Олег Авраменко. Звезды в ладонях (заглавная книга цикла) --------------------------------------------------------------- © Copyright Олег Авраменко Email: abram@hs.ukrtel.net WWW: http://abramenko.nm.ru Ё http://abramenko.nm.ru Только для частного некоммерческого использования. Любое копирование и распространение этого текста, включая размещение на других сетевых ресурсах, допустимо только с ведома и согласия автора. По всем вопросам обращайтесь по адресу: abram@hs.ukrtel.net. --------------------------------------------------------------- Посвящается Наталочке -- принцессе из Санкт-Петербурга. пролог ПОТЕРЯННОЕ НЕБО С раннего детства я любил смотреть в ночное небо, густо усеянное множеством ярких звезд. Их было свыше восьмидесяти тысяч, видимых невооруженным глазом, и около миллиона -- заметных даже в слабенький телескоп. Они сплетались в затейливые узоры и превращали небосвод моей родной планеты в сверкающий ажурный купол, к которому так хотелось дотянуться рукой и зачерпнуть оттуда горсть мерцающих огоньков... Звезды казались мне такими близкими, такими доступными. Они завораживали меня, гипнотизировали, влекли к себе с необычайной силой. Глядя на них, я забывал обо всем земном и мыслями устремлялся вверх, к бескрайним космическим просторам. Я не понимал, как люди могут жить под таким потрясающим небом и не думать о звездах, сияющих в вышине. Но приходилось. Приходилось жить, не думая об этом, ибо думать было мучительно больно. Думать -- значило страдать, терзать себя напрасными надеждами и тешиться несбыточными мечтами. Думать -- это ворошить трагическое прошлое, переживать за унылое настоящее и с тоской смотреть в безрадостное будущее. Гораздо легче было жить бездумно. Просто жить -- и не смотреть в небо. Не видеть звезд, которыми мы когда-то владели и которыми так бездарно распорядились. А в конечном итоге мы их потеряли. Потеряли навсегда, безвозвратно. Звезды снова стали чужими, далекими, недосягаемыми. Они отвергли нас, и мы смирились с их приговором. Не сразу, не безропотно -- но смирились. И вернулись к земным делам, стараясь не поднимать взгляд к небу. Некогда могущественная человеческая цивилизация оказалась расколотой и рассеянной по Галактике. Среди ста миллиардов звезд, как песчинки в океане, затерялись несколько десятков миров, оставленных в распоряжение людей. Миров, превращенных в огромные космические резервации для умирающего человечества. К числу таких резерваций принадлежала и планета Махаварша. С санскрита ее название переводилось как "Великая Страна", однако на самом деле она была просто большой тюрьмой. А я был одним из ее узников... глава первая РАШЕЛЬ 1 Земля неумолимо приближалась. Внизу проплыли продолговатые корпуса гидропонного комплекса, сверкнула на солнце извилистая лента реки и потянулись полосы свежей пашни. А впереди по курсу, у самой кромки горизонта, уже виднелись строения аэропорта. Не дожидаясь предупреждения диспетчера, я выпустил шасси. С технической точки зрения это было совершенно бессмысленно, однако правила есть правила -- их надо выполнять. Чиновникам из Управления по безопасности полетов не втолкуешь, что груженный под завязку суборбитальный лайнер весом в двадцать тысяч тонн способен лишь стоять на своих колесах. Ну и еще -- медленно передвигаться по летному полю. Но уж никак не садиться со скоростью пятисот километров в час. В том невероятном случае, если одновременно откажут антигравы лайнера и взлетно-посадочной полосы, ни одно шасси не спасет от катастрофы. Слишком уж велика вертикальная составляющая импульса -- скорости, умноженной на массу. -- Центр Управления -- восемьсот тридцать второму, -- послышался из динамика насыщенный женский альт. -- Последняя проверка перед касанием. Доложите о состоянии бортовых систем. -- Все бортовые системы функционируют нормально, -- отрапортовал я. -- Расчетное время до касания -- пятьдесят секунд. Подтвердите окончательную готовность полосы. -- Готовность подтверждаю. Мягкой посадки, восемьсот тридцать второй. -- Спасибо, Центр. Приземляюсь. Достигнув границы летного поля, лайнер с ощутимым толчком вошел в область отрицательной гравитации и стремительно заскользил над ровным бетонным покрытием посадочной полосы. -- Есть касание! -- произнес я. -- Начинаем торможение. Заработали на полную мощность бортовые антигравы, отклонив суммарный вектор силы тяжести в противоположную от направления движения сторону. Теперь лайнер как бы взбирался в гору, быстро сбрасывая скорость, а его кинетическая энергия, преобразованная в потенциальную, поглощалась полем искусственного тяготения. -- Скорость четыреста километров в час, -- сообщила диспетчер. -- Триста... двести... сто пятьдесят... сто... семьдесят... пятьдесят... Последний километр пробега. Я начал сбавлять мощность антигравов, замедляя торможение, а метров через пятьсот и вовсе отключил их. Инерции хватило ровно настолько, чтобы с черепашьей скоростью доползти до конца полосы и выехать на рулежную дорожку. Дальше от меня уже ничего не зависело. Наземная служба аэропорта перехватила контроль над лайнером и направила его к свободному грузовому терминалу. -- Отличная посадка, восемьсот тридцать второй, -- сказала напоследок диспетчер. -- Работать с вами одно удовольствие. -- Взаимно, Центр, -- ответил я и протянул руку к контрольной панели. -- Восемьсот тридцать второй связь закончил. -- Центр Управления связь закончил. Счастливо отдохнуть, Стефан. -- До встречи, Мадри. Выключив переговорное устройство, я откинулся на спинку пилотского кресла и стал разминать затекшие мышцы шеи. Мой напарник, Ахмад Раман, достал сигарету, торопливо раскурил ее и сделал глубокую затяжку. На его смуглом лице было написано наслаждение. Во время полета он воздерживался от курения, зато после посадки дымил как паровоз, с лихвой компенсируя полтора-два часа вынужденного "никотинового голодания". -- Знаешь, Стас, -- задумчиво произнес он, -- я тебе не завидую. А порой мне тебя искренне жаль. Я удивленно взглянул на него: -- С какой стати? Ахмад заметно смутился. По всему было видно, что эти слова вырвались у него непроизвольно, под влиянием импульса. -- Ты замечательный пилот, дружище, -- неохотно ответил он. -- Лучший из всех, кого я знаю. Может быть, лучший на всей планете. Другие ребята, с которыми я летал, были просто хорошими, знающими свое дело профессионалами. Ты же -- пилот от Бога. Ты не работаешь в небе -- ты им дышишь, ты им живешь. Оно для тебя роднее и ближе земли. Ахмад умолк и засмотрелся на тонкую, подрагивающую струйку сигаретного дыма. Ему явно не хотелось продолжать этот разговор. Тем временем лайнер уже доставили на стоянку и теперь состыковывали с терминалом. Пора было собираться на выход. -- Ну и? -- спросил я, вставая со своего места. -- К чему ты ведешь? -- Да к тому, что в нашем небе тебе слишком тесно. Ты похож на птицу, замкнутую в просторном вольере. Там вроде бы и летать можно, но все равно -- это неволя. Я же вижу, как жадно ты смотришь на звезды, когда мы летим над стратосферой. Твои глаза прямо полыхают огнем. Иногда я боюсь... боюсь, что ты совершишь глупость. Я молча надел летный китель, старательно избегая встречаться взглядом с напарником. Его слова стали для меня неприятным сюрпризом. Очень неприятным и очень тревожным. Если эти рассуждения достигнут ушей начальства, если оно только заподозрит, какие мысли бродят в моей голове, пока лайнер несется над планетой по баллистической траектории, то мои дни на суборбитальных маршрутах будут сочтены. Меня немедленно переведут от греха подальше на какую-нибудь тихоходную посудину, не поднимающуюся выше тридцати километров над уровнем моря, и я больше никогда не увижу звезд во всем их многоцветном великолепии, больше никогда не почувствую себя хоть чуть-чуть, хоть самую малость -- но все же в космическом полете... Наверное, мои чувства были явственно написаны у меня на лице, потому что Ахмад добавил: -- Не переживай, Стас, я никому об этом не говорил. И не собираюсь говорить. -- Спасибо, -- сказал я, застегивая сверкающие пуговицы кителя. -- Ты тоже можешь успокоиться: я не стану совершать глупостей. Ведь ты это хотел услышать? -- В частности это. Но прежде всего я хочу быть уверенным, что ты осознаешь свои проблемы. Я утвердительно кивнул: -- Осознаю, Ахмад. Прекрасно осознаю. -- С этими словами я нахлобучил форменную фуражку. -- Ну ладно, пойдем. Рейс окончен. 2 Аэропорт города Нью-Калькутты был крупнейшим на Махаварше. Когда-то он назывался космопортом, однако лет девяносто назад его тихо, без лишнего шума переименовали. Такая же судьба постигла и все остальные космопорты планеты, с которых уже более столетия не стартовал ни один космический корабль. Астровокзалы превратились в аэровокзалы, таможни и карантинные сектора были ликвидированы по ненадобности, огромные ангары для межзвездных судов постепенно демонтировали, и в напоминание об ушедших временах человеческого владычества над космосом остались только длинные взлетно-посадочные полосы с мощными антигравами, рассчитанными на нагрузку до пятисот килотонн. Большинство этих полос давно были выведены из эксплуатации, а те немногие, что еще продолжали функционировать, использовались едва ли на пять процентов своей рабочей мощности, обслуживая полеты трансконтинентальных сверхтяжеловозов вроде моего лайнера. Неспешным шагом я пересек запруженный людьми центральный вестибюль аэровокзала и спустился по пандусу на второй подземный уровень, где располагались магазины, видео- и игровые салоны, парикмахерские, бары, кафе и рестораны. Пассажиров здесь было еще больше, чем наверху. В ожидании своих рейсов они тратили время и деньги на разные, зачастую бесполезные покупки, новые прически, еду, выпивку и развлечения. Я любил окунаться в атмосферу этого небольшого, но шумного городка, где всегда царило немного нервозное оживление. Порой у меня возникала иллюзия, что я перенесся на сотню лет назад и нахожусь среди людей, которым предстоит не короткое путешествие всего на несколько тысяч километров, а длительный межзвездный перелет... Побродив с полчаса среди пестрой толпы, я почувствовал, что уже достаточно нагулял себе аппетит, и направился в небольшой ресторанчик, скромно приютившийся в самом конце одного из боковых тоннелей подземного комплекса. Я частенько заходил сюда перекусить после работы, мне очень нравилась здешняя кухня. Тут все готовили вручную, исключительно из натуральных продуктов, и каждый раз одно и то же блюдо имело свой особенный, неповторимый вкус. Для меня это было приятным разнообразием после той питательной, но несколько пресноватой пищи автоматического приготовления, которую я ел дома и в перерывах между рейсами. Пока официант выполнял мой заказ, я неторопливо пил минеральную воду и от нечего делать наблюдал за декоративными рыбками, которые плавали туда-сюда в огромном, встроенном в стену аквариуме. Но вскоре мое внимание привлекла сидевшая за соседним столиком худенькая светловолосая девочка лет одиннадцати или двенадцати в легкой цветастой курточке и брюках темно-синего цвета. Она уже пообедала и теперь лениво ковыряла ложкой в десерте, то и дело поглядывая в мою сторону. Я вопросительно посмотрел на нее, девочка почему-то покраснела и смущенно уставилась на свой десерт. Наконец официант принес мне обед, пожелал приятного аппетита и отошел к моей юной соседке. Приступая к еде, я краем глаза увидел, как девочка протянула ему банкноту в сто рупий. В ответ официант отрицательно покачал головой и тихо ей что-то сказал. Его слов я не разобрал, однако суть происходящего была для меня очевидна: девочка пыталась расплатиться за обед наличными, а официант отказывался их принимать и требовал карточку социального обеспечения. На хорошеньком личике девочки отразилась растерянность. Она бессильно пожала плечами и сбивчиво принялась объяснять, что забыла карточку в сумке, которая с остальными вещами лежит сейчас в камере хранения. Ее акцент (вернее, почти полное его отсутствие) окончательно прояснил ситуацию: как и я, она была родом с Полуденных островов, жители которых, преимущественно потомки британских и североамериканских первопоселенцев, упорно не желали интегрироваться в чересчур социалистическое, на их взгляд, общество остальной Махаварши. Полуденные обладали широкой автономией в рамках федерации и жили по своим, более либеральным законам. Так, например, воспитание детей считалось у нас исключительной прерогативой родителей, а обществу в этом процессе отводилась второстепенная роль. Судя по всему, девочка впервые прибыла на материк сама, без сопровождения взрослых, и совсем не учла того обстоятельства, что здесь все ее расходы контролируют не папа с мамой, а государство. Выяснив, что соцкарточки у клиентки нет, а ее родители остались дома, официант с явной неохотой достал свой телефон, чтобы вызвать дежурного инспектора из детской комнаты полиции. Ему совсем не улыбалась перспектива устраивать в ресторане скандал, однако ничего поделать он не мог -- по закону все расчеты с несовершеннолетними должны были производиться только через фонд соцобеспечения, а брать у них "живые" деньги, будь то наличные или электронные, строжайше воспрещалось. Взгляд девочки отчаянно заметался по залу в поисках спасения и почти сразу остановился на мне. Я понял, что сейчас она совершит какую-нибудь глупость -- бросится бежать или, чего доброго, попытается всучить официанту взятку. Самое худшее, что ожидало ее из-за отсутствия карточки, это бесплатная лекция по основам социального государства и возвращение домой. А вот за злостный антиобщественный проступок она могла на месяц-другой угодить в специнтернат для трудных подростков. Но дети зачастую неадекватно реагируют на создавшуюся ситуацию и, убегая от мелких неприятностей, вполне способны вляпаться в крупные... Эти мысли молнией промелькнули в моей голове. Повинуясь безотчетному порыву, я немного приподнялся со своего места и жестом подозвал официанта. Поскольку я был постоянным клиентом заведения, он сейчас же оставил девочку и подошел ко мне. -- Да, сэр? -- Извините, что вмешиваюсь не в свое дело, -- произнес я достаточно громко, чтобы меня слышала и девочка, -- но, кажется, я могу решить возникшую проблему. Официант посмотрел на меня с легким недоумением, а девочка -- с робкой надеждой. -- Да, сэр? -- вежливо повторил он. -- Насколько я знаю, никто не запрещает мне угостить юную леди обедом. Так ведь? -- Ну... безусловно, сэр. Это ваше право. Я достал из кармана свою кредитку. -- Сколько она вам должна? Будь я случайным посетителем ресторана, официант наверняка отверг бы мое предложение, заподозрив меня в нечистых намерениях относительно девочки. Однако я здесь часто обедал, на мне была форма летчика, к тому же моя внешность и чистая английская речь выдавали выходца с Полуденных, поэтому он решил, что я просто хочу выручить землячку из неприятностей. -- Восемьдесят пять рупий, сэр. -- Отсчитайте. Официант торопливо произвел расчет, словно боясь, как бы я не передумал. Возвращая мне кредитку, он сказал: -- Благодарю вас, сэр. Нам ни к чему лишние проблемы с полицией. -- Затем он повернулся к девочке: -- А вы, мисс, спрячьте деньги. Когда выйдете отсюда, немедленно отправляйтесь в камеру хранения и возьмите там свою карточку. Всегда держите ее при себе. Понятно? Девочка молча кивнула, не в силах произнести ни слова от охватившего ее облегчения. По всему было видно, что она сильно перенервничала -- и то гораздо сильнее, чем следовало. Неприятный инцидент был исчерпан. Откланявшись, официант ушел обслуживать других клиентов, а я ободрительно улыбнулся все еще сидевшей в оцепенении соседке и вернулся к прерванному обеду. Через минуту девочка поднялась со своего места и несмело подошла ко мне. -- Большое вам спасибо, -- сказала она смущенно. -- Вы меня здорово выручили. -- Пустяки, -- ответил я. -- В следующий раз будь внимательнее, не оставляй свою карточку в багаже. Здесь, на материке, она понадобится тебе не только при посещении доктора. -- Да, конечно. Я буду внимательной... -- Девочка замялась. -- Я... я так понимаю, что мне нельзя оплатить ваши расходы? Я кивнул: -- Правильно понимаешь. Но не беспокойся -- восемьдесят пять рупий меня не разорят. Если же совесть не позволит тебе жить в долгу передо мной, то попросишь родителей перечислить эту сумму в фонд профсоюза летчиков -- и мы будем в расчете. Девочка наконец улыбнулась. От ее улыбки вокруг стало светлее, словно солнышко взошло. Я невольно подумал, что с такой пленительной, с такой лучезарной улыбкой она уже года через два или три начнет разбивать мужские сердца. -- Безусловно, мистер... -- она сделала паузу, чтобы прочесть надпись на именной планке с правой стороны моего кителя, -- ...э-э, капитан Матусивикз. -- Матусевич, -- поправил я. -- Сочетание букв "c" и "z" обозначает звук "ч". Впрочем, я еще не встречал человека, который с первого раза произнес бы мою фамилию правильно. Да и со второго тоже. А тебя как зовут? -- Рашель... то есть Рейчел. -- И все-таки -- Рашель или Рейчел? -- Рашель. Но пишется так же, как Рейчел. Только сейчас я уловил в речи девочки некую странность. Жители Полуденных разговаривали на чистом английском языке, но это, впрочем, не значило, что произношение на всех островах было одинаковым. В каждом регионе был свой акцент -- очень слабый, почти неуловимый, -- но был. У Рашели акцент был сильнее обычного, и я никак не мог привязать его к географии архипелага. Слова ее лились мягко, мелодично, будто она не говорила, а напевала. -- Кстати, ты откуда? В больших серых глазах Рашели мелькнуло немного растерянное выражение. Казалось, она не сразу поняла смысл вопроса, а потом, когда наконец поняла, еще несколько секунд собиралась с ответом. -- Спрингфилд, остров Джерси. -- Гм, никогда там не был. Однако слышал, что у вас отличный курортный комплекс. -- Ага, -- подтвердила девочка без особого энтузиазма. -- Это единственное, что есть на Джерси. Если захотите отдохнуть, приезжайте к нам. -- Обязательно приеду. На этом наш разговор увял. Рашель еще немного постояла возле моего столика, переминаясь с ноги на ногу, затем как-то неуверенно произнесла: -- Ну, я пошла... -- Счастливо, -- ответил я. -- Не забудь о карточке. -- Не забуду. Еще раз спасибо. Одарив меня на прощанье улыбкой, Рашель направилась к выходу. Я провел девочку долгим взглядом, с завистью думая о том, как крупно повезло ее отцу. Человек, у которого есть такая дочь, должен считать себя счастливчиком... 3 Когда через полчаса, сытно пообедав, я вышел из ресторана, то почему-то совсем не удивился, обнаружив, что в тоннеле меня поджидает Рашель. Нельзя сказать, что я рассчитывал ее снова увидеть, но что хотел -- да. -- Уже взяла карточку? -- спросил я. Она мотнула головой: -- Нет. -- Почему? -- Я оставила ее дома. Я мысленно обозвал себя недотепой. Мне следовало сразу догадаться, что Рашель солгала официанту насчет камеры хранения. Она никак не могла забыть свою соцкарточку в багаже -- ведь в противном случае ей нечем было бы заплатить за пользование автоматической ячейкой. Следовательно, багажа у нее совсем не было, она прилетела налегке -- лишь с тем, что на ней надето. -- Неприятная история, -- сказал я. -- Чем я могу помочь? Взять обратный билет? Думаю, тебе лучше вернуться на Джерси. Девочка явно не рассчитывала на такую щедрость с моей стороны и на секунду даже замерла от изумления. -- Ох, благодарю вас, не стоит. Я приехала сюда в гости к дяде, он обо мне позаботится. Вот только... -- она засмущалась, -- все дело в том, как к нему добраться. Мой джерсийский проездной на метро здесь не действует. -- Понятно. Ну что ж, пошли я куплю тебе жетоны. Мы направились в другой конец тоннеля, где располагался вход на станцию подземки. -- А дядя хоть знает о твоем приезде? -- поинтересовался я. -- Конечно, знает. -- Почему же он не встретил тебя? -- У него лекции в университете. Мы договорились, что я доберусь сама. В конце концов, я уже не маленькая и могу обойтись без няньки. Я иронично усмехнулся, однако не стал оспаривать ее последнее утверждение. -- Твой дядя преподаватель? -- Ага. Профессор физики. Мы вошли в вестибюль метро, я вставил свою кредитку в ближайший автомат и получил пять проездных жетонов. -- Этого хватит? -- Вообще-то мне достаточно и одного, -- ответила Рашель, но тем не менее взяла у меня все жетоны, четыре из них сунула в боковой карман брюк, а последний зажала в руке. Скороговоркой пробормотав слова благодарности, она сделала было шаг в сторону эскалатора, как вдруг замерла и резко повернулась ко мне. Лицо ее стало бледным, а в глазах застыл ужас. -- Что с тобой? -- озадаченно спросил я. -- Тебе плохо? -- Молчите! -- напряженно прошептала девочка. -- Не говорите ничего... Не оглядывайтесь. Мимо нас прошел высокий чернокожий мужчина в пестром наряде и остановился возле соседнего автомата. Рашель усиленно старалась не смотреть на него, но все же, вопреки своей воле, искоса следила за ним. Мужчина, не обращая на нас никакого внимания, купил жетоны и уверенно направился к турникетам. Когда он отошел на достаточное расстояние, Рашель встрепенулась, крепко схватила меня за руку и увлекла к выходу из метро. -- Пойдемте. Быстрее! Совершенно сбитый с толку, я без возражений последовал за ней. Оказавшись снаружи, Рашель отпустила мою руку и бессильно прислонилась к стене рядом со стеклянной дверью. Ее била мелкая дрожь, а на лбу выступил капли пота. Она была не просто напугана -- она была в панике. -- Ты объяснишь мне, что случилось? -- строго осведомился я. -- Кто был тот человек? Ты его знаешь? -- Это... -- Она судорожно сглотнула. -- Это не человек. Он -- пятидесятник. Мне понадобилось не менее десяти секунд, чтобы понять, о чем идет речь. Как и все жители Махаварши, я подсознательно избегал любых мыслей об Иных, поэтому первое, что пришло мне на ум в связи с этим словом, была древняя религиозная секта, упоминание о которой я однажды встречал в какой-то исторической книге. И лишь потом до меня дошло, что Рашель имеет в виду разумную гуманоидную расу, чьи представители были известны своими метаморфными способностями. Нет, конечно, превращаться в лошадей или кроликов они не могли, однако скопировать человеческую внешность было вполне им под силу. Особенно негроидную -- поскольку естественный цвет их кожи варьировался от угольно-черного до светло-коричневого, и не было необходимости искусственно менять ее пигментацию. Пятидесятниками их прозвали из-за того, что генный набор у них состоял из двадцати пяти пар хромосом против двадцати трех у людей, и этими четырьмя лишними хромосомами многие биологи объясняли гибкость и изменчивость их облика. Впрочем, официально их раса называлась нереями -- по имени мифологического персонажа, способного менять свою внешность; но в просторечии к ним как-то накрепко прилипло прозвище "пятидесятник". В свое время нереи-пятидесятники, вместе с альвами и дварками, были самыми верными соратниками землян в их космической экспансии, но позже именно они, в союзе с еще одной гуманоидной расой -- габбарами, возглавили античеловеческую коалицию и развязали галактическую войну. После такого предательства люди возненавидели пятидесятников сильнее, чем остальных чужаков вместе взятых. -- Не говори глупостей, -- убежденно произнес я. -- Ты видела просто чернокожего мужчину. Человека, а не пятидесятника. Никаких Иных на Махаварше нет. Они там, -- я кивнул вверх, -- а мы здесь. Это предусмотрено договором, который мы строго соблюдаем. -- Нет, -- стояла на своем Рашель. -- То был пятидесятник. Я узнала его по походке. Они двигаются по-особенному, это нельзя спутать ни с чем. Я тяжело вздохнул и задумался, что делать дальше. Мимо нас проходили люди, некоторые из них с любопытством поглядывали в нашу сторону, привлеченные странным поведением Рашели. Еще немного -- и какой-нибудь слишком бдительный гражданин заподозрит, что я пристаю к девочке. А тогда хлопот не оберешься... -- Значит так, -- сказал я. -- Пойдем со мной. Я отвезу тебя к дяде на флайере. Вопреки моим опасениям, Рашель не стала возражать и сразу согласилась. Очевидно, родители не предостерегали ее от излишней доверчивости при общении с незнакомыми мужчинами. Или, может, в своем теперешнем состоянии она напрочь позабыла об осторожности. Как бы то ни было, в душе я порадовался, что ей встретился порядочный человек (то есть я), а не один из тех извращенцев, о которых часто рассказывают в криминальной хронике. Мы прошли на служебную стоянку и сели в мой флайер. Рашель расположилась в переднем кресле для пассажиров, стянула с себя курточку и рукавом рубашки вытерла покрытый испариной лоб. -- Извините, я такая дура! Сама не понимаю, что на меня нашло. Даже если это был чужак, какое мне до него дело. Не за мной же он пришел. Ее слова прозвучали неубедительно. Она явно пыталась обратить случившееся в шутку, однако я видел, что ее до сих пор трясет. Тот человек, кем бы он ни оказался на самом деле, внушал ей панический страх. Дежурный по стоянке дал мне сигнал, что путь свободен. Я тотчас запустил двигатель флайера, взлетел и направился к ближайшей транспортной развязке. -- Итак, куда летим? Где живет твой дядя? -- В университетском городке. Бозе-драйв, сто восемнадцать. Это было почти в противоположном конце города. -- Ясно. Минут через сорок будем на месте. Достигнув развязки, я поднялся на третий скоростной горизонт и влился в поток машин, следующих в юго-западном направлении. Час пик еще не настал, воздушная трасса была достаточно свободной, и управлять в таких условиях флайером было сплошным удовольствием. Хотя, конечно, это не сравнить с полетом на суборбитальном лайнере... -- Кстати, -- спустя минуту отозвался я. -- Как его зовут? -- Кого?.. А-а, дядю? Свами Агаттияр. -- Знакомое имя. Где-то я его слышал. Только не помню, где. -- Несколько лет назад ему присудили Всепланетную премию по физике. А он от нее отказался. -- Ах да, теперь вспомнил. Громкий был скандал. Если не ошибаюсь, он протестовал против недостаточного финансирования своих исследований. Рашель утвердительно кивнула: -- Совершенно верно. И с тех пор положение не улучшилось. Средств, которые сейчас выделяет ему правительство, едва хватает на содержание лаборатории и заработную плату сотрудников. -- С фундаментальной наукой всегда так, -- заметил я. -- Она редко дает немедленный эффект, поэтому обычно ей достаются лишь жалкие крохи. Вся история свидетельствует о том, что важнейшие научные открытия делались скорее на энтузиазме самих ученых, чем благодаря щедрым бюджетным вливаниям. -- Наверное, вы правы, -- согласилась Рашель. -- Однако для дяди это слабое утешение. Некоторое время мы летели молча. Девочка удобнее устроилась в кресле и, склонив голову набок, закрыла глаза. Шок от встречи с незнакомцем в метро у нее уже прошел, и теперь, как реакция на нервное напряжение, наступила расслабленность. -- А знаешь, -- в конце концов произнес я, -- никогда бы не подумал, что у тебя может быть дядя по имени Свами Агаттияр. Она распахнула глаза и сонно посмотрела на меня: -- Почему? -- У тебя слишком светлые волосы и слишком белая кожа. Вот моя бабушка была с материка, и это по мне заметно. -- Гм, совсем не заметно. А что касается дяди, то мы с ним не кровные родственники. Просто он был женат на старшей сестре моего отца. Она умерла. -- Извини. -- Да нет, ничего. Это было давно. -- Рашель сладко зевнула и снова закрыла глаза. -- Я ее совсем не помню. Когда мы подлетели к Бозе-драйв, она уже крепко спала. Я без труда нашел нужный адрес и посадил флайер перед небольшим опрятным особняком с номером 118. На вид это было типичное жилище университетского преподавателя, приблизительно так я и представлял себе дом профессора Агаттияра. Заглушив двигатель, я повернулся к Рашели и попытался разбудить ее. Но безуспешно -- на мои легкие похлопыванья по плечу она отвечала лишь невнятным бормотанием сквозь сон, а хорошенько встряхнуть ее у меня как-то рука не поднималась. После недолгих раздумий я выбрался из кабины и подошел к дому. На мой звонок дверь открыла невысокая смуглая девушка лет двадцати пяти в длинном зеленом сари. У нее были черные как смоль волосы, собранные на затылке в узел, и немного резковатые, но в целом приятные черты лица. -- Здравствуйте, -- сказал я, отвечая на ее приветствие. -- Профессор Агаттияр дома? -- Да, офицер. Пожалуйста, проходите. Он только что вернулся из университета, сейчас я его позову. Она провела меня в холл и, попросив немного подождать, легко взбежала на второй этаж. -- Папа, -- послышался сверху ее голос. -- Там к тебе пришли из полиции. Я ухмыльнулся. Моя летная форма ни капельки не походила на полицейский мундир, но меня уже не впервые принимали за блюстителя порядка. Не знаю, в чем тут дело. Мой напарник Ахмад шутил, что у меня слишком суровое и неподкупное лицо, точно сошедшее с рекламного ролика полицейской академии. Вскоре ко мне спустился профессор Агаттияр. Он оказался пожилым мужчиной, уже давно перешагнувшим шестидесятилетний рубеж, но по-прежнему сохранявшим хорошую физическую форму. Был он среднего роста, коренастого телосложения, с такими же черными, как у дочери, волосами и густой с проседью бородой. -- Моя дочь обозналась, -- сказал он, когда мы поздоровались. -- Вы не из полиции, вы летчик. Чем могу быть полезен? -- У меня в флайере ваша племянница Рашель, -- объяснил я. -- Вернее, племянница вашей покойной жены. Агаттияр недоуменно приподнял свои кустистые брови. -- Прошу прощения, сэр, но здесь какая-то ошибка. Во-первых, моя жена жива-здорова, просто мы с ней в разводе. А во-вторых, у нее нет племянницы по имени Рашель. Интересно, почему я совсем не удивился?.. 4 Через четверть часа мы с Агаттияром сидели в холле за чаем, и я рассказывал ему о своем знакомстве с Рашелью. Спящую девочку мы перенесли из флайера в комнату для гостей, и сейчас над ней хлопотала дочь профессора, Амрита, которую отец называл просто Ритой. Она заверила нас, что крепкий сон Рашели вызван обычным переутомлением, поэтому причин для беспокойства нет. Выслушав меня, Агаттияр задумчиво нахмурился. -- Странно, очень странно. Я вижу эту девочку впервые, и понятия не имею, что ей от меня понадобилось. Она точно не моя родственница и не может ею быть. У меня нет никаких родственников на Полуденных -- и я, и моя бывшая жена родом из Ранжистана. Кстати, вы уверены, что Рашель ваша землячка? -- Судя по ее речи, да. Правда, у нее своеобразный акцент, но все равно она говорит слишком чисто для жителя материка... гм, я имею в виду чисто с нашей, островной точки зрения. -- Я немного помолчал. -- Хотя теперь я уже ни в чем не уверен. Она лгала о соцкарточке, лгала, что вы ее дядя, могла солгать и о том, что прилетела с Джерси. И вообще, она с самого начала вела себя подозрительно. Чего только стоила ее истерика в метро, эти нелепые бредни насчет пятидесятника. Профессор неторопливо отпил глоток горячего чая. -- А это, между прочим, самый любопытный момент в вашей истории. Если допустить, что Рашель солгала вам, то сразу возникает резонный вопрос: зачем ей понадобилась такая откровенная ложь. Чтобы обмануть вас? Нет, не похоже. Ведь заведомо было ясно, что вы не поверите ей. В остальном она лгала вам достаточно правдоподобно -- а тут взяла и ляпнула такую чепуху. -- Может, она просто растерялась, -- предположил я. -- Увидела кого-то знакомого, испугалась, что он может испортить ее легенду, и в панике сболтнула первое, что пришло ей в голову. -- О пятидесятнике? -- Агаттияр с сомнением хмыкнул. -- Вряд ли это первое, что могло прийти в голову двенадцатилетней девочке. Да и ее объяснения нельзя назвать бреднями, тут она ничего не выдумала. Нереев-пятидесятников действительно можно опознать по походке -- если, конечно, специально всмотреться. Человеческую внешность они копируют безукоризненно, мимику и речь тоже, а вот с телодвижениями у них возникают проблемы, обусловленные некоторой спецификой строения суставов. При быстрой, энергичной ходьбе их ноги плохо сгибаются в коленях. Уловить это трудновато, но в принципе возможно. Все дело лишь в практике: если по какой-то неведомой нам причине Рашель часто смотрела старую хронику, где фигурировали чужаки, и внимательно наблюдала за поведением пятидесятников, то нет ничего удивительного в том, что она опознала одного из них. Другой вопрос -- почему она так испугалась. Судя по вашему рассказу, это не было похоже ни на абстрактный страх за всех людей в целом, ни на инстинктивную ксенофобическую реакцию; она боялась чего-то конкретного, направленного против нее лично. Я вопросительно взглянул на Агаттияра: -- Вы всерьез считаете, что мы повстречали пятидесятника? -- Вполне может быть. Вполне. -- Но ведь... это против правил! Иные обязались оставить нас в покое и не ступать на Махаваршу, пока мы соблюдаем условия мирного договора. На лице моего собеседника мелькнуло какое-то странное выражение -- то ли снисходительности, то ли разочарования. -- Вы действительно в это верите, мистер Матусевич? Неужели вы такой наивный? Хотя нет. Просто вы, как и подавляющее большинство наших соотечественников, предпочитаете сладкий самообман суровой и неприглядной правде. Неукоснительное выполнение договоренностей -- удел проигравшей стороны, а победители делают то, что считают нужным, руководствуясь лишь соображениями целесообразности. По моим грубым прикидкам, сейчас на планете находится несколько тысяч пятидесятников, которые маскируются под людей. Их задача как раз и состоит в том, чтобы контролировать соблюдение нами всех условий мирного договора... или, если называть вещи своими именами, условий капитуляции. -- А как же наше правительство? Оно о них знает? -- Разумеется, знает. И всячески содействует им. У него просто нет выбора. Мы не в том положении, чтобы диктовать свои правила игры. Я только угрюмо покачал головой. Нельзя сказать, что я не подозревал об этом. Конечно, подозревал. Как и все здравомыслящие люди, я в глубине души понимал, что чужаки не могли предоставить нас самим себе, ограничившись лишь орбитальной блокадой и контролем дром-зоны. Это было бы глупо и опрометчиво с их стороны -- а в недостатке ума и осмотрительности их нельзя обвинить, иначе им не удалось бы победить человечество, которое еще полтора столетия назад считалось самой могущественной расой в Галактике. Однако я старался не задумываться об этом, так как ни к чему хорошему подобные мысли привести не могли. Я предпочитал тешить себя иллюзией, что Махаварша целиком и полностью принадлежит людям, и никто посторонний не смеет вмешиваться в наши внутренние дела... Из комнаты для гостей вышла Рита. В руках она держала рубашку и брюки Рашели, а также носки и нижнее белье -- наверняка тоже принадлежащие девочке. -- Пока малышка спит, брошу ее одежду в чистку. Терпеть не могу, когда дети ходят в грязном. Лично я не считал, что Рашель была одета в грязное, но женщинам, как говорится, виднее. -- Карманы проверила? -- спросил ее отец. -- Да, конечно. Я положила все на тумбочку возле кровати. -- Что у нее было? -- Жетоны на метро, бумажные деньги, лазерный мини-диск и дистанционный пульт. Ни каких-либо документов, ни карточки соцобеспечения я не нашла. -- Гм... А денег много? -- Многовато для двенадцатилетней девочки, но не очень. Чуть более шести тысяч. Принести? -- Будь так добра, дочка. И все остальное тоже. Рита бросила на диван одежду и вновь скрылась за дверью гостевой комнаты. Вскоре она вернулась оттуда и выложила на журнальный столик перед отцом тонкую пачку денежных купюр, пять жетонов, которые я купил для Рашели в аэропорту, миниатюрный оптический диск в прозрачном футляре без какой-либо маркировки и небольшой дистанционный пульт управления -- скорее всего, от какой-то игрушки. Первым делом Агаттияр пересчитал деньги. Их оказалось шесть тысяч триста сорок рупий -- пять тысячных банкнот, тринадцать сотенных и две двадцатки. Тем временем Рита подхватила с дивана одежду девочки и вышла из холла. -- Банк она вроде не ограбила, слишком мелкий улов, -- произнес профессор, продолжая внимательно разглядывать лежащие перед ним деньги. -- Н-да, занятно, занятно. С сотками и двадцатками все нормально, зато тысячные... -- Он протянул мне все пять купюр. -- Вот, посмотрите на год выпуска. Я посмотрел. С правой стороны каждой банкноты, под личной подписью председателя Федерального Банка, красовались крохотные циферки "3451". Сами банкноты выглядели совсем неизношенными, однако в них чувствовался какой-то неуловимый налет старины. -- Они выпущены сто тридцать пять лет назад, -- сосчитал я. -- А с виду не отличишь от современных. -- Дизайн бумажных денег не менялся свыше двух столетий, -- объяснил Агаттияр. -- Теоретически они еще в ходу, но на практике давно уже выведены из обращения. Тем более странно встретить пять таких банкнот вместе. Кстати, обратите внимание: все они из одной серии. -- Да, действительно. И что это может значить? -- Ну, разных вариантов много. Например, что девочка обнаружила чей-то забытый тайник, где лежали эти деньги. Может, их спрятала одна из ее прапрабабушек, которая к старости тронулась умом и решила хранить свои сбережения наличными. -- Он ненадолго задумался. -- А знаете, путь этих банкнот в принципе можно проследить. До войны рупия стоила почти в сто раз дороже, и такие крупные купюры использовались главным образом для межбанковских расчетов. При любых операциях их номера обязательно фиксировались. Давайте я проверю. Агаттияр забрал у меня деньги, положил их в нагрудный карман своей рубашки, а затем взял со стола футлярчик с диском. Поглядев на него с сомнением, он сказал: -- Все-таки стоит просмотреть его содержимое. Это, конечно, не очень тактично, ведь там может быть что-то сугубо личное, но... В конце концов, девочка сама напросилась. Я же не заставлял ее называться моей племянницей. -- Он поднялся с кресла. -- Извините, я ненадолго покину вас. Я предпочитаю пользоваться профессиональным терминалом в своем кабинете, а не этим ширпотребом. -- Кивок в сторону большого стереоэкрана в противоположной стене холла. -- Сейчас должна прийти Рита, она составит вам компанию. Агаттияр поднялся по лестнице на второй этаж, оставив меня одного. Разумеется, я сразу понял, что дело вовсе не в его пренебрежительном отношении к бытовым терминалам. Просто он решил подстраховаться на случай, если диск действительно содержит сугубо личные записи. В своей собственной порядочности он был уверен, а вот мне -- совершенно незнакомому человеку -- не доверял. Некоторое время я сидел, размышляя над всем случившимся. У меня возникла довольно глуповатая теория, что Рашель потеряла всех родных и близких в какой-то жут