ак раз и проливают свет на тот факт, почему Лакан -- психолог, начинавший свою деятель- ность как психиатр, оказал столь значительное влияние на совре- менную теорию искусства. Это нас возвращает к тому тезису, который был высказан в первой главе, об особой роли художест- венного творчества, и в первую очередь литературы, практически для всех областей современного научного знания, увидевшего в художественном постижении мысли не только особую форму зна- ния, но и специфический метод познания, который может быть взят на вооружение самыми различными естественными науками, такими как физика и химия, и даже такими логически строгими, как математика. Недаром среди математиков столь часть! выска- зывания о глубинном родстве высшей математики и поэзии. Осо- бенно часто такие сравнения возникают, когда речь заходит об интуитивизме, -- философском направлении в математике и логи- ке. Любопытно, что и сам Лакан, особенно в последних своих работах, вернее было бы сказать, в своей манере письма, пытался соединить математическую логику и поэзию и выразить концеп- ции бессознательного в терминах математических высказываний, называя их "матемами". В целом же необходимо отметить, что 83 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ его теории в основном основываются на открытиях структурной антропологии и лингвистики, недаром такое значение для него всегда имел Леви-Стросс. В частности, вслед за Леви-Строссом, он рассматривал эдипов комплекс как поворотный пункт в гума- низации человечества, как переход от природного регистра жизни к культурному регистру с его различными формами символиче- ского культурно-торгового обмена и, следовательно, как переход к языку законов и организации. При всех своих неизбежно сексуальных обертонах и соответ- ствующей терминологии, как подчеркивает А. Лемер, эдипов комплекс для Лакана -- это прежде всего тот момент, когда ребенок "гуманизирует себя", начиная осознавать свое "Я" и его отличие от внешнего мира и других людей, прежде всего от мате- ри и отца (215, с. 92). Эдипов комплекс как "лингвистическая трансакция" Другой специфической чер- той понимания Лаканом эдипова комплекса, в духе все той же лингвистической дебиологизации фрейдизма, является то обстоя- тельство, что он отказывается от его буквальной интерпретации. Если у Фрейда эдипов отец вы- ступает в роли реального, биологического отца, то у Лакана он замещается своим символом -- "именем отца", т. е. опять же ученый стремится вывести его за пределы фрейдовского психосек- суализма. Таким образом, он переводит проблему в область язы- ка, подчеркивая при этом, что символ имени отца приобретает значение закона, поскольку при усвоении имени, т. е. фамилии отца у ребенка тем самым кончается период неуверенности в лич- ности своего отца. Важно отметить, что Лакан концептуализирует эдипов ком- плекс как лингвистическую трансакцию, утверждая, что табу, накладываемое на инцест, может быть закреплено и соответст- венно выражено только лишь через лингвистические категории "отец" и "мать". Отсюда и то значение, которое у него приобре- тает "патернальное означающее", обозначаемое им как "имя-отца" и наделяемое им сверхважным значением не только для становления человека как субъекта, но и как главного орга- низующего принципа символиче- ского порядка. "Мир вещей создается миром слов" Для Лакана недостаток Фрейда заключается в том, что тот исходит из влечений индиви- 84 ГЛАВА II дов и потребностей в их удовлетворении, тем самым игнорируя социальное измерение человека. С точки зрения французского ученого, субъективно-объективные отношения проявляются с са- мого начала в становлении сознания. Правда, не следует забы- вать, что у него они в основном ограничиваются интерсубъектив- ностью, так как отношение субъекта с "реальным" (и здесь Ла- кан более идеалистически субъективен, нежели Фрейд) постули- руются лишь в опосредованном языком виде и поэтому недоступ- ны восприятию в непосредственно "чистом состоянии". В связи с этим Саруп отмечает философский идеализм Лакана: "Он заяв- ляет: "Именно мир слов создает мир вещей". Это аксиома явля- ется фундаментальной для его мысли, поскольку она отдает при- оритет языку перед социальной структурой" (261, с. 33). Субъективность как лингвистический продукт Сама субъективность как таковая, с точки зрения Лакана, полностью реляционна, т. е. ис- ходит исключительно из практики взаимоотношений субъектов (или, в интериоризированном состоянии, из практики соотношения представления о себе и других) и выявляется в результате дейст- вия принципа различия, посредством оппозиции "другого" по отношению ко "мне". Фактически субъективность здесь характе- ризуется как действие означающей системы, существующей до индивида и определяющей его культурную идентичность. Таким образом, субъект полагается лишь лингвистически, само его по- рождение и существование предопределяется и поддерживается речью, дискурсом. Иными словами, вне языка человека быть не может. Фаллос как речевой символ власти В условиях подобной панъя- зыковой постановки вопроса осо- бое значение приобретает у Ла- кана понятие "фаллоса", более или менее приблизительную ана- логию которому можно найти в индуистском понятии "линга" (207, с. 281). Переводя все в область символического, француз- ский ученый заменяет анатомический орган "пенис", на наличии или отсутствии которого Фрейд выстраивал свои теории психо- логической дифференциации представителей разных полов, т. е. на доктрине психосексуальности, символическим понятием фалло- са, интерпретируя его как атрибут власти, недоступной во всей своей полноте ни мужчинам, ни женщинам, ибо фаллос в его 85 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ представлении -- это прежде всего означающее той целостности, которой лишены люди, это символическая репрезентация изна- чального желания, жажды гармоничного союза, полного слияния с Другим. При этом как всегда Лакан стремится обосновать рече- вой, дискурсивный, "диалоговый" характер этого означающего. Разумеется, он в этом не всегда остается последовательным, тем не менее символизирующая тенденция превращение фаллоса в центральное для его учения понятие неизменно сохраняется. В то же время в общей теории Лакана это понятие как бы двоится, обозначая две не во всем перекрывающие друг друга сферы. С одной стороны, он выступает как означающее всей той же орга- нической реальности, или потребностей, от которых отказывается субъект, чтобы обрести смысл, чтобы получить доступ к символи- ческому, -- т. е. означает все то, утрата чего порождает жела- ние. С другой стороны, фаллос -- это "означающее тех культур- ных привилегий и позитивных ценностей, которые определяют мужскую субъективность внутри патриархального общества, од- нако в котором женский субъект остается изолированным" (261, с. 29). Критика лакановской теории фаллоса Саруп здесь довольно четко зафиксировал тот факт, что во- преки всем стараниям Лакана его теория фаллоса отражает симво- лику патриархального общества, и из его рассуждений вытекает, что за любой повседневной прак- тикой кроется фаллоцентризм человеческого мышления. Фактиче- ски фаллос превратился у него из означающего во все то же са- мое трансцендентальное означаемое, критика которого легла в основу концепции Дерриды. Именно это толкование и дал ему Деррида, заявив, что за этим означающим скрывается фаллолого- центризм (или "фаллоцентризм"), за что впоследствии Лакан подвергся суровой критике со стороны феминистских теоретиков. Возвращаясь к вопросу, удалось ли Лакану настолько де- биологизировать и символически сублимировать исходные тезисы фрейдизма, чтобы вырваться за пределы в общем довольно жест- ко детерминированной фрейдистской психосексуальности, мне приходится дать на него отрицательный ответ. Я согласен с мне- нием Уэсли Морриса, когда он говорит о "переоценке попытки Лакана дебиологизировать Фрейда" (243, с. 123). Фактически с гораздо большей радикальностью эта тенденция была осуществ- лена радикально-деконструктивистскими его последователями, в основном явно социологической ориентации. 86 ГЛАВА II В то же время он смог расшатать сверхдетерминированность фрейдовской модели личности, определенную ограниченность структурности мышления ученого, вызванную прежде всего от- четливой ориентацией на пансексуализированность как основной объяснительный принцип поведения человека. Нет сомнения. Ла- кан существенно трансформировал фрейдизм, предложив его лингвистически опосредованную модель, к тому же попутно пере- осмыслив и традиционную структуру знака, восходящую к теори- ям Соссюра. Таким образом, он наметил и пути отхода от прямо- линейной опоры на лингвистику, что было характерно для струк- турализма. Дальнейшее развитие идей Лакана Тем не менее пансексуаль- ность, хотя и в сильно сублими- рованной форме, осталась незыб- лемым фундаментом, на котором он строил свои теоретические конструкции. Поэтому дальнейшее развитие его идей шло как бы двумя путями. С одной стороны, разрабатывались способы куль- турологической символизации изначально либидозного бессозна- тельного (частично у Дерриды, более заметно у Джеймсона), с другой -- на первый план выходил либидозный его аспект (у Кристевой, Делеза, феминистской критики). Например, фемини- стская критика, хотя и через Дерриду, подхватила лакановскую концепцию фаллоса, сделав ее краеугольным камнем своего тео- ретического кредо. Как бы то ни было, значение Лакана для формирования постструктуралистской доктрины трудно переоценить, ибо, не- смотря на ту критику, которой он постоянно подвергался и под- вергается сначала в трудах постструктуралистов (Дерриды, Фуко, Делеза, Гваттари), а затем и постмодернистов (Лиотара, Джейм- сона, феминистов), нельзя отрицать тот факт, что все они в той или иной мере основываются на его постулатах, исходят из них и практически развивают их. Что же касается критики, то она вполне объяснима и закономерна, поскольку теория Лакана скла- дывалась еще в 50-х годах и, как уже отмечалось, в определен- ной степени сохраняет переходный характер между структурализ- мом и постструктурализмом. Разумеется, влияние Лакана на такое разношерстное и раз- ноликое течение, каким выступает постструктуралист - ско-постмодернистский комплекс, при всей своей константности никогда не было однозначной и равновеликой величиной. Его воздействие гораздо более ощутимо во французском и английском 87 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ вариантах постструктурализма, почти сходит на нет в йельском деконструктивизме и, напротив, сильно возрастает в постмодер- нистской и феминистской критике, в то время как в так называе- мом левом деконструктивизме существенно варьируется в зависи- мости от индивидуальных пристрастий и ориентации. Заметим попутно, что выводы, которые делают исследовате- ли из лакановского наследия, бывают прямо противоположными: если Кристева, например, десоциализирует и радикально биологи- зирует сознание человека и его личность, то английские пост- структуралисты (К. Белей, Р. Кауард, Э. Истхоуп), напротив, подчеркивают социальный характер становления субъекта как такового. Разумеется, проблема теоретической аннигиляции субъекта не сводима лишь к одному Лакану -- это давняя и почтенная традиция, прочно закрепившаяся в теоретическом сознании за- падной мысли с начала нашего века, как об этом свидетельствует хотя бы та концепция личности, которая получила определение "модернистской". Это связано в первую очередь с кризисом буржуазного индивидуализма, и из всей обширной литературы на эту тему меня здесь интересует лишь та ее часть, что непосредст- венно касается постструктуралистской проблематики. Пожалуй, социальный аспект этой темы более детально разработан англий- скими постструктуралистами -- это было преимущественной сфе- рой их интересов, и фактически именно эта черта является опре- деляющей для специфики английского постструктурализма при всей его неоднородности как целостного явления. Примечательным фактором, объединяющим столь разных английских исследователей, как Розалинду Кауард и Джона Эл- лиса (86), Кэтрин Белси (66), а также таких сотрудников жур- нала "С крин", как Колина МакКейба (230) и Стивена Хита (178), было их обращение к авторитету не только Дерриды, ут- верждающего, что субъект вписан в язык или является его функ- цией, но и Лакана, пытавшегося теоретически оправдать (или описать) процесс растворения или децентрации индивидуального субъекта действия. Трактовка английских постструктуралистов: бессознательное угрожает символическому В частности, К. Батлер от- мечает, что "в терминах Лакана противоречия внутри индивида возникают из бессознательного (порождаются действием бессоз- нательного) по мере того, как оно пытается разрушить симво- 88 ГЛАВА II лическии порядок в том виде, в каком он налагается семьей и в конечном счете обществом" (76, с. 128). На этом основании делаются выводы, что существуют "диалектические" противоре- чия между индивидами и языком, в котором "конструируется" их субъективность, и поэтому "в моменты кризиса или переходного состояния в социальной формации" внутри субъекта возникают противоречия: "В процессе того, как мы инициируемся в (соссюровскую) символическую систему... мы берем на себя "роль субъекта" и в результате этого занимаем внутри ее идео- логически предписываемую позицию" (там же, с. 128). Сам Батлер с подобной позицией не соглашается, отнюдь не считая, что выбор человека, его мышление и, следовательно, по- ведение ("социальная роль") жестко социально запрограммиро- ваны: "Мы способны принимать рациональные решения на гра- ницах между этими дискурсами (имеются в виду господствующие дискурсы различной, в том числе и полярно противоположной, социальной ориентации, синхронно сосуществующие в историче- ски конкретном обществе. -- И. И.), если мы осознаем их нали- чие" (там же, с. 129). Подробнее о позиции самого Батлера не- сколько ниже, здесь же необходимо отметить, что он совершенно верно зафиксировал общую тенденцию: в интерпретации многих английских постструктуралистов лакановская структура субъекта действительно рассматривается как весьма хрупкое сооружение, в котором символическое, как сфера действия культуры (или, вер- нее, культурного социума), постоянно находится под угрозой под- рыва со стороны бессознательного. Двойная детерминированность субъекта... Любопытно сравнить с этой точкой зрения мнение Г. Ко- сикова: "Символическое" -- это область сверхличных, всеобщих, социокультурных смыслов, зада- ваемых индивиду обществом; это, следовательно, область бессоз- нательного" (выделено автором. -- И. И.) (9, с. 590), и с этим трудно не согласиться. Но если это так, то это значит, что индивид детерминирован дважды: с одной стороны, импульсами своего физически "биопсихического бессознательного", а с другой -- надличными языковыми кодами "социального бессознатель- ного". Подобного рода сверхдетерминизм в принципе вообще был характерен для того любопытного момента в развитии постструк- турализма, когда четко обозначился переход от структурализма к 89 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ постструктурализму. Именно тогда были выявлены теоретические тупики структуралистской мысли, и оказалось, что дальнейшее следование по пути структуралистской догмы неизбежно ведет к совершенно безвыходному сверхдетерминизму. Четче всего этот ход мысли был продемонстрирован в работах Ю. Кристевой, Ф. Соллерса рубежа 60-70-х годов, а также английских пост- структуралистов "скриновского периода" (труды английских тео- ретиков кино и литературы, печатавшихся в журнале "Скрин" в первой половине и середине 70-х годов). Рецидивы данного типа мышления сохранились у тех ученых Великобритании, которые вышли из неотроцкистских кругов и сформировали размытое те- чение культурного материализма или "культурных исследований" (оба термина весьма условны, подробнее об этом см. в разделе об английских постструктуралистах и левых деконструктивистах), обретшее свои наиболее законченные формы в шекспироведении. ... в частности, у Кристевой В целом же сама проблема сверхдетерминированности чело- веческого мышления может рас- сматриваться как одна из форм кризиса доктрины структурализ- ма. Если мы обратимся к опыту Кристевой, то убедимся, что в ее работах рубежа 60-70-х годов субъект (говорящий субъект, по ее терминологии) был также детерминирован дважды; причем в обоих случаях эта детерминированность носила иррациональный характер. С одной стороны, его сознание обусловлено языковыми стереотипами господствующей идеологии. Иными словами, как только интересы человека вступают в противоречие с интересами господствующей идеологии (под которой Кристева в 70-х годах понимала идеологию монополистического капитала), его сознание оказывается иррациональным по отношению к самому себе (любая логика, сформировавшаяся в русле этой господствующей идеологии, ведет лишь к духовному порабощению человека: чело- век бессознательно мыслит себе во вред, и никакой другой логи- ки, кроме как служащей интересам господствующей идеологии. Кристева в то период не признавала). С другой стороны, противостоящее этой сверхдетерминиро- ванности стихийное начало, представлявшееся французской иссле- довательницей в "Революции поэтического языка" (1974) (203) в виде мистической платоновской "хоры", бессознательного и, следовательно, надличного ритмически пульсирующего семиотиче- ского процесса, якобы лежащего в основе любого рода жизнедея- 90 ГЛАВА II тельности; фактически это начало также представляло собой не что иное, как детерминированность, только носящую откровенно иррациональный характер, поскольку утверждалось, что она бес- сознательно обуславливает поэтическое словотворчество и всякое иное творчество. Если первая детерминированность, называемая Кристевой вслед за Лаканом символической функцией, иррацио- нально обусловливает социальное поведение людей, то вторая -- семиотическая функция -- также иррационально обуславливает его творчество. Как и у Лакана, символическая функция связывалась Кри- стевой с социальными, психологическими, логическими и прочими ограничениями, носившими подчеркнуто языковой характер, при- чем настолько, что не всегда можно с уверенностью сказать, где кроется их первопричина. Семиотическая же функция понималась исследовательницей как действие бессознательного, стремящегося прорваться сквозь эти ограничения. По сути дела, в "Революции поэтического языка" Кристева дала несомненно более биологизированный вариант трактовки лакановского учения о структуре человеческой психики по срав- нению с тем, какой оно получило в более поздних работах пост- структуралистов второй половины 70-х и всех 80-х годов, когда в условиях изменившегося климата идей социологические и дебио- логизирующие интерпретации стали приобретать больший вес и значение 5. Попытка выйти из тупика детерминизма: оправдание свободы у Батлера Если данное понимание че- ловека и было характерно для переходного периода между структурализмом и постструкту- рализмом или, вернее, для време- ни формирования постструктура- лизма в отдельную доктрину, то собственно поиски путей выхода из этого тупика и стали специфической чертой зрелого постструк- турализма. В этом плане было бы крайне интересно проследить, в каком именно идеологическом пространстве искали теоретики постструктурализма место для собственной воли, для сознатель- ного выбора человека. Вернемся к аргументации Кристофера Батлера, попытавшегося дать теоретическое оправдание свободы индивида: "Как только была выделена природа социальных дис- курсов, которые предположительно структурируют нас в мире и ______________ 5Подробнее о Кристевой см.: Постструктурализм. Деконструктивизм. По- стмодернизм. С. 120-153. 91 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ тексте как мужчин и женщин, нам остается лишь одно из двух: или брать на себя ответственность за их использование (тот факт, что язык семафора, которым я пользуюсь, полностью продикто- ван мне, не снимает с меня вины, если я допущу катастрофу са- молета, в результате чего снова возникает проблема морального субъекта), или изменить наш дискурс, взглянув на него критиче- ски, что, разумеется, как раз и представляет собой то, что требу- ет от нас марксизм, поскольку это позволяет ему утверждать, что он также обладает принципами, основанными на предпосылках более высокого порядка и касающихся более широкого контекста человеческой деятельности. Его подход предполагает, что если даже мы и находимся в плену господствующей идеологии (или какой-либо другой), то способны освободиться от нее. Однако если субъект в результате этого всего лишь перемещается в дру- гой, в равной мере социально детерминированный дискурс, то тогда перед нами открывается лишь возможность бесконечного регресса. Тем не менее и в данном случае сохраняет свой смысл утверждение, что мы способны принимать рациональные решения в пограничных сферах, существующих между этими дискурсами, при условии, что мы их осознаем. Сам факт этого осознания мо- жет просто зависеть от исторической счастливой случайности, хранящей нас от веры в греческих богов, демонов, черной магии или еще чего тому подобного. Например, в данный момент нам достаточно повезло, чтобы понять, что дискурсы типа открытой идеологии или те, которые детерминируют субъект, или эманси- пирующий дискурс марксизма, утверждающий, что все мы, и прежде всего рабочие (ибо рабочий может думать, что он сво- бодно предлагает свой труд на капиталистическом рынке), при- учены мыслить превратно, -- все эти дискурсы относительны в сопоставлении друг с другом, при том что один из них может быть господствующим; но ipso facto это дает нам в руки ключ к принятию арбитражного выбора между ними. Это как раз то, что мы и пытаемся делать, сопоставляя индивидуалистический и со- циальный типы интерпретации" (77, с. 128-129). Сам Батлер называет свою позицию "ради- кально-либеральной"; очевидно, более терминологически правиль- ным было бы ее определить как разновидность либерально трак- туемого неомарксизма. Можно сказать, что он последовательно стремится избежать того, что называется "холистической системой убеждений" (там же, с. 153), и выступает сторонником методо- логического плюрализма, пытаясь дать некий синтез "лингвистического, структурного, деконструктивистского и мар- 92 ГЛАВА II ксистского подходов" к тексту. На этом основании он и критику- ет позицию Ф. Джеймсона в "Политическом бессознательном" как неприемлемо холистическую. Разумеется, и сам Джеймсон далеко не столь последователь- ный марксист и даже материалист, каким он кажется Батлеру, обвиняющему его в попытках придать марксизму характер "цельной объяснительной методологии", и заявление самого Джейсона, что "марксизм включает в себя другие интерпретатив- ные модусы или системы" (191, с. 47), как показывает анализ, в основном остается на уровне скорее декларации, нежели конкрет- ной методологии исследования. К тому же, при заявке Батлера на плюрализм как основной объяснительный метод, то, что он назы- вает "марксистским подходом", занимает в его анализе весьма существенное место, да и вообще в том внимании к проблеме социального, которое проявляют оба критика, очень много обще- го, позволяющего сделать вывод о значительном внутреннем па- раллелизме их теоретического мышления. Разница между ними -- в большей степени радикальности, с которой Джеймсон скло- нен объявлять объединительную роль марксизма, способного, в его понимании, вместить в свою методологию все современные методы анализа текста, и в более умеренной позиции Батлера, апеллирующего к традиционному плюрализму либераль- но-демократического толка мышления. Тем не менее Батлер, как и многие его британские коллеги, несомненно тяготеет к социо- логизированной интерпретации явлений духовной деятельности человека, окрашенной у него в специфические тона "моральной озабоченности" и "нравственной ответственности" субъекта дей- ствия. Поиск свободы: индивид между "льдинами структур" у Хеллера и Уэллбери Однако суть проблемы не в этом, а в том, какое место отво- дится свободной воле индивида в рамках постструктуралистских представлений даже при попытке дать им неомарксистскую интер- претацию. Если мы сравним мнение Батлера с точкой зрения американских философов и культурологов Томаса Хеллера и Дэ- вида Уэллбери, явно чуждых марксизму, то и у них обнаружим поразительное сходство как общих мировоззренческих установок, аргументации, так и конечных выводов. Исследователи отмечают: "Интеллектуальная история нынешнего столетия может быть про- читана в терминах фундаментального противоречия: с одной сто- 93 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ роны, демонтаж классической фигуры, и одновременная попытка заново ее постичь -- с другой" (180, с 10). Хеллер и Уэллбери подчеркивают, что уже для структуралистских аналитиков, пред- ставителей самых разных сфер научной деятельности, развитие автономной индивидуальности стало предметом коренного пере- смотра, пройдя большой путь от своего первичного восприятия как "телоса" -- как главной цели всех устремлений современно- сти -- до признания того факта, что она превратилась в "главное идеологическое орудие незаконнорожденной масскультуры" (там же, с. 10). Со временем полученное структуралистами, как они полагали, систематизированное знание "объективных детерминант сознания" начало восприниматься как надежная теоретическая защита против этической анархии радикального субъективизма. Однако, отмечают исследователи, по мере того, как количе- ство выявленных структур все увеличивалось, стали все более отчетливо обнаруживаться как их явно относительный характер, так и -- что привело к себе особое внимание современных анали- тиков уже постструктуралистского толка -- их несомненная роль в формировании "режима знания и власти". Под этим подразу- мевается, что структуры, открытые в свое время структуралиста- ми, могут не столько иметь объективное значение, сколько быть насильственно навязанными изучаемому объекту как следствие неизбежной субъективности взгляда исследователя. Другой сторо- ной этого вопроса является тот факт, что, будучи однажды сфор- мулированы, структуры становятся оковами для дальнейшего раз- вития познания, поскольку считалось, что они неизбежно предо- пределяют форму любого будущего знания в данной области. Чтобы избежать подобной сверхдетерминированности, сверх- обусловленности индивидуального сознания, начали вырабаты- ваться стратегии для нахождения того свободного пространства, которое оставалось по краям конкурирующих структур. Естест- венно, отмечают Хеллер и Уэллбери, что само ощущение индиви- да, возникающее в этих щелях-просветах между "льдинами" структур, оккупирующих практически все пространство "жизненного мира" (т. е. того мира самосознания, которым, соб- ственно, они и оперируют и за пределы которого в своих рассуж- дениях не выходят), не способно приобрести то чувство связанно- сти и последовательности, которым оно обладало в своем "классическом виде", т. е. как оно самовоспринималось, начиная с эпохи Возрождения и до XX в. Все эти рассуждения о возможности существования свободы лишь в узком пространстве по краям господствующих дискурсов, 94 ГЛАВА II в тесных просветах между ними, как бы ни трактовать подобную свободу, дают основания противникам и критикам постструктура- лизма утверждать о дегуманистических предпосылках этого тече- ния. Сама же постановка вопроса о возможности лишь марги- нального существования более или менее свободного сознания теснейшим образом связано с тем, как была разработана пробле- матика личности Мишелем Фуко -- с его тезисом о социально отверженных (безумцах и художниках), которые, являясь марги- нальными личностями, аутсайдерами по отношению к современ- ным властным структурам культурного сознания, способны оспо- рить их авторитет и власть. Ввиду остро ощущаемого современным гуманитарным мыш- лением кризиса понятия личности возникли многочисленные по- пытки найти новые инстанции, способные организовать в некое целое субъективный опыт человека. Не удивительно, что едва ли не основной из таких инстанций становится понятие нарратива, повествования. Нарратив как эпистемологическая форма Так, среди теоретиков по- стмодернизма в самых разных областях человеческого знания получила свое широкое распро- странение концепция американ- ского литературоведа Ф. Джейм- сона о нарративе как об собой эпистемологической форме, орга- низующей специфические способы нашего эмпирического воспри- ятия 6. Вкратце суть этой концепции состоит в том, что все вос- принимаемое может быть освоено человеческим сознанием только посредством повествовательной фикции, вымысла; иными слова- ми, мир доступен человеку лишь в виде историй, рассказов о нем. Проблема взаимоотношения между рассказом-нарративом и жизнью, рассматриваемая как выявление специфически нарратив- ных способов осмысления мира и, более того, как особая форма существования человека, как присущий только ему модус бытия, в последнее время стал предметом повышенного научного интере- са в самых различных дисциплинах. Особую роль сыграло в этом литературоведение, которое на основе последних достижений лингвистики стало воспринимать сферу литературы как специфи- ческое средство для создания моделей "экспериментального ос- воения мира", моделей, представляемых в качестве примера для "руководства действиями". Среди наиболее известных работ дан- ________________ 6 Более подробно об этом см. Постструктурализм. Деконструктивизм. По- стмодернизм. С. 217-218. 95 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ ного плана можно назвать "На краю дискурсам Б. Херрнстейн-Смит (181), "Формы жизни: Характер и вооб- ражение в романе" М. Прайса (252), "Чтение ради сюжета: Цель и смысл в нарративе" П. Брукса (74), книгу Ф. Джеймсона "Политическое бессознательное: Нарратив как социальной символический акт" (191). Ту же проблематику, хотя несколько в ином аспекте, разра- батывают философ и теоретик литературы П. Рикер ("Время и рассказ", 255) и историк X. Уайт ("Метаистория: Историческое воображение в XIX столетии", 288). Первый пытается доказать, что наше представление об историческом времени зависит от тех нарративных структур, которые мы налагаем на наш опыт, а вто- рой утверждает, что историки, рассказывая о прошлом, до из- вестной степени заняты нахождением сюжета, который смог бы упорядочить описываемые ими события в осмысленно связной последовательности. Социологический конструктивизм и его концепция Особый интерес вызывают работы современных психологов, представителей так называемого "социологического конструкти- визма", которые для обоснования своей теории личности, или, как они предпочитают ее называть, "идентичности", обращаются к концепции текстуальности мышления, постулируя принципы само- организации сознания человека и специфику его личностного са- мополагания по законам художественного текста. Например, под редакцией Т. Г. Сарбина был выпущен сборник "Нарративная психология: Рассказовая природа человеческого поведения" (260), где его перу принадлежит статья "Нарратология как кор- невая метафора в психологии". Нарративные модусы по Брунеру В частности Дж. Брунер в книге "Актуальные сознания, возможные миры" (75) различа- ет нарративный модус самоос- мысления и самопонимания и более абстрактный научный модус, который он называет "парадигматическим". Последний лучше всего приспособлен для теоретически абстрактного самопонимания индивида; он основан на принципах, абстрагирующих конкретику индивидуального опы- та от непосредственного жизненного контекста. Иными словами, парадигматический модус способен обобщить лишь общечеловече- ский, а не конкретно индивидуальный опыт, в то время как 96 ГЛАВА II "нарративное понимание" несет на себе всю тяжесть жизненного контекста и поэтому является лучшим средством ("медиумом") для передачи человеческого опыта и связанных с ним противоре- чий. Согласно Брунеру, воплощение опыта в форме истории, рас- сказа позволяет осмыслить его в интерперсональной, межличност- ной сфере, поскольку форма нарратива, выработанная в ходе раз- вития культуры, уже сама по себе предполагает исторически опо- средованный опыт межличност- ных отношений. Психосоциальная идентичность Эриксона Американские психологи Б.Слугоский и Дж. Гинзбург, предлагая свой вариант решения "парадокса персональной иден- тичности -- того факта, что в любой момент мы являемся одним и тем же лицом, и в то же время в чем-то отличным от того, ка- ким мы когда-то были" (275, с. 36), основывают его на переос- мыслении концепции Э. Эриксона в духе дискурсив- но-нарративных представлений. Эриксон, представитель эго-психологии, выдвинул теорию так называемой "психосоциальной идентичности" как субъективно переживаемого "чувства непрерывной самотождественности", основывающейся на принятии личностью целостного образа своего Я в его неразрыв- ном единстве со всеми своими социальными связями. Изменение последних вызывает необходимость трансформации прежней идентичности, что на психическом уровне проводит к утрате, по- тере себя, проявляющейся в тяжелом неврозе, не изживаемом, пока индивидом не будет сформирована новая идентичность. Слугоский и Гинзбург считают необходимым перенести ак- цент с психических универсалий эриксоновской концепции иден- тичности, находящихся на глубинном, практически досознатель- ном уровне, на "культурные и социальные структурные парамет- ры, порождающие различные критерии объяснительной речи для социально приемлемых схем" (275, с. 50). По мнению исследо- вателей, люди прибегают к семиотическим ресурсам "дискурсивного самообъяснения" для того, "чтобы с помощью объяснительной речи скоординировать проецируемые ими иден- тичности", т. е. воображаемые проекты своего Я, внутри которых они должны выжить" (там же). 97 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ Личность как "самоповествование" у Слугосского и Гинзбурга Слугоский и Гинзбург вы- ступают против чисто внутрен- него, "интрапсихического" обос- нования идентичности человека, считая, что язык, сам по себе будучи средством социально межличностного общения и в силу этого укорененным в социо- культурной реальности господствующих ценностей любого кон- кретного общества, неизбежно социализирует личность в ходе речевой коммуникации. Поэтому они и пересматривают эриксо- новскую теорию формирования эго-идентичности уже как модель "культурно санкционированных способов рассказывания о себе и других на определенных этапах жизни. Как таковая, эта модель лучше всего понимается как рационализированное описание само- рассказов" (там же, с. 51). С их точки зрения, присущее челове- ку чувство "собственного континуитета" основывается исключи- тельно на континуитете, порождаемом самим субъектом в процес- се акта "самоповествования". Стабильность же этого автонарра- тива поддерживается стабильностью системы социальных связей индивида с обществом, к которому он принадлежит. Сформулированное таким образом понятие "социального континуитета" оказывается очень важным для исследователей, поскольку личность мыслится ими как "социально сконструиро- ванная" (и лингвистически закрепленная в виде авторассказа), и иного способа ее оформления они и не предполагают. То, что в конечном счете подобный авторассказ может быть лишь художе- ственной фикцией, хотя ее существование и связывается исследо- вателями с наличием социально обусловленных культур- но-идеологических установок исторически конкретного общества, следует из приводимых примеров. В них объяснительная речь литературных персонажей уравнивается в своей правомочности с высказываниями реальных лю- дей. "Рассказовые структуры личности" у К. Мэррея: комедия, романс, трагедия, ирония. Еще дальше по пути олите- ратуривания сознания пошел К. Мэррей. В своем стремлении определить рассказовые структу- ры личности он обращается к классификации известного канад- ского литературоведа Нортропа Фрая и делит их на "комедию", 98 ГЛАВА II "романос", "трагедию" и "иронию", т. е. на те повествовательные модусы, которые Фрай предложил в свое время для объяснения структурной закономерности художественного мышления. Применительно к структурам личностного поведения "комедию" Мэррей определяет как победу молодости и желания над старостью и смертью. Конфликт в комедии обычно связан с подавлением желания нормами и обычаями общества. Он находит свое разрешение в результате рискованного приключения или в ходе праздника, снимающего, временно отменяющего неудобства обременительных условностей, посредством чего восстанавливает- ся более здоровое состояние социальной единицы -- того микро- общества, что составляет ближайшее окружение героя. "Романс", наоборот, нацелен на реставрацию почитаемого прошлого, осуще- ствляемую в ходе борьбы (обязательно включающей в себя ре- шающее испытание героя) между героем и силами зла. В "трагедии" индивид терпит поражение при попытке пре- одолеть зло и изгоняется из своего общества -- из своей соци- альной единицы. С величественной картиной его краха резко кон- трастирует сатира "иронии"; ее задача, по Мэррею, состоит в демонстрации того факта, что "комедия", "романс" и "трагедия", с помощью которых человеческое сознание пытается осмыслить, в терминах исследователя, "контролировать", данный ему жизнен- ный опыт, на самом деле отнюдь не гарантируют нравственного совершенства как индивидов, так и устанавливаемого ими соци- ального порядка, в свою очередь регулирующего их поведение. Хотя исследователь в своем анализе в основном ограничиваются двум