ой... Петр Аркадьевич, вам приготовлены три комнаты в ниж-нем этаже. -- Спасибо. Я хочу отдохнуть... В этот же день от Петербурга отошел литерный экспресс с царской семьей. Сейчас уже мало кто знает, что поездки Нико-лая II по стране сопровождались убийствами. Войска для охра-ны собирались как на войну; на протяжении тысяч верст солдат расставляли вдоль рельсов. На пути следования литерного вво-дилось военное положение. Другие поезда задерживались, пас-сажиры нервничали, не понимая причин остановки. Перед про-ходом царского экспресса убивали всякого, кто появлялся на путях, и первыми гибли путевые обходчики или стрелочники, не успевшие укрыться в будках. Движение под мостами полно-стью прекращалось. Плотогоны, летевшие по течению реки, если они попадали под мост во время прохождения царского поезда, тут же расстреливались сверху -- мостовой охраной, погибали и люди, плывшие в лодках... 7. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА В полдень 26 августа Богров позвонил в охранку и попросил к телефону "хозяина". Кулябки да месте не было, а дежурный филер Демидюк велел пройти в Георгиевский переулок, где они и встре-тились, зайдя в подворотню. Богров сообщил о прибытии в Киев революционеров с оружием, на что Демидюк сказал: -- Дело швах! Повидай самого "хозяина"... В четыре часа дня этот же Демидюк, со стороны Золотоворот-ской улицы, провел Богрова в квартиру Кулябки по черной лест-нице. Кулябка встретил агента в передней, через ванную комнату они прошли в кабинет. Дверь в гостиную была открыта, доносился звон бокалов и крепкие мужские голоса. Кулябка сказал: -- Это мои приятели. Итак, что у вас серьезного? К ним вышли подвыпившие жандармы -- Курлов и полков-ник Череп-Спиридович, женатый на сестре жены Кулябки. -- Пусть говорит при нас, -- хамовато заметил Курлов. Суть рассказа Богрова была такова: в Киев прибыли загадоч-ные террористы -- Николай Яковлевич и какая-то Нина. Вооруже-ны. Готовят покушение. -- На кого? -- спросил Кулябка. -- Наверное, на Столыпина. -- Где они остановились? -- вмешался Череп-Спиридович. -- У меня же... на Бибиковском бульваре. Историк пишет: "Жандармы всех стран и времен, как показы-вает опыт истории, являются весьма проницательными психоло-гами, умеющими хорошо разбираться в людях, даже самых слож-ных: к этому их обязывает сама профессия!" И вот, когда Богров закончил рассказ, Курлов пришел в небывалое волнение. Несколько минут он отбивал пальцами по столу бравурный гвардейский марш: "Трубы зовут! Друзья, собирайтесь..." Потом сказал Кулябке: -- Ну что ж. Ничего страшного. Адрес агента господина Богро-ва известен. Бибиковский бульвар. Установим наблюдение. Череп-Спиридович, как автор нашумевшей книги о партий-ности в русской революции, не преминул спросить у Богрова: -- К какой партии принадлежат ваши приятели? -- Кажется, эсеры, -- ответил Богров. Кто был сейчас дураком? Кажется, один полковник Ку-лябка, чего нельзя сказать про Курлова и Черепа-Спиридовича -- опытных "ловцов человеков". Приход Богрова с его неле-пой сказочкой про белого бычка -- это была жар-птица удачи, сама летевшая им в руки. Курлов недавно, в связи с женитьбой, промотал несколько тысяч казенных денег, о чем Столыпин еще не знал. Но Курлов (через дворцового коменданта Дедюлина) уже пронюхал, что царь позволил Столыпину уволить Курлова после "киевских торжеств". При сдаче дел, несомненно, об-наружится и растрата. Значит... -- Значит, -- сказал он, -- нужны особые меры охраны! Передать все тончайшие нюансы этой встречи невозможно. Богров, кажется, и не предполагал, что жандармы так охотно клю-нут на его приманку. Вся обстановка напоминала грубейший фарс: сидят матерые волкодавы политического сыска и делают вид, что поверили в детский лепет дешевого провокатора. Это свидание под-верглось анализу наших историков: "Гениальным политическим нюхом Курлов и КВА учуяли, что неожиданный приход Богрова является тем неповторимым случаем, который могут упустить только дураки и растяпы. Они отлично знали, что предвосхищают тайное желание двора и камарильи -- избавиться от Столыпина! Риск, конечно, был. Но игра стоила свеч..." Курлову стало жарко -- он раздернул крючки мундира на шее. Через десять лет, жалкий белоэмигрант, сидя на задворках мрач-ного Берлина, он будет сочинять мемуары, в которых, не жалея красок, распишет, как он любил Столыпина, а Столыпин обожал его -- Курлова! Подобно лисе, уходящей от погони, он пышным жандармским хвостом станет заметать свои следы, пахнущие пре-дательской псиной. Но это случится через десять лет, когда Курлов даже бутылочке пивка будет рад-радешенек, а сейчас -- за стен-кой! -- стол ломился от яств, и жандарм, в предвкушении небы-валого взлета своей карьеры, хотел только одного: стопку холод-ной, как лед, анисовой и немножко икорки с зеленым луком... -- Я думаю, все уже ясно, -- сказал он, поднимаясь. Курлов остался пить анисовку, понимая, что Богров сделает его министром внутренних дел. Как сделает -- это, пардон, уж дело самого Богрова... Грязно сделает? Плевать. Пускай даже гряз-но! Вообще, читатель, политика иногда выписывает такие слож-ные кренделя, каких не придумать и на трезвую голову. Богров уходил вдоль оживленного Крещатика, предоставленный самому себе, уже вовлеченный в водоворот честолюбивых страстей, и -- что поразительнее всего! -- Богров в этот день ощущал себя госу-дарственным человеком... Дома он сказал родителям: -- У меня сегодня был на редкость удачный день! Папа и мама порадовались за сыночка, не догадываясь, что их дом уже насквозь просвечен полицейским рентгеном. В практике царской охранки известны два вида фидерного наблюдения -- гу-стое и редкое. За домом Богровых установили густое! При этом даже самый хитрющий клоп, если бы ему пожелалось выбраться на улицу, не смог бы этого сделать -- клопа заметили бы и аресто-вали. Конечно, никакая Нина, никакой Николай Яковлевич в дом Богровых не входили и не выходили... Генерал Курлов начинал большую игру! Ва-банк своей карьеры он ставил жизнь премьера. И не только его... Может быть, и царя? Кулябка навестил киевского городского голову. -- Господин Дьяков, первого сентября в театре будет исполне-на опера "Сказка о царе Салтане"... Мне бы билетов... -- Вам с женою -- пожалуйста, всегда рады. -- Не мне. Надо обставить охрану царя. Кулябка просил двадцать билетов, Дьяков дал ему семь. -- Простите, я должен записать номера рядов и кресел. -- К чему такой педантизм? -- возмутился жандарм. -- Ах, милый Николай Николаич, -- отвечал Кулябке город-ской голова града Киева, -- мало ли чего в нашей паршивой жиз-ни не случается! И я не хочу, чтобы мне потом голову сняли... Дьяков, среди прочих номеров, записал и данные рокового билета: ряд в"-- 18, кресло в"-- 406. Здесь будет сидеть Богров! * * * Киев, 29 августа, обычный день... Коковцев вывез из сто-лицы целый штат министерства -- шло составление государ-ственной сметы, и финансисты купались в морях монопольной водки, ухали миллиарды на постройку дредноутов, вкладывали миллионы в казенные пушечные заводы. В пушистом халате, попивая остывший чай, Коковцев расхаживал по канцелярии и чаще всего говорил, что "здесь надо урезать... тут сократить...". Потом фланирующим барином (еще красивый холеный муж-чина), помахивая тросточкой, он прогулялся до квартиры пре-мьера. С улицы стояла очередь ходоков и просителей: Столыпин продолжал в Киеве работу как министр внутренних дел, -- не-рвный, задерганный, крикливый. -- Сейчас я кончу, -- сказал он, завидев Коковцева. Они про-шли в комнаты, где Ольга Борисовна, жена Столыпина, сервиро-вала чай; премьер негодовал: -- Я оставил свой автомобиль в Пи-тере, надеясь, что мне, не последнему человеку в мире, выделят киевский... Черта с два! Жандармы забрали его себе. Просил у Фредерикса карету -- говорит, что все заняты. И вот я, премьер, вынужден кричать на улицах: "Эй, извозчик!.." Он спросил -- надолго ли Коковцев в Киеве? -- Первого сентября мой вагон прицепят к питерскому. -- Завидую вам, -- вырвалось у Столыпина. -- Хочется домой. Честно говоря, неспокойно мне как-то... в этом Киеве! Коковцев барственным жестом извлек из кармашка пестрого жилета дедовские часы, щелкнул крышкой. -- Ого! Скоро прибудет царь. Как бы не опоздать... Столыпин ехал встречать царя на вокзал в наемной колясочке. Киев был расписан, как праздничный пряник. Дома украсились флагами, вензелями, портретами. Буржуазия задрапировала балко-ны коврами, в окнах выставлялись цветы, горела иллюминация. В густой толпе народа, средь шума и гвалта, полиция задержала ко-ляску с премьером. "Назад!" -- последовал окрик. -- Вы что, не узнаете меня? Я же Столыпин... Он все-таки пробился на перрон, но в суматохе царь не обра-тил на Столыпина внимания. Разъезд кортежа прошел без него, и премьер в самом конце процессии трясся на своих дрожках, следуя за дежурными флигель-адъютантами. "Меня сознательно оскорб-ляют", -- шепнул он Есаулову... В публике городовые бесплатно раздавали брошюрки, срочно отпечатанные тысячным тиражом. Автором брошюрки считался Распутин, но я в это не верю. Вот образчики пропагандистской чепухи: "Что поразило встрепенуться и возрадоваться Киевскому граду? Так трепещет весь народ и ари-стократия, одни жиды шушукаются и трепещут... Солдатики про-сто не человеки -- подобны ангелам: они от музыки забыли все человечество, и музыка отрывает их от земли в небесное состоя-ние". Глупее -- и хотел бы, да не придумаешь!.. Столыпину в поли-тической феерии отвели место в хвосте, а все цветы и улыбки выпали на долю царя и царицы. Александра Федоровна сидела в ландо с гримасой на лице, которая по плану должна бы выра-жать любезность. И вдруг, презренная ко всем, она поклони-лась -- она отвесила поклон! -- прямо в толпу киевлян, кото-рые зашушукались: -- Кому ж из нас это она кланялась? А средь прочих стоял мужик, который сказал: -- Да не шумите... это она мне кланялась! Так киевляне узнали о присутствии в Киеве Распутина. Но в этой сцене была одна деталь. Когда царский кортеж проехал и показалась колясочка с жалким, словно его обухом пришибли, Столыпиным, Гришка взмахнул ручищами и громко запричитал: -- Смерть за ним идет! Смерть глядит на Петра... Так и невыяснен деликатный вопрос: что знал Распутин и в какой степени был он посвящен в программу дальнейших собы-тий? Но если знал Распутин, то выходит, что знал и... царь? Столыпин выбрался из коляски, расплатился с извозчиком. Пройдя в комнаты, сразу же просил соединить себя с генералом Курловым, занимавшим номер в "Европейской" гостинице: -- Почему во время проезда я не был обеспечен охраной? -- Охрана была. Вы ее просто не заметили. Столыпин бросил трубку и выругался: -- Врешь, морда каторжная! Я все замечаю... 31 августа, время -- 12.40... Некто М. Певзнер позвонил на телефонную станцию: -- Барышня, мне нужен номер шестьсот-девять... Это был телефон Богровых в доме в"-- 4 по Бибиковскому буль-вару. На коммутаторе произошла осечка, и, подключив Певзнера к Богровым, барышня -- по ошибке! -- не разъединила прежнего разговора. Таким образом киевский обыватель М. Певзнер явился нечаянным слушателем беседы Д.Г.Богрова с полковником Кулябкой: -- Вы обещали дать мне билет в Купеческий сад, где сегодня вечером будет встреча царя и его августейшей семьи. -- Я оставлю вам билет. Пришлите за ним кого-либо. -- Хорошо, -- ответил Богров, -- я пришлю. Спасибо. Певзнер решил использовать эту ситуацию в своих личных целях. Позвонив на станцию, он попросил барышню снова соединить его телефон с квартирой Богровых. -- Слушай, Мордка, -- сказал он ему на жаргоне "идиш", -- я сейчас слышал, как ты разговаривал. Если ты имеешь роскош-ный блат с жандармами, так устрой мне и моей Идочке по билети-ку в Купеческий сад. Мы тоже хотим повеселиться. Нависло молчание. Богров долго думал. -- Надеюсь, -- отвечал по-еврейски, -- ты достаточно умен, чтобы не болтать о том, что слышал. А билета тебе не будет... Примечание: по законам департамента полиции все тайные аген-ты охранки, связанные провокаторской деятельностью в револю-ционных партиях, никогда (!) и ни при каких условиях (!) не име-ли права (!) посещать места, где находятся члены царской семьи или члены правительства... Курлов разрешил это сделать. -- Богрову можно, -- сказал он Кулябке. Сказка про белого бычка увлекла его, как игра старого мудро-го кота с жалкой мышью. Кот знает мышиную судьбу наперед, но мышь, сильно тоскуя, еще на что-то надеется... * * * Вечер, восемь часов, Купеческий сад... Богров постоял возле эстрады, где пел украинский народный хор, затем перешел в ал-лею -- поближе к царскому шатру. Он стоял в первом ряду, когда Николай II с Алисою прошли мимо него столь близко, что царь даже задел его локтем, а ветерок донес аромат духов императрицы. Вместе со всеми обывателями Богров кричал: -- Да здравствует великий государь... Сла-а-ава! Но Столыпина не заметил, да это и немудрено. Обескуражен-ный невниманием царя, Столыпин сознательно растворился в гу-стой массе гуляющих. В этот день его фотографировали. Он был одет, как чиновник из дворян, -- в белом кителечке и в фуражке с белым чехлом. Я не знаю, что означала повязка на его рукаве, похожая на траурную. Итак, премьер затерялся в толпе... Богров позже показывал: "Вернувшись из Купеческого сада и убедившись, что единственное место, где я могу встретить Столыпина, есть городской театр, в котором был назначен парадный спектакль 1 сентября, я решил непременно достать билет..." Было полвторого ночи, когда Кулябку разбудили: -- Опять пришел этот Аленский-Капустянский. -- Пусть войдет... Что ему надо? Богров, взволнованный, путано рассказывал: -- Оказывается, у Николая Яковлевича в портфеле бомба. Нина имеет два браунинга. Они поручили мне побывать в Купеческом саду, чтобы установить возможность покушения и расстановку ох-раны. У них есть связи, и они могут добыть билеты в театр... -- Государю опасность угрожает? -- спросил Кулябка. -- Ни в коем случае! За императора будьте спокойны. А мне нужен билет в театр. Я просил туг одну проститутку Регину из кафешантана... она обещала... через знакомых в оркестре... -- Голубчик, о чем разговор! -- сказал Кулябка. И дал ему билет: кресло в"-- 406 в ряду в"-- 18. -- Спасибо. -- Богров ушел спать; все заснули. 8. СКАЗКА О ЦАРЕ САЛТАНЕ А войска шли всю ночь -- войска Киевского военного округа, войска особой выучки (драгомировской!). Они имели право шагать босиком, курить в строю и разговаривать, могли расстегнуться и даже сойти на обочину, -- это были лучшие войска России, кото-рые в мирные дни ходили как на войне. Всю ночь они держали устойчивый марш, уходя все дальше от Киева -- для маневров. Сухомлинов, желая угодить царю, велел задержать марш-марш в пяти верстах от Киева, но тут возмутились драгомировские ген-штабисты: -- Здесь маневры, а не придворный спектакль... После Сухомлинова пост киевского генерал-губернатора зани-мал генерал Трепов; в шесть часов утра, когда войска удалились от Киева на сорок пять верст, Трепов садился в автомобиль, чтобы нагнать их на марш-марше, и тут посыльный вручил ему записку от Кулябки, извещавшую, что на Столыпина готовится покуше-ние. Трепов указал свите -- предупредить об этом премьера: -- Скажите ему -- пусть не высовывается на улицу! В семь утра Столыпина разбудил Кулябка и подтвердил: -- На вас готовится покушение. Посидите дома... После Кулябки его навестил Курлов -- с тем же! -- Все это несерьезно, -- отвечал Столыпин. Курлов в разго-во-ре с ним добавил: -- А за ваше пребывание в театре мы спокойны... Утро 1 сентября нанесло Столыпину еще один страшный удар по самолюбию. 4 сентября царь намеревался с женой и свитой от-плыть пароходом в Чернигов, придворное ведомство распределило каюты для сопровождающих царя, и тут выяснилось, что Столы-пина... забыли! В гневе он позвонил Фредериксу: -- Шеф-повара государя вы не забыли, а премьера... забыли? Я уже не говорю о том, что каждый придворный холуй разъезжает на автомобиле, а я, премьер империи, пижоню на наемных клячах. Я молчу о том, что вы не дали мне экипажа. А теперь... -- Петр Аркадьевич, -- отвечал министр императорского дво-ра. -- извините, но для вас места на пароходе не хватило. -- Кто составлял список пассажиров? -- Кажется, Костя Нилов... Штабс-капитан Есаулов известил с утра пьяного Нилова. -- По-моему, -- сказал ему офицер, -- один премьер импе-рии стоит того, чтобы высадить с парохода половину свиты. Бравый алкоголик Нилов спорить не стал: -- Хорошо, я сразу доложу его величеству... -- и скоро вышел из царских покоев. -- Государь указал, что премьера не надо! -- Зато теперь все ясно, -- вздохнул Столыпин, выслушав Есаулова, и позвонил Коковцеву. -- Доброе утро, дорогой мой... Коковцев, дабы скрасить отверженность премьера, каждодневно обедал с супругами Столыпиными в ресторане, но сейчас он из-винился, что сегодня будет вынужден обедать отдельно: -- У меня встреча с друзьями юности -- лицеистами. -- Надеюсь, на ипподром мы поедем вместе? -- Да, конечно. Я заеду за вами... В 14.00 ожидался приезд царской семьи на Печерский ип-подром, где должны состояться скачки и смотр "потешных". За полчаса до этого игрища Коковцев заехал за Столыпиным, ко-торый пересел в экипаж министра финансов. Лошади красиво взяли разбег. -- Вот что! -- сказал Столыпин. -- Я не хочу, чтобы это раз-глашалось, но есть сведения, что на меня готовится покушение. А потому будет лучше, если мы сей день будем кататься вместе. С точки зрения человеческой морали Столыпин поступал не ахти как прилично. Коковцев сознавал всю опасность для себя соседства Столыпина, но, человек воспитанный, с за-машками былой уланской доблести, он ограничился лишь кра-теньким замечанием: -- Не очень-то любезно с вашей стороны... -- Ерунда! Я жандармам не верю, -- буркнул Столыпин, и здесь я еще раз замечаю, что он поступил не по-рыцарски, засло-няясь от пуль телом своего коллеги, который в высшей степени благородно согласился быть для него этой живой "заслонкой". * * * Богров до полудня зашел в "Европейскую" гостиницу, где в номере генерала Курлова еще раз повидался с жандармами. Он сказал им, что Николай Яковлевич и Нина, очевидно, располо-жены ждать вечера, когда Столыпин двинется в театр. Кулябка за-метил на это, что было бы хорошо, если Богров оповестит филе-ров наружного наблюдения о выходе террористов из дома курени-ем папиросы. Богров охотно согласился закурить папиросу... -- Брать будем на улице, -- решил Кулябка. -- Как он закурит папироску, так сразу налетим и сцапаем. -- Лучше в театре, -- рассудил Курлов. -- Чтобы с поличным, -- добавил Череп-Спиридович. Узнав, что на ипподром съезжаются царь и его свита, Богров взял коричневый пропуск, удостоверяющий его службу в охран-ке, и покатил туда же, имея в кармане браунинг. Но секретарь "Киевского бегового общества", некто Грязнов, парень из жокеев, узнал Богрова в лицо как заядлого игрока в тотализатор. -- Эй, -- сказал он ему, -- а тебе чего тут надобно? -- Я жду придворного фотографа, -- смутился Богров и тиш-ком показал коричневый билет, шепнув: -- Ты ведь тоже в охранке? Грязнов выплюнул изо рта папиросу и со словами -- "Ну, держись, морда поганая!" -- пинками выставил Богрова с ип-подрома. -- Я с гадами дела не имею... проваливай, шкура! А ведь Богров уже занял хорошую позицию для стрельбы. От министерской ложи его отделяло всего три шага, и он видел спину Столыпина... Жокей, сам того не ведая, спас премьера! * * * Благородное вино, искрясь радостью, хлынуло в сияющие бо-калы. Коковцев принимал в гостинице друзей юности -- лицеис-тов. При этом он вел себя как настоящий аристократ, одинаково ровно и любезно общаясь со всеми -- и с теми, которые достигли высоких чинов, обросли имениями, и с теми, кто едва выбился в жизни, погряз в долгах и неудачах, опустился и раскис. Блестящий знаток классической поэзии, Коковцев даже в финансовых отче-тах не пренебрегал цитировать стихи русских поэтов и сейчас тоже не удержался, чтобы не воскликнуть: Друзья, в сей день благословенный Забвенью бросим суеты! Теки, вино, струею пенной В честь Вакха, муз и красоты! Бокалы сдвинулись, Коковцев перешел на прозу: -- Извините, вынужден на минутку оставить вас... дела! -- В канцелярии он напомнил чиновникам, чтобы позвонили на вок-зал -- вагон министерства финансов надо прицепить к вечернему поезду. После чего вернулся в компанию лицеистов. -- Очень при-ятно быть в Киеве, но для нас, лицеистов, до смерти "целый мир чужбина, отечество нам Царское Село"! -- Раскурив папиросу и жестикулируя, отчего резко вспыхивал алмаз в его запонке, пред-ставитель винной монополии старался реабилитировать себя в об-винениях, будто он, министр финансов, строит бюджет государ-ства на продаже казенной водки. -- Самое главное -- золотой за-пас, -- заключил он с вызовом. -- Поверьте, после меня кладо-вые банков России, будут трещать от накоплений чистого сибирс-кого злата... Войдя на цыпочках, чиновник особых поручений шепнул ему на ухо, что пора в театр. Старые обрюзгшие лицеисты, которых Коковцев помнил еще юными непоседами-шалунами, расходи-лись, отчасти подавленные величием своего товарища, а Коков-цев в экипаже поехал за Столыпиным. Усевшись с ним рядом, премьер сказал: -- Если в театре ничего не случится, значит, вообще ничего не случится, а жандармы, как всегда, брали меня на пушку... Театр был переполнен разряженной публикой, в толчее и дав-ке штабс-капитан Есаулов с трудом отыскал Курлова. -- Еще раз прошу обеспечить охрану премьера. -- Вы первый обязаны это делать, -- огрызнулся Курлов. -- И не имеете права покидать премьера... Впрочем, -- закончил он миролюбиво, -- в проходе первого ряда болтается полковник Ива-нов, а меры усиленной охраны Столыпина уже приняты как надо. В первом ряду сидела вся знать, министры и генералитет. Ровно в 9.00 царскую ложу заняли Николай II с женою, занавес взвился, блеснула томпаковая лысина дирижера, и грянула веселая брыз-жущая музыка... "Сказка о царе Салтане" началась! * * * Перед финалом оперы Кулябка велел Богрову сбегать домой, чтобы узнать, где сейчас Николай Яковлевич с бомбой и Нина с браунингами. Богров вскоре же, постояв на улице, вернулся и ска-зал, что террористы ужинают. В первом антракте Кулябка опять наказал ему проверить, что делают покусители. Но дежурный жан-дарм при входе обратно в театр Богрова уже не пускал: -- Не могу! У вас билет был уже надорван... Случайно это заметил Кулябка и сказал жандарму: -- Пропусти его. Он из нашей оперы... Опера продолжалась. В синем море плавала бочка, в ней не по дням, а по часам подрастал царевич. Бинокли киевских аристокра-ток были нацелены на царскую ложу, тихим шепотком дамы об-суждали туалеты царицы, которая сосала вкусные карамельки киевского кондитера Балабухи. Музыка обрела особое очарование -- из утреннего тумана вырастал сказочный град Леденец, а жители его восторженно приветствовали Гвидона, прося его княжить над ними... С волнующим шорохом занавес поплыл вниз, очарование исчезло, и зал медленно наполнился электрическим светом. Сразу же по краям первого ряда кресел (как бы замыкая министров по флангам) встали два жандармских полковника -- Иванов и Череп-Спиридович; внешне равнодушные, они зорко следили за на-строением зала... Столыпин в антракте разговаривал с Сухомли-новым; премьер стоял лицом в зрительный зал, а спиною облоко-тился на барьер оркестра. Коковцев подошел к нему проститься. -- Как я вам завидую, -- произнес Столыпин. -- В чем дело? Бросайте эту глупую "Сказку", берите под руку Ольгу Борисовну, а мой вагон всегда к вашим услугам. -- Не могу, -- выговорил Столыпин, -- я думаю, что все-таки надо съездить в Чернигов, чтобы взнуздать тамошнего губернатора Маклакова. Коковцев направился к. выходу, и в узком проходе лицом к лицу столкнулся с идущим навстречу молодым человеком в пенс-не. Это был Богров, который театральной афишкой прикрывал оттопыренный карман с оружием. Возле самых дверей Коковцева остановил сухой и отрывистый треск (характерный для стрельбы из браунинга). Было всего два выстрела -- одна пуля прошила руку Столыпина, вторая погрузилась в печень диктатора и застряла в ней. Коковцев от выхода сразу же повернул обратно, но пробиться через публику оказалось невозможно. В театре началась паника! За-толканный слева и справа, Коковцев беспомощно крутился между кричащими дамами, и только сейчас он смутно начал догадывать-ся, что его, как царя Гвидона, волнами этой толпы прибивает к сказочному граду Леденец, где его и попросят княжить, -- на ме-сто того человека, который сейчас провис через оркестровый ба-рьер как худая мокрая тряпка... При первом же выстреле Череп-Спиридович выхватил шашку и бросился на Богрова, чтобы в кругом размахе разрубить его че-реп, как арбуз, на две половинки. Но к Богрову было уже не про-биться -- толпа, озверелая и кричащая, растерзывала его, и тогда Череп-Спиридович (весьма дальновидный) отбежал к царской ложе, где, не убирая шашки, он встал подле царя, демонстрируя перед ним свою боевую готовность. Богрова убивали! Жандармский полковник Иванов кинулся спасать его. Не впутанный в курловские интриги, Иванов твердо понимал одно -- Богрова надо сохра-нить ради следствия. Этим-то он и спутал все карты игры Курлова. Человек страшной физической силы, Иванов словно котят разбросал вокруг себя публику и выдернул Богрова из толпы, как выдергивают пробку из бутылки. После этого одним мощным рывком он воздел убийцу над собой, держа его словно напоказ на вытянутых руках. Весь театр видел, как Богров, описав плавную траекторию, перелетел через барьер и рухнул прямо в оркестр, ломая и круша под собой хрупкие пюпитры обалдевших музыкан-тов. Вслед за ним в оркестровую яму прыгнул и сам полковник Иванов, сразу и ловко заломивший руки провокатора назад. -- Теперь ты мой, -- сказал он, лежа поверх Богрова. Коковцев велел чиновнику особых поручений: -- Позвоните на вокзал. Пусть отцепляют вагон от поезда. Те-перь уже ясно, что мы приехали... "Сказка о царе Салтане" закончилась. Орущую от страха пуб-лику жандармы выгоняли прочь из театра, как стадо глупых бара-нов. Но При этом (непонятно зачем) оркестр вдруг начал ис-полнять гимн "Боже, царя храни!". К театру уже подкатывали кареты: одна санитарная, другая тюремная... Царская ложа дав-но была пуста. * * * Коковцев заскочил внутрь санитарной кареты. Столыпин лежал на полу, ботинки его почему-то были расшнурованы, рубашка задрана, на животе виднелось красное пятнышко -- след пули, ушедшей внутрь. Лошади трясли карету по булыж-никам мостовых, они ехали на Малую Владимирскую -- в частную клинику доктора Маковского... Столыпин страдаль-чески выхрипывал из себя: -- Я знал, что этим все кончится... Мне теперь уже безразлич-но, откуда летели пули, -- слева или справа... Столыпина сразу же отнесли на операционный стол. Вынуть пулю из печени оказалось нелегко. Был уже час ночи, когда Коковцева позвали к телефону клиники. Он решил, что звонит сам государь, но в трубке послышался рыкающий голос: -- Жиды убили русского премьера русского правительства в русском граде Киеве в русской опере на представлении русской сказки о царе Салтане. Так вот, предупреждаем, что если Столы-пин умрет, мы завтра же устроит жидам кровавую баню... -- Кто говорит со мною? -- спросил Коковцев. -- Балабуха... киевский кондитер. А что? -- Да нет. Ничего. Приму к сведению. Опять звонок -- генерал-губернатор Трепов: -- Такая каша... Можете срочно приехать ко мне? -- Не могу. Пулю еще не вынули. А что за каша? -- Да опять с жидами, -- проворчал Трепов. Было три часа ночи, когда в чашку звонко брякнулась пуля, извлеченная из печени. Коковцев спросил Маковского -- как дела? Тот ответил, что положение слишком серьезное. -- Есть ли надежда, что Столыпин выживет? -- Вряд ли... все-таки -- печень. Санитары вывели в коридор Ольгу Борисовну; увидев Коков-це-ва, женщина без слез, но яростно прошептала: -- Этого бандита Курлова я бы сама убила... В четвертом часу ночи Коковцев приехал к Трепову. -- Утром в Киеве начнется резня. А войска гарнизона на манев-рах. Казаков нет. Я погибаю. Что делать? Коковцев сказал, что еврейского погрома допустить никак нельзя. Маневры должны были начаться уже сегодня, а царя Ко-ковцев мог увидеть не раньше двух часов дня. К этому времени все перья из подушек будут уже выпущены. -- Я сам боюсь погрома, -- заявил Трепов. -- В другое вре-мя -- куда ни шло, ладно. Но сейчас в городе-то царь! При нем как-то неудобно выпускать пух на Подоле... -- Погрома не будет, -- твердо сказал Коковцев. -- Сейчас, по праву, мне данному, я принимаю на себя обязанности Столы-пина и волею председателя Совета Министров приказываю вам срочно отозвать с маневров кавалерию и казачьи части обратно в город. Чтобы к рассвету они были на улицах еврейского Подола. -- Да как же они поспеют? Коковцев вспомнил молодость, когда выслуживал ценз в лейб-гвардейских уланах. Он сказал Трепову: -- На шпорах, на шенкелях... все в мыле! Поспеют... Запахнув крылатку, он пошел прочь. Было уже четыре часа ночи. Коковцев позвонил в Николаевский дворец, чтобы сооб-щить царю о смертельном ранении Столыпина, о том, что утром возможен еврейский погром, но дежурный чиновник сказал ему: -- Его величество фазу, как вернулись из театра, попили чай-ку и преспокойно легли спать... Велели не будить. Коковцев раздвинул занавеси на окне. Улица была наполнена тенями. Тени, тени, тени... Скрип тележных колес, тихий плач детей. Уже началось поголовное бегство евреев из Киева (В 1968г. наша печать опубликовала найденное в архивах "Дело Коковцева", где сказано: "Этот вопрос о погроме в связи с убийством Столыпина мало известен". Описание массового бегства евреев из Киева в ночь с 1 на 2 сентября 1911г. дано в автобиографи-чес-ком романе польско-го писателя Яна Бжехвы, проведшего свою юность в Киеве ("Пора со-зревания". М.,1964).). К утру в городе не осталось ни одного еврея, а поезда не успевали вывозить их со скарбом. Через шесть лет Коковцев вспоминал: "Полки при-были в начале восьмого часа утра, и погрома не было. Станция Киев и площадь перед вокзалом представляли собой сплошное море голов, возов подушек и перин..." В этой толпе несчастных людей не было ни одного, кто бы не прокли-нал Богрова за его выстрел во время "Сказки о царе Салтане"! 9. ТЕПЕРЬ ОТДЫХАТЬ В ЛИВАДИЮ. Во время от полуночи до трех часов ночи, когда хирурги извлекали пулю из столыпинской печени, Курлов спросил Спиридовича: -- Ты почему сразу не рубанул его шашкой? -- Не пробиться было. Свалка началась. -- Вот теперь жди... свалка тебе будет! И горько рыдал Кулябка -- от жалости к самому себе: -- Я же его и заагентурил... Теперь мне крышка! Богров жив. Богров в лапах киевской прокуратуры. -- Его надо вырвать... с мясом! -- сказал Курлов. Допрос и обыск Богрова начался в буфете Киевского театра. Присутствовали киевский прокурор Чаплинский и его помощни-ки. Из фрачных карманов убийцы на стол сыпались визитные кар-точки. Был обнаружен и билет кресла в"-- 406 в ряду в"-- 18. -- Кто вам его выдал? -- спросил Чаплинский. -- Полковник Кулябка. -- Запишите, -- велел прокурор секретарю. Службу в охранке Богров отрицал. -- Запишите и это. Потом проверим... Из охранки прибыл в буфет пристав Тюрин. -- Имею приказ генерала Курлова забрать преступника. -- Куда? -- спросил Чаплинский. -- Известно куда... все туда. -- Возьмете его только через мой труп. -- А что мне передать? Там Кулябка плачет. -- Так и передайте, что прокурор возражает. А плачущего Кулябку доставьте сюда... как свидетеля. Кулябка, прибыв в театр, настаивал на свидании с Богровым наедине с ним, "желая получить от него очень важные сведения". Чаплинский ему отказал. Кулябка попросил прокурора выйти в фойе театра, и там, плача, он говорил, что никогда бы не дал Богрову билет в театр, ибо законы тайного сыска уважает, но на него нажал Курлов... В конце беседы он произнес с отчаянием: -- Курлов-то выгребется, а мне... пулю в лоб? Курлов сам позвонил в театр Чаплинскому: -- Богров -- революционер, это ж сразу видно. -- Я еще не выяснил, кто он, -- отвечал Чаплинский. Богрова опутали веревками с ног до головы, зашвырнули в карету и отвезли в каземат "Косого капонира", где за него сразу же взялся следователь по особо важным делам Фененко. -- Если вы революционер, то почему же выбрали в театре, где находился царь, своей целью не царя, а Столыпина? Богров резко и непримиримо отверг свою принадлежность к революционным партиям России и добавил, что боялся стре-лять в царя, ибо это могло бы вызвать в стране погромы. Он продолжат считать себя великим "государственным челове-ком" и верил в будущую славу -- пусть даже геростратову! Не сразу, но все-таки он признал, что является агентом царской охранки. -- Подпишитесь, -- сказал Фененко в конце допроса. Богров отказался подписывать протокол в той его части, где зафиксированы его слова о боязни погрома. -- Почему упорствуете? -- спросил Фененко. -- Потому что правительство, узнав о моем заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая их после-дующей за актом организацией погрома... По записной книжке Богрова, начатой им с 1907 года, жан-дармы произвели в Киеве свыше 150 арестов. Все делалось снахрапа, без проверки, и тюрьму забили ни в чем не повинные люди -- врачи, артисты, певички, адвокаты, проститутки, сту-денты, прачки. Из тюрьмы в город выплеснуло мутную волну: Богров -- провокатор! Вот тогда киевский голова Дьяков (человек осторожный и даль-новидный) созвал журналистов, дав им пресс-конференцию. -- Обращаю ваше внимание! -- заявил он. -- Киевская город-ская дума ни в чем не виновата. Мы не давали Богрову билет на вход в театр. Полковник Кулябка из жандармского управления Киева выцарапал у меня семь билетов для своих агентов. Я записал их номера. Пожалуйста! Ряд восемнадцатый, кресло четыреста шестое. Это как раз место убийцы. А я не давал Богрову билета. Ему был задан скользкий вопрос: -- Значит, Богров -- агент царской охранки? Дьяков (повторяю) был человеком осторожным. -- А я в такие дела не путаюсь, -- отвечал он, сворачивая свою кургузую конференцию, благо главное было уже сказано. * * * Городская дума за свой счет выстелила Малую Владимирскую улицу мягчайшим сеном, чтобы проезд экипажей не беспокоил Столыпина, умиравшего в палате клиники Маковского. 3 сентября премьер вдруг почувствовал облегчение и вызвал Коковцева. Он передал ему ключ от своего портфеля с секретными документами государства, попросил сиделок и врачей удалиться. -- Известно, -- сказал Коковцеву с глазу на глаз, -- что на совещании у кайзера немцы решили начать войну против России в 1913 году, а на посту военного министра находится человек в крас-ных штанах, который ни к черту не годен. Убирайте его! А заодно уж, Владимир Николаич, сковырните и нижегородского губерна-тора Хвостова -- я не успел до него добраться... -- Вы что-нибудь хотите лично от государя? -- Перо в зад, и больше ничего, -- отвечал Столыпин... Киев наполнился слухами, что премьер поправляется. "Сдох-нет!" -- выразился Распутин, живший на частной квартире и бе-гавший босиком в уборную (Гришка сейчас выжидал, когда царь с царицей позовут его отдыхать в Ливадию)... 4 сентября Столыпину стало хуже, а Николай II не отложил поездки в Чернигов; расцве-ченный лампочками пароход отвалил от пристани, а Коковцев сказал: "И так всегда! Если предстоят неприятности, государь опе-ративно сматывается куда-нибудь подальше". 5 сентября Столыпин скончался, а Богров продолжал давать откровенные показания, подробно оглашая свои похождения. Допрос гнали с такой быст-ротой, будто судьи опаздывали на последний трамвай. Курдов со-знавал, что авантюра удалась лишь наполовину: Столыпин убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее су-нуть в петлю. 8 сентября следствие торопливо свернули. В казематах "Косого капонира" состоялся закрытый судебный процесс. Не жажда мести руководила судьями -- нет, их поджимали сроки... Кулябка плакал, и Богров стал его выгораживать. Получилась замкнутая реакция: жандарма Кулябку выручал провокатор Богров, а Куляб-ка выкручивал из этого дела Курлова, ибо понимал, что если по-топит Курлова, то и сам оставит после себя на воде одну лишь "бульбочку"... Зачитали приговор -- смерть через повешение! 10-го числа полковник Иванов велел привести Богрова. -- Один вопрос! -- сказал полковник. -- Чем объяснить ваш образ поведения на суде, когда вы стали выгораживать Кулябку? -- Просто он растерялся. Мне стало его жалко. -- Верю! Завтра вас ждет смерть. Рано утром, когда на Подоле запоют петухи. Можете писать письма. Вот бумага... Но тут к жандармам заявился киевский кондитер Балабуха. -- Этот номер не пройдет! -- заявил он чистосердечно. -- Зна-ем, как это делается. Повесите куклу из тряпок, а потом скажете, что казнили Богрова... Мы, киевские союзники, истинно русские, воистину православные, хотим сами жида вешать. Иванов сказал Балабухе, что линчевать Богрова им никто не позволит, а делегацию "союзников" до места казни допустят. Смерть Столыпина оставила народ равнодушным. В защиту Богрова обще-ственность страны не вступилась. Против казни убийцы прозвучал только один протест -- от вдовы и детей самого Столыпина. * * * Черниговский губернатор Николай Алексеевич Маклаков был сегодня в ударе. Перед дверями в столовую его дома стояли царь в мундире преображенца и смущенная царица в белом с золотом платье, а Маклаков исполнял перед ними роль ярма-рочного зазывалы: -- Каждая страна питает народ по-разному. Немцы погло-щают сосиски с пивом. Англичане -- дохлый бекон и черствые бисквиты. Французы кормятся поцелуями, запивая их абсентом. Итальянцы сыты одним лишь воздухом. Швейцарцы кормятся туристами. Американцы -- долларами. А мы, русские, живем тем, что бог послал... Двери растворились, и открылся губернаторский стол, в изо-билии даров украинской природы, а Маклаков продолжал: -- Этот бог по каким-то особым причинам весьма благосклон-но относится к нам, русским. Он регулярно посылает нам икру паюсную и зернистую, блины с медом и маслом, осетрину залив-ную и севрюжину под хреном, поросят в яблоках и пироги с вязигой. Приток этих божьих даров усиливается на масленицу, на рож-дество, на мясоеды. Конечно, такое благоволение свыше к матуш-ке-России уже не раз вызывало зависть других народов, и, смею думать, именно из-за этого возникали все войны... Наконец он иссяк, и обед начался. Пока царственные гости насыщались, губернатор успел проявить клоунские, актерские и имитаторские таланты. Кричал петухом и рыкал львом. Маклаков п