Александр Тюрин. Волшебная лампа Генсека,
или
последнее чудо-оружие Страны Советов --------------------------------------------------------------- © Copyright (C) Александр Тюрин, 1994 Официальная авторская страница Александра Тюрина http://rusf.ru/tjurin/ Ё http://rusf.ru/tjurin/ Изд. "АСТ" Ё http://www.ast.ru --------------------------------------------------------------- Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. --------------------------------------------------------------- С откликами, вопросами и замечаниями автору, а так же по вопросам коммерческого использования данного произведенияя обращайтесь к владельцу авторских прав непосредственно по email адресу: Tyurin@altavista.net ; --------------------------------------------------------------- Александр Тюрин. Последнее чудо-оружие Страны советов, или Волшебная лампа Генсека посвящается Шахерезаде НФ-роман Санкт-Петербург 1994,1995 ВМЕСТО ПРОЛОГА (южный Ирак, 30 марта 1983 г.) Глаз напрягся до боли, будто ему предстояло выстрелить. Я успокаивающе погладил его веками. Дожимать спусковой крючок еще рановато. Пуля должна разодрать воздух, когда будет видна не прорезь прицела, не мушка, а только точка между бровей "мишени". Только она одна, и чтоб вокруг туман. Эх, встретиться бы с Серегой на час пораньше, да имейся у меня диоптрический прицел. Но сейчас диоптрический бы только помешал - уже смеркается и "мишени" не хватает яркости. Позавчера еще Серый перекидывался со мной в картишки и был товарищем. Как бы был. В нашей организации все понарошку. А теперь пустить пар из Серегиной башки -- это единственный способ уцелеть. Сегодня. А завтра все может снова перевернуться. Переводчик огня у моего АК-74 стоит на одиночной стрельбе. Один патрон -- один труп с продырявленной черепной коробкой и взболтанными мозгами. Эти оболочечные пули очень вредные для ума. Старший лейтенант Колесников, не верти же ты башкой. Нет, точка между бровей мне не нравится. Не хочу ее клевать. У самого в этом месте зазудело -- как бы почесать? Увы, никогда мне не стать полноценным убийцей-профессионалом. Соединю-ка взором прицел и пуговицу на Серегином нагрудном, насердечном кармане. Металлическая пуговка поблескивает в лучах стекающего под землю солнца, а на ней пятиконечная звездочка. Некогда защищала она трусливых колдунов от злых духов, стала двести лет назад символом дяди Сэма, а затем, налившись кровью, манящей звездой коммунизма. Свел пентакль нас с Колесниковым, пентакль и разлучит. Ну, все, пора. Палец дожимает спусковой крючок. Вот пуля просвистела и ага. Вернее, пока. Пока, Сережа, потому что договорились мы по-плохому. До встречи в одном из подвалов преисподней. Передавай там привет, кому положено. Наверное, еще примут там тебя на работу по совместительству. Кстати, не все так трагично. Мы перестали вместе служить общему делу из-за какой-то нелепицы. Мы разминулись почти случайно. Еще на прошлой неделе все смотрелось иначе. Мы тогда играли в одной команде. Часть 1. ПОРОГ 1. (Ленинград, 5 марта 1978 г.) Около четырех вечера рабочая активность и прочие альфа-ритмы моего мозга обычно затухают. Углубиться в книжку про какую-нибудь принцесску или маркизку у нас проблематично - ведь не в КБ трудимся, а в КГБ. Поэтому отдыхаю на свой лад, оценки по пятибалльной системе выставляю своим подружкам или проверяю память, вызывая странички из какой-нибудь энциклопедии, а радио меня убаюкивает: "... О передовой доярке Душенькиной говорят, будто она коровий язык понимает. А все дело в ласковом отношении к животному. Осторожно подмоет она вымя, подключит аппарат и что-то напевает буренке ласковое. А та вроде бы слушает и молоко отдает..." Но сегодня меня зазвал к себе полковник Сайко из Первого Главного Управления. Конечно, через моего непосредственного начальника в Пятерке майора Безуглова. Насколько я мог выведать у майора, товарищ Сайко курировал несколько "почтовых ящиков", которые выполняли какие-то технические работы в интересах Комитета. Полковник предстал дядькой предпенсионного возраста с весомыми щеками, чьи краснота и размеры несколько превышали пределы приличия. Кроме того, он, хотя и расправил погоны, как орел крылья, даже не вышел из-за большого почти квадратного стола, предпочтя сохранить дистанцию. Однако улыбающаяся вширь и вкось физиономия не свидетельствовала о замкнутости и снобизме. Все ясно, дедок не смог удержаться да и принял в памятный день кончины Хозяина. Поэтому опасается, что я почую аромат, характерный для spiritus vini, весело плещущегося в объемном пузе. -- Догадываешься, товарищ капитан Фролов, зачем я тебя вызвал? -- Не привык себе лишние вопросы задавать, товарищ полковник. -- Скромно отозвался я. -- Совершенно правильно поступаешь. Но давай все-таки начнем с начала. Как ты к Лаврентию Павловичу относишься? Для подначки и проверки этот вопрос явно не годился. Только Хозяину такой кадр как Берия мог пригодиться. Партии он и в пятьдесят третьем, и сейчас нужен, как заднице - монтировка. Тем более, что заляпанные красной жижей сапоги Хозяина вытерли именно Лаврентием Павловичем. -- Я, товарищ полковник, отношусь к Берия, как и партия -- сугубо отрицательно. -- Между прочим, зря. Он был не психом - параноиком, зацикленном на каком-нибудь лозунге, а человеком дела, и, помимо большого воинственного члена, имел неплохую башку. Атомную бомбу благодаря кому мы получили в сорок девятом? Ракетную ПВО в пятьдесят втором? Водородную бомбу в пятьдесят третьем? Даже баллистическую ракету в пятьдесят шестом? А, капитан? -- Я в пятьдесят шестом еще под стол пешком ходил, так что вам виднее, товарищ полковник. Сайко удовлетворенно крякнул, когда услышал, что ему виднее, и продолжил уже в полный голос, безо всякой опаски. -- Лаврентий после войны выскреб из лагерей, выудил из рудников, снял с лесоповала всех уцелевших физиков, математиков, химиков и таких прочих. Да, Берия держал их под замком, не дозволял творческих и иных удовольствий, но товарищи ученые вкалывали уже не киркой и пилой, а мозгом, менталитетом своим. Чтобы не загреметь обратно, в зону, они старательно трудились своими лобными долями, правыми и левыми полушариями. Благодаря Лаврентию, мы по сей день имеем какой-то научно-технический потенциал, так это называется. А всякие беломорканалы, на которых выжимали зэков, уже на две трети в труху превратились. Кстати, окажись Лаврентий на месте мудака лысого Никиты, то не добивал бы приусадебное хозяйство, а расширял бы его. Глядишь, и получше было бы сейчас с харчами по всей Руси Великой. Лаврентий хоть строго спрашивал, но умел позаботиться и простимулировать. Разве я не прав? А включенная радиоточка вроде как поддакивает: "... животноводы народ беспокойный, всегда о чем-нибудь голова болит: племенных первотелок надо пестовать, раздаивать коров, приучать их к аппаратам машинного доения..." Своей искренней тирадой дядька, конечно, подставился. Только раскручивать я его не собираюсь. Мне главное выяснить, куда и зачем он клонит. -- Извините, не специалист в ракетно-ядерных делах, товарищ полковник... Я и в самом деле не ракетчик - ядерщик, а филолог. Таким стал на восточном факультете ЛГУ. Семитские языки -- арабский, вроде бы никому не нужный иврит -- пожалуйста, читаю, пишу, общаюсь. Священные писания -- Коран и Тора в подлиннике -- это мне доступно, как другим газета "Правда". Способен с криками "ах" восторгаться литературными жемчужинами "Аль-Муаллакат" и "Лейлой с Маджнуном". Конечно, до совершенства мне далеко, но для нынешней работенки - вполне сойдет. Когда поступал на факультет, конкурс был тридцать голов на место; девочки и природные семиты, естественно, отсеивались. Фима Гольденберг, который даже аккадскую клинопись разбирал и мог лопотать на трижды мертвом арамейской языке, не проскочил, в отличие от меня. А потом меня на соответствующую службу призвал Большой Дом, если точнее Пятое Главное Управление. Те граждане, которые используют свою религию и национальность в антиобщественных целях, становятся моими клиентами . По большому счету, тошнющие дела. Несерьезный, убогий противник. Я, между прочим, еще в заочной аспирантуре околачиваюсь, где под руководством профессора Данишевского, кропаю диссертацию о поэзии Ибн Зайдуна. Этот сочинитель был еще тот гусь в своем занюханном одиннадцатом веке, большой интриган и хитрюга, чем смахивал на людей из нашей "конторы". Зато, в отличие от наших товарищей Ибн Зайдун беспроблемно производил поэмы о своей любви к шикарной дамочке -- дочери кордовского халифа аль-Валладе, тоже поэтессе. Особенно запоминается "Нуния", где всем стихам положен конец одной и той же замечательной буковкой "нун". Давно бы завязал с аспирантурой, но "контора" хочет, чтобы я попас Данишевского. Вернее, остальных его аспирантов. Особенно тех, кто несмотря на заведомую неприязнь ВАКа, пристрастился к философской лирике бен-Гебироля или Ибн аль-Араби. Ведь такие клиенты явно залезли в болото мистики, которая чужда нашему виду разумности. Кстати, лично я никакой тяги ко всяким "оккультизьмам" не испытываю и обхожу разные там "шмистики" стороной. Поскольку считаю, что если будешь изучать тот свет, станешь плохо жить на этом. И куда больше всяких философских виршей уважаю рифмы бродяг-бедуинов, что нахваливают себя, своего верблюда и свою бабу, которая почему-то у них обязательно похожа на какое-нибудь фруктовое дерево. -- ...Вот если арабско-андалузскую поэзию обсудить, товарищ полковник, тут я шибко грамотный. -- А я, как ни странно, в поэзии -- чайник... -- Полковник сам, казалось, удивился, но затем продолжил свою тему. -- Не знаю, как у вас там в Пятерке считается, но на мой взгляд, к советскому человеку, если он чего-то стоит, нужно подход искать. -- Да как стоящих-то найти? Ведь на роже знак качества не проштампован. -- Искать, как Лаврентий Павлович. Лучше лишних взять, чем недобрать. Вон и трутни в пчелином семействе тоже на что-то годятся -- самочек оплодотворять. Не только физики-химики, но и какие-нибудь филологи могут понадобится, вроде тебя, и философы, которые пока что самовыражаются через задницу, и даже спекулянты-валютчики. У них тоже голова варит, их вполне к какому-нибудь счетному делу можно приставить... Эх, боюсь, вы там в своей Пятерке не всегда бережно к мозгам относитесь. -- Конечно, круглые мозги катаем, квадратные таскаем. -- Не удержался я от выпада. -- Известно, мне, товарищ полковник, что вы у себя в ПГУ несколько свысока к Пятерке относитесь. -- Брось. Вот ты, капитан Фролов, умный и образованный, а там ведь трудишься... Ладно, с началом разобрались, теперь перейдем к концу. Исследовательские учреждения, которые я курирую, во всяких направлениях работают, подчас самых неожиданных. Прямо, оторопь порой берет. Короче, одной группе позарез потребовалось именно то, что вы отнимаете у своих подопечных. Литература по мистике. То есть, понимаешь, не всякие там байки, от которых дети пукают со страха, а мистические учения в изложениях самих создателей, продолжателей и дружественно настроенных комментаторов. Это я тебе передаю слова одного умного человека. Отбарабанив чужие слова, полковник удовлетворенно откинулся на спинку стула, который натужно скрипнул. -- Но это же имеется не только у нас. И ваш "умный человек" с таким фактом должен быть знаком. Большие собрания в Ленинке, в ленинградской Публичке закрытый каталог Антокольского... -- Все так. Но там только дореволюционная рухлядь. А ведь книги и рукописи по мистике появлялись и после семнадцатого года, как за бугром, так и в самиздате. Особенно по некоторым ее течениям, так сказать, живущим, где сих пор мысль кипит. -- Понятно, каббала, суфизм, санкхья-йога, махаянский буддизм, теософы-антропософы всякие, рерихнутые... А где мысль кипит, там и Пятерка... Я снова вспомнил Фиму Гольденберга, сдававшего вместе со мной экзамены на восточный факультет. Вот человек, который даже в восемнадцать лет свободно читал и кое-что понимал в кабалистических опусах "Зоар" и "Эц Хаим". Как-то мы с ним давно не встречались. А ведь если встретимся, так струхнет он... -- Недели вам хватит, Фролов? Учтите, к основным текстам надо чиркнуть разъяснительные писульки, особо древние мудреные темные сочинения, пожалуй, стоит и отбросить. В общем, чтоб было все и козлу понятно. Несмотря на свое бережное и внимательное отношение к мозгам, полковник Сайко приказ отдал-таки солдафонский. Я вернулся в свой кабинет от этого гуманиста-бериевца и крепко призадумался. Что ему все-таки от меня требуется? Для начала надо выложить конфискованные материалы из сейфа на стол - все то, что еще не отправилось в архив или топку. Вскоре столешницу устелил толстый бумажным слой, "расползлись" тусклые неряшливые буковки, пропечатанные на раздолбанных машинках или переснятые на ксероксах, где было под завязку дефицитного порошка Cannon. Попробуем сузить задачу. Восточные учения лучше не рассматривать, ввиду недоступности мне санскрита, китайского и прочих тарабарских языков. Также отбросить визионерство, прорицательство, стигматизм, спиритизм, экстрасенсорику, йогу, колдовство, то, что можно назвать практической, бытовой, иррациональной, антиинтеллектуальной мистикой или попросту магией. И все равно я не в курсе, кому и что именно требуется. Кроме того, сейчас на скаку придется вникать в дотоле малопривлекательный для меня материал. А в моем столе еще куча оперативных дел. Я потыкал завистливым взором своего товарища по служебной площади Пашу Коссовского, у которого не было никаких проблем со сверхъестественным миром. Тут тренькнул телефон, и непосредственный начальник зазвал меня к себе. Так-то оно лучше, может что-нибудь прояснится. -- Ну, чего там тебе Сайко наплел про нас? -- майор Безуглов прищурил левое око.-- Небось, делал всякие намеки, что мы интеллигенцию зажимаем, а он ее напротив раскрепощает? -- Ничего серьезного в наш адрес, товарищ майор. Ну, может, хилые происки. Товарищ полковник мистической литературы захотел. Наверное, ничего таинственного в этом нет. Возможно, коллеги из ЦРУ и Моссад создают шифровки с помощью оккультных терминов и знаков. Или, может, западники кропают дезинформацию по нашей стране с помощью каких-нибудь потертых прорицаний из Нострадамуса или Альберта Великого. От слова "Нострадамус" майор скептически скривился и зажевал где-то конфискованную "ригли сперминт". -- Ценю тебя за фантазии, Глеб. Полковник Сайко - из четырнадцатого отдела. Это -- разработка технических или, допустим, химических средств для проведения тайных операций. Усек? -- Усек. Яды без вкуса и запаха. Препараты, которые вызывают жгучее желание выпрыгнуть в окно и освежиться свободным падением. Ручки-пистолеты. Линейки-пулеметы. Сливные бачки -- фугасные заряды. Носовые платки, они же взрывные устройства, -- достаточно сморкнуться, чтобы голова улетела. Также, в меню легко распыляемые наркотики типа "озверина", от которого свирепеют и показывают зубы даже бабочки, а у старичков встают торчком давно увядшие члены... -- Ну, хватит, хватит эрудитничать, Глеб... Короче, если наша Пятерка напоминает инквизицию со всеми ее плюсами и минусами, то четырнадцатый отдел ПГУ -- колдунов и ведьм. А теперь, значит, им еще и мистика понадобилась... Ладно, работай. Указания Сайко выполни в первую очередь, оказать ему помощь мы обязаны по приказу с самого-самого верха. Однако и свои основные дела не запускай. Пусть этот румяный алкаш соизмеряет свои потребности с нашими возможностями. Вот тут у меня еще одна головная боль -- надпись в туалете: "Ленин -- поц". Если бы было начирикано: "Ленин -- мудак" или "Ленин -- козел", тогда бы этим занималась Двойка. А так налицо почерк сиониста. Когда я уже собрался на выход, на стол легла тень. В кабинете у Безуглова сконденсировался еще один офицер. Дотоле незнакомый. -- А, кстати, -- не слишком бодро произнес майор,-- познакомься, Глеб Александрович. Это капитан Затуллин, Андрей Эдуардович. В основных делах как раз придется с ним контактировать... Кстати, не попить ли нам втроем чайку за помин души товарища Сталина. Сейчас звякну Маше, если еще не смылась, пусть сообразит нам файв-о-клок. Мне этот черноволосый красавчик Затуллин сразу не понравился. До того даже как рот раскрыл. А потом он еще и раскрыл: -- Ну что, вместе будем давить жидомасонов, Глеб Александрович? Ага, от арийца и слышу. -- Клопов, тараканов, жидомасонов... Слушайте, вы раньше не работали в санэпиднадзоре? Какая-то у вас терминология санитарная. -- Ну и шутники вы оба, -- молвил, глядя на нас, грустный Безуглов. Тут вмешался звенящий телефон, и майор принялся громко и нудно объясняться с кем-то по поводу месячной отчетности, занятно прикрывая своей усатый рот ладошкой. А мы с Затуллиным тем временем дули чаек, приготовленный расторопной Машей. По стреляющим девичьим глазкам я заметил, что Андрей Эдуардович ей приглянулся. От этого мои неприязненные чувства только разбухли. -- ПГУ с сионизмом борется гораздо активнее, чем мы, -- напомнил Затуллин, -- вот, например, информация, распространенная по каналам палестинского агентства, что евреям принадлежит семьдесят процентов всех газет в США. -- Ну, нас-то бог от этого миловал. -- Я смотрел некоторые ваши дела, Глеб Александрович, и у меня создалось впечатление, что вы как-то не ощущаете сверхзадачи. Похоже, парень все-таки из надзорной службы, прямо роет землю носом, выдавливает себе экологическую нишу. -- А вы что ощущаете, Андрей Эдуардович, между нами, капитанами, говоря? Обогатите мое сознание, которое еще менталитетом зовут. Не смотря на то, что я "куснул" его, Затуллин как будто не обиделся. -- В том, что зовется менталитетом, всегда присутствует этакое темное пятно, образ врага. Он не только мобилизует нашу энергию, но и заставляет прибиться к стае, к хору получше чем какой-нибудь положительный лозунг. -- Ну, чем вам не приглянулся вражина в темном обличии помещика-капиталиста, у которого толстое трясущееся пузо, большой цилиндр и рябчик в зубах застрял? -- поинтересовался я откровенно ехидным тоном. -- Старо. Ну, как можно со слюной на клыках ненавидеть Маккартни, Диснея или Форда? Они -- далеко, они -- источники полузапретных сладостей. Нет, неприятель должен быть рядом. Когда тебе скажут, показав на него пальцем: "Он -- твой", ты -- возьмешь. И вся твоя злая энергия уйдет в акт краткосрочного разрушения. -- Итак, Андрей Эдуардович, вы про жидомасонов. Пора припомнить им царя Навуходоносора. Руки прочь от Вавилона! Затуллин вежливо улыбнулся и опять зазудел на полном серьезе. Я окончательно понял, что он не очковтиратель и не бракодел, он -- ответственный чиновник. Перфекционист, как говорят наши немецкие друзья. -- Глеб Александрович, у нашего государства вскоре возникнут трудности, связанные с нехваткой дешевых ресурсов, а также в области передовых технологий. Из-за этого могут сдетонировать и другие сферы, вплоть до обороны. Нам нужен враг и умение направлять протест в его сторону... -- Так, -- вмешался майор, -- чай попили, стали теории разводить. Сходите покурите, после чего, капитан Затуллин, пожалуйста, ко мне, а Фролов -- марш на свое рабочее месте. Или, тьфу... вали, Глеб, домой, самое время мозги остудить. В курилку гость зашел первым. И заталдычил первым. -- Я не против евреев, Глеб Александрович. Все-таки и Карл Маркс из них, и очень многие участники Октябрьской революции. Но я хотел бы, что максимально четко была определена этническая принадлежность наиболее разрушительных элементов. Я, конечно, заметил подкол в его словах. Может, это новое веяние? Ведь если в нашем государстве все пойдет вкривь и вкось, то отвечать, в конечном счете, придется Карлу Марксу и деятелям революции. Затуллин был не просто зацикленным, он нюхал ветер каких-то перемен, явно симпатизировал мне и ждал понимания. Наверное, в этот момент я и решил во что бы то ни стало прорваться из Пятерки в ПГУ, даже если придется таранить стену лбом. Ведь в желанном ПГУ все должно было оставаться в рамках классической междудержавной борьбы еще много долгих лет. -- Да, уж, во время революции многие постарались. Латыши, поляки, немцы пленные, чечены. Вы уж, пожалуйста, прочие нации не обижайте... Андрей Эдуардович, а вы боксом занимались? -- Нет, только самбо. -- Тоже сойдет. Вот идеал нашей работы. Схватка серьезных хищников, достойных противников, борьба противоположностей, непримиримая борьба, потому что всем нужно одно - почетная победа. Я ласково улыбнулся, занял боксерскую стойку и сделал ложный выпад в сторону капитанской физиономии. Он дернул наверх руки, и тут я влепил левой ему под дых, в нервный узел. В треть силы, конечно. Но у него перехватило дыхание и рожа скукожилась. Я улыбнулся еще нежнее. -- Вот так, примерно. Схожая шутка за вами. Надеюсь, будем друзьями, перейдем на "ты". Ну, согласен, Андрей? Я протянул руку. Он с помощью глубокого вздоха расправил смятое лицо, и, мгновение помедлив, протянул свою. В момент пожатия его ладонь перешла на захват. Затуллин сноровисто вывернул мою руку и оказался у меня за спиной. Пришлось ткнуть его локтем в ливер, чтобы кончил "шутить". На этом поединок прекратился -- и вроде бы Затуллин остался собой доволен. Из курилки я отправился собрать вещички в свою комнату. В нашу -- я по-прежнему делил служебную площадь с Пашей Коссовским. На его половине, несмотря на позднее время, присутствовала "клиентка". Бабенка годам к тридцати. Глаза, нос, уши, волосы и прочие детали выдавали семитское происхождение -- мне такие женские наружности никогда не были в кайф: я любитель арийских черт лица и белокурой масти. Однако фигурка меня околдовала. Даже пока она сидела, а я проглядывал линию ноги, в чем мне помогал модный тогда передний разрез юбки. А затем "клиентка" по команде Коссовского: "Ладно, гражданка Розенштейн, вас мне хватило на сегодня" -- поднялась со стула и я смог оценить ее целиком. Какая-то порода чувствовалась и в очертании животика, и в соотношении талии с попкой, и в хрупкости коленок. В общем, меня обуяло, промелькнули соответствующего рода фантазии, однако я непорядок быстро развеял и разметал мощным внушением. "Клиентки" -- это не женские особи, это материал, это работа. Не хочет же скульптор трахнуть изваянную им девушку с веслом. Тем более за моральной стойкостью сотрудников в Пятерке следят строго. На всякий случай, я вызвал образы нескольких дам, которые были мне вполне доступны. Естественно, светлый образ жены Надежды постарался отогнать, он мог только повредить ввиду отсутствия талии. Шесть лет назад, когда мы с ней начинали, эта пухлая кукла со столь многообещающим именем приманила меня своей безотказностью и некими отблесками моего белокурого идеала. Я был довольно голый студент-четверокурсник, проживал вместе с мамой-лимитчицей в огромной коммуналке, где сортиры были шикарнее, чем комнаты. А тут и квартира без предков, которую моя любимая снимала на родительские денежки, и широкая кровать "Ленин с нами" и, конечно, жрачка-супер. Пять лет тому, как Надежда окончательно поймала меня на живца в виде своего папы-генерала и скрутила узами брака. Тестюшка дорогой оказывал весомое содействие при получении очередного звания, плюс все такое материальное. Например, помог моей мамаше вернуться обратно в Свердловскую область и купить там приличный дом. Ей хорошо на природе, да и Надюхиных глаз не мозолит. Недели через три после нашей свадьбы уродились близнецы Константин и Матвей, в честь Константина Матвеевича прозвали их. Они в тестя-генерала с малых лет развиваться стали, круглоголовые, толстощекие, книжками мало интересующиеся. Носятся как две бомбы по квартире, все крушат. Кукла моя еще больше опухла и стала уже напоминать игрушечного поросенка. Кроме того, развилась у нее неприятная привычка: не реагировать на мои сексуальные усилия. Просто смотрит на меня пустыми педагогическими глазами, отчего конечно, всякое влечение к секс-труду быстро пропадает. Когда я стал на сторону захаживать для опустошения чресел, генерал об этом на удивление быстро прознал, но повел себя тихо, даже дочурке не напел. "Главное, Глеб, чтоб семья была, -- сообщил он мне при доверительной выпивке, -- Надька при муже, ты при жене, ребята при батьке, ты при Госбезопасности. Шали, но в меру. Чтоб никакого постельного героизма. И, самое важное, обойдись без шашней с "клиентками". Ценю ведь я тебя, Глебка, на меня характером похож, словно сын мне, такой же боец, опора страны." И, кстати, я с последними его словами вполне согласен был. Если не на мне страна держится, так на ком же? Все эти кинокадры пронеслись передо мной, как перед одиночным зрителем в панорамном кинозале, после чего я спокойно собрал вещи: что положено -- в сейф, остальное в шкаф или в кейс. Накинув плащ, попрощался с Пашей, который бумажки дописывал, и мимо постов направился к выходу. "Жигуленок" я обычно на улице Воинова оставляю, у Дома писателя, чтобы сослуживцы не догадались, что я на тестевском подарке катаюсь. Ходьбы примерно минуты три -- проветриваюсь заодно. Добрался я, в машину залез, мотор прогреваю, а глянул через переднее стекло -- она стоит, гражданка Розенштейн. Подождала, значит, меня на Литейном и незаметно прокралась по пятам. Тут бы обогнуть ее и просвистеть мимо, но что-то профессиональное взыграло. Ведь вместо того, чтобы мне следить -- следили за мной. Я, приспустив боковое стекло, сказал ей: -- Вы, Розенштейн, как видно, о чем-то интересном спросить желаете. Это по вашему местоположению заметно. Маячить нам нечего. Так что садитесь в машину... несколько минут у вас имеется. Она уселась без долгих разговоров. -- Несколько минут -- это чтоб выкурить одну сигарету. Можно? -- спросила она. Вот зараза, и голос в ее пользу говорит. Сочный такой, а не писк, как у моей женушки. -- Само собой. Курите на здоровье, гражданка. Я достаю "Стюардессу", она -- "Кэмел". Ни угощать, ни угощаться мне не резон. Так что, каждый дымит своим. А радио шепелявит: "... высокие удои -- это не только промышленная технология, но и бережное отношение животноводов к своим хвостатым подопечным..." -- Ну? -- прекратил я паузу, которая, в общем-то, была выгодна мне. -- Я не спросить, а попросить хотела. Мне суд грозит, а затем срок... или психушка. Вы не облегчили бы мою участь? Примерно таким не взволнованным голосом спрашивают: "интересный мужчина, не угостите ли шампанским?" Но все равно бабское чутье у нее будь здоров. Там, в Большом Доме, дамочка старалась не глядеть на меня, я тоже на нее не пялился, однако она почуяла-таки любопытство с моей стороны. И сейчас, в вечернем полумраке, луч уличного фонаря выхватывал ее ножку от сверхмодного короткого сапожка и далеко за коленку. Даже шубка распахнулась самым надлежащим образом. Теперь надо отделаться парой фраз о квалифицированности товарища Коссовского, о гуманном советском суде, подождать пока догорит ее быстрая американская сигарета, и выпроводить вон. Но я некстати вспомнил Затуллина с его "образом врага" и, напротив, Сайко с его "бережным" отношением к филологам и даже спекулянтам-валютчикам, поэтому буркнул невпопад. -- Да-да, я помню рекомендации классика. "И милость к падшим призывал". Вы, наверное, филолог? -- Я врач-инфекционист, в Боткинской больнице работаю, гепатит лечу, дизентерию, сальмонеллез. -- Ну, так и лечили бы себе запор с поносом, пробки в задницу вставляли бы, никто бы вас не тронул, не тридцать седьмой же, и не пятьдесят первый. А то ведь вляпались в такое дерьмо, что вам на своей работе и не снилось. -- У меня муж усвистал в Америку два года назад. Он - тоже инфекционист. Сейчас в Бостоне работает. -- Два года назад проще было. Ну, а вы-то чего, гражданка Розенштейн, заменжевались и отъединили свою судьбу от моторного супруга? -- У меня дед был старым большевиком-ленинцем, даже улицу в его честь прозвали. Папашу в том же преданном духе вырастил. Предки мои, преподаватели научного коммунизма, никуда бы не двинулись. Не могла же я их бросить и мчаться куда-то с Иосифом. -- Ясно, свободолюбивый муж Ося -- ненадежный, а вот батька с мамкой, хоть и доценты марксизма-ленинизма, но все-таки опора. Ну, и когда вы встали на скользкую тропку антисоветизма? -- Отца год назад инфаркт скосил, на Запад не захотел, так уехал вниз. Я бы сейчас с мамой и дочкой, конечно, отчалила, но не пускают. Иосиф попробовал мне посодействовать через сенатора, который по таким поводам письма пишет Брежневу и в Верховный Совет. Но попросил, чтобы я собрала кое-какой материал через своих друзей-психиатров насчет пациентов, которые сидят в психушках из-за убеждений. В общем, я кое-что узнала из разных там разговоров, свои сведения передала через одного члена хельсинкской группы, у которого хороший контакт с Западом. -- Ясно, члена хельсинской группы по фамилии Зусман-Рокитский недавно отправили контактировать с мордовскими зэками, и если честно, он действительно прикарманивал средства, поступающие из-за рубежа. Сенатор, который любит писать письма, именуется Джексоном и лоббирует "Боинг", которому позарез нужна, так сказать, зарядка международной напряженности. А муж не преминул воспользоваться вами ненадлежащим образом и спокойно подставил органам госбезопасности. Чему они, конечно, обрадовались. -- Но если бы я могла просто сесть на самолет до Нью-Йорка, ничего такого бы не случилось. -- Просто только в носу ковырять, гражданочка. Каждый второй из отлетевших на историческую родину чешет сразу на радио "Свобода", в разные там исследовательские центры, а то и прямо в ЦРУ, и корчит из себя большого советолога, выкладывает все, что высмотрел и вынюхал на географической родине. -- Но, сведущих в секретах, среди отъезжантов как раз нет. -- Уважаемая дамочка, я всегда считал врачей-инфекционистов более искушенными людьми. Матерым аналитикам не нужны сегодня прямые сведения. Им достаточно косвенных данных, которые они дополнят снимками со своих спутников и результатами радиоперехвата со своих станций слежения. Сигарета ее давно превратилась в пепел. Да и моя тоже. -- Мне не на что надеяться, да? -- впервые в ее словах просочилась густая выстоявшаяся грусть-тоска. Я должен был, конечно, сказать, что от меня ей точно ждать нечего, но в этот момент ее коленка случайно или специально коснулась моей руки, лежащей на рычаге коробки скоростей, и по мне прокатилась какая-то волна. Я не из породы шустрых кобельков, но эта пульсация скользко и тепло прошла по моему позвоночнику, затронув все необходимые нервные центры и выделив все необходимые гормоны. Поэтому вместо твердого отказа я нетвердым голосом произнес: -- Ладно, попробую что-нибудь сообразить. По крайней мере, узнаю, что вам грозит в натуре. А потом я совершил вторую ошибку. Я не высадил дамочку из машины и не выбросил из головы как никчемное явление. Не поехал сразу к Зухре, знойной студентке театрального института, которая владела танцем живота и делала под тобой и на тебе все необходимые па. В этом случае гражданка Розенштейн навеки выпала бы из моего мозга да и позвоночника тоже. Вместо этих разумных действий я повез врачиху-инфекционистку под завывания Тынниса Мяги, жалобно просящего из радиоприемника "остановите музыку". Доставил прямо к ее дому, на Загородный проспект, тридцать два. Возле парадной прогуливались разряженая кудрявая девочка годков четырех, столь непохожая на моих близнецов, и старуха с крючковатым носом -- видимо, внучка с бабушкой. Ребенок сразу бросился к гражданке Розенштейн, тут и козлу ясно, что встретились дочурка с маманькой. Они зашли в парадную и зажглись окна на четвертом этаже, а я все никак не мог тронуться с места. Потому что понял -- серьезно влип. Я очень явно, словно жидкое вещество, ощутил силу, которая в этот момент меняла мою судьбу. А, ну ее в задницу, эту силу... Как вот такой кудрявой девоньке в американских шмотках придется без мамаши, которая будет маршировать с метлой или лопатой по студеному мордовскому полю? Как придется самой мамаше, когда она приглянется гнилозубой лагерной сволочи и попадет в любовницы-марухи? На следующий день я ненавязчиво взялся за Пашу Коссовского. -- Как ты относишься к дружбе между народами? -- Нормально, особенно на уровне койки. Но когда я работал в райкоме и организовывал вечера дружбы с черножопыми, то меня от их физиономий порой озноб пробирал. -- Ладно, ты же в этом не виноват. А вот та вчерашняя евреечка, ей что срок светит? -- Тебе, что, по вкусу пришлась Елизавета Розенштейн?.. Насчет срока -- пенис его знает. Затуллин, тот, который вчера из Москвы пожаловал, смотрел папку Розенштейнихи и уже давил на Безуглова -- мол, дело вполне на статью тянет. Дескать, центр хочет бодягу кончать и всех контактеров прикнопить. Мол, кое-кто и у нас, и на Западе неверно понял разрядку международной напряженности. Безуглов, кажется, не хочет доводить бабу до тюрьмы, все ж таки это муженек-эмигрант гражданке Розенштейн удружил. -- Ну, а ты-то как, Паша? -- Мне до фени. Все равно кого-то надо сажать. Почему не ее? -- Слушай, Паша. Затуллин торопливый слишком, он скоро поскользнется. Безуглов прав, любая посадка должна быть достаточно обоснованной, мы пока еще разряжаем международную напряженность и с Америкой весьма мило торгуем, пепси пьешь небось. У Розенштейн все в роду верные ленинцы -- это тоже надо учитывать. Какой там главный компромат на нее? -- Показания врачей-психиатров о том, что она давила на них, требуя разглашения врачебной тайны. -- Пусть тогда Елизавета напишет, что занималась этим под давлением бывшего супружника, с которым не хотела и не хочет иметь ничего совместного, что он угрожал направить компрометирующие письма к ней на работу, что раскаивается об утрате бдительности, столь присущей ее дедушке и папе... -- Ладно, Глеб, допустим, она занималась "этим" под прессом, под членом и чем-то еще, ну, а мне-то какой прок ее отмазывать? Ведь могут и неприятности случиться. Конечно же, Паша помыслил в этот момент, что врачиха-инфекционистка меня "подмазала". -- А помнишь, Паша, ты брал по тридцать рэ у "Гостинки" диски "Блэк Саббат" и прочих групп, запрещенных ко ввозу в Союз, и тебя прихватили менты? уже через двадцать минут оказался в отделении милиции с бумагой от Безуглова, что ты находишься на важном задании и трогать тебя нельзя, иначе родине грозит ущерб. Мне тоже проку не было, но я думал, что мы -- вместе, что мы надежные кореша. -- Ладно, хрен с тобой... Только зря у тебя головка встрепенулась на эту инфекционистку. С ней можно такую заразу нажить. -- Ты прав, хрен со мной, и это порой мешает. С Безугловым мне самому пришлось толковать, естественно, не в прямую, а настраивая против Затуллина. Майору этот тип тоже не шибко понравился, поэтому Безуглов согласился, что либо мы Андрея Эдуардовича дружно облажаем, либо он нас всех обгадит. Через пять дней от Паши я узнал, что дело против гражданки Розенштейн прекращено, и все закончилось предупредительно - разъяснительной беседой. 2. (Ленинград, 10 марта 1978 г.) Все эти пять дней я подбирал материалы по мистике для полковника Сайко. Не знаю, насколько питательный бульон приготовил, но кое-что для себя выяснил. Мистика родилась на стыке греческой философии с египетскими и шумеро-вавилонскими мифологиями. Деятельное участие в стыковке приняли фаланги А. Македонского; соответственно, в Александрии Египетской возникли гностические и неоплатонические системы Валентина и Плотина. Эти два александрийских гражданина занимались устроением Всего, которое представлялось им в виде многослойного пирога, состоящего из ступенчатых эманаций Высшего Света, а проще выражаясь, из каскада энерго-информационных полей. Большая информация означает высокую энергию. Низшие поля - это тускнеющие отражения верхних. Верхние поля управляют низшими, однако чем ближе к донышку, тем все становится гуще, кислее и противнее. Последний слой, этакая ядовитая корка грязи - есть Наш Мир. Когда появляются мощные религии, мистической философии, чтобы как-то уцелеть, приходится скрещиваться с ними. У мусульман то, что получилось, называется суфизмом, который, однако, из-за влияний соседки-Индии превращается в один из вариантов йоги, то есть в психическую гимнастику. У христианства -- это Дамаскин, Эриугена, Эккарт, Николай Кузанский, Беме -- начинающие каждый раз с начала и словно бы усмиряющие сами себя, наверное, потому, что находятся за пазухой у клерикалов. К тому же с семнадцатого века все лучшие западные умы предаются одной науке. По лучше сложились дела у еврейской мистики. Ей тоже приходилось делать много поклонов в сторону религии, однако придавленному иудаизму было недосуг ереси душить. В науку товарищей еврейской национальности до двадцатого века тоже не особо впускали, следовательно, над конструкцией мироздания было кому поразмышлять со скуки. В итоге получился неразрывный каббалистический поток, все менее расцвеченный витиеватыми ближневосточными образами: "Сефер Йецира", "Зоар", "Эц Хаим" и так далее вплоть до ныне здравствующего каббало-математика Штайнзальца. Однако и ныне мистика практически заканчивается там, где начинаются естественные науки. Даже кванты и нейтрино для каббалы -- это грубые материи. А все наши грубые материи лишь крохи от потоков мощных энергий, просочившиеся через экран, что отделяет наш мир от высших измерений и после которого начинаются пространство, время, масса и прочие неприятности. Сконструировать какое-нибудь архистрашное оружие с помощью любой мистической трепотни было бы, пожалуй, затруднительно. Уж не собираются ли в четырнадцатом отделе ПГУ вызывать ангелов или, например, демонов для интенсификации борьбы с мировым империализмом? Хотя чем черт не шутит. Ходит-бродит же успешно по всему миру призрак коммунизма. На пятый день мозги у меня настолько завяли, что я решил проведать врачиху Розенштейн. Для проведения своей предупредительно - разъяснительной беседы. Подъехал к дому на Загородном, поднялся на четвертый этаж и звякнул в нужную дверь. Та распахнулась, вывалилась разгоряченным телом Елизавета, возбужденная и радостная, из квартиры подул гастрономический ветерок, сдобренный пьяными довольными голосами и подвываниями мистера Джорджа Харрисона. Все ясно, можно приступать. -- Гражданка, я по объявлению. Шатенка с ореховыми глазами ищет мужчину с яйцевидной головой и красной книжицей в штанах. Узнав меня, она сразу как-то потухла, хотя своим любезным видом я не напоминал оловянного солдатика партии. Сразу скисла, как птичка, которая вроде бы уже полетела, а оказалось, что на ниточке. -- Напугались? А зря, Лиза. Из клетки вас действительно выпустили. Летайте на здоровье. Порхайте, парите. Если кто-то из ГБ поп