Юрий Дружников. Розовый абажур с трещиной
Микророман
---------------------------------------------------------------
© Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
Впервые опубликовано: "Время и мы", Нью-Йорк, 1988, No 103.
---------------------------------------------------------------
С некоторых пор Никольский потерял вкус к книгам. Но сегодня читал с
интересом. Интерес этот подогревала женщина.
Никольский приподнял очередную стопу томов, пытаясь по весу определить,
одолеет ли он их за день. Книги торжественные, как старинная мебель. Ржавые
кожаные переплеты отсвечивают остатками золотого тиснения. На некоторых
томах -- латунные застежки, дабы мысли из книг не улетели, а лежали
сплюснутыми до востребования.
Кивнув библиотекарше, дежурной читального зала для научных работников,
Никольский отнес стопу на стол, под старинную лампу с розовым абажуром, у
которого был отбит край и поперек шла трещина. Вид у лампы был -- как бы это
поточнее сказать?--неуместный. Похоже, она переместилась сюда, в областную
библиотеку, из чьего-то будуара, а раньше была свидетельницей совсем
другого, сугубо интимного аспекта жизни.
Роза, библиотекарша лет чуть более тридцати, бедновато одетая, со
вниманием следила, как импозантный посетитель уселся поудобнее, помассировал
чисто выбритые щеки и поправил галстук, каковой без того лежал
безукоризненно между белоснежных хвостиков воротника. Тряхнув красивой седой
шевелюрой, читатель этот вытащил цветные заграничные ручки и пачку
линованных карточек. Носовым платком он вытер пальцы, будто собирался
заняться не чтением, а завтраком.
Сергей Сергеич Никольский чуть брезгливо листал замусоленные, пахнущие
плесенью и мышиным пометом страницы. Доктор исторических наук, профессор,
завкафедрой истории Коммунистической партии Академии общественных наук при
ЦК КПСС, он прибыл сюда в командировку прочесть закрытую лекцию для
партактива Гомельской области. Закрытым, как известно, считается то, о чем
все знают, но с трибуны можно говорить только вышестоящим. Уже один этот
факт давал докладчику некую привилегию. Впрочем, он к этому привык. В уме же
Никольский давно держал мысль осмотреть книжный фонд частично сохранившейся
домашней библиотеки генерал-фельдмаршала графа Паскевича. Областная
библиотека располагалась, между прочим, в бывшем графском дворце.
Привела ответственного гостя к Розе директриса. Директриса -- ее сюда
перебросили из отдела пропаганды обкома -- была полная, но весьма
маневренная: Никольский при своем относительно спортивном виде еле за ней
поспевал. Она шепнула Розе, чтобы данному читателю (она подчеркнула слово
"данному") давали все, что ни попросит, включая спецхран. Перед гостем
директриса извинилась, что привела его в зал для научных работников, а не
для академиков и профессоров:
-- Помещения, соответствующего вашему рангу, извините, пока нету. Вот
когда построят новое здание...
Битых два часа вчера ушло у Никольского на оформление: он заполнил
несколько бланков, затем специальную анкету -- что и для чего он будет
читать. Анкету сверили с отношением из академии, ходатайствующим о допуске к
данным книгам. Все это была чистейшая туфта. Отношение Никольскому
отпечатала его секретарша, подписал он вместо заместителя директора, своего
приятеля, сам и поставил липовый регистрационный номер.
Книги Никольский собрался листать не для темы, а просто так, для себя.
И директрисе было наплевать, кто что читает. Но таковы были правила,
сложившиеся не вчера: задачей библиотек давно стало стеречь людей от чтения,
чтобы они не прочитали чего-либо такого, чего им знать не положено, даже из
глубокой истории. Никольского это нисколько не возмущало. Чтобы читать, надо
понимать, зачем читать. Бездельники только портят книги. А что касается
ограничений в чтении, то кто ищет, тот найдет. Не надо вопрос заострять. Он
давно выработал принцип, который повторял про себя, а иногда и вслух:
-- А мне все нравится!
И если его упрекали в конформизме, объяснял:
-- Эка невидаль -- всем возмущаться и все критиковать. Это же, как
мода. Мода ведь то, что все спешат делать, не так ли? А я оригинал! Нет
правды на земле, но правды нет и выше. И потом, братцы, оптимизм с дозой
равнодушия -- единственный способ убежать от инфаркта...
Никольский всегда верил в великую благость того, что люди не читают
старых книг. Если бы все в один прекрасный день уяснили, что то, о чем они
думают, говорят, спорят, уже обдумано, сказано и доказано, какая бы в
обществе наступила апатия! А так -- апатия только у избранных, у
интеллектуалов. Забывчивость -- вот спасательный круг человечества. Мы
словно играем роли по давно написанным пьесам и бодро делаем вид, что
открываем новое и идем вперед. Где уж всем! Всерьез ревизуют что-либо
одиночки, но у них не жизнь, а каторга. Мы не из их числа.
Для самого Сергея Сергеича знания делились на две группы: для других и
для себя. И распространение знаний, что были для других, являлось, между
нами говоря, просто его службой. Да, книги, которые он пишет, фальшивы, и
другими они быть не могут по определению. Так ведь и читатель это понимает,
значит, он не обманывает читателя. Но то, что остается вне этого для себя,
есть ублажение остатков духа, который пока еще, к счастью, не полностью
деградировал, и жить можно.
Книги, что теперь лежали перед историком Никольским под розовым
абажуром, были старыми, а значит, настоящими. В отличие от современной лжи,
которая просто липа, ложь далекого прошлого как бы материализуется. Теряя
контакт с жизнью, она перестает быть ложью, становится данностью и не
раздражает.
Последней к этим книгам -- Никольскому уже все рассказали --
прикасалась глубокая старуха, наследница графа. Книги тогда были свалены в
подвале краеведческого музея, размещенного во флигеле графского дворца.
Каждый день, кроме церковных праздников, старуха, стуча о паркет клюкой,
приходила в музей и, купив входной билет, осматривала остатки своей мебели.
На билеты уходила вся ее пенсия. Одета графиня была неряшливо и, по слухам,
почти ничего не ела несколько лет, только дышала и пила воду. А воздух и
вода в Гомеле, хотя и не очень хорошие, но бесплатно.
Переместившись в библиотеку, графиня долго сидела не шевелясь, положив
руки на книги и закрыв глаза. Казалось, дремлет или щупает у книг пульс.
Потом она медленно листала фолианты. Когда попадались рисунки, бормотала
что-то себе под нос, смотрела страницы на свет. Она оживала, разговаривая с
нарисованными людьми. А уходила -- лицо опять мертвело.
Розе хотелось поговорить с московским интеллигентным человеком, и она
еще вчера рассказала Никольскому подробности про неофициальную
достопримечательность города. Нечасто в областной библиотеке появлялись
столичные гости такого масштаба. Роза зарумянилась, большие черные глаза ее
заблестели и ожили. Шепот придал разговору таинственность. Никольский с
грустью признался Розе, что у него со старухой есть что-то общее: он, как и
она, после многих лет чтения только по делу теперь решил почитать для себя.
Без практического выхода.
-- Где же она, эта роковая женщина?--спросил Никольский, пристально
посмотрев на Розу.
-- Книги музей передал нам, мы их -- в спецхран, а допуск ей к книгам
оформить было нельзя. Кто будет за нее ходатайствовать? Смешно?
-- Смешно,--согласился Сергей Сергеич.--А ведь это ее собственные
книги, не так ли?
Она печально кивнула, притворив ресницы. Потом подумала и прибавила:
-- Директриса сказала, что книги народные.
-- Ах, народные...--усмехнулся он.--Действительно, как это я сразу не
сообразил?
Так у него с Розой возникло взаимопонимание. Это было еще до того, как
они пошли смотреть книги. Роза повела его по железной винтовой лестнице в
подвал, бывшее бомбоубежище. Свет был неяркий, но достаточный для того,
чтобы видеть корешки. Книги стояли в беспорядке, все равно они почти никому
не выдавались.
-- Здесь сыро,--поежился он.--Вам не холодно?
-- Я привыкла.
Они шли между железными полками, то и дело касаясь друг друга, и обоим
это было приятно. Что-то в ней вдохновляет, отметил он, не без удовольствия
глядя на ее округлости.
-- Ну, девятнадцатый век смотреть не будем,--пробурчал
он,--неожиданностей вроде бы не может быть. А восемнадцатый -- вот этих
толстячков -- можно поднять.
Стопы набрались большие.
-- Тут есть мальчик,--сказала она.--Он вам все сейчас принесет.
Безо всякого смущения она поднималась над его головой по винтовой
лестнице, и зрелище это ему еще больше понравилось.
-- Сейчас не надо приносить. Я хочу только заказать, а читать начну
завтра, если позволите.
Он едва улыбнулся. Подумал, не пригласить ли ее поужинать, но решил,
что пока преждевременно.
-- К завтрому все для вас будет готово. Мы работаем с десяти до десяти.
-- Запомню.
Помедлив, она прибавила:
-- А я завтра с двух.
Пришел он часа в четыре. На лекции для партактива было несколько
вежливых вопросов -- ровно столько, сколько положено, чтобы докладчик
остался доволен собой и залом. После обеда с секретарем по пропаганде и
завотделами в спецзале обкомовской столовой Никольского отвезли в гостиницу.
Он велел шоферу заехать за ним через час и славно подремал.
Роза к его появлению аккуратно сложила поднятые из подвала книги. Она
уже сбегала в центральный каталог и легко нашла книги самого
С.С.Никольского, в том числе изданную солидной монографией его докторскую
диссертацию "Роль коммунистической партии в создании изобилия продуктов
питания". Названия двух других его книг тоже были фундаментальными: "Борьба
коммунистической партии за чистоту ленинского наследия" и "Коммунисты в
авангарде борьбы против мелкобуржуазной идеологии". Заказывать эту трилогию
Роза не стала. Интересно, однако, какие полезные идеи он собирается найти по
такой своей специальности в восемнадцатом веке? Ах да, он же будет смотреть
их без практической цели.
-- Я прочитала все книги, которые вы написали,--сказала она, выдавая
ему книги.--Интересно...
Врала она вежливо -- без восторга и без иронии.
-- Не будем об этом,--поморщился он.--У каждого свой крест.
-- Вы хотите сказать...
-- Я ничего не хочу сказать,--суховато прервал он.--А вот ваши книги
действительно занимательные.
Он поднял тяжелую стопу фолиантов.
Роза подумала, не поведать ли ему, как под бомбежкой вывозили эти
книги? Розе рассказывала мать, которая тоже здесь работала до самой своей
кончины. На некоторых переплетах видны шрамы от осколков. Когда книги везли,
на станциях половину растащили солдаты из встречных эшелонов на самокрутки.
Слабые женщины не отстояли. А после того как привезли книги с Урала обратно,
половину оставшейся половины съели крысы здесь, в подвале. Стоит ли это
вспоминать? Пусть гость спокойно читает остатки и полагает, что это полная
графская библиотека.
Никольский между тем не торопился углубляться в восемнадцатый век. Он
снял очки, подышал на них, стал медленно протирать голубоватые стекла. Без
очков все приняло неопределенные формы. Пустой читальный зал застлало
туманом. Вот в таком тумане он и живет. А в очках другая его жизнь, которую
приходится соотносить с тем, что он видит. Слова и реальность все труднее
увязывать между собой. Лучше не пытаться.
С юношеских лет Никольский почитал Библиотеку. Не эту, провинциальную,
и даже не те, известные интеллигентному миру, а Библиотеку вообще. Большая
часть его молодой жизни прошла в библиотеке. И он любил в ней сидеть,
называл добровольной тюрьмой. Не обязательно читать, писать, рыться в
каталогах. Просто сидеть, как старая графиня, смотреть на незнакомых людей,
притулившихся по углам, поближе к настольным лампам, гадать, что привело их
сюда. В то время библиотека была для него особым замкнутым миром, храмом,
религией. Тогда он гордился, что он историк, что создает духовные ценности.
Придумал даже сам себе целое философское обоснование: люди делятся на
"материальщиков" и "духовников". Он, конечно же, из вторых.
Для потомков наши вещи не будут представлять особой значимости. И
автомобиль, и ракета превратятся в прах. Сталь и бетон станут пылью от
времени. Насколько надежна память компьютеров, пока не ясно. Но зыбкие
строчки на бумаге, которую младенец способен изорвать в клочки, сохраняются
долгие времена. В этом, пожалуй, есть и обидное. Большая часть людей создает
сегодняшние вещи. Но лишь труд меньшей части остается в веках. Утешение,
однако, в том, что, не будь ценностей материальных, не родились бы духовные.
Ибо и те, кто сочиняет, тоже хотят есть. Вот только какие строчки духовные,
а какие нет? Настроимся считать -- все. Для потомков будет важно и черное, и
белое.
Выбиваясь наверх, Никольский работал в разных библиотеках и архивах.
Студентом задыхался в подвалах, мерз в церквах, наскоро переоборудованных
под хранилища документов. Видел, как чистят библиотеки, как уничтожают
книги, как трудно становится узнать, что есть, прочесть, что было написано.
Мог заниматься старой историей, но клюнул на удочку и пошел по
идеологической части. Жалеть об этом глупо и, главное, бессмысленно.
В молодости его восхищало, что в библиотеке честные и лживые книги
стоят рядом. В этом была особая гуманность -- в праве лжеца лгать, в
невозможности запретить ложь, в праве потомков самостоятельно, без суфлеров
разбираться в истинах, улыбаться нашей наивности или, что гораздо реже,
поражаться дальновидности. Нет, что ни говори, Библиотека -- хранилище
времени, сейф для мыслей. Сейф для мыслей... Это, пожалуй, неплохо было им
когда-то сказано. Он, Никольский, любил слова. Они-то и лишили его
ориентации: в словах утонула истина, которую он давно уже не искал. Истина
только мешала, вставала поперек дела, успехов, жизненных благ. Он перестал
читать. Он пробегал, проглядывал, скользил.
Сергей Сергеич надел очки. Туман исчез. Напротив, по другую сторону
стола, за этой же лампой сидел черноволосый мальчик лет двенадцати в синей
полинявшей ковбойке. Челка на лбу смешно топорщилась -- теленок лизнул. И
уши торчали, и нос был приподнят кверху, подпирая очки. Весь мальчишка был
нескладным теленком.
Кажется, он сидел тут и вчера. Сергей Сергеич решил вечером от скуки
сходить в кино. Крутили фильм из эпохи его молодости. А мальчишка остался.
Сидел и читал. Читал он толстую книжку в безликом библиотечном коричневом
переплете с коленкоровыми углами. Читал быстро. По губам и щекам было видно,
как он переживает то, о чем читает. Иногда поднимал глаза, несколько
мгновений сидел не шевелясь, словно наступал антракт. И читал следующее
действие. А почему, собственно, подросток в читальном зале для научных
работников? В этом же здании, с другого угла, детская библиотека, куда
Никольский сперва заглянул по ошибке.
Мальчик поднял голову. Никольскому пришлось снять со стопы верхний том
и углубиться в него. Хватит растекаться мыслью. Мы умеем заставить себя
собраться, умеем работать. Правда, в последние годы это становится все
трудней. Возраст? Чепуха! Нет шестидесяти. Не болеем, не лысеем. Сергей
Сергеич стал читать толстое жизнеописание высших придворных чинов Российской
империи.
Шла вялая весна, темнело позднее. Окна читального зала вплотную
упирались в стену учреждения, в окнах которого горели лампы, но за столами
никого не было. Сверху в щель между домами опустились густые сумерки.
-- Я зажгу свет, если не возражаете, коллега,-- галантно произнес
Никольский.
Парнишка вздрогнул, оторвался от страницы, сообразил, что это
обращаются к нему, и, покраснев, кивнул. Сергей Сергеич пощелкал
выключателем.
-- Так не зажжете,--стесняясь, сказал мальчик.--Еще в прошлом году
заворотили.
Умело, двумя руками, он снял с лампы розовый стеклянный колпак. Под ним
объявилась полногрудая бронзовая русалка с извивающимся хвостом, который
постепенно превращался в подставку. Мальчик привычно взял русалку за талию
одной рукой, а другой повернул лампу в патроне. Сергей Сергеич усмехнулся.
Свет ударил в глаза. От лампы пахнуло горелым. Мальчик так же аккуратно
поставил колпак на место, и розовый круг очертил книги. Лишь сквозь трещину
свет слепил глаза.
Никольский сходил к Розе и взял другую пачку книг. Библиотекарша между
тем приготовила для него две карточки с надписями "Прочитано" и "Осталось".
-- Вы великолепны сегодня,--вскользь бросил он ей.
Она не была избалована светскими комплиментами и смущенно улыбнулась,
довольная, что он заметил. Она действительно приложила к этому немало
усилий, и надо же, израсходованная энергия не пропала даром. Правда,
директриса еще раньше обратила на Розу внимание и сухо заметила, что на
Розином месте одевалась бы на работу строже: все-таки мы областное
учреждение, а не театр и не...
Директриса не договорила. Роза, конечно, промолчала.
На ней ничего особенного не было, только юбка узкая с разрезом сбоку и,
конечно, не длинная, что давало возможность оценить ее ноги, как
определенное достижение природы. Ну, два часа в очереди в парикмахерской,
чтобы уложить волосы. Ну, еще помада на губах чуть ярче, чем обычно. Без
лишней скромности Сергей Сергеич понял, что усилия предприняты Розой для
него. Раз так, это избавляет его от промежуточных трудностей. Хотя... он еще
абсолютно ничего не надумал.
Никольский поработал пару часов и размагнитился. Цвет абажура стал его
раздражать. Он поежился от сырости -- то ли действительной, то ли кажущейся.
Надо бы пойти поужинать. Где тут у них самый лучший ресторан с глупой
музыкой, оглушающей и безвкусной, танцами и прочим. Мальчик читал не
отрываясь. Сергей Сергеич прослышал, что в местной драме поставили что-то
солененькое. Не отправиться ли туда? Говорят, труппа здесь молодая, только
что из столичного вуза. Значит, есть и симпатичные актрисочки. Или, может,
согласиться на приглашение доцента из пединститута, который мечтает
очутиться у меня в докторантуре? Обещано изысканное местное общество, и мне
уготована роль кумира на три часа.
У мальчика сдвинулись брови. Они сдвигаются, когда он доходит до
трудного места. Длинные ресницы то растерянно моргают, то успокаиваются:
понял, пошел дальше. Ничего, кроме того, что излагается на книжных
страницах, его не занимает. А я не двигаюсь. Сколько осталось? Полстопы тут,
да две горы на столе у Розы. А Роза тоже скучает. Когда женщине скучно,
виноват кто? Само собой, мужчина.
Сергей Сергеич помучился еще, листая страницы, которые не смогли его
увлечь. Решил, что будет читать завтра, а на сегодня хватит. Не гнить же
ему, в конце концов, как старухе, графской наследнице, за чтением. И в
голове должна быть форточка. Он сгреб со стола исписанные клочки бумаги,
обнял стопу книг и пошел к стойке. Роза с готовностью нагнулась и протянула
руки навстречу ему, чтобы забрать книги. Он невольно заглянул ей за вырез
кофточки: там было мягко и очень заманчиво.
-- Устали?--чуть порозовев, спросила она.
-- Просто есть еще дела...
Маникюр на ее ногтях был свежий, тщательно наведенный. Духи неплохие,
не грубые. Он мягко сжал ее руку, поцеловал. Она с удивлением подчинилась,
но обернулась, не видел ли кто. Он двинулся к выходу, потом вернулся и
наклонился к ее уху, заговорщически подмигнув.
-- Простите. Что за мальчик сидит напротив меня?
-- Помогает носить книги. Он вам мешает? Я его прогоню.
-- Нет-нет, не мешает. Напротив, заражает своим энтузиазмом. Просто я
хотел полюбопытствовать, чего он тут штудирует?
-- Он читает все подряд,--объяснила она.--Ну, может, больше
географическое и историческое. И то, что вы сейчас читаете, все уже
прочитал. Только директрисе не говорите: это же спецхран. Он помогает
таскать книги в хранилище и там выбирает.
-- И часто он здесь?
-- Всегда.
-- Всегда?
-- После школы... И сидит до закрытия.
Роза смотрела на Сергея Сергеича, чуть улыбаясь, готовая ответить на
любые его вопросы с максимальной полнотой. Но он больше ничего не спросил.
Выходя, он оглянулся: мальчик сидел под розовым абажуром, подперев щеку
кулаком.
В театр Никольский не поленился заглянуть. Пьеса была из колхозной
жизни. В первом акте смело разоблачали пьяницу-председателя. О том, как
председатель будет во втором акте исправляться, Сергей Сергеич примерно
догадывался. Молодые столичные актриски, про которых ему рассказывали в
обкоме, по-видимому, успели состариться на периферии. Гость еле досидел до
антракта и даже подумал, не улететь ли сейчас же в Москву. Но там его никто
особенно не ждал.
Семьи у Никольского в данный момент вроде бы не было. Третья жена ушла
от него полгода назад, и нельзя сказать, чтобы его это огорчило. Дети от
первых двух браков выросли, и общение с ними носило вежливый, но
дистанционный характер. В Гомеле он специально заказал билет на послезавтра,
чтобы отдалить себя от московской суеты. Так тому и быть.
Он прогулялся до набережной Сожи. Постоял молча, поглядел на ледоход.
Но с реки дул сильный, мокрый ветер. Безопаснее двинуться спать, чтобы не
просквозило.
С утра его потянуло в библиотеку. Входя в читальный зал, он даже
подумал про себя не без гордости, что он, Никольский, труженик. Умеет и
любит работать от зари до зари, как в молодости. На деле он уже давно забыл,
как пишут. Книги, которые издательства заказывали ему, известному партийному
историку, он делил по главам между своими аспирантами, а те без смущения
заимствовали материалы у других авторов. Это, кстати, гарантировало
правильность изложенных мыслей.
Фолианты восемнадцатого века терпеливо ждали своего читателя, но в
библиотеку Никольского потянуло не к фолиантам, а к Розе. Она была за
стойкой с утра и обрадовалась ему,--он понял, обрадовалась. Он поговорил с
ней немного, поделившись впечатлениями от вчерашнего спектакля. Она
посочувствовала, он рассказал к случаю анекдот, взял книги и ушел к розовой
лампе с отбитым краем.
Книги были интересные, манера изложения непривычная для него, мыслящего
готовыми блоками. Он зачитался. Жизнь, полная прозрачных интриг. Гравюры с
умеренной вольностью в изображении игривых моментов. Монументальные
физиономии сильных мира того. Неловкие объяснения политических авантюр через
постельные подробности. Сергей Сергеич попытался провести параллели между
царским двором и нынешними администрациями, при которых он делал карьеру.
Боже мой, тогда был детский сад! Лучше такого рода аллюзиям не предаваться.
Минутная стрелка старинных напольных часов, что стояли у стены между
огромными портретами Маркса и Энгельса, обошла несколько кругов, прежде чем
Никольский оторвал взгляд от страниц. Он едва не рассмеялся. Мальчик в синей
ковбойке сидел перед ним. Книжка заслоняла половину его лица. Когда он
появился и бесшумно занял свое место, Сергей Сергеич не заметил.
-- Молодой человек,--шепотом спросил Никольский.--Извините меня за
любопытство. Что вы сейчас читаете, если, разумеется, не секрет?
Мальчик не сразу понял, о чем спрашивают, а поняв, протянул том. Это
была книга конца прошлого века о походах Суворова с превосходными
иллюстрациями. Никольскому она попадалась.
-- Содержательная штука,--сказал он.--Для чего ты ее читаешь?
Мальчик не понял и пожал плечами.
-- Ну, тему в школе проходите? Задано?
-- Не-е...
-- Зачем же?
-- Не знаю.
-- Может, просто интересно?
-- Да, интересно.
-- Что именно?
-- А все.
-- Вообще?
Никольский в недоумении почесал кончик носа и произнес мальчику стихи,
которые обычно читал женщинам:
Загадок вечности не разумеем --
Ни ты, ни я.
Прочесть письмен неясных не умеем --
Ни ты, ни я.
Мы спорим перед некою завесой.
Но час пробьет,
Падет завеса, и не уцелеем --
Ни ты, ни я.
-- Это вы написали?--спросил мальчик.
-- Не совсем. Это Омар Хайям. Был такой восточный поэт... Но скажи мне,
ради бога, зачем все-таки ты читаешь?
-- Вы верите в Бога?--глаза у мальчика сощурились и заблестели.
-- Ну, я сказал "ради бога" условно, что ли...
-- А, условно...
Блеск в глазах погас. Чего хочет от него этот солидный человек, похожий
на телевизионного комментатора с экрана.
-- Так зачем же?--настаивал Сергей Сергеич.
-- Просто я решил все книжки прочесть, вот...
-- Все?! Я не ослышался?
Парнишка кивнул и стал читать дальше. Никольский тоже сделал вид, что
читает, но мальчик сместил его мысли в сторону. Вы только подумайте: все
книжки! Так ему и дадут прочесть все. Даже мне все не дают. А ему надо,
видите ли, все. Наследный принц! Хочет обучиться сразу шестидесяти четырем
искусствам. Как он научится приручать слонов? В теории? А складывать стихи
-- в этой провинциальной дыре? Сейчас нащупаем в нем слабую струну.
-- А почему ты не играешь с ребятами? Ну в хоккей, что ли...
-- Неохота... Чо я там не видал?
Никольский не нашелся, как возразить, и рассердился. Сопливый Нестор
двадцатого века. Какому-то несмышленышу все интересно, а мне, деятелю
великой истории, на все плевать? Мир идет в тартарары, а мальчик сидит с
книгой. Все уничтожено, разрушено, сведено под корень до трын-травы. Целые
библиотеки сожжены. Лучшие умы отравлены. Остатки догнивают, и само
существование России под сомнением. Скоро от отечественной цивилизации
ничего не останется. А мальчик в этой дыре читает.
Сергею Сергеичу вдруг пришло в голову открытие, которым нельзя ни с кем
поделиться. Может, великая историческая миссия нас, коммунистов, в том и
состоит, что мы превращаем культуру в макулатуру, произведения -- в
удобрения, блага цивилизации -- в дерьмо? Цель нашего появления на земле --
выжечь поле после собранного урожая. Ну, а потом? Вырастут на этой почве
новые культурные растения или один бурьян? Может, и навоз нами заражен? Но
ведь мальчик-то читает все подряд. Значит, в голове его что-то сохранится
для потомков. Если, конечно, он не собьется с пути. Но он обязательно
собьется. Обязательно! Деться некуда. Тупик.
Прочитанные книги Никольский понес к стойке, чтобы взять последнюю
порцию.
-- Хочу с вами попрощаться,--шепотом сказала Роза.--Я работаю до двух,
а вы завтра уезжаете.
-- Хм... А что, если...
-- Если что?
-- Что, если нам пообедать вместе?
Сказал небрежно, как бы невзначай, чтобы самому не обидеться, если она
откажется.
-- Сейчас или?..
Тут он взял быка за рога.
-- Немедленно!
-- Тогда выйдем из библиотеки отдельно, ладно? Ждите меня возле
магазина "Дары природы", это рядом.
-- Вы -- прелесть, я сразу догадался,--сказал он.
-- А вы -- бесчестный соблазнитель. Сдавайте книги, я вам поставлю
штамп на выход.
В витрине магазина "Дары природы", который он углядел сразу, стояло
облезлое чучело оленя с хорошо сохранившимися рогами. Над чучелом висел
яркий плакат: могучий профиль Ленина с алым бантом на груди. Текст гласил:
"Партия -- ум, честь и совесть нашей эпохи". Сергей Сергеич прижался к
витрине, чтобы его не толкали прохожие, и смотрел в сторону библиотеки. Он
поймал себя на том, что волнуется, как молодой. Даже подумал: а вдруг она
передумает? Но она тут же появилась, торопливо стуча каблучками по неровному
асфальту.
-- Заставила вас ждать? Пришлось убрать книги...
-- Мадам, где в этом городе можно по-человечески пожрать?
-- Нигде, поверьте! Пригласила бы вас домой, но у меня коммуналка, и
все соседи в ней злобные сплетники.
-- Тогда пошли ко мне в гостиницу. Уж что-нибудь в ресторане
"Интуриста" дадут, а? Он вынул из кармана пятерку, распорядительным жестом
остановил первую попавшуюся "Волгу", открыл дверцу и протянул деньги
водителю.
-- Дружище, подбрось нас до отеля, здесь чуток.
-- Вы с ума сошли, так швыряться деньгами,--прошептала она ему на ухо,
когда они уселись на заднее сиденье.
Он приставил палец к ее губам. От нее пахнуло хорошей пудрой, он
вдохнул этот запах глубоко, как наркоман, готовящийся перейти в другое
измерение. Даже зажмурил глаза и мурлыкнул.
В ресторане было битком. Сергей Сергеич узнал у гардеробщика, где
кабинет директора, и, чуть приобняв Розу за талию, попросил ее минуточку
обождать. У директора были посетители. Пробравшись сквозь них, Никольский
обогнул стол и тихо сказал на ухо директору, что он из ЦК КПСС. Это
произвело некоторое впечатление. Тогда Сергей Сергеич попросил в виде
исключения подать ему обед на две персоны в его обкомовский люкс номер
триста один.
-- Пришлите официанта посообразительней,--попросил Никольский.--Мы с
ним найдем общий язык.
Он вернулся к Розе. Она красиво сидела в кресле, положив ногу на ногу.
-- Пошли?
-- Пошли,--немедленно согласилась она.--А куда?
-- Ко мне. Пообедаем в номере.
-- И вы полагаете, что это прилично для девушки из хорошей семьи?
-- Вполне.
На третьем этаже он отпер дверь и элегантным жестом пригласил Розу
войти.
-- Батюшки, какой номер!--воскликнула она, обегая обкомовский люкс. --
Сколько же здесь комнат? Гостиная, кабинет, спальня. А эту дверь можно
открыть? Ах, ванная! И вся эта роскошь для вас одного?
Все еще стоя в дверях, он великодушно улыбался.
-- Наши враги называют нас номенклатурой,--скромно сказал он, проходя в
гостиную.--Мы себя тоже... Глупо отказываться от благ, которые положены, не
так ли? Будете аскетствовать, все равно их растранжирят другие. А вот и
официант.
Они кратко обсудили, что вкусней. Даму спрашивать было бессмысленно:
она только кивала. Сергей Сергеич заказал по максимуму.
-- И, конечно, бутылочку "Столичной" с морозцем,--он вынул две крупных
купюры.--Сдачи не надо.
-- Будете довольны,--сказал официант.--Я за приготовлением лично
прослежу.
Через двадцать минут они с Розой уже обедали, сидя на диване перед
маленьким журнальным столиком. Никольский специально распорядился поставить
поднос с шашлыками сюда, чтобы сесть рядом.
-- Выпей с нами,--демократично предложил он официанту.
Третьей рюмки не было, и официант, не упрямясь, налил себе четверть
стакана.
-- Мы с женой первый раз в вашем городе,--продолжал Никольский
конструировать ситуацию, чтобы не затягивать дела.--Город, я бы сказал,
хороший.
-- Жить можно,--послушно согласился официант.
-- Ну, за ваш город и за мир во всем мире!--Сергей Сергеич смотрел на
Розу.--Давайте -- до дна!
Она выпила легко, безо всякого ломания, и ему это понравилось. Официант
пожелал приятного аппетита и исчез. Они выпили еще по рюмке, не закусывая. И
тоже легко. Никольский встал и запер дверь.
-- А вы большой умелец,--погрозила она ему пальцем и засмеялась.
-- Если честно тебе признаться, Роза, я просто оболтус,--сказал он
по-домашнему.--Прав мой приятель биолог Кузин, который сам себе сочинил
эпитафию. Хочешь, почитаю?
Прохожий! Здесь покоюсь я.
Ты слышал про такого?
Я дар земного бытия
Растратил бестолково.
Я был, к несчастью своему,
Обласкан муз любовью
И даже угодил в тюрьму
За склонность к острословью.
Курил табак, любил собак,
Они меня тем паче.
Прохожий! Ты живи не так,
А как-нибудь иначе.
-- Иначе как?--задумчиво спросила она, когда они проглотили еще по
рюмке и начали есть.--Если б кто объяснил...
-- Иначе?--он вспомнил, что хотел рассказать ей давеча в библиотеке, но
забыл.--Старуха-графиня, о которой ты мне рассказывала, жила иначе. Кстати,
я ее нашел.
-- Нашли?!
-- Сам бы не смог. На лекции ко мне полковник из органов с каким-то
вопросом подошел. И я попросил его эту женщину разыскать. К сожалению, нашли
не ее, а коммуналку, где она жила. Я туда съездил. Соседи похоронили старуху
год назад. В ее комнате оказались старинные бумаги, письма, книги,
фотографии и другое, как сказали соседи, разное барахло. Несколько сундуков,
сто семьдесят шесть килограммов.
-- Даже вес знаете?
-- Соседи взвесили на пункте приема макулатуры. А еще, говорят,
портретов маслом много было, свернутых в трубки, без подрамников. В бумажную
макулатуру их не взяли, так они в помойку побросали. Опять смешно, да?..
-- Еще как!--согласилась Роза.--А могила?
-- Ты просто читаешь мои мысли. Поехал я на кладбище. Могила графини
провалилась, крест упал. Дал денег могильщику, и он при мне вкопал крест.
Сергей Сергеич налил себе и ей еще водки, сам выпил безо всякого тоста
и стал молча жевать. Роза тоже молчала, вдруг смутившись. Сказать ему, что
она несколько лет ходила к старухе? Та ей давала кое-что почитать у себя
дома. И снова прятала. А когда Роза пришла в очередной раз, графиню уже
похоронили, а комнату заселили очередниками. Розе и в голову не пришло, что
этот ответственный партийный человек потащится искать графиню.
-- Судьба-копейка,--сказал он и еще выпил.
-- Прохожий! Ты живи не так, а как-нибудь иначе,--повторила она
задумчиво.--Хотела бы я жить иначе. Например, как старая графиня.
-- А может, не надо?
-- Может... Но получается, что я все время надеюсь на "не так" и
чего-то жду. А когда есть возможность сделать "не так", не делаю.
-- Никогда?
Роза захохотала немного искусственно.
-- Почти... И опять жду.
-- Вообще или конкретно?--он испытующе смотрел ей в глаза.
От ответа зависел его следующий шаг.
-- Сейчас -- конкретно.
Став вдруг серьезной, она резко выплеснула остаток водки на пол, встала
и прошлась по комнате, чуть пошатываясь.
-- Чего же ты ждешь?--осторожно спросил он.
Она вплотную подошла к нему, сидящему на диване с ножом и вилкой,
резким движением сняла с него очки и разглядывала его сверху вниз.
-- Странный у вас цвет глаз,--сказала она, закончив
обследование.--Вернее, странно, что у ваших глаз нет цвета... Скорей,
пожалуйста?
-- Что -- скорей?--не понял он.
-- Оболтус! Скорей поцелуйте, пока я не передумала.
Никольский привык выполнять указания сверху и неуклюже поднялся с
дивана.
Светлая щель между шторами на окне потемнела, когда Сергей Сергеич
приподнял голову с подушки. Свернувшись калачиком, Роза спала рядом.
Нормальная женщина, благодарно подумал он: полная отдача души и тела,
никаких кривляний или претензий. Столько раз слышал о преданности еврейских
жен и никогда не испытал на себе. Сам русак из русаков, и все мои жены были
чистыми русачками. Значит, муж у нее уехал в Америку. Она отказалась. Когда
надумала, они уже развелись.
А что, если... Внезапно он положил ей руку на талию, притянул к себе и,
чтобы разбудить, поцеловал. Она распрямилась и прижалась к нему, улыбаясь
счастливой и беспечной улыбкой, как девочка, которую осчастливили поцелуем
первый раз.
-- Послушай,--сказал он.--Что если мы поженимся?
-- Ты с ума сошел!--она тоже перешла на ты.--Ни за что!
-- Нет, восприми меня серьезно. Серьезно! Женимся и укатываем в
Израиль, в Америку, в Австралию, к черту, к дьяволу, куда выпускают, лишь бы
туда, где нет истории КПСС. Даже если ты еще любишь мужа, то вывези меня с
собой к нему!
-- Я его давно не люблю, но что ты там будешь делать, оболтус
несчастный?
-- Что угодно, только не то, что здесь. Например, стричь газоны. Буду
косить траву!--громко выговорил он.
-- Траву?--переспросила она, проснувшись.
-- Какую траву?--не понял он.
-- Вы только что сказали: "Буду косить траву..."
Весь предыдущий разговор состоялся у него в подкорке, и только "буду
косить траву" вырвалось вслух.
-- Я мечтал,--сказал он.
-- О чем?
-- Чепуха...
-- Который же теперь час?--она вдруг испугалась.
-- Половина десятого, детское время.
-- Боже, в десять, к закрытию, я должна забежать в библиотеку.
-- Зачем?
-- Нужно. Отвернитесь, я оденусь.
-- Не отвернусь. Я хочу посмотреть.
Собрав свои одежки, раскиданные по полу, она убежала в ванную. Он
встал, тоже оделся. На диване лежала ее сумочка. Он оглянулся на дверь
ванной, вынул из кармана конверт, опустил его в сумочку и защелкнул ее.
Потом оделся и сел в кресло.
Она появилась в двери ванной, продолжая взбивать руками волосы.
Деловито спросила:
-- Посмотрите на меня. Все в порядке? А то я еще не в своем уме.
-- Ты в абсолютном порядке. Пилотаж высшего класса.
-- Правда? Спасибо. А вы как?
-- "Он достиг высшего счастья на земле: отсутствия всяких желаний". Это
цитата, римский историк Тацит.
Желаний у него не было. Но и особого счастья он тоже не ощущал.
-- Прощайте, профессор.
-- Я тебя провожу.
-- Ни за что! Здесь близко, десять минут. Я сама себя провожу.
Она тихо притворила за собой дверь.
Он постоял минуту, колеблясь, догнать ее или остаться, и махнул рукой.
Слил из бутылки в рюмку остаток водки и опрокинул ее в рот. В пиджаке, при
галстуке, в ботинках завалился в кровать и мертвецки провалился в сон.
Разбудил его почтительный стук в дверь. Никольский долго этого стука не
слышал, потом, соображая, что к чему, с трудом продрал глаза. За окном
рассвело. Он встал, пошатываясь, поглядел на себя в зеркало, пятерней
причесал шевелюру, погасил в коридоре свет, который горел всю ночь, и отпер
дверь.
-- Доброе утро, Сергей Сергеич!
Это был молодой инструктор из обкома с поручением проводить лектора ЦК
в аэропорт.
--Не разбудил я вас?--бодро тараторил он.--Как спалось на нашей
гомельской земле?
-- Отлично, спасибо.
-- Не буду вам мешать. Собирайтесь, жду внизу, в машине. Возьмите себе
на заметочку, что времечко нас поджимает. Может, мне в обком позвонить, чтоб
задержали рейс до вашего прибытия?
-- Не надо, успеем.
Придется быстро спуститься. Если удастся, выпить кофе в аэропорту, а
побриться и умыться -- в самолете. Он поднял с ковра лежавшую бутылку водки.
Хотя бы глоток, чтоб не трещала голова. На дне не осталось ни капли. Сергей
Сергеич стал бросать пожитки в открытый чемодан.
В черную "Волгу" с двумя нулями он сел молча. Быстро покатили в
аэропорт. Инструктор оказался говорливым -- видно, был натренирован
сопровождать начальство.
-- В обкоме очень высокого мнения о вашей лекции. Много вы сказали
такого, о чем мы только догадывались. Ну и реальные перспективы...
Никольский кивнул, рассеянно глядя в окно.
-- Работать в новых условиях становится, конечно, трудней,--продолжал
инструктор.
-- Трудней,--кивнул Никольский.
-- Но зато интересней,--сказал инструктор.
-- Интересней, правильно,--подтвердил Никольский.
Инструктор поднес чемодан Сергея Сергеича к стойке для регистрации
пассажиров. Рейс на Москву отправлялся вовремя. Они крепко пожали друг другу
руки.
-- Счастливого полета. Приезжайте к нам еще!
Зарегистрировав билет, Никольский хотел войти в дверь, за которой
прозванивали и просвечивали багаж и тело.
-- Вам без проверки,--сказала дежурная.--Во-он там, через комнату для
депутатов Верховного Совета.
Это была еще одна, совсем незначительная привилегия. Тут Сергея
Сергеича кто-то потянул за рукав.
-- Здрас-сте! Вот, вам просили передать...
Перед ним стоял мальчик с чубом, зализанным теленком. Никольский сразу
его узнал. Мальчик протягивал сверток -- что-то завернутое в газету. Сергей
Сергеич пожал плечами.
-- От кого?
-- От мамы.
-- А кто мама?
-- В библиотеке работает.
-- Роза?
-- Ага...
Только теперь до него дошло.
-- Что же это?
-- Мама сказала, чтобы после поглядели, не сейчас. Ну, я пошел...
Никольский усмехнулся этой провинциальной сентиментальности: подарок на
память.
-- Ладно. Спасибо. Привет маме. Желаю тебе прочитать все книги на
свете, как ты хочешь.
-- Все книги не хочу. До свиданья.
Мальчик-то на нее похож, подумал он. Сразу мог бы догадаться.
Сверток оказался тяжелым. В самолете, едва усевшись в кресло, Сергей
Сергеич развязал веревочку и развернул газетную обертку.
У него на коленях оказались книги -- три книги, автором которых
считался он сам, С.С.Никольский. Внутри обложек были наклейки с шифрами и
штампы Гомельской областной библиотеки.
-- Ненормальная баба,--растерявшись, пробормотал он почти вслух, ни к
кому не обращаясь.--Зачем это мне? Нет, она точно ненормальная...
Тут на колени ему выпал из верхней книги служебный конверт с
отпечатанным в углу текстом: "Гомельский обком КПСС". Конверт был разорван,
и Сергей Сергеич его узнал. Никольский тут же вытащил из него две
пятидесятирублевки, которые он сам вчера вечером сунул в этом конверте Розе
в сумочку.
-- Дура! Идиотка! Мудачка! Черт дернул связаться с такой кретинкой. Я
же хотел как лучше. Как лучше хотел...
На внутренней стороне книжной обложки был приклеен читательский
формуляр. Своих книг Никольский в библиотеке никогда не брал и теперь
рассматривал этот формуляр, неожиданно ему попавшийся. Бланк был чист. Как
же так? Неужели никто не заказал для прочтения? Ни один человек... Ведь
готовится уже второе издание...
Он заглянул в две другие книги в пачке. Формуляры были выписаны
аккуратно: "Номер читательского билета", "Дата". А дальше пустота. Ни один
читатель за все эти годы не востребовал его книг. Даже не раскрыл их,--вон у
всех края присохшие, как у новых, ни единой пометки, загнутой страницы --
ничего. Возмутительно!
Резко поднявшись, он стал пробираться по проходу между усаживающимися
пассажирами и сумками. По дороге он положил деньги в карман пиджака, а
пустой конверт сунул в книгу. Возле туалета Никольский в крайнем раздражении
остановился, готовый швырнуть все три книги в мусорный ящик. Ящика нигде не
было.
-- Девушка,--обратился он к стюардессе средних лет.--Куда здесь, черт
побери, выбрасывают мусор?
Стюардесса посмотрела на него с удивлением, но поняла, что это не
рядовой пассажир.
-- Давайте ваш мусор, я сама отнесу.
Растерявшись, он спрятал книги за спину.
-- Не стоит беспокоиться,--пробормотал он,--я просто так, к слову,
спросил.
Никольский вернулся на свое место, повертел в руках книги и, не
придумав куда их деть, принялся остервенело заталкивать в портфель, который
и без того был изрядно набит.
1963, Москва --
1988, Остин, Техас.
Last-modified: Sun, 21 May 2000 04:59:18 GMT