е кастрюльки остается немного воды. Кастрюлю приходится вторично набивать снегом. Больше часа уходит на то, чтобы добыть две кружки горячего чая. После чая Абалаков хочет спуститься к подножью пятого "жандарма", чтобы занести наверх часть оставленного носильщиками груза. Но от этого пришлось отказаться - Гущин был слишком измучен. Лежа в спальных мешках, отдыхали от напряжений вчерашнего дня, прислушивались к мертвой тишине ледяной пустыни, лишь изредка нарушавшейся отдаленным гулом лавин и камнепадов. И вдруг вскоре после обеда услышали людские голоса. Внизу на скалах кто-то переговаривался. Все ближе и ближе, и в траверсе шестого "жандарма" над снежным кулуаром показываются фигуры Зекира, Нишана и Ураима Керима. Они преодолели ребро! Они идут медленно и осторожно, эти природные скалолазы. Они несут тяжелый груз в спинных мешках и останавливаются на каждом шагу. Абалаков радостно приветствует их, спускается им навстречу и сквозь брезент спинных мешков прощупывает гладкий алюминий радиостанции. Ура! Станция миновала ребро, восхождение не сорвано, восхождение продолжается! Абалаков приготовляет носильщикам пищу. Носильщики наспех закусывают. Они спешат: "большой начальник" приказал им еще сегодня вернуться в лагерь "5900". Они надевают пустые спинные мешки, берут написанную Абалаковым записку и быстро спускаются вниз. Они исчезают в скалах шестого "жандарма". Где-то внизу теряются последние отзвуки их голосов. Тишина снова окутывает лагерь. Вечером носильщики вернулись на "5900", где их ждала вторая веревка - Горбунов, Гетье, Цак и Шиянов. Итак, станция была наверху. Но один из носильщиков - Зекир Прен - заболел. Острые ревматические боли .свели его коленные суставы, он с трудом передвигался на полусогнутых ногах. Его пришлось отправить вниз. На другой день вторая веревка с Нишаном и Ураимом Кери-мом пошла вверх. Нишан и Ураим Керим вторично форсировали ребро. Уже стемнело, когда группа поднялась к лагерю "б 400", Дболаков дважды спускался до половины шестого "жандарма", помогая сначала Цаку и Шиянову, затем - Горбунову и Гетье. Не доходя нескольких десятков метров до лагеря. Горбунов оставил на скалах свой рюкзак. Абалаков в полной темноте спустился за ним и принес его в лагерь. Итак, самая трудная часть пути - скалистое ребро - осталась позади. Все альпинисты, станция, оборудование для последнего лагеря и продукты были наверху. Но продуктов было очень мало. Их могло хватить только в том случае, если бы удалось закончить восхождение без всяких непредвиденных задержек. На это, однако, нельзя было рассчитывать. Стрелка анероида беспокойно металась по шкале, предсказывая неустойчивую погоду. Можно было опасаться тумана и шторма. Николай Петрович еще накануне взял на учет все продукты и ограничил порции. Альпинисты были переведены на голодный паек. Вечером 26-го, после трудного подъема на ребро, они получили по несколько ложек манной каши и чай с галетами. Сказывались недостатки подготовительной работы, вызванные. малым числом носильщиков и их неприспособленностью к пребыванию на больших высотах. Начался "великий пост" штурмовой группы, едва не сорвавший восхождения. На другой день утром Нишан и Ураим Керим, страдавшие горной болезнью, пошли вниз. Последние носильщики выбыли из строя. Абалаков и Гущин взвалили на себя двухпудовую радиостанцию и .понесли ее дальше к вершине. На 6400 метре, где каждый килограмм кажется пудом, это был настоящий подвиг силы и выносливости. Осторожно, связанные веревкой, шли они по острому фирновому гребню. Каждый внимательно следил за товарищем. Если бы один из них сорвался с гребня, другой должен был бы тотчас же прыгать вниз на противоположную сторону. И затем, повиснув на веревке над пропастью с двух сторон гребня, они должны были бы снова взобраться наверх. Миновав гребень, Абалаков и Гущин поднялись по фирновым полям до высоты 6900 метров, оставили там радиостанцию, наметили место для последнего лагеря и вернулись на "б 400". 28 августа Гетъе и Цак спустились к пятому "жандарму" за продуктами, оставленными там носильщиками 24-го, и снова поднялись на "б 400". Горбунов и Шиянов сделали попытку пройти туда, где Абалаков и Гущин оставили станцию, и установить последний лагерь. Но Шиянов, все еще не оправившийся от отравления, почувствовал себя плохо, и им пришлось вернуться. 29 августа альпинисты покинули наконец лагерь "б 400". Связавшись попарно, они осторожно миновали фирновый гребень и начали подъем по фирновым полям. К вечеру они достигли места последнего лагеря. Две маленьких палатки возникли в белой фирновой пустыне. А между тем по плану в этот же самый день, 29 августа, альпинисты, закончив восхождение, должны были вернуться в ледниковый лагерь... XI. Как спускались Цак, Гущин и Шиянов. - Дудин и Харлампиев поднимаются в лагерь "5600". - Победа - "вершина взята, станция поставлена". - Спуск в лагерь "б 400". XII. Вершина была близка. Всего на 600 метров надо было подняться по снежным перекатам фирновых полей, чтобы ступить на высочайшую точку СССР, чтобы вписать славную страницу в историю советской науки и советского альпинизма. И все же трое из шести вынуждены были отступить. Уже шесть дней прошло с тех пор, как Гущину разбило камнем руку. Рука чудовищно распухла и сильно болела. Гущин почти не спал. Шиянов так и не оправился от отравления консервами. У Цака шекельтоны оказались слишком тесными: ногам было холодно, и их легко было отморозить. Гущин, Шиянов и Цак решили спускаться. Маленькая подробность: Шиянов пришел к этому решению ночью. И утром, незаметно для товарищей, он не принял участия в трапезе, чтобы сэкономить продукты для тех, кто продолжал восхождение. А экономить продукты было необходимо: предсказание анероида начало исполняться. У вершины клубился туман. Уходящие вниз видели, как Абалаков с одной частью радиостанции в спинном мешке стал медленно подниматься в направлении к вершине. Вслед за ним двинулся в путь Горбунов. Последним шел Гетье, несший вторую часть радиостанции. Он сгибался под непосильной тяжестью и каждые десять- пятнадцать шагов в изнеможении падал в снег. Туман спускался все ниже, и фигуры трех поднимавшихся к вершине альпинистов расплылись в нем неясными силуэтами. Гущин, Цак и Шиянов вскоре достигли лагеря "б 400". Здесь для уходящих вниз были оставлены одна банка консервов, девять кубиков "магги", шесть галет, четыре куска сахара, четыре леденца и пачка сухого спирта. Пока готовили еду, Гущин корчился на полу палатки от нестерпимой боли. Шиянов согрел воды, промыл ему рану и переменил повязку. Шиянов тоже чувствовал себя слабым. Он и Гущин решили ночевать на "б 400". Между тем Цак должен был спускаться дальше. Он получил задание как можно скорее добраться до нижних лагерей и вновь подняться с носильщиками наверх, на "6400" или "6900", чтобы доставить продукты. Медлить нельзя было ни минуты. Погода портилась, а люди наверху остались на голодном пайке. Как было поступить? Как спуститься по скалистому ребру одному, когда и на веревке с опытными товарищами спуск был труден и опасен? Выручили старые навыки. Есть альпинисты, ходящие по горам в одиночку. Они любят оставаться одни лицом к лицу с величавым миром вершин и ледников. Ради этого они готовы подвергаться лишнему риску и лишним опасностям. Ибо ходить в одиночку - много труднее и опаснее, чем ходить вдвоем или втроем. Цак, австрийский рабочий, коммунист, у себя на родине был альпинистом- одиночкой. Много глетчеров прошел он один, без товарищей, осторожно прощупывая впереди себя ледорубом снег, много вершин в Альпах и Тироле он взял, не связанный ни с кем веревкой. И теперь он не отступил перед труднейшей задачей - одному спуститься по скалистому ребру. Он надел спинной мешок, взял ледоруб и исчез в скалах шестого "жандарма". Поздно вечером он достиг двух палаток на краю трещины на фирновом обрыве - лагеря "5900". Одинокий огонек походной кухни зажегся в одной из них... 31-го с утра начался снегопад. Снег валил густыми хлопьями. Он занес скалы, скрыл неровности, выступы, ступеньки, удесятерил опасность спуска. Шиянов и Гущин чувствовали себя больными и слабыми. Но надо было опускаться: в лагере оставался только однодневный неприкосновенный запас продуктов для верхней группы. Вот что записал потом в своем дневнике Шиянов: "31/VIII 1933 года. Когда я высунулся утром из палатки, я был поражен происшедшей кругом переменой. Все было покрыто толстой пеленой снега, и густой ослепительно белый туман заставлял щурить глаза. Чтобы лучше разглядеть местность, я надел защитные очки. Рука у Гущина очень сильно болела. Примерно в 9 часов утра (часов у нас не было) мы начали приготовлять чаи и бульон магги. В магги я разломал две галеты. Поели. Гущин все время просил воды, потому что у него пересыхало во рту. Часов в одиннадцать или в двенадцать мы, поразмыслив, решили спускаться. Шел сильный снегопад, все было окутано густым туманом, и в такую погоду спускаться даже для здоровых альпинистов считается безумным предприятием. Но питание наше было кончено и пережидать здесь непогоду значило потерять силы и быть обузой для спустившихся с "7000", тоже сильно измученных и почти без провианта. Мы связались на всю имеющуюся у нас веревку (приблизительно 30 метров) и тронулись вниз. С первых же шагов мы натолкнулись на серьезные затруднения: мы не знали, куда нам спускаться - правее или левее, для того чтобы попасть на нужный нам снежник. Из прорывов тумана то там, то здесь выступают какие-то незнакомые утесы громадных размеров и причудливой формы. Гущин шел здесь поздно вечером, а потому ничего не знает, и дорогу отыскивал я. С большим трудом мы все-таки подошли к крутому ледяному кулуару, по которому надо было спускаться вниз. Спуск очень труден. Крутые, покрытые снегом скалы незаметно переходят в лед, по которому вдруг начинаешь стремительно скользить вниз. Спасает только ледоруб и веревка. Задержавшись, вырубаешь себе для ног ступени и начинаешь страховать товарища. Наконец подошли к верхнему крутому снежнику перед пятым "жандармом". Сумерки спускались на землю, делая все темным и таинственным. Начался сильный мороз (высота 6300 или 6200). Это был самый опасный момент спуска: крутой, градусов 75 - 80, ледяной склон спускается с гребня и обрывается в полуторакилометровую пропасть с отвесными скалистыми стенами. Глубоко вдали и внизу, сквозь прорывы тумана, видны ледники и хребты. Гущин, как слабейший, идет вперед. Он осторожно нащупывает под снегом могущие выдержать его вес неровности и пересекает снежник. Я, прильнув к скалам, внимательно следил за его движением для того, чтобы в случае нужды вовремя принять меры для страховки. Вот он дошел до середины льда и вбивает крюк в выступ скалы. Сейчас пойду я. К этому крюку я прицеплюсь карабином, чтобы страховать дальнейший спуск Гущина. Переход на длину веревки берет не менее получаса - так надо осторожно и обдуманно двигаться. Мы идем уже около пяти часов. Я настолько слаб, что- поддерживаю себя большим напряжением воли. Мороз охватывает ноги, руки и заставляет дрожать все тело. Штурмовой костюм на мне превратился в ледяной футляр. Рукавицы - тоже лед... Сквозь прорывы тумана я вижу неполный круг луны. Прямо передо мной вдруг вырастает гигантский пик Комакадемии. Он кажется немного опрокинутым на меня и очень близким, но это мираж в тумане. Со стены с шуршаньем падают лавины свежего снега. Я стою на середине ледяного склона, за пояс тянет карабин, которым я пристегнут к кольцу крюка. Гущин уже прошел снег и ищет место, где бы вбить крюк для того, чтобы страховать меня..." Шиянов следил за каждым движением своего товарища, балансировавшего над обрывом. Потом внезапная слабость охватила его. Организм, ослабленный отравлением и пятидневным недоеданием, не выдержал напряжения. Ледяной карниз над пропастью. Гущин, осторожно переставляющий ноги, - все это куда- то исчезло, расплылось в нахлынувших видениях другого мира. Шиянов увидел себя в Москве, в своей маленькой комнате в Плотниковом переулке. Чертеж самолета новой конструкции лежал перед ним на рабочем столе. Он тщательно изучал его детали. Из-за стены доносились голоса родных. Потом кто-то постучал в дверь. - Войдите! - сказал Шиянов. Никто не входил. Стук продолжался, все сильнее, все настойчивее... Шиянов очнулся. Гущин стоял в 15 метрах от него в конце карниза и сильными ударами молотка вгонял в скалу крюк. Больной рукой он захватил канат, которым был связан с Шияновым. Шиянов похолодел от ужаса. Жизнь Гущина зависела от его внимания, силы и быстроты, а он позволил себе забыться. Гущин вбил крюк и накинул на него веревку. Теперь он мог хоть отчасти страховать Шиянова, который шел к нему по карнизу. "...Гущин вбил крюк, и я слышу его призыв идти. Спрашиваю, крепок ли крюк, он неуверенно отвечает, что да. Я чувствую, что иду без страховки, но ничего не поделаешь. В сущности это все время так, потому что как может меня застрахо- вать человек с одной рукой, сам еле-еле держащийся на склоне? Но я очень осторожен и благополучно прохожу путь. Очень тяжело. Окоченевшие члены не повинуются. Мы на узком скользком гребешке длиной метров пятнадцать. Гущин проходит, а я стою и слежу за ним. Если он оступится и полетит, то я сползу по другую сторону гребня. Это единственный способ спастись. Вот он прошел и так же следит за мной. Перед нами узкий, крутой скальный кулуар. Прямо на веревке спускаю по нему Гущина, а сам лезу в распор по его стенам. Здесь есть опасный переход с этого кулуара на траверс скалы выпуклой формы. Все это на головокружительной высоте. Была ночь, когда мы оказались перед лестницей последней стенки пятого "жандарма". Здесь я застраховался на два крюка и, спустив вниз Гущина по лестнице, спустился сам. Мы оказались на той самой площадке, где на пути наверх мы перегружали носильщиков. Решили заночевать здесь, потому что было темно. Мы устали, а впереди было очень трудное место с большой лестницей и длинным траверсом по .выпуклой скале. Площадка, на которой мы остановились, была величиной в 2 квадратных метра. Светила луна, и туман носился густыми хлопьями, то там, то сям открывая седые, запорошенные снегом вершины и отвесные скалистые стеньг. Мы оба закоченели и несколько времени пытались согреться. Когда у меня немного отогрелись руки, я начал раздевать Гущина и готовить ему все для ночлега. Штурмовые брюки настолько замерзли, что нижнюю шнуровку пришлось разрезать. Куртка была, как жесткий футляр. Эти вещи мы подложили под себя. Разложив спальные мешки, мы с трудом залезли в них. Я сразу впал в какое-то забытье. Я лежал так, что ноги май до колен свешивались в пропасть, но, несмотря на это, я чувствовал себя очень удобно..." Снег перестал. Ветер гнал по небу разорванные тучи. Где-то внизу взошла луна и залила все вокруг неверным светом. Она медленно карабкалась вверх по небосклону, ныряя в быстро несущиеся обрывки облаков. Их тени бежали по мерцающему серебру фирновых полей. Лежа в спальных мешках, следили Гущин и Шиянов за фантастической игрой лунного света. Они забыли и безмерную усталость и опасности предстоявшего на другой день спуска. Ночь затопляла их потоком тревожной и причудливой красоты. Были те мгновения, которые навсегда порождают в альпинистах тягу в горы. Потом тучи сгустились и снова пошел снег. Большие хлопья запорошили спальные мешки с неясными очертаниями двух человеческих фигур... Альпинисты проснулись рано утром. Не хотелось вставать. В спальных мешках было тепло и уютно. Усталость и безразличие охватывали непреодолимыми оковами. Надвигалось то страшное состояние апатии и безволия, которое в горах опаснее лавин и трещин. - Пойдем, Юра, - сказал Гущин, собрав последние силы. - За нас никто вниз не пойдет. Шиянов вылез из мешка и помог вылезти Гущину. Он надел ему башмаки. И перед тем, как тронуться в путь, запасливый Гущин вынул из кармана галетку, которую он сберег. Маленький белый квадратик был драгоценностью. Шиянов разломал его на две равные части. С огромным трудом, держась одной рукой за ступеньки, спустился Гущин по веревочной лестнице, которая восемь дней тому назад испугала носильщиков. Пятый "жандарм" был преодолен, еще одна ступень к спасению пройдена. Гущин, как и раньше, шел впереди, разгребая снег ногами, иногда сидя съезжая по заснеженным скалам. Шиянов страховал его и затем без страховки спускался сам. Миновали четвертый "жандарм". До лагеря "5900" оставалось пройти только один третий. И тут альпинисты едва не были сброшены с ребра в пропасть порывом вьюги. "...1/IX. ...Вот и последний "жандарм". Он большой, но самый легкий из всех. Здесь надо быть очень осторожным в отношении сброса камней - этот "жандарм" очень сыпуч. Внизу уже видны палатки лагеря "5900" и около них два носильщика, которые по снежной гривке лезут к нам, чтобы помочь и взять вещи. Но вдруг на ребре показывается сильнейший снежный смерч и в несколько секунд доходит до нас. В это время я, стоя на коленях под стенкой, страховал Гущина. Мелкий, сухой снег так больно ударил в лицо и а руки, что пришлось замереть в том положении, в каком застал смерч, и мы лежали, уткнувшись в снег, пока над нами бушевала буря. Гущина она застала в очень неудобном положении, и он вынужден был продвинуться дальше. Для этого должен был двинуться метра на три я. Тронулись. Новый порыв ветра, и я услышал шум наверху, быстро поднял голову и совершенно инстинктивно Рванул ее в сторону. Камень фунтов в 10 - 1 5, сорванный ветром с гребня, ударил меня вскользь по голове и плечу. Удар был все-таки настолько силен, что на мгновенье я был ошеломлен. Руки разжались, и я повис на крюке. В следующее Мгновенье я уже снова прочно укрепился в новом безопасном месте над скалой". Миновали третий "жандарм". С помощью вышедших навстречу Нишана и Ураима Керима стали спускаться по крутому снежнику к лагерю "5900". Носильщики пришли сюда еще утром, чтобы идти с Цаком на помощь верхней группе. Но туман, снегопад и вьюга остановили их. До лагеря "5900" добрались в темноте. В лагере был Цак. И тут кончились все испытания. Носильщики сняли с Гущина и Шиянова башмаки и оледенелые, твердые, как броня, костюмы. Цак приготовил ужин и чай. Начавшаяся вечером вьюга перешла ночью в шторм. Шторм разогнал туман. Горы, одетые в сверкающий покров свежевыпавшего снега, снова раскрылись. На вершинных гребнях стояли "флажки" - полотнища снежной пыли, свидетельствовавшие о продолжающемся урагане. Шторм бушевал и на ребре, грозя сорвать в пропасть всякого, кто рискнет выйти из палатки. Цак с носильщиками снова вынуждены были отказаться от попытки подняться в верхние лагери. Впрочем, Ураим Керим и при хорошей погоде не смог бы идти вверх: накануне он поднимался без очков, не зная, что рассеянный туманом свет еще опаснее солнечных лучей. Сегодня он ослеп и испытывал сильную резь в глазах. Когда ветер немного стих, Шиянов, Гущин и Ураим Керим начали спуск в лагерь "5600". Цак я Нишан остались на "5900", чтобы при первой возможности идти наверх. Однако вскоре и Нишан спустился на "5600", говоря, что у него болит нога. В лагере "5600" альпинистов встретил доктор Маслов. И здесь впервые, через девять дней после ранения. Гущину была оказана медицинская помощь. Доктор очистил рану, извлек оттуда мелкие камни, расширил выход для гноя. Затем Гущин, Шиянов и Ураим Керим с "Ураимом - голова болит" и Абдурахманом, находившимся в лагере "5600". начали спуск в ледниковый лагерь. Мы выслушали рассказ наших товарищей. Положение было тяжелое. Больше всего мы боялись, что штурмовики, ушедши( 30 августа к вершине без спальных мешков, не учтут опасности тумана. Найти в тумане в фирновых полях две маленькие палатки было почти невозможно. Заночевать в снегу без спальных мешков значило замерзнуть наверняка. Но и в том случае, если они 30-го вернулись в лагерь, их судьба внушала серьезную тревогу. После подробного обсуждения мы установили следующие возможные варианты: 30/VIII - заброска станции и возвращение в лагерь. 31/VIII - 1/IX - отсиживание в палатках от непогоды. 2/IX - установка станции. 3/IX - спуск в лагерь "б 400". Если 30/VIII станцию к месту установки забросить не удалось, то вариант несколько менялся: на 2/IX приходилась заброска станции, на 3/IX - установка и спуск на "б 400". В эти варианты Гок Харлампиев внес поправку: он предполагал, что 2/IX из-за сильного ветра штурмовики должны были оставаться в палатках. В этом случае они могли сегодня, 3/IX, устанавливать станцию и завтра, 4/IX, спускаться на "б 400". Эта поправка была нами отвергнута. Мы сопоставили количество имевшегося у штурмовиков продовольствия с длинной вереницей дней непогоды и пришли к выводу, что сегодня, 3 сентября, последний день, когда можно надеяться увидеть штурмовиков на фирне, спускающимися вниз из лагеря "б 900". В про- тивном случае надо было считаться с возможностью гибели группы. Впоследствии однако оказалось, что Гок был прав. Не успели мы занести в протокол наше решение, как со скал спустился Абдурахман с запиской Маслаева. На записке был нарисован пик Сталина и наверху, там, где должен был находиться лагерь "6900", поставлен крестик. "Здесь сидит или стоит человек", - писал Маслаев. Итак, по крайней мере один из штурмовиков благополучно пережил шторм. Надо было спешить с помощью, надо было как можно скорее доставить наверх продовольствие. Мы неотступно следили в бинокль за горой: несмотря на хорошую погоду, никто не поднимался по ребру от лагеря "5600". Очевидно, носильщики не пошли в верхние лагери. Поэтому Дудин и Гок Харлампиев с Абдурахманом после обеда начали подъем на "5600". Вскоре после их ухода Маслаев сообщил со скал, что он видит. двух человек, поднимающихся от лагеря "6900" в направлении к вершине. Мы были изумлены. Неужели наши товарищи, пережив дни страшного шторма, продолжали восхождение при полном отсутствии продуктов? 4 сентября с утра мы стали следить за горой. Мы видели, как Две маленькие черные фигурки стали подниматься по ребру от лагеря "5600". Нишан и Зекир шли наверх с продовольствием для штурмовиков. Мы видели, как они прошли второй "жандарм" и подошли к трещине, где находился лагерь "5900", как через десять минут уже не две, а три фигурки продолжали подъем: Цак присоединился к носильщикам. Они миновали третий "жандарм", показались на снежнике между третьим и четвертым. Прошли четвертый и стали подходить к пятому. Исчезли в скалах пятого "жандарма"... Весь день мы следили в бинокль за ребром. Мы боялись увидеть на нем спускающихся вниз носильщиков. Это значило бы, что они не сумели подняться в лагерь "б 400". До вечера ребро оставалось безлюдным. Носильщики дошли. Помощь была подана. Не слишком ли поздно? Ближайшие дни должны были дать на это ответ. Гущин и Шиянов отлеживались в палатке. Шиянов спал день и ночь. Гущина мучила рука. Она распухла чудовищно. Из раны шел желтый гной вперемежку с маленькими камешками. Ураим Керим с чайным отваром на глазах лежал в своем маленьком шустере. Зрение постепенно к нему возвращалось. Приходилось удивляться здоровью и выносливости Гущина. Хотя больная рука не давала ему спать, он очень быстро оправлялся от пережитого. С каждым днем он все больше становился похожим на прежнего Гущина, веселого, толстолицего, с блестящими глазами, с стройным, не по годам молодым телом легкоатлета. Маслаев по-прежнему неутомимо возился со своей радиостанцией. И хотя ему еще ни разу не удалось кого-нибудь "поймать", он несколько раз в день посылал в эфир мои сообщения о ходе штурма. Вечером он провел нам в палатки наушники. Лежа в спальных мешках, мы "ловили" Москву. Сквозь свист, треск и визг в эфире прорывались иногда отрывки концерта и фразы из речей. На другой день утром я послал Абдурахмана на "5600" за доктором, прося его спуститься в ледниковый. Гущину становилось все хуже, можно было опасаться осложнений. В ожидании доктора мы с Капланом отправились на наблюдательный пункт на скалы. Мы видели, как два человека спустились с третьего "жандарма" в лагерь "5900". Это, очевидно, вернулись носильщики, поднявшиеся накануне с Цаком в верхние лагери. Маслаев сменил нас на скалах. Мы спустились в лагерь. Вскоре с "5600" пришел доктор. Он осунулся, похудел. Он осмотрел раненую руку Гущина, удалил омертвевшие ткани и снова извлек из раны несколько мелких камешкоз. К вечеру с "5600" спустились Абдурахман и Зекир. Зекир шел, пошатываясь от усталости. Лицо его почернело, левая щека при падении была поранена о камни. Но он радостно и победно улыбался, протягивая мне маленький клочок бумаги. Это была записка Цака Дудину. Она начиналась словами: "Только мы поднялись на "6400", как туда спустились Николай Петрович, Гетье и Абалаков. Станция поставлена, вершина взята". С странным чувством смотрел я на этот серый клочок бумаги, положивший конец всем нашим тревогам и опасениям, возвестивший славную победу. Восхождение было окончено, оставалось возвращение назад. Нам предстоял трудный путь по ледникам, через реки, по Алайской долине, И все же казалось, что экспедиция была окончена. Победа далась не легко. Цак сообщал, что Абалаков заболел ледниковой слепотой, у Гетье нелады с сердцем, у Николая Петровича обморожены пальцы на руках и ногах. Поэтому спуститься они сумеют только завтра. Но все это не пугало: люди были живы, и это было главное. Ведь в последние дни каждый из нас в глубине души опасался их гибели. Хотелось получить ответ на десятки вопросов, узнать поскорее подробности восхождения: все ли трое достигли вершины, в каком месте поставлена станция. Мы начали готовиться к их встрече. Надо было прежде всего позаботиться о хорошем питании для них. Я послал Зекира в подгорный лагерь, где находился наш караван, наказав ему прислать на другой день с одним из караванщиков киичьего мяса. Остальной караван должен был придти в ледниковый лагерь 7- го. 6-го с утра доктор, Каплан, Маслаев и все носильщики стали собираться на "5600" навстречу победителям вершины. Надо было помочь им при спуске и принести вниз оборудование лагерей "5900" и "5600". Маслаев захватил с собой метеорологический самописец, который решено было установить на "5600". Елдаш и я остались в ледниковом, чтобы приготовить все для встречи победителей. Наши "инвалиды" - Шиянов и Гущин - также не покинули своих палаток. К вечеру мы увидели, как носильщики поднялись по ребру в лагерь "5900". Позже на снежнике между четвертым и третьим "жандармом" показалась первая двойка, медленно спускавшаяся вниз. Из "5900" ей навстречу вышли носильщики. Уже стало темнеть, когда вторая двойка штурмовиков начала спуск по снежнику к лагерю "5900". В ночь из подгорного приехал караванщик Талубхан с киикчиной. 7-го с утра мы начали готовиться к встрече. После десятидневной голодовки альпинисты верхней группы должны были найти в ледниковом хороший обед. Мы с Елдашом варили, жарили, пекли. Около часа дня альпинисты начали спуск из лагеря "5900" к лагерю "5600". В ледниковом их можно было ждать к вечеру. Уже начинает темнеть, когда из-за поворота на леднике показываются черные фигурки Дудина, Гока, Маслаева, Каплана, доктора и носильщиков. Они идут тремя группами. Последняя группа движется очень медленно. Никак не удается разглядеть в бинокль, сколько в ней человек - трое или четверо. Первым на морене показывается Абалаков. В походке этого железного сибиряка нет и следа утомления. Он идет, как всегда - скоро и споро, слегка переваливаясь с ноги на ногу, словно таежный медвежонок. Только кожа на скулах потемнела от мороза и шторма. Через полчаса приходит с носильщиками Николай Петрович. Ему больно ступать отмороженными ногами, вокруг глаз легли синяки усталости, но идет он бодро. Он добирается до своей палатки и ложится. Мы снимаем с ног его башмаки: холодные, безжизненные пальцы забинтованы, бинты окровавлены. Он сообщает первые подробности. Он достиг середины вершинного гребня, до его высшей южной точки дошел только Абалаков. Потом я иду с Абдурахманом и Ураимом Керимом навстречу Гетье. Уже темно. Несмотря на это, Абдурахман с поразительной уверенностью находит дорогу в сераках. Мы встречаем , Маслаева, который установил на площадке у лагеря "5600" |свой метеорологический самописец. Гетье, Дудина, Гока и доктора мы находим в конце сераков, перед выходом на ледник. Гок и доктор ведут Гетье под руки. Поэтому-то мы и не могли определить в бинокль численность последней группы. Мы идем к лагерю. Мы доводим Гетье до его палатки, раздеваем его и укладываем в спальный мешок. XII. Шторм на высоте 6900 метров. - Засыпаны снегом. - Болезнь Гетье. - Взятие вершины. - Спуск на "6400". - Встреча с Цаком и носильщиками. Это "когда-нибудь потом" наступило не скоро. Мы вернулись в Ош. Сентябрь был на исходе. Стояла благодатная южная осень. Поля были покрыты снегом созревшего хлопка. Спелые гроздья винограда просвечивали янтарем. Мы жили на базе ТПЭ и отдыхали после трехмесячного похода. На базе было спокойно и тихо. Все отряды памирского направления, кроме двух, оставшихся на зимовку, закончили свою работу. Начальники отрядов сидели по палаткам и строчили отчеты. Они готовились к заключительной конференции в Сталинабаде. Марковский, весело поблескивая голубыми детскими глазками, довольный результатами работ Памирской группы, расхаживал между базой и гостиницей, где он квартировал. На столе в его номере лежала карта восточного Памира. Вся территория, кроме небольшой области в юго-восточном углу, была покрыта площадной съемкой. Со всех концов Таджикистана на имя Горбунова поступали телеграммы. И из этого вороха сообщений вырисовывались основные, важнейшие результаты экспедиции. - Золото было найдено в районе северного золотоносного пояса у западных берегов Кара-Куля и в долине рек Муксу и Ат-Джайляу. Отряды Клунникова и Стратановича продолжали свои изыскания. Их результаты могли выявиться - только весной, после зимних работ. - В центральной части Туркестано-Алайского хребта в верховьях Исфары геологические партии Ионина и Соседко обнаружили большую оловоносную провинцию. - В бассейне Зеравшана в урочище Кули-Калон отряд Соболевского нашел ценнейшее месторождение оптического флюорита. Кристаллы флюорита представляли собой по качеству и размерам мировые уникумы. - Найден вольфрам, радий и уран. - Геолог Иванова обнаружила в Зеравшанском хребте сурьму. Николай Петрович не мог ходить. В отмороженных пальцах ног шел процесс сухой гангрены. Мы с утра выносили его в сад на соломенный шезлонг. И здесь оя работал: выслушивал доклады, писал приказы и письма, вел совещания. И однажды, в солнечный знойный день, Николай Петрович, Абалаков и Гетье рассказали нам подробно о восхождении. 30 августа, когда Гущин, Цак и Шиянов начали спуск из лагеря "6900", Абалаков, Горбунов и Гетье направились к вершине. Абалаков и Гетье несли в спинных мешках разобранную на две части радиостанцию. Под тяжестью непосильной ноши Гетье каждые десять-пятнадцать шагов останавливался и в изнеможении падал в снег. Разреженность воздуха и пятидневное недоедание ослабили его. Через полчаса Горбунов переложил станцию в свой рюкзак. Она оказалась слишком тяжелой и для него. Было ясно, что дотащить радиостанцию до вершины не удастся. Не хватало Гущина с его силой и тренированностью. Вдвоем с Абалаковым они, может быть, и справились бы с этой задачей. Надо было возвращаться. Надо было возвращаться и потому, что туман сгущался и становилось все труднее найти лагерь. А заблудиться и заночевать в снегу без спальных мешков - значило наверняка замерзнуть: температура ночью пала до 25 градусов ниже нуля. Штурмовики вернулись в лагерь. Недалеко от него, на высоте 6850 метров они нашли участок твердого фирна и здесь установили радиостанцию. Утром тридцать первого туман сгустился. Минимальный термометр показывал ночную температуру - 45 градусов мороза. Начиналась вьюга. Надо было отсиживаться в палатках. Гетье чувствовал себя плохо - сказалось чрезмерное напряжение предыдущих дней. Николай Петрович, рискуя заблудиться в снежном буране, с утра отправился проверить работу радиостанции. Она не работала. Горбунов с огромным трудом перенес ее к лагерю. Здесь, в палатке, на двадцатиградусном морозе, он разобрал ее. Оказалось, что разошлись контакты. Исправив повреждения, Николай Петрович и Абалаков вновь собрали станцию и установили ее возле лагеря. К вечеру усилилась метель. Сухая снежная пыль проникала сквозь щели наглухо зашнурованных палаток, скоплялась на полу и в углах маленькими сугробами. Гетье становилось все хуже. Сердце едва справлялось с работой. Ночью начались мучительные сердечные спазмы и рвота. Больной лежал недвижно в спальном мешке, обливая желчью себя и Горбунова. Первого сентября погода еще ухудшилась. Усилились снегопад и вьюга. Палатки и спальные мешки покрылись слоем инея. Гетье не принимал ни пищи, ни питья. Глоток воды немедленно вызывал приступ рвоты. В ночь на 2 сентября разразился шторм - страшный, неудержимый шторм горных вершин. Ветер гнал по фирновым полям облака снежной пыли и обрушивал их на две маленькие палатки, затерянные в ледяной пустыне. Снежные смерчи крутились вокруг них в яростном танце, снег ложился на них сугробами. Полы палаток провисали под тяжестью снежных пластов, свободное пространство становилось все меньше. Ночью в палатке, где спали Горбунов и Гетье, сломались стойки, и снег придавил альпинистов. Ни тот, ни другой не могли пошевелиться. Абалаков укрепил свою палатку ледорубом и рюкзаком, сохранив таким образом свободу передвижения. Утром он прорыл проход в сугробе, вышел наружу и крышкой от походной кухни откопал своих товарищей. Туман разошелся, ярко светило солнце. Близкая, но недосягаемая, сверкала свежевыпавшим снегом вершина пика Сталина. В продолжавшемся шторме на ней бешено крутились облака снежной пыли. Панорама горных вершин, скрытая двухдневным туманом, снова открылась перед альпинистами. Ветер продолжал наметать сугробы на палатки. Днем снова пришлось разгребать снег. Горбунов и Абалаков разделили скудный рацион дневного пайка. Продовольствие было на исходе. Оставалась одна банка рыбных консервов и одна плитка шоколада. Гетье по-прежнему недвижно лежал в палатке. Рвота утихла, но возобновлялась при малейшей попытке принять пищу или выпить глоток воды. Заострившееся лицо было мертвенно бледно. 3 сентября шторм наконец стих, и наступила ясная безветренная погода. Гора, казалось, разжала страшный кулак, в который захватила трех смельчаков, О том, чтобы идти на вершину, нечего было и думать. Абалаков и Николай Петрович ослабели от восьмидневного недоедания и долгого пребывания на огромной высоте. Гетье безжизненно лежал в палатке. Надо было воспользоваться хорошей погодой и как можно скорее идти вниз. Вторичное наступление тумана и шторма означало бы верную гибель от голода и истощения. Но Горбунов решил иначе. Еще внизу, в ледниковом лагере, он предвидел возможность такого положения, когда понадобится нечеловеческое усилие воли, чтобы "дожать" вершину. Поэтому-то он и принял участие в восхождении. Он прекрасно понимал, с каким риском, с какой опасностью была связана попытка взять вершину. Но не это смущало его. Он не решался оставить на целый день тяжело больного Гетье. Он боялся по возвращении найти в палатке труп. Он подсел к Гетье. Осторожно и тихо он спросил его, согласен ли он "отпустить" его с Абалаковым на вершину. Гетье не возражал. Этот человек, уже два дня боровшийся со смертью, согласился еще на сутки отсрочить спуск вниз, где ждала его помощь врача. Горбунов и Абалаков с трудом надели штормовые костюмы. Костюмы превратились в ледяные брони. Потом пришлось ждать, пока солнце поднимется выше и станет немного теплее. Снарядившись в путь, Абалаков и Николай Петрович поставили возле Гетье кастрюлю со снегом и сухой спирт, чтобы больной мог согреть себе воду. Последний штурм начался. Медленно, шаг за шагом, поднимались альпинисты по отлогим перекатам фирновых полей. Медленно, деление за делением, двигалась стрелка анероида 7000, 7050, 7100. Подошли к широкой трещине. Удалось найти переход. На другом краю начинался крутой подъем по обледенелому фирну. (Пришлось связаться и идти, тщательно страхуя друг друга. Крутизна склона на огромной высоте в 7100 метров была почти непреодолима. Потом путь стал легче. В течение двух часов шли белой пустыней фирновых полей, останавливаясь каждые десять-пятнадцать шагов. 7150, 7200, 7250. С трудом перешли вторую трещину. Попадались участки рыхлого снега. Абалаков, шедший первым, протаптывал дорогу. Солнце уже перешло зенит и клонилось к западу, вершина все еще была далека. Надо было спешить. Развязались, Абалаков пошел быстрее. Горбунов, старавшийся заснять "лейкой" все моменты восхождения, стал отставать. Расстояние между альпинистами увеличивалось. 7300, 7350... Страшная разреженность воздуха сковывает движения, лишает сил, мутит разум. Небо над сверкающим фирном кажется темнофиолетовым. Горбунов смотрит вслед удаляющемуся Абалакову и вдруг видит рядом с ним... самого себя. Он проводит рукой по темным очкам, защищающим глаза от слепящего света, - галлюцинация не исчезает. Он по-прежнему видит самого себя, шагающего рядом с Абалаковым. Затем у Горбунова мелькает опасение, что они не успеют до наступления темноты достигнуть вершины, и он кричит Абалакову, чтобы тот не шел дальше: надо вырыть в снегу пещеру, переночевать в ней и завтра продолжать восхождение. Только глубочайшее, еще не изученное наукой действие высоты на все отправления человеческого организма могло породить такую бредовую мысль. Ночевать в снегу без спальных мешков на высоте 7350 метров значило через полчаса уснуть навсегда... Абалаков не слышит. Вершина близка. Она влечет неудержимо. Ничто больше не может остановить Абалакова - ни надвигающаяся темнота, ни признаки вновь начинающейся вьюги. Он идет вперед. 7400, 7450... Он уже на вершинном гребне. Еще несколько десятков метров по гребню к югу, к его наивысшей точке, - и цель достигнута. Но силы изменяют Абалакову. Он падает в снег. Тяжкие молоты стучат в висках. Рот раскрыт, как у рыбы, вынутой из воды. Кислорода нехватает, он задыхается. Отлежавшись, Абалаков попробовал встать. Встать не удалось. Удалось подняться на четвереньки. И на четвереньках, шаг за шагом, преодолевает Абалаков последние метры пути. Абалаков стоит на вершине. Памир, величайший горный узел мира, лежит под ним грандиозной рельефной картой. Горные цепи и реки глетчеров уходят в даль, за границы Китая, Индии и Афганистана. Сверху, с птичьего полета, видна величественная свита пика Сталина. Мощным снежным шатром, ближе всех других вершин, высится невдалеке пик Евгении Корженевской. Недвижно текут широкие, расчерченные черными полосами срединных морен ледники Бивачный и Турамьгс. Темнофиолетовое небо пылает на западе неярким пожаром заката. Розовые блики ложатся на вершины гор. Восточные склоны покрыты холодной голубизной вечерних теней. С востока двигается легкая пелена облаков. Озаренная лучами заходящего солнца фигура Абалакова бросает на них гигантскую тень. Чудовищный двойник рождается в облаках. Абалаков поднимает квеpху руку - двойник в точности пов