чение речи. Лесной ручей -- абсолютно правильное сравнение, -- подумалось ему, -- он смывает всю грязь. Айку тоже надо было принять Душ. Он чувствовал себя грязным не от недельного плавания, рыбной ловли или судовой работы, а от того, что окунулся в атмосферу этого города. За всей этой прилизанностью ощущалась какая-то грязь. Потому что всегда одержимость идеей чистоты означает только одно -- что в дальнейшем человек намерен наложить лапу на это место. Айк проснулся, когда под колесами затрещали ракушки, решив, что они уже добрались до трейлера. Однако вместо гор мусора за окошком виднелось белесое небо, а вместо елей и папоротника -- полукруг белых коттеджей. В проеме открытой дверцы маячило смугло-розовое лицо Шулы. -- Вы заснули, мистер Соллес, и Алиса послала меня принести вам одеяло. Одеяло было стеганым, но Айк не стал спорить. Он задал какой-то вопрос, и Шула что-то ответила о стирке и сушилке. Он слишком устал, чтобы думать об этом... он натянул одеяло до подбородка, и тут ему пришла на ум строчка из старой классической песни Дилана: "Клеймо усталости на мне, откуда -- не пойму". За окном во дворе шла какая-то оживленная деятельность -- машины подъезжали, отъезжали, кто-то входил в коттеджи, потом выходил из них, как в компьютерной игре. -- Просыпайся, Соллес, -- раздался голос Алисы. -- Нам нужно посадить сестренок. -- Каких сестренок? -- Им скучно. Они хотят прокатиться. Айк вылез из-под одеяла. Марли, уже забравшийся в машину, глядел на него с привычной ухмылкой. Через открытую дверцу была видна Шула, пересекавшая двор. Одна сестренка сидела у нее на бедре, а другую она держала за руку. За ними следовала пара пожилых эскимосов. Выглядели они так, словно только что сошли со страниц журнала "Нэшнл Джеогрэфик" -- кожаные парки и все остальное. На женщине были очки, зато старик, судя по всему, сохранял остроту зрения. Глаза превратились в тончайшие щелочки на его смуглом лице, словно он так долго щурился, глядя на полярное сияние, что это стало для них естественным. Оба старика возбужденно улыбались такими же беззубыми ртами, как у Марли. -- Они думают, девочкам будет интересно посмотреть на свиней, которые пасутся на твоей помойке. -- Это не моя помойка, -- отрезал Айк. -- Знаю-знаю, -- откликнулась Алиса. -- И собака не твоя, и свиньи не твои. Просто подвинься и постарайся вести себя более дружелюбно в течение нескольких последующих миль. От тебя не убудет. Старики остановились и принялись махать руками. Шула запихала обеих девочек к Айку, а сама снова устроилась рядом с Алисой. Похоже, ей нравилось то и дело оборачиваться и смотреть на Айка. Девочки только посмеивались над своей сестрой. Алиса не могла понять, что в этом смешного. -- Шула, прекрати глазеть по сторонам. Это неприлично -- пялиться на старых оборванных морских волков, даже если они похожи на Элвиса. Сядь спокойно. Но как только старшая сестра успокоилась, средняя сестренка вспрыгнула к Айку на колени и прижалась к его груди. Он не стал возражать. Он даже решил было, что девочка заснула, но когда они миновали последние окраины, она приподняла голову и посмотрела на него. -- Дети здесь? -- еле слышно прошептала она. -- Что? -- также шепотом переспросил Айк -- он был изумлен: она говорила по-английски неуверенно, но совершенно отчетливо. -- Где дети? -- В этом городе. Дети живут здесь? -- В Квинаке? Конечно. -- Дети, как я? -- Ты имеешь в виду -- твоего возраста? Конечно, здесь должны быть дети твоего возраста. -- Они хорошие дети? -- Да, возможно, хорошие. По большей части... Девочка помолчала, перед тем как задать самый главный вопрос. -- Они играть со мной? Айк ощутил какой-то холодный укол под ребрами. -- Конечно, милая. Они с удовольствием поиграют с тобой. С такой куколкой как ты любой будет рад поиграть. Девочка долго смотрела на Айка, пока не убедилась в том, что он говорит правду, и снова прильнула к его груди. Айк закрыл глаза, отгородившись от всего мира -- от фургонной тряски, подернутого дымкой солнца, вони приближающейся свалки -- от всего, кроме этой горячей щечки, прильнувшей к его груди и холодной сосущей боли чуть ниже. Нечестно, -- думал он, -- это нечестно. Когда под колесами снова захрустели ракушки, это был уже его двор. -- Проснись и пой. Вот ты и дома. Одеяло можешь оставить себе. Теперь по нему наверняка ползают какие-нибудь морские клопы неведомого происхождения. Тихо, девочки. Смеяться над бедными старыми морскими волками тоже неприлично. Накинув одеяло на плечи, Айк отодвинул дверцу и встал на ракушечник. Марли последовал за ним, с удивительной легкостью перемахнув через заднее сиденье. Чем бы там Алиса его ни лечила, она сотворила чудеса с его старыми конечностями. -- Спасибо, Алиса. Я твой должник. -- Можешь оставить при себе свой долг, -- откликнулась Алиса. І-- Только закрой дверцу. Я не хочу растерять девочек на обратном пути. Айк двинулся обратно к фургону закрывать дверцу и только тут обратил внимание, что все вокруг было утыкано шестами. Они были повсюду, из сверхпрочных планок всех размеров -- некоторые высотой до пяти футов и более -- они торчали среди папоротников и ивняка, ограждавших маленькую вырубку у трейлера... они высились даже во дворе, вымощенном ракушечником! На макушке каждого шеста была повязана цветная пластиковая ленточка -- красная, желтая, зеленая, а самые высокие шесты были еще и пронумерованы. -- Какого черта, что это значит?! -- Это шесты, Соллес. Неужели ты еще не заметил? Они понатыканы по всему городу. -- Я думал, они связаны с какими-то дорожными работами. -- Они связаны с киносъемками, -- пояснила Алиса. -- Локационные маркеры. Может им для какой-нибудь доисторической сцены потребуются кадры твоего трейлера. Не бойся, они за все заплатят. Консервный завод получает две тысячи долларов в минуту за то, что его превратили в скалу. Ну ладно, закрывай дверцу и иди спать. А мне надо навестить остальных морских волков. Шула, ты теперь можешь пересесть назад к сестрам. Греческий бог сошел на землю. И фургон, треща ракушечником, двинулся в сторону столбов дыма, вздымавшегося со свалки, оставив Айка стоять во дворе. Одного со старой собакой среди засохших сорняков и пустых ракушек. В окружении шестов. Они его очень беспокоили. Он судорожно пытался вспомнить статус этой собственности. Он арендовал участок у Омара Лупа, но, кажется, вся эта земля на самом деле принадлежала округу вместе со свалкой и водонапорной башней. Неужто они собирались расчистить свалку? Без целой армии инженерных войск здесь было не обойтись. Но кто знает? Удалось же в Скагуэе превратить обветшалые салуны и ларьки по продаже хот-догов в стилизованную картинку знаменитой Золотой лихорадки 1898 года. Не то чтобы в копию, но в своеобразную рекламную версию, урезанную и упрощенную так, чтобы ее можно было подавать на круизных лайнерах -- "Врата Золотой лихорадки" и сорокафутовая позолоченная статуя Одинокого Старателя, стоящего на коленях с лотком, в который льется бесконечная струя воды, стекающая в пруд с золотыми рыбками. Нечестно. Вся эта показуха, очищенная от пота, крови, голода и отчаяния, от всех перипетий и ударов судьбы, которые, собственно, и превратили этих землепроходцев в великий символ американского оптимизма. А потом эту выхолощенную, упрощенную и очищенную картинку раздули до неимоверных размеров, так что реальность стала казаться жалкой и вызывающе оскорбительной. И сокровища, когда-то столь желанные и недосягаемые -- разве не за этим призван следить Бог? -- оказались обесцененными, так что даже победа была попрана. -- Неужели и до нас добрались, а, пес? -- промолвил Айк. -- Не может быть, что так скоро. -- Он выдернул шест, торчавший прямо посередине двора, и понес его к трейлеру. Когда он открыл дверь, перед ним предстала картина, не менее преображенная, чем вид Главной улицы. Стены были оттерты, коврик выстиран и вычищен пылесосом. Паутина в углах исчезла. Посуда вымыта, полки вытерты. Стекла на окнах сияли как изнутри, так и снаружи, как витрины на Главной. Похоже, даже наволочки были выстираны. Когда же Айк увидел, что на книжной полке была вытерта пыль, а с открытки, так и не отправленной в Охо, были смыты застывшие подтеки соуса, его охватил приступ холодной ярости, от которой закружилась голова и зазвенело в ушах. -- Черт! -- выругался он и ринулся обратно на улицу. Сломав шест, он зашвырнул обломки в куст, откуда с негодующим карканьем поднялась тройка ворон. Марли напрягся и поднял уши, хотя давно уже ничего не слышал. Черт бы побрал эту бабу с ее преднизолоном! -- Что ты уставился, идиот? -- заорал он на Марли. -- Ничего тут нет! -- Между прошлым и будущим всегда что-то есть, сэр, -- казалось, говорил взгляд Марли, -- это все равно что вынюхивать старые следы или расчесывать старые раны... И тогда из безжалостного и неприбранного пространства начинает проглядывать что-то новое... сэр. 13. За наши корабли и женщин, ждущих нас вдали Дикая Вилли, официантка из Вако, продолжала обслуживать посетителей в "Горшке", когда Кармоди незаметно вышел на улицу. Точнее говоря -- выскользнул, стараясь не привлекать ничьего внимания. Он шел, опустив голову, в надежде, что если его все-таки заметят, то решат, что он попросту перебрал. Ему страшно не хотелось покидать компанейскую атмосферу -- бар только-только начинал приятно гудеть, как хорошо растопленная печь -- но он понимал, что ему необходимо предпринять хитрый маневр и отступить. Особенно, учитывая, как на него смотрела Вилли. То есть вовсе не смотрела. Она принимала у него заказы, подавала ему выпивку и давала сдачу, но улыбка, которой она сопровождала свои действия, ничем не отличалась от той, которой она награждала остальных головорезов. Он чувствовал укор за этой улыбкой, которая таилась в глубине, как бульдог за цветочной клумбой. Сначала он осторожно оглядел кафе, чтобы убедиться, что плацдарм свободен, а затем, не оглядываясь на Вилли, двинулся прочь. Была нужда! Образ этой пышнотелой блондинки и так был запечатлен в его сознании, как картинка, висящая на стенке прокуренного бара: ее таинственное и многообещающее тело, ее сияющее и озабоченное лицо (слишком озабоченное, чтобы заметить его уход) и этот пшеничный завиток, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск пасхальных глаз в окружении морщинок, разбегающихся как лучики солнца! Прирожденная барменша. Именно это сияние и привлекло его к ней в Джуно -- ее глаза честной проститутки манили, как свет маяка, они сверкали в промозглой предательской ночи,словно говоря: "Заходи, морячок, тебя обогреют и не обманут". О, как они сияли! Ярче огней любого борделя и даже ярче благодатного сияния монашек -- умиротворяюще и непоколебимо, как Полярная звезда. И гораздо более утешительно. Ибо каждому моряку известно, что самые опасные и предательские глубины подстерегают его именно в барах. Именно там, как свидетельствует статистика, он находит свою смерть. И чем ближе к дому, тем вернее это происходит. Точно так же, как большинство автокатастроф происходит с водителями перед дверьми собственного дома. Поэтому честная красивая официантка поистине могла считаться путеводной звездой, -- уговаривал себя Кармоди. Вот я и загарпунил такую. Ну и что в этом плохого? Таковы были его доводы, которые он считал вполне убедительными, однако он не спешил добраться до своего дома на берегу. И хотя вряд ли Алиса могла там оказаться, -- кроме мотеля и коптильни, похоже, она взвалила на себя еще какие-то обязанности и в этих съемках, -- он не мог ничего предугадать. К тому же она могла выследить его, вломиться в дом и потребовать от него длинных и утомительных объяснений. А Кармоди сомневался, что ему удастся повторить все те доводы, которые он только что так стройно выстроил для себя -- по крайней мере, точно не в атмосфере враждебности и не раньше того, как он протрезвеет и слегка остынет. Все это он бормотал водителю подобравшей его машины, на вопрос которого, куда его отвезти, Кармоди ответил, что в общем все равно, но можно и в порт, к его новому судну... а неприятными делами на берегу можно заняться и завтра, когда тучи рассеются... а пока -- в колыбель, безмятежно покачивающуюся на прибрежных волнах и уносящую прочь все беды и тревоги. К счастью, все это Кармоди бормотал одному из копов. Окажись на его месте какой-нибудь более азартный и менее законопослушный водитель, он непременно отвез бы Кармоди в мотель, чтобы насладиться зрелищем мести обманутой Алисы. Однако этот услужливый и миролюбивый офицер довез его до судна, о чем и просил пьяный бродяга, помог ему подняться по трапу и благоразумно отбыл. Предусмотрительные полицейские умеют распознавать ситуации, которые могут привести к разборкам на бытовой почве, потому что составлять о них отчеты сложнее всего. И все же, отъезжая от пирса, заботливый офицер поглядывал в боковое зеркало, чтобы удостовериться, что его перебравший пассажир не нырнул за борт. Майкл Кармоди чувствовал, что за ним наблюдают, и старался вести себя соответственно. С хозяйским видом, заложив одну руку за спину, а другой опершись на леер, и широко расставив ноги для сохранения равновесия, он картинно стоял на палубе. И лишь когда патрульная машина скрылась из вида, он обхватил себя руками, и его начало трясти. За последнее время все чаще и чаще на него накатывали приступы необъяснимой дрожи. Это была еще одна причина, по которой он не хотел возвращаться домой. В отличие от стремления Айка Соллеса к одиночеству, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше нуждался в обществе. Корпус посудины жалобно поскрипывал. Вялые волны алкоголя тяжело ударяли в выбритые виски Кармоди. Черт бы побрал эту новую выпивку! Может, она была и менее вредна для печени, но зато не давала никакого кайфа. Ни кайфа, ни полета. И тут он почувствовал, что дрожь стала такой сильной, что он уже не может устоять на ногах. -- Ну же, Майкл, -- принялся укорять он себя. -- Бодрее, бодрее! -- И он попытался исполнить жигу в собственном сопровождении: -- Жил-был Луи во Франции, Он был там королем, Но кучка голодранцев В неистовстве своем, Построив гильотину, Башку ему снесла, Испортив всю картину -- Такие вот дела. Дрожь отступила. Удостоверившись в том, что он может не только стоять, но даже танцевать, Кармоди понял, что готов предстать перед своим экипажем. Он растер занемевший нос и крикнул: -- Нельс! Капитан на борту! Ответа не последовало. И никаких жизнерадостных нельсов из люка не появилось. Кармоди почувствовал, что его снова охватывает дрожь одиночества. -- Свистать всех наверх! -- еще громче крикнул Кармоди. -- Или хотя бы одного. Мистер Каллиган! Где вы? Судно мягко покачивалось на легкой ряби, разбегавшейся как капельки ртути. Слабо колыхался свисавший с антенны корейский флаг. И Кармоди уже начал сожалеть о том, что покинул бар, невзирая на всю предусмотрительность этого поступка. Разве может быть капитан без экипажа, каким бы величественным ни было его новое судно? Он уже набрал полные легкие воздуха, чтобы отдать новую команду, когда из люка раздался какой-то низкий протяжный звук. -- Вашего парня сейчас нет на борту, капитан, -- и в проеме люка появилась седовласая голова с черной повязкой на глазу. -- Я вместо него. -- Кто вы, черт побери? -- взревел Кармоди, обращаясь к одноглазому привидению. -- Извольте представиться, сэр! И по какому праву вы находитесь на борту без моего разрешения? -- Моя фамилия Стебинс, капитан, и я приношу свои извинения за этот непрошеный визит. Впрочем, я попросил разрешения подняться на борт у вашего юноши. Естественно, он захотел выяснить, кто я такой. А когда я сообщил ему, что возглавляю это большое кино, он дал мне понять, что его это очень заинтересовало, особенно когда я предложил постоять на вахте вместо него, чтобы он мог лично поучаствовать в съемках и пообщаться с нашими старлетками. Поэтому я взял на себя смелость отпустить его. -- Закончив свои объяснения, он окончательно вылез на палубу. -- Видите ли, я ведь вообще-то шкипер. -- Только не на этом судне! -- рявкнул Кармоди. По мере того как длинное серое тело, как большая костлявая рыба, медленно возникало из сумрака люка, ярость его закипала все больше и больше. Мужик был облачен в длинное свободное одеяние из саржи, гармонировавшее с его седой гривой и походившее на саван, сшитый на заказ. Обветренные лицо и шея были у него тоже серого цвета, как старая кедровая кора. Похоже, даже солнце согласилось придавать его коже сероватый оттенок вместо обычного для моряков румяного загара. -- Здесь я хозяин, -- добавил Кармоди. -- Это я вижу, -- голос у Стебинса был таким же выверенным, как и его внешний вид -- он лился как струйка масла на бушующие воды. -- И клянусь, капитан, я бы поприветствовал вас должным образом, если бы у меня не были заняты руки. Только тут Кармоди обратил внимание, что в одной руке Стебинс держал бутылку, а в другой два наполненных льдом стакана. Стаканы, похоже, были сделаны из настоящего стекла -- такие в прежнее время стояли во всех забегаловках, а теперь стали раритетами, а в бутылке, судя по этикетке, было настоящее дистиллированное ирландское виски, запрещенное во всем мире санкциями ООН. Золотистая жидкость соблазнительно плескалась в знаменитой прямоугольной бутылке. -- Да уж вижу, -- промолвил Кармоди, пытаясь сдержать свою ярость -- посетители с такими Дарами, как контрабандное ирландское виски и настоящие стеклянные стаканы, имели право на презумпцию невиновности, какими бы длинными, седыми и непрошеными они ни являлись. Кармоди сменил гнев на милость. -- Однако всякие ляля не дают вам еще права снимать с вахты моряка, который не находится в вашем подчинении. -- Вы абсолютно правы, капитан. Не дают, -- и Стебинс поклонился с хитрым видом. -- В свое оправдание могу сказать только одно -- я никогда не мог устоять перед красивым судном. Стоило мне увидеть вашего красавца, как я тут же примчался сюда, чтобы взглянуть на него. -- Одно дело взглянуть, другое -- шнырять по нему, -- заметил Кармоди, не отводя взгляда от бутылки. -- Опять-таки вы правы. Я бы не стал спускаться вниз, если бы у вас были холодильники наверху. Потому что я очень люблю ирландское виски со льдом. А вы? Оно очень гармонирует с суровым прошлым этой несчастной местности. -- Это настоящий "Бушмил" или подделка? -- осведомился Кармоди. -- Настоящий, привезенный из Голуэя вот этими самыми руками. -- Стебинс выпрямился, и взгляд его забегал по палубе. -- Может, зайдем за рубку, подальше от посторонних глаз? Если вы только не хотите поделиться нашим сокровищем со всеми желающими. Кармоди продолжал смотреть на Стебинса: что-то во всем этом было подозрительное -- в его вороватых взглядах, приглушенно елейном голосе... Но потом жидкость в бутылке снова блеснула золотым огнем маяка, и Кармоди не смог устоять, чтобы не устремиться за ней. Первый стакан они выпили в почтительном молчании, прислонившись к рубке по левому борту. Опустошив стакан, Кармоди почувствовал, что его подозрения начинают отступать. Сомнений не оставалось -- это было настоящее ирландское виски. Кармоди поболтал в стакане лед и отставил его в сторону. -- Как насчет того, чтобы повторить, сэр? - Несомненно, капитан, -- проворковал Стебинс. Горлышко бутылки звякнуло о край стакана Кармоди. -- Я бы хотел предложить тост. -- Валяйте, -- согласился Кармоди. Они подняли стаканы, повернувшись лицами к далекой линии горизонта, и Стебинс торжественно продекламировал: -- Я пью за наши корабли И женщин, ждущих нас вдали, За то, чтоб не было причин Им оставаться без мужчин. -- Аминь, -- промолвил Кармоди, и они выпили. "Интересно, как там Вилли в "Горшке"?" -- подумал Майкл. Стаканы были наполнены снова. Второй тост по традиции должен был сказать Кармоди: -- За бережливых наших жен, За ту, в которую влюблен, За девок крепких, молодух, За мудрость высохших старух. -- Воистину аминь, -- ответил Стебинс, и они снова выпили в почтительном молчании, прислушиваясь к плеску волн о металлический корпус судна и к бормотанию уток, сплетничавших у причала. Почувствовав, что он готов к следующему стакану, Кармоди решил, что пора поближе рассмотреть своего собутыльника. Он отлепился от рубки и повернулся лицом к пепельному привидению. -- Так значит, ты Герхардт Стебинс? Я много о тебе слышал от своей команды. Сам-то я давно уже не хожу в кино -- сиденья слишком узкие для меня. -- Да, я Герхардт Стебинс, -- кивнул его собеседник. -- Тот самый сукин сын, который все тут так изменил, пока я был в море? Стебинс приподнял свою черную повязку. -- Он самый. -- И он снова звякнул горлышком бутылки по стакану Кармоди, при этом не отводя от того взгляда. -- К вашим услугам. -- И затеял эту потасовку с морскими львами, которую мы наблюдали? С кинокамерами и всем остальным? Стебинс кивнул. -- Скажу откровенно, капитан Стебинс, -- продолжил Кармоди свою атаку, -- вы мало похожи на человека, командующего всей этой флотилией. -- Позвольте я тоже буду с вами откровенен, капитан Кармоди, -- и Стебинс подался вперед с заговорщическим видом, -- потому что мне кажется, у нас с вами есть что-то общее. Да, у меня недостаточно внушительный вид. И единственное, к чему я имею отношение во всей этой авантюре... Кажется, это называется протоколом... Еще по одной? Кармоди громко вздохнул и протянул свой стакан. Остатки бурлившего в нем праведного гнева вышли вместе с этим безропотным вздохом. Он понял, что еще немного, и этот седовласый упырь станет его лучшим другом. Закадычным товарищем. И, обняв стакан обеими руками, он снова прислонил свою туго обтянутую джинсами задницу к рубке рядом со свободно ниспадающими брюками Стебинса. Некоторое время они молчали, потягивая виски, и щурясь смотрели на слабо покачивающийся горизонт. Кармоди первым прервал молчание. -- Мне говорили, что ты знаменитый режиссер. -- Так говорят, -- подтвердил Стебинс. -- А ты -- капитан? Я тоже много чего слышал о тебе от нашего исполнительного продюсера. Кажется, он приходится тебе пасынком? -- Николай Левертов? Я бы не стал называть его своим пасынком, так как видел его всего раз в жизни. Он прилетал к нам на Гавайи, когда у нас с Алисой был медовый месяц. Подарил нам горшок для рыбы в форме желтоперого тунца -- треснул при первой же варке. -- Ник говорил, что ты здесь знаменитость. Называл тебя, кажется, главным рыбаком. -- Вполне возможно, что справедливо. Значит, говоришь "главный рыбак"? Мало ли существует странных кличек, особенно в детстве. А потом люди из них вырастают. Или они сами отмирают, как в данном случае. Теперь уже никто не может называться главным рыбаком, потому что в старой бочке почти не осталось рыбы. Даже самый удачливый рыбак может теперь претендовать только на звание выгребалы, выскребающего со дна последние остатки. Хотя рыбная ловля по-прежнему остается честным делом -- она спасла меня от безработицы. А вы, мистер режиссер, когда в последний раз занимались честным делом? Стебинс рассмеялся, давая понять, что он уловил намек. -- Да случалось время от времени. Видели капитана с резкими чертами лица в рекламе Королевских турне? Так вот, это мое лицо. Правда, борода и сладкоречивый голос -- собственность рекламного агентства. -- Видел я эту рекламу. Ты еще куришь там старую длинную глиняную трубку. -- Трубка тоже моя. Но положа руку на сердце, последний фильм я поставил десять лет тому назад. Про фанфарона-педераста под названием "Темные страсти Синдбада". -- Который не стал чемпионом проката, как я понимаю? -- Да уж. Это был полнометражный крупнобюджетный провал. Мы набрали темнокожих участниц конкурса "Мисс Вселенная" и в натуральном виде снимали их на Золотом берегу. А героем был накачанный ублюдок с имплантированными губами. Студия потеряла на этом проекте сто миллионов. -- А тебя вышвырнули? -- В меня вложили слишком много денег, чтобы вышвыривать. Меня сделали президентом, подставным лицом. -- Стебинс выпрямился в полный рост и принял величественную позу. -- Я до сих пор могу производить впечатление, когда студии надо привлечь инвесторов. Я устраиваю приемы, приглашаю на ланчи, рекламирую пиарные акции и занимаюсь прочей ерундой. -- Не думаю, чтобы это нравилось такому заносчивому парню, как ты. Стебинс снова напряженно рассмеялся. -- Просто это способ оставаться на плаву и не сходить с борта. Видите ли, капитан, я неисправим. Перекати-поле. Готов быть последней судовой крысой, лишь бы куда-нибудь плыть. Кармоди потер свой снова занемевший красный нос. Руки у него тоже замерзли, зато его больше не трясло. -- То есть ты считаешь, что это и делает нас похожими? Стебинс покачал головой. -- Нет, ты -- рыбак. Я всегда умею отличить рыбака от моряка, по глазам. У рыбака взгляд уверенный, потому что он всегда знает, что ему надо и когда он это получит или не получит. А моряк не знает ничего. -- Значит, рыбак уже не является моряком? Чушь собачья. Может, старая бочка и пустеет с каждым днем, но она по-прежнему остается источником жизни, а мореплавание -- это так: хобби и не больше. Оно потеряло смысл и ушло в прошлое, как фехтование на саблях или типографский набор. Так что единственное, что делает нас похожими, -- это возраст. -- Нет, -- задумчиво промолвил Стебинс, -- возраст здесь ни при чем, капитан. Хотя я польщен. Кстати, сколько тебе лет? -- К семидесяти, -- солгал Кармоди, не моргнув глазом. -- А сколько, ты считаешь, мне? -- Думаю, семьдесят с небольшим. -- А девяносто не хочешь? Я по меньшей мере на двадцать лет тебя старше, капитан. Хотя мне доводилось встречаться с богатенькими сукиными сынами, которые были еще старше, чем я. Так что это не предел. Если ты богат и удачлив, долго жить не так уж сложно. Нет, дело не в возрасте, а во времени. Мы с тобой -- анахронизмы. Мы больше не имеем отношения к этой жизни. Мы выпали из времени. -- Потому что мы оба любим плавать, рыбачить и пить классическое виски? Чушь собачья! -- Кармоди почувствовал, как в нем просыпаются ирландские страсти. -- Не знаю, что касается тебя, старая развалина, а я считаюсь очень существенной частью этого ебаного современного общества! -- Понимаю, капитан, -- спокойно ответил Стебинс, -- об этом свидетельствует и твое новое судно. Вероятно, я ошибся. Приношу свои извинения за то, что попытался сравнить тебя с такой древней развалиной, как я. -- Голос его звучал так умиротворяюще, что все доводы Кармоди снова разлетелись в прах. Длинная серая рука Стебинса взлетела вверх, указывая на пустое водное пространство, раскинувшееся перед ними. -- Возможно, единственное общее, что у нас есть, так это море, этот несчастный океан, который мы оба... Постой! Слышишь? -- рука замерла, словно представляя из себя дополнительный слуховой орган, после чего Стебинс резко нагнулся. -- Слышишь? -- шепотом повторил он. И наконец Кармоди расслышал звук, напоминающий топот деревянных подков. Он приближался со стороны причала по противоположному борту. -- Это японский великан, -- выдохнул Стебинс в ухо Кармоди. -- Он носит сабо на платформе, как будто Кинг-Конгу нужны платформы. А теперь слушай -- сейчас раздастся бесполое блеянье Кларка Б. Кларка. Надо приговорить эту бутылку, капитан, чтобы освободить руки для дела. Топанье уже беспардонно доносилось со стороны трапа. И ярость волнами снова начала заполнять Кармоди. Он уже собирался поинтересоваться, кто и какого черта топает по его трапу, когда раздался еще один звук: -- Мистер Сте-е-ебинс... Голос был настолько невнятным и отвратительным, что трудно было понять, кому он принадлежит. -- Мы знаем, что вы здесь, старый лис. Каллиган проболтался. Выходите! -- голос напоминал полицейского, только звучал более раболепно. И более дружелюбно. Кармоди сразу же возненавидел его. -- Серьезно, Герхардт, всем наплевать на этих несчастных морских львов. Вы ни в чем не виноваты, и все это ерунда. Сделаем другую куклу. К тому же большой самец остался жив -- может, вы еще не слышали? Его просто оглушило. Электрошок был хорошим уроком для этого негодяя. Честное слово, Герхардт, все нормально; и если вы помните, на сегодняшний вечер у нас намечено очень важное мероприятие. У вас обед с камбоджийскими миллионерами, один из которых -- премьер-министр. Герхардт? Можно нам подняться на борт? И со стороны трапа донеслось шарканье теннисок. Кармоди от негодования раздувался все больше и больше -- еще один непрошеный гость! -- И кстати, если меня слышит мистер Кармоди, то его ищет жена. Алле? Джентльмены, я поднимаюсь на борт... Стебинс сжал руку Кармоди. -- Рад был познакомиться, капитан, -- прошептал он. -- А теперь, с твоего разрешения, я тебя покину. -- И согнувшись пополам, как перочинный нож, Стебинс на цыпочках двинулся к планширу. Подойдя к лееру, он с обреченным видом закинул на него ногу, и Кармоди кинулся за ним. -- Эй, постой! Брось дурить! -- И только тут он заметил на леере крюки подвесной лестницы, а, перегнувшись за борт, обнаружил и крохотный двухкорпусный "Зодиак", на который спускалась лестница. -- Так ты на нем приехал? -- Моя морская машина, -- подтвердил Стебинс. -- По-моему, больше похоже на водоплавающий гроб. -- Со стороны люка снова раздался голос Кларка Б. Кларка. -- Будь я проклят, если останусь на борту разбираться с твоими обидчиками. Мне уже хватило разборок на сегодня. Ну-ка отодвинься. Я поведу эту хреновину. -- Я и сам с ней умею управляться. -- Зато ты не знаешь береговой линии. Черт побери, да отвали же ты в сторону! Я покажу, как плавают рыбаки. И Кармоди занял место на корме у подвесного мотора. Стебинс отвязал от лестницы канат, и Кармоди дал легкому суденышку отплыть из-под стального носа своего судна. Теперь он тоже склонился, как и Стебинс. -- Сиди спокойно. Я не буду заводить мотор, пока нас не вынесет к течению, и тогда нас даже не заметят. -- Виски сделало его беззаботным, и Кармоди ухмыльнулся, поглядев на скрючившегося перед ним Стебинса. -- А от чего мы, собственно, убегаем? -- прошептал он. -- Я забыл... -- Я убегаю от очень важных общественных обязанностей, которые я сейчас не готов выполнять. От чего убегаешь ты -- не знаю. Но должен сказать, я благодарен за то, что ты мне составишь компанию. -- У меня есть очень удобное укрытие на противоположном берегу залива, -- сообщил Кармоди. -- Так что можно там спрятаться, если ты не возражаешь против домашней клюковки и пива. -- Отнюдь. Боюсь только, нас заметят. Кларк Б. со своими мальчиками догонит нас раньше, чем мы пройдем и половину пути. -- А мы не будем выходить на открытое пространство, мистер Стебинс, -- Кармоди трижды вставлял и вынимал из разъема ключ зажигания, чтобы убедиться в том, что есть искра, после чего нажал кнопку стартера, и маленький двигатель заработал после первого же поворота, -- мы пойдем в обход. Но когда он попытался прибавить газ, мотор заглох, так как еще не успел разогреться, а когда Кармоди сделал это во второй раз, он дал обратную вспышку. Выхлопная труба в это время находилась как раз над водой, и выхлоп прозвучал над пустым заливом как выстрел сигнальной пушки. Кармоди обернулся и увидел японского великана, который с криком подпрыгнул на причале, словно ядро просвистело прямо над его головой. А через минуту на крышу рубки вскарабкался Кларк Б. Кларк, который, прикрыв глаза рукой, повернулся в их сторону. Еще через мгновение он спустился по металлическим ступеням трапа и вместе с японской верзилой направился к ожидавшему их лимузину. -- Вон они, -- показал Стебинс. Наконец мотор заработал, и Кармоди, ухмыльнувшись, развернул катер. -- А вон мы! -- Он дал полный газ, пересек рябь зеленоватого течения и повернул в сторону открытого моря. Прилив был довольно сильным, и легкое суденышко скользило, как доска для серфинга. Они шли против течения, но корпус был рассчитан на низкую осадку, и катер держался на воде, как мальчишка-наездник на спине двухтонного буйвола. Кармоди и Стебинс посмотрели друг на друга и расплылись в улыбках. Они миновали перекат и некоторое время плыли молча. Потом Стебинс наклонился к Кармоди, блестя глазами, и снова зашептал: -- Честное слово, как мне это нравится, Кармоди! Просто чертовски нравится. -- Не понял, что ты имеешь в виду, мистер Стебинс. -- Ты не понимаешь моего восторга?! Бороздить неведомые воды, зависеть от прихоти новых ветров, которые гонят тебя к новым берегам. Мы свободны как дети! Вперед, в открытое море! Впереди лишь сапфирно-голубые облака -- один Бог знает, что это за метеорологическое явление! Это же потрясающе! Кармоди не ответил, но улыбка на его лице стала еще шире. Стебинс похлопал ладонью по дутому корпусу. -- Вот это жизнь! Понимаешь, о чем я? Чувствовать этот зов открытого моря. Романтика! Необитаемые острова. Подчиняться неведомым течениям и узнавать неизвестное. Неужели ты станешь говорить, что тебе все это безразлично? -- Ну зачем же. Но я исходил уже слишком много морей, чтобы считать это романтикой. -- А вот я нет. -- Ветер трепал его серебристые волосы, как пену. -- Корабль опрокидывается, тонет, с него сносит матгы... Риск и опасность! Удастся ли вам пересилить шторм, идя скулой к волне? Какую вы можете развить скорость по ветру? Какова оснастка? Какая модель судна? Ты знаешь, что яхты всегда являлись орудием управления государством? Примером тому военный корабль Генриха VIII "Генрих Милостью Божьей". Наверняка ты видел его изображения -- настоящий плавучий дворец -- позолота и все прочее. -- Возможно, -- кивнул Кармоди, вспомнив литографию, о которой говорил Стебинс. -- Только благодаря ему Генрих получил корону. "Плавучий дворец" был настоящим шедевром для своего времени, гораздо более ценным, чем любой замок на суше. Думаю, и пах он гораздо приятнее. -- Возможно-возможно, -- снова кивнул Кармоди. -- Знаю я, чем воняет в этих замках. Они миновали "Чернобурку" на расстоянии в несколько сот ярдов. На ее борту стоял какой-то человек в белой униформе, кричавший им что-то через мегафон. И Кармоди понял, чего именно хотел избежать этот старый серый призрак. -- Или, к примеру, яхта Людовика XIV -- убранство на ней было таким пышным и тяжелым, что она даже не годилась для плавания, и дело кончилось тем, что она перевернулась вверх дном. Чего еще можно ожидать от французов? Но это все были суда государственного значения, понимаешь? -- Что-то вроде, -- Кармоди посмотрел на огромный металлический парус. -- Какое же государство представляет твое дурацкое судно? Под каким флагом оно ходит? Звездно-полосатым? Под "Юнион Джеком" или Восходящим Солнцем? А? Стебинс даже не повернул голову в сторону яхты. -- Да, оно не представляет никакого государства, но можешь не сомневаться, что это дурацкое судно является орудием государственной машины. Правда, не знаю, какому именно государству она теперь принадлежит. -- Мне казалось, капитан должен знать, под чьим флагом он ходит. -- Я же сказал тебе, что являюсь не более чем подставным лицом. Время от времени я беру в руки штурвал, но исключительно для вида. Вот этот напыщенный болван, который орет в мегафон, -- первый помощник Сингх -- он и есть главный начальник. А уж он-то точно не знает, под чьим флагом ходит. Он по компьютеру получает распоряжения и по компьютеру же передает их на судно. Судовой компьютер выверяет курс, поворачивает румпель, устанавливает парус, а мистер Сингх только нажимает на кнопки. Говорят, он может печатать со скоростью двадцать две тысячи знаков в минуту. Я за такое время даже ширинку застегнуть не могу, -- Стебинс развел в стороны свои узловатые руки и горестно пожал плечами. -- Это лишь подобие настоящей яхты. Моя единственная обязанность -- держать нос по ветру и хорошо выполнять свои представительские обязанности во избежание образования течи. -- Зачем же ты этим занимаешься? Думаю, ты уже достаточно успел скопить, чтобы иметь крышу над головой. -- Я же объяснял тебе, что мне нравится плавать, -- Стебинс, прищурившись, смотрел куда-то мимо Кармоди. -- Вот этого-то я и боялся. Они спускают на воду скоростной катер. Надеюсь, сэр, вы найдете, где нам спрятаться. -- Найду. А если ты такой востроглазый, как утверждаешь, то лучше смотри вперед. Нам нужен остов затонувшего корабля -- он должен быть на той отмели. Смотри вперед, я сказал! -- Есть, капитан. -- Стебинс отдал честь и, прикрыв глаза длинной серой кистью, принялся смотреть вперед. Кармоди был вынужден признать, что он представлял из себя живописное зрелище, не хватало только попугая на плече. В конечном счете Стебинс и увидел первым затонувшее судно. Кармоди наверняка проскочил бы мимо. Ржавый каркас, почти полностью занесенный песком, едва был виден. К северу от остова между дюн виднелась узкая протока, настолько мелкая, как бывает, когда вода перетекает через поребрик после мытья машины. Кармоди ринулся в нее на полной скорости, в последний момент подняв винт из воды. Они перескочили через отмель, как выдра через нанос ила. Зайдя в потайной заливчик, Кармоди выключил двигатель: увидеть их не могли, но следовало предусмотреть и возможность сонара. Как только наступила тишина, Стебинс снова заговорил: -- Перед тем как стать моряком, я служил в торговом флоте -- в те времена это была не ахти какая работа. Меня туда устроил один парень, водивший по Миссисипи мусорную баржу. Я тогда был совсем желторотым юнцом, и он звал меня Джимми-деревенщина. А сам он служил в военно-морском флоте еще до войны с Гитлером. Он был ходячей библиотекой, чего только не рассказывал обо всех портах мира -- о Роттердаме, Ливерпуле, Сиднее... ну и конечно же, о Сан-Франциско. В Сан-Франциско ему сделали татуировку на члене -- спираль в виде красной ленты. Признаться, в спокойном виде он не производил очень большого впечатления, зато когда вытягивался в полную длину -- это было что-то! Стебинс помолчал, давая Кармоди возможность представить себе это зрелище. Вода тихо плескалась за кормой, и "Зодиак" слабо покачивался. -- Надо сказать, его рассказы произвели на меня очень сильное впечатление. И к концу плавания я твердо решил, что мне суждена жизнь моряка. Он дал мне несколько рекомендательных писем к своим бывшим влиятельным знакомым, и я отправился в путь. И через пять лет Деревенщина Джеймс, голодранец из Теннесси закончил нью-йоркский морской колледж и получил диплом, дающий право работать на любом американском торговом судне в любом порту мира. Беда заключалась только в том, что к этому времени рабочих мест на таких судах не осталось. Старый флот янки был полностью вытеснен голландско-азиатскими пароходными линиями. Кстати, а что это за развалина была там на отмели? Результат одного из твоих предыдущих плаваний сюда? -- Я не знаю, что это за судно, -- ответил Кармоди. -- Когда я впервые здесь появился лет двадцать тому назад, этот каркас уже торчал. Судя по железным шпангоутам, что-то очень большое и древнее. Думаю, это одна из жертв цунами 64-го года -- только приливная волна могла загнать такую громадину в такую мелкую протоку. Стебинс кивнул и продолжил свой рассказ. -- Я решил, что работа на яхте -- это баловство и провел несколько месяцев, объезжая восточное побережье в поисках подходящего судна, в основном работая