ьтовой скалы, выбив на плоской поверхности монолита его имя "Боб-Шпиц, уважавший всех и вся", точно так же, как они выбивали имена и породы своих почивших псов на других обелисках. Власти посмотрели на это незаконное захоронение сквозь пальцы, видимо, потому, что бедный калека при жизни передвигался почти на четвереньках. Но он был лишь первым. За ним последовали два ПАПы, которые, распив на двоих бутылку, перестреляли друг друга из "магнума", которым владели на паях. Поэтому члены клуба сочли нужным похоронить их в одной могиле. А когда и коренные, и Лупоглазые власти вяло отклонили прошение, Братья-Дворняги самостоятельно выкопали двухместную могилу. Так было быстрее, уютнее и гораздо дешевле. Вонги, которым принадлежало общее кладбище, почувствовали угрозу и приступили к ожесточенной борьбе, чтобы предотвратить ее. Они уже почти совсем одержали победу в суде, когда произошло нечто такое, что заставило их уступить. Их младшего приемного сына сдуло с палубы плавбазы во время пьянки, затеянной в штормовую погоду. Тело мальчика так и не нашли, зато в его брезентовом мешке обнаружили журнал. Последняя запись была посвящена его самым заветным желаниям. Больше всего на свете он хотел стать Бездомным Дворнягой по достижении установленного возраста и прожить свою жизнь в рядах этой шелудивой своры, а потом быть похороненным на каменистом склоне среди валунов, освещаемых проносящейся мимо луной. Вонги отнеслись к этому тексту как к последней воле и завещанию, и мальчик был принят в члены клуба посмертно. Потом подобные поступки даже вошли в моду среди склонных к самоубийствам учащихся старших классов. В течение нескольких лет после почетного принятия в Орден сына Вонгов клубу пришлось принять в свои ряды не меньше пятерых усопших соискателей, трое из которых не достигли еще и тринадцати лет. "Так странным и удивительным образом, -- записал Вейн Альтенхоффен в своей записной книжке, -- скалистый склон в конечном счете и превратился в приют для заблудших щенков". Так что все что ни делается, все к лучшему. Но сегодня хоронили не зеленого щенка. И не почетного призывника. А настоящего дворняжь-его старожила -- как, открывая траурный митинг, со слезами на глазах выразился парламентский пристав Норман Вонг. "Возможно, по собачьим меркам он был старейшим из всех нас", -- мелькнуло у Альтенхоффена. Марли стоял у самого основания Ордена. Он присутствовал при историческом заточении под трибунами в Сиэтле, где идея Ордена дала свои первые нежные побеги. Более того, как вспоминал Альтенхоффен, именно Марли и стал основной причиной этого заточения. Марли позволил себе облегчиться на правый передний бампер жемчужного лимузина какой-то старухи, и та натравила на него двух своих чистокровных доберманов, которые по ее команде повылетали из окон машины, как кровожадные ракеты. С диким визгом они вцепились в огромного добродушного колли и принялись рвать его во все стороны. Марли миролюбиво пятился, пытаясь призвать их к здравому смыслу. Земля создана для того, чтобы на нее писать, -- ухмылялся он. Он даже проявил готовность поваляться кверху пузом на глазах у истерической парочки, лишь бы не драться. Но когда они обнаглели до того, что тяпнули его за гениталии, -- то есть совершили поступок, противоречащий всем нормам собачьего приличия, -- Марли ничего не оставалось, как встать на четыре лапы и неохотно сломать им их породистые шеи. "Поэтому сегодня мы хороним не какую-нибудь легковесную пустолайку, -- писал Альтенхоффен, -- речь идет об отце-основателе Законопослушного Ордена Дворняг и гражданине, снискавшем всеобщую любовь и уважение". Что доказывала невиданная толпа, собравшаяся проводить Марли в последний путь. Альтенхоффен мог припомнить лишь одни похороны, происходившие при таком же стечении народа, когда хоронили Прадедушку Тугиака. Однако это были несравнимые события по своей значимости. Перед тем как отбросить кости, Тугиак прожил на этой земле сто шесть лет, а потом еще пятьдесят четыре дня пролежал незакопанным. Потому что его родственники из обоих родов в течение двух лун мариновали старого беззубого шамана в выдолбленном стволе дерева. За это время слух о его смерти достиг даже самых отдаленных местностей. И к тому моменту, когда на стоянке за Первым национальным банком были зажжены факелы для совершения последних обрядов, это событие уже освещало три телеканала, не говоря о многочисленных ПАПах, их адвокатах и прихвостнях, собравшихся отдать последние почести великому соотечественнику. Не меньшее количество народа присутствовало и на похоронах старого Марли. Здесь были все члены Ордена с традиционными белыми бумажными пакетами, которые полагалось кинуть в могилу. Многие даже сменили униформы охранной службы "Чернобурки" на рубашки и галстуки. Пришли почти все рыбаки, так как Марли был известным портовым псом, славившимся тем, что встречал на причале возвращавшиеся суда своей широкой улыбкой. Собрались и обитатели Главной улицы -- клерки, продавцы, бармены, которые с чувством вспоминали миротворческую деятельность Марли, умевшего успокоить любую собачью склоку. В самом конце маячило даже несколько портовых крыс, которые знали Марли в основном под именем "собака Айка Соллеса", и еще дальше виднелась почтительная делегация от киногруппы. Альтенхоффен узнал Николая Левертова с его помощником, режиссера Стебинса и еще несколько второстепенных лиц. Эта живописная делегация прибыла аж на лимузине для того, чтобы проявить должное уважение к происходящему, и в скорбном молчании поднялась на склон. Однако все они были одеты столь изощренно, что в их приезде трудно было не усмотреть показуху. Глаз престарелого режиссера был перевязан серым шелковым платком, с которым гармонировал аскотский галстук такого же цвета. Кларк Б. Кларк сменил шорты на брюки, а сопровождавшие их девицы были в одинаковых черных костюмах и черных фетровых шляпках с вуалями. Но круче всех выглядел Левертов. На его руке поверх белого пиджака была повязана траурная лента длиной в несколько ярдов, которая волочилась за ним по земле, как хвост. И Альтенхоффен подумал, что в этой неприкрытой скорби было что-то вызывающее. Особенно в этом белом пиджаке. Альтенхоффен снял очки для дальности и поменял их на те, что использовал для более близкого расстояния, чтобы посмотреть, как на это явление отреагируют остальные Дворняги. Айк Соллес явно не был расположен к кладбищенскому юмору. Особенно судя по тому, что говорил Грир. Когда он заскочил в редакцию "Маяка" накануне вечером, чтобы дать объявление о похоронах, Альтенхоффен сразу почувствовал что-то неладное. -- Знаешь, Слабоумный, меня тревожит старина Айк. Что-то его трясет. Он не колется, не пьет, дурь не принимает, и все же что-то с ним не в порядке. -- Чтобы Айка Соллеса трясло? Что-то ты заливаешь, Эмиль. Исаак Соллес всегда был непоколебим, как гибралтарская скала, -- Альтенхоффен понизил голос и указал в глубину помещения, где Билли отправлял свой очередной факс. -- А по сравнению с некоторыми он вообще Эверест. И все-таки, поконкретнее? -- он достал свою записную книжку. -- Что именно с ним происходит? И с помощью наводящих вопросов Альтенхоф-фена Грир поведал ему о подозрениях Айка относительно Левертова и истинных причин его появления, о его болезненной уверенности в том, что на самом деле его возвращение было связано не со съемками и даже не с наживой, а с желанием отомстить! Надо сказать, что рассудок Вейна не помутился от этого сообщения. Для него это не стало новостью. Очень многие разделяли эти подозрения, и он в том числе. А потом Грир рассказал о приступе, случившемся с Айком, когда они обнаружили пса. -- "Это Левертов!" -- заорал он. Никогда в жизни не слышал, чтобы он так кричал. К тому же он считает, что Левертов прикончил Омара Лупа и двух его близнецов, чтобы обобрать их! Вот это уже было кое-что. Была ли это правда или нет, но перед глазами Вейна тут же возник заголовок: "Киномагнат убивает своего тестя! Достоверные источники опасаются худшего". Именно это и заставило его отпечатать и распространить объявления с такой скоростью, и именно поэтому он теперь метался с записными книжками по кладбищу, как голодный паук. Он любил слухи -- это было у него в крови; Вейн Альтенхоффен происходил из семейства, перекачивавшего чернила из журналистского любопытства в Квинаке уже в течение века. Он был движим искренним любопытством, а не деланным интересом амбициозного репортера. Семья Альтенхоффена организовала издание "Квинакского Маяка" еще в те времена, когда здесь появился их первый предок из довоенной Германии с грузом "Оливетти". Первые номера перепечатывались на машинке по пять экземпляров в закладке. Они продавались по центу за штуку, и каждый номер начинался с библейской фразы "Добрые вести издалека подобны освежающей воде для страждущих", которая представляла из себя кредо издания. Этот неписаный закон, передаваемый из поколения в поколение, вполне соответствовал семейной философии Альтенхоффенов: "Именно слухи, какими бы они ни были, соединяют горожан воедино". И оказалось, что это действительно очень клейкое вещество: "Местный культовый герой связывает исчезновение прославленного боулера с киноантрепренером". Подобные сенсации объединяют людей. Альтенхоффен надел очки для среднего расстояния и высунулся из-за базальтовой скалы, под которой зияла могила Марли. Трудно было сказать, заметил Исаак Соллес прибытие Левертова с его костюмированной камарильей или нет. Его лицо было столь же непроницаемым, как профиль, отчеканенный на древней монете. Единственное, что можно было заключить по его виду, -- он был раздражен затянувшейся церемонией точно так же, как и все остальные. Хвалебная речь Нормана Вонга, казалось, будет длиться вечно. Уже в течение получаса он, всхлипывая, делился воспоминаниями обо всех собаках, которых ему довелось знать, начиная с того спаниеля, что был у него в детстве. Всем уже становилось невмоготу, впрочем, не настолько, чтобы кто-нибудь решился прервать плачущего семифутового верзилу, снабженного 44-м кольтом. Потом Грир произнес молитву на неведомом языке, а миссис Том Херб исполнила траурный вариант "Старой овчарки". В течение всего этого времени крайнее нетерпение проявлял президент Беллизариус, периодически недовольно заглядывавший в брошюру Ордена, которую держал в руках. Страницы трепетали в его тонких пальцах как листья на зимнем ветру. У него был такой истощенный и изнуренный вид, что Альтенхоффен опасался: не придется ли им хоронить двух членов Ордена, если миссис Херб Том не закруглится в ближайшее время. Миссис Херб Том наконец закончила петь, Билли закрыл брошюру и, подойдя к могиле, с хмурым видом заглянул внутрь. Все замерли. Но Кальмар, похоже, настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что мог только смотреть на землю. Он стоял так долго, что вокруг послышались шепотки, и люди начали беспокойно переминаться под ровным светом полуденного солнца. И наконец Соллес вывел его из забытья. -- Говори, Кальмар, потому что у нас есть еще что обсудить. Беллизариус поднял голову, и его искаженное лицо разгладилось, как раскрывшаяся шляпка гриба. -- На самом деле мне нечего сказать, -- огрызнулся он. -- И у меня тоже есть что с вами обсудить. Хотя я любил старину Марли. Он был хорошим. Он состарился. Он вступил в последний бой и погиб. Я принес с собой вирши, которые показались мне уместными, -- он кинул последний взгляд в брошюру и оглядел толпу. -- Вот что по этому поводу писал один англичанин в XIX веке, его звали Киплинг. "Власть пса". И дорогие братья, это не только слова скорби, но и слова предупреждения. Он закрыл брошюру и после еще одной длинной паузы начал читать наизусть: -- Вся наша жизнь -- пристанище скорбей, Черпаемых от тысячи людей. К чему же мы, страдая день за днем, Их умножать с готовностью даем? И, братья, мне ли не сказать: Не дайте псу вам сердце надорвать. Мы тщим себя пустой мечтой О дружбе и любви одной, Что верный пес нам подарит, Будь хоть обласкан, хоть побит. Но я тому свидетель сам: Вы сердце не вверяйте псам. Когда живая эта тварь Уж не откликнется, как встарь, Когда ее веселый бег Вдруг остановится навек, Тогда ты с ужасом поймешь, Что сердце псу ты отдаешь. Мы все здесь -- племя должников -- Берем взаймы и жизнь, и кров, Но наступает срок, когда Долги нам отдавать пора. И расставаться тем трудней, Чем больше ты провел с ним дней. Так в час расплаты свой заем Скрепя мы сердце отдаем. Так почему же снова псу Я сердце с радостью несу? Да, в старине Кальмаре еще есть порох, -- с гордостью отметил про себя Альтенхоффен. Стихотворение всех растрогало до слез. Норман Вонг выл, как побитая собака. Беллизариус кинул в могилу несколько комков земли и, не говоря ни слова, начал пробираться сквозь толпу к городу. После того как остальные побросали туда же мешки с собачьей пищей, Норман Вонг достал серебряную лопату, и Исаак Соллес принялся швырять влажную красноватую землю в могилу. Альтенхоффен успел сделать снимок для обложки, и толпа начала расходиться. Похороны удались. Они вызвали большой общественный интерес. Но этого было маловато. Альтенхоффен обогнул валун и подошел к Соллесу с записной книжкой наготове. Но первый вопрос ему задал Айк. -- Откуда у тебя четыре пары очков, Слабоумный? -- Нашел в столе у дедушки Альтенхоффена. От этого варева, которое привез Билли, у меня так болят глаза, что я не могу носить линзы. Крутая штука, Исаак. -- Так вот в чем дело с Кальмаром? То-то он выглядит как ходячий труп. Альтенхоффен покачал головой. -- Бедняга Кальмар здорово напуган, Исаак. Ему бы лежать, а не ходить. В утреннем выпуске "Викторианской почты " говорится, что правительство Канады прошлой ночью совершило налет на Гринера и его общину. -- Ну и почему это должно было напугать Билли? Разве он не к этому стремился? -- Потому что преподобному удалось улизнуть. И теперь никто не знает, где он. -- И теперь Кальмар боится, что Гринер явится сюда по его душу? -- рассмеялся Айк. -- Это наркотический бред, Слабоумный. Билли всегда страдал легкой формой паранойи. А вот Гринер -- настоящий параноик. Я бы сказал, суперманьяк. Перед ним стоят более величественные цели, чем наш несчастный Квинак. -- В отличие от твоего друга Левертова? -- Что ты имеешь в виду? Альтенхоффен отвел глаза, не вынеся пристального взгляда Айка. -- Кальмар рассказал мне о том, что ты говорил ему на судне. О твоих подозрениях относительно планов Левертова. А теперь еще Грир сказал мне, что ты считаешь, будто это он переехал твою собаку, я уже не говорю о других людях. Айк Соллес, мой слабый ум начинает мутиться... -- Беллизариус не имел права распространять эти сплетни. Как и Грир. Особенно делиться ими с такой пронырливой журналистской ищейкой. Альтенхоффен обиделся. Он снял очки для письма и заменил их на другие, в роговой оправе, которые, как он считал, придавали ему вид ученого негодования. -- Я был движим не любопытством, а братскими чувствами, Исаак, -- оскорбленным голосом произнес он. Он запихнул маленькую записную книжку в карман рубашки, большую заткнул за пояс и протянул Айку пустые ладони. --І Честное собачье, я ничего не стану записывать без твоего согласия. Ты же знаешь меня, я просто хочу знать, что думают люди. Я люблю копаться в грязи и печатаю отнюдь не все. Поэтому, пожалуйста, поделись с братишкой Слабоумным своими соображениями, Исаак. Исаак взял Альтенхоффена под локоть и повел его вверх по склону подальше от остальных. Они остановились у камня, под которым был похоронен Боб-Шпиц. -- Мне с тобой нечем делиться, Слабоумный. Нет у меня никакой грязи. Грир прав: у меня просто была вспышка старомодной паранойи. Вокруг трупа мы нашли только медвежьи следы. И никаких шин от лимузина. Ни малейшего признака. --І А как насчет старого Омара и его близнецов? -- А что насчет Омара? В данном случае у нас даже их останков нет. Поэтому забудь об этом, Альтенхоффен. Я уже забыл. -- Это мало напоминает нашего старого бульдога Бакатча. Я помню времена, когда ты произносил такие речи, что люди... -- Наверное, за прошедшие годы старый пес наконец научился выплевывать кость, прежде чем попасть в переделку, и не пытаться мстить за преступления, которые он не может доказать... -- Неужто? -- Альтенхоффен раскусил ложь еще до того, как Айк успел договорить. -- Так почему же мне кажется, что за этим спокойным обличьем продолжают роиться какие-то темные мысли? -- Забудь, Слабоумный... или окажешься там же, где старина Марли. -- А вот в этом я сомневаюсь, -- ухмыльнулся Альтенхоффен. -- Исаак Соллес никогда не станет драться с более слабым, особенно когда у того на носу четыре пары очков. И он бы продолжил выжимать из Исаака соображения относительно злокозненности киношников, если бы их частная беседа на кладбище не была прервана. -- Эй, мистер Исаак Соллес! У нас кое-что есть для вас. Прямо за их спинами босиком на траве стояла эскимоска. Она держала за руку сестру, а под мышкой сжимала толстого лохматого щенка. Она была одета в какой-то цветастый саронг из южных морей, который мог происходить только из гардероба Алисы. -- Миссис Кармоди просила передать вам письмо. Она бесцеремонно подтолкнула сестру вперед, и та вручила Айку мягкий розовый пакет. Когда Айк его развернул, внутри оказался фирменный бланк "Медвежьей таверны". Обе девочки, не мигая, смотрели на Айка, пока он вслух читал Алисино послание: -- Соллес, Кармоди собирается отплыть с завтрашним отливом и встать на якорь у самой границы. Он хочет, чтобы вы с Гриром были на "Кобре" к закату. Алиса. -- Айк поднял глаза на старшую девочку. -- Так Кармоди уже разговаривают друг с другом? -- По телефону. Он заходил вчера вечером, но миссис Кармоди и миссис Хардасти выгнали его огнетушителем. Но мы вам принесли не только письмо. -- Она так пристально смотрела на Айка, что у нее на лбу вздулись вены от напряжения. Девочка протянула ему спящего щенка -- он перекатился у нее на руках, как пухлая кукла с желе внутри. -- Миссис Кармоди просила передать вам Никчемку вместо пса, которого вы потеряли -- она очень хорошая. -- Это был не мой пес! Грир! -- прокричал Айк поверх головы девочки. -- Ты готов к замене Марли? Грир отошел от могилы и вытер с лица воображаемый пот. -- Мы же еще его не похоронили, старик! Знаешь, на это нужно время... чтобы оплакать. Может, поговорим об этом через пару дней? -- Боюсь, мы не сможем воспользоваться подобной роскошью. Кармоди хочет, чтобы мы были на борту к закату. Похоже, он готов испытать свое новое приобретение. -- О Господи, о Господи... -- Грир передал лопату Сьюзен Босвелл и начал подниматься вверх по склону, с преувеличенной усталостью тряся головой, -- снова в море. Девушка не обратила никакого внимания на театральные ужимки Грира, продолжая пристально смотреть на Айка. Поняв, что Айк не собирается брать щенка, она пихнула его своей сестре и подошла еще ближе к Соллесу. Она остановилась, широко расставив ноги и сложив обнаженные руки на груди под цветастым саронгом с таким откровенным и вызывающим видом, что вынести это было невозможно. Альтенхоффен никогда не считал себя поклонником женщин, однако при виде этой несказанной красоты в сиянии полуденного солнца он аж застонал. Впервые в своей жизни он понял, что имели в виду Грир и другие городские повесы, когда говорили "запредельная девчонка". И теперь перед ними стояло столь редкостное сокровище, которое не поддавалось никакой оценке. Ноги у нее были слишком коротки, чтобы носить какие-нибудь чулки, а грудь и бедра вызывающе широки. Ее большое плоское лицо было подобно летнему морю, а темные острова глаз были расставлены так далеко друг от друга, что требовался компас, для того чтобы добраться от одного к другому. И все же все эти дисгармоничные детали складывались в единую потрясающую картину. А ее поза со скрещенными руками в цветастых складках напомнила Альтенхоффену гогеновскую девушку с фруктами. -- В чем дело, мистер Исаак Соллес? -- осведомилась она. -- В сериалах постоянно повторяют, что ни один человек не может быть островом. А вам что, не нужен спутник жизни? Это откровенное и недвусмысленное предложение прозвучало как пощечина. Мистер Исаак Соллес наградил ее отеческим взглядом, какие всегда у нас наготове для ушибленного ребенка. -- Шула, детка... это просто мыльная чушь. Так давно уже никто не живет. Правда, ребята? -- он повернулся к Гриру и Альтенхоффену за подтверждением. Те закивали, пытаясь затушевать откровенное предложение девушки своими неубедительными улыбками. -- Да... верно... мыльная чушь... И тогда на глазах девушки появились слезы ярости. -- Вы все... рехнулись, -- промолвила она с благоговейным трепетом, впервые осознавая это. -- У нас дома никто бы не отверг такого прекрасного толстого щенка. Потому что если нет необходимости в спутнике жизни, его всегда можно съесть. Никто никогда бы не сказал "нет". А вы... -- она перевела взгляд с Альтенхоффена с его четырьмя парами очков на глупо-восторженного Грира, похотливо взиравшего на нее из-под своих патл, напоминавших водоросли, и снова вернулась к натянуто-покровительственному Соллесу... затем она взглянула на горожан, бродивших, как лунатики, среди огромных валунов, и слезы ярости хлынули по ее щекам: -- Вы все. Ненормальные. Я хочу домой. 16.Как странно наша жизнь течет Ее не разберет сам черт: Все за свободу отдаем... И по теченью мы плывем... Именно эту песню Кармоди выбрал в качестве лейтмотива генеральной уборки судна. Казалось, она была сложена специально для этой путины, хотя Кармоди утверждал, что он слышал ее в исполнении фольклорного ансамбля прошлого века. К тому же, по слухам, в ее основе лежал плач рыбака, насчитывавший по меньшей мере еще один век. Многое в этом мире остается неизменным, лишь порой проявляясь все сильнее и сильнее. Голоса настолько звучали вне времени и пространства, что могли быть рождены в любой рыбацкой хижине хоть на заре человечества: Денечки, славные деньки, Когда все тяготы легки, От рыбы плещется вода -- Я думал -- будет так всегда... Однако во втором куплете уже начинали проступать более современные мотивы: Но кто измерит дней длину? Косяк ушел на глубину. И чтоб теперь его поймать Приходится нам жилы рвать. Денечки, славные деньки... А с первыми склянками на рассвете весь флот рыболовецких судов снялся с якорей и на полной скорости вышел в море с убранными снастями и рыболокаторами. Многие уже успели обследовать прибрежные воды, но за исключением редких скоплений хека, разбросанных там и здесь в зеленовато-голубой мути, экраны дисплеев не показывали ровным счетом ничего. "Придется идти дальше". И они шли на полной скорости, на которую только были способны их старые, плюющиеся соляркой карбасы. Когда скоростная "Кобра" Кармоди далеко обошла конкурентов, он сбросил скорость, чтобы с обеих сторон киля можно было спустить рыболокаторы. Но экраны были пусты, на них не появилось даже хека. Они шли на скорости тральщика до тех пор, пока вдали не показался такелаж остальных судов, после чего вытянули на борт рыболокатор и снова рванули вперед. В таком режиме они шли в течение всего дня. Однажды им удалось получить какой-то многообещающий сигнал на экране. В течение двух часов изображение то появлялось, то исчезало, пока объект не попал в заросли водорослей, и тогда сигнал исчез окончательно. Им так и не удалось узнать, что это было. -- Школа южноамериканской ставриды, -- предположил Грир, -- отправившаяся к северу на каникулы. Море было спокойным, а небо чистым, так что они могли заниматься поисками всю ночь. Но догонявшая их флотилия, подмигивавшая огнями и издававшая разнообразные гудки, раздражала Кармоди. -- По-моему, они только распугивают рыбу. Как вы считаете, ребята? Пошли туда, где никто не будет мешать. Я знаю такое местечко у устья Пиритового ручья. Кармоди круто развернул судно в обратном направлении и двинулся сквозь тьму на юго-восток. Он предложил использовать свободное время для изучения руководств по управлению новым судном, а сам поставил его на автопилот и достал свое концертино. "Наша жизнь" была идеальным произведением. Эта песня обладала пафосом, к тому же она была актуальна. И что самое главное -- в ней чувствовался скрытый подтекст черного юмора, который, возможно, и не ощущался Кармоди, зато был очевиден мрачному Исааку Соллесу и взлохмаченному Эмилю Гриру. Ах вы, волны разливанны, Вы темны, мрачны, незванны. Раз ты моей не хочешь быть, Незачем тебя любить. Грир был настолько рад, что они плывут к берегу, что даже не возражал против то и дело срывающегося тенора Кармоди, нарушавшего тишину рубки. К тому же это давало ему возможность перекинуться парой слов с Айком без участия старого корнуэльца. Его тревожило то, как изменился его друг после смерти Марли, и ему, мягко говоря, не нравились попытки Айка взвалить вину за его гибель на всю голливудскую компанию. Грир настаивал на том, что все они -- симпатичные ребята. -- Они обычные люди, напарник. За всем этим блеском и шумихой скрываются обычные нормальные люди. Стараясь отвлечь Исаака от планов возмездия, Грир при каждом удобном случае пытался направить ход его мыслей в другую сторону и обратить его внимание на предмет, куда как более заманчивый, чем самая сладострастная вендетта. -- Знаешь, как себя ведут молодые морские львицы, когда им невтерпеж? -- это был один из его излюбленных подходов. -- Они залезают на скалу и ждут своей очереди. -- Какие морские львицы? -- За которыми я наблюдал, когда ловил рыбу в Орегоне около Ваконды. Так и ходят вдоль полосы прибоя, черные и одинокие. И знаешь, что они делают? Держат заднюю ласту над водой. Как сигнальный флажок для одиноких морских львов, которым тоже надо. И как только такой морской лев заметит ласту, он сразу говорит себе: ага, понимаю, что это значит! Вернувшись из Скагуэя, Грир устроил одно из своих шоу у радиста, поэтому все еще говорил с акцентом. Айк даже не поднял головы, продолжая изучать инструкцию, лежавшую у него на коленях. -- Грир, что ты мелешь? -- Я тебе объясняю, что такое любовь, старик. Преподаю тебе основы основ. Я же видел, как этот горячий эскимосский пирожок предлагал тебе себя вчера. Уж поверь мне, дружище, ты не прогадаешь. И я бы тебе советовал не бряцать яйцами попусту... На лице Айка появилось смешанное выражение облегчения и возмущения. -- Ты говоришь об этой девочке? Боже милостивый, Грир, думаю, даже ты не решился бы воспользоваться ее неопытностью! -- Неопытностью?! Я смеюсь над вами -- хо-хо-хо! Да эта девица проглотит троих таких, как ты, и запьет кока-колой! Она же дикарка, старик, -- и Грир без перехода запел, не сходя с места: -- Ди-ка-а-арка! Мне от взглядов твоих жарко... -- Заткнись! -- рявкнул Кармоди, сидевший за пультом управления. Он уже приговорил полбутылки виски и собирался вернуться к своему концертино. -- Если кто-нибудь на этом корыте и будет петь похабные песни, так это я! -- И вместе со своим инструментом он принялся издавать хриплые звуки: Полярные милашки Шерстисты и не злы, На морду как монашки, Воняют как козлы. Я с ними провозился Все ночи напролет, Пока не провалился Под лед как идиот. Грир с прискорбием отметил, что Исаак даже не улыбнулся. С первыми лучами солнца на горизонте появилась земля, и как только они опустили рыболокаторы, на экране тут же показался косяк. Все трое столпились в рубке и принялись изучать показания локатора. -- Ребята, похоже, это чешуйницы, да и тех кот наплакал. Но пока ничего нет, давайте хоть этих попробуем. Я хочу испытать эти новые побрякушки, пока они не проржавели. Все по местам! И вперед! Одно из свойств нового судна Кармоди заключалось в том, что с помощью разной аппаратуры двое могли выполнять обязанности экипажа из восьми человек, хотя в руководстве рекомендовалось на первых порах иметь еще пару рук. И само собой разумелось, что это руки Грира. Впрочем, особого проворства ожидать от него было нельзя, так как он, как всегда, был облачен в свой громоздкий спасательный костюм. Однако Кармоди предпочел именно его братьям Каллиган; может, этот пижон, страдавший водобоязнью, и был плохим моряком, зато лучшего механика Кармоди еще не встречал, особенно когда что-нибудь шло наперекосяк далеко в море. Похоже, панический ужас становился своего рода вдохновением, вселявшимся в длинные черные пальцы. Грир чинил механизмы, которые никогда не видел, с закрытыми глазами при штормах такой силы, которые слепили. К счастью, летнее море было спокойно, иначе с побрякушками Кармоди ему было бы не совладать. Система рыболокаторов была устроена таким образом, чтобы передавать сведения о косяках на монитор, а потом самостоятельно направлять к ним судно. И тогда оставалось только нажать кнопку, чтобы спустить сеть. В руководстве утверждалось, что вся процедура -- обнаружение, спуск сети и ее подъем -- может осуществляться двумя людьми и занимает около часа. Однако автопилот по какой-то причине действовал очень осторожно на столь близком расстоянии от берега. Он то и дело требовал сверки с компасом и уклонялся от преследования, и тогда Кармоди с руганью возвращался в рубку, чтобы перейти на ручное управление. Двое вполне могли управиться с сетями: один стоял за панелью управления, а другой помогал, стоя в рабочей клети и расправляя сеть длинным шестом. Естественно, Грир хотел встать за пульт управления, но с самого начала стало ясно, что у него нет таланта к коленно-рычажным соединениям. Они просто не слушались его. После второй попытки в репродукторе раздался голос Кармоди: -- Грир, черт бы тебя побрал! Бери шест и уступи место Айку. Системой управления должен заниматься квалифицированный специалист. Вытаскивайте сеть и начинайте снова. Мы уже сорок минут этим занимаемся! Как и на всех зарегистрированных судах, каждое погружение сетей регулировалось строгими международными правилами: сведения о времени и месте погружения передавались на все рыболовецкие станции ООН. Сеть должна была быть заброшена, установлена и стянута в течение сорока минут, после чего в течение последующих двадцати минут ее следовало поднять на борт. Минутная задержка, и контрольная служба двинется к вашим координатам. И тогда весь улов мог быть конфискован. Это был еще один пример того, как полезные действия приводили к полностью противоположным результатам: всем было известно, что китайские подводные лодки на целые мили нелегально расставляют свои сети, но службы контроля ООН предпочитали бороться с более мелкими судами. После еще двух попыток дело у них пошло на лад. И Кармоди спустился вниз с двумя квартами молока и пачкой овсяного печенья. -- Горячим займемся попозднее. Похоже, там что-то есть. Я чую рыбий запах. Они вытянули наверх кучку маленьких чешуйниц, но Кармоди пришел в такое возбуждение от этой первой удачи, что слишком быстро дал задний ход и поднимавшаяся сеть запуталась в двигателе. Вся пойманная рыба, трепеща, выскользнула в образовавшуюся прореху. Не переставая ругаться, Кармоди вытащил сеть на палубу, и Грир принялся ее запаивать, чтобы она могла продержаться до возвращения домой. Кармоди это происшествие огорчило довольно сильно. -- Это плохой знак, когда новая сеть рвется еще до того, как ты поймал хоть одну рыбину. И он посмотрел на запад, почесывая пузо. Солнце быстро катилось по направлению к горизонту. -- Завязываем, ребята. Устроим классный ужин и восстановим свои силы, а рыба никуда от нас не денется. Завтра с утра начнем по новой и тогда посмотрим, кто кого! Он не ошибся относительно дурного предзнаменования, и его прогнозы относительно рыбы не оправдались. На следующее утро им не удалось получить ни единого сигнала, сколько они ни ходили вдоль берега. Несколько раз они забрасывали сети наугад, и с каждым разом у них это получалось все лучше и лучше. Однако когда они ее вытаскивали, внутри не оказывалось ничего, кроме медуз и водорослей. На следующий день им удалось поймать немного придонной мелочи и небольшой косяк хека, все остальные попытки закончились неудачей. Каждый раз это занимало у них пару часов, несмотря на сорокаминутный лимит. Автофальцовщик сетей оказался не таким уж автоматическим, как это рекламировалось в руководстве, и сети никак не желали убираться в предназначенное для них на ватерлинии место. Они трепыхались и раздувались до тех пор, пока Айк не начинал ругаться, а Грир покатываться с хохоту. -- Похоже, капитан, твой специалист не такой уж дока, когда доходит до дела. Может, мне помочь ему? Кармоди развернул судно носом к ветру, Грир подцепил нарядные оранжевые поплавки, и Айк, раскрутив барабан, снова подвел его под бушприт. Грир,заарканив трос, пропихнул его в лебедку форштевня, и Айк нажал кнопку. Юферсы освободили сеть, и она затрепыхалась на волнах, как пена, пока Айк не убрал ее в тефлоновое гнездо. Они прекрасно справлялись со своими обязанностями, и у них все получалось, вот только рыбы не было. Зато они выудили много чего другого. Водоросли. Дельфинов. А один раз, когда показалось, что удача наконец им улыбнулась, они подняли наверх огромный комок старинной дрифтерной сети с запутавшимися в ней скелетами рыб, после чего они еще час распутывали свою. Сообщения на рыболовецких частотах были столь же спутанными, поэтому, кроме щелчков и треска, понять ничего было нельзя. Им также удалось увидеть огни Святого Эльма, первый из которых засек Грир: -- Мать твою растуды, я же говорил вам! Вот они, сукины дети... Грир указывал на светящиеся пятна у кормового люка. Это были два слабо мерцавших кружочка в форме восьмерки, каждый размером с крышку от майонезной банки, которые исчезли через некоторое время. Айк видел их впервые и до этого момента не верил в их существование. Кармоди пропустил это явление, так как большую часть времени проводил в рубке, пытаясь освоить сложное оборудование судна. И каждый раз, когда Айку или Гриру удавалось увидеть этих маленьких светлячков и они принимались его звать, те уже исчезали, когда он появлялся. -- Значит, говорите -- мерцающая восьмерка? Думаю, это все чай, привезенный Кальмаром. На четвертый день Кармоди обогнул Пиритовый мыс и свернул к югу, намереваясь заглянуть в небольшую бухту с прибойной пещерой. Вряд ли им могло там что-нибудь светить, так как свежая вода туда почти не попадала, и если уж Кармоди решился на это, значит, и его уже начала покидать надежда. Море по-прежнему было спокойным, а небо темно-синим. Волны плескались медленно и лениво как смола. Ветерок, дувший с берега, был таким теплым, что Грир решил снять пропитавшийся потом неопреновый костюм. Он уже наполовину стащил его, когда по интеркому раздался голос Кармоди. -- У меня сигнал! Большой косяк! Вот оно, ребята! Мы победили! Приготовьтесь спускать по моей команде... -- Ой-кей, -- зевнул Грир и принялся снова влезать в свой костюм. Айк встал за пульт и нажал кнопку "открыть". Крышка отошла в сторону с металлическим скрежетом. Сеть покоилась, уложенная аккуратными гофрированными складками и обрамленная оранжевыми поплавками, между которыми виднелся нос выступающей из своего гнезда торпеды. Грир через юферс подцепил трос. Айк вынул из парки пульт дистанционного управления и нажал кнопку. Из торпеды поднялась мигающая антенна. Грир пристегнулся ремнем и занял свое место в рабочей клети. -- Отсчет от десяти, -- рявкнул Кармоди через громкоговоритель. -- Это что-то, ребята! Давайте не облажаемся. Три... два... один... пуск! Кармоди перевел боковые двигатели на авторежим и вышел из рубки, чтобы возглавить операцию. -- Это как раз то, чего мы так долго ждали, ребята, -- заметил он, потирая руки. -- Я просто чувствую это своим дряхлым нутром. Грир не чувствовал ничего, кроме усталости, глядя на эту смоляную поверхность. Когда таймер на пульте отсчитал десять минут, Кармоди оставил их и ринулся обратно в рубку. Автопилот должен был поддерживать устойчивость, но Кармоди слишком часто видел, как переворачиваются суда при перегрузке, поэтому он хотел быть готовым к любому маневру на случай, если тот потребуется. -- Тащите! -- распорядился он. -- Слава Богу, наконец-то. Айк повернул рукоятку управления, и сеть начала медленно накручиваться на большой барабан. Грир сразу понял, что старый корнуэлец не ошибся. Мотор лебедки стонал и визжал, а палуба клонилась к гику. Сон как рукой сняло, и Грир, подцепив багром поплавок, начал тянуть его на себя, стараясь помочь надрывающемуся механизму. Чем выше поднималась тяжелая сеть, тем большее его охватывало возбуждение. -- Когда Петр и Иоанн ловили рыбу с Иисусом, они, наверное, тоже считали, что так будет вечно! -- прокричал он Айку. Чем больше показывались сети над водой, тем большее изумление охватывало Айка, пока он не начал ощущать себя почти как те галилейские рыбаки -- и дело было не в количестве рыбы, а в ее разнообразии. Похоже, здесь было все, что можно было только себе представить. Лосось и длинноперый тунец соседствовали с тихоокеанской треской и арктическим хеком. Он разглядел барракуду и угольную рыбу, чрезвычайно редких в этих широтах. Тут и там мелькали красные плавники люцианов и оранжевые -- морского окуня. В это сборище затесались длинноносые скаты и несколько плоских рыб. Здесь же оказался целый выводок ставриды, по поводу которой шутил Грир. Айк уже собирался сообщить о своем открытии Кармоди, как его внимание привлекло еще кое-что. -- Ну что там, черт побери? -- прокричал интерком. -- Кто-нибудь скажет?! Грир полагал, что ответит Айк, но тот, онемев, смотрел на воду. -- Первоклассный улов, Карм! -- откликнулся Грир. -- К тому же очень разнообразный. -- Что там? -- голос Кармоди дрожал от возбуждения, как у ребенка. -- Тунец? -- Тунец, и не только. Столько разной рыбы я еще не видал. Лосось, и треска, и люцианы -- все что хочешь! Интересно, что у них тут было за совещание в этой луже? И тут он тоже увидел. Не удивительно, что Айк проглотил язык. На самом дне поднимавшейся сети находилось обнаженное человеческое тело, повернутое к ним спиной. Судя по размерам, оно должно было принадлежать мужчине. Огромные размеры торса были сравнимы лишь с грудной клеткой борцов сумо. Нет, он был еще больше! И настолько тяжел, что ему почти удалось продавить сеть в том месте, где была прореха, и теперь он висел, зацепившись за нее руками. Сеть натянулась настолько туго, что нити глубоко врезались в его распухшее тело. Но голова, плечи и верхняя часть рук все еще были скрыты кишащим месивом рыбы. На нем не было одежды, но он весь был замотан в прозрачный пластик, плотно обтягивавший тело, то ли потому, что пластик успел съежиться, то ли потому, что труп успел сильно разбухнуть. Мощный торс буквально разрывал прочную пленку, и пластиковые лохмотья свисали с боков, как бинты у неудавшейся мумии. Нижняя часть тела была облеплена крабами, и это означало, что труп лежал на самом дне. Стянутая сеть, окончательно поднятая в воздух, медленно вращалась, и наконец стало видно, что за груз был прикреплен к телу, чтобы не дать ему всплыть. К гениталиям трупа был привязан переливающийся всеми цветами радуги красный шар, прозрачный, как лососевая икра, и превышавший своими размерами человеческую голову. Он болтался на худеньком