принципов постструктурализма, недостаточно внимательны к урокам Дерриды и Фуко. Исходя из утвер- ждаемой Дерридой принципиальной неопределенности смысла текста, деконструктивисты увлеклись неограниченной "свободой интерпретации", "наслаждением" от произвольной деконструк- ции смысла анализируемых произведений (как заметил извест- ный американский критик С. Фиш, теперь больше никто не заботится о том, чтобы быть правым, главное -- быть интерес- ным). В результате деконструктивисты, по убеждению Лентрик- кии, лишают свои интерпретации "социального ландшафта" и тем самым помещают их в "историческом вакууме", демонстри- руя "импульс солипсизма", подспудно определяющий все их 193 ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ теоретические построения. В постулате Дерриды о "бесконечно бездонной природе письма" (149, с. 66) его американские по- следователи увидели решающее обоснование свободы письма и, соответственно, свободы его интерпретации. Выход из создавшегося положения Лентриккия видит в том, чтобы принять в качестве рабочей гипотезы концепцию власти Фуко. Именно критика традиционного понятия "власти", которое, как считает Фуко, господствовало в истории Запада, власти как формы запрета и исключения, основанной на модели суверенного закона, власти как предела, положенного свободе, и дает, по мнению Лентриккии, ту "социополитическую перспек- тиву", которая поможет объединить усилия различных критиков, отказывающихся в своих работах от понятия единой "репрес- сивной власти" и переходящих к новому, постструктуралистско- му представлению о ее рассеянном, дисперсном характере, ли- шенном и единого центра, и единой направленности воздействия (295, с. 350). Эта "власть" определяется Фуко как "множественность си- ловых отношений" (187, с. 100), Дерридой -- как социальная "драма письма", X. Блумом -- как "психическое поле сраже- ния" "аутентичных сил" (104, с. 2). Подобное понимание "власти", по мнению Лентриккии, дает представление о литера- турном тексте как о проявлении "поливалентности дискурсов" (выражение Фуко; 187, с. 100) и интертекстуальности, вопло- щающей в себе противоборство сил самого различного (социального, философского, эстетического) характера и опро- вергает тезис о "суверенном одиночестве его автора" (162, с. 227). Интертекстуальность литературного дискурса, заявляет Лентриккия, "является признаком не только необходимой исто- ричности литературы, но, что более важно, свидетельством его фундаментального смешения со всеми дискурсами" эпохи (295, с. 351). Своим отказом ограничить местопребывание "власти" только доминантным дискурсом или противостоящим ему "подрывным дискурсом", принадлежащим исключительно поэтам и безумцам, последние работы Фуко, заключает Лентриккия, "дают нам представление о власти и дискурсе, которое способно вывести критическую теорию из тупика современных дебатов, парализующих ее развитие" (там же). Разумеется, рецепты, предлагаемое Лентриккией, ни в коей мере не могли избавить деконструктивизм от его основного порока -- абсолютного произвола "свободной игры интерпрета- ции", который парадоксальным образом оборачивался однообра- зием результатов: американские деконструктивисты с удиви- тельным единодушием превращали художественные произведе- ния, вне зависимости от времени и места их происхождения, в "типовые тексты" модернистского искусства второй половины XX в. Самокритика деконструкции Эти уязвимые стороны деконструкции стали, начиная с первой половины 80-х гг., предметов критики даже изнутри самого деконструкти- вистского движения. "В ко- нечном счете, -- отмечает Лейч, -- результатом деконструкции становится ревизия традиционного способа мышления. Бытие (Sein) становится деконструированным "Я", текст -- полем дифференцированных следов, интерпретация -- деятельностью по уничтожению смысла посредством его диссеминации и, тем самым, выведением его за пределы истины, а критическое ис- следование -- процессом блуждания среди различий и метафор" (294, .с. 261); "Рецепт дерридеанской деконструкции: возьмите любую традиционную концепцию или устоявшуюся формулиров- ку, переверните наоборот весь порядок ее иерархических термов и подвергните их фрагментации посредством последовательно проводимого принципа различия 21. Оторвав все элементы от их структуры или текстуальной системы ради их радикальной сво- бодной игры взаимодействия, отойдите в сторону и просейте обломки в поисках скрытых или неожиданных образований. Объявите эти находки истинами, ранее считавшимися незакон- ными... Добавьте ко всему этому немного эротического лиризма и апокалиптических намеков" (там же, с. 262). В этой характеристике, при всей ее нескрываемой сарка- стичности, немало справедливого и верного. Мне бы здесь хоте- лось упомянуть еще об одной стороне обшей эволюции деконст- руктивизма, всегда латентно в нем присущей, но проявившейся в американском и английском литературоведении наиболее явст- венно лишь в 80-е гг. Речь идет о возросшем интересе к про- блематике желания или, что более верно, к осознанию критиче- ской деятельности как "практики желания", коренящейся в са- мой природе человека на уровне бессознательного. Недаром Лейч еще в 1980 г. считал возможным назвать грядущий этап эволюции критики "Эрой либидозного критиче- ского текста": "Примечательно, что сам поиск "смысла", как __________________________ 21 Собственно, Лейч имеет в виду "последовательный принцип различе- ния", но, как и большинство американских критиков, он не проводит теоретического разграничения между этими двумя понятиями, хотя и по- стоянно употребляет термин "различие" в смысле "различения". 195 ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ функция желания, врывается (или уступает ему место) в ин- стинкт желающей аналитики. Постепенно критика становится либидозной: потворствующей своему желанию и в то же время серьезной; радостью чтения и написания" (выделено автором -- И, И, ) (294, с. 263). Все это нельзя воспринять иначе, как несколько запоздалые перепевы бартовского "Удовольствия от текста"; однако этот пассаж любопытен как свидетельство несомненной тенденции, хотя бы у части американских деконст- руктивистов, к отходу от иногда довольно навязчивого прагма- тизма, не всегда дающего себе отчет в неизбежной дистанции между теоретическими постулатами и возможностью их неопо- средованного применения к любому литературному материалу. Как мы уже отмечали, американский деконструктивизм да- леко не ограничивается лишь Йельской школой, впрочем, рас- павшейся еще в первой половине 80-х гг. Хотя у нее и сейчас осталось немало последователей, но в 80-е гг. она уже явно уступала по своему влиянию течению "левого деконструктивиз- ма", пережившему именно в это десятилетие пик своего расцвета и очень близкому по своим исходным позициям несколько раньше сформировавшемуся английскому поструктурализ- му. Разновидности деконструтивизма: левый, герменевтический, феминистский Для левых деконструкти- вистов в первую очередь характерны неприятие аполи- тического и аисторического модуса Йельской школы, ее исключительная замкнутость на литературу без всякого выхода на какой-либо культурологический контекст, ее преиму- щественная ориентация на несовременную литературу (в основ- ном на эпоху романтизма и раннего модернизма); левые декон- структивисты стремятся к соединению постструктурализма с разного рода неомарксистскими концепциям, что нередко приво- дит к созданию его подчеркнуто социологизированных, чтобы не сказать большего, версий. Оставаясь в пределах постулата об интертекстуальности литературы, они рассматривают литератур- ный текст в более широком контексте общекультурного дискур- са, включая в него религиозные, политические и экономические дискурсы* Взятые все вместе, они образуют общий, или "социальный" текст. Так, например, Дж. Бренкман (109), как и все теоретики социального текста, критически относится к деконструктивист- скому толкованию интертекстуальности, считая его слишком узким и ограниченным. С его точки зрения, литературные тек- сты не только соотносятся друг с другом и друг на друга ссы- лаются, они еще и связаны с широким кругом различных систем репрезентации, символических формаций, а также разного рода литературой социологического характера, что, как уже отмеча- лось выше, и образует "социальный текст". Влиятельную группу среди американских левых деконструк- тивистов составляли в 80-х гг. сторонники неомарксистского подхода: М. Рьян, Ф. Джеймсон, Ф. Лентриккия. Для них деконструктивистский анализ -- лишь часть так называемых "культурных исследований", под которыми они понимают изуче- ние "дискурсивных практик" как риторических конструктов, обеспечивающих власть господствующих идеологий через соот- ветствующую идеологическую "корректировку" и редактуру "общекультурного знания" той или иной исторической эпохи. Представители другого направления в американском декон- структивизме -- герменевтические деконструктивисты, в проти- воположность антифеноменологической установке йельцев, ста- вят своей задачей позитивное переосмысление хайдеггеровской деструктивной герменевтики и на этой основе теоретическую деконструкцию господствующих "метафизических формаций истины", понимаемых как ментальные структуры, осуществляю- щие гегемонистский контроль над сознанием человека со сторо- ны различных научных дисциплин. Под влиянием идей М. Фуко главный представитель этого направления, У. Спейнос (362) пришел к общей негативной оценке буржуазной культуры, капиталистической экономики и кальвинистской версии христианства. Он сформулировал кон- цепцию "континуума бытия", в котором вопросы бытия превра- тились в чисто постструктуралистскую проблему, близкую "генеалогической культурной критике" левых деконструктивистов и охватывающую вопросы сознания, языка, природы, истории, эпистемологии, права, пола, политики, экономики, экологии, литературы, критики и культуры. Последним крупным направлением в рамках деконструкти- визма является феминистская критика. Возникнув на волне движения женской эмансипации, она далеко не вся сводима лишь только к тому ее варианту, который для своего обоснова- ния обратился к идеям постструктурализма. В своей же пост- структуралистской версии она представляет собой своеобразное переосмысление постулатов Дерриды и Лакана. Концепция логоцентризма Дерриды здесь была пересмотрена как отраже- ние сугубо мужского, патриархального начала и получила опре- деление "фаллологоцентризма", или "фаллоцентризма". Причем 197 ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ тон подобной интерпретации "общего проекта деконструкции", традиционного для западной логоцентричной цивилизации, задал сам Деррида: "Это одна и та же система: утверждение патер- нального логоса (...) и фаллоса как "привилегированного озна- чающего" (Лакан) (144, с. 311). Сравнивая методику анализа Дерриды и феминистской критики, Дж. Каллер отмечает: "В обоих случаях имеется в виду трансцендентальный авторитет и точка отсчета: истина, разум, фаллос, "человек". Выступая про- тив иерархических оппозиций фаллоцентризма, феминисты непо- средственно сталкиваются с проблемой, присущей деконструк- ции: проблемой отношений между аргументами, выраженными в терминах логоцентризма, и попытками избежать системы лого- центризма" (124, с.172). Феминисты отстаивают тезис об "интуитивной", "женской" природе письма (т. е. литературы), не подчиняющегося законам мужской логики, критикуют стереотипы "мужского менталитета", господствовавшего и продолжающего господствовать в литерату- ре, утверждают особую, привилегированную роль женщины в оформлении структуры сознания человека. Они призывают критику постоянно разоблачать претензии мужской психологии на преобладающее положение по сравнению о женской, а заод- но и всю традиционную культуру как сугубо мужскую и, следо- вательно, ложную. Как можно судить даже по столь краткому обзору амери- канского деконструктивизма, это очень широкое и отнюдь не однородное явление в литературоведении США, сильно потес- нившее в 80-х гг. все остальные направления, школы и течения в своей стране и повлиявшее на критику как англоязычных стран, так и всей Западной Европы. Изменив парадигму крити- ческого мышления современной науки о литературе и внедрив новую практику анализа художественного текста, деконструкти- визм (уже как международное явление) стал переосмысляться как способ нового восприятия мира, как образ мышления и мироощущения новой культурной эпохи, новой стадии развития европейской цивилизации -- времени "постмодерна". Его анализу посвящен следующий раздел нашей работы.
ГЛАВА III. ПОСТМОДЕРНИЗМ КАК КОНЦЕПЦИЯ "ДУХА ВРЕМЕНИ" КОНЦА XX ВЕКА
В работах представителей постмодернизма были радикали- зированы главные постулаты постструктурализма и деконструк- тивизма и предприняты попытки синтезировать соперничающие общефилософские концепции постструктурализма с практикой Йельского деконструктивизма, спроецировав этот синтез в об- ласть современного искусства. , Можно сказать, что постмодернизм синтезировал теорию постструктурализма, практику литературно-критического анализа деконструктивизма и художественную практику современного искусства и попытался обосновать этот синтез как "новое виде- ние мира". Разумеется, все разграничения здесь довольно отно- сительны, и очень часто мы встречаемся с явной терминологиче- ской путаницей, когда близкие, но все же различные понятия употребляются как синонимы. Разнообразие существующих сегодня точек зрения позволяет лишь сказать, что начинает возобладать тенденция рассматривать постструктурализм как предварительную стадию становления постмодернизма, однако насколько сильной она окажется в ближайшем будущем, судить крайне трудно. Проблема постмодернизма как целостного феномена совре- менного искусства лишь в начале 80-х гг. была поставлена на повестку дня западными теоретиками, пытавшимися объединить в единое целое разрозненные явления культуры последних деся- тилетий, которые в различных сферах духовного производства определялись как постмодернистские. Чтобы объединить много- численные "постмодернизмы" в одно большое течение, нужно было найти единую методологическую основу и единообразные средства анализа. Обнаружению постмодернистских параллелей в различных видах искусства был посвящен специальный номер журнала "Critical Inquiry" за 1980 г. (123а). Особенно оживились подоб- ные попытки на рубеже 80-х годов. Среди работ на эта тему следует отметить в первую очередь следующие: "Художественная культура: Эссе о постмодерне" (1977) Дугла- са Дэвиса (126а)22; "Язык архитектуры постмодерна" (1977) Чарлза Дженкса (248а); "Интернациональный трансавангард" (1982) Акилле Бенито Оливы (330); "После "Поминок": Эссе о современном авангарде" (1980) Кристофера Батлера (114) 23; "Постмодернизм в американской литературе и искусстве" (1986) Тео Д'ана (164); "Цвета риторики: Проблема отноше- ния между современной литературой и живописью" (1982) Уэнду Стейнер (364). Сюда же, очевидно, стоит отнести и тех литературоведов и философов, которые стремятся выявить основу "постмодер- нистской чувствительности", видя в ней некий общий знаме- натель "духа эпохи", породившей постмодернизм как эстетиче- ский феномен: Ихаба Хассана (226, 227, 229), Дэвида Лоджа (299), Алана Уайлда (380), того же Кристофера Батлера (114), Доуве Фоккему (178), Кристин Брук-Роуз (112), Юр- гена Хабермаса (221), Михаэля Келера (261а), Андре Ле Во (296Ь), Жан-Франсуа Лиотара (302), Джеремо Мадзаро (312), Уильяма Спейноса (362), Масуда Завар-заде (385), Вольфганга Вельша (378) и многих других. Проблема постмодернизма ставит перед исследователем це- лый ряд вопросов, и самый главный из них -- а существует ли сам феномен постмодернизма? Не очередная ли это фикция, результат искусственного теоретического построения, бытующего скорее в воображении некоторых западных теоретиков искусст- ва, нежели в реальности современного художественного процес- са? Тесно связан с ним и другой вопрос, возникающий тут же, как только на первый дается положительный ответ: а чем, соб- ственно, постмодернизм отличается от модернизма, которому он обязан помимо всего и своим названием? В каком смысле он действительно "пост" -- в чисто временном или еще и в качест- венном отношении? Споры о сущности постмодернизма Все эти вопросы и со- ставляют суть тех дискуссий, которые весьма активно ве- дутся в настоящее время как сторонниками, так и против- никами постмодернизма, и ответы на которые свидетельствуют о том, что в какой-то мере проблема постмодернизма оказалась в начале 80-х гг. неожи- _____________________________ 22 В 1991 г. вышло 6-е расширенное издание. 23 Имеются в виду "Поминки по Финнегану" Джойса. 201 ПОСТМОДЕРНИЗМ данной для западного теоретического сознания. В предисловии к сборнику статей "Приближаясь к проблеме постмодернизма" его составители Доуве Фоккема и Ханс. Бертенс пишут: "К боль- шому замешательству историков литературы, термин "постмодернизм" стал ходячим выражением даже раньше, чем возникла потребность в установлении его смысла. Возможно, это верно как относительно США, так и Европы, и наверняка справедливо по отношению к Германии, Италии и Нидерлан- дам, где этот термин был практически неизвестен три или четы- ре года назад, в то время как сегодня он часто упоминается в дискуссиях о визуальных искусствах, архитектуре, музыке и литературе" (99а, с. VII). Если говорить только о литературе, то здесь постмодернизм выделяется легче всего -- как специфический "стиль письма". Однако на нынешнем этапе существования как самого постмо- дернизма, так и его теоретического осмысления, с уверенностью можно сказать лишь то, что он оформился под воздействием определенного "эпистемологического разрыва" с мировоззренче- скими концепциями, традиционно характеризуемыми как модер- нистские. Но вопрос, насколько существенен был этот разрыв, вызывает бурную полемику среди западных теоретиков. Если Герхард Хоффман, Альфред Хорнунг и Рюдигер Кунов утвер- ждают наличие "радикального разрыва между модернистской и постмодернистской литературами, отражающегося в оппозиции двух эпистем: субъективность в противовес потере субъективно- сти" (236а, с. 20), то Сьюзан Сулейман и Хельмут Летен (365, 296а) выражают серьезные сомнения в существовании каких-либо принципиальных различий между модернизмом и постмодернизмом. Сулейман, в частности, считает, что так на- зываемая "постмодернистская реакция" против модернизма явля- ется скорее всего критическим мифом или, в крайнем случае, реакцией, ограниченной американской литературной ситуацией. Однако и она, при всем своем критическом отношении к воз- можности существования постмодернизма как целостного худо- жественного явления по обе стороны Атлантики, вынуждена была признать, что "Барт, Деррида и Кристева являются теоре- тиками постмодерной чувствительности независимо от терминов, которые они употребляют, точно так же, как и Филипп Сол- лерс, Жиль Делез, Феликс Гваттари и другие представители современной французской мысли" (365, с. 256). Очевидно, что сейчас уже можно говорить о существова- нии специфического постструктуралистского-постмодернистского комплекса общих представлений и установок. Первоначально оформившись в русле постструктуралистских идей, этот ком- плекс затем стал все больше осознавать себя как "философию постмодернизма". Тем самым он существенно расширил как сферу своего применения, так, возможно, и воздействия. Суть этого перехода состоит в следующем. Если постструк- турализм в своих исходных формах практически ограничивался относительно узкой сферой философско-литературных интересов (хотя нужно отметить и явно относительный характер подобной "узости"), т. е., условно говоря, определялся французской фило- софской мыслью (постструктурализмом Ж. Дерриды, М. Фуко, Ж. Делеза, Ф. Гваттари и Ю. Кристевой) и американской теорией литературоведения (деконструктивизмом де Мана, Дж. Хартмана, X. Блума и Дж. X. Миллера), то постмодер- низм сразу стал претендовать как на выражение общей теории современного искусства вообще, так и особой "постмодернистской чувствительности" -- специфического по- стмодернистского менталитета. В результате постмодернизм стал осмысляться как выражение "духа времени" во всех сферах человеческой деятельности: искусстве, социологии, философии, науке, экономике, политике и проч. Для подобного расширения потребовались и переоценка не- которых исходных постулатов постструктурализма, и привлече- ние более широкого философского и "демонстрационного" мате- риала. Как спешит уверить страстный сторонник постмодерниз- ма Вольфганг Вельш, "конгруэнция постмодернистских феноме- нов в литературе, архитектуре, как в разных видах искусства вообще, так и в общественных феноменах от экономики вплоть до политики и сверх того в научных теориях и философских рефлексиях просто очевидна" (378, с. 6). Как и всякая теория, претендующая на выведение общего знаменателя своей эпохи на основе довольно ограниченного набора параметров, постмодернизм судорожно ищет подтвер- ждения своим тезисам везде, где имеются или предполагаются признаки, которые могут быть истолкованы как проявление духа постмодернизма. При этом частным и внешним явлениям неред- ко придается абсолютизирующий характер, в них видят выраже- ние некоего "духа времени", определяющего все существующее. Иными словами, постмодерном пытаются объяснить весь совре- менный мир, вместо того чтобы из своеобразия этого мира вы- вести постмодернизм как одну из его тенденций и возможно- стей. Однако сколь сомнительным ни было бы приведенное суж- дение Вельша, с ним необходимо считаться, так как оно выра- жает довольно широко распространенное умонастроение совре- менной западной интеллигенции: "в целом необходимо иметь в 203 ПОСТМОДЕРНИЗМ виду, что постмодерн и постмодернизм отнюдь не являются выдумкой теоретиков искусства, художников и философов. Ско- рее дело заключается в том, что наша реальность и жизненный мир стали "постмодерными". В эпоху воздушного сообщения и телекоммуникации разнородное настолько сблизилось, что везде сталкивается друг с другом; одновременность разновременного стала новым естеством. Общая ситуация симультанности и взаимопроникновения различных концепций и точек зрения более чем реальна. Эти проблемы и пытается решить постмо- дернизм. Не он выдумал эту ситуацию, он лишь только ее ос- мысливает. Он не отворачивается от времени, он его исследует" (там же, с. 4). При этом следует иметь в виду (как пишет сам Вельш), что "постмодерн здесь понимается как состояние ради- кальной плюральности, а постмодернизм -- как его концепция" (там же). Относительно того, что считать самыми характерными при- знаками постмодернизма, существует весьма широкий спектр мнений. Ихаб Хассан выделяет в качестве его основных черт "имманентность" и "неопределенность", утверждая, что произ- ведения этого направления в искусстве в целом обнаруживают тенденцию к "молчанию", т.е. "с метафизической точки зрения" ничего не способны сказать о "конечных истинах". В то же время Алан Уайлд считает, что самым главным признаком по- стмодернизма является специфическая форма "корректирующей иронии" по отношению ко всем проявлениям жизни. Согласно Д. Лоджу, разрабатывавшему в основном теорию литературного постмодернизма, определяющим свойством постмодернистских текстов оказывается тот факт, что на уровне повествования они создают у читателя "неуверенность" в ходе его развития. Дата возникновения постмодернизма Другим спорным вопро- сом является дата возникно- вения постмодернизма. Для Хассана он начинается с "Поминок по Финнегану" (1939) Джойса. Фактически той же периодизации придерживается и К. Батлер. Другие исследовате- ли относят время его появления примерно к середине 50-х го- дов, а к середине 60-х -- его превращение в "господствующую" тенденцию в искусстве. Однако большинство западных ученых, как литературных критиков, так и искусствоведов, считают, что переход от модернизма к постмодернизму пришелся именно на середину 50-х гг. Постмодернизм как направление в современной литератур- ной критике выступает прежде всего как попытка выявить на уровне организации художественного текста определенный ми- ровоззренческий комплекс, состоящий из специфических эмо- ционально окрашенных представлений. Основные понятия, ко- торыми оперируют сторонники этого направления: "мир как хаос" и "постмодернистская чувствительность", "мир как текст" и "интертекстуальность", "кризис авторитетов" и "эписте- мологическая неуверенность", "двойное кодирование" и "паро- дииныи модус повествования" или "пастиш" , "противоречи- вость" , "дискретность" , "фра- гментарность" повествования и "метарассказ". "Постмудернистская чувствительность" Теоретики постмодер- низма подчеркивают кризис- ный характер постмодернист- ского сознания, считая, что своими корнями оно уходит в эпоху ломки естественнонаучных представлений рубежа XIX-- XX вв. (или даже глубже), когда был существенно подорван авторитет как позитивистского научного знания, так и рациона- листически обоснованных ценностей буржуазной культурной традиции. Сама апелляция к здравому смыслу, столь типичная для критической практики идеологии Просвещения, стала рас- сматриваться как наследие "ложного сознания" буржуазной рационалистичности. В результате фактически все то, что назы- вается "европейской традицией", воспринимается постмодерни- стами как традиция рационалистическая, или, вернее, как бур- жуазно-рационалистическая, и тем самым в той или иной мере неприемлемая. Отказ от рационализма и осененных традицией или религи- ей веры в общепризнанные авторитеты, сомнение в достоверно- сти научного познания приводят постмодернистов к "эписте- мологической неуверенности", к убеждению, что наиболее адек- ватное постижение действительности доступно не естественным и точным наукам или традиционной философии, опирающейся на систематически формализованный понятийный аппарат логики с ее строгими законами взаимоотношений посылок и следствий, а интуитивному "поэтическому мышлению" с его ассоциативно- стью, образностью, метафоричностью и мгновенными открове- ниями инсайта. Причем эта точка зрения получила распростра- нение среди не только представителей гуманитарных, но также и естественных наук: физики, химии, биологии и т. д. Так, напри- мер, в своей известной работе "Новый альянс: Метаморфоза 205 ПОСТМОДЕРНИЗМ науки" (1979), посвященной философскому анализу и осмысле- нию некоторых свойств физико-химических систем, И. Приго- жин и И. Стенгерс пишут: "Среди богатого и разнообразного множества познавательных практик наша наука занимает уни- кальное положение поэтического прислушивания к миру -- в том этимологическом смысле этого понятия, в каком поэт явля- ется творцом, -- позицию активного, манипулирующего и вдум- чивого исследования природы, способного поэтому услышать и воспроизвести ее голос" (336, с. 281). Специфическое видение мира как хаоса, лишенного при- чинно-следственных связей и ценностных ориентиров, "мира де- центрированного", предстающего сознанию лишь в виде иерар- хически неупорядоченных фрагментов, и получило определение "постмодернистской чувствительности" как ключевого понятия постмодернизма. Основной же корпус постмодернистской критики на данном этапе ее развития представляет собой исследования различных видов повествовательной техники, нацеленной на создание "фрагментированного дискурса", т. е. фрагментарности повест- вования. Д. Лодж, Д. В. Фоккема, Д. Хейман и др. (299, 179, 230) выявили и систематизировали многочисленные "повествовательные стратегии" "постмодернистского письма", демонстрирующие, по их мнению, "антимиметический", т. е. сугубо условный характер художественного творчества. Именно благодаря этим "повествовательным тактикам" литературы XX в., считает Хейман, и была осуществлена глобальная ревизия традиционных стереотипов "наивного читателя", воспитанного на классическом романе XIX в, т. е. на традиции реализма. Постмодернизм затрагивает, как мы видели, сферу, гло- бальную по своему масштабу, поскольку касается вопросов не столько мировоззрения, сколько мироощущения, т. е. ту область, где на первый план выходит не рациональная, логически оформ- ленная философская рефлексия, а глубоко эмоциональная, внут- ренне прочувствованная реакция современного человека на ок- ружающий его мир. Сразу следует сказать, что осмысление постструктуралистских теорий как концептуальной основы "постмодернистской чувствительности" -- факт, хронологически более поздний по сравнению с возникновением постструктура- лизма; он стал предметом серьезного обсуждения среди запад- ных философов лишь только с середины 80-х гг. Это новое понимание постструктурализма и привело к появлению философ- ского течения "постмодернистской чувствительности" (Ж.-Ф. Лиотар, А. Меджилл, В. Вельш) (302, 301, 304, 314, 378). "Поэтическое мышление" и Хайдеггер Выход на теоретическую авансцену философского по- стмодернизма был связан с обращением к весьма значи- мому для интеллектуальных кругов Запада феномену, лежащему на стыке литерату- ры, критики, философии, лингвистики и культурологии, -- феномену "поэтического язы- ка" или "поэтического мышления", в оформлении которого важ- ную роль сыграли философско-эстетические представления вос- точного происхождения, в первую очередь дзэн буддизма (чань) и даосизма. Важное последствие этого уже описанного нами выше яв- ления -- высокая степень теоретической саморефлексии, прису- щая современным писателям постмодернистской ориентации, выступающим как теоретики собственного творчества. Да, по- жалуй, и специфика этого искусства такова, что оно просто не может существовать без авторского комментария. Все то, что называется "постмодернистским романом" Джона Фаулза, Джона Барта, Алена Роб-Грийе, Рональда Сьюкеника, Филип- па Соллерса, Хулио Кортасара и многих других, непременно включает весьма пространные рассуждения о самом процессе написания произведения. Вводя в ткань повествования теорети- ческие пассажи, писатели постмодернистской ориентации неред- ко в них прямо апеллируют к авторитету Ролана Барта, Жака Дерриды, Мишеля Фуко и других апостолов постструктурализ- ма, заявляя о невозможности в новых условиях писать "по- старому". Симбиоз литературоведческого теоретизирования и художе- ственного вымысла можно, разумеется, объяснить и чисто прак- тическими нуждами писателей, вынужденных растолковывать читателю, воспитанному в традициях реалистического искусства, почему они прибегают к непривычной для него форме повество- вания. Однако проблема лежит гораздо глубже, поскольку эс- сеистичность изложения, касается ли это художественной лите- ратуры или литературы философской, литературоведческой, критической и т. д., вообще стала знамением времени, и тон здесь задают такие философы, как Хайдеггер, Бланшо, Деррида и др. Как же сложилась эта модель "поэтического" мышления, вполне естественная для художественного творчества, но, на первый взгляд, трудно объяснимая в своем философско-лите- ратуроведческом варианте? Она сформировалась под несомнен- 207 ПОСТМОДЕРНИЗМ ным влиянием философско- эстетических представлений Востока, что разумеется, не предполагает ни автоматического заимствова- ния, ни схематического копирования чужих традиций во всей их целостности. Каждый ищет в другом то, чего ему недостает у себя, да- леко не всегда осознавая, что ощущаемый им недостаток или отсутствие чего-либо есть прямое, непосредственное порождение его собственного развития -- естественная потребность, воз- никшая в результате внутренней эволюции его духовных запро- сов. Поэтому воздействие и, соответственно, восприятие фило- софско-эстетических концепций иного культурного региона, в данном случае, восточного интуитивизма, происходило всегда в условиях содержательного параллелизма общекультурных про- цессов, когда возникшие изменения не находят у себя соответст- вующей формы и вынуждены в ее поисках обращаться к иной культурной традиции. Как уже говорилось выше, современный антитрадициона- лизм постмодернистского сознания своими корнями уходит в эпоху ломки естественно-научных представлений рубежа XIX- XX вв., когда был существенно подорван авторитет как пози- тивистского научного знания, так и рационалистически обосно- ванных ценностей буржуазной культуры. Со временем это ощущение кризиса ценностей и трансформировалось в неприятие всей традиции западноевропейского рационализма -- традиции, ведущей свое происхождение от Аристотеля, римской логики, средневековой схоластики и получившей свое окончательное воплощение в картезианстве. Аллан Меджилл выявляет один существенный общий при- знак в мышлении Ницше, Хайдеггера, Фуко и Дерриды: все они -- мыслители кризисного типа и в данном отношении явля- ются выразителями модернистского и постмодернистского созна- ния: "Кризис как таковой -- настолько очевидный элемент их творчества, что вряд ли можно оспорить его значение** (314, с. 12). "Кризис" -- "это утрата авторитетных и доступных разуму стандартов добра, истины и прекрасного, утрата, отягощенная одновременной потерей веры в божье слово Библии" (там же, с. 13). Меджилл связывает все это с "крахом", приблизительно около 1880-1920-х гг., историзма и веры в прогресс, которую он считает "вульгарной формой историзма" (там же, с. 14). Высказывания подобного рода можно в изобилии встретить сегодня практически в любой работе философского, культуро- логического или литературоведческого характера, претендующей в какой-либо степени на панорамно-обобщающую позицию. В этих условиях дискредитации европейской философской и куль- турной традиции возникла острая проблема поисков иной духов- ной традиции, и взоры, естественно, обратились на Восток. Призыв к Востоку и его мудрости постоянно звучит в работах современных философов и культурологов, теоретиков литературы и искусства: следует отметить призыв к Востоку Фуко в его "Истории безумия в классический век" (184); к ветхозаветному Востоку обращается Деррида в своем "антиэллинизме"; апелли- рует к китайской философии Кристева в своей критике "логоцентризма индоевропейского предложения", якобы всегда основывающемся на логике (в результате оно оказывается не- способным постичь и выразить алогическую сущность мира, и в силу своей косности налагает "запрет" на свободную ассоциа- тивность поэтического мышления) 24. Наиболее значительную роль в формировании основ по- стмодернистского мышления сыграл М. Хайдеггер. Его, разуме- ется, нельзя назвать постструктуралистом, но он был среди тех, кто основательно подготовил почву для этого движения. Именно в результате реинтерпретации некоторых элементов его учения постструктуралисты выработали собственный способ философст- вования, и самым существенным из этих элементов была его концепция "поэтического мышления". Хэллибертон в своем исследовании этой проблемы ("Поэтическое мышление: Подход к Хайдеггеру", 1981) (222) утверждает, что по мере того как Хайдеггер все более отходил от традиционного стиля западной классической мысли, открывая для себя то, что впоследствии Поль де Ман назовет "слепотой откровения" или "слепотой проницательности", он все более приближался к "классике" Востока. Апеллируя к авторитету Лао-дзы, Хайдеггер характеризует его стиль как поэтическое мышление и воспринимает дао как наиболее эффективный спо- соб понимания "пути" к бытию. "В слове "путь" -- Дао, -- замечает Хайдеггер, -- может быть, скрыто самое потаенное в сказывании...", и добавляет: "Поэзия и мышление являются способом сказывания" (235. с. 198-199). __________________________ 24 Согласно Кристевой, "единственной лингвистической практикой, которая ускользает от этого запрета, является поэтический дискурс. Не случайно недостатки аристотелевской логики в ее применении к языку были отмече- ны, с одной стороны, китайским философом Чан Дунсунем. который вышел из другого лингвистического горизонта (горизонта идеограмм), где на месте Бога выявляется диалог Инь-Ян, и, с другой стороны, Бахтин, который попытался преодолеть формалистов динамической формализацией, осуществленной в революционном обществе" (277, с. 92). 209 ПОСТМОДЕРНИЗМ По хайдеггеровской терминологии, "оказывание" относится к сущностному бытию мира, к подлинному, аутентичному его существованию. Чтобы испытать язык как "сказывание", надо ощутить мир как целостность (основная задача хайдеггеровской философии), как "здесь-бытие", охватывающее всевременную тотальность времени в его единстве прошлого, настоящего и будущего. Особую роль в "сказывании" играет поэтический язык ху- дожественного произведения, восстанавливающий своими наме- кающими ассоциациями "подлинный" смысл слова. Поэтому Хайдеггер прибегает к технике "намека", т. е. к помощи не логически обоснованной аргументации, а литературных, художе- ственных средств, восходящих к платоновским диалогам и диа- логам восточной дидактики, как они применяются в индуизме, буддизме и прежде всего в чаньских текстах, где раскрытие смысла понятия идет (например, в дзэновских диалогах-коанах) поэтически-ассоциативным путем. Именно опора на художественный метод мышления и стала формообразующей и содержательной доминантой системы мыш- ления и философствования позднего Хайдеггера. Строго говоря, хайдеггеровская модель мышления менее всего сводима к одно- му лишь Хайдеггеру и связана с широким кругом явлений, ус- ловно определяемых как феномены "постнаучного мышления". Если ограничиться хотя бы только французской традицией, то среди приверженцев подобного стиля мышления мы найдем Гастона Башляра и Мориса Бланшо (100, 1