рвал с окон красные штофные занавеси. С помощью солдат он туго пеленал Гришку для его последней колыбели. Распутина вязали столь плотно, что коленки его задрались к подбородку, потом куль с трупом солдаты стянули веревками и, довольные, сказали: -- А хоть багажом до деревни... не рассыплется! -- Сейчас за ним приедут. Это уже наше дело... Кровь была на лестнице, на стенах, кровь струилась из-под трупа, Пуришкевич тоже весь измарался в крови. -- Там во дворе бегает какая-то собака, -- неожиданно сказал Юсупов. -- Надо бы ее пристрелить и проволочить по снегу... Убитую собаку протащили вдоль следов Гришки Распутина -- в направлении ворот, и кровь собачья перемешалась с Гришкиной. Городовой Степан Власюк, дежуривший в эту ночь на углу Прачеш-ного и Максимилиановского переулков, пришел справиться о причине выстрелов. Пуришкевич показал ему на Юсупова: -- Служивый, знаешь ли ты этого человека? -- Ыхние сясества все знают. -- А меня знаешь? -- Извиняйте на досуге -- не встречал. Пуришкевич (уже не кристально трезвый) назвал себя и обри-совал городовому свое общественное положение, после чего ска-зал: если тот любит Россию и царя-батюшку, то должен молчать. -- Мы только что убили собаку! -- сообщил он. -- Какую собаку? -- удивился городовой. -- Распутина! -- брякнул Пуришкевич... Власюк обещал доложить по инстанции только об убийстве собаки, но ежели начальство спросит о Распутине, тогда, верный присяге, он вынужден будет сказать не только о собаке. Городовой удалился, а во двор, ослепляя окна дворца фарами, вполз автомо-биль Дмитрия Павловича... Юсупова решили пощадить -- его ос-тавили дома, вместо князя попросили ехать одного из солдат. Рас-путина с трудом запихнули в кабину, Лазоверта сменил на руле великий князь, который на полной скорости и погнал машину к Малой Невке. На неизбежных ухабах отчаянно громыхали цепи и чугунные гири, взятые для потопления трупа. Пуришкевич с удивлением обнаружил у себя под ногами шубу Распутина, шапку и боты. -- Как же так? -- возмутился. -- Почему не сожгли? -- Вы уж меня извините, -- ответил великий князь, -- но я сейчас на вокзале поругался с вашей женой. Она ни в какую не брала от нас шубу Распутина на том основании, что шуба в печку не залезет, а пороть ее по швам и резать -- работы до утра... -- Так что же она взяла от вас? -- Только перчатки Распутина. -- Ну, я покажу ей... Свет фар выхватил из мрака будку, в которой безмятежным сном праведника отчетливо дрыхнул страж Б.-Петровского моста. Дмитрий не стал выключать мотор: "Быстро, господа, быстро!" Четверо сильных мужчин, раскачав узел с трупом, швырнули его с моста вниз, где темнела прорубь. Тихо всплеснула черная стылая вода, и Пуришкевич издал слабый стон: -- Боже мой, какие же мы все идиоты... -- Что еще случилось? -- спросил Сухотин. -- Надо ведь было прежде обмотать его цепями и привесить гири... Нет, профессиональных убийц из нас не получится! Второпях побросали гири вслед Распутину; кое-как обмотали цепями шубу -- тоже зашвырнули ее в окно проруби. Лазоверт, обшарив автомобиль, извлек один бот и отправил его за поручни моста. Пуришкевич спросил, где второй бот. -- А откуда я знаю, -- отвечал доктор. -- Плохо, коллега, что вы этого не знаете... -- Поехали! -- скомандовал Дмитрий. Пуришкевич долго молчал, потом сказал: -- Видал разных дураков, но таких, как мы, господа, еще поискать надо! Отправив Распутина под лед, мы совершили чудо-вищную ошибку. Надо было оставить труп где-либо на виду, чтобы полиция его сразу обнаружила. А тайное захоронение Распутина грозит России тем, что могут появиться лжераспутины. Сухотин буркнул: -- Да кому охота быть Распутиным? -- Не говорите так, капитан, -- с умом ответил Пуришке-вич, -- это ведь дело прибыльное, дающее немало выгод... Во дворе дворца Сергея Александровича (на Невском, возле Аничкова моста) осветили кабину -- нашли второй бот Распутина и заметили, что вся кабина изнутри окрашена Гришкиной кровью. -- И я в крови, -- сказал Дмитрий, снегом оттирая шинель. Где это я умудрился вляпаться? Все хотели лечь спать, но Лазоверт сказал: -- А не лучше ли нам сразу во всем сознаться? Это наивное предложение было поддержано единогласно. Дмит-рий как член императорской фамилии стал названивать на кварти-ру министра юстиции А.А.Макарова, но дежурный курьер, сидев-ший возле аппарата, неизменно отвечал: -- Посмотрите на часы -- всего пять утра. Трубку перенял у Дмитрия сам Пуришкевич, строгим тоном велел курьеру разбудить Макарова, которому и сказал: -- Ваше высокопревосходительство, случилось событие вели-чайшей важности, имеющее государственное значение... это не для телефона! Мы должны приехать к вам для доклада. Макаров, зевая в трубку, сказал, чтобы приезжали к нему на Итальянскую. Министр встретил их посреди большого кабинета. Было шесть утра. Макаров не садился (и все стояли). После слов разной монархической чепухи Пуришкевич сообщил главное: -- ...с заранее обдуманным намерением мы совершили убий-ство мерзавца и подлеца Гришки Распутина, который с неслыхан-ным цинизмом дискредитировал идею русского самодержавия! Сонный министр сразу встрепенулся: -- То есть не пойму -- как это... убили? -- Атак... убили, и все тут. -- Простите, господа, а где же кадавр? -- Не волнуйтесь. Труп мы уничтожили. -- Садитесь, -- сказал Макаров и тоже сел. За окном кружился снежок, юстиция долго думала, потом Макаров (чиновная душа) велел писать на его имя докладную записку по всей форме со всеми "приличествующими" титулами. -- Не забудьте указать звание Распутина -- крестьянин! -- Прочтя докладную, он наложил на нее резолюцию об "отобра-нии подписки о невыезде. А.М". -- Теперь, господа, распиши-тесь... вот здесь! Расписались. Бюрократическая волокита закончилась. Макаров, продолжая раздумывать, приподнял на столе толстое казенное сукно и сунул под него докладную записку об убийстве Распутина. -- Не стоит нам горячиться, -- сказал он. -- Я предоставляю вам время обдумать свое дальнейшее поведение... Убийцы отвесили министру юстиции церемонные поклоны и удалились. Все отправились спать. Пуришкевич еще заехал на теле-граф, отправив депешу на имя Н.А.Маклакова из двух слов: "Когда приезжаете?" (что означало: Распутин мертв!). *** Теперь подведем итоги этой волшебной "византийской" ночи. Распутин выжрал с вином и пирожными целых десять центиграммов цианистого калия, отчего у него "запершило" в горле; во время раута его как следует угостили пулями; на десерт неоднократно подавали каучуковую грушу, которой можно свалить и быка. Но сердце конокрада продолжало стучать и под водой -- в проруби... Великий князь Николай Михайлович отметил участие в убийстве Дмитрия и Феликса такими словами: "Не могу еще разобраться в психике молодых людей. Безусловно, они -- невропаты, какие-то вычурные эстеты, а все, что они свершили, -- полумера, так как надо обязательно покончить со стервой императрицей..." За сери-ей убийств и арестов к власти над страной должна была прийти военная генеральская хунта! 8. СЕМЕЙНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ Утром 17 декабря филеры как ни в чем не бывало заняли свои посты -- внизу лестницы дома в"-- 64 по Гороховой улице. Им ска-зали, что Распутин дома не ночевал и его до сих пор нету. -- Велика беда! -- отвечали филеры. -- Проспится и вернется как миленький... первый раз, что ли? Знаем мы его, паршивца... У кого дама? Я сдаю. Нет, ты сдаешь... бита. Пики! Катя Печеркина сказала дочкам Распутина: -- Батька-то ваш загулял, да как бы греха не было! Видела я ночью, как за ним Юсупов приходил... Уж такой он страшный, так они целовались... Не к добру! Девицы стали названивать Муньке Головиной: мол, князь Юсупов забрал нашего папу, и папа до сих пор не пришел. Голови-на успокаивала их, говоря, что нет причин для тревоги: -- Они давно собирались вместе ехать к цыганам... Ее обеспокоил следующий звонок -- от самого Юсупова, ко-торый между прочим, как бы вскользь сказал Муньке: -- А мне ночью откуда-то звонил Григорий Ефимович... от цыган! Звал приезжать к нему. В телефоне были слышны музыка и визжание женщин. Но я не поехал -- у меня были гости. -- Странно! А прислуга утверждает, что ты ночью был с чер-ного хода и забрал Григория с собою. -- Чепуха какая-то, -- ответил Феликс, вешая трубку. Было 11 часов дня, когда Мунька явилась на Гороховую, где царили уныние и растерянность. Квартиру наполняли встревожен-ные дамы, говорившие шепотом. Крутился здесь и Симанович, без которого нигде черти гороха не молотят. -- Подозреваю недоброе, -- сказал он Муньке. -- А ну вас! Не каркайте... Чтобы не привлекать внимания гостей, она с Матреной сбе-гала до угла Гороховой, где размещалась фруктовая лавка с те-лефоном. Отсюда звонила к Юсупову, но из дворца сказали, что князя нет. Ровно в полдень Феликс позвонил сам -- прямо на Гороховую, и Мунька говорила с ним по-английски. Те-перь -- жестко: -- Куда ты дел нашего Григория Ефимыча? -- А разве он еще не пришел? -- отвечал Юсупов... Мунька заплакала и ушла. Дочери Распутина через час приеха-ли к ней на дом, где застали Муньку с матерью -- рыдающих... В это же время Аарон Симанович уже проник к Протопопову, прося министра внутренних дел поднять на ноги всю полицию. -- Я же заклинал Распутина, чтобы все эти дни он не вылезал из дома, и Распутин обещал мне, что носа не высунет. -- Потому и ушел тайно, -- подсказал Симанович... В два часа дня рабочие, проходя через Б.-Петровский мост на Малой Невке, потрясли будку сторожа. -- Дрыхнешь, кукла чертова! -- сказали они смотрителю Ф.К.Кузьмину. -- А там все перила в кровище... видать, кого-то убивали ночью... Иди глянь! Проспишь царствие небесное... Из показаний Ф.К.Кузьмина: "Я пошел с ними и увидел, что на панели и на брусу перил, а также на одном устое имеются кровяные пятна; кроме того, на льду лежала калоша темно-корич-невого цвета..." С поста возле дома в"-- 8 по Петровскому проспекту был вызван городовой В.Ф.Кордюков (бляха в"-- 1876), который пришел и, осмотрев кровь на мосту, высморкался. -- Кого-то пришили... Ну-ка, братец, достань калошу! О том, что Распутин дома не ночевал, в Царском Селе знали еще с утра, но не придали этому значения: так бывало не раз. Царицу напугал звонок Протопопова, который сообщил, что но-чью в саду юсуповского дворца гремели чьи-то выстрелы. -- А что делает Феликс? -- спросила императрица. -- Собрался ехать в Крым к жене. -- Задержите его, Калинин! -- указала Алиса... Нарушив законы империи, царица наложила арест на Фе-ликса и на Дмитрия. Потом князь Юсупов был допрошен жан-дармским генералом Григорьевым, который, прибыв во дворец на Мойке, имел под локтем газетный сверток, словно собирал-ся зайти в баню. -- Не воображайте себя Шерлоком Холмсом, -- сказал гене-ралу Феликс. -- Я до сих пор не могу опомниться от того, что лишился в эту ночь своей лучшей собаки. Этот дурак... -- О каком дураке изволите говорить, князь? -- Да об этом его высочестве -- о Митьке! Спьяна вылез на двор и открыл пальбу, застрелив собаку. Григорьев плыл верными каналами -- к истине: -- Позвольте, а как же тогда понимать слова Пуришкевича, сказанные им городовому Власюку об убийстве Распутина? - Юсупов был актер и отразил на лице недоумение. -- Боже меня упаси! -- сказал он. -- При чем здесь Распутин? Вот видите, как бывает: городовой не понял Пуришкевича, а мне грозят неприятности... Не надо было пить Пуришкевичу! Вы бы ви-дели, как, измученный "сухим законом", он сосал мой коньяк... -- Однако вот показания городового Власюка. -- Невероятно! -- отвечал Юсупов, ознакомясь с протоколом допроса. -- Я помню, что Пуришкевич спьяна что-то порол об убитой собаке и сожалел, что под пулю угодила собака, а не Рас-путин. Городовой -- дурак, как ему и положено по уставу, а потому он перепутал собаку с Распутиным, но ошибка вполне допустима. Григорьев развернул газетный сверток -- в нем оказалась ка-лоша-ботик мужского фасона в"-- 10 фирмы "Треугольник". -- Этот предмет вам знаком? -- спросил генерал. Феликс сразу узнал бот с ноги Распутина. -- Завтра мне предстоит экзамен в Пажеском корпусе по так-тике войн античной древности, а вы... суете мне галошу! Генерал показал ему справку полицейского дознания, из коей следовало, что вышеозначенный бот в"-- 10 уже предъявлен доче-рям Распутина, ныне разыскиваемого полицией, и Симановичу, -- все они признали бот за принадлежащий господину Г.Е.Распутину. -- Значит, это изделие "Треугольника" вам незнакомо? -- Простите, генерал, я знаком со многими принцами владе-тельных домов в Европе, но я не удосужился иметь честь быть представленным галошам с чужой ноги... Впрочем, в Царском Селе еще надеялись, что старец, на-ходясь под особым божьим милосердием, погибнуть не может. Карандашом императрица писала мужу: "Мы сидим все вмес-те -- ты можешь себе представить наши чувства, мысли -- наш Друг исчез. Вчера А. (то есть Вырубова) видела Его, и Он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью... Се-годня ночью огромный скандал в юсуповском доме -- Дмит-рий, Пуришкевич и т.д. -- все пьяные. Полиция слышала выс-трелы. Пуришкевич выбегал, крича полиции, что наш Друг убит..." Это письмо не было ею отправлено, а события получи-ли мощный заряд энергии от звонка Протопопова: -- Убивали Феликс и Дмитрий... Ради бога, приютите в своем дворце страдалицу нашу Анну Александровну Вырубову! Убийцы имеют проскрипционные списки. Распутин был первым номером, Вырубова -- вторым, а вы, ваше величество, -- третья! Вслед за этим в Ставку полетели телеграммы, чтобы царь сроч-но выезжал в столицу, где жить стало страшно. "Если наш Друг жив, -- причитала Вырубова, -- он где-то в тиши молится за нас!" Великий князь Дмитрий нахально позвонил императрице, прося у нее разрешения к пяти часам приехать на чашку чая. Алиса отказа-ла ему -- без комментариев. Потом звонил и Феликс, испрашивая позволения приехать для объяснений, но нарвался на Вырубову, которая сказала, что объяснения он может изложить письменно. А на улицах столицы творилось нечто невообразимое: узнав о гибели варнака, незнакомые люди обнимались и шли ставить свечки в Казанский собор -- перед иконой св. Дмитрия (намек на убийцу Дмитрия Павловича!). В длинных очередях возле бакалейных лавок слышалось: "Дождался... Собаке -- собачья смерть!" *** Я никогда не осмелюсь назвать убийство Распутина трагедией, но зато все дальнейшее напоминает мне забавный скетч... Замышляя расправу, князь Юсупов сочинил нечто вроде бла-городного сценария в духе Оскара Уайльда, -- Распутина хотели убрать "по-английски" (чисто, без шума и полиции -- одним ядом). А получилась какая-то мерзкая бойня, и пришлось скоблить стены и полы от крови... Юсупов велел слугам сжечь свою пропитанную кровью одежду, только пожалел сапоги: -- Я их разносил. Очень удобно сидят на ноге... Полиция нашла ту собаку, на которую ссылались убийцы. С пулей в голове несчастная дворняжка (Феликс почему-то счел за благо выдать ее за породистую), конечно, не могла дать такого изобилия крови. Но полиция еще не ставила вопроса об убийстве Распутина -- речь шла пока об исчезновении Распутина! Пуришкевич весь день крутился по своим делам, готовя сани-тарный поезд к отправке под Яссы, автомобили уже загрузили на платформы, -- тут его перехватил капитан Сухотин. -- Вас просит его высочество Дмитрий Павлович... Пуришкевич приехал во дворец на Невском, где, кроме хозя-ина, сидел и Юсупов с такими синяками под глазами, что страш-но смотреть. Оба еще не ложились спать. Перед ними кипел турец-кий кофейник, стояли початые бутылки с коньяками -- они дружно пили то коньяк, то кофе... Пуришкевич присел рядом. -- Заваривается кутерьма по первому рангу, -- сообщил ему великий князь. -- Распутина выдать за собаку не удалось. Но самое неприятное, что подозрения падают на нас. Пуришкевич задал не совсем умный вопрос: -- Интересно, кто же нас предал? -- Мунька Головина! -- ответил Митя (тоже без ума). -- О-о, это такая гадина, доложу я вам, -- добавил Феликс, -- я бы даже на необитаемом острове с ней не общался... Сейчас сюда едет государь, который станет снимать самые жирные пенки с очень тощей простокваши. У меня хуже! -- Что же еще может быть хуже? -- спросил Пуришкевич. За Юсупова ответил Дмитрий Павлович: -- У него экзамены в Пажеском, но где же тут успеть подгото-виться? А профессура -- звери, это вам не Кэмбридж... Пуришкевич заметил на столе черновик письма. -- Мое сочинение, -- горько засмеялся Феликс. -- Пишу здесь императрице, заклиная ее честью древнего рода Юсуповых, веду-щих происхождение от брата Магомета, что я, их потомок, собаки не убивал... Приходится мобилизовать фантазию! По тому, как он сморщился лицом, Пуришкевичу стало по-нятно, что князь врет в письме крепко -- на потеху историкам. -- Ну что ж, господа, давайте прощаться... Санитарный поезд отправился на фронт. В тесном купе, при-мостившись у столика, Пуришкевич писал стихи -- как всегда, саркастические. Худородный думец, он отделался гораздо легче, нежели его титулованные сообщники. Царская власть побоялась тронуть Пуришкевича, ибо за ним высилась думская говорильня, над его лысиной мрачно реяли знамена черной сотни... Под перестуки колес Пуришкевич сочинял: Твердят газеты без конца насчет известного лица. С известным в обществе лицом пять лиц сидело за винцом. Пустил в присутствии лица в лицо лицу заряд свинца. Пропажа с лицами лица лиц огорчила без конца. Но все ж лицо перед лицом в грязь не ударило лицом... Но, право, можно быть глупцом от лиц в истории с лицом! Соль этих стихов в том, что газеты, задавленные цензурой, оповещали читателей об убийстве Распутина в зашифрованном виде: "Вчера тремя неизвестными лицами убито известное лицо -- жилец дома в"-- 64 по Гороховой улице". Обыватель глухой провин-ции, прочтя столичную газету, мог прийти к трагическому выводу: -- Вот до чего в Питере докатились! Какие-то неизвестные уже и жильцов убивать стали... Подумать только! *** Бросив фронтовые дела, царь вернулся в Петроград, где жена предупредила его, чтобы он не сердился на нее: -- Я твоею волей велела кое-кого арестовать... Документальный ответ царя таков: -- Мне стыдно перед православной Русью, что руки моих ближайших родственников обагрены мужицкою кровью... Макаров покинул пост министра юстиции сразу же после убий-ства Распутина и, кажется, нарочно не дал ходу ночному заявле-нию убийц. Добровольский заместил его скорее не по надобности, а лишь по инерции, какую ему придал Распутин. Царь спросил Добровольского об убийцах: -- Неужели в моем доме завелись декабристы? На глупый вопрос последовал идиотский ответ: -- Не декабристы, а патриоты-милитаристы! Попробуй догадайся, что они хотели этим сказать. Премьер Трепов навестил экс-премьера Коковцева. -- Вы не поверите, Владимир Николаевич, но я ничего не знаю, что там стряслось с этим... Распутиным! Императрица пору-чила следствие Степану Белецкому, и для нее нет сейчас человека ближе и роднее. Она сама говорит: "Степан -- единственный, кому я верю, все остальные жулики". А я извещен достаточно, что Бе-лецкий кокаину нанюхается, и его... несет! -- Как выглядит государь по возвращении из Ставки? -- Ужасен! -- охотно отвечал Трепов. -- Под глазами мешки, словно неделю из кабака не выходил, щеки ввалились, голос ти-хий, а глаза недобрые, как у собаки, которую много бьют и мало кормят... Открыто обещает завинтить все гайки до упора! -- А что наша императрица? -- Замкнута. Собранна. Холодна. Сдержанна. -- Распутина-то нашли хоть? -- Я же вам говорю, что не извещен. Я премьер, а не могу знать. Кто его поймет... Может, как у Чехова в рассказе "Шведская спич-ка", пока мы тут крутимся, он напился до синевы и сейчас отсы-пается у какой-нибудь стервы... Ищут, ищут, ищут! -- А вот слухи, будто бы Юсупов и Дмитрий... -- Да что вы! -- перебил Трепов. -- Сливки нашего общества, голубая кровь и белая кость, не унизят себя до убийства. -- Как знать, -- хмыкнул Коковцев... Вскоре царь приказал Трепову добиться от Юсупова призна-ния и выдать всех убийц. Феликс был доставлен к премьеру под вооруженным конвоем, как преступник. Трепов извинился перед князем за эту строгую меру и сказал, что вынужден исполнить высочайшее повеление... Феликс спросил его: -- Следовательно, все, что я скажу, будет известно государю? -- Да, черт побери, да! -- выкрикнул Трепов. Юсупов понял, что грубиян находится сейчас в таком гиблом настроении, когда готов воспринять любую истину. Феликс начал свою речь, словно заплетал хитроумные кружева: -- Вы, конечно, понимаете, что я не сознаюсь в убийстве Распутина. Но если даже допустить, что убил я и я же выдам своих сообщников, то... не воображайте, что я вам сознался! Передайте моему государю, -- закручивал Феликс, до предела напрягая скудный разум Трепова, -- что убившие Распутина действовали не потому, чтобы испортить ему настроение, а в его же интересах. Пусть он поймет: катастрофа неизбежна, если самым радикальным образом не изменить весь образ правления государством! Словесная казуистика Юсупова работала сейчас и на царя и против царя. Трепов понял князя правильно. -- Я поставлю к вашему дому караул с оружием, -- сказал он. -- Это необходимо, ибо возможно покушение лично на вас. -- Но у меня уже стоит караул, -- ответил Феликс. -- Это от царицы, и он может убить вас. А теперь -- от меня, который будет охранять вас от караула нашей государыни... Подобным признанием Трепов обнаружил свою оппозицию к Царскому Селу; молодой князь глянул на часы. -- Пусть караул отведет меня для сдачи экзаменов... Феликс получил высший аттестационный балл. Синяки вок-руг его глаз еще больше увеличились, но, паля свечку с двух кон-цов, он после сдачи экзамена не лег спать. Нет! Он вечером еще устроил концерт с исполнением цыганских романсов под гитару. Дамы осыпали солиста цветами, а мужчины качали, как триумфа-тора, который еще вчера убивал Распутина, а сегодня сдал экза-мен -- без подготовки, и дал концерт -- без репетиций... Вот пой-ми ж ты этого человека! Наконец в два часа ночи великого князя Дмитрия посадили на поезд и отправили в Персию, а князь Феликс ссылался в село Ракитино Курской губернии, "которое (вспоминал он) должно было служить местом моего заключения. Мой поезд ухо-дил в двенадцать ночи... Охрана получила приказ от Протопо-пова держать меня в полной изоляции. Вокзал охранялся силь-ным отрядом полиции, и публика не была допущена на плат-форму. Раздался третий звонок, паровоз резко засвистел, в зим-ней мгле исчезла дорогая столица... Поезд совершал свой оди-нокий путь по дремлющим полям". *** Великий князь Павел Александрович (отец Дмитрия) и вели-кий князь Александр Михайлович (отец Ирины Юсуповой) наве-стили царя и спросили, на каком основании его жена, не имея на то юридических прав, арестовала Дмитрия и Феликса. Николай II, выручая Алису, стал нагло врать, что это был его личный приказ. -- Вот телефон, -- показали ему родственники, -- позвони же в полицию, и пусть они снимут арест. -- Дядя Паша, и ты, дядя Сандро, -- отвечал царь с оглядкой на двери, -- но что же тогда скажет Аликс? И как я вообще смогу объяснить ей, о чем мы в данный момент разговаривали? -- Скажи, что мы говорили об успехах русской авиации. В са-мом деле, летающие дредноуты Сикорского -- самая модная тема. -- Она не поверит. До авиации ли нам сейчас!.. Романовы собрались вместе -- сочиняли протест против преследования убийц Распутина; под протестом подписались семнад-цать человек, и первой стояла подпись греческой королевы Ольги (родной тетки Николая II и бабушки великого князя Дмитрия). Прочтя это письмо, императрица была крайне возмущена: -- Ники, это же... революция в доме Романовых! Николай II наложил на протест резолюцию: "УБИВАТЬ НИ-КОМУ НЕ ДАНО ПРАВО". Это случилось, когда распоряжение о ссылке Дмитрия и Юсупова уже состоялось. Великий князь Павел Александрович пришел к царю-племяннику -- о милости для сво-его сына Дмитрия. -- Убивать никому не дано право! -- повторил царь. Эти слова в устах обагренного кровью царя прозвучали столь цинично, что Павел Александрович не выдержал. -- Да, -- закричал он, разрыдавшись, -- убивать никому не дано право, кроме тебя, помазанника божия, который тысячами подмахивал смертные приговоры между выпивкой и игрой на би-льярде! Кто бы другой говорил об этом, но тебе лучше молчать! В конце декабря историк Николай Михайлович посетил Яхт-клуб на Морской улице, самый аристократический и чопорный клуб столицы, где засел за партию в безик. Язык у царственного историка был совсем без костей, и он молотил вполне свободно: -- Первого января, как и заведено, все Романовы по традиции должны собраться в Зимнем дворце, где происходит акт целова-ния руки императрицы. Меня там не будет в году семнадцатом! Пусть ручки этой стервы целуют Рубинштейны и Протопоповы... Вообще, господа, я, как историк, мыслю иными масштабами. Более крупными! Чувствую, что эта самая гидра, о которой столько бол-тали, но ее никогда не видели, уже дышит мне прямо в задницу... Партнером его за игрой был любовник царицы -- Саблин; через день историка вызвал министр двора граф Фредерике: -- Передаю вам волю его величества. Если вам, как говорите, стало противно целовать руку ея императорского величества, то вам в столице более нечего делать... Возвращайтесь домой и ждите фельдъегеря с приказом ехать в ссылку. -- На какой же срок меня ссылают? -- На два месяца. Исторически -- пустяк. -- Я вернусь в столицу раньше, -- отвечал Н.М.Романов, -- ибо и двух месяцев не пройдет, как престол, пардон, кувырнется, -- Откуда у вас такая уверенность? -- Из опыта истории, граф. Вам этого не понять... В вагоне поезда он встретил думского Шульгина и Терещенко, элегантного миллионера с клоком седых волос на лбу -- Скоро все лопнет, -- сказал Шульгин. -- Цареубийство неотвратимо, -- добавил Терещенко. -- Но я люблю этого сукина сына... царя! -- воскликнул историк, отправленный царем в ссылку. -- Очевидно, люблю только по рикошету за то, что у него умная и хорошая мать... В Киеве он повидался с нею. Гневная сказала: -- Глупцы! Начали хорошо, а потом бросили. Надо докончить истребление всех, кто окружает моего сына. Я не умру спокойно, пока не увижу Ники в разводе с этой гессенской психопаткой, место которой в келье... в темнице... за решеткой! *** ...После революции Николай Михайлович, уже с красным бантом поверх сюртука, первым делом посетил тот погреб в юсуповском дворце, где убивали Распутина; он никак не ожидал встре-тить здесь молодых супругов Юсуповых -- Ирину и Феликса, ко-торые как ни в чем не бывало обедали средь антуража, еще хра-нившего следы плохо замытой крови. -- Феликс, а тебе никогда не снится Распутин? -- Нет, -- ответил князь, а Ирина добавила: -- Господи, еще чего не хватало нам, так это видеть Распутина во сне... У нас с Феликсом немало других мотивов для ночных сновидений. Они обедали с прекрасным молодым аппетитом, и оба были красивые энергичные люди, вполне довольные своей жизнью. 9. ТРУПНОЕ ДЕЛО Мы забыли про Курлова! А он сказал Белецкому: -- Не так пляшешь, Степан: танцевать нужно от Малой Нев-ки, а ты уперся во дворец Юсуповых как баран в новые ворога... Мостовой сторож в ночь на 17 декабря дрых в будке как сус-лик, и Курлов дал ему по зубам -- в аванс на будущее, чтобы впредь по ночам не спал, а неустрашимо бодрствовал. Искать сви-детелей негде. Возле Б.-Петровского моста -- Старый Петровский дворец, напротив -- дворец князей Белосельских-Белозерских, куда с наганом тоже не сунешься... Выручил случай! Неподалеку нахо-дилось убежище для престарелых служителей русской сцены, и ветеран муз, некто Струйский, издавна страдавший бессонницей, в ночь на 17 декабря сидел возле окна; бесцельно глядя на мост, и видел, как неизвестные сбросили с моста большой узел. Курлов на-грянул в дом ветеранов сцены со сворой прокуроров, сыщиков и жандармов; из несчастного свидетеля вытрясли душу, и он вспом-нил все, вплоть до того, с какой стороны светила тогда луна... На-блюдения старого актера в сочетании с кровью на перилах моста подсказали Курлову, что делать дальше. Утром въезд и выезд моста перетянули веревками, нагнали массу городовых с пешнями, реч-ная полиция с помощью невских рыбаков забрасывала в полыньи под мостом невод, приносивший наверх свежую корюшку, но зацепить сетью Распутина не могли. Тогда под воду ушли флотские водолазы, которые долго ползали по грунту, потом сказали: -- Кой хрен! Ежели здеся кого и утопили, так течение -- не приведи бог, его прямо в море будто щепку вынесло... Разломать лед от стрелки Васильевского острова до самого Кронштадта царь не решился (хотя слухи об этом ходили). Рас-путина нашли случайно и даже не там, где искали. Один горо-довой, отойдя в сторону от моста саженей на тридцать, заме-тил торчащий из-под снега мех; потянул -- рукав шубы. Здесь же, возле шубы, нашли и Распутина, которого из проруби те-чением подогнало под лед, в толщу этого льда он и врос -- намертво! Курлов велел вырубить его изо льда -- одной глы-бой, внутри которой он и виднелся, словно доисторическая муха, застывшая в куске древнего янтаря. Потом эту глыбу льда городовые аккуратно обкалывали со всех сторон, словно скуль-пторы, приступающие к первичной обработке камня. В присут-ствии полицейского врача Тувима убитого освободили от штоф-ных занавесей, в которые он был завернут. Курлов снял с головы папаху и сказал: -- Ну вот, Ефимыч, и повидались... мое почтеньице! *** Распутин был страшен... Помимо множества ран на теле, че-реп его был разрушен гирей, один глаз вытек, нос всмятку, боро-да примерзла к груди. К тому же он так закоченел, что буквально позванивал на морозе как стекляшка. Между тем слух об этой на-ходке уже распространился средь его поклонниц, к берегу Малой Невки стали спускаться дамы с кувшинами и бутылками, чтобы зачерпнуть воды, которая, обмыв в себе Распутина, сделалась "ос-вященной"... Возле моста собралась масса карет и автомобилей столичной знати, которую даже близко не подпускали. Курлов до-пустил к Распутину лишь полицейских фоторепортеров, которые нащелкали с трупа множество снимков (сначала в одежде, потом голого). Курлов из рядов оцепления отобрал четырех солдат с ору-жием, которым -- наедине -- строжайше внушил: -- Если проболтаетесь о том, что увидите, пусть даже родной матери, пусть даже начальству, все четверо будете преданы воен-но-полевому суду... Расстрел! -- заключил он, с подозрением по-глядывая на одного из солдат, и верный глаз жандарма не обманул Курлова (это был доброволец из студентов по фамилий Пирамидов, который позже и рассказал многие подробности)... Обо всем происходящем возле моста Курлов телефонировал в Царское Село, а действовал лишь по указаниям императрицы. Сей-час он медлил, явно затягивая время. Только с наступлением суме-рек подали грузовик, в кузов запихнули два узла -- один с Распу-тиным и его вещами, в другом была куча задубенелых от мороза тулупов, присланных из Царского Села для отогревания. Курлов переоделся в шинель солдата, взял в руки винтовку, а шоферу указал запутанный маршрут, дабы избежать проезда по многолюд-ным улицам. Было совсем уже темно, когда грузовик тронулся, а куда ехали -- никто не знал. Курлов уселся на один из узлов, но тут же спохватился: "У черт! Прямо на Гришку сел..." Жандарм пере-брался на второй узел. А когда машина, миновав триумфальные Московские ворота, развернулась в сторону Инвалидного дома, студент Пирамидов (только тогда!) мстительно сказал генералу: -- Поздравляю: хорошо прокатились на Распутине. -- Быть того не может. Я нарочно и пересел. -- Нет, вы первый раз сели правильно... Да, верно. Курлов узлы перепугал, и, пока машина пересчиты-вала ухабы, жандарм, подпрыгивая на узле, мощно трамбовал под собой своего ближайшего сподвижника. Ну ладно! Это не беда, а Гришке теперь уже не до того, кто там уселся на него сверху. Они прибыли на зловещее и унылое место в пяти верстах от столицы по дороге на Царское Село; здесь высился Чесменский дворец (при Екатерине II назывался "Кекерекексинен", что в переводе с чу-хонского означает: "Лягушачье болото", и лягушка фигурировала здесь в разных видах, украшая даже тарелки и туфли императри-цы); теперь в этом замке размещалась богадельня для старых инва-лидов... Грузовик остановился напротив часовни; на столе в покойницкой лежал старец инвалид с медалью "За сидение на Шип-ке"; Курлов смахнул его со стола, как мусор, и велел: -- Тащи сюда нашего праведника... клади! По распоряжению МВД печи в часовне были заранее прожа-рены -- для оттаивания трупа. Распутину распрямили ноги, разве-ли в стороны скрюченные руки. Неожиданно Протопопов вызвал Курлова к телефону и сказал, что в Царском Селе решительно протестуют против анатомического вскрытия. -- Сашка, -- отвечал Курлов, -- если в Царском дуры, так не будь и ты идиотом. Вскрытие необходимо для ведения судебного следствия, так и передай всем бабам! Дочери покойного ломились в часовню снаружи. -- Пустите нас! Нам бы папочку поглядеть. -- Гнать в три шеи, -- распорядился Курлов. -- Мы ему белье привезли, -- неслось из-за двери. -- Белье пускай просунут, а сами не входят... Вскрытие производил профессор судебной медицины Д.П.Косо-ро-тов, ассистировал ему полицейский врач Трант. Столичные жители твердо верили, что Распутин был спущен под лед еще живым. А люди религиозные придавали этому факту громадное значение, ибо -- по русскому поверью -- утопленник не мо-жет быть причислен к лику святых русской церкви. Императрица же потому и не хотела патологоанатомического вскрытия, чтобы анализ медиков не мешал ей в скором будущем канони-зировать Распутина в "святости". Таким образом, от вскрытия зависело очень многое. Но под ножом хирурга из легких Распу-тина брызнула невская вода. -- Все ясно, -- сказал профессор Косоротов. -- Он еще под водой продолжал дышать, а это значит -- святым ему не бывать. -- Сколько он мог жить под водой? -- спросил Трант. -- Судя по сердцу, минут около семи... Это сердце, стучавшее под водой, было вложено в серебряный сосуд, за которым из Царского Села примчалась машина придвор-ного гаража. После вскрытия начался процесс обмывания и одева-ния, причем нижнее белье взяли от семьи, а верхнее прислали от царицы. "Воем церемониалом заведовала прибывшая из Царского Села дама в костюме сестры милосердия -- высокая, полная ша-тенка лет сорока..." Кто это был -- я не знаю. Но эта дама напол-нила раны Распутина драгоценными благовониями, умаслила его волосы, зашпаклевала страшные кровоподтеки на лице. Распутин был облачен в парчовую рубаху из тканого серебра, черные вель-ветовые брюки и носки. Только потом в часовню были допущены дочери Распутина, которых сопровождала высокая худощавая дама в глубоком трауре и под плотной вуалью, полностью скрывавшей черты лица... Это была сама императрица, которая, уходя, вложи-ла в пальцы Гришки Распутина свое последнее к нему письмо: "Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра". После этого из часовни всех удалили, а Курлов дал солдатам по два рубля и еще раз пригрозил, что перестреляет всех четырех, если они станут болтать... Начиналось тайное дело Романовых! Гришку уложили в свинцовый гроб со стеклянным иллюминато-ром напротив его лица, этот гроб завинтили на шурупы и вложили в другой гроб -- деревянный. Теперь все кончено! Не выпьет, стра-далец наш, два кухонных таза с елисеевской мадерой. Не закусит, мученик наш, мадеру селедочкой, у которой в пузе такая сочная молока. Не скрипеть ему, соколику, по Руси своими нахальными блестящими сапогами... С моря летели синие вьюги. Гроб поставили в кузов грузовика. Была уже ночь, мороз люто-вал страшный, и Курлов этой неизвестной даме ("шатенке лет сорока") предложил место в кабине подле шофера. Но в ответ она истерически разрыдалась: -- Нет, нет, только с ним! До гробовой доски... Солдаты впихнули ее в кузов, в глубоком религиозном экстазе она распласталась поверх гроба с Распутиным, обнимая и целуя шершавые заледенелые доски. Машина дернула -- понеслись... Никто больше не знал, куда делся Распутин. Протопопов широко оповещал печать и столицу, что гроб с телом Распутина отправлен железной дорогой на родину -- в село Покровское, где и погребен согласно обрядам церкви. *** На самом же деле Распутин лежал в Федоровском государ-ственном соборе, что смыкался с большим Александровским двор-цом царской резиденции. Здесь служили панихиды по "невинно убиенному", здесь чадили пудовые свечи, а клубы росного ладана волнами утекали под купол храма. Никто из посторонних в собор не допускался, а возле открытого гроба кликушествовали царица и Вырубова, Мунька Головина и прочие. Должность Распутина оста-валась вакантной, и Пуришкевич был трижды прав, когда гово-рил, что это дело прибыльное, а свято место пусто не бывает! На освободившийся пост уже карабкался Протопопов; министр при-лагал бешеные усилия, чтобы заменить Распутина, и всюду от-крыто вещал, что старец, покидая сей грешный мир, вселил в него, Протопопова, свой бессмертный дух. Мало того, министр внутренних дел перенял даже внешние повадки Распутина, начал понемножку хамить и даже пророчествовал, внушая царям, что, пока он, Протопопов, жив, с династией Романовых ничего не случится; Протопопов названивал в Царское по утрам к императ-рице -- как раз в то время, в какое она привыкла беседовать с Распутиным... Алиса замышляла похоронить Распутина в соборной ограде, но помешали офицеры царскосельского гарнизона, которые, про-нюхав об этом, честно заявили лично Николаю II: -- Ваше величество, вы знаете, как мы преданы вам. Но если Распутин еще будет валяться в Федоровском соборе, где молимся мы и наши семьи, мы все уходим на фронт... Противу канонов православия ночью (!) долгогривый Питирим отслужил над Гришкой обедню, причем с Протопопо-вым случился нервный припадок, он ползал на коленях и кри-чал, как хлыст: -- Чую! Чую! Дух и сила Распутина вошли в меня... Дух -- может быть, но сила -- вряд ли! Распутин был погребен на пустынном участке, принадлежав-шем Вырубовой, которая закладывала здесь часовню и уже свозила сюда доски, кирпичи и бочки с известью. Это место, безлюдное и мрачное, называлось тогда "убежищем Серафима", -- оно находи-лось на самой опушке парка, где к окраинам Царского Села при-мыкает платформа станции Александровская Варшавской железной дороги. Редко здесь встретишь человека, только торчат, уста-вившись в небо, длинные стволы пушек зенитной батареи... Хоронили в три часа ночи -- в самое воровское время! Тяжел