Оцените этот текст:



                              Пьеса (рукопись)

----------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

                              Действующие лица

     Наталья Николаевна Пушкина.
     Александра Николаевна Гончарова, ее сестра.
     Д'Антес.
     Никита Козлов.
     Данзас Константин Карлович.
     Жуковский Василий Андреевич.
     Дубельт Леонтий Васильевич.
     Воронцова.
     Салтыкова.
     Смотрительша.
     Девушка.
     Клюшкина.
     Битков.
     Бенедиктов.
     Кукольник.
     Долгоруков.
     Богомазов.
     Салтыков.
     Николай I.
     Геккерен.
     Бенкендорф.
     Ракеев.
     Пономарев.
     Строганов.
     Воронцов.
     Арендт.
     Студент.
     Офицер.
     Станционный смотритель.
     Филат.
     Агафон.
     Преображенец 1.
     Преображенец 2.
     Негр.
     Камер-юнкер.
     Звездоносец.
     Гость.
     Павел Максимович.
     Слуга.
     Сторож.
     Квартальный.
     Конный жандарм.
     Посол.
     Жандармские офицеры.
     Жандармы.
     Полицейские.
     Толпа {*}.

     {* В рукописных тетрадях Булгакова список действующих лиц включает семь
персонажей. Остальные персонажи  печатаются  по  списку  действующих  лиц  1
варианта пьесы (РО ИРЛИ, ф. 369, э 218, л. 2).}




Вечер  в  квартире  Пушкиных.  Две  свечи на фортепиано и свечи в углу возле
                               стоячих часов.
Александра  сидит  за  фортепиано,  а Битков (Дербенеев) {В тексте черновика
встречается   несколько   вариантов   имени  часового  мастера,  шпиона  III
отделения:  Меняев,  Степан  Ильич Битков и Ларион Битков - это одно и то же
лицо.  В  окончательном тексте пьесы - Степан Ильич Битков.} с инструментами
    стоит у часов, чинит их. Часы под руками Биткова то бьют, то играют.
            Александра тихо наигрывает на фортепиано и напевает.

     Александра.

                    ...как синица тихо за морем  жила...
                    ...как девица за водой поутру шла...
                    ...Буря мглою небо кроет,
                    Вихри снежные крутя,
                    То, как зверь, она завоет,
                    То заплачет, как дитя...

     Битков. Какая чудная песня! Сегодня я чинил  тоже...  в  "У  Прачешного
мосту". Истинный Бог, как дитя! На мосту... Я иду. Господи! Крутит,  крутит!
В глаза, в уши!

                                   Пауза.

Дозвольте узнать, это чье же [сочинение] будет?
     Александра. Александра Сергеевича.
     Битков. Скажите! Так, так,  так...  Истинный  Бог,  вот  в  трубе,  как
дитя!.. Прекрасное сочинение!

                                 Часы бьют.
                          Послышался колокольчик.
                           Входит Никита Козлов.

     Никита. Александра Николаевна, там [дворянка Сновидова...
     Александра. Какая Сновидова?
     Никита. Урожденная, говорит,  Сновидова,  а  так  она  Клюшкина,  Петра
Алексеевича вдова.]
     Александра (шепотом). [Какая Клюшкина?] И зачем так поздно? Скажи,  что
принять не могут...
     Никита (тоскливо). Да ведь Александра Николаевна, как же не принять...
     Александра. Ах, mon Deui... Ах ты, Боже мой! Вспомнила. Да,  [Клюшкин.]
Ах! Проси сюда...
     Никита. Слушаю. (Идет к дверям.) Ах, неволя!.. Разорение...

                                   Пауза.
                             [Входит Клюшкина.

     Клюшкина. Клюшкина, Ольга Аполлоновна,  рожденная  дворянка  Сновидова,
подполковница. Простите, что  потревожила.]  Погодка-то?  Хозяин  собаку  на
улицу не выгонит... Да что поделаешь! Неволя. С кем имею честь говорить?
     Александра. Я сестра Натальи Николаевны.
     [Клюшкина.] Ах, очень приятно! Рада нашему знакомству!
     Александра.  Prenez  place,  s'il  vous  plait,   [madame]   {Садитесь,
сударыня, прошу вас... (фр.).}.
     [Клюшкина.]   Parlez   russe,   mademoiselle    {Говорите    по-русски,
мадемуазель.   (фр.).}.   Покорнейше   благодарю.    (Садится.)    Господина
камер-юнкера могу видеть?
     Александра. К сожалению, Александра Сергеевича нет дома.
     [Клюшкиyа.] А супругу ихнюю?
     Александра. И Наталья Николаевна в гостях.
     [Клюшкина.] Ах, ведь эдакая незадача! А-яй-яй!  Ведь  это  нам  тоже...
Ведь что же это, никак не застанешь!
     Александра.  Вы  не   извольте   беспокоиться,   [сударыня,]   я   могу
переговорить с вами но этому делу.
     [Клюшкина.] Мне бы самого господина камер-юнкера! Ну,  слушаю,  слушаю.
Дельце-то простое. В разные сроки времени господином Пушкиным  под  залог...
турецких шали, жемчуг, серебра взято...
     Александра. Да, я знаю, знаю...
     [Клюшкина.] Двенадцать тысяч серебром, как одна копеечка, сударыня!..
     Александра. Может быть, вы могли бы потерпеть?
     [Клюшкина.] С превеликим бы одолжением  терпела,  сударыня.  И  Христос
терпел, и нам велел! Но ведь и в  наше  положение  тоже  войти  нужно!  Ведь
туловище прокормить надо! [Я вдова.] А у меня ведь  сыновья  в  Черноморском
флоте! Приехала предупредить, сударыня, продаю вещи. Персиянин тут один...
     Александра. Я вас очень прошу подождать.  Александр  Сергеевич  уплатит
проценты.
     [Клюшкина.] Верьте, не могу. С ноября месяца ждем. Другие  продали  бы,
давно уж продали бы! Персиянина упустить боюсь.

Слышатся тяжелые вздохи, Никита показывается в дверях. Александра машет ему
                    с досадой рукой. Никита скрывается.

Одни извозчики из Коломны сюда чего стоили!

                      Часы под руками {Меняева] бьют.

     Александра, (тихо). У меня  есть  серебро.  [Может  быть,  вам]  угодно
взглянуть? Мы бы тогда поладили насчет процентов.
     [Клюшкина.] Прошу прощения, канитель с этим серебром, а персиянина...
     Александра. Помилуйте, как же нам без  вещей  остаться!  Вы  взгляните.
Прошу вас в мою комнату. (Встает, [Клюшкина] идет за нею.)
     [Клюшкина.] Квартирка славная какая. Много ли плотите? (Уходит вслед за
Александрой.)

Лишь  только  они  скрываются,  Меняев  (Битков) оставляет часы, подбегает к
фортепиано,  переворачивает  и рассматривает поты, прислушиваясь, не идет ли
кто.  Затем  бросается к двери кабинета со свечой в руках, заглядывает туда,
но войти не решается. Поколебавшись, уходит в кабинет, через некоторое время
виден  в кабинете у книжной полки, читает названия на корешках, слышит шаги,
возвращается в гостиную, ставит свечу но место. Выходит [Клюшкина] с узлом и
                                Александра.

     [Клюшкина.]  Бумагу  мы  завтра  перепишем.  Только  вы  уж   попросите
Александра Сергеевича, чтобы сами они пожаловали, а то извозчики  уж  больно
дорого стоят... [Коломна ........ в собственном доме]. Четвертая  рота,  дом
Циммермана. Оревуар, мадемуазель.
     Александра. Au revoir... Хорошо, хорошо. (Звонит.)

                             [Клюшкина] уходит.

     Меняев (закрывает часы, кладет инструменты в сумку).  Готово,  барышня,
живут.
     Александра. Очень хорошо. Сколько вам следует?
     Меняев. Да что же? Два рублика всего.
     Александра. Очень хорошо. Сейчас.
     Меняев. Вы не извольте беспокоиться, я могу подождать.
     Александра. Нет, зачем же? Сейчас. (Выходит, возвращается  с  деньгами,
вручает их Меняеву.)
     Меняев. Покорнейше благодарю. А у Александра Сергеевича в  кабинете  не
требуется осмотреть? А то уж заодно завтра зайду.
     Александра. [Нет, у Александра Сергеевича идут, спасибо.]
     Меняев. Слушаю. Прощенья просим: (Уходит.)

    Александра садится в кресло у камина, протягивает руки к огню. Через
        некоторое время появляется в дверях Никита, останавливается.

     Никита. Эх, Александра Николаевна!
     Александра. Ну?
     Никита. Эх, Александра Николаевна!
     Александра. Да что такое? Господи, Никита, говори ты, что ли!

                                   Пауза.

Что с тобой, Никита? Что ты мне душу надрываешь, ходишь за мной?..
     Никита. Вот уж и ваше пошло добро!
     Александра. Выкупим.
     Никита. Из чего выкупим, Александра Николаевна?  Подумать  страшно,  из
чего выкупим? Не выкупим мы, Александра Николаевна!
     Александра. Что ты каркаешь надо мной?
     Никита. Каркаешь, Нешто я ворон. Бог вам судья! Раулю за лафит  семьсот
целковых!  Ведь  это  подумать  страшно!   Аптекарю   задолжали,   каретнику
задолжали... Ведь  Карадыкину  за  бюро  платить  надо?  А  заемные  письма?
Батюшки.  Да  лих  бы  письма.  А  то  срам  сказать,  молочнице  задолжали.
Александра Николаевна, умолите вы его, поедем  в  деревню!  Не  будет  здесь
добра, вспомните мое слово! Сочинения свои взяли бы!... покойно,  просторно!
Детей бы взяли, там сейчас  хорошо,  в  деревне!  Здесь  вертеп,  Александра
Николаевна, и все втрое, все, все втрое! А он больной!  И  говорит,  что  их
тоска  душит,  а  меня  хрычом  назвали.  Ведь  они  желтые  совсем   стали!
Послушайте, Александра Николаевна, старика, до беды едем в деревню!
     Александра. Что ты меня мучишь? Скажи Наталье Николаевне.

                                   Пауза.

     Никита. Не буду я говорить Наталье Николаевне. Не поедет она. (Тихо.) А
без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки, он...
     Александра. Ты с ума сошел!
     Никита. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы  ездили,  потом
сочиняли бы!.. Детишкам просторно... У них бессонница...
     Александра. Перестань меня мучить, Никита, уйди!

                         Никита, вздохнув, уходит.
Александра, посидев еще некоторое время у камина, посмотрев на часы, уходит
                                  к себе.
Потом  слышится  дверной  колокольчик.  Видно,  как в кабинете проходит тень
Никиты  вглубь,  а  затем  вглубь  проходит  тень человека маленького роста.
Где-то  в глубине в кабинете вспыхивает свет. Послышался глухо голос Никиты:
"Слушаюсь,  хорошо..."  Никита  показывается  в  кабинете, по дороге щипцами
наскоро  ворошит  угли  в  камине в кабинете, выходит в гостиную, подходит к
дверям,  ведущим  в  спальню, говорит: "Александра Николаевна!" Показывается
                                Александра.

     Никита. Александра Николаевна, они совсем  больные  приехали...  Малины
просят...
     Александра. Ага, хорошо, хорошо, сейчас.  (Проходит  через  гостиную  в
столовую, а Никита возвращается в кабинет и уходит в глубь его.)

В кабинете послышался еще раза два голос Никиты - глухо - слов не разобрать.
Потом  Никита  проходит в глубине кабинета в дверь в переднюю и закрывает ее
за  собою.  Александра  с чашкой в руке входит в гостиную, останавливается у
                             дверей в кабинет.

     Александра. On entre? (Входит в  кабинет,  скрывается  в  глубине  его.
Дальше ее голос слышен глухо в кабинете.) Alexandre, etes-vous  indispose?..
{Можно  войти?  (...)  Александр,  вам  не  здоровится?..  (фр.).}   Лежите,
лежите...

 Источник света в глубине кабинета перемещается, отчего несколько меняется
                             свет (освещение).

Может  быть,  послать  за  доктором?  (Еще  несколько фраз глухо. Проходит к
дверям - из кабинета в переднюю, кричит тихо.) Никита!

                    Никита проходит в кабинет в глубину.

(Говорит по дороге ему.) Раздень барина. (Сама отходит к камину.)

Никита уходит и закрывает за собой дверь в переднюю, а Александра проходит в
глубь  кабинета.  Опять  глухо  доносится  ее  голос,  большинство  слов  не
                                 разобрать.

Все благополучно... нет, нет...

                      Послышался дверной колокольчик.
  Через некоторое время в гостиной появляется Никита с письмом в руках, и
                  тотчас Александра выбегает из кабинета.

     Никита. Александру...
     Александра (сделав грозные глаза, грозит  пальцем  Никите,  вырывает  у
него письмо, говорит громко). А, от портнихи?  Хорошо.  Скажи,  что  я  буду
завтра. (Прячет письмо в карман.)

                 Никита в недоумении глядит на Александру.

(Громко.)  Ну,  что же ты стал? Ступай! (Тихо) Ты что делаешь? Тебе сказано,
не подавать писем!
     Никита. Виноват...
     Александра (тихо). Молчи! (Громко.) В два часа заеду. Ступай.

        Никита уходит, Александра возвращается в кабинет и говорит.

Это ко мне от портнихи приходили.

                      Ее голос - из глубины кабинета.

Да что вы, Александр? Бог с вами!.. Говорю же, что от портнихи...

                             Опять глухо слова.

Право,  я пошлю за лекарем. Хорошо, хорошо... Bon, bon... {Хорошо, хорошо...
(фр.).} Дайте я вас перекрещу... Я умоляю вас не тревожиться...

                      Свет в глубине кабинета гаснет.

(Александра  возвращается в гостиную, закрывает дверь в кабинет, задергивает
ее  портьерой,  подходит  к  камину,  вскрывает письмо, читает, комкает его,
прячет в карман.) Негодяи! Боже праведный!.. В деревню, надо ехать...

    Послышался дверной колокольчик, потом голоса, и из дверей, ведущих в
                  столовую, появляется Наталья Николаевна.
   Наталья Николаевна развязывает ленты капора, снимает его. Лицо Натальи
Николаевны горит от мороза. Она так красива, что Александра как-то блекнет.
    Наталья бросает капор на диван, близоруко щурится видит Александру.

     Наталья. Ты одна? Не спишь? Пушкин дома?
     Александра.  Он  приехал  совсем  больной  и  заснул.  Просил  его   не
беспокоить...
     Наталья. Ах, бедненький! Не  мудрено,  такое  поветрие!..  Какая  буря,
Боже!.. Нас засекло снегом!..
     Александра. С кем ты приехала?
     Наталья. Меня проводил Шарль.
     Александра. Значит, ты все-таки хочешь беды?
     Наталья. Ах, ради Бога, без нотаций!
     Александра. Таша, что ты делаешь?
     Наталья. О, mon Dieu! Как наскучило мне все это! Это смешно! Кому какое
дело, что beau-frere {Свояк (фр.).} меня проводил...

                Александра вынимает письмо, подает Наталье.

(Читает, меняется в лице. Шепотом.) Он не видел?
     Александра. Бог спас. Никита хотел подать.
     Наталья. Ах, старый дурак! (Бросает письмо  в  камин,  оно  вспыхивает)
Мерзавцы! Я догадываюсь, кто сделал это! Мерзавка!
     Александра (указывая в камин).  Это  тебе  не  поможет.  Завтра  придет
другое. Он все равно узнает.
     Наталья. Это не правда!
     Александра (тихо). Не лги.
     Наталья. Ну, хорошо, правда. Я была с ним у Идалии, но я не знала,  что
он там будет! Она заманила меня, негодяйка!
     Александра. Уедем в деревню. Я тебе советую.
     Наталья. Бежать? Ни за что! Из-за  того,  что  какая-то  свора  гнусных
негодяев... презренный Anonyme... бежать! Значит, признаться?..  Между  нами
ничего нет!.. (Плачет.) Я так несчастна!.. Азя, помоги мне!..
     Александра. Ну, не плачь, не плачь... Я  и  сама  теряю  голову...  Ну,
перестань...

               Наталья вытирает глаза, встает, успокаивается.

     Наталья. В  конце  концов,  эти  подлецы  так  замучили  нас,  что  нам
представляется все безвыходным! Я так устала!
     Александра. Ну, прощай. Но умоляю тебя, будь осторожна.
     (Крестит Наталью, уходит к себе.)

Наталья  некоторое  время  у камина, потом переходит к окну, смотрит в него.
Фонарь  с  улицы бросает на нее скупой свет. Через некоторое время в дверях,
             ведущих из столовой, бесшумно появляется [Дантес].
        Он - в шинели и в шлеме. Бобровый вороник запорошен снегом.
                       В руках у Дантеса - перчатки.
            Наталья поворачивается, видит Дантеса, отшатывается.

     Наталья (вглядывается в ужасе). Как вы осмелились?! Как  вы  проникли?!
Сию же минуту покиньте мой дом! Какая дерзость! Я приказываю вам!

                                   Пауза,

     Дантес. Вы забыли в санях ваши перчатки. Я боялся, что  завтра  озябнут
ваши руки. И я вернулся. (Кладет перчатки на стол, прикладывает руку к шлему
и поворачивается.)
     Наталья. Вы сознаете  ли  опасность,  которой  подвергли  меня?  Он  за
дверями! (Подбегает к двери кабинета и бесшумно поворачивает  ключ  и  опять
закрывает портьеру.) Он не потерпит. Он убьет меня!
     Дантес.  Из  всех  негров,  которых  я  когда-либо  знал,  этот   самый
кровожадный. Но не беспокойтесь, он убьет меня, а не вас.
     Наталья. Зачем же вы  совершаете  преступление?  Ах,  у  меня  темно  в
глазах!.. Что будет со мною?.. Ах...
     Дантес. Успокойтесь! Ничего не случится с  вами.  Меня  же  положат  на
лафет и отвезут на кладбище. И также будет буря и снег и в  мире  ничего  не
изменится.
     Наталья. Я заклинаю вас всем, что есть дорогого у вас, - покиньте дом!
     Дантес. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас.  Не  заклинайте
меня.
     Наталья. Уйдите!
     Дантес. Ах, нет. Вы причина того, что совершаются безумства.
     Наталья. Как?..
     Дантес. Вы не даете возможности говорить с вами! В санях вы  отказались
слушать меня... А между тем  есть  величайшей  важности  вещь,  которую  вам
надлежит выслушать. Я люблю вас...
     Наталья. И это  говорите  вы?!  Месяц  тому  назад  женившись  на  моей
сестре?! Вы преступный человек! Зачем, зачем вы преследуете меня? Зачем  вам
нужна моя гибель? Вы опозорите меня в глазах света!
     Дантес. Есть иные страны... скажите мне только одно слово!..  Завтра  у
меня будут готовы лошади... Бежим!
     Наталья. Вы и  преступны,  вы  и  безумны!  А  сестра?  Как  вы  можете
выговорить эти слова?
     Дантес. Я женился на ней из-за вас. Я совершил преступление. И  совершу
еще одно. Бежим!
     Наталья. Что говорит этот человек... У меня дети!
     Дантес. Забудьте их.
     Наталья. Я не согласна.
     Дантес. Я постучу в дверь.
     Наталья (удерживая его). Не смейте!
     Дантес. Придите к Идалии.
     Наталья (крестясь). О, ни за что?
     Дантес. Я убью себя.
     Наталья. Мучитель!

                           Дантес целует Наталью.
                         Часы хрипят, бьют полночь.

(Отпрянув.) О, Боже мой, уходите! Уйдите! Вас увидят на набережной!
     Дантес. Нам нужно поговорить, придите!
     Наталья. Завтра на балу у Воронцовой подойдите ко мне.

             Дантес поворачивается, выходит в дверь в столовую.

О, Боже, слуга, слуга!.. (Прислушивается.)
     Дантес (возвращаясь). Слуга спит. У меня есть второй ключ.
     (Уходит.)

Наталья  прислушивается. Слышно, как тихо закрывают дверь. Наталья подбегает
к  окну  гостиной,  в  изнеможении  прислоняется, крестится, потом смотрит в
окно,  потом подбегает к двери кабинета, отдергивает портьеру, открывает ее,
           прислушивается, потом удовлетворенно закрывает дверь.
                                   Темно.




Столовая  в  доме  Салтыкова,  в  которой  накрыт  стол.  Рядом  со столовой
библиотека. В библиотеке: Кукольник, Бенедиктов, князь Долгорукий {В картине
второй   -   "Долгорукий",  далее  -  Долгоруков.  Князь  Петр  Владимирович
Долгоруков  -  историческое  лицо.}  и  два Преображенских офицера - сыновья
Салтыкова.  При открытии занавеса послышался аплодисмент. Бенедиктов, стоя и
                  глядя вдаль, читает свое стихотворение.

     Бенедиктов.

                      ...Казни ж, карай меня, о дева,
                      Дыханьем ангельского  гнева!
                      Твоих проклятий стою я...
                      Но - нет у ангела проклятий, -
                      Так, гневная, сожги меня
                      В живом огне своих объятий!
                      Палящий зной мне в очи вдуй
                      И, обуздав мой страстный трепет,
                      В уста мои, сквозь жаркий лепет,
                      Вонзи смертельный поцелуй!

     Бенедиктов, окончив, скромно кланяется. Кукольник первый начинает
                               аплодировать.

     Кукольник. Браво! (Обнимает Бенедиктова и целует  его.  Преображенцам.)
Преображенцы! Аплодируйте! По вашим  лицам  я  вижу  -  вы  любите  и  чтите
искусство! Аплодируйте первому поэту отечества!
     Бенедиктов. Что ты, Нестор Васильевич!..

Дверь  в  библиотеку открывается, и появляется Боголюбов {В тексте черновика
претерпело  изменения  имя  второго  шпиона  III отделения: Боголюбов - Петр
Петрович  Богомолов  -  Богомазов.  Это  одно  и то же лицо. В окончательном
тексте  - Иван Варфоломеевич Богомазов.}. Протирает платочком очки, надевает
                         их, аплодирует, кланяется.

     Боголюбов.  Слышал  окончание  вашей  прелестной   пьесы...   позвольте
списать...

                      В столовой появляется Салтыкова.
           Лакей, стоявший у дверей, обращается к ней со словами.

     Лакей. Сергей Васильевич приехали.
     Салтыкова (лакею). Проси к столу.
     Лакей (в дверях библиотеки). Кушанье на столе.
     Кукольник (Бенедиктову). Пойдем. Насмотришься, брат, сейчас. Оригинал!

     Вся группа проходит в столовую. Первым подходит к ручке Салтыковой
                  Долгорукий, потом Боголюбов, Кукольник.

     Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам нашего  лучшего  поэта
отечественного  -  Владимира  Григорьевича  Бенедиктова.  Истинный   светоч!
Талант!
     Бенедиктов. Ах, Нестор Васильевич!
     Салтыкова. Enchantee de vous voir... {Очень рада вас видеть...  (фр.).}
Я очень рада вас видеть... Вот и Сергей Васильевич.

Дверь  открывается и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе, с тростью в
руках  и с громадным фолиантом под мышкой. Проходит мимо гостей, не глядя на
них,  Бенедиктов  кланяется,  но  поклон его попадает в пустое пространство.
               Кукольник дергает Бенедиктова, подмигивая ему.
Долгорукий  и Боголюбов смотрят в потолок, делая вид, что не замечают графа.
Салтыков  подходит  к  лакею,  у  которого  поднос  в  руках,  наливает себе
чарочку   водки,   окидывает   невидящим  взором  группу  гостей,  выпивает,
          закусывает [грибком], прищуривается и говорит сам себе.

     Салтыков. Да-с...  Secundus  pars...  {Часть  второй...  (Лат.  искаж.)
Правильно: Secunda pars - часть вторая. В библиотеке С. Салтыкова была книга
с  этой  опечаткой.}  (Смеется  сатанинским  смехом  и  выходит,  [задумчиво
посвистев].)

                 Бенедиктов бледнеет. Салтыкова сконфужена.

     Салтыкова (Бенедиктову). Mon mari... {Мой муж... (фр.).}
     Кукольник. Александра Сергеевна, ни слова!.. Знаем!.. На  отечественном
языке, Александра Сергеевна, на языке...
     Салтыкова (Бенедиктову). Мой муж страшнейший чудак, но я  надеюсь,  что
это не помешает нам...

 Пауза, после которой выходит Салтыков; он без цилиндра, шубы и трости, но
                          по-прежнему с фолиантом.
             Гости обращают к нему оживленные лица, кланяются.

     Салтыков (приветливо кланяется всем). А-а-а... (Подняв палец.) Это было
мое инкогнито, а вот теперь я пришел.
     Боголюбов (смеется почтительно). Знаем, Сергей Васильевич, знаем.
     Салтыков (стуча  по  фолианту).  Secundus  pars!  Умышленная  опечатка.
Corpus  juris!  {Свод  права!  (Лат.).}   Эльзевир!   {Название   знаменитой
издательской фирмы.}
     Боголюбов (подходит с протянутыми руками). Дозвольте поглядеть.
     Салтыков. Назад!
     Салтыкова. Serge! {Серж! (фр.).}
     Салтыков. Книги не  для  того  печатаются,  чтобы  их  руками  трогать!
(Ставит книгу на камин. Обращается к жене.) Если ты ее только тронешь!
     Салтыкова. И не подумаю! Не надобно мне!..
     Салтыков. Прошу! Филат, водки!

                     Гости подходят, пьют, закусывают.

     Салтыкова. Прошу к столу.

                                Усаживаются.

     Салтыков (глядя на руки Кукольника). Вас можно поздравить?
     Кукольник. Да-с, государь император пожаловал. (Показывает перстень.)
     Салтыков. Неважный перстенек.
     Кукольник. Сергей Васильевич!
     Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне  следующее.  (Слуге.)
Филат, что это на камине?
     Слуга. Книга-с.
     Салтыков. Не ходи возле нее.
     Слуга. Слушаю-с.
     Салтыков. Да, вспоминается мне... В бытность  мою  мальчиком  император
Павел, царствие ему небесное, пожаловал  мне  звезду,  украшенную  алмазами,
чрезвычайно большими алмазами. А такой перстень я и сам могу себе купить  за
пятьсот рублей или даже за четыреста.

                        Гости смущены до крайности.

     Салтыкова. Ты все наврал. Нет у тебя никакой звезды.
     Салтыков. Ты не знаешь. Я ее прячу от тебя вместе с табакерками.
     Салтыкова. [Сережа], ты бредишь.
     Салтыков. Не слушайте ее. Женщины ничего не понимают в русской истории.
     Кукольник (Салтыкову). Quand delivererez vous ce  petit  prisonnier  de
guerre Anglais? {Как вы собираетесь поступить с  этим  маленьким  английским
пленником? (фр.).}
     Салтыков. Пейте сами.
     Долгоруков. Если я не ошибаюсь, Сергей Васильевич,  случай  со  звездой
был тогда же, что и с лошадью?
     Салтыков.  Нет,  князь,  вы  ошибаетесь.  Случай  с  лошадью  был   при
Александре, царство ему тоже небесное.
     Долгоруков. Ага!

                    Салтыков тревожно смотрит на камин.

     Бенедиктов. А вы любите книги?
     Салтыков. Книги меня любят и идут ко мне.

                                   Пауза.

     Видел сейчас. (Постукивает пальцем по перстню Кукольника.) Проехал...
     Кукольник. Государь император?
     Салтыков. Он. (Бенедиктову.) Изволите поэзией заниматься?
     Бенедиктов. Точно так.
     Салтыков. Напрасно.
     Бенедиктов. То есть как-с?
     Салтыков.  Опасное  занятие.  Вот  [этот,  как  его  фамилия...  ну...}
Пушкин... (Шепотом.) Его недавно в Третьем отделении отодрали.

                              Общее молчание.

     Салтыкова.  С  тобой  обедать   нет   никакой   возможности.   Что   ты
рассказываешь?
     Салтыков. Кушайте, пожалуйста. Филат! (Жене.) Тебя тоже могут отодрать.
     Венедиктов. Помилуйте, за что же?
     Долгорукий. Между прочим, это, говорят, верно. Я тоже слышал.
     Салтыков. Да и я слышал. Проезжаю мимо Цепного  мосту,  слышу,  человек
орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пушкина дерут.
     Боголюбов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские сказки!
     Салтыкова. Что он говорит? Что он говорит.
     Салтыков. Какие ж сказки? Меня самого чуть-чуть не отодрали.  Я  лошадь
из пистолета застрелил. Ваши же стихи у меня есть в библиотеке. У  меня  все
есть. Что-нибудь новое написали еще?
     Кукольник. Да, прочитай. Прочитай "Моей звездочке".
     Бенедиктов. Право, я... (Встает, читает.)

                           Путеводною звездою
                           Над пучиной бытия
                           Ты сияешь предо мною,
                           Дева светлая моя!
                           О, свети мне, друг небесный,
                           Сердца звездочка, свети
                           И ко мне в мой мир безвестный
                           Тихим ангелом слети!

     Салтыкова. Ах, как хорошо!
     Бенедиктов.

                           Перед чернию земною
                           Для чего твой блеск открыт?
                           Я поставлю пред тобою
                           Вдохновенья верный щит!
                           Да язвительные люди
                           Не дохнут чумой страстей
                           На кристалл прозрачной груди,
                           На эмаль твоих очей!

                  Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.

                           Нет! Сияешь ты беспечно
                           И не клонишься ко мне.
                           О, сияй, сияй же вечно
                           В недоступной вышине!
                           Нет! Живой источник света
                           и т.д.
                           <...>
                           Вдруг рассыпься и исчезни,
                           Как прекрасный метеор!

     Салтыков. Продолжайте.
     Бенедиктов. Все-с.
     Кукольник. Браво! Каков?

                           Салтыкова аплодирует.

     Салтыков. А может, и не отдерут.
     Кукольник. Отдерут, Сергей Васильевич, того, кто груб в своих чувствах,
а истинного поэта драть не за что.
     Салтыкова. Чувствительно как пишете и поэтически...
     Кукольник. Клянусь, голову ставлю, первый, Сергей Васильевич, первый!..




Дворец  Воронцовых.  Зимний  сад.  Видна часть колоннады - часть залы. Яркое
                         освещение. Лампы в зелени.
Издали  слышится  музыка оркестра, гул бальной толпы, изредка показываются в
глубине,  там,  где  колоннада,  проходящие фигуры мужчин в мундирах и дам в
                              бальных платьях.
                 У входа в зимний сад стоит негр в тюрбане.
                                Поздний час.
В  креслах  сидит  Наталья,  а  спиной  к  публике,  перед  нею в креслах, в
гвардейской  парадной  форме  сидит  генерал. В зелени, укрывшись от всех, в
бальном  фрачном одеянии, сидит князь Петр Владимирович Долгоруков, [молодой
           человек с язвительным лицом,] и подслушивает разговор.
                          Сцена Натальи и Николая.
  Камергер выходит из-за колонн, проходит мимо негра, подходит к Николаю.

     Камергер. Ваше величество, ея величество приказала мне доложить  вашему
величеству, что она отбывает через десять минут.

                     Наталья встает, приседает, уходит.

     Николай (камергеру). Вы недавно в вашей должности?
     Камергер. Три месяца, ваше величество.
     Николай. Когда я разговариваю, меня нельзя прерывать. Вы болван!

                  Счастливый Долгоруков хихикает в зелени.
                   Камергер улыбается счастливой улыбкой.

     Николай. Доложите ея величеству, что я подойду через десять минут.

                              Камергер уходит.
                     Из-за колоннады выходит Жуковский.
                        Сцена Жуковского и Николая.
   В зимний сад с другой стороны прокрадывается Богомолов, натыкается на
                                Долгорукова.

     Долгоруков. Осторожней, место занято.
     Богомолов. Что это вы, князь, уединились так?
     Долгоруков. Да  и  вы,  ваше  превосходительство,  спешите  уединиться.
Присаживайтесь.
     Богомолов (усаживается). Любите балы, князь?
     Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь!
     Богомолов. Ваше сиятельство! Цвет аристократии!..
     Долгоруков. Какая же это аристократия? Это холопия.
     Богомолов. Ваше сиятельство! Да вы мизантроп!
     Долгоруков (указывает на проходящего в звездах). Видите, прошел?
     Богомолов. Вижу.
     Долгоруков. Холуй.
     Богомолов. Ваше сиятельство! А этот?
     Долгоруков (всматривается). Холуй.
     Богомолов (смеется). А этот?
     Долгоруков. Вор.
     Богомолов. Ах, князь, услышал бы вас кто-нибудь...
     Долгоруков. Самое интересное вы пропустили, ваше превосходительство.
     Богомолов. А что такое?
     Долгоруков. Сам был...
     Богомазов. Вы, Петенька, поосторожнее. Его величество?
     Долгоруков. Его.
     Богомазов. С кем изволил беседовать?
     Долгоруков. С арапской женой...
     Богомазов. Ах, язык!
     Долгоруков. Умора... Он стоит  как  демон  за  колонной  и  блюдечко  с
мороженым в руках, а она здесь сидит и слушает, а  сам...  Скоро  будет  наш
поэт украшен... (Вскакивает, прикладывает рожки к затылку, кривляется.)

       Показывается Воронцова в зелени, в недоумении слушает, уходит.

     Богомазов. Тсс!

    В сад входит Геккерен, садится, а через некоторое время показывается
                                  Наталия.

     Геккерен (вставая ей навстречу). Как я рад видеть вас, прекрасная дама.
О, вы цветете. О, северная Психея.
     Наталия. Барон!
     Геккерен. Я, впрочем, понимаю, насколько вам надоели комплименты. Такая
красота, как  ваша,  ослепляет,  но  сколько  зла,  сколько  бед  она  может
причинить...
     Наталия. Бед? Я вас не понимаю, барон.
     Геккерен (шепотом). Вы сделали несчастным человека...
     Наталия. Кого?
     Геккерен. Верните мне сына... Мне жаль его...
     Наталия. Я не хочу вас слушать. Замолчите.
     Геккерен. Бездушная, жестокая женщина...  Посмотрите,  во  что  вы  его
превратили...

   Входит Дантес {Сцена в рукописи опущена. Булгаков написал карандашом:
        "Любовная сцена. Возмущение Пушкина и оценка Богомазова".}.

     Воронцова. Ну, князь, как понравился вам вечер?
     Долгоруков. Графиня, он поразителен.
     Воронцова. А мне взгрустнулось как-то.
     Долгоруков. Графиня, вы огорчаете меня. Это, нервическое,  уверяю  вас.
Прогулка завтра - и к вам, вернется ваше чудесное расположение духа, которым
вы пленяете свет.
     Воронцова. Нет, грусть безысходна. Не приходила ли вам в голову, князь,
мысль о том, какие нравы окружают нас? Холодеет сердце. Ах,  князь,  сколько
подлости в мире! Неужели вы не задумывались над этим?
     Долгоруков. Графиня! Всякий день! О,  как  вы  правы,  графиня.  Сердце
сжимается при мысли, до чего дошло падение нравов. И тот, кто  имеет  сердце
чувствительное, не огрубевшее, может заплакать.
     Воронцова. Висельник!

                            Долгоруков умолк...

Висельник! Пища палача! Гнусная тварь. Pendard! Шлюха! Un maquerean!

 Гость, вышедший из-за колонны со словами: "Madame...", шарахнулся и исчез.

     Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей!
     Воронцова. Я давно уже видела, что какая-то шайка травит его. Но  я  не
могла подозревать, чтобы подобный вам мерзавец мог существовать среди людей!
Если бы я не боялась, что его измученное сердце погибнет, если  нанести  еще
один удар... Я не хочу растравлять его рану напоминанием, а то бы  я  выдала
вас ему! Убить, убить как собаку вас надо! Желаю вам погибнуть на эшафоте.
     Звездоносный гость (выходит). Madame la comtesse j'ai l'honneur...
     Воронцова (Долгорукову). Adieu... (Уходит со Звездоносным гостем.)
     Долгоруков (один).  Бешеная  кошка.  Подслушала!  Вот  что...  Понимаю,
любовница! А все ты, все из-за тебя, проклятая  обезьяна.  Ты,  ты  на  моем
пути! Ну, погодите же! (Грозит кулаком.)

             Лампы гаснут. Долгоруков идет, хромая, к колоннам.
                                   Темно.




                Вечер. Кабинет Дубельта. Дубельт за столом.
          Дверь приоткрывается, входит жандармский офицер Ракеев.

     [Офицер.] Ваше превосходительство! [Меняев] там. (Выходит.)

          Через некоторое время дверь открывается и входит Меняев.
                                   Пауза.
                   Дубельт пишет, потом поднимает глаза.

     Меняев. Здравия желаю, ваше превосходительство!
     Дубельт. А, наше вам почтение! Как твое здоровье, любезный?
     Меняев. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
     Дубельт. И в голову мне не впадало даже за тебя молиться! Но здоров?  А
что же ночью навестил? Давно не видались?
     Меняев. Ваше превосходительство, находясь в неустанных заботах...
     Дубельт. В заботах твоих его величество не  нуждается.  Служба  твоя  -
секретное наблюдение, каковое наблюдение ты и должен наилучше  выполнять.  И
говори не столь витиевато, ты не [в университете лекцию читаешь.]
     Меняев. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным...
     Дубельт. Погоди, любезный. (Звонит.)

             Сейчас же показывается жандармский офицер Ракеев.

Пушкина дело.
     Офицер. Готово, ваше превосходительство. (Подает Дубельту папку на стол
и скрывается.)
     Дубельт. Продолжай, любезнейший.
     Меняев. Проник дважды я в самое квартиру камер-юнкера Пушкина.
     Дубельт. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
     Меняев. Миловал бог.
     Дубельт. Как камердинера его зовут? Фрол, что ли?
     Меняев. Никита.
     Дубельт. Ротозей Никита! Далее.
     Меняев. Первая комната, ваше превосходительство, столовая...
     Дубельт. Это в сторону.
     Меняев. Вторая комната -  гостиная.  В  гостиной  на  фортепиано  лежат
сочинения означенного камер-юнкера.
     Дубельт. На фортепиано? Какие же сочинения?
     Меняев.

                           Буря мглою небо кроет.
                           Вихри снежные крутя...
                           То, как зверь, она завоет,
                           То заплачет, как дитя.
                           То по кровле обветшалой
                           Вдруг соломой зашумит,
                           То, как путник запоздалый,
                           К нам в окошко застучит.

     Дубельт. Экая память у тебя богатая!
     Меняев. К упомянутому стихотворению господин Пушкин и  музыку  сочинил,
которую свояченица его на фортепианах разыгрывает [громко].
     Дубельт. Ну, почтеннейший, это ты напраслину возводишь.  Насчет  музыки
то есть я говорю.
     Меняев. Помилуйте, ваше превосходительство!
     Дубельт. Фортепиано тоже в сторону!
     Меняев. С превеликой опасностью проник я в кабинет и обнаружил на  полу
лежащую чрезвычайной важности записку.  "Приезжай  ко  мне  немедленно.  Вся
надежда на тебя". А записку подписал  неизвестный  человек  -  [Жулковский.]
{Вместо  "Жулковский"  вписано  "Вильям  Джук".  Имя  "Жулковский"   впервые
появилось в разделе  "Дубельт"  подготовительных  материалов  к  пьесе,  как
утверждают исследователи. Это имя восходит к подлинному  доносу  на  Пушкина
агента III Отделения М. Я. фон Фоку в феврале 1828 г.}

                       Дубельт звонит. Офицер входит.

     Дубельт. Павла Максимовича ко мне.

                               Офицер уходит.
          Дверь открывается, и входит Павел Максимович, чиновник.

     Дубельт. [Жулковский?]
     Павел Максимович.  Леонтий  Васильевич,  все  перерыли,  такого  нет  в
Санкт-Петербурге.
     Дубельт. Надо, чтоб был.
     Павел Максимович. Нахожусь в недоумении, ваше превосходительство,  нету
такого.
     Дубельт. Что за чудеса такие?

        Другая дверь приоткрывается, из нее высовывается Боголюбов.

     Боголюбов. Ваше превосходительство, Жуковский это. Шуточно  подписался.
(Скрывается.)
     Дубельт (делает знак. Павел Максимович и жандармский  офицер  выходят).
Сукин ты сын!  Грамотный!..  Дармоеды!  Наследника  цесаревича  воспитатель!
Василий Андреевич Жуковский! Действительный статский советник! Почерк должен
знать!
     Меняев. Ай, проруха! Ай!.. Виноват, ваше превосходительство!
     Дубельт. На ноги канцелярию поставил,  два  [часа]  рыщут!  Морду  тебе
бить, Меняев!
     Меняев. Виноват, ваше превосходительство!
     Дубельт. Дальше.
     Меняев. Дальше-с, в кабинете у камер-юнкера Пушкина  в  правом  верхнем
ящике письменного стола лежит письмо...
     Дубельт. Кому?
     Меняев.  Письмо  французское,  адресовано  оно  господину  голландскому
посланнику...
     Дубельт. Меняев! Смотрел внимательно?
     Меняев. Ваше превосходительство!  Черновичок.  Половина  замарана.  Что
по-французски, что по-русски...

                         Дубельт протягивает руку.
                              Меняев изумлен.

     Дубельт. Подай копию. Меняев, копию подай!
     Меняев. Ваше превосходительство, французское - это раз!  А  потом  сами
посудите, на [минуту] заскочил в кабинет, и  так  руки  трясутся,  ведь  это
рыск...
     Дубельт. Жалованье получить у вас руки не трясутся ни у кого.
     Меняев. Ваше превосходительство, кажись, я все силы, все меры...
     Дубельт. Так вот что, Меняев! Завтра опять туда, и все по этому делу  о
письме...
     Меняев. Ваше превосходительство, да  ведь  часы-то  я  починил!  Завтра
это...
     Дубельт. Часы починить каждый может! Ты сломать сумей и опять починить.
Словом, ступай.
     Меняев.  Ваше  превосходительство,  велите  приказать   мне   жалованье
выписать. Я ведь с прошлого месяца ничего не получал.
     Дубельт.  Жалованье?  За  этого  [Жулковского]  с  тебя   еще   следует
дополучить. Иди в канцелярию, скажи, что я  приказал,  чтобы  тебе  тридцать
рублей выдали.
     Меняев. Ваше превосходительство, что же тридцать рублей?
     Дубельт. И Иуда Искариотский, един от обою на десяти иде ко  архиереям,
да предаст его им... Они же, слышавши, возрадовашася, и  обещаша  сребреники
дати... И было этих сребреников, друг любезный, тридцать! В память его и вам
всем плачу.
     Меняев. Ваше превосходительство, дайте тридцать пять.
     Дубельт. Тридцать пять рублей сумма для меня слишком грандиозная. А  за
каждое слово из письма, что выпишешь, русское, я тебе заплачу по полтиннику.
Ступай! Да смотри лишнего не выпиши.

                              Меняев выходит.

  Дубельт звонит. Резко меняется. Напевает: "Буря мглою..." В ту же минуту
                       открывается дверь. Боголюбов.

     Погодите, Павел Максимович, одну минуту.
     Боголюбов. Ваше превосходительство, срочнейшей важности дело. (Вынимает
из кармана бумагу.) У меня копия... Угадать извольте?
     Дубельт. И гадать нечего. Письма к Геккерену.
     Боголюбов. Ваше превосходительство! Прямо  вы  колдун!  (Подает  письмо
Дубельту.)
     Дубельт. Отправлено?
     Богомолов. Завтра утром велел отвезти Никите в Голландское посольство.
     Дубельт. Так. Благодарю вас, Петр Петрович.
     Богомолов. Кроме того, ваше превосходительство, третьего дня я  был  на
завтраке у Салтыкова.
     Дубельт. Что новенького говорит старый [врун]?
     Богомолов.  Шумное  собрание  было!  Грехи!  Про  государя   императора
рассказывает так: "видел le Grand bourgeois..."
     Дубельт. Вы, Петр Петрович, это  на  отдельной  записочке  относительно
завтрака у Салтыкова.
     Богомолов.  Слушаю,  ваше  превосходительство.  А  кроме   того,   Петя
Долгоруков.
     Дубельт. Bancal?
     Богомолов. Он самый. Ведь что несет, лоботряс. Вторую  ногу  переломить
ему. Списочек показывал с пушкинского стихотворения.
     Дубельт. Брюлловская картина?
     Богомолов. Точно так. (Подает бумагу.)
     Дубельт. Давно не читал стишков, благодарю  вас.  [Петр  Петрович,  мне
одному надо остаться, у меня тут...]
     Богомолов.  [Слушаю-с,  слушаю-с,  ваше  превосходительство!]  Не  смею
беспокоить. (Идет.)
     Дубельт (вслед). Петр Петрович, деньжонок не надобно ли? Прошлый  месяц
не брали.
     Богомолов. Покорнейше благодарю, Леонтий Васильевич.  Рубликов  двести,
двести пятьдесят?
     Дубельт. А я вам триста, э! Для ровного  счета,  а?  Вы  скажите  Павлу
Максимовичу, что я распорядился.
     Богомолов. Имею честь, ваше превосходительство! (Уходит.)

По  уходе  Богомолова  Дубельт читает копию стихотворения, потом откладывает
ее.  Потом  берется  за копию письма к Геккерену, внимательно, жадно читает,
думает,  напевает  сквозь  зубы:  "Буря мглою небо кроет...", свистит. Потом
прислушивается, подходит к окну, становится настороженным, поправляет мундир
                        и эполеты, садится за стол.
Дверь   в   кабинет   распахивается.   Первым  появляется  жандарм,  который
останавливается  у  двери  и  вытягивается.  Затем  в  дверь  быстро  входит
Бенкендорф,    делает    знак    глазами   Дубельту,   оттесняет   жандарма,
                         останавливается у дверей.
            Вслед за ним входит Николай. Он в шинели и в каске.

     Николай (Дубельту). Здравствуй!
     Дубельт  (стоя).  Здравия  желаю,  ваше  величество!  В  штабе  Корпуса
жандармов, ваше императорское величество, все обстоит благополучно.
     Николай. Проезжали с графом. Вижу, у тебя огонек. Не помешал ли я тебе?
Занимаешься?
     Дубельт (негромко). Пономарев, шинель!

   Николай сбрасывает на руки жандарму шинель, отдает каску. Тот выходит.
                   Бенкендорф пододвигает Николаю кресло.

     Николай (садится. Потом Бенкендорфу). Садись.

                            Бенкендорф садится.

(Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич.
     Дубельт. Слушаю, ваше величество. (Остается стоять во время сцены.)
     Николай (оглядевшись). Стены покрасил?
     Дубельт. Так точно.
     Николай. А хорошо! Работаешь?
     Дубельт. Стихи читаю, ваше величество. Только  что  получил.  Собирался
его сиятельству докладывать.
     Николай. Докладывай. Я не буду мешать.
     Дубельт   (Бенкендорфу).   Бездельники   и   нарушители   общественного
спокойствия в  списках  распространяют.  По  поводу  брюлловского  распятия.
(Читает.)

                  ...Но у подножия теперь креста честнаго,
                  Как будто у крыльца правителя градскаго,
                  Мы зрим - поставлены на месте жен святых -
                  В ружье и кивере два грозных часовых.
                  К чему, скажите мне, хранительная стража?
                  Или распятие - казенная поклажа,
                  И вы боитеся воров или мышей?
                  <...>
                  Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
                  Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
                  И чтоб не потеснить гуляющих господ,
                  Пускать не велено сюда простой народ?
                        (Подает листок Бенкендорфу.)

                                   Пауза.

     Николай. Прочти еще раз последние строки.

                             Бенкендорф читает.

Этот  человек  способен  на  все,  исключая  добра. Господи Вседержитель! Ты
научи,  как милостивым быть! Старый болван Жуковский! Вчера пристал ко мне и
сравнивал  его  с  Карамзиным! Как поворачивается у балаболки язык! Карамзин
был  святой  жизни  человек!  А этот, этот!.. Казалось бы, не мальчик - отец
семейства!  Ох,  мое  долготерпение, только оно его и спасает. Не его жаль -
его жену, хорошая женщина, семью жаль. Пусть ему совесть будет наказанием.
     Бенкендорф. Он этого не понимает, ваше величество.
     Николай. Что делает он в последнее время?
     Дубельт. В карты играет, ваше величество.
     Николай.  И  то  дело  для  семейного  человека.   Продолжай,   Леонтий
Васильевич. {*}

     {*  Здесь  Булгаков  делает  ссылку  на  тетрадь  с   подготовительными
материалами к пьесе, где есть текст Дубельта: "Дубельт.  Помимо  сего,  ваше
сиятельство, в последнее время получили распространение стишки, писанные уже
лет пятнадцать тому назад". Впоследствии  в  тексте  пьесы  появилась  сцена
чтения эпиграммы, которую приписывали Пушкину:

                     В России нет закона.
                     Есть столб, а на столбе - корона.}

     Дубельт. Имею  честь  донести  вашему  сиятельству,  что  в  столице  в
ближайшие дни я ожидаю дуэль каковой состоится не позднее после  завтрашнего
дня.
     Бенкендорф. Между кем и кем?
     Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным и  поручиком
кавалергардского полка бароном Егором Осиповичем Геккереном Д'Антес.  Сейчас
мой шпион перехватил письмо Пушкина к барону Геккерену.
     Николай. Прочитай письмо.
     Дубельт. Осмелюсь сообщить - письмо неприличное.
     Николай. Прочитай письмо.
     Дубельт (Читает). "Господин барон, я принужден сознаться, что ваша роль
неприлична. Вы - представитель коронованной главы - служите сводником вашему
сыну. Подобно старой развратнице, вы подстерегаете мою жену, чтобы  говорить
ей о любви вашего незаконнорожденного сына, и  когда  больной  сифилисом  он
оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней Я не желаю, чтобы
жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я  не  желаю,  чтобы
ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он подлец и шалопай.
     Имею честь  быть,  господин  барон,  ваш  покорный  и  послушный  слуга
Александр Пушкин".

                                   Пауза.

     Николай.  Этот  человек  дурно  кончит.  Я   говорю   тебе,   Александр
Христофорович, он дурно кончит.
     Бенкендорф. Он бретер, ваше величество
     Николай. Были ли случаи нашептывания Геккереном?
     Бенкендорф. Леонтий Васильевич!
     Дубельт. Были, ваше величество. (Заглянув в бумаги.) И последний раз на
балу у Воронцовой вчера.
     Николай. Это сводник! Посланник! Оба хороши!

                                   Пауза.

Прости,  Александр  Христофорович,  что  такую  обузу  тебе дал. Ты истинный
мученик.
     Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество!
     Николай. О, головорез! Ни о семье не  думает,  ни  о  том,  что  срамом
покрывает должность, мундир! Позорной жизни  человек!  Ничем  и  никогда  не
смоет с себя пятна. И умрет не по-христиански! Время, время отмстит  ему  за
эти стихи, за поруганную национальную честь. (Встает.)
     [Бенкендорф. Какие меры прикажете взять, ваше величество?]
     Николай. [Не  потакать  головорезам.]  Предупредить  дуэль.  Обоих  без
промедления под суд! И впредь  чтоб  знали.  Спокойной  ночи!  Не  провожай,
Леонтий Васильевич. (Встает, выходит.)

                             Бенкендорф за ним.
                               Дубельт один.
          Через некоторое время возвращается Бенкендорф, садится.

     Бенкендорф. Много в столице таких, которых вышвырнуть бы надо.
     Дубельт. Найдется.
     Бенкендорф. Хорошее сердце у императора!
     Дубельт. Золотое сердце!
     Бенкендорф. Как же быть с дуэлью?

                                   Пауза.

     Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство?
     Бенкендорф. Поступите  согласно  монаршей  воли.  Извольте  послать  на
предполагаемые места дуэли с  тем,  чтобы  их  накрыли  на  месте.  [Арест.]
Примите во внимание, место могут изменить.
     Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.

                                   Пауза.

     Бенкендорф. Д'Антес этот какой стрелок?
     Дубельт. Туз - пятнадцать шагов.

                                   Пауза.

     Бенкендорф. Императора жаль!.. Ах!..
     Дубельт. Еще бы!
     Бенкендорф.  Примите  меры,  Леонтий  Васильевич,  чтобы  жандармы   не
ошиблись. А то поедут не туда...
     Дубельт. Помилуйте, ваше превосходительство!
     Бенкендорф. А то поедут не туда! Спокойной  ночи,  Леонтий  Васильевич.
(Уходит.)

                               [Дубельт один.
                        Внезапно дверь открывается.

Примите меры, а то или не туда, или опоздают (Скрывается.)]
     Дубельт (один. Думает). Не туда... (Напевает; Буря мглою небо  кроет...
Не туда... Тебе-то хорошо говорить! (Звонит.)

                           Дверь приоткрывается.

(В дверь.) Павла Максимовича!

                                   Темно.




Квартира Геккеренов. Комната в персидских коврах, стены в коврах и картинах
       великолепных мастеров. На [коврах] стенах - коллекция оружия.
Дверь  в  столовую,  в  которой виден приготовленный для обеда стол и другая
                                   дверь.
Геккерен  во  фраке со звездой сидит и слушает маленький музыкальный ящичек.
     Когда мелодия кончается, Геккерен звонит. Входит ливрейный слуга.

     Геккерен. Если приедет граф Строганов, проводите его прямо сюда.
     Слуга. Слушаю. (Выходит.)

          Через некоторое время дверь открывается и входит Дантес.

     Дантес. Добрый день, отец.
     Геккерен. Мой дорогой, здравствуй. Иди ко мне. Я давно тебя  не  видел.
Соскучился по тебе.

                Дантес садится. Геккерен гладит его волосы.

Отчего  у  тебя  печальное  лицо? Отчего ты не весел? Откройся мне. Зачем ты
молчишь? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Ты причиняешь мне боль.
     Дантес. У меня сплин. Вот уж третий день метель. Мне кажется, что  если
бы я прожил сто лет в этой стране, я не привык бы  к  этому  климату.  Летит
снег. Все белое.
     Геккерен. Ты хандришь? Ай, это дурно! Мой мужественный мальчик!  Хандра
не идет к тебе.
     Дантес. Ужасная, белая, тяжелая, жестокая страна!
     Геккерен. А я привык. Я привык за эти четырнадцать лет. Я  научился  не
смотреть в окно. Когда мне  становится  скучно,  я  ухожу  сюда,  запираюсь,
любуюсь моими сокровищами. Послушай, какая музыка. (Пускает музыкальный ящик
в ход.)
     Дантес. Мне скучно, отец!
     Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж?  Как  хорошо,  как  тихо  мы  жили
вдвоем? Как в замке!
     Дантес. Ты знаешь, что я не мог не жениться.
     Геккерен. Твои страсти убьют меня. Зачем ты  разрушил  наш  очаг?  Лишь
только в дом вошла женщина, я стал беспокоен, я потерял свой угол. Я потерял
тебя. Мне некуда деваться. Я ухожу сюда, но меня ничто уже  не  радует.  Она
внесла в дом шум и улицу. Я ненавижу женщин.
     Дантес. Я это знаю очень хорошо.
     Геккерен. Я ненавижу их за то, что ты их любишь. Ты терзаешь  меня.  Из
любви к тебе, только из любви к тебе я  сам  же  старался  помочь  тебе.  Ты
неблагодарный, ты растоптал покой!
     Дантес (глядя в окно). Это несносно! Смотри, совсем исчезло небо и  все
смешалось. Ужасный климат! Летом - душное болото...
     Геккерен. Нет ни одного дня, чтобы я теперь не ждал беды.  Из-за  тебя.
Ты идешь как будто в пропасть. Что  ты  находишь  хорошего  в  них?  Нет,  я
слишком глуп! Другой давно бы отвернулся от тебя!
     Дантес, Ты знаешь, она не выходит у меня из головы! Отец, помоги мне!
     Геккерен. Что ты задумал?
     Дантес. Я хочу увезти се в Париж.
     Геккерен. О, Боже! Ты подумал ли, что ты говоришь! Как это сделать! Ну,
хорошо, даже если бы тебе удалось похитить ее,  -  твоя  карьера,  вся  твоя
жизнь! А обо мне подумал ты? Все это погибнет! Нет, ты жестокий  человек!  Я
не хочу слушать твои слова. Мы еле избавились от  беды  в  ноябре.  Нет,  ты
хочешь убить меня и ты меня убьешь!

                                   Стук.

Да. Да.

                               Входит слуга.

     Слуга. Письмо вашему сиятельству. (Подает письмо. Выходит.)
     Геккерен (вскрывая письмо). Ты позволишь?
     Дантес. Пожалуйста.

              Геккерен читает письмо, бледнеет, роняет письмо.

Что такое?
     Геккерен. Я говорил тебе! Читай!
     Дантес (читает. [Лицо его искажается злобой]).

                                   Пауза.

[Негодяй!] Так, так, так...
     Геккерен. Как смеет он!.. Мне!.. Мне!.. Он забывает, кто я! Я  уничтожу
его! Как он мог забыться! Мне!.. (Закрывает лицо руками.)  Беда!  Беда.  Вот
пришла беда. Все это погибнет! (Дантесу.) Что ты сделал  со  мной?!  Что  ты
сделал со мной?!
     Дантес. В чем ты можешь упрекнуть меня?
     Геккерен. Это бешеная собака! Ты отдал меня, Жорж, в руки бретера!
     Дантес. Как можешь  ты  говорить  мне  это?!  Это  бездарный  плебей!..
Черномазая обезьяна!.. Этот  жалкий  писака  осмелился  сделать  это!  Я  не
виноват.
     Геккерен. Не лги мне! Здесь нас никто не слышит! Ты проник в его  очаг,
ты разрушил его очаг! И этим ты разрушил  мой!  Ты  злой,  ужасный  человек!
Какую роль ты заставил меня играть? Ах, мой сын, ах, мой сын, мы погибли!
     Дантес. Мне  надоело  слушать  эти  причитания!  Молчи!  Этот  город  я
ненавижу, потому что в нем есть эта фигура! Он слишком много писал! И поверь
мне, это его последнее письмо!
     Геккерен. Ты, ты напал на него! Ах, я не  могу  вспомнить  это  гнусное
лицо с оскаленными зубами!..
     Дантес. Я люблю его жену!
     Геккерен. Ах, Боже, не повторяй  этого!  (Берет  письмо,  перечитывает.
Лицо его искажается.) Что же мне теперь делать? Вызвать его? Но как я  гляну
в лицо королю? Да, даже если бы, если бы каким-то чудом  мне  удалось  убить
его, разве это решит дело? Я обесчещу тебя! Скажут, что у  тебя  не  хватило
храбрости!
     Дантес (вырвав письмо  из  рук  Геккерена).  Молчи!  Тебе  не  придется
отвечать! И я, я!..

Дверь  открывается,  и  в  ней появляется старик Строганов, весь в черном, в
темных  очках  и  с  палкой.  Слуга  вводит  Строганова  под  руку  и тотчас
                                скрывается.

     Строганов. Вы, надеюсь, простите меня, дорогой  барон,  за  то,  что  я
опаздываю к обеду, как я чувствую. Но посмотрите в окно. Я не был  уверен  в
том, что кучер вообще доставит меня к вам.
     Геккерен. Граф, во всякий час, во всякую минуту вы  для  меня  желанный
гость. (Обнимает Строганова, усаживает его в кресло.)

                       Дантес подходит к Строганову.
           Слепой Строганов, нащупав руку Дантеса, рукой жмет ее.

     Строганов. Это молодой барон Геккерен? А-а, узнаю  вашу  руку.  Но  она
совершенно ледяная. Вас что-нибудь обеспокоило?
     Геккерен (в дверь). Никого не принимать! (Закрывает дверь.) Граф, у нас
случилось несчастье. Помогите нам вашим советом. (Берет  письмо.)  Сейчас  я
получил ужасное письмо от человека, который ненавидит Жоржа и меня.
     Строганов. Мне трудно подать вам совет, не читая письма, дорогой барон.
     Геккерен. Я заранее прошу у вас извинения за те гнусности, которые  мне
придется прочесть вам.

                    Дантес вздрагивает, отходит к окну.

Но  перед  сим;  злокозненные  слухи,  распространенные  врагами моего сына,
явились  причиною  мерзкой  выходки.  Письмо  написано  господином Пушкиным.
Слепой ревнивец вообразил, что барон Дантес обращает внимание на его жену, и
вот он ищет столкновения. Это ужасная личность! Чтобы усугубить оскорбление,
он пишет бранное письмо мне! Он пишет...
     Дантес. Я против того, чтобы оглашать эту гнусность!
     Геккерен. Ах, нет, нет, Жорж! Ты не смеешь вмешиваться  в  это!  Письмо
адресовано мне, граф - мой друг
     Строганов. [Какой это Пушкин? Не тот ли...] Какой  именно  из  Пушкиных
пишет письмо? Александр?
     Геккерен. Да, он.
     Строганов.  Племянница  моя  была  красавицей.  Сейчас  я  не  могу,  к
сожалению, судить о том, хороша ли она. Итак, дорогой барон...
     Геккерен (читает). "...Подобно старой развратнице, вы подстерегали  мою
жену в углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного  сына..."
Дальше он пишет о том, что Жорж болен сифилисом  Он  осыпает  его  площадной
бранью и угрожает... Словом, это ужасно! Граф, я безгранично верю  вам,  вам
известно мое уважение. Скажите,  граф,  что  нам  делать  теперь?  Я  должен
вызвать его?
     Строганов. О, нет.
     Геккерен. Он лжет и клевещет! Жорж не подавал повода, и тем не менее он
второй раз бросается на нас, как ядовитая собака!
     Строганов. Теперь это не имеет значения, подавал  ли  ему  повод  барон
Дантес или не подавал. Вам надобно, барон, тотчас же написать ему  письмо  о
том, что барон Жорж Геккерен вызывает его, а вы предуведомите его,  что  вы,
посланник короля, сумеете внушить ему уважение к  вашему  знанию.  А  вы  (в
сторону Дантеса) должны написать на этом письме, что  вы  его  и  читали,  и
одобряете.
     Геккерен. Так будет.
     Дантес (во внезапной ярости схватывает со стены пистолет). Я убью этого
негодяя! (Стреляет в картину, швыряет пистолет и уходит из комнаты.)
     Строганов. Собираясь к вам на обед, дорогой барон, и не знал,  что  это
будет такой шумный обед... Я отвык...
     Геккерен. Я умоляю, простите! Оцените всю тяжесть оскорбления,  которое
он получил.

                                   Темно.






  [Замерзший] ручей в сугробах. Через ручей - горбатый пешеходный мостик.
                                 Сторожка.
                         Рядом со сторожкой сарай.
Зимний  закат.  Багровое солнце. Слышна вдали балалайка и веселая пьяненькая
           песня. Потом послышался свист полозьев, топот лошадей.
На  мостике  появляется  Геккерен,  озирается, вынимает из кармана подзорную
трубу.   Прикладывает   трубу  к  глазам,  смотрит,  вздрагивает,  испуганно
                                 озирается.
                                Опять топот.
                 Геккерен оглядывается и прячется за сарай.
Потом   послышался  женский  смех,  мужской  голос.  На  мостик  поднимаются
        Воронцова и Воронцов. Воронцов тяжело дышит в тяжелой шубе.

     Воронцов. Охота пуще неволи! Дальше не пойду, хоть убей меня, Сашенька,
не пойду.
     Воронцова. Дальше и нет надобности. (Поворачивает Воронцова к  солнцу.)
Смотри! О, как красиво!
     Воронцов. Очень красиво, только поедем, Сашенька, домой.
     Воронцова. Какое солнце! Да гляди уж ты, если я тебя привезла!
     Воронцов. Душенька, я не люблю солнца.
     Воронцова. Снег играет, смотри.
     Воронцов. Он мне вот в сапоги набился. Чьи это сани,  интересно  знать?
Вот еще подъехали. Ах, обезьянство!
     Воронцова. От этой песни волнение в сердце! И песня, и солнце!..
     Воронцов. Пьяные мужички, душенька. Поедем  домой.  Признаюсь  тебе,  я
озяб, долго ли простудиться.
     Воронцова. Ах, какой ты скучный!
     Воронцов. Нет, что? Ну, полюбовались,  и  честь  пора  знать.  Вот  еще
какие-то чудаки на поляне.

             Воронцова удивленно вглядывается. Воронцов также.
[На мосту появляются Дантес в шинели и в фуражке. За ним - д'Аршиак в шубе.]

Вот что, едем, матушка, домой.
     Воронцов. Постой! Погоди... (Вглядывается) Это он!
     Воронцов. Кто он?
     Воронцова. Пушкин. Ты посмотри! Иван, бежим туда, останови их! Я  знаю,
это дуэль!
     Воронцов (схватив ее за руку). Ты что, ошалела, матушка? Едем домой,  я
тебе говорю!
     Воронцова. Я знала, знала, его  убьют!  Там  Дантес!  Пусти  руку,  мне
больно!
     Воронцов. Опомнись! Кучера смотрят!
     Воронцова. Там Пушкин! Я знала, что это будет! Знала!
     Воронцов. Одумайся! Как ты можешь это остановить? Уходи  отсюда!  Едем!
Зачем я поехал?
     Воронцова. Я тебя презираю!
     Воронцов. В какое положение ты  меня  ставишь?  Дура!  Девчонка!  Уходи
отсюда!
     Воронцова. Останови! Его убьют!
     Воронцов. Опомнись, ведь это же смешно! Это нельзя остановить!
     Воронцова. В город... Предупредить... послать... Боже мой, я  не  знаю,
что делать!

                        Воронцов увлекает Воронцову.
   Геккерен тотчас выскакивает из-за сарая, прикладывает трубу к глазам,
                                  смотрит.
  На мосту показывается слегка выпивший сторож, напевает, идет к сторожке.
                   Потом останавливается, смотрит вдаль.

     Сторож. Чего это они делают?

  Солнце садится. Начинает темнеть. Очень негромко вдали щелкнул выстрел.

(Всматривается.) Батюшки! Что ж это офицеры делают? Батюшки мои! Господи! Ну
их!.. (Скрывается в сторожку.)

 Геккерен входит на мост. Смотрит вдаль. Закрывает глаза рукою. Послышался
                              второй выстрел.

Геккерен  вцепляется  рукой  в перила мостика, потом схватывается за сердце.
Потом  медленными  шагами  идет  к  краю мостика, вглядываясь [вдаль]. Потом
                               отшатывается.
На  мост  всходит  Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится по
снегу.  Сюртук  залит кровью. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана платком.
Дантес  бледен.  Геккерен  бросается к нему, судорожно хватается за карманы,
          вытаскивает носовой платок, вытирает пот со лба Дантеса.

     Геккерен.  Небо!  Небо!..  Благодарю  тебя!..  (Бормочет,   крестится.)
Обопрись о мое плечо!
     Дантес. Нет... (Прислоняется к перилам, отплевывается кровью.)
     Геккерен (кричит с моста). Сани! (Подхватывает под руки Дантеса. Тихо.)
Он убит?
     Дантес. Почем я знаю? Он без памяти.
     Геккерен. О, Боже, все погибло! Ах, Жорж, Жорж!..

              В этот момент на мосту появляется быстро Данзас.

     Данзас (козыряет Геккерену). Это ваши сани?
     Геккерен. Да, да, да...
     Данзас.  Ваши  сани  просторнее.  Вам  придется  их  уступить   другому
противнику.
     Геккерен. Mais...
     Дантес. Да, да!
     Данзас (кричит с мостика). Кучер! Эй, ты, ты, в широких санях! Объезжай
низом! Низом! Там есть дорога! Жердь эту  сними!  Что  ты  глаза  вытаращил,
дурак! Говорю тебе, низом поезжай! (Убегает с мостика.)
     Геккерен (ведя Дантеса). Грудь, грудь цела?
     Дантес. Цела.
     Геккерен (тихо). А тот?
     Дантес. Он больше не напишет [письма]

                                  Уходят.

                                   Темно.




  День. У кабинетного камина в кресле Никита в очках. Читает по тетрадке.

     Никита. На свете счастья нет... Да, нету у нас счастья...  Вот  горькая
участь, нету. Но есть покой и воля... Покой! Вот уж нету чего,  так  нету...
По ночам не спим, какой же это покой. (Читает.) Давно, усталый раб, замыслил
я побег... Вот тебе раз! Куды побег? Вот  уж  не  было  беды!..  Замыслил  я
побег... Что же это он замыслил? (Читает.) Давно, усталый  раб,  замыслил  я
побег... Не разберу...
     Битков (входит с сумкой). В обитель  дальнюю  трудов  и  чистых  нег!..
Здорово, Никита Андреевич.
     Никита. Ты откуда знаешь? Здравствуй, Степан Ильич.
     Битков. Я вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуковского.  Трубу
подзорную чинил. Читали стихи твоего барина...
     Никита. А... ну?
     Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят. Ко мне  обратились.
Правда, говорят, глубоко?
     Никита. А ты что?
     Битков. Так точно, говорю, глубоко....
     Никита. Глубоко-то оно глубоко... (Кладет тетрадь на камин.)
     Битков. А сам-то он где?
     Никита. Кататься поехал с [полковником] Данзасом. Надо быть, на горы.
     Битков. Зачем с Данзасом? Это с полковником? А чего ж его  еще  до  сих
пор нету?
     Никита. А тебе-то что? Понадобился он что ль тебе?
     Битков. Да ты верно знаешь, что на горы?
     Никита. Может, к Дюме  заехали...  Да  что  ты  чудной  какой  сегодня?
Выпивши, что ли?
     Битков. Я к тому, что поздно. Обедать пора.
     Никита. Чудно ей-богу. К обеду он тебя что ль звал?
     Битков. Я полагаю, камердинер все знать должен.
     Никита. Где работать сегодня будешь?
     Битков. Кабинет.
     Никита. Посмотри хорошенько. А то после того как  ты  последний  раз  в
столовой починил,  кабинетные  как  их  кто  заколдовал.  Час  показывают  -
тринадцать раз бьют...
     Битков. Посмотрим, всю механику в порядок поставим... (Идет в кабинет.)

                                Колокольчик.

     Никита. Вот, наверное, и он... (Ворошит угли в камине.)
     Жуковский. Здорово, Никита!
     Никита. Ваше превосходительство! Бог радость послал! Пожалуйте...
     Жуковский. Он дома?
     Никита. Одна Александра Николаевна. И детишки с нянькой...
     Жуковский. Нету? Да что ж это такое? А? Я тебя спрашиваю.
     Никита. Да они будут сейчас, ваше превосходительство, будут...
     Жуковский. Я тебя спрашиваю, что это такое?
     Александра. Бесценный друг! Здравствуйте!
     Жуковский. Здравствуйте, милая  Александра  Николаевна!  Позвольте  вас
спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна!
     Александра.  Что   вас   взволновало,   Василий   Андреевич,   дорогой.
Садитесь... Как ваше здоровье?
     Жуковский. Ma sante est gatee par les attaques de nerfs! {Мое  здоровье
пошатнулось нервными приступами! (фр.).} И все из-за него.
     Александра. Что такое?
     Жуковский. Да помилуйте. Ведь условились же! Сам назначил  мне  час,  я
откладываю дела, скачу сюда сломя голову, и он, изволите ли видеть, кататься
уехал.
     Александра. Ну простите, милый друг.  Я  за  него  прошу...  Ну  я  вас
поцелую...
     Жуковский. Не хочу я никаких поцелуев. Простите, забылся...  Я  человек
злой... Отрекаюсь! Отрекаюсь! На веки веков! Из чего  я  хлопочу?  Из  чего?
Только  что-нибудь  состряпаешь,  только  наладишь,  тотчас  же  испакостит!
Поглупел он, что ли? Драть его надобно, драть!
     Александра. А что такое?
     Жуковский. А то, что царь гневается, вот что-с...

                  Битков показывается у камина в кабинете.

Извольте-с.  Позавчера  на бале государь... и что скажешь... ну что скажешь?
Сгорел  со  стыда...  Двор,  корпус...  не угодно ли-с... стоит у колонны во
фраке и в черных портках! Простите, Александра Николаевна! Никита...

                   Битков скрывается в глубине кабинета.
                               Входит Никита.

Ты что барину подал позавчера на бал?
     Никита. Фрак-с.
     Жуковский. Мундир надо было подать. Мундир!
     Никита. Они велели... Не любят они мундир.
     Жуковский. Мало ли чего он не любит! Твое дело. Бал - мундир. Ступай.
     Никита. Ах ты, горе... (Уходит.)
     Жуковский. Скандал!  Не  любит  государь  фраков.  Государь  фраков  не
выносит. Да он права не имеет. Непристойно, неприлично. У государя добрейшее
сердце, но искушать нельзя. Нельзя! Государь огорчен!  Смотрите,  Александра
Николаевна, Наталии Николаевне скажите... Оттолкнет от себя государя - потом
не поправишь!
     Александра. Бесценный, лучший, прекрасный,  драгоценный  друг.  (Целует
Жуковского.)
     Жуковский. Да что вы меня все целуете! Я  не  нянька!  Вредишь?  Вреди,
вреди! Себе вредишь! А насчет сегодняшнего извольте передать, что это... ну,
словом...
     Александра. Все, все  передам...  Останьтесь,  подождите...  Он  сейчас
придет. [Он все это исправит.]
     Жуковский. Видеть не хочу! Да мне  и  некогда...  Мне  к  цесаревичу  в
половину шестого.
     Александра. Смените гнев на милость. Он исправится.
     Жуковский. Et cette derniere chose je ne compte guere! Au revoir...  {В
этом последнем случае я не иду в счет!  До  свидания...  (фр.).}  (Проходит,
видит книгу.)

                          В кабинете играют часы.

Этого я еще не видел...
     Александра. Сегодня из типографии прислали.
     Жуковский (вертит в руках книгу). Хорошо... Смирдин знает дело...
     Александра. Я уж гадала по [этой книге] ней...
     Жуковский. По книге? Погадайте мне...
     Александра. Какая страница?
     Жуковский. Сто сорок четвертая.
     Александра. Строчка?
     Жуковский. Пятнадцатая.

         Битков выходит из кабинета [скромно] кланяется Жуковскому.

А, ты здесь?
     Александра. Познал я глас иных желаний,  познал  я  новую  печаль.  Для
первых нет мне упований...
     Битков (шепотом). ...А старой мне печали жаль. (Укрывается в столовой.)
     Жуковский. А?..
     Александра. А старой мне печали жаль!
     Жуковский. Ах, ах... Ведь черпает мысль внутри себя, как легко  находит
материальное  слово,  соответственное  мысленному...  Сечь,  сечь.   Крылат!
Крылат.

Из передней стук... Неясные голоса. Битков в кабинете, проходит в глубь его.

     Александра. Нет, вы мне...
     Жуковский. Страница?
     Александра. Сто тридцать девятая.
     Жуковский. Строка?
     Александра. Тоже пятнадцатая.
     Жуковский. Что-то не то...

                         Приятно дерзкой эпиграммой
                         Взбесить оплошного врага,
                         Приятно зреть, как он упрямо -
                         Склонив бодливые рога...

                             Наталия в дверях.

                         Не попали... Приятнее... приятнее...
                         Ему готовить честный гроб
                         И тихо целить в бледный лоб
                         На благородном расстояньи.

А, простите, Наталия Николаевна, шумим, стихи читаем...
     Наталия. Добрый день, Василий Андреевич. Читайте на здоровье. Я никогда
не слушаю стихов.
     Жуковский. Хоть бы мне-то не говорили, Наталия Николаевна!
     Наталия. Кроме ваших! Votre ballade m'a fait un plaisir infini et  j'ai
relue a toutes les personnes qui sont venues me voir...
     Жуковский. Не слушаю, не слушаю!

                                 Часы бьют.

Батюшки!  Цесаревич.  Au revoir, chere madame, je m'apercois un peu tard que
je suis trop bavard!
     Наталия. Обедайте с нами.
     Жуковский. Покорнейше благодарю. Не могу... (Александрине.)  Au  revoir
mademoiselle... Извольте сказать ему... (Скрывается.)
     Наталья. Никита!.. {Далее в рукописи пропуск и авторская  помета:  "См.
тетрадь 1 стр. 115". Однако в 1  тетради  есть  лишь  обозначение  в  начале
листа: "Концовка сцены перед Данзасом (7-я картина)". Текст этой сцены здесь
так и не был написан, он появляется лишь в следующей редакции пьесы. В  этой
сцене после ухода Жуковского происходит разговор между Натальей  Николаевной
Пушкиной и Александрой Гончаровой, который прерывается внезапным  появлением
Данзаса. Реплика Александриты - завершение  задуманной  сцены,  обозначенной
Булгаковым в рукописи как <...>.}
     Александрина. Какая я несчастная!

                              Стучат в дверь.

     Наталья. Кто там?
     Никита (входит). Полковник Данзас просит вас принять.
     Наталья (шепотом). Откажи. Не могу принять.
     Данзас (в шинели).  Простите,  вам  придется  меня  принять.  Я  привез
Александра Сергеевича, он легко ранен.

                                   Пауза.

(Никите.) Ну, что стоишь?
     Никита. Владычица небесная!
     Данзас. Ты что стоишь? Иди, помогай вносить его. Осторожно, смотрите!

                    Никита выбегает в дверь в столовую.

Велите дать огня.

                     Наталья сидит неподвижно, смотрит.

     Александра. Огня, огня!

В  ту  же  секунду  из  двери  в  столовую показывается с канделябром в руке
                                  Битков.

     Данзас. Ты кто такой?
     Битков. Я часовой мастер.
     Данзас (вырывает у  него  канделябр  из  рук,  кричит).  Беги,  помогай
вносить! Осторожно!

                              Битков убегает.
   В дверях, ведущих из внутренних комнат, появляется девушка со свечой.
Данзас  с  канделябром  устремляется в дверь кабинета, успевает закрыть одну
                              половину двери.

     Наталья (кричит). Пушкин?
     Данзас. Тише!

  Со стороны передней шаги, негромкие голоса. Данзас поднимает канделябр.
Александрина  у  камина  молча  берется  за  сердце.  Видно,  как в кабинете
[появляется]  кто-то  с канделябром, проходит в глубь кабинета. Вслед за ним
           мелькнули еще какие то лица, кого-то [несут] пронесли.

     Наталья (устремляется к двери кабинета). Пушкин, что с тобой?
     Данзас (преграждая ей дорогу). Non madame, n'entrez paz! {Нет сударыня,
не входите! (фр.).} Он не велел входить к нему. Прошу  вас  не  волноваться,
прошу вас! (Закрывает дверь.)
     Наталья. Пустите меня!
     Александра. Не входи.
     Данзас. Идите к себе. Я вам приказываю, идите к себе.

                      Александра устремляется к двери.
                           Данзас отстраняет ее.

     Александра. Дантес?
     Данзас. Да, он дрался с ним на дуэли.
     Александра (Наталье). Ты!.. Ты!..
     Наталья (в исступлении падает на  колени  перед  Данзасом,  целует  ему
руки). Я не виновата! Не виновата!
     Данзас (девушке и Александрине). Ведите ее к себе! Ведите  ее  к  себе,
говорю вам! (Наталье.) Не кричите! Не кричите!

Девушка и Александрина подхватывают под руки Наталью и увлекают ее за сцену.
         В то же время послышалась за окнам военная веселая музыка.
                     Данзас ставит канделябр на камин.
                   Из дверей кабинета появляется Битков.

(Выхватив  деньги из кармана, подает ему деньги.) Бери первого извозчика, не
торгуйся, лети, первого доктора, какого встретишь, сюда!..

            Послышался дверной колокольчик, еще какие-то голоса.

Понял?  Доктора  посылай  сюда,  сам  не  возвращайся!  Лети! Лети к доктору
Соломону Христиану Христиановичу и его сюда! И доктора Арендта, знаешь?..
     Битков. Знаю, знаю, ваше высокоблагородие! Понял! (подбегает  к  окну.)
Ах ты, Господи! Гвардия идет! Я кругом! Я проходным двором! (Выбегает.)

                    Данзас хочет войти в дверь кабинета.
  В то же время из дверей в столовую выбегает Воронцова в шубе и в капоре.

     Воронцова. Как же вы не предупредили?! Вы не имели права!  Что  с  ним,
говорите!
     Данзас (холодно). Он ранен смертельно.

                                   Темно.




Гостиная Пушкина. Вечер. Гостиная ярко освещена. Зеркала завешаны белым.
Диван  сдвинут  с места. Стоит какой-то ящик, возле чего валяется солома. На
                фортепиано несколько склянок с лекарствами.
Все двери, ведущие в гостиную, закрыты. На диване, в сюртуке, не раздеваясь,
                                спит Данзас.
С  улицы иногда доносится шум голосов. Иногда глухо слышно монотонное чтение
где-то   за  дверями,  ведущими  в  столовую.  Дверь  из  кабинета  тихонько
открывается,  и  выходит  Жуковский.  В  руках у него свеча, черный сургуч и
печать.  Жуковский  ставит  свечу  на  камин,  пододвигает  кресло  к дверям
кабинета,  потом  прислушивается к тому, что происходит на улице, подходит к
                            окну, глядит в него.

     Жуковский. Ай-яй-яй, что делается!
     Данзас (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на  гауптвахте.
Сон в руку, надо полагать.
     Жуковский. Константин Карлович, я буду просить государя.
     Данзас. Тут проси не проси, закон  известен.  Вынесут  -  пожалуйте!  А
впрочем, и то сказать, на гауптвахте,  говорят,  сейчас  уютно.  По  крайней
мере, высплюсь.
     Жуковский. Вы извольте посмотреть, что на улице делается?
     Данзас. Я уж насмотрелся.

    Дверь во внутренние комнаты открывается, и выходит Наталья, а за ней
                             горничная девушка.

     Девушка. Барыня, извольте идти к себе! Барыня, нечего вам тут...
     Наталья (девушке). Уйди!

                              Девушка уходит.

Какие глупости! Il vivra! {Он будет жить! (фр.).} Я вам говорю, что он будет
жив! Рана не опасная. И тотчас же, тотчас же на Полотняный Завод.
     Данзас. Вот, не угодно ли?
     Жуковский. Наталья Николаевна, опомнитесь!
     Наталья. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного  врага,  приятно
зреть, как он упрямо, упрямо... упрямо... склонив...  склонив...  склонив...
забыла... Приятно дерзкой эпиграммой... (Вскрикивает.)  Пушкин!  Вели,  чтоб
меня пустили к тебе! (Жуковскому.) Вы лжете! Дать ему еще опия! И тотчас  же
пройдет.  Приятно  дерзкой  эпиграммой   взбесить   оплошного   врага...   А
Александрина злодейка!
     Жуковский. Наталья Николаевна! (Наливает воду из графина.)
     Данзас (приоткрыв дверь в столовую, тихо). Доктор!.. Доктор!..

                              Выходит Арендт.

(Тихо.) Вот, ваше превосходительство, извольте видеть...
     Арендт. Сударыня,  сударыня,  нечего  вам  здесь  делать!  Пожалуйте!..
(Капает в рюмку лекарство, подносит Наталье.) Выпейте.

                         Наталья отбрасывает рюмку.

Так делать не годится, сударыня, пойдемте-ка!
     Наталья (Арендту). Вы - низкий человек!  Какого-то  шарлатана,  акушера
позвали!.. Как вы могли это допустить?
     Арендт (увлекает из комнаты Наталью). Идемте, идемте, сударыня...
     Наталья.  Приятно  дерзкой  эпиграммой  взбесить   оплошного   врага...
Забыла... все забыла...

                          Наталья и Арендт уходят.

     Жуковский. Заклюют ее теперь, заклюют.
     Данзас. Заклюют. Да было ли, не было...

                         Жуковский разводит руками.

     Данзас. Не велел!.. То вызвал бы его! Только бы из-под суда уйти!
     Жуковский. Константин Карлович, не множьте горя, что вы говорите?! Вы -
христианин!

  Тотчас за дверями, ведущими в столовую, послышался возглас священника, а
                           затем мягко запел хор.
                          Жуковский перекрестился.
        За внутренними дверями послышалось, как вскрикнула Наталья.

Господи, Господи!..

Данзас  поправил  смятые  эполеты,  махнул рукой и пошел в дверь в столовую.
Когда  он  открывал  и  закрывал  дверь,  яснее послышался хор: "...К тихому
                   пристанищу твоему притек вопию Ти..."
                                Потом глухо.
Выбежал  Арендт,  схватил  какую-то  склянку  с  фортепиано  и с ней ушел во
                            внутренние комнаты.
Из внутренних дверей выходит Александра и устремляется к двери в столовую.
                      Жуковский преграждает ей дорогу.

Александра  Николаевна, послушайтесь голоса благоразумия, не ходите туда. Ни
к чему это!
     Александра (уткнувшись в плечо Жуковскому, тихо  плачет).  Ma  vie  est
finie! {Моя жизнь кончена! (фр.).} Погибли мы, Василий Андреевич! Погибла  и
я... Нету мне больше жизни! Удавлюсь я, Василий Андреевич! Я без  него  жить
не могу!.. О, злодейка, злодейка! За что ты его от меня отняла!
     Жуковский.  Ну  что  вы,  Александра  Николаевна,  услышит  кто-нибудь,
молчите!
     Александра. Что мне? Ужли вы думаете?!.. Ах!..

                     Послышалось вскрикивание Натальи.

А, мучительница!
     Жуковский. Александра Николаевна! О Христе-то хоть  вспомните!  Что  вы
говорите?! Ее люди загрызут, а вы еще! Помогите ей, она  вас  послушает.  Не
поддавайтесь голосу злобы, это темный голос, Александра Николаевна!
     Александра. Не пойду я, Василий Андреевич, не могу я ее видеть!
     Жуковский (обняв Александру,  ведет  ее  к  дверям,  и  та  выходит  во
внутренние комнаты. Жуковский закрывает за ней дверь, прислушивается к тому,
как поет хор, садится в кресло). Земля и пепел!.. (Что-то соображает,  потом
вынимает  карандаш,  берет   листик   бумаги,   записывает.)   ...Не   горел
вдохновения... не сиял острый ум... В этот миг предстало как будто какое ви-
день... Что-то сбывалось над ним... И спросить мне хотелось: что видишь?..

         Дверь во внутренние комнаты открывается, и входит Дубельт.

     Дубельт. Мое почтение, Василий Андреевич!
     Жуковский. Здравствуйте, генерал.
     Дубельт.  Да,  несчастье  какое!  Василий  Андреевич,   вы   запечатать
собираетесь?
     Жуковский. Да.
     Дубельт. Я попрошу вас повременить минуту, я войду в кабинет,  а  затем
мы приложим печать Корпуса жандармов.
     Жуковский.  Как,  генерал?  Государю  было  угодно  возложить  на  меня
опечатание и разбор бумаг покойного. Я не понимаю...
     Дубельт. Как же, как же, мне известно.
     Жуковский. Но в таком случае зачем же печать корпуса?
     Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, если печать корпуса
будет стоять рядом с вашей печатью?
     Жуковский. Помилуйте! Но... среди бумаг  покойного  письма  посторонних
лиц... наконец, бумаги, которые могут повредить памяти покойного... Я должен
их уничтожить, а письма возвратить тем, кои писали их.
     Дубельт. Но не иначе как после прочтения их графом Бенкендорфом.
     Жуковский. Как?! Государь император... Я доложу...
     Дубельт. Вы  полагаете,  Василий  Андреевич,  что  я  могу  действовать
вопреки желанию правительства? Ах, Василий Андреевич!
     Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь.
     Дубельт (берет свечу, входит в кабинет. Через  некоторое  время  оттуда
возвращается. Берет сургуч, начинает запечатывать дверь,  предлагает  сургуч
Жуковскому.) Прошу вас.

                       Жуковский прикладывает печать.
            С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.
                           Жуковский вздрагивает.

(Негромко.) Эй!

         Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.

Ты кто такой?
     Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
     Дубельт. Друг, узнай, что  там  на  улице  случилось.  Да,  горе,  горе
какое!.. (Прикладывает печать, после чего отходит к окну, начинает  смотреть
в окно.)
     Жуковский. Я никак не ожидал такого стечения народа!

                                   Пауза.

В соборе будет, наверно, еще больше толпа.
     Дубельт. Я надеюсь, что в соборе никого не будет. Тело покойного  будет
направлено в Конюшенную церковь.
     Жуковский. Как, генерал?.. Но ведь пригласительные билеты!..

                               Входит Битков.

     Битков. Там, ваше превосходительство, двое каких-то стали кричать,  что
лекаря нарочно залечили господина Пушкина. Ну, один кирпичом швырнул, фонарь
разбил.
     Дубельт. Ах, народ какой!

               Битков скрывается. Послышался усилившийся хор.

(Прислушался, потом у внутренних дверей негромко.) Пожалуйте, господа!

    В ту же минуту из внутренних дверей один за другим появляются десять
             жандармских офицеров в шинелях. Жуковский поражен.

Господа,  прошу  вас. Вынос. Ротмистр Ракеев, вас попрошу остаться здесь при
вдове  [покойного]. Она страдает... Благоволите принять меры к утешению ее и
к тому, чтобы надлежащая помощь была ей оказана лекарями своевременно. Прошу
брать гроб, господа!

   Ракеев идет во внутренние комнаты, а офицеры выходят в двери столовой.
                        Жуковский двинулся туда же.

Василий Андреевич! А вы?..
     Жуковский. Я хочу нести гроб.
     Дубельт. Граф Александр Христофорович просил  оказать  ему  любезность:
останьтесь при вдове. Страдалица нуждается в утешении.  Вы  же  были  близки
покойному... Что касается гроба, то поверьте, Василий Андреевич,  не  стоит.
Уличные ротозеи могут потеснить, а офицеры примут все  меры  к  тому,  чтобы
было соблюдено надлежащее уважение к телу...
     Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь. (Перекрестившись, уходит во внутренние
комнаты.)

Дубельт поправляет эполеты и, перекрестившись у дверей в столовую, уходит в
                                    них.

                                   Темно.




[Окна квартиры Пушкина, выходящие на Мойку. Сквозь прозрачные занавески свет
       бесчисленных свечей. Домовая арка, возле нее уличный фонарь.]
           Показывается набережная Мойки перед квартирой Пушкина.

Вечер.   Уличный   фонарь.  Перед  зрителем  медленно  начинают  плыть  окна
                пушкинской квартиры, потом останавливаются.
              На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов.

     Кукольник. За мной, Владимир.
     Бенедиктов. Ох, не задавили бы нас!
     Кукольник. Следуй за мной!

Тотчас  показывается конный жандарм, лошадь под ним танцует. Вслед за конным
                     жандармом появляется квартальный.

     Квартальный (Кукольнику). Виноват, господин!.. Нельзя-с... Вы куда?
     Кукольник. Почему вы  преграждаете  нам  путь?  Мы  ко  фобу  господина
Пушкина.
     Бенедиктов. Поклониться праху.
     Квартальный. Извините, не могу... Прошу повернуть. Доступа нет  больше.
Извольте посмотреть, что делается!

     Показывается плохо одетый человек. Квартальный обращается к нему.

Куда ты прешь? Назад!

    Плохо одетый человек ловко проскальзывает мимо жандармской лошади и
                                скрывается.

Ах, вот народ!

   Бросается за плохо одетым человеком. Жандарм, наезжает на Кукольника.

     Жандарм. Назад, назад, господин! Не приказано!
     Бенедиктов. Нестор, идем назад.
     Кукольник. Но позвольте.

                       Жандарм, не слушая, отъезжает.

Ну, что ж, нельзя так нельзя. Попрощаемся и тут. Сними шапку, Владимир!
     Бенедиктов. Голова озябнет.
     Кукольник (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим злейшим  врагом!
Сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений!..  За  что?..  Был  у  тебя
порок - зависть! Однако в сию минуту я  забываю  все  это!..  (Обращается  к
окнам) И, как русский, душевно скорблю об  утрате!  Кланяюсь  твоему  праху!
Прощай, Александр!

                    Бенедиктов снимает шляпу, крестится.
                             Выбегает студент.

     Студент (Кукольнику). Верно ли, что умер?..
     Кукольник (торжественно). Прах!

Дом  начинает  медленно  плыть.  Появляются  окна  квартиры,  сквозь  тонкие
                        занавесы виден свет свечей.
Домовая  арка. Толпа народа гудит. В толпе встревоженный квартальный, конный
жандарм. Полицейские сдерживают напор толпы, стараются не пропустить в арку.

     Полицейский. Не велено! Не велено! Назад!

     Возгласы в толпе:
     - Да позвольте!.. Я в этом доме проживаю!..
     - Позвольте пройти!..
     - Голландец застрелил!..
     - Ничего не голландец, кавалергард!
     - Что врать-то? Француз!
     - Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить!
     - Я жаловаться буду: - квартирую я в этом доме!
     Хорошо одетый человек, стиснут толпой.

     Хорошо одетый. Pardon, messieurs, pardon!.. Виноват! А!
     Квартальный. Извините, господин, нельзя!
     Хорошо одетый (ломаным языком). Я посланник Франции. (Распахивает шубу,
показывает ордена.)
     Квартальный. Пропусти его превосходительство! Господа, осадите!

         Полицейские оттесняют толпу, пропускают посланника в арку.

     Студент.  Это  что  такое?!  Почему  нам  нельзя?  Почему   иностранцев
пропускаете?! Погиб национальный поэт!

                Возгласы в толпе: Они ухлопали, их и пущают?
Внезапно  из  толпы выделяется фигура в студенческой [одежде] форме. Человек
                              этот без шапки.

     Человек. Тише!

                          Толпа несколько стихает.

Тише!  Не  тревожьте  прах  поэта!  (Проворно  вынимает  из кармана бумажку)
Слушайте!  (Уцепившись  одной  рукой  за  фонарь,  читает  при  свете его по
бумажке.)

                           Не вынесла душа поэта
                           Позора мелочных обид.

          Толпа стихает совсем. Квартальные от удивления застыли.

                           Восстал он против мнений света,
                           Один, как прежде, и убит!

     Квартальный (отчаянно). Господин, что это вы делаете?!

                        Крик в толпе: "Шапки долой!"

     Человек.              ...Убит. К чему теперь рыданья.
                           Похвал и слез ненужный хор?
                           И жалкий...

                      В толпе засвистели полицейские.

     Квартальный. Иваненко! Снимай его!
     Человек. Не вы ль сперва так долго гнали...

               Свист. Возгласы в толпе: "Убили! Слушайте!.."

     Человек. ...Угас, как светоч, дивный гений!

                 Из подворотни выбегает жандармский офицер.

     Офицер. Эге-ге! Арестовать!

            Выбегают трое жандармов. Толпа шарахается в сторону.

     Человек. Руки прочь!

                           ...Его убийца хладнокровно
                           Навел удар. Спасенья нет!..

Жандармы протискиваются к фонарю, берут человека, вырывают у него бумажку.

     Офицер. Тесните толпу!

Человек  с  фонаря  исчезает  вместе  с  жандармами.  Из подворотни выбегают
жандармы,  начинают  теснить  толпу. Пространство очищается, кругом стихает.
Потом  из  дверей,  выходящих  в  подворотню, показываются чинно жандармские
      офицеры, и послышалось стройное, приятное пение "Святый Боже..."
      Подворотня наполняется светом, показались первые свечки. Темно.


                             (КАРТИНА ДЕСЯТАЯ)

Помещение  глухой  почтовой  станции.  Огонь  в  русской печке, лавка, стол,
                               фонарь, свеча.
                             За окном - вьюга.
Жена  смотрителя припала к окошку, что-то рассматривает. За окошком мелькнул
свет  фонарей,  глухо  послышались голоса. Дверь раскрывается, первым входит
смотритель в шинелишке, с фонарем в руках, кланяется, пропускает вперед себя
Ракеева.   Тот   -   в  шинели,  запорошен  снегом,  видимо,  сильно  иззяб.
                          Смотрительша кланяется.

     Ракеев. Есть кто на станции?
     Смотритель. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого!
     Ракеев (всматривается). Это кто?
     Смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.
     Ракеев. Так... Через два часа дашь лошадей. Под  мой  возок  тройку,  и
под... (указывает коротким жестом в окно) пару! (Трет у огня руки.)
     Смотритель. Тройку-то ведь ваш...
     Ракеев. Слышал, что я сказал? Через два часа дашь лошадей!
     Смотритель. Слушаю, слушаю.
     Ракеев (раздельно). Никому не болтать, понял? Чтобы  ни  одна  душа  не
знала?
     Смотритель. Слушаю, ваше высокоблагородие...
     Ракеев (смотрительше). А ты, матушка, смотри, язык держи на привязи. Да
нечего смотреть на улицу, ничего там любопытного нет. На улицу тебе  незачем
выходить!
     Смотритель. Незачем, незачем... Ты у  меня  смотри!  (Ракееву.)  Чайку,
ваше высокоблагородие, не прикажете ли?
     Ракеев. Нет. Я на час прилягу. Ровно через час... Часы-то есть у  тебя?
Через час меня разбудишь? Если будет какой-нибудь проезжий, буди  раньше.  И
жандарму дашь знать.
     Смотритель. Понял. Слушаю. Пожалуйте на чистую половину.

Ракеев  уходит,  закрывает  за  собой  дверь.  Лишь  только  Ракеев скрылся,
               смотритель грозит пальцем жене. Та подбегает.

     Смотрительша. Кого, кого?..
     Смотритель. Молчи ты, дура! И ежели на улицу выглянешь!.. Беду с  тобой
наживешь! Вот оказия навязалась? Нужно же было им по этому  тракту!  (Жене.)
Выглянешь - я тебе вожжой!.. Ты с ним не шути!
     Смотрительша. Чего мне выглядывать? Чего я там не видела?

                             Смотритель уходит.

Смотрительша   в   ту   же   минуту  бросается  к  окну,  дышит  на  стекло,
всматривается. Потом крадучись идет к наружной двери, хочет выйти. Навстречу
                        ей входит замерзший жандарм.

     Жандарм Пономарев. Лег?
     Смотрительша. Лег.
     Жандарм. Давай скорей на двугривенник! Кости замерзли!

   Смотрительша бросается в угол, достает штоф, наливает стаканчик водки.
      Пономарев торопливо выпивает, закусывает хлебом, прислушивается.

Заснул. Давай второй! (Выпивает.)

     Смотрительша. Вы что ж так... Вы б обогрелись...
     Пономарев. Обогреешься тут!
     Смотрительша. Куда путешествуете?
     Пономарев. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как Ева! Вот  отдерут  тебя
когда-нибудь! Не посмотрят, что смотрительша! (Уходит.)

Смотрительша  быстро  накидывает  платок, бросается к дверям. Из них выходит
              Битков. Уши у него под шапкой повязаны платком.

     Битков (стонет). Заснул? Ох! (Подходит к огню.)
     Смотрительша. Зазябли?
     Битков. Да ты в окно посмотри, что спрашиваешь?..  (Садится  на  лавку,
кряхтит, разматывает платок.) Ты - смотрительша? То-то, я  сразу  вижу.  Как
звать?
     Смотрительша. Арина Никитишна.
     Битков. Давай, Никитишна, штоф.

      Смотрительша подает штоф, хлеб. Битков жадно выпивает стаканчик.

Что  ж  это такое?.. Мать пресвятая Богородица!.. Двадцать две версты!.. Вот
связала!
     Смотрительша. Кто это связала?
     Битков. Судьба! (Выпивает второй стаканчик, согревается, пьянеет.) Ведь
это рыбий мех, а?.. (Выпивает третий стакан.)
     Смотрительша. Вот разрази меня на месте гром, вот никому ни  словечечка
не скажу! Скажите, кого везете, а?
     Битков. Не спрашивай. Государственное дело.
     Смотрительша. Так и думала. Ведь это что ж?.. И нигде не отдыхаете?  Да
ведь замерзнете!
     Битков. Ему не холодно. Ему  теперь  тепло.  (На  цыпочках  подходит  к
двери.) Захрапел. Ведь это зря опять.  Ведь  сейчас  будить.  (Возвращается,
выпивает.) Пошло, пошло, вот оно...
     Смотрительша. Куда везете-то?
     Битков. Но-но-но-но! У меня выпытывать!.. Это, тетка, не твое дело! Это
наше занятие. (Пауза.) В Святые Горы... Как его закопаем - сейчас же  и  маю
душу на покаяние... Ныне отпущаеши раба твоего,  владыко!..  Ах,  сколько  я
стихов переучил!.. Могу стихами говорить!.. Не веришь?..
     Смотрительша. Что это вы меня мучаете, вполовину говорите!
     Битков. Каждого человека я насквозь вижу, и еще под землей вижу,  и  по
твоему лицу вижу, что тебя отдерут. Вот вспомни мое слово!..
     Смотрительша. Но-но-но... А чего это вы - стихи говорите?
     Битков. Да, стихи писал... Из-за этих стихов никому покоя, ни  ему,  ни
начальству, ни мне, рабу Божиему Лариону Биткову! Год за ним  всюду!  Умора!
Не везло! Как ни напишет - мимо попал! Не те, не такие!
     Смотрительша. Да неужто казнили за это?
     Битков. Ну, ну, ну!.. Ты смотри, дура! А впрочем, может быть, ты  и  не
дура... Но Битков на него зла не питает. Человек как человек!.. Одна беда  -
стихи! Я с ним всюду... На извозчик - я за ним прыг!.. (Пьянеет.)
     Смотрительша. Да ведь теперь-то он  помер,  чего  же  это  вы  за  ним?
Теперь-то чего же?
     Битков. Хе? Помер?.. Помереть-то помер, а вон видишь!..  (Указывает  на
дверь.) Видела? Ночью! Буря! А мы по восемьдесят верст? Вот тебе и помер!  Я
и то опасаюсь, будет ли толк - закопаем его - опять, может быть, спокойствия
не будет.
     Смотрительша (жадно). Да может быть, оборотень?
     Битков. Может, и оборотень. Кто его знает! И чего это меня мозжит, а?..
Налей-ка мне еще!  Что-то  сосет!  Да,  нехорошо  умирал...  Ох,  мучился...
Пулю-то он ему в живот засадил...
     Смотрительша. Ай-яй-яй!..
     Битков. Да!.. Так руки закусывал!.. Так  и  помер!..  А  на  Мойку  мне
теперь не ходить... Квартира теперь там пустая...
     Смотрительша. А это старичок-то с вами?
     Битков. Камердинер его.
     Смотрительша. Что же он не обогреется-то?
     Битков. Не желает. Так и караулит. Я ему вынесу.
     Смотрительша. Да вы-то сами чиновник будете?
     Битков. Эх... Нет,  тетка  Никитишна,  мы  поважнее  будем  чиновников!
(Встает) Ой, буря! Ой, буря! Самые лучшие стихи написал:

                           Буря мглою небо кроет,
                           Вихри снежные крутя.
                           То, как зверь, она завоет,
                           То заплачет, как дитя!

Слышишь? Верно - как дитя?

                          То по кровле обветшалой
                          Вдруг соломой зашуршит...

Штоф сколько?
     Смотрительша. Цена известная.
     Битков (швыряет деньги  широким  жестом)  То,  как  путник  запоздалый,
вдруг...

          Двери распахиваются, вбегает смотритель, за ним жандарм.
                     Смотритель стучит кулаками в дверь

     Смотритель. Ваше высокоблагородие, ехать!

                  Мгновенно в дверях показывается Ракеев.

     Ракеев (кричит). Ехать!

                                  Занавес

                                   Конец

27.III.35






                         Пьеса в четырех действиях

                                 1 Вариант

----------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

                                               И, сохраненная судьбой,
                                               Быть может, в Лете не потонет
                                               Строфа, слагаемая мной...

                                 Действуют

     Пушкина
     Гончарова
     Воронцова-Дашкова
     Салтыкова
     Смотрительша
     Девушка
     Битков
     Никита
     Дантес
     Шишкин
     Бенедиктов
     Кукольник
     Долгоруков
     Богомазов
     Салтыков
     Николай I
     Жуковский
     Геккереи
     Дубельт
     Бенкендорф
     Ракеев
     Пономарев
     Строганов
     Воронцов-Дашков
     Данзас
     Арендт
     Студент
     Станционный смотритель
     Тургенев
     Филат
     Агафон
     Преображенец 1
     Преображенец 2
     Негр
     Камер-юнкер
     Звездоносец
     Гость
     Павел Максимович
     Слуга
     Сторож
     Квартальный
     Конный жандарм
     Посол
     Жандармы
     Офицеры
     Жандармы
     Полицейские
     Толпа

       Действие происходит в конце января и начале февраля 1837 года





                    Вечер. Гостиная в квартире Пушкина.

Горят две свечи на стареньком фортепиано и свечи в углу возле стоячих часов.
В открытую в кабинет дверь виден камин, в котором тлеют угли, часть книжных
                                   полок.
                     Слабый огонь в камине в гостиной.
  Гончарова сидит за фортепиано, а Битков с инструментами стоит у часов и
                                 чинит их.
                Часы под руками Биткова то бьют, то играют.
            Гончарова тихо наигрывает на фортепиано и напевает.
                           За окном слышна вьюга.

     Гончарова (напевает). ...И печальна и темна. Что же ты,  моя  старушка,
приумолкла у окна.. Буря мглою небо кроет, вихри снежные  крутя...  То,  как
зверь, она завоет, то заплачет как дитя...
     Битков. Какая чудная песня. Сегодня я чинил тоже у Прачешного  мосту...
На мосту иду, господи! Крутит, вертит!.. И в глаза, и в уши...

                                   Пауза.

Дозвольте узнать, это кто же такую песню сочинил?
     Гончарова. Александр Сергеевич.
     Битков.  Скажите!  Ловко!  Воет  в  трубе,  истинный  бог,  как   дитя!
Прекрасное сочинение.

                      Послышался дверной колокольчик.
                               Входит Никита.

     Никита. Александра Николаевна, подполковник Шишкин просит принять.
     Гончарова. Какой Шишкин?
     Никита. Шишкин, подполковник.
     Гончарова. Зачем так поздно? Скажи, что принять не могут.
     Никита. Да ведь как же, Александра Николаевна, его не принять?
     Гончарова. Oh, mon Dieu!  {О,  Боже  мой!  (фр.).}  Ах  ты,  Боже  мой!
Вспомнила!.. Проси сюда.
     Никита.  Слушаю.  (Идет  к  дверям.)  Ах,  неволя...  Ах,  разорение...
(Уходит.)

                                   Пауза.

     Шишкин (входя). Покорнейше прошу извинить, очки  запотели.  Имею  честь
рекомендовать  себя:  подполковник  в  отставке  Алексей  Петрович   Шишкин.
Простите великодушно, что потревожил. Погодка-то, а? Хозяин собаку на  улицу
не выгонит. Да что же поделаешь?.. А с кем имею честь говорить?
     Гончарова. Я сестра Натальи Николаевны.
     Шишкин. Ах, чрезвычайно рад нашему знакомству!
     Гончарова.  Prenez  place,  sil  vous  plait,   monsier   {Прошу   вас,
присаживайтесь, сударь. (фр.).}.
     Шишкин. Парле рюс, мадемуазель {Parlez russe, mademoiselle. -  говорите
по-русски, сударыня. (фр.).}. Покорнейше  благодарю.  (Садится.)  Погодка-то
говорю, а?
     Гончарова, Да, метель.
     Шишкин. Могу ли видеть господина камер-юнкера?
     Гончарова. Очень сожалею, но Александра Сергеевича нет дома.
     Шишкин. А супругу ихнюю?
     Гончарова. И Наталья Николаевна в гостях.
     Шишкин. Ах, ведь этакая незадача! Ведь это что же, никак не застанешь!
     Гончарова. Вы не извольте беспокоиться, я могу переговорить с вами.
     Шишкин. Мне бы самого господина  камер-юнкера.  Ну,  слушаю,  слушаю...
Дельце-то простое. В разные сроки времени господином Пушкиным взято  у  меня
под залог турецких шалей, жемчугу и серебра  двенадцать  с  половиной  тысяч
ассигнациями.
     Гончарова. Я знаю...
     Шишкин. Двенадцать с половиной тысяч, как одна копеечка!
     Гончарова. А вы не могли бы еще немного потерпеть?
     Шишкин. С превеликим бы одолжением терпел, сударыня. И Христос терпел и
нам велел. Но ведь  и  в  наше  положение  надо  входить.  Ведь  туловище-то
прокормить надо?  А  у  меня  сыновья  в  Черноморском  флоте.  Поддерживать
приходится. Приехал предупредить, сударыня, завтра продаю  вещи.  Персиянина
нашел подходящего.
     Гончарова. Убедительно прошу  подождать.  Александр  Сергеевич  уплатит
проценты.
     Шишкин. Верьте, не могу. С ноября месяца ждем, другой бы давно  продал.
Персиянина упустить боюсь.

                          Слышатся тяжелые вздохи,
                       Никита показывается в дверях.
          Гончарова с досадой машет ему рукой, Никита скрывается.

     Гончарова. У меня есть фермуар и серебро,  может  быть,  вы  посмотрели
бы...
     Шишкин.  Прошу  прощенья,  канитель  с  этим  серебром,   сударыня.   А
персиянин...
     Гончарова. Но, помилуйте, как же нам без вещей-то остаться? Может быть,
вы все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою комнату.
     Шишкин. Ну, что же, извольте. (Идет  вслед  за  Гончаровой.)  Квартирка
славная какая! Что плотите?
     Гончарова. Четыре тысячи триста.
     Шишкин. Дороговато! (Уходит с Гончаровой в дверь, ведущую во внутренние
комнаты.)

Битков,  оставшись  один,  прислушивается, подбегает со свечой к фортепиано,
переворачивает  и  рассматривает  ноты,  затем  подбегает  к двери кабинета,
заглядывает  в  него,  поколебавшись,  входит.  Освещая свечой полки, читает
названия   книг,   затем,   перекрестившись,   уходит  в  вглубь  кабинета и
скрывается за стеной гостиной. Через некоторое время возвращается в гостиную
                           на свое место к часам.
           Выходит Гончарова, за ней Шишкин - с узелком в руках.

     Гончарова. Я передам, передам.
     Шишкин. Векселек  мы  завтра  же  перепишем.  Только  уж  вы  попросите
Александра Сергеевича, чтобы они сами пожаловали, а то извозчики  уж  больно
дорого стоят. Четвертая Измайловская рота, в доме Борщова, в заду  на  дворе
маленькие оконца, да они знают. Оревуар, мадемуазель.
     Гончарова Au revoir, monsieur. Никита, проводи!

                               Шишкин уходит.

     Битков (закрывает часы, кладет инструменты в сумку).  Готово,  барышня,
живут. А в кабинете... я завтра зайду.
     Гончарова. Хорошо.
     Битков. Прощенья просим. (Уходит.)

            Гончарова сидится у камина, протягивает руки к огню.
                        В дверях появляется Никита.

     Никита. Эх, Александра Николаевна!
     Гончарова. Ну, что тебе?
     Никита. Эх, Александра Николаевна! Вот уж и ваше добро пошло.
     Гончарова. Выкупим.
     Никита. Из чего же-то выкупим? Не выкупим, Александра Николаевна.
     Гончарова. Да что ты каркаешь сегодня надо мною?
     Никита. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит  четыреста  целковых,
ведь это подумать страшно! Аптекарю, каретнику. Первого Карадыкину  за  бюро
платить надо? А заемные письма! Да лих бы еще письма, а  то  ведь  молочнице
задолжали, срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой не остается,  все
идет на расплату. Александра Николаевна, умолите вы его, поедем  и  деревню.
Не будет здесь добра, вот вспомните мое слово! Детишек  бы  взяли,  покойно,
просторно... Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все  втрое!  И  обратите
внимание, ведь они желтые совсем стали и бессонница.
     Гончарова. Скажи Александру Сергеевичу сам.
     Никита. Сказывал-с. А они отвечают - пойди, старый хрыч,  в  болото!  И
без тебя голова вихрем идет.
     Гончарова. Ну, Наталье Николаевне скажи.

                                   Пауза.

     Никита. Не буду я говорить Наталье Николаевне, не поедет она.

                                   Пауза.

А без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки и он.
     Гончарова. Ополоумел, Никита?
     Никита. Утром бы из  пистолета  стреляли,  потом  верхом  бы  ездили...
Детишкам и простор! И удобство!
     Гончарова. Перестань меня мучить, Никита, уйди.

                         Никита, вздохнув, уходит.
   Гончарова, посидев еще немного у камина, уходит в дверь во внутренние
                                  комнаты.
                       Слышится дверной колокольчик.
Потом в кабинет, который в полумраке, входит не через дверь в гостиную, а из
передней  Никита,  проходит  в  глубь кабинета, а за ним мелькнул и прошел в
                      глубь кабинета какой-то человек.
В  кабинете  изменилось освещение - в глубине, в той части кабинета, которая
                           не видна, зажгли свет.

     Никита, (глухо, в  глубине  кабинета).  Слушаю-с,  хорошо.  (Выходит  в
гостиную и говорит у дверей,  ведущих  во  внутренние  комнаты.)  Александра
Николаевна! Они больные приехали, малины (просят) заварить.
     Гончарова (за сценой). Ага, хорошо, сейчас.

            Никита возвращается и скрывается в глубине кабинета.

(Гончарова  проходит  через  гостиную  с  чашкой в руке в кабинет. Стукнув в
дверь кабинета.) On entre? (Входит в кабинет, скрывается в глубине его.)

Никита показывается в той части кабинета, которая видна, у камина, шевелит в
                                 нем угли.

(Голос   Гончаровой  глухо  в  кабинете.)  Alexandre,  etes-vous  indispose?
{Александр  вам нездоровится? (фр.).} Лежите, лежите. Может быть, послать за
доктором?  (Выходит из кабинета, проходя мимо Никиты, говорит ему.) Раздевай
барина. (Отходит к камину в гостиной, ждет.)

Никита входит в кабинет, а через некоторое время Никита уходит через дверь в
                       переднюю, закрыв ее за собой.

(Тогда  Гончарова возвращается в глубь кабинета. Слова ее слышны глухо.) Все
благополучно, нет, нет...

                            Дверной колокольчик.
              Никита появляется в гостиной с письмом в руках.
         Сейчас же Гончарова выбегает к нему навстречу из кабинета.

     Никита. Письмо Александ...
     Гончарова (сделав страшные глаза,  грозит  Никите  и  вырывает  у  него
письмо, говорит громко). Ага, хорошо, от портнихи... Скажи, что буду  завтра
в два часа. Ну, что ты стал? Ступай. (Тихо.)  Тебе  сказано  -  не  подавать
писем?

                         Никита, вздохнув, выходит.

(Гончарова  возвращается  в  кабинет.  Голос  ее  слышен глухо.) Бог с вами,
Александр,  говорю же, от портнихи... Право, я пошлю за лекарем. Ну, хорошо,
хорошо... Дайте я вас перекрещу. Я умоляю вас не тревожиться.

                          Свет в кабинете гаснет.

(Гончарова  возвращается  в гостиную, закрывает дверь в кабинет, задергивает
ее портьерой, подходит к камину, вскрывает письмо, читает, прячет в карман.)
Кто  эти  негодяи?  Опять, Боже праведный! (Пауза.) В деревню надо ехать, он
прав.

Послышался  дверной  колокольчик,  потом  где-то  голос Никиты, и из дверей,
ведущих  из  гостиной  в столовую, появляется Пушкина. Она развязывает ленты
                     капора, бросает его на фортепиано.
                        Лицо ее ослепляющей красоты.
            Пушкина близоруко щурится, видит Гончарову у камина.

     Пушкина. Ты одна? Не спишь? Пушкин дома?
     Гончарова.  Он  приехал  совсем  больной  и  заснул,  просил   его   не
беспокоить.
     Пушкина. Ах, бедный! Да не мудрено, какая буря,  господи!  Нас  засекло
снегом!
     Гончарова. С кем ты приехала?
     Пушкина. Меня проводил Дантес.
     Гончарова. Значит, ты все-таки хочешь беды?
     Пушкина. Ах, ради всего святого, без нотаций.
     Гончарова Таша, что ты делаешь? Зачем ты напрашиваешься на несчастье?
     Пушкина. Oh, mon Dieu! Азя, это смешно! Ну кому какое  дело,  что  beur
frere {Свояк. (фр.).} меня проводил?

                Гончарова вынимает письмо, подает Пушкиной.

(Пушкина читает. Шепотом.) Он не видел?
     Гончарова. Бог спас, Никита хотел подать. Пушкина.  Ах,  старый  дурак!
(Бросает письмо в камин.) Гнусные люди! Ты знаешь, какая мысль меня осенила?
Это она сама же и делает!
     Гончарова (указывая на камин). Это тебе  не  поможет.  Это  сгорит,  но
завтра придет другое. Он все равно узнает.
     Пушкина. Азя, я не могу отвечать за анонимные наветы.  Он  поймет,  что
все это неправда.
     Гончарова. Зачем же мне ты говоришь так? Нас никто не слышит.
     Пушкина. Ну, хорошо, и сознаюсь, я виделась с ним у нее. Но  это  вышло
нечаянно, я не знала, что он придет туда.
     Гончарова. Наши дела поистине ужасны. Все бесят, долги покою  не  дают.
Уедем в деревню.
     Пушкина. Бежать? Из Петербурга? Прятанья  в  деревне?  От  кого?  Из-за
того, что какая-то свора низких людей... презренный аноним...  Он  подумает,
что я точно виновата. А между нами ничего нет. И  с  какой  стати?  Покинуть
Петербург? Я не хочу сойти с ума в деревне! Благодарю покорно!
     Гончарова. Но неужели ты не хочешь понять, как  ему  тяжело?  И  притом
денежные дела так запутаны!
     Пушкина. Ну, уж в этом я не виновата. Конечно, чтобы  жить  в  столице,
нужно иметь достаточные средства. Муж должен заботиться об этом.
     Гончарова. Нет, я не могу с тобой разговаривать, я не понимаю тебя.
     Пушкина. Ложись спать, Азя.
     Гончарова. Прощай. (Уходит.)

Пушкина  некоторое  время  у камина, потом переходит к окну, смотрит в него,
                   улыбается, очевидно что-то вспоминая.
                   Фонарь с улицы бросает на нее отсвет.
В   это   время   из  дверей,  ведущих  в  столовую,  бесшумно  появляется и
останавливается  в дверях человек. Он в шлеме, на котором поблескивает орел,
в  тяжелой  шинели, запорошен снегом, с палашом, в перчатках с раструбом. Он
           держит женские перчатки. Человек в шлеме очень красив.
                  Пушкина поворачивается, видит вошедшего.

     Пушкина (шепотом). Как вы осмелились? Как вы проникли?  Сию  же  минуту
покиньте мой дом. Какая дерзость! Я приказываю вам.
     Дантес (говорит с сильным акцентом, иногда коверкая слова). Вы забыли в
санях ваши перчатки. Я боялся, что завтра озябнут ваши руки, и  я  вернулся.
(Кладет перчатки на фортепиано, прикладывает руку к шлему и  поворачивается,
чтобы уйти.)
     Пушкина (шепотом). Вы сознаете ли опасность, которой вы меня подвергли?
Он за дверьми. (Подбегает к  двери  кабинета,  бесшумно  поворачивает  ключ,
[закрывает портьерой дверь].) На что вы рассчитывали, когда входили? А  если
бы в гостиной был он? Ведь это же смерть!
     Дантес. Chaque inseant de la vie  est  un  pas  vers  la  mort  {Каждое
мгновение моей жизни это шаг к смерти. (фр.).}. Слуга  сказал  мне,  что  он
спит, и я вошел...
     Пушкина. Он не потерпит, он убьет меня.
     Дантес. Из всех африканцев  сей,  полагаю,  самый  кровожадный.  Но  не
тревожьте себя, он убьет меня, а не вас.
     Пушкина. У меня темно в глазах. Что будет со мною?
     Дантес. Успокойтесь, ничего не случится с  вами.  Меня  же  положат  на
лафет и отвезут на кладбище. И так  же  будет  буря,  и  в  мире  ничего  не
изменится.
     Пушкина. Я заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого, покиньте дом.
     Дантес. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас.  Не  заклинайте
меня.
     Пушкина. Уйдите.
     Дантес. Ах, нет. Вы причина того,  что  совершаются  безумства.  Вы  не
хотите выслушать меня. А между тем есть величайшей  важности  дело,  которое
вам надлежит выслушать. (Пауза)  Там...  Да?  ...иные  страны.  Скажите  мне
только одно слово - да, и мы бежим.
     Пушкина. И это говорите вы? Месяц тому назад женившись на Екатерине, на
моей сестре? Ваши поступки  не  делают  вам  чести,  барон.  Ох,  нет...  не
делают... Грех вам... Вы и преступны, вы и безумны!
     Дантес. Я женился на ней из-за вас. Да, я совершил преступление. Бежим!
     Пушкина. У меня дети.
     Дантес. Забудьте.
     Пушкина. О, ни за что!
     Дантес. Я постучу к нему в дверь.
     Пушкина. О, жестокая мука. Не смейте! Неужели вам нужна моя гибель?

                           Дантес целует Пушкину.

Зачем,  зачем  вы появились на нашем пути? Вы заставили меня и лгать и вечно
трепетать... Ни ночью сна, ни днем покою...

                             Часы бьют полночь.

Боже мой, уходите!
     Дантес. Придите еще раз к Идалии, нам необходимо поговорить.
     Пушкина. Завтра на балу у Воронцовой,  после  котильона,  подойдите  ко
мне.

         Дантес прикладывает руку к шлему, поворачивается и уходит.

(Крестится, прислушивается.) Скажет Никита или не скажет? Нет, не скажет, ни
за что не скажет. О, горькая отрава... (Подбегает к окну гостиной, смотрит в
него, еще раз крестится, потом подбегает к двери кабинета, прикладывает ухо,
слушает,  поворачивает  ключ, отдергивает портьеру, задувает свечи и выходит
через дверь, ведущую во внутренние комнаты.)

Через  некоторое  время  ручка  в  дверях кабинета поворачивается, возникает
      полоска света, дверь приоткрывается, полоска света расширяется.
                               Потом тьма...

                              ...Зимний день.
Столовая в квартире Салтыкова. Рядом библиотека с массою книг. Из библиотеки
открыта  дверь,  в  которую видна часть гостиной. В столовой накрыт завтрак.
                           Филат стоит у дверей.

     Кукольник. Разрешите,  Александра  Сергеевна,  представить  вам  нашего
лучшего поэта отечественного, Владимира Григорьевича  Бенедиктова.  Истинный
светоч и талант!
     Бенедиктов (скромный человек в вицмундире). Ах, Нестор Васильевич!
     Кукольник. Господа офицеры,  поддержите  меня!  Вы  высоко  цените  его
творчество.

                Преображенцы, сыновья Салтыкова, улыбаются.

     Салтыкова. Enchantee de vous voir... {Рада вас  видеть!  (фр.).}  Очень
рада вас видеть. Сергей Васильевич очень, очень любит наших литераторов.

    Следом за Бенедиктовым к руке Салтыковой подходит князь Долгоруков.

Очень рада вас видеть, князь Петр Владимирович.

     Из дверей гостиной через библиотеку в столовую проходит Богомазов.

     Богомазов.  Александра  Сергеевна!  (Подходит  к  руке  Салтыковой.)  А
почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу?
     Салтыкова.  Он  тотчас  будет,  просил  извинить.  Очень,  очень  рада,
господа.
     Богомазов (Долгорукову). Здравствуйте, князь.
     Долгоруков. Здравствуйте.
     Богомазов (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу. Истинное
наслаждение! Позвольте поздравить вас и облобызать! Публики -  яблоку  негде
упасть! Многая, многая лета, Нестор Васильевич!
     Филат. Сергей Васильевич приехали.
     Кукольник (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас! Оригинал!

Филат  открывает широко дверь, и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе,
с  тростью  и  с  громадным  фолиантом  под мышкой. Входит в комнату, сильно
стуча  тростью,  ни  на кого не глядя, подходит к Филату, у которого в руках
поднос.  Бенедиктов  кланяется  Салтыкову,  но  поклон его попадает в пустое
пространство.  Кукольник  дергает Бенедиктова, подмигивает ему. Долгоруков и
Богомазов  смотрят  в  потолок,  делая вид, что не замечают Салтыкова. Филат
                          наливает чарочку водки.
Салтыков  окидывает  невидящим  взором  группу  гостей, выпивает, закусывает
                   кусочком черного хлеба, прищуривается.
                          Преображенцы улыбаются.

     Салтыков  (сам  себе).  Да-с!   Секундус   парс!   Секундус!   (Смеется
сатанинском смехом и уходит.)

               Бенедиктов, побледнев, смотрит на Кукольника.

     Кукольник. Это он называет своим инкогнито...
     Салтыкова. Mon mari...
     Кукольник.  Александра  Сергеевна,  не  извольте  беспокоиться!  Знаем,
знаем! На отечественном языке говорите, Александра Сергеевна.  Вы  услышите,
как звучит этот язык в устах поэта!
     Салтыкова (Бенедиктову). Мой муж - страшнейший чудак... Я надеюсь,  что
это не помешает вам чувствовать себя у нас без церемоний.

В  столовую  входит  Салтыков.  Он  без  цилиндра,  без шубы, без трости, но
                          по-прежнему с фолиантом.
         Все обращают к нему оживленные лица. Богомазов кланяется.

     Салтыков (поднимает палец). А-а-а-а!  Очень  рад!  (Стучит  пальцем  по
фолианту.) Сикундус парс! Секундус!  Преднамеренная  опечатка.  Корпус  юрис
романи {Corpus Juris Romani! -  Свод  римского  права!  (Лат.).}.  Эльзевир!
(Преображенцам.) Здравствуйте, сыновья!

                          Преображенцы улыбаются.

     Богомазов. Позвольте поглядеть, Сергей Васильевич!
     Салтыков. Назад!
     Салтыкова. Serge!
     Салтыков. Книги не  для  того  печатаются,  чтобы  их  руками  трогать.
(Ставит книгу на  камин.  Обращается  к  Салтыковой.)  Ежели  ты  только  ее
тронешь!
     Салтыкова. И не подумаю, и не надобно мне.
     Салтыков. Филат, водки! Прошу.

                     Гости подходят, пьют и закусывают.

     Салтыкова. Прошу за стол.

                                Усаживаются.
                            Филат подает блюдо.

     Салтыков (глядя на руку Кукольника). Вас можно поздравить?
     Кукольник. Да-с,  государь  император  пожаловал  за  пьесу  мою  "Рука
Всевышнего..."
     Долгоруков. Вас наградила.
     Салтыков. Неважный перстенек!
     Кукольник. Сергей Васильевич!
     Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне  следующее...  Филат.
Что это на камине?
     Филат, Книга-с.
     Салтыков. Не ходи возле нее.
     Филат. Слушаю-с.
     Салтыков. Да, вспоминается мне... в  бытность  мою  молодым  человеком,
император Павел пожаловал мне звезду Андрея Первозванного, усеянную алмазами
необыкновенной величины...

                     Преображенцы косятся на Салтыкова.

...а  такой  перстень  я  и  сам  могу  себе  купить за двести рублей или за
полтораста.
     Салтыкова. Serge, что ты говоришь?

                            Бенедиктов подавлен.

И все ты наврал, никакой звезды у тебя нет.
     Салтыков. Ты ее не знаешь, я ее  прячу  от  всех.  Тридцать  семь  лет,
вместе с табакеркой.
     Салтыкова. Ты бредишь.
     Салтыков. Не  слушайте  ее,  господа.  Женщины  ничего  не  понимают  в
наградах,  которые  раздают  российские  императоры.  (Постучав  по  перстню
Кукольника.) Сейчас видел... проехал. Le grand bourgeois. В саночках.  Кучер
Антип.
     Богомазов. Это вы хотите сказать, государь император?
     Салтыков. Да, он.
     Богомазов. У императора кучер Петр.
     Салтыков. Нет, Антип кучер.
     Долгоруков. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со звездой был
тогда же, что и с лошадью?
     Салтыков. Нет, князь, вы ошибаетесь. Это  происшествие  было  позже,  в
царствование  императора   Александра.   (Бенедиктову.)   Поэзией   изволите
заниматься?
     Бенедиктов. Да-с.
     Салтыков. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина недавно в
третьем отделении отодрали.
     Салтыкова. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности,  какие  ты
неприятности рассказываешь!
     Салтыков. Кушайте, пожалуйста, господа, (Салтыковой.) И тебя тоже могут
отодрать.
     Долгоруков. Между прочим, это, говорят, верно, я  тоже  слышал.  Только
это было лет семнадцать назад.
     Салтыков. Нет, я сейчас слышал. Проезжаю  мимо  Цепного  мосту,  слышу,
человек орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пушкина, барин, дерут.
     Богомазов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские басни!
     Салтыков. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали.  Император
Александр хотел мою лошадь купить за тридцать пять тысяч рублей, а я,  чтобы
не  продавать,  из  пистолета  ее  застрелил.  К  уху  приложил  пистолет  и
выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши стихотворения у меня есть в библиотеке.  Шкаф
зет, полка тринадцатая, номер сто тридцатый. Сочинили что-нибудь новое?
     Кукольник.  Как  же,   Сергей   Васильевич!   (Бенедиктову.)   Прочитай
"Звездочку". Преображенцы, вы любите поэзию, просите его!

                          Преображенцы улыбаются.

     Салтыкова. Прочитайте.  Право,  это  так  приятно  после  этих  мрачных
рассказов, как кого-то отодрали.
     Бенедиктов (сконфужен. Встает). Право, я...
     Салтыков. Филат, перестань громыхать блюдом.
     Бенедиктов (декламирует).

                             Путеводною звездою
                             Над пучиной бытия
                             Ты сияешь предо мною,
                             Дева светлая моя!

     Салтыкова. Как хорошо!
     Бенедиктов.

                             Перед чернию земною
                             Для чего твой блеск открыт?
                             Я поставлю пред тобою
                             Вдохновенья верный щит.
                             Да язвительные люди
                             Не дохнут чумой страстей
                             На кристалл прозрачный груди,
                             На эмаль твоих очей!

     Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.

                             Нет, сияешь ты беспечно
                             И не клонишься ко мне.
                             О, сияй, сияй же вечно
                             В недоступной вышине!
                             Будь звездою неземною,
                             Непорочностью светись
                             И, катясь передо мною
                             В чуждый мир не закатись!

     Кукольник. Браво! Браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте!
     Богомазов. Прелестная пиэса! [Позвольте мне списать ее.]
     Салтыкова. Как поэтично, как трогательно пишете!
     Салтыков. А может, вас и не отдерут.
     Филат.   (Салтыковой).   К   вам    графиня    Александра    Кирилловна
Воронцова-Дашкова.
     Салтыкова. Проси в гостиную. (Вставая.)  Простите,  господа,  я  покину
вас.  Может  быть,  угодно  курить,  прошу.  (Проходит   через   библиотеку,
скрывается в гостиной.)
     Кукольник (Салтыкову). Истинного  поэта  драть  -  не  за  что,  Сергей
Васильевич! Преображенцы, наполните ваши бокалы!

                    Пребраженцы охотно наполняют бокалы.

Здоровье первого поэта отечества! Ура!
     Богомазов (пьет). Фора! Фора!

Салтыков   встает,   за  ним  встают  гости.  Салтыков  идет  в  библиотеку,
             усаживается там на диване, за ним следуют другие.
          Филат проносит в библиотеку шампанское, раздает трубки.

     Салтыков. Первый поэт?
     Кукольник. Голову ставлю, Сергей Васильевич, первый!
     Салтыков. Агафон!

                             Агафон появляется.

Агафон!  Из второй комнаты, шкаф зет, полка тринадцатая, переставь господина
Бенедиктова  в  этот  шкаф,  а  господина  Пушкина  переставь  в  тот  шкаф.
(Бенедиктову.)  Первые у меня в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай уронить на
пол.
     Агафон. Слушаю-с, Сергей Васильевич. (Уходит.)

                            Бенедиктов подавлен.

     Долгоруков. А как же, господин Кукольник, все  утверждают,  что  первым
является Пушкин?
     Кукольник. Химеры!

     Агафон появляется с двумя томиками, влезает на стремянку у шкафа.

     Салтыков. Извините, вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там!

               Агафон остается на стремянке с томами в руках.

     Кукольник. Он ничего не пишет!
     Долгоруков (хихикая, вынимает из кармана листок). Как же вы говорите не
пишет? Вот недавно, мне дали списочек с последнего его стихотворения.

           Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок.
                           Преображенцы выпивают.

     Кукольник. Боже мой! Боже мой! И это пишет  русский!  Преображенцы,  не
подходите к этому листку!
     Богомазов. Ай-яй-яй... (Долгорукову.)  Дозвольте  мне  списать.  Люблю,
грешник, вольную литературу.
     Долгоруков. Пожалуйста.
     Богомазов (берет листок, усаживается к столу). Только,  князь,  тссс...
никому! (Берет перо, пишет.)
     Кукольник. Ежели сия поэзия  пользуется  признанием  современников,  то
слушай, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не  поймут!  Беги  от  них!
Уйди в тот мир, где до сих пор звучат  терцины  божественного  Алигиери!  О,
divina commedia! {О, божественная комедия! (итал.).} Протяни  руку  великому
Франческо! Его канцоны навевают на  тебя  вдохновение!  Пиши  по-итальянски,
Владимир!
     Салтыков. Агафон! В итальянском шкафу есть у нас место?
     Агафон. Так точно, Сергей Васильевич.
     Богомазов. Браво, браво, Нестор Васильевич!
     Бенедиктов. Зачем же ты так кипятишься, Нестор?..
     Кукольник. Я не могу слушать несправедливости! Вся душа у меня горит! А
этот  злосчастный  Пушкин!  Да,   у   него   было   дарование!   Неглубокое,
поверхностное, но было дарование! Но он его растратил, разменял,  он  угасил
свой малый светильник! Преображенцы, дайте мне вина! Он  высох,  исчерпался,
исписался до дна! Он бесплоден, как смоковница, и ничего не  напишет,  кроме
вот таких позорных строк! И притом  какая  самонадеянность!  Надменный  тон,
резкость в суждениях. Все, что не  им  выдумано,  -  мерзость,  дрянь...  О,
мишурный талант! Жалок, жалок ваш Пушкин!
     Богомазов. Браво, браво! Трибун!
     Кукольник. О, злосчастный Пушкин! Да разве тебя можно поставить рядом с
чистым певцом! Я пью здоровье первого поэта отечества Бенедиктова!
     Воронцова-Дашкова (бесшумно появляется на пороге библиотеки). Все,  что
вы сказали сейчас, неправда.

                            Бенедиктов бледнеет.

Ваш Бенедиктов очень плохой поэт.

                            Богомазов замирает.

Я  думала,  что  Пушкина  травят только в свете. Ну, да, он чужой. Но вы, вы
занимаетесь  литературой,  и  мне  кажется,  я  слышала,  как черная зависть
говорит вашими устами.
     Кукольник. Позвольте, графиня!

                      Преображенцы стоят, вытянувшись.
      Долгоруков от счастья хихикает, завалившись за спину Богомазова.

     Салтыкова (появляется в дверях).  Графиня,  позвольте  вам  представить
Нестора Васильевича Кукольника и поэта Владимира Григорьевича Бенедиктова.

                       Долгоруков от счастья давится.

      Преображенцы, переглянувшись, выходят в столовую и, обменявшись
                 многозначительным взором, исчезают из нее.

     Воронцова-Дашкова.  Ах,  боже  мой,  простите   меня   великодушно,   я
увлеклась... простите... Милая Александра Сергеевна, я убегаю... я убегаю...
(Скрывается в гостиной.)

 Салтыкова скрывается вслед за ней. Бенедиктов с искаженным лицом выходит в
                        столовую. Кукольник за ним.

     Бенедиктов. Зачем ты меня повез на этот завтрак?! Я сидел тихо  дома...
А все ты! И вечно ты!
     Кукольник. Жалкий свет! Терпи, Владимир!
     Салтыков. Агафон? Снимай обоих, и Пушкина и Бенедиктова! В ту комнату!

                                  Занавес




Троекратный  грохот  труб.  Он  прекращается.  Идет  занавес.  Ночь.  Дворец
Воронцовых-Дашковых.  Зимний  сад.  Лампы  в зелени. Фонтан. В зелени, между
прозрачными сетками порхают встревоженные птицы. В глубине колоннада. За ней
видна гостиная. В гостиной мелькают то гости в бальном одеянии, то ливрейные
лакеи.  Слышен  издали стон бального оркестра, шорох толпы. У входа в зимний
  сад у колонны стоит - неподвижен - негр в тюрбане и в блестящем одеянии.
В  самой  чаще, в зеленой нише, укрывшись от взоров света, сидит за столиком
на  диванчике  Долгоруков  в  бальном  наряде.  Перед  Долгоруковым  бутылка
шампанского   на  столике  и  миндаль.  Долгоруков  подслушивает  разговор в
                                зимнем саду.
Там,  где просторнее, недалеко от колоннады, у стола, на котором шампанское,
на   диване   сидит  лицом  к  зрителю,  поражая  своей  красотой,  Пушкина.
Повернувшись   спиной  к  зрителю,  перед  Пушкиной  сидит  в  лейб-казачьей
                         парадной форме Николай I.

     Николай I. Когда я слышу, как плещет фонтан и как шуршат в чаще  птицы,
о, сколь безумно я страдаю!
     Пушкина. Но отчего же?
     Николай I. Ежели кто-нибудь знал бы, как напоминает мне  волшебный  сад
подлинную природу, и тихое журчанье ключей, и сень дубрав. О, ежели б  можно
было сбросить с себя этот тяжкий наряд и выйти на луга, в уединение лесов, в
мирные долины и пить  неотравленный  чистый  воздух.  Лишь  там,  наедине  с
землею, может вздохнуть хоть раз измученное сердце!
     Пушкина. Вы утомлены.
     Николай I. Никто не знает этого и никогда  не  поймет,  какое  грустное
бремя я должен нести один для всех.
     Пушкина. Зачем вы хотите  огорчить  меня?  Нет,  нет,  я  понимаю  вас.
Поверьте, что печаль охватывает меня.
     Николай I (положив руку на руку Пушкиной). Вы искренни?  О,  да,  разве
могут такие глаза лгать? Ваши слова я слушаю с чувством искреннего  счастья.
Вы одна нашли их для меня.

               Долгоруков, сияя, припадает к стенке беседки.

Я  вас  искренно люблю как очень добрую женщину. И только одно страшит меня,
когда я гляжу на нас.
     Пушкина. Что же это?
     Николай I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите.
     Пушкина. Я благодарна вам. Я хочу верить вашему искреннему участию.
     Николай I. О, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою  чистою.
(Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда закрыты шторы?
     Пушкина. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаивает меня.
     Николай  I  (понизив  голос).  Каждый  раз,  как  я  выезжаю,  какая-то
неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно поворачиваю голову  и
жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо...
     Пушкина (отдернув руку). Не говорите так.
     Николай I. Почему?
     Пушкина. Это волнует меня.

    Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю I.

     Камер-юнкер.   [Ваше   императорское   величество,   ее   императорское
величество приказала мне доложить, что она изволит отбыть с великой княгиней
Марией через десять минут.

Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается
                               за колоннадой.

     Николай I. Вы недавно в вашей должности?
     Камер-юнкер. Третий месяц, ваше величество.
     Николай I. Говорить надлежит: с ее  императорским  высочеством  великой
княжной Марией Николаевной. И когда я разговариваю, меня нельзя  перебивать.
Вы болван!]
     {Поверх вычерков рукой Булгакова сделан набросок  сцены:  "Из  гостиной
выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к [Николаю I].
     Камер-юнкер. Великая княжна Мария желает  танцевать  с  вами,  господин
посол...

Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается
                               за колоннадой.

     Николай  I  (берет  за  руку  камер-юнкера,  подводит  к   послу).   Ея
императорское высочество, государыня великая княжна Мария Николаевна  желает
сделать вам, господин посол,  честь  протанцевать  с  вами.  (Камер-юнкеру.)
Болван!
     Посол. Votre Majeste Imperiale... (Выходит, поклонившись.)
     В окончательную редакцию эта сцена не вошла.}

                 Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой.
            Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское.

Доложи  ее  величеству,  что  я  буду  через  десять минут, и попроси ко мне
Жуковского.
     Камер-юнкер. Слушаю, ваше императорское величество. (Уходит.)

  Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором.

     Жуковский (при звезде и ленте, входит торопливо  и  кланяется).  Вашему
императорскому величеству угодно было...
     Николай I. Василий Андреевич, скажи, я  плохо  вижу  отсюда,  кто  этот
черный стоит там у колонны?

            Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает.

Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?

                    Жуковский вздыхает. Крайне подавлен.

В  чем  он?  Может  быть,  ты со своим даром слова сумеешь объяснить ему всю
бессмысленность   его  поведения?  Может,  он  собирался  вместе  с  другими
либералистами  в  Convention  Nationale?  И  по  ошибке попал на бал? Или он
полагает,  что сделает слишком большую честь нам ежели наденет мундир? Скажи
ему, что я силой никого не держу. Ты что же молчишь, Василий Андреевич?
     Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не карайте его.
     Николай I. Нехорошо, Василий  Андреевич.  Не  первый  день  знаем  друг
друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю. Карает закон.
     Жуковский. В сердце вашего  величества,  я  знаю,  найдется  место  для
первого поэта...  Простите  заблуждение  в  память  Карамзина,  которого  он
призван сменить, для славы отечества.
     Николай I. Знаю твою доброту  и  скромность  тоже.  Карамзин!  Сравнил!
Первый поэт - ты, и отечество знает это.
     Жуковский. Осмелюсь сказать, ваше величество,  -  покорил,  победил!  Я
приемлю на себя смелость  сказать  о  нем:  ложная  система  воспитания,  то
общество, в котором он провел юность...
     Николай I. Общество! Уголь сажей не замараешь... Не верю. В нем  сердца
нет.
     Жуковский (изменившись в лице). Ваше величество...
     Николай I. Пойдем к государыне,  она  хотела  тебя  видеть.  Я  уезжаю.
(Выходит.)

          Негр тотчас снимается с места, идет вслед за Николаем I.
Жуковский  тоже  выходит.  Выходя,  смотрит  вдаль с яростным лицом, кому-то
                          грозит кулаком украдкой.

Из-за  колоннады  появляются  Воронцова-Дашкова и Воронцов-Дашков. Улыбаясь,
                            кланяются Николаю I.

     Воронцова-Дашкова.  Votre   Majeste   Imperiale...{Ваше   императорское
величество... (фр.).}
     Воронцов. Votre Majeste Imperiale...

                    Оба скрываются вместе с Николаем I.
                 Вдали загремела музыка. Гостиная опустела.
В  зимний  сад,  но  не  со  стороны гостиной, а сбоку, входит, оглядываясь,
          Богомазов, в мундире и в орденах, и устремляется в чащу.

     Долгоруков (тихо). Стоп. Место занято.
     Богомазов. Ба! Князь! Вы, как видно, отшельник. Изволите этим из  любви
к чистому искусству заниматься?
     Долгоруков. А вы? Тоже из любви к чистому?..
     Богомазов. Я случайно.
     Долгоруков. Присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее.

                                 Выпивают.

     Богомазов. Бал-то каков, а? Семирамида! Любите, князь, балы?
     Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь.
     Богомазов.  Ну-ну,  Петенька,  вы  смотрите...  Долгоруков.  Я  вам  не
Петенька!
     Богомазов. Ну-ну, князенька, вы недавно пеленки пачкали, а  я  государю
своему статский советник. Уж больно у вас язык остер!
     Долгоруков. Я вынужден просить вас не выражаться столь тривиально!
     Богомазов. На балу цвет аристократии.
     Долгоруков.  На  балу  здесь  аристократов  счетом  пять   человек,   а
несомненный из них [только] один я.
     Богомазов. Одначе! Любопытен был бы я знать, это как же?
     Долгоруков. А так, что я по  прямой  от  святого  происхожу.  Да-с.  От
великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику  святых
причтенного.
     Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы увидеть, что вы от  святого
происходите. (Указывает сквозь чащу.) Видали, прошел?  Это  кто,  по-вашему?
Граф Иван Кириллович?
     Долгоруков. Он самый. Купил чин гофмейстера,  заплатил  двадцать  тысяч
рублей  серебром  Жеребцовой,   любовнице   старика   Волконского.   [Холуй.
(Выпивает.)]
     Богомазов. Так, так. А вон это? Ведь это князь Григорий?
     Долгоруков. Нет, это брат его, Ипполит. Известная скотина.
     Богомазов. Ой, смотрите,  князь,  услышат  вас  когда-нибудь,  нехорошо
будет...
     Долгоруков. Авось  ничего  не  будет.  Ненавижу.  Дикость  монгольская,
подлость византийская, только что штаны европейские. Дворня, холопия! Трудно
решить, кто из них гаже!
     Богомазов. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки!
     Долгоруков. Вы не извольте острить.

                                 Выпивают.

(Шепотом.) Сам был.
     Богомазов. Его величество?
     Долгоруков. Он.
     Богомазов. С кем разговаривал?
     Долгоруков. С арабской женой. Что было! Поздно изволили пожаловать.
     Богомазов. А что?
     Долгоруков. Руку гладил.

                                 Выпивают.

Будет скоро наш поэт украшен. (Кривляется, приставляет рожки к затылку.)
     Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина, а? Ну, по дружбе?
     Долгоруков. Презираю. [Плебей.  А  лезет.]  Смешно.  Рогоносец.  Умора!
Здесь тет-а-тет, а он стоит у  колонны,  во  фрачишке  каком-то  канальском,
волосы всклокоченные, а глаза, как у волка! Дорого ему этот фрак обойдется!
     Богомазов. [Слушок ходил  такой,  князь  Петр,  что  будто  на  вас  он
эпиграмму написал?]
     Долгоруков. [Плюю на бездарные вирши.] Тссс, тише!

В  зимний  сад  входит  Геккерен в мундире, в иностранных и русских орденах;
                                  садится.
         Через некоторое время показывается Пушкина, входит в сад.

     Геккерен (вставая  навстречу  Пушкиной).  Я  следил  за  вами,  как  вы
проходили, и понял, почему вас называют северной Психеей. О, как вы цветете!
Как пленяете всех! Dieu aussi a essaye de faire des ouvrages; sa prose  cest
lhomme, sa puesie cest la femme {Бог однажды тоже пробовал перо, его проза -
это мужчина, его поэзия - это женщина. (фр.).}.
     Пушкина. Ах, барон, барон!
     Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как  надоел  вам  рой  любезников  с  их
комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам?
     Пушкина. О, нет, я очень рада. (Присаживается, беспокойно оглядывается,
как будто ищет кого-то.)

                                   Пауза.

     Геккерен. Он сейчас придет.
     Пушкина. Я не понимаю вас, о ком вы говорите?
     Геккерен. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам  дружелюбно?
Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает ваша красота! (Шепотом.) Верните
мне сына. Смотрите, что вы сделали с ним! Он любит вас.
     Пушкина. Барон, я не хочу слушать такие речи.
     Геккерен. Нет, нет, не уходите. Он тотчас подойдет.  Я  нарочно  здесь,
чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами.

И  колоннаде  показывается  Дантес.  Входит  в  зимний сад. Геккерен отходит
несколько  в  сторону.  Богомазов  и  Долгоруков,  зашипев  друг  на  друга,
                           проваливаются в чащу.

     Дантес (Пушкиной). Я видел, как вы с ним разговаривали. Ваша рука  была
в его руке?
     Пушкина (шепотом). Ради бога, что  вы  делаете?  Не  говорите  с  таким
лицом, на нас смотрят из гостиной.
     Дантес. Ваша рука была в его руке. У  меня  могущественный  соперник...
Какое черное вероломство... Коварство.
     Пушкина (шепотом). Я  приду,  приду.  Двадцать  седьмого  в  три  часа.
Отойдите от меня, ради всего святого!

                      Из колоннады выходит Гончарова.
                           Вдали грянула музыка.

     Гончарова. Мы собираемся уезжать... Александр тебя ищет.
     Пушкина. Да, да... (Геккерену.) Au revoir, monsieur le baron.
     Геккерен. Au revoir, madam. Au revoir, mademoiselle.

                             Дантес кланяется.
                  Пушкина и Гончарова уходят в колоннаду.
В  гостиной мелькнула Воронцова-Дашкова. Видно было, как некоторые подходили
                              к ней, кланяясь.
                      Музыка гремит все победоносней.

(Дантесу.) Запомни все жертвы, которые я принес тебе. (Уходит с Дантесом.)

Пустеет   гостиная.  Начинает  стихать  вдали.  Музыка  внезапно  обрывается
                громовым аккордом. Стихает вдали шум толпы.

     Долгоруков. Люблю балы, люблю!
     Богомазов. Что говорить!

                                   Пьют.
В  зимний  сад,  не  со  стороны  колоннады, выходит Воронцова-Дашкова. Она,
по-видимому,  очень  устала  и не хочет этого скрывать. Обмахивается веером,
                            садится на скамейку.

     Долгоруков. Хорош посланник, ах хорош! Видали, какие дела делаются!
     Богомазов. Петя, смотрите!..

  Воронцова-Дашкова удивленно слушает. Богомазов и Долгоруков ее не видят.

     Долгоруков (кривляясь). Будет Пушкин рогат как в короне! Сзади  царские
рога, а спереди Дантесовы. Ай да любящий приемный отец!

       Воронцова-Дашкова бесшумно встает, скрывается в чаще, слушает.

     Богомазов. Ай люто ненавидите вы его князь! Впрочем, кажется,  вы  всех
ненавидите! Ну, князь, мне,  никому  -  клянусь!..  друг  до  гроба!..  [Вы]
послали ему пасквиль, из-за которого весь сыр-бор загорелся? Или гагаринская
работа? Молодецкая штука, прямо  скажу!  Ведь  роют  два  месяца,  не  могут
понять, кто! Лихо сделано! Стиль хорош! Ну, князь, прямо, - [вы]?
     Долгоруков. [Я. Будет  он  помнить  свои  эпиграммы!]  {Далее  следует:
"Откуда я знаю! Почему вы задаете мне этот вопрос? Кто бы ни писал, так  ему
и надо, будет знать, как на красивой женщине жениться, обезьяна!"}
     Богомазов. Будет, будет. Ну, до  свиданья,  князь,  а  то  огни  тушить
будут.
     Долгоруков. До свиданья.
     Богомазов. Только, Петя, на прощанье  говорю  дружески,  ой  придержите
язык! (Скрывается.)

       Долгоруков пьет, потом выходит из беседки, собираясь уходить.

     Воронцова-Дашкова. Кяязь?

               Долгоруков оборачивается, улыбается, кланяется.

[Как понравился вам вечер?] Почему вы одни, вы не скучали?
     Долгоруков. Помилуйте,  графиня,  [ваш  вечер  ослепителен.  Это  можно
видеть только во сне.] возможно ли скучать в вашем доме. Упоительный бал..
     Воронцова-Дашкова. А мне взгрустнулось как-то.
     Долгоруков. Графиня, вы огорчаете меня. Но это нервическое, уверяю вас.
Прогулка завтра - и к вам вернется то расположение духа, которым пленяете вы
всех.
     Воронцова-Дашкова. Нет, грусть безысходна. Князь, вам  не  приходила  в
голову мысль о том, сколько подлости в мире? Неужели вы не задумывались  над
этим?
     Долгоруков.  Всякий  день,  графиня.  Как  вы  правы.   Тот,   у   кого
чувствительное сердце, не может не понимать этого. Оно сжимается при мысли о
том, до чего дошло падение нравов. И слезы невольно...
     Воронцова-Дашкова. Висельник! Pendard!.. {Висельник! (фр.).}

                                   Пауза.

Висельник! Гнусная тварь!
     Гость (вышедший из-за колонны). Madame la  comtesse,  jai  lhonneur  de
vous... {Графиня, имею честь... (фр.).} (Шарахнулся и исчез.)
     Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей.
     Воронцова-Дашкова. Так вот кто этот мерзавец!  Ужели  бы  я  только  не
боялась нанести ему еще один удар, вызвать волнение, я бы  выдала  вас  ему!
Вас надо убить как собаку!  Желаю  тебе  погибнуть  на  эшафоте!  Вон!  Вон!
(выходит в гостиную.)
     Гость в звездах (в сопровождении Воронцова-Дашкова в гостиной).  Madame
la comtesse, jai lhonneur...
     Воронцов-Дашков. Сашенька, и князь покидает нас.
     Воронцова-Дашкова. Bonne nuit, mon cher prince  {Доброй  ночи,  дорогой
князь. (фр.).}.

Все трое уходят из гостиной. Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет.

     Долгоруков (один).  Подслушала.  Ох,  дикая  кошка!  Ты  что  же,  тоже
любовница его? Этот слышал за колонной, да,  слышал!  [А  все  он!  Все  эта
проклятая обезьяна на моем пути!] Ну,  ладно!  Вы  вспомните  меня!  Вы  все
вспомните меня, клянусь вам!

                         Хромая, идет к колоннаде.
                                   Тьма.

                                   Ночь.
Большой  казенный  кабинет.  Лампы под зелеными экранами. Большой письменный
стол.  Шкафы с делами. За столом сидит Дубельт. Дверь приоткрывается. Входит
                                  Ракеев.

     Ракеев. Ваше превосходительство, там Битков к вам.
     Дубельт. Да.

              Ракеев выходит, а в кабинете появляется Битков.
                                   Пауза.
                   Дубельт пишет, потом поднимает глаза.

     Битков. Здравия желаю, ваше превосходительство.
     Дубельт. А, наше вам почтение. Как твое здоровье, любезный?
     Битков. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
     Дубельт. Положим, и в голову  мне  не  впадало  за  тебя  молиться.  Но
здоров? Что ночью навестил?
     Битков. Находясь в неустанных заботах...
     Дубельт.  В  заботах  твоих  его  величество  не  нуждается.  Тебе  что
препоручено? Секретное наблюдение, каковое ты и должен наилучше исполнять. И
говори не столь витиевато, ты не на амвоне.
     Битков. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным проник
я даже в самое его квартиру...
     Дубельт. Ишь, ловкач? По шее тебе не накостыляли?
     Битков. Миловал Бог!
     Дубельт. Как камердинера его зовут, Фрол, что ли?
     Битков. Никита.
     Дубельт. Ротозей Никита. Далее.
     Битков. Первая комната, ваше превосходительство, столовая...
     Дубельт. Это в сторону.
     Битков. Вторая комната -  гостиная.  В  гостиной  на  фортепиано  лежат
сочинения господина камер-юнкера.
     Дубельт. На фортепиано? Какие же сочинения?
     Битков (вспоминает, потом декламирует). Буря мглою  небо  кроет,  вихри
снежные крутя. То, как зверь, она завоет,  то  заплачет,  как  дитя.  То  но
кровле обветшалой вдруг соломой зашумит. То, как путник запоздалый, к нам  в
окошко застучит. Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как  зверь,
она запоет, то заплачет, как дитя.
     Дубельт. Экая намять у тебя богатая! Фортепиано тоже в сторону. Дальше.
     Битков. С превеликой опасностью я  дважды  проник  в  кабинет.  Каковой
кабинет весь заполнен книгами.
     Дубельт. Какие книги?
     Битков. Что успел, запомнил,  ваше  превосходительство.  От  камина  по
левую руку на ближайшей  полке:  Сова  -  ночная  птица,  Кавалерист-девица,
История славного вора Ваньки-Каина и о запое и о лечении оного в наставление
каждому в университетской типографии...
     Дубельт. Последнюю книгу тебе рекомендую. Пьешь?
     Битков. В рот не беру.
     Дубельт. Оставим книги. Дальше.
     Битков. Я обнаружил лежащую  на  полу  чрезвычайной  важности  записку:
"Приезжай ко мне  немедленно,  дело  слишком  серьезно".  Записка  подписана
неизвестным человеком, которого зовут Вильям Джук.

                              Дубельт звонит.
                               Ракеев входит.

     Дубельт. Павла Максимовича ко мне.

       Пауза. Входит Павел Максимович, чиновник в гражданской форме.

Вильям Джук?
     Павел Максимович. Ваше превосходительство, все перерыли, такого нету  в
Санкт-Петербурге.
     Дубельт. Надобно, чтобы был.
     Павел Максимович. Нахожусь в недоумении, ваше превосходительство,  нету
такого.
     Дубельт. Что за чудеса! Англичанин в Питере провалился.

                               Стук в дверь.
                               Ракеев входит.

     Ракеев. Ваше превосходительство,  Петр  Петрович  Богомазов,  по  этому
вопросу.
     Дубельт. Да.
     Богомазов (входя). Прошу прошения, ваше  превосходительство,  у  вас  в
канцелярии Джука ищут, это Жуковский. Он шуточно подписываться любит.

             Ракеев и Павел Максимович дико смотрят на Биткова

     Дубельт (махнув рукой Ракееву и  Павлу  Макаровичу).  Хорошо,  господа.
(Богомазову.) Извольте подождать там, Петр Петрович, я вас потом приму.

                               Трое выходят.

(Биткову.)  Ну, не сукин ты сын после этого? Дармоеды! Наследника цесаревича
воспитатель,    Василий   Андреевич   Жуковский,   действительный   статский
советник! Ведь ты почерк должен знать!
     Битков. Ай, проруха! Виноват, ваше превосходительство.
     Дубельт. Отделение взбудоражил? Тебе морду надо бить, Битков! Дальше.
     Битков.  В  правом  ящике  стола  сегодня   утром   появилось   письмо,
адресованное иностранцу...
     Дубельт. Опять иностранцу?
     Битков.  Иностранцу,  ваше  превосходительство.  [Французское   письмо,
черновичок.
     Дубельт. Фамилия?
     Битков. Мудреная фамилия.
     Дубельт (подает перо Биткову). Черти.
     Битков (берет перо, медленно выводит буквы). А следующая...
     Дубельт (пишет букву). Подходит?
     Битков. Она, она!]
     Дубельт. Довольно! Битков! (Протягивает руку)

                            Битков в недоумении.

Письмо, письмо мне сюда подай!
     Битков. Ваше превосходительство... сами посудите, как  же  письмо?!  На
мгновение заскочишь в кабинет, руки трясутся... Да ведь  он  придет,  письма
хватится! Ведь это рыск!
     Дубельт. Жалованье получать у вас ни у кого руки не трясутся. [Ну,  вот
что, Битков, за каждое слово в  копии  заплачу  тебе  по  целковому.]  Точно
узнай, когда будет доставлено письмо,  кем,  когда  будет  доставлен  ответ.
Ступай!
     Битков. Слушаю.

                                   Пауза.

Ваше  превосходительство,  велите  мне жалованье выписать, я ведь за прошлый
месяц не получал.
     Дубельт. Жалованье? За этого Вильяма Джука с тебя еще получить следует.
Ступай к Павлу Максимовичу, скажи, что я  приказал  тебе  выписать  тридцать
рублей.
     Битков.  Что  же  тридцать  рублей,  ваше  превосходительство?  У  меня
детишки.
     Дубельт. Иуда Искариотский иде к архиереям, они же  обещаша  сребреники
дати... И было этих сребреников, друг любезный, тридцать. В память его  всем
так и плачу.
     Битков. Ваше превосходительство, пожалуйте тридцать пять.
     Дубельт. Эта сумма для меня слишком грандиозная. Ступай. Попроси ко мне
Петра Петровича Богомазова.

                               Битков уходит.
                             Входит Богомазов.

     Богомазов. Ваше превосходительство, извольте угадать,  что  за  бумага?
(Вынимает из кармана бумагу.)
     Дубельт. Гадать грех. Копия письма к Геккерену
     Богомазов.  Леонтий  Васильевич,  вы  колдун.   (Подает   бумагу.)   [И
французская и русская копия. Вчера зашел к Пушкину с визитом, поджидал его в
кабинете.
     Дубельт. Искусник вы, Иван Варфоломеевич. Отправлено?
     Богомазов. Завтра Никита повезет в посольство.
     Дубельт. Благодарю вас. Еще что, Варфоломей Павлович?  {Петр  Петрович,
Иван Варфоломеевич, Варфоломей Павлович - варианты имени Богомазова.}
     Богомазов (вынув бумаги). Был на литературном завтраке у Салтыкова.
     Дубельт. Что говорит этот старый [книжный] враль?
     Богомазов. Ужас! Государя  императора  называет  le  grand  bougeois!..
Говорит, что кучер Антип (Вынимает бумагу.) Пушкинское. Петя Долгоруков  дат
списать...
     Дубельт. Bancal? {Хромой? (фр.).}
     Богомазов. Он  самый.  [(Вынимает  вторую  бумагу.)  А  сегодня,  после
воронцовского бала, прибегал ко мне, говорит, что это старое, но опять будто
бы заходило по рукам.
     Дубельт (посмотрев листок). Пушкин ли?
     Богомазов. Клянется, пушкинское, говорит
     Дубельт. Так. И еще, Петр Петрович?
     Богомазов. Бал. Государь император удостоил беседы госпожу Пушкину.
     Дубельт. [Ах, так.] Как вы говорите... Благодарю вас.
     Богомазов.  Леонтий  Васильевич,  надобно  на  хромого  Петю   внимание
обратить. Ведь это что несет, сил человеческих  нет.  Холопами  всех  так  и
чешет. Вторую ногу ему переломить мало. Говорит,  что  от  святого  мученика
происходит...
     Дубельт. Дойдет очередь и до мучеников.
     Богомазов. Ив заключение -  сюрприз,  ваше  превосходительство.  Хромой
признался, что он написал диплом Пушкину.
     Дубельт. А! Петр Петрович, по этому поводу вы ко мне завтра особо.]
     Богомазов. Честь имею кланяться, ваше превосходительство.
     Дубельт. Деньжонок не надо ли, Петр Петрович?
     Богомазов. Рубликов двести, двести пятьдесят не мешало бы.
     Дубельт. А я  вам  триста  для  ровного  счета  выпишу,  там  сочтемся.
Тридцать червонцев. Скажите Павлу Максимовичу, что я распорядился.

                       Богомазов кланяется, выходит.

(Читает  бумаги,  принесенные  Богомазовым.)  Буря  мглою...  небо  кроет...
(Свистит, прислушивается, глядит в окно, поправляет эполеты.)

В  дверь  стукнули.  Тотчас  дверь  распахивается. Первым появляется жандарм
                     Пономарев, вытягивается у дверей.

[Вслед  за  ним  быстро  входит  Бенкендорф,  делает знак глазами Дубельту.]
Дубельт встает. Входит Николай I, он в кирасирской каске и в шинели, а вслед
                             за ним Бенкендорф.

     Николай I. Здравствуй.
     Дубельт. Здравия желаю, ваше императорское величество. В штабе  корпуса
жандармов, ваше императорское величество,  все  обстоит  в  добром  порядке.
Больных офицеров и нижних чинов не имеется.
     Николай I. Проезжал с графом,  вижу  у  тебя  огонек.  Занимаешься?  Не
помешал ли я?
     Дубельт. Пономарев, шинель!

Николай  I  и  Бенкендорф  сбрасывают  свои  шинели.  Пономарев,  приняв их,
              выходит. Бенкендорф пододвигает кресло Николаю.

     Николай I (садясь, Бенкендорфу). Садись, граф.

                            Бенкендорф садится.

(Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич.
     Дубельт. Слушаю, ваше величество. [(Остается стоять.)]
     Николай I. Работаешь?
     Дубельт.  Стихи  читаю,  ваше  величество.  Собирался  докладывать  его
сиятельству.
     Николай I. Докладывай. Я не  буду  мешать.  (Берет  с  камина  какую-то
книжку, открывает.)
     Дубельт. Вот, ваше сиятельство, бездельники  в  списках  распространяют
пушкинское  стихотворение  по  поводу  брюлловского  распятия.  Помните,  вы
изволили приказать поставить часовых. (Читает.)

                  ...Но у подножия теперь креста честнаго,
                  Как будто у крыльца правителя градскаго.
                  Мы зрим поставленных на место жен снятых
                  В ружье и кивере двух грозных часовых.
                  К чему, скажите мне, хранительная стража?
                  Или распятие казенная поклажа,
                  И вы боитеся воров или мышей?..
                  ...Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
                  Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
                  И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
                  Пускать не велено сюда простой народ?

И озаглавлено "Мирская власть"...

                                   Пауза.

     Николай  I.  Этот  человек  способен  на  все.   Исключая   добра.   Ни
благоговения к божеству,  ни  любви  к  отечеству.  Ах,  Жуковский!..  Вчера
пристал ко мне, сравнивал его с Карамзиным.  И  как  поворачивается  язык  у
балаболки! Карамзин был святой жизни человек, доблестный певец,  составивший
славу героев и честь народа.  Семью  жалко,  жену  жалко.  Хорошая  женщина.
Продолжай, Леонтий Васильевич.
     Дубельт.   Кроме   сего,   ваше   сиятельство,   [доставлено]   краткое
стихотворение [давнишнего сочинения, которое ныне, по донесениям,  ходит  по
Санкт-Петербургу и приписывается господину Пушкину].
     Бенкендорф. Прочитайте, пожалуйста.
     Дубельт. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное...
     Николай I (глядя в книгу). Прочитай.
     Дубельт (читает).

                       В России нет закона,
                       А столб, а на столбе - корона.

                                   Пауза.

     Николай I. Это он?

                                   Пауза.

     Дубельт. [Покамест ручаться не могу.]
     Бенкендорф.  Отменно  любопытно  то,  что  кто  бы  ни  писал  подобные
гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж такова фигура.
     Николай I. Ты прав.

                                   Пауза.

(Дубельту.)  Сожги.  [Ежели  он,  пусть  совесть будет ему наказанием. Найти
того, кто распространял.]

                      Дубельт бросает листок в камин.

     Дубельт. Имею честь далее доложить вашему сиятельству, что  не  позднее
послезавтрашнего я ожидаю в столице дуэль.
     Бенкендорф. Между кем и кем?
     Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным и  поручиком
кавалергардского полка бароном Геккереном-Дантес.  Имею  копию  черновика  с
пропусками письма Пушкина к барону Геккерену-отцу.
     Николай I. Прочитай его.
     Дубельт. Осмелюсь сообщить, письмо неприличное.
     Николай I. Прочитай письмо.
     Дубельт (читает). ...Подобно старой развратнице,  вы  подстерегали  мою
жену, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного  сына.  И  когда,
больной позорною болезнью, он оставался дома, вы говорили...  пропуск...  не
желаю, чтобы жена  моя  продолжала  слушать  ваши  родительские  увещания...
пропуск... ваш сын осмеливался разговаривать с ней,  так  как  он  подлец  и
шалопай. Имею честь быть...

                                   Пауза.

     Николай I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христофорович,  он
дурно кончит. Теперь я это вижу.
     Бенкендорф. Он бретер, ваше величество.
     Николай I. Верно ли, что Геккерен нашептывал ей?
     Бенкендорф. Верно, ваше величество. Вчера на балу у Воронцовой.

                                   Пауза.

     Николай I. Посланник.

                                   Пауза.

     Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе навязал. Истинное
мучение.
     Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество.
     Николай I. Позорной жизни человек.  Ничем  и  никогда  не  смоет  перед
детьми с себя сих пятен. Но время отмстит ему за эти  стихи,  за  поруганную
национальную честь. И умрет он не по-христиански. (Встает.) Спокойной  ночи.
Не провожай меня, Леонтий Васильевич. (Выходит.)

                      Бенкендорф устремляется за ним.
                       Дубельт некоторое время один.
                          Бенкендорф возвращается.

     Бенкендорф. Хорошее сердце у императора.
     Дубельт. Золотое сердце.

                                   Пауза.

     Бенкендорф. Так как же быть с дуэлью?
     Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство.

                                   Пауза.

     Бенкендорф. Извольте послать на  место  дуэли  с  тем,  чтобы  взяли  с
пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут изменить.
     Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.

                                   Пауза.

     Бенкендорф. Дантес каков стрелок?
     Дубельт. Туз - пятнадцать шагов.

                                   Пауза.

     Дубельт. Императора жаль.
     Дубельт. Еще бы.

                                   Пауза.

     Бенкендорф (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы  жандармы
не ошиблись. А то поедут не туда...

                                   Пауза.

     Дубельт. Слушаю, ваше сиятельство.
     Бенкендорф. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.)
     Дубельт (один). Буря мглою небо... Не  туда...  Тебе  хорошо  говорить.
(Думает.) Буря мглою... (Звонит.)

                           Дверь приоткрывается.

Ротмистра Ракеева ко мне!

                                   Темно.

                                  Занавес




Квартира  Геккерена в посольстве. Богато и обильно убранная комната. Картины
                     мастеров, ковры, коллекция оружия.
Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку. Дантес входит. Он в сюртуке.

     Дантес. Добрый день, отец.
     Геккерен. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну, иди сюда,  садись.  Я
давно тебя не видел и соскучился.

                Дантес садится. Геккерен гладит его волосы.

Отчего  у тебя недовольное лицо? Откройся мне. Своим молчанием ты причиняешь
мне боль.
     Дантес. J'etas tres farigue ces-jours-ci... {Я очень устал за эти  дни.
(фр.).} У меня сплин. Вот уже третий день метель. Мне кажется, что ежели  бы
я прожил здесь сто лет, я бы не привык к этому климату. Летит  снег,  и  все
белое.
     Геккерен. Ты хандришь. А, это дурно.
     Дантес. Снег, снег.
     Геккерен. А я привык за эти четырнадцать лет.  Il  n'y  a  pas  d'autre
endroit au monde qui me donne comme Petersbourg le  sentiment  d'etre  e  la
maison, un sentoment de lendresse, de calme et  de  paix...  {На  свете  нет
другого места,  кроме  Петербурга,  где  бы  я  чувствовал  себя  как  дома,
испытывал умиротворенность и покой. (фр.).} Когда мне становится  скучно,  я
ухожу сюда, запираюсь от людей, любуюсь, ведь это сокровища. Послушай, какая
музыка. (Пускает в ход музыкальный ящик.)
     Дантес. Мне скучно, отец.
     Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж?  Как  хорошо,  как  тихо  мы  жили
вдвоем!
     Дантес. Это  смешно!  Ты-то  знаешь,  что  я  не  мог  не  жениться  на
Екатерине.
     Геккерен. Вот я и говорю - твои страсти убьют меня! Зачем  ты  разрушил
наш очаг? Лишь только в дом вошла женщина, я стал  беспокоен,  как  будто  я
потерял свой угол. Я потерял тебя. В дом вошла беременность, шум,  улица.  Я
ненавижу женщин.
     Дантес. Ne croyeu pas de grace, que j'aie oublie cela  {Ради  Бога,  не
думайте, что я об этом забыл. (фр.).}. Я это знаю очень хорошо.
     Геккерен. Ты неблагодарен. Ты растоптал мой покой.
     Дантес (глядя в окно). Это несносно. Смотри, все смешалось и исчезло.
     Геккерен. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Отчего ты тоскуешь?
Ведь ты увидишь ее? Твои желания исполнены. Ну, а о моих  никто  не  думает.
Нет, другой бы давно отвернулся от тебя.
     Дантес. Я хочу увезти Наталью в Париж.
     Геккерен. Что такое? О Боже! Этого даже я не ожидал. Да ты подумал ли о
том, что ты говоришь? Стало быть, мало того что ты лишил меня покоя,  но  ты
хочешь еще и разбить жизнь. Да обо  мне-то  ты  подумал?  Вся  карьера,  все
кончено! Ведь все это погибнет! Да  нет,  нет,  я  не  верю!..  Ты  жестокий
человек, ты хочешь убить меня.

                                   Стук.

Да, да.
     Слуга (входит, подает письмо). Вашему превосходительству. (Выходит.)
     Геккерен (вскрывая письмо). Ты позволишь?
     Дантес. Пожалуйста.

                    Геккерен читает письмо, роняет его.

Что такое?
     Геккерен. Я говорил тебе. Читай.
     Дантес (читает).

                                   Пауза.

Так. Так.
     Геккерен. Как смеет! Мне! Он забыл, кто я! Я уничтожу его! Мне!

                                   Пауза.

Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мной?
     Дантес. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность?
     Геккерен. Это бешеный зверь. Жорж, ты отдал меня в руки бретера.
     Дантес. О, не спеши. (Смотрит в окно.) Снег, снег. (Читает.) Речь  идет
не о тебе. У этого господина плохой стиль. Я всегда спорил в обществе и  еще
раз повторяю - у него плохой стиль.
     Геккерен. Не притворяйся. Зачем ты проник в его дом? Какую роль ты меня
заставил играть? Он уже бросался один раз на нас. И с ноября у меня в памяти
лицо с оскаленными зубами! Зачем ты хочешь соблазнить ее?
     Дантес. Я люблю ее.
     Геккерен. Не повторяй, не повторяй.

                                   Пауза.

Что  же  мне  теперь делать? Вызвать его? Как я гляну в лицо королю? Да даже
если каким-либо чудом мне удалось бы убить его... Что делать?

Открывается  дверь,  и  в  ней  появляется Строганов [в темных очках]. Слуга
    ведет Строганова под руку, потому что тот слепой. Слуга скрывается.

     Строганов. Приношу вам тысячу извинений, дорогой барон, что я опаздываю
к обеду, но я не был уверен в том, что кучер вообще доставит меня к  вам.  Я
не помню такой метели.
     Геккерен. Во всякую минуту, граф,  вы  мой  желанный  гость.  (Обнимает
Строганова, усаживает в кресло.)

                       Дантес подходит к Строганову.

     Строганов (нащупав руку Дантеса). Это  молодой  барон  Геккерен.  Узнаю
вашу руку. Но она ледяная. Вас что-нибудь обеспокоило?
     Геккерен (в дверь). Никого не принимать. (Закрывает дверь.) Граф, у нас
случилось несчастье. Помогите нам советом.  Только  что  я  получил  ужасное
письмо от человека, который ненавидит меня и Жоржа.
     Дантес. Я против того, чтобы оглашать это письмо.
     Геккерен. Ах, нет, Жорж, ты не смеешь  вмешиваться.  Письмо  адресовано
мне. Граф - мой друг. А raconter ses maux souvent on les soulage {Рассказать
о неприятностях - часто значит утешиться. (фр.).}. Письмо написано Пушкиным.
     Строганов. Александром?
     Геккерен. Да, да. Злокозненные слухи распустили враги моего сына, и это
причина мерзкой  выходки.  Бешеный  ревнивец  вообразил,  что  барон  Дантес
обращает внимание на его жену. Чтобы усугубить оскорбление, он пишет бранное
письмо мне!
     Строганов.  Племянница  моя  была  красавицей.  Сейчас  я  не  могу,  к
сожалению, судить, хороша ли она.
     Геккерен   (берет   письмо).   "...Подобно   старой   развратнице,   вы
подстерегали  мою  жену  в  углах,  чтобы  говорить  ей   о   любви   вашего
незаконнорожденного сына..." Граф, я, я якобы подстрекал моего  сына!  Далее
он пишет, что Жорж болен дурной болезнью! Он осыпает его  площадной  бранью!
Он угрожает!.. Нет, я не могу читать, больше.
     Строганов. И это пишет русский дворянин.
     Геккерен. Что же? Я, полномочный представитель короля,  должен  вызвать
его?
     Строганов. О, нет.
     Геккерен. Но он бросается, как ядовитая собака! Жорж не подавал  повода
к этому!
     Строганов. Теперь уже не имеет значения, после этого письма, подавал ли
барон Дантес ему повод или же нет. Но вам с ним драться нельзя.  Про  барона
Дантеса могут сказать, что он послал отца...
     Дантес. Что могут сказать про меня?
     Строганов. Но не скажут, я полагаю.  (Геккерену.)  Вы  должны  написать
письмо, что его вызывает барон Дантес. А о себе  напишите,  что  вы  сумеете
внушить ему уважение к вашему званию.
     Дантес. Так будет.
     Геккерен. Да, будет так. (Обнимает и целует Строганова.) Благодарю вас,
граф. Пойдемте. Стол готов.  Мы  слишком  злоупотребили  вашим  вниманием  и
терпением. Но оцените всю тяжесть оскорбления, которое нам нанесли.  (Уводит
Строганова в соседнюю комнату.)

Дантес - один, вдруг сбрасывает музыкальную шкатулку на пол. Та отвечает ему
        стоном. Дантес берет со стены пистолет, стреляет в картину.

(Выскакивает из дверей в ужасе.) Что ты делаешь?
     Дантес. Я хочу только одного, чтобы он дожил до завтрашнего дня.


                                   Темно.

                    ...Багровое солнце на закате. Тихо.
         Ручей в сугробах. Через ручей - горбатый пешеходный мост.

Рядом с мостом - дача. Воронцов-Дашков и ВоронцоваДашковав шубах поднимаются
                                  на мост.

     Воронцов-Дашков. Охота пуще неволи. Дальше не пойду,  хоть  убей  меня,
Сашенька, не пойду.
     Воронцова-Дашкова. А дальше и нет надобности.  (Поворачивает  Воронцова
лицом к солнцу.) Гляди.
     Воронцов-Дашков. Очень красиво. Только поедем, Сашенька, домой.
     Воронцова-Дашкова. Да смотри уж, ежели я тебя привезла.
     Воронцов-Дашков. Душенька, я не люблю солнца. И снег в сапоги  набился.
Признаюсь тебе, я озяб. Долго ли простудиться?
     Воронцова-Дашкова. Ох, какой ты скучный! Посмотри,  как  хорошо,  людей
нет.
     Воронцов-Дашков. Нет, что же. Ну, полюбовались, пора и честь знать. Как
это нет людей? Кто-то подъехал.

                                  Смотрят.

Вот  еще... Странно. Дантес? Кто это, Сашенька, с ним? Д'Аршиак? Постой. Еще
кто-то... Какой-то военный...
     Воронцова-Дашкова. Пушкин!.. Они  с  ящиками...  (Всмотревшись.)  Иван,
бежим туда, остановим их!
     Воронцов-Дашков (схватив ев за  руку).  Ты  ополоумела,  матушка!  Едем
домой, я тебе говорю! Как это в это вмешаться, они в другое место пойдут.
     Воронцова-Дашкова. Я знала, я знала, что это  будет!  Пусти  руку,  мне
больно!
     Воронцов-Дашков.   Одумайся,   кучера    смотрят!    Едем!    (Увлекает
Воронцову-Дашкову.)
     Воронцова-Дашкова. Я тебя презираю!
     Воронцов-Дашков. Замолчи, дура, дура! Девчонка, дура! Ты  знаешь,  чего
это стоит? Дура! (Увлекает ее с мостика.)
     Воронцова-Дашкова. Все равно, я в город... я к Бенкендорфу...

                                Скрываются.

     Сторож (пьяненький, выходит на мост, напевает, смотрит вдаль). Чего это
[офицеры] пошли? И карета подъехала. (Скрывается.)

                                   Пауза.
                   Очень негромко вдали щелкнул выстрел,

Геккерен  выходит из-за сторожки на мост, смотрит вдаль. Вцепляется руками в
          перила. Далеко щелкнуло второй раз. Бледнеет, поникает.

                                   Пауза.
[На  мост]  входит  Дантес.  Шинель его наброшена на одно плечо и волочится.
  Сюртук в крови и в снегу. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана платком.

     Геккерен (бросается к Дантесу). Небо, небо! Благодарю  тебя!  (Бормочет
что-то.) Обопрись о мое плечо.
     Дантес. Нет. (Берется за перила, отплевывается кровью.)
     Геккерен. Грудь, грудь цела?

         На мост выбегает Данзас [без шинели]. Козыряет Геккерену.

     Данзас. Это ваша карета?
     Геккерен. Да, да.
     Данзас. Благоволите уступить ее другому противнику.
     Геккерен. О, да, о, да.
     Данзас (кричит с мостика). Кучер!.. Эй, ты, в карете!  Объезжай  низом,
там есть дорога!  [Жердь  сними!]  Что  ты  глаза  вытаращил,  дурак?  Низом
поезжай! (Убегает с мостика.)
     Геккерен (тихо). А тот?
     Дантес. Он больше ничего не напишет.


                                   Темно.

                                 (Занавес)

                          ...Зимний день к концу.
        У кабинетного камина, в кресле Никита в очках, с тетрадкой.

     Никита (читает). На свете  счастья  нет...  Да,  нету  у  нас  счастья.
Горькая участь, нету. ...Но есть покой и воля... Вот уж чего нету, так нету!
По ночам не спать, какой уж это покой! ...Давно,  усталый  раб,  замыслил  я
побег... Куды побег? Что это он замыслил? Давно,  усталый  раб,  замыслил  я
побег... Не разберу.
     Битков (тихо выходит из  передней  в  кабинет).  ...В  обитель  дальнюю
трудов и чистых нег. Здорово, Никита Андреевич.
     Никита. Ты откуда знаешь?
     Битков. А я вчерась в Шепелевском дворце был, у  господина  Жуковского.
Трубу подзорную починял. Читали эти самые стихи.
     Никита. Д. Ну?
     Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят.
     Никита. Глубоко-то оно глубоко... (Кладет тетрадь на камин.)
     Битков (беспокойно). А сам-то он где?
     Никита. Кататься поехал с Данзасом. Надо быть, на горы.
     Битков. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до  сих  пор
нету?
     Никита. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли?
     Битков. Я к тому, что поздно. Обедать пора.
     Никита. Чудно, ей-богу. К обеду он тебя, что ли, звал?
     Битков. Я полагаю, камердинер все знать должен.
     Никита. Ты  лучше  в  кабинете  часы  погляди.  Что  ж  ты  чинил?  Час
показывают, тринадцать раз бьют.
     Битков. Поглядим. Всю механику в  порядок  поставим.  (Уходит  в  глубь
кабинета.)

                                Колокольчик.
                          Никита идет в гостиную.
        Из дверей, идущих из столовой в гостиную, входит Жуковский.

     Никита. Ваше превосходительство, пожалуйста.
     Жуковский. Как это поехал кататься? Его нету дома?
     Никита. Одна  Александра  Николаевна  и  детишки  с  нянькой...  Они  к
княгине...
     Жуковский. Что это такое, я тебя спрашиваю?
     Гончарова (выходит из внутренних комнат). Бесценный друг! Здравствуйте,
     Жуковский. Здравствуйте, милая  Александра  Николаевна.  Позвольте  вас
спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна!
     Гончарова. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь,  как  ваше
здоровье?
     Жуковский. Ma sante est gatee pas les attaques de nerfs  {Мое  здоровье
испорчено нервными приступами. (фр.).}. И все из-за него.
     Гончарова. А что такое?
     Жуковский. Да помилуйте! Вчера, как  полоумный,  скачет  на  извозчике,
кричит, заходи ко мне завтра, я откладываю дела, скачу сюда сломя голову,  а
он, изволите видеть, кататься уехал!
     Гончарова. Ну простите его, я за него прошу. Ну я вас поцелую,  Василий
Андреевич.
     Жуковский.  Не  надобно  мне  никаких  поцелуев...  простите,  забылся.
Отрекаюсь! Отрекаюсь навеки веков! Из чего хлопочу, позвольте  спросить?  Из
чего? Только что-нибудь наладишь, а он тотчас же  испакостит!  Поглупел  он,
что ли? Драть его надобно!
     Гончарова. Да что случилось, Василий Андреевич?
     Жуковский. А то, что царь гневается на него, вот что-с!

                   Битков показался у камина в кабинете.

Извольте-с:  третьего  дни  на  бале  государь...  и  что  скажешь,  ну  что
скажешь...  я  сгорел со стыда! Не угодно ли-с, стоит у колонны во фраке и в
черных портках! Извините, Александра Николаевна. Никита!

                   Битков скрывается в глубине кабинета.
                               Входит Hикита.

Ты что барину на бал подал позавчера?
     Никита. Фрак.
     Жуковский. Мундир надобно было подать, мундир.
     Никита. Они велели, не любят они мундир.
     Жуковский. Мало ли чего он не любит?  А  может,  он  тебе  халат  велит
подать? Эти твое дело, Никита! Ступай, ступай.
     Никита. Ах ты, горе... (Уходит.)
     Жуковский. Скандал!  Не  любит  государь  фраков,  государь  фраков  не
выносит! Да он и права не имеет! Непристойно, неприлично! Да  что  фрак!  Он
что, опять  начал  об  отставке  разговаривать?  Нашел  время!  Ведь  он  не
работает, Александра Николаевна! Где же история Петра Великого,  которую  он
обещал? (Шепнет.) Опять про какие-то [вольные] стихи заговорили, помните?  А
у него доброжелателей множество, поверьте, натрубят завистники в уши!..
     Гончарова. Запутались мы в Петербурге совсем, Василий Андреевич.
     Жуковский. Распутаться надобно!  Блажь!  Блажь!  У  государя  добрейшее
сердце,  но  искушать  нельзя.  Смотрите,  Александра  Николаевна,   Наталье
Николаевне скажите, оттолкнет от себя государя, потом не поправишь!
     Гончарова. Несравненный, лучший, прекрасный друг. (Целует Жуковского.)
     Жуковский. Да что вы меня все целуете. А  я  ему  не  нянька!  Вредишь?
Вреди, вреди, себе вредишь. Прощайте, Александра Николаевна.
     Гончарова. Останьтесь, подождите, он сейчас приедет.
     Жуковский. И видеть не намерен. Да мне и некогда.
     Гончарова. Смените гнев на милость, он исправится.
     Жуковский. Полно, Александра Николаевна. En cette derniere chose je  ne
compte guere!.. {Я на это уже не надеюсь! (фр.).} (Идет к  дверям  столовой.
Видит лежащие стопкой книги на фортепиано. Останавливается.) Я этого еще  не
видел. (Берет книгу.) А, хорошо...
     Гончарова. Сегодня из типографии принесли.
     Жуковский. Хорошо...
     Гончарова. Я уже гадала сегодня по книге.
     Жуковский. Как это по книге? Погадайте мне.
     Гончарова. Какая страница?
     Жуковский. Сто сорок четвертая.
     Гончарова. А строка?
     Жуковский. Ну, пятнадцатая.

                        Битков выходит из кабинета.

     Гончарова (читает). Познал я глас иных желаний...
     Жуковский. Мне? Верно.
     Гончарова. ...познал я новую печаль...
     Жуковский. Верно, верно...
     Гончарова. ...для первых нет мне упований...
     Битков (скрываясь в дверях столовой, говорит шепотом). ...а старой  мне
печали жаль...
     Гончарова. ...а старой мне печали жаль.
     Жуковский. Ах, ах!.. Ведь  черпает  мысль  внутри  себя!  И  как  легко
находит материальное слово, соответственное мысленному! Крылат!  Крылат!  О,
неблагодарный глупец! Сечь! Драть!

      Ползут сумерки в квартиру. Из передней донеслись глухие голоса.

     Гончарова. А теперь вы мне.
     Жуковский. Страница?
     Гончарова. Сто тридцать девятая.
     Жуковский. А строчка?
     Гончарова. Тоже пятнадцатая.
     Жуковский (читает). Приятно дерзкой эпиграммой... Нет, что-то не то.

                        Пушкина показалась в дверях.

Приятно  дерзкой  эпиграммой взбесить оплошного врага, приятно зреть, как он
упрямо...  Нет,  что-то  не  вышло.  Склонив  бодливые рога... Не попали. А,
простите, Наталья Николаевна, шумим, шумим, стихи читаем.
     Пушкина. Добрый день, Василий Андреевич, рада вас  видеть.  Читайте  на
здоровье. Я никогда не слушаю стихов. Кроме ваших.
     Жуковский. Наталья Николаевна, побойтесь Бога!
     Пушкина. Кроме ваших. Votre derniere ballade ma fait un plaisir  infini
et je lai relue a loutes les personnes que  sont  venues  me  voir...  {Ваша
последняя баллада доставила мне истинное наслаждение, и я всякий раз  читала
ее всем, кто меня навещал... (фр.).}
     Жуковский. Не слушаю, не слушаю.

                                 Бьют часы.

Батюшки!  Мне  к  цесаревичу... Au revoir, c'here madame, je m'apcois que je
suis  trop  bavard!..  {До  свидания,  мадам,  я чувствую, что заболтался!..
(фр.).}
     Пушкина. Обедайте с нами.
     Жуковский.  Благодарю   покорнейше,   никак   не   могу.   Au   revoir,
mademoiselle. Извольте сказать ему... (Уходит.)

                                  Сумерки.
                  Пушкина отходит к окну, смотрит в него.

     Гончарова. Таша! Василий Андреевич приезжал сказать насчет неприятности
на бале из-за фрака...
     Пушкина. Как это скучно! Я предупреждала.
     Гончарова. Что с тобою?
     Пушкина. Оставь меня.
     Гончарова. Я не  могу  понять  тебя.  Неужели  ты  не  видишь,  что  он
несчастлив? И ты с таким равнодушием  относишься  к  тому,  что  может  быть
причиной беды!
     Пушкина. Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива ли я? С меня
умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня когда? Что  еще  от  меня
нужно? Я родила ему детей и всю  жизнь  слышу  стихи,  только  стихи!  Ну  и
читайте стихи! Счастлив Жуковский, и ты счастлива!.. И  прекрасно!..  Оставь
меня!
     Гончарова. Вижу: не к добру расположена твоя душа, не к добру.  Ты  его
не любишь, Таша, все от этого.
     Пушкина. Большей любви я дать не могу.
     Гончарова. Боже мой, Боже мой, что ты говоришь! Я знаю твои мысли!
     Пушкина. Ну и знай! Знай! Что и сегодня должна была его увидеть,  а  он
не пришел! И мне скучно!
     Гончарова. Ах, вот ты на какой путь становишься!
     Пушкина. А что тебя в этом волнует? Он не одинок. Ты ухаживаешь за ним,
а я смотрю вот так... (Подносит пальцы к глазам.)

                            Колокольчик слышен.

     Гончарова. Ты с ума сошла? Не смей так говорить! Мне жаль его! Его  все
бросили!
     Пушкина. Не лги.
     Никита (в дверях). Полковник Данзас просит вас принять.
     Пушкина (тихо). Откажи, не могу принять.
     Данзас (входит, в шинели). Приношу мои  извинения,  вам  придется  меня
принять. Я привез Александра Сергеевича. Он ранен.

                                   Пауза.

(Никите.) Ну, что стоишь? Помогай вносить его, только осторожнее смотрите!
     Никита. Владычица небесная! Александра  Николаевна!  Беда!  (Убегает  в
столовую.)

                    В глубине кабинета вспыхивает свет.

     Данзас. Не кричи. Не тряхните его. Велите дать огня.

                         Пушкина сидит неподвижно.

     Гончарова. Огня, огня!

    Битков с зажженным канделябром в руке появляется в дверях кабинета.

     Данзас (берет у него канделябр). Беги, помогай его вносить.

                         Битков убегает в столовую.
       Из внутренних дверей выбегает горничная девушка с канделябром.
                Со стороны передней шаги, негромкие голоса.
            Видно, как прошел в глубь кабинета Никита со свечой.
                 Вслед за ним в сумерках кого-то пронесли.
          Слышны глухие голоса. Данзас закрывает дверь в кабинет.

     Пушкина (устремляется к двери кабинета). Пушкин! Что с тобой?
     Данзас. Non, madame, n'entrez pas {Нет, мадам, не входите! (фр.).}.  Он
не велел. Не кричите, вы его встревожите. (Гончаровой и девушке.) Ведите  ее
к себе, я приказываю.
     Пушкина (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата! Клянусь,  я  не
виновата!
     Данзас. Тише. Ведите ее.

     Гончарова и девушка подхватывают Пушкину, увлекают ее из гостиной.
                На улице послышалась веселая военная музыка.
                        Битков выбегает из кабинета.

     Данзас (вынув  деньги).  Лети,  не  торгуйся  с  извозчиком!..  Первого
доктора, какого найдешь, вези сюда!
     Битков. Слушаю, ваше  высокоблагородие.  (Бросается  к  окну)  Господи,
гвардия идет! Я черным ходом, проходным  двором...  (Убегает  во  внутренние
комнаты.)
     Гончарова (выбежав из внутренних комнат).  Дантес?..  Говорите  правду,
что с ним?
     Данзас (холодно). Он ранен смертельно.

                                   Темно.

                                  Занавес




Ночь.  Гостиная Пушкина стала неузнаваемой. Зеркала у камина завешаны белым.
  Какой-то ящик, возле него солома. На фортепиано - склянки с лекарствами.
                       Все двери в гостиную закрыты.
 Стоит какой-то диванчик, и на этом диванчике, не раздевшись, спит Данзас.
                  С улицы доносится по временам гул толпы.
Дверь  из  кабинета  тихонько  открывается,  и выходит Жуковский со свечкой,
сургучом  и  печатью.  Ставит  свечку на фортепиано, кладет сургуч и печать.
                      Подходит к окну, всматривается.

     Жуковский. Ай-яй-яй!..
     Данзас (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на  гауптвахте.
Ну, это, натурально, сон в руку.
     Жуковский. Константин Карлович, я буду за вас просить государя.
     Данзас. Благодарю вас, но  не  извольте  трудиться.  (Щупает  эполеты.)
Прощайте. Эх, линейный батальон, кавказские горы!
     Жуковский. Извольте глянуть, что на улице делается. (Шепнет.)  Тысячная
толпа. Кто бы мог ожидать?
     Данзас. Я уже насмотрелся.

 Дверь из внутренних комнат открывается. Выходит Пушкина и с ней горничная
                                  девушка.

     Девушка. Барыня, извольте идти к себе. Барыня, пожалуйте...
     Пушкина (девушке). Уйди.

                              Девушка уходит.

(Подходит к дверям кабинета) Пушкин, можно к тебе?
     Данзас. Вот, не угодно ли?
     Жуковский (преградив Пушкиной дорогу). Наталья Николаевна, опомнитесь!
     Пушкина. Какие глупости! Рана  неопасна.  Il  vivra!  {Он  будет  жить!
(фр.).} Надобно дать еще  опию  и  тотчас  на  Полотняный  Завод...  Приятно
дерзкой  эпиграммой  взбесить  оплошного  врага...  Приятно  зреть,  как  он
упрямо...  упрямо...  склонив...  забыла,  все  забыла...  приятно   дерзкой
эпиграммой... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к тебе!
     Жуковский. Наталья Николаевна!..
     Данзас  (приоткрыв  дверь  в   столовую).   Господин   доктор...   Ваше
превосходительство...
     Арендт (выходит). Э,  сударыня,  сударыня,  нечего  вам  здесь  делать,
пожалуйте. (Капает в рюмку лекарство, подносит Пушкиной) Пожалуйте, выпейте.

                         Пушкина отталкивает рюмку.

Так делать не годится, пойдемте-ка.
     Пушкина. Это низко! Позвали какого-то акушера! Разве это  мыслимо!  Как
вы могли это допустить!
     Арендт (увлекает из комнаты Пушкину). Идемте, пойдемте, сударыня.
     Пушкина. Приятно  дерзкой  эпиграммой  взбесить...  Все  забыла...  все
забыла я, все... Александрине я не верю!

                       Арендт скрывается с Пушкиной.

     Жуковский. Заклюют бедную! Заклюют ее теперь!
     Данзас. Да было ли, не было?

                            Жуковский вздыхает.

Ох,  не  уехал  бы  он от меня! Поверьте, не уехал бы! Но не велел! Да и как
вызовешь? Завтра запрут.
     Жуковский.  Что  вы  говорите?  Умножить  горе  хотите?  Все   кончено,
Константин Карлович.

За  закрытыми  дверями  очень  глухо,  со  стороны  передней, донесся мягкий
складный  хор.  Данзас  махнул  рукой,  поправил  смятые  эполеты  и вышел в
столовую. Когда он открывал дверь, донесся из сеней сладкий и печальный хор:
"К   тихому   пристанищу...",  потом  тихо.  Из  внутренних  комнат  выходит
              Гончарова, подходит к фортепиано, берет склянку.

     Гончарова. Ma vie est finie! {Моя жизнь кончена!  (фр.).}  Погибли  мы,
Василий Андреевич! А мне больше жизни не будет. Да я и жить не хочу.
     Жуковский. Александра Николаевна...
     Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь я сейчас
и пойду на улицу. Не могу я здесь больше оставаться.
     Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу! Это темный  голос,  Александра
Николаевна! (Шепотом.) Да разве можно ее бросить? Ее люди загрызут.
     Гончарова. Да что вы меня мучаете, тяжело мне!
     Жуковский. Провидение, провидение. К нему  обратитесь,  оно  несчастных
укрепит... А я вам велю, идите.

             Гончарова идет и скрывается во внутренних дверях.

Что  ты  наделал?!  (Прислушивается  к хору.) Да. Земля и пепел... (Садится,
что-то  соображает,  потом  берет  с  фортепиано  листок  бумаги, записывает
что-то.).  "Не сиял острый ум... (Бормочет что-то.) ...В этот миг предстояло
как будто какое виденье... и спросить мне хотелось: что видишь?..

       Дверь из столовой бесшумно открывается, и тихо входит Дубельт.

     Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич!
     Жуковский. Здравствуйте, генерал.
     Дубельт. Василий Андреевич, вы запечатывать собираетесь?
     Жуковский. Да.
     Дубельт. Я прошу вас, повремените минуту, я войду в кабинет, а потом мы
приложим и печать корпуса жандармов.
     Жуковский.  Как,  генерал?  Государю  было  угодно  возложить  на  меня
опечатание и разбор бумаг! Я не понимаю! Я буду разбирать бумаги. Один. Я не
понимаю, зачем другая печать!
     Дубельт. А разве  вам  не  приятно,  Василий  Андреевич,  ежели  печать
корпуса жандармов будет стоять рядом с вашей печатью?
     Жуковский. Помилуйте, но...
     Дубельт.  Бумаги  должны   быть   представлены   на   прочтение   графу
Бенкендорфу.
     Жуковский. Как? Но там же письма  частных  лиц!  Помилуйте!  Ведь  меня
могут назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что  имею,  -
на доброе имя мое! Я доложу государю императору!..
     Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов  может  действовать
помимо повеления  государя  императора?  Вы  полагаете,  что  вас  осмелятся
назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Мера сия принимается отнюдь  не
в намерении вредить кому бы то ни было. Василий Андреевич, не будемте терять
времени.
     Жуковский. Повинуюсь.

                 Дубельт берет канделябр, входит в кабинет.
   Потом выходит из него, ставит канделябр, предлагает сургуч Жуковскому.
                       Жуковский прикладывает печать.
            С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.

     Дубельт (негромко.) Эй!

         Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.

Ты кто таков?
     Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
     Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.
     Битков. Слушаю. (Скрывается.)
     Жуковский. Я никак не  ожидал  такого  необычайного  скопления  народу!
Страшно подумать, тысяч десять, надо полагать, перебывало сегодня!
     Дубельт. Сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч восемьсот человек.

                    Жуковский смотрит на Дубельта молча.

     Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали,
что иностранные лекаря нарочно залечили господина  Пушкина...  Ну,  какой-то
швырнул в фонарь... кирпичом.
     Дубельт. Ага. (Машет рукой Биткову.)

                                Тот уходит.

Ах, чернь, чернь!

Где-то за дверями сильнее послышался хор: "Содухи праведных скончавшихся..."

(Кладет  печать  в  карман, подходит к внутренним дверям, говорит негромко.)
Пожалуйте, господа.

Внутренние  двери  открываются,  и  из  них  начинают  выходить в шинелях, с
   головными уборами в руках, один за другим десять жандармских офицеров.

Прошу к выносу, господа. Ротмистр Ракеев, прошу руководить выносом.

                      Ракеев выходит в дверь столовой.

(Другому  жандармскому  офицеру)  А  вас,  полковник,  прошу остаться здесь.
Благоволите  принять  меры,  чтобы  всяческая  помощь  была  оказана госпоже
Пушкиной своевременно.

Один  из жандармских офицеров уходит во внутренние двери, а остальные уходят
                       вслед за Ракеевым в столовую.

А  вы,  Василий  Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли?
Страдалица нуждается в утешении.
     Жуковский (резко). Нет, я хочу нести его. (Уходит в столовую)

    Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбант, крестится и входит в
                                 столовую.

                                   Темно.


                                  Занавес

          Показывается Мойка перед домом, где пушкинская квартира.
                   Ночь. Скупой и тревожный свет фонарей.
И  медленно  начинает  плыть  дом, но останавливается раньше, чем показались
окна  пушкинской  квартиры. Летит снег. На набережной появляются Кукольник и
                                Бенедиктов.

     Кукольник. За мной, Владимир!
     Бенедиктов. Ох, не задавили бы нас.
     Кукольник. Следуй за мной!

         Тотчас показывается конный жандарм и выбегает квартальный.

     Квартальный. Виноват, господа, нельзя. Вы куда?
     Кукольник. Почему вы преграждаете нам  путь,  господин  офицер?  Мы  ко
гробу господина Пушкина.
     Бенедиктов. Поклониться.
     Квартальный. Извините, не могу. Прошу повернуть.  Доступа  нет  больше.
Извольте посмотреть, что делается.
     Бенедиктов. Нестор, идем назад.
     Кукольник. Но позвольте...

   Показывается плохо одетый человек и за спиной квартального пробегает.

     Квартальный. Куда ты? (Бросается вслед за человеком.)
     Жандарм. Назад, назад, не приказано!
     Кукольник. Ну, что ж, ежели нельзя,  так  нельзя.  Попрощаемся  и  тут.
Сними шапку, Владимир.
     Бенедиктов. Голова озябнет.
     Кукольник (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим злейшим  врагом!
Сколько обид и незаслуженных оскорблений я претерпел от  тебя!  У  тебя  был
порок - зависть, но в сию минуту я забываю все это и, как  русский,  душевно
скорблю об утрате тебя! Прощай, Александр!

                 Бенедиктов приподнимает шляпу и крестится.

Мир твоему праху!

Дом  начинает  плыть.  Появляются  окна  пушкинской квартиры. Окна налиты за
                             занавесом светом.
                               Домовая арка.
  Толпа народа теснится и гудит. В толпе квартальный, полицейские и конный
                                  жандарм.

     Квартальный. Да не велено, говорят! Назад! Назад!

     В толпе слышны возгласы:
     - Да помилуйте, я в этом доме живу!
     - Что же такое, до собственной квартиры невозможно протолкаться!
     - Позвольте пройти!..
     - Голландец застрелил.
     - Ничего не голландец, кавалергард!
     - Что врать-то? Француз.
     - Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить.
     - Лекаря немцы! Ну, натурально, залечили русского!
     - Я жаловаться буду, квартирую я в этом доме!

     Посол (стиснут толпою). Pardon, messieurs, pardon!.. Виноват.

     Квартальный. Извините, господин, нельзя!
     Посол. Я посланник Франции. (Распахивает шубу, показывает ордена.)
     Квартальный. Пропусти его превосходительство! Иваненко, осаживай их!

                    Пропускают посла. В толпе возгласы:
                  - Это что такое? А почему нашим нельзя?
         - Русские не могут оплакать своего великого согражданина!
                        - Они ухлопали, их и пущают!
 Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой форме и поднимается на
                                  фонарь.

     Студент. Тише!

                          Толпа несколько стихает.

Не  тревожьте  прах  поэта! Слушайте! (Снимает фуражку, проворно вынимает из
кармана листок, читает.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид!

                Толпа молчит. Полиция от удивления застыла.

Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и... убит!
     Квартальный (отчаянно). Господин, что это вы делаете?!

                      Возглас в толпе: "Шапки долой!"

     Студент. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и  слез  ненужный  хор?  И
жалкий ле...

                    Пронзительно засвистели полицейские.

     Квартальный. Иваненко! Снимай с фонаря! Студент. Не вы  ль  сперва  так
долго гнали!!

                          Полиция свистит сильнее.
                     Женщина в толпе крикнула: "Убили!"

Угас, как светоч, дивный гений!..

                      В домовой арке возникает Ракеев.

     Ракеев. Эге-ге-re! Эй, арестовать! Пономарев!

                           Крик в толпе: "Беги!"

     Студент. Его убийца хладнокровно навел удар! Спасенья нет!

                      Жандармы устремляются к фонарю.
                       Толпа шарахнулась и взревела.
                      Студент исчез в толпе бесследно.
                       За сценой крик: "Держи его!".

     Ракеев. Тесните толпу! Ты что зеваешь?

  Жандармы и полиция теснят толпу. Очистилось пространство. Сразу стихло.
      Вдруг подворотня за аркой начинает наливаться светом от свечей.
Из  дверей,  выходящих  в  подворотню,  показались  чинно первые жандармские
             офицеры, и потекло приятное, печальное пенис хора.
                      Показались первые свечи. Темно.


                                 (Занавес)

      ...Ночь. Глухая почтовая станция. Фонарь. Свеча. Огонь в печке.
                           Стол. Лавка. Самовар.
                             За окном - вьюга.
            Смотрительша припала к окошку, что-то рассматривает.
     За окошком мелькнул свет фонарей, глухо послышались голоса.
Дверь  раскрывается.  Первым  входит  станционный  смотритель в шинелишке, с
фонарем  в  руках  и  пропускает  вперед  себя  Ракеева и Тургенева. Оба они
                 запорошены снегом. Смотрительша кланяется.

     Ракеев. Есть кто на станции?

          Тургенев распахивает шубу, бросается к огню, греет руки.

     Станционный смотритель. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого.
     Ракеев (всматривается). А это кто?
     Станционный смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.
     Тургенев. Что это, чай? Налейте мне стакан, пожалуйста.
     Ракеев. И мне стакан. Только поскорее.

                      Смотритель наливает два стакана.

Через  час  дашь  лошадей.  Под  возок  тройку и под... (показывает коротким
жестом в окно) пару.

              Тургенев сбрасывает шубу и, обжигаясь, пьет чай.

     Станционный смотритель. Тройку-то ведь, ваше...
     Ракеев. Слышал, что я сказал? Через час дашь тройку! (Бросает  на  стол
подорожную. Берет стакан, пьет.)
     Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю.
     Ракеев. Мы на час приляжем. Ровно через час...  часы-то  есть  у  тебя?
Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час поспим?
     Тургенев. О, да, да. Я не чувствую ни рук, ни ног.
     Ракеев. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди  раньше.  И  дай  знать
жандарму.
     Станционный смотритель. Понял. Слушаю.
     Ракеев (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть,  ничего
там любопытного нету.
     Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю. Пожалуйте на  чистую  половину.
(Открывает дверь в другую комнату.)

        Смотрительша вносит в другую комнату свечку и возвращается.
                       Ракеев идет в другую комнату.
                              Тургенев за ним.

     Тургенев. О, Боже мой... (Греет руки.)

                Дверь за Тургеневым и Ракеевым закрывается.

     Смотрительша (шепотом). Кого, кого это они?
     Станционный смотритель. Ежели на улицу выглянешь, я тебя вожжой! Беду с
тобой наживешь! Вот оказия навязалась... и надо же было им по этому  тракту!
Выглянешь - я тебе!.. Ты с ним не шути!
     Смотрительша. Чего я там не видела.

Станционный  смотритель  берет  фонарь и выходит наружу. Смотрительша тотчас
       бросается к окошку, дышит на него, протирает, смотрит в окно.

              Наружная дверь открывается, и входит Пономарев.

     Пономарев (шепотом). Легли?
     Смотрительша. Легли.
     Пономарев. Давай на полтину. Кости замерзли!

Смотрительша  бросается  к  шкафчику,  достают  штоф, наливает стакан водки,
из-за  шкафчика  выносит  кадочку  с  огурцами,  ставит  перед  Пономаревым.
                 Пономарев выпивает, закусывает, трет руки.

Давай второй.
     Смотрительша (наливая). Да что же вы так, вы бы сели, обогрелись.
     Пономарев. Обогреешься тут!
     Смотрительша. А куда путешествуете?
     Пономарев. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как  Ева!  (Выпивает,  дает
смотрительше деньги и выходит.)

Смотрительша схватывает платок, набрасывает. Но наружная дверь открывается и
                входит Битков. Смотрительша снимает платок.
         Битков в шубенке, уши у него под шапкой повязаны платком.

     Битков. Заснули? Ох... (Стонет, подходит к огню.)
     Смотрительша. Озябли?
     Битков.  Ты  в  окно  погляди,  что  спрашиваешь?  (Садится,   кряхтит,
развязывает платок. Строго.) Ты - смотрительша. То-то,  я  сразу  вижу.  Как
звать?
     Смотрительша. Арина Петровна.
     Битков. Давай, Петровна, штоф.

            Смотрительша подает штоф, хлеб, кадочку с огурцами.
             Битков жадно выпивает стаканчик, снимает шубенку.

Что  же  это  такое,  а?  Пресвятая  Богородица... пятьдесят пять верст! Вот
связала!
     Смотрительша. Кто это связала?
     Битков. Судьба. (Выпивает.) Ведь это рыбий мех! Да нешто это мыслимо!
     Смотрительша. Ну никому! (Крестится.) Ну никому! Ни кот,  ни  кошка  не
узнают! Скажите, кого везете?
     Битков. Не спрашивай. Государственное дело.
     Смотрительша. И что же это вы, нигде не отдыхаете? Да ведь замерзнете.
     Битков. Ему теперь не  холодно.  (На  цыпочках  подходит  к  внутренним
дверям.) Захрапели; Это зря! Ведь сейчас будить. (Выпивает.)
     Смотрительша. Куда везете?
     Битков. Но-но-но-но! У меня выпытывать? Это, тетка, не твое  дело!  Это
наше занятие.

                                   Пауза.

В Святые Горы... Как его закопаем, ну, тут и мою душу наконец на покаяние, В
отпуск.  Его  в  обитель  дальнюю,  а  меня  в  отпуск. Ах, сколько я стихов
переучил!
     Смотрительша. Что это вы меня мучаете, все непонятное говорите?
     Битков (выпивает, пьянеет). Да,  стихи  сочинял.  И  из-за  тех  стихов
никому покоя! Ни ему, ни начальству, ни мне, рабу Божиему, Степану Ильичу! Я
за ним всюду. Но не было фортуны ему! Как ни напишет, мимо попал,  не  туда!
Не те, не такие!
     Смотрительша. Да неужто казнили его за это?
     Битков. Ну, ну, ну, ну... С тобой разговаривать! Ох, дура!  А  впрочем,
может быть, ты и не дура. Только я на него зла не питал, вот крест!  Человек
как человек! Одна беда - стихи. Я за ним всюду, даже на извозчиках гонял. Он
на извозчика, я на другого - прыг!.. Потеха!.. (Пьянеет.)
     Смотрительша. Теперь-то он помер? Теперь-то чего же за ним?
     Битков. Хе! Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь  -  ночью,  буря!
Столпотворение! А мы по пятьдесят верст! Вот тебе и помер. Я и то  опасаюсь,
закопаем мы его, а будет ли толк? Опять, может быть, спокойствия не будет?
     Смотрительша. А может, он оборотень?
     Битков. Может, и оборотень, кто его знает.

                                   Пауза.

Что  это  меня  мозжит?  Налей  мне  еще...  Что  это меня сосет? Да, трудно
помирал. Ох мучился! Пулю-то он ему в живот засадил.
     Смотрительша. Ай-яй-яй!
     Битков. Да. Руки закусывал. Чтобы не крикнуть. Жена чтобы не  услыхала.
А  потом  стих.  Только,  истинный  Бог,  я  тут  ни  при  чем.  Я   человек
подневольный, погруженный  в  ничтожность...  Ведь  никогда  его  одного  не
пускали! Куда он - туда и я. Он даже и не знает. А в тот день, среду, меня в
другое место послали. Один чтобы! Умные! Знают, что сам  придет  куда  надо.
Потому что пришло его время! И он прямо  на  Черную  речку,  а  там  уж  его
дожидаются! Меня не было!

                                   Пауза.

А на Мойку мне теперь не ходить. Квартира теперь там пустая. Чисто.
     Смотрительша. А кто этот старичок-то с вами?
     Битков. Камердинер его.
     Смотрительша. Что же он не обогреется?
     Битков. Не желает. Караулит, не отходит. Я ему  вынесу.  (Встает.)  Ой,
буря! Самые лучшие стихи написал: "Буря  мглою  небо  кроет,  вихри  снежные
крутя То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя" Слышишь? Верно - как
дитя? Сколько тебе за штоф?
     Смотрительша. Не обидите.
     Битков (швыряет на стол деньги широким жестом). То по кровле обветшалой
вдруг соломой зашуршит... то, как путник...

Наружная   дверь   открывается.   Вбегает  станционный  смотритель,  за  ним
       Пономарев. Станционный смотритель стучит во внутреннюю дверь.

     Станционный смотритель. Ваше высокоблагородие, ехать.

              Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев.

     Ракеев. Ехать!

                                  Занавес

                                   Конец

29 мая 1935 года





                           Изменения к сцене бала

----------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

     После слов Николая I "Ты что же молчишь, Василий Андреевич?":

     Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не гневайтесь  на
него и не карайте.
     Николай I. Нехорошо, Василий  Андреевич,  не  первый  день  знаем  друг
друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю. Карает закон.
     Жуковский. Я приемлю на себя смелость сказать  о  нем:  ложная  система
воспитания, то общество, в котором он провел юность...
     Николай I. Общество!.. Уголь сажей не замараешь. Вспомни, у каждого  из
гнусных мятежников находили его стихи, и вспомни, какие стихи!
     Жуковский. Ваше величество, ведь это было так давно!
     Николай I. Он ничего не изменился.
     Жуковский. Ваше величество, осмелюсь напомнить его благороднейший ответ
друзьям, где он говорит, что он не  льстец,  что  он  царю  хвалу  свободную
слагает...
     Hиколай I. Любезный Василий: Андреевич, ты веришь всему этому? А я нет.
Вот  недавно   выпустил   Историю   пугачевского   бунта.   Кажется,   мысли
благонамеренные. Я разрешил, я  не  люблю  стеснять  чужие  мнения.  Но  где
пламенное негодование?  Где  картины,  от  которых  содрогнулось  бы  сердце
всякого честного русского?  Или  еще  эта  его  повестушка,  как  ее...  где
Пугачев?
     Жуковский. "Капитанская дочка", ваше величество?
     Николай I. Да, да. Злодей мужик, гнусный мерзавец у  него  великодушен,
как царь! Он его с орлом сравнивает! И ты после этого заступаешься!  У  него
сердца нет. Не верю я ему. (Пауза.) Государыня хотела тебя видеть. Пойдем со
мной.

     После слов Долгорукова "И слезы невольно...":

     Воронцова-Дашкова. Замолчите! Негодяй!

            В колоннаде показывается Салтыков, останавливается.

Я теперь воочию убедилась, до чего может дойти человеческая гнусность!
     Долгоруков. Графиня, вы нездоровы! Я позову людей!
     Воронцова-Дашкова. Вы кривлялись, как паяц...  Изображали  рожки...  Вы
радуетесь  тому,  что  какой-то  подлый  человек  посылает  затравленному...
Гнусность, гнусность! Чтобы разбить его жизнь! Ах, с каким бы наслаждением я
выдала бы вас! Уходите из моего дома! Вон! (Идет в колоннаду.)
     Салтыков. Графиня...
     Воронцова-Дашкова.   Извините,    Сергей    Васильевич,    я    немного
взволнована... я спорила...
     Салтыков. Ничего, ничего. Со мною тоже был такой случай. Я тоже  выгнал
одного гостя со своего бала. Это было в  прошлое  царствование.  Удивительно
неприятная тоже фигура. Мне он сразу  не  понравился.  Я  сам  его  взял  за
шиворот и... я вам расскажу это подробно, графиня.

                  Воронцова-Дашкова и Салтыков удаляются.
               Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет.

     Долгоруков (один).  Подслушала.  Ох,  дикая  кошка!  Ты  что  же,  тоже
любовница его?.. Салтыков слышал за колонной, да, слышал! [А все он! Все эта
проклятая обезьяна на моем пути!] Ну,  ладно,  вы  вспомните  меня!  Вы  все
вспомните меня, клянусь вам!

                         Хромая, идет к колоннаде.

                                   Тьма.

1935, август

Last-modified: Thu, 26 Jul 2001 07:42:28 GMT

Оцените этот текст: