бесконечным.

     Пассау. В первый раз за долгое время Хенн снова в немецком городе! Но сейчас
ему не до городских достопримечательностей. Он сидит на скамейке возле реки
Инн. Какое блаженство -- спокойно посидеть пару часов на солнышке! Отдохнув,
он находит отделение немецкого Красного креста и получает там тарелку горячего
супа. Вкус супа кажется ему странным -- он отвык от такой еды.
С каждым часом Хенну становится очевиднее -- его путь не завершен. Да,
конечно, он уже в Германии. Но он все еще беглый немецкий военнопленный без
документов.. И ему остается только одно -- идти дальше. Еще пятьсот километров.
Но у него хватит силы и мужества преодолеть и это расстояние. Ведь он уже на
родине, он почти дома! Обратно в Россию его вряд ли отправят.
За городом Хенн сворачивает с главной магистрали. Он идет окольными путями,
чтобы избежать встречи с полицией. Ближе к вечеру он подходит к деревенской
гостинице. "Афельд", - читает он фамилию владельца. Афельд? Хенн
останавливается. Эта фамилия ему знакома.
     Тео жил в одном бараке с Гансом Афельдом в макеевском лагере для
военнопленных. Афельд был единственным человеком в лагере, носившем
бороду. У него было прозвище "парень из Обераммергау". Хенн отчетливо
помнит -- Ганс рассказывал ему, что у него небольшая гостиница и ферма в
Баварии. "Парень из Обераммергау" часто, почти каждый день вспоминал о
своей гостинице. Тогда в лагере многие пленные рассказывали о своем высоком
служебном положении, которого в действительности не было, присваивали себе
профессии, которыми никогда не владели. Проверить это никто не мог. Но быть
может, Ганс Афельд говорил о себе правду.
     Хенн входит в помещение гостиницы. Гостиница пуста, лишь в углу комнаты сидит
какой-то старик. Услышав шаги, он медленно поднимается и шаркающей походкой
подходит к вошедшему.
     "Кто здесь?" - спрашивает старик. Хенн замечает, что старик почти слеп.
"Вы господин Афельд?" Хенн опускается на стоящий рядом стул. Долгий путь от
Пассау изрядно утомил его.
     "Да, это я".
"Кажется,  я смогу сообщить вам кое-что о вашем сыне. Ведь у вас есть..." Хенн
не успевает докончить.
     "От Ганса?" - перебивает его старик.
"Да", - подтверждает Хенн. -- "Человека, которого я знаю, звали Ганс Афельд.
Ему около сорока, невысокий, черноволосый..."
     "Ганс жив!" Старик заметно оживляется.
"Мария!" В комнату входит женщина.
     "Чего тебе?" - недовольно спрашивает она. Женщина примерно одного возраста
с тем Гансом Афельдом, которого знает Хенн. Даже лицо похоже.
"Ганс жив! Жив!" - с радостным волнением в голосе говорит старик.
"Кто тебе сказал?"
     "Этот господин знает Ганса". И повернувшись к Хенну, поясняет: "Мария -- его
сестра. Она заботится обо мне".
     Женщина молчит. У нее узкие губы, глубокие складки у рта.
"Я убежал из России, из лагеря для военнопленных", - говорит Хенн. -- "Ганс
Афельд жил в одном бараке со мной. Он вернется, обязательно вернется".
"Этот господин -- наш гость!" Старик садится на стул рядом с Хенном.- "Пусть он
отдохнет у нас неделю или больше, если захочет!"
     "Большое спасибо!" - благодарит Хенн. -- "Эту ночь, пожалуй, переночую, но
дольше не могу". Сестра Афельда все еще недоверчиво смотрит на Тео. Она
выходит из комнаты и через минуту возвращается с фотографией. На
фотографии -- группа людей, среди них -- два солдата. "Который из них Ганс?"
Хенн сразу узнает своего соседа по бараку и указывает на него пальцем. Сестра
Афельда молча выходит из комнаты.
     За ужином Хенн рассказывает о лагере в Макеевке, о своем побеге, о полном
опасностей пути через Россию и Балканы, о переходе границы в минувшую ночь.
Беседуя с хозяевами, Хенн понимает, почему сестра обрадовалась известиям о
брате меньше, чем старик-отец: если Ганс Афельд не вернется, она унаследует
гостиницу и ферму.
     Этой ночью Тео Хенн спит глубоким, спокойным сном. Он спит почти до полудня.
Младшая сестра Ганса приносит еду в его комнату. Старый Афельд и его
младшая дочь принимают Хенна как родного.
     После завтрака Хенн опять засыпает -- сказывается напряжение двух последних
дней. Проснувшись, он чувствует себя освеженным и отдохнувшим. Он снова
полон желания идти дальше. Торопит его и другое обстоятельство.
На другой день он поднимается рано. "Уже уходите?" - удивленно спрашивает
Тео младшая сестра Афельда.
     "Да. Я должен идти".
Молодая женщина вопросительно смотрит на него.
     "Мне предстоит преодолеть еще около пятисот километров. Кроме того, я дал
себе обет -- если выберусь живым из России, то в Германии по пути домой
разыщу родителей моих погибших однополчан".
     Женщина молча кивает.
"Моя следующая цель -- Амберг", - говорит Хенн. Через несколько минут он
прощается со старым хозяином. Тот тихо шепчет: "Может, я буду еще жив, когда
Ганс вернется..."
     "...когда он вернется!" Сколько отцов и матерей, жен и детей с надеждой
повторяют эти слова в послевоенном 1946 году! Они не имеют никаких сведений о
своих близких -- военнопленным не разрешается писать письма. Им остается
только одно -- ждать и надеяться. Хенн считает своим долгом рассказать родным
о тех, чьи имена помнит. О живых и о погибших. Их много, этих имен. Перед
побегом Тео наизусть заучил их. И теперь они снова всплывают из глубин его
памяти.
     Семнадцатилетний Фриц Крегер из Амберга, погиб в конце войны. Хенн должен
сообщить эту горькую весть его родителям -- никто, кроме него, не видел гибели
молодого солдата.
     Еще одно имя, еще одна горькая весть. Восемнадцатилетний Петер Лебер из
Байройта. Погиб от той же гранаты, которая убила Фрица Крегера.
Тео Хенн выполняет свой печальный долг перед погибшими -- ведь неведение и
напрасная надежда порой мучительнее самой страшной правды...

     Летом 1946 года по расписанию ходят только товарные составы и поезда для
военнослужащих оккупационных войск. Для немцев поезда в Германии ходят еще
нерегулярно. На последнем этапе пути Хенн может добираться до дома только
поездом.
     Он выходит к железнодорожной станции. Там он узнает, что эта железнодорожная
линия ведет на Кассель и что до Рурской области сейчас можно добраться только
через Кассель.
     На станции Хенн полушутя, полусерьезно спрашивает у железнодорожного
служащего -- нельзя ли ему ехать до Касселя без билета.
     "Почему?" Железнодорожник внимательно разглядывает незнакомца.
Без лишних церемоний Хенн говорит ему правду: "Я бежал из русского плена и
добираюсь домой, в Рурскую область, но у меня нет денег".
"Я дам тебе билет до Касселя, хорошо?" - подумав некоторое время, говорит
железнодорожник.
     "Но я же не могу за него заплатить!"
"Бери, не беспокойся!" Этот человек дарит Хенну билет!
     "Чем я могу отблагодарить..."
"Ладно-ладно, поезжай!" - улыбается железнодорожник. -- "И еще одни совет: из
Касселя в Рурскую область ежедневно отправляются за углем грузовые поезда.
Постарайся попасть на один из них!"
     Скоро к перрону подъезжает пассажирский поезд. Впервые за последние
несколько лет Тео Хенн едет в пассажирском поезде, да к тому же с билетом.
Позади -- три долгих месяца долгого, невероятно тяжелого пути из русского лагеря
для военнопленных. Три месяца нервного и физического напряжения, опасностей,
голода и лишений. Он в Германии. Перейдя границу, Хенн был уверен, что уж
теперь-то без труда доберется до Оберхаузена.
     Однако путь по родной немецкой земле оказался, пожалуй, еще тяжелее. Когда он
говорил, что бежал из русского плена, ему почти никто не верил. Двери
крестьянских домов захлопывались перед ним, когда он спрашивал разрешения
переночевать в сарае. Хозяева принимали его за бродягу, за опасного
преступника. Ему приходилось ночевать под открытым небом где-нибудь в поле.
Хенн несказанно рад, что ему, наконец, поверили. Он даже получил в подарок
билет до Касселя!
     Но именно в Касселе Тео подстерегает еще одна, последняя опасность.

     "Кассель. Конечная станция! Освободите вагоны!"
Поезд замедляет ход, останавливается. Пассажиры выходят из вагонов. Среди
них -- Тео Хенн. День клонится к вечеру.
     На этот раз ничего не случится -- ведь у Хенна настоящий проездной билет! Он
держит билет в руке, чтобы предъявить контролеру на выходе из вокзала.
У выхода -- какая-то задержка. В чем дело? У выходящих пассажиров проверяет
документы американский патруль.
     Для Хенна остается только один выход: назад!
Никем не замеченный, он возвращается к поезду, осторожно перебирается на
другую сторону перрона. Позади перрона -- невысокий, местами прогнивший
забор. Прыжок -- и Хенн уже за территорией вокзала.
     Он осматривается. Вокруг, куда ни глянь, развалины. Тео потрясен. Он даже не
представлял, что немецкие города так сильно пострадали. И это -- перед самым
концом войны!
     Единственное уцелевшее здаие -- барак с табличкой "Немецкий Красный Крест".
Не раздумывая, Хенн входит в барак. Красный Крест! Это спасение!
Перед небольшим окошком -- длинная очередь: людям выдают талоны на
бесплатное питание. Хенн пристраивается в конец очереди.
     "Нужно показывать удостоверение, чтобы получить еду?" - спрашивает он у
стоящего впереди человека, одетого, как большинство мужчин в очереди, в
поношенную военную форму.
     "Само собой!" - отвечает мужчина.
Хенн в нерешительности -- ведь документов у него нет!  Однако когда подходит
его очередь, он, не долго думая, объясняет, что бежал из русского плена. Чуть
помедлив, сестра из Красного Креста дает ему талон.
     Получив талон, Хенн становится в очередь перед раздаточным окном. Обед
выдает еще одна сестра из Красного Креста, - женщина с застиранной наколкой
на голове, из-под которой выбиваются седые волосы. Тео дал бы этой женщине
лет пятьдесят. А может, ей только сорок, но война наложила свой отпечаток на ее
лицо. Женщина раздает еду привычными, автоматическим движениями. Видно,
что она занимается этим не один год. Но во взгляде женщины, даже в ее
движениях заметно сердечное сочувствие этим голодным, больным,
нуждающимся людям.
     Сестра первая замечает вошедших в помещение американских военных
полицейских -- раздаточное окно расположено как раз напротив входной двери.
"Эм-пи", - вполголоса говорит она.
     "Милитери полис!" Мужчины, стоящие в очереди за едой, знают, что это --
американский военный патруль, проверяющий документы. На вошедших никто не
обращает особого внимания. Сидящие за столами люди продолжают спокойно
есть, курить, беседовать друг с другом.
     "Зачем они пришли?" - настораживается Хенн. Его первая мысль -- нужно бежать!
Но он сдерживает себя.
     "Проверка документов", - спокойно отвечает стоящий перед ним мужчина. --
"Обычная процедура. Чистая рутина".
     Обычная? Хенн быстро подходит к раздаточному окну, жестом подзывает сестру.
Та мгновенно оценивает ситуацию: "Что, документов нет?"
     Хенн кивает. "Можете спрятать меня в кухне?" - взволнованно шепчет он.
Женщина бросает быстрый взгляд на американцев -- они проверяют документы в
противоположном конце помещения. Не говоря ни слова, она открывает кухонную
дверь, впускает Хенна. И пока тот прячется за большим котлом с супом, сестра с
невозмутимым видом продолжает выдавать еду.
     Закончив проверять документы у сидящих за столами, американцы подходят к
людям, стоящими в очереди к раздаточному окну. Наконец проверка стоящих в
очереди закончена. Через раздаточное окно проверяющие бросают короткий
взгляд в кухню. Хенна они не замечают.
     "Они ушли!" - говорит женщина. Облегченно вздохнув, Хенн выходит из своего
укрытия, благодарит сестру и направляется к двери.
     "Ваш суп!" - сестра протягивает ему тарелку.
Тео берет суп, находит в конце длинного стола свободное место, садится на
деревянную скамью. Побыстрее съесть суп, а потом -- дальше! Хенн понимает --
домой он может добираться только тайком, окольными путями. Или
безбилетником на поездах. И все потому, что у него нет документов.
Сидящие за столом люди кладут на стол свои удостоверения. Хенн
настораживается. Почему? В следующую минуту он понимает причину этого: в
барак входят немецкие полицейские. Похоже, документы тут проверяют
непрерывно!
     "Всем оставаться на местах! Предъявить документы!"
Хенн в отчаянии озирается. Второй раз спрятаться в кухне он не может -- слишком
далеко сидит.
     Сидящий напротив него человек жестом указывает вниз, под стол.
"Полезай под сто!"
     Хенн втискивается под стол. Он слышит, как мужчина тихо говорит: "У него нет
документов". Сидящие за столом тесно сдвигают ноги. Ограда из мужских ног,
обутых в изношенные башмаки, в сапоги без каблуков, с дырявыми подошвами,
защищает Хенна.
     "Эй, твой суп! Ешь, а то остынет!" Кто-то сует под стол тарелку с супом.
В первый момент Хенн ошеломлен. Однако быстро успокаивается: здесь его
никто не выдаст. Сидя под столом, он медленно, бесшумно ест суп.
"Отбой, приятель!"
     Чьи-то руки помогают Хенну выбраться из-под стола.
"Большое спасибо, друзья!"
     "Сбежал?" - без удивления, как будто  о чем-то   обыденном, спрашивает
сидящий напротив человек.
     Хенн утвердительно кивает. И пока он раздумывает, рассказать ли правду о
своем побеге, мужчина спрашивает его:
     "Ну и куда же ты хочешь?"
"В Рурскую область. С пустым товарняком, если получится".
"Товарная станция в пяти минутах отсюда. Выйдешь из барака -- все время иди
направо. Сразу ее увидишь!"
     "Большое спасибо!" Хенн поднимается, перелезает через скамью и повторяет,
обращаясь ко всем: "Большое спасибо!"
     Ему хочется как можно скорее уйти из барака -- не дай Бог, еще одна проверка!
В тамбуре барака темно. Но у самого входа Хенн различает фигуры трех
американских полицейских -- они собираются войти в барак.
Тео бросается назад. Секунда -- и он прячется за открытой створкой входной
двери. Затаив дыхание, он слышит приближающиеся шаги американцев.
Полицейские один за другим входят в барак. Прежде чем они успевают
обернуться, чтобы зарыть за собой дверь, Хенн молнией выскакивает наружу.

     Безопасность! Летом 1946-го, спустя почти полтора года после сокрушительного
Третьего Рейха это слово по-прежнему остается ключевым у солдат американских
оккупационных войск. Они усиленно охраняют места собственной дислокации и
узловые транспортные пункты. Их страх перед диверсиями так же велик, как и во
время войны.
     В этот июльский вечер американский часовой, охраняющий вход на товарную
станцию Касселя, не особенно внимателен. Летняя жара разморила его, он почти
дремлет. Внезапно он слышит чьи-то шаги. Всматриваясь в вечерние сумерки, он
видит мужчину, приближающегося к станции. Неизвестный идет быстро,
целеустремленно. "Наверное, немецкий железнодорожник", - думает американец.
Но идущий -- вовсе не железнодорожник. Это беглый немецкий военнопленный
Тео Хенн, у которого нет никаких документов. Пользуясь темнотой, он хочет
забраться в какой-нибудь товарный поезд.
     Хенн видит несколько товарных поездов, стоящих на путях. Сердце его учащенно
бьется. Еще сотня метров, и он у цели! Он осторожно озирается по сторонам.
Американский часовой внимательно следит за действиями неизвестного. Нет, это,
кажется, не железнодорожник -- он что-то слишком часто останавливается,
озирается по сторонам, меняет направление. Когда неизвестный появляется в
освещенном месте, часовой окликает его по-немецки:
     "Стой!"
Хенн вздрагивает, затем, не оглядываясь, бросается назад, в темноту, и
стремительно убегает. "Стой или я стреляю!" - кричит вслед ему часовой.
Но Хенн не останавливается. Он бежит прочь, спотыкаясь о рельсы, прыгая через
стыки. Его жизнь снова в опасности.
     Позади гремит первый выстрел. Тео укрывается за развалинами недалеко от
железнодорожных путей. Теперь выстрелы его не достанут. Он тяжело переводит
дыхание.
     Часовой стреляет  еще два раза. На выстрелы откликаются голоса других
американских часовых.
     Из своего укрытия Тео слышит, как американец объясняет подоспевшим
товарищам, что от него ускользнул посторонний, кажется, немец. Хенн осторожно
поднимает голову и на некотором расстоянии видит трех или четырех
американских солдат с автоматами в руках. Они что-то оживленно обсуждают,
показывая в направлении, куда убежал Тео.
     Хенн снова прячет голову за развалинами.
В ночной тишине возбужденные голоса американцев раздаются по всей станции.
Хенн слышит, как приближаются их шаги -- все громче, все отчетливей. Один
часовой, перешагивая через шпалы, подходит прямо к укрытию Хенна.
"Ну, все!" - думает Хенн. Он уже хочет встать, как вдруг замечает, что
американец проходит мимо совсем рядом с его укрытием.
     Через какое-то время (Хенн уже потерял ему счет) американцы прекращают
поиски. С напряженным вниманием ловит Хенн каждый звук. Наконец американцы
возвращаются на наблюдательный пост. Выждав некоторое время, Хенн
решается выйти из-за развалин. Чтобы ступать как можно тише, он снимает обувь.
Несколько шагов -- и он подходит к забору, ограждающему территорию товарной
станции, отыскивает в заборе дыру и выползает наружу. Товарная станция с
американской охраной позади! Хенн переводит дух.
     Но как быть дальше? Он почти в отчаянии. "Лучше бы я вообще не приезжал в
Кассель", - думает Тео. Здесь, в Германии, он не ожидал столкнуться с таким
количеством трудностей и опасностей. Однако он быстро берет себя в руки.
Сейчас ему нужно найти место для ночлега. Он отыскивает в развалинах какого-
то дома сухое, укромное место и тотчас же засыпает.
     Рано утром Хенн просыпается от свистка маневрового паровоза. Он осторожно
обследует местность. Вокруг все в развалинах, ни одного целого дома. Немного
поодаль он обнаруживает несколько обработанных садово-огородных участков.
Руками он выкапывает из земли несколько морковок и кольраби, с жадностью
съедает  их. Первые свежие овощи за эти долгие недели!
     Недалеко от товарной станции Хенн неожиданно встречает железнодорожника, -
сцепщика вагонов. Он заговаривает с ним и напрямик  спрашивает, можно ли в
пустом товарном поезде добраться до Рурской области.
     "Днем это невозможно", - качает головой сцепщик. -- "В крайнем случае ночью,
да и то опасно. Эти американцы расставили вооруженную охрану по всей
территории станции. Сегодня ночью стреляли!"
     "Знаю". На лице Хенна появляется подобие улыбки. -- "Это они стреляли мне
вдогонку".
     Сцепщик изумленно смотрит на Хенна. От удивления он не может вымолвить ни
слова.
     "Ты что, военнопленный?" - наконец спрашивает он.
"Да, я бежал из России".
     "Хорошо, я помогу тебе", - подумав, произносит сцепщик. -- "Я расскажу о тебе
моему сменщику -- он работает ночью. В одиннадцать вечера приходи к
служебному бараку". Сцепщик показывает Хенну барак на территории товарной
станции. -- "Мой сменщик найдет для тебя подходящий вагон. Но будь осторожен!
Не попадись на глаза американцам!"
     "Не беспокойся". Хенн снова полон веры в благополучный исход. Он горячо
благодарит сцепщика.
     "Не стоит благодарности!" - качает тот головой. -- "У меня самого сын где-то
там..."
     С того времени как Тео перешел границу близ Пассау, его не покидало чувство
разочарованности. Во всех немецких домах, куда он заходил, его встречали
настороженность, недоверие и страх. Но здесь, в Касселе, все по-другому. Ему
стараются помочь. Сестра из Красного Креста, укрывшая его на кухне; мужчины,
спрятавшие его под столом. А теперь сцепщик вагонов тоже хочет помочь ему.
Около десяти вечера Тео уже на территории станции. Он воспользовался дырой в
заборе, через которую выбрался отсюда прошлой ночью. Осторожно, стараясь
быть незаметным, он приближается к служебному бараку и прячется под пустым
вагоном, стоящим напротив входной двери.
     Из барака выходит человек и медленно идет вдоль вагонов. Перед вагоном, под
которым спрятался Хенн, человек останавливается.
     "Я тебя сразу заметил", - шепчет он. -- "Иди за мной!"
Хенн вылезает из-под вагона и тихо ступая, идет следом за мужчиной. Не
оборачиваясь, тот говорит негромко: "Я посажу тебя в пустой состав, который
идет в Эссен. Он отправляется в полночь. Тебе нужно спрятаться, чтобы не
обнаружили контролеры или американцы!"
     "Ясно".
Мужчина останавливается перед одним из вагонов. Хенн молча протягивает ему
руку.
     "Счастливого пути!" - говорит сцепщик.
Тео забирается в вагон, устраивается в углу. Вагон, наверное, предназначен для
перевозки угля -- стены и пол вагона пропитаны стойким угольным запахом.
Раньше Хенн ненавидел этот запах. Теперь запах угля напоминает ему о доме.
Этот запах -- запах его родной Рурской области.

     Снова в товарном вагоне.
     Снова бесконечные часы пути.
Но на этот раз все по-другому. На этот раз он едет не на фронт и не в русский
лагерь для военнопленных. Он едет домой.
     Полночь. Поезд трогается. "Если повезет, уже сегодня я буду дома", - думает
Хенн.
     Домой! Позади -- три тысячи километров, сто два дня пути, полного опасностей и
лишений.
     Мысленно он оглядывается на пройденный путь: военнопленным от Глаца через
Бреслау до Макеевки, беглецом под чужим именем от Макеевки через Одессу,
Румынию, Венгрию и Австрию в американскую зону оккупации в Германии.
И снова он задает себе один и тот же вопрос -- почему он должен был испытать
все это, почему он остался жив, в то время как столько его товарищей погибли на
фронте, умерли в плену. В его душе крепнет убеждение, что все это -- промысел
Божий, что только Бог управляет этим миром, только Он властвует над жизнью и
судьбой каждого человека.
     Товарный поезд везет по оккупированным американцами и англичанами
немецким землям. Везет домой. Как там, дома? Живы ли отец и мать? Уцелел ли
родительский дом? Узнают ли старики своего Тео?
     Через узкую щель в дверях он видит проносящиеся мимо поля и леса, горячее
июльское солнце над ними. "Совсем как на Украине и на Балканах", - думает он.
В этот первый послевоенный год солнце, кажется, светит особенно ярко и
приветливо.
     Но это яркое, приветливое солнце освещает разрушенную, опустошенную страну.
Города, мимо которых проезжает поезд, лежат в развалинах, у людей голодные,
угрюмые лица, одежда их бедна.
     Но жизнь все-таки продолжается.

     Товарный состав замедляет ход, останавливается. "Дортмунд-Дорсфельд", -
читает Хенн название на таблице. Кажется, еще одна непредвиденная остановка.
Хенн выглядывает из вагона. Паровоза впереди состава нет, его отцепили.
Вдоль состава идет человек в железнодорожной форме. Он замечает Хенна.
"Что вы здесь делаете? Слезайте!"
     Хенн спрыгивает вниз. "Разве этот поезд не идет до Эссена?"
"Нет. Здесь -- конечная станция". Изучающим взглядом железнодорожник
смотрит на Хенна.
     "Я возвращаюсь из России", - быстро, чтобы избежать дальнейших расспросов,
говорит Тео. -- "Я бежал из лагеря для военнопленных. Мне нужно в Оберхаузен --
там мой дом".
     "Идемте со мной!" Железнодорожник поворачивается и направляется к
блокпосту. Перед закрытым шлагбаумом стоит паровоз, готовый к отправлению.
"Ты ведь едешь в Дуйсбург?" - спрашивает железнодорожник машиниста. Тот
утвердительно кивает.
     "Этот парень возвращается из русского плена, ему нужно в Оберхаузен.
Возьмешь его с собой?" Машинист снова кивает.
     Хенн влезает в кабину машиниста. Шлагбаум поднимается. Путь свободен!








     Ранним вечером предпоследнего июльского дня 1946 года перед развалинами
вокзала в Оберхаузене стоит человек. Коротко остриженная голова выдает
бывшего военнопленного. Он озирается вокруг, как будто что-то ищет. Ищет и не
может найти.
     Этот человек -- Тео Хенн. А то, что он ищет -- это город, его родной,  до мелочей
знакомый город, откуда он ушел на фронт. Но этого города больше нет. Темные,
мрачные фасады зданий на привокзальной площади производят безотрадное
впечатление. Перед входами в подвалы выросли серые цементные глыбы,
сооруженные для защиты от бомб. Еще целы грязные, выцветшие указатели с
надписью "Бомбоубежище".
     Несколько минут Хенн в раздумье стоит перед зданием вокзала. Четыре года
назад он уезжал отсюда. Уезжал на войну, так же, как сотни тысяч других молодых
людей. Никто из них не ожидал такого конца, все верили в победу. Никто не
догадывался, что возвращение домой будет возвращением в мир голода и
развалин.
     Горькие раздумья Хенна прерывают удары церковного колокола. Как давно не
слышал он эти звуки! С первыми же ударами колокола его душу наполняет
чувство неизъяснимого умиротворения и покоя. Повинуясь внутреннему порыву,
он идет к церкви.
     Церковь Сердца Христова, стоящая недалеко от вокзала, не пострадала от
бомбежек. Хенн входит в церковь. Глаза его постепенно привыкают к полутьме
нефа. Церковный служка зажигает алтарные свечи. В церкви становится светлее,
она быстро заполняется верующими. Начинается вечерняя служба. Прихожане
поют церковный гимн. Хенн пытается петь вместе со всеми, но голос не
слушается его. Только теперь он полностью осознает, какой путь остался позади,
сколько опасностей, сколько тягот и лишений пришлось пережить ему.
Он опускается на колени, прячет лицо в ладонях. Его молитва коротка. "Господи,
благодарю тебя!" Горло его перехватывает, он с трудом произносит эти простые
слова.
     "Помолимся за пропавших без вести..." - доносится до него голос священника.
Хенн думает о тех, кто все еще в плену в далекой России, думает о тех сотнях и
тысячах, нашедших там свою смерть. Сколько жен, матерей, детей напрасно
надеются увидеть когда-нибудь своих мужей, отцов, сыновей, братьев...
Кто знает, жив ли еще староста барака Франц Риттер, его товарищ по лагерю в
Макеевке? Жив ли зубной врач, военнопленный Виктор Шефер?
Что с Петером Шмицом? Где он теперь? Может быть, ему все же удалось
добраться до дома? Или он снова в лагере для военнопленных где-нибудь в
Сибири? Да жив ли он вообще?
     А сам он, бывший военнопленный Тео Хенн -- один из немногих счастливцев,
вернувшихся из ужаса русских лагерей.
     В прохладном полумраке церкви он еще раз обещает себе как можно скорее
разыскать родных своих товарищей по лагерю, рассказать им об их близких.
Служба заканчивается. Священник благословляет прихожан. Тео Хенн,
исполненный новых сил и надежд, выходит из церкви.

     Вечерние сумерки медленно опускаются на полуразрушенный дом Герда Хенна,
на маленький сад позади дома. "Табак в этом году будет хорош", - входя в
комнату, говорит жене папаша Хенн.
     Его жена стоит у окна. Беспокойный взгляд ее устремлен за ограду дома, на
улицу.
     "Ну что, Анна?" Герд Хенн подходит к жене. Женщина молчит, но старый Хенн
знает, о чем думает его жена, на что надеется. Она ждет Тео, их сына.
Вот уже второй год Герд Хенн пытается убедить свою Анну -- ее ожидания, ее
надежды напрасны. "Пропал без вести в России!" Их сына, конечно, уже нет в
живых. Однако шесть последних недель Анной владеет какое-то предчувствие.
"Тео жив!" - снова и снова повторяет она. Она повторяет эти слова так часто, что
папаша Хенн уже почти поверил в них. В его душе внезапно проснулась надежда,
что сын жив, что он вернется.
     Несколько минут оба неподвижно стоят у окна, глядя на надвигающиеся сумерки.
Папаша Хенн кладет руку на плечо жены. Он чувствует ее беспокойство, ее
волнение.
     К дому усталой походкой, ссутулившись, подходит какой-то человек. Герд и Анна
не сразу замечают его. Это их сын, их Тео. Но  старики  не сразу узнают его -- в их
памяти сын гораздо моложе, он не такой худой и сгорбленный. В следующее
мгновение Герд Хенн судорожно сжимает плечо жены.
     "Тео!" - срывающимся голосом шепчет он.
Анна молча поворачивается к входной двери. Ее глаза влажно блестят. Дверь
открывается.
     Когда Тео Хенн, помедлив, входит в комнату, мать произносит только два слова:
"Он жив!" Но эти два слова вмещают в себя больше, чем тысячи других. В этих
двух словах -- новая жизнь, новое будущее для всех троих: для Тео Хенна, для его
отца, для его матери.
     Он жив!



Last-modified: Thu, 06 Jul 2006 04:04:04 GMT

Оцените этот текст: