ему, сэр, эта необходимость отпала. Кажется, ваша тетушка явилась собственной персоной. Раздался долгий пронзительный звонок, -- видно, тетушка нажала кнопку у парадной двери и не желала ее отпускать. Дживс исчез, и минуту спустя я убедился, что чутье его не обмануло. Комнаты заполнил громоподобный голос, тот самый голос, при звуках которого члены охотничьих обществ "Куорн" и "Пайтчли" некогда подскакивали в седлах и хватались за шапочки, ибо он возвещал, что неподалеку показалась лиса. -- Что, Дживс, этот гончий пес еще не проснулся?.. Ага, вот ты где. Тетя Далия ворвалась ко мне в спальню. Лицо у нее и всегда пылало румянцем, ведь она страстная охотница и с младых ногтей не пропускает ни единой лисьей травли, самая клятая погода ей нипочем, но сейчас она была просто багровая. Дышала прерывисто, в горящих глазах детская обида. Человек куда менее проницательный, чем Бертрам Вустер, догадался бы, что тетушка в расстроенных чувствах. Я видел, ее просто распирает обрушить на меня новости, с которыми она пришла, однако она сдержалась и начала распекать меня, что, мол, на дворе день, а я все еще валяюсь в постели. "Дрыхнешь, как свинья", -- заключила она со свойственной ей резкой манерой выражаться. -- Я вовсе не дрыхну, -- возразил я. -- Давным-давно проснулся. И, кстати, собирался завтракать. Надеюсь, вы составите мне компанию? Яичница с ветчиной, само собой разумеется, но если пожелаете, вам подадут копченую селедку. Она оглушительно фыркнула -- вчера утром я от такого звука просто испустил бы дух. Сейчас я почти оправился после попойки, но все равно мне показалось, что прямо в спальне взорвался газ и погибло несколько человек. -- Яичница! Копченая селедка! Мне сейчас нужен бренди с содовой. Вели Дживсу принести. Если он забудет про содовую, я не рассержусь. Берти, произошла катастрофа. -- Идемте в столовую, моя дражайшая дрожащая осинка, -- предложил я. -- Там нам не помешают. А здесь Дживс будет складывать вещи. -- Ты уезжаешь? -- Да, в "Тотли-Тауэрс". Я получил чрезвычайно неприятное... -- В "Тотли-Тауэрс"? Ну и чудеса! Именно туда я и хотела тебя немедленно послать, затем и приехала. -- Как так? -- Это вопрос жизни и смерти. -- Да о чем вы? -- Скоро поймешь, я тебе все объясню. -- Тогда немедля в столовую, мне не терпится узнать. Ну вот, рассказывайте, моя дражайшая таинственная родственница, -- сказал я, когда Дживс поставил на стол завтрак и удалился. -- Выкладывайте все без утайки. С минуту в тишине раздавались одни только мелодичные звуки: тетушка пила свой бренди с содовой, а я кофе. Но вот она опустила руку со стаканом и глубоко вздохнула. -- Берти, для начала я коротко выскажу свое отношение к сэру Уоткину Бассету, кавалеру ордена Британской империи второй степени. Да нападет на его розы тля. Пусть в день званого обеда его повар напьется как сапожник. Пусть все его куры заболеют вертячкой. -- А что, он кур разводит? -- поинтересовался я, решив взять эти сведения на заметку. -- Пусть бачок в его уборной вечно течет на его башку, пусть термиты, если только они водятся в Англии, сгрызут фундамент "Тотли-Тауэрс" до последней крошки. А когда он поведет к алтарю свою дочь Мадлен, чтобы ее обвенчали с этим кретином Виски-Боттлом, пусть в церкви на него нападет неудержимый чих, а платка в кармане не окажется. Она перевела дух, а я подумал, что все ее пламенные заклинания отнюдь не прояснили сути дела. -- Великолепно, -- сказал я. -- Присоединяюсь ко всем вашим пожеланиям. Однако чем старый хрыч перед вами провинился? -- Сейчас расскажу. Помнишь сливочник, ну, ту серебряную корову? Я хотел подцепить на вилку кусок яичницы, но рука у меня задрожала. Помню ли я корову? Да я ее до смертного часа не забуду. -- Вы не поверите, тетя Далия, но когда я появился в лавке, то встретил там этого самого Бассета, просто невероятное совпадение... -- Ничего невероятного в этом совпадении нет. Он пришел туда посмотреть сливочник, убедиться, что Том был прав, когда его расхваливал. Потому что этот кретин -- я имею в виду твоего дядюшку -- рассказал Бассету о корове. Уж ему-то следовало знать, что этот изверг измыслит какое-нибудь гнусное злодейство и погубит его. Так и случилось. Вчера Том обедал с сэром Уоткином Бассетом в его клубе. Среди закусок были холодные омары, и вероломный Макиавелли соблазнил Тома попробовать. Я широко открыл глаза, отказываясь верить. -- Неужели вы хотите сказать, что дядя Том ел омаров? -- с ужасом спросил я, зная, какой чувствительный у дядюшки желудок и как бурно он реагирует на недостаточно деликатную, пищу. -- И это после того, что случилось на Рождество? -- Том поддался уговорам негодяя и съел не только несколько фунтов омаров, но и целую грядку свежих огурцов. Судя по его рассказу -- а рассказал он мне все лишь нынче утром, вчера, вернувшись домой, он только стонал, -- сначала он отказывался. Решительно, наотрез. Но в конце концов не выдержал давления обстоятельств и уступил. В клубе Бассета, как и еще в нескольких других, посреди обеденной залы стоит стол, уставленный закусками, и где бы вы ни расположились, они вам буквально мозолят глаза. Я кивнул: -- В "Трутнях" то же самое. Однажды Китекэт Поттер-Перебрайт, сидя у окна в углу, шесть раз подряд попал булочками в пирог с дичью. -- И это погубило беднягу Тома. Перед змеиными уговорами Бассета он бы легко устоял, но вид омаров был слишком соблазнителен. И он не выдержал искушения, набросился на них, как голодный эскимос, а в шесть часов мне позвонил швейцар и попросил прислать машину, чтобы забрали несчастного, который корчился в библиотеке, забившись в угол, его там обнаружил мальчик-слуга. Через полчаса Том прибыл домой и жалобным голосом попросил соды. Нашел лекарство -- соду! -- Тетушка Далия саркастически расхохоталась. -- Пришлось вызвать ему двух врачей, делали промывание желудка. -- А тем временем... -- подсказал я, уже догадавшись, каково было дальнейшее развитие событий. -- Тем временем злодей Бассет со всех ног в лавку и купил корову. Хозяин обещал Тому не продавать ее до трех часов дня, но пробило три, а Том не появился, корову захотел приобрести другой покупатель, и он ее, конечно, продал. Вот так-то, племянничек дорогой. Владельцем коровы стал Бассет, вчера вечером он увез ее в Тотли. Что и говорить, печальная история, к тому же подтверждает мое мнение о папаше Бассете: мировой судья, который оштрафовал молодого человека на пять фунтов за невиннейшую шалость, вместо того чтобы просто пожурить его, способен на все; однако я не представлял себе, каким образом тетушка хочет исправить положение. Я убежден, что в таких случаях остается лишь стиснуть зубы, молча возвести глаза к небу, постараться все забыть и начать новую жизнь. Так я ей и сказал, намазывая тост джемом. Она вонзила в меня взгляд. -- Ах вот, значит, как ты относишься к этому возмутительному происшествию? -- Да, именно так я к нему отношусь. -- Надеюсь, ты не станешь отрицать, что, согласно всем человеческим законам, корова принадлежит Тому? -- Разумеется, не стану. -- И тем не менее спокойно примешь это вопиющее беззаконие? Позволишь, чтобы кража сошла мошеннику с рук? На твоих глазах произошло одно из самых гнусных преступлений, которые несмываемым позором ложатся на историю цивилизованных государств, а ты лишь разводишь руками и вздыхаешь -- дескать, как досадно, не желаешь даже пальцем шевельнуть. Я вдумался в ее слова. -- "Как досадно"? Нет, тут вы, пожалуй, не правы. Я признаю, что случившееся требует куда более энергичных комментариев. Но никаких действий я предпринимать не буду. -- Ну что ж, тогда действовать буду я. Я выкраду у него эту окаянную корову. Я в изумлении вытаращил глаза. Упрекать тетушку я не стал, но мой взгляд ясно говорил: "Опомнитесь, тетенька?" Согласен, гнев ее был более чем праведен, но я не одобряю насильственных действий. Надо пробудить ее совесть, решил я, и только хотел деликатно осведомиться, а что подумают о таком поступке члены охотничьего общества "Куорн" -- кстати, и о "Пайтчли" тоже забывать не следует, -- как вдруг она объявила: -- Нет, выкрадешь ее ты! Я только что закурил сигарету и, если верить рекламе, должен был почувствовать блаженную беззаботность, но, видно, мне попался не тот сорт, потому что я вскочил со стула, будто кто-то воткнул снизу в сиденье шило. -- Я?! -- Именно ты. Смотри, как все удачно складывается. Ты едешь гостить в Тотли. Там тебе представится множество великолепных возможностей незаметно похитить сливочник... -- Ни за что! -- ...и отдать его мне, иначе я не получу от Тома чек ia публикацию романа Помоны Грайндл. Настроение у неге сквернейшее, и он мне откажет. А я вчера подписала с ней договор, согласилась на баснословный гонорар, причем половина суммы должна быть выплачена в виде авансы ровно через неделю. Так что в бой, мой мальчик. Не понимаю, зачем делать из мухи слона. Не о такой уж великой услуге просит тебя любимая тетка. -- Такую услугу я не могу оказать даже любимой тетке. Я и в мыслях не допускаю... -- Допускаешь, мой птенчик, еще как допускаешь, а если нет -- сам знаешь, что тебя ждет. -- Она многозначительно помолчала. -- Вы следите за развитием моей мысли, Ватсон? Я был просто убит. Слишком прозрачным оказался ее намек. Не в первый раз она давала мне почувствовать, что под стальной перчаткой у нее бархатная рука -- то есть именно наоборот. Моя жестокосердная тетушка владеет могучим оружием, которое постоянно держит над моей головой, как меч над головой этого... как его? -- черт, забыл имя того бедолаги, Дживс знает, -- и вынуждает меня подчиняться своей воле: это оружие -- угроза отлучить меня от своего стола и, соответственно, от деликатесов Анатоля. Нелегко забыть то время, когда она на целый месяц закрыла передо мной двери своего дома, да еще в самый разгар сезона охоты на фазанов, из которых этот чародей творит нечто волшебное. Я предпринял еще одну попытку урезонить тетушку. -- Ради Бога, зачем дяде Тому эта кошмарная корова? На нее смотреть противно. Ему без нее будет гораздо лучше. -- Он так не считает. И довольно об этом. Сделай для меня это пустяшное одолжение, иначе гости за моим столом начнут спрашивать: "А что это мы совсем перестали встречать у вас Берти Вустера?" Кстати, какой восхитительный обед приготовил вчера Анатоль! Ему поистине нет равных. Не удивляюсь, что ты такой поклонник его стряпни. "Она буквально тает во рту" -- это твое выражение. Я сурово посмотрел на нее. -- Тетя Далия, это что -- шантаж? -- Конечно, ты разве сомневался? -- И она унеслась прочь. Я снова опустился на стул и принялся задумчиво жевать остывший бекон. Вошел Дживс. -- Чемоданы уложены, сэр. -- Хорошо. Дживс, -- вздохнул я. -- Едем. -- Всю свою жизнь, Дживс, -- сказал я, прервав молчание, которое длилось восемьдесят семь миль, -- всю свою жизнь я попадаю в самые абсурдные передряги, но такого абсурда, как этот, я и представить себе не мог. Мы катили в моем добром старом спортивном автомобиле, приближаясь к "Тотли-Тауэрс": я за рулем, Дживс рядом, чемоданы сзади на откидном сиденье. Мы тронулись в путь в половине двенадцатого, и сейчас солнце сияло особенно весело на ясном предвечернем небе. Был погожий благодатный денек, уже по-осеннему свежий и приятно бодрящий, при других обстоятельствах я бы без умолку болтал, приветственно махал встречным сельским жителям, может быть, даже напевал что-нибудь бравурное. При других обстоятельствах... Если что и невозможно было изменить, так это обстоятельства, поэтому никакого бравурного пения с моих уст не срывалось. -- Да, такого я и представить себе не мог, -- повторил я. -- Прошу прощения, сэр? Я нахмурился. Дживс решил дипломатничать, но время для своих штучек выбрал на редкость неудачное. -- Перестаньте притворяться, Дживс, -- сухо сказал я, -- вам все отлично известно. Во время моего разговора с теткой вы были в соседней комнате, а ее реплики вполне можно было услышать на Пикадилли. Дживс оставил свои дипломатические уловки. -- Да, сэр, должен признать, суть беседы от меня не ускользнула. -- Давно бы так. Вы согласны, что положение аховое? -- Не исключаю, сэр, что обстоятельства, в которые вы попадете, могут оказаться весьма и весьма щекотливыми. Меня одолевали мрачные предчувствия. -- Если бы начать жизнь заново, Дживс, я предпочел бы родиться сиротой и не иметь ни одной тетки. Это турки сажают своих теток в мешки и топят в Босфоре? -- Насколько я помню, сэр, топят они не теток, а одалисок. -- Странно, почему теток не топят? Сколько от них зла во всем мире! Каждый раз, как ни в чем не повинный страдалец попадает в безжалостные когти Судьбы, виновата в этом, если копнуть поглубже, его родная тетка, это говорю вам я, Дживс, можете кому угодно повторить, ссылаясь на меня. -- Над этим стоит задуматься, сэр. -- Не пытайтесь убеждать меня, что есть тетки плохие, а есть хорошие. Все они, если приглядеться, одинаковы. Ведьминское нутро рано или поздно проявится. Возьмите нашу тетушку Далию, Дживс. Я всегда считал ее воплощением порядочности и благородства, и чего она требует от меня сейчас? Обществу известен Вустер, срывающий с полицейских каски. Потом Вустера обвинили в том, что он ворует сумочки. Но этого мало, тетке захотелось познакомить мир с Вустером, который приезжает погостить в дом мирового судьи и в благодарность за его хлеб-соль крадет у него серебряную корову. Какая гадость! -- праведно негодовал я. -- Очень неприятное положение, сэр. -- А интересно, Дживс, как примет меня старикашка Бассет? -- Будет любопытно наблюдать за его поведением, сэр. -- Не выгонит же он меня, как вы думаете? Ведь я как-никак получил приглашение от мисс Бассет. -- Конечно, не выгонит, сэр. -- Однако вполне возможно, что он глянет на меня поверх пенсне и с презрением хмыкнет. Не слишком вдохновляющая перспектива. -- Да уж, сэр. -- Я что хочу сказать? Ведь и без этой коровы я попал бы в достаточно затруднительные обстоятельства. -- Вы правы, сэр. Осмелюсь поинтересоваться, в ваши намерения входит выполнить пожелание миссис Траверс? Когда ведешь автомобиль со скоростью пятьдесят миль в час, ты лишен возможности в отчаянии воздеть руки к небу -- а только так я мог бы выразить обуревавшие меня чувства. -- Никак не могу решить, Дживс. Совсем измучился. Помните того деятеля, которого вы несколько раз цитировали? Ну, он еще чего-то там жаждал, потом про трусость -- одним словом, из кошачьей пословицы. -- Вы имеете в виду Макбета, сэр, героя одноименной драмы покойного Уильяма Шекспира. О нем сказано: "В желаниях ты смел, а как дошло до дела -- слаб. Но совместимо ль жаждать высшей власти и собственную трусость сознавать? И хочется, и колется, как кошка в пословице". -- Вот-вот, это про меня. Я сомневаюсь, колеблюсь, -- Дживс, я правильно произнес это слово? -- Безупречно правильно, сэр. -- Когда я начинаю думать, что меня отлучат от кухни Анатоля, я говорю себе: была не была, рискну. Потом вспоминаю, что в "Тотли-Тауэре" мое имя и без того смешали с грязью, что старый хрыч Бассет считает меня последним проходимцем, отпетым жуликом, который тащит все, что под руку попадается, если оно только не приколочено гвоздями... -- Прошу прощения, сэр? -- Разве я вам не рассказывал? Мы с ним вчера снова . столкнулись, да еще похлеще, чем в прошлый раз. Он меня теперь считает настоящим уголовником, врагом общества номер один, ну, в крайнем случае, номер два. Я кратко пересказал Дживсу вчерашнее происшествие, вообразите смятение моих чувств, когда я увидел, что он усмотрел в нем нечто юмористическое. Дживс редко улыбается, но сейчас его губы начала кривить несомненная усмешка. -- Забавное недоразумение, сэр. -- Вы сказали "забавное", Дживс? Он понял, что его веселье неуместно, мгновенно стер усмешку и вернул на лицо выражение строгое и почтительное. -- Прошу прощения, сэр. Мне следовало сказать "досадное". -- Вот именно. -- Понимаю, каким испытанием оказалась для вас встреча с сэром Уоткином в подобных обстоятельствах. -- Да уж, а если он застукает меня, когда я буду красть его корову, испытание окажется еще более жестоким. Эта картина все время стоит у меня перед глазами. -- Очень хорошо понимаю, вас, сэр. "Так малодушничает наша мысль и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика. Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от долгих отлагательств". -- В самую точку, Дживс. Именно это я и хотел сказать. Я погрузился в еще более глубокое уныние. -- Видите ли, Дживс, тут есть еще одно немаловажное обстоятельство. Если я решусь украсть корову, нужно правильно выбрать время. Не подойдешь же к ней у всех на виду и не положишь просто так в карман. Такие операции тщательно обдумывают, заранее планируют, стараются не упустить ни одну мелочь. А мне предстоит полностью сосредоточить умственные способности на примирении Гасси и мисс Бассет. -- Вы правы, сэр. Я понимаю, как все непросто. -- Мало мне с ними забот, так еще Стиффи от меня чего-то добивается. Вы, конечно, помните третью телеграмму из утренней почты. Она от мисс Стефани Бинг. это кузина мисс Бассет и тоже живет в "Тотли-Тауэрс" Вы ее знаете, Дживс. Она обедала у нас дома недели две назад. Небольшого росточка, водоизмещением с наперсток. -- Да, сэр. Я помню мисс Бинг. Очаровательная молодая особа. -- Вполне. Только что ей от меня надо? Вот в чем вопрос. Подозреваю, что-то уж совсем неудобоваримое. Еще и о ней изволь печься. Ну что за жизнь, а, Дживс? -- Понимаю, сэр. -- И все же не будем падать духом, верно, Дживс? -- Совершенно верно, сэр. За разговором мы ехали с неплохой скоростью, и я не оставил без внимания указатель, на котором значилось "Тотли-Тауэрс", 8 миль". Впереди, окруженный деревьями, показался прекрасный дом. Я притормозил. -- Ну что, Дживс, достигли цели? -- Хотелось бы надеяться, сэр. Мы и в самом деле ее достигли. Въехав в ворота и подкатив к парадному крыльцу, мы услышали от дворецкого подтверждение, что перед нами действительно резиденция сэра Уоткина Бассета. -- "Рыцарь Роланд к Темной башне подъехал", -- неведомо к чему произнес Дживс, вылезая из машины. Я издал неопределенное междометие и тут обратил внимание на дворецкого, который пытался мне что-то втолковать. Наконец смысл его речей проник в мое сознание: если я желаю видеть обитателей поместья, я выбрал неудачное время для визита, внушал мне он. Сэр Уоткин ушел на прогулку. -- Думаю, он где-нибудь неподалеку с сэром Родериком Сподом. Я вздрогнул. После злоключений в антикварной лавке это имя, как вы сами понимаете, навеки вгрызлось с мою печенку. -- С Родериком Сподом? Это такая необъятная глыба с крошечными усиками и глазками до того острыми, что открывают устрицы с пятидесяти шагов? -- Он самый, сэр. Он приехал вчера из Лондона вместе с сэром Уоткином. Кажется, мисс Мадлен в комнатах, но отыскать ее будет нелегко. -- А что мистер Финк-Ноттл? -- Видимо, пошел пройтись, сэр. -- Ясно. Ну и отлично. Успею перевести дух. Удачно, что представилась возможность побыть хоть немного одному: хотелось хорошенько пораскинуть мозгами. И я стал неспешно прогуливаться по веранде. Весть, что в доме гостит Родерик Спод, оказалась ударом под дых. Я-то думал, что он просто клубный знакомый папаши Бассета, что географически сфера его деятельности ограничивается исключительно Лондоном, и вот поди ж ты-он в "Тотли-Тауэрс". Имея в перспективе угрозу оказаться под неусыпным оком одного только сэра Уоткина, я и то пребывал в сомнениях относительно теткиной комиссии, которая, как и прочие авантюры этой дамы, способна привести в дрожь даже и самых отважных, но теперь, узнав, что здесь гостит Диктатор, я откровенно струсил. Да что говорить, вы и сами все понимаете. Представьте, как почувствовал бы себя герой преступного мира, который приехал в замок Грейндж убить жертву и встретил там не только Шерлока Холмса, решившего провести уик-энд на пленэре, но и Эркюля Пуаро. Чем больше я размышлял о теткиной затее украсть корову, тем меньше она мне нравилась. Наверняка можно найти компромисс, надо только как следует постараться. Вот о чем я думал, расхаживая по веранде и глядя себе под ноги. Старый хрыч Бассет, как я заметил, отлично распорядился своими денежками. Я считаю себя знатоком по части загородных домов и нашел, что эта усадьба отвечает самым строгим требованиям. Живописный фасад, большой парк, идеально подстриженные лужайки, мирный дух старины, как это принято называть. Вдали мычат коровы, блеют овцы, щебечут птицы, вот чуть ли не рядом раздался выстрел охотничьего ружья -- кто-то пытается подстрелить зайца. Может быть, в "Тотли-Тауэрс" живут злодеи, но все здесь радует глаз, куда ни посмотри. Я стал прикидывать, сколько лет понадобилось старому грабителю, чтобы скопить деньги на это поместье, приговаривая каждый день к штрафу в пять фунтов, скажем, двадцать человек, и тут мое внимание привлек интерьер комнаты на первом этаже, куда можно заглянуть через открытую стеклянную дверь. Это была малая гостиная, вам, конечно, доводилось видеть такие, только в этой что-то уж слишком много мебели. Действительно, комната битком набита стеклянными горками, а стеклянные горки битком набиты серебром. Несомненно, передо мной коллекция папаши Бассета. Я остановился. Что-то неудержимо тянуло меня войти в гостиную. И я вошел и сразу же оказался нос к носу с моей старинной приятельницей -- серебряной коровой. Она стояла в маленьком шкафчике прямо возле двери, и я уставился на нее, взволнованно дыша на стекло. Тут я заметил, что шкафчик не заперт, и в душе у меня забушевала буря. Я протянул руку и взял корову. Сам не знаю, что было у меня на уме -- просто ли хотелось рассмотреть получше это чудище или стибрить его. Помню только, что никаких планов и в помине не было. Я по-прежнему пребывал в нерешительности, как та несчастная кошка в пословице. Судьба не дала мне возможности тщательно проанализировать свои намерения, как выразился бы Дживс, потому что сзади раздался крик: "Руки вверх!", и, обернувшись, я увидел в дверях Родерика Спода. В руках у него был дробовик, и этим дробовиком он нахально целился в третью пуговицу моего жилета. Из этого я заключил, что Родерик Спод относится к классу любителей стрелять с бедра. ГЛАВА 3 Я сказал дворецкому, что Родерик Спод способен взглядом открывать устрицы с пятидесяти шагов, и именно такой взгляд он сейчас вонзил в меня. Он был точь-в-точь диктатор, готовый начать расправу со своими политическими противниками, и я понял, что ошибся, когда определил его рост в два метра. Он был чуть не на полметра выше. Желваки на его скулах ходили ходуном. Я надеялся, что он не оглушит меня своим "Ха!", но он оглушил. А поскольку я еще не вполне овладел своими голосовыми связками, ответной реплики в ожидаемом диалоге не последовало. Все так же сверля меня взглядом, Родерик Спод позвал: -- Сэр Уоткин! -- Да-да, я здесь, иду, что случилось? -- донеслось издалека. -- Пожалуйста, поскорее. Я покажу вам нечто любопытное. У двери возник старикашка Бассет, он поправлял пенсне. Я видел этого субъекта только в Лондоне, одет он тогда был вполне пристойно, и сейчас признаюсь вам, что, даже попав в предельно дурацкое положение, я не мог не содрогнуться, когда увидел его деревенский наряд. Чем ниже человек ростом, тем крупнее и ярче будут клетки на его костюме, -- это аксиома, как выражается Дживс; и действительно, величина клеток на одеянии Бассета была прямо пропорционально недостающим дюймам роста. В своем твидовом кошмаре он казался изломанным отражением в треснутом зеркале, и, как ни странно, это зрелище успокоило мои нервы. "А плевать на все", -- решил я. -- Смотрите! -- повелел Спод. -- Вы когда-нибудь ожидали подобной наглости? Старый хрыч Бассет глазел на меня в тупом изумлении. -- Силы небесные! Да это вор, который крал сумочки! -- Именно так. Невероятно, правда? -- Глазам не верю. Он просто преследует меня, будь он трижды проклят! Привязался как репей, проходу от него нет. Как вы его поймали? -- Шел по дорожке к дому, вдруг вижу -- кто-то крадется по веранде, потом проскользнул в дверь, ну, я бегом сюда и взял его на мушку. Как раз вовремя подоспел. Он уже начал грабить вашу гостиную. -- Родерик, я вам так признателен. И ведь каков наглец! Казалось бы, после вчерашнего позора на Бромптон-роуд он должен выкинуть из головы свои гнусные замыслы, ан ничуть не бывало -- сегодня пройдоха является сюда. Ну, он у меня пожалеет, уж я постараюсь. -- Полагаю, случай слишком серьезный, чтобы вынести ему приговор в порядке упрощенного судопроизводства? -- Могу выписать ордер на его арест. Отведите его в библиотеку, я сейчас им займусь. Придется рассматривать дело на выездной сессии суда присяжных. -- Какой срок ему дадут, как вы полагаете? -- Затрудняюсь ответить, но уж, конечно, не меньше... -- Эй! -- вырвалось у меня. Я хотел поговорить с ними спокойно и вразумительно, объяснить, как только они придут в чувство, что .меня в этот дом пригласили, я гость, но почему-то с моих уст сорвался звук, какой могла бы издать на охоте тетя Далия, пожелай она привлечь внимание коллеги из охотничьего клуба "Пайтчли", который стоит на другом конце вспаханного поля эдак в полумиле, и старикашка Бассет отпрянул, будто в глаз ему сунули горящую головешку. -- Чего вы орете? -- так отозвался Спод о моем способе извлечения звуков из собственного горла. -- У меня чуть барабанные перепонки не лопнули, -- пожаловался Бассет. -- Да послушайте! -- взмолился я. -- Выслушайте меня наконец! Началась полная неразбериха, все говорили разом, я пытался оправдаться, противная сторона обвиняла меня еще и в том, что я устроил скандал. И тут в самый разгар перепалки, когда мой голос по-настоящему окреп, открылась дверь и кто-то произнес: -- О Господи! Я обернулся. Эти полураскрытые губы, эти огромные глаза... воздушный, гибкий стан... Среди нас стояла Мадлен Бассет. -- О Господи! -- повторила она. Признайся я человеку, который видит ее в первый раз, что одна мысль о женитьбе на этой юной особе вызывает у меня непроходящую тошноту, он в изумлении вскинул бы брови к самой макушке и отказался что-либо понять. Возможно, сказал бы: "Берти, вы сами не понимаете своего счастья", потом добавил, что завидует мне. Ибо внешность у Мадлен Бассет чрезвычайно привлекательная, в этом ей не откажешь: стройная, изящная, как дрезденская статуэтка -- вроде бы я не ошибся, именно дрезденская, -- роскошные золотые волосы, и вообще все, как говорится, при ней. Откуда человеку, который видит ее в первый раз, знать о ее слезливой сентиментальности, о том, что она каждую минуту готова засюсюкать с вами, как младенец. А меня от этого тошнит. Не сомневаюсь, такая непременно подкрадется к мужу, когда он ползет к завтраку, у несчастного башка раскалывается после вчерашнего, а она зажмет ему ручками глаза и кокетливо спросит: "Угадай, кто?" Однажды я гостил в доме одного моего приятеля-молодожена, так его супруга написала в гостиной над камином крупными буквами, так что не заметить надпись мог только слепой: "Это гнездышко свили двое влюбленных голубков", и я до сих пор не могу забыть немого отчаяния, которым наполнялись глаза ее дражайшей половины каждый раз, как он входил в гостиную. Не стану доказывать с пеной у рта, что, обретя статус замужней дамы, Мадлен Бассет дойдет до столь пугающих крайностей, однако и не исключаю подобной возможности. Она смотрела на нас, хлопая своими большими глазами с кокетливым недоумением. -- Что за шум? -- спросила она. -- Берти, голубчик! Когда вы приехали? -- Привет. Приехал я только что. -- Приятная была поездка? -- Да, очень, спасибо. Я прикатил в автомобиле. -- Наверное, страшно устали. -- Нет, нет, благодарю вас, нисколько. -- Что же, скоро будет чай. Я вижу, вы знакомы с папой. -- Да. я знаком с вашим папой. -- И с мистером Сподом тоже. -- И с мистером Сподом знаком. -- Не знаю, где сейчас Огастус, но к полднику он обязательно появится. -- Буду считать мгновенья. Старик Бассет ошарашено слушал наш светский обмен любезностями, только время от времени разевал рот, как рыба, которую вытащили из пруда и которая вовсе не уверена, что стоило заглатывать наживку. Конечно, я понимал, какой мыслительный процесс происходит сейчас в его черепушке. Для него Бертрам Вустер -- отребье общества, ворующее у приличных людей сумки и зонты, и что самое скверное -- он ворует их бездарно. Какому отцу понравится, что его единственная дочь, его ненаглядное сокровище, якшается с преступником? -- Ты что же, знакома с этим субъектом? -- спросил он. Мадлен Бассет рассмеялась звонким серебристым смехом, из-за которого, в частности, ее не переносят представительницы прекрасного пола. -- Еще бы! Берти Вустер мой старый добрый друг. Я тебе говорила, что он сегодня приедет. Старик Бассет, видимо, не врубился. Как не врубился, судя по всему, и Спод. -- Мистер Вустер твой друг? -- Конечно. -- Но он ворует сумочки. -- И зонты, -- дополнил Спод с важным видом -- ну прямо личный секретарь его величества короля. -- Да, и зонты, -- подтвердил папаша Бассет. -- И к тому же средь бела дня грабит антикварные лавки. Тут не врубилась Мадлен. Теперь соляными столбами стояли все трое. -- Папа, ну что ты такое говоришь! Старик Бассет не желал сдаваться. -- Говорю тебе, он жулик. Я сам поймал его на месте преступления. -- Нет, это я поймал его на месте преступления, -- заспорил Спод. -- Мы оба поймали его на месте преступления, -- великодушно уступил Бассет. -- Он орудует по всему Лондону. Стоит там появиться, как сразу же наткнешься на этого негодяя: он у вас или сумочку украдет, или зонт. А теперь вот объявился в глостерширской глуши. -- Какая чепуха! -- возмутилась Мадлен. Нет, довольно, пора положить конец этому абсурду. Еще одно слово об украденных сумочках -- и я за себя не отвечаю. Конечно, никому и в голову не придет, что мировой судья способен помнить в подробностях все дела, которые он рассматривал, и всех нарушителей, -- удивительно, что он вообще запоминает их лица, -- однако это не повод проявлять по отношению к нему деликатность и спускать оскорбления безнаказанно. -- Конечно, чепуха! -- закричал я. -- Дурацкое, смехотворное недоразумение! Я свято верил, что мои объяснения будут иметь куда больший успех. Всего несколько слов -- и мгновенно все разъяснится, все всИ поймут, начнут весело хохотать, хлопать друг друга по плечу, приносить извинения. Но старого хрыча Бассета не так-то легко пронять, он недоверчив, как все мировые судьи при полицейских судах. Душа мирового судьи что кривое зеркало. Старик то и дело прерывал меня, задавал вопросы, хитро щурился. Вы, конечно, догадываетесь, что это были за вопросы, все они начинались с "Минуту, минуту...", "Вы утверждаете, что...", "И вы хотите, чтобы мы поверили...". Ужасно оскорбительно. И все же после нескончаемых изнурительных препирательств мне удалось втолковать идиоту, как именно обстояло дело с зонтиком, и он согласился, что, возможно, был несправедлив ко мне. -- Ну а сумочки? -- Никаких сумочек никогда не было. -- Но я же приговорил вас за что-то на Бошер-стрит. Как сейчас помню эту сцену. -- Я стащил каску у полицейского. -- Это такое же тяжкое преступление, как кража сумочек. Тут неожиданно вмешался Родерик Спод. Все время, пока происходило это судилище, -- да пропади оно пропадом, судилище столь же позорное, как суд над Мэри Дугган, -- он стоял, задумчиво посасывая дуло своего дробовика, и лицо его яснее слов говорило: "Ври, ври больше, так мы тебе и поверили", но вдруг в его каменном лице мелькнуло что-то человеческое. -- Нет, -- произнес он, -- по-моему, вы перегибаете палку. Я сам, когда учился в Оксфорде, стащил однажды у полицейского каску. Вот это номер! При тех отношениях, что сложились у меня с этим субъектом, я меньше всего мог предположить, что и он, так сказать, некогда жил в Аркадии счастливой. Это лишний раз подтверждает мысль, которую я люблю повторять: даже в самых худших из нас есть крупица добра. Старик Бассет был явно обескуражен. Однако тут же снова ринулся в бой. -- Ладно, а как вы объясните эпизод в антикварной лавке? А? Разве мы не поймали его в ту самую минуту, когда он убегал с моей серебряной коровой? Что он на это скажет? Спод, видимо, понял всю серьезность обвинения. Он снова отлепил губы от дула и кивнул. -- Приказчик дал мне ее, чтобы я получше рассмотрел, -- коротко объяснил я. -- Посоветовал вынести на улицу, там светлее. -- Вы неслись как ошпаренный. -- Я споткнулся. Наступил на кота. -- На какого кота? -- Видимо, среди обслуживающего персонала этого салона есть кот. -- Хм! Не видел никакого кота. А вы, Родерик, видели? -- Нет, котов там не было. -- Ха! Ладно, оставим кота в стороне... -- В стороне кот сам не пожелал остаться, -- удачно ввернул я со свойственным мне блестящим чувством юмора. -- Кота оставим в стороне, -- упрямо повторил Бассет, игнорируя мою шутку, будто и не слышал, -- и перейдем к следующему пункту. Что вы делали с серебряной коровой? Вы утверждаете, что рассматривали ее. Хотите, чтобы мы поверили, будто вы любовались этим произведением искусства без всякой корыстной цели? Откуда этот интерес? Каковы были ваши мотивы? Чем может заинтересовать подобное изделие такого человека, как вы? -- Вот именно, -- произнес Спод. -- Именно этот вопрос хотел задать и я. Ну зачем он подлил масла в огонь, старый хрыч Бассет только и ждал поддержки. Он до того взыграл, что и впрямь поверил, будто по-прежнему заседает в полицейском суде, провалиться бы ему в тартарары. -- Вы утверждаете, что корову дал вам владелец магазина. А я обвиняю вас в том, что вы .украли корову и пытались с ней скрыться. И вот теперь мистер Спод застает вас здесь с коровой в руках. Как вы это объясните? Есть у вас на это ответ? А? -- Да что с тобой, папа? -- сказала Мадлен Бассет. Вероятно, вы удивились, что эта кукла не произнесла ни слова, пока меня форменным образом подвергали допросу. Объясняется все очень просто. Воскликнув "Какая чепуха!" на ранней стадии процедуры, бедняжка вдохнула вместе с воздухом какое-то насекомое и все остальное время прокашляла в уголке. А нам было не до кашляющих девиц, слишком уж накалилась обстановка, так что мы бросили Мадлен на произвол судьбы и сражались, пытаясь решить дело каждый в свою пользу. Наконец она приблизилась к нам, вытирая платочком слезы. -- Бог с тобой, папа, -- повторила она, -- естественно, первое, что захотел посмотреть Берти, попав к нам в дом, это твое серебро. Еще бы ему им не интересоваться. Ведь Берти -- племянник мистера Траверса. -- Что?! -- А ты не знал? Берти, у вашего дяди потрясающая коллекция, правда? Не сомневаюсь, он много рассказывал вам о папиной. Бассет не отозвался ни словом. Он тяжело дышал. Мне очень не понравилось выражение его лица. Он поглядел на меня, потом на корову, снова на меня и опять на корову, и даже человек куда менее проницательный, чем Берти Вустер, догадался бы, какие мысли ворочаются у него в голове. Попробуйте представить себе неандертальца, который пытается сложить два плюс два, -- в точности такой вид был сейчас у сэра Уоткина Бассета. -- А! -- вырвалось у него. Одно лишь это "А!". Но и его было довольно. -- Скажите, могу я послать телеграмму? -- спросил я. -- Пошлите по телефону из библиотеки, -- предложила Мадлен. -- Я провожу вас. Она отвела меня к аппарату и ушла, сказав, что будет ждать в холле. Я схватил трубку, попросил соединить меня с почтовым отделением и после непродолжительной беседы с местным деревенским дурачком продиктовал телеграмму следующего содержания: "Миссис Траверс 47, Чарлз-стрит Беркли-сквер Лондон". На миг задумался, собираясь с мыслями, потом продолжал: "Глубоко сожалею, но выполнить Ваше поручение -- Вы сами знаете какое -- невозможно. Ко мне относятся с нескрываемым подозрением, и любое мое действие может привести к роковым последствиям. Знали бы Вы, каким зверем поглядел на меня только что Бассет, когда узнал, что мы с дядей Томом -- родня. Напомнил мне дипломата, который увидел, как к сейфу с секретными документами крадется дама под густой вуалью. Я, конечно, очень огорчен и все такое прочее, но дело швах. " Ваш любящий племянник Берти". И я направился в холл к Мадлен Бассет. Она стояла возле барометра, который должен бы показывать не "Ясно", а "Ненастье", имей он хоть каплю соображения; услышав мои шаги, Мадлен устремила на меня такой нежный взгляд, что я похолодел от ужаса. Мысль, что это создание поссорилось с Гасси и не сегодня-завтра вернет ему обручальное кольцо, ввергала меня в панику. И я решил, что, если несколько мудрых слов, сказанных человеком, который хорошо знает жизнь, способны примирить враждующих, я произнесу эти слова. -- Ах, Берти, -- прошептала она, и мне представилась шапка пены, поднимающаяся над пивной кружкой, -- ах, Берти, зачем вы только приехали! Встреча со старикашкой Бассетом и Родериком Сподом произвела на меня столь тягостное впечатление, что я и сам задавал себе этот вопрос. Но я не успел объяснить ей, что это отнюдь не светский визит праздного прожигателя жизни, что Гасси буквально терроризировал меня сигналами бедствия, иначе я бы и на сто миль не приблизился к этому притону злодеев. А она продолжала ворковать, глядя на меня так, будто я тот самый заяц, который вот-вот превратится в гнома. -- Не надо вам было приезжать. Я знаю, знаю, что вы мне ответите. Вам хотелось увидеть меня еще хоть раз, и будь что будет. Вы не могли противиться порыву присоединить к своим воспоминаниям последнее сокровище, чтобы лелеять его в душе всю свою одинокую жизнь. Ах, Берти, вы напомнили мне Рюделя. Имя было незнакомое. -- Рюделя? -- Сеньора Жоффрея Рюделя, властелина Блейи-ан-Сентонж. Я покачал головой: -- Боюсь, мы не знакомы. Это ваш приятель? -- Он жил в средние века. Был великий поэт. И влюбился в жену короля Триполи. Я заерзал от нетерпения. Господи, ну зачем она напускает весь этот туман? -- Он любил ее издали много лет и наконец почувствовал, что не может более противиться Судьбе. Приплыл на своем судне в Триполи, и слуги снесли его на носилках на берег. -- Морская болезнь? -- предположил я. -- Его так сильно укачало? -- Он умирал. От любви. -- А-а. -- Его отнесли в покои леди Мелисанды, он собрал последние силы, протянул руку и коснулся ее руки. И испустил дух. Она вздохнула так глубоко, словно от самого подола, и замолчала. -- Потрясающе, -- сказал я, понимая, что надо что-то сказать, хотя лично мне эта история понравилась гораздо меньше, чем анекдот про коммивояжера и дочь фермера. Но, если ты знаешь людей, тогда, конечно, другое дело. Она снова вздохнула. -- Теперь вы понимаете, почему я сказала, что вы напомнили мне Рюделя. Как и он, вы приехали,