О.Генри. Из сборника "Сердце запада" --------------------------------------------------------------------------- Из сборника "Сердце запада" (1907 г.) Файл с книжной полки Несененко Алексея Ё http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/ --------------------------------------------------------------------------- Сердце и крест Перевод М. Урнова Бэлди Вудз потянулся за бутылкой и достал ее. За чем бы на тянулся Бэлди, он обычно... но здесь речь не о Бэлди. Он налил себе в третий раз, на палец выше, чем в первый и во второй. Бэлди выступал консультантом, а консультанта стоит оплатить. - На твоем месте я был бы королем, - сказал Бэлди так уверенно, что кобура его скрипнула и шпоры зазвенели. Уэб Игер сдвинул на затылок свой широкополый стэтсон и растрепал светлые волосы. Но парикмахерский прием ему не помог, и он последовал примеру более изобретательного Бэлди. - Когда человек женится на королеве, это не значит, что он должен стать двойкой, - объявил Уэб, подытоживая свои горести. - Ну, разумеется, - сказал Бэлди, полный сочувствия, все еще томимый жаждой и искренно увлеченный проблемой сравнительного достоинства игральные карт. - По праву ты король. На твоем месте я потребовал бы пересдачи. Тебе всучили не те карты... Я скажу тебе, кто ты такой, Уэб Игер. - Кто? - спросил Уэб, и в его бледно-голубых глазах блеснула надежда. - Ты прннц-консорт. - Полегче, - сказал Уэб, - я тебя никогда не ругал. - Это титул, - объяснил Бэлди, - который в ходу среди карточных чинов; но он не берет-взяток. Пойми, Уэб, это клеймо, которым в Европе отмечают некоторых животных. Представь, что ты, или я, или какой-нибудь голландский герцог женится на персоне королевской фамилии. Ну, со временем наши жены становятся королевами. А мы - королями? Черта с два! На коронации наше место где-то между первым конюхом малых королевских конюшен и девятым великим хранителем королевской опочивальни. От нас только и пользы, что мы снимаемся на фотографиях и несем ответственность за появление наследника. Это игра с подвохом. Да, Уэб, ты принц-консорт. И будь я на твоем месте, я бы устроил междуцарствие, или habeas corpus, или что-нибудь в этом роде. Я стал бы королем, если бы, даже мне пришлось смешать к черту все карты. И Бэлди опорожнил стакан в подтверждение своих слов, достойных Варвика, делателя королей. - Бэлди, - сказал Уэб торжественно, - мы много лет пасли коров в одном лагере. Еще мальчишками мы бегали по одному и тому же пастбищу и топтали, одни и те же тропинки. Только тебя я посвящаю в свои семейные дела. Ты был просто объездчиком на ранчо Нопалито, когда я женился на Санте Мак-Аллистер. Тогда я был старшим; а что я теперь? Я значу меньше, чем пряжка на уздечке. - Когда старик Мак-Аллистер был королем скота в Западном Техасе, - подхватил Бэлди с сатанинский вкрадчивостью, - и ты был козырем. Ты был на ранчо таким же хозяином. - Так было, - согласился Уэб, - пока он не догадался, что я пытаюсь заарканить Санту. Тогда он отправил меня на пастбище, как можно дальше от дома. Когда старик умер, Санту стали звать "королевой скота". А я только заведую скотом. Она присматривает за всем делом; она распоряжается всеми деньгами. А я не могу продать даже бычка на обед туристам. Санта - "королева", а я - мистер "Никто". - На твоем месте я был бы королем, - повторил закоренелый Монархист Бэлди Вудз. - Когда человек женится на королеве, он должен идти с ней по одной цене в любом виде - соленом и вяленом, у повсюду - от пастбища до прилавка. Многие, Уэб, считают странным, что не тебе принадлежит решающее слово на Нопалито. Я не хочу сказать ничего худого про миссис Игер - она самая замечательная дамочка между Рио Гранде и будущим рождеством, - но мужчина должен быть хозяином в своем доме. Бритое смуглое лицо Игера вытянулось в маску уязвленной меланхолии. Выражение его лица, растрепанные желтые волосы и простодушные голубые глаза - все это напоминало школьника, у которого место коновода перехватил кто-то посильнее. Но его энергичная мускулистая семидесятидвухдюймовая фигура и револьверы у пояса не допускали такого сравнения. - Как это ты меня назвал, Бэлди? - спросил он. - Что это за концерт такой? - "Консорт", - поправил Вэлди, - "принц-консорт". Это псевдоним для неважной карты. Ты по достоинству где-то между козырным валетом и тройкой. Уэб Игер вздохнул и поднял с пола ремень от чехла своего винчестера. - Я возвращаюсь сегодня на ранчо, - сказал он безучастно. - Утром мне надо отправить гурт быков в Сан-Антонио. - До Сухого озера я тебе попутчик, - сообщил Бэлди. - В моем лагере в Сан-Маркос согнали скот и отбирают двухлеток. Оба companeros (1) сели на лошадей и зарысили прочь от маленького железнодорожного поселка, где в это утро утоляли жажду. У Сухого озера, где их пути расходились, они остановили лошадей, чтобы выкурить по прощальной папиросе. Много миль они проехали молча, и тишину нарушали лишь дробь копыт о примятую мескитовую траву и потрескивание кустарника, задевавшего за деревянные стремена. Но в Техасе разговоры редко бывают связными. Между двумя фразами можно проехать милю, пообедать, совершить убийство, и все это без ущерба для развиваемого тезиса. Поэтому Уэб без всяких предисловий добавил кое-что к разговору, который завязался десять миль назад. - Ты сам помнишь, Бэлди, что Санта не всегда была такая самостоятельная. Ты помнишь дни, когда старик Мак-Аллистер держал нас на расстояние и как она давала мне знать, что хочет видеть меня. Старик Мак-Аллистер обещал сделать из меня дуршлаг, если я подойду к ферме на ружейный выстрел. Ты помнишь знак, который, бывало, она посылала мне... сердце и в нем крест. - Я-то? - вскричал Бэлди с хмельной обидчивостью. - Ах ты, старый койот! Помню ли? Да знаешь ли ты, проклятая длиннорогая горлица, что все ребята в лагере знали эти ваши иероглифы? "Желудок с костями крест-накрест" - вот как мы называли их. Мы всегда примечали их на поклаже, которую нам привозили с ранчо. Они были выведены углем на мешках с мукой и карандашом на газетах... А как-то я видел такую штуку, нарисованную мелом на спине нового повара, которого прислал с ранчо старик Мак-Аллистер. Честное слово! - Отец Санты, - кротко объяснил Уэб, - взял с нее обещание, что она не будет писать мне и передавать поручений. Вот она и придумала этот знак "сердце и крест". Когда ей не терпелось меня увидеть, она ухитрялась отмечать этим знаком что придется, лишь бы попалось мне на глаза. И не было случая, чтобы, приметив этот знак, я не мчался в ту же ночь на ранчо. Я встречался с нею в той рощице, что позади маленького конского корраля. - Мы знали это, - протянул Бэлди, - только виду не подавали. Все мы были за вас. Мы знали, почему ты в лагере держишь коня всегда наготове. И когда мы видели "желудок с костями", расписанные на повозке, мы знали, что старику Пинто придется в эту ночь глотать мили вместо травы. Ты помнишь Скэрри... этого ученого объездчика? Ну, парня из колледжа, который приехал на пастбище лечиться от пьянства. Как завидит Скэрри на чем-нибудь это клеймо "приезжай к своей милке", махнет, бывало, рукой вот таким манером и скажет: "Ну, нынче ночью наш приятель Леандр опять доплывет через Геллиспункт". - В последний раз, - сказал Уэб, - Санта послала мне знак, когда была больна. Я заметил его сразу, как только вернулся в лагерь, и в ту ночь сорок миль прогнал Пинто галопом. В рощице ее не было. Я пошел к дому, и в дверях меня встретил старик Мак-Аллистер. - Ты приехал, чтобы быть убитым? - говорил он. - Сегодня не выйдет. Я только что послал за тобой мексиканца. Санта хочет тебя видеть. Ступай в эту комнату и поговори с ней. А потом выходи и поговоришь со мной. Санта лежала в постели сильно больная. Но она вроде как улыбнулась, и наши руки сцепились, и я сел возле кровати как был - грязный, при шпорах, в кожаных штанах и тому подобном. - Несколько часов мне чудился топот копыт твоей лошади, Уэб, - говорит она. - Я была уверена, что ты прискачешь. Ты увидел знак? - Шепчет она: - Как только вернулся в лагерь, - говорю я. - Он был нарисован на мешке с картошкой и луком. - Они всегда вместе, - говорит она нежно, - всегда вместе в жизни. - Вместе они замечательны, - говорю я, - с тушеным мясом. - Я имею в виду сердце и крест, - говорит она. - Наш знак. Любовь и страдание - вот что он обозначает. Тут же был старый Док Мэсгров, забавлявшийся виски и веером из пальмового листа. Ну, вскоре Санта засыпает. Док трогает ее лоб и говорит мне: "Вы не плохое жаропонижающее. Но сейчас вам лучше уйти, потому что, согласно диагнозу, вы не требуетесь в больших дозах. Девица будет в полном порядке, когда проснется". Я вышел и встретил старика Мак-Аллистера. - Она спит, - сказал я. - Теперь вы можете делать из меня дуршлаг. Пользуйтесь случаем; я оставил свое ружье на седле. Старик смеется и говорят мне: - Какой мне расчет накачать свинцом лучшего управляющего в Западном Техасе? Где я найду такого? Я почему говорю, что ты хорошая мишень? Потому что ты хочешь стать моим зятем. В члены семейства ты, Уэб, мне не годишься. Но использовать тебя на Нопалито я могу, если ты не будешь совать нос в усадьбу. Отправляйся-ка наверх и ложись на койку, а когда выспишься, мы с тобой это обсудим. Бэлди Вудз надвинул шляпу и скинул ногу с седельной луки. Уэб натянул поводья, и его застоявшаяся лошадь заплясала. Церемонно, как принято на Западе, мужчины пожали друг другу руки. - Adios, Бэлди, - сказал Уэб, - очень рад, что повидал тебя и побеседовал. Лошади рванули с таким шумом, будто вспорхнула стая перепелов, и всадники понеслись к разным точкам горизонта. Отъехав ярдов сто, Бэлди остановил, лошадь на вершине голого холмика и испустил вопль. Он качался в седле. Иди он пешком, земля бы завертелась под ним и свалила его. Но в седле он всегда сохранял равновесие, смеялся над виски и презирал центр тяжести. - Услышав сигнал, Уэб повернулся в седле. - На твоем месте, - донесся с пронзительной издевкой голос Бэлди, - я был бы королем. На следующее утро, в восемь часов, Бэд Тэрнер скатился с седла перед домом в Нопалито и зашагал, звякая шпорами, к галерее. Бэд должен был в это утро гнать гурт рогатого скота в Сан-Антонио. Миссис Игер была на галерее и поливала цветок гиацинта в красном глиняном горшке. "Король" Мак-Аллистер завещал своей дочери много положительных качеств: свою решительность, свое веселое мужество, свою упрямую самоуверенность, свою гордость царствующего монарха копыт и рогов. Темпом Мак-Аллистера всегда было allegro, а манерой - fortissimo. Санта унаследовала их, но в женском ключе. Во многом она напоминала свою мать, которую призвали на иные, беспредельные зеленые пастбища задолго до того, как растущие стада коров придали дому королевское величие. У нее была стройная крепкая фигура матери и ее степенная нежная красота, смягчавшая суровость властных глаз и королевски-независимый вид Мак- Аллистера. Уэб стоял в конце галереи с несколькими управляющими, которые приехали из различных лагерей за распоряжениями. - Привет! - сказал Бэд кратко. - Кому в городе сдать скот? Барберу, как всегда? Отвечать на такие вопросы было прерогативой королевы. Все бразды хозяйства - покупку, продажу и расчеты - она держала в своих ловких пальчиках. Управление скотом целиком было доверено ее мужу. - В дни "короля" Мак-Аллистера Санта была его секретарем и помощником. И она продолжала свою работу разумно и с выгодой. Но до того, как она успела ответить, принц-консорт заговорил со спокойной решимостью: - Сдай этот гурт в загоны Циммермана и Несбита. Я говорил, об этом недавно с Циммерманом. - Бэд повернулся на своих высоких каблуках. - Подождите, - поспешно позвала его Санта. Она взглянула на мужа, удивление было в ее упрямых серых глазах. - Что это значит, Уэб? - спросила она, и небольшая морщинка появилась у нее между бровей. - Я не торгую с Циммерманом и Несбитом. Вот уже пять лет Барбер забирает весь скот, который идет от нас на продажу. Я не собираюсь отказываться от его услуг. - Она повернулась к Бэду Тэрнеру. - Сдайте этот скот Барберу, - заключала она решительно. Бэд безучастно посмотрел на кувшин с водой, висевший на галерее, переступил с ноги на ногу и пожевал лист меокита. - Я хочу, чтобы этот гурт был отправлен Циммерману и Несбиту, - сказал Уэб, и в его голубых глазах сверкнул холодный огонек. - Глупости! - сказала нетерпеливо Санта. - Вам лучше отправляться сейчас, Бэд, чтобы отполдничать на водопое "Маленького вяза". Скажите Барберу, что через месяц у нас будет новая партия бракованных телят. Бэд посмотрел украдкой на Уэба, и взгляды их встретились. Уэб заметил в глазах Бэда просьбу извинить его, но вообразил, что видит соболезнование. - Сдай скот, - сказал он сурово, - фирме... - Барбера, - резко докончила Санта. - И поставим точку. Вы ждете еще чего- нибудь, Бэд? - Нет, мэм, - сказал Бэд. Но прежде чем уйти, он замешкался ровно на столько времени, сколько нужно корове, чтобы трижды махнуть хвостом; ведь мужчина - всегда союзник мужчине; и даже филистимляне, должно быть, покраснели, овладев Самсоном так как они это сделали. - Слушайся своего хозяина! - сардонически крикнул Уэб. Он снял шляпу и так низко поклонился жене, что шляпа коснулась пола. - Уэб, - сказала Санта с упреком, - ты сегодня ведешь себя страшно глупо. - Придворный шут, ваше величество, - сказал Уэб медленно, изменившимся голосом. - Чего же еще и ждать? Позвольте высказаться. Я был мужчиной до того, как женился на "королеве" скота. А что я теперь? Посмешище для всех лагерей. Но я стану снова мужчиной. Санта пристально взглянула на него. - Брось глупости, Уэб, - сказала она спокойно. - Я тебя ничем не обидела. Разве я вмешиваюсь в твое управление скотом? А коммерческую сторону дела я знаю лучше тебя. Я научилась у папы. Будь благоразумен. - Короля и королевы, - сказал Уэб, - не по вкусу мне, если я сам не фигура. Я пасу скот, а ты носишь корону. Прекрасно! Я лучше буду лорд-канцлером коровьего лагеря, чем восьмеркой в чужой игре, Это твое ранчо, и скот получает Барбер. Лошадь Уэба была привязана к коновязи. - Он вошел в дом и вынес сверток одеял, которые брал только в дальние поездки, и свой плащ, и свое самое длинное лассо, плетеное из сыромятной кожи. Все это он не спеша приторочил к седлу, Санта с побледневшим лицом следила за ним. Уэб вскочил в седло. Его серьезное, бритое лицо было спокойно, лишь в глазах тлел упрямый огонек. - В близи водопоя Хондо в долине Фрио, - сказал он, - пасется стадо коров и телят. Его надо отогнать подальше от леса. Волки задрали трех телят. Я забыл распорядиться. Скажи, пожалуйста, Симмсу, чтобы он позаботился. Санта взялась за уздечку и посмотрела мужу в глаза. - Ты хочешь бросить меня, Уэб? - спросила она спокойно. - Я хочу снова стать мужчиной, - ответил он. - Желаю успеха в похвальном начинании, - сказала она с неожиданной холодностью. Потом повернулась и ушла в дом. Уэб Игер поехал на юго-восток по прямой, насколько это позволяла топография Западного Техаса. А достигнув горизонта, он, видно, растворился а голубой дали, так как на ранчо Нопалито о нем с тех пор не было ни слуху, ни духу. Дни с воскресеньями во главе строились в недельные эскадроны, и неделя под командою полнолуний вступали рядами в месячные полки, несущие на своих знаменах "Tempos fugit" (2), и месяцы маршировали в необъятный лагерь годов. Но Уэб Игер не являлся больше во владения своей королевы. Однажды некий Бартоломью с низовьев Рио-Гранде, овчар, а посему, человек незначительный, показался в виду ранчо Нопалито и почувствовал приступ голода. Ex consuetudine (3) его, вскоре усадили за обеденный стол в этом гостеприимном королевстве. И он заговорил: будто из него извергалась вода, словно его стукнули аароновым жезлом... Таков бывает тихий, овчар, когда слушатели, чьи уши не заросли шерстью, удостоят его внимания. - Миссис Игер, - тараторил он, - на днях я видел человека на ранчо Сэко, в округе Гидальго, так его тоже звали Игер, Уэб Игер. Его как раз наняли туда в управляющие. Высокий такой, белобрысый и все молчит. Может, кто из вашей родни? - Муж, - приветливо сказала Санта. - На Сэко хорошо сделали, что наняли его. Мистер Игер один из лучших скотоводов на Западе. Исчезновение принца-консорта редко дезорганизует монархию. Королева Санта назначила старшим объездчиком надежного подданного по имени Рэмси, - одного из верных вассалов ее отца. И на ранчо Нопалито все шло гладко и без волнений, только трава на обширных лугах волновалась от бриза, налетавшего с залива. Уже несколько лет в Нопалито производились опыты с английской породой скота, который с аристократическим презрением смотрел на техасских длиннорогих. Опыты были признаны удовлетворительными, и для голубокровок отведено отдельное пастбище. Слава о них разнеслась по прерии, по всем оврагам и зарослям, куда только мог проникнуть верховой. На другие ранчо проснулись, протерли глаза и с неудовольствием поглядели на длиннорогих. И в результате однажды загорелый, ловкий, франтоватый юноша с шелковым платком на шее, украшенный револьверами и сопровождаемый тремя мексиканскими yaqueros (4) спешился на ранчо Нопалито и вручил "королеве" следующее деловое письмо: "Миссис Игер. - Ранчо Нопалито. Милостивая государыня! Мне поручено владельцами ранчо Сэко закупить 100 голов телок, двух- и трехлеток, сэссекской породы, имеющейся у Вас. Если Вы можете выполнить заказ, не откажите передать скот подателю сего. - Чек будет выслан Вам немедленно. С почтением Уэбстер Игер, Управляющий ранчо Сэко". Дело всегда дело, - даже я чуть-чуть не написал: "особенно" - в королевстве. В этот вечер сто голов скота пригнали с пастбища и заперли в корраль возле дома, чтобы сдать его утром. Когда спустилась ночь и дом затих, бросилась ли Санта Игер лицом в подушу, прижимая это деловое письмо к груди, рыдая и произнося то имя, которому гордость (ее или его) не позволяла сорваться с ее губ многие дни? Или же, со свойственной ей деловитостью, она подколола его к другим бумагам, сохраняя спокойствие и выдержку, достойные королевы скота? Догадывайтесь, если хотите, но королевское достоинство священно. И все сокрыто завесой. Однако кое-что вы все-таки узнаете. В полночь Санта накинув темное, простое платье, тихо выскользнула из дома. Она задержалась на минуту под дубами. Прерия была словно в тумане, и лунный свет, мерцающий сквозь неосязаемые частицы дрожащей дымки, казался бледно-оранжевым. Но дрозды-пересмешники свистели на каждом удобном суку, мили цветов насыщали ароматом воздух, а на полянке резвился целый детский сад - маленькие призрачные кролики. Санта повернулась лицом на юго-восток и послала три воздушных поцелуя в этом направлении. Все равно подглядывать было некому. Затем она бесшумно направилась к кузнице, находившейся в пятидесяти ярдах. О том, что она там делала, можно только догадываться. Но горн накалился и раздавалось легкое постукивание молотка, какое, верно, можно услышать, когда купидон оттачивает свои стрелы. Вскоре она вышла, держа в одной руке какой-то странной формы предмет с рукояткой, а в другой - переносную жаровню, какие можно видеть в лагерях у клеймовщиков. Освещенная лунным светом, она быстро подбежала к корралю, куда был загнан сэссекский скот. Она отворяла ворота и проскользнула в корраль. Сэссекский скот был большей частью темно-рыжий. Но в этом гурте была одна молочно-белая телка, заметная среди других. И вот Санта стряхнула с плеч нечто, чего мы раньше не приметили, - лассо. Она взяла петлю в правую руку, а смотанный конец в левую и протиснулась в гущу скота. Ее мишенью была белая телка. Она метнула лассо, оно задело за один рог и соскользнуло. Санта метнула еще раз - лассо обвило передние ноги телки, и она грузно упала. Санта кинулась к ней, как пантера, но телка поднялась, толкнула ее и свалила, как былинку. Санта сделала новую попытку. Встревоженный скот плотной массой толкался у стен корраля. Бросок был удачен; белая телка снова припала к земле, и, прежде чем она смогла подняться, Санта быстро закрутила лассо вокруг столба, завязала его простым, но крепким узлом и кинулась к телке с путами из сыромятной кожи. В минуту (не такое уж рекордное время) ноги животного были спутаны, и Санта, усталая и запыхавшаяся, на такой же срок прислонилась к стене корраля. Потом она быстро побежала к жаровне, оставленной у ворот, и притащила странной формы клеймо, раскаленное добела. Рев оскорбленной белой телки, когда клеймо коснулось ее, должен был бы разбудить слуховые нервы и совесть находившихся поблизости подданных Нопалито, но этого не случилось. И среди глубочайшей ночной тишины Санта, как птица, полетела домой, упала на кровать и зарыдала... Зарыдала так, будто у королев такие же сердца, как и у жен обыкновенных ранчменов, и будто королевы охотно сделают принцев- консортов королями, если они прискачут из-за холмов, из голубой дали. Поутру ловкий, украшенный револьверами юноша и его vaqueros погнали гурт сэссекского скота через прерии к ранчо Сэко. Впереди девяносто миль пути. Шесть дней с остановками для пастьбы и водопоя. Скот прибыл на ранчо Сэко в сумерки и был принят и пересчитан старшим по ранчо. На следующее утро, в восемь часов, какой-то всадник вынырнул из кустарника на усадьбе Нопалито. Он с трудом спешился и зашагал, звеня шпорами, к дому. Его взмыленная лошадь испустила тяжелый вздох и закачалась, понуря голову и закрыв глаза. Но не расточайте своего сострадания на гнедого, в мелких пежинах, Бельсхазара. Сейчас на конских пастбищах Нопалито он процветает в любви и в холе, неседлаемый, лелеемый держатель рекорда на дальние дистанции. Всадник, пошатываясь, вошел в дом. Две руки обвились вокруг его шеи, и кто-то крикнул голосом женщины и королевы: "Уэб... О Уэб!" - Я был мерзавцем, - сказал Уэб Игер. - Тс-с, - сказала Санта, - ты видел? - Видел, - сказал Уэб. Один бог знает, что они имели в виду. Впрочем, и вы узнаете, если внимательно прочли о предшествующих событиях. - Будь королевой скота, - сказал Уэб, - и забудь обо всем, если можешь. Я был паршивым койотом. - Тс-с! - снова сказала, Санта, положив пальчик на его губы. - Здесь больше нет королевы. Ты знаешь, кто я? Я - Санта Игер, первая леди королевской опочивальни. Иди сюда. Она потащила его с галереи в комнату направо. Здесь стояла колыбель, и в ней лежал инфант-красный, буйный, лепечущий, замечательный инфант, нахально плюющий на весь мир. - На этом ранчо нет королевы, - повторила Санта. - Взгляни на короля. У него твои глаза, Уэб. На колени и смотри на его высочество. Но на галерее послышалось звяканье шпор, и опять появился Бэд Тэрнер с тем же самым вопросом, с каким приходил он без малого год назад. - Привет! Скот уже на дороге. Гнать его к Барберу или... Он увидел Уэба и замолк с открытым ртом. - Ба-ба-ба-ба-ба-ба, - закричал король в своей люльке, колотя кулачками воздух. - Слушайся своего хозяина, Бэд, - сказал Уэб Игер с широкой усмешкой, как сказал это год назад. Вот и все. Остается упомянуть, что когда старик Куин, владелец ранчо Сэко, вышел осмотреть стадо сэссекского скота, который он купил на ранчо Нопалито, он спросил своего нового управляющего: - Какое клеймо на ранчо Нопалито, Уилсон? - Х-черта-У, - сказал Уилсон. - И мне так казалось, - заметил Куин. - Но взгляни на эту белую телку. У ней другое клеймо сердце и в нем - крест. Что это за клеймо? --------------------------------------------------- 1) - Приятели (испан.). 2) - Время бежит (лат.). 3) - По установленному обычаю (лат.). 4) - Ковбой (испан.). Выкуп Перевод М. Урнова Я и старикашка Мак Лонсбери, мы вышли из этой игры в прятки с маленькой золотоносной жилой, заработав по сорок тысяч долларов на брата. Я говорю "старикашка" Мак, но он не был старым. Сорок один, не больше. Однако он всегда казался стариком. - Энди, - говорит мне Мак, - я устал от суеты. Мы с тобой здорово поработали эти три года. Давай отдохнем малость и спустим лишние деньжонки. - Предложение мне по вкусу, - говорю я. - Давай станем на время набобами и попробуем, что это за штука. Но что мы будем делать проедемся к Ниагарскому водопаду или будем резаться в "фараон"? - Много лет, - говорит Мак, - я мечтал, что если у меня будут лишние деньги, я сниму где-нибудь хибарку из двух комнат, найму повара-китайца и буду себе сидеть в одних носках и читать "Историю цивилизации" Бокля. - Ну что ж, - говорю я, - приятно, полезно и без вульгарной помпы. Пожалуй, лучшего помещения денег не придумаешь. Дай мне часы с кукушкой и "Самоучитель для игры на банджо" Сэпа Уиннера, и я тебе компаньон. Через неделю мы с Маком попадаем в городок Пинья, милях в тридцати от Денвера, и находим элегантный домишко из двух комнат, как раз то, что нам нужно. Мы вложили в городской банк вагон денег и перезнакомились со всеми тремястами сорока жителями города. Китайца, часы с кукушкой, Бокля и "Самоучитель" мы привезли с собой из Денвера, и в нашей хибарке сразу стало уютно, как дома. Не верьте, когда говорят, будто богатство не приносит счастья. Посмотрели бы вы, как старикашка Мак сидит в своей качалке, задрав ноги в голубых нитяных носках на подоконник, и сквозь очки поглощает снадобье Бокля, - это была картина довольства, которой позавидовал бы сам Рокфеллер. А я учился наигрывать на банджо "Старичина-молодчина Зип", и кукушка вовремя вставляла свои замечания, и А-Син насыщал атмосферу прекраснейшим ароматом яичницы с ветчиной, перед которым спасовал бы даже запах жимолости. Когда становилось слишком темно, чтобы разбирать чепуху Бокля и закорючки "Самоучителя", мы с Маком закуривали трубки и толковали о науке, о добывании жемчуга, об ишиасе, о Египте, об орфографии, о рыбах, о пассатах, о выделке кожи, о благодарности, об орлах и о всяких других предметах, относительно которых у нас прежде никогда не хватало времени высказывать свое мнение. Как-то вечером Мак возьми да спроси меня, хорошо ли я разбираюсь в нравах и политике женского сословия. - Кого ты спрашиваешь! - говорю я самонадеянным тоном. - Я знаю их от Альфреда до Омахи (1). Женскую природу и тому подобное, - говорю я, - я распознаю так же быстро, как зоркий осел - Скалистые горы. Я собаку съел на их увертках и вывертах... - Понимаешь, Энди, - говорит Мак, вроде как вздохнув, - мне совсем не пришлось иметь дело с их предрасположением. Возможно, и во мне взыграла бы склонность обыграть их соседство, да времени не было. С четырнадцати лет я зарабатывал себе на жизнь, и мои размышления не были обогащены теми чувствами, какие, судя по описаниям, обычно вызывают создания этого пола. Иногда я жалею об этом, - говорит Мак. - Женщины - неблагоприятный предмет для изучения, - говорю я, - и все это зависит от точки зрения. И хотя они отличаются друг от друга в существенном, но я часто замечал, что они как нельзя более несходны в мелочах. - Кажется мне, - продолжает Мак, - что гораздо лучше проявлять к ним интерес и вдохновляться ими, когда молод и к этому предназначен. Я прозевал свой случай. И, пожалуй, я слишком стар, чтобы включить их в свою программу. - Ну, не знаю, - говорю я ему, - может, ты отдаешь предпочтение бочонку с деньгами и полному освобождению от всяких забот и хлопот. Но я не жалею, что изучил их, - говорю я. - Тот не даст себя в обиду в этом мире, кто умеет разбираться в женских фокусах и увертках. Мы продолжали жить в Пинье, нам нравилось это местечко. Некоторые люди предпочитают тратить свои деньги с шумом, треском и всякими передвижениями, но мне и Маку надоели суматоха и гостиничные полотенца. Народ в Пинье относился к нам хорошо. А-Син стряпал кормежку по нашему вкусу. Мак и Бокль были неразлучны, как два кладбищенских вора, а я почти в точности извлекал на банджо сердцещипательное "Девочки из Буффало, выходите вечерком". Однажды мне вручили телеграмму от Спейта, из Нью-Мексико, где этот парень разрабатывал жилу, с которой я получал проценты. Пришлось туда выехать, и я проторчал там два месяца. Мне не терпелось вернуться в Пинью и опять зажить в свое удовольствие. Подойдя к хибарке, я чуть не упал в обморок. Мак стоял в дверях, и если ангелы плачут, то, клянусь, в эту минуту они не стали бы улыбаться. Это был не человек - зрелище! Честное слово! На него стоило посмотреть в лорнет, в бинокль, да что там, в подзорную трубу, в большой телескоп Ликской обсерватории! На нем был сюртук, шикарные ботинки, и белый жилет и цилиндр, и герань, величиной с пучок шпината, была приклепана на фасаде. И он ухмылялся и коробился, как торгаш в преисподней или мальчишка, у которого схватило живот. - Алло, Энди, - говорит Мак, цедя сквозь зубы, - рад, что ты вернулся. Тут без тебя произошли кое-какие перемены. - Вижу, - говорю я, - и, сознаюсь, это кощунственное явление. Не таким тебя создал всевышний, Мак Лонсбери. Зачем же ты надругался над его творением, явив собой столь дерзкое непотребство! - Понимаешь, Энди, - говорит он, - меня выбрали мировым судьей. Я внимательно посмотрел на Мака. Он был беспокоен и возбужден. Мировой судья должен бать скорбящим и кротким. Как раз в этот момент по тротуару проходила какая-то девушка, и я заметил, что Мак словно бы захихикал и покраснел, а потом снял цилиндр, улыбнулся и поклонился, и она улыбнулась, поклонилась и пошла дальше. - Ты пропал, - говорю я, - если в твои годы заболеваешь любовной корью. А я-то думал, что она к тебе не пристанет. И лакированные ботинки! И все это за какие- нибудь два месяца! - Вечером у меня свадьба... вот эта самая юная девица, - говорит Мак явно с подъемом. - Я забыл кое-что на почте, - сказал я и быстро зашагал прочь. Я нагнал эту девушку ярдов через сто. Я снял шляпу и представился. Ей было этак лет девятнадцать, а выглядела она моложе своих лет. Она вспыхнула и посмотрела на меня холодно, словно я был метелью из "Двух сироток". - Я слышал, что сегодня вечером у вас свадьба? - сказал я. - Правильно, - говорит она, - вам это почему-нибудь не нравится? - Послушай, сестренка, - начинаю я. - Меня зовут мисс Ребоза Рид, - говорит она обиженно. - Знаю, - говорю я, - так вот, Ребоза, я уже не молод, гожусь в должники твоему папаше, а эта старая, расфранченная, подремонтированная, страдающая морской болезнью развалина, которая носится, распустив хвост и кулдыкая, в своих лакированных ботинках, как наскипидаренный индюк, приходится мне лучшим другом. Ну на кой черт ты связалась с ним и втянула его в это брачное предприятие? - Да ведь другого-то нету, - ответила мисс Ребоза. - Глупости! - говорю я, бросив тошнотворный взгляд восхищения на цвет ее лица и общую композицию. - С твоей красотой ты подцепишь кого угодно. Послушай, Ребоза, старикашка Мак тебе не пара. Ему было двадцать два, когда ты стала - урожденная Рид, как пишут в газетах. Этот расцвет у него долго не протянется. Он весь пропитан старостью, целомудрием и трухой. У него приступ бабьего лета - только и всего. Он прозевал свою получку, когда был молод, а теперь вымаливает у природы проценты по векселю, который ему достался от амура вместо наличных... Ребоза, тебе непременно нужно, чтобы этот брак состоялся? - Ну ясно, - говорит она, покачивая анютины глазки на своей шляпе. - И думаю, что не мне одной. - В котором часу должно это свершиться? - спрашиваю я. - В шесть, - говорит она. Я сразу решил, как поступить. Я должен сделать все, чтобы спасти Мака. Позволить такому хорошему, пожилому не подходящему для супружества человеку погибнуть из- за девчонки, которая не отвыкла еще грызть карандаш и застегивать платьице на спине, - нет, это превышало меру моего равнодушия. - Ребоза, - сказал я серьезно пустив в ход весь свой запас знаний, первопричин женских резонов, - неужели нет в Пинье молодого человека... приличного молодого человека, который бы тебе нравился? - Есть, - говорит Ребоза, кивая своими анютиными глазками, - конечно, есть. Спрашивает тоже! - Ты ему нравишься? - спрашиваю я. - Как он к тебе относится? - С ума сходит, - Отвечает Ребоза. - Маме приходится поливать крыльцо водою, чтобы он не сидел на нем целый день. Но завтра, думается мне, с этим будет покончено, - заключила она со вздохом. - Ребоза, - говорю я, - ты ведь не питаешь к старичку Маку этого сильного обожания, которое называют любовью, не правда ли? - Еще недоставало! - говорит девушка, покачивая головой. - По-моему, он весь иссох, как дырявый бочонок. Вот тоже выдумали! - Кто этот молодой человек, Ребоза, который тебе нравится? - осведомился я. - Эдди Бэйлз, - говорит она, - Он служит в колониальной лавочке у Кросби. Но он зарабатывает только тридцать пять долларов в месяц. Элла Ноукс была раньше от него без ума. - Старикашка Мак сообщил Мне, - говорю я, - что сегодня в шесть у вас свадьба. - Совершенно верно, - говорит она, - в шесть часов, у нас в доме. - Ребоза, - говорю я. - Выслушай меня! Если бы Эдди Бэйлз имел тысячу долларов наличными... На тысячу долларов, имей в виду, он может приобрести собственную лавочку... Так вот, если бы вам с Эдди попалась такая разрешающая сомнения сумма, согласилась бы ты повенчаться с ним сегодня в пять вечера? Девушка смотрит на меня с минуту, и я чувствую, как ее организм охватывают непередаваемые размышления, обычные для женщин при таких обстоятельствах. - Тысячу долларов? - говорит она. - Конечно, согласилась бы. - Пойдем, - говорю я. - Пойдем к Эдди! Мы пошли в лавочку Кросби и вызвали Эдди на улицу. Вид у него был почтенный и веснушчатый, и его бросило в жар и в холод, когда я изложил ему свое предложение. - В пять часов? - говорит он. - За тысячу долларов? Ой, не будите меня. Понял! Вы богатый дядюшка, наживший состояние на торговле пряностями в Индии. А я покупаю лавочку старика Кросби - и сам себе хозяин. Мы вошли в лавочку, отозвали Кросби в сторону и объяснили все дело. Я выписал чек на тысячу долларов и отдал его старику. Он должен был передать его Эдди и Ребозе, если они повенчаются в пять. А потом я благословил их и пошел побродить по лесу. Я уселся на пень и размышлял о жизни, о старости, о зодиаке, о женской логике и о том, сколько треволнений выпадает на долю человека. Я поздравил себя с тем, что я, очевидно, спас моего старого приятеля Мака от приступа второй молодости. Я знал, что, когда он очнется и бросит свое сумасбродство и свои лакированные ботинки, он будет мне благодарен. "Удержать Мака от подобных рецидивов, - думал я, - на это не жалко и больше тысячи долларов". Но особенно я был рад тому, что я изучил женщин и что ни одна меня не обманет своими причудами и подвохами. Когда я вернулся домой, было, наверно, половина шестого, Я вошел и вижу - старикашка Мак сидит развалившись в качалке, в старом своем костюме, ноги в голубых носках задраны на подоконник, а на коленях - "История цивилизации". - Не очень-то похоже, что ты к шести отправляешься на свадьбу, - говорю я с невинным видом. - А-а, - говорит Мак и тянется за табаком, - ее передвинули на пять часов. Известили запиской, что переменили час. Все уже кончено. А ты чего пропадал так долго, Энди? - Ты слышал о свадьбе? - спрашиваю я. - Сам венчал, - говорит он. - Я же говорил тебе, что меня избрали мировым судьей. Священник где-то на Востоке гостит у родных, а я единственный в городе, кто имеет право совершать брачные церемонии. Месяц назад я пообещал Эдди и Ребозе, что обвенчаю их. Он парень толковый и как-нибудь обзаведется собственной лавочкой. - Обзаведется, - говорю. - Уйма женщин была на свадьбе, - говорит Мак, - но ничего нового я в них как-то не приметил. А хотелось бы знать структуру их вывертов так же хорошо, как ты... Ведь ты говорил... - Говорил два месяца назад, - сказал я и потянулся за банджо. --------------------------------------------------------- 1) - От альфы до омеги. Омаха - город в штате Небраска. Друг - Телемак Перевод М. Урнова Вернувшись с охоты, я поджидал в маленьком городке Лос-Пиньос, в Нью-Мексико, поезд, идущий на юг. Поезд запаздывал на час. Я сидел на крыльце ресторанчика "Вершина" и беседовал о смысле жизни с Телемаком Хиксом, его владельцем. Заметив, что вопросы личного характера не исключаются, я спросил его, какое, животное, очевидно давным-давно, скрутило и обезобразило его левое ухо. Как охотника меня интересовали злоключения, которые могут постигнуть человека, преследующего дичь. - Это ухо, - сказал Хикс, - реликвия верной дружбы. - Несчастный случай? - не унимался я. - Никакая дружба не может быть несчастным случаем, - сказал Телемак, и я умолк, - Я знаю один-единственный случай истинной дружбы, - продолжал мой хозяин, - это случай полюбовного соглашения между человеком из Коннектикута и обезьяной. Обезьяна взбиралась на пальмы в Барранквилле и сбрасывала человеку кокосовые орехи. Человек распиливал их пополам, делал из них чашки, продавал их по два реала за штуку и покупал ром. Обезьяна выпивала кокосовое молоко. Поскольку каждый был доволен своей долей в добыче, они жили, как братья. Но у человеческих существ дружба - занятие преходящее: побалуются ею и забросят. Был у меня как-то друг, по имени Пейсли Фиш, и я воображал, что он привязан ко мне на веки вечные. Семь лет мы бок о бок добывали руду, разводили скот, продавали патентованные маслобойки, пасли овец, щелкали фотографии и все, что попадалось под руку, ставили проволочные изгороди и собирали СЛЕИВЫ. И думалось мне что ни человекоубийство, ни лесть, ни богатство, ни пьянство, никакие ухищрения не посеют раздора между мной и Пейсли Фишем. Вы и представить себе не можете, как мы были дружны. Мы были друзьями в деле, но наши дружеские чувства не оставляли нас в часы досуга и забав. Поистине у нас были дни Дамона и ночи Пифиаса (1). Как-то летом мы с Пейсли, нарядившись как полагается, скачем в эти самые горы Сан-Андрес, чтобы на месяц окунуться в безделье и легкомыслие. Мы попадаем сюда, в Лос-Пиньос, в этот Сад на крыше мира, где текут реки сгущенного молока и меда. В нем несколько улиц и воздух, и куры, и ресторан. Чего еще человеку надо! Приезжаем мы вечером, после ужина, и решаем обследовать, какие съестные припасы имеются в ресторане у железной дороги. Только мы уселись и отодрали ножами тарелки от красной клеенки, как вдруг влетает вдова Джессап с горячими пирожками и жареной печенкой. Это была такая женщина, что даже пескаря ввела бы в грех. Она была не столько маленькая, сколько крупная и, казалось, дух гостеприимства пронизывал все ее существо. Румянец ее лица говорил о кулинарных склонностях и пылком темпераменте, а от ее улыбки чертополох мог бы зацвести в декабре месяце. Вдова Джессап наболтала нам всякую всячину: о климате, об истории, о Теннисоне, о черносливе, о нехватке баранины и, в конце концов, пожелала узнать, откуда мы явились. - Спринг-Вэлли, - говорю я. - Биг-Спринг-Вэлли, - прожевывает Пейсли вместе с картошкой и ветчиной. Это был первый замеченный мною признак того, что старая дружба fidus Diogenes между мною и Пейсли окончилась навсегда. Он знал, что я терпеть не могу болтунов, и все-таки влез в разговор со своими вставками и синтаксическими доба