, неотличимую от старой, дореволюционной, гимназической. Потом раздельное обучение и гимназическую форму отменили. Потом... Но не будем вспоминать все, что случилось в жизни нашей школы за прошедшие с той поры шесть десятков советских лет. Перенесемся сразу в нынешнее, наше время. Передо мною книга, вышедшая в свет в 1994 году "100 сочинений для школьников и абитуриентов" Цель авторов этой книги состояла в том, чтобы предложить старшекласснику, оканчивающему школу или уже окончившему ее и поступающему в ВУЗ, самую новую, самую современнную, сегодняшнюю трактовку старых (так сказать, "вечных", не стареющих) школьных тем. Посмотрим же, как изменилась за минувшие годы интерпретация образа ну хоть того же гончаровского Обломова: ИЗ КНИГИ "100 СОЧИНЕНИЙ ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ И АБИТУРИЕНТОВ" Иван Александрович Гончаров написал смелый антикрепостнический роман "Обломов", в котором видел путь освобождения России от крепостнического рабства не в крестьянской революции, а в правительственных реформах. Ненависть к крепостничеству и убеждение в том, что литература должна быть проникнута "глубоким взглядом на жизнь", помогали писателю сказать суровую правду о российской действительности. Царство крепостной России - вот истоки обломовской апатии, бездеятельности, страха перед жизнью. Привычка получать все даром, не прикладывая к этому труда, - основа всех поступков и образа действий Обломова. Да и не только его одного. Теперь попробуем на минуту представить себе, от чего отказался Обломов и в каком направлении могла бы пойти его жизнь. Вообразим себе иной ход сюжета романа. Ведь многие современники Обломова, выросшие в тех же условиях, преодолевают их пагубное влияние и поднимаются до служения народу, Родине. Представим себе: Ольге Ильинской удается спасти Обломова. Любовь их соединяется в браке. Любовь и семейная жизнь преображают нашего героя. Он становится вдруг деятельным и энергичным. Понимая, что крепостной труд не принесет ему больших выгод, он освобождает своих крестьян. Обломов выписывает из-за границы новейшую сельхозтехнику, нанимает сезонных рабочих и начинает вести свое хозяйство по-новому, по-капиталистически. За короткий срок 0бломову удается разбогатеть. К тому же умная жена помогает ему в предпринимательской деятельности. Представим себе другой вариант. Обломов "пробуждается" ото сна сам. Видит свое гнусное прозябание, бедность своих крестьян и "уходит в революцию". Быть может, он станет видным революционером. Его революционная организация поручит ему очень опасное задание, и он его успешно выполнит. 06 Обломове напишут в газетах, и имя его узнает вся Россия. Но это все фантазии. Изменить роман Гончарова нельзя. Он написан очевидцем тех событий, он отражал то время, в котором жил. А это было время накануне отмены крепостного права в России. Время ожидания перемен. В России готовилась реформа, которая должна была круто изменить ход событий. А пока тысячи помещиков эксплуатировали крестьян, полагая, что крепостное право будет существовать вечно. И в нынешней России все мы в ожидании перемен. Реформы должны привести страну к процветанию. Только деятельные и энергичные люди спасут Россию. А для этого надо учиться, трудиться, работать. Нельзя сказать, чтобы новые веяния, принесенные в нашу жизнь грандиозными историческими переменами, случившимися за минувшие семьдесят лет, а особенно в последнее десятилетие, так-таки уж совсем не отразились на этой "новой" трактовке старого гончаровского романа. В отличие от автора статьи из "Литературной энциклопедии" 1934 года, автор сегодняшнего "образцового" сочинения на эту тему весьма сочувственно относится к реформам Александра Второго. Похоже даже, что реформы представляются ему более разумным выходом из исторического тупика, в котором оказалась крепостническая Россия, нежели крестьянская революция. И воображаемый образ Обломова, вступившего на путь капиталистического предпринимательства, видится ему не менее, а может быть, даже и более привлекательным, чем столь же фантастический образ Обломова, который "уходит в революцию". Это все, конечно, результат тех новых веяний, той новой "реформистской" идеологии, которая (в отличие от революционной идеологии 30-х годов) господствует сейчас в нашем обществе. Но при всем при том Обломов в изображении автора этого "образцового" сочинения - такой же "продукт", каким он был 60 лет назад в изображении автора тогдашней "Литературной энциклопедии". Причем, самое смешное, что он остается продуктом во всех трех своих ипостасях: в первой, реальной, в какой изобразил его Гончаров, и в двух других, воображаемых, каким он стал бы, избрав начертанные им для него автором этого сочинения иные пути. Разница лишь в том, что в первом случае он видится автору как "продукт помещичьего строя эпохи распада крепостничества", во втором - как "продукт развития новых, капиталистических отношений", а в третьем - как "продукт нарастающего революционного движения". В некоторых отношениях книжка "100 сочинений для школьников и абитуриентов", из которой я выписал это сочинение про Обломова, прямо-таки разительно отличается от старых учебников, старых литературоведческих справочников и энциклопедий. Один только перечень тем поражает своей новизной. Рядом со старыми, традиционными, так сказать, "вечными" темами школьных сочинений тут присутствуют и такие, о которых еще совсем недавно нельзя было даже и помыслить. Тут и "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, и "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова, и "Жизнь и творчество Александра Солженицына", и "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" Владимира Войновича. Но в трактовке традиционных, "вечных" литературных тем и образов автор (или авторы) этих сочинений, как видите, недалеко ушли от того, что вдалбливали школьникам на уроках литературы более чем полвека тому назад. Из этого, однако, совсем не следует, что в оценке и трактовке этих классических образов в нашем общественном сознании так-таки уж совсем ничего не переменилось. Переменилось, и еще как! Вот, например, в статье, появившейся несколько лет назад в "Комсомольской правде", была предпринята попытка радикально пересмотреть традиционный взгляд на два классических образа классической русской литературы - Базарова и Обломова. В первом разделе этой статьи, озаглавленном "Базаров нашего времени", рассказывалось о некоем Саше Пленкине, которым владела страсть к естественным наукам. Он ловил зверушек и пташек и интересовался, как у них внутри все устроено. Комнату его украшали чучела изученных им животных. Ничто не предвещало никаких трагедий. Но однажды к Саше зашел одноклассник и неосторожно посмеялся над его увлечением. Кажется, даже назвал все это "чушью собачьей". О том, что произошло дальше, автор статьи рассказывает так: ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА "ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ" "Комсомольская правда", 25 июня 1991 года Саша незаметно подобрал увесистый дрын, зашел сзади и опустил его на голову одноклассника. Покончив с процедурой забивания крупного млекопитающего, продолжил свои исследования. Перед ним лежал не изученный еще экземпляр. Таких в коллекции не было. А наука - на первом месте. Пленкин взял скальпель и, вскрыв приятеля, приступил к изучению внутренностей. Заинтересовавшись этой жуткой историей, автор статьи отправился в колонию для несовершеннолетних, где отбывал свой срок юный естествоиспытатель. Но свидеться с Сашей Пленкиным ему не удалось: того тем временем уже переправили в другую колонию, "взрослую". Можно было, конечно, разыскать его и там. Но автор этого делать не стал, потому что ему и так вдруг все стало ясно. ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА "ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ" В который раз смотрю видеофильм, снятый местными комсомольцами. Пленкин глядит с экрана. Большие глаза посажены широко и смотрят цепко, скрывая явственно какую-то глубинную идею. Дикая история. Но что-то знакомое до жути в этом лице. Вот оно: "Я лягушку распластываю, да посмотрю, что у нее там внутри делается, а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что у нас внутри делается". Конечно - Базаров. Жив, курилка. Странный такой виток истории: через сотню лет - Базаров... С чего бы ему появляться теперь? Может, действительно все смутные времена - и наше нынешнее - имеют много сходства. Или мы движемся по замкнутому кругу? Так или иначе, это открытие показалось мне достойным внимания. Нетрудно догадаться, что "открытие", сделанное автором "Комсомольской правды", показалось ему достойным внимания, да и вообще осенило его, в сущности, только из-за одной - единственной - базаровской фразы: "Мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим". Если фразу эту толковать, как самую суть жизненной философии Базарова, как его символ веры, - тогда можно, пожалуй, сделать и такой вывод. Если человек, в сущности, ничем не отличается от лягушки - его тоже не грех распотрошить как лягушку. В особенности, если это пойдет на пользу науке или послужит еще какому-нибудь прогрессивному делу. Поделившись с читателем своим открытием по поводу Базарова, автор статьи на этом не остановился. Он далее развернул перед нами некую новую трактовку целого периода отечественной истории. Суть этой трактовки, вкратце, такова. В переломный момент истории, на великом распутье исторических дорог у русского интеллигента выбор был небольшой: Базаров - или Обломов. ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА "ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ" Для того чтобы строить новое здание, нужен был новый человек - с топором или скальпелем. Он и пришел. Базаровых были единицы, но они стали идолом... Дав пинка Обломову - тунеядцу и идеалисту, они сказали: "Сапоги выше Шекспира" (Писарев), "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта" (Базаров), "Червяк дышит подобно млекопитающему", значит, все равны и нужны только одинаковые условия для всех" (Чернышевский). Борьбу за всеобщее счастье поручили Базарову, человеку, подчиняющему все одной идее. Мысль автора ясна и проста. В переломный момент истории, на великом распутье исторических дорог у русского интеллигента выбор был небольшой: Базаров или Обломов. Русская интеллигенция - в этом и состоит ее роковая ошибка, - к стыду и несчастью своему, вслед за Писаревым, Чернышевским и Добролюбовым выбрала Базарова. А надо было ей выбрать - Обломова.! ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА "ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ" За что мы судим его? За то, что у марксистов, коммунистов, бомбометателей и прочих были другие представления о смысле жизни и счастье? И к этому смыслу должны были быть принуждены все поголовно? Да за что же, помилуйте? Чего не понял Добролюбов (и иже с ним), так это того, что роман ставит вопрос главный - для чего мы живем? В чем смысл жизни? В борьбе? В победе над соперниками по соцсоревнованию? В укреплении рядов своей партии?.. Возьмите любую цивилизованную страну. Обломовых там всюду большинство. Обывателей. Нормальных людей. Не "лишних". Право обывателя жить, не вписываясь в официальную идеологию, жить неподнадзорно - обычное гражданское право... Победа социализма, провозглашенная Сталиным и его верными коммунистическими последователями, и была победа над 06ломовым. Я уделил так много места статье, появившейся двенадцать лет тому назад в "Комсомольской правде", потому что на ее примере особенно ясно видно, как мало, в сущности, изменился сам подход к пониманию и восприятию художественного образа. В трактовке образа Базарова (или Обломова) автор "Комсомольской правды", казалось бы, ушел очень далеко от традиционного, школьного взгляда. Но на самом-то деле он - если вдуматься - ни на шаг от него не ушел. В трактовке его поменялись только знаки. Там, где раньше был плюс, у него минус. И - наоборот. Был (условно говоря) положительный Базаров и отрицательный Обломов. А теперь Базаров стал отрицательным, а Обломов - положительным. Базаров - объектом злобного разоблачения, а Обломов - чуть ли не идеальным героем, образцом для подражания. Вот, в сущности, и вся перемена. Если мы хотим понять природу того или иного художественного образа, нам прежде всего надо отказаться от всяких попыток подогнать этот образ под какую-то одну мысль, под какое-то одно определенное суждение. Отказаться от любых этикеток, ярлыков, любых готовых определений вроде того, что Плюшкин - это скупец, Тартюф - лицемер, а Обломов - лентяй. - Но позвольте! - предвижу я возражение. - Ведь вы же сами говорили, что имена этих, как, впрочем, и многих других литературных героев стали нарицательными. Что, желая назвать человека скупердяем, скопидомом, хранящим в своем хозяйстве всякий ненужный хлам, мы часто говорим: "Да ведь это Плюшкин!", а про какого-нибудь лежебоку, не желающего завязывать шнурки на ботинках и предпочитающего любой нормальной обуви разношенные домашние шлепанцы: "Ну прямо настоящий Обломов!" Да, это так. Но при этом и Плюшкин, и Обломов, и Хлестаков, и все прочие литературные герои, даже те, чьи имена стали нарицательными, - живые люди, характеры которых не укладываются ни в эти, ни в какие-либо другие жесткие определения. Чтобы понять, как и почему это происходит, я предлагаю вам отправиться со мной в небольшое путешествие (разумеется, воображаемое). Вместе со мной в это путешествие отправится уже знакомый вам мой постоянный (тоже воображаемый) спутник по прозвищу Тугодум. РАССЛЕДОВАНИЕ, в ходе которого ХЛЕСТАКОВА РАЗОБЛАЧАЮТ КАК САМОЗВАНЦА - Что это вы читаете? - нетерпеливо спросил Тугодум. Я молча протянул ему письмо, полученное мною с утренней почтой. Тугодум развернул его и прочел: Милостивый государь! Честь имею просить Вас пожаловать на экстренное заседание Президиума Всемирного Сообщества Плутов. В повестке дня: Прием в почетные члены Сообщества героя комедии Н. В. Гоголя "Ревизор" г-на И. А. Хлестакова. Ваше присутствие обязательно. Президент Всемирного Сообщества Плутов - Панург. Действительные члены: Дон Паблос, Ласарильо с Тормеса, Жиль Блаз и Сантильяны, Джек Уилтон. Почетные члены: Альфред Джингль, Джеф Питерс, Энди Таккер, Остап Бендер. - Что за чушь? - растерянно спросил Тугодум, дочитав это странное послание до конца. - По-моему, там все сказано достаточно ясно, - ответил я. - А что, собственно, тебя смущает? - Да это просто чушь какая-то! - повторил Тугодум. - Розыгрыш, наверное? - высказал он предположение. Но, поразмыслив, пришел к другому выводу. - Да нет, скорее это... Знаете что? Это, я думаю, какое-то жульничество. - Ты решил, - улыбнулся я, - что если авторы этого послания плуты, так уж в каждом их поступке непременно кроется жульничество? - Да нет, - отмахнулся Тугодум. - Вовсе не в том дело, что они плуты. Да и не верю я в эту дурацкую выдумку. Никакого Всемирного Сообщества Плутов, конечно, не существует. Но если это не глупый розыгрыш, то... Помните рассказ Конан Дойла "Союз рыжих"? - Помню, конечно. - Ну вот. И это, наверно, такое же жульничество. Помните, сам Шерлок Холмс тогда поверил, что этих рыжих там тьма-тьмущая. А их оказалось всего-навсего двое или трое. - Рассказ Конан Дойла, о котором ты говоришь, я прекрасно помню, - повторил я. - Но я, ей-Богу, не понимаю, почему тебе померещилось, что Всемирное Сообщество Плутов, от которого мы получили это приглашение, имеет что-то общее с пресловутым Союзом рыжих? - Ну сами подумайте! - сказал Тугодум. - Да ведь во всей мировой литературе, я думаю, не найдется столько плутов, сколько здесь подписей. И хоть бы один из них был мне знаком!.. Вы, конечно, скажете, что я человек невежественный, но все-таки... Будь они люди известные, уж хоть кого-нибудь из этой компании я бы вспомнил. - А ты, значит, так-таки никого и не вспомнил? - удивился я. - В том-то и дело, что никого, - сказал Тугодум. - Какой-то Дон Паблос... Жиль Блаз... Джек Уилтон. Ни про одного из них я даже и не слыхал. - А между тем, - улыбнулся я, - здесь перечислены далеко не все. На самом деле плутов в мировой литературе куда больше, чем подписей под этой бумажкой. Впрочем, друг мой, я уверен, что ты на себя клевещешь. Кое-кого из тех, кто подписал это приглашение, ты наверняка знаешь. Тугодум еще раз внимательно перечитал подписи под приглашением и не без удивления признался: - Да, верно. Альфред Джингль... Это ведь из "Записок Пиквикского клуба". Конечно, я его знаю. - Ну вот, - удовлетворенно кивнул я. - Один уже есть. Ну-ка, еще! Напряги еще немного свою память! - Имя Панурга мне тоже как будто знакомо, - неуверенно сказал Тугодум. - Еще бы! - поддержал его я. - Ведь быть того не может, чтобы такой образованный молодой человек, как ты, и вдруг не читал Рабле. - Ну конечно! - обрадовался Тугодум. - Панург! Конечно, я его помню! Панург, друг Пантагрюэля! "Гаргантюа и Пантагрюэль" - это ведь когда-то была самая моя любимая книга! - Ну вот, видишь. А ты говорил, что никого из них не знаешь. Пошевели-ка мозгами. Глядишь, может, еще кого-нибудь вспомнишь. - Нет, - грустно покачал головой Тугодум. - Больше я никого из них не знаю. - Ну, а вот Джефф Питерс и Энди Таккер? Неужели эти имена так-таки уж совсем ничего тебе не говорят? - спросил я. - Постойте! - обрадованно воскликнул Тугодум. - Да ведь это же... Ну конечно, я их знаю! Это ведь те самые ловкие ребята, которых описал О. Генри. - Совершенно верно, - подтвердил я. - Герои едва ли не самой очаровательной его книги - "Благородный жулик". Ну, а что касается Остапа Бендера... - Да уж. Его-то я, конечно, знаю хорошо. "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" - это ведь тоже самые любимые мои книги... Смотрите-ка! В самом деле, оказалось, что многих из них я знаю. Просто меня сбили с толку все эти... Дон Паблос... Ласарильо... Жиль Блаз... Джек Уилтон... Про них я действительно никогда не слыхал. Но знаете, о чем я сейчас подумал? - О чем? - Прочел еще раз все подписи и вдруг заметил одну странную закономерность. - Да? Какую же? - Обратите внимание! Все, кого я вспомнил, принадлежат к числу почетных членов этого странного сообщества. А те, про кого я не слыхал, - действительные члены. - Молодец! - искренне похвалил я Тугодума. - Это ты очень точно отметил. - Вы думаете, это не простая случайность? За этим действительно что-то кроется?.. Да, кстати... Объясните, пожалуйста, какая между ними разница? Кто из них важнее действительные члены или почетные? - Да нет, - улыбнулся я. - Тут дело совсем не в том, кто из них важнее... Я чувствую, мне сейчас придется все-таки прочесть тебе небольшую лекцию, а то ты совсем запутаешься. Так вот, друг мой, да будет тебе известно: было время, когда плут был одним из самых популярных литературных героев. Чуть было не все знаменитые литературные герои той эпохи были плуты. - Не может быть! - изумился Тугодум. - Представь себе. У литературоведов есть даже такой специальный термин: "плутовской роман". - Плутовской роман? - удивленно повторил Тугодум - А что это значит? - Это роман, - объяснил я, - в центре которого похождения ловкого пройдохи, мошенника, авантюриста, большей частью выходца из низов общества. На протяжении целого столетия плутовской роман был, пожалуй, самым распространенным жанром в европейской литературе. - Когда же это было? - заинтересовался Тугодум. - В шестнадцатом и семнадцатом веках. Вообще-то говоря, образ плута в мировой литературе появился гораздо раньше. Образ предприимчивого и аморального пройдохи можно встретить и в античной литературе. В комедиях древнеримского сатирика Плавта, в "Сатириконе" древнеримского писателя Петрония. Ну, а кроме того, некоторые литературоведы склонны причислять к жанру плутовского романа также и знаменитые романы восемнадцатого столетия: "Молль Флендерс" Даниэля Деффо, "История Тома Джонса, найденыша" Филдинга, "Приключения Перигрина Пикля" Смоллетта... - Ну и ну? - прервал эту мою маленькую лекцию Тугодум. - Кто бы мог подумать, что этих плутов в мировой литературе окажется такая чертова пропасть! - Да, - согласился я. - Если собрать их всех вместе, выйдет огромная толпа народа. Лично я, правда, склонен согласиться с той частью литературоведов, которые считают, что понятие "плутовской роман" следует строго ограничить рамками определенной эпохи. - Вот это верно! - с неожиданной горячностью поддержал меня Тугодум. - Обязательно надо ограничить! Эта неожиданная бурная реакция Тугодума сильно меня удивила. - Вот как? - не без иронии откликнулся я. - У тебя, значит, тоже есть своя точка зрения на эту проблему? - Да нет, - смутился Тугодум. - Просто я подумал, что, если количество всех этих плутов не ограничить, я совсем запутаюсь. - Ну что ж, - сказал я. - Рад, что наши мнения по этому вопросу сходятся. Так вот, классическими примерами жанра плутовского романа принято считать следующие произведения: во-первых, знаменитый испанский роман шестнадцатого века "Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения". - Погодите, - сказал Тугодум. - Так я ничего не запомню. Можно я буду записывать? - Сделай милость, - кивнул я. - Следующим запиши роман испанского писателя Франциско де Кеведо-и-Вильегас "История жизни пройдохи по имени Дон Паблос". Ну, и чтобы не ограничиваться рамками одной только испанской литературы, можно добавить к этому списку еще роман англичанина Томаса Нэша "Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона". Герои этих романов по праву могут считать себя действительными членами Всемирного Сообщества Плутов. А литературные герои других исторических эпох - почетными членами. - А-а, - сказал Тугодум. - Теперь понял... А скажите, - после минутного колебания решился он задать мне новый вопрос, - они все там будут? - Где? - удивился я. - Ну, вот на этом заседании, куда они нас приглашают. - А это разве тебя смущает? - Еще бы! Конечно, смущает. Ведь я же никого из них не знаю... Вы не могли бы устроить так, чтобы там были одни только почетные члены?.. Ведь Хлестакова они, как я понял из этого приглашения, собираются принимать в почетные, а не в действительные... Я ободряюще потрепал Тугодума по плечу. - Вот уж не думал, что ты так боишься новых знакомств. Впрочем, я догадываюсь, в чем тут дело. Тебя, наверно, испугало, что все они плуты, притом первостатейные. Того и гляди, обжулят, обдурят, обманут. Я угадал! Признайся! - Да нет, - сказал Тугодум - Этого-то я как раз не боюсь. - Так что же в таком случае тебя беспокоит? - Просто я не хочу все время спрашивать вас: а кто это такой? А вот это? А вон тот? Поэтому, если можно, постарайтесь, пожалуйста, чтобы их там было как можно меньше. Ладно? - Ладно, - кивнул я. - Постараюсь. Судя по выражению лица Тугодума, выполнить это мое обещание мне не удалось. Я старался как только мог, но вопреки всем моим стараниям, толпа плутов собралась довольно большая. Во всяком случае, зал заседания был полон. За тремя столами, образующими гигантскую букву "П", уместилось по меньшей мере человек семьдесят. За коротким столом, представляющим собой перекладину "П", восседали члены президиума. Среди них Тугодум сразу узнал Джингля, Джеффа Питерса и Остапа Бендера. Еще несколько физиономий показались ему знакомыми. Но что касается тех, кто сидел за двумя длинными столами, так это были уже сплошь незнакомцы. Первое, что бросилось Тугодуму в глаза, - это предельная пестрота и причудливость одежд. Были тут и оборванцы в живописных лохмотьях. Но были люди, одетые весьма щеголевато и даже роскошно. Специалист по истории костюма мог бы, демонстрируя эту толпу, прочесть довольно содержательную лекцию по истории одежды чуть ли не всех времен и народов. Чего тут только не было: и римские тоги, и брыжи, и камзолы, украшенные брюссельскими кружевами, и турецкие фески, и фраки, и сюртуки, и даже военные мундиры. Взглянув на эту пеструю толпу, можно было тотчас же сделать безошибочный вывод, что сословие плутов процветало всегда, во все времена, среди всех народов и всех классов общества. В зале было шумно. Сперва Тугодум услышал лишь неразборчивый гул множества голосов, но вскоре он стал различать отдельные реплики: - Сеньоры! Нам надо избрать председателя! - Панург президент, пусть он и председательствует!.. - Панурга! Панурга в председатели!.. - А я предлагаю достопочтенного сеньора Ласаро!. Но все эти возгласы покрыл мощный баритон Остапа Бендера: - Тихо! Командовать парадом буду я! Тотчас со всех сторон раздались одобрительные выкрики. - Верно! - Правильно!.. - Пусть председательствует сеньор Бендер!.. - Лучшего председателя нам не найти!.. Остап сделал выразительный жест, который можно было истолковать и как попытку утихомирить аудиторию, и как отказ от предлагаемой чести. - Вы меня неправильно поняли, господа! - сказал он, как только шум в зале несколько поутих. - Я не общественный деятель. Я свободный художник и холодный философ. Именно поэтому я всегда старался держаться в тени. При нашей профессии оно как-то спокойнее. - Не скромничайте, сэр! - крикнул со своего места Джингль. - Клянусь Меркурием, из вас получится преотличный председатель! - Нет, нет, друзья, и не уговаривайте! - решительно возразил Остап. - Даже в золотую пору моей административной карьеры, когда я управлял конторой "Рога и копыта" в Черноморске, даже и тогда председателем, вернее, зицпредседателем был не я, а почтенный господин Фунт. Он, кстати сказать, и сел в тюрьму, когда наша контора приказала долго жить. - Неглупо. Весьма. Но кого же тогда в председатели? - сказал Джингль, обводя глазами сидящих в президиуме и словно выбирая, кого из них он охотнее всего принес бы в жертву в случае, если бы всю эту честную компанию здесь вдруг застукали констебли, альгвазилы, жандармы, полицейские или другие блюстители общественного порядка. И тут взгляд его остановился на мне. - А почему бы нам, - радостно поделился он с присутствующими мгновенно осенившей его идеей, - не сделать председателем сегодняшнего собрания нашего уважаемого гостя! Мысль, по-моему, недурная! А?.. Весьма! - Мысль и в самом деле отличная! - поддержал его Остап. - Ведь именно с этой целью мы и пригласили вас, - обернулся он ко мне, - принять участие в нашем сборище. Не скрою, идея принадлежала мне... - Иными словами, - улыбнулся я, - вы заранее приготовили мне роль зиц-председателя Фунта? - Ах, что вы, маэстро, - возмутился Остап. - Вам роль председателя нашего собрания решительно ничем не грозит. Вы ведь не принадлежите к почтенному сословию плутов. Ни действительных, ни даже почетных. - Вот как?! - запальчиво выкрикнул кто-то в дальнем конце зала. - Если он не плут, то кто же он? - Он литературовед, - ответил Остап, полагая, как видно, что этим все сказано. Но, убедившись, что название моей профессии мало что сказало присутствующим, счел нужным пояснить. - Занятие литературоведа, господа, сродни тому, чем я занимался, составляя свое досье на господина Корейко. Надеюсь, вы помните: я изучил всю его подноготную, раскопал все его темные дела. Собрание фактов и документов, разысканных мною, образовало довольно увесистую папку, за которую Александр ибн Иванович вынужден был отвалить мне миллион рублей чистоганом. - Уж не хотите ли вы сказать, сударь, - гневно воскликнул видный мужичина в густых бакенбардах, в котором я тотчас узнал Михаила Васильевича Кречинского. - Уж не хотите ли вы сказать, что этот господин, - обвиняющим жестом Кречинский указал на меня, - сыщик? - Пусть он сам вам ответит, - пожал плечами Остап. - В известном смысле это действительно так, - признался я. - Профессия литературоведа в чем-то действительно сродни ремеслу следователя. Вот, например, Александр Сергеевич Пушкин в свое время так тщательно и остроумно зашифровал строфы из десятой главы своего "Евгения Онегина", что их чуть ли не сто лет не могли расшифровать. Только в тысяча девятьсот десятом году эту задачу сумел решить литературовед Морозов. Так что профессия литературоведа в некотором смысле действительно близка профессии криминалиста. - То есть сыщика? - выкрикнул голос из зала. И тут же его поддержали другие голоса. - Сыщик! - Вы слышали? Он сыщик!.. - Сам признался! - Нас предали, господа! - Какая наглость! Кто посмел предложить сыщика в председатели самого представительного собрания самых выдающихся плутов всех времен и народов?! - Лед тронулся, господа присяжные заседатели! - насмешливо прервал этот шквал обвинений Остап Бендер. - Я ведь уже сказал вам, что предложение это исходило от меня. Неужели моей рекомендации вам недостаточно? В таком случае еще раз напоминаю, что решение составить подробное досье на господина Корейко - а это, согласитесь, была недурная идея, - так вот, идея эта была внушена мне представителями той самой профессии, к которой принадлежит наш уважаемый гость. Полагаю, что уже только поэтому он заслужил право председательствовать на нашем собрании. - Хорошо сказано, сэр! Внушительно. Впечатляет. Весьма, - отозвался Джингль. - Возражений нет? Принято единогласно, - сказал Остап. - Итак, - обернулся он ко мне, - вот вам председательский колокольчик, и - начнем! Настроение толпы плутов, как и всякой другой толпы, быстро переменилось. Со всех сторон раздались одобрительные возгласы: - Просим!.. - Брависсимо!.. - Гип-гип, ура!.. Я не стал ломаться, взял из рук Остапа председательский колокольчик и, быстро водворив с его помощью тишину, начал: - Благодарю вас за честь, господа!.. Итак, в повестке дня у вас... виноват, у нас только один вопрос: прием в почетные члены Всемирного Сообщества Плутов Ивана Александровича Хлестакова. Сперва я хотел бы узнать, кому принадлежит эта замечательная идея. Вероятно, вам, Остап? Вы ведь у нас главный поставщик всех оригинальных идей? Остап отозвался без ложной скромности: - Бензин ваш, идеи наши. Так было всегда. Но на этот раз вы угадали только наполовину. Вернее, даже на треть. У господина Хлестакова целых три рекомендации. И только одна из них принадлежит мне. - А кому остальные две? - спросил я. - Джеффу Питерсу и Альфреду Джинглю. - Прекрасно. Итак, сперва заслушаем рекомендации. Слово имеет Джефф Питерс, герой рассказов О. Генри из сборника "Благородный жулик". Прошу вас, Джефф! Джефф Питерс, сидевший за столом президиума неподалеку от Остапа, встал и некоторое время озирался по сторонам, словно не мог решить, к кому ему надлежит обращаться: к председателю или к залу. Наконец, решив этот сложный вопрос, он заговорил: - По-моему, тут дело ясное, мистер председатель. Много я видывал жуликов на своем веку. Сам тоже не из последних в своем деле. Но где мне или даже такому талантливому мошеннику, как мой напарник Энди Таккер, где уж нам тягаться с мистером Хлестаковым. Тут мой друг Тугодум не выдержал и, склонившись к моему уху, зашептал: - Чего это он оскорбляет Хлестакова? Хлестаков, уж какой он ни есть, все-таки не жулик. И не мошенник. - Неужели ты не понял, - тихо ответил я ему, - что в этой компании слово "жулик" - вовсе не оскорбление, а, наоборот, комплимент... Продолжайте, друг мой! - громко обратился я к Джеффу Питерсу. - Чем же так поразил ваше воображение Хлестаков? - Судите сами, сэр! - развел руками Джефф. - Я то же не новичок в плутовском деле. За кого только не приходилось себя выдавать. Вот, например, в поселке Рыбачья Гора, в Арканзасе, я был доктор Воф-Ху, знаменитый индейский целитель. А Энди Таккер, мой напарник, выдавал себя за сыщика, состоящего на службе в Медицинском обществе штата. С помощью этой ловкой выдумки мы вытянули из мэра этого паршивого города двести пятьдесят долларов. - Браво! - послышалось со всех сторон. - Брависсимо! - Ловкая штука, что и говорить! Поощренный одобрением аудитории, Джефф слега увлекся воспоминаниями о своих былых подвигах. - В другой раз мы с Энди организовали брачную контору, - начал он. - Выдали себя за маклеров... - Простите, Джефф, - прервал его я. - Я думаю, вам нет нужды так подробно рассказывать о ваших ловких проделках. Их знают все, кто читал рассказы О. Генри. Держитесь, пожалуйста, ближе к теме нашего заседания. Нас интересует ваше мнение о господине Хлестакове. - Так я как раз к тому и клоню, - сказал Джефф. - За кого только, говорю, не приходилось себя выдавать... Но чтобы объявить себя ревизором, прибывшим из столицы с секретным предписанием! Чтобы так ловко обвести вокруг пальца не одного только мэра, а всех чиновников... Нет, сэр, что ни говори, а до этого ни я, ни Энди, ни кто другой из нашей братии еще не додумался. Аудитория шумно поддержала оратора: - Верно!.. - Что и говорить!.. - Такого ловкача не часто встретишь!.. Ободренный поддержкой, Джефф уверенно закончил: - Вот я и говорю: тут даже и обсужлать-то нечего. Мистер Хлестаков, безусловно, украсит своей персоной всю нашу честную... виноват, я хотел сказать, всю нашу плутовскую компанию. - Благодарю вас, Джефф. Ваша точка зрения нам ясна, - сказал я. - Неужели вы с ним согласны? - снова не выдержал Тугодум. - Погоди, друг мой, не торопись, - снова остановил его я. - Прения потом. Сперва послушаем всех рекомендателей. Водворив с помощью председательского колокольчика тишину, я громко объявил: - Слово предоставляется мистеру Альфреду Джинглю, герою романа Чарльза Диккенса "Записки Пиквикского клуба". Джингль вскочил и, слегка одернув фалды своего видавшего виды зеленого фрака, раскланялся на все стороны: - Честь имею. Джингль. Альфред Джингль. Эсквайр. Из поместья "Голое место". - Я полагаю, что все присутствующие достаточно хорошо вас знают, Джингль, - прервал его я. - Поэтому вам нет нужды представляться. Лучше расскажите нам, что вы думаете об Иване Александровиче Хлестакове. Джингль заговорил в своей обычной манере - короткими, отрывистыми фразами: - Ловкий мошенник. Весьма. Я тоже малый не промах. Особенно по женской части. Прекрасная Рэйчел. Любовь с первого взгляда. Смешная старуха. Хочет замуж. Увез. Но брат любвеобильной леди, мистер Уордль, догнал. Пригрозил разоблачением. Потребовал компенсации. Дорогое предприятие... почтовые лошади девять фунтов... лицензия три... уже двенадцать. Отступных - сто. Сто двенадцать. Задета честь. Потеряна леди... Тут я вновь был вынужден прибегнуть к помощи председательского колокольчика. - Эту историю вашего наглого вымогательства знают все, кто читал "Записки Пиквикского клуба", - сказал я, когда шум в зале слегка утих. - Не стоит рассказывать нам здесь всю свою биографию, Джингль. Вас просят сообщить только то, что имеет отношение к Хлестакову. Джингль отвесил поклон мне, затем - такой же почтительный поклон всему собранию. - Хорошо вас понял, сэр! Смею заверить вас, джентльмены, больше ни на йоту не уклонюсь в сторону. Вынужден, однако, немного сказать о себе. Коротко. Весьма... Тысячи побед. Но ни разу - верите ли, джентльмены! - ни разу Альфред Джингль не пытался одновременно ухаживать за матерью и дочерью. Притом с таким успехом. Сперва на коленях перед матерью. Конфуз. Но... Мгновенье - и выход найден! "Сударыня, я прошу руки вашей дочери!" Ловко. Находчиво. Остроумно. Весьма. Я бы так не смог, сэр! По этому от души рекомендую мистера Хлестакова. Он по праву займет среди нас самое почетное место. Это будет только справедливо, джентльмены! Весьма! Аудитория снова выразила шумное одобрение: - Верно!.. - Он прав, черт возьми!.. - Тысячу раз прав!.. Мне вновь пришлось прибегнуть к помощи председательского колокольчика. Водворив тишину, я сказал: - Спасибо, Джингль. Вы высказались, как всегда, коротко и ясно. Ну, а теперь слово за вами, дорогой Остап! Вы то же за то, чтобы сделать Хлестакова почетным членом Сообщества Плутов? Как это было принято в его любимом Черноморске, Остап на вопрос ответил вопросом: - А вас это удивляет? - Конечно, удивляет! - вмешался Тугодум - Вы ведь не простой плут, - решил он польстить Остапу. - Вы великий комбинатор. Неужели и вам тоже Хлестаков кажется таким уж ловкачом? - Молодой человек, вы мне льстите, - парировал Остап. - Но я не падок на лесть. Надеюсь, вы помните мою скромную аферу в Васюках? - обратился он к аудитории. - Ну да, когда я выдал себя за гроссмейстера. Жалкая выдумка, по правде говоря. Во всяком случае, в сравнении с блистательной аферой месье Хлестакова. Что ни говори, а ревизор - это вам не гроссмейстер. Перед гроссмейстером робеют, и то - лишь до первого его проигрыша. А перед ревизором все трепещут... - Но ведь Хлестаков, - снова не выдержал Тугодум, - даже и не думал выдавать себя за ревизора. Они сами... - Пардон! - оборвал его Остап. - Не будем отвлекаться. Известно ли вам, молодой человек, какую прибыль я извлек из своей шахматной аферы? - Ну, я не помню, - растерялся Тугодум. - Кажется, рублей тридцать... - Тридцать семь рублей с копейками, - уточнил Остап. - Шестнадцать за билеты и двадцать один рубль из кассы шахматного клуба. А Хлестаков... - Так ведь он... - попытался снова вмешаться Тугодум. Но не такой человек был Остап Бендер, чтобы можно было так просто прервать его речь. - Пардон! - снова остановил он Тугодума. - Я не кончил, господа присяжные заседатели! Надеюсь, вы не забыли, как мы с Кисой Воробьяниновым удирали из Васюков. Сперва я мчался по пыльным улочкам этого жалкого поселка городского типа, как принято нынче называть такие захолустные населенные пункты, а за мною неслась орава шахматных любителей, грозя меня растерзать. А потом мы с Кисой чуть не утонули, и только счастливая случайность... Тут я счел нужным прервать эти воспоминания Остапа. - Напоминаю вам, дорогой Остап Ибрагимович, - сказал я, - что все эти подробности хорошо известны читателям Ильфа и Петрова... - Еще пардон! - снова не дал себя прервать Остап. - А теперь вспомните, как комфортабельно покидал уездный город N. мой подзащитный месье Хлестаков. На тройке! С бубенцами! Одураченный городничий ему еще ковер персидский в коляску подстелил! - Ну, вам тоже особенно прибедняться не стоит, - улыбнулся я. - Бывали ведь и у вас такие удачи. Вспомните Кислярского, у которого вы в Тифлисе так талантливо выманили... - Какие-то жалкие триста рублей! - на лету подхватил мяч Остап. - А мой подзащитный у одного только почтмейстера схватил триста! Да триста у смотрителя народных училищ! А у Земляники - целых четыреста! Про шестьдесят пять рублей, взятых у Добчинского и Бобчинского, я уж и не говорю... Да, пардон!.. Я совсем забыл про Ляпкина-Тяпкина! Видите? Это уже за тысячу перевалило. Нет, дорогой председатель! И вы, господа присяжные заседатели! Признайтесь, что по сравнению с деяниями моего подзащитного, мои скромные подвиги, даже те из них, которые предусмотрены Уголовным кодексом, имеют невинный вид детской игры в крысу. Скромное уподобление блистательных авантюр великого комбинатора детской игре в крысу искренне меня позабавило. Впрочем, мне всегда нравила