еть! Его стихи выдают его с головой: Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой. Не в жажде чуда я и не с мольбой. Когда-то коврик я стянул отсюда, Истерся он, хочу стянуть другой. - И это я написал. После такого признания над Багдадом пронесся недоуменный ропот. Довольный собой казий еще раз поклонился эмиру и продолжил: - Но это не все! Человек, стоящий перед вами, создал сотни стихов, восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жен, а в рубай этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова: Я терплю издевательства неба давно. Может быть, за терпенье в награду оно Ниспошлет мне красавицу легкого нрава И тяжелый кувшин ниспошлет заодно... - Я признаю эти стихи. Теперь уже не ропот, а рокот возмущенных голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя... все равно бы не вспомнил, что такое "прокуратура". - О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку на... самого Всевышнего! Он, в своем слепом ничтожестве, попытался свалить на Аллаха всю ответственность за свои же грехи. Он бесстыдно обвиняет самого Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные: Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь, И опрокинул мне с вином стакан, Господь![ ]Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства? Гром раздери меня, коль ты не пьян, Господь! Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть как-то перебить фанатичный рев толпы. Хайям ибн Омар только молча кивнул, в очередной раз подтверждая свое неотъемлемое авторство, и остановить вой оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не будем врать, что в вину старика поверили все, для большей части народа его стихи были абсолютно близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но были и другие... Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны и полны нечеловеческой злобы к любому творцу, пытающемуся жить своим умом - вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий патетично бросил в толпу: "Виновен ли этот человек?" - нашлись те, кто счастливо завопил: "Виновен!" Селим ибн Гарун аль-Рашид был очень доволен. Огромный волосатый палач положил тяжелую пятерню на хрупкое плечо старика... x x x Все лучшее о себе я тоже услышу после смерти... Автор. Вот мы не так давно рассуждали с вами о похожести религиозных догматов, а теперь коснемся одного, очень яркого, различия. Помните, как сказано у христиан: "Тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставь левую..." Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и он больше не дрался. А может, и извинился в придачу... Но честно предупредим: на пьяниц, наркоманов, садистов и душевнобольных это правило не распространяется! В исламе все иначе, там официально разрешено "отвечать на зло равноценным злом". Хотя "простивший и смирившийся будет возвышен Аллахом"! Вот видите, им, восточным людям, это можно, а нам... Может быть, именно поэтому мы так легко забываем добрые христианские законы и с присущим русскому человеку смирением, получив по правой щеке, размашисто сворачиваем зачинщику челюсть! Всю челюсть. Чего уж там на пощечины размениваться... - Ты хочешь что-нибудь сказать? - Эмир поднял руку с холеными пальцами, посверкал перстнями, и над площадью разом воцарилась тишина. - Говори, ибо следующие слова ты будешь произносить уже перед престолом Всевышнего! - Я... старый, выживший из ума глупец... - Хайям ибн Омар высоко поднял голову, чтобы никто не видел его слез. - Я писал свои стихи для людей, обладающих тонким умом, чувствующих шутку, и если над кем и смеялся, так лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом... И вина моя столь велика, что не имеет прощения! Я... своими руками... послал в Багдад самого прекрасного, самого умного, самого почтительного из всех юношей - своего внука Льва Оболенского... Здесь стоит сделать короткий перерыв ради описания выражений лиц присутствующих. Должен признать, что все многообразие чисто человеческих эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной яркости. Народ вытянул шеи и разинул рты - оказывается, ловкий Багдадский вор был внуком знаменитого поэта! Эмир вытаращил глаза, до боли в пальцах впиваясь в подлокотники трона, - ему совсем не хотелось, чтобы на площади, прилюдно, вспоминали о том, как этот молодец украл рыженькую танцовщицу Ириду! Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва Оболенского, чтобы те его ни за что не возвращали! А сам Багдадский вор шумно рыдал на плече у Ходжи Насреддина, вытирая мокрый нос его же фальшивой бородой, потому что "таких хороших слов он от дедушки с детства не слышал"... - Да, мой бедный внук был вором... это я сделал его таким. Ибо если у народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик может разить его врага страшнее удара молнии! Мой мальчик был высоким, сильным, голубоглазым, его нельзя было не заметить в толпе. Быть может, он жил грехом, но у него было большое сердце... Скажите, правоверные, разве он хоть кого-нибудь довел до нищеты? Разве украл последнюю лепешку у бедной вдовы? Разве он обидел ребенка? Разве не раздавал все ворованное простым людям? - Воистину так... - прошелестело над базарной площадью, а эмир посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что тот начал икать. - Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство. Он был для вас звуком праздничного бубна, потаенным смехом в ночи, глотком свободы в тисках безжалостного закона. Закона - единого для всех, а потому карающего без разбора... Стражи сказали, что мой внук уже... на небесах... Зачем мне жить? Пусть и моя стариковская голова падет к неумолимым стопам Закона, разучившегося смеяться. - О чем ты говоришь, вздорный старик?! - рискнул вставить свое слово казий. - Закон - праведен и дан нам Всевышним для укрепления души и смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, идет против воли Аллаха! - Ты прав, о почтеннейший... - печально подтвердил Хайям. - Мудрость предпочтительнее беззаботного смеха. Я низко склоняюсь перед каждым мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и пища для тела, должна быть и правильной, и полезной. Мой внук был насмешкой над вашими мудрыми речами... и это плохо! Но что будет с человеком, если его поить только молоком и медом? Они очень полезны. Но иногда... редко... всего один глоток ароматного вина способен принести в сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ улыбаться и... верить. - Он был вором! - Увы... но у него была добрая душа, и его забрала на небеса сияющая колесница святого Хызра! - Уж не думаешь ли ты, старик, что от этого мы сочтем его праведником?! - наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал как-то особенно одиноко, напоминая скорее кряканье полузадушенной утки. - Господин Шехмет, лично присутствовавший при этом, убежден, что злодея забрали, дабы избавить от него землю Востока и бросить великого грешника пред грозные очи всесильного Аллаха! - Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, - покорно кивнул поэт, опускаясь на колени перед палачом. - Но почему ты не хочешь просить о помиловании? - неожиданно поднялся эмир. - Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?! - О нет, великий эмир, все в руках Аллаха... Когда-то давно он дал мне эту жизнь в долг и сегодня лишь заберет обратно. Кто я такой, чтобы судить деяния Всевышнего? - Ответ, достойный мудреца... Но не уподобляйся торопливому юноше - я мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя! Лучше впасть в нищету, голодать или красть, Чем в число блюдолизов презренных попасть. Лучше кости глодать, чем прельститься сластями За столом у мерзавцев, имеющих власть! неожиданно громко, отчеканивая каждое слово, словно серебряный дихрем, ответил старик. Восхищенный гул пронесся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид с каменным лицом опустился на трон. - Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого седобородого безумца. Наш добросердечный эмир сам предлагал ему прощение, - но он отверг его милости. Пусть же ятаган палача станет последним укором тому, кто выпустил на наши улицы бесстыжего шайтана, именуемого Багдадским вором! Пусть... - Довольно! - Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В первых рядах царедворцев встала могучая фигура девушки в чадре и подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле слышно бросив ему пару слов сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался, прикрывая обеими руками то, что так старательно прячут футболисты во время штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого, легко подняла старого Хайяма, ласково прижимая к своей необъятной груди. Стоптанные пятки несчастного бултыхались в воздухе... - Что происходит? - искренне удивился правитель. - Багдадский вор - Лев Оболенский не умер! - громогласно оповестила "невеста из Самарканда", поставив старика на место. - Он жив! Отпустите дедушку, и я покажу вам Багдадского вора. Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой, что было оценено как согласие на сделку. В ту же минуту к его ногам полетела чадра, фальшивые косы, красное платье и пышные шаровары. По эффекту разорвавшейся бомбы этот стриптиз превзошел все "укусы пчелы", вместе взятые. - Будем знакомы, я - Лев Оболенский! x x x Смех - это не оружие. Это - обезоруживание. Практика пацифистов. После утреннего обхода главврач чуть не уволил двух молоденьких медсестер. Причина увольнения - надругательство над пребывающим в состоянии комы больным! Согласитесь, это что-то... Нет, в наше противоречивое время младший медицинский персонал мог быть уволен за взятки (хотя вряд ли...), за невнимание, за преступную халатность, за... да за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним еще четверо специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием - они наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще, подобное деяние даже трудно с ходу классифицировать... Издевательство, глупая шутка, подготовка к будущей практике в морге? Доподлинно никому не известно... Обе девицы, рыдая на весь этаж, клялись Гиппократом, что они ничего такого не делали. Совсем наоборот, пытались ватками и носовыми платочками стереть с больного непонятно откуда появившуюся косметику. Это не они, а кто-то другой подвел пациенту глазки, накрасил реснички, нарумянил щеки и жутко извозил помадой губы. Естественно, им никто не поверил... Макияж был нанесен абсолютно профессионально и явно женской рукой. Кое-как главврач сдержал праведный гнев и дал медсестричкам испытательный срок... Ай, какое яркое солнце горело в тот день над притихшим городом... Какое синее небо раскинулось сияющим шатром так высоко, что даже верхушки минаретов не доставали его, как ни тянулись... И какой человек блистал на самой известной сцене Багдада - грубом помосте, куда мог ступить каждый, но оттуда еще никто не уходил своими ногами... - Ну, все... все, дедуль... не надо. - На Льве оставались лишь белые нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус. Старый Хайям припал к его груди, и наш герой продолжил неуклюжие утешения: - Живой я, живой! Что со мной сделается... Ты-то как здесь оказался? За каким шайтаном тебя понесло в Багдад... сидел бы себе в санатории, в шашки с Бабудай-Агой резался. А, саксаул? - Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил... - тихо признался Хайям. - Так и сидел в пустыне. Джинн приносил вести о тебе, одну чудеснее другой... Потом ты пропал... я пошел в город... - Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею, не потерялся бы... Кстати, а где наш черный друг? Я ему пиво обещал. - Они... отобрали кувшин. - Кто, стражники? - Лев обернулся и грозно поманил пальцем господина Шехмета. - Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчиненные вам блюстители порядка задержали и обобрали прямо посреди улицы пожилого, уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?! Шехмет сначала немного опешил, потом подошел поближе к Оболенскому, присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил: - Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор! Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга! Вот стража никуда не набежала... Зачем бегать? Преступник и так стоит почти голый, без всякого оружия перед судом великого эмира, в окружении десятков нукеров и всадников с ятаганами. А самое главное, что при таком скоплении народа это было совсем небезопасно. Оболенский меж тем, не говоря дурного слова, усадил старого поэта на свое место и беззастенчиво обратился к эмиру: - Дорогой наш Селим ибн Гарун аль-Рашид, давай сначала ты меня выслушаешь, а потом начнешь домогаться с претензиями. Раз уж я здесь, перед всем народом, нигде не прячусь и ни от чего не отпираюсь, гак начнем показательный судебный процесс над Багдадским вором прямо тут! Граждане-багдадцы, возражений нет? - Только не уходи! Останься, ради аллаха! Под давлением выкриков из толпы великий эмир сдержанно кивнул. Он ведь был поборником истины и верным слугой Закона, а значит, никак не мог отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде. - Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: все, что было здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, - ложь и брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то Пушкин с няней гасил кружками, по-черному! Блок ломал коням тяжелые крестцы, Есенин сосал глазами синь, Маяковский сверлил флейты из позвоночников, а Хлебников вообще пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть еше Вознесенский, но он такое писал, мне повторить неудобно... Любому филологу ясно, что дедуля писал образно, на философско-отвлеченные темы, без обязательной проекции на себя лично. Кто готов выступить декадентствуюшим оппонентом, прошу сюда вместе с контраргументами! На до-о-о-лгую минуту повисла гробовая тишина. По-моему, Ходжа Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть что-то понял, Ну, по крайней мере, уловил общую суть... - Возражений все еще нет? Отлично. Селим Гарунович ибн Рашидович, если ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь? Хорошо, в большинстве культурных стран - это общепринятый знак согласия. Теперь переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне? На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно, что именно здесь и сейчас решается судьба всего правопорядка, на всем Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить на свою сторону общественное мнение - нравственность погибнет навеки! Порок будет неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в споре победит буква Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого эмира в злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках! - Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор... Я сам зачитаю длинный список твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил... - Ни в одном глазу! - клятвенно заверил Лев. - Но если есть сомнения, спросим у него самого. Так чем это я вас опоил? - А... эм... великий эмир, он говорит... правду, - краснея, как свекла, выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и я ничего не пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал и сразу все... понял. Я не выпил! Над площадью пронесся чей-то сдержанный гогот. Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил: - А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи, распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних... - Смилуйся, о великий и справедливый!., - в полный голос взвыл Шехмет, падая на колени. - Все, о чем ты говоришь, сотворили бесстыжие демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот неуклюжий медведь! - Есть еще какие-нибудь обвинения? - ровно спросил Лев, победно подмигивая начинающим хихикать людям. - Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь, мошенницу Зейнаб! Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал в родной Каир. Признаешь ли ты это? - Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда? - Истинно так! - дружным хохотом откликнулся народ. - Но это был ты! - взвился оскорбленный эмир. - Ты и твой проклятый дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин! Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к Багдадскому вору: - Здесь прозвучало мое имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела Джабраила, прозвучало осуждающим тоном. - Ходжа, ты рехнулся, сядь на место! - Не мешай, Лева-джан, я тоже хочу высказаться. - Седая борода, длинные усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз. - Ва-й мэ-э... - дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем, то этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе. - Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем мое больное сердце. Я хочу рассказать вам, о правоверные мусульмане, о маленькой рыжеволосой танцовщице. О той, что плясала для вас на базаре, где ее и заметил наш великий и милосердный... - Нет! Ничего этого не было! - вовремя вмешался побледневший Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Неужели не было? - хором удивились Лев и Ходжа. - Так, значит, в случае с Иридой Епифенди мы невинны? - Я ни в чем вас не обвиняю! - дрожащим от ярости голосом торжественно объявил эмир. - О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо отвалим... - ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял, пришлось объяснять очевидное, - Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж... Но по законам столь любимого тобой Шариата ты должен выплатить нам приличную компенсацию, чтоб мне как "честной девушке" было не стыдно глядеть в глаза соседям. Ну, так что, эмир?! Будешь платить, или все-таки поженимся? Думаю, в твоем гареме меня снова примут с радостью... Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь... Люди, лошади, бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака - все задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался, схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь Щитами, царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете - кто, и ему действительно было совсем не смешно. Криками и пинками эмиру кое-как удалось поднять своих же стражников, заставляя их взять в кольцо двух возмутителей спокойствия. - Вы будете казнены сию же минуту! - За что? - хихикнули оба, народ успокоился довольно быстро и посерьезнел, видя, что события принимают совсем нежелательный оборот. - Ничего не хочу знать, казнить, и все! - А как же закон? - Казни-и-и-ть!!! - взвыл Селим ибн Гарун аль-Рашид, площадь возмущенно замерла. Лев ободряюще похлопал Насреддина по плечу и спокойно уточнил: - Шайтан с тобой, не ори только... Но прежде, чем мне отрубят голову, я могу попросить, чтобы дедушке Хайяму все-таки вернули его законное имущество в размере одной емкости для алкогольных напитков? - Можешь... - скрипнул зубом эмир. - Где этот проклятый кувшин? Кто-то из стражи быстренько сбегал в караулку и притащил совершенно обычный глиняный кувшин для вина. Эмир потряс им, понюхал горлышко, не обнаружил ничего подозрительного и попытался сунуть себе под мышку: - Твой дед получит его после твоей смерти. - Э нет... - Никто не мог бы сказать, каким образом кувшин вдруг оказался в ловких руках Оболенского. - Такие дела надо доводить до конца собственноручно. Эй, Бабудай-Ага! Ты где? А ну, вылезай... Мгновение спустя из горлышка кувшина повалил черный дым, и над базарной площадью вырос двадцатиметровый джинн! Кто-то успел взвизгнуть... x x x Смех - это знак равенства между царем и нищим. Марк Твен. На этот счет в одном из хадисов прямо сказано: "Тот из вас, кто видит нечто непотребное, должен исправить это с помощью руки своей. Если же у него не хватит на это сил, тогда он должен постараться исправить это словом уст своих. Но если у него и на это не хватит сил, то он по меньшей мере должен ужаснуться этому всем сердцем своим!" Лев всегда считал, что эмир Багдада в своей борьбе против греха изрядно перегибает палку. А значит, ему, Льву, как истинному мусульманину вменяется в обязанность беспременно вмешаться. Дабы честно и нелицеприятно поправить все рукою своей, словом из уст своих, ну и конечно же сердцем! - Что тебе угодно, о неисправимый Багдадский вор? - пророкотал джинн, изо всех сил стараясь выглядеть предельно крутым и впечатляющим. Это стоило сделать, ибо не будем врать, что все горожане при виде здоровенного монстра впали в истерику и бледность. Вовсе нет... Ну, многие, конечно, пригнулись, кое-кто даже зажмурился от страха, но не убежал ни один. То ли джинны на Востоке не такая уж диковинка, то ли здесь, на базарной площади, становилось слишком уж интересно, а любопытство - самый большой двигатель прогресса и самая сильная слабость человеческой души. - Здорово, Бабудай-Ага! Сто лет не видались, как жизнь, как дети, как супруга? - Хвала небесам, все в порядке... - Джинн наклонился пониже и шепотом доложил: - Ты все перепутал, уважаемый! Меня мог вызвать только твой дед, и потом, для этого надо хотя бы потереть кувшин. Я бы не настаивал, но традиции есть традиции... - Ладно, приму к сведению. Дедушка Хайям, ты не против, если я загадаю одно желание? - А у меня и осталось всего одно, - прямо с места крикнул старик. - Трать его, о мой бесшабашный внук! - Так, так, так... и чего бы мне эдакого пожелать? - Лев Оболенский изобразил на челе мучительную работу мысли. - Вообще-то, в свете последних событий, когда нас вот-вот обезглавят, наверное, стоило бы... Эй, эмир! Ты, случайно, не передумал нас казнить? - Вы... свободны, - тупо выдавил Селим ибн Гарун аль-Рашид, опустив голову в знак признания своего поражения. - Хвала аллаху за такое правосудие! - счастливо возопил Ходжа Насреддин, подпихивая друга в спину. - Бери дедушку и пойдем отсюда в ближайшую чайхану самого дальнего города. В какую-нибудь Басру, например... айда! - Не пойду. - Что ты сказал, Лева-джан? - Ты иди, а я пока задержусь. Мне кажется, у вас тут надо кое-что поправить... - сощурясь, заявил Лев, странно посматривая на эмира. Тот сидел ни жив ни мертв, белее потолка, и вся площадь совершенно ясно поняла, ЧТО сейчас произойдет. Не думайте, будто бы на Востоке дворцовые перевороты чрезмерная редкость... Просто обычно их совершают лица, так или иначе приближенные к реальной власти. Всякие внебрачные принцы, опальные сыновья султанов, дети купцов и, на худой конец, великие герои из народа. Но не уличный жулик... Первым опомнился все тот же Насреддин: - Ва-а-х, так ты, о подлейший из соучастников, вознамерился сам стать эмиром?! - Ходжа, я не... - Молчи, лукавый преступник с языком пустынной гюрзы! Ты сразил меня стрелой обиды прямо в печень, и она вот-вот выйдет через... нет, это неприлично. Оставим стрелу в покое... Как ты посмел хотя бы помыслить о присвоении себе законного трона эмиров Багдада?! - Слушай, может, ты все-таки меня... - И не надейся, о голоштанный преступатель клятв! Я больше не поверю ни единому твоему слову... Легко ниспровергать эмира, имея за плечами самого большого из всех джиннов! А кстати, у тебя там не будет свободного места визиря? - Я не буду эмиром. - А я как раз был бы очень неплохим визирем от народа, потому что... Что ты сказал? - споткнулся домулло. - Как это не будешь эмиром?! - Да так... не хочу. - Лев благодушно пожал плечами. - Я ведь вор. А всякая политика, дипломатия, интриги, перевыборы... Не, на главу государства долго учиться надо. На фига мне такой геморрой в ранней юности? У меня были совсем другие планы... - Ка... какие? - не выдержав, пролепетал Селим ибн Гарун аль-Рашид. Кажется, он понял, что власти его лишать все-таки не будут, но вполне могут сотворить что-нибудь неприятное. А к помосту тем временем активно проталкивалась маленькая, храбрая девушка в платье обеспеченной простолюдинки. Ее вез очень убедительный ослик, нагло кусающий всех, кто не успевал сойти с пути. Вместо обычной чадры лицо всадницы было полуприкрыто дорогой вуалью, а глаза горели, как у голодного гуля. - Джамиля? - не сразу поверил Оболенский, пока девушка, спрыгнув, проскользнула между стражниками и ловко вскарабкалась на помост. Первым делом она немножко повисела у него на груди, обозвав "бесчувственным" и "бессердечным", потом всхлипнула и, повернувшись лицом к эмиру, бухнулась на колени: - О великий и справедливый правитель Багдада! Я, твоя верная раба и несчастная вдова, прошу милости для этого человека. Не убивайте его, пожалуйста, а? - Да... мы... собственно... как бы... ну, я не очень и собирался, - затравленно оглядевшись, пояснил Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Тоща почему же вы его не отпускаете? - Я не отпускаю?! Да пусть идет, ради аллаха! Хоть на все четыре стороны из моего благословенного города. Я не отпускаю... Это он меня не отпускает!!! - Левушка... - Джамиля посмотрела на Оболенского, на кивающего домулло, на здоровенного джинна, произвела в голове несложные математические вычисления и... бросилась на Льва с кулачками. - Так ты сам захотел стать эмиром?! Ты говорил мне о свободе, о демократии, о равноправии, о конституции и других непонятных вещах, а сам только и ждал своего джинна, чтобы стать эмиром! Тебе так нужен его гарем?! - Солнышко, - шутливо отбивался Лев под нарастающие смешки толпы, - но согласись, гарем - это единственный плюс во всей работе президента. Где еще ему расслабляться после споров о Курильских островах или опохмелки в Ирландии? - Лева-джан, - даже обиделась Джамиля, - но там же полно старух и всяких разукрашенных дур, которые сами и тарелку вымыть не смогут, и в ком... компь...ютере ничего не смыслят! А я уже слова "Микрософт Ворд" и "Пейдж Мейкер" выучила... - Ты у меня прелесть! Раз такое дело, какой, к лешему, гарем?! Я отказываюсь от эмирства! Эй, Селим ибн Гарун аль-Рашид, ты меня слушаешь? - Только этим и занимаюсь... - сухо буркнул эмир. - О, да у тебя начинает проявляться сарказм, - искренне удивился Лев, - а от сарказма уже недалеко до иронии, ты выздоравливаешь на глазах. Вот, собственно, нечто подобное я и намеревался пожелать. Граждане багдадцы! Ваш эмир по сути своей человек неплохой и неглупый, просто чересчур серьезный. А потому менять его мы не будем! Мы его... подкорректируем... Бабудай-Ага! Доселе молчавший джинн послушно склонился к Багдадскому вору, внимательно вслушиваясь в его указания. Вся площадь ждала, затаив дыхание и вытянув шеи. Потом по широкоскульному лицу Бабудай-Аги пробежала довольная улыбка, он снисходительно кивнул, хлопнул в ладоши и... исчез. Если зрители ждали каких-то шумных спецэффектов с громом, молниями и конфетти, то вынуждены были разочарованно развести руками. Селим ибн Гарун аль-Рашид, зажмурившийся и вжавшийся в кресло, осторожно ощупал себя и открыл глаза. Ничего такого зримого с ним не случилось... В смысле, рога на лбу не выросли, уши не удлинились и речь вроде бы осталась по-прежнему человечьей, а не ослиной, к примеру... - Ну и чего ты добился? - краем рта прошипел Ходжа. - Сейчас увидишь, должно сработать... - точно так же отмазался Лев. - Расскажи ему какой-нибудь анекдот. - Кому ему? - Балда, эмиру! - За твои анекдоты у нас сажают на кол, - душевно пояснил Насредцин, улыбаясь так, словно у него перекосило лицо. - Я еще очень молод, я могу исправиться, доучиться на муллу, в конце концов... Лева-джан, давай скажем, что мы пошутили, и скромненько попросим прощения?! Стоящая рядом Джамиля восприняла тихую панику Ходжи по-своему и, загородив собой массивного Льва, вновь бухнулась на колени перед оживающим эмиром: - О мудрый и благородный владыка Багдада! Я, бедная вдова, припадаю к твоим стопам с мольбой о справедливости. Пощади жизнь этого человека! Он спас меня и многих честных мусульман сразу от восьми пустынных гулей. И еще одного, моего бывшего... но тоже очень страшного! - Каких гулей? Почему спас? Ничего не понимаю... - нервно отмахнулся правитель, и все поняли, что сейчас он способен как казнить, так и помиловать. Раз глупый Багдадский вор отпустил могучего джинна, то теперь все зависит от настроения эмира... - Я расскажу! - быстро затараторила Джамиля, ее речь то и дело перемежал выразительный ослиный рев ("Иа!"). - У меня был старый муж, и он был гуль! Он всех к себе заманивал, кусал и ел. А потом Леву заманил и стал пугать, а Лева - с ним драться, а я его подносом по голове, а он как зазвенит, и на нем до сих пор вмятина. ("Иа?! Иа-а-а...") Тогда мой муж укусил Льва за плечо и сразу помер! Наверное, отравился... ("Иа. Иа-а...") А потом другие гули пришли, сразу все восемь! И Лева-джан с Ходжой-эфенди пошли меня спасать. Лева украл армянского принца с саблей, чтобы он их по...погасил?! ("И-и-а-а-а-а...") И всех гулей аракой напоили. А они не пьяные! Потом мы им опиума на угли насыпали, и они все нанюхались... И Ходжа-эфенди тоже, у него уже двоилось и глаза в кучку сошлись. ("Иа! Иа!") Лев его на улицу понес, я гулей сторожила, а принца мы туда еще раньше затолкали, и я тоже нанюхалась... Вот тут он нас всех и спас! Лева-джан тоже в комнату пошел, тоже опиуму нанюхался и всех гулей повел с минарета летать. ("Ий-а-а-а?!") Так и кричал, как на голубей: "Гуль, гуль гуль! Кыш, кыш, кыш!" Но они плохо летали... а падали хорошо. Даже красиво падали! Я не видела, мне домулло рассказал... "Муха больше не жужжит, в мусорном ведре лежит..." А Лев прищемил хвост шайтану, он же не виноват, что гули не летают. Не казните его, пожалуйста... ("Иа?") Левушка говорил, что это не... не... не педагогично! Вся площадь схватилась за голову, все взоры были умоляюще устремлены на эмира. А Селим ибн Гарун аль-Рашид сидел на своем троне, прикрыв лицо ладонями. Его плечи судорожно вздрагивали, изредка слышались прерывистые всхлипы, но когда встревоженные визири склонились над ним с утешениями - он просто сполз с трона, едва дыша от... хохота! И весь Багдад своими глазами увидел самое невероятное чудо - их эмир научился смеяться... А в эту судьбоносную минуту небеса содрогнулись от грохота, и прямо с облаков на город рухнула летающая тарелка. Мгновенно опознанная как "колесница святого Хызра", она косо замерла метрах в пяти над помостом, дрожа и заваливаясь набок. - Человек. Лев Оболенский. Спаси нас... - Ровный металлический голос одновременно отозвался в мозгу каждого присутствующего. - В чем проблемы, знойные прибалтийские мачо? - задрав голову, крикнул Лев. - Забери эту женщину! Мы не можем с ней возвращаться, она сломала системы навигации. И потом... она это... всех уже... - Не понял? - притворился идиотом Оболенский. Тарелка дернулась, и голос подробно пояснил: - Она всем нам вставила отрицательные электроды, перекрыла подачу топлива и, невзирая на растраченные ресурсы, увеличивает обороты, а в результате наши функциональные детали стираются быстрее, чем мы успеваем их регенерировать! Вряд ли до кого дошло... По-моему, Лев был единственным, кто вычленил из этой псевдонаучной белиберды смысл истинной трагедии. Потому и осел прямо на плаху, гогоча, как сумасшедший! Глядя на него, эмир вновь подхватил бациллу смеха. Обиженная "колесница", не оборачиваясь, рванула ввысь, а на главной площади Багдада в голос хохотали два таких непохожих человека - эмир и вор... x x x Все писатели ВСЕГДА ВСЈ ВЫДУМЫВАЮТ. СП России. - Слушай, Лев... - продолжал я, потому что конец этой истории меня, как литератора, не устраивал. - В целом все замечательно - ты ходишь по Багдаду, мочишь корки на каждом шагу, шалишь по всем направлениям, а смысл? Что-то мне не очень верится, что ты вот так легко отказался стать новым эмиром... Ты же потомственный дворянин, у тебя борьба за власть генетически в крови заложена. - Андрюха, у тебя, как помнится, тоже в предках дворяне были? - У меня много кто был... - уклончиво парировал я, - но не обо мне речь. Ты хочешь сказать, что тебе были абсолютно до лампочки и дворец, и гарем, и поклонение народа? - Скучно это... В сказках - красиво, а в жизни скучно. - Оболенский демонстративно зевнул. Было около часа ночи, мы тихо спорили на кухне, стараясь, чтобы наши голоса не беспокоили его семью. - Я же говорю, у них там был не самый плохой эмир. Налогообложение - терпимое; внутренняя политика - как у всех, ни шатко ни валко; пару раз ходил на войну, кого-то там успешно отбил - чего ради мне его менять? Нет, конечно, на волне народного энтузиазма и моей бурной популярности вполне прокатило бы. Но что потом? Я уж молчу о реакции соседей, всяких там падишахов, султанов и прочих государственных деятелей... Новый эмир Багдада - бывший вор! - В чем-то ты прав. - Во всем! Давай еще кофе налью? - Знаешь, я почему-то думал, что ты разберешься с эмиром как-то иначе. Осмеешь прилюдно так, что он сам от трона откажется и харакири себе сделает. А возрожденным Багдадом станет править его опальный брат, подросший сын или какая-нибудь из молоденьких жен. Читатель любит сентиментальные концовки. - Вай мэ! Концовку ты, в конце концов (о тавтология!), можешь придумать сам, я не обижусь. Но знаешь, этот Селим ибн Гарун аль-Рашид в тот день так изменился, прямо как в сказке! Был жабой надутой, а стал... - Луи де Фюнесом? - хмыкнул я. - В одном из писем моя добрая знакомая из Питера написала: "Смех посрамляет пафос". Хорошая мысль, если вдуматься... Не уничтожает, а именно посрамляет. Подстригает, как газон. Ибо буйно разросшийся пафос - это уже пошло, а пошлость - лишь неправильно понятая ценность. Только смеющийся человек способен расставлять правильные акценты. - Очень умная девочка, познакомишь? - Иди ты... - Ой, ой, ой! Какие мы собственники... ... В тот "жаркий" день они ушли с площади триумфаторами! Народ едва не носил их на руках, причем всех четверых, включая Рабиновича. Маленький ослик тоже справедливо считался героем дня, хотя вся его заслуга на этот раз исчерпывалась исключительно фактом доставки Джамили. Без него юной, скромной девушке ни за что бы не удалось пробиться сквозь плотные толпы народа. У всех был праздник! Люди обнимались прямо на улице, везде звучала музыка, и сам город, впервые за несколько последних лет, словно бы распрямил плечи. На базаре раздавали персики и изюм даром, бродячие акробаты и канатоходцы вовсю веселили публику, а счастливые дети носились с визгом, играя в "воров и стражников", и никто их за это не наказывал... Маленькая компания наших друзей довольно долго плутала по узеньким улочкам, пытаясь как можно деликатнее оторваться от толпы восторженных почитателей. Это удалось далеко не сразу, народ ни в какую не хотел отпускать своих любимцев. В результате к лавке башмачника Ахмеда добрались уже после полудня. Притомившаяся Джамиля клевала носом, сидя на Рабиновиче и крепко держась обеими руками за его холку. Лев в чьем-то халате и Ходжа в новой чалме тихо обсуждали произошедшее на площади - события последних часов и впрямь были судьбоносными не для них одних... - А ты небось думал, что больше меня не увидишь? - Я очень на это надеялся, Лева-джан... Когда колесница святого Хызра живым вознесла тебя на небеса, мое сердце исполнилось просто неземного блаженства! Если бы я был весь покрыт струпьями и у меня двадцать лет беспрерывно болели все зубы сразу, а потом, милостью Всевышнего, я получил полное излечение, то и тогда не испытал бы сотой доли того удовлетворения, какое посетило меня при виде твоего вознесения... - А если то же самое, но короче? - попросил Лев. - Аллах не внял моим молитвам... - Вот это уже понятнее. Я тебе про эту колесницу как-нибудь поподробнее расскажу. Сейчас она больше похожа на экспериментально-принудительный дом терпимости межгалактического масштаба. Но это мелочи... Главное, я был в гареме! - Ты так орешь, чтобы Джамиля тоже услышала? - укоризненно покосился Ходжа. - Уп... миль пардон, нет, конечно... Это я для того, чтоб ты тут с ног до головы обзавидовался. - Скажи лучше, с чего это эмир решил на тебе жениться? На взгляд правоверного мусульманина, девушка из тебя получилась, как из половинок кирпича - серьги! - Между прочим, вашему правителю, видимо, такой вот массивной крали и не хватало! - беззлобно огрызнулся Лев. - Как ты помнишь, лично я в невесты никому не набивался! Даже больше, если бы он полез с поцелуями, я бы... - Охотно верю. Пожалей эмира, ему и так сегодня досталось... - Ты-то сам за каким поперся во дворец изображать моего седобородого папочку, сумаркандец из Бухары... Кстати, откуда такое подозрительное название, там все бухают? - О, напомнил! - хлопнул себя по лбу домулло. - А почему твой дедушка с нами не пошел? - Он сейчас в эмирском дворце, приглашен как независимый консультант по вопросам сохранения альтернативных культурных ценностей. - Значит, пьет... - Пьет, - согласился Оболенский, - у него есть повод. От казни спасся, внука нашел, во дворец пригласили, как же тут не выпить... И кстати, мы тут к Ахмеду намылились, а он вообще дома? - Какая разница? - уклонился Ходжа. - Ты лучше мне скажи: так мы посрамили эмира или нет? - Круче! Я убедил джинна даровать ему чувство юмора. - О аллах, и только? По-моему, стоит пойти и досрамить... - Нет, дружище, - Мой друг остановился мимоходом свистнуть с чьего-то прилавка большой кусок халвы. Джамиля ее очень любила. - Я сам проверял: принес извинения за ночевку в гареме и попросил, чтоб он уж там со всеми подряд не разводился... - А эмир? - А ваш Селим ибн Гарун аль-Рашид подумал, дал мне по шее, хихикнул и заявил, что завтра же женится еще на десятке таких молодых курочек. Вот это ответ настоящего мужчины! Я его уважаю... В лавке Ахмеда их ждал