вою жизнь ее честному слову. - Ну-ну, вверяйте, если вам так угодно, - усмехнулся Ратвен, - но нашими мы уж как-нибудь сами распорядимся. - В таком случае скажите, каких вы желаете гарантий, и я дам вам любые. - А королева? - живо поинтересовался Мортон. - И королева тоже - она меня заверила в этом. - Ладно, мы подумаем до вечера, - поставил точку Мортон. Целый день лорды-протестанты думали и к вечеру изготовили документ, в котором были перечислены все их требования. Дарнли проводил Мортона с Ратвеном в сопровождении Марри в королевскую опочивальню, где королева содержалась фактически под домашним арестом. Мария была печальна, в слезах, и оттого еще более прекрасна, чем всегда. Известная истина - сила женщины в ее слабости, и королева рассчитывала, что следы пролитых слез убедят заговорщиков в ее смирении и готовности покориться их воле. Лорды преклонили колена и лицемерно склонили повинные головы, словно испрашивая отпущения грехов. Каждый, будто за дверью не расхаживал вооруженный караул, произнес заранее заготовленную покаянную речь, после чего Мария вытерла глаза и с явным усилием взяла себя в руки. - Милорды, - начала она дрожащим голосом, - неужто я столь алчна до ваших владений и кровожадна, что вам не оставалось ничего иного, кроме как идти на меня войной? Вы, не считаясь с моей королевской властью, будоражите страну заговорами и мятежами. Но я вас прощаю - в надежде на то, что моя снисходительность вызовет в ответ хоть капельку любви и преданности своей королеве. Пусть все, что произошло, будет предано забвению, но я хочу, чтобы вы поклялись, что отныне станете моими друзьями и будете верно служить на благо Шотландии. Ибо я всего лишь слабая женщина, и мне неоходимы настоящие друзья. Тут Мария несколько раз всхлипнула, но снова справилась с собой - правда, с таким трудом, что даже твердокаменный Ратвен почувствовал некоторое смущение. - Простите мне мою слабость, - продолжала королева прерывающимся голосом. - Вы знаете, в каком я положении, и мне трудно себя сдерживать. Мне больше нечего добавить, джентльмены. Если вы со своей стороны даете слово, что все заговоры в прошлом, то я обещаю прощение и помилование всем, кто был выслан из страны за участие в мятеже, а равно и тем, кто замешан в убийстве синьора Давида. Будем жить так, будто ничего этого просто не было. Прошу вас, джентльмены, дать мне перечень необходимых гарантий, и я подпишу его в том виде, который вас устраивает. Мортон вручил ей захваченный с собой документ, и Мария медленно прочла его, то и дело прерываясь, чтобы смахнуть набежавшую слезу. Наконец она кивнула своей золотистой головкой. - Все верно, на мой взгляд, - заключила королева. - Здесь все так, как должно быть. - Она повернулась к Дарнли. - Будьте любезны, милорд, подайте перо и чернила. Милорд обмакнул перо и протянул его супруге. Королева положила пергамент на небольшой пюпитр и склонилась над ним, как вдруг перо выскользнуло из ее пальцев, и она с глубоким судорожным вздохом упала на спинку кресла. Глаза королевы закатились, в лице не осталось ни кровинки. - Ее величество в обмороке! - воскликнул Марри, подбежав к креслу, но Мария через несколько секунд пришла в себя и смотрела на всех со слабой извиняющейся улыбкой. - Пустяки, это пройдет, - прошептала она, приложив руку ко лбу. - Голова что-то закружилась. Мне в последние дни нездоровится... - Ее жалобная интонация и томный вид вызывали сострадание. Суровые джентльмены поневоле испытывали неловкость и раскаяние. - Может быть, вы оставите это здесь? Я немного отдохну и подпишу, а утром передам вам. Милорды поднялись с колен, и Мортон от имени всех выразил сожаление о тех страданиях, которым они ее подвергли, и обещал искупить свою вину. - Благодарю вас, - бесхитростно ответила Мария и шевельнула рукой. - Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, ступайте. Милорды удалились, весьма довольные тем, что благополучно обстряпали дельце. Они покинули дворец и разъехались по своим эдинбургским домам; Марри отправился вместе с Мортоном. Вскоре к оставшемуся в Холируде Мэйтленду Лесингтону подошла горничная королевы с просьбой явиться к ее величеству. Лесингтон прошел в опочивальню. Королева лежала в постели и встретила его слезами и упреками. - Сэр! - воскликнула она. - Я подчинилась воле милордов и удовлетворила все их требования, но одним из моих условий было немедленное изменение того унизительного положения узницы, в котором я сейчас нахожусь. А между тем двери моих покоев до сих пор охраняют солдаты с оружием и не дают моим слугам свободно входить и выходить. Так-то вы держите свое слово? Разве я не исполнила все пожелания лордов? Пристыженный Лесингтон, сознавая справедливость ее упреков, удалился в смущении и тотчас исправил положение, сняв караулы в коридоре, на лестницах и повсюду внутри дворца, оставив только стражу у ворот снаружи. Наутро он горько пожалел о своем легковерии: ночью Мария Стюарт не только бежала сама, но и прихватила с собой милорда Дарнли. С помощью своего трусливого мужа она осуществила план, задуманный ею еще позапрошлым утром. В полночь они под охраной нескольких слуг, пройдя неохраняемыми теперь коридорами, спустились в подвал и ушли потайным ходом, ведущим в часовню, и дальше через кладбище, мимо свежей могилы Давида Риццо. За оградой кладбища их ждали приготовленные по распоряжению Дарнли лошади. Вскочив на них, беглецы поскакали во весь опор - напомним опять, что Мария-то была почти на сносях - и уже к пяти часам утра прибыли в королевский замок Данбар. Тщетно надеялись одураченные лорды на гонца, отправленного к ним с требованием подписать обещанную грамоту. Слишком поздно они смекнули, что королева провела их, сыграв на трусости и глупости Дарнли. Меньше, чем через неделю, пленница, выскользнувшая из лап вероломных заговорщиков, вернулась во главе армии и обратила их в бегство. II. НОЧЬ В КЈРК-О'ФИЛДЕ Убийство милорда Дарнли Жизнь королевы Шотландской, вообще говоря, изобиловала оплошностями. Однако нерешительность в осуществлении возмездия милорду Дарнли - возмездия, в котором Мария Стюарт поклялась в ночь убийства Давида Риццо, - была, возможно, роковой для нее ошибкой. Итак, Риццо был убит; сама Мария, беременная будущим королем Шотландии и Англии Иаковом, находилась в плену у заговорщиков в королевском замке Холируд, а ее муж начал править, как король. Королева сделала вид, что верит в невиновность Дарнли, и столь тонко сыграла на его тупости и трусости, что убедила милорда изменить своим союзникам Мортону и Ратвену, которые вместе с остальными изменниками-лордами осуществили заговор. Мария, как мы помним, убедила своего незадачливого мужа, что его новые друзья на самом деле как были, так и остались его непримиримыми врагами, и, как только исчерпают все возможности использовать его титул в своих целях, уничтожат короля-консорта безо всякой жалости. Дарнли, спасая свою шкуру, предал недавних союзников, приняв участие в спектакле с подписанием королевской грамоты о полном помиловании заговорщиков. Вместе с Марией им удалось обманом отложить подписание документа до утра и в то же время ослабить бдительность лордов и избавиться от стражи, охранявшей дворцовые коридоры. В ту же ночь венценосные узники, не простившись с мятежными лордами, потайным ходом покинули дворец и после пятичасовой скачки оказались в безопасности в королевском замке Данбар. Легко представить себе досаду и ярость одураченных лордов, когда наутро они не обнаружили во дворце ни королевы, ни грамоты. Гонца, отправленного ими в Данбар за обещанной бумагой, попросту осмеяли, и он вернулся ни с чем, а Мария между тем спешно собрала войско, двинулась в поход на мятежников и обратила их в бегство. В победе над врагами королеве вновь помогла хитрость. Действуя по принципу "Разделяй и властвуй", она теперь уже сама предложила полное прощение и восстановление в правах изгнанникам, принимавшим участие в бунте против ее замужества, но не запятнавшим себя убийством синьора Риццо. Многие лорды-протестанты, хотя последний заговор был затеян отчасти в их интересах, о нем ничего не знали и, высланные из страны, не могли повлиять на ход событий. Сводный брат Марии - граф Марри, граф Аргайл и часть их сторонников немедленно откололись от заговорщиков и с благодарностью приняли милость королевы. Дарнли покинул предателей-лордов еще раньше, и, увидев, что им больше не на кого рассчитывать, те стали искать спасения, где могли. В конце марта Мортон, Ратвен, Джордж Дуглас, Линдсэй и около шестидесяти их соратников были объявлены вне закона и заочно приговорены к смерти и конфискации владений, а некто Томас Скотт, командир стражи Холируда в дни заточения ее величества, повешен, а затем колесован и четвертован на рыночной площади в Эдинбурге. Известие об этой казни привело беглецов в бешенство, терзавшее их тем сильнее, что главному зачинщику убийства Риццо - Дарнли, заключившему позорную сделку с главным его исполнителем Ратвеном, - все как будто сошло с рук после того, как он торжественно и прилюдно заявил о своей непричастности к расправе над итальянцем и неосведомленности о намерениях заговорщиков. И хотя вся Шотландия презрительно хохотала над столь беспардонной ложью и трусливой наглостью, ярости Ратвена это отнюдь не погасило. Смертельно больной Ратвен в это время лежал, всеми брошенный, в Ньюкасле на смертном одре. Там он шесть недель спустя и испустил дух, но перед этим успел нанести последний ответный удар, послав королеве ранее подписанную Дарнли бумагу, бережно хранимую на случай его предательства. Документ полностью изобличал короля. То было не просто свидетельство участия в заговоре, но доказательство того, что Дарнли являлся его вдохновителем, и на нем лежит главная ответственность. Фактически это был приказ учинить расправу над Риццо, в награду за которую король обязался вернуть мятежникам все их права и оградить от преследований. Внизу красовалась отчетливая подпись Дарнли, скрепленная королевской печатью. Однако удар был нанесен зря. Чуть раньше королева и мечтать не могла о таком подарке, а сейчас ей было уже не до супруга-негодяя. У Марии появилось новое увлечение - мужественный и надменный граф Босуэлл. Королева пока ограничилась тем, что, вызвав к себе Дарнли, продемонстрировала собственноручно им подписанный приговор итальянцу и, обвинив в двуличии и подлости, окончательно расторгла притворный союз, который давно ее тяготил. Мария разыграла приступ необузданной ярости и выгнала мерзавца вон. Ошеломленный неожиданным разоблачением, Дарнли пулей вылетел из ее покоев. С тех пор королева при каждом удобном случае подчеркивала свою неприязнь к супругу, которая распространялась и на всех тех, кто пользовался расположением Дарнли. Жизнь при дворе стала для него невыносимой, и он, почуяв, что тучи сгущаются, ударился в бега. Некоторое время Дарнли скитался по стране, но его никто не преследовал, и только двери всех знатных домов - противников или верноподданных королевы - захлопывались перед его носом. Всеми одинаково презираемый, в конце концов он оказался в Глазго у своего отца, графа Леннокса. Там король стал искать забвения в эле и бестолковых развлечениях, то гоняясь по окрестностям с собаками и соколами за дичью, то заводя случайные любовные интрижки с вульгарными особами. Так Мария, не доведя до логического конца свои планы мести, упустила время. Не повесив мужа за измену и подстрекательство к убийству, не отправив его, на худой конец, в изгнание, она совершила роковую ошибку. Самоуверенный, мужественный Босуэлл, циничный властолюбец и грубый вояка, но в то же время образованный человек, оказался тем другом, на которого Мария могла положиться в трудную минуту. Он не бросил ее на произвол судьбы в Холируде, предводительствовал собранным войском и быстро приобрел громадное влияние на королеву. Пользуясь почти безграничной властью - несравнимо большей, чем его предшественник Риццо, - Босуэлл повсюду сопровождал Марию и участвовал во всех ее делах. Марии он казался олицетворением достоинств, которых были лишены оба ее мужа*, и случилось то, что должно было случиться - в ее душе проснулось чувство. Противиться ему или скрывать его было бесполезно. Это была не просто любовь, а настоящий пожар, шквал, ураган. Дело дошло до того, что в июне, составляя завещание перед родами, Мария назначила Босуэлла опекуном ребенка и регентом королевства в случае своей смерти. Дарнли же отказала единственное бриллиантовое кольцо, которое тот надел ей на палец во время венчания. "Это кольцо в день свадьбы подарил мне король - пусть ему и остается", - пренебрежительно писала она. Разумеется, о каком-либо возмездии королю теперь не могло быть и речи - во-первых, это выглядело бы устранением помехи с пути любовников, а во-вторых, будущему ребенку, во избежание осложнений, связанных с кривотолками о нежной дружбе королевы с Давидом Риццо, необходимо было официальное признание законного отца. Босуэлл вознесся на недосягаемую высоту и, конечно, стал костью поперек горла завистливым баронам и лордам. Вся Шотландия ненавидела его за цинизм, беспринципность и жестокость. Родился наследник; король, приехавший в Холируд на крестины, был весьма прохладно встречен Марри и Аргайлом; Босуэлл старался вовсе не замечать его. Выздоравливающая королева при каждом удобном случае демонстрировала свое презрение к мужу и намеренно ласково обращалась в его присутствии с фаворитом. Униженный пуще прежнего, Дарнли снова удалился в Глазго. В конце июля внезапно разразился грандиозный скандал: забыв об осторожности, королева уединилась с Босуэллом в Аллоэ. Прослышав об этом, Дарнли примчался снова, тщетно пытаясь отстоять свои права короля и супруга, но был без всяких объяснений выгнан вон. Тут он впервые почувствовал, что его жизнь подвергается опасности, и понял, что лучше бы ему совсем покинуть Шотландию, однако, на свою беду, он не внял голосу разума. Глупая мальчишеская самонадеянность заставила его вернуться к соколам и гончим и сделать вид, будто он ждет своего часа. При дворе Дарнли теперь почти не появлялся. Даже когда в октябре Мария заболела и лежала при смерти в Джедберге, он показался на один день и снова исчез, хотя положение королевы оставалось опасным. Правда, на сей раз ее хворь не вызвала бы сочувствия, окажись на его месте любой другой: Мария занемогла после того, как проскакала на коне тридцать миль туда и обратно в один день, помчавшись в замок Эрмитаж в безумном страхе за своего Босуэлла, получившего три тяжелые раны в пограничной стычке с контрабандистами. В Джедберге Дарнли повстречал и самого раненого Босуэлла, в свою очередь поспешившего проведать Марию после известия о ее болезни. Босуэлл держался более чем надменно, и хотя пренебрежение к королю выказывали все, кому не лень, презрение со стороны любовника Марии глубоко уязвило Дарнли. Отношения супругов достигли критической точки. Все вокруг понимали, что долго так продолжаться не может. В конце ноября Мария набиралась сил в Крэйгмилларе. Сидя перед пламенем жарко растопленного камина, исхудавшая королева пыталась согреться и унять озноб. Из горностаевой оторочки ее темно-пурпурной накидки выглядывало одно только осунувшееся, прозрачное личико. Под печальными синими глазами залегли тени, отчего они казались еще больше и печальнее. Держась рукой за спинку кресла, подле нее стоял чернобородый Босуэлл. Его грубое лицо с ястребиным носом нельзя было назвать красивым, но женщин оно притягивало неодолимо. - Лучше бы я умерла! - вздохнув, сказала королева. Граф поморщился, отбросил упавшие на лоб кудри и тоже вздохнул. - Никогда не стал бы желать собственной смерти только потому, что кто-то стоит на пути к заветной цели, - вполголоса отозвался он. В другом конце комнаты над столом склонились восстановленный в должности секретаря Мэйтленд Лесингтонский и граф Аргайл. Мария резко вскинула голову и пристально посмотрела на Босуэлла. - Что вы такое нашептываете? - спросила она, и когда тот открыл рот, собираясь ответить, нетерпеливо подняла руку. - Нет-нет, я не поддамся дьявольскому искушению. Нужно действовать другим способом. - Есть и другой, - невозмутимо сказал Босуэлл. Он расправил широкие плечи, обошел кресло и встал перед королевой спиной к огню. Он больше не понижал голос. - Мы все уже обсудили. - Что именно, и кто обсудил? - нервно спросила она. - Не волнуйтесь, мы думали всего лишь о том, как разорвать связывающие вас супружеские узы. Наш добродетельный Марри имел честь лично начать об этом беседу с Аргайлом и Лесингтоном. Он полагает, что это будет благом для вас и для Шотландии. Впрочем, пусть они сами расскажут. - Босуэлл усмехнулся и окликнул лордов, велев им подойти к королеве. Аргайл и Лесингтон поспешили на зов. Босуэлл обратился к худощавому Лесингтону, одетому в странное платье с меховой оторочкой ниже колен. - Ее величество интересует, как развязать гордиев узел ее замужества. Лесингтон пошевелил бровями, провел языком по губам и потер костлявые руки. - Развязать... - удивленно повторил он. - Хм, развязать! - Глаза на лисьей физиономии хитро блеснули. - Такой вопрос предполагает ответ: не лучше ли по примеру Александра этот узел разрубить? Так было бы вернее... И навсегда. - Нет, нет! - воскликнула королева. - Я не желаю крови. - Однако сам Дарнли не миндальничал, когда дело касалось другого, - напомнил Босуэлл. - Это на его совести. Я же не могу взять на себя такой груз, - был ее ответ. - Его можно обвинить в государственной измене, - вступил в разговор дородный, спокойный Аргайл, - ведь он после убийства Риццо вместе с бунтовщиками держал ваше величество под стражей. Мария немного подумала и покачала головой. - Слишком поздно. Это следовало сделать куда раньше. А теперь все решат, что я ищу предлог, чтобы избавиться от мужа. - И она подняла глаза на стоящего перед нею Босуэлла. - Вы упомянули, будто обсуждали это дело с графом Марри. Неужели его точка зрения совпадает с вашей? Босуэлл рассмеялся, представив себе, как крайне осторожный Марри вдруг невероятным образом решился бы на подобный отчаянный шаг. - Милорд Марри за развод, - ответил вместо Босуэлла Лесингтон. - Он сказал, что вашему величеству можно вернуть свободу, просто порвав папскую буллу с разрешением на брак. Граф Марри, конечно, никогда не пошел бы дальше этого. И все же, мадам, если бы мы остановились на ином способе, нет причин сомневаться в том, что граф посмотрел бы на это сквозь пальцы. Мария, казалось, не слышала окончания его речи, напряженно задумавшись сразу после слов о разводе. Ее щеки чуть порозовели. - Ах, я тоже об этом думала! - воскликнула она. - Видит Бог, для развода у меня достаточно оснований. Как, вы говорите, его можно получить? Порвать папскую буллу? - И после этого объявить брак недействительным, - добавил Аргайл. Королева смотрела мимо Босуэлла на огонь в камине. - Да, - медленно промолвила она. Потом, стряхнув задумчивость, повторила: - Да, пожалуй, это выход. - Но тут же новая мысль отразилась на ее лице сомнением: - Однако как же мой сын? - Вот-вот, - хмуро подтвердил Лесингтон и развел руками. - Нам кажется, в этом-то и заключается главное препятствие. Если брак объявить недействительным, это создаст угрозу праву наследования короны вашим сыном. - То есть, он станет бастардом? - вскричала королева. - Отвечайте же! - По меньшей мере, - подтвердил секретарь. - Таким образом, - негромко вставил Босуэлл, - мы возвращаемся к методу Александра. Узел, который невозможно развязать, разрубают мечом. Мария вздрогнула и плотнее закуталась в накидку. Лесингтон поклонился ей и заговорил с мягкой, успокаивающей интонацией: - Мадам, позвольте нам самим решить эту проблему. Мы еще подумаем и найдем такой способ избавить ваше величество от этого молокососа, который не заденет ни вашу честь, ни права вашего сына. Да и граф Марри, видимо, нам поможет, если вы помилуете Мортона и прочих - они ведь пошли на убийство по наущению Дарнли. Королева по очереди вопрошающе смотрела то на одного, то на другого, потом снова отвернулась к камину. Сухие поленья пылали, почти не потрескивая. Глядя на огонь, Мария чуть слышно сказала: - Хорошо, попробуйте... Надеюсь, ваши действия не запятнают мою честь и не заставят меня терзаться угрызениями совести, - добавила она, но таким странным тоном, что казалось, ее следует понимать буквально - дескать, она надеется, а там уж как Господь распорядится. Все три джентльмена переглянулись. Лесингтон потер ладонью подбородок и ответил: - Положитесь на нас, мадам; мы справимся с этим делом, не вызвав неудовольствия вашего величества и неодобрения парламента. Королева промолчала; милорды приняли ее молчание за согласие и с поклоном удалились. Разыскав Хантли и Джеймса Балфура, они впятером сошлись на том, что "набитого дурака, метящего в тираны" следует все же уничтожить физически. Но для этого необходимо, чтобы непримиримая королева помиловала Мортона и остальных заговорщиков. Накануне Рождества помилование семидесяти объявленным вне закона изгнанникам было подписано. Мир увидел в этом всего лишь амнистию по случаю большого праздника, однако крэйгмилларские заговорщики рассудили по-другому и втайне торжествовали. Пожалуй, они были ближе к истине - поступок Марии служил подтверждением состоявшейся сделки и согласия на любые их действия. Амнистия была попросту авансом за устранение Дарнли. В тот же день ее величество и Босуэлл уехали в замок лорда Драммонда, где провели остаток недели, а оттуда отправились в Таллибардин. Их вызывающе откровенная близость перестала быть для кого-либо тайной. Тогда же Дарнли покинул замок Стирлинг, где, бойкотируемый дворянством и урезанный в необходимых расходах (дело дошло до того, что ему заменили серебряную посуду на оловянную), король влачил жалкое существование отверженного. В пути бедняга заболел и добрался до Глазго едва ли не при смерти. Поползли неизбежные слухи об отравлении, однако вскоре пришло известие, что лицо красавчика покрылось язвами - видать, он подцепил заразу в результате распутной жизни, которую вел последние недели. Решив, что он вот-вот испустит дух, Дарнли засыпал королеву слезливыми посланиями, которые та игнорировала, пока не услыхала, что ему стало лучше. Тогда Мария наконец приехала в Глазго навестить супруга. По-видимому, до этого она надеялась, что природа позаботится о Дарнли, и надобность в решении проблемы отпадет сама собой. Однако теперь приходилось действовать. Прежде всего необходимо было перевезти короля в удобное для осуществления ее замыслов место. Для этого требовалось изобразить примирение с мужем и даже более нежные чувства, дабы впоследствии снять с себя возможные обвинения. Вообще говоря, достоверные сведения о преступных намерениях Марии Стюарт отсутствуют, однако можно с достаточной справедливостью судить о них по результату. Дарнли лежал в постели; его обезображенное лицо прикрывал лоскут тафты. Мария выглядела растроганной. Она покаянно упала перед кроватью на колени и в присутствии приближенных - своих и короля - расплакалась. Королева говорила ласково, очень тревожилась о его здоровье и озабоченно интересовалась, чем она может облегчить его страдания. За этим последовало формальное примирение. Потом Мария объявила, что, как только Дарнли пойдет на поправку, она немедленно заберет его в более подходящее место - поближе к себе, - где ему будет обеспечен надлежащий и достойный короля уход. - О, конечно, в Холируде мне будет гораздо лучше, - обрадовался Дарнли. - Нет, нет, не в Холируде, - возразила королева, - во всяком случае, не сразу. Нужно подождать, пока вы не выздоровеете окончательно, чтобы не занести в Холируд заразу, опасную для вашего маленького сына. - Но тогда куда же? Королева назвала Крэйгмиллар; Дарнли так и подскочил в постели, лоскут слетел с его лица, и Марии с трудом удалось подавить в себе отвращение при виде усеявших его гнойников и язв. - Крэйгмиллар! - воскликнул Дарнли. - Так значит, все, о чем мне говорили - правда? - О чем вам говорили? - озадаченно спросила она, пристально глядя на мужа из-под насупленных бровей. Дарнли простодушно выложил ей, что до него дошли сведения о готовящемся заговоре. Ему сообщили, будто его враги пытались склонить королеву к подписанию некоего документа, но она им отказала. Дарнли добавил, что не верит в способность Марии причинить ему вред, но удивлен, зачем ей понадобилось везти его в Крэйгмиллар. - Вам солгали, - отвечала королева. - Я не только не подписывала в Крэйгмилларе никакого документа, меня даже никто ни о чем не просил. Клянусь вам. - (И это была истинная правда: Рождество королева встречала в Холируде.) - А относительно переезда - вам самому решать, где вы предпочитаете поселиться. Дарнли, откинувшись на подушки, успокоился и перестал дрожать. - Я верю вам, Мэри, - повторил он, - верю в ваши добрые намерения. Если же кто-нибудь другой попытается на меня напасть, - заявил он хвастливо, - то дорого за это заплатит. Если только не застанет меня спящим... Но в Крэйгмиллар я не поеду. - Я же говорю - вы отправитесь куда пожелаете, - снова успокоила его королева. Король задумался. - Кажется, у нас есть поместье Керк-о'Филд. Оно считается самым здоровым местом в окрестностях Эдинбурга. Дом окружен садом, а мне как раз необходим свежий воздух. И еще мне предписаны ванны для очищения кожи от этой скверны. По-моему, Керк-о'Филд мне подойдет. Королева с готовностью согласилась и распорядилась выслать вперед слуг, которые должны подготовить дом и перевезти в новое жилище короля часть обстановки и убранства из Холируда. По прошествии нескольких дней Мария Стюарт и Дарнли тронулись в путь. Короля, снова охваченного дурными предчувствиями, снедало уныние, но нежность и забота королевы - особенно на людях - вскоре их полностью рассеяли. Короля поместили в верхнем этаже, уютно обставленном дворцовой мебелью. Стены его спальни украшало шесть дорогих гобеленов, а пол почти целиком был устлан восточным ковром. Кроме того, в комнату внесли великолепную, огромных размеров кровать с балдахином, принадлежавшую еще матери королевы, мягкие, обитые бархатом стулья, маленький стол под зеленым сукном и несколько красных пуфов. Возле кровати для короля по предписанию лекарей установили ванну, закрытую вместо крышки снятой с петель дверью. Непосредственно под спальней Дарнли находилась комнатка, предназначенная для королевы. Здесь интерьер был поскромнее - практически он состоял из одной небольшой кровати, обитой узорчатым желто-зеленым дамаском. Окна обеих комнат выходили в огороженный сад, а дверь из опочивальни Марии вела в коридор, оканчивающийся застекленным выходом на заднюю сторону дома. В этой комнате королева иногда оставалась ночевать - она теперь чаще бывала в Керк-о'Филде, чем в Холируде. Днем, если Мария не составляла компанию Дарнли, помогая ему коротать время и разгонять скуку, ее обычно видели в саду на прогулке с леди Рирз, и король, лежа в постели, часто слышал, как она что-то тихо напевала. Так миновало двенадцать дней. Дарнли выздоравливал. Мария была с ним весела и кокетлива, словно влюбленная невеста. При дворе только и было разговоров, что об их примирении - оно обнадеживало наступлением долгожданного мира и всеобщего благоденствия в королевстве. Правда, много было и тех, кто не переставал изумляться столь молниеносной смене настроения своенравной и капризной королевы. Со времени своей быстротечной помолвки Мария никогда не проявляла к Дарнли такой нежности и ласки. Постепенно рассеялся его страх перед враждебными замыслами баронов и лордов из ее ближайшего окружения, и он впал в блаженно-умиротворенное состояние. Однако недолго длилась иллюзия райской жизни. Ее неожиданно разрушил лорд Робертом Холируд, который специально приехал к Дарнли, чтобы сообщить, что по Эдинбургу ходят слухи об угрожающей королю опасности. Заговорщики якобы и не думали отказываться от вынашиваемых планов. Они не дремлют и уже наняли исполнителей. Откуда просочились такие сведения - неизвестно, но лорд Роберт прямо заявил, что Дарнли, если ему дорога жизнь, должен немедленно бежать. Однако, когда Дарнли передал его слова королеве и та, вызвав лорда Роберта, негодуя, потребовала от него объяснений, Холируд начал все отрицать и настаивал, что его неверно истолковали - он-де говорил исключительно об опасности для здоровья короля, который, по его мнению, нуждается в другом лечении и более благоприятном климате. Дарнли не знал, чему верить. Проснулась прежняя тревога, и только присутствие Марии давало ему ощущение некоторой безопасности. Он стал капризен и раздражителен, требовал ее неотлучного пребывания в Керк-о'Филде, и королева обещала ночевать в поместье как можно чаще. Она провела там ночь со вторника на среду, потом с четверга на пятницу и собиралась остаться в ночь на субботу, но вспомнила, что в этот день, 9 февраля, должен был жениться ее верный Себастьен, который служил Марии еще во Франции. Ее величество обещала почтить своим присутствием бал-маскарад, устроенный по этому поводу в Холируде. Однако королева не бросила мужа на произвол судьбы. Вечером она прибыла в Керк-о'Филд и, оставив свою свиту в зале первого этажа играть в карты, поднялась наверх. Сев у постели дрожащего в нервном ознобе Дарнли, принялась его успокаивать и уговаривать. - Не оставляйте меня, - скулил молодой король. - Увы, - отвечала Мария, - я вынуждена. Сегодня свадьба Себастьена, а я давно приняла приглашение на нее. Дарнли тяжело вздохнул и зябко натянул одеяло. - Скоро я поправлюсь, и меня перестанут угнетать эти глупые страхи. Но сейчас я без вас не могу. Когда вы со мной, я спокоен, но стоит вам уехать, как мне начинает казаться, что я совершенно беспомощен. - Но чего же вам бояться? - Ненависти! Ненависти, которая - я чувствую - окружает меня со всех сторон. - Вы внушили это себе, а на самом деле... - Что это?! - вскричал Дарнли, внезапно приподнявшись с подушек. - Вы слышите? Снизу донеслись слабые звуки шагов, сопровождаемые каким-то непонятным гулом, будто там что-то катили или волокли по полу. - Должно быть, слуги приводят в порядок мою комнату. - Но ведь вы не собирались сегодня ночевать? - удивился король и крикнул пажа. - Зачем он вам понадобился? - недовольно поинтересовалась королева. Дарнли, не отвечая, велел вошедшему юноше сходить вниз и взглянуть, что там творится. Паж ушел исполнять поручение, но в коридоре первого этажа столкнулся с Босуэллом, который, не уступая дороги, спросил, куда идет молодой человек. - Пустяки, - заметил граф, когда тот пролепетал ответ, - передвигают кровать ее величества, согласно ее пожеланию. Если бы паж все-таки честно выполнил приказание (а ему бы позволили его выполнить), то он обнаружил бы в спальне королевы совсем иную картину: там были вовсе не слуги, а друзья Босуэлла, Хэй и Хэпберн, которые вместе с преданным лакеем королевы Николя Юбером, больше известным под именем Френч Парис, возились отнюдь не с мебелью, а с каким-то бочонком. Однако паж, подавленный величием и мощью, исходившими от неподвижного Босуэлла, не посмел настаивать, повернул назад и передал королю его слова - так, будто видел все собственными глазами. Дарнли успокоился и отпустил пажа. - Я же вам говорила! - воскликнула Мария. - Или моих слов вам недостаточно? - О, простите, я в них не усомнился ни на минуту. Разве я могу сомневаться в той, которая проявила ко мне столько милосердия и сострадания! Но ведь вы давно здесь у меня находитесь, а кроме вас я никому не доверяю. - И он грустно вздохнул. - Как бы мне хотелось повернуть время вспять и изменить прошлое. Наверное, я слушал плохих советчиков, потому что был чересчур молод. Я делал поспешные выводы, ревновал и совершал глупости. Потом, когда вы меня прогнали, я скитался по всей стране - без друзей, без цели, без мира в душе. Меня искушал дьявол, и я ему поддался. Если бы вы только согласились предать прошлое забвению, я не пожалел бы сил, чтобы загладить свою вину. Мария побледнела, встала и, тяжело дыша, отошла к окну. Она стояла, вглядываясь во мрак ночи, и колени ее дрожали. - Почему вы ничего не отвечаете? - окликнул ее Дарнли. - Ах, какого ответа вы ждете от меня? - хрипловатым голосом отозвалась королева. - Вы сами себе уже ответили. - И торопливо добавила: - Кажется, мне пора. Послышались тяжелые шаги по ступеням лестницы и бряцание оружия. Дверь распахнулась, и на пороге появился граф Босуэлл, закутанный в алый плащ. Он прислонился к дверному косяку и обвел комнату насмешливым взглядом. Лицо его при этом оставалось странно неподвижным. Граф задержал взгляд на Дарнли, отчего тот внутренне затрепетал и одновременно ощутил прилив ярости. - Ваше величество, - обратился Босуэлл к королеве, - скоро полночь. Он пришел вовремя. Она все вспомнила и вновь укрепилась в своем решении, чуть было не поколебленном последними, тронувшими ее сердце словами мужа. - Хорошо, иду, - сказала она. Босуэлл посторонился, пропуская ее в коридор, но тут Дарнли снова подал голос: - Одну минуту, мадам. - И бросил Босуэллу: - Оставьте нас на два слова, сэр. Однако Босуэлл никак не отреагировал на его приказание и стоял, вопросительно глядя на Марию, пока она знаком не велела ему удалиться. Но даже и тогда он остался за дверью, чтобы быть под рукой на случай, если королева вдруг проявит признаки малодушия. Дарнли привстал в постели, схватил жену за руку и притянул к себе. - Не оставляй меня, Мэри, не оставляй меня! - взмолился он. - Что такое? Почему? - вскричала она раздраженно, но голосу ее недоставало твердости. - Вы хотите, чтобы я разочаровала своего верного Себастьена, который меня так любит и всегда готов за меня голову сложить? - Понимаю... Себастьен значит для вас больше, чем я... - Что за глупости! Он просто преданный слуга. - А я - нет? Вы не верите, что отныне единственной целью моей жизни будет верная служба моей королеве? О, простите мне мою слабость. Меня сегодня гнетут недобрые мысли. Идите, если вы должны идти. Но дайте мне хоть какое-нибудь заверение вашей любви, какую-нибудь безделицу в знак того, что придете завтра снова и больше меня не покинете. Мария внимательно посмотрела ему в лицо - еще недавно такое молодое и привлекательное, а сейчас изрытое подживающими язвами, - и сердце ее дрогнуло. Но она помнила, что за дверьми ее дожидается Босуэлл и может подслушать их разговор, поэтому она сдержалась, сняла с руки один из перстней и надела его на палец Дарнли. - Пусть вас утешит этот залог, - сдавленно проговорила королева и с этими словами вырвалась из его рук и поспешно направилась к выходу. Позже Марии Стюарт более всего остального вменяли в вину именно этот жест с подаренным перстнем. Граф Марри осудил его как самый подлый поступок во всей этой трагедии, но, возможно, королева в ту минуту стремилась как можно скорее покончить с непереносимой сценой, лишившей ее присутствия духа, и сделала первое, что пришло в голову. Уже держась за резную ручку двери, она вдруг замешкалась и обернулась лицом к мужу. Дарнли улыбался, и сердце Марии затопил ужас от сознания совершаемого ею предательства. Потрясенная, она, видимо, хотела как-то предупредить Дарнли, но тут же поняла, что любое неосторожное слово только ускорит развязку и обернется трагедией уже для нее самой и стоящего снаружи Босуэлла. Борясь со своим малодушием, она вызвала в памяти образ Давида Риццо, которого Дарнли на ее глазах отдал на растерзание головорезам; она повторяла про себя слова проклятий и клятву возмездия, вспоминала иудин поцелуй и силилась найти себе оправдание. Но не находила его. Мария была истинной женщиной: никакие доводы разума не способны были подавить переполнявшее ее душу чувство. Нет, не оправдание она увидела в мысли о Риццо, а, напротив, возможность предупредить Дарнли. Рука Марии, вцепившаяся в ручку двери, побелела от напряжения. Пристально глядя в глаза короля, пытаясь внушить ему этим взглядом скрытый смысл своих слов, она медленно произнесла: - Год назад, приблизительно в такую же ночь, был убит Риццо, - и исчезла за порогом. Перед лестницей королева остановилась и, повернувшись, положила руки на плечи Босуэлла, шедшего следом. - Неужели это должно случиться? Неужели это необходимо? - прошептала она со страхом. Глаза Босуэлла блеснули в полумраке; он наклонился к ней и, притянув к себе за талию, ответил вопросом на вопрос: - А разве это не будет справедливо? Разве он этого не заслужил? - Справедливо-то справедливо, - со вздохом сказала Мария. - Но мне не дает покоя мысль, что мы извлечем из этого выгоду. - И на этом основании мы должны его пожалеть? - Босуэлл жестко взглянул на нее, но тут же коротко рассмеялся и настойчиво увлек королеву вниз по ступенькам. - Пойдемте! Вас ждут на балу. Мария подчинилась его воле и шагнула в колею своей судьбы. На улице их ждали оседланные лошади, свита вооруженных дворян и полдюжины слуг с горящими факелами в руках. Какой-то человек выступил вперед, чтобы помочь королеве сесть в седло. В первое мгновение Мария этого человека не узнала - его лицо и руки человека были покрыты сажей, - но когда он назвал себя, нервно рассмеялась: - Боже мой, Парис, вы тоже на маскарад? - И в окружении своих факельщиков и стражей поскакала в Холируд. Дарнли лежал в своей опочивальне и размышлял над последними словами королевы. Он вспоминал интонацию Марии, ее пристальный взгляд, и все более убеждался, что сказаны они были неспроста, что за ними скрывается какая-то подоплека. Год назад... Дэйви... Приблизительно в такую же ночь... Между тем до годовщины гибели Риццо оставался еще целый месяц. И почему, прощаясь, она напомнила ему о том, что обещала забыть? Ответ напрашивался сам собой. Мария хотела предупредить его об опасности. Дарнли вновь задумался о достигших его ушей слухах, о крэйгмилларском заговоре и о предупреждении лорда Роберта. И еще он вспомнил слова королевы в день смерти Риццо: " - Негодяй! Забудьте мою привязанность... Я же ничего не забуду." - А потом ее яростный крик: - "Jamais! Jamais je n'oublierai!" Но тут Дарнли взглянул на перстень - талисман возвращенной ему любви, и накативший было на него ужас так же быстро унялся. Конечно же, прошлое мертво и похоронено. Опасность, может быть, ему и угрожает, но Мария оградит его своей любовью, защитит не хуже стальных доспехов. Завтра, когда она придет, он прямо спросит ее, и она искренне ему все расскажет. А пока следует принять меры предосторожности на сегодняшнюю ночь. Дарнли послал пажа запереть все двери в доме. Юноша сделал, как он велел, но одна дверь, ведущая в сад, осталась лишь прикрытой: на ней не было засова, а ключ куда-то запропастился. Однако, видя, как неспокоен господин, паж решил не сообщать ему об этом обстоятельстве. Король приказал пажу подать ему псалтирь, чтобы почитать перед сном. Паж задремал в кресле. Минул час, и короля тоже стало клонить в сон. Около двух часов пополуночи он внезапно пробудился и резко сел в постели, тревожно прислушиваясь. Сквозь стук колотящегося в груди сердца он услышал какие-то звуки, напомнившие Дарнли о гуле, привлекшем его внимание во время визита королевы. Звуки доносились снизу, из ее комнаты;