все детали восхождения. Шесть альпинистов, разбитых на две веревки, пойдут на штурм вершины. Первая веревка - Абалаков, Гущин, Шиянов. Вторая веревка - Горбунов, Гетье и Цак. Обе веревки действуют в строгом согласовании по точно разработанному календарному плану. Первая веревка с тремя лучшими носильщиками - Зекиром, Нишаном и Ураимом Керимом - выходит 22 августа в лагерь "5600", поднимается на другой день, 23 августа, по скалистому ребру к шестому "жан- дарму", оборудует его веревками и веревочными лестницами и спускается на ночевку в лагерь "5900". Вторая веревка начинает восхождение 23-го и ночует в лагере "5600". 24-го первая веревка форсирует скалистое ребро и ставит лагерь "б 400", после чего носильщики спускаются в лагерь "5900", куда под- нимается вторая веревка. 25-го вторая веревка поднимается с носильщиками, несущими станцию, в лагерь "б 400", где ее ожидает первая веревка. 26-го составляется группа из альпинистов, лучше других акклиматизировавшихся на высоте. Эта группа с носильщиками продолжает восхождение и устанавливает последний лагерь на высоте 7 тысяч метров. 27-го - штурм вершины, установка радиостанции и спуск на "б 400". 28-го - спуск на "5900", 29-го - возвращение в ледниковый лагерь, Два "узких места" было в этом плане: во-первых, носильщики, до сих пор ни разу не поднявшиеся по ребру, должны были форсировать его трижды: 23-го, 24-го и 25-го. Если бы они не сумели этого сделать, если бы их снова устрашила крутизна пятого "жандарма", если бы они заболели на высоте, - восхождение было бы сорвано, так как станция, палатки для верхних лагерей и продукты не были бы занесены наверх. Во-вторых, с уходом шестерых штурмовиков, внизу не оставалось ни одной пары альпинистов (а по ребру нельзя было подниматься не связанными), которая могла бы оказать помощь верхней группе. Однако другого выхода не было. План был напряженным, напряженность эта была неизбежной. Приходилось при восхождении восполнять пробелы подготовки - оборудовать шестой "жандарм", ставить два верхних лагеря и разрешать одновременно две задачи - штурм вершины и установку радиостанции. Совещание окончено. План сообщен всей группе. Лагерь преобразуется. Миновали дни подготовки и ожидания. Начинаются дни штурма. Альпинисты принимаются за последние приготовления. Мажут жиром башмаки, пригоняют кошки, отбирают вещи, стараясь ничего не забыть и не взять ничего лишнего, пишут письма, Гетье распределяет кладь носильщикам. Широкая физиономия Шиянова сияет: он намечался в подготовительную группу и до последней минуты не был уверен, что пойдет на вершину. Сегодняшний день - один из счастливейших в его жизни. Мы садимся за ужин. Мы сидим на камнях вокруг стола, составленного из вьючных ящиков. Это - последняя наша трапеза в полном составе. Завтра утром первая веревка уходит на штурм. IX. Начало штурма. - В лагере "5600". - Грандиозная лавина. Коварная фортуна повернулась к Шиянову спиной: за вчерашним ужином попалась банка не совсем свежих консервов, - г. Шиянов сидит у своей палатки бледный и томный, и доктор пичкает его касторкой. Абалаков и Гущин собираются идти без него. Шиянов выйдет завтра со второй веревкой и догонит своих товарищей 25-го на "6400". Пока же он в огорчении заваливается спать. Абалаков и Гущин стоят с туго набитыми рюкзаками за спиной, с ледорубами в руках, с веревкой через плечо. Их лица густо смазаны белой ланолиновой мазью, предохраняющей от ожогов ультрафиолетовых лучей. Их наперерыв фотографируют. Потом они трогаются в путь вместе с Зекиром, Нишаном и Ураимом Керимом. Доктор Маслов, кинооператор Каплан, Гок Харлампиев и я провожаем Абалакова и Гущина. Мы перебираемся через вал морены и входим в сераки. Причудливый мир ледяных башен и пирамид окружает нас. Путь размечен красными язычками маркировочных листков, заложенных в маленькие туры из камней. Без них можно было бы легко заблудиться. Мы протискиваемся между сераками, прыгаем через ручьи, текущие в голубых ледяных руслах. Кое-где удар ледорубом выкалывает в скользкой стене ступеньку и помогает миновать трудное место. Сераки кончились. Мы перепрыгиваем по камням через широкий ручей, отделяющий их от языка глетчера, вытекающего из мульды пика Сталина. Испещренный трещинами ледник вздымается перед нами крутым полушарием. Здесь мы надеваем кошки. Их острые металлические шипы вонзаются в твердый фирн, и мы, как мухи по стене, поднимаемся по крутому склону глетчера. Мы минуем лабиринт трещин в нижней части языка и выхо дим на более отлогую и ровную среднюю часть. Мы идем медленно, разреженный воздух дает себя чувствовать. На высоте 5100 метров ледник круто поворачивает направо. Раскрывается гигантская мульда, из которой он вытекает. С верхних ее краев свисают огромные глыбы фирна. Отсюда начинается лавинный участок глетчера. Здесь мы прощаемся с штурмовиками. Крепкое товарищеское объятие, пожелание успеха. Абалаков и Гущин продолжают подъем. Они уходят все дальше. Вскоре они кажутся небольшими темными точками на белом просторе глетчера. Мы смотрим им вслед - этим пигмеям, вступающим в борьбу со снеж- ным гигантом. Потом мы спускаемся в лагерь. Там мы находим разработанный Горбуновым план разведки перевалов, которую мы, остающиеся, должны сделать за те дни, когда штурмовики будут совершать восхождение. Мы должны подняться по ледопаду между пиками Ворошилова и Калинина и перевалить на ту сторону, в таинственную долину Люли-Джюли, куда не ступала нога человека. Мы можем найти там цветущий склон, спадающий к реке Муксу, можем найти новый, никому неизвестный узел горных цепей. Мы должны во всяком случае пробиться к Муксу, перейти ее и выйти к Алтын-Мазару. Я отказываюсь от участия в этом увлекательном походе в . страну неизвестного. Кто знает - быть может, наступит момент, когда понадобится даже моя помощь, помощь далеко не первоклассного альпиниста. Решаем, что доктор, Каплан и я останемся в ледниковом. На другой день уходит вторая группа - Николай Петрович, Гетье, Цак и Шиянов. Каплан и я провожаем их до "5600". Мы снова поднимаемся по глетчеру до поворота и идем дальше. Лед ник покрыт большими глыбами снега и льда - остатками прежних лавин. Мы разделяемся на две группы и идем на далеком расстоянии друг от друга - так больше вероятности, что, в случае лавины, хоть одна группа уцелеет. Взгляд невольно обращается к тысячетонным массам фирна, свисающим с верхнего края мульды. У всех одна мысль: пойдет лавина или не пойдет? Доберемся ли мы благополучно до лагеря "5600" или будем сметены снежным шквалом? Правда, до сих пор большие лавины обычно шли ночью и рано утром. Днем были только маленькие обвалы, не достигавшие ледника. Но нет правила без исключения. Мы хотели бы скорее миновать опасный участок. Но идти быстро нельзя: стрелка анероида уже давно перевалила за 5000 метров, и мы движемся очень медленно, делая остановку после каждых десяти-двенадцати шагов. Полтора часа мы преодолеваем лавинный участок. Потом осторожно огибаем две больших трещины и поворачиваем направо. Мы пересекаем ледник, выходим к его краю и переходим на наклонный ледяной карниз, идущий вдоль отвесных скал. Здесь мы в относительной безопасности от лавин. Но пе- редвигаться надо очень осторожно: карниз покат и обрывается вниз к леднику на несколько десятков метров. Вскоре мы подходим к крутой, скалистой стене. Наверху, в 200 метрах над нами, - лагерь "5600". Начинаем подъем. Скалы почти отвесны, но нетрудны: уступы расположены удобно. И все же подъем требует огромных усилий. Высота все больше дает себя чувствовать. После каждого шага приходится останавливаться и переводить дыхание. И вот, наконец, мы у цели. Мы стоим на небольшой каменистой площадке у основания скалистого ребра. С одной", стороны - обрыв, по которому мы только что взобрались. С Другой стороны площадка переходит в небольшое фирновое поле. В нескольких метрах от нас по нему проходит едва заметная темная линия - признак, что дальше весь фирн висит над обрывом, образуя навес. По фирну нельзя ходить, один неосторожный шаг - и, обрушив карниз, скатишься вниз по отвесной километровой куче. Мы - у начала скалистого ребра. Снежный гребень, шириной в ладонь, ведет от лагеря к первому "жандарму". За ним, отделенные один от другого такими же снежными переходами, чернеют крутые скалы второго, третьего, четвертого и пятого "жандармов". Пятый и шестой снизу сливаются в один сплошной ска- листый массив. Похожие на змей, свисают с "жандармов" закрепленные на них веревки. Подгорная трещина под третьим "жандармом", где стоят две палатки лагеря "5900", кажется небольшой темной полоской, шрамом на фирне. Скалистая северная стена, отвесная, темносерая, с белыми прожилками снега отходит от пика Сталина к пику Орджоникидзе С другой стороны раскрывается цирк между пиком Сталина t пиком Молотова. К востоку уходит в даль ледник Сталина, сереет морена Бивачного и замыкает горизонт скалистый хребет на правом берегу Федченко. Три палатки на каменистой площадке кажутся такими маленькими, затерянными в мире скал и фирна. Прямо перед нами - выше и мощнее всех вершин - встает гигантским массивом пик Сталина. Гетье и Цак приготовляют чай. Мы все едим с аппетитом, ни у кого нет и признаков горной болезни. А между тем мы - на высоте Эльбруса. Солнце склоняется к западу. Половина мульды и ледник уже в тени. Нам надо уходить вниз. Иначе темнота застанет нас в пути. Мы прощаемся с альпинистами, стараясь запечатлеть в памяти их лица. И мне вспоминается: много лет тому назад так же прощались с нами, уезжавшими на фронт, родные и друзья, бодрыми улыбками и крепкими рукопожатиями скрывая неотвязную мысль о предстоящих нам опасностях. Мы спускаемся по скалам, проходим по карнизу, быстро минуем лавинный участок и выходим на поворот ледника. Мы останавливаемся, пораженные величавой красотой вечера. Солнце скрылось за южным ребром пика Сталина. Небо над далекими скалистыми хребтами у ледника Федченко ярко розовеет в закатных лучах. Голубизна ночи легла на крутые, покрытые снежными сбросами стены цирка Молотова, гряда сераков ледника Орджоникидзе плавным поворотом уходит вниз. Мы стоим молча. Раздался знакомый гул. Две лавины одновременно скатываются со стен цирка. Облака снежной пыли еще долго стоят в воздухе. Мы спускаемся с глетчера и в сумерках пересекаем сераки. Темнота надвигается внезапно и быстро. Из лагеря выходят нас встречать. Кто-то размахивает фонарем, стоя на валу морены, Пламя фонаря чертит желтые узоры на черном пологе ночи... На другой день в лагерь спустились "Ураим - голова болит" и Абдурахман. Они, принесли записку от Николая Петровича и Гетье. "Пребываем пока на "5600", - писал Николай Петрович. - Через час, около полудня, выходим на "5900". Первая веревка начала дальнейший подъем от "5900" в 9 часов 30 минут. Сейчас одолели уже четвертый "жандарм". Смотреть на них в бинокль страшно". Гетье предлагал доктору подняться 26 августа на "5600", забрав с собой возможно больше продуктов, и ожидать там возвращения штурмовой группы. Мы читаем записки и вскоре видим на снежнике между четвертым и пятым "жандармами" две маленьких точки: Абалаков и Гущин поднимаются по ребру. Через несколько времени на этом же снежнике показываются трое носильщиков. Дудин и Харлампиевы уходят в подгорный лагерь. Они забирают с собой Абдурахмана. Дудин и Гок будут штурмовать оттуда перевал Ворошилова и пытаться проникнуть в долину Люли-Джюли. Харлампиев-старший пойдет вниз, в базовый лагерь. В ледниковом остаемся Каплан, доктор и я с поваром Елдашом а "Ураимом - голова болит". На скалах склона Орджоникидзе, метрах в трехстах над лагерем, мы устраиваем наблюдательный пункт и тщательно обшариваем оттуда восьмикратным Цейссом восточное ребро. К вечеру мы видим, как к "5900" спускаются трое носильщиков и туда же поднимается снизу вторая веревка. Программа третьего дня восхождения, очевидно, выполнена. Пока все идет хорошо, но хватит ли в верхних лагерях продуктов? Двадцать пятого августа утром никакого движения на горе не было. И в этот день я решил попытаться поймать на кинопленку лавину. Я уже давно вел об этом разговор с Капланом. В цирке между пиками Сталина и Молотова лавины шли почти каждый день. Надо было пройти с киноаппаратом на ледник в середину этого цирка и провести там несколько часов в ожидании. Игра стоила свеч. Хорошо заснятая лавина представляла бы собой "мировой" кадр. Я считал, что мы почти не подвергались при этом риску: днем обычно катились небольшие лавины, останавливавшиеся почти у самого подножья стен. Еще не было случая, чтобы они захватили середину цирка. Каплан отказывался идти. У нашего кинооператора, привыкшего работать в павильоне, не было того, что мы называли "экспедиционным чутьем". Кроме того он не был охотником до прогулок по трудным местам. Аргументировал он обычно "фотогеничностью" и "кинематографичностью". - Лавина, - говорил он в ответ на мои неоднократные настояния, и его лицо, обросшее рыжеватой бородой, принимало ироническое выражение, - мне не нужна обыкновенная лавина на белом фоне. На экране это не играет. Гигантская лавина на черном фоне с боковым освещением - вот что мне нужно. Можете вы мне ее предоставить? Кроме того Каплан убеждал меня, что в задуманном им плаке кинохроники восхождения некуда монтировать лавину. Но сегодня Каплан Оказался на редкость сговорчивым. Стояла прекрасная тихая погода. Горы были спокойны. Вчера не было Ни одной лавины. Можно было рассчитывать, что сегодня будет безлавинный день. Была возможность уступить моим домогательствам и доказать мне, насколько бессмысленна и безнадежна затеянная мною "охота на лавины". Мы отправились в путь - Каплан, доктор, "Ураим - голова болит" и я. Взвалив себе на спину треногу и аппарат, мы стали пробираться по серакам и вскоре вышли на ледник. Обходя трещины, мы прошли вглубь ледника и выбрали удобное место между двумя трещинами в самом центре цирка. Ярко светило солнце. Стояла безветренная тишина. Каплан, установив штатив, укрепил на нем аппарат. Щеточкой прочистил телеобъектив и навинтил его на место. Потом нагнулся, чтобы проверить экспозицию. И в это самое мгновение страшный грохот прокатился по цирку. На южном ребре пика Сталина справа и кпереди нас показались клубы снега, и, захватывая сверху вниз. все километровое ребро, обрушилась гигантская лавина на черном фоне с боковым освещением. Тысячетонный вал фирна и льда, скатившись с ребра, шел перед нами поперек цирка. Высоко вверх вскидывались клубящиеся клочья снежной пыли, образуя облако, Каплан, забыв опасность, впился в окуляр и, не отрываясь. крутил ручку киноаппарата; доктор бистро щелкал затвором своего "тессара", бросая мне назад кассеты со снятыми пластинками. Лавина прокатилась поперек всего цирка, отразилась от противоположной стены и, внезапно изменив направление, пошла вниз по глетчеру. Она неслась на нас со скоростью и грохотом экспресса. Каплан и доктор продолжали снимать. Страшный снеговой вал неотвратимо приближался. Снежное облако серым крылом закрыло солнце. Еще мгновение - и лавина должна смести нас в трещину. Смешно и бесполезно было бы пытаться cпaсаться бегством. Каплан продолжал вертеть ручку аппарата, доктор продолжал щелкать затвором... Мощь лавины с каждой секундой ослабевала. Трещины глетчера" поглощали снег, он распылялся и поднимался вверх легким облачком. Положение все же было критическим... Но вот, повинуясь рельефу ледника, лавина начала уклоняться вправо. Мы увидали справа перед собой ее левый край, который шел не то на нас, не то немного левее. Еще мгновение, ледяной вал промчался метрах в тридцати слева, обдав нас холодным! вихрем и снежной пылью. Мы были спасены! В восторге от удачной "охоты" мы прыгали, кричали, награждали друг друга тумаками. Совпадение было, действительно необычным. Никогда еще Не бывало днем такой большой лавины; И эта единственная за двое суток лавина пошла в ту самую минуту, когда мы приготовились к съемке. Вернувшись в лагерь, мы не нашли обеда. Елдаш, увидя лавину, решил, что готовить обед больше не для кого... На другой день доктор с "Ураимом - голова болит" ушел в лагерь "5600", где он должен был ждать возвращения штурмовиков. К вечеру "Ураим - голова болит" вернулся обратно. Он принес записки от доктора и от Горбунова. Записка Горбунова из лагеря "5900" была помечена 26-м числом. В ней сооб- щалось, что Нишан и Ураим Керим трижды, а Зекир дважды форсировали ребро и занесли станцию на "6400", что Гущин поранил себе руку и что вторая группа покидает лагерь "5900" и поднимается на "6400". Записка была доставлена в лагерь "5600" заболевшим Зекиром. Доктор просил прислать ему для отправки в верхние лагери консервы, масло, крупу, керосин. Итак, первое из "узких мест" плана удалось благополучно миновать: носильщики форсировали ребро. Восхождение, хотя и с опозданием на один день против плана, продолжалось. X. Дни ожидания. - Туман и шторм. - Подготовка спасательной экспедиции. - Спуск Шиянова и Гущина. - Рассказ спустившихся. - Ранение Гущина. - Подъем на высоту 6900 метров. Ледниковый лагерь представлял собой в эти дни как бы ближний тыл большой, битвы. Ураим Ташпек, каждый день ходивший в лагерь "5600", приносил сверху записки от поднимавшихся по ребру. Из этих записок мы вкратце узнавали о всех перипетиях восхождения. Кроме того мы продолжали тщательно следить за горой с нашего наблюдательного пункта на скалах пика Орджоникидзе. 27-го вечером спустился в ледниковый лагерь Зекир - первый выбывший из строя участник штурма вершины. Печать тяжелой усталости и нечеловеческого напряжения лежала на всем его облике. И была в нем большая внутренняя перемена. Это был уже не прежний, враждебно к нам относившийся Зекир Прен. Это был наш верный союзник в трудной и опасной борьбе с горой. Он был увлечен и захвачен восхождением. Охрипшим голосом рассказывал он нашему повару Елдашу о всех подробностях. При первой возможности он хотел идти снова наверх нести штурмовикам продукты. На другой день пришел измученный, охрипший, с распухшей шеей Ураим Керим и принес последнюю записку Горбунова, написанную 27 августа в лагере "б400". Горбунов писал, что восхождение срывается из-за недостатка продуктов. "Соберите все, что есть, - просил он доктора, - и посылайте наверх". И вместе с тем доктор сообщал, что и третий носильщик Нишан, спустившийся в лагерь "5600", заболел и что отправить продовольствие в верхние лагери не с кем. Таково было положение. Самый трудный этап восхождения был пройден - удалось преодолеть скалистое ребро и поднять по нему самописец, И теперь, когда цель была так близка, недостаток продовольствия мог вырвать победу из рук. Мы были бессильны помочь делу. "Ураим - голова болит" по-прежнему каждый день ходил в лагерь "5600" с грузом продовольствия. Но, как и раньше, он не соглашался подняться выше. Зекио и Ураим Керим стремились идти наверх, но они были больны. Оставалось одно: принять все меры к тому, чтобы возможно скорее вылечить Зекира и Ураима Керима. И мы принялись за их лечение по письменным указаниям нашего доктора. Ураиму Кериму надо было ставить компрессы. Я приступаю к этому непривычному для меня делу и накладываю ему на горло мокрую тряпку, потом клеенку, потом вату и собираюсь бинтовать. И вдруг Ураим Керим, наш лучший носильщик, отважный скалолаз, начинает плакать. Вата, клеенка и бинт привели его к выводу, что он тяжело и неизлечимо болен. Мы неотступно продолжаем наблюдать за горой. Но уже два дня на ней не заметно никакого движения. Гора бесследно поглотила смельчаков. И только 29-го во второй половине дня мы совершенно неожиданно видим на фирне над ребром всех шестерых штурмовиков. Связанные попарно, они поднимаются в направлении к вершине. С удивительной четкостью выделяются их силуэты на белом фоне. Они медленно идут к месту, где был намечен последний лагерь, и скрываются за покатым выступом фирнового поля. Итак, не дождавшись продуктов, они продолжали восхождение с тем ограниченным запасом, который у них был. Завтра они будут штурмовать вершину... Я пытаюсь выяснить у Ураима Керима, куда был занесен самописец. Я рисую план горы, размечаю лагери и передаю ему карандаш. Он внимательно смотрит на план и уверенно тычет карандашом в ледник Орджоникидзе, находящийся на одном уровне с нашим лагерем. Мы все хохочем. Елдаш падает с камня, на котором он сидел, Катается по земле и пронзительно визжит в припадке неудержимого смеха. Был ясный холодный вечер. Легкие облака плыли в лунном свете над пиком Сталина. Я сидел у своей палатки и думал о тех шестерых, которые там наверху проводили свою последнюю Ночь перед штурмом вершины. Они устали, им трудно дышать, не спастись в спальных мешках от жестокого мороза, но все это пустяки, легкая цена за большую победу. Однако будущее оказало, что за победу пришлось заплатить дорогой пеной. На другой день, проснувшись, мы увидели, что пик Сталина наполовину скрылся в тумане. Это было самое худшее из всего, что могло случиться. Туман в горах опаснее лавин и камнепадов. Он фантастически меняет очертания предметов. В тумане легко сбиться с пути и в хорошо знакомых местах. Профессиональные проводники в Швейцарии и Тироле, из года в год водящие туристов по одним и тем же маршрутам, не рискуют в туман уходить в горы. Туман надо переждать, отсиживаясь в палатках. Но для этого нужно иметь достаточно продуктов. У наших же товарищей их почти не было. И мы понимали, что, если погода испортится окончательно и надолго, штурмовики окажутся наверху в ловушке. Правда, пока туман не был особенно густ. Сквозь его пушистые завесы, крутившиеся вокруг вершины пика Сталина, иногда проглядывали клочки голубого неба. Вершина, возможно, была открыта, и наши товарищи могли сделать попытку .восхождения. Но с каждым часом туман сгущался, и, если бы он закрыл вершину, штурмовики на обратном пути к верхнему лагерю легко могли заблудиться в фирновых полях. Надо было думать, что они отложат восхождение и будут пережидать туман. И тогда опять вставал проклятый вопрос о продовольствии. Доставить наверх, в последний лагерь. продукты - такова была наша задача. Но как ее выполнить? У Ураима Керима все еще болело горло, и Зекир все еще не мог как следует разогнуть колени. Нельзя же было их послать наверх. Ни Каплан, ни я в одиночку не могли бы преодолеть ребро. Каждый из нас мог бы это сделать только! на веревке с первоклассным альпинистом, знавшим дорогу по "жандармам". Елдаш приходит ко мне в палатку. - Товарищ начальник, - говорит он, - Ураим и Зекир хотят в гору идти, продукты нести. - Но ведь они больны, Елдаш? - Гаварят, все равно надо идти. Болшой начальник без продукт сидит. Наверно у него курсак пропал. (Курсак по-киргизски - значит живот. "Курсак пропал": Чело век голодает) Зекир и Ураим стоят уже одетые и ждут, чтобы я им выдал продукты. - Аида, айда, - говорят они и показывают руками в направлении к пику Сталина. Вся гора и большой ледник, по которому лежит путь к лагерю "5600", закрыты туманом. Только иногда раскрывается темное скалистое основание восточного ребра. Мы кладем носильщикам в рюкзаки продукты, и они уходят. Туман вскоре поглощает их. После обеда мы с Капланом идем на разведку на большой ледник. Облака то сгущаются, то расходятся. Видимость беспрестанно меняется. Иногда туман подступает вплотную, и тогда уже в 10-15 метрах ничего не видно; иногда мы различаем смутные очертания скал и сераков в 100-200 метрах от нас. Мы возвращаемся в лагерь. Посредине лагеря у разложенных на камнях вьючных ящиков, заменяющих нам стол, сидит незнакомый нам человек и пьет чай. За палатками Позыр-хан и Елдаш навьючивают лошадей. Пришел наш караван из подгорного лагеря. Незнакомец оказался Маслаевым, студентом одного из ленинградских втузов, помощником профессора Молчанова. Он приехал, чтобы помочь нам наладить работу самописца. Из Оша Маслаев выехал вместе с гляциологическим отрядом Попова. Наши автомобили прошли в один день без дороги всю Алайскую долину. Через Саук-Сай и Сельдару Маслаев переправлялся с группой художника Котова, состоявшей из трех человек. Один из спутников Котова, художник Зеленский, погиб при переправе. Его лошадь попала в глубокое место, и ее понесло течение. Зеленского, запутавшегося в стременах, поволокло за лошадью по дну и мертвого выбросило на отмель. С Маслаевым по дороге тоже случилось приключение: на леднике Бивачном он упустил в узкую трещину свой спальный мешок и сумку с почтой. Позыр-хан спускал его на веревке в трещину и Маслаев с трудом выбрался обратно. Вместе с почтой Маслаев привез записку от Дудина и Гока Харлампиева. После неудачной попытки взять перевал между пиками Калинина и Ворошилова они отдыхали в подгорном лагере и охотились на кииков. Старший Харлампиев и Волков уже спустились в базовый лагерь у языка Федченко. "Мы вполне уверены, - писали Гок и Дудин, что пик уже взят, станция поставлена и вся штурмовая бригада спустилась благополучно в ледовый лагерь". Увы, как далеки были эти оптимистические предположения от действительности! Штурмовики по-прежнему сидели без продовольствия в предательском плену тумана, и мы были бессильны им помочь. И как бы подтверждая безвыходность положения, из лагеря "5600" спустился "Ураим - голова болит" и принес записку от доктора. Доктор благодарил за присылку продуктов, но сообщал, что продвинуть их дальше вверх по ребру не было возможности: стоял густой туман, и самый лучший носильщик, Нишан, все еще был болен. Маслаев поместился в палатке Гущина. Он нашел .в вьючной суме Гущина пару горных башмаков и костюм и немедленно переоделся, сменив свое промокшее и потрепанное обмундирование. Маслаев был худощав и немного нескладен. Туристская шляпа забавно сидела на его взъерошенных волосах. Бывший киномеханик, разъезжавший со своей киноустановкой по деревням и колхозам, он учился теперь на инженера, специалиста по радио. Это был скромный человек и на редкость чуткий и добрый товарищ. Немного не от мира сего, он был мечтателен и рассеян. Упустить в трещину, наполненную водой, пуховой мешок и письма - именно то, что больше всего боится сырости, - было вполне в его стиле. Как и большинство радистов, Маслаев был влюблен в свое дело, и вскоре вся палатка Гущина заполнилась приемниками, проволокой, деталями радиостанций, плоскогубцами, клеммами и руководствами по радио: Маслаев спешно сооружал полевую радиостанцию, чтобы оповещать мир о восхождении. Кроме того он немедленно принялся за ремонт наших примусов, пришедших в негодность от долгой службы. Когда мы на следующее утро вышли из палаток, лагерь был в снегу. Тяжелые тучи ползли снизу с Бивачного, сырой туман смешивался с снежными хлопьями. Положение становилось серьезным. Хотя, по нашим расчетам, до 2 сентября не было особых причин для тревоги, надо было готовиться к организации спасательной партии. Я послал Ураима Ташпека в лагерь "5600" с продуктами и письмом, в котором убеждал доктора принять все меры к тому, чтобы заставить носильщиков подняться по ребру в верхние лагери. С Позыр-ханом я послал письмо Дудину и Гоку, прося их вернуться в ледниковый лагерь. Дудин был единственным человеком, обладавшим в отряде административной властью, а Гок - лучшим альпинистом из всех нас, оставшихся внизу. Когда караван ушел, мы с Капланом и Маслаевым отправились на ледник. Нам не сиделось в лагере. Гора, державшая в плену наших товарищей, тянула нас к себе. Положение не изменилось. Видимость по-прежнему менялась or 10 до 100 - 150 метров. Но ледник и основание ребра были в густом тумане. Маслаев продолжал работать над своей радиостанцией. Он установил антенну из запасных палаточных стоек. Антенна была кривая, проволочные растяжки расходились между палаток по всему лагерю, и мы спотыкались на них, кляня и Маслаева и радио. Но Маслаев упорно лежал в палатке с наушниками и "ловил" ближайшие станции. Никого не "поймав", он все же заставил меня написать радиограмму в "Известия" и потом всю ночь выстукивал ее. На другой день часов в двенадцать пришли Дудин и Гок. Получив накануне записку и учтя серьезность положения, они вышли из подгорного на рассвете. Вскоре после них появили. Абдурахман и Позыр-хан с двумя лошадьми, навьюченными продуктами и топливом. Туман по-прежнему окутывал наши палатки. Положение становилось все серьезнее. Снова Ураим Ташпек с грузом продуктов отправился в лагерь "5600". В ночь с 1 на 2 сентября разразился снежный шторм. Поры бури с грохотом рождались где-то на леднике между пика Сталина и Орджоникидзе и неслись вниз по грядам сераков. 0ни яростно набрасывались на наш лагерь. Полы наглухо застегнутых палаток надувались парусом и громко хлопали. Мы лежа. в наших спальных мешках, тревожно ворочаясь с боку на бок, ежеминутно ожидая, что ветер сорвет палатки. Шторм разогнал туман, и утром 2 сентября пик Сталина наконец раскрылся. Окутанный дымкой снежных смерчей, он сверкал свежевыпавшим снегом. Буря продолжала свирепствовать. Было ясно, что штурмовики по-прежнему должны были отсиживаться в палатках. Но мы все же возобновили наши наблюдения со скал Орджоникидзе, надеясь увидеть носильщиков, поднимающихся по ребру. К нашему удивлению, мы увидали трех человек, очень медленно спускавшихся из лагеря "5900" в лагерь "5600". Кто бы это мог быть? К вечеру пять человек показались на большом леднике. Они спускались к нам. Вскоре они скрылись в сераках. Сераки и морену они проходили очень долго. Наконец мы снова увидели их на ближайшем к лагерю валу морены. В двух из них мы сразу же узнали штурмовиков. Мы узнали их не только по белым пу- ховым костюмам, но и по походке. Шли люди, сломленные страшной усталостью. Шли, сутуло опираясь на ледорубы, медленно переставляя негнущиеся ноги. У одного из них кисть левой руки была забинтована. Когда они подошли ближе, мы разглядели Гущина и Шиянова. Вместе с ними пришли Абдурахман и оба Ураима. Ураима Керима вели под руки: он был болен ледниковой слепотой и ничего не видел. Не много удалось нам узнать от Гущина и Шиянова в этот вечер. Они валились с ног от усталости. Они успели только сообщить нам, что вместе с Цаком покинули остальных штурмовиков 30 августа в последнем лагере на высоте 6900 метров. Подробный рассказ был отложен до завтра. Шиянов лег в мою палатку. Ночью он мучительно бредил. Он карабкался во сне по отвесным кручам. - Держи веревку, - кричал он, - крепче, крепче. Ведь мы должны взять Эверест! К утру ветер стих. Установилась спокойная солнечная погода. Блокада тумана и шторма была снята. Можно было приступить к оказанию помощи верхней группе. Отправив Маслаева и Абдурахмана на скалы для наблюдения за горой, мы устроили совещание. И прежде всего мы выслушали подробный рассказ Гущина и Шиянова. Вот что мы узнали: 23 августа, на второй день восхождения, когда вторая веревка, выйдя из ледникового лагеря, поднималась на "5600", Абалаков и Гущин с тремя носильщиками начали подъем по ребру. По плану они должны были, миновав лагерь "5900", дойти до шестого "жандарма", "обработать" его, оборудовать принесенными с собою веревочными лестницами и спуститься в лагерь "5900". Эту задачу первой веревке выполнить не удалось. Поднявшись к лагерю "5900", Абалаков и Гущин увидели, что передвижкой льда палатки перемещены и почти сползли в трещину. Пришлось вырубать для них во льду новое место. Это потребовало больше четырех часов ледорубной работы. Когда Удалось вновь установить палатки, было слишком поздно, чтобы подниматься к шестому "жандарму". Пришлось заночевать на "5900". 24-го Абалаков и Гущин с носильщиками пошли выше. Они миновали третий и четвертый "жандармы" и подошли к подножию пятого, который при подготовке восхождения едва не оказался непреодолимым даже для Абалакова, едва не положил конец попыткам форсировать ребро. Правда, теперь он был "обработан" и идти по нему было гораздо легче, чем в первый раз, когда Абалаков прокладывал по нему путь. Но носильщики все же не решались начать подъем. Лишь после долгих уговоров они тронулись в путь. Крутой и трудный подъем привел их к первой площадке на пятом "жандарме". Снова колебания: Дорога "джуда яман". (очень плохая - кирг.) Пришлось оставить часть груза. Пошли дальше. По отвесной стене наискось вверх Натянуты веревки, закрепленные на вбитых в скалу крюках. Альпинисты и носильщики перепоясаны прочными кушаками, какие носят пожарные. У поясов - толстые металлические карабины. Абалаков и Гущин накидывают карабины на веревку и начинают подъем на стену. Если сорвутся - полетят вниз до конца веревки и повиснут на карабине. Обдерутся, ушибутся, но не погибнут. Она страхуют кроме того друг друга второй веревкой. Абалаков и Гущин поднимаются по отвесной стене. Веревка оттягивается под их тяжестью, отходит от скалы на полметра. Альпинисты, вися на ней над пропастью, с трудом преодолевают стену, достигают следующей площадки, откуда подъем идет по веревочной лестнице. Теперь очередь носильщиков. Но носильщики отказываются. Они не хотят рисковать жизнью. Они долго переговариваются - Абалаков и Гущин сверху, со стены, носильщики - снизу, с площадки. Потом носильщики вынимают из спинных мешков груз, складывают его на площадке и уходят вниз. Абалаков и Гущин решают продолжать восхождение вдвоем. Но им надо сначала спуститься обратно на площадку, чтобы захватить с собою оставленные носильщиками палатки и хоть немного продуктов. Спуск по веревке над пропастью и вторичный подъем. Спинные мешки стали гораздо тяжелее, подъем по веревке почти превышает человеческие силы. И вот они снова на площадке над отвесной стеной. Дальше идет веревочная лестница и потом крутой сыпучий кулуар. Каждый шаг грозит обвалом. Особенно трудно Гущину, который идет вторым: того и гляди, Абалаков сверху свалит камень. Кулуар взят. Трудный переход по узкому карнизу над кулуаром. Здесь веревки и крюки кончились. Выше при подготовке не поднимались. Здесь Абалаков и Гущин идут впервые. Снова крутой, почти отвесный кулуар. Под ним - бездонная пропасть. Абалаков начинает подъем. Гущин, расставив ноги, закрепляется внизу и, наложив веревку на скалу, тщательно страхует Абалакова. Он следит за каждым его движением. Абалаков пробует каждый камень, каждый выступ, прежде чем опереться на них рукой или ногой. Он осторожен, он знает, какой опасности он подвергнет Гущина, если обвалит на неги камень. Но порода слишком рыхла. Сыплется все, за что ни возьмешься. И вот камень из-под ноги Абалакова летит вниз, увлекает за собою еще несколько. Прильнув к скале, Абалаков замер недвижно. Он видит, как Гущин, стараясь уклониться от сыплющихся на него камней, прячет голову под выступ скалы. Он видит, как один из камней начисто перебивает связывающую их веревку. Оба без страховки висят над пропастью. Потом он слышит крик - большой камень упал Гущину на левую руку, которой он держался за скалу. Обливаясь кровью. Гущин несколько мгновений балансирует над кручей, почти теряя сознание от боли. Наконец ему удается восстановить равновесие. Абалаков быстро спускается к нему, надежным узлом связывает перебитую веревку, закрепляет ее за выступ скалы. Потом приступает к перевязке. На левой ладони Гущина - большая рана, ладонь и указательный палец рассечены до кости, из раны лезет желтая соединительная ткань. Абалаков накладывает повязку, туго ее затягивает. Кровь не унимается, повязка промокает. Надо скорее спускаться вниз, в ледниковый лагерь, к доктору. Спускаться? А что будет дальше? Спускаться можно только вдвоем с Абалаковым, так же как и идти вверх Абалаков может только вдвоем с Гущиным. Спускаться - это значит, что первая веревка отказывается от восхождения, не выполнив ни одной из возложенных на нее задач, даже не установив лагеря на "б 400". Но без первой веревки не пройдет и вторая. Спускаться - значит сорвать восхождение. И Гущин с перевязанной рукой, с промокающей от крови повязкой решил идти дальше. Преодолен кулуар. Подошли к шестому "жандарму". Труднейший траверс над снежным кулуаром. Узкий карниз с крутым наклоном: камни покрыты льдом. Но слой льда слишком тонок: не держат кошки, нельзя рубить ступени. Сорваться - километровая пропасть. Страховка бесполезна - веревку не за что закрепить. Сорвется один - потянет за собою другого. Связаны на жизнь и на смерть. Дошли до середины карниза. Вбили в стену крюк, привязали веревку. Второй группе идти будет легче. Карниз привел к небольшой скалистой площадке. До верха шестого "жандарма", до фирна осталось несколько десятков метров. Но Гущин изнемог. Он не в состоянии идти дальше. Да и темно. Надо ночевать. Палатку поставить нельзя - нет места для закрепления растяжек. Можно только лечь рядом, тесно прижавшись друг к другу. Абалаков вбивает в скалу два крюка. Привязывает к ним себя и Гущина, чтобы ночью не скатиться вниз. Расстилает на площадке палатку. Альпинисты влезают в нее, укладываются. Абалаков засыпает. Гущин не может спать - слишком сильно болит рука, Среди ночи Гущин будит Абалакова. Рука распухла, повязка врезалась в живую ткань. Абалаков с трудом разрезает ножницами твердый от засохшей крови бинт, меняет повязку. Утром преодолевают последние метры шестого "жандарма" и выходят на его вершину. Узкий длинный фирновый гребень, местами острый, образует переход с ребра на гигантские фирновые поля вершинного массива. У начала гребня - маленькая площадка. На ней Абалаков и Гущин устанавливает две палатки - лагерь "6400". Страшное ребро форсировано. Они - на его верхней грани. С одной стороны - обрыв в цирк Сталина, в мульду, откуда идут лавины. С другой стороны - отвесный склон к ледопаду Орджоникидзе. Они уже выше почти всех окружающих вершин. Они смотрят сверху вниз на сахарную голову пика Орджоникидзе, у подножья которого разбит ледниковый лагерь. Лавины, всегда шедшие сверху, рождаются теперь где-то внизу под ними. Весь мир - ниже их. И только вершина пика Сталина высится над ними больше, чем на километр. Ее снежный массив, закрывая половину горизонта, подымается вверх мягкими уступами, сверкающими на солнце перекатами безграничных фирновых полей. Миллионы лет тому назад в вулканических сдвигах, в судорогах, остывания расплавленной магмы, жидкого нутра нашей планеты, наморщилась здесь земная кора складками горных хребтов. Миллионы лет грызли ветры и туманы, морозы и жар солнечных лучей эти складки, создавая ущелья и крутые склоны, острые гребни и вершины, и среди них - высочайшую из всех, пик Сталина. Когда глетчеры, совершая свое великое наступление на лицо земли, ползли с севера, от полюса, к югу, льды и снега одели ее - эту высочайшую вершину - в броню фирна. Тысячелетия стояла она, недоступная, недостижимая, сверкая на солнце ледяным холодом своих граней. И теперь два пигмея, два ничтожно маленьких существа копошились на скалистой площадке у самых подступов к ней, собираясь нарушить ее тысячелетний покой. Между тем на маленькой скалистой площадке начинается будничный обиход людской жизни. Абалаков набирает в кастрюлю снег для чая, ставит ее на маленькую кухоньку, зажигая под ней белые кирпичики сухого спирта. Они горят едва видимым голубоватым пламенем. Снег тает, на дн