и выигрыша. Надо, чтобы они играли вдвоем - женщины только портят все дело. Когда Булич начал игру, у него было сорок фишек. Через два часа ни одной. Он взял в долг еще двадцать фишек, заявив, что счастье переменчиво. Странно, но ему не приходило в голову, что он имеет дело с шулерами. Вероятно, пример "барона", который тоже много проиграл, создавал иллюзию честной игры. Он еще раз взял в долг и опять все проиграл. Когда, наконец, решил остановиться, проигрыш составлял тридцать восемь тысяч динаров. Он был бледен, как полотно; по лицу его струился пот. Теперь Г. и Димитриос могли вить из него веревки. На следующий день они позволили ему выиграть тридцать тысяч. В третий раз он проиграл четырнадцать тысяч. В четвертый раз, когда он был уже должен двадцать пять тысяч, Алессандро потребовал вернуть долг. Булич обещал сделать это в течение недели. Естественно, Г. был первым, к кому обратился он за помощью. Г. с участием выслушал его. Но ведь двадцать пять тысяч не шутка, не правда ли? Конечно, он мог бы помочь, но средства, которыми он располагает, принадлежат не ему лично, а фирме, поэтому он не распоряжается ими по своему усмотрению. Все, что он может, это дать ему взаймы на несколько дней двести пятьдесят динаров. Больше он, к сожалению, ничего сделать не может, потому что... Булич взял у него деньги. Г. посоветовал ему обратиться к "барону", который всегда принимает близко к сердцу трудности своих друзей. Нет, взаймы "барон" не дает (у него принцип: никогда не давать взаймы), но он дает своим друзьям возможность заработать большие деньги. Почему бы не побеседовать с ним? "Беседа" состоялась в гостиной номера, который "барон" занимал. Заказанный Буличем ужин на две персоны был подан прямо в номер. Г., запершись в ванной, подслушивал. Преодолев некоторое смущение, Булич наконец взял быка за рога: что было бы, если бы он отказался платить Алессандро? Димитриос гневно отверг это предположение. Булич наконец понял: его тотчас выгонят из министерства. Наверняка всплывет и то, что он брал деньги у Г. Никто же не дает деньги за одни только красивые глаза - значит, здесь что-то есть, а это уже грозило тюрьмой. Буличу оставалось только одно: выпросить деньги у "барона". После долгих упрашиваний "барон", наконец, сдался и сказал, что кое-кого из его знакомых интересует информация, которую они не могут получить по обычным каналам. Эти люди могли бы заплатить за информацию тысяч пятьдесят, если все будет сделано без шума. Между прочим, Г. приписывал свой успех (для него это слово означает совершенно то же самое, что и для хирурга, если оперированный выжил после операции) тщательно продуманному манипулированию с деньгами. Первая взятка в двадцать тысяч, затем долги Алессандро, который был агентом Г., и, наконец, предложенные Димитриосом пятьдесят тысяч были этапами психологической обработки Булича. Сразу сломать Булича не удалось. Когда он понял, что от него требуется, он, конечно, сначала испугался, но потом впал в настоящее бешенство. Видимо, у него наконец-то спала с глаз пелена, потому что он несколько раз выкрикнул: "Шпион... подонок". Действительно, после этих слов "барон" перестал изображать из себя занятого филантропией аристократа и собственноручно подавил бунт. Удар ногой в живот согнул бедного Булича пополам и вызвал приступ рвоты. Затем последовал удар ногой в лицо, после чего, бросив его в кресло, Димитриос еще раз объяснил, что у него нет другого выхода. Все было очень просто: Булич должен был принести карту после работы в отель и положить ее на место на следующий день. На следующий день вечером Димитриос получил карту. Отнеся ее Г., который немедленно занялся фотографированием и проявлением пленки, Димитриос вернулся в гостиную и не спускал глаз с Булича до тех пор, пока Г. не дал ему знать, что карта больше не нужна. Затем Димитриос вручил Буличу карту и деньги и тот, не вымолвив ни единого слова, удалился. Г., находившийся все это время в спальне, говорит, что звук захлопнувшейся за Буличем двери был для него слаще музыки. В самом деле, негатив обошелся в весьма умеренную сумму. Если Булич незаметно вернет карту, то получалось, что и волки сыты, и овцы целы. И в этот момент в спальню вошел Димитриос. Г. сразу понял, какую ошибку он совершил. - Позвольте получить то, что причитается мне за работу, - сказал Димитриос, протягивая руку. Г. согласно кивнул головой и пожалел о том, что пришел без оружия. - Вам придется пройти со мной, - сказал он и шагнул к двери. Димитриос отрицательно покачал головой. - То, что мне причитается, у вас в кармане. - То, что у меня в кармане, причитается мне, а не вам. Ухмыльнувшись, Димитриос достал револьвер. - Поднимите руки, mein Herr, и держите их на затылке. Г. подчинился. Сделав два шага, Димитриос остановился. Г. говорит, что он только теперь понял грозящую ему опасность. - Только, пожалуйста, без глупостей, mein Herr. Улыбка вдруг исчезла с его лица. Он сделал еще один шаг и, ткнув револьвером Г. в живот, сунул свободную руку в карман пиджака и вытащил пленку. Потом, отскочив в сторону, сказал: - Теперь можете уходить. Г. ушел. Но и Димитриос, в свою очередь, совершил ошибку. В ту ночь агенты Г. с завербованными уголовниками прочесывали Белград, пытаясь схватить Димитриоса. Но Димитриос как сквозь землю провалился - больше его Г. никогда не видел. Вы спросите, что стало с негативом? Вот ответ Г.: - Когда на следующий день стало ясно, что он ушел от нас, мне - как это ни горько, ведь вся моя работы пошла насмарку - ничего не оставалось, как рассказать о происшедшем работнику германского посольства, который был моим приятелем и кое-чем был обязан мне. Спустя два-три дня после этого памятного вечера мне стало известно, что Димитриоса видели вместе с человеком, который работал на французскую разведку, так что германскому посольству представилась прекрасная возможность оказать услугу правительству Югославии. Как вы думаете, могло оно не воспользоваться этим? - Если я правильно понял, - сказал я, - вы поступили вполне сознательно, известив югославские власти о том, что карта побывала в чужих руках? - К сожалению, у меня не было другого выхода. Будучи новичком в нашем деле, Димитриос совершил непростительную ошибку, выпустив меня живым. Он, наверное, думал, что я легко опять заполучу карту, шантажируя Булича. Но эта карта теперь не имела для меня никакой ценности - во-первых, потому что секретные сведения стали известны другой разведке, а, во-вторых, потому что, сообщая сведения, уже известные другой разведке, разведчик роняет свой престиж. Конечно, я был очень зол на самого себя. Единственным утешением было только то, что Димитриос получил от французов половину договорной цены за информацию, как будто они догадывались, что она уже устарела. Впрочем, она стала таковой чуть позже, после предпринятого мной демарша. - Что стало с Буличем? Черты лица Г. исказила брезгливая усмешка. - Жаль, конечно, что все так получилось. Я обычно беру на себя ответственность за судьбу тех, кто на меня работает? Его арестовали чуть ли не на другой день. Он рассказал властям все, что знал о Димитриосе. Это и спасло ему жизнь - он был приговорен к пожизненному заключению. Я уже приготовился к тому, что власти будут разыскивать и меня: в конце концов ведь это я познакомил его с Димитриосом. Но, как ни странно, меня не тронули. Подумав, я решил, что он, возможно, боится дополнительного обвинения в получении взятки, либо сделал это из благодарности за те двести пятьдесят динаров, которые я дал ему в последний раз. Весьма вероятно, он так и не догадался, кто стоял за всем этим. Как бы то ни было, мне это очень пригодилось: ведь я еще не закончил свою работу в Белграде и, если бы за мной началась слежка, мне пришлось бы переменить паспорт и - что самое для меня неприятное - прибегнуть к гриму. Судите сами, насколько это усложнило бы мне жизнь. Я задал последний вопрос, и вот что он мне ответил: - Да, я сфотографировал новую карту. Правда, на этот раз я пошел другим путем. Вернуться с пустыми руками я не мог, хотя бы потому, что ухлопал на это мероприятие кучу денег. Кстати, в нашем деле всегда так: хорошо, если огромные силы и средства тратятся хотя бы не впустую. Вы, наверное, думаете, что я просчитался, поставив на Димитриоса. Полагаю, это не справедливо. Ведь моя ошибка заключалась только в том, что Димитриос казался мне таким же жадным до денег дураком, каких миллионы. Каково же было мое удивление, когда он отнял у меня пленку, не дожидаясь своих сорока тысяч. Эта ошибка в прямом смысле слова стоила мне очень дорого. - Ошибка эта особенно дорого обошлась Буличу, - сказал я с каким-то мстительным удовольствием и пожалел об этом, потому что Г. нахмурился. - Я хочу напомнить вам, уважаемый месье Латимер, - начал Г. свою отповедь, - что Булич был изменником родины и получил по заслугам. Сантименты по отношению к таким, как он, просто недопустимы. Кроме того, как известно, на войне и убивают, а Буличу здорово повезло, что он остался жив, - обычно таких, как он, расстреливают. Рискуя прослыть в ваших глазах беспредельно жестоким, я заявляю, что тюрьма для него дом родной. Ведь, в сущности, ему не нужна была свобода. Жена только и ждала подходящего случая, чтобы бросить его. Уверен, она прекрасно устроилась. Мое письмо, дорогой Марукакис, подходит к концу. Думаю, я утомил вас. Все-таки надеюсь, что вы напишете охотнику за призраками и скажете мне, есть ли хоть какой-то смысл в исследовании прошлого. Между прочим, я начинаю сомневаться в этом. Согласитесь, история получается ну совершенно никчемная - ни героя, ни героини; одни только дураки и негодяи. А вам, быть может, кажется, что только одни дураки? Но уже и так я отнял у вас слишком много времени, чтобы еще предаваться риторике. Сейчас начну упаковывать вещи. На днях я брошу вам открытку с моим новым адресом и надеюсь получить от вас письмо. Во всяком случае, мы вскоре непременно увидимся. С наилучшими пожеланиями Ваш Чарльз Латимер Восемь ангелов Латимер прибыл в Париж хмурым ноябрьским днем. На вокзале он взял такси и поехал на остров Сите, в отель. Над городом нависли черные тучи. Они мчались на юг, гонимые сильным северным ветром. Он подумал, что дома на набережной Кэ-де-Корс выглядят как-то особенно неприветливо и таинственно. У него было такое ощущение, будто за ним кто-то следит. Улицы были пустынны - редко-редко появлялся торопливый прохожий. Париж был мрачен, как старинная гравюра, изображающая кладбище. У Латимера вдруг упало настроение. Поднимаясь по лестнице к себе в номер, он всерьез подумывал о том, чтобы вернуться в Афины. В номере было холодно. Не зная, чем заняться, он решил побывать в тупике Восьми ангелов и посмотреть на дом под номером три. Не без труда отыскал он это место: тупик ответвлялся от улицы, пересекавшей Рю де Ренн. Вход в тупик преграждали высокие железные ворота, которые, очевидно, никогда не запирались. Довольно широкая мостовая была выложена крупным булыжником. Слева шла высокая железная решетка с пиками наверху, отделявшая тупик от прилегающего жилого квартала, справа была глухая стена, на которой черной масляной краской, сильно облупившейся, было написано: "Вывешивать афиши запрещается. Распоряжение от 10 апреля 1929". Затем тупик делал крутой поворот. Здесь-то, в самом его конце, и находились три дома, хорошо спрятанные от случайного прохожего, зажатые между глухой стеной отеля, по которой, точно змеи, проходили канализационные трубы, и другой стеной неизвестного происхождения. Усмехнувшись, Латимер подумал, что жизнь в тупике Восьми ангелов была своеобразной подготовкой к переходу в лучший мир. Видимо, эта мысль приходила в голову каждому, кто тут появлялся. Возможно, поэтому два дома из трех были заколочены, и только в третьем, кажется, жили люди, да и то лишь на самом верхнем, четвертом этаже. У Латимера было такое чувство, точно он вторгся в чужие владения. Он решил подойти к дому номер три поближе. Дверь подъезда была распахнута настежь. За нею выстланный плиткой коридор, в конце которого - небольшой, находившийся несколькими ступенями ниже, холл. Справа по коридору комната консьержки, но в ней давно уже никто не сидит. К стене прибита доска, где когда-то вывешивался список жильцов, а теперь был прикреплен кнопкой грязный клочок бумаги, на котором чернильным карандашом прыгающими печатными буквами была написана фамилия единственного жильца - Кель. - Ну, что ж, - подумал Латимер, - теперь он по крайней мере знает, что мистер Питерс не выдумал адрес, который сообщил ему. Он повернулся и вышел на улицу. На Рю де Ренн зашел на почту, купил открытку и, написав на ней адрес отеля, в котором остановился, отправил ее мистеру Питерсу. Дальнейшее во многом зависело от того, какие шаги предпримет тот, но прежде Латимеру необходимо было в обязательном порядке познакомиться с сообщениями парижской прессы о нашумевшем в декабре 1931 года процессе над бандой торговцев наркотиками. В 9 часов утра, сразу после завтрака, Латимер отправился в редакцию одной из газет просмотреть старые подшивки. В номере от 29 ноября 1931 года была помещена заметка под заголовком "Торговцы наркотиками арестованы": "Вчера в квартале Алесиа арестованы мужчина и женщина, замешанные в торговле наркотиками. Полагают, что они принадлежат к давно разыскиваемой банде иностранцев, снабжающей наркоманов. Как сообщили нам из полиции, в течение ближайших дней будут произведены дальнейшие аресты". Несколько скуповато и весьма загадочно, подумал Латимер, обратив внимание на то, что в заметке отсутствовали фамилии задержанных. Вероятно, заметка представляла собой резюме более обширного полицейского протокола. Полиция считала целесообразным не сообщать имена, пока следствие не закончено. Следующее сообщение появилось 4 декабря под заголовком "Еще трое из банды арестованы": "Вчера поздно ночью в кафе вблизи Порт д'Орлеан были арестованы три человека, принадлежащие к преступной организации по продаже наркотиков. Появившиеся в кафе полицейские были вынуждены открыть огонь, так как один из задержанных был вооружен и предпринял отчаянную попытку к бегству. Он был задержан, получив небольшое ранение. Двое других, из которых один оказался иностранцем, без сопротивления сдались полиции. Итак, число арестованных членов банды составляет теперь пять человек. Арестованные неделю назад мужчина и женщина, как полагают, принадлежат к той же банде. Полиция намеревается произвести дальнейшие аресты, поскольку в Бюро по борьбе с наркотиками имеются улики против некоторых лиц, связанных с этой бандой. Месье Огюст Лафон, директор Бюро, сделал следующее заявление: "Нам давно было известно о существовании банды. Бюро была проделана кропотливая работа по расследованию ее преступной деятельности. И все-таки мы воздерживались от скоропалительных арестов, так как нам нужно было взять вожаков. Только арест вожаков и прекращение контрабанды наркотиков из-за границы могли покончить раз и навсегда с гнусными торговцами наркотиками, которые наводнили Париж. Я убежден, что нам удастся полностью уничтожить эту банду, равно как и другие, подобные ей". Наконец 11 ноября в газете появилась следующая заметка: "Банда торговцев наркотиками уничтожена. Новые аресты. "Теперь они в наших руках" - говорит Лафон. Совет семи. Шестеро мужчин и одна женщина находятся сейчас под арестом в результате акции, проведенной месье Лафоном, директором Бюро по борьбе с наркотиками. Как мы уже сообщали, две недели назад в квартале Алесиа были арестованы женщина и мужчина, ее сообщник. В завершение этой акции вчера в Марселе арестованы два человека, которые, как полагают, являются последними членами банды, именующей себя "Совет семи", преступная деятельность которой наконец прекращена. По просьбе полиции мы не сообщали читателям фамилии арестованных, дабы избежать возможных помех при ведении расследования. Поскольку в этом нет больше необходимости, мы сообщаем их читателям. Единственная женщина среди арестованных, Лидия Прокофьева, русская, прибыла во Францию из Турции в 1924 году с паспортом, выданным организацией Нансена. В преступном мире она известна под кличкой "Великая герцогиня". Арестованный вместе с ней голландец Манус Виссер благодаря связи с Прокофьевой получил кличку "Герцог". Приводим имена остальных: Луи Галиндо, принявший французское гражданство мексиканец, находится сейчас с пулевым ранением бедра в больнице; Жан-Батист Ленотр, француз из Бордо, и Жакоб Вернер, бельгиец, были арестованы вместе с Галиндо; Пьер Ламар, по кличке "Любимчик", и Фредерик Петерсен, датчанин, были арестованы в Марселе. В заявлении, сделанном вчера для печати, месье Лафон сказал: "Теперь они в наших руках. Наконец-то банда уничтожена. Отрубив голову, мы тем самым умертвили ее мозг. А лишенное мозга тело быстро умирает. Итак, с бандой покончено". Петерсену и Ламару предстоит сегодня допрос у следователя. Суд над арестованными ожидается в самое ближайшее время. Советуем читателям обратить внимание на статью "Тайны банды торговцев наркотиками", помещенную на стр. 3". Латимер приступил к чтению статьи на третьей странице. Автор, скрывшийся под псевдонимом "Бдительный", сообщал читателю, что морфий имеет химическую формулу C17H19O3 и является производным от опиума; что в медицине применяется гидрохлорид морфия; что героин (диацетилморфин), другой алкалоид, производный от опиума, наиболее популярный из всех наркотиков, потому что более эффективен и быстрее действует; что кокаин получают из листьев тропического кустарника коки и употребляют в виде гидрохлорида кокаина (химическая формула C17H21O4HCl); что все эти вещества способствуют сексуальной возбудимости, создают вначале у человека, принимающего их, чувство физического и душевного комфорта, которое затем сменяется чувством душевного краха, а впоследствии приводит к полной физической и умственной деградации, вызывая при этом у наркомана такие муки, которые не могли бы причинить ему самые изощренные пытки. Доставка наркотиков потребителю была поставлена так хорошо, что любой житель Парижа или Марселя, пожелавший иметь наркотик, мог получить его. В каждой европейской стране имеются тайные лаборатории, производящие наркотики. Их мировой объем производства в сотни раз превышает медицинские нужды. Общее число наркоманов в одной только Западной Европе составляет несколько миллионов человек. Контрабанда наркотиков представляет собой широко разветвленный и хорошо организованный бизнес. Далее автор приводил список последних конфискаций наркотиков полицией: 16 кг героина было найдено в ящиках с машинным оборудованием, отправленным из Амстердама в Париж; 25 кг героина было спрятано между двойными стенками цистерны с нефтью, доставленной из Нью-Йорка в Шербур; 10 кг морфия нашли под вторым дном сундука для вещей в каюте парохода, пришедшего в Марсель; 200 кг героина было обнаружено в лаборатории, находящейся в одном из гаражей вблизи Лиона. Разносчики наркотиков находились под контролем банд, во главе которых стояли богатые, всеми уважаемые люди. Полиция была подкуплена этими подонками. В Париже имелись бары и дансинги, где продажа наркотиков происходила прямо на глазах полиции. Разносчики потешались над полицейскими. Статья заканчивалась патетической тирадой: "Полиция провела акцию против этих негодяев. Будем надеяться, что не последнюю. Между тем тысячи французов и француженок обречены на адские муки хозяевами дьявольского бизнеса, который подрывает здоровье и силу нации". Для Латимера было очевидно, что "Бдительный", несмотря на все свое негодование, ничего не знал о подлинных тайнах банды. После ареста "Совета семи" интерес прессы к этому делу заметно остыл. Возможно, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что "Великая герцогиня" была переведена в Ниццу, где ей предъявили обвинение в мошенничестве, которое она совершила здесь тремя годами раньше. Суд над остальными был скорым. Галиндо, Ленотра и Вернера приговорили к штрафу в размере пяти тысяч франков и трем месяцам тюрьмы; Ламар, Петерсен и Виссер были приговорены к двум тысячам франков штрафу и к одному месяцу тюрьмы. Латимера не на шутку удивила мягкость приговора. "Бдительный" вновь выступил на страницах газеты с комментариями по этому поводу. "Благодаря тому, что суд опирается на давно устаревшие и во многом абсурдные законы, - гремел он, - вынесен этот странный приговор. Будь все иначе, каждый из шестерых мог быть приговорен к пожизненному тюремному заключению. Неужели у кого-то может возникнуть мысль, что один из этих шести вожак банды? О, нет! Очевидно, никому из полицейских не могло прийти в голову, что кто-то из этих крыс мог организовать дело, которое, согласно показаниям, данным в суде, приносило только в течение одного месяца доход свыше двух с половиной миллионов франков". Автор заметки явно намекал на то, что полиция словно забыла о существовании Димитриоса. Разумеется, полиция не собиралась развенчивать мысль о своей проницательности - в противном случае ей пришлось бы поведать читателям о том, что арест банды стал возможен только благодаря доносу пожелавшего остаться неизвестным доброжелателя, который, как справедливо предполагала полиция, и был вожаком банды. Латимеру стало досадно, потому что чтение старых газет, предпринятое им с целью выяснения некоторых темных вопросов, ничего не дало - он знал гораздо больше, чем те, кто писал эти заметки. Он уже хотел захлопнуть подшивку, как взгляд его вдруг упал на фотографию, помещенную в газете. Обычная газетная иллюстрация, от которой нельзя было ожидать слишком многого: полицейский, к которому прикованы трое заключенных. Они заметили репортера и пытались отвернуться от объектива, но это им так и не удалось. Выйдя из редакции, Латимер отметил, что к нему опять вернулось хорошее настроение. В отеле его ждала открытка. Мистер Питерс извещал о том, что он навестит его в шесть часов вечера. Мистер Питерс появился в половине шестого. На Латимера обрушился водопад приветствий. - Дорогой и уважаемый мистер Латимер! Мне трудно выразить словами, как я рад, что снова вижу вас. Наша последняя встреча была сопряжена с такими ужасными обстоятельствами, что я не смел даже надеяться, что... Но, мне кажется, мы могли бы поговорить и о более приятных вещах. Я приветствую вас! Добро пожаловать в Париж! Надеюсь, доехали благополучно? Расскажите, как вам показался Гродек? Он написал мне, что вы не только понравились ему, но просто очаровали его. Он один из тех, кого зовут добрый малый, не так ли? Как вам его кошки? Он прямо-таки их боготворит. - Общение с ним было очень полезно. Что же вы стоите, садитесь, пожалуйста. - Я хорошо знаю, как много пользы приносит общение с Гродеком. На лице мистера Питерса засияла сладостно-горестная улыбка, и, глядя на улыбающегося мистера Питерса, Латимер подумал: нечто подобное испытываешь, когда случайно встретившийся на улице знакомый, которого вы искренне и глубоко ненавидите, вдруг поздоровается с вами. - Вот только не знаю, зачем ему понадобилось напускать на себя такой таинственный вид, - продолжал Латимер. - Между прочим, он настаивал, чтобы я обязательно поехал в Париж и повидал вас. - Вот как? Кажется, мистеру Питерсу это не очень понравилось, и его улыбка заметно поблекла. - А что еще он сообщил вам, мистер Латимер? - Он сказал, что вы умный человек. Ему, видимо, показалось забавным все, что я рассказал. Мистер Питерс наконец-то осторожно присел на кровать. Улыбка совершенно исчезла с его лица. - И что же вы ему рассказали? - Во-первых, он пожелал узнать, какие у меня могут быть с вами дела. Я с ним был совершенно откровенен, - злорадно сказал Латимер. - И рассказал ему все то немногое, что мне известно. Я понимаю, что вам это может не понравиться, но прошу меня простить, ведь ваши изумительные планы до сих пор остаются для меня неизвестными. - Теперь я понимаю, почему его письмо ко мне написано в таком легкомысленном тоне. Впрочем, я рад, что благодаря вам он удовлетворил свое любопытство. В этом мире богачи часто завидуют тем, у кого дела идут в гору. И хотя Гродек мне друг, но его помощи в нашем деле не требуется. Он, вероятно, это понял, хотя, быть может, и хотел бы в нем участвовать. Латимер как завороженный смотрел на него. Вдруг у него вырвалось: - Вы, конечно, не забыли взять с собой пистолет, мистер Питерс? Толстяк сделал вид, что этот вопрос ему ужасно неприятен. - Господь с вами, мистер Латимер. С какой стати я должен таскать с собой эту штуку, раз я пришел в гости к другу? - Очень хорошо, - сказал Латимер резко. Он встал и запер дверь на ключ. - Мне очень не хочется выглядеть негостеприимным, но и моему терпению приходит конец. Приехав сюда Бог знает из какой дали, я до сих пор не понимаю, зачем я это сделал. Теперь очень хочу это знать. - И, безусловно, все узнаете. - Я это слышал и раньше, - грубо оборвал его Латимер. - Но, прежде чем вы опять начнете разводить турусы на колесах, хотел бы обратить ваше внимание на две вещи. Признаюсь, мистер Питерс, я не из тех, кто любит навязывать свою волю другим. Более того, мистер Питерс, я искренне и глубоко ненавижу всякое насилие. Но ведь бывают же случаи, когда даже миролюбцы прибегают к насилию. Мне кажется, я как раз на грани этого. Я гораздо моложе, и вы, вероятно, с этим согласитесь, физически сильнее вас. Если опять начнете увиливать от ответа, то, предупреждаю вас, я применю силу. Вот что я хотел сказать во-первых. Ну, а во-вторых, я ведь знаю, кто вы. Ваша фамилия не Питерс, а Петерсен. Вас зовут Фредерик Петерсен, и вы были членом банды, торговавшей наркотиками. Возглавлял эту банду Димитриос. После ареста в декабре 1931 года вы были приговорены к тюремному заключению сроком на один месяц и штрафу в размере двух тысяч франков. Мистер Питерс попытался улыбнуться. - Вы узнали это от Гродека? - спросил он тихо и печально, и Латимер подумал, что ему, наверное, очень хотелось сказать: "Вам все рассказал этот Иуда?" - Нет. Я видел вашу фотографию в старой газете. - Вот оно что... Мне трудно было поверить, что Гродек... - Итак, это правда? - Конечно. Конечно, это правда. - Ну что ж, в таком случае, мистер Петерсен... - Питерс, мистер Латимер. Я решил переменить фамилию. - Хорошо, пусть будет Питерс. Давайте перейдем теперь к третьему пункту. Еще в Стамбуле я узнал некоторые интересные подробности, касающиеся краха вашей банды. Мне говорили, что именно Димитриос выдал вас полиции. Это правда? - Безусловно, он поступил очень скверно по отношению ко всем нам, - сказал мистер Питерс мрачно. - Мне говорили, что Димитриос сам пристрастился к наркотикам. Это верно? - Как ни печально, но это факт. Я думаю, вы со мной согласитесь: если бы не наркотики, не было бы и доноса в полицию. Ведь мы приносили ему огромный доход. - Я слышал также, что многие из вас собирались отомстить за это Димитриосу. - Я не собирался, - возразил мистер Питерс. - Хотя некоторые горячие головы, как, например, Галиндо, очень этого хотели. Каюсь, я солгал. Я все-таки взял с собой пистолет. Надеюсь, вы меня поймете? Своей скрытностью вы довели меня до отчаяния. - Во всяком случае, вам бы это было на руку. - Да поймите же наконец, мистер Латимер, - сказал мистер Питерс устало, - это вам не детективная история. Выбросьте наконец из головы все эти глупости. Подключите свое воображение и подумайте над тем, что Димитриос, очевидно, не оставил завещания в мою пользу. Ведь так? Но это значит, что неверно ваше предположение, будто я убил его из-за денег, не правда ли? Ведь вы, конечно, не думаете, что он держал свои сокровища в сундуке? Так что давайте, мистер Латимер, спустимся на землю и обсудим все как разумные люди. Давайте вместе пообедаем. Можно пойти ко мне, я угощу вас хорошим кофе. Мне, например, ваш номер совсем не нравится. Если же вы предпочитаете пойти в кафе, то я тоже согласен. Я знаю, что я вам не нравлюсь, и не хочу вас осуждать за это. Давайте вообразим, что мы питаем друг к другу теплые чувства. Латимеру вдруг стало его жалко: последние слова он сказал печальным тоном и даже не улыбнулся. Кроме того, Латимер в самом деле вел себя довольно глупо - недоставало только, чтобы он вел себя как святоша или лицемер. И все-таки... - Я тоже проголодался, - сказал он. - В самом деле, почему бы и не пойти к вам. Как и вы, я в отчаянии от постоянных трений между нами. Я только хочу вас предупредить, мистер Питерс, что если и на этот раз я не получу от вас удовлетворительного ответа - зачем я вам понадобился, то, уверяю вас, - заметьте, мне наплевать на полмиллиона франков, - я немедленно покину Париж. Надеюсь, это ясно? - Куда уж яснее, мистер Латимер, - сказал Питерс, улыбаясь. - Мне так нравится, когда вы искренни со мной. Что может быть лучше искренности? Как хорошо, когда наши сердца открыты друг другу, когда мы не боимся, что нас поймут неправильно! Как хороша тогда жизнь! Но нет - мы слепы, как кроты. И когда Всемогущий делает свой выбор, и кто-нибудь из нас совершает неблаговидный поступок, не будем спешить осуждать его. Ведь свершилась Его воля, которую нам не дано понять. Как мы можем знать Его волю? Как, я вас спрашиваю? - Я, право, не знаю. - И никто не знает, мистер Латимер. Никому это не дано, если только он не окажется по ту сторону. - Совершенно верно. Мне кажется, тут недалеко есть датский ресторан. Может, пойдем туда? - Вы ошибаетесь, мистер Латимер, - сказал мистер Питерс печально и надел шляпу. - Вам почему-то доставляет удовольствие смеяться над стариком. В любом случае, я предпочитаю французскую кухню. Спускаясь по лестнице, Латимер в который раз отметил удивительную способность мистера Питерса ставить его в неловкое положение. Они пообедали в ресторане на Рю Жакоб, причем расплачивался мистер Питерс. Потом они отправились в тупик Восьми ангелов. - Кто этот Кель? - спросил Латимер, когда они поднимались по грязной лестнице. - Он сейчас в отъезде. В настоящий момент, кроме меня, здесь никто не живет. - Понятно. Тяжело дыша, мистер Питерс остановился на площадке второго этажа. - Полагаю, вы сделали вывод, что я и есть этот самый Кель. - Естественно. Мистер Питерс продолжал восхождение по скрипевшим под его тяжестью ступенькам. Он был сзади похож на слона в цирке, который с явной неохотой взбирается по ступенькам пирамиды под хохот публики. Но вот наконец и площадка четвертого этажа. Мистер Питерс, тяжело дыша, достал ключи и начал открывать замок сильно обшарпанной двери. Распахнув ее, он включил свет и пригласил Латимера войти. За занавесом, отделявшим прихожую, оказался довольно большой зал, по-видимому, занимавший весь этаж. Слева были двери на балкон. Обычная, правда, очень большая комната в обычном старом французском доме. Но то, что Латимер там увидел, было просто фантастично. Прежде всего, конечно, занавес. Он был сделан из какой-то тяжелой золотистой ткани. Стены и потолок были выкрашены режущей глаза фиолетовой краской, на фоне которой сияли большие золотые пятиконечные звезды. Весь зал вплоть до самых углов был застелен марокканскими коврами, причем кое-где в два или три слоя. По стенам стояли три огромных дивана со множеством подушек. На полу валялись кожаные набитые войлоком турецкие подушки для сидения. Перед одним из диванов стоял сделанный в Марокко стол. В углу зала висел громадных размеров гонг. Зал освещали три подвешенных к потолку фонаря, искусно украшенных резьбой по дереву. В центре стоял небольшой обогреватель из хромированной стали. После улицы было трудно дышать пыльным воздухом. - Вот мы и дома! - сказал мистер Питерс. - Раздевайтесь, мистер Латимер. Хотите, я покажу вам остальные апартаменты. - С удовольствием. Они вышли в прихожую и вновь поднялись по лестнице. - Вот здесь моя спальня, - сказал мистер Питерс. - Как видите, мне удалось найти своего рода оазис в этой отвратительной пустыне. Латимер увидел небольшую, низкую комнату, в ней кровать и неизменный марокканский ковер на полу. - Здесь ванная и туалет. На подзеркальнике лежала вторая запасная челюсть. - А теперь, - сказал мистер Питерс, - я покажу вам кое-что интересное. В углу стоял большой платяной шкаф. Мистер Питерс открыл дверцу и зажег спичку. К стене шкафа было привинчено несколько металлических крючков для одежды. Взявшись за один из них, он нажал на него - стенка шкафа отодвинулась в сторону, пламя спички заметалось, и Латимер почувствовал на своем лице струю холодного ночного воздуха и приглушенный шум большого города. - Вдоль стены этого дома идет железная платформа, которая соединяется с другим домом. Там стоит точно такой же шкаф, хотя снаружи это обычная стена. Это Димитриос придумал, чтобы исчезать отсюда незаметно. - Димитриос! - Да, ведь это он купил все три дома. Из соображения безопасности они оставались без жильцов. По большей части они использовались как складские помещения. Зал был местом, где мы все собирались. Между прочим, все эти дома до сих пор принадлежат Димитриосу, хотя формально они были записаны на мое имя. Полиция, к счастью, ничего об этом не знала, и я, выйдя из тюрьмы, нашел здесь пристанище. Мистер Питерс ушел и вернулся с марокканским подносом, на котором стояли необычной формы кофейники, спиртовая горелка, две чашки и коробка с марокканскими сигаретами. Он зажег горелку и поставил на огонь кофейники. Положив на диван рядом с Латимером коробку с сигаретами, он протянул руку, достал с полки одну книгу и начал листать ее. Из книги выпала небольшая фотография, и мистер Питерс нагнулся, поднимая ее с пола. - Не узнаете? - сказал он, подавая ее Латимеру. Выцветшая любительская фотография человека, которого он когда-то видел. - Это Димитриос! - воскликнул Латимер. Мистер Питерс взял у него фотографию и, сев на оттоманку, убавил огонь под кофейником. - Итак, вы его узнали. Очень хорошо. Впервые Латимеру показалось, что слезящиеся в набухших веках глаза мистера Питерса излучали что-то вроде блеска. - Угощайтесь сигаретами, мистер Латимер, - сказал он. - Я собираюсь рассказать вам одну историю. Париж, 1928-1931 - Вечерами я люблю сидеть дома у огонька, - сказал мистер Питерс задумчиво, - и размышлять над тем, удалась моя жизнь или нет. Что касается денег, то они у меня есть: кое-какая недвижимость, рента, долевое участие в разном бизнесе - но не о деньгах речь. Ведь деньги в конце концов еще не все. Главный вопрос: на что я потратил свою жизнь, которая дается в этом мире лишь раз. Мне иногда кажется, что было бы гораздо лучше, если бы я обзавелся семьей, но у меня слишком беспокойный характер, меня слишком волнуют соблазны мира сего. Возможно, мне просто недоступно понимание смысла жизни. Но разве я один такой? Сколько моих бедных собратьев чего-то ждут, на что-то надеются, между тем как проходит бесследно год за годом, а они так и не поняли, для чего живут. Ну, в самом деле, для чего? Этого ведь никто из нас не знает. Деньги? Их добиваются только тогда, когда их мало. Иногда мне кажется, что бедняк, имеющий хлебную корку, гораздо счастливее многих миллионеров. Потому что этот человек знает, чего он хочет: он хочет, чтобы у него были две корки. Он не знает в жизни сложностей, потому что не обременен имуществом. Тогда как я знаю только то, что я хочу чего-то, чего у меня нет. Но я не знаю, что это такое. Я искал утешения в искусстве и философии. - Он показал рукой на книжную полку. - Платон, Герберт Уэллс - круг моих интересов довольно широк. Пока читаешь, это доставляет удовольствие, но утешения это не приносит. - Он печально улыбнулся, а Латимер подумал: "Вот еще одна жертва неизлечимой болезни под названием Weltschmerz*". - Не остается ничего другого, как ждать, когда Всемогущий призовет на свой суд. ______________ * Мировая скорбь (нем.) Да, мистер Латимер, подавляющее большинство так и не знает, чего им, собственно, нужно в жизни. Но Димитриос не был на них похож - он совершенно точно знал, чего он добивается. Его интересовали только две вещи: власть и деньги, причем как можно больше и того, и другого. И, как ни странно, я помогал ему в этом. Моя первая встреча с Димитриосом произошла здесь, в Париже, в 1928 году. Я был тогда совладельцем одного заведения на Рю Бланш под названием Le Kasbah Parisien. Однажды мой компаньон Жиро привел его к нам. Он отвел меня в сторону и заговорил о том, что дела идут все хуже и хуже и что их можно поправить, если принять участие в бизнесе, которым занимается его новый друг Димитриос Макропулос. Димитриос не произвел на меня большого впечатления, скорее наоборот. Он мне показался одним из тех, кого называли сброд, а на них я уже достаточно насмотрелся. Одет он был с иголочки, в волосах много седых волос, ногти наманикюрены. Он так нехорошо смотрел на женщин, что вызывал их явное неудовольствие. Жиро подвел меня к его столику, и мы пожали друг другу руки. Он жестом предложил садиться, и я почувствовал себя официантом, которого пригласил для разговора патрон. Я очень разозлился и довольно грубо спросил, какого черта ему нужно. Он пристально посмотрел на меня - у него, представьте себе, были красивые карие глаза - и сказал: "Я хочу выпить бокал шампанского, мой друг. Надеюсь, вы не возражаете? Я могу себе это позволить, раз у меня есть деньги. Я хочу посоветовать вам быть повежливей, потому что в качестве партнера могу найти гораздо более разумных людей". Я человек выдержанный и стараюсь избегать неприятностей. Мне всегда казалось, что мир, в котором мы живем, был бы намного приятнее, если бы мы научились разговаривать друг с другом вежливо и уважительно. Безусловно, бывают моменты, когда трудно удержаться и не наговорить грубостей. Вот и я тогда сказал, что не собираюсь быть с ним вежливым и пусть он убирается откуда пришел. Но тут вмешался Жиро, который стал перед ним извиняться. Димитриос выслушал Жиро, все время не отводя от меня глаз. У меня было сильное предубеждение против Димитриоса, но все-таки я дал себя уговорить и согласился выслушать, что он предлагает. Говорил он убедительно, и мы начали работать вместе. И вот в один прекрасный день... - Минуточку, - перебил его Латимер, - что это значит - работать вместе? Вы начали продавать наркотики? - Нет, мистер Латимер, - сказал мистер Питерс, волнуясь и хмуря брови, - мы этим тогда еще не занимались. - Видимо, волнение было так велико, что он перешел на французский. - Раз уж вы так настаиваете, то я, конечно, расскажу вам, чем мы занимались. Только человеку из другой среды трудно понять такие вещи. Они вас сразу оттолкнут, потому что ваш личный опыт совсем другого рода. - Неужели? - спросил Латимер, стараясь съязвить. - Видите ли, мистер Латимер, мне как-то попалась в руки одна из ваших книг, и я ее прочел. Она произвела на меня ужасное впечатление. Я был буквально взбешен созданной вами атмосферой нетерпимости, всевозможных предрассудков и строгих моральных принципов, проводимых в жизнь с холодной жестокостью. - Понятно. - Лично я, - продолжал мистер Питерс, - за смертную казнь. Мне кажется, вы