Эрик Сигл. История Оливера --------------------------------------------------------------- Erich Segal "Oliver's Story", 1977 © Copyright Эрик Сигл © Copyright перевод К.Налбандян, irukan()yandex.ru Ё http://zhurnal.lib.ru/editors/n/nalbandjan_karen_eduardowich/ Date: 29 Jul 2006 --------------------------------------------------------------- (Перевод с английского: Карен Налбандян) 1. Июнь, 1969 - Оливер, ты болен - Я - что? - Ты очень болен. Специалист, поставивший этот вопиющий диагноз, пришел в медицину довольно поздно. Честно говоря, до сегодняшнего дня я пребывал в уверенности, что он - пекарь. Звали специалиста Фил Кавиллери. Когда-то Дженни, его дочь, была моей женой. Она умерла. А нам осталось жить и беречь друг друга - в память о ней. Так что раз в месяц я появлялся у него в Крэнстоне, чтобы сходить вместе в боулинг, выпить за компанию и попробовать какой-нибудь экзотической пиццы. Или же он приезжал ко мне в Нью-Йорк - заняться чем-то в том же духе. Но вот сегодня, сойдя с поезда, вместо обычного соленого приветствия Фил выдал: - Оливер, ты болен. - В самом деле? И какого же черта, по твоему глубоко профессиональному мнению, со мной не то? - Ты до сих пор не женился. Тут он замолчал, развернулся и, не выпуская дерматинового чемоданчика, направился к выходу. В лучах утреннего солнца, стекло и бетон большого города казались почти уютными. Так что мы решили пройтись пешком с пару десятков кварталов до моей, как я ее я называл, холостяцкой берлогой. На углу Сорок Седьмой и Парка Фил обернулся: - Что ты делаешь по вечерам? - Ох, занят. - Гм... Занят? Это хорошо. И с кем же? - С "Полуночными всадниками". - Кто такие - рок-группа, просто банда? - Ни то, ни другое. Юристы, подрабатывающие волонтерами в Гарлеме. - И сколько вечеров в неделю? - Три, - ответил я. Некоторое время мы опять шагали молча. На углу Пятьдесят Третьей и Парка Фил наконец нарушил молчание: - И все равно, четыре вечера остаются свободными. - У меня до черта офисной работы на дом. - Ага, конечно. "Нам задали много домашней работы". Фил, похоже, относился к моим делам, без должного уважения. Пришлось намекнуть, насколько они важны: - Я часто бываю в Вашингтоне. Через месяц слушается дело по Первой поправке. Школьный учитель... - О, это очень благородно, защищать учителей, - восхитился Фил, и типа-между-делом добавил: - А вот как там, в Вашингтоне насчет баб? - Не знаю, - я только пожал плечами. На углу Шестьдесят Пятой и Парка Фил Кавиллери резко остановился и посмотрел мне в глаза. - Так когда, ко всем чертям, ты собираешься снова запустить свой движок? - Этого не случалось уже давно, - произнес я вслух. А про себя подумал, что великий философ, написавший "Время лечит" забыл добавить, сколько именно времени. - Два года, - сказал Филлип Кавиллери. - Восемнадцать месяцев, - поправил я. - Да, точно...- ответил Фил. Но севший голос выдал его. Он ведь до сих пор чувствует пронизывающий холод того декабрьского дня. Восемнадцать месяцев назад. Всю оставшуюся дорогу я пытался разрядить атмосферу, вовсю расхваливая квартиру, которую снял после его прошлого визита. - Так, это она и есть? Фиг огляделся, и брови у него стали подниматься. Вообще-то все было очень аккуратно и пристойно. Я специально нанял женщину, чтоб она прибралась тут с утра. - Как ты называешь этот стиль? - поинтересовался Фил, - Нужник-модерн? - Ну, - замялся я, - потребности у меня довольно скромные... - Я скажу тебе. Знаешь, большинство крыс у нас в Крэнстоне живут как раз в таких условиях. А некоторые и лучше. Что это у тебя, за книги тут, черт побери ? - Юриспруденция, Фил. - А как ты именно с ними развлекаешься, гладишь кожаные обложки, да? Мне всегда казалось, что уж свое право на частную жизнь я как-нибудь отстоять смогу: - Послушай, Фил, это ведь только мое дело, чем я занимаюсь, когда остаюсь один. - Кто спорит? Но этой ночью ты не один. Поэтому сейчас мы с тобой выйдем и пойдем устраивать свою социальную жизнь. - Устраивать - что? - Знаешь, я совсем не для того покупал этот замечательный костюм (на который ты, кстати, не обратил внимания) чтобы просиживать его на каком-нибудь тупом фильме. И совсем не для того сделал эту элегантную прическу, чтоб ты сказал мне, какой я привлекательный. Сейчас мы пойдем и будем развлекаться. Мы пойдем и будем заводить новых друзей... - О какого рода друзьях ты говоришь? - Женского рода. Давай, двинулись! - Фил, я иду в кино. - Черта с два! Слушай, я конечно знаю, что тебе вот-вот дадут Нобелевскую премию за смирение, но вот я этого не допущу. Слышишь ты? Не до-пу-щу! Похоже, он здорово рассвирепел. - Оливер, - рек Филлип Кавиллери, на глазах обретая убедительность святого отца, - Я здесь, чтоб спасти твою душу и твою задницу. И ты будешь слушаться меня. Будешь слушаться? - Да, отче. Что именно от меня требуется? - Жениться, Оливер. 2. Мы похоронили Дженни ранним декабрьским утром. Вовремя: уже к полудню метель превратила Новую Англию в мир снежных статуй. Мои родители спросили, не хочу ли я вернуться в Бостон с ними на поезде. Я отказался так вежливо, как умел. Объяснил, что не могу оставить Фила одного - не выдержит. На самом деле причина была в другом. Я, всю жизнь никого не терявший, нуждался теперь в Филе, чтоб научиться скорбеть. - Пожалуйста, не пропадай, - попросил отец. - Не буду, - я пожал ему руку и поцеловал маму. Поезд ушел на север. Вначале в доме Кавиллери было шумно. Родственники старались не оставлять нас одних. Потом - одни раньше, другие позже стали разъезжаться. У всех были семьи, и их там ждали. Прощаясь, каждый брал с Фила слово снова открыть булочную и вернуться к работе - единственному, что у него оставалось. Фил всякий раз бурчал что-то вроде бы утвердительное. В конце концов мы остались одни. Не нужно было никуда идти, ничего делать: каждый завалил кладовку припасами минимум на месяц. Сейчас, когда меня не отвлекали тетушки и кузины, я почувствовал, как мало-помалу перестает действовать новокаин официальных церемоний. До того я воображал, что знаю, что такое боль. Теперь понимал, что это был всего лишь первый шок. Боль только начиналась. - Эй, а ты ведь должен был вернуться в Нью-Йорк, - вспомнил как-то Фил без особого осуждения. Я не стал указывать на факт, что его булочная тоже не выглядит обитаемой. Ответил только: - Не могу. У меня встреча в новогоднюю ночь тут, в Крэнстоне. - С кем? - С тобой. - Это будет ужасно весело, - сообщил он, - но обещай, что следующим же утром ты двинешься домой. - О'кэй, - сказал я. - О'кэй, - сказал он. Мои родители звонили каждый вечер. - Нет, не нужно, миссис Бэрретт, - отвечал Фил. Наверное, она спрашивала, чем может... помочь. - Не нужно, отец, - говорил я, - Спасибо. Фил показал мне секретные фотографии. Те самые, которые Дженни категорически запретила показывать мне. - Черт побери, Фил, я не хочу, чтоб Оливер видел меня с этими зубными скобками! - Но, Дженни, ты была прелестна! - Сейчас я прелестнее, - отвечала она - очень в духе Дженни, - и еще - никаких детских фотографий, Фил. - Но почему? Почему нет? - Я не хочу, чтобы Оливер видел меня толстой. Я ошарашено наблюдал за этой милой перепалкой. К тому времени мы уже были женаты, и скобочное прошлое вряд ли могло бы стать причиной развода. - Эй, кто здесь главный? - поинтересовался я. - Угадай с трех раз, - улыбнулся тогда Фил. И вернул альбомы на полку - нераскрытыми. Сегодня мы открыли их. Там оказалось много снимков Прежде всего - Тереза Кавиллери, жена Фила. - Она была похожа на Дженни. - Она была красивой, - вздохнул он. Где-то между толстой Дженни и Дженни-в-скобках, Тереза исчезла из альбома и больше не появлялась. - Не надо было давать ей ехать в ночь, - сказал Фил так, будто авария, в которой она погибла, случилась только вчера. - Как ты выдержал? Как мог вынести это? - я эгоистично надеялся, что сейчас услышу рецепт, который немедленно поможет мне. - Кто сказал, что я мог выдержать? - ответил Фил, - Но у меня была маленькая дочка... - Чтобы заботиться... - Чтобы заботиться обо мне. И он рассказывал... Как Дженни делала все, чтобы помочь ему. Чтобы облегчить его боль. Он должен был не мешать ей готовить. И, что страшнее, должен был есть кое-какие из ее ранних произведений, изготовленных по рецептам из буклетов супермаркетов. Она заставила его не бросать боулинга-с-ребятами по средам. Она делала все, чтобы он был счастлив. - Тогда почему ты так и не женился, Фил? - Что? - Из-за Дженни? - Боже ты мой, нет конечно. Она изводила меня, пытаясь женить. Даже сватать пробовала. - Дженни? - Господи, она пыталась сбыть меня каждой подходящей италоамериканке от Крэнстона до Потакета. - Одни старые девы? - Некоторые были очень ничего, - удивил он меня, - мисс Ринальди, например, ее учительница английского... - Да? - Была очень даже. Мы встречались довольно долго. Сейчас она замужем. Трое детей. - Ты не был готов к этому, Фил, не так ли? Он посмотрел на меня и покачал головой: - Эх, Оливер... Даже если и так - кто я такой, чтоб надеяться, что Всевышний даст мне второй раз то, чего у многих не было вовсе. И он отвернулся, жалея, кажется, что сказал правду. На Новый Год Фил буквально запихнул меня в поезд и отправил домой. - Ты обещал, что вернешься на работу. - Ты тоже, - парировал я. - Это помогает. Поверь мне, Оливер, это на самом деле помогает. И поезд двинулся. Фил оказался прав. Погрузившись с головой в проблемы других, я нашел выход для подступающей ярости. Кто-то где-то подставил меня, так мне начинало казаться. Кто-то управляющий эти миром, кто-то в Небесной канцелярии. И я почувствовал, что должен восстановить справедливость. Все чаще меня привлекали дела о судебных ошибках. И сколько же плевел оказалось в этом нашем прекрасном саду! Благодаря делу "Миранда против штата Аризона" (384 U.S. 436), я сразу оказался зверски занят. Верховный суд признал, что подозреваемый должен быть информирован о своем праве хранить молчание до момента, пока не получит адвоката. Понятия не имею, сколько народу до того было осуждено из-за своей болтовни, но я потихоньку зверел на всех них. Например, на Ли Роя Сиджера, который уже прочно сидел, к тому моменту, когда я получил его дело. Ли был осужден на основании собственноручно подписанного признания, умело (но ведь законно же?) выбитого у него после затяжного допроса. К тому времени, когда парень ставил свою подпись, он не был уверен ни в чем, кроме, разве что того, что быть может ему дадут наконец поспать. Пересмотр его дела был одним из главных в Нью-Йорке, построенных на прецеденте Миранды. И мы провернули его в лучшем виде. - Спасибо, мужик, - сказал он мне и повернулся, чтоб поцеловать плачущую от счастья жену. - Расслабьтесь, - ответил я, вставая. Разделить счастье Ли Роя Сиджера не получалось. У него была жена. Да и в любом случае мир был полон тех, кого мы, юристы, между собой называли "трахнутыми". Вроде Сэнди Уэббера, ввязавшегося в затяжную дуэль с призывной комиссией. Там вообще ничего нельзя было предсказать до последнего момента. Сэнди не был квакером, и не мог представить никаких доказательств того, что именно "глубокая и искренняя вера", а не обыкновенная трусость мешают ему служить в армии. Несмотря на весь риск, уезжать в Канаду он не хотел. Парень желал признания своего права поступать согласно убеждениям. Он был хорошо воспитан. И у Сэнди была девчонка, которая чертовски боялась за него. Один из их знакомых уже мотал срок в Льюисбурге и это было совсем не лучшим времяпровождением. Давай уедем в Монреаль, - предложила она. Я останусь и буду драться - ответил он. Мы дрались. Проиграли. Потом подали апелляцию и выиграли. Парень заработал право три года мыть судна в госпитале и был счастлив. "Вы были просто потрясающи" - вопили Сэнди и его девушка, обнимая меня. "Держитесь так и дальше", - сказал я и двинулся на битву с очередным драконом. Обернулся всего лишь раз и увидел их - танцующих от счастья прямо посреди улицы. Если б я мог просто улыбнуться... Я был очень зол. Я работал допоздна - насколько было возможно. Я не хотел покидать офис. Дома все в той или иной степени напоминало о Дженни. Пианино. Ее книги. Мебель, которую мы покупали вместе. Да, время от времени появлялась мысль, что неплохо было бы переехать. Но я и так возвращался домой настолько поздно, что в переезде не было особого смысла. Постепенно я привык ужинать в одиночку в тишине кухни, а бессонными ночами слушать записи. Только в кресло Дженни не садился никогда . Мне даже почти удалось заставить себя ложиться спать в нашу - такую пустую кровать. Так что идея переезда постепенно сходила на нет. Пока я не открыл ту дверь. Это был шкаф Дженни, которого я долго старался не замечать. Но в тот день сдуру-таки открыл его. И увидел ее вещи. Платья Дженни, ее юбки, ее шарфы. Ее свитера - даже тот, заношенный до дыр школьный свитер, который она наотрез отказывалась выкинуть и носила дома. Все это было здесь - а Дженни не было. Я никогда не мог вспомнить потом, о чем думал, когда смотрел на эти сувениры из шелка и шерсти. Может быть о том, что если дотронусь до этого древнего свитера, то смогу почувствовать частичку живой Дженни. Я закрыл шкаф и никогда больше не открывал его. Через две недели Фил тихо упаковал все и увез куда-то. Он говорил что-то о католической группе, которая помогает бедным. И лишь перед тем, как сесть в свой грузовичок, сказал на прощание: - Я больше не стану заходить к тебе, если ты не уедешь отсюда. Забавно. Всего через неделю после того, как он избавил дом от всего, что напоминало мне о Дженни, я нашел новую квартиру. Маленькая, чуточку смахивающая на застенок (в Нью-Йорке окна первого этажа забирают стальными решетками, помните?), она располагалась в шумном полуподвале дома какого-то богатого продюсера. Пышная, украшенная золотом дверь того была этажом выше, так что народ, направлявшийся на его оргии, никогда не пересекался со мной. Кроме того, отсюда было ближе до офиса и всего полквартала до Центрального парка. Определенно, все указывало на быстрое и неминуемое исцеление. ...И все-таки, несмотря на то, что моя новая квартира была отделана новыми обоями и в ней стояла новенькая кровать, и друзья стали чаще говорить: "А ты выглядишь лучше, дружище", оставалось нечто, что я продолжал хранить, как память от Дженни. В нижнем ящике письменного стола лежали очки Дженни. Да. Обе пары ее очков. Они напоминали мне о любимых глазах, которые смотрели на меня сквозь них и видели насквозь. Но в остальном, как сообщал мне почти каждый, я выглядел просто великолепно. 3. - Привет, меня зовут Фил. Я занимаюсь булочками. Невероятно! Это было подано так, будто булочки для него - хобби, а не способ заработать на жизнь. - Привет, Фил, я Джейн. У тебя симпатичный приятель. - То же можно сказать и о тебе, - сказал Фил таким светским тоном, будто всю жизнь только и занимался подобной фигней. Весь этот парад остроумия проходил в "Изюминке Максвела", очень даже приятном баре для холостяков, на углу 64-ой и Первой. Ладно, по правде говоря, бар назывался "Виноградинкой Максвела", но мой закоренелый цинизм быстро высушивал плоды чужого оптимизма. Проще говоря, я моментально невзлюбил это заведение. Я не выносил всех этих самодовольных красавчиков, с их идиотски-счастливой болтовней. Будь они хоть миллионерами, хоть литературными критиками. А хоть и настоящими холостяками. - Это Оливер, - представил меня Фил. - Привет, Ол, - сказала Джейн, - ты симпатичный. Ты тоже любишь булочки? Кажется, она была моделью. Того типа, который глянцевые журналы называют классической красотой. По мне, так больше всего она смахивала на жирафу. И конечно, у нее непременно обнаружилась подружка, по имени Мэрджори, пухлая, как Винни-Пух. Подружка идиотским хихикала, пока ее представляли. - Ты часто бываешь здесь? - поинтересовалась классическая жирафа. - Никогда, - отрезал я. - А, все так говорят. Мы здесь только на входные. Я тут из пригорода. - Какое совпадение, - пришел в восторг Фил, - я тут тоже из пригорода. - А ты? - спросила Джейн. - А я тут, чтоб пожрать. - Ни фига себе, - сказала Джейн. - Он хотел сказать, - вмешался коллега Фил, - что мы горим желанием пригласить вас обеих на ужин. - Круто! - восхитилась Джейн. Мы поужинали кварталом дальше, в заведении под названием "Грудинка Флоры". - Очень даже, - сказала Джейн. Я бы добавил: "Но не очень дешево". Фил-таки отобрал у меня счет (впрочем, полностью скрыть шок ему не удалось). Потом недрогнувшей рукой протянул кредитку. Я представил количество булок, которое придется продать, чтоб оплатить этот жест... - Ты такой богатый? - удивленно хихикнула Мардж. - Ну, скажем так, я человек состоятельный, - сообщил герцог Крэнстонский, добавив, - но, конечно, не такой продвинутый, как мой зять. За столом стало тихо. Называется, влипли. - Зять? - протянула Джейн, - Вы, двое, вы знаете кто... Ее костлявый палец с длинным ногтем на конце прочертил несколько осуждающих кругов. - Да-а... Это вы даете! Так где же ваши жены? - Ну-у... Они... - новая пауза, пока Фил судорожно пытался что-нибудь сочинить. - Они не в городе, - сказал я, чтоб спасти положение. Опять пауза: Джейн переваривала информацию. - Круто! - наконец выдала она. Фил разглядывал гипсовую лепнину на стенах так, будто обнаружил там что-то невероятно интересное. Наконец все это меня окончательно достало. - Девочки, - сказал я, - Мне пора. - Почему? - спросила Джейн. - Опаздываю. На порнушку, - после чего рванул к выходу. - Вот это чудик! - возглас Джейн настиг меня уже в дверях, - Этот парень ходит на порнофильмы в одиночку? - Да нет, я не смотрю порнуху, - объявил я на весь набитый зал, - Я в ней снимаюсь. Через пару секунд Фил догнал меня на улице. - Эй, парень, а ты ведь сделал это. - Мы - сделали. - Так чего ты ушел? - Да я там с ними чуть с хохоту не задохнулся. Мы шли молча. - Послушай, - наконец сказал Фил, - все-таки это был способ вернуться к нормальной жизни. - Должен быть способ лучше. - Например? - Ну, не знаю. Например, дать объявление в газету. Пару секунд он молчал. Потом сообщил: - Знаешь, а ты - уже. - Что? - я остановился и недоуменно посмотрел на него, - что - уже? - Ну, помнишь, то книжное обозрение, его Дженни любила читать? Так я дал туда объявление. Да ты не волнуйся. Все очень конфиденциально, на высоком уровне и со вкусом. - Ох... А можно точно - в чем была суть? - Ну... Вроде того, что нью-йоркский адвокат, занимающийся спортом и антропологией... - Откуда, ко всем чертям, ты взял эту антропологию? Он пожал плечами: - Ну, мне казалось, это звучит интеллектуально. - Великолепно. Жажду прочитать ответы. - Вот, - он вынул из кармана три конверта. - Что пишут? - Я не читаю чужих писем, - отчеканил Филипп Кавиллери, непоколебимый борец за право на частную жизнь. Вот так я и вскрыл первое письмо: оранжевый свет уличного фонаря, удивление напополам с беспокойством. Ну и Фил, зависший за плечом. О черт! Я хоть вслух не высказался. Фил, успешно притворявшийся, что не читает, поперхнулся: - Боже мой! Отправитель на самом деле разбирался в антропологии. Но послание предлагало такие дикие и странные языческие ритуалы, что Фил покраснел. - Это была шутка, - сдавленно пробормотал он. - Ага. Над тобой, - ответил я. - Но кто может быть таким психом, Оливер? - Фил, добро пожаловать в прекрасный новый мир, - я улыбнулся, чтоб скрыть смущение. Остальные письма отправились в урну нераспечатанными . - Послушай, извини, - наконец сказал Фил после нескольких кварталов покаянного молчания, - Я на самом деле не знал... Я положил руку ему на плечо и расхохотался. Через пару секунд мы хохотали уже напару. Мы шли домой - теплым нью-йоркским вечером. Вдвоем. Потому что наших жен не было...в городе 4. Бег помогает. Очищает мысли. Снимает напряжение. И заниматься им можно в одиночку. Так что даже, если я работаю над очень важным делом, или провожу весь день в суде, то всегда найду время, чтоб надеть спортивную форму и пробежаться. Даже если это Вашингтон. Когда-то я играл в сквош. Но это требовало других навыков. Например красноречия, необходимого, чтоб выдать что-то вроде: "Отличный удар" и "Как ты думаешь, уроем мы Йель в этом году?". Все это находилось далеко за пределами моих теперешних возможностей. Так что я бегал. Занимайтесь бегом в Центральном Парке, и вам никогда не понадобится общаться с кем бы то ни было. - Эй, Оливер, сукин ты сын! Как-то мне показалось, что кто-то позвал меня по имени. Галлюцинация. Не может никто звать меня в этом парке. - Ты, чертов гарвардский сноб! Хотя мир полон людей, подходящих под это определение, каким-то образом я понял, что обращаются именно ко мне. Я обернулся и увидел Стивена Симпсона, своего соседа по общаге (Гарвард, выпуск-1964), обгонявшего меня на мотоцикле. - Эй, что это с тобой? - проорал он вместо приветствия. - Симпсон, а что дает тебе основания утверждать, что со мной что-то не то? - Ну, во-первых, я теперь дипломированный врач. Во-вторых, считаю себя твоим другом. И в-третьих, я оставлял тебе сообщения, на которые ты так и не ответил. - Мне казалось, что у медиков никогда нет времени. - Черт, Бэрретт, я конечно занят, но не до такой же степени, чтобы не найти времени пожениться с Гвен. Я звонил - даже телеграмму посылал на твой офис, а ты так и не появился. - Извини, Стив, я так и не получил твоего приглашения, - нагло соврал я. - Да? Каким же образом двумя неделями позже ты прислал свадебный подарок? О боже, этому Симпсону надо было идти в юристы! Ну как объяснить ему, что все, что мне было нужно - чтоб весь мир оставил меня в покое? - Я сожалею, Стив, - ответил я, от души надеясь, что теперь он укатит по делам. - Ни хрена ты не сожалеешь, убогий. - Спасибо. Приветы Гвен. Симпсон не исчезал. - Послушай. Не спрашивай меня, почему, но Гвен хочет видеть тебя, - сказал он. - Чистейший мазохизм. Она была у доктора? - У меня. Я так ей и сказал, что у нее крыша поехала. Но раз уж театр нам не по карману, самый экономичный способ развлечься - это пригласить тебя. Как насчет в пятницу вечером? - Я занят, Симпсон. - Разумеется, я знаю. Суд всегда работает по ночам. В любом случае, появляйся к восьми. Он наконец обогнал меня. Обернулся лишь раз. Чтобы повторить, как умственно отсталому: - В восемь часов вечера, в пятницу. Адрес ты знаешь, так что извинения не принимаются. - Забудь, Стив. Меня не будет! Он притворился, что не услышал. Чертова самоуверенность - считать, что меня можно заставить, просто поставив перед фактом. ...Парень в магазине уверял, что для "Шато Линч-Баге", пятилетнего бордо, такая цена просто смешна. Так что я прихватил две бутылки. Даже если я доведу Симпсонов до слез, у них по крайней мере останется прекрасное вино, чтоб утешиться. Радость от встречи они изобразили весьма натурально : - Оливер, ты ни чуточки не изменился! - Ты тоже, Гвен. Постеры на стенах тоже остались теми же. Энди Уорхол со своим поп-артом (" Этого супа Кэмпбелл я до черта насмотрелась в детстве, никогда в жизни не повешу плакат с ним к себе на стену" - пообещала Дженни несколько лет назад, когда мы побывали у них ). Мы расселись на полу. Из динамиков по углам Пол и Арт вкрадчиво интересовались, едем ли мы на ярмарку в Скарборо. Стивен открыл бутылку белого. Я грыз соленые крекеры, разговор уходил в глубины метафизики. Например, какой это кошмар - быть ординатором, как нечасто у них со Стивом выдается такой тихий вечер. И конечно, как я оцениваю шансы Гарварда урыть Йель в этом году. Вид спорта при этом не уточнялся. Вообще-то, с тем же успехом Гвен могла интересоваться, сумеет ли Инь урыть Янь. Ну да ладно. Ребята пытались помочь мне расслабиться. В общем, это удавалось несколько лучше, чем можно было предположить. Потом в дверь позвонили и я подскочил на месте. - Это что такое? - Расслабься, - ответил Стив, - это просто остальные гости. Даже тембр звонка - и тот отдавал заговором. - Какие еще остальные гости? - Ну-у, точнее, - поправилась Гвен, - это всего один гость. - Гостья, не так ли? - я почувствовал себя загнанной в угол крысой. - Так вышло, - безмятежно отозвался Стив и пошел открывать. Ч-черт, вот из-за этого терпеть не могу ходить в гости. Не выношу друзей, которые пытаются "помочь". Сценарий известен: очередная соседка по комнате, или старшая сестра, или разведенная одноклассница. Еще одна ловушка, черт! Моментально разозлившись, я собирался высказаться по полной, но вовремя вспомнив, что тут Гвен, ограничился коротким: "Дерьмо!". - Оливер, это чудесная... - Извини, Гвен. Я знаю, что вы хотели только хорошего, но... И в этот момент Стив вернулся с предполагаемой жертвой этой ночи. Очки в тонкой оправе. Вначале я заметил именно их. Потом белый жакет, который она как раз снимала. Симпсон представил Джоанну Стейн, ординатора по педиатрии, свою однокурсницу. Теперь они вкалывали в той же больнице. Мне не удавалось сосредоточиться даже просто, чтобы разобрать симпатичная ли она или нет. Кто-то предложил присесть и выпить, что мы и сделали. Дальше было много разговоров. Постепенно я обратил внимание, что Джоанна Стейн кроме круглых очков в тонкой оправе обладает еще и мелодичным голосом. А мысли, излагаемые этим голосом, принадлежат человеку доброму и чуткому. Я порадовался, что в них нет упоминания моего дела, и решил, что Симпсоны пока снимают ее показания. - Жизнь - дерьмо, - подвел итог Стив Симпсон. - За это надо выпить, - сказал я. И только тут понял, что они с Гвен просто сочувствовали Джоанне на тему, как трудно быть ординатором. - А как у тебя насчет расслабиться, Джо? - поинтересовался я. Черт, надеюсь, она не решит, что это намек. - Иду в постель. - ? - Не могу ничего с собой поделать. Прихожу домой, валюсь и засыпаю часов на двадцать. - Ох... Опять пауза. Ну, кто примет мяч сейчас? Мы сидели молча где-то с вечность. Потом Гвен Симпсон позвала всех к столу. Честно говоря, Гвен, конечно, чудеснейший человек, но вот утверждать, что она наделена кулинарными талантами, было бы не совсем точно. Даже обыкновенная вода - и та у нее обычно получалась пригоревшей. Этот ужин исключением не стал. Можно даже сказать, что ей удалось превзойти саму себя. Но я не отказывался ни от чего - лишь бы не говорить. В конце концов тут присутствуют два врача - на случай если моему желудку понадобится экстренная помощь. Ужин продолжался. Мы наелись так, что даже не смогли, поверите ли, добить пирог, запеченный до угольного хруста. И тут Джоанна Стейн обратилась ко мне: - Оливер? Благодаря опыту перекрестных допросов я среагировал мгновенно: - Да? - Ты любишь оперу? Черт, вопрос с подвохом, подумал я, пытаясь в то же время понять, что она хочет услышать. Предпочитает поговорить об операх типа "Богемы" или "Травиаты", где героиня в конце умирает? Типа, устроить мне катарсис? Да нет, не будет она такой бестактной. Но в любом случае, аудитория затихла в ожидании моего ответа. - Ну, не имею ничего против оперы. Не люблю только итальянскую, французскую или немецкую - ответил я, кажется разом закрыв все углы. - Отлично, - сказала Джоанна. Может, она имела в виду китайскую? - Во вторник вечером Мерритт поет в опере Перселла. Вот черт, а Англию и забыл! Все, похоже, судьба мне идти с Джоанн на какую-то дурацкую островитянскую оперу. - Шейла Мерритт - лучшее сопрано года, - подключился Стив, разом обеспечив сопернику двухкратное численное превосходство. - И поет она в "Дидоне и Энее", - добавила Гвен, сделав перевес трехкратным. (Кстати, Дидона - еще одна девушка, которая умерла из-за того, что парень, с которым она сбежала, оказался эгоистичным сукиным сыном!) - Звучит великолепно, - капитулировал я, про себя проклиная Стива с Гвен. А больше всего "Шато Линч-Баге", которое помешало с самого начала искренне объяснить свое отношение к любой музыки. - О, это отлично,- сказала Джоанна, - я как раз взяла два места... Ну, как и было предсказано. - ...но и Стив, и я на дежурстве. Надеюсь, вы с Гвен сможете использовать эти билеты. - Гвен очень хотела бы сходить туда, Оливер, - сказал Стив, похоже, намекая, что его жена заслужила передышку. - Да, прекрасно, - тут я вспомнил, что желательно проявить немного больше энтузиазма, - Огромное спасибо! - Я рада, что вы сможете пойти, - ответила Джоанна, - передайте пожалуйста моим родителям, что вы меня видели, и я до сих пор жива. Это еще что такое? Я внутренне сжался, представив себе перспективу просидеть несколько часов рядом с агрессивной ("Вам, значит, нравится моя дочь, молодой человек?") матерью Джоанны Стейн. - Они в струнных, - сказала Джоанна и заторопилась домой. Стив вышел проводить ее. Оставшись с Гвен, я начал злиться на свое идиотское поведение. Исправлять что-либо было поздно, так что в наказание я сделал еще одну попытку разжевать угольный пирог. - Где, черт побери, находятся эти "Струнные"? - поинтересовался я. - Обычно к востоку от духовых. Мать Джоанны - альтистка, а отец скрипач Нью-Йоркской Оперы. - А-а..., - протянул я и откусил еще кусок искупительного пирога. Пауза - Ну и как, разве это было больно - познакомиться с Джо? - спросила Гвен. Я посмотрел на нее. И ответил: "Да". 5. Мне в землю лечь... Так начиналась песня, бывшая абсолютным хитом 1689-го года. Проблема с английской оперой в том, что иногда получается разобрать слова. Мне в землю лечь И навек уснуть Ты смерть и судьбу мою забудь. Дидона, царица Карфагенская, собиралась покончить с собой, и жаждала поведать об этом миру в форме арии. Музыка была фантастическая, а текст древний. Шейла Мерритт спела его великолепно и справедливо заслужила все свои аплодисменты. Затем она умерла окончательно, танцующие купидоны разбросали розы, и занавес опустился. - Эй, Гвен, я рад, что пришел, - сказал я, вставая. - Пойдем, поблагодарим бенефициантов, - ответила она. Лавируя между двигающимися к выходу зрителями, мы спустились к оркестру. - Где Стив? - спросил мистер Стейн, убирая скрипку в футляр. У него были длинные с проседью волосы, которые, похоже, никогда не сводили близкого знакомства с расческой. - На дежурстве, вместе с Джоанной, - ответила Гвен, - это Оливер, из ее друзей (определенно, ей не стоило представлять положение подобным образом). Подошла и миссис Стейн с своим альтом. Хотя и невысокая, плотная, она казалась весьма привлекательной, благодаря своей кипучей энергии. - Вы уже собрали свиту, Король Стейн? - Как всегда, дорогая. С Гвен вы знакомы. А это Оливер, приятель Джо. - Очень приятно. Как вам наша дочь? - Прекрасно, - опередил меня мистер Стейн. - Я ведь спрашивала не тебя, Стейн, не так ли? - Джо прекрасна, - сказал я, не слишком попадая в общий шутливый тон, - и большое вам спасибо за билеты. - Вам понравилось? - продолжала допрос миссис Стейн. - Разумеется. Это было потрясающе! - сказал мистер Стейн. - Кто спрашивает тебя? - Я отвечаю за него, потому как я профессионал. Могу добавить, что Мерритт была несравненна, - и уже обращаясь ко мне, - Старик Перселл умел писать музыку, а? Особенно финал - все эти великолепные хроматические переходы в нисходящем тетракорде! - Вероятно, он не обратил внимания, Стейн, - сказала мать Джоанны. - Должен был. Мерритт исполнила эту вещь четыре раза. - Простите его, Оливер, - обратилась она ко мне, - он теряет голову только, когда речь заходит о музыке. - А разве кроме музыки существует что-то еще? - возразил мистер Стейн и добавил, - все присутствующие приглашаются в воскресенье. Место - наше обычное. В полшестого. Там мы играем по-настоящему. - Мы не можем, - сказала Гвен, наконец подключившись к разговору, - у родителей Стивена годовщина свадьбы. - О'кэй, - заключил мистер Стейн, - значит Оливер... - У него могут быть свои планы, - пришла мне на помощь миссис Стейн. - Зачем ты все время решаешь за него? - вознегодовал мистер Стейн. Затем - ко мне, - появляйтесь к пяти тридцати. И приносите свой инструмент. - Играю только в хоккей, - сообщил я, в надежде отделаться от него. - Приносите клюшку. Будете выстукивать на ледяных кубиках, - ответил он, - до воскресенья, Оливер. - Как оно было? - поинтересовался Стив, когда я сдавал ему его жену. - Чудесно, - восхищенно ответила она, - ты пропустил великолепное представление. - А что думает Бэрретт? - спросил он. Я собирался отослать его к своему свежеобретенному пресс-секретарю мистеру Стейну, но вместо того просто пробормотал: - Все было хорошо. - Это хорошо, - сказал Стив. Но про себя я подумал, что теперь влип прочно. 6. Наступило воскресенье. И, естественно, идти никуда не хотелось. Но мне не везло. Не было ни срочных вызовов, ни срочных дел. Не было звонков от Фила. Даже обычной простуды - и той не было. Так что, за отсутствием уважительных причин, я обнаружил себя с большим букетом в руке на перекрестке Риверсайд и Девяносто четвертой. Рядом с домом Луиса Стейна. - Ого, - выдохнул хозяин, когда узрел цветочное сооружение, - не стоило. И уже к миссис Стейн: - Это Оливер - он принес мне цветы! Она выскочила навстречу и чмокнула меня в щеку. - Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, - скомандовал мистер Стейн, похлопав меня по плечу. В комнате оказалось человек десять. Все болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение у них было приподнятым, а звуки, ими производимые - еще выше. Единственной мебелью, которую мне удалось заметить, было большое сверкающее пианино. Сквозь огромное окно виднелась река Гудзон. Я пожал всем руки. Большинство было чем-то вроде повзрослевших хиппи. Кроме нескольких тех же хиппи, но помоложе. Какого черта я нацепил галстук? - А где Джо? - поинтересовался я больше из вежливости. - Будет к восьми, - ответил мистер Стейн, - вы можете пока познакомиться с ее братьями. Марти играет на трубе, а Давид на флейте. Обратите внимание, это ведь бунт против родителей. Изо всех троих только Джо хотя бы берет в руки скрипку. Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Давид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Марти протянул руку: - Добро пожаловать в музыкальный зоопарк! - Марти, я ни черта не смыслю в этом, - признался я, - спроси меня, что такое "пиццикато", и я отвечу, что это - телятина с сыром. - Так и есть, - сказал мистер Стейн, - так оно и есть. И кончай извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать. - Нет? - переспросил я. - Конечно нет. Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты. - Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, - обратилась ко мне миссис Стейн, - либо садитесь сами и берите скрипку. - Терпение, дорогая, - отозвался хозяин, - я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома. - Я чувствую себя, как дома, - вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру. x x x Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых мои приятели-преппи назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали фантастическую музыку. Моцарт, потом Вивальди, потом парень по имени Люлли, о котором я вообще никогда не слышал. После Люлли был Монтеверди и лучшая пастрама, которую я когда-либо пробовал. В антракте ко мне подошел длинный застенчивый брат Давид и таинственным шепотом спросил: - Это правда, что вы хоккеист? - Был, - кивнул я. - Мог бы я спросить у вас одну вещь? - Конечно. - Как сыграли сегодня "Рэйнджеры"? - М-м... Не помню, - он был ужасно разочарован. А как объяснить ему, что Оливер Бэрретт, бывший фанат хоккея, в настоящее время так погрузился в юридические джунгли, что забыл посмотреть, выиграют или проиграют "Рэйнджеры" его обожаемым "Бостон Брюинс". Потом появилась Джоанна и поцеловала меня. Кажется, это было чем-то вроде ритуала. Она целовала всех. - Они еще не свели тебя с ума? - Нет, - ответил я, - это здорово. И вдруг до меня дошло, что я вроде как и не вру. Гармония этого вечера была не только в музыке. Она чувствовалась во всем. В их беседах. В комплиментах по поводу особенно закрученного прохода. Из того, с чем я мог сравнивать, это немного напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда перед тем как пойти и порвать соперника. Только здесь они заводились просто от того, что играли - все вместе. Тут чувствовалось до черта этого... сопереживания. Я никогда не был в таком мире. Кроме как с Дженни. - Доставай скрипку, Джо, - скомандовал мистер Стейн. - Ты сошел с ума, - выразила она протест, - Я абсолютно не в форме. - Ты тратишь слишком много времени на медицину. Стоит хоть столько же заниматься и музыкой. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя. - Нет, - твердо ответила Джоанна. - Ну же. Оливер просидел тут три часа, чтоб услышать тебя. Она покраснела. Я попытался протестовать, но без шансов быть услышанным. Мистер Стейн повернулся ко мне: - Может попросишь свою подругу сходить наконец за скрипкой? Не успел я среагировать, как Джоанна - теперь совершенно пунцовая - прекратила протестовать. - О'кэй, папочка, будь по-твоему. Но предупреждаю, что ничего хорошего из этого не получится. - Получится, непременно получится, уверил он. Когда Джоанна вышла, он обернулся ко мне, - Бранденбургские концерты нравятся? Я напрягся. Эти концерты Баха были среди немногих, которые я знал. Именно после Пятого я сделал Дженни предложение, после того, как она играла в этом концерте, а потом мы возвращались вдоль берега реки в Гарвард . Именно эта музыка в некотором смысле была прелюдией нашего брака. Сама мысль снова услышать ее уже причиняла боль. - Так как? - переспросил мистер Стейн. Тут я сообразил, что от меня все еще ждут ответа. - Да, - сказал я, - нравятся. Который из них вы будете играть? - Все! Зачем выбирать? - Я играю только один, - возмущенно заявила его дочь. Она уже заняла место среди других скрипок и о чем-то говорила пожилому джентльмену, сидевшему рядом. Группа снова начала настраивать инструменты. Но поскольку в перерыве каждый хоть чуточку промочил горло, делалось все это намного громче. Теперь мистер Стейн вознамерился дирижировать: "Чем Ленни Бернстайн лучше меня? Прической?". Он постучал по пульту (обычный телевизор). - Сейчас, - произнес он с неизвестно откуда взявшимся немецким акцентом, - я хотеть резкий атака. Вы слышать меня