без обращения к рукописи; ср. также в более ранней работе того же автора - "Иноязычная лексика в языке Н. Г. Чернышевского и ее обработка" - наблюдения (не всегда верные) об употреблении этих форм в речах действующих лиц (стр. 138-139).} 2. В написании тех лет нередко наряду с "волосы" употреблялась и форма "волоса". В "Современнике" встречаем обе формы: наборщик набирал, не всматриваясь в написание последней буквы. "Волосы" - Э 3, стр. 20, 24, 133; Э 4, стр. 405 (два раза), 419 (два раза), 421, 480. "Волоса" - Э 3, стр. 50, 55; Э 4, стр. 374, 474; Э 5, стр. 80, 110. Следует, по-видимому, предпочесть форму "волосы". {А. Ф. Ефремов в названной выше работе 1951 г. считает, что и эти две формы "находились в некотором равновесии" (стр. 145). По указанным выше соображениям согласиться с ним трудно.} 3. Обычно в издании читаем "фортепиано", но дважды (Э 3, стр. 18, 4 сн. и стр. 62, 14 сн.) находим "фортепьянщику" и "фортопьянах" - так второпях прочел наборщик, и эта просторечная форма осталась не унифицированной. Но Марья Алексеевна в черновом тексте говорит: "На фортопьянах" (418; в Изд. политкаторжан, стр. 93 - правильно); эту просторечную, стилистически преднамеренную форму в ее устах и следует сохранить. Есть еще более значительные дефекты - повторение одних и тех же слов в 18 главы второй, явная ошибка в сокращенной формуле "Quod erat demonstrandum" в 3 главы третьей, неясность в знаке равенства в словах "Жертва = сапоги всмятку" в 19 главы второй; о них см. в разделе "Источники текста" (стр. 834 и сл). Следует, надо полагать, сохранить свойственные тому времени и лично Чернышевскому архаические формы вроде интригантка, {Ср.: А. Ф. Ефремов. 1) Язык Н. Г. Чернышевского, стр. 343, 347-348; 2) Иноязычная лексика в языке Н. Г. Чернышевского и ее обработка, стр. 136, 144.} замужство (ср. название главы в "Кому на Руси жить хорошо"), страмить, глагольные формы с корневым "о" - затрогивать, отсрочивать, разработывать, успокоивать, устроивать и др. К этим ошибкам добавлено немало новых - "писано" вместо "написано" (19), "увидеться еще" вместо "еще увидятся" (28), "позвольте" вместо "позволите" (84), "хвалить" вместо "захвалить" (92), "минуточку" вместо "минутку" (111), "ошиблась" вместо "ошибалась" (116), "да черты грубее" вместо "да и черты грубее" (122), "заработной" вместо "заработанной" (129), "отказывались" вместо "отказались" (129), "воздорожал" вместо "вздорожал" (148), "уже" вместо "уж" (155), "грустит" вместо "грустил" (160), "но" вместо "он" (170), "подвинул" вместо "пододвинул" (179), "забыл" вместо "забывал" (176), "это" вместо "и это" (190), "объясняться" вместо "объясниться" (192), "приобрести" вместо "приобресть" (199), "придерживался" вместо "держался" (201), "смогу" вместо "могу" (202), "времени" вместо "временем" (202), "Но у" вместо "Но и у" (206), "много" вместо "мною" (210), "на праздник" вместо "на этот праздник" (211), "получения" вместо "получение" (213). "вас всю" вместо "всю вас" (217), "виноваты" вместо "виновата" (218), "гороховская" вместо "Гороховая" (223), "не было" вместо "мне не было" (234), "кто писал" вместо "кто это писал" (238), "прибрала" вместо "прибирала" (248), "ей" вместо "ее" (249), "закуривает" вместо "заку- ривает ее" (249), "как та" вместо "как эта" (252), "таблицы" вместо "таблиц" (253), "занимают убеждения" вместо "занимают его убеждения" (256), "не знаешь" вместо "его не знаешь" (270), "погасло" вместо "погасала" (272), "смертной" вместо "смертельной" (273), "вдовое" вместо "вдвое" (290), "свей" вместо "своей" (293), "сделаю" вместо "и сделаю" (297), "то и" вместо "то уж и" (303), "опровергаем" вместо "отвергаем" (322), "Яковлевич" вместо "Яковлич" (332) и т. д. В тексте "Современника" (очевидно, это восходит к авторской рукописи) отчетливо различаются типы отточий - в три, четыре, пять и т. д. точек. В издании 1939 г. это унифицировано. Между тем в литературе уже было обращено внимание на то, что у Радищева, Лермонтова, Добролюбова, Л. Толстого, А. Григорьева и других писателей - явно не случайно - колеблются от четырех до двенадцати знаков. {С. А. Рейсер. Палеография и текстология нового времени. М., 1970 стр. 173.} В тексте "Современника" (например, Э 3, стр. 131, строка 19 св.) напечатано, в соответствии с произношением тех лет, "мебелью", - очевидно, и эту особенность надо сохранить; в издании 1939 г. это не сделано. Надо сохранить и характерную для Чернышевского особенность - вводить восклицательный и вопросительный знак в середину фразы. Другой вопрос - как поступить с длинными абзацами, в середине которых стоит тире. В большей части случаев это тире соответствует абзацу, как он обозначается ныне. Но в некоторых случаях значение этого тире несколько иное - оно слабее абзаца, а лишь усиленная точка, пауза большей длительности, чем точка. Некоторые случаи спорны, и редактору следует в них внимательно разобраться. В настоящее издание внесено более ста исправлений различного рода; тем не менее возможности дальнейшего улучшения текста еще нельзя считать исчерпанными. 7  Установление основного (канонического в старом обозначении) текста романа "Что делать?" должно касаться двух сторон. Учитывая особые, не имеющие прецедента обстоятельства, в которых печатался роман, текст его должен быть внимательнейшим образом проработан и уточнен. Должны быть устранены очевидные небрежности спешного набора, пунктуация и орфография должны быть приближены к современным нормам, но с учетом особенностей эпохи и словоупотребления Чернышевского. Само собою разумеется, что унификация не должна касаться тех случаев, которые представляют собою индивидуальную речь персонажей. Во всяком случае никогда еще ответственность редактора не была так значительна, как в данном случае. Эта работа очень трудоемка, но не представляет каких-либо принципиальных трудностей. Для помощи и контроля могут быть привлечены другие автографы Чернышевского, но прежде всего черновик романа. Другое дело - восстановление цензурных и редакционных купюр. Начать с того, что мы достоверно не знаем ни одного цензурного вычерка и ни одного места, исправленного редакторами "Современника". В некоторых случаях мы можем лишь более или менее уверенно говорить о том, что в предвидении цензурных нападок Чернышевский при переписке набело заранее смягчал некоторые места романа. Но фактический цензурный или редакционный вычерк и автоцензура в ожидании цензорской атаки - случаи принципиально различные. Автор в этом случае перерабатывает не только данное место, но приводит в соответствие с ним окружающий его текст. Тем самым восстановление изолированного "острого" места всегда связано с риском нарушения единства авторского замысла. Текст произведения всегда предстоит сознанию писателя - а потом и читателя (исследователь представляет собою его разновидность) - в своей целостности. Эта структура исправлением предполагаемых, цензурно ослабленных мест, неизбежно искажается. Поэтому к их инкорпорированню в основной текст произведения следует подходить максимально осторожно, тем более что мы в сущности никогда не можем с полной уверенностью сказать, почему тот или иной отрывок исправлен: мы сплошь и рядом склонны заподозрить вторжение цензуры там, где на самом деле - художественная правка, неотъемлемое право писателя на любом этапе творческой истории его произведения. Путь восстановления цензурных (или якобы цензурных) автокупюр вообще рискован и чреват опасными последствиями: текстолог может ненароком восстановить из лучших побуждений не подлежащее восстановлению место. При этом такого рода работа всегда оказывается непоследовательной. Ухватившись за более острый вариант, редактор его восстановит, а равноправные, но мелкие варианты останутся при этом незамеченными. Скажем, мы восстанавливаем рассказ о визите Кирсанова в III Отделение, но ни один исследователь не предлагал еще ввести в роман более острый текст, касающийся дамы, у которой Кирсанов составлял каталог, или гораздо более острую характеристику "туза со звездой", которого Лопухов кладет в канаву. Стать на путь полной реконструкции текста автора, т. е. предстоявшего сознанию писателя полного воплощения его замысла, - задача невозможная, тем более что далеко не все из замыслов находит отражение в вариантах, на которые почти единственно может опираться редактор; многое только мелькало в уме писателя, оставшись не зафиксированным в письменной форме. В итоге перед нами окажется неполноценный текст, состоящий из клочков разного достоинства, все равно не восстанавливающий замысла в его "идеале". Все такого рода места - материал разделов "Варианты" и "Комментарии". Во втором из них комментатор может высказывать те или другие гипотезы и их обосновывать, воссоздавая творческую историю произведения. Поэтому ни выделяемый на основании анализа седьмой раздел четвертого сна Веры Павловны, ни более полный текст рассказа Крюковой, ни отрывок о находящемся за границею Рахметове не должны вводиться в основной текст "Что делать?". Так же обстоит дело и с 17 главы четвертой, содержащим расширенный вариант рассказа о посещении Кирсановым III Отделения. {В. Н. Шульгин почему-то считает, что разговор Кирсанова происходил "не то с шефом жандармов, а вероятнее всего с генерал-губернатором Петербурга кн. Суворовым" (Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского, стр. 111). Первое предположение маловероятно: Кирсанова по такому делу принял, конечно, Не шеф жандармов, а более или менее высокопоставленный чиновник; второе Предположение исключается - А. А. Суворов не имел никакого отношения к III Отделению и находился с ним в состоянии постоянной вражды.} Дело в том, что в отличие от других зачеркнутых отрывков это место в черновике не зачеркнуто. Трудно объяснить, в чем могла состоять цель автора, если он сделал это намеренно. Ведь никаких связей с редакцией Чернышевский не имел и предлагать более полный вариант не мог, не мог он и рассчитывать на то, что черновик романа попадет в руки друзей и они, сверяя текст (написанный трудно расшифровываемой криптограммой!), поймут намек автора и будут печатать рассказ в более полной редакции. Очевидно, что перед нами совершенно случайно оставшийся незачеркнутым текст. Конечно, переписывая роман набело, Чернышевский в чем-то шел на компромисс: иначе роману не суждено было бы появиться в печати. Но именно в таком виде он увидел свет, именно в этой редакции он оказал грандиозное, ни с чем несравнимое воздействие на поколения читателей. Достаточно напомнить слова В. И. Ленина: "Он меня всего глубоко перепахал". {См.: Н. Валентинов. Встречи с В. И. Лениным. Цит. по изданию: В. И. Ленин о литературе и искусстве. Изд. 3-е. М., 1967, стр. 653.} "С тех пор как завелись типографские станки в России, - писал Г. В. Плеханов, - и вплоть до нашего времени, ни одно печатное произведение не имело такого успеха, как "Что делать?"". {См.: Г. В. Плеханов. Литература и эстетика, т. II. М., 1958, стр. 175.} По словам Герцена, который был современником, "это - удивительная комментария ко всему, что было в 60-67...". {Письмо к Н. П. Огареву 15/27 августа 1867 г. - В кн.: А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. XXIX, кн. 1, стр. 185.} Сегодня, когда роман стал для нас историческим памятником эпохи, мы обязаны издать его максимально точно, исправив несомненные и бесспорные дефекты, но не имеем достаточных оснований инкорпорировать в основной текст хотя бы и более острые варианты первоначальной редакции, устраненные самим автором, редакцией "Современника" или цензурой. О том, в каком виде Чернышевский издал (или переиздал) бы роман в иных политических условиях, мы можем только высказывать более или менее обоснованные предположения. 8 {*} {* Разделы VIII-X представляют собою дополненный и переработанный вариант статьи "Легенда о прототипах "Что делать?" Чернышевского", первоначально напечатанной: Ленинградский гос. библиотечный институт имени Н. К. Крупской. Труды, 1957, т. II, стр. 115-125.} Не боясь ошибиться, можно утверждать, что всякий пишущий о "Что делать?" обязательно останавливается на вопросе о прототипах романа. До недавнего времени этот вопрос разрешался так: в образе Дмитрия Сергеевича Лопухова Чернышевский изобразил врача Петра Ивановича Бокова, в образе Александра Матвеевича Кирсанова - знаменитого русского физиолога Ивана Михайловича Сеченова; воспроизвел в романе действительно имевшую место ситуацию - номинальный, а потом и фактический брак П. И. Бокова и Марии Александровны Обручевой, спустя некоторое время ее увлечение И. М. Сеченовым, женой которого она вскоре и стала. П. И. Боков, желая счастья любимой женщине и своему другу, устранился, сохранив с ними обоими на всю жизнь добрые отношения. Такого рода интерпретацию сюжета можно найти в большинстве работ, посвященных "Что делать?" или касающихся биографии И. М. Сеченова, М. А. Обручевой, П. И. Бокова, или эпохи 1860-х годов. Эта гипотеза считается настолько незыблемой, что исследователи и журналисты статьи, посвященные этим лицам, не обинуясь, называют: "Герои "Что делать?"" {С. Султанов <С. С. Раецкий> О П. И. Бокове. - Утро России, 1914, 7 и 8 марта, Э 55 и 56. - Псевдоним раскрыт по кн.: И. Ф. Масанов. Словарь псевдонимов..., т. III. М., 1958, стр. 144. - Ряд сведений о Раецком любезно сообщен мне проф. Б. С. Боднарским в письмо от 9 сентября 1956 г. - они характеризуют его как серьезного и добросовестного журналиста.} или "Героиня романа "Что делать?" в ее письмах". {Статья С. Я. Штрайха в "Звеньях" (т. III-IV, М., 1934, стр. 588).} Та же точка зрения закреплена и в мемуарной традиции. Достаточно прочесть, например, книгу дальней родственницы и поздней современницы Чернышевского - В. А. Пыпиной {Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания по материалам семейного архива. Пгр., 1923, стр. 53. - Впрочем, в отрывке, впервые опубликованном Т. А. Богданович в книге "Любовь людей шестидесятых годов" (Л., 1929, стр. 427), - более осторожно: "Слышать приходилось мне - не дома, - что Боков и Сеченов, т. е. история их отношений к Марии Александровне, нашли отражение в романе Чернышевского "Что делать?". Может быть, да, а может быть, только отчасти". О том же см. в статье А. Витмера, посвященной памяти П. И. Бокова: "Святой человек". - Исторический вестник, 1915, Э 12, стр. 819.} - или полумемуарную статью А. Лебедева, воспроизводящую записи Ф. В. Духовникова со слов Ольги Сократовны Чернышевской: "Лопухов взят с Бокова, офицер с Кирсанова", - читаем в этой статье. {Русская старина, 1912, Э 5, стр. 303. - Тут во всяком случае оговорка: надо понимать - Кирсанов с офицера. Бывший сапер, И. М. Сеченов с радостью сбросил военную форму еще в Киеве в 1850 г. (И. М. Сеченов. Автобиографические записки. М., 1932, стр. 65). Эту страницу его биографии Ольга Сократовна могла и не знать. А. П. Скафтымов (см. дальше) указал, что Ольга Сократовна могла так называть И. М. Сеченова на основании того, что с 1860 г. он преподавал в Медико-хирургической академии и по этой службе носил военную форму. Странно, однако, что Ольга Сократовна запамятовала фамилию этого офицера, друга Бокова и знакомого их семьи.} Ту же теорию защищал и автор двухтомной монографии о Чернышевском - Ю. М. Стеклов. Впрочем, он чувствовал в ней хронологические противоречия (о них дальше) и, вместо того чтобы обратиться к материалам, предпочел полный натяжек вымысел: "Во всяком случае, - пишет он, - первая половина романа Боков-Обручева могла легко быть позаимствована Чернышевским для своего произведения из действительности <...> Очень возможно, что к тому моменту, когда Чернышевский писал "Что делать?", достаточно ясно наметилась и вторая половина этой романтической истории, и если даже допустить, что автор, изображая второй брак Веры Павловны, несколько предвосхитил события, то это только делает честь его психологической проницательности, помогшей ему предвидеть ход событий". {Ю. М. Стеклов. Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность. 1828-1889. Т. II. М.-Л., 1928, стр. 123.} Аргументация Ю. М. Стеклова была признана настолько сильной что авторы широко распространенного комментария к "Что делать?" Н. Л. Бродский и Н. П. Сидоров - ограничились тем, что перепечатали в своей книге соответствующее место работы Стеклова, а в сносках дополнили его утверждения еще несколькими соображениями. {Н. Л. Бродский и Н. П. Сидоров. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?". М., 1933, стр. 41-44. - Относительно Веры Павловны делается, впрочем, справедливая оговорка о наличии в ней черт Ольги Сократовны. В одноименной книге М. Т. Пинаева (М., 1963) вопрос о прототипичности основных героев романа дан в соответствии с предложенной мною интерпретацией (см. выше сноска 87); то же в работе: Г. Е. Тамарченко. Чернышевский и борьба за демократический роман. "Что делать?". - В кн.: История русского романа в двух томах, т. II. М.-Л., 1964, стр. 29.} В последнем по времени Полном собрании сочинений Чернышевского в примечаниях к тому XI, содержащему "Что делать?", находим строку, хотя и в более осторожной форме, но закрепляющие ту же традиционную, имеющую уже без малого вековую давность точку зрения. {О том же см. в цитированной книге Т. А. Богданович "Любовь людей шестидесятых годов" (стр. 58 и предисловие Н. К. Пиксанова, стр. VII). Автор ряд: исследований по интересующей нас теме С. Я. Штрайх неоднократно подчеркивает свое согласие с принятым ранее в литературе толкованием. Кроме указанной выше его статьи см., например, его книгу: Сестры Корвин-Круковские. М., 1934, стр. 5; см. также в кн.: Борьба за науку в царской России. М.-Л., 1931, стр. 77.} В этих примечаниях, написанных Н. А. Алексеевым и А. П. Скафтымовым, читаем: "Безусловно, в образах Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова Чернышевский был очень далек от намерений точного воспроизведения реальных лиц, которые своими качествами и отдельными моментами жизни давали ему лишь некоторый материал для романа. Чернышевский мог иметь в виду лишь некоторые их стороны, какие для его общественно-типологических заданий представлялись важными и интересными. В то же врем категорическое отрицание роли названных лиц как реальных прототипов романа, какое мы встречаем, например, в воспоминаниях Л. Ф. Пантелеева в отношении к П. И. Бокову, едва ли правильно". В другом месте того же комментария утверждается, что личность Сеченова "в некоторых черта послужила прототипом для образа Кирсанова". К словам: "Итак, Вера Павловна занялась медициною" - примечание гласит: "В этом моменте характеристики Веры Павловны отражены некоторые черты жизни Марь Александровны Боковой-Сеченовой, которая Чернышевскому была лично известна и жизненная судьба которой, очевидно, послужила Чернышевскому отправным фактом при выработке сюжета "Что делать?"" (XI, 71 и 718). Таким образом, несмотря на две-три оговорки, комментаторы принимают обычную точку зрения: Боков-Сеченов-Обручева - все они в той или другой мере (иногда в значительной - "отправной факт") послужили прототипами героев романа. Из воспоминаний, исследований и комментариев та же гипотеза легко перешла в популярные книги и школьные пособия, - в этом, впрочем, нет ничего удивительного. {См., например: Б. Рюриков. Н. Г. Чернышевский. Критико-биографический очерк. М., 1961, стр. 154; А. А. Озерова. Н. Г. Чернышевский. Изд. 2-е. М., 1956, стр. 148; Н. В. Богословский. Николай Гаврилович Чернышевский. М., 1955, стр. 457-459; А. А. Зерчанинов, Д. Я. Райхин. Русская литература. Учебник для IX класса средней школы. Изд. 15-е. М., 1956, стр. 141; Н. Н. Новикова. Владимир Обручев - герой романа Н. Г. Чернышевского "Алферьев". - В кн.: Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. М., 1962, стр. 483; и ряд других работ.} Из литературоведения тот же взгляд быстро перекочевал и в другие науки. Так, в книге физиолога X. С. Коштоянца о Сеченове читатель прочтет те же утверждения, подкрепленные притом собственными соображениями автора в пользу гипотезы Кирсанов-Сеченов. X. С. Коштоянц полагает, что аргументом в пользу того, что Чернышевский писал Кирсанова с Сеченова, является, в частности, письмо Сеченова к Мечникову по поводу "грязных пасквилей Цитовича против героев романа "Что делать?"" (гнусная брошюра "Что делали в романе "Что делать?""). {X. С. Коштоянц. Сеченов. 1829-1905. М., 1950, стр. 47.} Действительно, 24 декабря 1878 г. Сеченов писал И. И. Мечникову о том, что ему "как лицу прямо задетому в брошюре, вмешиваться" в дело протеста против книги Цитовича неудобно. {См.: Борьба за науку в царской России, стр. 96.} Но дело в том, что это письмо не имеет ни малейшего отношения к названной X. С. Коштоянцем брошюре Цитовича и аргументом в его пользу служить никак не может. Пасквиль Цитовича о романе "Что делать?" имеет цензурное разрешение 24 февраля 1879 г., т. е. он вышел в свет через два месяца после письма Сеченова! Сеченов же пишет о совсем другой брошюре Цитовича - "Ответ на письма к ученым людям", вышедшей в Одессе примерно в конце сентября 1878 г. (цензурное разрешение - 23 сентября). В ней действительно дважды (на стр. 16 и 26) упомянуты "Рефлексы головного мозга", а на стр. 19 находится следующий гнусный и почти незамаскированный намек: "Пятый сманил чужую жену или по дружбе уступил приятелю свою". Можно не продолжать дальше нашего обзора. Как видим, мемуаристы, исследователи, критики, педагоги, популяризаторы, комментаторы - все единодушно признают, что в романе "Что делать?" существует реальная жизненная основа в виде истории романа Обручевой с Боковым и Сеченовым. 9  Нельзя сказать, что изложенное здесь понимание было единственным, принятым в нашей литературе. Справедливость требует указать, что и мемуаристы и исследователи подвергали порою сомнению правильность обычного толкования, однако их голоса тонули в хоре сторонников традиционной интерпретации и не обращали на себя никакого внимания. В 1905 г. Л. Ф. Пантелеев в первом томе своих мемуаров "Из воспоминаний прошлого", в главе, посвященной истории "Земли и воли", в сноске указал на совершенную неправдоподобность гипотезы о Бокове-Лопухове. {Перепечатано: Л. Ф. Пантелеев. Из воспоминаний прошлого, стр. 334.} Вся глава была проникнута резко ироническим и даже враждебным отношением к Бокову (он был зашифрован как "господин а lа Вирхов") и, может быть, поэтому мнение Пантелеева никем не было принято. Точка зрения, согласно которой писатель воспроизвел и романе реальную жизненную ситуацию, настолько укрепилась в напхей литературе, что всякая попытка оспорить ее правильность вызывает полемику. В воспоминаниях Екатерины Жуковской приведены слова В. А. Слепцова о том, что "не автор романа списал с него <П. И. Бокова> свой тип, а напротив, сам доктор вдохновился романом и разыграл его в жизни: порукой в том хронология". К. И. Чуковский сделал к этому месту примечание: "Это неверно. Сеченов действительно был прототипом Лопухова, героя романа "Что делать?". Чернышевский был знакам с Сеченовым задолго до написания "Что делать?", и ему была известна история его отношений с Боковой, которые и отразились в романе". {Екатерина Жуковская. Записки. Редакция и примечания Корнея Чуковского. Л., 1930, стр. 216. - Отметим попутно, что "красавец-доктор", о котором говорится в мемуарах, - конечно, Боков, а не Сеченов, как разъяснено в примечаниях. О Бокове - прототипе Лопухова К. И. Чуковский писал. в примечаниях к изданию: А. Я. Панаева (Головачева). Воспоминания. Вступ. статья, редакция текста и комментарии Корнея Чуковского. Л., 1956, стр. 436.} Сообщенный Жуковской аргумент (хронология) не заинтересовал редактора и не был проверен. Неправомерно было бы элиминировать и семейные предания. Сын писателя М. Н. Чернышевский (в передаче его дочери Н. М. Чернышевской) и двоюродная сестра Екатерина Николаевна Пыпина (со слов своей сестры Евгении Николаевны) склонны были отрицать прототипичность героев. {А. П. Скафтымов. Роман "Что делать?" (Его идеологический состав и общественное воздействие). - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Сборник... Саратов, 1926, стр. 94.} Важным является свидетельство еще одного позднего, но осведомленного современника - дочери М. А. Антоновича, О. М. Антонович-Мижуевой. В отрывке ее воспоминаний, напечатанном в 1936 г., было в совершенно недвусмысленной форме высказано сомнение в правильности привычного представления о прототипах "Что делать?". Приведем это существенно важное место: "Родители мои хорошо были знакомы с доктором Боковым, его женой и их другом дома Сеченовым. Но ни отец мой, ни мать никогда не говорили, что Чернышевский в этом своем романе вывел якобы чету Боковых и Сеченова. А на это кстати было бы указать мне, когда я, с большим трудом доставши этот роман, бывший тогда под запретом, стала читать его; кстати, еще и потому, что я знала всех трех якобы героев его. Напротив, мама мне говорила, что в лице Веры Павловны Чернышевский хотел изобразить Ольгу Сократовну, которую он страшно идеализировал <...> О том, что в романе "Что делать?" выведены Боков и Сеченов, я услышала впервые всего несколько лет тому назад, да недавно прочла в книге Т. А. Богданович "Любовь людей шестидесятых годов"". {Литературное наследство, т. 25-26, стр. 238-239.} И это указание современника не заставило исследователей пересмотреть старую точку зрения. В исследовательской литературе, если не ошибаюсь, один только раз был подвергнут сомнению вопрос о правильности традиционного толкования - А. П. Скафтымовым в 1926 г. в названной выше статье о "Что делать?". В отличие от Ю. М. Стеклова А. П. Скафтымов не прибег к вымыслам, а сделал вывод, что "если мог Чернышевский что-либо почерпнуть из этой истории, то лишь один момент "спасания из-под родительской опеки"". Впрочем, А. П. Скафтымов счел нужным оговориться, что это предположение по скудости имеющихся данных остается темным и неопределенным. {Н. Г. Чернышевский. Сборник... Саратов, 1926, стр. 115-116.} Но через 18 лет, в издании Гослитиздата, А. П. Скафтымов высказался уже гораздо более категорически в пользу привычного толкования. Отрицает прототипичность основных персонажей романа и М. Т. Пинаев, автор специального комментария к роману "Что делать?", и М. И. Яновская, автор работы о Сеченове: {М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?" стр. 93-94; М. Яновская. Сеченов. М., 1959, стр. 192 и след.} она даже склонна настаивать на том, что эта "литературная сплетня" была пущена недоброжелателями со специальной целью очернить Сеченова и помешать его научной карьере. Не Чернышевский списал героев с тройки Обручева-Боков-Сеченов, а они поступали по роману, который был для них и всего поколения подлинным учебником жизни. {Акад. А. Н. Крылов передает слова брата Сеченова - Андрея Михаиловича "Наврал попович, это совсем не Ваня и не Мария Александровна описаны, но в подробности не вдалался" (А. Н. Крылов. Воспоминания и очерки. М., 1956, стр. 37).} 10  Между тем установление истины не представляется в данном случае особенно сложным или кропотливым делом. Целесообразно прежде всего воспользоваться именно тем аргументом, который в 1863 г. В. А. Слепцов предлагал своей собеседнице - Екатерине Жуковской, но который и она, и - через 65 лет - ее редактор К. И. Чуковский отвергли. Напомню, что Чернышевский был арестован 7 июля 1862 г. и что роман "Что делать?" писался в Петропавловской крепости, в условиях полной изоляции автора от внешнего мира, с 14 декабря 1862 по 4 апреля 1863 г. - эта дата указана Чернышевским на черновой рукописи романа и не может быть оспорена. {Для наших целей не имеет значения предположение, что роман был задуман и первые наброски его относятся ко времени жизни Чернышевского в Саратове в 1851-1853 гг. (XI, 703). В это время ситуация Обручева-Боков-Сеченов вообще не существовала.} Стало быть, необходимо прежде всего установить, что именно из романа Обручевой относится к этому времени. Допустим, хотя и это не бесспорно, что все интимные переживания наших героев сразу же становились широко известными в Петербурге и немедленно доходили до Чернышевского. {П. И. Боков (домашний врач Чернышевских с 1858 г.) несомненно был близок Чернышевскому. Дата знакомства Сеченова и Чернышевского не установлена, но скорее всего оно произошло через Бокова. Точно известно, что Сеченов приехал в Петербург 1 февраля 1860 г. Как предполагает М. И. Яновская, знакомство его с Боковым произошло в одну из суббот после 25 февраля 1861 г. у С. П. Боткина, - это могли быть субботы 5, 12, 19 или 26 марта (М. Яновская. Сеченов, стр. 96 и 116. - Эта книга, вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей", написана в полубеллетристической форме, но является результатом внимательной работы над материалами эпохи). Не датирован единственный сохранившийся документ - визитная карточка Бокова, на которой написано: "П. И. Боков и И. М. Сеченов приглашают Чернышевского и Александра Николаевича <Пыпина> по случаю окончания экзаменов Марии Александровны" (Чернышевский, XI, 718). Записка написана не ранее осени 1861 г. - времени знакомства Сеченова с Обручевой - и до апреля 1862 г., когда Пыпин уехал за границу. Во всяком случае (вероятно, в начале 1863 г.) Сеченов предложил "Современнику" свою статью: "Попытка ввести физиологические основы в психические процессы". Она была запрещена цензурою, но под заглавием "Рефлексы головного мозга" в том же году появилась в "Медицинском вестнике" (Э 47 от 23 ноября). См.: В. Е. Евгеньев-Максимов. Великий ученый и царская цензура. (Цензура 1860-х гг. в борьбе с материализмом). - Резец, 1938, Э 24, стр. 17-19; С. Е. Драпкина. Н. Г. Чернышевский и И. М. Сеченов. - Физиологический журнал, 1940, т. 28, вып. 2-3, стр. 147-156; В. Е. Гурвич. Еще одно доказательство личной и идейной близости И. М. Сеченова и Н. Г. Чернышевского. - Труды института истории естествознания и техники, 1955, т. IV, стр. 376-379 (в этой работе сделана неубедительная попытка доказать, что знакомство Сеченова с Чернышевским должно быть отнесено к 1857-1860 гг.); Научное наследство. Том III. Иван Михайлович Сеченов. Неопубликованные работы, переписка и документы. М., 1956, стр. 36 и 56-57; М. Г. Ярошенко. Н. Г. Чернышевский и И. М. Сеченов. - Вопросы философии, 1958, Э 7, стр. 76-83.} Мария Александровна Обручева стала посещать лекции в Петербургском университете с осени 1860 г., {Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 213.} а затем стала слушать лекции в Медико-хирургической академии. Здесь она и встретилась с И. М. Сеченовым, в это время (с 16 апреля 1860 г.) адъюнкт-профессором кафедры физиологии. {Научное наследство..., стр. 271} У нас нет никаких основании подвергать сомнению указываемую самим Сеченовым дату его знакомства с Марией Александровной - осень 1861 г. {И. М. Сеченов. Автобиографические записки, стр. 174-175.} Нет точных сведений, когда познакомился с М. А. Обручевой П. И. Боков. Во всяком случае, это знакомство произошло раньше, чем знакомство М. А. с Сеченовым: Боков был приглашен в семью генерала А. А. Обручева давать уроки его дочери; для освобождения ее от тяжкой ферулы родительского гнета он вскоре предложил ей частый в обычаях того времени фиктивный брак. Он был оформлен 20 августа 1861 г. - эта дата точно устанавливается воспоминаниями брата невесты, В. А. Обручева, и письмом О. С. Чернышевской мужу в Саратов от 29 августа 1861 г. {В. А. Обручев. Из пережитого. - Вестник Европы, 1907, Э 5, стр. 134 - Письмо О. С. Чернышевской мне неизвестно. О нем упоминает А. П. Скафтымов в цитированной выше статье в саратовском сборнике (стр. 115).} Далее: из биографии М. А. Обручевой-Боковой мы знаем, что этот фиктивный брак через некоторое время стал браком фактическим. И только спустя еще какой-то промежуток времени М. А. стала женой Сеченова. Таким образом, для того чтобы Чернышевский мог воспользоваться сложившейся ситуацией и описать в романе брак с П. И. Боковым, сближение с И. М. Сеченовым и уход к нему, остается время с начала сентября 1861 до 7 июля 1862 г., т. е. никак не более 10 месяцев, а в действительности, вероятно, гораздо меньше. Уже эта справка должна заставить нас отнестись с большим сомнением к традиционной гипотезе. За эти десять месяцев в отношениях Обручевой и Бокова не произошло ничего такого, что могло заставить Чернышевского обратить особое внимание на эту пару. Весьма вероятно, что Чернышевский знал о том, что брак был поначалу фиктивный, но браков такого рода вокруг него было в это время немало. Не забудем, что в романе брак Лопухова и Веры Павловны изображен как вначале фиктивный и лишь позднее (см. 19 и 20 главы третьей) ставший фактическим: {Это было понято их квартирной хозяйкой Петровной, но осталось незамеченным современной исследовательницей Н. Наумовой, которая с энергией, достойной лучшего применения, настаивает на фактическом браке с самого начала, - см. ее книгу: Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Л., 1972, стр. 29, 31. - Ср. в статье французского исследователя Шарля Корбе (Corbel): "Этот фиктивный брак перешел <...> в реальный..." (Reminiscences sandiennes dans "Que faire?" de Cernysevskij. - Revue des etudes slaves, t. XLIII, fasc. 1-4, Paris, 1964, p. 22).} именно так нередко и происходило в действительности. Не говорю уже о совершенно различной социальной среде: Обручева - дочь генерала, а Вера Павловна - из среды мелкого чиновничества. Наши сомнения еще более усилятся, когда мы попытаемся установить продолжительность фиктивного и фактического брака Обручевой и Бокова. По счастью, такого рода более или менее точные сведения в нашем распоряжении есть. Этот брак продолжался четыре года! Эта цифра указана в упомянутой выше статье С. Султанова, написанной на основании непосредственных бесед с П. И. Боковым. Приблизительно в конце 1860-х годов Боков сошелся с женой видного петербургского чиновника Т. П. Измайловой (урожденной баронессой Д'Альгейм) и вскоре переехал с ней в Москву. Очень осведомленный, очень точный и близкий к М. А. Сечеповой Л. Ф. Пантелеев {Его статья "Памяти Н. Г. Чернышевского" (Голос минувшего, 1915, Э 11 посвящена "Моему другу М. А. С<еченовой>".} по этому поводу писал: "Семейная жизнь М. А. (урожденной Обручевой) и П. И. потерпела крушение от очень обыденной причины - увлечений П. И. своими прекрасными пациентками. _Так говорила мне сама_ М. А. Ее близкие отношения к И. Мих. Сеченову, который помог ей своими средствами на поездку за границу для довершения медицинского образования, относятся к значительно более позднему времени, чем фабула романа "Что делать?"". {Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 335 (курсив мой, - С. Р.).} Эти даты соответствуют данным, которые можно извлечь из писем и очень сдержанных во всем, что касается личной жизни, "Автобиографических записок" Сеченова. В письмах первых лет Сеченов систематически передает приветы Бокову ("Петру Ивановичу" или официально: "Вашему мужу"). {Архив Академии наук СССР, Московское отделение, ф. 605, д. Э 24; Научное наследство, стр. 234-235.} Упоминая о знакомстве с В. О. Ковалевским, Сеченов пишет: "С ним я познакомился, когда _моя будущая жена_ - мой неизменный друг до смерти - и я стали заниматься переводами, это началось в 1863 г.". {И. М. Сеченов. Автобиографические записки, стр. 197 (курсив мой, - С. Р.).} Если в рассказе о 1863 г. М. А. именуется "будущая жена", то, излагая свою дальнейшую жизнь, Сеченов пишет уже иначе: "В каникулы следующего, 1865 года _мы отправились с женой_ за границу". {Там же, стр. 204 (курсив мой, - С. Р.). Речь здесь, разумеется, не может идти о формальном браке; развод с Боковым был оформлен лишь в 1888 г. (Звенья, т. III-IV, стр. 894), а брак с Сеченовым заключен в 1891 г. (Дворянский адрес-календарь на 1898 г., ч. 1, стр. 195).} Некоторое время уход к Сеченову, может быть, и можно было скрывать, тем более что все трое мирно жили в одной квартире (вообще не исключена ситуация, именуемая menage a trois, - и она была вполне в духе эпохи: вспомним рассуждение Рахметова в главе "Особенный человек"), но в конце концов надо было известить об этом мать жены. В письме от 18 декабря 1867 г. П. И. Боков и сделал это сообщив З. Ф. Обручевой о том, что дочь ее "по характеру сошлась более с удивительным из людей русских, дорогим сыном нашей бедной родины - Иваном Михайловичем <...> Вы можете себе представить, до какой степени наша жизнь счастливей, имея членом семьи Ивана Михайловича!". {Звенья, т. III-IV, стр. 887.} Что брак М. А. Обручевой и П. И. Бокова в самом деле не был кратковременным эпизодом, видно хотя бы из следующих строк письма Марии Александровны к В. О. Ковалевскому от 22 ноября 1872 г. М. А. Бокова писала: "Никогда не вздыхаю о husband'e <...> Хороший он человек, только мы не созданы друг для друга". Так написать может только женщина, прошлый брак которой еще не стал слишком далеким прошлым. Через десять-двенадцать лет эти слова едва ли возможны. {Там же, стр. 597. - 16 октября 1889 г. И. М. Сеченов писал Обручевой: "Ты бы не была счастлива, моя золотая, окруженная такими дарами" (Архив Академии наук СССР, Московское отделение, ф. 605, д. Э 29). Речь идет о роскошной обстановке, в которой жили Боков и Измайлова.} Впрочем, все, что произошло в жизни трех героев после 7 июля 1862 г., уже не может представлять для наших целей непосредственного интереса. Произведенные хронологические расчеты приводят к выводу, что все перипетии романа М. А. Обручевой с П. И. Боковым и И. М. Сеченовым относятся ко времени после написания "Что делать?" и, стало быть, вопреки общераспространенному мнению, никакого отношения к фабуле романа не имеют. {Поскольку хронологические соображения являются исключающими, у нас нет надобности заниматься таким вопросом, как сравнительное изучение характеров лжепрототипов и персонажей романа.} 14  Трудно, если не невозможно, да едва ли и нужно выяснять сейчас, каким образом создалась разоблаченная нами легенда. Как и другие недостоверные сообщения о революционных демократах, она возникла скорее всего в качестве устного (по условиям судьбы Чернышевского) предположения какого-то или каких-то не очень осведомленных современников, усмотревших разительное сходство ситуации, но не знавших сколько-нибудь точных дат всех событий. Едва ли Чернышевский имел в виду в своем романе какую-либо конкретную ситуацию. Вернее, как всякий большой мастер, он обобщил и типизировал характерное для его эпохи явление. {Ср.: А. И. Ревякин. Проблема типического в художественной литературе. Пособие для учителей. М., 1959, стр. 105.} Именно так и надо понимать его слова о том, что "все существенное в моем рассказе - факты, пережитые моими добрыми знакомыми" (713). Однако эти слова (вообще большая часть этого параграфа) из чернового текста в беловой все же не перешли. Очень важно не забывать, что резкий протест против обязательных поисков прототипов содержится в написанном 10 октября 1863 г., т. е. вскоре после завершения "Что делать?", предисловии к "Повести в повести": "..."Не умеющие читать", как я называю их в романе, не могут никакими резонами быть обращены в людей с здравым смыслом, понимающих, что роман надобно читать как роман. Они все ищут: с кого срисовал автор вот это или вот то