шел в овердрайве. -- И почему же вы не сообщили мне о бомбе? -- сам удивляясь своему спокойствию, спросил Конте. -- Допустим, вы боялись признаться в том, что целый месяц молчали о предупреждении, тем самым подвергая всех нас смертельной опасности. Но ведь вы же просто могли сказать, что совершали обход корабля, решили осмотреть генератор и случайно заглянули в ремонтный бокс, где и застали незнакомца. У меня бы не было причин заподозрить, что вы что-то утаиваете. Старший помощник понурился. -- Позже я это сообразил... но было уже поздно. А тогда я здорово испугался. Я впервые убил человека и... короче, я запаниковал. Я как-то не подумал, что могу и не говорить вам всей правды. Когда я успокоился и собрался с мыслями, прошло уже много времени, а вы непременно спросили бы, почему я сразу не доложил о случившемся. И я... боюсь, я не смог бы внятно объяснить свое поведение, не рассказывая о той девушке. -- А что вы сделали с бомбой? -- Уничтожил. Основной компонент G4 еще не был активирован, поэтому я сжег его в конверторе, катализатор вылил в умывальник, а корпус бомбы с пусковым механизмом вынес с корабля и выбросил в мусоропровод на орбитальной станции. Конте лишь сокрушенно покачал головой. Впрочем, нельзя было сказать, что Василов рисковал, уничтожая таким образом бомбу. Основной компонент G4 -- сыпучий гигроскопичный порошок серо-металлического цвета -- в своем чистом, неактивированном состоянии не взрывался и даже не горел, что делало его совершенно безопасным при транспортировке. В мощную взрывчатку он превращался лишь в смеси со специальным катализатором, и тогда для его детонации хватало одной слабенькой искры. Как правило, смешивание производилось непосредственно перед взрывом, поэтому обезвреживание такой бомбы, даже с запущенным часовым механизмом, было вполне безопасным занятием. -- И все-таки вы наконец решили сделать признание, -- после паузы промолвил Конте. -- Совесть замучила? -- Нет, капитан, не совсем. -- А что же случилось? -- Эта девушка... она сейчас на нашем корабле. Это подруга Евы Монтанари, синьорина Ковалевская. Несколько секунд Конте молчал, переваривая услышанное. -- Вы уверены, Билл? Вы не обознались? -- Никак нет, капитан. Это точно она. Я узнал ее, как только увидел фотографию... хотя нет, тогда я подумал, что это может быть случайным сходством. Вернее, понадеялся, что это лишь сходство. Но потом я встретился с ней на корабле и окончательно убедился, что она -- та самая девушка, которую я видел на Терре-Сицилии за девять дней до отлета и которая предупредила меня о бомбе. У нее не только внешность один к одному, но и манеры, походка, речь, жесты -- короче, все. -- И когда вы это поняли? -- спросил Конте, с трудом сдерживаясь, чтобы не швырнуть в старпома что-то увесистое, вроде пепельницы. -- Еще до старта, -- ответил Василов и втянул голову в плечи, словно прочитав мысли своего капитана. -- Я встречал катер у стыковочного шлюза. "Почти двенадцать часов назад... Проклятье, что мне с ним сделать?! Посадить в карцер до конца полета? Или сразу выбросить за борт -- чтоб и сам не мучился, и меня не мучил, и не сделал несчастной девушку, которой взбредет в голову выйти за него замуж..." -- А как вела себя при встрече синьорина Ковалевская? -- немного успокоившись, поинтересовался Конте. -- Поначалу делала вид, будто ничего не произошло и она видит меня впервые. Потом глазела на меня, как на пришельца из другой галактики. Чуть позже взяла себя в руки, но в ее поведении и дальше чувствовалась некоторая нервозность. А в следующий раз я виделся с ней уже за завтраком, и тогда она показалась мне совершенно спокойной. Правда, время от времени как-то странно поглядывала на меня -- то ли настороженно, то ли удивленно. Конте встал с кресла и прошелся по рубке. Остановившись за спиной Василова, он с наслаждением представил, как сворачивает старшему помощнику шею. Возникшая в его воображении картина была настолько привлекательная, что ему стоило немалых усилий отказаться от ее воплощения в реальность. "Что же происходит, черт возьми? -- напряженно размышлял он. -- В какую историю мы все влипли? Кому понадобилось взрывать наш корабль? И зачем было так хитро, ненадежно и, в конце концов, попросту глупо спасать нас от гибели? Ведь этот олух был недалек от того, чтобы совсем проигнорировать предупреждение... А также он мог выпасть в шлюз. Удариться головой о косяк двери. Уронить на себя штангу в спортзале. Захлебнуться под душем. Подавиться своими любимыми взбитыми сливками... Он и не на такое горазд". Вернувшись на свое место, Конте пододвинул к Василову консоль компьютерного терминала. -- Пишите рапорт, старший помощник. В вольной форме. Постарайтесь вспомнить все относящееся к этому делу. И не вздумаете что-нибудь утаить -- я вам голову оторву. Все ясно? -- Так точно, капитан... -- Василов замялся. -- А что... что будет со мной? Конте тихо вздохнул: -- Прилетим на Дамогран, тогда и посмотрим. У вас впереди еще двадцать пять суток, чтобы исправиться. Хотя... -- Он немного помолчал, затем доверительным тоном сообщил: -- Боюсь, это хронический случай, Билл. Вас только могила исправит. Глава 10 ВИКТОРИЯ КОВАЛЕВСКАЯ, ДИТЯ ЗВЈЗД После беседы у коммодора Конте мы с Евой вернулись в нашу каюту и принялись потрошить мои многочисленные чемоданы, выбирая, какие вещи мне понадобятся в пути, а какие можно отправить в камеру хранения "Отважного". Вчера вечером у нас не было ни сил, ни желания заниматься этим -- мы прибыли на борт эсминца уставшие и расстроенные, на скорую руку поужинали и сразу легли спать, даже не дождавшись, когда корабль стартует и перейдет в овердрайв. Мне, правда, пришлось выпить снотворного, чтобы долго не ворочаться в постели, прогоняя беспокойные мысли, зато измученная переживаниями Ева, едва прикоснувшись головой к подушке, заснула как убитая. Наутро мы проснулись свежие и отдохнувшие, все вчерашние неприятности казались нам лишь дурным сном. В конце концов, переживать было не о чем: узнав о происшедшем, Генри Янг немедленно приехал в гостиницу, взял ситуацию под свой контроль, и через три часа его стараниями труп бесследно исчез из номера. Что он с ним сделал и кто ему помогал, я не знала, да и знать, если честно, не хотела. Все это время мы с Евой просидели замкнутые в спальне, и я даже не пыталась "подслушать", что творится за стеной в гостиной. Я целиком доверяла Генри, к тому же совсем не горела желанием увидеть в мыслях его помощника (или помощников) не слишком приятные "картинки" того, во что превратилось тело Ньето. Ева же, у которой отсутствие телепатических способностей с лихвой компенсировалось бурным воображением, под конец совсем расклеилась. Возможно, это было и к лучшему -- если бы она сохранила ясность мыслей и спокойствие, то наверняка заподозрила бы, что мы с Генри знаем друг друга лично. А так Ева без колебаний поверила в мою сказку, что он знакомый моего знакомого, дельца игорного бизнеса с соседней планеты Катманду, которому я несколько лет назад оказала большую услугу, разоблачив одного очень ушлого шулера, регулярно приносившего убытки его казино. Еву, конечно, насторожили мои связи в полукриминальном мире, но это все же было лучше, чем если бы она догадалась, что я сотрудничаю с какой-нибудь официальной структурой, вроде разведки или полиции... -- Вики, а ты заметила, что наш капитан положил на тебя глаз? -- произнесла Ева, доставая из необъятной утробы чемодана стопку моих пижам. -- Он с таким восхищением смотрел на тебя, что мне даже стало завидно. Я повесила в шкаф свое парчовое платье и повернулась к ней. -- А почему завидно? -- Сама не знаю. На меня он никогда так не смотрел. -- А тебе хотелось бы? -- с лукавой улыбкой спросила я. -- Несмотря на то, что он тебе не нравится? Ева покраснела. -- Я не говорила, что он мне не нравится. Просто у нас не сложились отношения. Да и вообще, речь не об этом. -- А о чем? -- На меня еще никто не смотрел так, как Конте на тебя. Бывало -- с интересом, бывало -- с любованием, бывало -- с желанием, но никогда -- с таким... с таким изумленным восхищением. Ты сражаешь мужчин наповал. -- И ты думаешь, что это доставляет мне удовольствие? Она пожала плечами: -- Не знаю, как тебе, но мне было бы приятно. -- Только на первых порах. А потом ты привыкла бы и перестала обращать на это внимание. -- Совсем-совсем? -- Ну, почти. Я, конечно, замечаю такие взгляды, но они меня совершенно не трогают. -- А про себя добавила: "То же самое и с мыслями". -- Ни удовольствия, ни раздражения -- ничего. Только полнейшее безразличие. Ева немного подумала, затем сказала: -- Это плохо. -- Да, это плохо, -- согласилась я. -- Даже хуже, чем тебе кажется. Вот, например, что ты чувствуешь, когда тебе говорят, что ты замечательно выглядишь? -- Мне приятно. Очень приятно. -- А мне нет, мне все равно. Я только делаю вид, что польщена комплементом, а на самом деле мне хочется сказать: "Спасибо, но я и сама это знаю". Ева снова задумалась. -- А по-моему, ты все упрощаешь, -- наконец произнесла она. -- Ведь вчера вечером и сегодня за завтраком ты реагировала на взгляды старшего помощника Василова. Не думаю, что тебе нравилось, как он на тебя таращился, но ты уж точно не оставалась безразличной. Я покачала головой: -- Нет, Ева, это совсем другое. -- И что же? На секунду я замялась. -- Он смотрел на меня как на старую знакомую, которая почему-то отказывается узнавать его. Смотрел -- и словно бы ждал, что вот-вот я подойду к нему с кажу: "Привет, Билл. Как поживаешь?" Однако я ни словом, ни жестом не давала ему понять, что знаю его, и вот это сбивало его с толку. -- Так вы встречались и раньше? -- В том-то и дело, что нет. Во всяком случае, я его не помню, а память у меня хорошая. Разве что мы ходили на Аркадии в одну школу... да и то вряд ли. Ева кивнула: -- Насколько я знаю, он коренной дамогранец. Может, хочешь, чтобы я расспросила о нем? -- Нет, не стоит. -- Я снова повернулась к шкафу и достала из чемодана следующее платье. -- В конце концов, это его проблемы, а не мои. Если ему нужно, пусть сам подойдет ко мне и напомнит, где мы виделись. А если он в самом деле наберется смелости и напомнит, подумалось мне, то я даже не знаю, что ему ответить. Никогда еще "читаемый" человек не ставил меня в такой тупик, как Уильям Василов. Он был уверен... нет, более того -- убежден, что встречал меня на Терре-Сицилии и что я, направив на него парализатор, предупредила о заложенной на "Отважном" бомбе. Вернее, о том, что она будет заложена. Разумеется, если бы в то время я находилась на Терре-Сицилии и узнала о готовящейся диверсии, то наверняка постаралась бы предупредить команду корабля. Именно команду -- так как не исключено, что в это мог быть замешан кто-то из руководства СЭК, и только люди, летевшие на "Отважном" и обреченные на гибель, были чисты от подозрений. Но я ни за что не доверила бы столь важную информацию вдребезги пьяному человеку, который к тому же так трясся за свое новое назначение, что едва не позволил неведомым диверсантам сделать свое дело. Я бы скорее сообщила обо всем коммодору Конте... А впрочем, что толку от этих "если бы" да "кабы"! Предупредили все-таки Василова, и, по его твердому убеждению, это сделала я. У него были все основания так считать: судя по тем "картинкам", что я выудила из его мыслей, девушка, явившаяся ему в пьяном угаре, была точной копией меня. Настолько точной, что ею могла быть только я... или моя потерянная в младенчестве сестра-близнец. Последнее объяснение представлялось мне наиболее простым и разумным, не предполагавшим сногсшибательных и совершенно антинаучных теорий вроде путешествий во времени. Кроме того, такой вариант устраивал меня и по чисто личным мотивам. Я всегда мечтала о сестре или брате, которые обладали бы такими же способностями, как у меня, мечтала перестать быть одинокой в этом огромном мире, разделенном на две такие неравные части -- меня и все остальное человечество. Если бы нас было двое, мы могли бы опереться друг на друга, найти поддержку и полное понимание... Думать об этом было так соблазнительно, что я даже боялась -- боялась поверить в свою мечту, а потом разочароваться. Именно поэтому я предпочитала искать другие объяснения случившемуся. Например, что та девушка была просто похожа на меня -- не так чтобы очень сильно, а лишь в общих чертах. Из-за своего состояния Василов плохо запомнил ее, но затем, увидев мое фото и уловив схожесть, бессознательно перенес мои черты на тот смутный образ, что хранился в его памяти. А когда я появилась перед ним во плоти, он уже не сомневался, что видит перед собой ту самую загадочную незнакомку... Притянуто за уши, конечно, но вполне может быть. Человеческая психика -- очень сложный и загадочный механизм. Кто-кто, а уж я-то об этом знаю не понаслышке. Или, скажем, психокодирование. С какой-то целью Василову могли искусственно имплантировать воспоминания. Только тут одна загвоздка: современные методы внедрения психокода -- как ложных воспоминаний, так и специальных команд, заложенных в подсознание, -- еще слишком несовершенны и дают желаемый эффект только в краткосрочной перспективе. Как правило, искусственные воспоминания рушатся в течение нескольких дней, а команды быстро стираются или срабатывают от любого достаточно сильного возбудителя, зачастую принося результаты, далекие от прогнозируемых. И все же допустим, что недавно в области психокодирования произошел мощный прорыв, и совершили его ученные с Терры-Сицилии -- планеты, стабильно входящей в пятерку наиболее развитых миров Ойкумены (первое место тут занимает Земля, которая вообще вне конкуренции). Тогда вполне возможно, что на Василове испробовали новые методы долгосрочной имплантации памяти, а заодно внедрили в его подсознание команду, которая должна была подтолкнуть его к действиям -- чтобы в нужное время он спустился в машинное отделение и осмотрел холодильный отсек маршевого генератора. Но опять же, такое объяснение не дает ответа на главный вопрос -- зачем и почему. Зачем понадобилось маскировать предупреждение ложной памятью? Почему девушке, якобы сообщившей Василову об опасности, придали мой облик? Случайно? Ох и не верится мне в такие "случайности"! Да уж, лихо тут все закручено. Фабио Сантини затевает какую-то интригу с Микеле Трапани. Феличе Маццарино это не нравится, и он подсылает к адмиралу своих киллеров. верКомандование СЭК, преисполненное мрачных подозрений, решает внедрить в окружение Сантини своего агента и выбирает для этой роли самого популярного из офицеров Корпуса, героя и кумира молодежи, Марчелло Конте. Кто-то подкладывает на корабль бомбу, а кто-то другой, очень похожий на меня, предупреждает о диверсии. На Нью-Джорджии к компании сицилианских шпиков присоединяются двое дипломатов, один из которых действительно дипломат, а другой -- лишь замаскированный под дипломата разведчик. Вполне возможно, что Келли Симпсон работала на Земную Конфедерацию и ее целью было лишь разведать обстановку, но теперь я об этом уже не узнаю -- она исчезла в аэропорту Лос-Анхелоса, вскоре после встречи со мной. И, наконец, я сама. Меня вербует Интерпол в лице братьев Янгов, а в тот же самый день, если я правильно сосчитала, и, возможно, в тот же самый час новоиспеченному лейтенанту-командору Василову спьяну мерещится встреча со мной на Терре-Сицилии. Затем, прилетев на Эль-Парадисо, я очень удачно попадаю на "Отважный" и вроде как меняю на боевом посту исчезнувшую Келли Симпсон. Но сначала меня пытаются убить -- и едва не преуспевают в своих планах. Тут и речи не может быть о каких-то совпадениях, все это -- нити одного клубка, который мне предстоит распутать... Мы уже заканчивали разбирать мои вещи, когда к нам в гости пожаловал Мишель Тьерри. Вернее, пожаловал он к Еве с намерением рассказать ей то, о чем умолчал в разговоре с коммодором Конте -- о своей последней встрече с Келли Симпсон в ресторане "У дона Педро". Поначалу мое присутствие сильно смущало Тьерри, но постепенно мне удалось расположить его к себе (это совсем нетрудно, если читаешь мысли человека), он проникся ко мне доверием и выложил все без утайки. Для меня его рассказ был, конечно, не новостью. Я узнала об этом еще при нашей первой встрече, за завтраком, а сейчас просто следила за общим потоком его мыслей и тщательно исследовала область личных констант. В целом Мишель Тьерри оказался очень славным человеком; вместе с Лайонелом Янгом и коммодором Конте он принадлежал к тому редкому типу людей, "читать" которых мне было легко и приятно. Правда, я уловила в его разуме какую-то непонятную напряженность, словно он усиленно заставлял себя не думать о чем-то важном -- и, что самое удивительное, ему это вполне удавалось. При обычных обстоятельствах я бы, наверное, не обратила на эту странность никакого внимания, но загадочная история Уильяма Василова разбудила мою подозрительность и заставила меня более пристально следить за мыслями и эмоциями окружающих. Выяснить, о чем же пытался не думать Мишель Тьерри, мне так и не удалось. В конце концов я пришла к выводу, что мне это просто почудилось, и присоединилась к обсуждению того случая в ресторане. Ева считала, что он имеет непосредственное отношение к исчезновению Келли Симпсон, и советовала рассказать о нем коммодору Конте. Тьерри признавал разумность ее доводов, но вместе с тем боялся навредить своей помощнице, если окажется, что она работает на земные спецслужбы, а ее неявка на корабль вызвана вполне невинными причинами -- к примеру, ей стало плохо и она попала в больницу. Вслух он, конечно, приводил другие соображения, однако главной причиной его нежелания довериться коммодору была лояльность к Земле. К тому же Тьерри не без оснований полагал, что даже в том случае, если Келли попала в серьезную неприятность, его откровенность ничем ей не поможет. И он был совершенно прав. В результате все уговоры Евы пропали впустую. По любому другому вопросу, не относящемуся к международной политике, Тьерри охотно уступил бы ей, но сейчас профессиональный долг возобладал над его личной привязанностью, и он уже пожалел, что вообще поддался слабости и рассказал нам про Келли. Единственно его утешало, что мы с Евой клятвенно пообещали держать рот на замке. Спустя полтора часа Тьерри неохотно покинул наше общество, а мы вернулись в спальню и принялись паковать в чемоданы вещи, которые я решила отправить в камеру хранения. Ева молчала, целиком поглощенная своими, неведомыми мне мыслями. А я думала о том, что, пожалуй, немного покривила душой, говоря ей, что взгляды мужчин меня совершенно не трогают. Как правило, это было так -- ни восхищенные взгляды, ни соответствующего содержания мысли не производили на меня ровно никакого впечатления, уж слишком они были привычны и донельзя однообразны. Однако сейчас, по всем признакам, у меня начинался очередной загул -- сегодня утром я проснулась с мыслью, что если в ближайшие дни ни с кем не пересплю, то полезу на стенку. Подобные приступы нимфомании на фоне обыденной пассивности случались у меня крайне редко, но все-таки случались. И случались так, что только держись. В такие дни я из скромной и порядочной девочки превращалась в настоящую распутницу и вертихвостку, которую ни одни здравомыслящие родители не поставят в пример своим подрастающим дочерям. На этот раз приступ сексуальной агрессии застал меня при весьма необычных обстоятельствах -- ни на яхте, где не было с кем переспать (и тогда я действительно лезла на стенку), ни на планете, где у меня был широкий выбор потенциальных жертв. Здесь, на корабле, я встретила пока лишь двух пригодных к употреблению мужчин -- и таковыми оказались коммодор Конте с Мишелем Тьерри, на которых, судя по всему, имела свои виды и Ева. Я не собиралась вставать у нее на пути, но вместе с тем мне не очень-то хотелось лезть на стенку... -- А знаешь, Тьерри к тебе явно неравнодушен, -- наконец отозвалась я, закидывая удочку. -- Ты ему очень нравишься, если не сказать большего. -- Да, знаю, -- коротко ответила Ева. Она села на край кровати и посадила себе на колени мою куклу Машу, наряженную в коротенькое светло-голубое платьице. -- Ты представляешь, я еще в восемь лет забросила все свои игрушки. Полностью утратила к ним интерес. Боюсь, я слишком рано повзрослела. У меня создалось впечатление, что Ева хочет увильнуть от разговора. Но я не стала поддаваться на провокацию, мне крайне важно было выяснить, кому из двоих -- Тьерри или Конте -- она отдает предпочтение. -- А ты как к нему относишься? -- К кому?.. А-а, к Мишелю? Ну, мне с ним интересно. -- И только? Она ответила не сразу, а несколько секунд задумчиво смотрела на куклу. -- Не знаю, Вики. Честное слово, не знаю. -- Не можешь решить, кто тебе больше по душе -- он или Конте? Почему-то мне кажется, что твои чувства к коммодору посерьезнее, но ты пытаешься подавить их. Как и он, кстати. Подлинная причина того, что у вас не сложились отношения, лежит гораздо глубже банального недоразумения. И у тебя, и у него есть более веские причины избегать друг друга. Ева быстро взглянула на меня: -- А тебе что за забота? -- Как это "что за забота"? Ты же моя лучшая подруга, и мне небезразлично, что ты чувствуешь к другим людям. -- Ой ли? -- скептически произнесла она. -- А может, дело в другом? Может, ты сама положила на них глаз? На обоих сразу -- и на Конте, и на Мишеля. Я смущенно потупилась: -- Ну... допустим, что так. И я не хочу, чтобы мы поссорились из-за мужчин. Поэтому спрашиваю: кого из двоих ты готова мне уступить? Ева покачала головой: -- Бери кого хочешь, Вики. Бери хоть обоих. Мне все равно. Впрочем, я понимала, что ей далеко не все равно. Для этого не нужно было читать мысли. Между тем Ева поднялась, подошла ко мне и взяла меня за руки. -- Мужчины, это мелочи, -- сказала она. -- Из-за них мы не поссоримся. Меня беспокоит другое -- что ты опять можешь исчезнуть, как в прошлый раз. Без всяких объяснений, не предупредив меня... -- Ева внимательно посмотрела мне в глаза. -- Скажи мне наконец, Вики, почему ты не прилетела тогда на Терру-Сицилию? Почему прислала то дурацкое письмо -- "мы с тобой такие разные", "у каждой из нас своя жизнь"? Почему? Я тихо вздохнула: -- Лучше не спрашивай, дорогая. Иначе я солгу. Или хуже того -- скажу правду. Глава 11 ИГОРЬ ПОЛЯКОВ, АДВОКАТ Первое судебное заседание по делу Алены Габровой было посвящено отбору присяжных. Тут мы с обвинителем проявили редкостное единодушие, и коллегия из "двенадцати честных граждан" (именно так говорится в нашем процессуальном праве) была сформирована в течение сорока минут. Судье Савченко понравилась наша оперативность, он очень не любил тягомотины по формальным вопросам, поэтому сразу проникся ко мне симпатией за то, что я не стал учинять кандидатам допрос с пристрастием, а просто заявил положенное мне число отводов, фактически согласившись с выбором обвинения. Заместитель городского прокурора Богданович был доволен таким оборотом дел и наверняка счел меня наивным простачком. Такого же мнения придерживалась и Алена, которая отсутствовала в зале суда при этой технической процедуре, но имела возможность следить за заседанием через терминал в своей камере. Когда во второй половине дня я встретился с ней в тюрьме, она сказала: -- Мне, в принципе, безразлично, кто будет меня судить, любой состав жюри признает меня виновной. И все же досадно, что вы позволили прокурору выбрать самых предубежденных присяжных. -- Вы так думаете? -- спросил я. -- А разве нет? Все двенадцать -- отцы и матери семейств, у девяти из них есть дочери примерно моего возраста. Если вы намерены сыграть на их родительских чувствах и рассчитываете, что у вас это получится, то вы совсем не разбираетесь в людях. Они не будут видеть во мне своих обожаемых дочек, Боже упаси -- как можно сравнивать меня, плохую и испорченную, с хорошими, послушными пай-девочками! В глазах этих людей я буду олицетворять все наихудшее, что есть в их дочерях, с чем они борются многие годы. В итоге они бессознательно захотят отыграться на мне, наказать меня за все неприятности, которые причинили им собственные дети. Еще до окончания слушаний они твердо решат, что я виновна и заслуживаю самой суровой кары. Я кивнул: -- В прокуратуре тоже так считают. Но скоро они поймут, что совершили ошибку. На лице Алены отразилось понимание. -- Ага! Узнаю старую песенку. Ее мне пел еще господин Стоянов. Мол, скажи на суде, что доктор Довгань был большим любителем несовершеннолетних, изобрази из себя несчастную жертву сексуального насилия, разрыдайся перед присяжными, выдержи пять минут позора -- и отделаешься легким испугом. Проведешь годик-другой в интернате, а потом, глядишь, тебя выпустят на поруки... -- Она решительно покачала головой. -- Только зря стараетесь, я не стану лгать. Несколько секунд я испытующе смотрел ей в глаза, затем с нажимом произнес: -- А будет ли это ложью, Алена? Может, это и есть та правда, которую вы боитесь признать -- не только передо мной и перед судом, но даже перед собой? -- Что за бред! -- искренне изумилась она. -- Вовсе не бред. У меня есть все основания так считать. -- И какие же? -- Во-первых, что касается вас, -- начал излагать я. -- Господин и госпожа Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека... друга. Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога. То же говорят и все ребята-одноклассники -- а в таком возрасте мальчишки любят прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем из вашей медицинской карты следует, что вы... что у вас уже были мужчины. Гм-м. Во всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз. Алена криво усмехнулась: -- И вы думаете, что этим мужчиной был доктор Довгань? По-вашему, мне больше не с кем было переспать, кроме него или сопляков из моей школы? -- Она фыркнула. -- Право же, это глупо! И не просто глупо, а чудовищно. Обвинять почтенного доктора в изнасиловании шестнадцатилетней пациентки только на том основании, что она уже не девственница... Нет, и еще раз нет! Я в такие игры не играю. Дело даже не в том, что мне противна ложь сама по себе, я вполне допускаю возможность лжесвидетельства ради торжества правосудия. Но оправдывать себя, обливая грязью честное имя другого человека, тем более мертвого, который уже не сможет за себя постоять... Это не для меня. На такую подлость я никогда не соглашусь. -- Честное имя, говорите? -- переспросил я. -- А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Стоит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания? Она ответила мне озадаченным взглядом: -- Что вы имеете в виду? -- А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведет сильное впечатление. Алена долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил ее, понимая, что ей сейчас нелегко. -- И что же у вас за факты? -- наконец спросила она. -- Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию -- кстати, весьма солидную. -- Полиция ничего об этом не знала? -- Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путем тщательного анализа его банковских счетов. -- Держу пари, -- заметила Алена, -- что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас. Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышленый подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском. -- Имена не имеют значения, -- сохраняя невозмутимый вид, ответил я. -- Главное, факты. -- Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть ее перекрестному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, очень ранимый возраст, по себе знаю, и для нее будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чем она хотела бы позабыть. Да и ее родители вряд ли согласятся. -- Совершенно верно, -- подтвердил я. -- Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашел еще одну жертву, постарше -- ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе "терапию" доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чем сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моем присутствии разрыдалась от радости. -- Я слегка повел плечами. -- Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка -- кстати, ее зовут Власта -- согласилась давать показания. Цитируя ее дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу. Алена молча встала из-за стола и отошла вглубь комнаты. Оперевшись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и легкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался ее гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одернул себя: "Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно..." -- Все это впечатляет, -- произнесла Алена, не оборачиваясь, -- но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращенных вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей. Я обреченно вздохнул: -- Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать все случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати -- она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы... Алена резко повернулась ко мне. Глаза ее горели негодованием. -- Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне -- больше ни о чем я вас не прошу. Хоть вы поверьте... -- в голосе ее проступили умоляющие нотки, -- ...пожалуйста. -- Не могу, Алена, -- мягко сказал я. -- Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора. А это -- моя задача. В отличие от вас, я не вправе надеяться на чудо. Адвокат, который не считается с реалиями, враг своим клиентам. Алена вернулась к столу и села на свое место. Внимательно посмотрев на меня, она спросила: -- А вы хотите мне верить? -- Хочу, -- ответил я после короткой заминки. -- Очень хочу. Я отдал бы все, лишь бы вы оказались невиновной. Взгляд ее потеплел. -- Спасибо. Я не разочарую вас. Когда этот кошмар закончится, вы убедитесь, что я ни секунды не лгала вам. -- Она немного помолчала, проникновенно глядя мне в глаза. -- Кстати, если Ричард Леклер работает на вас, то почему бы ему не поискать флайер, в котором я прилетела в медцентр? Об этом флайере Алена говорила с самого начала -- сперва полиции, позже адвокату Стоянову, а затем мне. Она утверждала, что в тот день до четырех часов гуляла в Национальном парке за пределами города, откуда прямиком полетела в медицинский центр. Разумеется, никаких записей об этом рейсе обнаружено не было. В тот день Алена только раз нанимала общественный флайер -- когда возвращалась из медцентра домой. Полиция пришла к выводу, что до этого при своих передвижениях по городу она пользовалась подземкой, тщательно избегая попадать в объективы видеокамер. -- Ричард занимался этим, -- сказал я. -- Он перерыл все базы данных Управления общественного транспорта, проследил рейсы всех флайеров с утра до самого вечера, но ничего не нашел. Алена облокотилась на стол и прикрыла лицо ладонями. -- Не понимаю, как это могло произойти. Я вообще ничего не понимаю. Я... иногда мне кажется, что весь мир сговорился против меня. В такие минуты я боюсь, что даже "детектор правды" не поможет мне доказать свою невиновность, что его показания будут сфальсифицированы, а наркотик, который мне введут, заставит меня признаться в том, чего я не совершала. Следующие несколько минут мы оба молчали. Алена продолжала сидеть, закрыв ладонями лицо, а я сочувственно смотрел на нее и думал, что действительно отдал бы все за ее невиновность. Не за доказательства, не за оправдание -- а именно за невиновность. Но, увы, никакие сокровища мира не в силах изменить свершившийся факт... Наконец из дверного динамика раздался звонок, предупреждающий, что время нашего свидания истекло. Алена тут же отняла от лица руки и посмотрела на часы. -- Сейчас будет обед, -- сказала она, -- а потом мы опять можем встретиться. Администрация не станет возражать -- ведь вы мой адвокат, а в суде слушается мое дело. -- Нет, лучше не надо, -- сделав над собой усилие, ответил я. -- Мне нужно еще поработать над материалами дела. А кроме того, у меня есть дочь, с которой в последние дни я почти не вижусь. -- Да, верно, возвращайтесь к дочери, -- со вздохом согласилась Алена. -- Если бы вы знали, как я ей завидую... -- Тут она многозначительно улыбнулась. -- Хотя, с другой стороны, я рада, что вы не мой отец. Я совсем не хочу быть для вас дочкой. x x x Выйдя из ворот тюрьмы, я увидел, что на стоянке перед моим флайером расхаживает знакомая тучная фигура в длинном плаще и шляпе. Я помахал рукой и ускорил шаг. -- Эй, Рич! Ричард остановился и подождал, пока я подойду. -- Привет, Игорь. Я уже полчаса здесь околачиваюсь. -- А в чем дело? -- спросил я. Мы не виделись еще со вчерашнего дня, хотя Ричард обещал, что сегодня зайдет в суд. -- Хорошие новости. Поехали где-нибудь перекусим, и я тебе все расскажу. -- Ладно, поехали. Ты, как всегда, без машины? -- Как всегда. Мы влезли в флайер. Ричард удобно разместил свою центнеровую тушу на пассажирском сиденье, затем смерил меня взглядом и сказал: -- Кстати, ты чем-то взволнован. Я растерялся, не зная, что сказать. Не говорить же ему о последних словах Алены -- глядишь, еще неправильно поймет... Впрочем, поймет-то как раз правильно, и в этом вся беда. Поймет даже больше, чем я скажу. Гораздо больше -- и насчет Алены, и насчет меня самого... -- Я не взволнован, а зол, -- наконец нашелся я. -- Пытался убедить клиентку взяться за ум, но она продолжает упорствовать. -- И правильно делает, -- сказал Ричард. -- Так было задумано с самого начала. -- О чем ты? -- Потерпи, Игорь, всему свое время. -- Он постучал по приборной панели флайера. -- Эй, железяка! Где здесь ближайшая забегаловка, где можно выпить и сносно перекусить? Чтобы играла тихая, спокойная музыка, было немноголюдно, а столики стояли достаточно далеко друг от друга. Компьютеру понадобилось всего несколько миллисекунд, чтобы запросить в справочной нужные данные. -- Ближайшее заведение, отвечающее вашим требования, -- ответил он бархатным голосом Юли, -- кафе "Мхедриони". Фирменное блюдо -- шашлык. Большой выбор алкогольных напитков от легких сухих вин до коньяка и водки. Ориентировочное время в пути -- семь минут. -- Отлично. Поехали, Игорь. -- А когда я поднял флайер в воздух и переключился на автопилот, Ричард, хитровато прищурившись, спросил: -- Интересно, чьим голосом разговаривает твой автосекретарь в конторе? Как-то не приходилось слышать. -- Тоже Юлиным, -- ответил я. Он покачал головой: -- Ты просто помешан на дочери, Игорь. Я не спорю, она прелесть, мечта любого отца... но ведь надо же жить и собственной жизнью. "Да, надо, -- согласился я мысленно. -- Но ни черта у меня не получается. Вечно я нахожу что-то не то. А на этот раз, кажется, превзошел самого себя -- влюбился в девчонку, которой еще не исполнилось семнадцати лет. Мало того -- в свою клиентку. Мало того -- в подозреваемую в убийстве..." Понятия не имею, когда это случилось. Возможно, еще в первую нашу встречу, как только я увидел Алену. Может быть, позже, когда я обнаружил, что мне приятно ее общество и что я с нетерпением ожидаю каждого следующего свидания. Я долго и упорно скрывал это от самого себя, но бесконечно так продолжаться не могло. Рано или поздно я должен был посмотреть правде в глаза и честно разобраться в своих чувствах. И вот я посмотрел. Разобрался. А что делать дальше -- не знаю... Кафе "Мхедриони" оказалось именно тем скромным и тихим заведением с самообслуживанием, которое нам требовалось для серьезного разговора за обедом. Мы взяли четыре порции шашлыка -- одну для меня и три для Ричарда, вместительную бутылку красного вина и расположились за столиком у стены с красочным стереопанно, на котором закованный в железные латы всадник, больше похожий на западноевропейского рыцаря, чем на грузинского витязя, сражался на фоне гор с типично славянским Змеем Горынычем. Первым делом Ричард поглотил несколько кусков шашлыка, затем раскупорил бутылку и наполнил наши бокалы вином. -- Выпьем за победу, -- объявил он тост, -- которая уже не за горами. Я лишь пригубил бокал и сразу вернул его на стол. -- Так в чем же дело, Рич? Нашел что-то новенькое? -- Ага. -- Ричард отправил в рот еще несколько кусков прожаренного мяса. -- Помнишь, барышня Габрова упорно настаивала на том, что прилетела в медцентр на флайере? -- Сегодня она напоминала о нем. Спрашивала, не копал ли ты в этом направлении. -- Умгу... -- протянул Ричард. -- Это ты ей сказал, что я помогаю тебе, или она сама узнала? -- Сама. Она очень умная девушка. -- Чертовски умная, -- охотно подтвердил Ричард. -- По сравнению с ней мы полные идиоты. Она долго терпела нашу тупость, но наконец не вытерпела и решила, что без ее подсказки мы не обойдемс